Помочь сайту
Поздравления
Буран
Сегодня в 12:00 -
Василий Реснянский
С утра, когда областной Гидрометцентр объявил штормовое предупреждение, погода мало изменилась, но уже к обеду небо заволокло плотными низкими облаками, ветер резко развернулся к западу, и влажный воздух Атлантики начал медленно наваливаться откуда-то сверху, неся через стратосферу дыхание далёкого океана.
Мороз разом ослаб, январский снег погас и выцвел. На его мертвенно-бледном фоне здание автовокзала выглядело сиротливо и неуютно. Народу внутри него было мало, рождественские каникулы уже заканчивались, и люди, устав от праздников, теперь никуда не стремились из города, а наоборот возвращались обратно или провожали своих надоевших гостей.
Высокий молодой человек, лет тридцати, спортивного телосложения, с аккуратными усами и весёлыми голубыми глазами, немного нервничал, опасаясь, что трассу могут закрыть в связи с неблагоприятным прогнозом погоды. На нём были высокие ботинки, зимние спортивные брюки, чёрный пуховик и того же цвета вязаная шапочка.
Весь его багаж составляла маленькая дорожная сумка на длинном ремне, перекинутом через плечо. В кассу автовокзала он предъявил паспорт на имя Титаренко Алексея и взял билет на вечерний рейс до Криуши. Собственно говоря, ему нужно было не в саму Криушу. а в Песчанку, расположенную чуть в стороне от трассы, но попасть туда можно, только лишь пройдя по Криуше. затем через небольшую речку и лес - всего-то сорок минут пути.
Прошедшей осенью Алексей развёлся со своей женой, которая так и не смогла родить ему обещанных детей. Оставив ей всё совместное имущество, он три месяца прожил на квартире. За это время списался со своим старым другом в Москве, и тот пригласил его к себе, пообещав высокие заработки, а в перспективе - столичную невесту. И вот теперь налегке, как говорится, без детей, без плетей, он отправился в долгое путешествие, намереваясь сначала побывать на родине и навестить родителей, у которых не был уже два года, а затем, прямо от них, уехать в Москву.
Два противоречивых чувства боролись в нём. С одной стороны его привлекала возможность посетить родные края, обнять мать отца, пройтись по знакомым местам, что-то необъяснимое влекло его вперёд, обещая нечто новое, важное, судьбоносное. С другой стороны ему жутко не хотелось ехать, ведь придётся объясняться со стариками по поводу развода, о котором они ещё ничего не знают, смотреть, как будет переживать мать и слушать нравоучения отца. Внутренний голос нашёптывал ему, что лучше бы явиться в Песчанку, уже твёрдо обосновавшись в Москве, с большими деньгами и хорошими подарками, но шаг был сделан и единственное, что теперь волновало его это прогноз погоды, который мог помешать намеченному плану.
Однако, вопреки всем опасениям, автобус подали вовремя, и он ушёл в рейс строго по расписанию. Предстояла четырёхчасовая утомительная поездка, и Алексей, поудобнее устроившись в откидном кресле полупустого «Икаруса», поглядывал в окно, мысленно улетая в пункт своего назначения, быстро темнело. Сизые сумерки, подгоняемые крепким ветром, заполняли город, и тот, сопротивляясь надвигающейся ночи, разгорался обилием огней.
Алексей представил, как сойдёт на остановке в Криуше, на краю заснеженного села. Нет, он не попрётся дальней дорогой, в обход, по мосту, а проскочит прямиком через речку, а затем по просеке и выйдет за двадцать минут как раз на свою улицу рядом с домом. Испокон века жители двух соседних сёл тесно общались друг с другом. Помимо моста, на реке, в узких местах, имелось множество мостиков и мосточков., а в зимнее время, когда река замерзала, люди ходили напрямик по льду, тем самым два раза сокращая дорогу.
Криуша... Сколько самых светлых, самых ярких воспоминаний связано с ней. Это село он знал, пожалуй, лучше, чем родную Песчанку, а всё дело в том, что девушка его юности, его первая любовь, когда-то жила здесь, так что пришлось ему в своё время исходить всю Криушу вдоль и поперёк, зимой и летом, в пургу и ливень, спеша на свидание со своей любимой.
В то время в Криуше была восьмилетка, и после восьмого класса её ученикам приходилось продолжать своё обучение в Песчанской средней школе. Вот тут он впервые и увидел Татьяну, когда к ним в девятый класс влилось пополнение из Криуши
Невысокого роста, синеглазая, с тёмно- русой косой, она сразу бросалась в глаза, но особенно, что отличало её от подруг, так это грудь. У всех девчёнок имелись только признаки к женской принадлежности, а у этой уже было с чем выйти к доске. Её, по-взрослому большая, грудь привлекала к себе внимание и в то же время смущала. Он никогда бы не решились первым заговорить с ней, но она сама начала протаптывать к нему дорожку. Это она выбрала его, а не он - её. Когда на школьном новогоднем вечере Таня пригласила Лёшу на танец, он даже растерялся, танцевал, удерживая её на вытянутых руках, опасаясь случайно дотронуться плечом до её бюста, а она всё притягивала его к себе - приручала. Так постепенно, шаг за шагом, они сближались друг с другом, словно два космических корабля, меняющие свои орбиты, чтобы состыковаться... Сначала он провожал после школы через лес, до мосточка, затем, по воскресеньям, стал приходить в Криушу. в клуб и, наконец, у них начались настоящие свидания. Очень это не простое дело в деревенских условиях, где все друг друга знают, где всюду глаза и уши: дома- родители, братья, сёстры, а на улице - друзья, знакомые, родственники, соседи; даже дворовые собаки, и те считают своим долгом облаять всякого мимо проходящего, призывая обратить внимание - кто там шастает по ночам. И тут ново препятствие встало на пути их встречного движения, никак не поддавалась Татьяна на первый поцелуй, а потом объяснила, что брезгует целоваться в губы. Такой поворот дела едва не стал концом их встреч, поставив Алексея в безвыходное положение: ведь уроки любви подразумевают поэтапное усвоение материала, от элементарных понятий, до всё более и более усложняющихся взаимоотношений. Но она сама исправила свою ошибку, показав на личном примере, что целоваться можно не только в губы, и ему открылась радужная палитра поцелуя. Как жаль, что в нашей повседневной жизни мы не используем и сотой доли её возможностей. День ото дня становились всё более нежными, изысканными становились их ласки, всё более откровенными их разговоры. Любовь, зародившись маленьким росточком, потихоньку превращалась в большое цветущее дерево. Когда весной река разлилась бурным половодьем и на десять долгих дней отрезала два села друг от друга, он впервые испытал муки любви. Всё в жизни случается в первый раз, все мы были первооткрывателями этого мира, и он в этом плане не был исключением. А ведь, как интересно, как увлекательно быть первопроходцем! Ещё только сошёл снег; в саду, сидя на лавочке, под небольшим навесом, на холодном ветру, в первый раз попробовал запустить ей за пазуху свою ледяную ладонь. Она поймала её и сказала ласково: «Ну, куда ты лезешь, подожди до лета». Пришлось ждать до лета. Зато потом... Она отдала всё своё «приданое» в полное его распоряжение, и он, балдея от счастья, целовал её грудь до опьянения, до ломоты в промежности. Тем же летом впервые разведал дорогу под юбку. Ночь была тёплая, безлунная, таинственная, с далёкой соловьиной трелью в терновнике. Затаив дыхание. Лёшка положил свою влажную и горячую от волнения руку ей на колено и медленно повёл вверх. Она не сопротивлялась, только дышала глубоко и растроганно, а он продвигался всё дальше и дальше: дойдя до края живота, просунул пальцы под резинку тоненьких трусиков и заскользил по курчавым шёлковым волоскам. Один из завитков попал под ноготь мизинца и никак не хотел высвобождаться. Лёшка дёрнул ладонь, Татьяна, взвизгнув от неожиданности и боли, стукнула его по плечу.
- Лёшка, блин. Ты в чужих трусах, как слон в посудной лавке!
- Так я ведь не специально, Танюш, так получилось...
- Вечно у тебя что-то получается!
