Золотая лоция викингов

Андрей Геннадиевич Демидов







ЗОЛОТАЯ ЛОЦИЯ ВИКИНГОВ

роман







Для тех, кто умер, будь то микроб
или человек, время исчезает,
но все связаны друг с другом.
И уход одного — это потеря для многих,
потому, что это победа извечного
врага жизни — Хроноса. Примириться
с потерей — это значит сдаться,
и против Смерти встаёт Память —
преграда смерти уже не бытия, а
сознания. Именно память делит время
на прошлое, настоящее и будущее,
из которых реально только прошлое...

Л.Н. Гумилёв



ПРОЛОГ

Эта история началась почти за тысячу лет до того, как появились на свет её главные герои. Малолюдный пока, глиняно-деревянный Древний Рим тогда ещё с трудом удерживал в повиновении народы Италии и пытался одолеть торговый город Карфаген и воинственные полисы Греции, а в Китае уже возникла империя с многомиллионным народом. Кроме строительства дорог, каналов и перестраивания великих стен, первый, император Цинь Шихуан строил себе величественную гробницу на горе Лишань, под ней и вокруг неё. Кроме непревзойдённого никем и никогда количества воинов, колесниц с лошадьми, актёров, музыкантов, чиновников и женщин, император собирался взять с собой в другой мир все сокровища империи. При их сборе, в предгорьях восточного Тибета и был найден диковенный шар из золота. Это было чудесное золото — его нельзя было расплавить, разрезать или утопить в воде. На этой золотой сфере, размером с голову человека, были изображены моря и земли, известные и неизвестные, покрытые письменами, изображениями и местами для установки каких-то устройств и предметов. Этот шар умные чиновники первого императора назвали Золотой лоцией, потому, что по ней, если зрение было острым, можно было прокладывать пути на запад через Азию, на север за монгольские просторы, на юг и запад, к далёкому огромному острову, за которым снова была Европа. Потом эти чиновники, чтобы возвысить императора, имеющего сомнительное происхождение от наложницы, придумали историю о том, что шар был подарен ему небесными богами, как часть божественной силы. После смерти первого императора и его погребения вместе со своими живыми и глиняными подданными, среди ртутных рек и серебряных гор и лесов, его сын не стал достраивать погребальный город отца, а решил строить дворец. Большую часть золота он тайно вынул из отцовской пирамиды под горой Лишань для создания мира роскоши. Так золотая лоция в бессчётный раз была найдена опять. Спустя восемьсот лет, при становлении шестой императорской династии Тан, лоция в составе сокровищ предыдущей династии была украдена и вывезена беглецами по Шёлковой торговой дороге на запад.
Сыну основателя династии Тан досталось плохое наследство — страна была разорена, кочевники со всех сторон нападали, грабили, уводили население, везде образовывались свободные территории со своими князьями и правителями. Золото отца нужно было обязательно вернуть для укрепления власти. Молодой император Тайцзун объявил награду за каждого выданного сторонника Суй, скрывающегося в кочевьях вдоль дороги на запад. Ему привели столько беглецов, сколько иголок на ели. Их всех пытали. Наконец, на восточных предгорьях Тянь Шаня, золото императоров династии Суй было найдено и перевезено в самый большой город построенный тогда людьми — Чанъань, откуда начинается великий Шёлковый путь. Тех, кто прятал золото, по приказу императора закопали в землю живьём. В Поднебесной на некоторое время настал мир и процветание.
Но золото вернулось не всё. Не было тридцати возов с сокровищами и золотой лоции. Тем временем беглецы, бывшие чиновники династии Суй, медленно идущие с украденными сокровищами от оазиса к оазису по Великому шёлковому пути, получили ответ от папы римского Гонория, что престол святого Петра примет беглецов под защиту всего латинского христианского мира в обмен на половину богатства. Легаты церкви погрузили золото и беглецов на вёсельную галеру в конце Шёлкового пути, в сирийской Антиохии. Однако до итальянских берегов галера не дошла. Ночью около Крита, командир папского отряда и двадцать его воинов в жестоком бою убили своих товарищей и вельмож с их семьями и слугами. У Фессалоник они затопили галеру вместе с рабами-гребцами и греком-лоцманом. Наняв подводы, итальянцы ушли с золотом в долину реки Марицы к Андрианополю. Когда они прятали сокровища в горной пещере, на них напал аварский отряд...
Странным образом, известие о волшебном предмете из числа китайских сокровищ достигло книжника, родом из Тёмной земли, что между Волховом и Окой. Жажда знаний у некоторых людей пересиливает даже страх смерти. И этот книжник Рагдай со своими друзьями, вольными и невольными, положил начало цепи странных событий, давно уже забытых, неожиданным образом втянув в них множество разных людей среди грандиозного хаоса переселения средневековых народов...



Часть первая
ВИКИНГ ВИШЕНА СТРЕБЛЯНИН

Глава первая
ФЬОРД ВИКХЕЙЛЬ

Ночь гладила морщины скал, бархатной чернотой накрывала расщелины и выступы. Между отвесными стенами фьорда вода лежала в лунном свете серебряным зеркалом: спокойная, безмятежная гладь, неподвластная холодному резкому северному ветру. Отдаляясь от Восточного моря, фьорд делал несколько поворотов, изгибался к западу, и заканчивался каменными россыпями. Через них в фьорд стекала хрустально-чистая вода маленькой, но шумной речки. Её каменистые берега были пологими и скрывали два ручья, подходившие к реке с двух сторон недалеко от устья. Высокие, пышные ели торжественно стояли почти у самой воды. Широким клином лес поднимался к разрыву между скалами, образующими здесь седловину, теснился на перевале и уходил бесконечным ковром дальше, на северо-восток, туда, где снег никогда не таял, а огромные реки льда текли со скоростью один шаг в день.
В десяти шагах от берега, как большие рыбы, выброшенные на берег, лежали кверху дном две дощатые лодки-кнорры, накрытые промасленной рогожей. Вокруг них волнами висели волнам на жердях сети с поплавками из коры. Над потухшим костром, от ветра поскрипывал на железной треноге чан, сбитый из полос, с залитыми смолой боками. Под ним громоздилась куча хвороста и дров, приготовленных для растопки. Недалеко от лодок, среди елей, на катках из толстых брёвен, стоял большой драккар. Он был сорок шагов в длину и десять в ширину. Его мачта, будь она сейчас устанавлена, горделиво возвышалась бы над кронами высоких деревьев. Голова дракона была снята, чтобы не пугать местных духов. Раскрытая деревянная пасть виднелась из-под навеса рядом. Тридцать вёсел, были расставлены вдоль бортов. Казалось, они вот-вот опустятся, оттолкнутся от замшелых камней, и понесёт корабль над землёй. Парус, скатанный на палубе, похожий на огромный ствол сказочного дерева, радостно взметнётся вверх, упруго вздуется на ветру и понесёт драккар, как крылья птицу, повинуясь попутному ветру. Над кораблём чернел, похожий на огромные рыбьи кости, каркас навеса. Недалеко горой лежали снятые с него козьи шкуры крыши. Цветущие подснежники и лёгкий пар дыхания стоящего рядом человека, говорили о том, что не настало ещё это время отправляться в дорогу, но оно уже близко.
Человек этот, высокий молодой мужчина, мощного телосложения, с рыжей бородой и усами, светлыми ресницами и зелёными глазами, уже долго смотрел на свой драккар, ощущая смешанное чувство гордости и печали. На нём была, несмотря на холод, одна простая кожаная чёрная рубаха, такие же штаны, обувь, похожая на римские калигулы. Корабль тоже, казалось, смотрела на человека, размышляя о своей трудной судьбе и вспоминая о бесконечных расстояниях уже пройденных, и тех, что ещё предстояло пройти. За драккаром стояли под крышами навесов два больших снеккера, а рядом лежали отличные дубовые доски, пригодные для строительства не менее двух драккаров, представляя собой настоящее сокровище. Дальше была видна кузница, сарай с инструментами, шерстью и пропиткой для парусов и канатов. Ряды дров и камней для спиралевидных рыбьих загонов.
Наконец, оттуда, где в ночном серебренном воздухе над лесом переплетались дымы очагов, раздался настороженный девичий голос:
— Вишена, где ты? Тебя все ищут...
— Зачем ты пришла, Маргит? Увидят нас вместе наедине, не оберёшься хлопот! — отозвался Вишена, отвлекаясь от созерцания драккара.
Он пошёл на голос. Вдруг оглянулся. Ему почудилось, что в последний момент глаз деревянного дракона хитро сощурился, словно ядовитый змей Ёрмунганд подал таинственный знак, предрекая некие события в грядущем. Вишена поёжился, растёр озябшие пальцы. Одежда его была черна, как сажа, и ему удалось незаметно приблизиться к неподвижно стоящей женской фигуре. Ему было хорошо видно Маргит в белеющем шерстяном платье и козьей накидке с капюшоном. Подойдя к ней сзади тихо, как рысь, он страшно прорычал:
— Попалась!
Девушка вздрогнула, но через мгновение узнала охватившие её руки, и воскликнула:
— Я с тобой стану седой, как можно так пугать, злобный карлик-цверг!
— Разве цверги умеют так целовать? — рассмеялся он низким, грудным смехом, и стал целовать девушку в губы.
— Ты не ярл и не херсиср, а цверг, крадёшь младенцев и ешь их, скотину не моришь и посевы, и все твои воины из Скании и Ранрикии тоже карлики, — шутливо говорила девушка, пытаясь освободиться, — как ты можешь думать, что мой отец отдаст меня в жёны такому существу?
Вдруг Вишена затих, выпустил девушку из объятий, уставился в темноту и сказал:
— Чего в Bикхеле происходит снова? Люди с факелами бегают, наверное, опять ссора, как всегда на пиру.
— Ярл Эймунд забрал оружие у твоих дружинников, и правильно сделал, а то вы такие гости, что непременно устроили бы в посёлке резню, — ответила Маргит, став вдруг серёзной и отстраняясь от Вишены.
Он ухватил её за длинные струящиеся волосы, с восхищением чувствуя шёлковые пряди и прошептал:
— Разве это правильно, убегать от меня?
— Сейчас, когда ярл Эймунд послал большую часть своих людей собирать дань с лесных жителей, вы очень опасны. Все помнят, что вы устроили в прошлую зимовку в Страйборге.
— Обидеть меня хочешь, Маргит? — Вишена намотал её волосы на кулак и притянул к себе, стараясь смотреть в глаза, — в Страйборг тогда неожиданно вернулся Остар, убивший много лет назад конунга Гердрика Славного, отца Хельги и Тюры. Как мы могли спокойно смотреть, как этот наглый убийца сидит вместе с нами за столами, ест и пьёт?
— Ты просто ревновал его к дочерям Гердрика, потому, что сам хотел жениться на одной из них и стать ярлом в Страйборге. Поэтому ты и убил его. Пусти меня!
Девушка наступила ему на ногу, чтобы причинить боль, но слова оказались больнее. Вишена оттолкнул её:
— Остар нарушил закон, его осудил бы тинг за убийство Гердрика, и за это он не смог бы откупиться вергельдом. На пиру он первый напал на нас и мы тогда спасли Страйборг от захвата. А потом случилась эта история с жертвоприношением...
— Тогда почему вас выгнали оттуда с позором в канун праздника Йоля, и вам пришлось убегать, вместо того, чтобы вместе со всеми существующими мирами сходиться в Мидгарде? — холодно спросила Маргит, — вы упустили золотое время, когда боги спускаются на землю, тролли и эльфы приходят в дома, мёртвые выходят из Нижнего мира, когда можно стать всадником Дикой Охоты — наездником Асгарда или вервольфом. Вместо этого вы бегали весь праздник из-за ссоры и вынуждены теперь зимовать у нас в крошечном Викхейле.
— Я уже тебе всё рассказал. В одле конунга Гердрика после его смерти от рук предателя, несколько лет был неурожай, и все люди стали обвинять его старшего сына Хринга, правившего землями семьи, в несчастливом характере. Они сговорились убить его, и его кровью окропить изваяние Одина, чтобы на их землю вернулись урожаи. Я вступился за него, но напрасно. Они успели обезглавить его пред Одином. А мне пришлось покидать Страйборг.
— Что-то очень запутано...
— Просто так получилось.
— Просто ты зря вмешался, что тебе сдалась эта семья Гердрика, то ты золото его дочерям вернул просто так, то за сына вступился. Ты какой-то дурачок, как тебя ещё твои воины терпят, — скзала Маргит, улыбаясь.
— Зачем ты терзаешь меня? Клянусь Фрейром, я не заслужил таких насмешек. Я не смог бы жениться на Хельге или Тюре, а их отцу Гердрику я клялся служить до смерти, и когда он погиб, я отомстил за него. Я не веду свой род от Одина, я пришёл когда-то из земли кривичей и мери, из Тёмной земли голядской с реки Москвы. Я не по своей воле стал конунгом, чей дом — ладья, а судьба — ежегодные вики за морями и дали. Просто дружина Гердрика решила идти за мной в вик, дальний поход, потому что в их одле уже не осталось свободной земли для посевов и выпаса скота, у других была кровная месть, кому-то грозило рабство за долги, тем более, что многие уже много лет не брались за мирный труд!
— Такая напыщенная речь! — сказала девушка, — тебя выбрали конунгом за длинный язык!
Вишена тяжело вздохнул и пошёл в сторону низкого строения из вертикально вкопанных брёвен, крытого сосновой дранью, где располагались кузница и хранились запасы железа и угля, а теперь временно жила его дружина. Горн был всё ещё тёплый, и в нём тлели угли. Он вошёл внутрь через низкий проём двери, слыша, как шуршит сухая хвоя и лёд под ногами Маргит.
В бликах горна, дом живо играл тенями, словно не влюблённые оказались тут, а десяток воинов вернулись с пира. Вишена поднял одну из лавок, пододвинул её горну и сел. Маргит робко подошла к нему, села рядом, обняла, и прижалась щекой к его груди.
— Прости меня, злая, я знаю... — сказала она примирительно, — просто я ревную тебя ко всем женщинам вокруг, к своим сёстрам, дочерям и жёнам наших людей, к рабыням...
Вишена не отвечал ей и Маргит печально продолжила:
— Мне кажется, что если ты уйдёшь отсюда, то больше никогда не вернёшься. Меня выдадут замуж за противного Гакона, и я умру во время родов. Или меня украдут даны, сделают наложницей или рабыней.
— Не украдут, братья тебя защитят, они бешенные у тебя.
— Давай поговорим с моим отцом, пусть на весеннем празднике предков твои друзья договорятся о помолвке, — она положила тонкие пальцы на его мощную шею, и заглянула в глаза.
Вишена ответил ей, не мигая, глядя в каменное кольцо очага, где медленно умирал огонь:
— У меня ничего нет, кроме корабля, и воинов, верящих в мою удачу. Золото Гердрика я вернул его дочерям. Маргит, твой отец никогда не отдаст тебя бедному хедсиру. Понимаешь?
— Главное, у тебя есть корабль и дружина, значит, у тебя будет и богатство и королевство. Неужели ты бросишь меня здесь? — говоря это, девушка сжала на груди разноцветные бусы, и зажмурилась, — ты подарил мне эти византийские стекляшки, и сказал, что каждую ночь думаешь обо мне. Любой викинг знает, что нужно платить выкуп за невесту, ты про него не подумал разве сразу?
— Я думал и про свадебный подарок, и про то, что свадьба не должна быть короче трёх дней, чтобы не стать жалкой, про подношения богине Вар при свидетельстве обета, Фрейру и Фрейе, для сохранения любви, золотого или серебряного изображение Молота-Мьёльнира на твоём подоле, чтобы Тор благословил нас, — с горячностью в голосе ответил Вишена, — но моя сума пока пуста, и мне не на что рассчитывать.
— Ты ещё волка Фенрира вспомни, проглотившего Луну, и придумай ещё какие-нибудь способы для увёрток, — сказала девушка, — сейчас я тебя здесь свяжу и сяду рядом, и пусть все вернутся с пира, и застанут нас вдвоём. Отпусти! И врёшь и изворачиваешься так же. Пусть, пусть все вернутся и застанут нас тут, если отец и братья тебя за это не убьют, то согласятся на свадьбу.
— Я не волк Фенрир, не Ван-кровосмеситель. Я чту обычаи и уважаю предоставленный нам кров, под которым нахожусь. Ты нравишься до безумия, этого не скрыть даже на людях, а мой Эйнар шутит, что я привязан к подолу, и больше меня не отпустят в поход женщины, — Вишена улыбнулся, и погладил девушку по щеке обратной стороной огромной ладони, — скоро все вернутся с пира, и мы ничего не успеем, оставь разговоры, дай мне насытиться нашей любовью перед расставанием, а то откажусь быть викингом, а стану разводить коров, и продавать их в Бирке в заливе Меларене, как делают там старые конунги.
— Представляю тебя вместе с Эйнаром на пашне, разбрасывающим семена пшеницы, — сказала Маргит со cмехом, но глаза её выражали теперь тревогу.
Она на мгновение застыла, глядя в пространство, потом расхохоталась и уткнулась горячим лбом в его щёку. Вишен понял, что он теперь плачет. Он почувствовал, как в его груди разрастается пустота, а его сердце вот-вот сорвётся в пропасть от мрачных предчувствий. Он закрыл глаза и увидел в своём воображении, как скалы фиорда начинают дробиться, океанский горизонт заворачивается сухим листом в небо, а само небо стремительно приближается. Звёзды холодными каплями проносятся мимо сквозь него и сквозь Маргит. Горячие клубки огня всё переворачивают внутри, а великие боги, вышедшие из-за стен Асгарда, стоят неподвижно, и ждут их смерти. Видения промчались, он открыл глаза и проговорил:
— Не плачь, будет у нас и помолвка и свадьба. Я найду богатый край, и вернусь оттуда с несметным богатством…
Наконец Маргит перестала плакать, затихла, тихо сказала:
— Я буду молиться за тебя.
Огонь погас окончательно. Потрескивали остывающие камни, в клетях снаружи перебирали крыльями куры, какой-то зверь, то ли росомаха, то ли лис, осторожно ходил неподалёку. Два раза гукнул филин, неподалёку упали сухие ветки, потом всё стихло. Шум реки сделался отчётливей.
— Завтра утром я отправляюсь на охоту и убью оленя в горах, принесу твоему отцу, и поговорю с ним о помолвке, — тихо сказал Вишена, — пусть скажет открыто, что он думает про это.
— Хорошо, я ухожу и буду ждать завтрашнего дня, и молить богов, — сказала Маргит, освобождаясь из его объятий, — прощай...
Она быстро поцеловала его в губы, выскользнула наружу и исчезла в темноте.
Вишена ещё долго глядел ей вслед через распахнутую дверь. Потом он подошёл к груде хвороста, взял и отнёс его за кузнечный горн, туда, где на полу был выложен очаг. Сложив хворост в виде островерхой крыши, он положил внутрь кусочек сухого мха и несколькими ударами кремня и железный брусок, зажёг очаг. Потом он подбросил ещё несколько хворостин, с треском переломив их об колено, Огонь весело разгорелся, а дым начал улетать в отверстие в крыше. Вишена тряхнул головой, словно сбрасывая оцепенение, размышляя о том, что его чувства к Маргит делают его и сильнее, и слабее одновременно, и главное теперь для него, сделать так, чтобы сильные стороны любви использовать, а слабые стороны постараться скрыть и принизить их власть. Вязкая дрёма обволокла его тело и он начал засыпать. Вдруг послышался гулкий звук трубящего рога. Прокатилось и исчезло гулкое эхо. Наверное по фьорду шёл корабль. Чуть погодя, снаружи послышались быстрые шаги и в проёме двери показалось широкое лицо с взлохмаченной черной бородой и длинным носом. Круглые и красные от хмеля глаза нашли в полумраке Вишену и глухой голос произнёс:
— Вот ты где! Тебя ищут!
Говоривший вошёл внутрь, блестя стальными кольцами длинной кольчуги, золотым браслетом и золотыми кольцами.
— Ты чего в кольчуге-то, на битву собрался со свиньями и курами? И что, нам вернули оружие? — Вишена удивился так, словно перед ним появился оживший камень.
— Да, Эймунд велел вернуть нам оружие. А кольчуга мне для красоты! — ответил викинг.


Глава вторая
СНЕККЕР С ВОСТОКА

Вошедший подозрительно огляделся и сказал после этого:
— По фьорду идёт корабль, все думают, что это эсты или пруссы. Ярл Эймунд открыл свою оружейную, и раздал наше оружие, — с этими словами он протянул Вишене меч в красивых кожаных ножнах.
— Ясно, Эйнар, может быть это викинги с востока. А где все наши? — Вишена поднялся во весь рост, вытянул меч из ножен, осмотрел клинок.
— На берегу.
— Ты видел её?
— Кого? — Эйнар огляделся, сильно шатаясь от хмеля, ожидая увидеть Маргит.
— Она хорошая девушка, но очень капризная, и плачет всё время. Может, она станет другой, когда я женюсь на ней?
— Ярл Эймунд зол, что ты рано ушёл с пира, а его сыновья обещает убить тебя, если застанет вас вместе с их сестрой, — говоря это, Эйнар дошёл до бочки, стоящей рядом с горном, взялся за её край и нырнул туда головой.
Распрямившись, он выглядел уже заметно посвежевшим. С него ручьями лилась вода. Фыркая и утирая бороду ладонью, он хрипло засмеялся, глядя на сосредоточенное лицо друга:
— У тебя в голове мухи. В фьорде чужой корабль, на тебе висит обвинение в нарушении обычаев помолвки и свадьбы, а это, знаешь, после убийства второе самое страшное преступление. Ты что, действительно возьмёшь её замуж? Ты ведь сделаешь её несчастной. Тебя завтра убьют, или ты уйдёшь в дальний поход на три года, и сгинешь в шторме. Что она будет делать?
Вишена вздрогнул, и встряхнул кудрявой головой:
— Так, где все?
— У Рыбьего камня все, только нет Гельмольда и Ингвара, потому, что они не стоят на ногах после медовухи, что сварила Сельма. Их туда вывел Эймунд, — сказал Эйнар, набрасывая поверх кольчуги накидку из медвежьей шкуры.
— Пошли туда быстрее, — сказал решительно Вишена, — посмотрим, что это за эсты.
Они вышли в ночь, и быстро двинулись вдоль кромки воды, к тому месту, где в фьорд вдавался узкий мыс, сложенный природой из огромных обломков скал.
Распространяя запах браги и чеснока, Эйнар шумно сопел, недовольный тем, что ноги не слушаются его. Перебираясь через поваленный ствол, обросший мхом, он поскользнулся и с шумом упал на камни, бренча кольчугой.
— Проклятье! — выругался Эйнар, с трудом, неуклюже поднялся и принялся бормотать, — мы сидели за столами и слушали сагу о походе Одина. Скальд Эймунда, складно её пел. Служанка Сельма положила на меня глаз, и тут вбегает Сигвар и кричит, что в фьорде корабль чужаков. Что им тут надо в этом богами забытом месте? Не дали сагу дослушать...
Вишена молчал и быстро двигался среди камней, сучьев и деревьев, прибитых водой к берегу. Он уже разглядел вдалеке небольшой корабль, похожий на снеккер, медленно выходящий из-за поворота, и несколько десятков воинов на берегу. Чёрный силуэт корабля, идущего ночью под парусом, как раз достиг лунной дорожки, в том месте, где отражённое от воды серебро обрывалось тенью от утёсов. Снова зазвучал рог. На ладье заметили блеск стали у Рыбьего камня, подали сигнал и начали поворачивать туда.
Вскоре Вишена и Эйнар оказались среди своих соратников, и воинов ярла Эймунд. Сам вождь стоял как воплощение спокойствия и уверенности — в крылатом шлеме, с длинной седой бородой, заплетённой косой. Он приветствовал пришедших поднятием ладони, тяжёлой от золотых перстней. Со стороны корабля было слышно, как кормчий даёт счёт гребцам, и вёсла с задумчивым плеском нестройно врезаются в воду. Вишена оглядел строй своих воинов, облачённых, кто в кожаные панцири, кто в пластинчатую броню, кто в кольчуги, вооружённых луками, копьями, мечами и топорами, с круглыми, окованными железом щитами. Эймунд вопросительно посмотрел вокруг, и спросил:
— Что, так и будем стоять? Трубите в рог, пусть знают, что мы настроены биться с незваными гостями.
Один из воинов ярла поднёс к губам рог, и что было силы, стал в него дуть. Рог, со второй попытки, громко запел, гневно и предостерегающе. Когда звук закончил носиться между берегами, над водой и под звёздным небом, звонкий голос за спиной Вишены сказал:
— Они идут, как посланцы Хеля, на корабле мертвецов Нагльфар. А кормчий у них бог Локи, отец волка и змея Ёрмунганда.
— Волк Фенрир проглотил солнце, и оно не взойдёт, а войска сынов Муспеллы скачут по мосту Биврест, и великан Сурт приближается с юг с мечом, который ярче солнца. А мы как легендарные асы Один и Тор! Как думаешь, Овар?
— Слишком сказочно говорите. Это действует брага, Свенельд, — сказал Овар, широкоплечий воин с огромными кулаками, снисходительно посмотрев на стройного Свенельда, — кто бы там ни был, в этом снеккере, мы их не приглашали.
— Может быть, это не враги, — задумчиво сказал Вишена, — но разомкните ряды, если они неожиданно начнут пускать стрелы, и держите щиты на груди.
Воины встали пошире, подняли щиты, а лучники вложили стрелы в луки. Тем временем на ладье втянули в отверстия бортов часть лёгких сосновых вёсел, и начали опускать рею с парусом. Послышался всплеск воды от падения камня, утягивающего ко дну проверочный линь. Кто-то крикнул, растягивая слова на прусский манер:
— Глубина тридцать локтей, но могут быть камни. Ильсер, двигайся прямо на воинов на берегу. Клянусь Перуном, они защищают место, где можно безопасно подойти к их берегу.
На сенеккере теперь убрали все вёсла, и корабль двигался только по инерции, быстро теряя скорость.
— Я ярл Эймунд, со мной мой брат Хенрик и Вишена Стреблянин со своей дружиной, — прокричал ярл Эймунд, — а вы кто такие?
— Я Йёран, брат Донкрада с Западной Двины. Со мной Рагдай из Тёмной земли конунга Стовова, он ищет конунга Вишену, — послышалось в ответ, и стоящий на носу корабля человек поднял щит, и показал его внутреннюю белую часть, сигнализируя о мирных намерениях.
— Это что? — спросил ярл Эймунд, выжидающе глядя на изумлённого Вишену, — они показывают знак переговоров?
— Боя не будет, – с обидой в голосе сказал Овар, — и я не захвачу золото и оружие врага, а так было хорошо, сами в руки приплыли!
— Вызови любого прусса на поединок, это у них тоже не считается убийством, — отозвался Эйнар, напоминающий сейчас медведя на задних лапах.
Вишена глубоко вдохнул влажный, холодный воздух, потрогал лоб, что-то вспоминая, и сказал ярлу:
— Рагдай и Ацур помогали мне вернуть дочерям Гердрика его золото.
— Это был правильный поступок, — сказал ярл Эймунда, в его осанке исчезло величие, он снова стал утомлённым жизнью стариком и добавил, — друг моего гостя — мой гость. Крикните им, чтоб обходили камни справа. Клянусь Фригг, за гостей придётся сегодня ещё не раз наполнить кубки!
Воины на берегу одобрительно зашумели. Других, огорчённых отсутствием боя, кроме Овара, не было. Пока один из людей ярла Эймунда руководил действиями корабля, а дружинники Вишены, сняв шлемы, шли обратно в большой дом, заканчивать пир, сноккер ударился в берег. Пруссы бросили в воду каменный якорь.
Потом они положили с борта на камни доску, и по ней сошёл на берег коренастый, заросший до глаз бородой Йёран, и высокий человек в просторном плаще их шерстяной ткани, с длинным безбородым лицом, умными, внимательными глазами. Его коротко стриженные волосы тёмного цвета имели седые пряди. На широком и высоком лбу и между бровями виднелись морщины. Он сразу нашёл взглядом Вишену, подошёл к нему и сказал по-славянски:
— Мы снова встретились, Вишена, и я рад, что ты жив и бодр.
— Я сильно удивлён твоему появлению, книжник Рагдай, да хранят тебя боги, — ответил Вишена, всматриваясь в лицо кудесника, — ты сильно постарел за год. Что, были причины?
— Много пришлось путешествовать из-за одгого важного дела.
— Расскажешь?
— Потом...
На берег тем временем перешёл молодой мужчина с выбритым на римский манер лицом, с мрачным взглядом, в меховой накидке поверх шерстяной рубахи. У него в руках были кожаные мешки с чем-то тяжёлым. Вишена узнал в нём Крепа, слугу Рагдая.
— И ты тут, Креп, всё ещё служишь своему господину? — спросил у него из-за спины Вишены подошедший Эйнар.
— Я Рагдаю скорее не слуга, а ученик, а он мне учитель, — ответил спокойно Креп, — я рад снова видеть вас, мы прошли несколько фьордов и множество поселений, пытаясь вас отыскать.
— А чего в мешках? — с любопытством спросил Эйнар, — вы из-за этого нас искали?
— Книги, переписанные нами для продажи, “Антология” Иоанна Стобея, сочинения Квинта Аврелия Симмаха — последнего римлянина, поэзия Иоанна Газского, — ответил Креп, — на пергаменте писаны, хорошие переплёты.
— Это ярл Эймунд будет книги покупать? — удивился Вишена, — у него, как только увидит латинские или греческие буквы, сразу руки чешутся их в огонь бросить, во имя Локи-сказителя.
— Если я иногда сражаюсь с римлянами и не умею читать, то что, по-твоему, и мои внуки не смогут читать и быть учёными людьми? — уловив смысл сказанного по-славянски, проговорил ярл Эймун, — я бы поэтов купил, скальды всегда будут в цене.
После этого ярл Эймунд передал Йёрану пучок стрел, а Йёран передал хозяину берега медный котелок, начищенный до блеска. Подарок ярлу понравился. Он послал своего младшего сына Ладри, всё время путающегося под ногами, обратно в селение. Мальчик, наверное десяти лет отроду, маленький и худой, но жилистый и вёрткий, со всех ног бросился бежать. Он должен был передать указание отца готовить баню, снова жарить мясо и принести в дом ярла ещё скамьи и столы. Пруссы тем временем принялись выгружать на берег свои вещи, сундуки и корзины, кое-какие товары на продажу — соль, янтарь и сало. Процессия во главе с ярлом Эймундом и Йораном, потянулась в сторону селения. Рагдай с Вишеной шли вместе. Эйнар вызвался помочь Крепу нести книги.
— Скажи, Креп, что там у вас в Тёмной земле теперь, после нашего ухода? — спросил Эйнар, — всё тихо-мирно?
— Князь Каменной Ладоги Стовов Багрянородец жив, гордится своим византийским прозвищем и обещает захватить всю землю голяди и мокоши вокруг Москвы-реки, Оки, Протвы и Ламы. И стреблянские старейшины Оря и Претич живы. А эрзи по прежнему кормят дружину бурундеев в Эрзени, чтоб они их защищали от других степняков. Их город Дорогобуж, посреди земель мокоши, стоит на прежнем месте, а город-Стовград на Нерли хотя и сгорел, но опять построен, и берёт дань с купцов.
— Так зачем вы здесь? Это же далеко плыть, через Волхов порожистый, Ладогу буйную.
— Он всё скажет лучше, — ответил Креп, кивая на Рагдая, — история, похожая на историю дев Рейна, топивших корабли, если там было золото.
Глаза Эйнара округлились:
— С золотом Рейна всё плохо. Сигурд, сын Одина, убил дракона, спрятал его на средних порогах реки. Колдун Регин, выкормивший Сигурда и сделавший ему меч Грам, способный рассечь наковальню, помог ему превратить кровь дракона в золото. Если унести это золото от Рейна, оно становится снова кровью дракона, и сжигает вора.
Пока они переговаривались забрезжил рассвет. В серых сумерках Bикхейль был наполнен дымом костров, пением петухов, суетой подготовки к продолжению пира. Посёлок состоял из трёх десятков больших домов из вертикально вкопанных громадных брёвен, с наружной засыпкой из камней, глины и мха. Издалека они казались огромным кораблями из земли, лежащими кверху килем. Весь посёлок был окружён рвом и насыпью с частоколом. Колья частокола были срублены так, что на них оставались части заострённых веток. Переплетаясь между собой, эти ветви, создавали препятствие, крайне сложное для преодоления. Единственный вход вёл на площадь, где возвышался на холме из камней огромный дом ярла. Тут же находился алтарь Одина перед огромным дубом, оружейная, чуть подальше располагалась курящаяся баня, хранящие зерна, добра ярла и всего одаля. Чуть в стороне виднелась кузница, хлев, загон для лошадей, сторожевая вышка с воином, глядящим через верхушки деревьев на фьорд. Везде на разжиженной сыростью земле, были аккуратно уложены бревенчатые и дощатые мостовые, перед входами в дома они заменялись плоскими камнями или каменным боем.
После сытной и хмельной трапезы пруссов, воинов ярлов Эймунда и Вишены, разморённых баней, звуками струн гуслей, вниманием женщин, отправили спать. Йёран, Рагдай, Вишена, остались у ярла Эймунд.
Шипели, падая в огонь очага капли жира с ягнёнка. Эйнар медленно поворачивал вертел с этим драгоценным праздничным жарким. Потрескивали дрова и факелы. На вертикальных брёвнах стен застыли тени. Два ряда столбов, поддерживающих крышу, образовывали зал, где стояли длинные столы и скамьи. Между столбами и стенами были сооружены полати, где сейчас спали несколько воинов ярла, сидел приглашённый из соседней деревни скальд и несколько служанок. Скальд тихо играл на гуслях незамысловатую мелодию, а Рагдай протяжно произнося слова, вёл повествование по-норманнски. Йёран и ярл Эймунд сонно кивали, степенный Овар в задумчивости расчёсывал бороду, Маргит смущённо сидела рядом с Вишеной и смотрела в стол, и только Вишена внимательно слушал рассказ. На дворе слышалось металлическое побрякивание и тихие голоса:
— Подожди со своей просьбой, ярл слушает сагу гостя.
— Хорошо, вернусь днём.
Рагдай пел:
— Победив в войне, властелин восточной Поднебесной империи, не смог управлять страной. Он болел и быстро старел. Его старшие сыновья жили рядом с отцом, сладко ели и вволю спали. Не забывали увеличивать поборы в казну. И очень не любили своего младшего брата, который жил вдали от столицы, среди простых воинов. Люди уважали того за отвагу и ум, а братья… братья много раз хотели отравить.
На одном из пиров во дворце ему подсыпали особенно много яда. Он после этого долго болел, но не умер, а лишь укрепился духом… Тогда братья упросили императора ещё раз призвать к себе младшего сына, желая окончательно расправиться с соперником. Соратники отговаривали от поездки, но он не посмел ослушаться отца. И вот со своим другом воеводой и воинами приехал в крепость. Не говоря ни слова, старший брат пустил стрелу из лука, но промахнулся. А средний не успел выстрелить. Воевода с быстротой молнии поразил его копьём. После этого крепость оказалась во власти младшего сына и старик император, выслушав рассказ о заговоре братьев, назначил его наследником. Через два месяца тот стал новым императором Поднебесной империи и принял имя Тайцзун.


