17 В свободном полёте

Егорыч никогда не был связан с отрядом Рубецова, который стоял в колесниковских мхах, километров за 15 от отряда товарища Мирона. Но теперь выбора не оставалось. Он, как никогда, нуждался в покровительстве и должен был или уходить на советскую сторону, или хотя бы попытаться продолжать делать то, что у него пока получалось в немецком тылу.

Трясясь в кузове попутного армейского грузовика, Егорыч размышлял, что сейчас предпочтительнее выглядел бы второй вариант. Незаметно даже для самого себя он многому научился, окреп, многого добился и очень не хотелось бы, за полшага до нашей победы, всё бросать. Убить того же генерала Власова – Егорыч уже знал, что способен это сделать.

Сейчас Пётр Черепанов был уже не прежним пареньком на побегушках, которым все норовили покомандовать, у него сложился свой послужной список и часто он уже командовал сам. Его уже слушали даже немцы и приглашали для совета.

Нельзя останавливаться на полпути, нельзя, думал Егорыч. Я только-только могу по-серьёзному на что-то повлиять, только-только все мои унижения начинают окупаться и уйти сейчас – форменное малодушие. У него появились знакомые не просто на уровне старост или бургомистров, он получил выход к Абверу, службе безопасности рейхсфюрера СС (Sicherheitsdienst des Reichsführer SS) – СД, и, хоть убейте, Егорыч не видел причин, по которым он должен был сворачиваться. Наоборот, в походной неразберихе немецкого отступления выгода от него для Красной Армии получалась максимальной.

Грузовик-трёхтонку мотало на колдобинах, кое-где скрытых первым снегом. Глухо ворочались ящики с патронами. В кабине курили немцы да иногда водитель насвистывал «Хорста Весселя». Егорыч, чтобы занять себя, когда надоедало разглядывать уличную позёмку, перечитывал совсем свежее письмо партизан Пинской области, адресованное Гитлеру.

Редчайший, наверное, случай: несмотря на весь свой забористый мат по манеру письма запорожцев турецкому султану, письмо партизана Ивана получило одобрение у высоких чинов компартии Белоруссии и тиражировалось тысячами экземпляров. Со всеми его солёными словечками. Егорыч не без удовольствия несколько раз смаковал этот текст:

«Верховному Главнокомандующему Германии, ограбившему Францию, Голландию и Данию, обокравшему Бельгию и Австрию, Чехословакию и Норвегию, зачинщику мировой войны, подлому палачу нашей страны, сумасшедшему стратегу, вызывающему много смеху, эрзац-Наполеону, похожему на ворону, по-немецки фюреру Великому, по-русски бандиту данному. Отставному ефрейтору – обер-сволочи Гитлеришке. Деловые соображения, советы и предложения пинских партизан, каковые записал Иван.

Задумалось тебе, да твоей шпане, в том числе Риббентропу, покорить себе Европу. Насколько это было глупо, не скумекала такая как ты залупа. Не сварила твоя баранья башка, что тонка окажется кишка. Видно кобыла, что тебя родила, не мозгами, а мякиной «котелок» твой набила. Возомнив, что ты Наполеон, полезли немцы на рожон. И не зная броду, сунулись в воду. В итоге, не покорив Европу, уже получили коленом в ж... Пока еще держитесь на волоске, но скоро получите х...ем по башке. И от твоего, бандит, фашистского гнезда, ни хера не останется, немецкая п...да.

Помнишь, му…ак, страшил нас как. Словно сука на весь мир гавкал: «Я победил один, дескать, Красная Армия разбита, авиация побита, Москве, мол, капут. Да никто тебе не верил, чортов пуп. Нас, едрена вошь, такой х…нёй не проведёшь, знали мы, старый пердун, что известный ты хвастун. Знали, ё… твою в Берлин мать, что скоро в штаны начнёшь ср…ть! И не ошиблись!

Из-под Москвы удирая, бежали фрицы, штаны теряя. Под Сталинградом дело окончилось для них адом. Под Орлом по башке получились колом. Из-под Белгорода, обс…рая пятки, мчались войска твои без оглядки. Около Припяти и Березины тоже немало наср…ли фрицы в штаны. Словом, дают вам и в хвост, и в гриву, лупят, что кобылу сиву.

От англичан и американцев из Африки бежали твои засранцы. Сейчас дают вам в Италии, а скоро получите кое-где далее. Словом, дело твоё табак, этого не видит только дурак.

Странно, однако, как немцы терпят такое г…но, такого безмозглого идиота, как ты, да ещё во главе страны. Поставили б тебя сортиры чистить, там бы ты смог обо всём поразмыслить. Ведь такому, как ты, вояке, только и убирать г…но да сс…ки. Такой как он стратег, даже у кур вызывает смех.