Вторая попытка освоить неизведанные территории была предпринята двумя днями позже, но Таня остановила его руку и сказала строго:
- Сегодня нельзя, месячные у меня.
- Кто? - переспросил Лёшка
- Конь в пальто!
- Какой конь, Таня?
- Красный. Всё бельё мне перепачкаешь.
- А... - наконец сообразил Алексей. - А я то думал, что это не у всех.
- Не бойся, тебе такое не грозит.
- А на долго это?
-Сколько надо, столько и будешь ждать.
И он ждал. Зато потом, когда они при луне купались нагишом в ночной реке, он целовал её бёдра, пупок и это заветный пушистый треугольник внизу живота. Так по крошке, по капельке они познавали друг друга, делая маленькие открытия, обретая новые чувства. Тогда в киосках ещё не торговали порнографическими журналами, и телевидение не демонстрировало эротических фильмов. Они сами искал ответы на свои вопросы, методом проб и ошибок, продвигаясь всё дальше и дальше по тропе любви. Оставалась последняя, самая высшая ступень, самая желанная, самая запретная. Они уже достаточно сблизились, чтобы подняться на вершину, оба готовились к этому, и оба понимали, что делать этого нельзя. И тут им на выручку пришла зима, которая на всё наложила свои табу и ограничения.
В первый раз они вкусили плод греха сразу после выпускного вечера, оба под хмельком, он в костюме, она в праздничном платье, на лавке в предбаннике, в стоявшей возле речки бане, у неё в саду, поддавшись чувству свободы и взрослости, наступившему в связи с окончанием школы. Всё получилось сумбурно, нелепо, противно, стыдно. Оба остались недовольны, оба ждали чего-то большего, возвышенного.
- Ну... тебе как? - смущённо спросил Алексей.
- Да, так - вроде ничего, - пожала она плечами.
- Больно?
- Не-а...
Было ужасно неловко за испорченный вечер, и они, не глядя друг другу в глаза и болтая всякие глупости, разошлись, пока не рассвело.
Зато потом... Потом они повторили всё сначала, ради эксперимента, чтобы определись насколько гадко всё это. Оказалось, что не так уж плохо! Тогда они попробовали ещё раз, и ещё, и ещё... Облюбовав для своих опытов сеновал, они всё больше и больше входили во вкус, открывая новые горизонты любви, тончайшие неповторимые нюансы, и, оттолкнувшись от повторной вершины, подолгу парили в невесомости, в неистовстве чувств, покусывая друг другу плечи и царапая спины. Двери рая приоткрылись перед ними, но тут пришла осень, Татьяна уехала учиться в Краснодар, а Лёшка ушёл служить в армию. Это и стало концом их отношений, обычная история...
«Икарус» резко снизил ход, качнулся, поворачивая вправо, и остановился возле светившегося огнями здания. Это была промежуточная станция, где автобус делает остановку, но полчаса; но водитель, включив свет в салоне, объявил «Товарищи пассажиры, перекур пятнадцать минут, погода дрянь, надо спешить, пока дорогу не замело».
Алексей вышел на улицу, просто размяться, он не курил. Лицо тут же обдало снежной пылью. Над автовокзалом качался сизый, туманный полумрак. Ветер метался из стороны в сторону, как хвост разъярённой собаки; мелкий, жёсткий снег, похожий на опилки, сыпался отовсюду.
Алексей постоял пару минут и вернулся в салон на своё место. Вскоре его примеру последовали и остальные пассажиры. Шофёр поддал газу и погнал автобус навстречу надвигающемуся бурану.
«Да! - подумал Алексей, поглядывая в беспросветную темень за окном, - погода не сахар! Ну да нам не привыкать. По Криуше дорога накатанная, между домов какой ни какой затишок есть, а уж в лесу такого ветра не будет, доскочу за двадцать минут, ни чего не случится».
Он вспомнил, как в такую же вот пургу в последний раз приходил на свиданье к Таньке. Ему дали на службе отпуск, а у неё как раз были зимние каникулы, казалось такое счастливое совпадение, а получилось всё наоборот. Три дня они встречались, обмениваясь любезностями, ходили в клуб, в кино, на танцы, затем до полуночи миловались-зажимались в укромных местечках, но самое главное осуществить было негде. Если бы то случилось летом! Но ведь на улице лютая зима. Где в деревне можно сделать это зимой, что бы никто не увидел, не узнал, не догадался? На четвёртую ночь, утратив всякое терпение, Лёшка повёл её на зады, за сарай, где стоял огромный стог сена, привезённый для скота на зиму. Поскольку сено из него бралось всегда в одном и том же месте с одной стороны, то в его теле образовалась огромная глубокая пещера, куда они и вошли. Здесь пахло скошенной травой, цветами клевера, забытым июлем, и от того казалось, что в пещере тепло и уютно. Не мудрствуя лукаво, Алёшка предложил сесть на рассыпанное сено, а затем и положил на него Таню, которая безоговорочно подчинялась каждому движению своего возлюбленного. Он долго боролся с застёжками, закоченевшими, дрожащими от волнения руками убирая одно препятствие за другим, попутно соображая, с какой стороны удобнее всего приступить к делу, какое следует выбрать положение в такой сложной ситуации, при таком обилии одежды. Таня лежала, не шелохнувшись, и вдруг тихо заплакала:
- Не любишь ты меня, Лёшка, не любишь! Что ж я для тебя вещь, какая? Сразу в трусы полез, слова доброго не сказав.
- Ты чё, Танюшка, ты чё?.. Я бы потом сказал.
- Не надо мне потом!
Она решительно встала, поправляя колготки и юбку.
- Тебе лишь бы своё удовольствие справить, чтобы тебе было хорошо.
- Тань, но тебе тоже удовольствие.
-Да пошёл ты со своим удовольствием! Все вы мужики одинаковы! Всем вам одно и то же надо!
Лёшка поднялся с земли, стоял возле неё беспомощный, как двоечник возле классной доски, которого отчитывает учительница. Его мужское достоинство, всего минуту назад, грозившее разорвать ширинку, поникло и завяло, словно полевой цветок, скошенный звонкой косой; мокрый оголившийся конец прилип к холодной ляжке, и это вызывало неприятное ощущение. Неудовлетворённая страсть бушевала в нём. не растраченный адреналин требовал крови.
-Все мужики одинаковы! - передразнил он её. - А откуда ты знаешь, какие они?
- От верблюда! - огрызнулась она.
Тут Лёшке вспомнились слова дружка по службе, который говорил ему: «Эх, Лёха, зря ты Танюху до свадьбы не поберёг. Запомни, девчёнка, как пачка сигарет - пока не начата, она твоя, но стоит распечатать, как пользуются все». И он выкрикнул в ответ холодно и зло:
- Да, конечно! Я там, на службе, Родину защищаю, а ты тут с каждым верблюдом! Все вы бабы одинаковы!
В ледяной, благоухающей тишине скирды пощечина раздалась звонко, словно гонг. Рука у Татьяны тяжёлая, деревенская, так врезала, что челюсть щелкнула.
- Дурак!
И пошла, не оглядываясь, в дом, сдерживая рыдания стиснутыми зубами.
Потом Она писала ему на службу длинные письма с ласковыми словами и извинениями, он в ответ тоже просил прощения и каялся, но это уже была вода после пожара. Вернувшись из армии, он уехал работать в Саратов. Где нашлось для него множество симпатичных девчёнок, которые не брезговали целоваться в губы. Которых не надо было, долго уговаривать, и, которые знали о сексе гораздо больше, гораздо...
В салоне «Икаруса» вспыхнул тусклый свет, и водитель, обращаясь к пассажирам, спросил:
- Эй, кто у меня до Криуши?
- Я до Криуши, - отозвался Алексей.
-Слушай, парень, может, проедешь со мной до райцентра, переночуешь со мною в гостинице, а завтра обратным рейсом я подброшу тебя бесплатно. Ты посмотри, как крутит, дальний свет на пять метров не пробивает.
- Не, я - местный, мне тут рядом, я здесь не в такие метели ходил!
- Ну, смотри, кума, тебе видней. На перекресте - тормозну.