Глава третья
ЗОЛОТО ПОСЛЕДНЕГО ИМПЕРАТОРА ДИНАСТИИ СУЙ

— Новому императору Поднебесной досталось плохое наследство. Страна была разорена. Много народу умерло от голода и войны. Кочевники тюркуты не давали никому покоя. Тайцзуну нужны были союзники и… золото. Но, как и его отец, властелин Поднебесной Империи не мог разыскать сокровища прежней династии Суй. Сокровища исчезли после убийства императора Ян-ди. Когда стало известно, что мятежный воевода Лян Ши Ду, засевший в крепости Шофан, расплачивается с воинами монетами Ян-ди, новый император собрал войско и пошёл на Шофан и осадил его. Шофан сдался, соратники воеводы принесли императору его отрезанную голову и были прощены, но золота в крепости не оказалось. В погоне за ускользнувшим богатством, император двинулся в земли тюркутов, но золота по-прежнему не было. Тайцзун объявил награду за каждого выданного сторонника Суй, скрывающегося в кочевьях. Ему привели столько беглецов, сколько иголок на ели. Их всех пытали. Наконец, на восточных предгорьях Тянь Шаня, золото Суй было найдено и перевезено в самый большой город построенный людьми — Чанань, откуда начинается великий Шёлковый путь в Европу через всю Азию. Тех, кто прятал золото, по приказу императора закопали в землю живьём. В Поднебесной настал мир и процветание, — закончив напевать, Рагдай вздохнул, словно гора свалилась с его плеч.
Скальд ещё некоторое время перебирал струны, постепенно затихая, словно убаюкивая мелодию.
— Хорошая сага про счастье, — сказал ярл Эймунд, — только имена режут слух, как лай собаки, но там столько богатства в этой Серинде...
— Счастье, это отсутствие боли, телесной и душевной, — сказал Рагдай, — есть на востоке такая религия, которая так считает.
— Счастье, это золото, женщины, слава! — с чувством абсолютной правоты, сказал ярл.
— С востока везут шёлк, его продают в Константинополе по весу золота, — проговорил мечтательно Йёран, вставая, чтоб размять ноги, — одежда из шёлка не стирается от времени, паразиты в нём не заводятся, удобен и прохладен в жару, не то, что шерсть. Вот бы найти способ плыть туда, а не идти с караванами по пустыням.
— Самое ближнее, куда можно доплыть по воде, это если плыть по Хазарской реке из Тёмной земли кривичей и муромы, это до южного берега Хазарского моря, — ответил Эйнар, косясь на задумчивого Вишену, — так отсюда быстрее добираться до Багдада, чем вокруг всей Европы.
— Только там много волоков через лес, никем не обустроенных, лесные жители нападают, туда сейчас никто не сунется, — сказал Йёран, — правда Рагдай рассказывает, что князь кривичей Стовов построил город Каменную Ладогу и Стовград, но этого мало.
— Предлагаю выпить византийское вино за то, чтобы дорога из Восточного моря в Хазарское стала явью, — с этими словами ярл Эймунд взял со стола питейный рог зубра и подставил его под кувшин служанки. Все поступили так-же со своими сосудами. Когда вино торжественно было выпито, дом наполнился чавканьем, хрустом костей на зубах. Несмотря на то, что пир длился уже третий день, ярл Эймунд и Овар всё ещё ели с большой жадностью.
Наблюдая за черноглазой служанкой-рабыней Сельмой, Эйнар пожал плечами и заглядывая в свой пустой рог, спросил:
— Где в этой саге связь с сокровищами Рейна?
— Пить вино, и вообще пьянство, это добровольное помешательство, сказал Аристотель, — произнёс по-гречески Рагдай и добавил по-норманнски, — здесь такая же связь, как у беременной и северного ветра.
Все засмеялись. Особенно веселился Овар. Утирая слёзы, ярл Эймунд сказал:
— Золото Рейна тут не причём, эта сага о золоте Сиринды.
— Говорят, там одна женщина в день делает четверть куска шёлка, — сказал Овар, стряхивая со своей бороды крошки, — мне бы пару таких рабынь-мастериц, и через месяц можно было бы сшить шёлковый парус. Лёгкий, пурпурный, с драконами из огня, как на корабле Одина.
— Кроме рабынь потребуется ещё шёлковые черви, что дают нить, вроде, сирийцы умеют тоже делать шёлк, — сказала, входя в дом, Маргит, садясь рядом с Вишеной.
Сидевшие по левую сторону от ярла Эймунда его сыновья Эрик и Акар хмуро уставились на них.
— Может быть, объединить наши дружины и пройти в Хазарское море за шёлком? — спросил, обводя всех взглядом, Йоран, — сто викингов — это сила, неужели там кто-то сможет нас остановить?
— Тысячи болгар, кавказских албанцев и авар перебьют нас раньше, чем мы доплывём до Итиля, — сказал с сомнением Рагдай, — там ещё бродников разных много.
— Князь Стовов хочет идти на запад в далёкий поход, и считает, что доблестные ярлы Эймунд, Вишена и Йёран должны пойти с ним, — объявил всем Рагдай, — там сейчас большая нужда в воинах, потому, что король франков сражается на своих восточных границах с королём сербов и моравов Само и против аваров.
— Простой воин получает сейчас шестьдесят пять серебряных византийских монет-гексаграмм в год, а вожди в два раза больше, и все получают часть военной добычи, — сказал ярл Эймунд, — это мало, столько воин может взять всего за пару набегов на побережье Британии. Невольник с Кавказа или из Таврии стоит один гексаграмм.
— Эти наёмники-викинги в Константинополе сбили цену и по всей Европе, — согласился с ним, — позорят имя викингов.
— Идти туда, на запад? — Вишена задумчиво посмотрел на Маргит, — мне кажется, лучше попытаться напасть на Рим, если там что-нибудь ещё осталось после последнего разграбления его готами.
— С Римом ничего не выйдет, не хватит сил, тем более, что папа римский Гонорий, говорят, может убить любого, мешающего упрочению Христовой веры, а уж напавшего на него самого, точно... — с сомнение сказал Рагдай, — лучше наняться к королю Дагоберту.
— Отец, пусть Рагдай ещё споёт, — сказала вдруг Маргит звенящим голосом, — а то вы тут делите шкуру не убитого медведя, а Вишене на охоту пора, светает уже.
— Не смей вмешиваться в мужской разговор, — резко прервал её брат Эрик, — пошла бы лучше, проверила, доят ли молоко.
Все снова наполнили свои питейные рога, выпили за богов и хранителей жилищ, и скота, и рыбных косяков. Братья Маргит, зло поглядывая на Вишену, несколько раз выходили на воздух, было видно, что солнечный свет, робко пробивающийся сквозь дым очага в отверстие кровли, на самом деле разливается по фьорду ярким жёлтым огнём.
— Так, или иначе, в Сиггблот, первый день лета, в начало нового года, князь Стовов будет ждать желающих принять участие в походе в устье Западной Двины, — сказал Рагдай, — посреди залива у устрова.
— Мне не очень понятен этот поход, — сказал ягд Эймунд, — когда мы все протрезвеем, расскажи мне ещё раз, книжник, что могут взять бедные люди в местах, где воюют короли и их армии. А теперь, может быть ты мне продашь, наконец, книгу это мудреца последнего римлянина про богов. Сколько ты за неё хочешь?
— Двадцать золотых безанов, — быстро ответил Рагдай, — там много украшений на переплёте.
— Я за это двадцать коров куплю, — быстро, несмотря на изрядный хмель, сказал ярл, — дорого это очень.
— Я куплю за пятнадцать, — сказал Йёран, — я думал, что ты меньше чем за двадцать пять не отдашь, а если есть торг...
— Хорошо, иудейская душа, пусть будет восемнадцать, и по рукам ударим, — воскликнул ягл Эймунд.
— У меня столько нет, — подмигивая книжнику, сказал Йёран, — ты всё ругаешь богатых за жадность и подлость, а кому бы ты свои книги продавал, рабам?
Рагдай хотел что-то возразить, но сыновья неодобрительно загудели:
— Отец, зачем столько денег тратить на эту книгу, в походе можно десять таких в монастыре захватить!
— В монастыре будут богословские христианские книги, вы их не сможете не прочесть, ни понять, а это учебник жизни, — перекрикивая их, сообщил присутствующим Рагдай.
— Лучше бы выпили за удачу великого похода на запад славного конунга и берсерка Вишены! — закричал, присоединяясь к общему шуму Эйнар, — за Вишену!
— За ярла Эймунда, хозяина гостеприимного крова!
— За дочь ярла, красавицу Маргит!
Пока все кричали наперебой и опрокидывали питейные рога с вином, братья Маргит вышли из дома. Это не могло никого насторожить, потому, что по многу раз все выходили и возвращались во время пира. Только очень внимательный и проницательный наблюдатель, мог бы заметить странные взгляды Маргит и её братьев, то друг на друга, то на Вишену.
— Я буду думать над предложением Рагдая, — сказал сквозь крик Вишена и поднялся со скамьи, собираясь выйти, — выйду подышать от этого дыма.
— Это уже лучше, чем просто отказ, — сказал Эйнар и тоже поднялся, намереваясь выйти вместе с ним, — если мы пойдём в поход только силами одной дружины, много ли мы сможем добыть?
Вишена остановил его рукой, усадив обратно на скамью и вышел во двор.
Всё, что потом произошло, показалось Вишене сном, чередой не связанных грохочущих мгновений, медленных, гулких и неотвратимых сцен и какой-то чужой жизни. Он знал, что Маргит сейчас выйдет за ним, и будет упрекать, или просить, как она всегда делала раньше. Действительно, она тоже вышла на свет, и он услышал за спиной её лёгкие шаги, и шёпот, призывающий свернуть к дровяному сараю. Повинуясь, он свернул направо, и у стены из вертикальных брёвен остановился, обернулся и обнял её со словами:
— Мне не хочется уходить из Викхейля, но прошу тебя, не веди себя так, словно мы помолвлены. Дай мне свободно сделать выбор. Клянусь нитью судьбы богини Инн, наши судьбы уже соединены! — после этих слов он поцеловал девушку в горячую щёку, ладонями отвёл назад её волосы, упавшие из под перевязи.
Маргит смотрела на него испытующе и подозрительно. Отражённые блики восходящего солнца неверно мерцали в её глазах.
— Отпусти меня, — сказала она так громко, словно это должен был услышать ещё кто-то, — отпусти, или я позову на помощь!
Последние слова она уже крикнула, в голосе девушки был испуг, надежда, радость и отчаяние. Одновременно её начала била дрожь, словно от лихорадки.
— Да что с тобой? — Вишена удивлённо отстранился от неё, — ты заболела?
Неподалёку возникли и быстро затихли, удаляясь, голоса Эйнара и служанки Сельмы. Они обсуждали, где бы им уединиться. Закукарекал петух, очень далеко, в лесу завыл волк, и вслед за этим солнце ушло за облака. Из тени двора возникли две фигуры. Одна из них, голосом Акара властно приказала:
— Отпусти её и следуй за нами!
— Ты опозорил нашу сестру и должен либо жениться на ней, либо быть осуждён общим тингом на изгнание и выкуп, — добавила другая тень голосом Эрика, — предатель клятвы гостеприимства!
— Эрик и Акар? — Вишена, пытаясь понять, что происходит, отступил под навес конюшен, — Маргит, это похоже на западню! — наконец сказал он, прижимаясь спиной к стене, чувствуя, как хмель быстро улетучивается, а тело наливается прежней силой.
— Братья хотят, чтобы ты просил отца объявит о нашей помолвке, особенно после такого случая, — воскликнула Маргит и коротким движением выдернула шнуровку ворота своего платья, — у тебя нет другого пути, любимый!
Её полная грудь наполовину обнажилась, взлохмаченная, растерзанная, с блуждающим взором, теперь она и впрямь стала похожа на жертву насилия со стороны сластолюбца.
— Пойдём с нами, херсир, это нужно сделать прямо сейчас! — сказал Эрик, стараясь придать своему голосу твёрдость, — не сопротивляйся своему счастью, не нужно с нами ссориться.
— Не слишком ли ты молод, чтобы затевать ссору с конунгом? — зло сказал Вишена.
— Конунгом? У тебя нет ни земли, ни коров, все викинги с востока и юга такие бедные, при чём тут титул конунг? — сказал Акара, надменно задрав подбородок, — тебе, безродному, честь породниться с нами, а ты сопротивляешься.
— Не зли его слишком сильно, — перебил брата Эрик, — пусть он опомнится, надо благодарить богов, что его меч остался под трапезным столом.
— Он нам ничего не сделает, его дружина меньше нашей, его и так выгнали отовсюду, как пса, — Акар пьяно рассмеялся, — хватаем его и отведём к отцу, обычай и традиция на нашей стороне!
Не то чтобы Вишена не хотел жениться на Маргит, наоборот, она была для него самым лучшим человеком на свете, не то чтобы он боялся унизительных разговоров о его состоятельности, как жениха, просто участник множества битв, походов и смертельно опасных приключений, не любил, когда его к чему-то принуждал против его воли. Он лихорадочно начал искать глазами хоть какое-то оружие, но ничего не годилось для боя, ни дубовое ведро, ни берестяное сито, ни обломанная рукоять лопаты, горсть гвоздей...
За спинами братьев появились двое дружинников их отца, видимо, посвящённые в тайну происходящего. Теперь не было и речи о том, чтобы убежать, или отбиться кулаками от позорного приведения к сватовству под принуждением. Их связь с Маргит показалась теперь ему совсем в другом свете. Для неё, девушки из бедной семьи захудалого рода на краю благодатного Восточного моря, было трудно найти подходящую пару, сулившую в последующем славу и богатство. Отец Маргит был уже стар, чтобы ходить в успешные походы, старая его дружина превратилась скорее в волопасов и сборщиков дани с озёрных хуторов, где кроме мёда, шкурок белок и свиней, взять было нечего. Братья её, наоборот, были ещё малы и неопытны, чтобы самостоятельно идти в дальние походы и захватывать хорошую добычу. В соседних фьордах викинги тоже не дремали. Уже не осталось ни одного фьорда, где не было бы поселений, или рыбацких угодий. Пригодной земли для посевов было всё меньше, как и места для выпаса скота. Теперь всё больше бонов бралось за оружие, и мешало настоящим викингам делать своё нелёгкое дело. Все постоянно плавали на юг, в прусский ремесленный и торговый городок Кауп, проходили через Сасбию вдоль Янтарного пути, грабя местных, или не местных торговцев. Другие Каупты, на других берегах, тоже были под их ударом. Трусо был отлично защищён, но в его окрестностях можно было перехватить зазевавшегося торговца. На востоке в Альдегьюборге на Ладоге, на западе в Павикене и других торговые эмпориях, можно поживиться солью и пушниной, но это требовало всё больших усилий. Ещё была возможность плыть вокруг Биармии по северному морю, или сквозь Биармию, её реки, озёра, волоки к Туле около Северной Двины и дёшево брать там куниц, бобров, отличную русую соль и рабов. Торговцы нанимали таких же викингов для охраны товаров с юга, и поход иногда заканчивался гибелью, пленом и рабством. Наниматься в качестве дружины к вендам, кривичам, пруссам или финнам, было унизительно, и северяне, даже в Биармиии, тем более в Скандии, потом таких ярлов и конунгов не пускала на альтинги-советы. Даже Уппсала, принимающая всех, старалась их использовать в своих интересах тайно. Сильные конунги Ингьяльд Коварный, Хельвдан Храбрый и Гранмар не любили делиться с такими мелкими ярлами как Эймунд и соглашались отдавать им для грабежа только захудалые берега, или отдавали после совместных походов так мало добычи, что проще было получить такой доход оставаясь на берегу, и изготавливая паруса и вёсла на продажу. Маргит хотела стать женой викинга из богатой людьми и пушниной Тёмной земли городов и рек. Там было мало озёр и безопасных островов, как в Скании, зато оттуда во все стороны расходились речные дороги, как ни и из центра паутины, и можно было пройти в южные моря к Византии быстрее, чем вокруг Европы. Если удалось бы договориться завоевать эти пути, то можно было построить королевство побольше, чем у Ингьяльда. А это значило стать великой женщиной, может быть потом королевой, достойной упоминания в сагах. Подговорить братьев было не сложно, тем более, что драккар Вишены им нравился безумно, как и нравилась возможность начать что-то делать самим, без отцовской и материнской опеки. Этой осенью, колдун дал им съесть зажаренное сердце волка, и теперь они чувствовали в себе неиссякаемые силы свирепости и желания борьбы.
Он видел, как Акар сделал шаг к нему, а Эрик начал вытаскивать меч из ножен. Маргит закрыла глаза рукой и отвернулась со словами:
— Вишена, не сопротивляйся своему счастью!
— Это подлость, не достойная воинов, нападать на безоружного гостя. Даже женщине это непростительно. Слышишь, Маргит? Я ненавижу тебя, волчица, дочь волчицы! — Вишена увидел в сухой траве у конюшни то, что могло стать хоть каким-то оружием — несколько сбитых о камни подков в корзине.
Он схватил три из них и грозно промолвил:
— Я не дам себя взять и пусть будет так, как хотят боги.
— Как хотят боги, — сказал Акар, оскаливая почти волчье лицо и вместе с братом кинулся на Вишену.
В этот же миг Вишена изо всех сил бросил в них одну из подков. Со свистом пролетев рядом с головой Акара, она на ударилась о стену дровяного сарая. В разные стороны полетели щепки, словно это был молот и, отскочив, со звоном упала на камни. Прежде, чем все успели сообразить, в чём дело, Вишена бросил следующую подкову в Акара. С оставшейся подковой, как с кастетом напал на Эрика.
— Ха... — только и успел сказать Акар, или это просто было его дыхание.
Из-за того, что подкова с глухим звуком попала ему в переносицу, голова его дёрнулась назад, словно он на бегу ударился лбом о притолоку двери. Он сделал несколько шатких и незрячих шагов в сторону, пытаясь сохранить равновесие, и рухнул, раскинув руки, прямо под ноги Маргит. Он ещё не упала на землю, как Вишена двинулся навстречу Эрику, и двумя руками, сжимая подкову, мощно ударил его в грудь. Что-то хрустнуло. Юноша со стоном отлетел в сторону и упал. Вишена двинулся на дружинников Эймунда. Однако те, понимая, что дело приняло нешуточный оборот, решили не отягощать общее положение, и отступили, показывая Вишене ладони, в знак того, что схватка закончена
— Сюда! — с ужасом в голосе закричала Маргит, наклоняясь над Акаром, — скорее!
Она попыталась приподнять его и руки её тут же оказались перепачканы кровью. Она рванулась прочь, к отцу, чувствуя затылком тяжёлый взгляд Вишены.
В доме ярла Эймунда было всё ещё шумно, хотя кувшины давно опустели, жаркое превратилось в груду костей, а языки рассказчиков не ворочались от хмеля и усталости. Одни спали, уткнувшись лбом в доски столов, другие говорили громко и бессвязно, каждый о своём. Рагдай, слегка захмелев, учил Йёрана кидать монету. Это был золотой безан, только что полученные за книгу. Нужно было её кидать так, чтоб монета всегда падала на одну и ту же сторону. Он пред этим и несколько воинов поспорили, что Овар не сможет завязать вертел в петлю, как это делал Вишена. Рядом, красный от натуги Овар в третий раз сгибал и разгибал железный вертел. Ярл Эймунд зевал сыто и сонно, а его младший сын Ладри восхищённо смотрели на Овара, говоря:
— Вишена может десять раз согнуть и разогнуть вертел!
— А где все? Акара, Эрик, Вишена, Маргит? Что-то их давно нет, — спросил ярл, оглядываясь на спящих и сидящих вдоль стен.
— Хорошо, только погляжу чем закончится спор, — сказав это, Ладри привстал, и быстро спросил у отца, — а можно я пойду с Вишеной в поход?
— Ты уже злишь меня! Мал ещё! — ярл ухватил мальчика за ухо, но тут же выпустил и досадно поморщился, потому, что в третий раз Овар не смог свернуть железный прут в петлю.
Мало того, что он сегодня купил за целое состояние не нужную книгу для того, чтобы не слыть невежественным и тёмным, так он ещё и кольцо проиграл из-за хвастливого Овара. Ярл Эймунд выложил на стол перед собой огромные кулаки, похожие на молоты. На каждом пальце было массивное кольцо или перстень.
— Выбирай, Рагдай, ты выиграл спор, — сказал он.
— Бери вон то, с головой змеи, на правом мизинце, сирийской работы... — шепнул Ладри.
Рагдай улыбнулся радостно и указал на кольцо со змеёй мудрости.
Когда ярл, с трудом снял кольцо с пальца и бросил его через стол в раскрытую ладонь победителя, в двери появилась Маргит с криком:
— Убийство!
Она стояла на пороге, растерзанная, в крови, с безумным, злобным видом словно валькирия. В наступившей тишине было слышно, как ударилось и покатилось по столу кольцо, не пойманное Рагдаем, как кольцо потом упало на земляной пол.
— Убийство! Что вы сидите? — удивлённо спросил у всех Рагдай, — это никого не волнует?
— Погоди... Маргит, любит последнее время устраивать злые шутки, — ответил ярл, — в прошлом году она придумала, что Эрик подглядывал за ней, когда она купалась в озере, и украл её одежду, поэтому она пришла в деревню голой. Кто убит?
— Акар!
— Кто убийца?
— Вишена!
— Ерунда, они только что сидели за одним столом!
— Он напал на меня, а братья вступились, и Акар погиб в схватке.
— Вот как? Я оставил его зимовать, когда ни одна собака не хотела пускать его к себе после истории с Гердриком Славным, а он убийством заплатил за гостеприимство! Где мой меч?
Ягд Эймунд с Оваром и Ладри, и с ними ещё десяток его воинов ярла, спрыгнувших с полатей у стен, бросились во двор. Там они увидели, что Сельма держит на руках окровавленную голову Акара, а его брат Эрик, корчась от боли, лежит рядом. Тут же стоял Вишену и нескольких его дружинников во главе с Эйнаром. Хотя на них не было кольчуг и шлемов, все были вооружены копьями и мечами. Служанка-рабыня горько плакала, вытирая слёзы рукавом.
Ягд Эймунд с Оваром и Ладри, и с ними ещё десяток его воинов ярла, спрыгнувших с полатей у стен, бросились во двор. Там они увидели, что Сельма держит на руках окровавленную голову Акара. Его брат Эрик, корчась от боли, лежал рядом. Тут же стоял Вишена и несколько его дружинников во главе с Эйнаром. Хотя на них не было кольчуг и шлемов, все были вооружены копьями и мечами. Низкое солнце, только что появившееся над скалистыми горами, отбрасывало на землю длинные тени, из-за чего люди казались больше, чем были, и их казалось больше, чем есть. Служанка-рабыня горько плакала, вытирая слёзы рукавом. Увидев отца, Эрик простонал:
— Вишена напал на нас, когда мы вступились за честь сестры...
— Что тут произошло? — спросил ярл Эймунд, — почему мои сыновья ранены?
— Они напали на меня, — хмуро ответил Вишена.
— Вишена набросился на меня и сорвал с меня одежду, — сказала Маргит, выглядывая из-за плеча отца.
— Почему он это сделал, если все знают, что вы уже давно уединяетесь по укромным местам, ему что, так ссоры со мной захотелось? — произнёс ярл, словно размышляя вслух, — и почему он это сделал в присутствии твоих братьев?
— Она сама разорвала на себе платье, — сказал Вишена, — речь шла о сватовстве.
— О чьём сватовстве? — не удержавшись от любопытства, спросил Овар, и все присутствующие повернули головы в сторону Маргит, — о твоём сватовстве?
Маргит, закусив губу, повернулась резко, и быстро ушла в дом.
— Что с Акаром, — ярл Эйдмунд подошёл к сыну, — велика ли рана?
— Похоже, он окривел на один глаз, — ответила рабыня Сельма.
Она отняла руку с куском ткани от лица юноши, и все увидели страшную кровавую маску вместо его лица. Люди ярла Эймунда зашумели, послышались мнения о том, что за это Вишена должен заплатить выкуп и покинуть фьорд. Когда Эрик сообщил, что он не может нормально дышать, грудь его нестерпимо болит при каждом движении, ярл Эймунд сказал:
— Я хочу, чтобы мы ещё раз всё обдумали, когда выветрится хмель от пира, но сразу можно сказать, что по обычаям, за членовредительство, Вишена должен заплатить пятнадцать коров за Акару, пять коров за Эрика, корову за платье Маргит, и уйти из Викхейля.
Наступила тишина. Только слышно было, как дышат за стеной лошади и коровы, а у колодца мальчишки спорят из-за ведра. Вооружённые люди стояли лицом к лицу и мерили друг друга взглядами.
Рагдай мягко отстранил Эльму и склонился над Акаром. Осмотрев его, он спокойно сказал:
— Я смогу через две недели поставить его на ноги, однако глаза не вернуть.
— Гости нарушили закон гостеприимства, они должны уйти, — сказал Йёран, — мне жаль, что наше появление совпало с этой кровью.
— Мы не хотим ссоры, мы заплатим, — выступив вперёд, сказал Эйнар, — и мы знаем обычаи, только предлагаю обсудить размер выкупа.
Ягд Эймунд вопросительно покосился на Вишену.
— Пусть будет, как сказал ярл, только сейчас нечем платить, — сказал тот, — мы оставим в залог часть оружия, когда добудем безаны, выкупим его обратно.
— Я заплачу за Вишену выкуп, а он пойдёт в поход вместе со мной и Стововом Багрянородцем на запад. Пойдёшь теперь?
— Теперь пойду, — кивнул Вишена понуро, — видно так хочет Один.
— У Эрика сломано несколько мелких костей, — сказал Рагдай, осматривая грудь юноши, — нужно сделать повязку и лежать неделю на постели.
Ярл Эймунд пожал плечами:
— Платить за кого-то не запрещается обычаями. С тебя двадцать один безан, книжник.
— Восемнадцать, — начал торг Рагдай, — платье порванное мы не признаём и у Эрика всё вообще не страшно.
— Хорошо, книга мне досталась, считай, бесплатно, раз деньги вернутся назад, — после некоторого раздумья согласился ярл Эймунд, — и вы сегодня начнёте готовить драккар к отплытию, льда на воде уже нигде нет.
— Я тоже ухожу, — сказал Йёран, — мне нужно идти в Бирку, у меня мёд и пушнина. Мы уйдём сегодня в полдень.
Йёран повернулся и пошёл обратно в дом ярла, вместе с тремя своими людьми.
Глядя, как люди Вишены, Эйнар и Рагдай покидают место схватки, Овар сказал ярлу Эймунду:
— Если они попытаются уйти не заплатив выкуп, нам даже не на чем будет их догнать, если не готовить наш снеккар.
— Тут какая-то тайна, раз книжник платит за него, — ответил ярл, — почему он не позвал в поход, например Йорана?
Эрик самостоятельно поднялся, а Акару помогла Маргит.
— Отец, прошу, не выгоняйте его! — сказала Маргит плача, — я чувствую, что он больше не вернётся сюда, а ведь мне так с ним было хорошо…
— Упустила ты своё счастье, если так, — сказал ярл, наблюдая, как Вишена, не гдядя не девушку, поворачивается и уходит в сторону берега.
— Мне было хорошо с ним, мы наверное сможем ещё быть вместе, пусть его воины уйдут, а он останется и женится на мне...
— Замолчи, я думаю, что это ты подговорила Эрику и Акару устроить эту ловушку, – сказал ярл.
Лицо его утратило свирепость и он казался теперь уже просто уставшим, огорчённым стариком. Он повернулся к своему младшему сыну и добавил:
— Ладри, ступай за воинами Вишены, будь рядом с ними, словно тебе интересно, как они готовят драккар к отплытию, а сам слушай, вдруг они решат уехать не заплатив...
— А мне действительно интересно, как они готовят корабль, — ответил мальчик с готовность, и с радостным видом отправился в сторону берега.
После жаркого, дымного воздуха в доме ярла, после волнительной сцены противостояния у конюшни, стенаний Маргит, стонов братьев, разгорающийся яркий солнечный день, редкий для ранней весны Восточного моря, обволокла его радостным покоем. Озираясь, Ладри видел умиротворяющий высокий небесный свод над головой, яркие блики солнца на воде фьорда, мерцающие белым и голубым свечением грани скал. Он ощущал величественную тишину — она величественно бродила, как живая, среди скал и высоких елей, окружающих селение.
Миновав изгородь у оружейной и костёр, с охраняющими её дружинниками отца, мальчик свернул к каменным столбам и маленькой каменной изгороди обозначающей границу Викхейма. Недалеко от них он увидел Рагдая и Эйнара. Они шли к кузнице и драккару.
Сам не зная почему, Ладри двинулся вперёд бесшумно, избегая открытого пространства. Крался он то рядом с тропой, отводя ветки рукой, бережно возвращая их в прежнее положение, то прямо по тропе, используя её изгибы, чтобы иметь укрытие. Даже если бы идущие впереди вздумали оглянуться, то они не увидели бы, как пляшут ветви, не увидели бы крадущейся тени и не услышали бы и шороха. Он ставил ногу, как бы немного скользя, не сразу перенося на неё вес тела, не давая сухим сучкам под старой хвоей предательски треснуть. Он был готов замереть на месте и стать тенью, если взлетит из кустов разбуженная куропатка. Он крался, как зверь, и был так близко от идущих, что слышал их голоса.
— Я не жалею, Эйнар, этих восемнадцать безанов для выкупа, потому, что, если мы отыщем то золото, что я вскользь упомянул в сказании про Сину, у нас будет столько золота, что можно будет всё Сканию купить, и ещё останется. Там тридцать больших сундуков с золотыми монетам, посудой. Лично мне нужна оттуда одна лишь вещь, золотой шар размером с голову человека под названием Золотая лоция. Судя по рассказам, там изображены все земли, открытые мореплавателями, и ещё не открытые.
— Хорошо, что ты не сказал об этом другим ярлам, Эймунду, Йёрану. У них такие люди болтливые, что про это стало бы известно Ингьяльду Коварному или Хельвдану, и уж они с нас бы кожу живьём сняли, и узнали бы секрет.
— Они за это золото всё Восточное море подняли бы как волну, ещё бы, такая добыча.
— Я думаю, где-то рядом соглядатай…
— Соглядатай?
Услышав это, Ладри застыл на месте, но никто их идущих не оглянулся. Только разговор теперь они вели на непонятном ему славянском языке. Потом Рагдай и Эйнар остановились, и мальчик весь подобрался, раздумывая, куда лучше отступить, если они решат обыскать ближайшие заросли. Он опустился на корточки, прошептал хвалу Одину, прося о покровительстве, гордый тем, что так ловко следит за опытными воинами, прекрасно видит и слышит их, оставаясь для них невидимкой.
От фьорда доносился запах дыма и смолы. Послышался стук железом о железо, затюкал топор. Это люди Вишены начали готовить драккар.
Ладри начал терять терпение. Ему хотелось чихнуть, но он сдерживался. На его вытянутую от напряжения шею сел комар. Откуда здесь мог быть комар в такой холод? Ладри хотел согнать его, прихлопнуть, и тут с ужасом понял, что это не комар, а остриё стального ножа касается его шеи.
Не в силах шевельнуться, он скосил глаза. Кто это? Карлики цверги, духи леса, бесшумные, коварные, всесильные, злобные, безжалостные твари собирались отнять его жизнь, уволочь в бездонные пещеры, изжарить на вертеле, превратить в жабу, паука, высосать кровь? Наверное, сейчас он увидит рогатую морду с каменными глазами и кривыми клыками, сейчас его обхватят когтистые лапы. Мальчику захотелось закричать, позвать на помощь, пусть даже Рагдая и Эйнара беседующих о чём-то на тропе, а теперь куда-то издевавшихся. Он хотел рвануться, побежать, но ног будто не было… Он почувствовал запах меха с дымом костра, чеснока, медовухи, клюквы. Он скосил глаза и увидел сначала бороду, а потом и всего Эйнара.
— Это... — только и смог вымолвить мальчишка.
— Ладри, почему ты за нами следишь? — Эйнар спрятал нож, схватил маленького соглядатая за воротник меховой куртки и вытащил его на тропу.
— Отец хотел проследить, не пытаетесь ли вы сбежать, не заплатив выкуп за глаз Акара.
— И как, не собираемся? — спросил его с улыбкой подошедший Рагдай, — как же ты так попался, тоже мне, охотник...
— Возьмите меня с собой за золотом, — умоляюще складывая руки, попросил Ладри, — я хочу стать викингом.
— Теперь, когда ты знаешь о цели нашего похода, тебя нужно или убить, или взять с собой, — задумчиво сказал Рагдай.
— Что он мог слышать? — по-славянски спросил Эйнар.
— Про золото, ради которого короли готовы убивать друг друга, про Золотую лоцию.
— Это плохо.
— Ладно, — произнёс Рагдай уже на понятном мальчику языке, — раз ты хочешь пойти с нами в поход, жди на берегу, потом залезай под палубу на корме и жди, пока мы не выйдем в фьорд. И не говори никому ни о чём, и не попадайся никому на глаза из людей своего отца.
— Хорошо! — чувствуя, как радость переполняет его, почти закричал Ладри, — а то мой отец и братья хотят торговать, а не воевать, а это будет мой первый настоящий поход викинга!
Так или иначе, но нам придётся утром уходить, если, конечно, удастся подготовить ладьи. Люди ярла Эймунда наверняка будут следить за нашим отплытием, и могут потребовать осмотра драккара, если заподозрят, что сын ярла хочет сбежать из дома.
Они втроём двинулись вниз по тропе. Корабль Йёрана уже отходил от берега и его люди поднимали тяжёлый жёлтый парус, сами себе крича подбадривающие слова. Сам Йёран стоял на корме и махал фьорду рукой на прощание. Никто не вышел его проводить, даже любопытные рабы. Дружинники Вишены, под руководством седовласого кормчего Гелги, выровняли деревянные катки под килем корабля.
За этими действиями следил хмурый Вишена. А руках у него был кувшин с холодной водой и из него он всё время делал маленькие глотки. Остановившись рядом с ним, Рагдай и Эйнар затеяли спор о том, правильно ли ярл Эймунд назначил выкуп за увечье Акара. Решив, что выкуп должен был быть меньше, они стали убеждать Вишену взять с собой Ладри в поход. Вишена не соглашался, говоря, что после того, что случилось с дочерью местного ярла, его двумя сыновьями, взять и увезти его младшего сына, было бы верхом неразумности. Это походило на враждебные действия, со стороны могло показаться, что после ссоры с братьями ярла Эймунда, его младший сын был увезён в отместку, чуть ли не как заложник. А если в походе мальчик погибнет, то это будет похоже на похищение с последующим убийством. Ладри уже не сможет подтвердить, что сам убежал из дома. Кто потом подтвердит, что отправился в рискованный поход добровольно? А это уже означало войну с ярлом Эймундом и его бедной, но злой семьёй и Биармии. Кровная месть было строгим обычаем, и обойти её не получилось бы. Ладри с собой брать было нельзя.
Тогда Рагдай открыл Вишене то, что Ладри подслушал их разговор с Эйнаром о существовании большого золотого клада. Он слышал, что этот клад является целью похода и эта весть может всколыхнуть всех конунгов Восточного моя, а на Вишену и Стовова станут смотреть как на людей, знающих, где золото, или уже захвативших и спрятавших его. В любом случае их стали бы преследовать могущественные Скьёльдунги и Инглинги.
— Вот конец рассказа, не до конца прозвучавшего на пиру, — сказал, наконец, Рагдай, — золото в конце концов прошло по Шёлковому пути и оказалось у людей папы римского Гонория I в Антиохии, и исчезло вместе с ними во Фракии в долине реки Марицы, в землях, захваченных аварами. Теперь оно где-то там, в пещере, в скалах, или в земле, в сундуках, потому, что больше его никто не видел, и никакие предметы из Сины нигде не появлялись.
— Это всё как-то туманно, — ответил на это Вишена, — все эти легенды о сокровищах далёкой восточной империи, откуда в Европу везли шёлк, пряности и посуду, не имеют доказательств.
— Есть кое-что, – уклончиво ответил Рагдай, — вернее было.
— Что было? — Вишена сделал глоток воды, — почему ты затеял всё это, ты, учёный человек, не верящий в сказки, легенды и в богов, читающий на десяти языках?
— И вообще, откуда ты всё это знаешь? Ты что, водил дружбу с властелином этой Поднебесной империи? — спросил Эйнар, удерживая за рукав рядом с собой Ладри, — тебе зачем всё это надо, ты ведь не любишь богатство, говоришь, что оно отравляет душу и разум, и люди, стремящиеся к нему, или достигнувшие его — несчастные и достойные жалости?
— Золотая лоция!
— Золотая лоция? — Эйнар приподнял одну бровь, — это лоция всегда показывает, где находится золото?
— Мне нужна она, это самый ценный для меня предмет на всей земле, даже если он сделан из обыкновенного воска и глины, — тихо ответил Рагдай, — эту лоцию подарил неизвестный бог первому императору Поднебесной империи, во времена, когда ещё не было Рима и Константинополя, а вокруг Восточного моря жили дикие племена, не знавшие железа и колеса.
— А в чём её ценность, — не унимался Эйнар, даже Вишена на этот раз заинтересованно уставился на книжника.
— Об этом после, пора нам расходиться, — ответил Рагдай, указывая на людей ярла Эймунда, приближающихся к ним со стороны селения, — нужно спрятать Ладри.
— Жалко, а я думал, что в Викхейме я найду дом, семью, и что здесь мой конец пути, – сказал печально Вишена, — а это не конец, это теперь начало пути…


Глава четвёртая
ВЕТЕР ЯНТАРНОГО МОРЯ

Звуки флейты были нежны и прозрачны. Мелодия зависала трелью высоких нот в вечернем морском воздухе, ступенями соскакивала вниз, потом снова взбиралась вверх, обрывалась и начиналась сначала. Флейтиста звали Бирг Безухий. Это был юноша с чёрными волосами, вьющимися, как мелкое руно, на висках и затылке. Он сидел на борту драккара Вишены, свесив ноги над водой, и зачарованно смотрел на горизонт — ровный, без привычной серой полосы берегов и чёрных силуэтов гор. Прозвище Безухий он получил из-за того, что всё время ошибался при игре на своей флейте. Однажды учёный старый грек, попавший в плен к Гердрику Славному, проданный одному соседнему бонду, и умерший от пьяных побоев своего нового хозяина, рассказал ему, что однажды греческая богиня Афина подарила пастуху Марсию свою волшебную флейту, и пастух стал так хорошо играть на ней, что поразил даже бога света Аполлона, тем что играл лучше бога. За это бог убил пастуха и снял с него кожу. Музыкант погиб, но имя Марсия стало известно на все времена. Этим грек хотел, видимо, сказать маленькому Биргу, что для того, чтобы стать великим музыкантом, нужно быть готовым отдать свою жизнь, если не в прямом, то в переносном смысле. Нужно быть готовым заключить сделку с богами. А что из этого получится, лучше не думать, если не кожу снимут потом, то неприятностей, точно, не оберёшься. Тем не менее, мальчик в любое время, свободное от помощи по хозяйству родителям, а потом и в походах в дружине Вишены, стремился играть и совершенствоваться в игре. Он освоил все мелодии, услышанные им от скальдов на пирах или просто так. Однако игра на гуслях, бубнах или флейтах всегда только дополняли песни скальдов, их саги. Биргу же была интересны мелодии и ритмы. Однажды он принялся сочинять собственные мелодии. Он сочинил их за несколько лет великое множество. Пробуя их записать, он использовал руны, где каждая руна обозначала устойчивый отрывок мелодии, последовательное повышении трёх нот вверх, или вниз, или обыгрывание какой-то комбинации звуков. Беда была в том, что комбинаций было много, гораздо больше, чем он знал, или мог придумать рун. К тому же записывать приходилось, то сажей на бересте, то царапать на досках или камнях, из-за чего знаки искажались, стирались, их потом было трудно читать. Играя потом по памяти или по записям свои же мелодии, Бирг зачастую ошибался. Эти ошибки были слышны только ему, но он каждый раз останавливался при этом, начинал играть сначала, вздыхал, ругался беззлобно. Окружающим казалось, что он просто не умеет играть как следует. Так как звук он из флейты извлекал громкий, пальцы у него были на руках все на месте, то единственным объяснением такого поведения, могло служить только его тугоухость. Отсутствие слуха к музыке, или просто частичной глухоты. Так Бирга прозвали Безухим. Сейчас он сидел спиной к мачте и парусу, не видя кормы и носа ладьи. Таким образом, он остался один на один с флейтой, музыкой и водой пролива. За его спиной скрипела мачта, вздрагивал парус, вяло переговаривались Свивельд и Ингвар:
— Я тебе скажу просто, если бы я осматривал парус, то я увидел бы, что в него завернулся человек, хоть и мальчишка Ладри.
— Этот Ладри так худ, что я принял его за свёрнутую шкуру.
— Человека о шкуры отличить не можешь...
— Жалко тебе, Свивельд, что он плывёт с нами на корабле? Много места он не занимает, много воды не пьёт, на долю в добыче не рассчитывает.
— Ещё бы он рассчитывал на долю в добыче, Ингвар, ты что?
— Он станет викингом, а то всё время сидит среди коров, ячменя и куриц, кроме поля, садков на запрудах, ничего не знает, не видит, разве что в набег на озёрных людей когда-нибудь возьмут.
— Ты не понимаешь, — Свивельд перешёл на шёпот, — наш вождь Вишена теперь для всего рода Эдмунда стал, вроде как не другом. Он конечно отдал выкуп за выбитый глаз Акара, но Маргит ему не простит бесчестья, а заодно и все остальные. Где мы получим зимовку в следующем году? Страйборг и все фьорды раньше принадлежавшие Гердрику для нас закрыты. Зачем нужно было возвращать золото его дочерям, если Вишена теперь для них хуже врага? Фьорды Эймунда тоже для нас закрыты. С кем мы поссоримся в следующем году? Из-за Ладри ещё будут неприятности, вот увидишь. Со стороны выглядит, что мы его украли из-за ссоры с сыновьями и дочерью ярла Эймунда. Удивляюсь, как Вишена ещё ничего не сделал первой жене Эймунда, умершей три года назад, хе-хе...
— Ладри сам влез на ладью и сам спрятался в парус, просто мы об этом не сказали людям ярла, искавшим его на драккаре перед отплытием.
— Клянусь всей волшебной пряжей богини Фрейн, этому не поверит ни ярл Эймунд, ни общий тинг, а этот Бирг в своё флейту всё дует и дует, того гляди, попутный ветер спугнет.
— А я его сейчас я его в воду спихну...
Но Бирг сам оборвал игру. Его отвлекли две чайки, на большой скорости упавшие неподалёку в воду, в серебряное пятно рыбьего косяка. Бирг слез с борта на свою скамью и подперев подбородок кулаком, уставился берега пролива между торчащими из воды скалами, и на близкую гору Птичьего остров. Низкое красное солнце, нарезанное на горизонтальные полосы узкими чёрными облаками, освещало эту картину, делая воду Янтарного моря свинцовой. Книжник Рагдай, о чём-то тихо говорящий задумчивому Вишене, тоже смотрел на эту величественную картину, стоя под головой дракона.
— Что перестал играть, Бирг? — спросил Свивельд, делая вид, что поднялся размять ноги.
— Флейта намокла, — ответил музыкант, — я её сделал из молодой ивы, у неё хороший звук, но древесинаа быстро размокает от слюны.
— Особенно если играть с самого утра, — зло сказал Свивельд.
— Это верно, сырость любую древесину испортить может, — произнёс важно Ингвар, — у них там, в нашей погоде, всё быстро намокает, что Ирландия, что Британия, туманные, скользкие и бесноватые, Нарисовали на каждой двери крест и думают, что над их болотами будет больше солнца, хотя надо признать, дичи там полным полно. Они даже в честь добычи каменные круги ставят, и камни ищут и тащат месяцами до места, потом там молятся. Одно слово – кельты!
— А кельты что? — заинтересовался разговором Бирг, прекратив рассматривать флейту.
— А что кельты? — не понял вопроса Ингвар.
— А Дагобер, разве он не прогнал кельтов с побережья Восточного моря? — с непонятной настойчивостью спросил Бирг.
Ингвар пожал плечами:
— Дагобер? Разделался с кельтами и принялся за фризов. Отнял у них Утрехт и Дорнштадт, заключил вечный мир с византийским императором Ираклием и пошёл в Богемию, вместе со своими данниками баварами.
— И что? Откуда ты это знаешь?
— Так об этом ещё в прошлом году было известно, что в Богемии и Моравии война франков против моравов и аваров, и туда лучше не ходить, там добычи никакой нет, того и гляди, самого разденут до нитки, и я уже устал от твоей флейты и вопросов, — рассвирепел почему-то Ингвар.
— А чего я такого спросил? — тоже начал волноваться Бирг.
— Остыньте уже, чего ругаться? — ухмыльнулся Свивельд.
Он достал из своего узла вяленую треску и принялся сдирать с него чешую. Содрав серебряные кружочки с одного рыбьего бока, он оглянулся, нашёл взглядом Ладри, и сказал ему:
— Есть хочешь?
Увидев, что тот кивает головой, он бросил мальчику в ладони рыбу и достал из корзины другую с словами:
— Плохо подслушивать чужие разговоры, Ладри подслушал разговор Рагдая с Вишеной, и вынудил его взять в поход.
— Я тоже подслушивал на пиру у Эймунда, как наш Эйнар уговаривал Сельму, служанку ярла, пойти на сено, в коровник для утех, — сказал, пожимая плечами Ингвар, — а вот эти две чайки тоже подслушивают наш разговор и им тоже весело, как мне тогда.
Действительно, несколько больших чаек, пронзительно крича, следовали за кораблём. Они раз за разом ныряли в волны за рыбой, выхватывали её из воды, глотали её, взмывали вверх, опираясь длинными, узкими крыльями на потоки встречного ветра. Они кружились, почти касаясь крыльями воды, снова взлетали горкой вверх и ныряли снова в ленивые волны. Солнце тем временем уже коснулось полосы далёкого тумана. Где-то за ним были южные берега Восточного моря, устье Двины. Справа чернели скалы Змеиного острова. Вытянув шею, туда напряжённо всматривался кормчий Гелга. Он внимательно посмотрел на положение паруса, пузыри за кормой, и крикнул зычно через весь драккар Вишене:
— Если ветер не переменится, нас снесёт на Готландский остров!
Все викинги привстали со скамей, бросив дрёму и свои мелочные занятия, повернув головы к острову.
Вишена, прервал разговор с Рагдаем, оглядел небо, драккар, Ладри жадно поедающего рыбу. Потом он крикнул Гелге, махнув рукой:
— Идём как раньше, сейчас боковой ветер переменится. Обходить остров с севера не будем. Ночью лучше увидеть на свободной воде лодки прусских рыбаков, чем кора ли данов, ведущих охоту на торговцев.
— Хорошо! Как пройдём остров, пусть кто-нибудь меня сменит, – ответил Гельга, навалившись животом на весло, стараясь удержать драккар от скольжения вправо.
— Тебя сменит Хринг, — крикнул Вишена.
Волнение, вызванное заявление Гелги улеглось, когда все увидели, что Вишена оказался прав, предчувствуя, что северный ветер, отражаясь от скал острова, создает завихрение, меняющее направление на противоположное. Драккар перестало нести на остров, а наоборот, от него. С учётом бокового течения, направление движения осталось без изменений, и Гелга расслабленно отпустил кормило. Свивельд удовлетворённо выдохнул и тоже сел на своё скамью, довольный тем, что не придётся браться за вёсла.
— Ну что, Ладри, нравится тебе наш корабль? — спросил он мальчика,
— Да, он такой большой и широкий, больше, чем корабль отца, — ответил мальчик.
— Тебя никто не будет теперь оберегать. Ты можешь погибнуть в первом же бою от стрелы, или утонуть в холодной воде, если нас разобьёт в шторме о камни, или тебя захватят торговцы людьми, если ты отстанешь в толпе на рынке или на торговом причале. Что ты умеешь делать, как ты будешь нам полезен, чтобы мы кормили тебя и защищали?
Мальчик съёжился, словно от мороза, и перестал жевать. Его белые ресницы задрожали и он ответил тихо:
— Я умею воровать тайком.
— Вроде ты идёшь по лесу тихо, как лис, но при этом сам становишься глух, как камень, раз тебя схватили на тропе, — с усмешкой сказал Свивельд.
— Я знаю фризскую речь, — робко сказал мальчик.
— Я и сам её знаю, она не сильно отличается от нашей.
— Я могу пролезть в самые узкие расселины между камнями, как рысь.
На это Бирг сказал с улыбкой Свивельду:
— Значит, он может нам пригодиться. И дай ему одно своё одеяло, ночью будет холодно.
— А правда, что книжник Рагдай был в Константинополе и видел императора Ираклия? — спросил мальчик, разглядывая тонкую вышивку на вороте рубахи Свивельда.
— Он видел императора Ираклия, сенаторов, порт с каменными причалами, а бухту там на ночь там перегораживают длинной железной цепью.
— А правда, что ромеи с корабля выстреливают огонь, он далеко летит над водой, и сжигает корабли врагов и горит даже вода вокруг?
— Да, есть у них огненные трубы, и они выбрасывают огонь очень далеко и с ромеями лучше не связываться. Иди-ка ты к Гелге, он любит рассказывать. Он тебе расскажет про мировой ясень Иггдрасиль, волка Фенрира, войну богов асов и ванов.
Ладри понял, что Свивельд гонит его. Поджав губу от обиды, он встал на ноги, и переступая через скамьи, ноги, вёсла, направился на корму. Эйнар дремал, прислонясь щекой к мачте и обняв её, рыжебородый великан Хринг лежал сжавшись в комок, словно был ранен в живот, Вольквин сидел над горшком, пытаясь облегчиться, молодой Овар положил затылок на спину Торна, и закрывал глаза локтём от ветра, стараясь заснуть.
Вишена стоял под головой дракона, искусно вырезанной очень давно умельцем с Хёльге. Говорили, что эта голова стоял до этого на другом драккаре. Он принадлежал кому-то из Инглингов, пока не разбился о камни во время шторма у Британии. Потом эта голова из ясеня была куплена конунгом Гердриком, и установлен на знаменитый драккар Длинная Молния. После его смерти от руки подлого убийцы, и возвращение украденного у него золота его дочерям, те подарили Вишене этот драккар, но с условием – не появляться в их одле. Теперь драккар Длинная Молния должен был помочь конунгу Вишене Стреблянину, как его называл его верный друг Эйнар, богатство, славу и женщин. Тридцать викингов из разных мест Восточного моря, поверивших в счастливую звезду Вишены, тоже искали этого. Многие из них раньше ходили в далёкие походы в южные моря, многие зарыли на чёрный день у своих домов кувшины с серебряными монетами, но никто пока не мог позволить себе купить собственный корабль для торговли, или стадо коров на побережье франков и завести там семью.
— Скучаешь уже? — спросил у Вишены книжник Рагдай, опираясь локтём о борт, чтобы легче переносить качку.
— Глупая она женщина, моя Маргит, коварная и думает только о себе, – опустив глаза, ответил ярл, — но я хотел бы снова видеть её, потому, что она всё это делала только из-за любви ко мне, клянусь Фригг!
— Ты уверен?
— Не пытайся меня с ней поссорить больше того, что есть, книжник. Знаю я твои греческие знания Аристотеля и Платона о природе вещей, и из них ты сейчас построишь не нужные мне заключение.
— А какие заключения надо строить, если тебе пришлось раньше времени покинуть зимовку и отправиться в поход без нужных припасов и договорённости о помощи другой дружины в случае беды?
— Она не виновата! И хватит об этом! Лучше опять вернись к рассказу о золоте Сины. Что ты говорил про золото, оно досталось византийцам, фракийцам, сарматам?
— Оно не досталось ни тем, ни другим, ни третьим, — ответил Рагдай, поднимая руку и дотрагиваясь до почерневших чешуек на шее дракона, — об этом я и хочу рассказать.
— Так говори, говори, — сказал Вишена и тряхнул кудрявой головой, — ты всё время обходишь самое главное.
— Просто ты проявлением своей жизненной энергии мне мешаешь закончить рассказ. Первый раз ты полетел за Маргит на крыльях любви и закончил всё дракой с её братьями. Второй раз тебе нужно было спрятать Ладри от глаз людей ярла Эймунда. Тебе всё некогда, — проговорил Рагдай, шутливым тоном.
— Говори, быстрее, а то и теперь не успеешь. Вон, впереди два паруса. Может это даны-грабители идут навстречу и нам придётся принимать бой.
— Ты своим драккаром всех данов распугаешь.
— Вижу два паруса кнорров, выходящих из-за острова, — зычно с кормы крикнул Гелга.
— Начну с самого начала, но про другое, про учёного грека Эгидия, — сказал Рагдай и продолжил только тогда, когда увидел, на лице Вишены заинтересованность, — Эгидий был из Фессалоник и учился по книгам древнегреческих мудрецов и учёных, Аристотеля, Птолемея, Ктисибия и Архимеда, и Герона Александрийского. Легат и доверенное лицо римского папы Гонория, держал его в качестве советника по разным делам, и посвящал в серёзные тайны, доверял ему, но однажды открыл слишком много и пожалел об этом. Я тогда пытался продавать в Полоцке свои переписанные книги, и там встретил его. Он подошёл ко мне на причале. Тебе не понять, воин, что значит встретить в краю людей, не умеющих читать, человека не только учёного, но и пишущего труды по разным наукам, знающего механику, гидравлику, астрономию. Это как в пустом океане найти единственный остров...
— Я знаком с твоим одиноким уделом, книжник, — ответил Вишена, — твоя затворническая жизнь в Медведь-горе, среди глухих стреблянских земель, прямое этому доказательство. Мне жаль тебя, ушедшего от людей в пустынную страну книг и размышлений. Живые люди интереснее.
— Нет времени спорить с тобой, мудрец, — произнёс спокойно книжник и продолжил рассказ, — этот Эгидий скрывался в Полоцке от преследователей, людей папы Гонория, решивших его убить из-за тайны, знать которую он был не должен. Это было в прошлом году поздней осенью. Эгидий долго беседовал со мной о философии, астрономии, механических крыльях для полёта человека и о применении паровой машины Ктисибия для вращения мельничных колёс. Мы с ним много говорили. Он по приказу своего господина прошёл всю земли франков, начиная от Прованса, Бургундию, Нейстрию и Австразию до Фризии и Саксонии. Был в Богемии и Моравии говорил с франком Само, ещё тогда не королём моравов. Был в плену у аваров, видел, как те впрягают в телеги моравских и сербских девушек вместо лошадей. Кроме нужных вещей он знал Евангелие, разбирался в ядах, метал ножи, и мог раздавить двумя пальцами грецкий орех. Кого страшился, и почему прятался в убогом Полоцке, мне было интересно... И однажды он мне рассказал о своём убитом ученике Зотикосе. Они с Зотикосом жили в прошлом году в Константинополе у порта, много ходили по причалам, рынкам и складам, разыскивая купцов, ходивших в Херсонес, на Кавказ, по Борисфену до хазарского Куяба. Папа Гонорий хотел распространить на те дикие земли латинскую веру, или, хотя бы помешать это сделать императору Ираклию, поборнику восточного христианства. Многие сирийцы и иудеи намеревались идти к Куябу, а оттуда в Янтарное море из-за аваров, перекрывших дороги из Дуная по Янтарной дороге на север. Но это был страшно тяжёлый путь через пороги, степь, кишащую злодеями-печенегами. в среднем течении. Но греки хотели отравиться в хазарский Куяб...
— Куяб на Днепре, это тупик, оттуда на север речной дороги нет, только очень тяжёлая через леса и болота. Но к чему ты это рассказываешь, мы идём, вроде, на Эльбу, в Моравию, может, но никак не в Византию и днепровские дебри, — перебил книжника викинг, — ты скажи, где золото?
— Купцы, возившие в Куяб украшения и забиравшие оттуда пушнину, просили не меньше золотого безана с головы, кричали, что греки занимают места столько, сколько пять кусков шёлка, или три амфоры с вином, и должны покрыть убытки, — не обращая внимания на замечание Вишены продолжал говорить Рагдай, — они тогда нашли большую лодку моноксилу с косым пврусом, наняли гребцов и решили идти сами. И вот однажды этот Зотикос, сам из Равенны, вернулся с пристани очень испуганным. Как это у поэта по-гречески...

Знаешь, как дрожит, под небом Фессалии жаркой
Вертит головой и топорщит ноздри матёрый олень,
Учуявший страшный запах стаи волков?
Как слезятся его глаза и напрягаются мышцы перед бегом?

— Это торговые ладьи, кнорры с глубокой осадкой! — облегчённо крикнул с кормы Гельга, указывая рукой на два паруса, пляшущих на волнах.
Солнце уже почти скрылось за утёсами Змеиного острова, и своими последними лучами подсвечивало туман над водой, низкие облака на небе, ставшие пурпурными, словно там горели все земли к западу от Янтарного моря. Чайки по-прежнему охотились с громкими криками, а ветер постоянно менял направления из-за близости острова. Наперерез Длинной молнии медленно шли на вёслах и под парусами, с трудом ловя почти встречный ветер, два небольших корабля. Их прямоугольные паруса были сшиты из красных и жёлтых полос, шкаторины парусов были опутаны множеством снастей, а нижние углы паруса крепились к корпусам шестами. На штагах и вантах сдвинутых в сторону кормы, были привязаны разноцветные ленты, придававшие кораблям вид плывущих ритуальных сооружений. На носу первого из них стояли несколько фигур в свободных восточных одеждах, похожих на жреческие.
— Держи путь на них, Гельга, узнаем, откуда они плывут и куда, — сказал Вишена и, сделав шаг, потрепал спящего с храпом Вольквина за плечо.
— Вольквин, просыпайся и буди всех остальных!
— Даны напали? — Вольквин поморгал рыжими ресницами, пытаясь понять, где он и какое сейчас время, утро или вечер, после чего вскочил на ноги и пошатываясь пошёл вдоль борта, будя остальных.
— Пусть только торговцы посмеют не остановиться и не рассказать нам всё, что знают, — возвращаясь на нос, сказал Вишена, — захватим их и потребуем выкуп за товары и за людей у владельцев этих кнорров.
— Захватить надо их! — отложив починку обуви сказал Торн, приподнимаясь на скамье и разглядывая вокруг сизые сумерки.
— Эти торговцы, скорее всего египтяне или сирийцы, — отозвался Свивельд уже добравшийся до кормы и зачем-то надевая шлем, — будем захватывать?
— Что здесь вообще сирийцы делают, в восточном море? — спросил Овар, — если мы их не ограбим, то это сделает кто-то другой с криком: «Ой, смотрите, ничьи сирийцы с товаром сами в руки идут!»
— Не знаю, книжник, чем закончится встреча с торговцами, поэтому расскажи уже до конца про грека своего, — сказал Вишена.
— Слушай, ученика Эгидия, молодого Зотикоса убили за день до того, как они должны были отплыть из Константинополя в Куяб, — сказал Рагдай, наблюдая, как викинги окончательно просыпаются, тянутся, хрустя костями, пьют воду из бочки, ловко и со смехом через борт, несмотря на качку. Торн, кряхтя, уселся на борт, свешивая седалище над водой. Блаженно улыбаясь он начал справлять нужду. Вольквин осматривал свой лук, всерьёз собираясь драться с торговцами.
— Эгидий были в толпе у ипподрома. Весь город ждали начало скачек, делали ставки на победу той, или другой колесницы. Должен был приехать император. Собралось много людей разных народов и верований. Ждали, что император будет бросать серебряные монеты. Кого увидел в толпе тогда Зотикос, сам Эгидий потом так и не узнал. Только молодой грек побежал, что то крича… Было очень шумно… Когда проехал император в сопровождении охраны и армянских послов, Зотикос лежал в луже крови с разрезанным животом. Никого рядом не было, только любопытные рабы и нищие. Он шепнул: «Уходи, учитель... Они убьют и тебя»... Эгидия поднял лёгкого, как пушинка, юношу на плечо и понёс. У городских терм он увидел, что за нами идут трое людей в тёмных одеждах, похожих на одежды христианских монахов. Эгидию удалось перехитрить их и спрятаться на стройке. Юноша умирал, истекая кровь..
— Зачем ты мне всё это говоришь? Про золото когда я услышу, где оно? — Вишена пожал плечами и поставил ногу на борт между щитами, приняв величественную позу. Его должно было быть хорошо видно с торговых кораблей, подошедших уже совсем близко. Рядом с ним встал Вольквин, держа наготове лук, Эйнар и Торн с копьями в руках. Бирг поднял большой рог тура и затрубил. Это уже была не нежная фраза ивовой свирели, это был рёв разгневанного неведомого чудовища.
— Эй, вы, на кораблях! Вёсла выньте из воды! С вами будет разговаривать конунг Вишена из Страйборга! — закричал Свинельд.
Рагдай сел на скамью, выглянул из-за щитов и сказал:
— Я плохо знаю мореходство, но мне кажется, ветер слишком сильный, похоже, шторм неминуем.
Он окинул взором низкие, плотные облака, быстро выползающие из-за скалистых утёсов, подставил лицо холодному ветру. Купеческие корабли оказались совсем рядом. Немного помешкав, гребцы на кноррах подняли вёсла вертикально, и там стали разворачивать паруса вдоль ветра, снижая скорость. Было видно, что корабли сильно нагружены, тюки с товаром, покрытые рогожей, оставляли совсем немного место лишь для гребцов и нескольких воинов на носу и корме. На носу первого корабля стояли двое черноволосых и чернобородых человека в просторных малиновых балахонах, отливающих золотой нитью, украшенных цветной тесьмой, в высоких шапках. Длинные изогнутые ножи за накрученными поясами на живота выдавали в них сирийцев или египтян.
— Да хранит вас Господь наш Иисус Христос! — крикнул один из них по-гречески, поднимая ладони к небу.
Второй торговец что-то говорил пятерым воинам в кольчугах и шишковатых шлемах, с луками, собравшимся около мачты. Гребцы тоже вынимали из под рогожи оружие, не складывая, однако, вёсел, готовые в любой момент бросить их в воду, и пуститься в бегство. Это было странно, потому, что кнорру было всё равно не уйти от драккара в открытом море, а сорок викингов без труда разделались бы торговцами, даже если все их пять воинов были берсерками.
— Я торговец Адад из Антиохии! — крикнул один из сирийцев, сильно коверкая норманнские слова, видимо старший из сирийцев, — я везу соль, оливковое масло, перец, ладан, ткани и вино. Иду в Бирку. Чем я могу услужить славному конунгу?
Вишена обернулся к Эйнару и сказал мрачно:
— И что, нападём на них?
— Постой! — округляя глаза воскликнул Рагдай, хватая Вишену за рукав, — ты чего, с ума сошёл, у нас впереди охота за несметными сокровищами, а ты хочешь поменять их на несколько тюков специй и тканей. Чьи эти товары, может, они оплачены уже Инглингами, куда ты с ним потом денешься? Сам будешь торговать? А потом прятаться, или воевать со всем Восточным морем? А людям своим ты сколько заплатишь, по одному золотому безану? Они уйдут в другие дружины. Я не говорю уже о том, что в возможном бою могут быть погибшие и раненые. Не стоит этого делать!
— Согласен, — сказал Вишена, вздыхая.
Вольквин разочарованно снял с головы шлем, приглаживая на вспотевшем лбу рыжие волосы. Рагдай удовлетворённо кивнул. Он встал у борта и стал по-гречески разговаривать с сирийцами. Узнав, где они перегружали товары, нанимали корабли и команду, и всё, что было связано с делами на южном побережье Янтарного моря. Война франкского короля с аварами сказалась на торговле в устье Одера, Эльбы и Двины в лучшую сторону. Все сухопутные маршруты из верховьев этих рек на юг, в сторону южных морей оказались перерезаны, и все товары пошли сначала в Янтарное море, а потом вокруг Европы, через Атлантический океан. Пока Рагдай, перекрикивая ветер, с трудом объяснялся с сирийцами, Ладри, сжимая в руках недоеденную рыбу, сидел на мачтовом упоре на мотках канатов и бледнел от мысли, что Вишена сейчас его пересадит к этим чернобородым торговцам и отправит к отцу, а они его потом просто похитят. Ему мерещились уже рабские колодки, клетки, изнасилования и голод. Пока он дрожал от сырости, холода и страха, стемнело окончательно. Гелга, мокрый от пота, несмотря на помощь Хринга, больше не мог удерживать драккар рядом с кноррами. Несколько вёсел, опущенных в воду с левого борта, парус, с трудом развёрнутый вдоль ветра, больше не могли удержать драккар. Новый порыв ветра бросил кнорр сирийцев на драккар. Истошно завопили сирийцы и их гребцы. Казалось, что столкновение неизбежно, корабли ударятся бортами и если и не сломают их толстые доски, то точно разобьют места их креплений и получат течи. Корабли опасно сблизились, то вразнобой, то одновременно качаясь на водяных холмах.
Чтобы избежать столкновения, пришлось упираться вёслами в борта и отталкиваться друг от друга, пока кормчие, получив подмогу, не смогли снова управляться с судами на безопасном расстоянии.
Рагдай встретился взглядом с Ладри и понимающе кивнул ему. Ладри стоял, обнявшись с мачтой, ходившей ходуном из-за ветра и качки как раз там, куда опускался парус. Мальчик, наверное, был единственным на корабле, кто обрадовался начинающейся буре, прервавшейся разговоры о его возможной передаче торговцам. Теперь уже нельзя было отправить его обратно. Буря этого не давала сделать.
— Чего стоишь? Тяни этот канат, помогай! — крикнул ему Овар.
— Вишена, что делать, повернуть обратно, или обходить остров с подветренной стороны, рискуя удариться о скалы? — перекрывая вой ветра, закричал Гельга, вместе с Хрингом навалившись на рулевое весло.
— Нас несёт на камни острова, и ничего не поможет, если мы повернём назад, нас точно разобьёт, мы не успеем миновать остров и обойти его с севера! — закричал ему в ответ Вишена, — идём вперёд, чтобы ветер нёс нас на запад мимо острова! Держи нос на юг, а мы правым бортом будем грести, разворачивая корабль бортом к ветру, чтобы он нёс нас мимо острова с юга со всей силой! Если ты не удержишь руль, нас развернёт вдоль ветра и скорости не хватит пересилить течение, и нас разобьёт!
— Откуда взялась эта буря, для Восточного моря это не правильно, клянусь дарами Фрейи! — отозвался Эйнар, сидящий вместе с Биргом у правого борта на одной скамье и готовясь грести.
— Для Восточного моря это как раз правильно, буря весной, — ответил Ингвар, садясь на следующую скамью.
— Да что ты говоришь! — возмутился Эйнар, — ты путаешь с северным морем.
— Нет!
— Путаешь!
Волна ударила прямо в нос драккара, разбилась, поднялась к драконьей голове, наливая пену, и рухнула внутрь, накрыв пеной и брызгами спорящих и всех остальных. Рею, уже опущенную вместе с парусом, при этом резко развернуло вдоль корпуса, и Овара, Бирга и Ладри чуть не выбросило за борт. Гелга и Хринг, однако, устояли на ногах. Хринг до этого куском каната привязал конец рулевого весла через проушину последнего весла у кормы к борту и ею привязался сам. Хринг тоже так сделал. И теперь трудно было сказать, кто кого держит, кормчие кормило, или кормило кормчих. Но сейчас, когда важно было не дать драккару повернуться кормой к ветру, позволяя течению беспрепятственно нести его на камни, это было хорошим решением.
— Началось! — крикнул Вишена, вцепившись руками в борт, — пусть все свяжутся верёвками по двое, привяжутся к скамьям! Привяжите рею с парусом к бортам, пока она нас всех не перебила!
Ещё одна волна пронеслась над ладьёй, смешав в одну кучу людей, пожитки, клетки с курами. Берега моря, остров, небо, исчезли. Вокруг стояла чёрно-серая стена тумана и брызг. Если привычный мир ещё существовал, то только в воображении людей. От каждого теперь зависело всё, и не зависело ничего. Их труд, умение и отчаяние в любой момент могли оборваться из-за коварного шквала, пришедшего с востока. Скалы острова были слишком близко, чтобы исправить курс, если вдруг рулевое весло сломается, вырвется из рук, гребцы прекратят грести из-за волн, или люди, черпающие вёдрами воду со дна за борт, остановятся и осадка корабля увеличится. Вокруг драккара с тяжкими вздохами поднимались и опадали стены пенной воды. Корабль то падал в бездну, так что люди в невесомости не чувствовали своих тел, то взлетал к самым облакам, где его не доставали даже брызги. Он кренился, дёргался как поплавок, захваченный рыбой, содрогался, трещал, и никто не мог с уверенностью сказать, куда и как — бортом, кормой или носом он плывёт, только седобородый Гелга сейчас знал это.
Вёсла правого борта бешено гребли, иногда повисая в воздухе, иногда с треском ударяясь друг о друга. Свивельдом и Ацур при этом хладнокровно затягивали концы вант, болтающиеся за бортами, и складывали их вдоль уложенной между скамьями реи с парусом. С трудом различая во мгле лицо Рагдая, Вишена бросил ему конец верёвки. Когда тот быстро обвязал её вокруг пояса, викинг крикнул:
— Слышишь звук, словно сталкиваются скалы? Это близкий прибой! Пена теперь серая, в ней щепки, ветки и сор. Значит, мы миновали самую подветренную сторону острова, откуда весь сор сразу уносит! Если дальше так пойдёт, мы спасёмся! Я уверен, что это Маргит наколдовала нам шторм, послала вслед проклятие. А может, это бог Один гневается на бога озорства Локи, укравшего опять что-то. Непростой это шторм.
Драккар бесконечно долго швыряло и встряхивало, но вот, наконец, что-то неуловимо переменилось в вое ветра и грохоте волн. И тогда крик Гельги, истошный, свирепый, словно он в тяжёлом бою поразил насмерть кровного врага, заставил Вишену, как и всех викингов, привстать, вглядываясь туда, куда простирал руку кормчий. В разрыве волн, сквозь клочья пены они скорее чувствовали, чем увидели чёрные скалы Змеиного острова, оставшегося за кормой. Это значило, что они спаслись в буре.