Слушай дальше, болван, слово пинских партизан. Слушай, заё…нный гнус, да мотай себе на обоср…нный ус: не раз говорил ты нам: - Вот уже, дескать, я вам задам! – А на тебя х… положили и карателям твоим на шее наложили. Тогда ты Геббельсу сказал, чтоб тот листовку написал. Дескать, переходите к нам, рай будет у немцев вам. Передай Геббельсу, безмозглый идиот, что и этот номер не пройдёт. Родиной мы не торгуем, её не продаём, а на листовки ваши плюём. Иной раз собираем, да ж… подтираем. Если ж ты, старая арийская б…дь, ещё раз пошлёшь против нас свою рать, то мы всю твою задрипанную орду загоним кобыле в п…ду. Болот у нас хватит, чтобы вашими трупами гатить.

Совет тебе наш один – убирайся на х… господин. Сматывайся из России пока не поздно, говорим тебе серьёзно. Не уйдёшь добром, по горло накормим г…ном. Геббельсу и Риббентропу загоним кол в ж…пу. Тебя ж сначала дубиной отмесим, а затем за х… повесим. Остальную твою шпану загоним поглубже в землю.

На этом писать кончаю, чтоб сдох – скорей желаем. Скажи Риббентропу, чтобы он поцеловал тебя в ж…пу. Затем поставь Геббельса раком и сам поцелуй его в ср…ку. Ведь скоро ваш фашистский бардак потерпит форменный крах. И тогда будет не до поцелуев таким, как вы, х…ям.

По поручению партизан, подписываюсь – Иван».

Для отчёта немцам Егорычу довелось прочитать ещё и образец, сочинённый некогда запорожцами. И как-то так (субъективно, что ли, по принципу близости обстоятельств?) выходило, что партизан Иван сочинил своё послание куда более обидными и злыми словами, чем даже исторические запорожцы. Хотя насчёт ругательств – дело спорное, иного проще простого даже цензурными словами обидеть, а другой без мата и не поймёт ничего, словно и не с ним говорили.

Егорыч читал и перечитывал образчик партизанского юмора, но, в первую очередь, мысли его были уже в отряде Рубецова. Хорошо, что того знала сестра, она же связная Нина. Придётся идти в лес с ней. Понимаю, что риск, что сестру свечу напрасно, но лучший вариант отыскать всё не удавалось. Иначе его просто пристрелят ещё свои же часовые и до командиров не доведут.

Прости, Тоня, думал Егорыч, придётся тебе ради меня потерпеть. А если видишь, что брат твой всё усложняет – переубеди его, переспорь. На душе было пусто и тяжело. Даже бодрое письмо пинских партизан не слишком успокаивало. Егорыч искал для себя выход, но будущее и после нескольких часов размышлений выглядело туманно и расплывчато.

С тяжёлым сердцем Егорыч приехал домой. Больше молчал, почти не улыбался. О себе родителям ничего не рассказывал, да и те, чувствуя настроение сына, с расспросами не спешили. Всё время между Черепановыми присутствовала некая гнетущая недоговоренность, так что искренне рад был приезду брата разве что Мишка, который очень вытянулся, уже начал дважды в неделю бриться, и которому Егорыч подарил «Вальтер» модели ППК с упаковкой патронов.

Отец пытался возмущаться, но на войне свои радости и свои представления о подарках. Тоскливо было дома. Егорыч неторопливо обводил взглядом стены избы и почему-то понимал, что видит всё это в последний раз. От подступающей рези в глазах быстро встал. Далёкий, взрослый, почти чужой в своей мышиного цвета немецкой форме:

– Фронт отходит. Может, свидимся ещё когда, а, может, нет.

Егор Демьянович с каменным лицом держал сына в объятьях, нехотя разжал руки:

– Знаю, сынок, что поступаешь правильно. Помни о нас.

Мать сопротивлялась, торопливо причитала:

– Чего ж вы оба такое говорите? Свидимся мы все и не раз ещё свидимся. Кончай, Петька, свой этот маскарад и хватит уже прощаться.

Ничего не ответил Егорыч. Постоял, поклонился низко в пояс родному дому, кивнул сестре Тоне:

– Пойдём, сестрёнка. Последнюю услугу мне окажешь.

Внутри роились нехорошие предчувствия. И на удивление быстро они начали сбываться. Чуть только они с Тоней вышли на дозорных рубецовского отряда, то Егорыч тут же получил прикладом по спине, его связали и волокли к командиру чуть ли не в бессознательном состоянии.

– Что вы делаете? – плакала сестра Тоня. – Он же наш, он разведчик, он на товарища Мирона работал, когда вы все ещё на сеновале от немцев прятались.

– А вот мы и узнаем, наш он или нет, - суровый мужик под пятьдесят в овчинном полушубке судорожно сжимал в пуках ППШ и изредка больно тыкал дулом Егорыча в спину или в бок.