Автобус остановился, и Алексей выпрыгнул из него в чёрный провал ночи, почти по колено утонув в сугробе, и сразу же пожалел, что не согласился на предложение шофёра. «Икарус» тронулся, и через пару минут растворился в белёсой мгле. Алексей остался один, посреди бурлящих потоков воздуха, ветер тут же попробовал свалить его
с ног, а снежные струи хлестали одновременно из нескольких направлений. Гигантский атмосферный вихрь, в несколько тысяч километров в поперечнике, раскручивал свою рулетку, накрыв одним из снежных рукавов затаившуюся Криушу. Алексей попытался рассмотреть в серой каше свет уличных фонарей, но так ничего не увидел, однако, он ни чуть не растерялся, а, выйдя на середину дороги, свободную от заносов, натянул до бровей шапку, завязал капюшон, надел перчатки и, подставив ветру плечи, двинулся в село. Когда-то ему приходилось сюда на свиданья через лес, ночью, без фонарика. В таких случаях надо идти ровным шагом, как бы всё время пританцовывая, прощупывая подошвой плотную, натоптанную тропинку. Аналогичным образом поступил он и теперь, но, метров через двести, дорога закончилась, видимо закрытая перемётом. Алексей продолжил движение, сохраняя избранный курс, однако твердой почвы под ногами больше не ощущалось.
«Ничего, - успокоил он сам себя, - даже если без дороги идти в этом направлении, всё равно попадёшь в село, и если и там также метёт, то можно попроситься к кому-нибудь на постой до утра». Он шагал ещё минут двадцать по глубокому снегу, когда прямо перед ним возникла из белой пелены какая-то ограда. «Должно быть палисадник», - обрадовался Алексей. Это было кладбище. Такое обстоятельство нисколько его не смутило.
«Всем привет, - сказал он бодро, - Я не к вам - мне дальше».
Опершись на ограду, стал рассуждать вслух:
- Кладбище находится на краю села, справа от дороги, это ветер развернул меня и отклонил вправо. Уже не плохо. Что дальше? Кресты на могилах ставят в ногах покойника, лицом на восток. Значит, одна сторона креста - север, другая - юг, а мне надо взять левее от кладбища, на запад».
Держа ориентир по крыльям крестов, он снова зашагал вперёд, высоко поднимая ноги и проваливаясь в сугробы. Ветер усилился, трепал за плечи, налетал сверху коршуном, снег залеплял глаза. Алексей вспотел от тяжёлой ходьбы, но холодные струи воздуха выдували тепло из-под одежды, казалось, что они свистят между ребёр, пронизывая до кишок. Минут сорок он упорно двигался навстречу пурге, наконец, в снежной свистопляске показались какие-то силуэты. Он приблизился... Опять кладбище!
«Так! Значит, я хожу по кругу, и круг этот небольшой, он не захватывает дворов деревни. Надо брать, как можно левее против ветра, тогда, даже отклонившись, попадёшь на одну из улиц Криуши».
Алексей навалился грудью на воздушный поток, оттолкнул ногой землю и поплёлся своим невидимым маршрутом.
«Только не стоять! Стоять нельзя! Нужно двигаться!» - твердил он себе.
Снег уже не шёл, а просто валился какими-то комьями, словно его сгружали с небесных платформ лопатами. Сугробы местами доходили выше колена, ноги промокли от растаявшего снега. Алексей чувствовал, что устал и замёрз, но продолжал шагать и шагать, без дороги, без ориентиров, в каком-то тупом безразличии. Что-то упёрлось ему в грудь, преградив движение. Это была жердь, привязанная проволокой к столбу, самая простая ограда, которой селяне спасают свои огороды от скота. Теперь следовало выбрать направление: в какую сторону идти. Справа послышался лай собаки. Алексей замер, обострив чувства... Порыв ветра донёс запах дыма, и несчастный ходок побрёл в снежном море вправо, держась за жерди, как за перила. Изгородь казалась бесконечной. Наконец, впереди зачернели силуэты дворовых построек. Он перевалился через ограду, зашёл во двор со стороны сада и, дотащившись до веранды дома, остановился. Окна в доме были закрыты ставнями, все, кроме одного, возле ступенек порога - из него бил яркий свет, в котором полоскалась белая простыня метели. Вид дома, запах жилья и осознание достигнутой цели расслабили волю Алексея, разом лишив сил. Лохматый пёс серым клубком метнулся к нему из конуры, от сарая, но не достал, сдерживаемый цепью; Алексей отпрянул в сторону, оступился и сел в высокий сугроб возле веранды. Собака, получив по морде снаряд снежной картечи, скрылась в своём логове, но, отдышавшись, снова ринулась в атаку с намерением разорвать чужака
«Ничего, ничего, - думал Алексей, - сейчас пару минут передохну, отдышусь и постучу в окно». Ему казалось, что в сугробе очень уютно и тепло, идти больше ни куда не хотелось, клонило в сон. Всякий раз, когда пёс налетал на него, он бормотал, не размыкая век: «Сейчас, сейчас... сейчас встану... ещё шесть секунд». На веранде вспыхнул свет, молодая женщина в длинной шубе и валенках вышла на ступени, крикнула громко: «Замолчи, Верный! Кого там носит?».
Верный, ободрённый голосом хозяйки, рванулся с утроенной силой. Женщина присмотрелась в сторону собаки, увидела что-то черневшее на снегу, и приблизилась. Она увидела фигуру мужчины, сплошь залепленную снегом.
- Ты чего здесь расселся? Ты - кто?
- Я... - еле слышно ответила фигура.
- Вижу, что ты... Пьяный, что ли?
- С автобуса я...
- С какого автобуса? Автобус два часа назад прошёл, что ты мне уши трёшь?
Губы не слушались, и Алексей сказал по слогам:
- За-блу-дил-ся...
Женщина, видимо, и сама уже осознала, что дело тут на самом деле серьёзное, и спросила, стараясь перекричать свист метели и собачий лай:
- Идти можешь?
- Могу, - безразлично пробормотал мужчина, продолжая сидеть.
Сильной рукой, взявшись за шиворот куртки, она выдернула его из сугроба и толкнула впереди себя:
- Ну-ка, ступай, живо!
Выставив вперёд руки, как слепой, на негнущихся ногах, Алексей вошёл в дом и остановился посреди просторной комнаты, где топилась печь. Дрова щёлкали, охваченные огнём, и порывы ветра иногда выбивали из топки хлопья дыма. Обилие света и тепла подействовали на него, подобно угару, и он совершенно отупел, всё вокруг протекало для него в каком-то замедленном действии, мысли плавали далеко, и их приходилось вылавливать по одной.
- Раздевайся! - скомандовала его спасительница и, видя, что с него никакого толку, стащила с протянутых рук перчатки, расстегнула и сняла куртку вместе с висевшей через плечо сумкой. Окончательно убедившись, что человек не на шутку замёрз, она действовала быстро и решительно, обращаясь с ним, как мать с малолетним ребёнком. Не спрашивая разрешения, молча толкнула его на диван, и через минуту мокрые ботинки и спортивные брюки полетели в общую кучу на полу возле печки...
Теперь незнакомец, застыв, словно восковая кукла, сидел перед ней на диване в трусах, синем свитере и чёрной шапочке, натянутой на глаза, вода капала с его усов. Женщина сдёрнула с него остатки одежды, через голову вместе с шапкой и замерла...
- Лёша, Лёшенька!
Он поднял на неё голубые глаза, пытаясь сосредоточиться, пошевелил оттаявшими губами:
- Таня... - и добавил, глупо улыбаясь, - а где же твоя коса?
Она тряхнула рыжими кудрями, сказала радостно:
- Узнал! Косу он вспомнил, сто лет её уж, как её нет. А, ну ложись на живот, тебя растереть надо. Не обморозился ли?
Алексей покорно упал ничком на диван, отдавая себя во власть своей повелительницы. На секунду отлучившись, она вернулась с шерстяными варежками, и стала растирать ему спину, плечи, ноги, сгоняя мертвенную синеву с его тела, пока кожа не приобрела розоватый оттенок.
- Это же надо, какого жениха нам ветром под крыльцо замело. Горе ты моё луковое, откуда ты взялся?