Глава пятая
МООНЗУНД

Ночь кончилась как-то сразу, вдруг. Драккар вышла из-за острова Несс – коварной песчаной косы, то появляющейся, то исчезающей год от года в зависимости от штормов и ветров. Облака разомкнулись и всё оказалось под слепящим утренним солнцем. Яркие блики, пробежали по водной глади, прыгнули через борт, заплясали по оковкам щитов, кольчугам, копьям, отразились в глазах викингов, глядящих с надеждой на цепь пологих островов. Справа и слева, в синей дымке, отчётливо были видны полоски берегов янтарного залива поморских племён поруссов и ливов. В залив с юга-востока впадала полноводная Янтарная река, или Западная Двина, как её называли стребляне и литва. Множество других её названий можно было перечислять долго. Каждый народ или племя, приходившие сюда за необыкновенным горючим камнем, прозрачным и блестящим, похожим на слёзы богов, давал этой реке своё имя. Идти к устью реки смысла не было. Не это было целью захода в залив. Сюда должен был прийти со своими воинами Стовов Богранородец. После встречи путь всего войска лежал к Одеру. Драккар мог находится посреди залива неограниченное время, но в случае штормового ветра, ему следовало все-же пристать к берегу. В это время, в тумане, корабли Стовова могли оказаться вне видимости и пройти к устью реке. Решив, в конце концов, что всё, что он может потерять в этом случае, это несколько дней на поиски княжеской рати, Вишена успокоился. Пресная вода, солёная треска, вяленое мясо и зерно у них были в достатке. Вокруг на воде виднелись рыбацкие лодки, несколько парусов на горизонте принадлежали торговцам, берега курились очагами беззащитных деревень пришлых и местных семей разных племён. В этом оживлённом месте всегда можно было рассчитывать на поживу. Единой власти и хорошо вооружённых крупных отрядов здесь не было, а если бы были, угадать где, на какую деревню нападут с моря викинги, было невозможно. Такое нападение могло произойти раз в несколько лет, и содержать военный отряд для охраны всё это время было слишком накладно. Это намного превосходило цену того, что могли забрать викинги. Проще было всё ценное держать в тайниках, а самим убегать в лес при нападении, благо, даже зимой в нём можно было находиться долго и не погибнуть от морозов, как в Биармии. А уже в лесу, где навыки морского боя и решительного сражения любых норманнов были сведены на нет, лесное братство могло взять верх, или просто избежать потерь. Первым и главным свойство и делом становилось таким образом, хорошее зрение в сумерках и темноте, запасливость, выдержка и коварство. Можно было ещё откупиться от разбойников-викингов, или платить постоянную дань, для того, чтобы деревню не трогали. Мало кто из викингов приходил за данью потом два года подряд. Смерть во время набегов, во время штормов, болезни, междоусобицы, отбытие в другие моря часто и быстро освобождали данников от обузы. Конечно, случалось, что нападали другие викинги, не те, что получали дань, но всё равно, гибель и ранение своих мужчин в бою, пусть даже после победы, приводили селение в запустение и бедность, потому, что большая часть блага производилась руками мужчин. Рыба, мясо, зерно, мёд, кони, лодки, древесина для домов, утвари и обогрева, соль, дёготь, кожа и мех для одежды, янтарь для обмена на железные вещи, ткани и стекло. Гибель, ранения мужчин превращали их женщин и детей в добычу для любых, даже слабых врагов. Поэтому Вишена был уверен в том, что ему удастся без проблем прокормить свою дружину на этих берегах до подхода князя Стовова, чего не получилось бы, например, на Хёльге и Готланде из-за большого количества там всевозможных конунгов и ярлов, обладающих возможностью быстро собирать ополчение своей семьи, где каждый мужчина был хорошим воином со своим отменным оружием, а каждая семья, как правило, имела корабль. Пусть не драккар или снуккер, но достаточно вместительный, чтобы выйти на бой. На родине детей в частые голодные годы уносили в лес, или просто кидали в ямы умирать, убивали стариков из-за невозможности их прокормить. Сам Вишена кроме драккара и оружия не имел ничего, его воины тоже. Им некуда было возвращаться, их семьи отвернулись от них по разными причинам. Многие семьи были порабощены соседями или вымерли от голода и болезней. Их отчаянные походы вызывали у соплеменников пренебрежение и усмешку, и это сильно отличалось от того, как жили народы южного берега Восточного янтарного моря. Целые семьи и рода бежали от смерти и рабства из страны, где перестали действовать древние справедливые обычаи, а богатый человек имел больше прав и возможностей чем бедный. Возвышение богатых в ущерб бедным, и признание этого римского способа жизни правильным, заставило всех броситься на добывание богатства любым путём. Пока одни занимались этим, попирая древнюю правду, другие бросали свои дома и перебрались куда глаза глядят. На запад, в Англию, Исландию и дальше. На восток в Биармию и Пермь, на юг, в Константинополь. Сюда перебрались тоже. Здешние богатые рыбой и дичью, усеянные янтарём плодородные берега, земли и леса, делали их обитателей менее воинственными потому, что вокруг было так много пустующего пространства, что умирать за них было непозволительной роскошью. Разноголосье и множество разных, не похожих друг на друга племён, расселившихся здесь, только доказывали это. Сюда не добрались древнегреческие герои, не дошли римские императоры, не дотянулись руки византийских базилевсов и христианских пап. Счастливая безмятежность исконной самобытности разных народностей смешивались и распространялись отсюда далеко вокруг, за реки и озёра вместе с разными семьями, группами и племенами, уносившими свои умиротворёгнные говоры, обычаи и искусство. Пока ещё никто из королей не мог сковать единой волей эти земли по Западной Двине. Немногочисленные кельты-венды, первые обитатели этих мест ещё со времён ледников, тихо доживали свой век в глухих местах. Большинство пришельцев даже не догадывались об их существовании. Даже кельтские названия рек, озёр и гор были забыты, потому, что не у кого было спросить, и местностям давали новые имена. Иногда приходили ысокие, голубоглазые люди из леса, приносили на обмен прекрасные бронзовые вещи, статуэтки, пряжки, ножны, бусы. Иногда их женщины отдавали в семьи ливов и пруссов своих детей, потому, что их нечем было кормить, но в большей степени они уже были больше героями сказок и мифов, чем реальными людьми. Оживлённая торговля янтарём, процветающая тут с древних времён, заставляла появляться здесь арабов, сирийцев и иудеев с парчой, пряностями, рубинами и золотом. Небольшой вес янтаря, давал возможность свободно везти его на юг через верховья Западной Двины к верховьям Волги, или к верховьям Днепра. Направление пути из северных морей в южные при перевозке этих янтарных драгоценностей и мехов, значения не имел, в отличии от того, когда перевозились невольнки. Они не требовали еды и воды, не могли убежать и занимали мало места.
— Этот бесконечный, бесконечный мир, двигающийся по кругу... — задумчиво сказал Вишена, облокачиваясь на деревянную шею дракона своего корабля и оглядываясь вокруг.
— Вёсла из воды! — крикнул гребцам кормчий Гелга.
Драккар после этого словно замер и повис в серой дымке над водой. Тишина нарушалась только скрипом верёвок о дерево и тихим плеском.
Серая, свинцовая вода была покрыта кое-где тёмнозелёными, похожими на заливные луга обширными пятнами. Переплетённые космы водорослей лениво змеились у самой поверхности, укрывали плодовитую салаку и давали ком другой рыбе, отбирали у течения ил, укладывая его на дно. Слева, на фоне полоски островов Моонзунда, виднелись чёрные бруски лодок с фигурками рыбаков. Они извлекали из сетей рыбу, искрящуюся чешуёй на солнце. Над островом Рух, посреди залива поднимались многочисленные дымы коптилен. Оттуда доносился стук топоров, и время от времени слышался шум падающего в лесу дерева. На севере, над Ирбенским проливом, на полпути к небу громоздились горы серых облаков. Их перемалывал и разрывал неуёмный северный ветер и тащил через залив на юг. Движение сизого дымного шлейфа странно сочеталось с неподвижность поверхности воды. Только мелкая рябь выдавала её изменчивую природу. На западе и востоке облака висели в небе плотными массами, уходя за горизонт, как бы продолжая линию берегов. Между ними, в разрывах, безмятежно синело глубокое небо, напоминая о существовании неги, покоя и воли.
— Если облака сделать красными, то это будут столбы ворот в Муспельхейм — пылающий мир! — сказал Свивельд, запрокинув голову вверх.
— Это может оказаться пророчеством, — ответил ему Рагдай, облокотившись о борт, — не скажу, что нам предстоит пройти через страну мёртвых и подземных чудовищ, но Европа не является благополучной территорией, да никогда ей и не являлась, только отдельные места, но нам не туда...
— Ты хочешь сказать, что мы все умрём? — спросил его Вишена, стоящий под деревянной головой дракона так, что казалось – за его спиной открываются небесные врата и в них идёт драккар...
— Мы без потерь пришли к месту встречи, — сказал Свивельд, — кажется, всё хорошо, и больных нет и течи...
— Главное, не размениваться на мелочи, никого не захватывать, не приставать к берегам у рыбачьих селения, а просто ждать Стовова, — сказал Рагдай и пристально уставился на Вишену, ожидая одобрения своим словам.
Конунг неопределённо пожал плечами и ответил:
— Здесь вокруг янтарные прииски и много вооружённых купцов. Но всё добытое они прячут в кладах. Ремесленных и торговых городов тут нет. Кругом полно рыбаков, но они даже соли не имеют. Сушёная рыба меня не интересует. Я даже не могу спрятать оружие, оставить десятерых на вёслах, остальных укрыть парусом и притвориться купцом. Мой огромный драккар, это корабль войны, и товары на нём по маленьким рекам и волокам не возят. Мы просто будем у всех на виду кружить в середине Янтарного залива у Руха, может быть пристаем к нему.
Рагдай оглядел согласно кивающих воинов и ответил:
— Хорошо, что ты так думаешь.
После того, как драккар обошёл несколько раз остров Рух, таща за собой на киле шлейф водорослей, его начало медленно сносить течением и ветром на юго-восток в сторону. Берега то появлялись, то исчезали вокруг. Солнце было скрыто почти всё время скрыто. Если бы не с намагниченная игла на коре в горшке с водой маслом, можно было бы подумать, что Гельга ошибается и снова правит через Ирбен в открытое море. Несколько раз приходилось грести, чтобы подменить парус, не успевающий за поворотами резко меняющегося ветра. Вёсла по команде кормчего ударяли дружно, чуть поскрипывая в уключинах. Гребцы с недоумением смотрели на воду, то прозрачную как слеза, то коричневую и вязкую, похожую на разжиженную глину. Она иногда была полна прошлогодней листвы, сухой хвои, сучьев, камыша. Плавали целые деревья, бревна, жерди, вязанки соломы, дохлые мыши, рыбы, обрывки рогож... По соседству с перевёрнутой пробитой лодкой, похожей на мёртвого тюленя, покачивалась берестяная колыбель. Пустая и жуткая, она баюкала бесформенный серый кулёк, растерзанный птицами. Всё это было похоже на место множества недавно произошедших кораблекрушений. Несколько лодок-моноксилов, низко сидящих в воде, медленно, беспорядочно двигались среди этих останков. Молчаливые люди в кожанной одежде и на лодках, из воды цепляли крюками разные предметы, подыскивали себе, подолгу возились с непонятной добычей. Чаще всего они бросали её, а потом продолжали движение.
Поравнявшись с одной из лодок, с драккара стало видно, как мальчик и старик в просмолённых кожаных рубахах вылавливают из солёной воды залива распухших утопленников. Они снимали с них кольца, браслеты, гривны, бусы. Иногда одежду и обувь. Пальцы и кисти рук приходилось зачастую рубить, что они и делали с помощью большого ножа-сакса, с лезвием отливающим волнистыми сизыми рисунками. На дне их лодки было полно мокрого тряпья и обуви.
— Что за мертвецы в воде? — перегнувшись через борт, спросил у лодочников, старика и мальчика, Эйнар, смешивая фризские и свейские слова.
Ни один, ни другой, не подняли голов, несмотря даже на то, что драккар закрыл их своей тенью. Они были заняты тем, что пытались стянуть кольцо, видимо серебряное, с пальца покрытого пятнами, безглазого женского тела.
— Стервятники! — сказал Эйнар.
Выпрямившись, он стал вынимать из клети с курами жердь, чтобы дотянуться до людей в лодке. Рагдай остановил его со словами:
— Они не понимают тебя.
— Они похожи ругов или на финнов, — сказал Вишена, — у нас Ладри хорошо знает их язык, потому, что вечно путался с детьми рабов-финнов в Викхейле.
Мальчик только улыбнулся в ответ и стал пробираться к тому борту, где была лодка. Вишена сделал знак гребцам с другого борта, чтобы они не показывались и не открывали численность дружины. Между сундуками и корзинами Ладри пробрался к борту и конунг взял мальчика за плечо, спросив:
— Ты чего смеёшься?
Ладри потупился, а за него ответил обычно дремлющий Ацур, старый воин, с седой бородой, шрамами на лице и вечно прищуренным взглядом:
— Он счастлив, что смог понадобиться тебе, конунг.
— Да? — Вишена подозрительно всмотрелся в Ацура и сказал, — пусть он спросит их, откуда утопленники.
Ладри начал спрашивать их. После того, как старик отсёк утопленнице палец, он поднял на Ладри белёсые глаза и хрипло сказал:
— Перкунас вас храни!
— Это ливы, — сказал после этого Ацур, — их говор.
Лив бросил палец отрезанного трупа на дно лодки вместе с кольцом, в кучу добытого добра и вытер ладони о живот. Мальчик из лодки крикнул в ответ:
— Реки Шкеде, Ага, Гауя, Амата из-за неожиданного весеннего паводка вышли из берегов и смыли селения! Всё затопило! Всё смыло!
— Много снега, льда, дождя сошло! — добавил старик, — это был поток камней и земли. Сколько рыбы погибло и бобров! Почему боги так не любят бобров и форель? Несчастные бобры! — старик обернулся к мальчику, — Исмар, вон там ещё один…
Мальчик оттолкнул шестом тело женщины, не желающее отдаляться от лодки, вытянув тощую шею, встал, и стало видно, что его правый рукав по локоть пуст, как у вора, наказанного ливскому закону.
— Ищи идумеев, они побогаче, торговля янтарём на их востоке дело прибыльное! — сказал ему старик, — а тебе, друг с драккара, я охотно всё расскажу, — ливонец пугающе улыбнулся Ладри, обнажив ряд абсолютно гнилых зубов.
В сочетании с дряблой, серой кожей, мутным, как вода залива, глазами, срывающимся голосом, он производил отталкивающее впечатление. Его малолетний однорукий спутник тоже не внушал доверия.
— Какой у вас хороший, дорогой корабль! — сказал после долгой паузы старик, рассматривая внимательно золотые и серебрянные украшения Вишены — кольца, браслеты, нашейный обруч из трёх полос, подвеску с молотом Тора, и наплечную застёжку плаща, и голос его стал сладок, — мой молодой господин не желает ли со своими спутниками, утомлёнными странствиями, отдохнуть в нашей деревне? Она не пострадала от наводнения, я там старейшина. Есть вино, красивые девушки поют и танцуют. Поедите вволю, выспитесь, и не дорого всё!
Когда Ладри растолковал викингам предложение фриза, со всех сторон послышалась разговоры о том, что перед тем, как идти вглубь европейских рек в неизвестность, не плохо было бы развлечься и выпить вина.
— Отчего бы нам не подождать Стовова в гостеприимной деревне, оставив здесь в дозоре лодку? — предложил Эйнар, — баню сделаем, помоемся.
Его поддержали Свивельд, Гелга, Вольквин и остальные. Было видно, что Вишена колеблется. Неизвестно, сколько времени нужно ждать подхода рати Стовова, тем более, что прибытие рати из Тёмной земли вообще не было точно определённым событием. Уверенность в этом Рагдая не было прочным для этого основанием. Множество обстоятельств, возникших за зиму, могли сделать невозможным поход Стовова на запад. Тёплые жилища вместо промозглого ветра, сохранили бы силы дружины, для случая, если им придётся действовать без Рагдая по собственным соображениям, охотиться за добычей и сражаться за неё не известно где, и не известно с кем. Вишена закрыл глаза, побледнел и сосредоточился. Казалось, что он желает услышать, как солнечный свет проходит сквозь влажный воздух. Наступило всеобщее молчание. Только сопели от напряжения воины, удерживающие крючьями лодку ливов, чтобы её не сносило течением. Ладри вертел головой, не понимая, что происходит, а фриз застыл в ожидании, Гельга прикидывал расстояние до берега острова Рух и до Моонзунда, Ацур уже цеплял к поясу меч и нож, уверенный, что конунг примет предложение. Возможность сойти на берег устраивала всех. Неожиданно Рагдай перестал рассматривать свои руки, доски под ногами, очнулся и поднял глаза на Вишену. В глазах его была боль и испуг. Он явно что-то увидел своим колдовским внутренним взором.
— Ладри, спроси фриза, хватит ли у него на всех яда? — обратился книжник к мальчику.
— Яда? — удивлённо спросил конунг.
— Какого яда? — пробормотал Ладри, наблюдая, как ливы осторожно сняли с борта своей лодки железные кошки и начали грести прочь от драккара.
— Скажите, у вас много яда? — крикнул им Ладри, но они сначала вяло, как бы пробуя вёслами воду, а потом всё быстрее и быстрее начинают грести прочь от ладьи, отчаянно, словно спасая свою жизнь.
— Чего они испугались? — спросил Свивельд, оглядываясь по сторонам.
— Они знают нашу речь и услышали, что сказал про яд Рагдай. Наверно они хотели нас всех отравить у себя в деревне и забрать наши драгоценности, оружие и драккар. Колдун Рагдай прочитал их мысли и они убежали! — ответил ему Бирг, хлопнув себя ладонью по лбу.
— Правильно решили — Рагдай колдун! Я тоже почувствовал западню... — задумчиво сказал Вишена.
— Нужно убить их, ливы хотели нас отравить! — заорал Гелга яростно и бросившись к оружию, схватил лук со стрелами.
Лодка ливонцев была уже довольно далеко. Она спешно двигалась в сторону других лодок. С них тоже собирали утопленников. Увидев, что происходит около странного драккара, кружащегося у Руха, остальные лодки бросили своё занятие и тоже стали отчаянно работать вёслами. Прежде чем Ацур выдрал из рук Гелги лук, старик-кормчий успел выпустить две стрелы. Одна из них пробила старосте плечо. Увидев в мутной воде несколько стволов затопленных деревев, Вишена посчитал опасным гоняться не глядя за юркими лодками и приказал воинам сложить вёсла обратно на палубу. Гелга вернулся к кормовому веслу и принялся опять удерживать корабль от сноса в сторону течения с помощью паруса.
— Жалко, что не получилось с баней, — прошептал Эйнар.
Ливонские лодки, отойдя на безопасное расстояние, остановились. Было слышно, как люди на них перекрикиваются. На одной из лодок полыхнул огонь, выплюнув в воздух жирный чёрный дым, погас, потом вспыхнул снова, опять погас, вспыхнул ещё раз. Каждый раз вверх поднималось облако дыма, образуя некое сообщение тому, кто мог его читать. Пронзительно засвистела свирель, ей ответили издалека другие.
— Они подают сигналы своим на берегу, — сказал Ацур, — неужели они нападут на нас?
— Не думаю, они не воины, а змеи! — ответил Вишена, сощурив зелёные, как еловая хвоя, глаза, — стрелы только зря хорошие потратили.
— Почему они так не похожи на нас? — спросил у него Ладри, глядя снизу вверх.
Вишена вдруг понял, что мальчику доставляет радость стоять под ветром рядом с настоящим викингом. Он улыбнулся Ладри, будто своему сыну и сказал:
— Тебе нужно многому обучиться, иначе ты погибнешь в первом же бою или в шторме. У Ацура нет семьи и детей, пусть он тебя обучит всему, что должен уметь викинг.
— Я? — удивлённо переспросил Ацур, но было видно, что он польщён выбором конунга, его, как наставника для сына ярла из Викхейля.
— Да, ты опытный воин, Ацур из Вендена, тебя хранят боги, тело твоё покрыто шрамами от ран, имя твоё известно по всей Скании и Норрланду, — сказал Вишена.
— Хорошо, я буду его учить, — сказал Ацур, — пусть он мне будет на время похода как сын.
— Я согласен, — сказал мальчик.
— Тебя никто не спрашивает, — с улыбкой ответил ему Вишена, — если бы ты не был братом Маргит, я бы свернул шею тебе ещё на берегу.
— Хорошо, — сказал Ацур после того, как Вишена вступил в разговор с Рагдаем о вероятности подхода к обусловленному времени войска из Тёмной земли, – начнём, Ладри, со смешного и простого учения.
— Хорошо!
— Уклонение от стрелы. Ты сможешь увернуться от стрелы? Нет? Слушай. Нужно смотреть не на стрелу, а на стрелка. Когда стрелок натянет тетиву, уклонятся и уходить в сторону ещё рано, он может изменит направление выстрела. Движение нужно начинать, когда он уже отпустил тетиву. Можно сделать быстрый шаг вправо или влево, или упасть на колено, пригнувшись. Движение должно быть таким, чтобы после него можно было выпрямиться с оружием наготове. Если перед тобой не опытный стрелок, то от следующей стрелы уходишь в том же направлении, что и в первый раз. Ведь он подумает, что ты будешь двигаться в другую сторону и пустит стрелу с этим условие. Опытный стрелок решит, что ты будешь хитрить, и пустит стрелу в то место, куда ты уже отходил раньше. И промахнётся, если ты это учтёшь, и изменишь направление, или способ уклонения.
— Лучше иметь с собой в бою щит! — со смехом сказал Эйнар, сидящий на своём сундуке у борта.
— Всё получится, если враг не ближе десяти шагов, иначе просто не успеть, — не обращая внимание на Эйнара, продолжил Ацур, — если с реляющий ближе, то единственный способ защитить себя от стрелы, это броситься вперед и ударить его раньше, чем он выстрелит. Когда у тебя есть щит, ты должен понимать по полёту стрелы, что нужно быстро закрыть, голову или колени. Когда против тебя много стрелков, надо всё время двигаться как маятник, но сбивая очерёдность движений. Например: право — вправо — влево — вправо — влево — влево — влево. Как муха или комар. Хаотично, чтобы нельзя было угадать, куда ты двинешься. Понял?
Ладри кивнул, открыл рот, чтобы что-то сказать, но Ацур остановил его. Он сделал несколько шагов к мачте, вынул из одной корзины кусок смолы для починки корабля.
— Теперь я буду в тебя кидать, будто это стрелы, а ты будешь уворачиваться.
Воины, что не спали, с любопытством приготовились наблюдать за неожиданным развлечением. Они отложили свои нехитрые занятия и уставились на учителя и ученика.
Перебравшись через клеть, где сонно крутили головой куры, Ладри встал около мачты и изготовился. Он ловко увернулся от первого комка смолы. От второго куска смолы мальчик тоже увернулся, отклонившись в ту-же сторону, что и в первый раз. Теперь предстояло самое сложное — в третий раз в одну сторону было уклоняться уже опасно, Ацур мог кинуть смолу именно туда.
— Молодец, — сказал Бирг, крутя в руках флейту, но не играя, будто не эедая осквернять звук её голоса соприкосновением с грязной водой Янтарного залива.
— Стараюсь!
Следующий кусок смолы попал Ладри точно в лоб.
— Плохо! — Ацур огорчился больше мальчика, — ты решил, что я опытный противник, но нетерпеливый, и изменил направление движения уклонения. А я терпеливый. Давай ещё раз!
— Научи его воровать, больше толка будет! — со смехом сказал Вольквин, а остальные засмеялись.
— Пусть лучше шьёт нам одежду и заменяет нам женщин, — поддержал весёлый настрой Торн, — ремесло викинга не для него!
Тем временем Вишена пытался вернуться к ночному разговору с Рагдаем. Но тот всё время рассеянно поглядывал по сторонам, отшучивался, и не сразу всерьёз удостоил конунга вниманием.
— Что, в Ирбенском заливе северные боги вернули тебе ясность ума, конунг? — спросил, наконец, Рагдай, перестав оглядывать горизонт, и снял сырой плащ из грубой шерсти, давая возможность ветру немного просушить его льняную рубаху.
— Мне кажется, мы зря надеемся на приход Стовова с ратью, — сказал Вишена, — он дремучий лесной князёк, пугающийся больших расстояний и неведомого. Не пора ли самим двигаться к Одеру?
— Что так тебя взволновало, ещё утром ты был готов ждать Стовова хоть месяц?
— Двина и все ливонские, все прусские реки разлились из-за быстрого таяния снега и льда, в заливе много затопленных деревьев, течением постоянно намывает новые песчаные мели и корабль может получить повреждения...
— Неубедительные причины, этот драккар можно узлом завязывать и таскать не только по мелям, но и по земле, как корыто... — с усмешкой ответил книжник, — просто ты мне не веришь.
— Ещё немного покрутимся тут, к устью Двины приблизимся. Может, захватим проводника и кормчего. Вон там вроде виднеется большая лодка, рыбаки с сетями, — Вишена выжидательно посмотрел на Рагдая, — кстати, ты так и не рассказал мне про золото до конца.
— Монах, умерший у меня на руках, рассказал, что епископ Бэда послал его во главе отряда воинов встретить прибывших их Сины беглых вельмож. Они везли часть золота павшей династии, а за ними по Шёлковому пути гнались убийцы нового императора Тайцзуна. И для тех и для других, горы и пустыни не были преградой. Беглецы просили покровительства Святого престола, по их сведению имеющего влияние на все дела в Европе, богатство и большие тайные возможности. Папа Гонорий обещал их спрятать от преследования в обмен на часть золота. Легаты церкви погрузили золото и беглецов на вёсельную галеру, и отплыл из Антиохии. Однако до итальянских берегов галера не дошла. Ночью около Крита, командир папского отряда Эгидий и десять его воинов, убили своих товарищей и всех вельмож из Сины. Потом они заставили рабов грести без отдыха к Фессалоникам. Им сопутствовала удача. Их не остановили ни византийские военные корабли, ни пираты. У Фессалоник они затопили галеру вместе с рабами. Наняв подводы с волами, они ушли с золотом в долину реки Марицы, обдойдя стороной древний Андрианополь. Но видимо папа Гонорий истово молился об наказании воров и его бог услышал. Среди греческих возчиков и похитителей началась холера. Потом на них напал аварский отряд. Сокровища успели спрятать в пещере, но драгоценные камни, украшения, золотые и серебряные монеты захватили кочевники. Они не стали вывозить золото, а оставили большой отряд для его охраны. В составе сокровищ было и ещё нечто: золотой шар размером с голову... Эгидий был весьма учён, и аварский хан не убил его, а после выздоровления взял его к себе в услужение. Но Эгидия выкрали однажды люди епископа Беды. Они пытали его. Они хотели узнать, где находится золото и золотой шар. Эгидий обещал показать место, где авары прятали сокровище. По пути он сбежал, скрывался в хазарском Куябе на Днепре, но люди Бэды выследили его и там. При попытке захватить его ещё раз, он вскрыл себе вены.
— Значит, золото на реке Марица?
— Не совсем...
— Но оно точно у авар?
— Похоже, что так, и оно не у кагана авар, ни хан Кубрат, ни хан Альцек не оставили бы в горах, далеко от своих укреплённых хрингов, от столицы в Темеше.
— А тебе зачем это золото, ты, вроде, всё больше знаниями интересуешься и всё мирское презираешь, кроме книг?
— Золотой шар — вот что мне нужно из этого золота. Но нём, говорят, изображены все земли мира, как если бы их увидел создатель сущего! Папа римский за него, наверно, собор святого Павла отдаст, когда его, конечно достроит...
— Ценная вещь, этот шар, раз она так нужна папе римскому. Это, наверное, что-то вроде волшебных вещей, что отдала нам Мать Матерей, когда мы ходили с тобой в Урочище Стуга на Протве в прошлом году, — в глазах Вишены появился хищный блеск, — сколько там золота, как ты думаешь?
— Тридцать больших сундуков, вроде. Волшебные вещи Матери Матерей сделали в Тёмной Земле столько бед, попав в твои руки, что там даже погода теперь другая, то есть зимой холоднее, а летом теплее, чем обычно... — ответил Рагдай, – если мы добудем это золото, то ты отдашь шар мне?
— Да, хорошо!
— Обещаешь? — Рагдай взял конунга за плечо.
— Конечно! — Вишена вытащил из ножен меч, поднял его к небу произнёс:
— Клянусь молотом Тора и валькиоиями, эйнхериями, воротами Вальхаллы, что я отдам шар Рагдаю! — он поцеловал рукоять меча, и уже спокойно спросил, — а золото где?
— Я же тебе уже сказал, в пещере, в известняковой горе.
— А как мы её найдём? — почти закричал Вишена, — кто нам её покажет?
Все сидящие в драккаре викинги повернули к ним голову, и было понятно, что, слыша этот разговор, они тоже не понимали, как можно найти пещеру во фракийских горах, а если и найти, как одолеть авар, чьё восточное воинское искусство намного превосходило все их умения, не говоря уже об их численности. Три года назад авары собрали огромное войско и осадили великий Константинополь. Только чудо спасло тогда византию и предательство сербов и моравов. Им казалось, что в появившейся улыбке Рагдая сквозит безумие. Рассказанное им было похоже на бред, родившийся от бдения над рукописями, колдовства и созерцания звёзд. Весь их поход строился на словах этого человека и предположении того, что из тёмной земли придёт большая дружина.
— Золото в пещере, в долине Марицы, точно! Я уверен!
— А мы сможем добираться до Марицы и пещеры без Стовова, и, пребыв охрану, одни захватить золото? — с надеждой спросил конунг, — Стовов будет требовать не меньше трети добычи
— А две трети кому? — спросил с усмешкой Рагдай прищуриваясь.
— Мне и моей дружине, — невозмутимо ответил сказал Вишена, наблюдая, как Рагдай сначала закрывает лицо руками, а потом начинает мелко трястись, пока, наконец не заливается безудержным смехом, — а тебе золотой шар, очень ценный!
— Что он сказал смешного? — спросил книжника подошедший мальчик, теребя Рагдая за рукав.
— Уйди, — ответил Рагдай, замахнувшись от него и вытирая слёзы.
— Ладри, не вмешивайся в разговор старших, а когда сам будешь старшим, не вмешивайся в разговор конунгов, — многозначительно изрёк Ацур.
Мальчик неохотно повиновался.
— Вишена, редко кто из конунгов за все свои походы добывал и тысячную часть тех богатств, что может нам достаться, к чему эта жадность? — спросил Рагдай, став совершенно спокойным, — без Стовова нам не удасться действовать в Европе, где идёт война всех со всеми, бушуют болезни, голод и переселяются народы. Нам не удастся вывести всё это золото, а тем более пробиться с ним обратно. А потом, Стовов, мой новый, неожиданный друг, хоть и дремучий убийца, но он способен многое сделать для Тёмной земли, построить города, наладить торговлю и народить множество здоровых людей.
— Мой дом — ладья, ну и что? — нахмурился Вишена, — это не красивое словцо, у меня, действительно, нету дома на берегу, нет земли, и у моих викингов тоже. Этим мы отличаемся от других норманнов, имеющих земельные угодья, или пиратов, имеющих целые свои города. Нам некуда возвращаться. Нам странно отдавать человеку лишнее золото только потому, что он живёт там, где ты родился и у него есть дом! Ладно, пусть Стовову достанется половина, если ты так хочешь...
Остальные викинги начали высказываться по этому поводу, кто осторожно, кто зло. Отдать половину добычи более сильному чем они, союзнику, в конце концов, было признано разумным. Не говоря больше ни слова, с видом неизъяснимого сожаления, Рагдай облокотился на борт ладьи и стал рассеянно смотреть на проплывающий мимо поток мутной жижи. Вишена пристроился стоять с ним рядом. Он тоже уставился в воду. Так они стояли довольно долго, невольно прислушиваясь к скрипу снастей и досок корпуса драккара, к плеску воды. Ацур продолжил обучение Ладри вариантам уклонения от стрел, Бирг напевал себе под нос, а Эйнар рассказывал про служанку Сельму. Смысл его рассказа сводился к тому, что он прервал свои с ней забавы из-за ссоры Вишены с сыновьями ярла.