Тот, пошатываясь, брёл впереди и молчал. Чем ещё больше приводил в ярость партизана:

– Молчишь, сука?! Ничего, ты у меня скоро разговоришься, когда петлю тебе надевать станем, фашистский холуй. Небось, быстро штаны обмочишь.

Тоня бросалась защищать брата:

– Вы хотя бы не говорите, если ничего не знаете!

Но от такой защиты партизан и не думал успокаиваться. Пожалуй, он только больше убеждался в своей правоте, поскольку, если защищаются, значит, есть за что:

– А мне и знать ничего не надо. За него форма его говорит. Наверняка, такие же, как он, семью моего брата сожгли в Заречье.

– Я не был никогда в Заречье, - сопротивлялся Егорыч.

– Ещё бы ты согласился! Ты сейчас и от сестры откажешься, если выгодно будет, глазом не моргнёшь. Счастье твоё, сука, что сестру твою мы знаем!

Тоня плакала:

– Но если знаете меня, зачем же к нему такое отношение?!

– А какое отношение? Я же его не убил на месте, предателя поганого, а так вон даже время на него трачу, разговариваю.

Скорей бы это всё закончилось, думал Егорыч, стараясь шагать размашисто и в полную силу, чтобы не раздражать партизана. Под ногами скрипел тонкий слой снега, никак не вяжущийся с ласковым тёплым солнышком и почти полным безветрием здесь, в лесу. О, чёрт, как ноет плечо!

Они поднялись в гору среди густого ельника, перешли по кладкам не до конца замёрзший ручей. Потянуло дымком от костра, и Егорыч понял, что они на подходе к отряду. Так и есть: не позднее, чем через пять минут хода на склоне показались два ряда землянок.

Егорыч невольно вспомнил партизан 1941 года, которые жили в шалашах, жгли лучину, костры практически не разжигали, а если это было нужно, то пользовались не дефицитными спичками, а вынимали из пистолетного патрона пулю, высыпали половину пороха, затыкая оставшуюся часть тряпочкой, потом стреляли таким самодельным патроном в землю и от горящей тряпки разводили огонь. Интересно, знают ли нынешние, вообще, о таком походном способе?

Первой Егорыча увидела женщина с деревянной бадьёй воды в руках. Её фигура показалась поразительно знакомой, она повернулась навстречу гостям и оставалось только не верить своим глазам: перед ними стояла бывший руководитель немецкой воскресной школы, лихая поимщица еврея Яшки, Семёновна.

Егорыч уж на что отличался крепостью нервов и исключительной закалкой и то растерялся. Она-то что здесь делает?! Егорыч невольно остановился, а Семёновна сама уже на него наступала, потрясая в воздухе тощим кулачком:

– Торжествует справедливость-то Божия, торжествует! Не удалось тебе от Божьей руки отвертеться, ибо сказано у Матфея: «Вы напоминаете побеленные могилы, которые внешне кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвецов и всякой нечистоты».

Платок сбился с волос Семёновны и скоро трепетал на плечах подобием боевого стяга:

– Воздастся тебе, Толик, что волка в овечьей шкуре остановил. Все приходят к точному знанию истины рано или поздно, отмечено в первом послании Тимофею.

– Пошли, нечего глазеть, - толкнул партизан Егорыча в спину дулом автомата.

Тот, не в силах произнести ни слова, лишь выворачивал шею на манер совы. Справился с собой, успел всё-таки спросить:

– Она тоже партизанка? И давно? С тех пор, как немцы перестали продукты на воскресную школу давать?

Партизан Толик ещё раз ткнул дулом автомата:

– С Семёновной мы разобрались. Она запуталась, так как женщина слабая, внушаемая. С тобой вот только посложнее будет.

– Большее счастье – давать, чем получать, сказано в Деяниях, - прокричала Семёновна вдогонку Егорычу, сбрызнув его живительной водой из ведра.

– Петя, помолчи, - заговорила сестра Тоня. – Семёновна наших раненых выхаживала в воскресной школе и продуктами партизан снабжала.

Егорычу очень захотелось проснуться, но, увы, это было невозможно, так как он не спал. Наконец, Толик втолкнул его в одну из землянок и отрапортовал кругленькому человеку в армейской гимнастёрке со знаками различия лейтенанта:

– Доставили предателя Черепанова. Сестра его привела. Что с ней делать?

Рубецов, а это был именно он, оторвался от топографических карт, разложенных по массивному топчану из половинок брёвен:

– С сестрой-то? А пускай пока с тобой снаружи побудет.

– А с предателем что делать? Развязать, поговорите с ним или сразу в расход?

– Чего ж не поговорить, поговорю. Вот и Серёжа весь наш разговор запишет на всякий случай.