-С автобуса шёл в Песчанку, к своим домой наведаться.
- Чего же тебя понесло в такую погоду?
- Так ведь с утра было нормально, я и поехал. А ты тут, как оказалась? Ты же в Краснодаре живёшь.
- Верно, в Краснодаре, а сейчас у дочки каникулы, вот мы и прибыли к деду с бабкой в гости.
-А где же все?
- Да с утра уехали в Камянку, крестный пригласил: Катюшка с ними отправилась, а я не захотела что-то. Теперь буран разыгрался, наверное, там ночевать будут.
Татьяна сняла варежки и стала пальцами разминать его ледяные мышцы. Её усилия оказались не напрасны, и он вскоре почувствовал, что жизнь опять возвращается к нему. То же самое, наверное, испытывает и первый цветок, просыпаясь в снегу под горячими лучами солнца. Молодой, здоровый организм быстро набирал растраченную силу. Сознание прояснилось, руки и ноги кололи острые иголочки, лицо и уши горели, словно их высекли крапивой, начался озноб.
Таня хлопнула его ладонью по лопаткам.
- Сейчас я тебя подлечу.
Она быстро вышла в соседнюю комнату, являвшуюся кухней. Алексей сел на диване и увидел сквозь дверной проём, как она достала из-за стола стеклянную банку, наполовину заполненную прозрачной жидкостью. Он осмотрелся и узнал этот старый дом, в котором, когда-то давно ему приходилось бывать не раз. С тех пор помещение претерпело серьёзную реконструкцию: появилась перегородка, белёные стены оклеили хорошими обоями, потолок подшили гипсокартонном, на полу палас, мягкая мебель. Но общая планировка, расположение окон были ему хорошо знакомы, и это как-то успокаивало, настраивало мысли на добрый лад, пробуждая вереницу самых ярких воспоминаний, словно мелодию такой милой, но забытой песни...
Таня вернулась со стаканом, в котором было что-то налито, спросила:
- Употребляешь?
Он кивнул, и она передала ему свою ношу. Алексей сделал три глотка огненной воды, не осилив всего объёма, вернул стакан ей и прохрипел на выходе:
- А закусить чем?
- Эх, ё-моё, забыла. Ладно, прими, как лекарство.
- Это кто же у вас такое пьёт?
- Папка для себя гонит. Он говорит, что помои пусть алкаши пьют, а ему первачок. Ложись на спину, я тебе грудь разотру...
Он покорно подчинился ей, чувствуя, как самогон, выпитый на пустой желудок, живым пламенем покатился по внутренностям, прожигая до пяток, дыхание стало лёгким, вены расширились и погнали кровь, как весенние реки талую воду.
Она плеснула на него из стакана остатки спиртного и стала быстро растирать ему грудь, плечи, живот, получая от этого какое-то особое удовольствие, чувствуя под пальцами, как оживает это дорогое, знакомое до жилочки тело. Казалось, она не просто массажирует, а священнодействует, производя некий магический ритуал примирения, словно лепит, ваяет, пытаясь по памяти восстановить что-то разрушенное, потерянное, бесценное. Они уже почти понимали друг друга без слов и, улыбаясь, смотрели друг на друга.
-А ты не изменился, только телом стал крепче и усы отрастил.
- А ты стала ещё лучше.
- Да ладно тебе, старуха уже совсем.
- Нет, Таня, честное слово, лучше. Как у нас в деревне говорят: баба в соку. Замужем?
- Замужем...
- В Краснодаре живёшь?
- Не совсем, в станице, не далеко.
- Ну и как жизнь?
- Пока не жалуюсь. Дом у меня хороший, сад. Работаю бухгалтером у фермеров. Дочь имею, Катюшу. А ты как живёшь?
Алексей хотел рассказать, что развёлся с женой, но не решился показать себя обделеным в этой жизни и сказал:
- А как все в городе живут - квартира, жена; работаю плиточником, заработки неплохие. Только вот детей нет.
- Почему же не заведёте?
- Да поздно я женился, так это у меня ещё впереди.
- В Песчанке часто бываешь?
- Нет, уже вот два года не посещал.
- Мы тоже редко в Криушу ездим, так что, если бы не буран, никогда бы не встретились.
Они вели беседу на всякие мелкие бытовые темы, опасаясь вернуться в прошлое, хотя каждый из них сейчас жил своим воспоминанием. Татьяна понимала, что процедуру растирания пора бы уже прекратить, но ей не хотелось отпускать его из своих рук, и она продолжала разглаживать ему кожу, перейдя от живота на бёдра. Руки у неё сильные, нежные, горячие. Их прикосновения приятны для Алексея, они будоражат его память и воображение, и он лежит, не шевелясь, словно зачарованный. Когда рука проскальзывает по внутренней стороне бедра, его захмелевшее сознание вдруг припоминает, как вот эта самая рука впервые проникла к нему в плавки, и он тогда ощутил необыкновенное, острое, фантастическое чувство. В первый раз...
Заканчивалось лето. Август... Ночи ещё не холодные, но без соловья, луна светила, прожигая небесный свод. Они катались на мотоцикле, и он повёз её далеко в поле, на скошенные делянки, где стащенная в бурты солома лежала рыхлыми горами тёплая, мягкая, золотая. Они долго резвились в ней, целуясь и милуясь, скатываясь с горок в соломенную пучину, прячась друг от друга. Играли, словно дети. Впрочем, они и были детьми, только большими. Наконец, устав от своих забав, улеглись рядом на вершине соломенного холма. Это было их первое лето, когда азы любви уже хорошо усвоились, и они готовились к переходу на высшую ступень. Когда между ними разрешалось делать всё кроме самого главного.
- А хочешь подержаться за кончик? - спросил её Лёшка, сам того не ожидая.
- Фу! Больно надо... - ответила она.
- Боишься?
- Да нисколечко.
- Неужели не интересно?
- Чего уж там интересного.
Но было ужасно любопытно! Они молча лежали, разглядывая ночное небо, ожидая падающую звезду, чтобы загадать желание, и грызли хрусткие анисовые яблоки, когда Алёшка вдруг почувствовал, как тонкая Танина ладошка мышкой юркнула ему под рубашку на животе, затем в брюки и пошла всё ниже и ниже, своим движением, парализуя его дыхание. Вот она наткнулась на что-то упругое, похожее на обломок черенка от лопаты.
- Ух, ты! - пискнула Таня то ли в восторге, то ли в ужасе.
Она осторожно, деликатно взялась пальцами за мощное детородное орудие, не зная, как поступить дальше.
- Ну, что ты держишь его, как интеллигент вилку? - сказал Лёшка.
- А как надо?
- За него надо держаться крепко, как за спасательный круг.
Она засмеялась и поправила Лёшку:
- Как за спасательный конец. А ты знаешь, я ведь думала, что он вниз растёт, а он у тебя до самого пупка загнулся.
- Нег, Танюша, всякое растение вверх стремится, вот и он свою маковку к солнышку тянет. А ночь текла над ними звёздной рекой, и жизнь казалась бесконечной...
...Алексей лежал на диване и смотрел Татьяне прямо в глаза. Кажется, она уловила его мысли, хлопнула ладонью ему по голому животу:
- Ну, всё, хватит. Одевайся, вижу, что ожил.
Она подала ему шерстяные носки, трико и пуховой свитер. Едва лишь он успел натянуть на себя одежду, как погас свет. Темнота заполнила комнату, поглотив предметы, только из открытой топки лился золотисто-розоватый свет, играя бликами на стене и потолке. В тишине стало слышно, как под напором ветра гремят ставни на окне.
- Провода, видно, где-то замкнуло,- сказала Таня,- тут такое через день. Сейчас мы это исправим. Она вышла на кухню, Алексей услышал, как загремели спички в коробке, затем вспыхнул огонёк в глубине комнаты, и через минуту оттуда вышла Таня с зажжённой керосиновой лампой в руке.
-Да будет свет, сказал монтёр и перерезал провода, - улыбнулась она. - В деревне без лампы жить нельзя.
Поставив светильник на тумбочку, всплеснула руками:
-Лёшка, сегодня суббота, я же баню топила! Думала, что наши приедут, а мылась только я одна. Там воды и жару осталось - немеряно. А ну собирайся. Тебе сейчас пропариться в самый раз.