Часть вторая
СТОВОВ БОГРЯНОРОДЕЦ

Глава первая
СВОЯ ЧУЖАЯ ЗЕМЛЯ

Когда отец Стовова Богрянородца пришёл в эти земли, от Ильменя до Оки, здесь уже жили племена стреблян-голяди и мокшади. Особенно много их было на возвышенностях от Аузы и Москвы до Протвы и Нары. Мокшадь жила с ними вперемешку от Оки до Волги. Но от места, где голядская Москва впадала в мокшанскую Оку, и ниже по течению жили ещё эрзени. Их селения стояли до самой Волги, а несколько городков на Оке носили имя Эрзень. Почти одновременно с кривичами, после наступления тёплых веков, с юго-запада пришли ятвяги-коневоды из булгарских племён и русы-соледобытчики, с юга пришли вятичи и бурундеи из степных окраин, приглашённые эрзей и мокшадью для защиты от хазар, алан и авар, и разного сброда, селившегося издавна на торговых и рыбных местах Волги, Дона и Днепра. Всех влекла сюда плодородная лесная почва, на которой хорошо росла пшеница и драгоценный лён, а так же множество речных дорог, бегущих во все стороны света. Часть эрзян и мокшан были оттесннены на куликовы поля Хопра и Суры. Кто-то, такие как стребляне-мокши и мурома, жили на этой земле, называемой сейчас арабскими торговцами Тёмной, Смоляной, Чёрной с тех времён, когда здесь ещё стоял до неба ледник, и его вершина была выше облаков, а кто-то, такие как голядь, полтески-булгары и чудь, пришли сюда незадолго до кривичей — племён предков Стовова. Жили здесь по глухим местам на севере ещё меря и кама и племена, не знающие способов выплавки железа и земледелия. Их волхвы из уст в уста передавали предания о временах, когда их бог-создатель Вяйнямёйнен и его сын Юммо творил эту землю, затапливая ледяные горы и разливая реки, ручьи и болота, прорезая ими долины, создавая холмы и пещеры. Они передавали из уст в уста предания о временах, когда вся земля здесь была островами. Полтески, пришедшие с востока и получившие от мери кормление в обмен на защиту, спасаясь от многочисленных и беспощадных кочевников, постепенно переселяющихся семьями с запада из-за Днепра, нашли в этих лесных просторах долины, ещё не полностью заросшие лесом, и в течении нескольких поколений, выжигая их, обеспечили место для выпаса своих лошадей и овец. Ятвяги, говорившие почти как кривичи, пруссы, курши и другая литва приморская, но почитавшие прусских богов, жили здесь сперва без своих семей, в укреплённых посёлках, на острых мысах, образованных в местах слияния рек. Они охотно принимали к себе женщин стреблян голядских и чуди, и занимались обменом меха на свои отличные железные и гончарные изделия. Бурундеи, призванные эрзей с юга, жили у рек, строили большие и малые лодки и лодии, плавали на них к хазарам, а зимой ездили туда по речному льду на повозках. Они больше всего ценили пленников, продавая их аланам и хазарам на Кавказ, готам в Тавриду, или иудеям в Киев. Бурундеи завладели плодородными куликовыми полями за Окой до воронежских эрзанских городищ, в те года, когда там было тихо, и толпы восточных народов не брели ещё на запад, ряженые все в разные одежды. Отец Стовова построил свой первый город намного севернее этого моста между частями света на холмах между рекой Стоход и рекой Нерль, там, где каждую зиму по льду чудь, карелы и словене везли пушнину для продажи бурундеям и хазарам. Город он назвал по имени своего деда, но чудины и голядь, живущие вокруг, стали город называть Каменной Ладогой, из-за множества больших валунов в земле. Этих огромных валунов было меньше, чем в Ладоге-на-Волхове, но для Нерли это было не обычно, и это название так и прижилось. Почти все эти камни почитались местными племенами как живые божества. Считалось, что они сами размножаются, передвигаются и обладают чудодейственной силой. Построив из этих священных камней свой город, князь заявил всем, что он теперь главный проводник воли богов небесных, земных и подземных. Поселения своего племени и поля для сева, добываемые у леса путём сожжения деревьев, отец Стовова долгое время, пытался отделить от поселений стреблян, чьи земли начинались здесь и шли дальше на юго-восток, но эти воинственные охотники и рыбаки упрямо не желали уходить. Поскольку и кривичи и голядь селились вдоль рек, ручьёв и озёр, их деревни и сёла стояли вперемешку, что затрудняло сбор на праздники и богослужения, и постоянно вызывало стычки из-за мест разведения скота, ловли рыбы, охоты и собирательства. Несколько походов, предпринятых против стреблян старшими братьями Стовова в союзе с чудинами, закончилось тем, что стребляне начали выжигать посевы зерна кривичей, на возделанных с великим трудом полях и травить скот. Охотники и рыбаки чудины почти сразу после этого ушли на север, а кривичам пришлось самим расселяться длинной полосой вдоль рек на юго-восток, создавая пустые ничейные участки леса, потому, что кроме рыбы и дичи, пропитания из-за этой войны стало не хватать. Дань со стреблян и плата за провоз пушнины, получаемые братьями Стовова, а после их гибели во время войны с ятвягами и самим Стововым, давала возможность покупать у бурундеев степных коней, а у викингов оружие. Полтески, постоянно нападающие на кривичей у реки Москвы, заставляли Стовова иметь наготове дружину. В свободное от походов и войны время, дружинники готовили лес для постройки лодий для бурундеев на продажу и выжигали леса под посевы. В это время они были просто вооружёнными зажиточными общинниками. После строительства Каменной Ладоги, по примеру князей кривичей из Полоцка и князя словен и чуди на Ильмене и Ладоге, отец Стовова тоже стал называть себя князем, то есть вождём. Желая придать себе в глазах диких стреблян ореол могущественности, по совету одного восточного торговца, он стал себя именовать Богрянородным, намекая тем самым на цвет императорской мантии Византийского императора и пролитую в войнах кровь побеждённых врагов. В конечном итоге часть стреблян смирилась с соседством кривичей как с неизбежным злом. Вятичи с юга и эрзи, представлялись им большим злом.
Как ни старался отец Стовов создать что-то похожее на страну ромеев, принимающую в себе множество народов с одним языком и верой, ничего не получалось даже отдалённо похожее. Как только дружина князя, как он сам себя решил называть, оказывалась в стенах его города, то и вся его страна сокращалась до размера его города. Все остальные просторы делали что хотели, когда хотели, с кем хотели, словно кривичей, полтесков и словен здесь никогда и небыло. Когда князь выходил для сбора кормления, все смотрели на его лодии и лодки с дружинниками как на чудо дивное, будто первый раз его видели. И каждый раз всё приходилось начинать сначала с помощью плетей, поджогов, убийств и пыток. Этот замкнутый круг разрушался постепенно, и небыло никаких надежд, что он когда-нибудь разомкнётся совсем. И эти огромные, богатые и многоплемённые земли обретут порядок.
В прошлом году, южнее Нерли, во время его похода на стреблян из Тёмной земли, случились события, перевернувшие привычный мир взаимных набегов и тоскливых морозных зим восточных кривичей Стовова. В тот год среди притоков Клязьмы сначала стали происходить огненные чудеса, грохотом летать по небу пылающие звёзды, а потом появился торговец Решма, как он говорил, с востока. Его сопровождали странные людей, у них были волшебные предметы и снадобья, неведомые ни знахарям, ни волхвам. Только живший в Медведь-горе книжник Рагдай, много лет живший в Константинополе, говорил, что читал про греческие хитроумные машины и целебные составы, но такого точно он там не помнил. В то же самое время там появились викинги Вишена и Эйнар. Они укрывались здесь от других викингов, желающих совершить в отношении них кровную месть. История там была неприглядная. Вишена был воином в дружине Гердрика Славного, когда, после удачного похода на чудь в Пермии на Онеге, была взята огромная добыча у торговцев солью и пушниной. Большая часть дружины Гердрика взбунтовалась против не справедливого дележа добычи и конунг был убит. Вишена с Эйнаром захватили всё золото и убежали с ним в Тёмную землю к стреблянам. Потом они вернули дочерям конунга золото, а главаря мятежников убили. Так говорил потом Рагдай. У Решмы были другие планы. Желание этого торговца выгнать стреблян с земли у Звенящих холмов между притоками Клязьмы, совпадала с планами мести самого Стовова. Стреблянский городок Дорогобуж был захвачен, а книжник Рагдай, помогающий стреблянам сбежал. Неожиданное вторжение в эти места войска далёкого западного народа, его гибель в сражении с кривичами и стреблянами в канун Журавниц, огненное извержение Звенящих холмов, бегство Решмы и дружины викингов, вспоминалось теперь в сказках волхвов как Ярилино наказание за худосочность жертв на алтарях капищ, и предостережение Стовову Багрянородцу, о недопустимости скаредности в делах веры. Много раз звучали и призывы волхвов вернуть человеческие жертвоприношения, отменённые дедом Стовова сто лет назад. Будучи сам верховным волхвом Ярилы-Солнца, Стовов всячески этому противится, чтобы не отпугнуть от себя стреблян, мокшан, ятвягов и бурундеев. Полтески, убивающие пленных на алтаре в честь богов Хорса и Семаргла, своей свирепостью только уменьшали свою возможность договориться с соседями. И если народ Стовова знал и мирные годы, когда он мог растить сыновей и сеять хлеб, то полтески, из-за своего упрямого людоедства, воевали всегда, всё убывая и убывая численно.
После исчезновения Решмы, книжник Рагдай вдруг появился перед Стововом с неожиданной вестью о своём желании совершить поход на запад.
По его словам выходило, что, когда он был в Полоцке для продажи переписанных книг, ему встретился восточный торговец. Его богатство было невероятно для торгового города, где золотую монету видели редко, а всё больше серебро, а янтарь и пушнина были самыми дорогими товарами для торговли, если не считать невольников. Этот восточный торговец расплачивался золотом, на нём было множество золотых украшений, а его телохранители-степняки, могли потягаться с любой княжеской дружиной. Этот торговец, купив все книги Рагдая, на греческом и на латинском языках, захотел составить историю жизни своей семьи, происходящей из аварского племени. Рассказав Рагдаю о своём желании, он продемонстрировал книжнику множество диковинных предметов из восточного государства Сина и рассказал о несметных сокровищах этой страны, попавшей к аварам после удачного налёта на латинян во Фракии у реки Марицы, севернее Андрианополя. По его словам там был шар, размером с голову человека, где были изображены известные и неизвестные земли и моря, и расстояния между ними, и неведомые знаки и письмена. Этот шар золотого цвета, лоцию всех земель и морей, созданную неведомой силой, и пожелал увидеть Рагдай. Князю же было обещано сокровище несметное, великие богатства. Это позволило бы Стовову Богрянородцу подтвердить своё императорское прозвище не только гонором и смелостью, но строительством городов, созданием большой дружины, изготовлением кораблей, походами и присоединением земель, выходящих к морям.
К великому сожалению, торговец был вскоре убит неизвестными людьми, а его охрана разбежалась, разграбил его вещи. На задаток для написания истории торговца-авара, Рагдай решил предпринять поход для поисков Лоции. Он убедил Стовова, бурундейского князя по прозвищу Эрезан, стреблян голядских, полтесков, выделить силы для поиска сокровищ. Разделение долей будущей добычи всех устроила, но по настоянию Рагдая, седьмую часть добычи, следовала отдать дружине викингов Вишены Стреблянина. Только викинги достаточно хорошо знали Европу, тамошние обычаи и дороги. Из всех помощников, Рагдай мог надеяться только на Вишену и Эйнара. Их участие в событиях вокруг Звенящих Холмов в прошлом году, верность слову, военное счастье и несгибаемые характеры, делали их незаменимыми участниками будущего похода. Стовов нехотя согласился с этим, но только после того, как Рагдай согласился отдать викингам свою долю сокровищ, без ущемления остальных, оставив себе только возможность получить Золотую Лоцию. Место сбора всей рати под началом Стовова, было назначено в устье Двины в первый день лета. После безумной деятельности и множества труднейших зимних поездок между правителями, Рагдай, за свои средства отправился разыскивать Вишену в Варяжском Море. Стояли ещё трескучие морозы, когда он уехал по льду на северо-запад, маша на прощание рукой. Спустя два месяца Стовову стало казаться, что он его больше не увидит и весь поход зря, и если Ятвяга Полоцкий откажется от него, то он с удовольствием тоже никуда не двинется, а отправится летом покорять несговорчивую мурому в который раз…
— Нам, стреблянам, этот князь Стовов, как медведю сани, и пусть себе идёт за тридевять земель хоть к Алатырь-камню, хоть к Ледяному морю, хоть к Сурожи, — сказал морщинистый старик в облезлом лисьем кожухе на голом теле, плетущий корзину из ивовых прутьев, своему совсем юному собеседнику. Этот мальчик, помогал старику счищать скребком кору с прутьев. Время от времени он поглядывал на трёх княжеских дружинников, рослых, ловких молодцев в войлочных и льняных одеждах, расшитых шёлковой тесьмой, гоняющих немного хромающего вороного красавца-коня близ надвратной башни — единственного строения, нарушающего монотонность сплошного кольца частокола на валу вокруг города в месте слияния двух рек. Стены города были сделаны из двух колец, вертикально вбитых в насыпь заострённых брёвен. Между внутренним и внешним кольцом брёвен, была засыпана земля с камнями. Со стороны не закрытого реками участка, стена была выше, и перед ней был выкопан глубокий ров — место, откуда была взята земля на засыпку стен.
Утренний туман висел между низенькими полуземлянками с редкими крохотными оконцами, затянутыми рыбьим пузырём. Строения эти были завалены более чем наполовину землёй и мхом, и если бы не оконца, чёрные проёмы дверей и дымы над крышами, то издалека глядя, можно было подумать, что это могильные курганы. Несколько более крупных строений располагались ближе к княжескому дому. Там были видны кучи дров, рыжей болотной земли, богатой железом, полу готовые колёса повозок и полозья саней, лезвия кос и наконечники вил и острог. Неподалёку, перед дубовыми столбами-идолами с оскаленными ликами Ярилы, Рода и Перуна, несколько стреблян в кожухах мехом наружу, в длинных войлочных и меховых шапках, складывали высокий костёр. Посреди костра было установлено бревно. Ими руководил старец с седой бородой, в рысиной шапке, бобровом кожухе почти до пят мехом наружу, в бронзовых и серебряных украшениях и ожерельях из рысиных, медвежьих и волчих зубов. Туман, перемешанный с дымом очагов, словно размышлял, упасть ли ему на дёрн крыш в виде инея, или обернуться росой, согласуясь с утренним солнцем и уже совсем тёплым ветром. Между домов бродили в задумчивости козы и свиньи. За стенами города виднелись навесы и сараи из прутьев, где стояли сонные коровы и быки, пуская пар из ноздрей, мыча и гремя деревянными колокольцами на шеях.
— Смотри как стараются, чтобы сжечь злую знахарку, — указывая глазами на костёр около капища сказал старик.
Он, щурясь в лучах восходящего солнца, остановил движение коричневых пальцев, повертел перед собой законченное дно с торчащими, как солнечные лучи, прутьями — каркасом будущих стенок.
— Правда, что она виновата?
— Если волхвы так говорят, значит, они знают. Эта бабка Додола заколдовала все наши посевы, гречиху, овёс, пшеницу, рожь, напустила прошлым летом злые дожди, и осенью заставила всю скотину заболеть и подохнуть половину, — важно сказал стреблянин, — кривичи тоже считают, что это кто-то их стреблянских женщин виноват. Князь Стовов сказал, что видел сон, где его предки указывали на Додолу. Те семьи, чьи роженицы умерли от того, что она им не правильно помогла при родах, тоже требуют её смерти, считая, что это её колдовство.
— Говорят, что есть страны, где принято вместо кровной мести платить выкуп, — осторожно спросил мальчик, — вроде, Стовов хочет тоже так сделать, чтобы народ попусту не изводился.
— Да уж сделал, теперь только он хочет решать, убивать обидчика, или нет. Вот раньше у стреблян голядских была своя древняя правда: если убил — ответь кровью, и будет обидчику мстить вся семья, пока месть не свершиться. И время значения не имеет. А теперь можно откупиться коровой. А за убийство раба вообще курицей. Это не правильно. Раньше вокруг Нерли и Москвы не было такого, чтоб не украсть невесту перед свадьбой. А теперь? Пришёл немощный, старый, принёс мех и горсть серебра отцу, и всё, забирай суженую. Тьфу, противно… — сказал он, — курганы над могилой насыпают только, а раньше всем насыпали общиной, и головой на север кладут, а не на восток как Змея велела. Особенно мокшадь надоела со своими поучениями, как надо предков слушать...
— А ты-то сам как жену брал? — мальчик облизнул потрескавшиеся губы и приготовился слушать длинный рассказ.
— Пришёл и взял, когда она согласилась, прутья давай, — сердито буркнул старик, — я её выкрал из самого Полоцка. Не то, что ныне. Нынче князь своего кровного сына к лютым врагам посылал в самое логово, да ещё в провожатые ему дал мурмона-душегуба Ньёра. Сгинь нечисть иноземная — шивда, вимзла, якутилима ми!
Произнеся таинственно стреблянский заговор от нечистой силы, старик плюнул три раза перед собой и поклонился в сторону ярко раскрашенной деревянной фигуры Ярилы, вкопанной посреди двора.
— Стовов и его кривичи настоящие враги нам, не знаю, почему Оря Стреблянин позволил ему поселиться на наших самых бойких местах, охотничьих и торговых, пожечь бы всех, — старик недобро оглянулся на дружинников, гоняющих коня, — пусть князь уходит, как один раз уже ходил на куликовы поля с бурундеями, когда все кони полегли на от какой-то заразы. Теперь злой ходит, опять куда-то собрался славу добывать, лучше бы литву отогнал, чтоб он подох...
— Говорят, он хочет, чтоб у него, как у царей востока и запада было постоянное войско из дружинников, и что он на запад, по янтарному морю пойдёт, — мечтательно сказал мальчик, поворачивая лицо туда, где над лесом медленно таяла последняя полоска уходящей ночи, — я бы пошёл с ними, клянусь Матерью Рысью и Змеёй.
— Да, он уж объявил, что теперь дружина у него будет постоянно, а все будут её кормить... — старик плюнул под ноги, хотел сказать что-то и уже открыл рот, но его опередил лучник-стреблянин с надвратной башни, крикнувший громко:
— Вижу конный отряд на берегу! На щитах змеиное солнце бурундеев. Это воевода Кудин! Будите князя!
Из длинной избы, на половину засыпанной землёй, появились несколько княжеских дружинников. Всклокоченные, помятые ото сна, в одних рубахах и портах, в не зашнурованных поржнях на босу ногу, они подошли к воротинам и сбросили на землю бревно, скрепляющее створки. Затем они растащили створки в стороны. По двору пробежали две черноволосые и смуглолицые рабыни в войлочных накидках поверх рубах и в вышитых понизу юбках. Из их кадок расплескалось белоснежное молоко, вслед им где-то завздыхали, замычали коровы. Чавкая по грязи, промчались с визгом поросята. Их преследовал мальчик с хворостиной.
— Вот я вас сейчас! — строго кричал он.
Из дверей изб-землянок начали появились наспех одетые, встревоженные мужчины в простых домашних свитах, портах и встревоженные женщины. Не то, чтобы стребляне боялись гостей, но всё могло произойти... От шума и гомона множества голосов всполошились под навесами куры, гуси, загавкали собаки, захрапели у коновязей лошади.
— Собираются душегубы со всех краёв Тёмной земли в Стовград, — сказал старик и поднялся на ноги, — а раньше селение Стоход было стреблянское, и жило вокруг него множество семей вдоль реки, и называлось всё это Стоха.
Он кинул начатую корзину себе под ноги, потянул мальчика за рукав, сказав:
— Пойдём, схоронимся от лиха. Бурундеи скакали всю ночь, на своих диких конях, злые, небось, как собаки, начнут ещё плетями бить ни за что, будто мы рабы...
Мальчик с неохотой послушался. Перед тем, как скрыться в затхлом зеве землянки, откуда поднимался удушливый дым очага, он оглянулся и с восхищением сказал:
— Князь!
Под досчатым навесом, стоящим на грубых резных столбах крыльца большого княжеского дома, появился немолодой, тучный человек в богатом облачении. Быстрые серые глаза его внимательно смотрели из-под нависших бровей, извилистые складки по щекам до густых усов и бороды, придавали лицу усталое выражение. Дорогой пурпурный плащ, тканый золотой нитью, свободно спадал с широких плеч, открывая на груди вышитый стоячий ворот свиты, льняной рубахи с красными орнаментами на рукавах, вперемешку с золотой нитью. Пояс его, расшитый стеклянным бисером, камнями и золотом, ослепительно сверкал на солнце.
Князь опёрся плечом об один из столбов. Оглядел город, капище, сооружаемый костёр, дымку над рекой за стенами, стоящие там под навесами около ледяного зеркала лодии и лодки в окружении кадок с дёгтем, комков пакли и досок для ремонта, вгляделся в приближающийся конный отряд. Следом за князем из дома на крыльцо вышли несколько дружинников. Все они имели вид свирепый, на всех были золотые кольца, браслеты и цепи, словно они тоже были князьями. Трудно было себе представить, что, кроме охоты, так похожей на войну, они, как все кривичи, пахали землю и обмолачивали зерно. Их плащи, кожухи и штанины были расшиты разными узорами, камнями самоцветными. Сапоги были натёрты жиром до глянца, а шапки, рукава и воротники украшены мехом куниц и белок. Они степенно сошли со скрипучего крыльца и выстроились возле него полукругом. Из большой соседней избы вышли два десятка молодых воинов младшей дружины. Золота на них было меньше, но оружия в руках больше. Топорки, копья и луки были у них наготове, хотя и не выставлялись сильно на показ. Княжеская челядь-рабы, кухарки, пекари, конюхи, кузнецы, плотники, водоносы, кто вышел, кто выглядывал из дверей домов. Стребляне стояли кучками у своих землянок, общественных скотных и птичьих сараев, без особой радости наблюдали за тем, как сторожа на башне перекрикивались с кем-то, поднимающимся в гору к княжескому городу Стовграду.
В проёме надвратной башни из туманного пространства появились острия копий со змеиными языками-флажками, затем яйцеобразные железные шапки, утыканные по ободу клыками хищников, потом заросшие бородами лица. На бурундеях, под плащами, были кожаные панцири поверх свит, как у степняков, усиленные железными бляхами. Лошади были не большими, но откормленными и резвыми. В руках знаменосца трепетал красный стяг на поперечной перекладине с изображением трёхглазого оскаленного солнца с лучами-змеями.
— Смотри, князь, на них железа мало, больше кожа! — сказал Стовову дружинник с рябым лицом, — а мы в кольчугах сгибаемся от тяжести, и у всех кони, а у нас лодки!
— Ты чего тут, Полукорм, тебе велено идти к лодям и гнать народ работать, да следить, как конопатят щели! — не оборачиваясь, сказал хрипло князь, — живо туда, а то, вместо похода, будем где-нибудь на море починкой заниматься. Если что не так делают, ты этих стреблян плетью бей!
Полукорм поспешно кинулся к воротам. Он свернул вправо к реке в тот момент, когда копыта бурундейских коней уже загрохотали по бревенчатому настилу моста через ров. Один из дружинников повернулись к князю:
— Их ведёт не Кудин, и их меньше, чем ждали, а коней-то у них сколько, вот сокровище...
— Иди в лес и налови диких кобыл, я от своего доброго коня тебе семя дам, и, через пять лет будут и у тебя кони хорошие...
— Пять лет их кормить надо.
— У тебя детей восемь, найдёшь, кому их пасти.
Грохоча подковами, в Стовград въехала небольшая, но отборная бурундейская дружина. Всадники, увидев Стовова в окружении своих людей, стали спешиваться. Низкорослые, но сильные кони с густыми гривами фыркали, трясли головами, пускали струи пара из трепещущих ноздрей, били копытами и кусали удила. Их недавняя вольная лошадиная жизнь в перелесках Оки и Волги, не давала им покоя. Один из бурундеев, седой как лунь, с серебряной бляхой в виде солнца на груди, в красивом бобровом кожухе мехом вверх, подошёл к князю по чавкающей грязи, не обращая внимания на дощатый мосток, и снял железную шапку с пуховым подбоем.
— Я Мечек, вирник и воевода князя Резана Пешуса, властелина всех земель мокоши и муромы, голяди и эрзи до самой южной хазарской степи. Я привёл воинов, как просил твой посланец Рагдай для похода на запад, и дары князю Стовову и стреблянским старейшинам, — сказал он.
— Сильны бурундеи врать, — проворчал за спиной князя кто-то, — аж до хазар себя князьями назначили...
Двое молодых бурундеев проворно соскочили с коней, стянули с них сумы и поставили их на мостки.
Стовов медленно сошёл с крыльца и произнёс:
— Приветствую тебя, Мечек, вечером устроим пиршество, коням твоим лучшего зерна дадим.
— Мы шли по льду всю ночь, чтобы успеть к обговорённому дню.
— Хвала князю Резу Пешусу, исполняющему свои обещания!
— Хвала!
— Это что тут у вас будет? — спросил воевода, указывая на сложенный костёр и собирающихся вокруг него жителей.
— Тут колдунью нашли, что урожай портила и скотину морила у нас, — сказал один из дружинников князя.
— Интересно будет посмотреть, у нас сжигают с домом и всеми вещами, потому, что они тоже колдовскую силу имеют.
— У нас тоже так, если волхвы об этом говорят. Но главная сила колдунов в волосах — у мужчин в бороде, а у женщин в косах. Если они сгорят, вещи уже не так страшны.
— Ну-ну...
Бурундеи развязали сумы и показали князю массивный кубок: из бронзы в виде бараньей голова на витой подставке, восточной хазарской работы, отрез ярко-красной шёлковой ткани. Дружинники Стовова одобрительно загудели, а сам князь с довольным видом похлопал в ладоши и сказал:
— У бурундеев всегда что-то интересное есть, не то, что тут: мех, мех, да мех...
— Так ведь мех бобра, куницы и белки — самое ценное!
Стовград тем временем заметно оживился. К костру собралось несколько сотен человек, стреблян, кривичей и мокоши, землепашцев, мастеровых и рабов. Женщины, старики, дети хотели присутствовать при сожжении колдуньи, принёсшей им много горя. Двое волхвов с видом гордых божеств в искрящихся меховых одеяниях, с высокими посохами, украшенными когтями и клыками диких священных животных, стали около костра и стали выкрикивать обвинения колдунье. Кроме гибели из-за дождя большей части прошлогоднего урожая, болезни коров и быков, смерти трёх рожениц с детьми, её приписали разбойные нападения дедичей на купцов, из-за чего в этом году часть обозов с солью биармов и пушниной, шла на Волгу через Сить и булгар, а не через Москву.
Когда привели колдунью народ зашумел, засвистел и заулюлюкал. Маленькая, сухая, скрюченная женщина с распущенными седыми волосами была обёрнута в рогожу из лыка, не спасающего от холода и ветра. Босая, в синяках и кровоточащих ссадинах, она смотрела на мир не видящими глазами и на её морщинистом лице синюшного цвета, была написана только мольба об избавлении от страданий. Её затащили на кучу дров и хвороста двое расторопных рабов, помощников волхвов, и привязали лыковыми ремнями к столбу. Ещё один слуга держал в руках чадящий факел, а другой поливал костёр растопленным жиром из бадьи.
— Смотри, о, Ярило, Мать Змея и Рысь, на то, как мы предаём твоей власти тело и душу этой колдуньи, — протянув руки к идолам, запел один из волхвов, и все застыли неподвижно, жадно ловя его слова, — тело, оживлённое вашим жаром, сделанное злой силой из пепла и глины, вернётся в подземный мир, к злым духам-предкам, а душа её поднимется на небо, и предстанет перед судом, принадлежащая только вам, о, великие!
— Мы освобождаем сей мир от чар её, и более не властны её проклятия над посевами, скотом и людьми земли этой! Шивда, вимзла, якутилима ми! — запел второй волхв.
— Смерть ей! Смерть! Сжечь колдунью! — закричали в толпе.
Волхвы перестали петь и посмотрели в сторону княжеского дома, где стояли князь, его гости и дружинники. Настала тишина. Стало слышно, как потрескивает в руках раба факел, стонет старуха, а в каком-то доме плачет грудной ребёнок. Стовов насладился мгновениями всеобщего внимания, и махнул рукой. Тот час костёр был подожжён и вспыхнул как частичка жаркого солнца. Пропитанная жиром древесина с треском и искрами горела как бешенный зверь, в одно мгновение обвив красно-белыми языками фигуру колдуньи. Её волосы вспыхнули под ликующие возгласы толпы, уверенной, что её колдовская сила погибла теперь. Было видно, что старуха мгновенно задохнулась, безжизненно повиснув на своих путах. Её лыковые одежды тоже загорелись и стали съёживаться вместе с её телом. Тошнотворный запах горелого человеческого тела и свиного жира распространился над городом. Треск, свист и гул сопровождал это неистовое горение. Грязь вокруг просохла и спеклась.
— Слава Яриле, Матери Змее и Перуну! — закричала толпа, — слава Стовову Богрянородцу!
— Разве сначала не принято у вас пытать её водой? — удивлённо спросил Мечек, — если она связанная утонет, то она не виновата.
— Это для тех колдуний, что не сознаются, а эта призналась, что вредила нам всем, — ответил Стовов нехотя.
Матери, имеющие на руках грудных детей, начали расходиться, собаки перестали лаять, а волхвы принялись что-то обсуждать, поглядывая, то на солнце на небе, то не реку. Несколько старших мечников Стовова стали распоряжаться размещением бурундеев по домам князя и горожан. Другие, обсуждая силу огня, пошли за Стововом и Мечеком в княжеский дом, держать совет. Челядь князя насыпала ячмень для лошадей в корыта у коновязей. Кузнецы осматривали подковы, рабы начали таскать воду. Гремя железом и устало перешучиваясь, всадники стягивали с лошадиных спин солёные от пота сёдла, складывали копья и щиты у стены кузницы, пили поднесённое молоко, вымачивая бороды и усы в белом.
Низкое пространство длинного княжеского дома, кое-где рассекало лучами, тусклое свечение утреннего солнца. Горизонтальные огромные брёвна стен по верху были скреплены брёвнами поменьше. На них, кое-где, лежали поперёк толстые доски, отколотые от стволов. К ним крепились жерди, накрытые сверху чёрной от копоти деревянной дранью крыши. Там, где дрань разошлась, виднелись куски мха, растущего сверху. Везде на полатях, на полу и лавках здесь лежало и висело оружие, щиты, доспехи. Лежали грудой соболиные шкурки, выделанные кожи, медные и бронзовые блюда, горшки и вазы, отрезы тканей, мешок-пузо русой соли. Две мохнатые большие собаки лежали у очага посреди избы. У задней стены сидели на полатях две молодые рабыни с красивыми соломенными волосами. Склоняясь, они что-то шили в полумраке. На лице у одной из них были видны чёрные синяки от побоев. Мечека и двух старших бурундеев усадили на лавку посреди длинного стола. Стовов сел напротив под развёрнутым на стене стягом – чёрная когтистая птица с головой медведя на красном поле.
— Для совета пусть останутся старшие дружинники Семик, Ломонос, Мышец и Тороп. Остальные пусть идут на берег, смотрят, как готовят лодии к походу. Чтоб пеньку хорошо сушили, прежде чем в берёзовом дёгте вымачивать и в щели забивать, и всякое другое...
Князь положил тяжёлые, большие руки в золотых перстнях перед собой на доски стола.
— А ты, князь, ещё рассудить обещал Хора и Сохатку, — сказал Семик, усаживаясь по правую руку от князя.
— А чего там?
— Хор украл козу, убил, повесил в лесу и ел сырую тайком три дня, пока его дети не заметили. Стребляне его в яму посадили, думают, он волк-оборотень, ведь животные уже давно пропадают у всех.
— Хорошо, тащи его сюда.
Пока Ломонос распоряжался по поводу вора, Стовов решил допытаться, почему не пришёл старший воевода, мудрый Кудин, может, Резан не верит в успех похода, и решил не посылать верного человека.
— Так что, почему Кудин не пришёл? — спросил он.
— Кудина на охоте задрал медведь. Подломилась острога, остался против громадины с одним ножом. А у медведя на одной лапе таких ножей пять штук. Вот и задрал. Славный был воин. Может волхвы вылечат его, но когда мы уезжали, он уже чёрный весь лежал, уже не стонал, дышал еле-еле... — тихо сказал Мечек, и вдруг оживлённо проговорил, — пока шли, сцепились на Моче с мокошью. Они со скарбом переправлялись по льду в сторону Оки. Они в прошлые семенины сожгли наш Игочев. Мы напали на них вдруг, недалеко от берега, они бросили сани на льду и вышли на берег в снег непролазный. Спешились мы, но победа не далась, лёд у берега крошился под нами. Они пускали из зарослей стрелы. Пришлось от них отстать, взять всё ценное, а сани их сжечь. Потом приключений до самого Стовграда не было.
Вздрагивая от взглядов, в тишине, рабыня с синяками на лице, по знаку Торопа бросила шитьё, взяла из углей и поставила на стол горшок дымящегося мяса, вынула из-под полатей кувшины медовой браги, принесла и поставила кубки, ржаной хлеб с отрубями, мочёную клюкву. Как драгоценность, она поставила на стол солонку из гранита. Стовов кивнул, а Мышец, улыбаясь в рыжие усы, разлил по чашам из меди тягучий янтарный напиток.
— Что нового в городе эрезени, здоров ли брат мой, князь? — спросил Стовов, стуча перстнями по столу, — не тревожат ли мурома и дедичи? Как сыновья его растут?
— Все славно, хвала богам, Резень ширится на торговле с хазарами и булгарами, сделали две новые угловые башни, второй хороший колодец, загоны для скота вынесли за стены. Эрзени, что выбирали место для своего города и капища бога Верипаза в незапамятные времена, хорошее место нашли, и князь правильно сделал, что его занял, а не стал строить свой город. Князь Пешус принял имя Гостислав, а потом ещё имя Резан, и стал бодр, словно зрзенские боги стали его своим признавать. Он быстро оправился от болезни лихомановой. Сам ходил на восток собирать дань с муромы, мокоши и эрзени. Только на юге за куликовыми полям у Хопра и Суры дедичи с хазарами и аланы торговле мешают. Только вот в поочье голядь пока держится от этой чуди мокшанской, хотя их дедичи и вятичи с юга совсем прижали, а мы с востока. Сыновья князя растут быстро, крепко, скоро на коней сядут да будут постриги их в мужчины. А говорят, пятеро твоих сыновей и старший Часлав тоже растут быстро и крепко?
— Да, княжичи здоровы, они в Каменной Ладоге с княгиней Белой, — ответил Стовов, отхлебнул мёда, снял ладонью капли с бороды и добавил, — княжичу старшему пора уже на охоту ходить, куропаток бить, привыкать к походам и лесу, а он всё больше спит, да на небо глядит.
В избу с шумом и бранью, несколько младших дружинников князя втащили огромного детину со слипшимися от глины волосам и бородой, с вытаращенным от страха глазами. На нём была мокрая меховая накидка на голом, грязном теле. Следом появились несколько стариков в шапках из голов рыси, длиннобородые и худые.
— Вот вор, что козу украл и съел в лесу, — сказал Ломонос, — старейшины говорят, что без тебя его судить не будут, раз ты по уговору теперь князь над здешними стреблянами.
Старейшины закивали головами.
— А что они для него готовили?
— У голяди за воровство отрубают руку и выгоняют в лес, — сказал Семик.
— Какая дикость, это же верная смерть! — притворно воскликнул князь, — бог-солнце Ярило не любит неоправданных убийств.
— Но он сознался, что уже не первую козу чужую съел, — сказал один из молодых дружинников и толкнул обвиняемого в спину коленом, — признаёшься, гад ползучий?
— Признаюсь, — мало чего соображая ответил Хор, — виноват жизнью своей...
— Ах ты, глядь стреблянская, голядь нищая! — прошипел презрительно Семик, — ты хоть раз в жизни мылся, богам молитвы читал, жертвы приносил?
— Тогда я, как верховный волхв Ярилы-солнца, князь, выбранный кривичами и стреблянами, приговариваю тебя к битью палками в течении трёх дней. Если выживешь, будь перед всеми чист. Всё имущество разделить между пострадавшими, а если такового нет, то самого его и детей отдать тем в работы для расчёта, — произнёс князь со скучающим видом, — или просто отдай резан дирхема за козу.
— Справедливо, — закивали дружинники князя, — и на ночь к берёзе привязать.
— Замёрзнет насмерть, не надо...
— Да, хорошо... — стали перешёптываться между собой старейшины, — резан, это правильно.
— Уведите! — сказал Семик, рябой и горбоносый, с глазами-щёлками, указывая ножом с кусочком дымящегося мяса на ноющего вора, и добавил, уже глядя на бурундеев, — снегу в просинец много навалило, должно быть, жаркое лето будет.
Бурундеи переглянулись и, дождавшись пока стихнет шум борьбы, возникшей при вытаскивания наружу осуждённого, Мечек спросил:
— Есть ли вести от Рагдая, состоится ли поход на Западную Двину?
— От него нет вестей, — за князя ответил Семик, — да и какие вести? Он ушёл по льду на восток, к Ладоге, искать варяга Вишену для участия в походе.
— Найдёт он викинга или нет, но он будет нас ждать в устье Двины в первый день лета, — сказал князь, — а я вот много людей потерял зимой от болезней. Рагдай говорил о золоте, спрятанном где-то в земле моравов или византийцев. Может, это и так. Но клянусь всеми дарами Даждьбога, это слишком далеко от нас. Далеко как небо и звёзды. И как мне оставить княгиню Белу, города, полюдье? Это будет неправильно. Я вчера спрашивал богов, но они молчат. Нужно принести хорошую жертву Яриле, вместо сегодняшнего пира, к примеру, бычка, но я сомневаюсь, что это поможет...
Мечек застыл с куском мяса в руках, не донеся его до рта:
— Ты не пойдёшь на Двину?
— Не пойду, — сказал Стовов, потирая ладони, — мне и здесь дел хватает.
Потрясённые этим известием, все перестали есть. Даже воины князя, что до этого налегали на мёд, рыбу, яйца и солонину. Возникла гнетущая тишина. Мечек бросил мясо обратно в горшок, и заговорил быстро:
— Как так? Ты уже ездил с Рагдаем в Урочище Стуга вопрошать совета, приносил жертву Яриле, получил одобрение. От твоего имени книжник Рагдай попросил у Ятвяги и Реза людей для похода. Мы не пошли с Эрезом на мокшан и мурому, и лишились своей части дани, а часть людей Ятвяги не пошла на чудь и тоже лишилась своей доли, и семьи их будут в убытке.
Стовов бросил свой кусок мяса обратно в горшок, от чего вокруг разлетелись капли жира и глухо сказал:
— Я слушаю богов, а не вас...
— А мне кажется, что они говорят, что Стовов ослаб волей, стал женщиной и уже не сможет вернуть славу, рассыпанную в бегстве во время битвы у Стохода.
— Я тебя сейчас убью, бурундеин! — прорычал Стовов, медленно вставая.
Все схватились за рукоятки ножей, заметались тени, задёргались язычки пламени на лучинах,
— Опомнись! — завопил Мечек, — я не враг, я друг, и Велес не простит убийство гостей!
— А оскорбление хозяев? — зло спросил Семик и невольно отпрянул, когда нож Стовова, описал сверкающий полукруг и с треском вонзился в стол.
— Садитесь все! — сказал князь сдвинув брови, — ешьте, пейте, но уважайте хозяина этого города.
Все опустились на тяжёлые скамьи, и собаки, с интересом начавшие было наблюдать за движениями людей у столов, скучающе положили мохнатые морды на лапы. Князь грузно сел на скамейку, почесал затылок. Его дружинники переглядывались и перешёптывались. Было видно, что они расстроены. По их представлениям поход на Западную Двину в место пересечения множества торговых путей, пусть даже они не найдут заморское золото, сулит поживу большую, чем хождение за заячьими зипунами мери или дедичей.
— Не пойду сам и людей не дам, — мотая головой, опять сказал князь, — мне все тут нужны...
— Эй, налить всем медовухи или кваса! — сказал, оборачиваясь к рабыне Семик, — с князем спорить не нужно, его боги ведут...
Бурундеи пожали плечами, быстро заговорили друг с другом по-северски, и Мечек, растягивая слова, сказал:
— Делать нечего, воля богов священна, без тебя и мы на Двину не пойдём, Водополк это не приказывал.
— Идите, идите без меня, да хранят вас боги! — князь окончательно размяк, поглядел на Семика, ища поддержки, но тот только вздохнул и разочарованно уставившись в земляной пол с накиданной грязной соломой.
— Тут ещё дело для суду твоего, князь, — осторожно сказал один из старейшин, в льняной свите с косым разрезом воротника, украшенного красной нитью, — вести?
— Давай.
Привели двух молодых стреблян, почти отроков. Как сказал старейшина, у них возникла ссора из-за границы пахотного пола на прошлогоднем пале. У каждого была глиняная плошка с пеплом предков, для обозначения границы участка, но они стали передвигать чужие горшки, пока не разбили. Обе семьи принялись драться, и так продолжается уже всю зиму.
— Надо как-то решить, князь, — закончил старейшина свой рассказ.
— Дело обычное, — ответил Стовов, — пусть дерутся на ножах, кто победит, за тем и бог, значит он прав.
— Дайте им ножи! — сказал старейшина.
Стребляне разделись до пояса, оставшись босяком, в одних портах. Дружинники князя и бурундеи встали у самых стен, освобождая пространство для драки. Получив ножи, охотничьи, длинные, пригодные и для свежевания добычи и для схватки с волком или рысью, они мгновенно, без всякого искусства бросились друг на друга, словно ненавидели врага больше страха смерти, и почти одновременно вонзили ножи в тела. Одному из них удар пришёлся в бедро, а второму в живот. Оба упали на земляной пол, истекая кровью, воя от боли, зажимая свои страшные раны руками.
— Унесите их, завтра узнаем, кто выживет, за кого Ярила и кто прав, — сказал князь, отворачиваясь.
— Нужно было попробовать сначала врагу руку с ножом повредить! — сказал Семик, — не воины совсем, пахари.
Челядь призванная стрейшиной, подхватила раненых и вынесла их вон. Снаружи залаяли собаки, заржали кони, и возник еле слышный, но отчётливый гул. Две собаки князя вскочили, как ошпаренные, и побежали на двор.
Входная дверь отворилась и запыхавшийся дружинник с порога крикнул:
— Князь, на Нерли лёд тронулся до срока!
— Это знамение, боги говорят нам о своём расположении, дорогу открывают, — сказал, расширив глаза Семик, — будто князю сразу ответили, и сожжение колдуньи оказалось впрок!
Князь молча поднялся, словно во сне, пошёл к двери. Все последовали за ним. Выйдя на двор, он закрылся рукой от выглянувшего, не ко времени яркого и жгучего солнца.
— Ледоход! — вокруг все люди кричали от возбуждения, махали руками, бежали к воротам, к реке, — ранний ледоход!
Не понимая происходящего, носились с лаем собаки, с гоготом бегали гуси, выискивая спокойное место, каркали вороны, стребляне выводили маленьких детей посмотреть на чудо и выносили на себе стариков. Никто уж не смотрел на дымящееся костровище и кровавый лед на земле, все смотрели на реку. Кривичи реагировали спокойнее, кожевенники даже не прекратили мешать свои чаны с кожами, и только повернули головы к реке. Кто-то пел, кто-то приплясывал, а у кого-то глаза были испуганные и жалостливые. В воздухе отчётливо пахло весной, и только в тени, грязь дворов и проходов между домами была прихвачена с ночи морозцем. Со стороны реки Нерли и со стороны реки Стоход, слышался низкий звук, словно под землёй двигались огромные живые существа. Треск льда был похож одновременно на звук рвущейся ткани и ломаемых ветвей.
— Ледоход! — кричал, остановившись в проёме ворот юродивый облезлый стреблянин с обезображенным лицом, — двинулись водные змеи!
Всем идущим на берег из города приходилось его, или отталкивать, или обходить, но он упорно продолжал там оставаться и орать на все голоса о ледоходе.
Двое стреблянских волхвов в длинных до пят соболиных кожухах, седобородые старцы в рысьих шапках, украшенных козьими рогами и бронзовыми бляхами, вынесли массивный резной шест, выкрашенный красным соком багульника. Шест венчало чучело рыси, держащей в лапах изображения воронов, а в пасти бронзовую змею.
— Жертву нужно готовить богам! — сказал князь, подбоченившись, — и никаких куриц и свиней, только бычка хорошего.
Волхвы совещались не долго и послали своих помощников в дальний конец городища, к хлевам со скотиной. Пока они там возились, выбирая животное из общинного стада, князь велел вынести ему пурпурный плащ с золотой каймой, и драгоценный железный, позолочённый жезл с навершием в виде Солнца.
Наконец, помощники волхвов привели годовалого бычка под белой попоной изо льна. Несколько старых стреблянок украсили его рога и хвост пучками сухих цветов, заготовленных с прошлого лета, ситыми косичками из пшеницы, ржи и ячменя.
— Пошли, — обернувшись сказал князь своим дружинникам и бурундейским гостям, — пора дело делать.
Высокий западный и пологий восточный берега Стохода были ещё укрыты снегом, хотя и изрядно изъеденным теплом. Снег был серым и ноздреватым, как отмирающая кожа. Глядя на поросшую лесом долину, невозможно было определить точно, где заканчивается берег и начинается река. Из-за того, что кустарник и камыши росли и на берегу, и в воде, нельзя было точно определить очертания русла. Бревенчатые настилы от места подготовки лодий, тоже уходили в лёд и снег совсем не там, где заканчивался берег. Река, таким образом, казалась зимой гораздо меньше, чем она была на самом деле. На гладкой, почти без торосов и сугробов, поверхности льда проявились тонкие, извилистые трещины, похожие на застывшие грозовые молнии. Они возникали из середины, из чёрных полыней и прорубей, устроенных для рыбной ловли и взятия воды. Потом они бежали к берегам, хитроумно переплетаясь и превращались в сплошную паутину, разрывающую лёд на множество больших и маленьких кусков. Сейчас могло показаться, что какое-то неуловимое движение было в привычной унылой гармонии соснового бора на высоком берегу, в зарослях осин на низком берегу. Казалось, это движется сам лес, оставляя на льду вмёрзшие сучья, камышовые стебли, рождая вместе с ветром весенний, радостный гул. Лёд был почти серым от пропитавшей его воды и следы от саней на нём блестели бусинками лужиц.
— Скорее, давайте принесём угощение Водяному Деду! — сказал Стовов и пошёл к воротам.
Ломонос и Тороп расталкивали перед ним стреблян, если они оказывались на пути. Крикуна в воротах они толкнули так, что он кубарем вылетел на мост, споткнулся и упал в ров. Он всё ещё кричал про ледоход, но встать не мог, видимо у него была сломана нога.
— Расступись! — Семик отстранил толпу женщин в грязных многослойных юбках и плащах, не решающихся выходить на берег далеко от ворот.
Недалеко от места подготовки к походу дубовых лодий, волхвы остановились, воткнули в землю шест с изображением рыси. Один из помощников ударил в бубен, а другой начал дуть в свирель. Рядом был поставлен котёл с углями. Угли были из первого очага, выложенного в селении стреблян, на месте, где с незапамятных времён жила чудь. В этом месте теперь стояли дома кривичей, но очаг сохранился. Волхвы воткнули свои посохи в снег и подняли к небу руки:
— Приди день светлости, разгони все тёмности, за все чёрные дни и дела низвергнут враг будет, и на всеземье новый дар лета снизойдёт!
— Шивда, вимзла, якутилима ми-и-и... — запели помощники волхвов, а потом и все собравшиеся на берегу стребляне.
— Говорят, что этот священный заговор стребляне знали ещё тогда, когда мы жили за южными горами, — сказал Семик хмурому Мечеку.
— Что-то не очень сильно помогли эти заклинания, если в конце концов стребляне ушли из благодатных южных мест в эти болота, — ответил Мечек так, чтобы стоящие неподалёку пожилые стреблянки его не услышали, — у нас, ближе к хазарам, и то зубы сводит от холодов, а тут...
— А тут соболь золотой, — ответил Семик, — на весах мех его против золота кладём, в крайнем случае против пятнадцати раз серебром, а ты думаешь, кони такие откуда у нас, кольчуги, мечи?
— Кони хороши, — согласился Мечек, — каждый конь как лодия стоит.
Бычка тем временем намазали мёдом, нарисовали углём на льняной попоне солнце, рысь, птиц и сложные квадратные узоры. Непрерывно гремел бубен, играли свирели и дудки, в танце двигались подручные волхвов. Стребляне подпевали, кривичи тоже, бурундеи молчали, сторонились танцующих, бормотали свои заклинания. Князь, как верховный жрец Ярилы, стоял величественно опираясь на свой шест и благосклонно взирал на приготовления. Он явно был озадачен ледоходом, слушал себя, слушали реку, слушал, что говорят вокруг. Его решение не ходить в поход с Рагдаем, теперь казалось слишком осторожным. Уверенность в чудесном проявлении воли богов, проявленном в раннем ледоходе, их благоволение этому делу, заставило сильно задуматься. Не использование такого события, когда сама река открывается для похода, даёт рыбе больше времени нагулять вес, бобрам настроить плотин и залить пашни плодородным илом к севу, могло вызвать недоумение у кривичей и дружины. Этот год начинался явно благоприятно, и отказываться при этом от возможной богатейшей добычи, было странным. Об этом и говорил шёпотом Семик с Полукормом и Торопом, стоящими позади князя, поглядывая на группу бурундеев, расположившуюся неподалёку. Об этом, видимо говорил и Мечек своими воинами, наблюдая за обрядом жертвоприношения.
Молодые стреблянки и мокшанки принесли короба с зерном и принялись осыпать им бычка. Зерно прилипало к мёду и, через некоторое время, он стал выглядеть местами как рыба в мелкой чешуе. Бычка поили квасными напитками, окуривали ароматными дымами с засушенными травами.
Наконец бычка вывели на лёд и подвели к полынье почти на самой середине реки. Все взоры устремились к Стовову Богоянородцу. Он важно сошёл в сопровождении Семика и Торопа на лёд. Под ногами послышался неприятный треск. Около берега лёд всегда был особенно тонок. До вскрытия льда оставалось совсем чуть-чуть, это могло произойти в любой момент и нужно было торопиться. Стовову руку Семик вложил остро отточенный серп с рукоятью, украшенной перламутровыми пластинками.
— Слушайте, стребляне, мокшане и кривичи народы могучего Ярилы! Бог небес, земли, воды, дающий всё – тепло, свет, еду, жизнь и смерть, заключил с нами вечный договор. По нему мы получаем благо от Ярилы и в благодарность жертвами отдаём, с великой благодарностью. Зв всё, что мы получим, мы должны отблагодари Ярилу. За всё, что мы попросим, мы тоже должны отблагодарить Ярилу! Так выполним нашу часть!
За этим князь поднял серп, так, чтобы его было хорошо видно всем, и с силой провёл им по шее бычка. Во все стороны на снег и лёд брызнула алая кровь. Двумя взмахам серпа князь перерезал жертве сухожилия на задних ногах и бычок упал на живот. В полной тишине Семик и Полукорм потащили за рога бычка к проруби, оставляя кровавую красную дорожку. По ней шёл Стовов Богрянородец, и его красный плащ почти сливался с кровью на льду. Животное слабо, но пронзительно и жалобно замычало. Река словно ждала этого: вдоль русла прокатился громовой раскат и треск, В месте слияния Нерли и Стохода лёд стал дыбиться, как рыбья чешуя. Льдины вставали, крошились друг о друга, наползали, опрокидывались...
Семик и Полукорм стащили бычка в воду. Он, ещё живой, широко распахнув на них полные боли и мольбы глаза, ушёл под лёд. Когда чёрная вода совсем поглотила жертву, Стовов крикнул:
— Хвала Яриле! С великой радостью принял он дар!
— Хвала Матери Рыси и Велесу! — крикнул один из волхвов, простирая руки к небу, — удачное будет лето, так сказали вчера внутренности петуха и так показал пчелиный воск, налитый в воду.
— Хвала Водяному Деду и вечной деве Коломнице, они принесут много рыбы и дичи рыбакам и охотникам, мёда бортникам, ягод собирателям, и минуют болезни нас и детей наших, и скотину нашу и пшеницу и рожь, и будет дождь, когда пора цвести, солнца свет, когда пора расти, прохлада, когда придёт время жатвы. Хвала! Хвала! Хвала!
— Видать, и впрямь лето может стать удачным, — сам себе сказал Стовов, — может сменить мне гнев на милость?
В этот момент со стороны города послышался истошный крик, визг, и все собравшиеся на берегу повернули туда головы и взгляды. Несколько стреблян волокли к реке грязного, худого и оборванного человека. Они успевали при этом бить его, кричать угрозы и оскорбления, поминая дедичей, их проклятых богов и подлые дела.
— Не могут они чего-нибудь не придумать поперёк князя, — сказал тихо Семик, — учили их, учили...
Тем временем дедича, бледного от ужаса и холода, подтащили к стреблянским волхвам, и те, качая головами и своими оскаленными рысьими шапками, стали объяснять дедичу, почему его, захваченного во время войны с оружием в руках, достали сейчас, спустя несколько месяцев из тюремной ямы, почему привели на берег. Ему объяснили, что он должен стать жертвой Яриле кривичей и Матери Рыси стреблян. Боги благосклонно открывают воду раньше времени, и теперь можно начать торговлю, ловлю рыбы и охоту раньше времени. Если их вовремя отблагодарить, может быть на следующий год будет так же. Под их пение, пленника подтащили к Стовову, сорвали с него рубаху, прижали к окровавленному льду и связали за спиной руки. Толпа стреблян — женщин, стариков и детей возбуждённо шумела. Кривичи от них не отставали, дружинники вытащили ножи и мечи, и потрясали ими в воздухе. Дедичу за волосы отвели голову назад, обнажая дрожащий кадык. Все выжидательно посмотрели на князя. Он медлил. Ему всё ещё чудились глаза бычка, умоляющие, доверчивые, испуганные, похожие на глаза огромного безгрешного ребёнка.
— Князь, бей его серпом по шее, — наклоняясь к Стовову, сказал Семик, — стребляне не простят пренебрежения к их голядским обычаям...
— Понятно... — Стовов поднял руку, и кровь с пальцев проскользнула в рукав, — прими, Ярило, человеческую жертву!
После этого он долго перечислял благодеяния, полученные ранее от богов за принесённых в жертву людей, пленных, преступников, добровольцев, просил не оставлять народ стреблянский и племя восточных кривичей без благодати, оберегать от болезней, наущать делам разумным, вести военной тропой к победам.
Не успел Стовов перерезать жертве горло, как лёд под ногами двинулся и закачался. Со страшным треском от полыньи во все стороны разлетелись белые молнии трещин.
— Князь, скорее! — крикнул Полукорм, — скорее!
Остальные дружинники и бурундейское гости онемели от неожиданности, потому, что несколько льдин около князя стали подниматься, крошась, поворачиваться, раскрывая чёрные окна воды.
— Бегите! — крикнул Стовов, роняя серп и хватаясь за край одной из льдин, стараясь удержаться на ногах, — спасайте Мечека!
Старшие дружинники, пригибаясь, словно по ним стреляли из луков и самострелов, схватили бурундейского воеводу за одежду и поволокли в сторону города. Стовов в это время, балансируя, как скоморох на жерди, отошёл от опасного места и бросился бежать к берегу. Лёд под ним проваливался, поднимался, льдины переворачивались и кололись с шумом и треском.
Упав на руки стреблян, Стовов обернулся. Дедич, предназначенный в жертву всё ещё лежал на одной из льдин, пытаясь встать на ноги. Кровавый лёд под ним скользил, он всё время падал, пока льдина вместе с ним не стала переворачиваться. Как во сне, замедленно, все увидели, как дедич соскальзывает в чёрную воду и она поглощает его. Крики радости и облегчения разлетелись над рекой, все обнимались и смеялись, говоря друг другу о том, что боги благосклонно приняли жертву, не отказались от неё, а словно сами проглотили, и теперь в благодарность им будет даровано благо и исполнены все сокровенные чаяния и желания.
— Если князь не пойдёт в западный поход, может быть он уступит свои лодии нам, и поход возглавит князь Резан и возьмём в союзники князя ладожского Водополка? — освобождаясь от невольных объятий дружинников Стовова, спросил Мечек.
— Конечно, — ответил Стовов, всё ещё глядя на то место, где исчезла жертва.
— Четыре лодии... — еле слышно подсказал Семик.
— Да, нам нужно четыре, — Мечек заговорщицки улыбнулся ему.
— Зачем? Вас ведь полсотни, зачем ещё две лодии? — спросил князь, принимая прежнее достойное состояние.
— Слишком много золота и добычи придётся везти обратно, — Мечек развёл руками, словно взвешивал на ладонях, как на весах, что-то очень тяжёлое, — заплатим десять гривен за лодию сейчас и столько же когда вернёмся
— Когда ты рассчитываешь вернуться? — подыграл бурундею княжеский дружинник Тороп, — наверно этой осенью?
— К скирдницам вернёмся, ещё успеем в Полоцке обменять часть золота на рабов и хороших коней, — Мечек почтительно приложил ладонь к груди, — только отдай нам, князь, свои лодии.
— Жадны вы, бурундеи! — выпрямляя плечи и упирая руки в бока, сказал Стовов, — всегда общую добычу загодя присваиваете, лодии мне самому понадобится, без меня вы только прошлогоднюю листву добудете, Рагдай мне только и верит.
— Так веди нас, князь, будем служить тебе в походе, как своему князю Резану, — воскликнул Мечек, вырвал из ножен меч и поднял его на раскрытых ладонях, протягивая князю, — будем как твои псы!
— Да?
— Клянусь своим мечом и курганами-могилами своих предков, ты не пожалеешь, что повёл нас! — добавил он кланяясь.
— Поход будет тяжёлым и не нравится мне этот князь Вишена со своими головорезами из северных стран, нужно будет их потом перебить всех, после того, как они нами помогут золото найти... Что ли... — смягчаясь лицом, заговорил князь, но Мечек, не дождавшись конца фразы, повернулся к своим воинам, все ещё не уходящим с берега, и закричал:
— Стовов возглавит наш поход! — ликуя, закричали бурундеи, — хвала Велесу!
Вторя им, снова раздался речной гром. Это полностью вскрылся Стоход. Там, где он впадал в Нерль, встретился лёд двух рек, возник грохочущий хаос льда. Сдвинулись со своих мест, вмёрзшие деревья, валуны, кустарник, камыш. Вороны кружили над берегом, как над полем битвы. Выглянуло солнце и мир, а больше ледяной туман, засиял радужными красками надежды и весны.


Глава вторая
ПОХОД НА ЗАПАД

Стовов проснулся от того, что нестерпимо чесался нос, или ему казалось, что чесался нос, и это ощущение было нестерпимым. Последние обрывки сна продолжали еще витать перед закрытыми глазами, и дедич с копьём, ударяющий ему в незащищенную панцирем подмышку, всё никак от него не отходил, как бы его не топтал конь, и не секли дружинники мечами и топорами… Наконец князь открыл глаза и бородатый скуластый дедич исчез. Удалось разглядеть крохотного красноватого паука, ползущего по носу к ноздре. Князь подёргал щекой и паучок осторожно приподнялся на невидимой паутине, завис в воздухе и затих. Стовов зевнул и окончательно открыл глаза. Паучок, крутясь, как веретено, стремительно вскарабкался на недосягаемую высоту и исчез из виду.
— Полукорм! — позвал князь, поворачиваясь к бревенчатой стене и натягивая на ухо медвежью шкуру, служившую одеялом. Он снова провалился в дрёму. Ему представился теперь ясный и тёплый день. Его маленький сын Часлав скачет рядом на сильном коне, а лось, обессилевший от ран, но всё ещё грозный, готовый броситься на всадников, скачет перед ними ломая заросли. Затем мелькает метко брошенное Чаславом копьё-сулицу, и под восхищённые крики челяди оно попадает лосю в шею...
Князя отвлёк громкий храп и причмокивание. В большом доме потрескивали камни остывающего очага, тихо разговаривали рабыни в дальнем углу, шуршали и топтались крохотных мышиных лапок где-то под полатями.
— Огонь, дайте пить! Я тону... — начал вскрикивать во сне дружинник Тороп, спящий рядом.
Раздающийся невдалеке в смрадном спёртом воздухе храп прервался. Послышалась возня, и сиплый голос произнёс:
— Заткнись, князя разбудишь, эй!
— Спасай коня... Это ты, Ломонос?
— Хватит орать.
— Полукорма позовите, ну, — всё так-же глядя в стену, зло повторил Стовов.
Полукорм долго не появлялся долго, князь разглядывал сучки на стене, и начал терять терпение. Ему почудилось, что если он не встанет, то жизнь в Стовграде пойдёт по-старому. Лодии, стоящие на воде, окажутся на берегу без мачт, снасти исчезнут, не будет похода, преждевременной весны. Без спешки он встанет, съест миску творога с мёдом, оседлают коней и он весело поедет охотиться с соколом на зайцев, или с арканом на диких лошадей. Более славным, конечно, являлась охота на тура, но... От Волзева капищу и Журчащего Крапа придут известия, что упрямая чудь убегает на север, а их угодия занимают союзные стребляне...
— Звал? — послышался грубый голос старого Полукарма и запахло жжёной паклей и смолой.
На дворе заблеяли козы, заорала баба, срывая голос:
— Пошли, пошли, поганцы рогатые!
— Ну, как, готовы лодии? — спросил князь садясь и свешивая вниз босые ноги, —все швы проверили?
— Великий день сегодня! Уже все на берегу, кур и свиней на ладьи заводят. Вернулся наш Линь из Дорогобужа вместе с Орей Стреблянином, сыном Малка, с ними пять десятков воинов на своих больших лодках. Оря как узнал, что мы идём в поход с Рагдаем и Вишеной, так и согласился, а поначалу размышлял. Хорошо, что он с нами будете в походе. Этим стреблянам нельзя доверять. А то пожжёт Стовград, или на Каменную Ладогу нападёт в наше отсутствие, а так, вроде как он у нас в заложниках, и стребляне против кривичей не выступят, пока нас нет. Я бы ещё его детей княжне твоей Беле в Каменную Ладогу повелел отослать. Будут у неё в заложниках...
Стовов неопределённо хмыкнул, встал, потягиваясь:
— После зимнего разгрома стреблянских дальних деревень и их города Бора-на-Москве, по моему вышло, не посмел стреблянский вождь меня ослушаться, — князь отыскал взглядом в полумраке двух рабынь и сказал в их сторону, — давай быстро рубаху праздничную и свиту с вышитым воротником, Рагна, и есть поставь на стол живее!
Пока рабыня выставляла на стол козий сыр, просяные лепёшки и мёд, Семик зачерпнул воды из лохани у входа, и полил князю на руки и шею, и при этом приговаривал:
— Вёсла сосновые сам проверил, паруса льняные с пропиткой жировой, как нурманны учили. Верёвки просмолёные пенькопые и кожанные плетёные, доски законопачены мхом и паклей, гвозди деревянные разбухли и течей нигде нет. Мачты без древоточцев. Всё хорошее, ладное. Взяли два десятка кадок зерна, жернова для помола, шесть коробов солонины, три десятка кур-несушек, десяток свиней, поросят живьём, четырёх дойных коз. У стреблян и бурундеев свои припасы, остальное добудем в лесу и в реке...
— Коней вот только где мы купим, если придётся по суше идти по следам золота, там же нет табунов степных и хазарских, — покряхтывая от ледяной воды, спросил сам себя Стовов, — деньги-то мы берём, пушнину для обмена, но за один раз где-то взять две сотни хороших лошадей на западе? У рыбаков-пруссов и у собирателей янтаря куршей? Это смешно.
— Захватим в бою или у торговцев отберём!
— Это ты стреблян, мокошь белоглазую, да монахов Киевских посвистом разгонишь молодецким, а на западе из тебя самого коня сделают! — сказал князь угрюмо, и без особого аппетита раскусил овсяную лепёшку, с хрустом начал жевать корку, роняя крошки.
Полукорм после этого задумался, глядя, как рабыня Рагна подбрасывает на пол под ноги князю свежую солому. Вторая рабыня стояла тут же, держа в руках кувшин с перебродившим мёдом.
— Конь мой любимый хазарский осёдлан? Княжич где? — запрокинув голову, князь выпил хмельной напиток, скосил глаза на свою одежду и оружие, и, увидев, что меч лежит остриём к выходу, добавил, — правильно лежит, хорошая примета, давай, Рагна, помогай мне.
Князь с помощью рабыни быстро в рубашку и свиту, панцирь из стальных пластин, нашитых на кожаную основу, набросил плащ, застегнул его на левом плече золотой скрепой, ноги вдел в мягкие хазарские сапожки. На голову он надел красную войлочную киевскую шапку с горностаевым мехом, надел наборный пояс из стальных пластин с травлением и золотыми накладками, повесил меч в кожаных ножнах с рукоятью, украшенной рубинами в золотых нитях. Полукорм взял в одну руку конусовидный шлем князя, с наносником и полумаской, норманнской работы с кольчужной бармицей для шеи. Шлем был украшен гравировкой: рогатые лоси, многоголовые змеи, на лосиных рогах, касаясь друг друга распростёртыми крыльями? сидели соколы.
Клювы птиц были раскрыты вверх, к макушке шапки, а оттуда вниз расходились лучи солнца. В другую руку Полукорм взял продолговатый княжеский щит, обтянутый воловьей кожей, окрашенной в красный цвет. Князь поправил золотую бляху, скрепляющую плащ, взял в руку булаву и тяжело шагнул к двери. У порога Стовов обернулся к рабыне:
— Рагна, если вернусь из похода живым, отпущу тебя на волю, если приеду умирать, возьму с собой в могилу, если сгину на чужбине, будешь служить княжне Беле. Молись за меня свои чудским богам. А если у тебя сын мой родится, отведи его княжне. Прощай, Рагна! Прости, что не сделал тебя женой!
Девушка опустила голову, закрылась локтём и зарыдала, не то от счастья, не то от горя. Длинные соломенные волосы её рассыпались по плечам.
Стовов и Полукорм вышли на двор.
— Князь, раз она тебе давно не мила, дозволил бы ты Славуку жениться на этой Рагне, он всё просит её, и верен он тебе. Не сегодня, конечно, потом, — вкрадчиво сказал Полукорм, жмурясь от яркого солнечного света снаружи.
— Ломонос, выше княжеский стяг, — сказал стоящий тут Семик, тоже в расшитой свите, украшенной драгоценным мехом, в длинном плаще, в браслетах, кольцах и пряжкх.
Дружинник держал красное древко с квадратным куском плотной, не сминающейся красной ткани и так прямо.
— Молод ещё Славук женится, да и выкуп ему платить нечем, а Рагна мне не дёшево досталась, она из знатного стреблянского рода с Аузы, — усмехаясь ответил Стовов, принимая от Торопа повод коня и ставя ногу в стремя, — отец её, Кокко, у чуди колдун знатный. Сначала сходим в поход, а там поглядим...
Он уселся в седло, блистая золотом, самоцветами и мехом как кусок солнца, упёр кулаки в бока, и с шумом выдохнул из груди весенний воздух:
— Вперёд, други мои!
Над Стовградом кружились голуби, поднявшиеся с крыши зернового амбара. Рядом суетились галки, осторожно перелетали с места на место грачи, уже отделившиеся от своих стай. Соломенные крыши дворов, хвоя молодого соснового бора, поникшие остатки сугробов, грязь, ручьи. Вскрытие рек вчера, было не полным подарком, главное было в той волне счастливого тепла с юга и в поспешном бегстве северного ветра в неизвестном направлении.
Стовов искал знак, примету, предвестницу своей удачи. Но небо и земля были безмятежны, ничего не выделялось из привычного хода событий. Но только сами события были запущены кем-то раньше обычного. И даже вода за ночь почти очистилась ото льда, и теперь была покрыта скорее осенней шугой, чем весенними льдинами. Перед княжеским домом стояли и смотрели в сторону реки новые деревянные фигуры Ярилы, Даждьбога и Велеса. Почерневшие же от непогоды идолы стреблян были покрашены свежими красками и сверкали восковым покрытием. Высверленные зрачки их глаз были пусты и бесстрастны.
Волхвы стреблян тем временем ходили по домам голяди и мокши и собирали подношения Матери Змее. В каждую дверь они стучали посохами, говоря о том, что спящим нужно проснутся, а хворым выздороветь. На самом деле о времени сбора подношений было известно заранее, и двери, всегда приоткрытые для отвода дыма от очагов, прикрывали только для исполнения обряда пробуждения. Когда дверь в дом отворялась, перед волхвами представала молодая женщина, обнаженная по пояс, с распущенными волосами. Она стояла спиной к двери. На её шее на верёвке висели два мешочка с едой. Это был мёд, мука, яйца, рыба. Старший волхв, произносил заклинание:
— Арекая нисдыжи, чурага дришико, шивзла ми чунехо!
— Шивзла ми чунехо! — подхватывали помощники волхвов непонятные слова заговора от от духов злых мертвецов чужих племён и народов.
После этого старший волхв с ужасной гримасой брезгливости притрагивался к женщине остриём медного кинжала с рукоятью-змеёй. Одно касание он делал к шее, два к плечам и два у поясницы, справа и слева от позвоночника. Потом он стягивал мешочки с приношениями и о давал помощникам. Женщина поворачивалась к нему лицом и с поклоном благодарила Мать Змею и Мать Рысь за счастье подарить им малую кроху своего благосостояний, в надежде на их заступничество от болезни и неурожая на поле, благодарили за помощь их домовым духам, а также за счастье прихода главного великого бога кривичей, небесного Ярилы. Если в доме был кто-то больной, к мешкам добавляли ещё какие-нибудь напитки или вещи. Пока волхвы переходили к следующему дому, чтобы постучать в дверь, помощники и толпа любопытных перекладывали еду в свои корзины и возвращали мешочки хозяевам до следующего раза. На чёрное пепелище около капица, где вчера сжигали колдунью, никто сейчас не обращал внимания. Только вороны копошились среди углей, пытаясь найти что-то из человеческих останков, но это им было не по силам, потому, что огонь был настолько сильным, что даже от костей осталась только кучка песка.
— Быть может, всё вместе это и есть знак? — наконец сказал Стовов в пространство, и ударил коня пятками.
Выстукивая дробь по мостовым доскам, князь и его сопровождающие, спустились вниз по холму к реке, к лодиям, увешанным щитами, поднятыми вертикально, приготовленными вёслами. Уже убрали сходни, одетые в празничные одежды, воины-кривичи, стребляне-голядь и бурундеи уже были в лодиях, с серьёзным лицами описывали прощальными взглядами окрестности Стовграда, молились, прятали на груди обереги. У помоста, ведущего на большую княжескую лодию, стоял в окружении воинов девятилетний княжич Часлав в маленьком красном плаще, красной шапке, отороченной соболем, красивых красных хазарский сапожках. Вдоль реки стояли толпой стеблянские волхвы, старейшины, купцы-кривичи и мокшане, охотники-стребляне, мастеровые бурундеи, челядь князя и княжича, пахари и плотники, вольные и рабы, мужчины и женщины, старые и молодые. При приближении князя все оборвали разговоры, смех, плач, повернулись к нему. Все были одеты празднично, в лучшие светлые одежды изо льна, шерсти и меха, на всех были украшения, платки, бусы и ленты. Многие стебляне держали в руках шесты со своими семейными тотемами. Тут были чучела волков, лис, рога туров, оленей, кабаньи клыки, разные птицы. Четыре сотни человек одновременно повернулись головы к появившемуся князю. Потом все люди разом закричали:
— Стовов, Стовов!
Клич долго носился вокруг и казалось, что он поднимает на воде рябь, разгоняя облака, приминая камыш, поднимая в воздух птиц. Стовов въехал в середину толпы. Она волнами расступилась перед его конём. Остановившись перед самой водой, князь остановил коня и вздыбил его. Огромное животное встало на задние ноги, перебирая в воздухе передними копытами, бешено тараща глаза, попятилось. Не дожидаясь, когда конь встанет устойчиво, князь начал кричать над головами людей, словно обращался к небесным богам:
— Слушайте, люди, боги ранним водополом указали: быть большому и удачному походу. Я, князь кривичей Каменной Ладоги и стреблян голядских, и мокшан подола, защитник и обиратель земли этой... Я и стреблянский вождь Оря, бурундейский воевода Мечек, воевода полтесков Хетрок, идём к Западной Двине, где соединимся с нурманнской дружиной Вишены и с книжником Рагдаем. Потом мы пойдём на запад за добычей и ранее конца месяца червеня не обернёмся. Без меня быть властью в Стовграде старшему сыну моему Чаславу с младшей дружиной под началом Лапка. Врагам моим нынешним и тем, кто придёт, скажу, что если осмелятся они напасть на Стовград, то придёт к ним из Каменной Ладоги моя жена Бела и принесёт она смерть и огонь, а потом вернусь я! Пусть вспомнят мятежные стребляне месяц сечень, пусть вспомнят все, прежде чем мою власть оспаривать! Не для себя иду в поход, а для вас всех, чтобы торговцы здесь плавали, и волочили лодии через нас, чтобы вокруг нас только дружественные племена остались жить, и был порядок и сила здесь была! Все вчера видели, как боги приняли наши жертвы, и бычка и дедича, и это из благословение нам всем!
— Стовов, Стовов! — опять закричали все, — Часлав! Часлав!
К Стовову подвели княжича Часлава. Мальчик исподлобья взглянул на отца, на окружающих его дядек из младшей дружины, его руки в расшитых рукавицах протянулись к отцу. Стовов легко поднял мальчика и усадил на холку, и был втянут Стововом на холку коня. Он чувствовал себя неуютно и старался не смотреть на толпу, поедавшую его глазами. Князь громко сказал ему, так, чтобы окружающим было тоже слышно:
— Старшие твои братья в Каменной Ладоге помогут матери, а ты теперь правишь в Стовграде и в земле от Нерли и Нары до Москвы и Оки поможет тебе дядька Струинь и Ацур. Слушай волхвов стреблянских и не забывай богов кривичей. Они скажут, когда нужно жертвы приносить, а дядьки скажут как вершить суд, когда идти собирать дань, а если дань давать не будут, что делать. Если придут дедичи, укройся за тыном города и пошли гонцов в Ладогу и Дорогобуж за помощью. Если придёт чудь – уходи к матери и просите помощи у Водополка Тёмного. С Ятвягой Полоцким у нас мир, мерей мир, с хазарами мир. Стребляне теперь долго не восстанут. С чёлнов, идущих через Нерль бери по зерну серебра, с лодий торговых бери пять дирхемов серебра. Если у стреблян помёрзнут семена, и нечем будет засеять палы и огороды, отдай им семян для сева, но потом пусть вернут в полтора раза больше. Десятую часть от всего накапливай для приношения богам! Понял сын?
Часлав поспешно кивнул. Стовов громко говорил и уверенно, но мальчику казалось, что отец кричит на него, а все вокруг видят и понимают его слабость, и уже замышляют бунт, или его убийство. Столько раз он видел, как из зарослей леса вылетали стрелы и попадали в кого-нибудь из его дядек или дружинников отца, сколько раз падали отравленные слуги, попробовав вина из княжеского рога или вкусив еды. Часлав ненавидел и стреблян и дедичей и любых других чужаков, белоглазую мерю или черноглазых восточных купцов. Все они казались ему врагами. Он опасался и своих воинов, и не верил волхвам стрелян. Верил он только своим дядькам Струиню и Ньёрну, отставшим от какого-то торгового каравана пять лет назад, и нанятым князем для воспитания младшего сына. Они, эти дядьки, были прусским викингами, и кроме умения воевать, знали счёт, несколько языков, а Ньёрн мог писать и читать по-гречески. Мальчик привык к ним, и они привыкли к нему, хотя каждое лето они собирались с проходящим караваном торговый кораблей вернуться в Пруссию, но каждый год оставались из-за того, что князь увеличивал жалование, или в очередном походе удавалось поживиться добычей. Струинь ещё сходился каждый год, то с одной, то с другой стреблянской девицей, всё время распуская слухи о своём скором сватовстве. При этом у него были две молодые рабыни-стеблянки, и по слухам две жены в Пруссии. Старшие сыновья Стовова, завидовали любви отца к Чаславу, и заранее огорчались тому, что княжество он оставит ему, а не своим братьям, и не им. Это только усиливало чувство опасности, и если бы в походе с отцом что-нибудь случилось, весь его мир перевернулся бы в одночасье. Об этом думал маленький княжич, глядя своими прищуренными глазами на толпу, и не замечал, как люди под его взглядом бледнеют и потупляют взоры. Эти стребляне, заросшие бородами, в шрамах от медвежьих когтей, в шкурах рысей и волков, ловкие как куницы, хитрые как лисы, сжимали своих в заскорузлых ладонях свои костяные обереги, и просили помощи у Матери Рыси и Матери Змеи, чтобы они не отдала их семьи во власть этого мальчика в красном плаще, с таким взглядом, словно это смотрит сама смерть.
Часлав не знал, что внушает дикарям такой животный страх. Он знал только, что, дождавшись конца проводов, он доберётся до своего укромного угла в своём доме, и там зарыдает от страха и отчаяния, глотая горький ком в горле. Потом он, дрожа от озноба, забудется тревожным сном и проспит весь день и до следующего утра. А когда проснётся, рядом уже не будет ни отца, ни стреблян, ни гадкого Семика, ни подлого Полукорма...
Стовов ещё что-то говорил Чаславу про курганы, Медведь-гору, золото, но мальчик не слышал его. Часлав пришёл в себя от звуков трубящего рога, трещотки и заунывного пения волхвов. Старцы стояли лицом на запад, перед лодиями, и на виду дружины на кораблях и толпы не берегу отрезали голову курице. Брызнула кровь из шеи бьющейся птицы, нарисовав на земле, прошлогодней траве, узор. Один из волхвов протянул руки к небу и провозгласил, что кровь на земле нарисовала картину удачного похода, и что князь вернётся живым и здоровым. Второй волхв достав внутренности трепещущей птицы, показал их толпе и прокричал, что они имеют крапинки, явно указывающие на удачу в походе. Собравшиеся ответили на это криками радости. Волхв запел:

За дальними горами есть море железное,
На том море столб медный, на том столбу пастух золотой!
А стоит тот столб от воды до неба, от востока до запада.
Завещает, заповедует пастух золотой своим детям:
Железу, меди, олову, серебру, стреле и ножу, копьям и топорам.
А завет всем богам, своим и иноверным, и детям своим у него такой:
Усните в небесах, боги чужеземные,
Уймитесь, злые ветры, железо и стрелы,
Раздайся, путь перед людьми земли стреблянской,
Земли, рождённой изо льда, Тёмной Земли.
А тела воинства Стовова есть крепче камня Алатырь,
Глаза зорче солнца.
Ярило, Велес, Даждьбог, Мать-Рысь и Змея смотрят в их глаза,
Земля тверда под шагом коней, мягка, когда они спят.
Ветер Елим толкает их парус, Стожарь-звезда указывает дорогу,
Волки верные и галки шумные оберегают от засад...