Глаза Егорыча начали привыкать к полутьме землянки, и в другом её конце он разглядел другого человека – по виду своего ровесника, с очень гордым выражением лица, словно тот только что произведён в маршалы. Партизан Толик вышел.

– Не развяжете? – спросил Егорыч.

– Нет, - буднично ответил Рубецов. – Рассказывай.

Егорыч рассказал командиру всё. Не обижаясь на встречу, на завязанные за спиной руки, понимая, что и сам очень не любит неожиданностей, предпочитая проверенные рецепты действий. Рубецов слушал, не перебивая, потом приказал Сергею развязать Черепанову руки:

– Информацию ты сообщил правильную. За бланки пропусков с правом въезда во фронтовую зону – отдельное спасибо. В отношении же твоей нелегальной работы посоветовать могу только одно – оставайся в отряде, пиши подробный отчёт, а мы найдём способ, как тебя переправить на большую землю.

– Постойте, - Егорыч чувствовал, что его ожидания продолжают сбываться, - я не могу оставаться в отряде, поскольку уже завтра меня ждут в Пустошке. Я прошу вашего содействия в том, чтобы мне разрешили довести свою операцию по внедрению к немцам до конца.

Рубецов чуть поморщился:

– Ну, до какого конца! Война по любому скоро закончится. А потом посмотри на себя – какой из тебя разведчик-нелегал, образования у тебя никакого, должность твоя у немцев жиденькая. Ну, что ты ещё сможешь сделать?

– Власова убить, - вырвалось у Егорыча давно обдуманное.

– Уж не сомневайся, найдутся люди, которые Власова убьют. Без тебя, небось, не справятся. Я тебе серьёзно говорю, как старший по званию и возрасту: кончай в шпионов играть и давай хотя бы к нам в отряд. Смоешь кровью свой позор, так сказать.

– Позор? – удивился Егорыч.

– Ну, не гордость же! А если сам не захочешь оставаться, то силой оставим. Вот сейчас Толика позову, он полицаев очень любит и верит им жутко.

Егорыч очень не хотел этого, но пришлось идти ва-банк. Он поднялся:

– Хорошо. Вы не хотите мне помогать – это ваше право. Но я всё-таки прошу о двух вещах. Во-первых, я не могу самовольно отменять ранее данные мне директивы, а товарищ Мирон настаивал на моей работе в А-317. То есть, если вы сейчас сорвёте моё задание, я не уверен, как на всё это посмотрит Москва.

– Угрожаешь, что ли?

– Нисколько. Просто объясняю, что я не могу выходить из игры по своей воле, без ведома тех, кто знает о моём задании. И во-вторых, передайте, пожалуйста, мои соображения насчёт генерала Власова наверх и попросите их как можно быстрее связаться со мной, пока А-317 ещё в Пустошке.

Рубецов пригладил волосы. Неопределённо улыбнулся. Спросил Сергея:

– Послушай, а ведь он обратно к немцам просится, неужели отпустим?

– С Москвой надо бы всё-таки связаться.

– По поводу этого Мата Хари из Урюпинска? – Рубецов был, оказывается, не лишён чувства юмора.

– Мата Хари, вообще-то, женщина.

– А почему ты думаешь, что я этого не знаю? Не знал бы, может, и не сказал так, - хмурился Рубецов.

Ему очень хотелось расстрелять Егорыча, раз и – шито-крыто. В то же время и таинственную «Москву» командир злить не хотел. Кто знает, что там затевал товарищ Мирон со своим особистами. Егорыч понял страх Рубецова и пошёл навстречу:

– Называйте свои условия. Дополнительно к тем пропускам, которые я вам передал.

Такая конкретность Рубецову не понравилась. Он любил сам принимать решения и не любил, когда ему помогали их принимать:

– Не торгуйся, не на базаре. Мы сделаем по-другому. Ты мне сейчас свои слова на бумаге напишешь и подпишешься, а мы уж постараемся тебя найти. Из-под земли в случае чего достанем.

У Егорыча как гора с плеч свалилась. Неужели ему обеспечат прикрытие и руководство? Неужели? Уточнил с радостью:

– Вы передадите мой отчёт в Москву?

– Много вопросов задаёшь. Так и состариться не успеешь. Пока пиши давай.

Егорыч уходил от Рубецова с большой надеждой. Его уже не тяготили взгляды партизана Толика, нежданная встреча с Семёновной. Главное, что с ним свяжутся, ему помогут, он нужен, и два года внедрения к немцам не прошли даром.

Только потом он поймёт, что перестраховщик Рубецов его бумагам хода не дал. Отряд был расформирован, да ещё и сестру Тоню буквально за день до освобождения Идрицы советскими войсками немцы расстреляли, как связную Нину, так и не добившись от неё настоящей фамилии. Только потом всё выяснилось, потом.