Она принесла откуда-то огромные, новенькие валенки, такой же тулуп белой овчины и кроличью шапку, подала махровое полотенце.
- В бане всё есть и шампунь, и мыло, веник на полке, свечку на огне зажжешь. Где баня у нас стоит, не забыл?
-А ты не забыла? - спросил он двусмысленно. Таня сунула ему в руку коробок спичек и на секунду задержала в ней свою ладонь.
- Ни чего я Лёшенька не забыла...
От тех слов у Лёшки мурашки пробежали между лопаток. В этой фразе она выразила всё, что можно было вспомнить и сказать, и он отчётливо ощутил, как тонок лёд между прошлым и настоящим, - одно неверное слово, и волна чувств снесёт его, а половодье среди зимы - это уже катастрофа, и он тут же перевёл всё в шутку.
- Спинку потереть придёшь?
- А не забоишься?
-Пугали собаку буханкой хлеба, - засмеялся он и шагнул за порог.
Дорожку в саду замело, но в валенках пройти можно. Вот она, та самая баня, знакомый предбанник, лавка. Разделся и нырнул в тепло, темноту. Действительно, на окошке стояли две свечи. Он зажёг обе, отметил, что баня протоплена добросовестно, в таз налил черпаком воды из котла, разбавил холодной из бочки.
А вот и веник. Париться Алексей любил, дед приучил - всегда с собой внука брал, спину мыть. Лёшка метнул в каменку полный черпак воды, чуть не загасив свечи хлынувшим паром, выждал и добавил ещё половинку. Затем оседлал широкую полку и давай хлестаться. Пар быстро выгнал из него остатки холода и усталости, напитав тело силой и бодростью.
-Эх, хорошая девка Танька! Ну, ей богу хорошенькая. Вот есть в ней что-то от природы женственное, завлекательное. Может быть, это - грудь? Или улыбка? Или брови, точно две ласточки над синей водой? Нет, не зря я её любил. А почему «любил»? Почему в прошедшем времени? Разве я сейчас её не люблю? Разве любовь это что-то вроде скарлатины - переболел, прокашлялся и забыл? По-моему этот недуг неизлечим. Просто надо уметь себя контролировать, давать во всём отчёт. Конечно, можно бы теперь, пользуясь отсутствием её родителей, попробовать с ней покувыркаться, вспомнить прежние уроки; мне кажется. что и она не против, но не надо наглеть, то получится так. что свою семью создать не сумел, а чужую разрушил. Если, как она говорит, что у неё всё хорошо, что чего же желать - от добра добра не ищут.
...Таня сидела на кухне за столом перед керосиновой лампой. Прошло полчаса, но тот, кого она послала в баню, всё ещё не вернулся. Ожидание было томительным, минуты тянулись неделями. Поставила на стол приёмник на батарейках, нажала клавишу:
«Миллион, миллион, миллион алых роз из окна, из окна видишь ты... - пел беззаботный женский голос. - Кто влюблён, кто влюблён и всерьёз...»
Ей вдруг вспомнился последний июль их последнего лета, когда мать застукала их на сеновале, вернее они этого не знали, и она не стала стыдить и скандалить - «выкалывать" молодёжи глаза. Просто Таня догадалась об этом утром, когда они остались на куне одни с матерью, и та, строго постучав пальцем по столу, сказала:
-Смотри, Танька, в подоле принесёшь - из дома выгоню! - и добавила ласково, с пониманием. - Ну, не ломай себе, дочка! Потом, пожалеешь.
Нет, не пожалела она за эти тринадцать лет ни об одном дне, проведённом с Лёшкой, и теперь не жалеет.
Таня решительно встала из-за стола и, бормоча на ходу, словно заклинание: « Дура, дура, дурой была, дурой и осталась», - направилась в спальню. Она сняла с себя всю одежду, надела длинную ночную рубашку домашнего покроя, затем накинула сверху шубу, нырнула в валенки и выскользнула за дверь. Верхом на снежном вихре долетела до бани. В окошке горел свет. Вошла в предбанник, отдышалась, сердце билось в груди маленькой птичкой, готовое выпорхнуть через рот. В темноте постучалась в дверь:
-Эй, там не запарился? Спину потереть?
-Давно жду, - ответили из-за двери.
Конечно, Алексей ни чего не ждал, скорее даже боялся, что придёт. Но она пришла. Таня, освободившись от шубы и валенок, шагнула в жаркое нутро бани. Лёшка предстал перед ней во весь рост, стоящий вполоборота возле полки. Она никогда раньше не видела его полностью обнажённым и на миг залюбовалась его атлетической фигурой, озарённой зыбким пламенем свечей. Смело подошла к нему, скомандовала по-деловому:
- Чего застеснялся? А ну держись!
Он упёрся руками в полку, и она стала тереть ему спину мочалкой, поливая водой из стоящего рядом, на лавке, таза. Закончив обещанную процедуру, из-за спины повела горячей ладонью у него по мокрому животу вниз от пупка, предупредив по-хозяйски:
-Проверю, не отморозил ли ты свой спасательный конец,- и, ощутив своей рукой твёрдый ответ, продолжила. - Живой! Ишь, какое вымя себе отрастил. Для городских девок бережёшь?
Он резко обернулся к ней.
- Нет, Таня для тебя мне не жалко, но как же муж?
- А муж не стенка, подвинем, - сказала она дрогнувшим голосом и, обняв его за шею, поцеловала в губы крепко, жадно.
Он свободными руками подхватил подол белой ситцевой рубашки, в голубой горошек, поднял до пояса, перехватил ещё раз; она разомкнула руки, и он, одним рывком сдёрнул одёжку, бросив её на лавку.
Она отстранила его от себя на минуту:
- Погоди, потная я...
Взяв таз с водой, в три захода выплеснула его содержимое на себя, омыв шею, грудь, бёдра. Она стояла перед ним, как Афродита, ослепительная в своей первозданной красоте. Идеальная в пропорциях, светясь пышными формами, не в пример журнальным топ-моделям, вся ладная, гладкая, соблазнительная; без единой складки и морщинки, словно отлитая из розового парафина; два отблеска свечей чертенятами играли в её широко раскрытых глазах. Если Бог, действительно, когда-то создал Еву, то она была такой же.
Лёшка задохнулся от шквала эмоций, пронёсшихся у него от мозгов до промежности.
- Ох, Танька, рисковая ты баба!
Он обнял её руками, утопив лицо в дородной груди, и стал опускаться перед ней на колени, скользя ладонями по спине и ягодицам, покрывая поцелуями живот и бёдра. Она плавно выгнулась перед ним в безумном восторге, почти теряя сознание, отклонилась спиной на полку, и он сильной рукой подхватил на сгибах ослабевшие ноги Тани, легко подняв, уложил всю её на горячие доски и стрижком метнулся наверх. Время остановилось, образовав в пространстве некий колодец, и они поплыли в чарующей радужной невесомости, не воспринимая окружающий мир, мерно погружаясь в бездну греха и сладострастия. Буран свистел в трубе и гремел заслонкой, пламя свечей под каждым порывом ветра металось и дрожало готовое погаснуть, все предметы потеряли свои очертания, смазались в пёстрый фон и неслись в бешеном водовороте. Казалось, что это н метель бушует на улице, а это их чувства вырвались наружу белыми вихрями и понеслись снежным ураганом, в своём неистовстве сотрясая вселенную.
И этот вой метели, и постукивание заслонки, и шорох снега, и этот полувздох-полустон, и пламя свечей, и дыхание пара, запах дубового веника, черёмухового шампуня и обнажённого человеческого тела - всё это дополняя и подтверждая друг друга, сплеталось и выстраивалось в одном едином ритме, который стучал в висках, сливаясь в величественную, наиглавнейшую симфонию жизни; и, подчиняясь ей власти, хотелось петь эту всеутверждающую мелодию, повторяя её без перерыва ещё и ещё, и ещё раз.