Под это пение Стовов снял Часлава с седла, подъехал к самой воде, и оценивающе посмотрел на нос своей большой княжеской лодии, увенчанный деревянной медвежьей головой. Фигура была чёрной — выкрашенной сажей и натёртой жиром. Оскаленная пасть была раскрыта на северо-запад, туда, где через пять дней пути вверх по Нерли они должны были преодолеть после реки Мосы волок в озеро реки Большая Нерль. Далее им предстояло попасть в Волгу, Мсту, Волхов, Ладогу, Новую реку в Янтарное море. Этот путь, обычный для одиночных лодий и чёлнов с товарами нехитрой лесной торговли, для большой дружины был не лёгким. В лодиях лежали катки для волоков, мотки верёвок, стребляне везли с собой колёса для перевозки своих чёлнов. В озёрах и малых реках могли сохраняться ледяные заторы, волоки раскисли от грязи, и живущая рядом чудь, наверняка, не стала бы помогать гребцам расчищать волоки.
— Ну, чего ждём?! — сказал сам себе Стовов, — давай, Мышец, дуй в рог!
Он опустил княжича на землю, сам слез с коня и передал узду Ньёрну:
— На, храни его, выгуливай, корми, пои, купай.
Князь посмотрел в огромные, умные глаза коня, погладил по лбу, по шее, прижался щекой к тёплому жёсткому ворсу.
— Князь, кормчим надо знать, как идти, кто идёт первым? — сказал Полукорм, отрывая князя от прощания с конём, — и ещё они говорят, что много сил уходит, чтоб удерживать ладьи у берега без привязи, и что попутный ветер стихает. Как бы не пришлось идти только на вёслах.
— Первыми пойдут лодки Ори Стреблянина, пусть они всё время щупают дно и расталкивают льдины, если будут встречаться. Затопленные деревья пускай к берегу отводят. Потом пойдут три мои лодии, потом две лодии бурундеев, затем две лодии полтесков!
Волхи наконец закончили петь.
— Всё! — князь пошёл по шатким сходням на свой корабль.
— Уходим!
Хриплый звук рога разнесся над холмом Стовграда, пролетел над Стоходом и Нерли, и утонул в буреломах окружающих лесов. На перекладинах мачт немного повернули и наполнились ветром тяжёлые льняные паруса, шесты оттолкнули лодии от берега, лопасти вёсел нырнули в воду и под счёт и команды кормчих начали отводить корабли на середину реки, преодолевая течение и обходя большие льдины. Кормчие налегали грудью на правила, перекрикивались, стараясь избежать столкновения и использовать силу ветра. Шесть стреблянские лодок быстро отчалили и ушли вперёд, весело ударяя вёслами и маша не прощание руками. Стреблянские женщины и дети махали им руками и кусками ткани, что-то напевали прихлопывали в ладоши, и дули в глиняные свистульки-змейки. Лодии, казалось, сбились в кучу у берега, закружились на месте, едва не сталкиваясь, ударяясь вёслами, но, достигнув середины Стохода, развернулись в линию.
Провожающие подошли к самой воде. Долго смотрели они, как выравниваются промежутки между деревянными головами на носах кораблей, как мутная, коричневого цвета вода, струится по свежесмолённым бортам и белой пеной завивается вокруг вёсел. Солнце играло ослепительными бликами на воде, шлемах и кольчугах воинов, меховых оторочках, золотом шитье воротников, на самоцветных и янтарных украшениях. На берегу среди смеющихся и радостно кричащих, многие плакал. Снова запели волхвы, а княжич Часлав вдруг повернулся и отчаянно крикнул в толпу:
– Они вернутся, они все вернутся!

Глава третья
ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ИЛЬМЕНЬ

Все знали, что движение против течения только что вскрывшихся рек будет не лёгким, и если бы не чудесное досрочное вскрытие ото льда и благоволение богов, благосклонно принявших жертвы, никто не согласился бы на такое. И летом такой поход требовал преодоления тягот и лишений, а ранней весной...
Река Нерль встретила лодии и лодки ледяной шугой, и двигаться в ней удавалось только днём, когда солнечное тепло делало эту ледяную кашу податливой. К вечеру комья шуги становились настолько плотными, что невозможно было не только весло в воду опустить, но даже и шесты, чтобы оттолкнуться ото дна. На полдня, ночь и утро до полудня следующего дня, лодиям приходилось стоять на месте. И это неподвижное стояние стоило больших усилий. Если стребляне свои лодки вытаскивали по снежному насту и камышу на берег, то для тяжёлый лодий Стовова, бурундеев и полтесков это делать каждый день было невозможно. Приходилось привязывать лодии верёвками к деревьям и забитым кольям, где нужных деревьев близко не оказывалось. Но двигающаяся по течению вдоль бортов кораблей ледяная шуга, превращаясь ночью в поток из кусков льда, сдирала стружку с дубовых бортов. Чтобы не потерять из-за этого досадного обстоятельства в самом начале похода лодии, вдоль бортов приходилось выставлять вертикально брёвна вдоль бортов, на уровне плывущего льда. Чтобы сократить эту ежедневную работу брёвна утром вынимали из реки и грузили на лодии обратно. Осадка лодий увеличивалась, управляемость ухудшилась, и гребцы с трудом могли размещаться на своих скамьях. Паруса пришлось убрать совсем, потому, что толку от них не было в таких обстоятельствах никакого, а места они занимали много. Если бы стребляне не взяли на себя работу по обеспечению войска Стовова дровами для обогрева ночью, воины кривичей, бурундеев и полтесков очень быстро вымотались бы в борьбе с рекой без перерыва на отдых и сон. Вместо пяти обычных для торговых караванов, до реки Мосы пришлось идти десять дней. Количество продовольствия не было рассчитано на двукратный срок пути, и дойти до Двины без его пополнения могло не получится. Пополнить его охотой могло не получится, а купить или взять в пути было негде, если только не отклониться от намеченного пути в сторону какого-нибудь лесного селения чуди или словен. Да и то, где там было взять еды для двухсот мощных воинов? Даже старшие мечники князя перестали на время издеваться над хитростями среблян, проистекающими от их голядской бедности и малочисленности по сравнению с кривичами, и тем более бурундеями. Но всё это было только началом испытаний.
Река Моса, несмотря на талые воды, разорвавшие лёд, была им всё ещё закрыта. В нескольких местах она оказалась забита ледяными торосами и упавшими деревьями. Разведчики, высланные вперёд, рассказали, что до волока у Большой Нерли такая же обстановка. За торосами завалы, за завалами торосы. Стовов начал колебаться, не вернуться ли обратно. Раздались голоса за возвращение, за то, чтобы подождать две, три недели, пока реки не очистятся ото льда. Особенно волновались полтески, как это они обычно делали. Молча вставали вокруг своих воевод Вольги и Хетрока, и не давали князю спокойно продолжать поход своим свирепым и многозначительным молчанием. Хетрок при этом задавал вопросы в виде загадок и пословиц с ужасным восточным акцентом. И было понятно, почему полтески не ужились ни со скифами, ни с хазарами, ни с булгарами, а ушли несколько поколений назад в поволжские леса, не взирая на свои повадки степных кочевников. Однако Оря Стреблянин резонно возражал им и всем, говорил, что спустя три недели земля вдоль рек оттает и превратится в грязь. В случае, если, возникают завалы в руслах из-за паводка, обойти их по суше не удасться. Разлив талых вод сделает невозможным сойти на берег для ночлега и разведения костров для обсушивания одежды и согревания. Волоки на Большой Нерли и дальше размокнут, и перетащить лодии не получится до поры, пока они не просохнут до месяца травня, или, как говорили местные чудины, таукока.
Ставов Багрянородец то приходил в бешенство от необходимости терять время на ожидание очередного утра, то обсуждал со старшими дружинниками возвращение обратно, проклиная коварный холод, задерживающий очищение рек, проклиная тех разведчиков из народа кривичей, что посоветовали его дедам и прадедам поселиться в этой болотной глуши, вместо того, чтобы пробиться к тёплым морям, пока ещё хазары не закрыли туда пути. Не желая участвовать в заготовке дров, устройства защиты бортов, он со старшими дружинниками Полукормом, Скавыкой, Ломоносом и Семиком, ходил добывать охотой зверя, и преуспел в этом. К реке в это время как раз стали собираться лоси, есть густой кустарник. В первый день князь лично убил копьём лося, едва не погибнув от его рогов, а на второй день он вместе со старшими дружинниками стрелами повалил ещё одного. Стреблян и полтесков охота на лесное чудище с копьём в одиночку особенно впечатлило. Действительно, в густом кустарнике лось имел все преимущества перед человеком. Он мог двигаться не обращая внимание на ветви, просто сокрушая их своим весом. Выставив рога вперёд, он сокрушал ими, как тараном, заросли, не давая им растерзать своё тело. У человека не было рогов на мощном теле, чтобы так передвигаться в кустарнике и в молодом лесу. Только ловкость и скорость ног могли быть противопоставлены мощи зверя. То-же касалось оружия. Даже через пластинчатый панцирь рог зверя ломал кости и разрывали внутренности человека при сильном ударе. А вот копьё человека погло запросто застрять в костях животного, в его невероятно прочной шкуре и сломаться, пусть и нанеся серёзную рану. Так вот Стовов бросился на лося с такой быстротой и с такой силой вонзил в его грудь железный наконечник, что пробил сердце, и лось прожил после этого всего несколько мгновений. Это показало всем, что с возрастом княжеская рука стала ещё твёрже, с его встречи и разговоры с богами даровали ему невиданные простым людям свойства древних славянских волхвов. Потом на охоте отличились стребляне, добыв несколько кабанов. Это успокоило князя в отношении продовольствия — дичи в этих местах становилось всё больше и больше с каждым годом.
Свежее мясо оказалось кстати, потому, что пришлось вскоре вытащить лодии и лодки на берег и тащить их волоком вдоль реки. Даже это было быстрее и проще, чем пытаться пересилить шугу, ждать оттепелей и заниматься защитой бортов. Часть людей прорубали просеку в кустарнике и камыше, часть перетаскивала на себе брёвна-валки от кормы последней ладьи к носу первой лодии, часть толкала корабли и тянули их на верёвках. Несколько человек поливали брёвна водой для лучшего скольжения. Благом было то, что земля была ещё достаточно примёрзшей, чтобы не превратиться в весеннюю грязь. Дело было привычное, но в холодном тумане, в грязи и льду, день за днём, оно было под силу, как сказал бы любой волхв, только сказочным силачам и воинам, наделённым божественными свойствами. Так действительно могло показаться со стороны, но зрителей у этого движения по лесу словно по реке, кроме волков, лис и тетеревов, не было. Все, кто в этом участвовал, понимали, что, если бы не Стовов вёл их в неведомые западные края за несметными сокровищами, а кто-нибудь другой, поход давно бы закончился.
На десятый день пути войско достигло волока из реки Мосы в Большую Нерль. Здесь было пусто и безлюдно. Чудинов, обычно промышляющих помощью купцам в переволоке чёлнов, лодий и лодок с весны и до поздней осени, здесь ещё не было. Только покореженные зимой гати и бревенчатые настилы говорили об их здесь былом присутствии. Стребляне, впрочем, быстро отыскали брошенные землянки и шалаши чудинов, и два дня, пока перетаскивали по настилам лодии, Стовов спал в уюте. Двести человек его сборного войска тоже отдохнули, потому, что волочить по мокрым брёвнам лодии было легче, чем проталкивать их вёслами по шуге. Стребляне, радуясь, как дети своей оснастке, поставили шесть своих лодок поочерёдно на деревянные колёса, и просто перекатили их в следующую реку, благо земля была ещё мёрзлой и плотной. Река Моса, на удивление, была почти свободна ото льда, но узка. Там, где встречались у бобровых плотин ледяные заносы, приходилось вытаскивать лодки и лодии на берег, и тащить их по берегу, не тратя времени на разбор плотин. Секрет этих больших плотин, появившихся за осень и зиму, состоял в большом количестве боборов, облюбовавших это место по неведомой причине, и испортивших весь окружающий лес. Поскольку времени у стреблян на волоках было больше чем у полтесков, бурундеев и кривичей из-за лёгкости лодок и колёс, они с азартом принялись за бобровую охоту, уйдя далеко вперёд по реке. Пока остальные, проклиная бобровые старания, тащили сквозь кустарник лодии, стребляне набили множество бобров и устроили пир из бобрятины. Их способ разделки, так, чтобы бобровая струя и мех не соприкасались с мясом, и способ тушения в горшках нежного красного мяса с вытапливанием целебного жира, заинтересовал даже бывалых кривичей. Двадцать тёмно-коричневых, превосходных шкурок молодых бобров были с лёгкостью поднесены князю на шубу, демонстрируя презрение стреблян к возможному барышу при продаже шкурок в той же Ладоге за резан серебра. Шкурки стребляне вполне могли оставить все себе, потому, что земли по Мосе в это время были ещё ничейные.
Волга была менее забита льдом, чем Нерль, и до волоков на Мсту войско добралось быстрее чем до озёр Большой Нерли до этого. На первом же волоке на Мсте, стреблянские разведчики обнаружили поселение чуди, промышлявшей здесь волоком. Посланные туда полтески пригнали сто человек мужчин и женщин, и заставили их без особых уговоров, используя в основном плети, впрячься в верёвки и тянуть лодии. Перегружать припасы и оружие тоже заставили чудинов. Возникшие, было, безобразия, когда стребляне и кривичи начали насиловать чудинских девушек и грабить их село, Стовов сразу остановил, помня, что село и волок принадлежат Водополку Тёмному, и с ним есть уговор друг у друга волоки не разорять и людей не бить и не грабить. Более того, князь милостиво решил оставить чудинами много из добытого охотой мяса, шкуры лосей и кабанов. Чудинские старейшины заговорили о более существенной плате, но были биты плетьми и выгнаны с позором. Войдя в озеро Ильмень, называемое когда-то давно Китьмой, князь перестал совсем думать о возвращении и повеселел. Лёд здесь уже жался к протокам и устьям речек и ручьёв, оставлял много чистой воды. Стребляне быстро освоились здесь и, лавируя между островками льда, наладили рыбную ловлю. Местных чудинов и словен, тоже вышедших после зимы на рыбную ловлю с сетями, они разогнали угрозами и шумом, и наловили множество щук, линей, окуней, судаков, налимов и лещей. Попался даже угорь. На пустынных берегах, изредка дымящих очагами и кострами появлялись иногда люди, посмотреть на чудо — войску гребцов-руотси, идущих на кораблях по льдам с великими затруднениями, вместо того, чтобы подождать до настоящей весны. Перед истоком Волхова, вытекающего из Ильменя в Ладогу, Стовов решил даже остановиться и хорошенько отдохнуть, полагая, что на Ладоге у него могут возникнуть сложности с князем словен Водополком Тёмным из-за платы за проход через Волхов. Этот многолетний спор между ними за равенство платы за проход через Волхов товаров со Стохода и Нижней Волги, и платы за проход северных товаров через Стоход и Москву на нижнюю Волгу, всё никак не решался. Советники Водополка из нурманов и пруссов, говорили, что путём через Ладогу пользуется весь запад и север, и поэтому он стоит дороже, чем проход через дебри Нерли, Ламы и Москвы. Тогда Стовов всем предлагал добраться до хазар через Дон или Днепр, а не через его Волгу, после чего все обычно умолкали, но потом говорили, что от хазар без Волхова в Янтарное море не попасть. Два посольства к Водополку закончились глухой враждой, и купцы в прошлое лето возившие здесь товары, притеснял вирниками Водополка Тёмного так-же, как и Стововом на Нерли. Всё это могло привести к остановке торговли вообще, и тогда не видать Стовову хазарских коней и шёлка, варяжского оружия и серебра. Сейчас встреча с Водополком могла закончится ссорой, потому, что платить за проход войска Стовов не собирался, а советники Водополка вряд-ли упустили бы такое количество платы, да ещё пустой ранней весной.
Когда вереница кораблей и лодок лодейной рати Стовова начала входить из озера Ильменя в Волхов и, судя по дымам и сёлам на берегах, недалеко был уже и Новый город, им открылось урочище Перынь, где находилось главное словенское святилище бога Перуна. Высокий величественный холм был окружён со всех сторон плотным сосновым лесом. Он одинаково хорошо просматривался и с воды озера, и с реки. Холм величественно взирал на низкие северные берега озера и западные берега Волхова. Во время празднеств здесь собирались толпы народов со всех деревень, сёл и городов словенской земли вдоль всего Волхова, Ильменя и Ловати. Сейчас на вершине холма, на ровной площади, где стояла деревянная фигура Перуна, двигались несколько крохотных фигурок волхвов и их служителей, поддерживающих вечный огонь в костре с северной стороны и совершающих свои ежедневные обращения к верховному небесному владыке. Перед каменными лепестками из валунов, окружающих площадку в виде ограды, в кольцевом рву вокруг вершине холма виднелись несколько фигурок просителей, мужчин в дорогих собольих кожухах и женщин в вышитых белёных платках и плащах, с дарами в руках. Около жертвенника из огромных камней перед идолом что-то происходило. Но туман всё застилал белой дымкой, а блики на воде мешали сосредоточить взор. Наверно там приносили в жертву какое-то животное. По крайней мере в руках людей то и дело блестела сталь серпа. Сейчас было как раз время поминовения добрых Чуров.
Семик, Ломонос и Полукорм, рассматривая суету вокруг идола, принялись обсуждать тонкости угощения предков. Принятый у кривичей ещё со времён их жизни в Гнезде, способ угощения предков в бане, был ими признан как совершенный. Для умерших предков кривичи топили баню и развешивали там веники для мытья, ставили кадки с водой, клали вышитые полотенца, оставляли караваи хлебов, мясо, молоко, яйца, масло, мёд, пиво. В отличии от глупых вятичей, кривичи посыпали пол просеянным пеплом. Во-первых это защищало еду и имущество от безнаказанного хищения рабами и соседями, а во-вторых помогало следить за духами. Семик считал, что мёртвых следовало приглашать четыре раза, говоря на все стороны света приглашение:
— Приходите к нам навьи, мойтесь!
Ломонос считал, что приглашение излишне, так мёртвые и так всё знают про живых. Все сошлись на том, что держать баню горячей нужно ночь и день и ещё ночь. После этого можно там осмотреть следы духов на пепле, мыться и съесть то, что осталось от еды.
Дружинники со смехом вспомнили несколько случаев, как в незапертую баню заходили и засыпали от жара медведи и лисы, как однажды там застали двух стреблян, занимавшихся любовными утехами, и как их потом продали за бочонок вина торговцам-булгарам, а после праздника Рожаниц они обратно прибежали а их опять за вино продали, но уже бурундеям.
Отдохнуть и привести себя в порядок здесь у войска Стовова не получилось, потому, что стребляне привели от капища нескольких словенских проводников, рассказавших, что по их приметам Волхов вот-вот должен потечь вспять из Ладоги в Ильмень, и надо торопиться. Волхов, широкий, мощный, красивый и угрюмый, привёл Стовова в восторг, и князь окончательно перестал думать о возвращении. Тем более, что тепло вернулось, и кое-где даже удалось пройти под парусом в дополнении к вёслам и шестам. Хотя лёд всё ещё создавал трудности, но от прежних трудов по защите бортов не осталось и следа. Изредко только стоящие на носу лодий воины отталкивали льдины шестами. Ночью пройдя маленькую заставу Водополка, войско Стовова неожиданно появилось у городища Керести. Там стало известно, что князь Водополк ушёл со всей дружиной воевать с водью, повадившейся грабить союзную Водополку беззащитную ижору и лопь. Теперь, по крайней мере до возвращения из похода можно было не опасаться столкновения с мстительным Водополком и, презрев любые разговоры вирника в городе Ладоге, гордо пройти в Ладожское озеро, или, как его называли водь и весь, жившая в этих местах со времён сотворения мира, ещё до чуди, Новое озеро.
Низкий, болотистый берег Волхова угадывался только по сухой щетине камыша. Сырой туман гнездился среди зарослей, клубился, стелился над водой, едва касаясь её, неохотно подчиняясь вялому ветру. К Ладоге река несла редкие льдины и сучья и иногда целые деревья, погибшие на зимних ветрах и подхваченные начинающимся паводком. Они медленно плыли в свинцовой воде, тоскливо протягивая к серому небу щупальца ветвей. Начиналось настоящее половодье. В омутах не играла рыба, кругом было тихо и мёртво, как в трескучие морозы или после пожаров. Ни птиц, ни зверя не было на лысых островках, созданных половодьем среди голых ветвей деревьев и кустарников. Волхов здесь был широким, вода почти стояла, но пока что река вспять не поворачивала. Молчали воины. Не пели стребляне, не тянули заунывные песни полтески. В странной дрёме, витающей над этими гиблыми местами, только иногда вскрикивал стреблянин на впереди идущей лодке о приближении топляка или отмели.
Вчера всё казалось радостней, когда войско пристало к берегу у высокого частокола города Нового в месте впадения в Волхов малого Волхова. Тогда, после тяжёлого перехода при сильном ветре по бурунным волнам озера Ильмень и борьбы с льдинами вносимыми в Волхов из Керести и Выбры, они вытащили лодки и поставили лодии у бревенчатой пристани, летом, обычно, заваленной товарами лесного промысла, всё больше бочками с берёзовым дёгтем для строительства и содержания кораблей на Янтарном море, болотным железом, мёдом, льном и речной рыбой. Сейчас же пристань Нового была пуста, пусты прилегающие к ней мостки и бревенчатые мостовые. Торговые ворота в городище были беспечно открыты, ибо даже разбойников в пору ледохода и половодья можно было не опасаться, не то, что серьёзного врага с севера, или с юга. Никого не было ни на валах, ни у ворот, только мальчик в несуразной меховой одежде, выбежавший с хворостиной вслед за десятком коз, застыл от изумления, увидев мерцающее оружием войско в утреннем тумане и птичьи головы лодий там, где только лёд и полыньи для жертвоприношений были ещё только позавчера. С истошными криками о том, что пришли пруссы, он кинулся обратно в город, предоставив козам возможность выбрать для еды себе пучки сухой травы у самой пристани.
Чтобы не пугать раньше времени людей Водополка Тёмного, князь решил ждать не берегу кого-нибудь из них, и здесь требовать еды, крова и беспошлинного прохода на Ладогу.
Неожиданно быстро из ворот вышли несколько безбородых мужчин, наспех одетых в шерстяные чудинские накидки поверх рубах и поров, шерстяные шапки и меховые безрукавки. Они были вооружены смешными в этот момент дубинами и плетёными щитами. Следом, впрочем, вышел чернобородый человек в хорошем кожаном панцире с металлическими бляхами поверх добротной свиты с янтарными пуговицами и вышитыми серебром узорами, в железной шапке с бронзовыми накладками и длинным франкским мечом в руке. Видимо это и был здешний вирник.
— Я Чегода, вирник и наместник князя Водополка Тёмного, князя над русами, словенами и чудью от Русы до Новы, от Изборка до Торопца, Волхва и Онеги, Перуна и Ярилы, и карел владельца! — крикнул он, стараясь выглядеть уверенно, — в городе его старшая дочь княжна Ясельда и младшая дочь его Отриса! А кто вы и что вам нужно в Новом городе?
— Для Онеги у него зубы ещё не выросли, — зло прошептал Семик, — чудь заволочную никто не сдвинет из их каменных крепостей среди гиблых озёр...
— Я Стовов Багрянородец, князь стреблянской голяди и земель кривичей от Нерли до Оки, волхв Ярилы и богов других, а прочее и сам знаешь! — зычно ответил ему Стовов, под лязг и стук войска, выходящего на берег, — насилий чинить не будем здесь, пройдём на Ладогу и Новую реку, дальше в Янтарное море для дальнего похода на запад.
— Хорошо! — только и нашёлся что сказать вирник, кладя свой меч на плечо, — прошу тебя быть нашим гостем!
— А про людей моих ничего не сказал, — усмехнулся князь.
Он приказал воеводам удерживать своих людей по возможности на берегу, не ходить в город по дворам, не щупать руских, водьских и словенских девок, не отнимать добро у хозяев, не стрелять дичь в лесу, не топтать огороды, никого не убивать и не калечить. Сам Стовов, взяв с собой Семика, Ломоноса и Скавыку, прихватил ворох бобровых шкур, и отправился в сопровождении виринка через ворота в город Новый.
Надвратная башня, построенная над берегом, была сложена в своей нижней части из гранитных валунов. Верхней её часть была сложена из огромных дубовых брёвен. Стены Нового оказались двумя кольцами частокола на высокой насыпи. Внутреннее кольцо отстояло от наружного на пять шагов. Пространство между ними было почти доверху заполнено землёй и камнями. За стенами, почти примыкая к ним, располагались в видимом беспорядке длинные землянки-дома из бревенчатых срубов, наполовину заваленных землёй и камнями. Крыши из брёвен тоже были завалены глинистым грунтом, обсажены мхом и травой. Дым от очагов выходил, однако, не через отверстия в крыше, а через открытые двери и оконца. Исключение составляли три большие кузницы, где дым выходил через трубы печей под навесами, а кучи болотного железа без устали перебирать несколько подростков в колодках, по-видимому, невольников. Столько же работников таскали дрова от поленниц к печам. Мастеров видно не было, наверно они ещё спали в такой ранний час. Огороженные площадки с козами и свиньями тоже были без присмотра. Тот мальчик, что гонялся за козами на берегу, видимо, был единственным над ними пастухом. За прибывшими наблюдали петухи и молчаливые грязные собаки. Между большими домами были видны и дома поменьше, полностью деревянные, конопачение мхом, с узкими редкими окнами-бойницами и низкими массивными дверями. Эти избы стояли тесно. Промежутки между ними защищались тыном или воротинами, из-за чего город распадался на множество дворов-детинцев, способных отдельно обороняться от врагов или соседей. Стовов был заворожен таким количеством построек на маленьком пространстве, и разочарован тем, что на улицах никого нет, его никто не приветствует, не восхищается его нарядом, богатым вооружение его людей. Только один раз перед ним склонился немощный старик со злобным взглядом, шепча что-то про смерть с запада. Ему идущие воины мешали пройти куда-то в сторону леса.
— Это Лех, сын Крака, помнящий ещё рассказы своих предков как сюда пришли с запада словене и выгнали чудь и водь на север за Ладогу и Онегу, — объяснил несуразный вид старика, его седые космы и обгоревшую бороду вирник, — он помогает писать историю словен и рода Водополка Тёмного одному нашему грамотею, рабу-греку.
— А я раньше слышал тут до словен не то пруссы жили, не то водь, не так ли? — спросил князь, — и город Ладогу они строили?
— Может и так, — пожал плечами вирник, — это было, наверное, когда отсюда только-только ледник ушёл, всё было затоплено, а на этих местах только острова и были, и можно было доплыть не выходя на берег от Нерли до Янтарного моря, пока не ушла вода постепенно.
— Город какой большой, – проворчал Ломонос, – а охраны никакой, только три чудина с палками, бери и грабь.
— Большой и древний, – ответил Семик, — князь пускай посмотрит, как нужно Стовград обустраивать.
— Это сколько людей нужно, чтобы такие стены сложить и дома? — вмешался в разговор Скавыка, сдвигая тяжёлый шлем на затылок, — стреблян, что-ли всех в рабство обратить?
— Рабов кормить надо, это вольные только сами кормятся, — проговорил задумчиво седобородый Семик, — сейчас нас стребляне кормят и дань ещё дают, а сделай мы их рабами, как мы по лесам их стеречь будем? А сгони их в наш Стовград, как кормить их будем и сами кормится? Нет, пусть лучше дань платят, а мы излишки себе и без них походами и мытом с торговцев добудем, раз урожаи плохие на болотах растут. Вот на юге, где один раб десять прокормит, там можно...
— Больно мудрено это... — сказал на это Скавыка и почесал потный лоб.
Канавы, прорытые везде для стока нечистот, недавно оттаяли и распространяли тяжкое зловоние. Однако питьевой колодец был выложены камнями и ухожен, даже украшен резными столбиками, изображающими Мокошь и Водяного Деда. Кроме кузниц, Стовов заметил смолокурню, ткацкие станки для льна под навесами, большой жернов-мельницу со спящим быком. Присутствия коней не наблюдалось. Ни конюшен, но навоза на земле, ни храпа лошадиного. Видимо Водополку в безбрежном озёрном и речном краю было проще использовать однодеревки и из доски, плоты и лодии, чем содержать бесполезных, но красивых и сильных животных.
Князь спросил об этом вирника, и тот подтвердил его мысли. Потом вирник поразил князя сообщением о том, что это только часть города, а есть ещё торговая сторона, где зимуют торговцы и хранят свои припасы, лодки и лодии. Там они переваливают товары с больших морских кораблей на маленькие речные, чинят их, содержат наложниц, мастеров, грузчиков, охрану. Там, на другом берегу реки, стоят хоромы князя из белого камня, там его кладовые, там живёт его дружина, челядь и рабы, волхи и золотых дел мастера, там большое капище Перуна и главное торжище. Оставшуюся дорогу вирник рассказывал, как в прошлый берзозоль у князя Водополка гостил князь полтесков Ятвяга и как после обильного хмельного пира они стали дарить друг другу рабынь, а потом вышли на берег и принялись разносить в щепы свои ладьи, похвалялись щедростью и богатством.
Готовые ко всему, а больше к позорному бегству, воины Чагоды с неказистым оружием, молча шли следом. Им на руки, без пояснений, Стовов бросил три бобровые шкуры, ещё свежие и пахнущие кровью. То ли как подарок, то ли как плату за проход по Волхову к Ладоге. Кроме того, Стовов пообещал выставить вирнику и его воинам кувшин мёда и пять резанов серебра, если они ему укажут надёжного кормчего из города, ведающего мелководья на Волхове, Ладоге и Неве. Вирник, польщённый больше вниманием к себе знатного гостя, чем щедростью его подарков в княжескую казну, повёл Стовова, его старших дружинников в каменный княжеский дом, единственный каменный дом между Русой и Невой, если не считать могил в лесу когда-то живших тут пруссов. По бревенчатой мостовой они прошли почти через весь город, по мосткам переходя через канавы нечистот, соединённые с рекой. Сгибая головы, чтобы не удариться о низкие притолоки дверей и балки потолка, они вошли в узкое и тёмное помещение княжеского дома, поднялись по скрипучим дощатым ступеням на второй ярус, сделанный из брёвен, и здесь, где было теплее, суше и светлее, расселись за длинным столом. Скавыка и Семик с удивлением рассматривали выложенную из камня огромную трубу от очага, горевшего на первом этаже. От тёмной кладки лучилось блаженное тепло, но совсем не было дыма. Стовов же, как зачарованный смотрел на слюдяные квадратики м металлической оправе, вставленные в узкие окна.
— Хорошая вещь окна закрывать, много света проходит и почти видно, что снаружи, — сказал он, трогая слюду ногтём, — дорого, наверное?
— Дорого, — вздохнул вирник, — но Водополк говорит, что у него всё должно быть самое лучшее, как у римлян, или хотя бы не хуже, чем у германских племён. Вот и записи велел одному писцу из пруссов делать на греческом языке, как кривичи из семьи Водополка сюда пришли с реки Лабы, спасаясь от германских зверолюдей. Уже много свитков исписал.
— Бычий пузырь надёжнее, — сказал Ломонос, почёсывая бороду, — и бесплатно, и не ломается, хотя света почти не даёт.
— Правильно, лучше вообще на земле спать, ещё дешевле, и лягушками питаться, — ответил князь, усаживаясь на лавку на место Водополка, во главе стола, — угощай нас, вирник.
Пока несколько заспанных, растрёпанных, но расторопных девушек в добротных платках, с височными кольцами в волосах и бусами, в просторных сарафанах накрывали на стол, вирник сидел молча, разглядывая перстни на пальцах Стовова.
— Что, нравятся, восемь прекрасных золотых перстней мастеров из разных стран? — спросил князь, поймав взгляд вирника, — это у нас стреблянская знать так ходит, и мы научились от них, и гривны на шею вешать, как и курши с пруссами, я слышал, ходят.
— Да, это так, всё Янтарное море гривны и на шее носит, — ответил вирник, рассматривая витую гривну из серебра с вплетённой золотой нитью и петлями на концах на шее князя.
— Стреблянская голь, — сказал с ухмылкой Ломонос, — если бы в курганы своих мертвецов с кольцами и гривнами не зарывали, давно бы разбогатели, эти гляди.
— А вы, наверно, разрываете курганы?
— Нет, это не получится, например, если всех в деревне стреблянской перебить, то они покорятся силе, а если разрыть их курганные могилы, то в живых не отпустят никого, кровная месть до скончания времён.
— И ещё оружие с мёртвыми закапывают, эти стребляне, а это просто растрата ценностей, — со вздохом добавил Ломонос.
На стол поставили деревянную и глиняную посуду. Ломонос ухмыльнулся, понимая, что вирник боится, что если поставить медную, оловянную или серебряную посуду, гости могут прихватить её с собой или попортить, а потом вирнику придётся это как-то объяснять вернувшемуся князю Водополку.
— Удачно ли дошли сюда по рекам и волокам? — вежливо поинтересовался вирник, понимая, что идти по не очистившимся ото льда рекам было непросто.
Кроме того, это было против правил, странно и зловеще. Одно дело пройтись по окрестностям своих поселений с десятком-двумя дружинников, а другое дело идти в дальний поход с огромным для этих мест войском в две сотни воинов, да ещё собранных против обычаев, от разных князей.
— Ловать уже чистая, льда нет, можно к Днепру идти...
— Нам в другую сторону...
Тем временем на улице послышался поросячий визг, крики и женский плач. Семик подошёл к окну, не имеющему слюдяного заполнения, и попытался выглянуть наружу. Ничего не увидев, он отправился вниз, выяснять причину шума, справедливо полагая, что воины могли ослушаться приказа князя, и войти в город, хотя бы под предлогом обмена съестного.
Вирник, побледневший, сидел теперь как на иголках. Принесли пшеничные лепёшки, козий сыр, мёд, грибы, ягоды, варёную рыбу и свиное сало. Как большую драгоценность поставили в центре стола маленькую оловянную солонку в виде ракушки. Все молча принялись за еду. Шум на улице усилился. Вирник побледнел ешё сильнее.
— Пойду, узнаю, что там... — сказал он приподнимаясь, но Ломонос положил свою огромную руку ему на плечо.
— Вставать раньше гостей от стола нельзя, вдруг в еде яд? Так не делают, обычай нарушать не надо, сиди с нами и пей дальше, — сказал при этом дружинник.
Чуть погодя принесли жареного гуся. Растерзав жёлтыми зубами красное мясо и выпив хмельной медовой настойки, вирник немного успокоился, и начал рассказывать, как тяжело теперь стало в на Ильмене-озере Водополку поддерживать правду. Девять сотен семей из южной Русы заняли весь восточный берег озера, выгнали чудинов на Ладогу и стали истеблять охотой зверьё, выжигать под огороды лес, ставить множество сетей на рыбу. К ним примкнули сотня семей водьских и несколько семей пруссов и несколько сбежавших из заморья норманнов. Верят богу Перуну и богам северным и западным, а Ярилу-Солнце совсем не чтут. Три года князь с ними мучается. Дань они платят только если князь со всей дружиной идёт, в другом случае сборщиков бьют и выгоняют. Хотел их на чудь ополчить, не явились. Один раз князь рассвирепел и стал дома отказников жечь и в рабство захватывать и для жертвоприношений. Так они просто ушли в глушь и топи, куда дружина за ними пройти не могла на конях. А без коней, гоняться за лесным народом, дело бесполезное. Есть тут кони дикие, но они такие маленькие, что годятся только поклажу возить за воинами. Потом вроде договорились платить с одной семьи в год одну шкурку белки. Ниже размера дани на всей Ладоге ни у кого не было. Тогда это племя снова вышло жить на восточный берег Ильменя, и как опять всё разоряют, тащат, крадут, рубят княжеский лес, изводят зверя почём зря, смолокурни делают у самой воды, отчего рыба дохнет, железные болотные залежи портят, бездумно тратят, на торговцев нападают, идущих по озеру летом вдоль восточного берега — никакого с ними сладу нет. Князь каждую весну увеличивает мыт и виру за проход по реке, а эти русы и водь мешают дружбе с купцами.
Стовов заинтересованно стал выспрашивать вирника о размере мыта за проход лодий и лодок, и тот долго рассказывал о цене. Сейчас начали брать уже пятидесятую часть от всего товара, когда натурой, когда серебром. А на сухопутных дорогах через Киев, говорят, всего одну сотую часть берут. Для всех племён на Ладоге, вдоль Волхова и по Ильменю, князь Водополк по примеру римских владык назначил законы. Назначил за убийство свободного и богатого человека восемь десятков денариев, за убийство раба пять динариев, за уведённого коня три десятка динариев, за выбитый зуб десять динариев. Кровную месть за убийство, изнасилование и членовредительство разрешил заменить выплатой по согласию сторон, а за обиду богам поступать как византийцы наказывали за своего бога, то есть отрезать уши, носы, выкалывать глаза и сжигать живьём, в зависимости от тяжести. Последние наказания налагал верховный жрец Ярилы, сам князь Водополк.
— Вот это серьёзно, а то мы всё сечём плетьми стреблян за непочтение к Яриле, и за их поклонение Матери-рыси и Змею не наказываем, — сказал с полным ртом сочных ягод вечно голодный Скавыка.
— У нас ещё не так много людей на Нерли, Оке и Москве, чтобы их на кострах жечь, гати некому делать будет, так что пусть хоть в крысиный хвост почитают за бога, лишь бы работали, — угрюмо ответил Стовов, — и книжник Рагдай так, же говорит, что свободный человек лучше работает, чем раб.
— Просто их в лесах трудно находить и наказывать.
— Свободный человек взял, и убежал, а раб в колодке всегда при тебе, — не согласно покрутил головой Ломонос, — нам дворцы с узорчьем от искусных мастеров не нужны, мы рабами плотниками обойдёмся.
— Дремучесть это твоя, — всё так же угрюмо сказал Стовов, — после смерти человек должен после себя красоту оставить детям, а не сарай гнилой.
Дружинник с недоумением посмотрели на князя, относя его эту фразу на счёт усталости и чудачества последних нескольких лет, особенно сильно проявившейся когда у Медведь-горы и Звенящих Холмов в Тёмной змеиной земле стреблян происходили странные и чудесные события, появились беглые викинги, книжник Рагдай и загадочный торговец Решма и его странные спутники. Однако эти чудовищные события не помешали тогда князю разбить племя стреблян, занять из земли по рекам Рузе и Протве, и основать Стовград, перехватывающий торговые лодки и лодии на Нерли. Семьи старших дружинников тогда получили большие участки земли с селениями, часть их урожая и промысла, рабов на продажу и кое-чего из вещей. Победа была одержана гораздо меньшими жертвами, чем, например захват земель вокруг Каменной Ладоги. Поэтому расположение богов к князю ни у кого не вызывала сомнений, и дружина пошла бы с ним в поход с радостью даже если бы он через куликовые поля пошёл на хазарский Беленджер или Дербент на Кавказе. Верная смерть в этом случае под руководством князя не представлялась для них такой уж верной затеей. Задуманный же им поход на запад вообще казался аеликим приключением, сулящим несметные богатсва, и даже возможность вернувшись, стать князем где-то на своих пустынных землях на востоке, на границе с марийскими людоедами, где до сих пор живут люди говорящие примитивными восклицаниями и свистом, не знающие тканей и железа.
Несмотря на то, что крики и шум на улицах города Нового усилился, вирник Чагода всё ещё продолжал рассказывать о своей нелегкой доле, в этих беспокойных местах. Приходящим со всех сторон людям, русам, води, чуди, словенам и кривичам, княжеская власть Водополка не казалась в тягость. Видимо, в тех местах, да они и сами много рассказывали во время, торговых дней, было намного хуже. Было известно и о жестокости норманнов на побережье Янтарного моря, и о жадности хазар в Киеве и Коростени, когда угона молодых в рабство, стариков и малышей бросали умирать от голода без зерна, жгли посева, орудий охоты и ловли, а то и убивали потехи ради для обучения молодых воинов стрельбе и владению мечом и топором. Хазары мясом убитых вятичей кормили свиней, а мурома, не имея волов, на пленных пахала землю до их смерти от изнеможения. Мореходы и торговцы завозили язву и лихорадку из южных стран на берега Янтарного моря и в киевские земли, а в ладожские земли мор приходил всегда ослабленный, а в Тёмные земли не доходил вовсе, потому, что носители его умирали раньше. Но переселенцы всё равно, не понимая своей удачи, не принимали власть князя Водополка, а старались жить вольно. А племена голи стреблянской, считающие эти земли свлими со времён сотворения мира из ледяных глыб, и подавно. Приходят с юго-востока на своих лодках когда хотят и грабят всех.
— Ну, теперь не очень они смогут ходить к вам за добычей, теперь они со мной будут, — сказал на это князь, но его дружинники так с ранно на него посмотрели, что он и сам понял несуразность своих слов про покорении стреблян поочья его власти.
— А чуть что — хватать ножи и дубины, и пытаются князя нашего любимого Водополка выгнать, — едва не плача во хмелю продолжал рассказ вирник Чегода.
Он долго рассказывал про ценность лошадей, про то, с какими предосторожностями и почётом князь их доставил их хазарских земель прекрасного коня, и ездил на нём только в торжественных случаях, и даже в бой на нём не ездил. А когда конь умер, то по северному обычаю положил его в могилу с двумя слугами, что заботились о нём, кормили и чистили, и насыпал над ним курган. Со вздохом зависти он слушал о том, что полтески и бурурндеи и сеют много лошадей, и не то, что сражаются верхом, но и пашут на них, лодки тянут, и быков вовсе для этого не используют. Вирник рассказывал про варягов пришедших осенью менять янтарь, железо, топоры, ножи и гвозди на мех и мёд и пшеницу. На пристани случилась с ними драка из-за обид словесных. Одного кузнеца словенского зарезали, и трёх варягов ранили. Лодки их ночью порубили. Так потом они пришла с дружиной мстить, но случились сильные холода, князь их в город не пустил, все попытки отбил, многих ранил, а потом их лодки вмёрзли в лёд. Они пошли тогда на Ладогу берегом да ночью и замёрзли все тридцать воинов. А выкуп, что Водополк уже было приготовил, был десять соболей, бочка мёда, пять рабов и десять золотых безанов. На эти средства князь потом в Ладоге своей жене хоромы резьбой украсил и сусальным золотом покрыл, как у греческого императора чтобы было. А вообще трудно стало жить в поволховье. Весь дремучая беспокоит набегами, чудь приходит зимой по льду. Волхвы их во всех не урожаях и морах скотины и зверья, обвиняют кривичей и словен, пришедших с запада и русов, пришедших с юга. Только человеческие жертвы пришельцев, способны, как они говорят, вернуть расположение небесного бога. Нападают на рыбаков и собирателей болотного железа, на пастухов, крадут детей. А всем говорят, что это разгневанный водяной, полянцы и кикиморы, не скованные нужными заклинаниями, похищают и едят детей кривичей, вспарывают чёлнами днища каменными когтями, убивают полуденным жаром на пашне и жгут чащи молниями. Прошлым летом князь Водополк изловил нескольких волхвов чуди и сжёг их живьём перед капищем Ярилы. После этого всё время шли дожди, но урожай пшеницы был хороший, а княгиня родила в Каменной Ладоге мальчика-княжича Земвольда.
Снаружи послышались отчаянные женские крики, ругань Семика, и звуки, словно ломали молодые деревца.
— Посмотри, что там, куда там Семик делся, что за шум, — сказал князь Ломоносу.
Тот поднялся медленно, как гора, прихватил со стола лепёшку, обмакнул в сметану, целиком запихнул её в рот и стал пробираться к двери на лестницу.
Чагода после второго кувшина медовой браги перестал связать нормально слова, и его словенский говор стал почти непонятен. Он часто плевал на дощатый пол, хватал за руки служанок, и важно кивал в ответ на рассказ Стовова о том, что в Каменной Ладоге, в городе Просуни, Дорогобуже и Стовграде жизнь не лучше стала, чем вокруг Ладоги и Ильменя. Закончилось славное вольное время, когда можно было селиться к востоку от Нерли на спокойных землях, занятые только нечистью и отдельным безобидными семьями почти не говорящих на осознанно языке охотников, вооружёнными лишь дубинками. Теперь появляются вместе с прусскими торговцами и куршами норманны и варяги, норовят разорить все селения, где нет воинов. Если нет добычи, уводят в рабство людей, а люди самим очень нужны, чтобы заселять Стовград, особенно железных дел мастера, охотники и смолокуры. Иногда появляются учёные греки с крестами на груд и с писаниями, и говорят, что мы в неправильных богов верим, а есть более правильный бог, и только он спаситель, а остальные нет. Приходится их гнать жестоко, а если не уходят, то и убивать. Мурома и стребляне заходят от Москвы, Ламы, Нары по Стоходу на к Каменной Ладоге на лодках, и крадут скот, разоряют борти, снимают пшеницу, а каждый стреблянский старейшина, норовит называться князем и кого-нибудь обложить данью. Стовов говорил о прекрасном шёлке из Синьского царства, о том, что бурундеи получающие его у хазар, могут начать торговлю им по Янтарному чёрный мор, если будет порядок от Оки до Невы. Сейчас за шёлк в норманнской Бирке и варяжской земле платят на вес золота, а в бурундейской Резани, где менялы издревле режут дирхемы и гривны на мелкие резаны, шёлк продают только на вес серебра, то есть в двадцать раз дешевле. Значит, можно брать шёлк в Резани и продавать в Бирке, и только на одном шёлке сильно разбогатеть. Этот товар лёгкий, не портится от воды, и его хазары много привозят на Кавказ, а на севере он у знати в большом почёте.
— Всё бы у нас хорошо, и земля обширна и богата, только порядка в ней нет, — сказал напоследок князь.
Он не стал больше говорить вирнику о способах постройки лодок на продажу у стреблян, о германских мечах и топорах, что крепче норманнских, о двоежёнстве у веси и мери, о соколах для охоты, просяной муке, прядильнях для льна, и раннем севе пшеницы. Чагода упал лицом на грибы и храпел, сонно причмокивая. Князь обернулся к двери. Ломонос, занимая своим телом весь проём, с кривой ухмылкой сказал:
— Выйди, князь, стребляне местных бьют!

Глава четвёртая
РАЗГРОМ И ЖЕНЩИНЫ ВОДОПОЛКА

По знаку Стовова дружинники подхватили под руки вирника Чагоду и потащили его вниз, на двор. Князь последовал за ними, вздыхая и думая о том, что слюдяные оконца просто в деревянные стены вставлять не стоит, потому, что это плохо выглядит, и дыхание древесины из-за влаги может их повредить.
На дворе было почти так-же темно как и на лестнице и в деревянных сенях палат Водополка. Тучи закрывали небо, утренний туман не рассеивался, а перемешивался с дымом домов, бань, кузни и смолокурни. Весь город Новый казался погружённым в воду, настолько всё вокруг было сине-серым. Ощущение усиливали ручьи студёной воды, бегущие по сторону в сторону Волхова и Волхолвки, огромные лужи, капли воды, мерцающие на крышах, покрытых мхом, соломой и очень редко, колотой доской.
С крыльца княжеского дома Стовов увидел движение между длинными домами и оградами, вылезающих отовсюду людей, множество горожан стоящих в проходах и улицах. Они были одеты по разному, в основном в длиннополые словенские льняные и меховые одежды. Много было фигур в овчинных кожухах — шкурах мехом наружу, как одевалась тогда водь и весь, в меховых и войлочных шапках. Женщины покрывали головы войлочными и льняными накидками, закрывающими лоб шею и плечи. Дети были одеты кое-как, в основном в обрезки шкур, обноски, остатки тканей от взрослой одежды. Иногда маленькие беловолосые люди были просто обёрнуты кусками войлока и перевязанные лыком, как кули с товаром. Обувь у многих была из бересты, а кожанная только у пожилых, зажиточных мужчин. Некоторые мужчины держали в руках дубины и поленья. Где-то блеснула однажды сталь ножа или серпа. В целом, толпа, подходящая со всех сторон к княжеским домам и капищу Ярилы, была безоружной.
Только гул множества голосов и злобный лай собак, без видимой угрозы оружием, не мог взволновать отлично вооружённых гостей и их князя Стовова Багрянородца, ведущего с детства не прекращающиеся войны с многочисленными дикими племенами от Ильменя до куликовых полей хазарских владений, то в одиночку, то с союзными вождями и князьями. Приходилось встречаться ему и с проходящими мимо чужими дружинами из далёких земель, варягами с запада, болгарами и хазарами с юга и востока. Если с живущими рядом ятвягами, стреблянами и бурундеями можно было воевать, угрожая их селениям, и таким образом или сдерживать их, или, разоряя селения, ослаблять, то с дружинами из далёких стран такие приёмы не действовали. Варяги-пруссы и варяги-курши чаще всего сопровождали в качестве охраны свои же товары, янтарь и соль, большие отряды других купеческих лодок. Помимо этого они захватывая по дороге рабов из числа мокоши, охотников-дедичей или рыбаков-чудинов для продажи бурундеям или полтескам. Преследовать и действовать на опережение в отношении них было трудно. То, что они приближаются можно было только увидев их на реке. Предупредить селение, расположенное ниже по течению было очень трудно, потому, что реки текли чаще всего со скорость большей, чем шёл человек, тем более если он пробирался через лес, а кони были только у князей некоторых князей и их богатых дружинников. Погони за грабителями на волоках и реках по этим же причирам были затуднены до невозможности, и могли быть легко прерваны проливным дождями, пожарами, завалами и засадами. Больше всего от варягов-пруссов страдали водьские селения, дедичи и кривичи, живущие отдельными семьями недалеко от рек. Бурундеи частично продавали пленников потом хазарам и болгарам, частично использовали для жертвоприношений и выделки болотного железа. Иногда красивых и умных детей рабов принимали в семьи и давали им свои имена.
Не имея хорошего вооружения и серьёзного боевого опыта, варяги-пруссы и курши-солевары, не решались грабить крупные поселения Водополка, Стовова и Резана. Часто на обратном пути заморских гостей самих грабили стребляне и дикая голядь. Иногда убивали, чтобы добыть их оружие и лодки, справедливо полагая, что кровную есть их родственники не могут осуществить из-за дикости края и отсутствия достоверных сведений об убийцах. Разорять же все земли юго-восточнее Ильменя не было сил ни у кого на свете.После гибели заморских отрядов, обычно, их сородичи и наёмники не появлялись на Волхове несколько лет, действуя, видимо, на Западной Двине и Десне. Торговцев тогда от Невы до Волхова охраняли словене, а от Ильменя до Оки кривичи и дедичи. Другие пришельцы из-за моря, разбойники-урманны, были вооружены отличным оружием, имели большие и малые корабли и лодки, умение неожиданно нападать, или захватывать добычу, притворяясь безобидными торговцами. В отличии от пруссов и куршей, они занимались только войной и грабежом. Большую часть жизни варяги-норманны проводили именно в набегах, поэтому с ним старались не торговать, даже если это было выгодно, чтобы не раскрывать свою состоятельность. Их не пускали, если могли, в города и селения. Целями этих варягов изначально были торговцы, их лодки и лодии, их золото и серебро, вырученное от продажи товаров или сам дорогой товар – шёлк, куниц, соль, перец бусы и железо. Рабы их тоже интересовали, но меньше, чем товары. Захватив рабов и ограбив торговцев, норманны, разделившись на мелкие группы на лодках, могли дерзко ограбить несколько селений у рек и на озёрах. Они старались действовать наверняка, много внимания уделяли сбору сведений от торговцев, или под пытками у местных жителей о том, какое селение или области сейчас живут богато после сбора урожая, или продажи своих товаров. Не имея сведений о возможной хорошей добыче, они предпочитали, наняться как дружина к веси воевать с кривичами, или наоборот к эрзи, воевать с бурундеямии. Так они узнавали много о тех и других, входили в доверие, и иногда подолгу оставались там, собирая дань вместо князей, убитых ими. Некоторые норманны оставались и заводили семьи, как это сделал, например, Ацур, один из старших дружинниклв Стовова. Вот только детей ему ни Ярило, ни его Один, так и не давали. Стовов и Резан редко прибегали к найму чужаков, опасаясь, что в самый важный момент, они перебегут на сторону врага за большую плату. Водополк наоборот, несколько раз нанимал норманнов для войны с чудью. Один раз они примерно разорили чудскую землю севернее и восточнее Ладоги, не отдав две трети добычи князю, ушли. Другая дружина вернулась за море, получив плату за службу и собрав для себя дань с ятвягов от имени князя. Ещё одна дружина пытались захватить Новый город, были отбита и погибли зимой в лесу. Все эти происшествия подробно записывал по гречески княжеский книжник по приказу Водополка. Сам местный князь читать не умел, но решил писать историю своего рода до скончания времён по примеру греческих императоров.
Ещё реже в Тёмную землю приходили люди с юга и востока. Только один раз на памяти кривичей и стреблян, когда Стовов был ещё маленьким мальчиком, по льду, в малоснежную зиму, от Оки до Нерли прошло огромное войско из тысячи конных хазар. Большинство их называло себя аланами кагана Тамана, другие называли себя кераимами. Все они были чернобородыми и смуглыми, на красивых и сильных конях. Все имели островерхие железные шлемы, пластинчатые доспехи или кольчуги, копья, мечи, топоры, щиты с узорам. Стрелы из их костяных луков, выпускаемые ими на ходу с великим искусством, летели на пятьсот шагов и пробивали двух человек насквозь. Стрелы на лету свистели, вызывая ужас. О таких воинах слышали только по рассказам бурундеев и полтесков о пёстрых народах куликовых полей от Волги до Днепра. С хазарами шла на север и мурома, желая пограбить северян, отомстить кривичам и стреблянам за притеснения прежних лет. Хазары, как они говорили, упорно преследовали отряд мятежных бурундеев, какого-то далёкого родственника их владыки. Хазары требовали себе в селениях корм и зерно для лошадей и для себя, подковы и людей для переноса припасов, и где не получали этого, дома сжигали и убивали всех поголовно, ставя рядами на колени, и убивали дубинами по голове. Эту грязную работу хазары доверяли муроме. Застигнутые врасплох, князья не решились, да и не могли оказать сопротивление нашествию. Незачем это было делать. Полчище делало своё дело, и становиться у него на пути было лишним. Наоборот, они с удовольствием узнавали о разорении стрблянских селений, включая город Дорогобуж и Нару, селений дедичей и вятичей, попавших под удар по возвращении хазар обратно весной. Был, вроде, бой хазар с бурундеями у Нерли, бурундеи-огузы были перебиты и хазары ушли обратно, разорив посёлки бурундеев. Мурома попыталась было разорить земли стреблян на Протве, и эрзи у Каломны, но голядяне заманили их на тонкий лёд Желтвы и почти всех утопили в студёной воде. Остальные были обменяны на рабов-стреблян летом.
Вот и сейчас, наблюдая, как тысячная толпа жителей нового Города-на-Волхове двигается к княжескому дому и капищу с идолами кривичей и словен, Стовов Багрянородец не испытывал никакого беспокойства. Он был уверен в способностях своих воинов справиться с безоружной толпой ремесленников и рыбаков любого количества. Но то, что он увидел, выйдя из под навеса крыльца, заставило его задуматься. На небольшой площади между княжескими палатами и домами, стоял Оря Среблянин в своей рысьей шкуре, и в одной руке держал топор на длинной рукояти, а в другой руке отрубленную голову какого-то горожанина. Бездыханное обезглавленное тело лежало у его ног в луже крови. Тут-же лежало тело женщины и ещё одного мужчины с разбитым до белой кости лицом. Вокруг Ори стояли с копьями наизготовку несколько его стреблян в волчьих и рысьих шкурах. С ними были Семик, несколько полтесков со своими воеводами Хетрком и Вольгой.
— Зачем они в город зашли, им ёе велено было на берегу находиться? — прислоняя тело пьяного вирника к столбу, сказал Ломонос, — эта стреблянская глядь дикая совсем.
Словно в подтверждение этих слов, один из воинов Ори ножом отрезал голову убитой женщине, взоткнул на своё копьё, поднял над собой с криком:
— Рысь и Змея!
Толпа со вздохом ужаса остановилась, кое-где подалась назад.
Стало видно, что от дома к дому ходят стребляне по двое, по трое, выгоняя жителей их домов и землянок, вытаскивая наружу меха, рассматривая что-то в руках, видимо украшения, бусы, бросая их под ноги, или бережно укладывая в поясные торбы. Двое стреблян с хохотом гнали через ворота на берег к лодиям корову, а старуха по мокрой жиже волочилась за коровой, ухватившись за хвост с рыданиями и проклятиями. За всем эти наблюдая, около деревянного дома с крыльцом и высокой каменной завалинкой, с дощатой крышей, стояли несколько высоких женщин. Трое воинов-чудинов, теперь вооружённых коротким копьями, в кожаных панцирях, стояли рядом с ними. Две молодые женщины, стоящие в центре, наверное, были дочерьми князя Водополка, судя по серебряным височным кольцам, гривнам на шеях, браслетам, расшитым бисером налобным лентам и шёлковым накидкам на волосах. Их длинные сарафаны из отбелённого льна с красной вышивкой, резко выделялись на фоне серой одежды служанок.
— Да, стребляне, не видя в городе воинов Водополка, принялись за грабёж, — сказал Скавыка, — для них не защищённый город, всё равно, что не защищённая лодка торговца.
— Кто ещё хочет мне противиться? — тем временем закричал Оря в толпу новоградцев, — кто ещё хочет в меня ножом тыкнуть?
— Надо всё взятое отдать обратно, — сказал Стовов, подходя к Семику и Оре, — наша цель на западе, и нет прока мне оставлять за собой врага, недалеко от своей Каменной Ладоги.
— Водополк всегда нам враг был, — не согласно качая головой ответил Семик, — что такого, если ты в его отсутвие пограбишь слегка его город, ведь он с Каменной Ладогой так-же поступил бы, войди он туда, и войска никакого не найдя.
— Ничего, из похода на водь и карелу Водополк больше принесёт добычи, — сказал Ломонос, тряся вирника за шиворот.
Чегода при этом открыл глаза и увидел мертвецов, толпу горожан и княжеских дочерей Ясельды и Орисы. Рядом с княжнами стоял старик Крак и бледный грек-летописец с деревянным крестом в руках. Грек был высок и узкоплеч, чернобород, испуган, имел длинный горбатый нос на узком лице с карими глазами.
— Не нужно сдерживать воинов, князь, когда ещё такая удача будет нам, застать город без Водополка, — в тон Семику начал нашёптывать Ломонос, — мы столько сил потратили на поход по ледяным рекам, что воины начали роптать, что Ярило нас не любит, что жертвы пред походом от князя водяные боги не приняли, раз закрыли дорогу льдом, и поход будет неудачным...
— То есть воинов следует подкормить? — сам себя спросил князь, и сам себе ответил, — стребляне уже делаю это, и не очень понятно, как теперь их можно остановить, не драться же с ними.
— Разреши, князь, наказать обидчиков, — сказал Оря, показывая князю оскаленную отрубленную голову с вывалившимся языком, – словене и русы совсем страх потеряли.
— Уходите! — крикнул кто-то из толпы словен, русов и чуди.
— Будьте прокляты вы и ваши дети! — раздались крики со все сторон, — придёт Водополк и накажет вас и сёла ваши!
Шум на улицах, тем временем нарастал. Стребляне уже все до одного, бросив свои лодки, не дожидаясь разрешения, шарили по домам и землянкам. Раздавались уже их призывы идти на торговую сторону, грабить купеческие склады. Несмотря на нарастающее сопротивление, стребляне убили пока наредкость мало людей. За исключением убитых на площади Орей, погиб только однорукий юноша-пастух в овчарне, из-за того, что не желал отдавать янтарный оберег с груди, и раб-чудин, убитый из-за оскорбительных слов и неприязни стреблян к чудинам вообще. Однорукий пастух просто сжал янтарный камень так сильно, что единственную руку ему пришлось отрубить топором и кровь быстро оставила его вместе с жизнью. Еще не взыграл хмель от найденных медовых бражных напитков, ещё молодые стребляне не насиловали молодок, а грудные дети не кричали, забытые в грязи растерзанным матерями. Ничего ещё не горело, и висевший в воздухе удушливый запах гари, был результатом огня на окружающих город берёзовых смолокурнях. Убежавшие из домов горожане стекались или к княжеской площади, или бежали через город к воротам на торговую сторону, где закрылись торговцы. Лишь немногие выходили к пристани, держа в руках самое дорогое, закрывая собой детей и ценности в виде прялок, металлической посуды, обуви, ножей и соли. Многие садились прямо в грязь у воды в решимости броситься в воду вместе с детьми, если возникнет опасность быть опозоренными или убитыми. К стреблянам в городе присоединились и бурундеи во главе с Мечеком, и даже часть дружинников князя. Только полтески стояли во всеоружии на пристани. С копьями, в чёрных многослойных кожаных панцирях, покрытых блестящим древесным лаком, с такими же щитами и в железных островерхих хазарских шлемах, они казались видением среди тумана и запустения прибрежной природы, вызванного прошедшей зимой. Их луки из кости и ясеня, хоть и отсырели и потеряли часть упругой силы, были приготовлены для боя. Были приготовлены и лёгкие стрелы без железных наконечников, вполне сейчас уместные для обстрела не защищённых бронёй горожан. Полтески, как им было и велено, охраняли лодии и лодки. Им было хорошо видно через ворота и слышно через валы, что происходило. Было понятно, что начавшиеся грабежи неминуемо вызовут резню и избиение одной, или другой стороны, и полтескам следует быть к этому готовыми. Их воеводы сейчас стояли рядом с князем на площади перед капищем, и он так на них смотрел, словно от этого зависело его решение.
— Если мёртвый не может встать, это не значит, что он не может рассказать, кто его убил, — медленно проговорил Хетрок, и его широкое лицо с большими, миндалевидными глазами, даже не дрогнуло, — если птица вернётся к гнезду после зимы, то вряд-ли оно будет на месте, тем более, что она может и не вернутся.
— Эти поговорки полтесков, меня пугают и путают, — шепнул Семик князю, — но, кажется, Хетрок говорит, что он считает правильным начать поход с захвата Нового, тем более, что это прославит тебя как воителя и волхва, которому благоволят боги.
— Что вы делаете, почему нарушаете закон гостеприимства? — расширив глаза сказал вирник Чегода, но Ломонос ударил его огромным кулаком в живот так, что он задохнулся.
— Тихо! — сказал при этом дружинник, — закон здесь один, это воля бога Ярилы и его волхва, князя Стовова, и, если он повёл нас так рано в поход, и застал Новый Город-на-Волхове врасплох, значит, так было угодно Яриле!
— Ладно, мне только что было видение небесного Дома Ярилы на огненной лодии, — проговорил Стовов Багрянородец, озирая толпу, княжеские дома, капище с каменным жертвенником, обезглавленные трупы, хмурое небо, — мне сказано о праве нашем на добычу, так что, давайте, разграбим Новый город и вознаградим себя за трудный поход через ледяные реки, раз Ярило-Солнце отдаёт нам его незащищённым, как бы намекал, что это законная добыча за бывшие и будущие тяготы.
— Правильно! — кивнул Семик, делая знак Мышцу, чтобы тот шёл на пристань и звал бурундеев и остальных дружинников в город, — всё равно эти пугливые жители уже всё своё серебро уже зарыли.
— Ярило назначил нам эту награду, — продолжал князь говорить, — всё, что будет захвачено останется у нас, и каждый воин отдаст десятую часть мне, как волхву Ярилы, и пятую часть как князю своему, а кто не отдаст, тот бит и изгнан будет.
— Что делать с княжнами и княжескими домами? — спросил Семик.
— Дома брата моего, князя Водополка Тёмного трогать не будем, только возьму я окна чудесные слюдяные, и чаши серебряные, — ответил князь, рассматривая исподлобья княжён, — а обеих дочерей князя возьмём с собой, как заложников, и грека возьмём, и писание его, а если князь Водополк Тёмный до моего возвращения из похода нападёт на Каменную Ладогу или Стовград, я княжён убью, а если нет, то отпущу их потом с честью.
— Понял, вирник? — наклоняясь к Чагоде, сказал Ломонос, — мы тебя оставим в живых, чтобы ты Водополку всё передал, про его дочерей, только сначала пытать будем, куда князь твой деньги зарыл.
Княжна Ясельда была молодой девушкой, лет восемнадцати, может быть чуть меньше. Высокая и стройная, голубоглазая и бледная, она была красива той простой красотой, что сводит обычно мужчин с ума своей загадкой обоятельной нежности. Казалось, ничего не было красивого в её лице, голосе и поведении. Брови и ресницы как будто вылинявший от солнца, широко расставленные круглые глаза, чуть вздёрнутый небольшой нос, несуразно большой рот с бледным губами, слишком близко сидящий к носу, маленький подбородок. Робкий, быстрый, но умный взгляд, угловатые движения и тихий, больше похожий на шёпот, не звонкий голос.
Её младшая сестра Отриса была от роду, наверное, двенадцати лет, или меньше, была темноволосой, кареглазой и длинноносой. Удлиненное её лицо постоянно было покрыто ярким румянцем. Смелый взгляд с любопытством глядел в мир, а голос был звонким и упрямым.
Подойдя к ним, Стовов отстранил рукой одну из их служанок, вставшую перед ним, и сказал девушкам:
— Теперь вы мои пленники, я буду держать вас при себе до тех пор, пока не вернусь из западного похода. Вас никто не тронет и не будет притеснять, как княжеских дочерей вам будет оказвно уважение, но если ваш отец или братья пойдут на мои земли в моё отсутствие, я сделаю вас рабынями или убью, перед этим надругавшись вместе со свои и дружинниками.
— Или в жертву, — подсказал Семик.
— Или в жертву принесу Яриле княжескую кровь, для лучшего плодородия полей и лугов.
— Прошу, не трогать наших служанок и капище нашего города, — сказала Ясельда, глядя себе под ноги.
— Хорошо, — ответил князь, — пусть они отправляются с нами, и ухаживают за вами, как и ваш книжник грек, пусть отправляется с нами.
— Меня зовут Пётр, — сказал грек, по-славянски, — ваши поступки противны богу нашему Иисусу Христу, и только языческими заблуждениями могут быть оправданы.
— Кому?
— Царю Иудейскому и Небесному.
— Это где?
— За Хазарией, Кавказом и Сирией.
— Это он что сказал, он что-то сказал против нашего бога Ярилы? — переспросил у товарищей Тороп.
Он подошёл к греку, и изо всех сил ударил его рукоятью меча в живот.
Пётр со стоном упал в грязь, а дружинник толкнул его несколько раз подошвой сапога, наровя попасть в пах.
— Пошли со мной к лодиям, — Тороп схватил за волосы через платок служанку, что пыталась заслонить госпожу, и потащил её за собой.
Через три шага женщина поскользнулась и упала, но Тороп продолжал тянуть её за собой уже по грязи, словно мешок с тряпьём.
— Погодите! — крича бросился за ними старик Лех, но его остановил стреблянин ударом дубины по голове.
Кучки белой кости с клочками волос и бурой жижей разлетелись в разные стороны и старик упал, как подкошенный. Княжны и служанки, и, даже три воина чудина, застыли от ужаса.
— Вот как надо бить! — одобрительно крикнул Оря, бросая, наконец в грязь и свой страшный трофей, — пусть знают все, что стреблянская палица не уступает мурмонскому мечу.
— Когда коса начинает косить, то трава рано или поздно найдётся, — загадочно сказал Хетрок, делая знак Вольквину в направлении толпы горожан.
— Не надо, прошу, сжальтесь, не надо! — умоляюще закричал Чагода, — нам на этой земле нужно держаться вместе, среди чуди и води поганой!
— Кому это нам? — зло спросил его князь, — ты русов и словен с прочей литвой не ровняй, тем более с кривичами.
— Вяжите его, нужно выведать, где Водополк прячет своё золото и серебро, — сказал Оря Стреблянин оглядываясь на медленно приближающуюся со всех сторон толпу.
Ломонос снял с пояса вирника ремень. Снял с него ножны с ножом, сумку с весовыми гирьками, записями на бересте, и стал связывать руки вирника за спиной. Тот, всё ещё не придя в себя от хмеля и удара в живот, сопротивления практически не оказал.
— Бросайте оружие! — тем временем крикнул грозно Семик чудинам, охранявшим княжён.
Воины вирника, и до этого проявляя полную нерешительность и трусость, видя,что их воевода сдался, со стуком бросили перед собой на мостки копья и щиты, отступили к крыльцу, потупив взоры.
Несколько десятков мужчин из толпы, побуждаемые криками женщин, вооружённые палками, ножами и камнями, подступали нерешительно, но сначала стребляне ранили одного, ударив топором в плечо, потом Тороп, на ходу, проложил себе дорогу с помощью меча, пробив другому грудь. Вооружение горожан, их нерешительности, говорила, что они намеревались, самое большее, побить пришельцев и выгнать, избегая убийства. Наконец, по жесту Хетрока, бывшие с ним полтески во главе с Вольгой напали на толпу и стали копьями убивать и ранить горожан с невероятной быстротой. Не успел никто опомниться, как десяток мужчин уже лежали в крови на мостках и грязи, со стонами или уже мёртвые, с пробитыми шеями, лицами, животами и конечностями, а полтески не останавливались. Когда к избиению присоединились стребляне, горожане побежали в проходы между домами о оградамм, толкая, опрокидывая друг-друга с криками:
— Секут! Секут!
— Бей их! Бей! — кричали другие голоса, воинов, бегущих с пристани вверх по склону через ворота, в облаке пара дыхания и сверкания оружия.
Все стребляне, бурундеи и полтески теперь были в городе. Едва не ссорясь друг с другом, не желая опоздать к дележу, и боясь, что им может не достаться добычи, и самое ценное успеют забрать другие, все торопились. Из-за этого жестокость усилилась и широко разгулялась, не сдерживаемая теперь никакими законами и стеснениями. Началось повальное избиение безоружных. Согласие и несогласие жертв при этом одинаково вызывало ярость насильников. Хмельные напитки и радость безнаказанности породили бесчинства не виданные многими ранее. В открытых домах перерывали теперь все вещи снова, в запертых домах с грохотом разбивали двери, вытаскивали и обыскивали всех, даже люльки младенцев разбрасывали по земле, раздевали донага на холоде и женщин, разыскивая вшитые в одежды монеты и гривны, вырывали вместе с волосами височные кольца, избивали мужчин за малейший намёк на сопротивление или отказ выдать место тайника семьи с ценностями. Тут-же к дверям и вытащенным на улицу лавкам многих привязывали и пытали, поджигая факелами кожу, бороды, отрезая уши, носы, языки и губы, разрезая до ушей рты. Ударами кнутов вырывали куски мяса вместе с кожей из спин несчастных, глумясь, справляли на них с хохотом большую и малую нужду, насиловали молодых женщин и девушек, пытаясь заставить говорить отцов и братьев, и просто от перевозбуждения. Несколько домов были подожжены вместе с закрывающимися там семьями, и дикие крики несчастных пересиливали даже плач и мольбы истязаемых, стоны раненых и проклятия старух. Нескончаемый вопль ужаса висел над городом, дым пожарищ и смрад горелого тела, вызывающий кашель. Мёртвые собаки лежали вперемешку с хозяевами и убитой для потехи домашней скотиной. Кровь людей и животных, смешиваясь с нечистотами и талой весенней водой, текла ручейками к Волхову.
Наверное, так вели бы себя хазары, грабя город, не нужный им впоследствии как источник дани, рабов и ремесленников. Город, взятый приступом, с жертвами, где-то далеко от своих хазарских владений, не нужный им и чужой по духу, вере и народу. Трудно было ожидать такого-же от князя кривичей, связанного с князем поволховья общим главным богом, предками, договорами, общими врагами, делами торговыми. Не было только поголовного истребления, как это было принято в тех случаях, когда нужно было освободить землю от чужого народа для того, чтобы заселить её своим многочисленным народом, или в случае, если требовалось устрашить соседние города и правителей. В случае с Новым городом-на-Волхове у Стовова не было цели устрашать город Ладогу, Старую или Новую Русу, а тем более далёкое Гнездо или Полоцк. Чудь, водь, ятвяги и словены, русы и прочая литва и так знала буйный нрав восточных кривичей и их союзников. Очищать поволховье и поневье от этих племён, значило открыть свободный путь в голядские земли до Москвы и далее, многочисленным пруссам, куршам и норманнам из заморья, и не их дружинам, а целым семьям. У Стовова Багрянородца не хватало своих людей для того, чтобы даже ключевые места заселить, и от Стовграда до бурундейского Эрзана, в невыразимых диких просторах, могло поместиться любое крупное западное племя, хоть половина всех германцев или славян, и жить там годами, не давая о себе знать, и никто об этом не узнает в Стовграде. Если только торговцы не расскажут о дымах над лесом.
Стребляне поставили на площади шест с перекладиной, с растянутой на ней шкурой рыси, и сносили добычу туда, под охраной Ори и ещё нескольких опытных воинов волчьих шкурах, чтобы она не стала добычей ещё кого-нибудь. Несколько бурундеев пытались перейти по мосткам на торговую сторону, но были обстреляны их луков засевшими там торговцами. С царапинами, ушибами и бол шой досадой отступили обратно. Кто-то отравился жаловаться Мечеку, предлагая пойти на приступ торговой стороны всей силой, а другие вернулись к более лёгкой добыче. Полтески, после убийства массы мужчин на площади, занимались тем, что пытали кузнецов, смоловаров и других мастеровых, и преуспели в этом, откопав несколько кувшинов с серебряными резанами. Им же достались отличные ножи, несколько превосходных клинков мечей, десятки закалённых наконечников для стрел и копий, и приготовленные для продажи четыре тонкие кольчуги и множество колец к ним. Вольга нашёл несколько золотых проволок для шейных гривен и височных серёг, а Хетроку его воины поднесли расшитые стеклянным бисером мягкие и удобные новые сапоги с кожаной шнуровкой. После того, как под пыткой огнём вирник Чагода выдал места княжеских тайников, княжеские дружинники забрали, наверное, самое ценное, что было в Новом, за исключением сокровищ торговой стороны. Им досталось несколько кувшинов серебрянной резании, янтаря и речного жемчуга из подпола палат Водополка и дома его дружины, посуда и золотые украшения княжён.
— Для сохранности, — пояснил Семик, протягивая сразу две руки к золотым гривнам испуганных девушек.
Сундуки и корзины с одеждой и вещами княжён, их зеркала, гребни, благовония, шитьё, узорчье, шёлк, меха, посуда, тоже могла считаться добычей, ведь княжны могли в любой момент превратиться из заложниц в рабынь, и их имущество досталось князю Стовову. Долю князя собирал Семик. Судя по его довольному рябому лицу, она была значительной. Как и приказал Стовов, плотники, приведённые Ломоносом, вынули пять стеклянных витражей из окон палат Водополка, установили их в корзины и снесли на пристань. Туда-же были отправлены несколько коз, сыр, мёд, зерно, княжны со служанками, грек с корзиной книг и свитками своей истории поладожья с древних времён и до княжения Водполка Тёмного и его сыновей.
На счастье своё, никого ещё не убив из пришельцев, жители и гости Нового, на беду свою зимовавшие здесь, уверенные в непри моступности зимой этой глуши, искусные кузнецы, умеющие делать многослойные клинки и ювелиры, умеющие огранять самоцветы и делать из них узоры в золотых прожилках, знахари и гадалки, знающие целительство и гадание, умелые гончары, ткачи и кожевенники, единственные на всю Тёмную землю, способные делать вещи не худшие, чем делали в Византии и Поднебесной империи, бежали куда глаза глядят, за речку Гзеню, Кобав-реку и малый Волхов. Если бы Стовову можно было вернуться, он наверняка бы собрал этих мастеров и угнал в Стовград, или, даже, построил для них свой город где-нибудь на Клязьме или Москве, где они под охраной наёмников-голяди, работали за страх, создавая изделия большой ценности. Десять мастеров-ювелиров, знающих восточные техники изготовления украшений и драгоценной утвари, за год могли принести более сотни гривен, больше чем весь мыт за проход по Нерли в обе стороны. Дружина была бы довольна, получив шлемы с серебрянным узорчьем, драгоценные гребни, чаши для питья, бляхи, застёжки, кольца, серьги и бусы для жён, дочерей, наложниц и любимых рабынь. Продавая потом этих мастеровых по десять и менее гривен союзному князю, можно было таким подарком привязать его к себе более, чем уступая какую-нибудь заросшую болотистую пограничную пятину, заселённую, разве что, волосатыми, древними охотниками, не умеющими даже толком говорить, и живущих в пещерах и норах. Всё это пронеслось в голове у Стовова Багрянородца, когда он стоял около деревянной фигуры Ярилы посреди капища Нового города. Жертвенный камень перед фигурой Ярилы был покрыт бурой кровью, вокруг стояли глиные горшки с полуистлевшими частями расчленённых жертв. Кругом располагались маленькие каменные и дубовые идолы леса, реки, зимы, животных и птиц. Здесь вперемешку ждали своих подношений боги кривичей, словен, чуди, веси, русов, пруссов, ижоры и других племён, общинами живущих на землях Водополка Тёмного. Все боги были покрыты слоями жертвенной крови. Кровь была густой и чёрной, как берёзовый дёготь от воздействия воздуха и солнца, но влажной из-за сырого тумана. Глаза бога Ярилы были сделаны из кусков янтаря и мерцали красным цветом, искусные оловянные обручи в нескольких местах охватывали его столб. На обручах них были изображены сцены охоты, сева и уборки урожая, приход времён года, дня и ночи, военные победы кривичей над русами, славенами и чудью. Деревянный столб внизу был украшен вырезанными изображениями отрубленных голов и верениц пленных. Все сцены перемежались ликом Ярилы, то бросающего молнии, до добро улыбающегося. Идол имел четыре лица, обращённые в четыре стороны света, но глаза из янтаря были только у того лица, что смотрело на восток.
— Какой богатый истукан, — с завистью сказал Стовов, — получше, чем наши.
Ему очень захотелось позвать Мышеца или Торопа, велеть им принести топор и срубить этого Ярилу, объявляя его неправильным. Затем, как жрец Ярилы истинного, водрузить своего Ярилу, покровителя Тёмной земли рек, холмов и гор кривичей, а не всякого сброда, вроде ижоры, русов и другой литвы, пригретым Водополком, напрасно называющим себя кривичем. Потом, сломив волю новогородцев попранием их божества, пользуясь их растерянностью и страхом, можно было объявить город, чудесно расположенный на островах на торговых путях, своим. Отбить последующие нападения и завести сюда стреблян, мещеру и мурому от князя Резана. Дружинники Водополка, чьи мастерские сейчас разоряли союзники, чьих рабынь они сейчас насиловвли, конечно будут сражаться насмерть, не желая становиться нищими и голым огородниками и козопасами. Можно будет попробовать уговорить их перейти к нему, убив Водополка и его семью. Но, кроме князя Ладожского, есть ещё князья и старейшины окружающих племён, понимающих, что после появления новых едоков в дополнении к существующих, поборы с них увеличатся. Именно русы-солевары, словены и ижора будут сражаться до конца, а не старшие дружинники Водополка. Им, настоящим воинам, в конечном итоге всё равно какому князю кривичей служить, главное, чтобы не трогали их имущество, землю с деревнями и рабов. Смерть князя освобождала их от клятв, как и нарушение клятвы князем, если так решит дружина, освобождала их от служения. Договориться с вождями окрестных племён сразу не получилось бы, и Водополк успел бы вернуться до этого момента и вмешаться. Ни Ятвяга Полоцкий, ни Резан Бродник, ни совет полтесков или вече стреблян, не послали бы всех своих воинов сюда на помощь Стовову, для обороны чужого города. Даже сегодняшние отряды стреблян, полтесков и бурундеев ушли бы. С одной дружиной Стовов Богранородец мог бы удержать один из островов Нового до тех пор, пока он не умер от голода и болезней в окружении союзного войска поволховья. В это время братья Водополка и его сыновья могли осадить Каменную Ладогу, взять, разграбить её, убить княжну Белу, сына Часлава и других детей, разорить землю от Селигера до Стовграда. Их, конечно, потом могла обескровить голядь среди своих гор, холмов, рек и болот. Заложники, дочери Водополка, могли в случае захвата города удерживать от мщения Водополка, но никак не старших дружинников Водополка. Для них мастерские и семьи золотых дел мастеров были важнее любых детей Водополка. Любой из этих старых воинов мог стать князем вместо Водополка по договорённости с други и дружинниками. По всему получалось, что случайный и чудесный захват Нового города, его ограбление с захватом заложников, был наибольшим разумным успехом. Соблазн присоединить к своим владениям многолюдное поволховье был велик, но сопряжён с риском потерять всё своё. Прославленный лисьей осторожностью Стовов это понимал хорошо. Он спокойно удержался от этого заманчивого решения, с удовлетворением наблюдая гору мехов, тканей, кож, скарба, коробов с солью, выросшую на площади перед Семиком. Добыча была и так велика. Новый город славился богатством, но одно дело слышать, а другое дело в этом убедиться на ощупь. Никто теперь не смог бы упрекнуть его, что он не воспользовался в должной мере подарком богов. Даже точильные круги ювелиров и бруски железа принесли сюда захватчики, даже кузнечные клещи, зубила и молоты. И пусть они не взяли драгоценное золото, только мизерное его количество и мизерное количество серебра, это не было позорным не везением. В Тёмной земле серебро и золото всегда было редкостью. Товары здесь менялись на товары, или на обещания доставить товар в будущем. Монеты и слитки шли только на взятки и выкуп заложников. Резань монетная, или резань из гривен и других слитков, чаще всего тут-же переправлялась в украшения с большим содержание меди и олова в сплаве. Разорение могил и курганов чуди, голяди и русов, разбой и поиск кладов погибших в прежние годы соплеменников, дали всё золото, что можно было получить. Но это было беда не только Тёмной земли, Днепра, Дона и Янтарного моря. По всему западу оскудела золотоносная жила, текущая из сокровищниц старой Римской империи испокон веков. Империя погибла со смертью последнего императора Ромула сто пятьдесят лет назад. Сейчас во всём известном мире, кроме Поднебесной империи, источником золота и серебра была, судя по слухам, только могучая Византия. Чудесным, сказочным образом, золото оказывалось там, сколько его не тратил император Византии на наёмную армию, вооружение своих фемных турм и банд, заморские товары, скачки, подкуп союзников и строительство заморских городов. Почти всё золото мира было там, в Константинополе. По слухам, когда Ираклий стал императором, ему досталась золотая казна весом в тысячу талантов, то есть равносторонняя гора из золотых слитков высотой выше человеческого роста. Но теперь, во времена, как вокруг тёплых морей массовое рабство, после сокрушительных восстаний рабов и падения главных центров рабовладения, затухло и повсеместно оказалось заменено зависимыми, полузависимыми и свободными крестьянами и колонами, появилось множество желающих иметь золотые и серебряные украшения. Их потом в неисчислимым количестве клали в могилы, зарывали в кладах, потерявших зачастую своих хозяев в войнах и от чумных и холерных моров, переплавляли в золотую утварь стремительно богатевших христианских церквей. Сколько бы не чеканил император Ираклий солидов, все они уходили, как в песок, в славянские племена, текущие на юг из-за Дуная, арабские толпы, двигающиеся через Сирию на север, и персидские полчища, двигающиеся со стороны Кавказа. Золото теперь покрывало оружие и сбрую самого маленького короля, самого маленького королевства Британии, Германии или Скании, украшало короны кельтиберских и франкских королей, к качечтве золотых нитей в одежде, путешествовало по всем тёплым морям вместе с готами и другими племенами, уже несколько столетий ищущих себе новую родину. Варварский обычай закапывать золото и драгоценные предметы в могилы, вызывало у кривичей и вообще всех славянских племён, известных Стовову, изумление и презрение. Получалось, что вместо того, чтобы помочь своим детям в борьбе с врагами-людьми и врагами-духами, у них отбирались средства борьбы, оружие, золото, нужную утварь, ценные орудия труда. Грабители могил расхищали их, разбрасывая кости мертвецов, оскверняя их память и приводя в уныние живущих потомков. Чтобы грабителям было удобнее находить могилы, что ли, над ними насыпали приметные курганы и ставили каменные маяки. Вместо этого ужаса и безумия, кривичи трепетно и благородно сжигали тела своих умерших. Они передавали тело дорогого человека на небо прямо пред светлые очи Ярилы-Солнца, исключая надругательство. Они справедливо полагали, что духу не нужны реальные вещи, а только память и забота духовная им потребна. Членов семьи и ближайших дорогих людей старались хоронить там-же, где и главу семейства, используя невысокую насыпь сверху на месте захоронения, только как способ обозначить место для поминания, а вовсе не для гордыни. Даже убитых в бою врагов и умерших рабов хоронили рядом, удлиняя курган сколько нужно. Может быть поэтому Ярила так быстро вёл своих детей-кривичей по свету во все стороны, заставляя северные племена медленно отступать за Ладогу, Волгу и Селигер. В любом случае, ничтожность торговли в этих глухих местах растёртых в допотопные времена и примятых ледниками, по сравнению с Константинополем, и даже северной Биркой, приносила сюда крохи из движения золота в природе человека.
Сущие крохи этого золота сейчас собирали в Новом грабители. Их князь нетерпеливо прохаживался у омытых кровью идолов Нового, размышляя о том, стоит ли пленять и везти отсюда в Стовград ремесленников, стоит ли пытаться ворваться на торговую сторону через малый Волхов. Был повод и попытаться разрыть курганы русов, пруссов и ятвягов на выжженых лесных поляна вокруг города. Эти древние могильники на Гзени и Кобаве давно будоражили слухами голядь стреблянскую, а через неё и кривичей. Соляная русь, белоснежная, совсем без желтизны, выпариваемая из тамошней подземной воды была такого хорошего качества, что за ней приезжали даже из Скании и из другого заморья. Там несколько семейств сделали это своим торговым делом, получив соответствующие прозвища. Вот только порядка не было в этих делах, ценах и вражде вокруг руси. Золото иногда водились в Русе и словарных посёлках вокруг, но бессмысленные трупоположения, пусть не как чудины и лопь, на восток, пусть хоть на север головой, делали этих, в прошлом славян, глупыми дикарями. Им никак не удавалось понять, что бог не на северной звезде, что держит, по мнению чуди купол неба, и не на востоке, где каждый день рождается Перкунас-громовержец, а на невидимой бесконечной звёздной дымке, куда только огонь мог унести души умерших. Где даже Ярило только гость и сын. Но раскопки курганов означали бы остановку и отмену похода на встречу с Рагдаем на Двине, отказ от похода на запад. Если бы не воля старших дружинников, веривших в призрачные рассказы книжника о золоте империи Сина,поиск сокровищ русов был не плохой затеей. Не послушать своих дружинников князь не мог. Они и делали его князем – распорядителем жизни и смерти подвластных ему людей на захваченных землях и среди других охотников называться князем и главным волхвом. Прославленные, страшные в бою и свирепые в обхождении мирной жизни воины и давали ему власть своими мечами и копьями, своими сыновьями-воинами и воинами младшей дружины. Среди них все были роднёй близкой, дальней или братьями по обряду братания путём смешивания крови. Его приказы имели силу только тогда, когда было кому их исполнить, и любой из них, Семик, Ломонос, Мышец, Тороп, Скавыка и ещё несколько воинов, могли договориться об избрании себе другого князя. Когда отец Стовова, тогда ещё только богатый воин, как многие, и удачливый торговец мехами, решил покинуть Гнездо и отправиться на захват северо-восточных земель, он не захотел уговаривать и ждать решения веча и старейшин о выборе на год военного вождя. Он стал вождём, судьёй и жрецом Ярилы сам, один и навсегда. Тогда для этого пришлось отдать все свои драгоценности именитым воинам племени, отцам и братьям нынешних старших дружинникам, и с их помощью разогнать на Торговой площади вече в Гнезде, убить нескольких недовольных, и выгнать всю безземельную бедноту и рабов в поход на Нерль и Мосу. Когда после ухода воинов Стовова из Гнезда, оставшихся стали одолевать ятвяги и другие литовцы, уже всё племя побежало на северо-восток. Стовов не мог отказаться от похода на запад теперь, когда дружина так этого хотела.
– Князь, это его дружина, а дружина это и есть князь! – сказал недавно полтесский воевода Хетрок, коверкая на восточный лад славянские слова, и был в этом прав.
Размышления Стовова прервали крики стреблян, подошедших к воде малого Волхова. С другой стороны неширокой реки, из-за вала с редким частоколом, оплетёным ивовыми прутьями, несколько стрелков из лука пускали стрелы в стреблян и поносили их страшными бранными словами. Судя по отдельным этим словам, в стрелках них можно было угадать пруссов или куршей. Стрелы они пускали ловко, и, если бы стребляне не обладали чудесной ловкостью, среди них уже были бы убитые, или, по крайней мере раненые. Очень быстро рядом с лучниками на валу появились вооружённые люди, в основном молодые мужчины, высокие и длиннолицые. В руках у них появились копья, щиты и даже у одного меч. Торговая сторона Нового города решила драться. Видимо количество торгового люда там было достаточным для этого, а гонец, наверное, уже добирался на лодке в места, где Водополк Тёмный воевал с чудью, чтобы срочно вызвать его. Отбивая на лету стрелы, играя и ярясь, стребляне отошли от воды и занялись доступным им сейчас делом грабежа .
— Князь, мы этого вирника Чегоду и огнём жгли, и ногти рвали кузнечными щипцами, а клада княжеского он не выдал, — сказал Семик, заходя за ограду капища.
— Кричал он громко, я слышал, – ответил Стовов, снимая с головы шлем и приглаживая влажные от испарины волосы, — пора уходить, пока не вернулся Водополк, ведь неизвестно, как далеко он отсюда, и когда к нему послали гонца за подмогой, может быть, уже когда мы подходили по реке, то-то Чагода нас так легко пустил в город.
— Да, странное дело.
— Они спокойно могли оборонять город, неужели доверились слову? Кто в наше время слову доверяет?
— Несколько лодок от Торговой стороны ушли только что, стребляне видели их, так что время ещё есть, но уйти надо, пока городские никого из наших не убили, а то в ответ может начаться резня. Тогда от Водополка не откупится и заложниками не прикрыться, и весь край встанет на нас и пойдёт на Белу, жену твою, пока мы на западе будем богатства искать, — сказал Семик, любуясь кучей собранного добра на площади, — и так добыча хороша и надо бы её на одной лодии отправить обратно в Стовград, не тащить же с собой.
— Правильно говоришь, как всегда.
В этот момент ворота перед мостками торговой стороны открылись, и к реке вышел человек в богатом меховом одеянии, шапке их куницы. В руках он держал что-то, завёрнутое в вышитый рушник. За ним вышли несколько худых рабов. Все они встали в лодку и очень быстро оказались по эту сторону реки.
Посланец с торговой стороны оказался купцом-пруссом. Он зимовал в Новом, надеюсь по весне очень рано, опередив других купцов, пройти с грузом янтаря и своей руси, блестящей и почти белой, выпаренной из морской воды. Его путь лежал через реки и волоки Водополка и Стовова, через мокшанские просеки в Волгу, далее к аланам и хазарам за Кавказ. У торговца были свои большие вараки для морской воды и подземных источников около реки Рос. Ещё его брат владел вараками в Туле на Северной Двине у биармов. Там получали отличную соль. На Росе тоже соль была не плохая, но для её выпарки требовалось сжечь много леса. Соль там ещё жлбыали из морсой воды. Около этой реки, впадающей в очень солёный залив моря, отгороженной длинной песчаной косой от моря, издревле добывают соль курши. Сейчас, когда христиане едят в пост очень много рыбы, для её засола нужно очень много соли, и на западе она стала драгоценной. В Зальцбурге её рубят в горах, но все остальные добывают из подземных вод, но дрова для её вываривания возить везде далеко, их всё меньше, поэтому морские вараки, теперь очень важны. На лето за солью англы и саксы плавают на Северную Двину к биармам, и многие там сами содержат варанги руси, заставляя работать на себя рабов-чудь. Биармы там содержат крепости для защиты от набегов грабителей-саамов. Крепости те из огромных камней сложили в незапамятные времена кельты, когда ещё северное море было более тёплым. Теперь они заняты биармами. Зимой они соль вымораживают, а потом выпаривают и вываривают в варангах. Торговец рассчитывал по дороге менять драгоценную соль, на куниц, а потом через Северную Двину идут к марийской Волге, а по Волге к хазарам, обменивать соль и меха на серебро, гранаты и другие самоцветные камни из Индии, и стран за рекой Инд. Торговец точно не решил ещё, будет ли он с помощью бродников переходить из Волги в Дон, и идти потом в таврическую Готию, или, всё-таки двинется к хазарам. По его сведениям цены за Кавказом на мех и янтарь на треть выше, чем в Готии, потому, что это самый восточный путь янтаря и мехов. В Тавриду и Византию эти товары попадали ещё через Днепр, Дунай, кружным путём с запада. А вот в Итиль дорога была одна. В Эрзани бурундеевой он на обратном пути хотел нарезать серебряные дирхемы на части, добавить в часть серебра олово и медь для увеличения веса, и продавать это серебро потом в северной Бирке и Каупте саксам и данам.
Быстро рассказывая это, торговец приблизился к Стовову, и под пристальным взором Семика и Мышца, развернул свой рушник. Там находилось прекрасное янтарное ожерелье. Камень был настолько хорош, так тщательно отполирован, что, несмотря на хмурое, почти синее небо, он засиял солнечными бликами. Несколько десятков крупных камней, размером с яйцо трясогузки, были просверлены алмазными свёрлами, потом разрезаны вдоль, и между частями бусин вставлены диски из серебра. По граням этих серебряных дисков был нанесён узор в виде перевитых растений и зверей, как принято было в Скании, а фон выложен ходотоы проволокой. Это драгоценное ожерелье торговая сторона выкупила у пруссака, чтобы оно было преподнесено князю как подарок за отказ от захвата торговой стороны Нового города.
— Подарок я возьму, — вымолвил Стовов, складывая ожерелье в свою сумку на поясе, — но вы мне ещё дадите проводника, хорошо знающего проходы между островами перед выходом протока Нового озера в Янтарное море.
Князь задумался о странном, вещем совпадени с этим янтарём. Ему снилось прошлой ночь божество, глядящее на него множеством янтарных глаз. Он просил его дать вырасти сыновьям, стать им богатыми правителями с многочисленной и верной дружиной, не болеть и прожить счастливую, долгую жизнь, а божество метало грохочущие молнии и рычало благосклонно. Янтарные глаза здешнего Ярилы тоже были знаком, как и эти бусы, удачного исхода событий.
Торговец с радостью согласился на требование князя и быстро отплыл обратно через малый Волхов. Криками и угрозами Семик и дружинники князя стали наводить порядок в городе. Первыми закончили грабежи полтески. Награбив в основном инструмент кожевенной, меховой и кузнечгой работы, весовые и обьёмные меры, прясла, точила, напильники, ювелирные приспособления. Они под подприсмотром Вольги вышли на пристань и стали занимать места в своих лодиях. Их скуластые, бесстрастные лица и разговоры на едва понятном языке, чёрные одежды, воронёный металл щитов, копий и ножей, лаковые кожанные чёрные доспехи, перья чёрных птиц в оперении стрел, маски животных на шлемах, делали их похожими на созданий потустороннего мира, воинов страны смерти. Приведя с собой двух коз, они перед лодиями зарезали их, освежевали, и теперь ели сырое козье мясо, нарезая его тонкими полоскам. Выход из горьда своих воинов Мечек выполнил не совсем уверенно. Несколько его молодых бурундеев пытались провести на корабли корову, свиней и гусей. Тычками меча, подзатыльниками седобородый воевода заставил их свести животных обратно на берег, забить их, и только мясо брать с собой. Осмелевшие городские собаки, лохматые и уродливые, с заискивающим видом бродили возле бойни на мостках, получив груду внутренностей и кровавые шкуры. Их лай был тих от счастья и сытости, и убитые, обесчещенный в Новом городе их хозяева, рыдающие перед горящим домами и разбитой утварью, совсем теперь не заботили продажных тварей. Следом за ними к своим лодиям пришли молодые дружинники князя. Торопу пришлось кричать на них словами из мужского разговорного и бранного языка, действующего, впрочем, на хмельных молодчиков не в полной мере. Это был их первый поход, не считая сбора дани с мещеры и голяди. Но одно дело грузить на лодки мешки с пломбами князя с мехом, мёдом и зерном, и отбиваться, разве что от гнуса и мух, или идти день за днём за голядью поокской, не принимающей боя по кругу, вдоль Москвы, а другое дело чувствовать себя всесильными мужчинами, ходящими с оружием в руках по миру. Они были сейчас такими же великими, как непобедимые хазарские богатыри, наводящие ужас на просторы от Днепра до Волги, и от Киева до Таврической Готии.
Хуже дело обстояло со стреблянами. Оря, зло глядя на Стовова из под клыков пасти своей рысьей шапки каждый раз говорил, что не надо было приставать к новому Городу-на-Волхове, потому, что стребляне всё равнино начали бы его грабить, и, если до сих пор только три головы взаткнуты на колья, то это можно считать благоволением Матери-Змеи. Семик попытался привести Орю в чувство, рассказывая, кто возглавляет поход, и что стребляне покорены и дали клятву Яриле, но Оря разразился на это длинной речью о стреблянах и кривичах. Он сказал, не обращая внимания на свирепые взгляды князя, что стребляне только потому признали власть Стовова, что для них это ничего не меняет. Их стада пасуться на прекрасных заливных лугах там, где кривичи даже не знаёют. Их поля, полные пшеницы золотятся там, где множество ручьёв поят их живой водой. Кривичам их вовек не найти в дебрях Тёмной земли на своих конях, а водного пути туда нет. Их капища спрятаны надёжно, люди живут так, как жили со времён, когда царь Гог превратил часть этой бесплодной земли в зверей, а зверей в людей. Семик собрал возле себя часть своих людей и хотел было схватить Орю, понимая, что тот почти взбунтовался против князя, но Стовов сменил выражение ненависти на своём лице на скучаюдщую маску, и в промежутке между фразами с реблянина, произнёс:
— Мы уйдём к Новой реке в полдень, а стребляне могут оставаться и даже вернутся, но пятую часть добычи из этого похода, что они не добудут мне, я взыщу с них в составе дани, когда вернусь.
— Мудро, пускай заплатит, а где он возьмёт золото, не наше дело, — ответил Семик, послая своих воинов жестом о ратно, носить добычу на княжескую лодию.
Оря Стреблянин после этого сказал, что кривичи сами не знают, кто они, что их славянсаие замашки просто притворство, и их прусские корни не дают им права кичится родством с великими народами запада. Стовов промолчал. Оря взял свой топор и отправился к домам. Те стреблянне, что пытались взять торговую сторону, последовали за ним. Когда они скрылись среди срубов, землянок и длинных земляных домов, перед Стововом предстал тощий, покрытый язвами чудин. Это и был проводник о ещанный торговцами. Проводник, по его словам, сам вызвался провести лодии через протоки и мелководья Нуовы, так он назвал проток между Ладогой и Янтарным морем.
Через некоторое время с торговой стороны пришёл ещё один кормчий, и тут стало ясно, что чудин сам откуда-то узнал о намерении Стовова вести войско в Янтарное море. Став сразу притворно ласковым и наигранно добродушным, князь начал выведывать у чудина, что тому известно. Чудин стал запираться. Тогда Скавыка заломил ему руки назад, а Ломонос накинул ему на шею ремешок и стал душить. Полу задушенный чудин, истекая пеной, рассказал, что торговцы ещё утром прознали от убежавшего от грабителей-стреблян горожан, что Стовов идёт за Янтарное море. Сразу после пленения княжеских дочерей, они послали по Волхову на северный берег Ладожского озера людей на быстрой лодке-однодеревке. Он должны были предупредить Водополка, что город захвачен, а захватчик уйдёт потом западным путём. Зная это, Водополк мог замириться с чудинами, и уже с дружиной чудинскими наёмниками перехватить князя в дельте Невы, отобрать награбленное, пленить, даже убить. Проводник торговцев послан с приказом подольше водть Стовова в протоках, заводя в засаду. А он сам вызвался помочь, потому, что не любит ни словен, ни русов, ни ижору. Хрипя и закатывая глаза, чудин говорил, что много раз ходил со скупыми ютами и жестокими скандами по Нове, а теперь решил пойти с князем, ожидая щедрой оплаты. Второй проводник при этих словах по леднел как льняное полотно и бросился к Волховцу. Он быстро вошёл в ледяную воду и переплыл его. Мокрый и грязный, он был принят на валу, и скрылся из виду. Никто его не преследовал. Ломонос ослабил ремень на шее чудина, а потом и вовсе отпустил. Скавыка отпустил руки чудина, и он, хватаясь за горло, повалился на колени.
— Водополк устроит засаду и перебьёт нас! — невесело сказал Ломонос.
— Даже если он просто будет обстреливат нас и наделают много раненых, то это может сорвать весь поход, — согласно кивнул ему в ответ Семик, — раньше времени мы потеряем воинов.
— Я бы оставил здесь княжён, — сказал Ломонос, — из-за них может удача отвернуться.
— А может, отплыть подальше и... — Семик многозначительно провёл ладонью по гортани, — а Водополку при встрече скажем, что мы их отпустили на свободу.
— Нет, — я не хочу кровной мести и вечной ссоры с Водополком Тёмным, — оветил ему князь, — нам ещё возвращаться обратно, и вообще, торговать, жить, мало ли что...
— Мышь, иди, скажи Оре, что мы уходи немедленно, чтобы не попасть в засаду на Неве, а он как хочет, на его, если отстанет, нападёт в ярости Водополк, — сказал Стовов, уже направляясь к реке, — тем более, что заваруху в этом котле они начали, глядь стреблянская!
Лодии Стовова, Мечека и Хетрока действительно отчалили от пристани Нового города без лодок стреблян. Княжён и их служанок-рабынь князь разместил под навесом из кож около мачты вместо своей постели и вещей. Охранять и заботиться о еде и других надобностях женщин, Стовов поручил Торопу. Теперь князю нужно было решить, что делать с неожиданно свалившейся на него добычей. Множество мешков соли и пшеницы, металлические предметы ремесла, оружие, бусы, сильно увеличили осадку лодий. Впереди по течению реки их ждали три участка порогов. Несмотря на высокие паводковые воды Волхова, затопившие низкие берега, вода над порогами, глубиной летом по колено, а сейчас выше роста человека, была, всё таки недостаточно глубока для безопасного спуска. Куницы, хоть и были легки, но занимали много места под рогожей, мешая убирать и ставить мачту и парус, сидеть гребцам и готовить пищу. Можно было отправить одну лодию с добром обратно на Нерль, но тогда князь потерял бы половину своих людей, оставшись с остатком дружины в явном меньшинстве перед дружинам бурундеев и полтесков. Стребляне могли в любой момент выйти из под его подчинения, и причислить их к своей надёжнлй дружине он не мог. Тогда принятие решений в походе могло стать затруднительным, и доля в добыче, могла быть уменьшена по требованию союзников, располагающих большим количеством воинов. Лишать своих дружинников части золотого сокровища, ожидающего из впереди в европе, в обмен на железные заготовки и железные болванки из Нового, князь тоже не хотел. Такая явная несправедливость могла ему потом дорого обойтись в диких голядсаких краях после возвращения. Глядя на свинцовое небо, плывущие вокруг стволы погибших берёз и ив, глинисто-мутную воду, он никак не мог решиться на то, чтобы отправить часть людей назад.
— Хром, я медведя поймал! — сказал тихо он.
— Так веди его сюда! — сам себе ответил князь.
— Так он меня не пускает! — закончил через некоторое время князь старополтесскую поговорку.
— Князь, скажи, чтобы дали нам хлеба и молока, — послышался из-под навеса из кож и меха голос Ясельды, а одна из её служанок выглянула на свет и уставила на князя взгляд голубых глаз.
— Тороп, скажи кому-нибудь из гридней, чтоб дали! — крикнул князь, обернувшись, и его дружинник, бросив дремать, пошёл через скамьи и ноги гребцов к женщинам, уточнить, в чём дело.
Дочери Водополка и их служанки, судя по словам Чагоды, его наложницы, тоже были поводом сильно задуматься. Лучше всего их было тоже отправить назад, в Каменную Ладогу к княжне Беле вместе с награбленным. В случае нападения на Каменную Ладогу князя Водополка, заложники могут быть использованы сразу, либо как откуп, либо как средство угрозы расправы с ними. В походе же они могли погибнуть от болезни, во время, боя, сбежать, покончить с собой. Доказать потом их отцу случайность смерти будет невозможно, и Водополк станет Стовову кровным врагом-мстителем. Вместо того, чтобы расширять свою власть на голядских просторах, ему придётся годами воевать на Волхове или на своей Нерли. Стребляне, начавшие грабёж Нового города и поссорившиеся Стовлова с Водополком таким образом сделали невольно, больше для сохранения своих вольных земель на реке Москве и Протве, чем несколько лет кровавых боёв против мечников князя. Стовов не имел возможности им помешать начать грабёж, и тем более не мог его прекратить, а их пример возбудил и его дружинников и бурундеев. Это выглядело так, словно Стовов, каким-то образом узнав об отсутствии Водополка, коварно, ранней весной, напал на волховские земли кривичей Водополка Тёмного. Теперь все мечты Стовова Богрянородца вместе с Водополком Тёмным покорить всю северную чудь до Северной Двины и захватить солеварение на Онеге, рухнула из-за своевольства стреблян и несдержанности младшей дружины. Захватив онежские вараки руси на Белом море, можно было подчинить себе весь север, потому, что без соли людям всегда и везде грозила смерть от болезней, и смерть от голода из-за невозможности без засола хранить множество рыбы и мяса в течение весенней и осенней бескормицы. Сушить на палке морскую воду и слизывать солёные остатки, было возможно только проморянам жителям, и не подходило тем, кто жил на пресных водах, использовал соль как средство хранения еды. Тем более, что любая знать предпочтет скорее договориться о покорности с владельцем соли, чем жить без соли на столе, как нищие дикари.
Был ещё способ пойти налегке – зарыть клад и забрать его на обратном пути. Этот способ нравился Стовову ещё меньше. Во-первых, все берега Волхова были густо заселены разными народами, встречались селения с земляными валами и сторожевыми башнями, охотничьи угодья, поля для посевов, дегтярные вырубки, медные древние прииски, поселения сплавщиков по порогам, места перегрузки товаров, ремонта лодий, волоки. Большой клад трудно было спрятать так, чтобы об этом никто не узнал, никто не увидел, не заметил. Во-вторых, ссора с Водополком, вполне возможно, потребовала бы возвращения из похода другим путём, через Западную Двину и Гнездо. Переплыв Янтарное море, Стовову потребуются на суше кони, а за них нужно будет чем-то заплатить. Расплатиться добычей от грабежа Нового было предпочтительней, чем тратить серебрянную резань, с таким трудом помытую с торговцев на Нерли. Золото, обещанное Рагдаем, было призрачной надеждой, а кусочки персидских и арабских дирхемов были тут, под досками лодии, и их было очень жаль тратить.
Чудин-кормчий, уверял, однако, что при такой высокой паводковой воде, и очень высокому уровню воды в Ладоге, чуть ли не поворачвающей течение Волхова вспять, опасаться порогов не стоит. Конечно, нужно будет взять сплавщика, знающего пороги, но только для того, чтобы не разбиться при быстром течении в узких местах у отвесных скал, а самой глубины протоков хватит. В крайнем случае, можно будет перевезти через пороги часть груза на лодках сплавщиков за небольшую плату. Чудин оказался прав, неожиданно возникшие пороги, были скрыты по большей части паводковой водой.
Угрюмые сплавщики, доставленные из своего древнего селения за земляным валом, запросили за провод лодий через Пчевские пороги по дирхему за одну, а за шесть стреблянских лодок один дирхем за все. Оглядывая скалистые, нависающие над бурунными потоками скалы, Стовов согласился на это. Ему хотелось как можно скорее миновать Волхов и оказаться в Новоозере-Ладоге, на просторе, пока гонец не достиг Водополка, и он не запер его на реке. Река здесь сил но петляла и была очень узкой. Это так сильно отличалось от её величественной шири с множеством протоков между Ильменем и городом Новым, что во воины не верили своим глазам. Над скалистым берегами первого участка порогов, виднелись дымы многочисленных селений, смолокурен, кузниц, лодейных и лодочных мастерских. Несмотря на холод ранней весны, везде был слышен стук топоров и клиньев колющих доску на продажу и для строительства изб. Рыбаки, часто мокрые с головы до ног, упрямо забрасывали сети с берега, иногда вытягивая из мутной быстрой воды краснопёрку, густеру и карася. Но чаще пустую сеть с лесным сором доставалась им. Несмотря на то, что вода была достаточно высокой, сплавщики потребовали разгрузить лодии от припасов и лишних людей. Оставив только половину гребцов в каждой. Для перевозки всего груза они спустил на воду свои плоскодонные лодки, и ещё за три дирхема перевезли на них через каскады порогов на пологий участок берега ниже по течению всё имущество войска. Оружие, сундуки, животных, меха и соль, воины переносили сами, не доверяя возчикам. Тяжёлые и громоздкие мачты, паруса, вёсла, клети, сундуки словены несли по берегу, по протоптанной и проезженной дороге, частично вручную, частично на неказистых тощих лошадях. В этом им помогали и женщины, и, даже дети. Каждому нашлась или скамья, или скрутка верёвок, или каменные мельницы для зерна. Дорога была выложена плиточником, в изобилии устилающим здесь дно реки и её берега. В основном носильщики были словены, но были и кривичи, и чудь. Главный сплавщик был чудин из Каргополя, пришедший сюда давно с семьёй из-за ссоры с тамошним князем чуди заволочной, Валом.
Воины смотрели с удивлением на своего князя, отдавшего так легко драгоценные монеты этим лохматым и неказистым речникам и бртодникам, за простые, как им казалось, вещи. Только когда они увидели то, что проделывали с их лодиям сплавщики, они поняли, что князь, как всегда, был прав. Для прохождения порогов корабли и лодки приходилось несколько раз поворачивать поперёк течения и так плыть едва не врезаясь в скалистые берега. То ускорять, то замедлять их, лавировать или пускаться на самотёк. На глазах изумлённого войска, одна из маленьких лодок, перевозившая запас смолы для ремонта кораблей не справилась с поворотом, перелетела через невидимое препятствие, перевернулась и ударилась о выступающий ниже каменный зуб. С хрустом челнок раскололся на щепки, сидящий в ней человек ударился о камень всем телом, и погрузившись в буруны мутной воды больше уже не всплыл. Страшные крики и горестные рыдания нескольких женщин и детей, видимо лишившихся кормильца огласили берега Волхова. К месту зловеще закаркали вороны сквозь шум несущейся воды. Остальные перевозчики отнеслись к этому происшествию с безразличным спокойствием, как люди, привыкшие к утопленникам на порогах. Только переведя без происшествий все лодии Стовова через эти пороги и миновав безлюдный остров с пустой круглой крепостью за высоким частоколом, сплавщики узнали, что Стовов ведёт с собой взятых в плен дочерей Водополка. Их страх был от этой вести так велик, что они вернули серебро обратно, умоляя считать их труд насильным, под страхом смерти. Они справедливо полагали, что Водополк, узнав об их помощи кривичам, разграбившим город, и захвативших его дочерей, истребит или выгонит их от своего волока, что в этих болотистых местах, лишённые другого прокорма, будет для них означать смерть. Желающих вместо них заниматься спуском и подъёмом лодий, вокруг было много всегда, только позови.
— У Волхова золотое дно! — постоянно повторяли они, — это Даждьбог устроил здесь пороги и накормил наших детей!
Словены и чудь так надоели Стовову своими просьбами, что он повелел стреблянами выпороть особо крикливых. Те выполнили это с великим усердием. Несколько местных жителей, мужчие и женщин, были голыми привязаны к берёзам и выпороты со всей первобытной жестокостью. Никогда ещё кривичам не приходилось видеть смеющихся от счастья людей, с которых кожаные плети сдирали полоски кровавой кожи. Сородичи с благодарностью унесли свои искупающие их общую вину жертвы к себе в городище.
Когда вся поклажа и воины Стовова снова оказались на своих местах, войско прошло огромнле лодейное поле, где под навесами из еловых ветвей, соломы, редко когда из кожи, стояли десятки досчатых речных и морских лодий, грубых набойных лодей, чёлнов, дубасов, струг и лодок. Всё это богатство дожидалось возвращения хозяев с юга, или просто зимующие здесь до весны. Сторожа, состоящая при них, завидев приближении речной рати, разбежалась. Князь, высадившись с одной из стреблянских лодок вместе с Орей, быстро осмотрел несколько лодий, найдя их превосходными, и сделанными из отличной колотой доски ясеня. Кили их были сделаны из цельного ствола дуба. Особенно ему понравилась деревянная голова, стящая рядом с одной из лодей. Её сняли, чтобы она не сердила местных духов. Голова изоюражала морское чудовище с длинной волчьей пастью и загнутым вперёд рогами. Князь велел переправить её на свою лодию и установить при возможности вместо изображения прежнего примитивного изображения лебедя.
Ещё до темноты того же дня войско дошло до второго участка порогов. Здесь берега мутной реки представляли собой отвесные стены из камня даже без растительности. Только столетний лишайник вцепился кое-где в верхние участки этих стен.
— Пороть перевозчиков будем сразу, без денег, — сказал тогда Оря Стреблянин, — эй, Обня, беги с охотниками в село, тащи сюда сплавщиков и их семьи в заложники.
Шесть десятков молодых стреблян, заскучавших было без дела, волной окружили располагавшееся неподалеку селение сплавщиков. Земляные стены, выложенные камнем, ровно настолько задержали нападающих, насколько им требовалось времени подняться вверх и спуститься внутрь. Они стал вытаскивать из полуземлянок, изб и сараев заспанных полуодетых людей. Нескольких селян, бросившихся бежать в лес, нагнали и избили до полусмерти. Одному отрезали нос и губу. Устрашённые видом нападавших и их действиями, волчьими шкурами и дубина с гвоздями, словены решили дать сплавщиков и перевозчиков. После этого их избы были обысканы, но хитрые словены ценностей в домах не держали. Все они были зарыты в кладах, а времени на пытки у стреблян не было. Была взята только ячменная брага, немного норманнских стеклянных бус и пару свёртков льняного полотна.
— Все детишки у вас все костлявые, скотина не кормлена, а вы зерно на брагу переводите, и это перед весенним севом? — удивлённо спрашивали их стребляне, — а вдруг недород будет?
— Волоковский путь нас всегда прокормит, — отвечали сплавщики, — а брагу хорошо покупают купцы, что проходят туда-сюда, и те, кто останавливаются лодии чинить или отдыхать в бане.
Лихорадочно быстрая работа прошла на редкость удачно. Жертв при прохождении второго участка порогов не было, несмотря на то, что течение здесь было более стремительное, а выступающих над бурной водой больше. Пару раз только лодии ударялись несильно о дно, но даже течи не дали никакой. На Волхов опустилась холодная ночь, такая, что даже замёрзли кое-где лужи. На ночь лодии и лодки пришлось вытащить на берег, и это было не просто, потому, что пологий берег без камней пришлось долго искать. Мокрые, замёршие, злые, воины развели на берегу гигантские костры из сухого топляка. Забили украденных из Нового свиней и ели подгоревшие на вертелах полусырые туши, капающие горящим жиром почти до утра. Была выпита почти вся ячменная брага, взятая в селенииe у вторых порогов. Сквозь голые деревья в ясном воздухе были видны неясные огоньки в глубине леса по обеим сторонам реки.
Устраиваясь спать под навесом из шкур, сооружённом по-другую сторону мачты от навеса княжён, Стовов потребовал к себе одну из их служанок.
— Это бесчестно, — звонко сказала ему на это Ясельда, — ты обещал мне и моим людям, что ты нас не тронешь.
— Я жрец Ярилы, от меня зависит плодородие всех моих земель и земель племён, призвавших их оберегать и чинить суд, — насмешливо ответил ей князь, — для кривичей и стреблянской голяди окаянной, я и бог Ярило, это одно и то же, и я не должен ни в чём себе отказывать.
— Как же слово?
— Пусть придёт ко мне, рыжая твоя рабыня с белой кожей, или я возьму тебя вместо неё, Ясельда!
Справедливо решив, что упрямство приведёт только к тому, что их отдадут на растерзание всей дружине, служанки уговорили Ясельду согласиться, и не перечить захватчику.
— Конечно, если она понравится князю, он сделает её своей наложницей, а то и ещё одной женой, и не нужно будет мне мыть ноги, выносить нечистоты и готовить, — зло сказала Ясельда, отворачиваясь, — это благодарность за приют лесной девке, обречённой в голодный год на смерть своим отцом, но спасённая мной.
Понимая, что на третьем, самом тяжёлом участке порогов, недалеко от Ладоги, перевозчики уже знают о приближении лодейной рати враждебной Водополку, и могут оставить свои селения, князь послал ночью вперёд берегом часть стреблян. Они должны были, обходя укреплённые поселения чуди и сллвен, пройди до последних порогов и захватить сплавщков, а заодно разведать, что происходит в устье Волхова. Есть ли там воины Водополка, или нет. Оря Стреблянин прекрасно справился с этим приказом. Обойдя лесом несколько укреплённых селений, он неожиданно, словно ночной дух лесного зла, напал на город Дубовик. Вал гортдища, выложенный плиточными камнями, частокол и ров с водой не уберёг чудь и словен. Охраны они не имели по недоумию, а вооружиться не успели. Перевозчики было взяты вместе с заложниками, биты кнутом и выразили согласие перевести лодии и лодки Стовова через третий участок порогов. От них же стало известно о нескольких десятках воинов Водополка, сидящих в Старой Ладоге с жёнами и наложницами князя. Это были худородные воины из числа чуди, но они имели луки, копья и сулицы, и могли оказать серёзное сопротивление. Но только в случае атаки крепости. Вряд ли они вишли бы напарехват на воде. Княжеский каменнвй городок и дом Любшу, охраняли несколько человек из отлично вооружённых наёмником-нурманов. Рядом с Любшей были только рыбацкие посёлки и других сил там не было. И там и там уже знали о приближении неприятеля и приняли меры, устроив освещение и выставив охрану. Больше всего Стовов боялся, что будет выставлено заграждение реки из топляка и камней, организованы засады по берегам и на перехват беззащитных кораблей сразу после порогов выйдут лодки с лучниками. Проводя ночь с рыжей служанкой Ясельды, князь надеялся на свою военную удачу и преданность своих дружинников, готовых скорее умереть, чем дать себя поймать в ловушку. Простой переход на встречу с Рагдаем в устье Западной Двины превратился из тяжёлого изматывающего плавания, преодоления волоков, в военный поход. Главное дело ещё и не начиналось, а они уже были почти в смертельной ловушке.
Рано утром, пользуясь густым холодным туманом, рать Стовова подошла к третьим порогам и приняла к себе Орю со сплавщиками. До того, как туман рассеялся, лодии и лодки были разгружены и воины понесли их содержимое на себе без помощи перевозчиков. Сгонять людей на работу не было времени. При этом мереходе на них к счастью, никто не напал. Спуск по порогам тоже закончился гладко. Перевозчики несколько раз только искупались в ледяной воде, да один бурундей едва не упал в стремнину при резком изменении направлении движения лодии. Товарищи успели ухватить его за одежду.
Когда туман к полудню рассеялся, рать Стовова выстроилась в виду стен Ладоги.
Корабли и лодки медленно плыли мимо города. Было видно, как на валу за частоколом толпятся воины в меховых шапках, с луками в руках и копьями. Никто из Ладоги не делал попытки преградить путь по реке. Лодки, чёлны, в основном лежали там кверху днищами, ещё не приготовленные к использованию после зимы. За городом сразу начинались расчищенные от леса пахотные поля. Было видно, что они созданы совсем недавно, может быть прошлым летом. Огромное количество дёрна от расчистки полей, камни, срезанный кустарник, стволы приготовленные для сжигания, и частично сожжёные, были сложены грудами то там, то здесь. Иногда они образовывали целые сопки и курганы. Одни курганы были уже насыпаны, другие ещё только начинали вбирать в себя ненужный материал земли. В них, как символы и способ разметки, стояли высокие столбы, видимые издалека. Но ни один из курганов ещё не успел даже травой как следует обрасти. Ручейки грязи с талым снегом лениво текли с них, прорываясь через ограду из диких камней. У дальней сопки несколько медлительных фигур с корзинами и вязанками хвороста ходили цепочкой от опушки леса к столбу и обратно.
— В Скании, на Готланде и Хельгё в таких насыпях королей хоронят, а здесь столько работы просто так пропадает, — сказал грек-книжник, поймав взгляд князя, устремлённый на эти отвалы.
— Найдут кого там похоронить, хотя бы Водополка потом, если мы его не утопим при встрече, — ответил князь, — долго ли туда нору прорыть...
— Дикари они, эти нормоны, это можно каждый год зарывать, а потом разрывать, как поменяется правитель! — воскликнул Семик, — нужно в огне улетать к Яриле на небо, а не гнить с червяками в золотых кольцах перед воротами подземного мира злых духов.
— Много ты понимаешь в богах, — оборвал его князь, — забываешься, мечник, боги — это моя забота верховного жреца и волхва.
Неожиданно на валу города Ладога появилось несколько женщин в белых шёлковых, и сине-красных византийских парчёвых одеяниях, блестя височными кольцами, вплетённые в ленты вокруг платков, с луницами и стеклянными бусами на груди. Они всматривались в лодию князя, стараясь отыскать там что-то или кого-то. Одна из женщин на стене вдруг простёрла руки над остриями частокола и сильным грудным голосом закричала:
— Дети вы мои ненаглядные, Ясельда и Ориса, голубицы мои белокрылые, блестящие рыбыньки ласковые! Плачет по вам матушка ваша, княжна Лада, взывает к Яриле за помощью, и к отцу вашему Водополку за правдой!
— Это первая жена Водополка, княжна Лада, — сказал чудин-кормчий, — у её матери тоже было имя Лада, и вроде бы от этого имени Новоозеро теперь кривичи называёт Ладожским, а теперь и чудь иногда так говорит, словене и прочая литва.
— Сейчас будет плач Лады, — сказал не слушая его Стовов, — тащи гусли, Скавыка, играть будешь…
— Гусли?
— Шучу я...
— Мама! Мама! — закричала тут княжна Ясельда и стала вылезать из-под шкур навеса.
Вслед за ней вылезла и бледная Ориса и служанки их. Только та служанка, что провела ночь со Стововом, не вылезла, а только выглянула на свет. Растрёпанные волосы женщин, кое-как перехваченные лентами, развернулись на ветру и заколосились, словно спелая густая рожь. Воины переглянулись многозначительно, уставившись на женщин в таком вольном виде.
— Мама-а-а! — закричала прогзительно Ориса, — мы здесь, спаси нес!
Потом закричали сразу обе княжны и с ним вместе заголосили служанки. В ответ им стали что есть силы кричать из города. Эхо пронзительных женских криков понеслось над водой Волхова, словно соколы или молнии в грозовых тучах летали. От неожиданности Семик и Полукорм, стоящие около мачты, остолбенели, и не успели им помешать, а женщины протиснулись между гребцами и оказались у борта, обращённого к городу.
— Мама, забери нас отсюда! — срывающимся голосом закричала опять Ориса, — нас увозят!
Потом молодая женщина, почти девочка зарыдала так жалостливо, горько и безысходно, что у многих кривичей сжалось сердце при воспоминании о возможном подобном горе для своих, оставленных на родине женщин: жён, дочерей, сестёр, наложниц и рабынь.
— Князь Стовов, отпусти моих детушек, прошу тебя, милостью Велеса умоляю и заклинаю! — крикнула княжна Лада, — кровь нашу общую гнездовскую побереги!
— Я Любша, вторая жена Водополка, прошу возьми меня в заложники, а дочерей Лады отдай! — закричала ещё одна женщина, стоявшая на стене города, рядом с княжной, — не порть девок, прошу тебя!
— Любой выкуп дадим, князь, золото, меха, парчу византийскую, мечи франконские, кость слоновью! — крикнул один из воинов княжны, — янтарь, бусы.
По знаку Стовова, несколько дружинников принялись оттаскивать княжён и их служанок от борта, намереваясь вернуть их под навес. Однако женщины изо всех сил вцепились руками в щиты на бортах лодии, и ни за что не хотели подчиняться.
— Князь, ты обещал обращаться с ними уважительно! — воскликнул грек, делая к ним шаг, — во имя Господа нашего Иисуса Христа!
— Ступай на корму, а то убью! — зло ответил ему князь.
По его знаку здоровенного грека двое дружинников, бросив грести, схватили за руки и потащили на корму.
— Я верну княжён на обратном пути вам, славяне! Слово и словяне, это одно и то же, мы своих не обманем! — крикнул Стовов зычно в сторону крепости, — когда поднимусь обратно в Ильмень через пороги по вашей реке после своего похода, отпущу их! Если вы нападёте на мою жену Белу в Каменной Ладоге, я ваших дочерей убью, а перед этим опозорю прилюдно! А может в жертву Яриле принесу плодородную княжескую кровь!
— Мы не будем нападать, я скажу мужу и дружине его! — крикнула отчаянно Лада, — мы всё забудем, только верни дочерей!
— Странно, — сказал Семик, наблюдая за отчаянной борьбой женщин и воинов у борта, — у князя Водополка несколько здоровых сыновей, и ещё родятся столько же, зачем им эти княжны так понадобились?
— Очень даже понятно, просто у вас, у славян, пришедших с юга через Гнездо, такое отношение к женщинам, — ответил чудин, — у нас, у саамов, лопарей, нурманов, родившихся девочек легко в голодные годы уносили в лес, а в обычные годы девочек, рождённых от наложниц и рабынь не признавали и тоже уносили в лес умирать. У словен и у кривичей, мало того, что никого никогда в лес не уносили, так ещё принимали к себе чудских, лопарьских и заволочьских девочек с матерями. Потом они начинали говорить по-славянски и становились вашими. Всё потому, что вы, славяне, кормитесь больше от земледелия, прокормить можете столько, сколько земли возделаете вместе. Мы-то всё по хуторам, охотничьим заимкам, всё для себя, да себе одним. Принято зарыть золото в землю с мертвецом, пусть даже соседских детей, и своих собственных детей от наложниц и рабынь убьют. А у вас всё вместе делается и делится, общинами, пусть мало, но всем чтобы досталось. Дети-сироты могут пройти по чужим домам, и горе той семье, что откажется сиротам помочь куском хлеба. Всё потому, что славяне с юга, с Днестра, где не знают власти жадности. Когда в Руссу пришли из Гнезда родители Водополка, славян было в десять раз меньше, чем голяди ильменской, чуди и лопарей. Только за одно поколение число пришедших сравнялось с числом живущих здесь издревле, и кривичи построили города на Волхове и Новоозере между нашими городов. Лопари вообще ушли к Новой реке, а кто не ушёл, тот стали по славянски говорить, и жить между кривичей на волоках и стали землю пахать и огораживать. Славянки-то, по десять и более детей рожают, двойнями, тройнями. Куда там чуди и лопарям узкозадым угнаться... А ещё через поколение кривичей здесь больше них будет. Сейчас Водополк уже в Биармии воюет, скоро дорогу на Каргово поле захватит, оседлает торговлю северян мехом, солью, тальком из Туле и с северных варанг. В общем, перерожали вы нас…
— Перерожали... — задумчиво повторил за ним Семик, наблюдая за не совсем решительной в борьбой дружинников со знатными женщинами.
— Нет, вот как надо, — сказал Стовов, подходя к Ясельде и отстраняя растерянного молодого дружинника с расцарапанным уже ногтями щекой.
Князь схватил княжну за волосы у затылка и потянул их, упираясь ногами в сундук одного из гребцов. Голова Ясельды от этого запрокинулась назад. Глаза их встретились и князь вдруг понял, что прекраснее этого взгляда, с плывущими в нём отражениями голубых облаков и тусклого солнца, он никогда не видел. Слёзы на раскрасневшихся щеках девушки мерцали стеклянными бусинками. От неё пахло цветами и весной. Ясельда задохнулась, пальцы соскользнули с оковки щита. Она упала на спину, ударившись спиной о весло. Князь потащил её к навесу как убитого тюленя.
— Вяжи её! — сказал он, — как стреблянских рабов вяжете!
Ломонос грубой верёвкой из кожи стянул княжне локти за спиной. Такой же приём применил Стовов и к Орисе. Служанки смирились сами и дали себя связать. Горькие рыдания женщин были слышны и со стороны города. Воздевая руки к небу жёны и наложницы Водополка кричали пленницам слова одобрения. Стовову они кричали просьбы о снисхождении. Мудрое их поведение, не допускающее ни угроз, ни попыток напасть на судовую рать, нашло оправдание в отсутвии кровавой расправе над княжнами. Жестокость Стовова, известная всем и здесь, способность его без промедления проливать кровь невинных, послужившая основой его багрянородного прозвища, сыграло здесь на удивление благую роль. Заложники остались живы и даже увидели мать Ладу, а та увидела их живых и здоровых.
Ладога медленно удалялась от лодий и лодок войска. Сигнальные костры чёрного смоляного дыма стояли теперь над городом. Такой-же дым стоял над крепостей Любша. Это место, недалеко от Ладоги, проводило судовую рать молчанием. Несколько железных шлемов норманнской работы маячили между зубцов частокола. Ворота со стороны Волхова были закрыты, мосток через реку Любша убран. Наёмники-нурманы, охранявшие дом князя, не помышляли о нападени, наоборот, готовились к обороне. Вышедшие из приземистых бревенчатых и земляных домов, распольженных мосаюом вокруг каменного детинца, люди, были одеты кое-как. Тут встречались и северные одежды из оленьих шкур чуди, и домотканые хламиды словен, шубы лопарей, льняные и шерстяные ткани куршей и другой литвы. Множество белобрысых детей толпилось любопытной стайкой у воды, рассматривая паруса лодий Стовова. Их уже успели поставить на старухи-мачты. Они были сделаны из промасленнлй дерюжной ткани и стоили целое состояние князю. Десятки женщин Стовграда трудились над ними всю зиму и десятки мужчин вываривали их в жире и воске под руководством специально купленного раба-нурмана и нурмана из дружины князя, старого Ацура. Паруса на лодиях северных народов встречались уже повсеместно, но на славянских лодиях это было ещё новинкой, и все, даже богатые торговцы из Гнезда, приходили ещё только на вёслах, по-старинке. Много людей в толпе было без шапок, и сразу бросалось в глаза то обстоятельство, что волосы всех детей и мужчин, были белёсые, русые, почти белые, и от солнца даже блестели.
— Словно русь крупными крошками из Ильменских варанг, что мы взяли в Новом городе, — сказал Семик.
— Словен и чудь и голядь с варанг Ильменя так русью уже все и зовут, чтобы язык не ломать и не путаться, — подтвердил грек-книжник, — у вашей голяди такие же волосы.
— Жаль только они русь не варят, а только едят её по ведру на человека в год, — с ухмылкой сказал Стовов, — но и то хорошо, пока соль идёт к ним через меня, они послушнее, болеть-то без соли никому не охота.
— Так вот кто завоюет поочье, — улыбаясь сказал Семик, — русь!
Несколько рыбаков вышли было от мостков Любши на лодке-однодеревке к силкам, установленным на середине реки, но, испугавшись свирепого вида стреблян на лодках, рыбаки поспешно отгребли к устью разлившейся Любши.
Впереди, за песчаными наносами, уже была видна полоска морской шири Новоозера-Ладоги. Белые и серые облака в несколько слоёв громоздились от края неба до края. Северного берега озера не было видно даже намёком, и, казалось, что там кончается земля. Огромный водопад низвергается вниз, в пустоту бесконечного пространства ночи, куда бог Ярило прячет солнечный круг когда сердится, или когда сам уходит спать в звёздную пустоту.
Обернувшись лицом к Волхову, князь упёр руки в бока, и сказал:
— Какая многолюдная страна этот волоковский путь, как повезло Водополковой семье сюда прийти из Гнезда. Славяне пашут, чудины охотятся, словене русь добывают, ремесленники бродячие со всех краёв изделия разные делают, нурмоны охраняют всё это, а князь порядком владеет! Новоозеро как море соединяющее дорогой множество земель и народов. Нужно просто прижиться, а бабы славянские всех перерожают! Мне бы такое чудо сделать в поочье и помосковье, да куда там с глядью стреблянской...
— В этом столпотворении нет хозяина, — сказал грек-историк, вздыхая и растирая вывернутые почти кисти рук, — множество народа, перемешавшись тут, как в Вавилоне многоголосом, или маленькой Византии, без Дарданелл, но с Волховом-воротами на юг, подчиняется князю, пока боится его меча, а нет князя, и нет управления...
— Чего? — стоявший рядом с ним Ломонос удивлённо уставился на грека.
— Бога Иисуса Христа не хватает на этих проклятых языческих берегах.
— Тут всегда так было, — согласно сказал чудин, — земля обильна, а порядка в ней нет.
— И не будет, — засмеявшись глухо сказал Стовов, словно прочитал послание своего бога в строках низких облаков, — она всем не своя.