Наконец Лёшка вернулся с небес на землю, осознал реальность этого мира, припал губами к мраморной коже Таниной шеи, в глубине которой билась жилка и перевалился набок. На полке было тесно двоим, и они лежали обессиленные, прижавшись друг к другу. Она, ероша его мокрые волосы, спросила тихо и ласково:
- Куда же ты так торопишься, Лёшенька?
- Давно не пробовал,- сознался он.
- А что, жена не даёт что ли?
- Да нет у меня никакой жены, разбежались...
- Это как же так вышло?
- Да так вот и вышло. Женился я поздно, всё выбирал. Ну и нашёл, что искал: красивая, с квартирой, продвинутая вся такая - два института закончила. С виду тихая, скромная, а на деле ещё та профура! Она до меня столько абортов сделала, сколько у неё сессий было, потому и рожать не могла. Тёша тоже у нас с диссертацией, что-то там про размножение мышей. Вот пилит меня день и ночь: ты у нас не образованный, ты квартиру заработать не можешь, сидишь на нашей шее. Это я-то сижу у них на шее!? Да я одних калымов только в месяц приношу в шесть раз больше, чем у них обеих зарплата. А тут, гляжу, моя загуляла, богатенького нашла, бывшего одноклассника, ей чего - знает, что не забеременеет. Вот и понеслась вразнос. Раз предупредил, два - не понимает. А тёща её ещё и защищает, дескать французская пословица гласит, если женщина разлюбила мужчину, то виноват в этом только мужчина... Тоже мне, нашлась француженка рязанская. Короче, разошлись, как в море корабли.
Таня молчала, и это встревожило, насторожило его. Он обнял её плечо, спросил осторожно, как бы оправдываясь:
- Ну, а тебе как, Танюш?
- Хорошо мне, Лёша, хорошо! Ни с кем так сладко не было, как с тобой.
- Серьёзно что ль?
- Серьёзно, серьёзно...
Чувство гордости от похвалы любимой женщины распёрло Лёшке грудь, и он спросил с игривым любопытством:
- Ну, а чем же мой петушок лучше других?
- Головка сахарная! - хихикнула Таня и тут же добавила. - А чего мы лежим тут, как партизаны, как будто у нас постели нет? Пошли домой, наши всё равно теперь до утра не приедут.
Ни чуть не стесняясь друг друга, они облились тёплой водой и, одевшись, потянулись гуськом сквозь заснеженный сад к дому.
- Ты же, небось, голодный? - спохватилась Таня, когда они вошли в комнату. - Айда на кухню, сейчас мы с тобой пировать будем.
Он сел к столу, в центре которого стояла керосиновая лампа, а она, с ловкостью заправского официанта, начала выставлять на стол тарелки, банки, резать домашнюю колбасу, сало, поставила греться чай, разговаривая на ходу.
- Может, ты щи будешь?
- Буду.
- А картошку жареную?
- И картошку тоже. Ты не спрашивай, Таня, ставь всё подряд, я сейчас что угодно сожру вместе с посудой.
-Эх. Лёшка, как же ты додумался приехать в такую погоду? А если бы замёрз?
- Ну, что гадать: если бы да кабы. Если бы у бабушки был хрен, она была бы дедушкой. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Кабы я сегодня не поехал, не париться нам с тобой в бане.
Таня закончила сервировку стола.
- Что пить будем? После Нового года осталась водка и шампанское.
- Нет, давай то, что мне на диване наливала.
Таня достала из-за стола трёхлитровую банку, до половины наполненную чистейшим самогоном, в котором плавали лимонные корочки.
- Неудобно как-то разливать из такой посуды.
- Ничего мы люди деревенские, привычные...
Она аккуратно налила две стопки и убрала банку на пол, взяла в руки стаканчик.
-Вообще-то я редко крепкое употребляю. но с тобой выпью. Давай за нашу встречу.
-За нас! - поддержал тост Лёша.
Они посмотрели друг другу в глаза, улыбнулись, чокнулись.
- Достойное питьё, - с удовлетворением оценил напиток Лёшка.
- Двойной перегонки. Папка сперва его марганцовкой и углём очищает, потом настаивает. Тут дело хитрое, секрет фирмы. Ой, мне уже в голову ударило!
Она с умилением наблюдала, как он наворачивает за обе щеки, и вдруг засмеялась.
-Ты чё? - спросил Алексей, думая, что она смеётся над ним.
- Да вот вспомнила, как мы с тобой любовную практику проходили перед моим отъёздом в Краснодар. В лес вечером пошли, помнишь? Уже опытные были, я с собой покрывало в пакете прихватила, расположились так классно на полянке, а оказалось, рядом с муравейником, головой чуть не в кучу.
- Ага! А я смотрю, ничего не пойму - ты вскочила из-под меня, головой трясёшь, руками машешь и визжишь, как поросёнок. А уже темнеть начало, я прямо испугался, - думаю, то ли ей балдёж так в голову ударил, то ли она с ума сошла. А это муравьи тебе в волосы залезли!
Всё прошло, как с белых яблонь дым, - сказала она печально. Достала банку, сдвинула вместе стопки, себе плеснула на донышко, ему налила полную. - Я больше не пью.
- Я тоже последнюю.
А что же так слабо?
- Не увлекаюсь я этим. Батя у меня не пьёт и меня не приучил.
Он пододвинул к себе налитую стопку, улыбнулся и вызывающе тряхнул чубом.
- А почему ты мне не дала тогда, в последний раз, когда я зимой в отпуск со службы приходил?
- Умный ты больно, Лёшенька - сам на сено лёг, а меня голой задницей на снег положил. Я терпела сколько могла, думала, мол, парень изголодался, сейчас по-быстрому - раз, два и отвали, а ты минут пятнадцать пыхтел, копался без всякого результата.
Я, конечно, извиняюсь, Танюшка, но ты войди в моё положение: на тебе же одежды, как листьев на капусте, н а улице мороз, руки закоченели, да и опыт за время службы подрастерял. Тут и так было не до чего, а ты мне ещё по роже со всей силы...
- А ты взялся дело делать, так делай! Я ведь кроме с тобой ни с кем! А ты погнал языком причёсывать всех под одну гребёнку, Знаешь, как обидно...
Лёшка поднял свою стопку, Таня стукнула по ней донышком своей, вздохнула с каким-то облегчением.
- За наше прошлое, за примирение.
- И за этот буран, что дал нам возможность встретиться - добавил он.
Выпили. Лёшка снова навалился на еду, постепенно замедляя темп.
- Ну, всё Лёшка. я пьяная1 А пьяная- дурна-а-я, языком верчу, как пропеллером.
Он вытер руки и губы полотенцем, сказав:
-Ну, прямо званый вечер при свечах.
Они замолчали, глядя друг на друга через пламя керосиновой пампы. Он явно любовался ею. Она включила приёмник. стоящий на столе, и «Ах, какая женщина, какая женщина, мне б такую!» - донеслись из динамика слова песни.
-И чего я на тебе тогда не женился? - спросил Лёшка, обращаясь к самому себе.
- А ты женись, пока не поздно, - ответила она.
- А мужа своего куда денешь?
- А муж объелся груш. Я его ещё семь лет тому назад выгнала.
- Ну, ты даёшь, Танюха, и за что?
- За всё хорошее. Я когда институт закончила, меня тётка в станицу забрала, дом у неё большой, работу мне хорошую нашла. От тебя ни слуху, ни духу, а годы бегут. Тётка меня всё успокаивала: «Я тебя, Танечка, за настоящего казака донского замуж выдам
«. Когда её на пенсию провожали, нас и познакомили с племянником тётиной подруги. Хороший парень, красивый работящий, мне сразу приглянулся, ну, я по пьянке и дала, и сразу залетела. В общем дальше уж выбора не было. Стали с ним у тёти жить, она ещё живая была. Всё вроде бы хорошо, одно - плохо - сварщиком он работал, специалист классный, а все старались отблагодарить его водочкой. Сегодня пьяный, завтра пьяный, кому это понравится? Дальше больше - с ночёвкой стал пропадать, а то привезут, как мешок с дерьмом и вывалят во дворе. Уж мы его и кодировали. И к бабке. заговаривать возили - всё даром. А тут стал, как напьётся, с кулаками приставать. доказывать, что он казак. ну я направила его куда подальше, мне такие концерты не нужны. Он сперва в станице оставался, а потом куда-то уехал, уж пять лет не знаю, где он есть. На алименты я не подавала, нам с Катюшкой своих денег хватает. У меня знаешь, какой сад! Ты таких груш сроду не ел. Возле дома орех растёт, так я только с него до десяти тысяч в год доходу имею
-Таня, ты же такая симпатичная девка, неужели никого себе не нашла?