Глава пятая
НОВАЯ РЕКА НОВООЗЕРА

Оставив за кормой песчаные наносы Волхова, выйдя из мутного пятна его вод на хрустальную поверхность Ладоги, корабли и лодки Стовова оказались на великом просторе. У всех захватило дух от этого величественного зрелища. Северо-западный ветер был достаточно сильным, волны были большими. Они с шумом обростали белыми гребням около берега и бились о него с неистовой силой, поднимая рои брызг. Лодии сильно качало и бросало из стороны в сторону, лодки стреблян плясали на волнах словно поплавки рыбьей сети у водопада. Свинцовые облака лежали над водой до горизонта плоскими скатками, как скошенная рожь, ветер быстро гнал их на юго-восток. В разрывы иногда выглядывало солнце, и стройные, ладные полосы волн вспыхивали стальным отблеском со стеклянной глазурью и огненными искрами. Множество весенних перелётных птиц используя раннее тепло летало в разных направлениях стаями, кружило над водой, оживляло берег и островки. Рыба прыгала над водой, и казалось, что впереди ждут ещё более богатые и чудесные места.
Сразу выяснилось, что из кривичей, полтесков и бурундеев, никто толком не умеет управлять парусом на таком сильном, не попутном ветре. Даже стреблянам, ловко орудовавшим на реках парусами, пришлось снять их и двигаться на вёслах. Семь лодий и шесть лодок войска Стовова стало разносить в разные стороны. Хуже всего дело обстояло у полтесков. Две их корабля столкнулись и потеряли часть своих вёсел.
— Похоже, настал конец походу! — сказал на это Стовов.
Затем он приказал зарезать и бросить в воду одну козу, взятую в Новогороде, как жертву и угощение водяного Деда. Коза была убита, её кровь окрасила струи воды за бортом. Многим даже показалось, что в это время ветер стал стихать, но на самом деле лодии уже разнесло далеко друг от друга, и их последующее расхождение в разные стороны уже не было так явно заметно. Если бы не чудин-лоцман, большая лодия князя протаранила бы лодию Мечека, и бурундеи, многие не умеющие плавать, неминуемо бы погибли в студёной воде. В последний момент чудин бросился к Ломоносу, держащему кормило, и совершил крутой поворот. Потом ему пришлось показывать поочерёдно на каждой лодии, как закреплять парус с помощью верёвок и жердей удерживающих шкоты — нижние углы паруса, как натягивать нижние края паруса — шкоторины и поворачивать рею, заставляя лодию идти к ветру под большим углом. Чудина от корабля к кораблю первозила лодка Ори, а стреблянин, разболевшийся из-за качки, был в это время на лодии полтеска Вольги, где лежали неподвижно двое раненых стреблян во время грабежа Нового города. Во второй половине дня войску Стовова удалось одолеть ветер и своё неумение, и собраться вместе. Устав от борьбы с парусами, искупавштсь в ледяной хрустальной воде несколько незадачливых мореходов воины пришли к выводу, что вёсла надёжнее. Они шли теперь вдоль береговой линии на северо-запад, туда, где Новая протока пробила путь из Новоозера-ладоги в ильмень Янтарного моря. Впереди широким полумесяцем двигались шесть лодок со стреблянами, потом три лодии кривичей, за ними две лодии бурундеев, и замыкали строй Хетрок и Вольга.
Неожиданно из-за песчаной отмели, кое-как покрытой прошлогодним камышом и серым плавнем, появилась небольшая, но ладная лодия, явно свейского или прусского вида. Полосатый сине-красный большой парус был наполнен попутным ветром, и лодия, хоть и была гружёной, неслась уверенно разрезая носом пенную воду. Увидев ладейную рать, этот торговый кнорр, стал уходить от берега на север. Однако охотничьи повадки стреблян сразу проявились в том, что три их лёгкие лодки, бешенно работая вёслами, отрезали путь торговцу в море, а две лодки зашли кораблю за корму, перекрыв путь обратно. Несколько стрел, выпущенных стреблянами, заставили кнорр развернуть парус вдоль ветра и снизить ход. Поравнявшись с ним, лодия Стовова почти остановилась. Выполняя команды чудина, кривичи бросили на палубу кнорра железные крючья на кожаных верёвках. Кнорр оказался захвачен. На нём находились торговцы со свейского острова Хельгё. Шесть прекрасно вооружённых воинов везли на продажу в Ладогу рабов-чудинов, захваченных во время похода их конунга из Форнборга на реку Вуоксу. На палубе в страшной тесноте находились пять десятков молодых мужчин и женщин, перепуганных, грязных, голодных и мучимых жаждой. Руки у всех были связаны; у мужчин за спиной, у женщин на животе. Несколько невольников были сильно избиты и имели деревянные колодк на шеях.
— Везу своих рабов в Ладогу, там Водополк и Лада их покупают и селят на ячменных полях для работы, и на смолокурне, — сказал по-нурмански главный работорговец, — если хотите, можете купить у меня их всего по дирхему за человека.
— Может, купить и отправить к нам в Стовград? — спросил князя Семик, выслушав перевод, — цена, вроде, маленькая за таких сильных и молодых рабов, даром почти. Бурундеи не отказались бы, у них хазары рабов по пять дирхемов наших худосочных берут, а тут кровь с молоком, на чистой рыбе вскормлены...
— Ты чего говоришь? — князь с удивлением посмотрел на своего боярина, — разве из-за таких крох мы прорывались через ледяные волоки и бурные пороги? Разве не идём мы мечём взять богатство, зачем торговлей крохи выгадывать? Торговлю надо в узком месте за горло держать, и деньги доить, а не мотаться там и сям с товарами, рискуя быть убитым, или всё растерять по дороге.
— Бесчеловечно рабами создания божьи делать, — сказал грек, перегибаясь через щиты и крестя сердобольно чудинов, — не будет рай открыт для мучителей и насильников ваших, истинно говорю!
— То-то король Дагобер с франками именем бога вашего сжигал фризов и германцев, отказавшихся креститься, — ответил нурманн на ломаном греческом языке, — а немецкие епископы пруссов также отделывают за бога своего.
— Уберите этот ужасный запах! — из под навеса раздался голос Орисы, и одна из служанок выглянула оттуда, чтобы увидеть кучу рабов в лужах собственных отправлений, и спрятаться обратно, зажимая нос.
— Не нужны нам рабы, своих нарожаем, — заключил наконец князь, — с вас за проход по реке тринадцать дирхемов я возьму.
— Это очень много, это же море Водополка, мы ему платим, — возмущённо сказал нурманн, — в крайнем случае биармовского князя Вала это места. Я хоть и маленький херсир своего конунга, но на это не соглашаюсь!
— Соглашайся, херсир, а то и оружие отберём и рабов, и корабль, — перевёл ответ князя чудин, и в голосе его слышались нотки мстительного удовольствия, — князь ещё добр сегодня.
Получив серебро и таким образом вернув затраты на проход через волховские пороги, Стовов повеселел. Видя, что остальные его лодьи подошли со всех сторон к нурманам, он приказал пленникам отдать всё имеющееся и них серебро, отличные франкские мечи, ножи из Норрланда, шлемы, одну кольчугу из Венделя. Стребляне, пользуяст беспомощностью торговцев, забрали у них железные котлы и крючья для варки пищи, отличные дубовые бочки для пресной воды, рыболовные сети, одежду, пряжу, нитки, иголки, гребни, медные зеркала, сундуки, украшения. И пуговицы спороли с одежды. Войдя в состояние веселья, чувствуя облегчение после выхода на большую воду, передавшееся воинам, князь велел высадить нурманов на берег вместе с освобождёнными рабами, что и было выполнено стреблянами. Корабль нурманнов решено было затопить, что и сделали, прорубив в днище дыру. Только после того, как кнорр скрылся под водой, Стовов понял, что можно было половину стреблян пересадить на него. Однако Семик, устранил причину расстройства князя, уверив, что идти по Янтарному морю на корабле пропавших людей с Хелгё, всё роавно, что признаться в их убийстве, так что правильно, что корабль был надёжно спрятан навеки на дне Ладоги.
После промера глубины у берега Новой губы, там-же было решено остановиться на ночлег. Чудин отказывался вести корабли ночью из-за постоянно меняющихся здесь песчаных наносов, кос и банок. Хорошо был виден маленкий Ореховый остров и городище на нём, дымы рыбных коптилен и несколько парусов идущих на север лодок.
Пока воины вытягивали на берег лодии и лодки, располагались на ночлег, освобождённые рабы погнались за своими бывшими обидчиками и убили их в лесу. Их истошные крики известили об этом. С трудом отогнав от костров голодных лисиц и чудинов, и одного даже оставив без уха, кривичи первый раз за три дня смогли спокойно и вволю выспаться. Стребляне, однако, оставили у себя на ночь несколько молодых чудинок. Те отказывались сперва развлекать свирепых охотников, но после того, как от костров потянуло запахами жареного мяса, они согласились. А ещё несколько женщин, пришедших на запах из леса, были отогнаны обратно. Вдалеке, за пустыми каркасами рыбьих сушилок, у рыбацкой деревни, освобождённые чудины развели костры, чтобы согреться в холодную ночь, и всю ночь пытались найти и приготовить что-то съестное. Они что-то жарили. Не представляя, как они могли, добыть зверя без оружия и так быстро, все справедливо решили, что они сьели убитых нурманов, но проверять эту догадку не стали. Стовов от чудинок отказался, опасаясь заразных болезней и кривичам не дал к ним прикасаться, а провёл ночь со второй служанкой княжон. Ясельду развлекал грек, читая ей выдержки из своей рукописи о деяниях предков Водополка, а Ориса делала вид, что спит.
Ранним утром корабельная рать отчалила от берега и обойдя по правой протоке остров Ореховый, и впрямь заросший орешником, наведя страху на посёлок чудьских рыбаков, вышла в Новую реку, или Нуову, как её называл чудин. Тут кончалась земля Водополка и его правда, и начинались земли лопи белоглазой. Поселение на острове выглядело так бедно и, видимо, разорялось всеми проходившими кораблями так часто, что тратить время на него не стали.
Берега Нуовы – широкой протоки из Ладоги в Янтарное море, были пологими, с песчаными наносами, пустынными и уходящими к горизонту ровным ковром верхушек деревьев. Было заметно, что весенняя вода подходит к самым деревьям, подмывая корневища, не оставляя шансов уцелеть любому селению, валу или могиле, будь она построена на берегу. Как и на Ладоге, здесь уже совсем не было льда, даже тоненького ночного припоя или отдельной льдины. Сразу бросалось в глаза отличие от многолюдных и разнообразных берегов Волхова. Ни одного селения, ни домика, ни дымка, словно эта земля была только что сотворена. Ни человека, ни зверя не было видно. Голые деревья и хмурая погода с мелким дождём и ветром действовали угнетающе. Только вездесущие перелётные птицы и тусклый отблеск воды оживлял неприглядную картину. Без сложностей пройдя у места впадения в Новую реки Тосны, полноводной из-за паводка, сужение реки и множество отмелей, где течение убыстряется и шумит, корабельная рать вышла на великий речной простор, не имеющий равных ни на какой другой реке, вплоть до средней Волги.
— Будут когда-нибудь жить люди в этих местах? — спросил у ветра Ломонос, стоящий у кормила княжеской лодии, прикладывая значительные усилия, чтобы удержать корабль от смещения из-за сильного, вдруг возникшего течения.
— Тут жили испокон веков лопари, пока Ладога не переполнилась и не потекла по этой лощине на запад к Янтарному морю, — ответил ему чудин-кормщик, принимая у него руль, — ижора тоже жила.
— Десять саженей! — крикнул через всю лодию дружинник, наблюдавший за знаками с передовой стреблянской лодки, где двое воинов, не занятых на вёслах, мерили глубину грузом на верёвке с мерными узлами.
— Держись дальше от берега, — сказал чудин, — а лопари просто к берегам не подходят, боятся попасть в рабство. Тут повадились пруссы приплывать и привозить на кораблях коней. На них они охотятся на лопарей, что осмеливаются у берега заниматься ловлей рыбы или собирательством. От всадников только в болотах и чащобах и можно было укрыться несчастным. У пруссов оружие железное, самострелы византийские, кони быстрые, много у них воинов, отъевшиеся на своих пшеничных полях у Русы. А у лопарей стрелы с костяными наконечниками, дубины, да топоры каменные. И не расплодились они на охоте да на ловле рыбной с ягодами болотными. Ловят их как зверей и продают, кого англам и данам, кого ютам и фризам. Те перепродают их в Испании, Греции, Италии, где земли обезлюдели сильно от чумы, а монастырям и герцогам нужны рабочие руки, чтобы возделывать их пшеницу и виноград.
— Чудеса, — ответил Ломонос, — чего только не узнаешь, как только выберёшься из своей Тёмной земли на свет белый.
— У нас тоже похоже, стребляне мурому ловят и продают за бусы и топоры, а те хазарам и иудеи в Византию и Сирию в тридорога за золото, — вмешался в их разговор Мышец, старый воин, весь в шрамах и оспинах, — только стребляне без коней в меньшинстве.
Последующий их разговор проходил долго, с большими паузами между словами, так, что чудин упустил нить понимания;
— Князь рассказывал, что до прихода на Оку его отца, стребляне мурому ловили для жертвоприношений своей Змее, чуть не ели их, а теперь только продают в рабство, как все просвещённые народы.
— Интересно у Ори спросить.
— У этого врага спросишь, себе дороже...
— Куда голяди стреблянской рабов держать, рабов кормить надо, а как охотой их прокормишь, зверья то всё меньше, стреблянам самим не хватает. Теперь хоть пшеницу от нас сеять научились и огородничать капусту и лук...
Сидящие на вёслах княжеской лодии дружинники запели, поддавшись широко разлитой под небом грусти и печали мёртвой после свирепой зимы природы, ещё не ожившей, и не понятно, имеющей для этого силы. Была какая-то неуверенность во всём, ожидающем настоящего весеннего тепла, как всегда, а будет ли жизнь снова, буйство луговых разноцветных трав, тяжёлой разнородной листвы, несметные облака насекомых, пресмыкающихся, птиц и звериных детёнышей под покровительством жарких дней и тёмных ночей. Неужели это холодное солнечное пятно за облаками так прибавит тепла, что жизнь вернётся? А если нет? А если тепла не будет и не созреют травы и хлеба, замёрзнут детёныши и мальки? Кто скажет как будет, или не будет, и кто знает, когда эта цепь ежегодных великих воскрешений прервётся? Насколько и как долго Ярило-даждьбог будет добр к земле?
Молодые дружинники-кривичи, гридни и отроки, тем временем запели, помогая первому, нарушившему тягостный плеск воды, в такт ударяя сосновыми вёслами в мутную воду Новой реки:

Лада, Лада, Лада-лель агарушек,
Чёрен камушек, жених ей вор-плут,
Плетёный кнут…

— Это про что песня, — спросил грек, с любопытством исследователя осматривая угрюмые берега, словно они были живописнее Крита или Далмации, — эти ваши славянские песни с Днестра?
— Наверно обрядовая песня или приговор, — ответил чудин, стоя у кормового весла и восхищаясь маневренностью лодии, — ах, как корабль слушается, видимо киль сделан искусно и длина с шириной корпуса подобраны так, чтобы лодия могла пролететь над мелкими волнами, не зарываясь носом, и не сильно раскачиваться при порывах бокового ветра, хорошо сделана, словно её в Форнборге строили на Хёльге!
— Язычество ваше есть козни дьявола, и неверие в Господа нашего, есть путь к гибели всех этих земель! — крестясь, сказал грек.
— Оттуда, от нурманов мастер был, и даже доски из ясеня оттуда доставляли, — ответил Ломонос, не обращая внимание на пылкие слова монаха, — князь лодию любит больше жены Белы, наверное.
— Больше жены? — удивился чудин, — у нас женщина очень большая ценность, потому, что она может много людей нам родить, воинов и невест, мастеров и ткачих, если, конечно, будет чем их кормить.
— То-то вы девочек каждый год в лес умирать уносите!
— Это только в голодные годы.
— У вас без пшеницы, каждый год голодный, а про лодию эту точно говорю, – продолжил Ломонос, — когда мастер нурманн стал требовать оплату за неё, а денег не было, князь лунницы, серьги и гривны золотые княжны взял и мастеру отдал, сказав, что лодия, это водяной конь, и за него, как и за хорошего хазар кого коня, он может любые деньги отдать и жену в придачу.
— Всё равно, нет большего удовольствия в жизни, чем вот так управлять хорошим кораблём, стоять лицом к ветру, чувствовать себя птицей, летящей на встречу судьбе, — с восхищением произнёс чудин, — я счастлив, когда веду корабли от Янтарного моря до Ильменя и дальше на юг, и когда возвращаюсь на север!
— На Нерли и Москве нашей был?
— Нет, там нет ничего, вся земля обитаемая заканчивается на Ильмене, дальше на юг Тёмная земля, — неуверенно сказал чудин, — медведи одни, пчёлы и муравьи, а зимой снега по пояс.

По калиновым мостам — болотам шатается,
От Ярилина грома к траве пригибается.
Он прощения просит,
Но не будет прощён за бесчестие Лады,
За бесчестье богов, кровь, пролитую даром...