-да были попытки. Вот начальник мой,. Николай Фёдорович, вдовец, хоть сейчас готов за мной бежать, но всё это не то, не по душе, не по сердцу. Да ведь ты знаешь сам, что я брезгую чужих в губы целовать. Ну, а когда начать не с чего, то на этом и вся любовь кончается.
- А меня в бане в губы целовала.
- Так ты не чужой, Лёшенька, ты так долго меня приручал.
Лёшка взволнованно взъерошил волосы.
-Хороший у нас с тобой вечер получается, если только это не сон. Ну, а ты-то за меня замуж пойти согласна?
- А я всегда была согласна.
- Значит, жених согласен, невеста согласна, остались дочь и родители. Ну, старки согласятся это однозначно, а вот дочь? Я думаю мы с ней подружимся, детей я люблю. Всё для неё сделаю, что от меня потребуется. Только вот где жить?
- А поехали ко мне. Дом у меня огромный, с садом, работу тебе найдём. Ты рулить умеешь?
-Да, права имеются, а что?
-Машину хочу купить, чтоб с семьёй на море ездить. и сюда в Криушу.
- Так тебе шофёр нужен или муж?
- Муж мне нужен, Лёшенька. мужик, хозяин.
- С испытательным сроком?
- У нас с тобой испытательный срок с девятого класса тянется.
-Пьяный я что ли. Уж очень хорошо всё складывается, что бы быть хорошо.
- А чего тянуть? Через два дня мы уезжаем. Катюшке в школу. Решай - да или нет?
- Да я уже всё решил. Тогда значит так: завтра буду в Песчанке, переговорю со своими, а послезавтра, с утра пораньше, часикам к десяти, мы приедем тебя сватать.
- Ну уж, прямо, сватать! какая из меня невеста?
- Ничего, ничего, всё должно быть по правилам, для общего знакомства. А потом я уеду вместе с Вами. В Саратове я рассчитался. документы все при мне.
Время давно уже перевалило за полночь, а они всё сидели у керосиновой лампы, словно два командующих фронтом, решая стратегические задачи, строя план генерального наступления. В зале разложили диван, Таня постелила постель на двоих, затушила лампу и разделась. Он позвал её из-под одеяла:
- Иди ко мне, невеста моя.
- Ох, Лёшка, доиграемся мы с тобой, забеременею я,- отозвалась она счастливым вздохом.
- Вот и хорошо, вот и прекрасно! Мы и так с тобой тринадцать лет потеряли, - ответил он, принимая её в свои объятия.
Когда Алексей открыл глаза, было ещё темно, привык вставать рано. Хотя у них прежде с Таней было всякое, но спать в одной постели им не приходилось, он ни разу не просыпался рядом с ней. И теперь, ощущая её присутствие тихой радостью наполнялась его душа. «И чего я искал все эти годы?» - подумал он. - Любил ли я кого кроме неё? Ведь всех других, я всегда сравнивал с ней, как сравнивают подделку с подлинником, и была вся та любовь не настоящей, выдуманной, киношной. Нет, не найти мне в целом свете лучшей, чем Таня, эта именно по мне, именно моя. Она не такая, как все, она- особенная, даже тело у неё пахнет не потом, а женщиной. и руки у неё созданы, чтобы качать ребёнка... она одной грудью тройню выкормит; она не испугается трудностей, в беде не бросит, в воде спасёт из огня вынесет, крепкая. надёжная, простая. С ней можно по жизни пройти, как песню спеть».
С каким-то смешанным чувством вины и нежности прижался к ней сбоку. Она тотчас ответила ему шёлковым прикосновением руки. оказывается, она уже не спала, просто тихонько лежала, чтобы не потревожить его.
- Ну, как спалось на новом месте?
- Сроду так не спал, как в детстве.
- А как себя чувствуешь7
- Отлично, здоров, как космонавт! Я так думаю, что мы с утречка разыграем с тобой одну партеечку. Для закрепления достигнутых результатов.
-А ты оказывается игрок азартный! - весело ответила она и нырнула ладонью под низ живота. -О-о, да тут у тебя какой козырь!
Он ловко перевалился через её крутое бедро, поймал в темноте её руки, развёл в стороны и, прижав к подушке, стал целовать её глаза, лицо, шею, покусывая мочки ушей. зашептал обижено:
- Нехорошо, Танюша, в чужие карты подглядывать. Что же это за игра получается? Не честно так.
- Да я только хотела узнать, кому первому ходить, - наигранно оправдывалась она.
- Ну, и кому?
- Так ведь по правилам - со старшего козыря, тихонько захихикала. - Как ты усами щекотно делаешь!
- Я их завтра сбрею.
- Нет, нет, не вздумай. Так интереснее.
В любовных забавах время летит быстро. Таня опомнилась первой.
- Заигрались мы с тобой, Лёшка! На улице день. Вдруг сейчас наши явятся?
- А мы им паспорта предъявим.
- И справку из дурдома...
Действительно, сквозь щели в ставнях пробивался неяркий, голубоватый свет. Часы с кукушкой на кухне пропели восемь раз.
Одевшись, Таня с Лёшей вышли на улицу. Он взял лопату, расчистил дорожку до туалета. Она обошла дом и открыла все ставни. От вчерашнего бурана остались лишь горбатые сугробы, изменившие вид ландшафта. Ветер угомонился. и только отдельные змейки снега местами тянулись через их гребни. безнадёжно пытаясь догнать ушедшую метель. Сквозь мутный пергамент неба масляным пятном светило солнце.
Под окнами туда-сюда дважды прошёл трактор, чистивший улицу от заносов.
- Сейчас я завтрак сготовлю, - сказала Таня, когда они вернулись в дом.
- Не, я по-городскому, один чай! - возразил Лёшка.
- А может наших дождешься, А потом уж пойдёшь?
- Да, кто их знает, когда они явятся. Чего же ждать, дело надо делать. Ты тут с ними сама разберешься. А мы, значит, завтра прибудем часикам к десяти, так что, будь готова.
Простились быстро, даже как-то официально. Она проводила его за калитку и пошла убираться в доме, готовить завтрак.
Лёшка шёл по расчищенной улице. И, поравнявшись с магазином, который стоял на самом берегу реки, подумал, что прежде чем идти в обход, по дороге через мост, стоит попробовать пойти напрямую, по льду. Именно отсюда, от магазина. и пролегала самая короткая тропа, которую протаптывали зимой жители соседней Песчанки, направляясь сюда за покупками. Дорожку, конечно замело, но иногда, после таких сильных буранов. снег становится очень плотным и не проваливается под ногами. Лёшка свернул на целину сразу за магазином и оказался совершенно прав: вчерашний снег шёл влажным, ветром его хорошо утрамбовало, а мороз крепко спаял, образовав крепкий наст. По гладкому пологому откосу сугроба он легко опустился в узкое русло реки, на противоположном берегу которой темнела щербатая гребёнка леса, воткнутая прямо в обрыв. Снизу снег был довольно рыхлый, местами проваливался по щиколотку. но под ним был крепкий лёд. и это облегчало ходьбу. По-лосиному вскидывая длинные ноги, Лёшка уверенно зашагал вперёд. Река в этом мест выгибалась дугой. и там, за поворотом, начинался подъём на просеку.
«Ерунда», - успокаивал себя Лёшка, - в лесу снега будет меньше, за двадцать минут добегу. Явлюсь нежданно-негаданно, как снег на голову. Две новости сразу принесу: и развод, и женитьба. Вот сует начнётся. Надо сразу сходить у дяде Лёне, крёстному: у него своя лошадь, договориться на завтра. К тому же дядя Лёня на гармошке играет. что очень даже кстати. Мать, наверное, тётку с собой возьмёт. Ну вот, впятером на санях будет нормально. Съездим, старики между собой перезнакомятся, обсудим какие вопросы, планы наметим, а уж летом как-нибудь соберём родню, друзей и отметим это дело по-настоящему. Эх, и погуляем!»
Лёд треснул сухо, тих, разом открыв чёрную воду. Сумка первой слетела с плеча и исчезла в тёмной бездне. Лёшка инстинктивно раскинул руки и, без всплеска, повис на них по грудь в предательской полыни. «Ведь знал же, что нельзя ходить правым берегом, струя тут на повороте, течёт под обрыв, а из-под кручи бьют родники. Как же я забыл» « - мелькнула мысль. Ледяная вода быстро пропитывала одежду, тянула на дно.
- По-мо-ги-те - одинокий крик пронёсся над белым ложем реки. Эхо было метнулось за ним, и утонуло в рыхлой пороше.
Лёшка упёрся локтями в борта пролома, желая приподняться выше. но лёд тут же обломился, и он ушёл в воду по плечи. Стрелка камыша с пушистым колоском на конце, склонилась над ним, и он поймал её рукой - больше держаться не за что. Ноги немеют, теряя чувствительность.
- По-мо-ги-те-е!
Сорока села на противоположном берегу на верхушку высокой вербы. Застрекотала тревожно, торопливо, как из пулемёта. Холод медленно проникает во все уголки тела. лишая его подвижности, парализуя сознание.
Прутик камышинки плавно выскальзывает из одеревеневших рук.
- По-мо-ги-те-е... - крикнул или только подумал?
Вода обжигает тело, и ему кажется, что он вовсе не в полынье, а в терпко натопленной бане. Это горячий пар обдувает спину. Таня крепко целует его в губы, он задыхается и не находит сил оторваться от страшного поцелуя; пламя свечи трепещет и колеблется, вот оно мигнуло ещё раз и погасло.
Сока умокла и вспорхнула с дерева, обронив с веток снежную бахрому. Некоторое время в майне был виден капюшон, зацепившись за острый край льда, но вскоре исчез и он. Лёгкая позёмка быстро заровняла человеческие следы на заснеженном льду реки. К вечеру мороз затянул прозрачным «стёклышком» дымящуюся полынью, а тонкие струйки снежной пыли, стекающие с обрыва. выбелили её в один цвет с окружающим пейзажем.
Таня, проводив Лёшку, вдруг разом ощутила, как холодная волна одиночества накрыла всё её существо, какое-то дурное предчувствие тяжёлым грузом легло на плечи. Она пыталась как-то отвлечься, но тревога не отпускала. работа валилась из рук, и она, неожиданно для себя, нашла этому твёрдое объяснение: не приедет он, не придет. не встретится с ней никогда. и чем дальше она об этом думала, тем твёрже становилось её предположение. Не надо было его отпускать, отец бы на машине отвёз, да видно не захотел он с родителями встретиться, в глаза им смотреть. а насильно держать зачем - вольному - воля.
Красные «Жигули» остановились напротив ворот дома только к обеду. Пришлось чистить снег, чтобы въехать во двор. Отец корил погоду: «Ну, куда ехать в такое светопреставление», «Знает. что за рулём, и нажрался!» Катюшка винила крёстного: «Он наливает дедушке и наливает. говорит: « «пей, Поликарпыч. всё равно у меня заночуете».
Своим домашним Таня ничего не сказала - приедет, так приедет, тогда и разберёмся, а не приедет, так стыда меньше. Да только не явится он. Счастье - хитрая лиса, она избегает ловушек и силков - кажется, вот сейчас ты схватишь его за золотой хвост, ан нет не выходит! Просто был вечер. была случайная встреча. и был ураган, который пронёсся по душе, а вот в жизни так не бывает: что бы принц на белом коне. алые паруса, чтобы за один раз всё решилось само собой, и что бы всё хорошо...
И всё же она надеялась и ждала. Ночью спала плохо, дважды вскакивала, отчётливо слыша, как Лёшка зовёт её по имени. Проснулась рано, поставила тесто, завозилась на кухне. Мать спросила: «Ты чего это дочка, гостей ждёшь?»
- А вот хочу постряпать перед отъездом, а гости явятся, так будет, чем встретить.
- Ну, так я тебе помогу.
В десять часов поспели пироги. Она была совершенно уверена. что никто не приедет, но всё же со страшным волнением вышла во двор и долго смотрела за калитку, в сторону моста. Никого. Только сорока, вынырнув откуда-то из поднебесья, села на скворечник и застрекотала трещоткой. Таня замахнулась на неё рукой:
- А ну пошла отсюда! Ещё накаркаешь тут чего!
Сорока обиделась, что её не понимают и скользнула за соседний сарай.
Через час Таня снова, не выдержав, вышла из дома, якобы в туалет. Долго смотрела из-за сарая на дорогу. «Поди. врал, что разведенный! Надо было паспорт проверить. А зачем? Баламут этот Лёшка, и раньше бывало, наобещает, наговорит, а не сделает. Ну, артист, разыграл, как хотел...»
Потом она выходила в полдень. Вылизанный ветром до невыносимой белизны снег слепил глаза, отбрасывая голубые тени на гребешки сугробов. «Нет уж! В семнадцать не засватал, а теперь я ему даром не нужна, да ещё с дитём!».
Потом в час дня: «Эх, дура я, дура! Разлеглась под ним. как стерва! Чего хорошего он обо мне подумал? Сама напросилась».
В два часа; «Всё хорошо, всё правильно. Поигрались. да будет. Хоть один вечерок, да мой!»
«В три: «Ну, всё! Хватит мечтать-гадать, не девочка уже. Завтра с утра на вокзал надо ехать. вот о чём думать надо».
Мать спросила с любопытством: «Ты чего, Танька, туда-сюда шмыгаешь? Живот схватило, что ли?
- Да, нет, чаю обпилась.
- Ага, после пирогов чаёк идёт хорошо.
По своей крестьянской породе была Таня с характером. крепкой не только телом. но и духом - уж, если гулять. так гулять, а терпеть, так терпеть. Она уж не предполагала, а совершенно твёрдо знала, что они с Лёшкой больше никогда не встретятся, всё прошло, как тот вчерашний буран, однако. ругая себя, ждала его каждую минуту, весь день.
Последний раз она вышла во двор на закат. Солнце село за лесом. где-то в Песчанке, и небо в том месте казалось испачканным кровью. Лиловые сумерки плыли над Криушей, фиолетовые пятна легли в тени заборов и в снежных рытвинах. Колодезный сруб блестел синим льдом, а кошачий след голубым ожерельем тянулся через белое брюхо сугроба. Бледный месяц прорисовался на светлом небе и. потупив острые рожки, дожидался. когда солнце уступит ему место, а сизые языки дымов из труб тянулись к нему, пытаясь лизнуть его белёсый бок. Где-то на краю села играл магнитофон и в морозном. воздухе легко летела песня: « конфетки, бараночки. словно лебеди, саночки... «Эй. вы кони залётные», - слышен крик с облучка...».
Уже совсем успокоившись. Таня рассуждала сама с собой, опершись руками о верх калитки и, глядя на улицу: «Надо, видимо, поближе к Николаю Фёдоровичу подлаживаться. Мужчина он солидный, серьёзный, правда. сердцу с ним не так сладко, зато сытно и надёжно; староват маленько, конечно, зато по бабам шастать не будет».
Когда совсем стемнело, и мать с отцом уселись возле телевизора, она достала в спальне из-под кровати свои походные сумки и застыла посреди комнаты, держа их в руках:
- Эх, Лёша-Лёшенька, мечта моя голубоглазая. Видно, не судьба нам...
Рослая девчонка с длинной русой косой, вылитая мать, подбежала к ней, заглянула тревожно в лицо:
- Мама, ты плачешь?
- Ну, что. Катюша, тебе показалось.
Девочка обняла её руку выше локтя, прижалась щекой:
- Не хочется уезжать, правда. мама?
- Правда, доча, правда...
Таня осторожно высвободила руку, погладила дочь по плечу и молча стала собирать вещи в дорогу.
14 февраля 2009 года.
-
Рейтинг: 0
3 просмотра
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
Новые произведения