— Когда кривичи говорят, я понимаю, а когда поют, не понимаю, слова понятные, а смысл ускользает, — сказал грек.
— Они сами не понимают свли древние песни, клянусь Перкунасом, — ответил чудин, отрываясь от восхищённго разглядывания надутого ветром паруса над головой, — кто такая была эта Ляда? Может, дочь Ярилы-солнца, может, рабыня. Лада переводится со славянского как совершенная, хорошо сделанная или красивая, соразмерная. Почему он мстил за неё? Говорят, что, когда Ярила бился с великанами всеобщей тьмы, чтобы сделать свет, из его раны родилось семь дочерей — семь дней. Но кто такая Лада… — чудин пожал плечами.
К полудню туман над берегами Новой реки стал рассеиваться. В месте впадения в Новую реку реки Ижора, несколько лодок пытались сдвинуть с места остов кнорра, разрушенного льдами, ещё видимо прошлой осенью. В первый раз здесь на глаза попались человеческие жилища — несколько временных шалашей, покрытых шкурами оленей. Ни женщин, ни детей рядом видно не было, видимо они принадлежали охотникам-ижоре, решившим заполучить драгоценные доски, составляющие борта кнорра и его киль из цельного дуба.
— Биармы и финны строят корабли и лодки с такими коутыми бортам, что если их будут затирать льды, то они просто выдавят их наверх, и можно будет их по льду оттащить до полыньи или большой воды, — сообщил на это чудин, — когда мы пройдём реку Охту, будут острова Ордей и Тоска, там зимовка кораблей биармов и финнов, и если при нашем появлении они не разбегутся, можно будет посмотреть их корабли.
— Если бы они не докучали нашему сопернику на севере, князю Водоподку, я бы этих финнов и биармов сжёг бы всех, — сказал на это Ломонос, — но поскольку они досаждают нашему сопернику Водополку, то пусть живут!
— А ижора? — улыбнувшись на это кровожадное, но бесполезное заявление, спросил чудин, — тоже сжечь?
— Ижора будет нашими союзниками против Водополка, нурманов и финнов, когда мы вернёмся с золотом и будем торговать с западом через Неву, а ижора будет от этого доход и иметь, — важно произнёс Ломонос.
— А ещё ижору можно в веру истинную обратить, — задумчиво сказал монах, — а я епископом буду в этих местах.
— А в чём смысл?
— Смысл — это свойства реального или иллюзорного предмета, причины его появления, результат его действий в прошлом, настоящем и будущем, — по-гречеки ответил монах.
— Не понятно... А что, со славянами в Русе не получается, и в Новом городе не получается? Ижору проще уничтожить, чем от их северных богов отвратить, что защищали их тысячи лет. Славян проще обратить, они воспринимают хорошо те обычаи, что встречаются в новых землях, от того и расселяется быстро везде.
— Тогда именем Господа Бога их следует уничтожить! — подняв руки к небу, провозгласил христианин, — если человек не признаёт Господа Истинного, его уничтожают!
— Вот это по нашему! — с ухмылкой произнёс Ломонос.
— Просто свет веры в Тёмной земле недавно, — сказал чудин, — а вон, смотрите, острова впереди, это уже взморье, Нуова заканчивается!
— Все дети Божьи!
Выглянуло солнце и стало вдруг так тепло, что часть стреблян даже разделась по пояс, с удовольствием проветривая на ветру и на солнечном свете сырую одежду. Туман совсем рассеялся, и вскоре, стали отчётливо видны большие и малые острова в устье Новы. Над ними лениво поднялись две чайки, и за ними потянулся сизый туман, больше похожий на дым костров. Тут, в тени гранитных валунов громоздился ещё лёд. Где-то тут в мучениях умирала снежно-волосая старуха словен Студинита, чтоб через лето возродиться юной девой с ледяным дыханием, в прекрасных одеждах из инея. Перед протоками между острова вода сделалась прозрачной. Угрожающие днищам лодий камни, стволы и отмели теперь просматривались издалека, стребляне в лодках уже не кричали об опасности и не меряли глубину. Они стали догонять друг друга на лодках, видимо на спор, а может, для забавы ради.
Налегая на вёсла так, что трещало дерево в уключинах бортов и лоснился пот на голых спинах, они носились между лодиями, лавировали среди топляка и льдин у берегов, порой опасно о них ударяясь. Их игра заключалась в том, чтобы накинуть кормчему лодки-соперника, удавку на шесте, вроде тех, что использовались ими для охоты на лосей.
Несколько незадачливых стреблян, попавшиеся вместо своих кормчих в петли, вскоре оказались стянутыми в ледяную воду под хохот и прибаутки остальных. Одному из молодых стреблян так сильно повредили кадык, что его пришлось отвезти на лодию к раненым ещё при грабеже Новограда. Несколько раз, на сошедшихся вплотную лодках, в ход шли вёсла, шесты и кулаки.в
Вскоре зрителям стало понятно, что шесть стреблянских лодок управляются мужчинами из разных семей. И эти семьи друг к другу настроены совсем не благодушны. Поэтому соперничество между ними имело такое ожесточение и азарт. В результате, более ловкой и сильной оказалась семья с реки Яуза. Их кормчий ни разу не был опрокинут в воду, а сами они стащили в волны четырёх кормчих из лодок с Протвы, Нары, Москвы и Пахры. Откуда у них были силы, после тяжёлого перехода через Волхов и Ладогу, понять было сложно. Грек предположил, что это от скудоумия, поскольку мыслительные действия не забирают силы у конечностей охотников. Княжны посчитали это средством запугивания их, перед назначением выкупа, а чудин находил в этом сходство с забавами финнов, только без опрокидывания в воду и удушения. Стребляне всё были охотники и рыбаки. Их ловкость и отвага была широко известна. Они в ночном лесу иногда выслеживали в смертельном развлечении рысь и брали её за загривок. Они предпочитали сырое мясо, заговаривали лунный свет, изменяя его направление и силу, они могли целый день сидеть под водой, дыша через соломинку, имели по нескольку жён, по нескольку жизней, выше всех богов ставили Отца-Змея и Мать-Рысь.
Если бы их вёл не Оря, сын Малка, а, например Претич, то Стовов Богрянородец никогда не решился бы идти вместе с ними в далёкий поход. Ненависть его дружины к стреблянским воинам и наоборот, за несколько поколений была закалена в постоянных стычках при сборе дани и многодневных сражениях при оттеснении стреблянских племён в сторону мери и муромы.
Стреблянский вождь Оря, статный, молодой, белобородый, с запавшими от усталости глазами-щёлками, в неизменной волчьей шкуре с шапкой-клыкастой головой, был единственным, кто понимал, что стреблянам не удасться отстоять свой голядский край перед нашествием кривичей. Уже ничего не будет без изменений, уже ничего не вернётся назад. Слухи говорили об этом определённо. Во всём земном мире из-за быстрого изменения погоды огромные массы народов и племён движутся с востока на запад, с севера на юг, выдавливая более слабые племена в разные стороны. Так и славяне появились в Тёмной земле, покинув тёплый Днестр под нажимом кочевников, ушли не по своей воле, а спасаясь от уничтожения и порабощения. Заселив за одно поколение Гнездо, они мощной волной двинулись на северо-восток. Отодвигая русов на север, а голядь на восток, пока на столкнулись у Ильменя со словенами и другой литвой, такой-же многочисленной, но более свирепой. Если стребляне не научатся жить с ними, говорить как они, выращивать зерно, делать мечи и разводить коней, то они погибнут. Об этом и думал Оря, наблюдая за игрой соплеменников. Когда лодки проплывали рядом с лодиями кривичей, было отчётливо видно, насколько лодии сделаны более искусно чем лодки, оружие у воинов-кривичей лучше, они сам выше ростом и плечистее стреблян, и их лица выражают непроходящую свирепость. Сам Оря участия в потехе не принимал. Поставив ногу на борт лодки, он представлял себе дружину кривичей и их союзников — бурундеев и полтесков, на всём скаку атакующими толпу охотников-стреблян в чистом поле. С копьями наперевес, закрытые от стрел чешуйчатыми панцирями и кольчугами, в островерхих хазарских шлемах, на яростных конях, они проносятся через стреблян, как лоси через молодой кустарник, сшибая, разбрасывая, как серп сквозь стебли травы, подкашивая целые пучки. Только отсечённые головы и руки падают вокруг, куски шкур и сломанное оружие несчастных. Потом, бросив посечённые тела диким зверям и птицам, славянские дружинники разъезжаются во все стороны, и селения вокруг превращаются в костры. Женщин и детей продают, стариков убивают. Молодые стреблянки разорённых семей становятся жёнами и наложницами княжеских дружинников и их родственников. В Каменной Ладоге есть несколько длинных домов, где живут только стреблянские наложницы. Многие сироты сами пошли в рабы, челядь. Наложницами и жёнами меняются дружинники как огнивом или солью взаймы, часто их отпускают на волю без выкупа, и их детей не считают рабами. Свирепость воинов отражается сердобольством пахарей и ремесленников. Но разве от этого легче? Такая доля, как известно, выпала многим стреблянским семьям, решившим защищаться в районе реки Ламы. Отец Стовова убил там всех воинов, старейшин, волхвов, а их детей забрал на воспитание. Так и ходят сейчас по Каменной Ладоге внуки их, забывшие свой народ, под прозвищами и кличками, все эти Третьяки, Угримы, Пущины и Белые. Сами стребляне постапили так-же, много поколений назад переселившиеся сюда из приморья, где пруссы и курши на них охотились как на зверей, в венеды на их женщинах распахивали поля, когда было жалко использовать волов. Стребляне один раз уже прошли этот путь, но с обратной стороны дороги. Именно они уничтожили те немногочисленные племена, плохо говорившие, имеющие мало слов, не то, что словены или славяне, не знающие ни бронзы, ни железа, не умеющие строить лодки, телеги, бани, не знающие простого гончарного и ткацкого дела. Те древние охотники жили в Тёмной земле до стреблян ещё с тех времён, когда здесь начал таять ледник, высотой до облаков. Они называли себя бродниками, живущими на реках и озёрах, беспрестанно кочующими в поисках еды. Тогда все просторы нынешней Тёмной земли от Нерли до Оки были покрыты бурными широкими реками, озёрами и ручьями так, как сейчас покрыта ими вся земля чуди заволочной, карелы и биармов. Ещё не росли на здешних островах густые леса, ещё не кишели они живностью. Край был голым и нищим. Это потом появилось буйство жизни, дичь, рыба, мёд, грибы и ягоды. Реки пришли в свои нынешние русла, прекратились постоянные дожди и пожары из-за сильных гроз и ураганов. Цветущий и пустынный край нашли здесь стребляне, и легко уничтожили его обитателей. Из уста в уста передаётся легенда о том, что последний охотник-бродник Сят, когда его победившая голядь вешала между двух берёз умирать в страшных мучениях, проклял стреблян именем Отца-Мира, и сказал, что захватчики повторят путь бродников и исчезнут с лица земли в своё время навсегда, а имя их будет забыто.
— Эта земля пусть будет проклята навсегда! Уходите отсюда, или умрите!
С приходом кривичей проклятие начало сбываться. Но время ещё оставалось. По крайней мере, потеряв часть своей земли в результате войны, а часть уступив в обмен на защиту и мир, стребляне получили длительную передышку. Часть из них, вместе с вождём Претичем, сыном Проха, решили сражаться до конца за свои угодья на Протве, а другая часть, во главе с Орей, сыном Малка, решил войти в народ кривичей как союзники. Это давало возможность освоить земледелие славян, улучшить разведение скота. увеличить свою численность в недоступных для всадников-кривичей местах. После этого чудесным образом могли произойти события, мешающие кривичам до конца покорить с реблян. Территория вокруг Москвы и Яузы, несколько родов и селений, всё ещё раздумывала, пользуясь своими неприступными болотами и непролазными чащами как крепостью. Не мешая движению товаров и отрядов кривичей, платя маленькую дань, они рассчитывали, что славяне-кривичи и другая литва их оставят в покое. Глупцы!
Это не давало Оре покоя, даже сейчас, следя за игрой, чтобы никто не утонул в ледяной воде, и игрище не переросло в резню и побоище, он думал о судьбе родной голяди. Поход на запад, в любом случае, уводил интересы кривичей в другую сторону, а возможная золотая добыча, могла напоить на некоторое время утихомирить их жадность. Стребляне, презирающие золото, как способ отнимать жизнь у нужных вещей, ссорить и убивать людей, с удовольствием отдали бы его всё, лишь бы кривичи ушли совсем, но у них золота никогда не было, кроме нескольких крошечных украшений.
— Ну и дикари эти стребляне, — сказал Семик, не без удовольствия наблюдая, как стройно двигаются лодии кривичей, полтесков и бурундеев, входя в протоку между островами дельты Новой реки.
— Смотрите! — крикнул Полукорм, вытянув вперёд руку, указывая на полуразвалившуюся лодию в зарослях на берегу одного из островов.
На замшелом ребристом остове брошенного корабля виднелись следы давнишнего пожара. Чуть дальше лежал киль и части другой большой лодии или драккара. До них было всего десятка два шагов, и Семик распорядился нескольким дружинникам снять с бортов щиты и держать их наготове около князя и палатки княжон. Расстояние позволяло из-за камней и зарослей кустарника, из-за прошлогодней травы, сделать прицельные выстрелы из лука, или даже бросить сулицу. Дружиннику Струиню было велено взять лук со стрелами и залезть на мачту-старуху, и сидеть там на рее наготове.
— Гиблое место, — сказал чудин, — завелись тут разбойники, даже ижору отсюда потеснили.
— Вот мы и посмотрим, — ответил Струинь, карабкаясь вверх.
— Просто тут сходятся пути, идущие из Варяжского моря в Биармию, Тёмную землю и Хазарию. Другой путь есть огибая Нордланд по Северному морю до Северной Десны, но он неудобен, если плыть из Скании, Фризии или Пруссии. Пройдёт немного времени, и скоро здесь будет не протолкнуться от лодий, потому, что авары перекрыли Янтарную дорогу через Моравию, а огибать с янтарём и пушниной всю Европу, чтобы добраться до Константинополя, слишком далеко и дорого.
— Скоро здесь будет не протолкнуться от торговцев и разбойников!
— Это одно и тоже, — сказал Полукорм.
Он от самого Нового города жевал смолу, пытаясь утихомирить сильнейшую зубную боль. Для того, чтобы отвлечься, он без смены сидел на вёслах, а когда перестали слушаться руки и весло стало выскальзывать из пальцев, он занялся тем, что перебирал чешуйки своего панциря, ставя старые пластинки на спину, а не повреждённые на грудь и живот. Правая щека его раздулась от воспаления, по губам тек чёрный сок от смолы. Все невольно стали следить за его ловкими, хоть и толстыми пальцами, как они выхватывают из берестяного ведёрка одну кованую пластинку за другой, продевают в их двойные отверстия узкие кожаные ремешки, подтягивают, примеряют, формируя стальную чешуйчатую броню.
— А мне казалось, что все идут через Северную Двину на Волгу в Хазарию, – задумчиво произнёс грек,
— Это не надолго, через Волхов уже идёт половина. Там будет сила нарастать и богатство. Ведь есть ещё дорога из Западной Двины на Днепр, но там длинные сухопутные участки без волоков, что не выгодно и долго. А Куяб-на-Днепре князь Рацей хазарам давно отдал на растерзание, а в низовьях Днепра в степях одни разбойники и степняки, никому проходу не дают. Хазары с ним воюют, да уж больно расстояния велики, никаких войск не хватает, даже конных.
— Если тут, на выходе в Янтарное море поставить город, то в нём будет самый богатый торг.
— Богаче Фарнборга, Венделя, Бирки не будет, кому охота продавать товар здесь, если в Биармии его можно будет дороже продать…
— Силой заставим!
— Потише, если князь услышит, клянусь молниями Ярилы, вместо похода за золотом будем на этих островах крепость ставить! — вмешался в разговор Ломонос, — ему до сих пор не даёт покоя дворец Водополка.
— Увидел бы он Храм Святой Софии в Константинополе, или самое высокое здание в мире, Фаросский маяк в Александрии, он бы вообще спать перестал, — чуть слышно пробормотал грек и воровато оглянулись на нос, где Стовов под деревянной головой морского чудища задумчиво глядел на проплывающую вдоль бортов солнечную рябь и мутную пену.
Все вздрогнули, когда князь, словно прочитав их мысли, сказал раскатисто:
— Очень удобное место для взятия платы за проход торговцев, — князь оглядел округу, — река ничья, будет моя, крепость назову Стовград!
— Ведь есть уже Стовград на Стоходе, — неуверенно возразил Семик.
— Будет Стовград-на-Новой реке! — князь неожиданно рассвирепел, — и прикажи, чтоб отроки приготовили жаркое мне и княжнам.
Пока младшие дружинники, отроки Беляк и Конопа молча гонялись по лодии за курами, сбежавшими из клетей, князь вслух размышлял, как он на плотах сплавит сюда дикий камень для прочного основания крепости, привезёт землю и строительный лес. Можно будет сложить мощные стены камня, можно насыпать вал и обложить его камнем. В любом случае князь хотел, чтоб крыльца его дворца были на витых столбах, а диковинные звери, птицеголовые медведи, крылатые гепарды, трёххвостые змеи, журавли с женскими лицами, туры, огнедышащие волки — украшали их. Он хотел иметь на стенах орнаменты из вьюнов, черед и чудных соцветиями. Чтоб всё было так красиво, чтобы боги сделали чертоги неприступными, наделив их и их хозяина чудесной силой. Оттуда выйдут княжить двенадцать его сыновей и они будут править со своими дружинами от Северной Двины до Херсонеса, а император ромеев пришлёт им мантии из горностая и сундуки золота...
С маленького острова посреди стремнины кто-то пустил несколько стрел. Все они упали в воду около лодок стреблян. Под споры и пересуды, стребляне больше из любопытства, чем из желания отомстить, высадили несколько человек на зыбкий песчаный плавун. Из него и состояли несколько небольших островов. Охотники с луками, проваливаясь по пояс под слой старого камыша, сучьев и ила, пробирались вглубь зарослей. Здесь царил хаос из трухлявых стволов деревьев, сухого камыша, камней и кустарника. Все посчитали, что тут прячутся хозяева одной из разбитых лодий. Однако с того места, откуда были выпущены стрелы, человеческих следов не нашли, а только волчьи. Вдруг над протокой разнёсся одинокий волчий вой. Вой был скорее плачем, чем предупреждением. Откуда здесь взялся волк, на этих островах, где крупнее бобра, животных было не найти, и хищнику нечем было поживиться, было не понятно. Стребляне решили, что это люди-оборотни, и решили бежать. Волчий вой теперь послышался с острова напротив. С ребляне бросились бежать к лодке. Потом они бешено налегли на вёсла, и не успокоились, пока не присоединились к своим товарищам.
— Мы видели оборотня Валдуту, врага Матери-Змеи! — кричали они, — спасайтесь!
Когда их, мокрых, похожих на водяных крыс, соратники втягивали в свои лодки и натирали медвежьим жиром, спасая от переохлаждения, они продолжали ещё кричать:
— Там не было никаких следов, только громадный волк-оборотень! Он смотрел на нас и выл, не раскрывая пасти! Да защитит нас Мать-Рысь и Мать-Змея!
— Встретить оборотня в начале похода — плохой знак, — сказал Семик, держа двумя пальцами одну из загадочных стрел, пущенных с острова.
Стрела была из обычного камыша, остриём служил срезанный наискось конец, а с другой стороны камыш вместо оперения был расщеплён надвое.
— Этой стрелой можно убить, только если она заговорена великим волхвом, да и то... — скептически ответил князь, — если только глаз выбить.
— И всё же это стрела оборотня! — опасливо косясь на проплывающие вокруг берега, сказал Семик.
— Так почему она никого не убила? — князь оглядел испуганные, ставшие вдруг детскими, лица своих свирепых воинов, взял стрелу, поднял её в кулаках над головой и переломил, — я, как кудесник и волхв Ярилы, снимаю все чары с этого места и освобождаю всех путников от всех проклятий!
Все воины, включая бурундеев и полтесков с других лодий, притихших стреблян на лодках, смотрели на сломанную стрелу, ожидая, что вот-вот с неба упадут молнии, река вздыбится водоворотом, мгновенно сгорят леса вокруг, а дым и пепел превратит день в ночь. Казалось, в этом ожидании прошла вечность, хотя и щепка, брошенная с носа лодии в воду, не успела бы достичь кормы.
— Смотрите, вот стрела оборотня, она никого не убила! Я освободил это место от злых чар! — крикнул князь, — боги услышали нашу просьбу, а это добрый знак и в походе нас ждёт удача. Пусть по древнему обычаю каждый отрежет прядь своих волос и бросит в воду, чтоб чудо этого места осталось с нами навсегда!
— Хвала богам! Стовов и Совня! — возрадовалось всё войско.
Просветлвший Семик принес князю несколько вещей из захваченный в Новогороде. Князь выбрал для жертвы бронзовый гребень для пряжи, красивый и большой, явно нордландской работы бросил его в воду со словами:
— Во имя Ярилы, прими Водяной Дедушка эту жертву от нас!
Гребень князь торжественно бросил в воду и многим показалось, что всплеск воды был в форме ладони, забирающей предмет, хотя, конечно, это был только обман зрения людей, привыкших во всём видеть действие потусторонних сил.
Только кормчий чудин, взяв в руки куски стрелы, с сомнение покачал головой.
— Это, наверное, лопь балуется. Стрела-то лопьская. Они иногда ходят тут на плотах свлих и однодеревках. Они как звери, ещё хуже ваших стреблян. Волки у них вместо собак, а заправляют всеми племенами женщины. Это их проделки, притворяться оборотнями. Они так ижору пугают, чудь и весь.
— Умолкни! — зашипел на него Семик, — это было знамение, несущее послание с реблянам о величии Ярилы, не слышал, что князь сказал?
— Слышал, молчу.
— Смотри, а то ухо отрежу!
— А я язык ему отрежу! — отозвался Мышец.
Дружинники весело и беззаботно засмеялись, словно речь шла о милой детской шалости, сбрасывая с себя скованность и ужас из-за происшествия с оборотнем.
К наступлению сумерек лодии рати Стовова, удачно миновали последние острова перед Новой губой Янтарного моря. Перед ними открылась морская ширь, убегавшая на запад в бесконечность. Совсем не Ладожские волны, ветры и запахи окружили их. Тут только стало понятно, что исчезли стребляне. Все шесть их лодок, обходя один из последних островков в море не вышли. Чудин решил, что они забудились и предложил на одной лодии вернутся назад, но Стовов не разрешил этого делать, прекрасно зная способность голяди ориентироваться в протоках, болотах и реках от Нерли до Москвы и Протвы, и в их исчезновении он мог предполагать что угодно, только не беспомощное блуждание. И он был прав. Князь приказал на мелководье бросить на дно обвязанные верёвками камни-якоря и ожидать стреблян. Течение и ветер сносили лодии обратно на острова, якоря держал пдохо, всё время приходилось выходить мористее.
На самом деле стребляне, досадуя на свои страхи, решили изловить оборотня Валдуту, в кого бы тот ни превратился, хоть в волка, хоть в кикимору. Оря не смог их остановить и был вынужден возглавить травлю оборотня. Кроме мёртвой крысы, старого вороньего гнезда, нескольких спящих в дуплах ужей, он в сумерках ничего не нашли.
Тогда они решили поджечь острова. Они сделали гигантский плот из сухих ветвей, сцепившихся деревьев. Он разгораться никак не хотел. Наконец он запылал, и огненный столп высотой до облаков, с гулом пламени и облаком дыма сопровождал их по протокам. Стребляне протащили этот костёр на плаву под нависающими над водой сухими с зимы кронами деревьев и зажгли их. Камыш и тростник, тоже сухие и густые повсюду поддержали движение огня. Сухие ели и сосны в глубине островов подняли огонь наверх. Убийственной трудолюбие голяди было вознаграждено. Разыгралась огненная буря. В огне стали массово гибнуть звери, живущие на островах, запахло горящим мясом и тленом. Наконец, они увидели то, чего искали несколько человеческих фигур, маленьких и мохнатых на лодке-однодеревке пытались уплыть в сторону южного берега. Догнав их лодку, стребляне убили нескольких низкорослых широколицых охотников с примитивными луками и тростниковыми стрелами. У них были обнаружены деревянные колодки для оттиска волчьих следов, ободранная шкура волка с сеном внутри, морская раковина для изображения волчьего воя. Они были так бедны, что взять у них было нечего, даже меховая обувь была очень маленького размера. Утлая лодка из шкур на каркасе из веток, разваливалась в руках. Изображать Валдуту им потребовалось, по-видимому для отпугивания ижоры и води. Другого способа оградить свои острова от более сильных соседей, видимо, у них не было. Недалеко от места их убийства, были замечены шалаши из шкур. Направившись туда, с ребляне нашли только что оставленное становище народа лопь. Ничего пригодного для грабежа, даже сухой рыбы тут не было. Деревянная посуда и сено стреблян не интересовали. Шкуры были слишком плохо выделаны, чтобы брать их. Преследовать по следам бежавших женщин и детей не входило в представдении стреблян о воинской доблести и борьбе со злыми силами, хотя в голом бесу на сырой земле с остатками снега, это было сделать легко. Тем более, что выгоревшая растительность и так лишала теперь их надёжного укрытия в прибрежной полосе. Их лодки, жилища других становищ наверняка погибли в огне. Было ясно, что пройдёт немало времени, прежде, чем лопь сюда вернётся.
Дождавшись момента, когда на время рассеется дым пожарища и на ночном небе появится путеводная Чегир-звезда, стребляне двинулись догонять Стовова. Туманные берега медленно расходились, пока не погрузились в чёрную воду – они вышли в море.
Когда Оря появился на глаза князю, уже начало светать. Холод пронизывал до костей. Маленькие жаровни на лодиях не спасали от него. Если прошлым днём можно было раздеться по пояс, то сейчас и несколько шкур едва спасали от окоченения. Все у кого были раны и ушибы, испытали на себе действие боли, вызванной погодой. Злой и невыспавшийся князь, скрипя зубами рассказал вождю Стреблян всё, что он думает об их поведении. После негодования по поводу несогласованных действий при поджоге островов, он припомнил нападение на ремесленников в Новом городе, в результате чего последовал разгром дружественного изначально города, ссора с Водополком Тёмным, захват заложников, ставящая под сомнение возможность вернуться домой обратно через Волхов.
— В общем, пруссам, на самом деле повезло, когда голядь ушла с побережья Янтарного моря на восток, на Протву и Москву, — сказал чудин, осматривая горизонт, где медленно разгоралась заря.
Руки у него были связаны. Он сидел прислонившись к сундуку одного из гребцов и грустил. Его семья, наложницы, мечты, клад серебра в Русе, всё превращалось в прошедший сон. Из наёмного кормчего, он становился пленником. Князь решил, что этот человек, обладающий знаний многих языков, обычаев и дел европейской и азиатской торговли, будет ему полезен в западном походе. Нежелание чудина участвовать в его деле, отказ взять деньги, ничего не решило. Отроки связали кормчего и отобрали у него торбу с ценностями, ремень и обувь. Некоторое время у него ещё была возможность в темноте сбежать на берег и ждать там торговый корабль или лодку, идущую к Волхову и Ильменю, но выжить без обуви, оружия, еды и одежды, было бы очень тяжело. Однако приход стреблян полностю лишил его этой возможности. Сбежать от них было нельзя.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПЫЛАЮЩИЙ МИР

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВСТРЕЧА У МООНЗУНДА

Свивельд и огненно-рыжий Ингвар вяло обсуждали причину начала легендарной войны между богами асами и ванами, и почему про неё каждый скальд рассказывает по разному. Выслушав мнение Свивельда, молодой викинг с горячностью заговорил:
— Ньёрд решил соединить небесным мостом Ванхейм, где он жил с другими богами, ванами, в чертоге Брейдаблиг в Асгарде. Нужно ему это было для того, чтобы похитить Нэнну, прекрасную жену юного Бальдра, сына Одина. Ньёрд послал в Асгард злую колдунью Гулльвейг. Она должна была убедить асов, что мост нужен для хороших дел, но Один прочитал мысли колдуньи. Тогда асы забили Гулльвейг копьями и трижды сожгли, но она снова и снова возрождалась. Тем временем к Асгарду приблизилось войско ванов...
— Не слишком ли много лодок впереди? — закричал тут Гелга, указывая рукой по ходу движения драккара.
Крик кормчего вывел конунга из задумчивости. Ему вспоминались встречи с Маргит, её поцелуи, объятия, тепло её кожи и запах мёда от её тела. Её голос стоял в его ушах и звал, словно это было наяву. Однако это состояние, вызванное качкой, было хорошо знакомо конунгу, и в этих видениях он видел только проявление капризов своей памяти, взболтанной на волнах так, что его глаза, уши, тело получали сигналы из головы, а не наоборот...
— Лодки идут на нас! — опять закричал Гелга.
Все не спящие воины посмотрели вперёд, куда указывал кормчий, а те, кто спал, проснулись. Недалеко от острова Рух, со стороны устья Западной Двины виднелись шесть больших лодок с вёслами и парусами, что было не редкостью для этих мест, если бы не до зубов вооружённые люди свирепого вида, находящиеся в них. В лодках находилось, по меньшей мере, восемь десятков воинов: на солнце искрились грани лезвий топоров и наконечников копий, красные и синие щиты. Подходящие лодки образовали изогнутую линию, краями обращённую в сторону викингов. Решимость гребцов на лодках, сделанное ранее странное предложение старосты-лива, стихийное бедствие постигшее земли вокруг Моозунда, говорило о некой прихоти богов, наказавших людей за что-то, и от этого места, значит, можно было ждать теперь всего. Нападение на дружину викингов в море было для нападавших безумием, но и викингам бой, несмотря на очевидную победу, мог обойтись дорого. Сейчас очевидным решением было использовать вес и скорость драккара для того, чтобы таранными ударами киля разбить все лодки, одну за другой. А те, что начнут убегать, догнать и уничтожить в них людей метательным оружием. До лодок было сейчас три полёта стрелы, или три сотни шагов.
— Эти, впереди, явно желают вцепиться нам в борт, — сказал Ацур, — если бы я был конунгом, я бы повернул назад за остров, чтоб не потерять ни одного своего воина от случайной стрелы, потому, что воины нам сильно нужны будут потом...
По лицу Вишены было понятно, что он слышит Ацура, и его мысли движутся в ту же сторону рассуждений. Те из молодых викингов, кто ещё путал доблесть в бою со смыслом похода, утратили облачко надежды на интересное дело, пусть ненужную, но лёгкую победу.
— Гелга, поворачивай назад, по ветру, уходим за Рух!
— Это венды-кельты, наверное! — сказал Овар, — они все в шкурах и на носах лодок конские черепа, как у пруссов!
— Кого-то они мне напоминают!
Гелга стал разворачивать драккар, командуя гребцами и воинами, управляющими парусом. Встречный ветер благоприятствовал повороту, и драккар, переворачиваясь от носа к корме вокруг киля, как огромная корзина, быстро развернулся на северо-запад. С западной стороны ветер менялся на восточный, из-за близости берега, и Гелга напряжённо ждал этого момента, чтобы выправить корабль, потому, что отмели, выдающие себя барашками волн, были совсем рядом.
— Может, они хотели просто торговать? — оборачиваясь, сросил Ладри.
— Кто их знает... — ответил, пожимая плечами Ацур, — смотрите, ветер на Рухе переменился, дымы коптилен остановились и поползли назад!
— Вижу! — ответил Гела, — учитываю это!
— Ливы, наверное, молятся Перкунасу! Говорят, у них в их городах каждое бревно частокола украшено искусной резьбой, а бусы они делают из римского стекла и янтаря такие красивые, что с востока за ним купцы проезжают!
— Хорошо, когда сокровище под ногами валяется, — вздохнул Ньёр, викинг в с лицом, сплошь покрытым оспинами, — не то, что в Норрланде, где даже корни сельдерея плохо растут... Верба должна сейчас только набухнуть почками, а она уже вся в листве на острове, видно, лето будет жаркое.
— Помню, три лета назад, когда мы ходили к Гердрику, помогать ему собирать дань с финнов... — начал было говорить длинноусый Гельмольд.
— Хватит! — отозвался Хлёкк, гребущий у другого борта, — давайте спросим у конунга, лучше, мы чего делать будем, когда оторвёмся от лодок, прятаться как мыши?
Драккар шёл уверенно, быстро отдаляясь от неожиданных преследователей. И очень быстро оказался вне досягаемости. В полдень, когда чайки, утомлённые нырянием за рыбой, частично укрылись в зарослях Руха, а частично улетели к Двине. Когда под солнцем заблестела разогретая смола между досками бортов и блики на воде сделались нестерпимы для глаз, Эйнар, взобравшись на мачту, сообщил, что лодки преследователей всё ещё передвигаются вдоль южного берега Руха, но заняты лодками ливских рыбаков. После этого гребцы в последний раз вырвали вёсла из упругой воды, и она весело упала, вернулась каплям на рябую поверхность. Ацур посадил Ладри перебрать рожь для будущей каши и чистить селёдку для жарки на обед. В его понимании, умение приготовить быстро еду, это такая-же нужная часть военного дела, как и содержание в порядке оружия и корабля, потому, что тело воина, это часть его военной мощи, и оно должно содержаться в порядке.А что может быть важнее еды для этого? Именно Ацур из всей дружины был главным противника вина, медовухи и пива, считая их врагами тела воина. Даже Вишене иногда приходилось слышать упрёки в чрезмерном употреблении веселящих жидкостей. Бирг, наконец, заиграл мелодию и звук флейты впитался в воздух залива, сделав его хрупким как стекло.
— Он колдун, этот Бирг, — тихо сказал Рагдай, — так играть на музыкальном инструменте человек не может.
— Музыка, это достаточно простая штука, но всегда создаётся ощущение чуда! — сказал на это Креп, произнеся слова первый раз за много дней.
Рагдай с некоторый удивлением посмотрел на обычно скупого на выражение своих чувств к чему-либо, своего слугу. Долгие дни и ночи, проведённые Крепом вместе с книжником за переписыввнием книг, разговорами и спорами, сделали его знатоком истории, астрономии, анатомии. С Рагдаем он конечно сравниться не мог, тем более он не имел никаких мистических и магических навыков, как хозяин, но для обычного стреблянского охотника он был светочем знаний и умений. После спешного выхода из Викхейля, у него начались приступы морской болезни. Его тошнило, болела голова, руки и ноги его не слушались. Его охватывали приступы страха и отчаяния, и большую часть пути он пролежал под шкурой рядом с мачтой. Только во время шторма Гелга заставил его заниматься вычёрпыванем воды из-под досок палубного настила, и больше для его же блага — отвлечься от рвоты.
— Музыка — совершенное выражение мысли! — ответил ему Рагдай, — жаль, что люди не умеют разговаривать музыкой, а только выражают чувства. Правда, Вишена?
А Вишена только пожал плечами. Неизъяснимая печаль, нежность и одновременно радостная жестокость была в том, как флейтист выводил и рвал музыкальные фразы, как, почти затихая, звук вдруг срывался в неистовую трель и взлетал эхом над водой.
— Лодки опять идут в нашу сторону, а вслед за ними из-за острова выходят корабли! — крикнул с мачты Эйнар, — семь больших кораблей типа кнорров и на них блестит сталь оружия!
— Что мы сделали этим проклятым ливам, что они на нас подняли всё побережье? — озадаченно спросил Вишена как-бы всех и никого.
— Мы можем легко от них уйти в Ирбенский пролив, у нашего корабля превосходство в скорости, — сказал Гелга, — но тогда мы не узнаем, в чём дело!
— Они явно идут к нам! — крикнул опять Эйнар и обняв мачту съехал вниз.
— Хорошо, сблизимся с ними и узнаем! — сказал конунг, — к оружию! Все стали разбирать оружие, слушая последние взлёты мелодии флейты.
— С тех пор как мы в походе, — проворчал Свивельд, — этот Бирг играл три раза: после первого мы на камнях потеряли сеть, полную сельди, во второй раз нас едва не потопил шторм у Готланда, а теперь что должно быть, интересно?
— А теперь рухнет небо, — неожиданно отозвался Рагдай, — дело странное, но мне кажется, что всё будет хорошо!
— Да? — переспросил Свивельд медленно поднял лицо к небу и внимательно его осмотрел, – ты шутишь, или правда?
Пылающее солнце, прозрачный, голубой небесный купол, серо-белые облака, похожие на взбитую на прялке овечью шерсть, говорили о полном и безмятежном спокойствии, царящим в природе…
— Не знаю, — сказал Вишена, — на всякий случай, готовьтесь к бою!
Парус вместе с реей опустили, завели вдоль борта, подвязали и уложили на подпорки. Часть вёсел связали по три, чтоб они не разъезжались под ногами и не мешали. Покряхтывая, согнули луки, накинули петли тетивы. Достали стрелы, расчехлили метательные копья, Ацур настоял, чтобы Ладри и Рагдай сидели у клетей с птицей рядом с мачтой под его защитой. Странное желание подготовиться к серьёзному бою в ущерб подвижности корабля при явном превосходстве сил врага, почему-то не волновало Рагдая. Молодые воины, надев кожаные куртки с нашитыми железными пластинами, плетёные и нашитые кольчуги, взяв щиты и топоры, пришли в сильнейшее возбуждение, горячился и всерьёз готовились испытать себя в бою. Более опытные воины, наоборот, сняли с себя всё лишнее, оставив из защиты только шлемы и щиты. Вряд-ли предстояло перебираться для сражения на другой корабль, а вот облегчит себе жизнь при падении за борт, или получить большую подвижность при перемещении по своему одно по драккару, они желали. Торн встал со щитом рядом с Гельгой, готовясь отражать от кормчего стрелы и дротики. Драккар с убранным парусом продолжал скользить по волнам достаточно быстро, подгоняемый ветром, дующим в корму.
— Клянусь Одином, может случиться много работы для наших мечей, — сказал Вишена, глядя то на подозрительные лодки и корабли, — для кораблей фризов они слишком малы, для ютов тоже, для данов осадка слишком низкая, да и борта не высокие…
— Смотрите, они пропускают лодки вперёд и выстраиваются линией! — крикнул Гельмольд, поворачиваясь к Вишене и решительно надевая шлем так, что его вьющиеся волосы вылезли из прорезей маски, почти закрывая обзор.
— Почему они хотят на нас? Что за безумец будет нападать на военный корабль с викингами? Клянусь хитростью бога Локи, не понимаю!
— Наверное, мы похожи на их врагов, — предположил Гельмольд, поправляя волосы, — надо их предупредить, что мы из них кишки вынем, перебьём невзирая на их численное преимущество!
— Если среди нас появятся раненые, на придётся вернутся обратно... — хмуро ответил конунг.
Тем временем, лодки догнали драккар, и с них выпустили несколько стрел. Пока стрелы чертили пологую дугу в воздухе, Бирг взял сигнальный рог и зычно затрубил. Вишена, всё ещё без шлема и щита, стоял среди своих воинов с луками на корме драккара, прищурившись рассматривая стрелков и гребцов людей в лодках. Он всё ещё колебался, ещё не верил своим глазам, а за его спиной Рагдай и Ацур уже всё поняли и с трудом сдерживали смех. Стрелы нападавших наконец долетели до драккара. Они летели почти две сотни шагов, по змееподобной траектории, но попали в цель. Две из них со страшной силой стукнули в подставленный Хрингом щит и доску палубного настила, выбив щепу. А третья угодила в клетку с курами, убив двух кур и застряв в третьей. Ладри стёр с этой стрелы кровь и отдал её Вишене. Тот осмотрел стрелу — она была из старого камыша с тупым наконечником для охоты на пушного зверя. Тупой наконечник использовали для того, чтобы неповредить шкурку и не лезть на дерево, если стрела попадёт в ствол и застрянет. Перья утки, составляёщие оперение, были приклеены дёгем, а не рыбьим клеем, как обычно. Стрела была вполне узнаваема.
— Такие стрелы делают стребляне, и только они могут так метко бить из своих убийственных луков, — сказал конунг, — но откуда здесь стребляне?
— А кто ещё? Стовов, конечно, он же у них теперь князь, после битвы у Стохода в канун Журавниц... — отозвался Рагдай и в голосе его было слышно облегчение.
— Вон, смотрите, на одной из лодок человек в шкуре волка — это Оря Стреблянин! — радостно закричал Эйнар, указывая рукой на лодки, — а вон на той большом корабле пурпурное знамя с золотой фигурой, там Стовов!
— Эй, на лодках! Я Рагдай, со мной Вишена! Я хочу видеть Орю и Стовова! — закричал Рагдай, опираясь руками о борт.
Тем не менее ещё две стрелы полетели с лодок и упали на палубк дрмккара. Они опять были с тупыми наконечниками-томарами. Ещё раз Рагдай кричал, надрывая горло.
— Я встану на борт и Оря меня узнает! — сказал зло Рагдай, опёрся о плечо Свивельда и собрался уже лезть, но Вишена удержал его за рукав.
— Они безмозглые, эти стребляне, — сказал он, — сначала всадят тебе стрелу в глаз, а узнают уже потом..
Стребляне подошли уже совсем близко. Видно было, как они нетерпеливо размахивают оружием и скалят зубы. Их лодки начали окружать драккар, замедлили ход, почти остановились. На них поднялся гомон, смех, радостно затрубил рог, засвистели в свистки.
Оттуду донеслись крики:
— Скажите Стовову, что мы нашли их! Это Рагдай и Вишена!
— Не быстро они определились, — раздражённо сказал Вишена и перегнувшись через борт закричал, всё ещё держа стрелу в руке, — эй, Оря! С каких это пор стребляне начали шастать в Янтарное море?
— Да хранит тебя Мать-Рысь, Вишена! — послышалось в ответ, — я узнал тебя!
— Он узнал меня, светлая голова, — проворчал конунг и повернулся к Рагдаю, — только погляди, Стовов привёл с собой по меньшей мере две сотни человек. Мы что, собираемся захватывать Фессалоники или Рим? Клянусь хитростью бога Локи, нам с таким войском не удастся идти тайно. Все будут требовать долю сокровищ.
Когда лодия Стовова Богранородца сблизилась с драккаром, стало видно несколько женских фигур, стоящих около мачты, и, судя по одежде, две из них принадлежали к знати. Там же можно было различить и христианского священника с крестом на груди.
— Не понял, зачем с князем женщины и монах? — растерянно проворчал себе под нос книжник, — ну, ладно, хорошо, что он пришёл без задержки, и что он вообще пришёл...
Большая стреблянская лодка приняла к себе князя Стовов, воевод Мечека, Хитрока и Семика и доставила их к драккару. Князя на палубу подняли с трудом. Он был облачен как на последнюю смертельную сечу: поверх тканной парчёй свиты надета кольчуга до колен, поверх неё пластинчатый панцирь, сверху ещё рубаха, набитая войлоком, с разрезами по бокам, цельнометаллические поножи чуть выше колен, на поясе меч, нож, кистень. На голове шлем с полумаской, шея укрыта кольчужной бармицей, кулаки спрятаны в кольчужные варьги. Воинственное облачение завершал красный плащ с меховой оторочкой до пят, стянутый на плече золотой пряжкой в виде медвежьей головы. В руках у него была булава с металличечкими шипами устрашающего размера. Оказавшись среди викингов, он казался воплощением бога-аса, вышедшего на последнюю битву с богами-ванами.
— Ну, вот мы и встретились, други мои! — пророкотал Стовов, отдав палицу Семику и уперев руки в бока, — рад видеть вас в добром здравии и множестве, да хранят вас боги!
— Здравствуй, князь! — ответил Рагдай, прикладывая руку к груди и широко улыбаясь, — я очень боялся, что ты не придёшь на условленное место для участия в нашем походе.
— В моём походе... — поправил его князь, громадный, сияющий, надменный, обводя всех испытующим угрюмым, подозрительным взглядом, и не совсем дружелюбно добавил, — это я благодарю тебя и Вишену за участие в своём походе!
Настало тяжкое молчание и было слышно только как скрипят канаты, плещет волна и свистит ветер. Эйнар спустился с мачты на палубу, обнял Орю, как своего старого друга, холодно кивнул Семика и полу поклоном приветствовал князя со словами:
— Теперь победа будет с нами!
— Да-да! — поддержали все вокруг это предположение.
— Есть много чего обсудить, — сказал Стовов уже мягче, снимая блистающий шлем с золотой чеканкой, — у войска может быть только один вождь.
— Обсудим это... — нехотя ответил конунг.
— Мы над этим не думали, не были точно уверены, состоится ли поход с твоим участием, — осторожно сказал книжник.
Воевода дружины бурурдеев Мечек поднял руку и приветственно произнёс:
— Бурундеи готовы идти дальше вместе с воинами Вишены и Рагдаем, о них не умолкая поют сказители Тёмной земли!
Мечек был в броне попроще, без поножей и войлочной рубахи, без пурпура и золота на плечах. Вместо кольчуги его до колен закрывала кожаная рубаха, усиленная чешуёй стальных пластин. Эти пластины издавали металлический шелест при каждом движении. На груди лежал серебряный знак князя Эрзана: трёхглазое солнце с лучами-змеями. Такое же солнце было на шлеме. Из обода шлема по бурундейскому обычаю во все стороны торчали клыки волков и лисиц. Его меч был в ножнах их хазарского сафьяна, а на ногах были красные восточные сапожки.
Оря Стреблянин был в волчьей шкуре. Голова волка с открытой пастью служила ему шапкой. На стреблянском вожде была рубаха из белёного льна, такие же штаны, перетянутые на голенях ремешками крест накрест. Он же удерживали кожаные ботинки-пожни. Из украшений Оря носил серебряные гривны на шее и оберег из бронзы — небольшая пластина с насечёнными рунами давно вымершего языка. Оря обнял Рагдая и долго не выпускал. Он бормотал что-то про Тёмную Землю, Москву, Медведь-гору Оку, Стоход, про трудную жизнь и беднеющие леса и реки. Так-же долго он тискал в объятиях Вишену и Эйнара, а потом снова Рагдая. Стовов наблюдал за этим проявлением дружбы с нескрываемым раздражением, но вмешиваться не стал, справедливо полагая, что пока его жена Бела с младшей дружиной отроков держит в заложниках все стреблянские деревни от Нерли до Оки, стреблянский вождь здесь всё равно остаётся на крепкой привязи.
Хетрок — воевода полтесков, похожий на каменное изваяние степных могильников, одинаково широкий от плеча к плечу и от груди к спине, стоял позади Стовова, и его безбородое лицо напоминало маску шлема, с прямым наносником и круглыми глазницами. Из этих глазниц безучастно смотрели зелёные глаза. Он запахнулся в чёрный плащ, скрывавший руки, не произнося ни слова. А вырвавшись наконец из объятий стреблянина, Рагдай не без удовлетворения оглядел воевод:
— Отсюда начинается наш общий путь, многие опасности и испытания ждут нас, и велика будет награда дошедшим до конца, да хранят нас боги! — весело крикнул Рагдай всем окружающим, — я рад, что Стовов здесь, что он бодр и ведёт с собой храбрых воинов новых восточных земель.
— Хвала богам! — закричали все на лодках и кораблях в ответ, потрясая оружием.
— Слушайте! — князь Стовов поднял шлем над головой, а Эйнар переводить его слова на нормандский язык, — каждый воин севера, каждый мечник с востока в конце похода получит золота вровень с краем этого шлема и навсегда станут господами своей жизни! Это говорю я, Стовов Богрянородец! Идите за мной в поход и вас ждёт удача! Я принесу богатые жертвы Яриле и вашим богам, и он даруют нам победу!
Князь дождался, когда на драккаре, подошедших вплотную лодках и лодиях смолкнут одобрительные крики и отдал шлем Семику, и уставился в глаза Вишене. Тот выдержал этот взгляд и прямо встал перед князем, так-же уперев кулаки в бока. Они смотрели друг на друга довольно долго, а рядом стоял огорчённый Рагдай, и только его слуга Креп понял причину этого огорчения – князь отказывался признавать в Вишене, бывшего когда-то простым беглым нурмонским воином, конунга, равного себе.
— Приветствую тебя, Вишена, — не разжимая зубов сказал князь, а затем, неохотно сняв с руки кольчужную варьгу, к своим глазам поднёс раскрытую ладонь, сверкающую кольцами, словно выбирал кольцо для подарка новому союзнику.
Князь сквозь пальцы наблюдал, как Вишена щурится, бычит шею и начинает медленно освобождать запястья от своего золотого браслета для ответного дара, крутит его, якобы никак не может снять.
— Вишена, если ты первым преподнесёшь подарок, ничего не изменится! — сказал, не вытерпев, Рагдай, сморщившись как от боли, — не глупи!
— Вишена, не надо ссоры! — прошептал ему сзади Ацур, — мы в меньшинстве...
— Ладно! — конунг нехотя снял браслет и протянул его Стовову, но тот медлил его брать, с неожиданным вниманием разглядывая кольца.
— Вот перстень достойный конунга, — сказал он, вдоволь насладившись напряжённой паузой, стянул с пальца массивный золотой перстень и протянул его Вишене.
В этот момент что-то печально звякнуло, это Вишена, устав стоять с протянутой рукой, нарочно уронил браслет на щиты палубы.
—–Ну вот, уже точно враги! — прошептал Рагдай огорчённо и ему вдруг показалось, что надежда на успех похода становятся призрачным, что всё кончено.
Он отвернулся. И тут, пока золотой браслет прыгал как живой, из-за спины Ацура вынырнул Ладри. Бросившись к браслету, схватил его до того, как тот остановился.
— Ой, упало! — крикнул звонко мальчик
Все невольно засмеялись такой непосредственности. Рагдай обернулся. Мальчик почтительно поднёс браслет Стовову.
— На Часлава похож! — сказал князь, неожиданно смягчился, принимая браслет и разглядывая маленького морехода.
— Похож, — кивнул Семик.
— Его зовут Ладри, — сказал Ацур, — он сбежал из дома и хочет отправиться с нами в викинг, и я учу его этому.
— Он нас спас... — прошептал хозяину Креп.
— Я его обучаю воинскому искусству викинга, — добавил Ацур, с облегчением наблюдая, как со скул Стовова сходят красные пятна бешенства, — он останется на драккаре, пока я не обучу его хотя бы малому из этого.
— Рагдай, пойдёшь дальше со мной, на моей лодии? — спросил князь.
— Нет, я остаюсь на драккаре Вишены, — сказал Рагдай, — кормчий Гелга был раньше на Одере с дружиной Гердрика и знает ту реку, поэтому варяги должны по Одеру впереди всех, а я хочу быть на первом корабле, чтобы вовремя опознать нужное нам место, которое я знаю только по описанию.
— Ты через Одер хочешь попасть в Марицу? — изумлённо спросил Вишена, даже позабыв об угрожающем ссорой положении, — из Одера нет пути на Марицу, между ними несколько горных цепей, страна Богемия и Моравия, часть Фракии…
— Да? — рассеянно переспросил книжник, — жаль, придётся где-то проститься с кораблями и идти по земле.
— Идти по земле? — одновременно спросили все воеводы, переглядываюсь.
— У нас для этого нет лошадей, — через некоторое время вымолвил Стовов, — я думал, что поход будет лодейным!
— Что, сейчас вернётесь обратно? — неожиданно зло спросил Рагдай, — если бы ваша лень не была побеждена моим лукавством, вы сейчас бы у себя пузо на печи чесали!
— Что ещё ты от нас скрыл? — угрожающе надвигаясь на книжника прорычал князь, — говори!
— Остальное — правда!
— Да? Ну, ладно! — согласился князь со странной лёгкостью и остановился, — оставайся с Вишеной, я уповаю на твою мудрость, кудесник. За вами следом пойдут стребляне и остальные, как шли раньше. А вино? Тут есть вино, на этом драккаре? У варангов всегда есть хорошее вино!
— Вина нет, — сказал хмуро Вишена, — и варанги, это места, где варят соль, по вашему русь, а мы викинги, то есть люди, совершающие викинг — военный поход за добычей.
— Жаль, что нет вина...
— Да здравствует конунг Вишена Стреблянин! — крикнул Эйнар, — да здравствует князь Стовов Богрянородец!
Воины на кораблях и лодках стали приветственно кричать в ответ что попало, потрясая оружием и маша руками, создав сплошную волну разноязыкого рёва. Князь довольно оглядывал отборное войско, находя его, не без оснований, весьма грозной силой, способной разгромить любую огромную толпу из горожан или землепашцев, на равных противостоять любому войску небольшого европейского правителя. Сражение с ордами восточных кочевников, королевскими войсками или союзам племён в походе не намечалось, и все чувствовали себя вполне уверенно, невзирая на полный туман, скрывающий возможные сложности предстоящего похода.
Увидев несколько женщин на лодии князя, Вишена вздрогнул. Ему показалась, что среди них стоит Маргит, но только в литовской одежде, в дорогих украшениях и тканях. Поймав взгляд конунга, Семик сказал ему:
— Это заложники, дочери князя Водополка, одну зовут Ясельда, другую Ориса! И служанки с ними...
— Ясельда... — со странной задумчивостью произнёс Вишена.
— Но это лишняя обуза! — сказал Рагдай, — и монах у вас там...
— Так получилось... А монах, как ты книги пишет, например историю поволховья от пришествия кривичей.
— Да?
— И чудин-кормчий, знающий дороги с нами тут полу добровольно!
— Смотрю, по дороге вы время не теряли даром, — воскликнул Рагдай.
— За то есть на что теперь лошадей купить, — ответил Семик, — наш князь умеет ходить в дальние походы!
С большим облегчением сняв с себя тяжёлую кольчугу, поножи, наручи, оружие, Стовов на драккаре стал совещаться с воеводами и, убедившись, что его верховенство никто не оспаривает, велел приготовить для жертвоприношения одну из коз, взятых в Новом городе. Вылив из неё кровь в Янтарный залив и сопроводив этот ритуал восхвалением Ярилы, князь отдал жертвенное животное для приготовления священной трапезы, для придания сил вождям похода. Вишена, как жрец Одина, тоже принёс в жертву трёх кур, окропив их кровью деревянную голову своего драккара. Гадание по внутренностям птиц предсказали получение добычи после ряда испытаний, поскольку на печени имелись полоски, а сердце было синюшного цвета. Курицы тоже были переданы для жаркого.
Накричавшись вдоволь, обсудив принесение жертв, отобрав улов у нескольких ливонцев, не осторожно приблизившихся к месту слвершения обряда, войско придалось короткому отдыху и трапезе. Сразу после обеда, когда все вожди вернулись к своим воинам, войско отправилось через Ирбенский пролив на север, в Янтарное море, оставив по правую руку Моонзунд. Острова архипелага и его отмели распались в нестройную вереницу. Когда начало смеркаться,удаляющиеся берега проявились огнями костров. Чуть позже пошёл дождь. Он собрался незаметно, выдавая серую пелену своих облаков за сумерки, и начался исподволь, бережно расходуя мелкие холодные капли, будто намеревался моросить вечность. Тусклое солнце медленно растворилось, исчезло, только раз выглянув в случайный разрыв облаков и лишь на мгновение наполнив их пурпуром. С солнцем исчезли чайки, ветер, лодки ливов и чуди, стреблянские заунывные песни, всплески воды и рыбы. Остался лишь шелест капель дождя, запах остывающих жаровень на корабля, похлёбки, горелого хлеба, огни глаза враждебного берега и предчувствие тяжёлых снов в открытом море. Корабельная рать повернула на запад. Впереди всех шёл драккар. Парус был наполовину спущен, чтобы снизить скорость и не потерять остальных. Лодии шли следом под парусами при помощи вёсел, но всё равно постоянно отставали. Сигнальные лампы на них то и дело гасли и скрывались в тумане. Было понятно, что идти ночью не получится, нужно идти к берегу на ночлег, иначе корабли и лодки потеряют друг друга, и поход окажется под угрозой. Гелга повёл драккар ближе к берегу, опасаясь песчаных отмелей. Недавний шторм мог вынести песчаную косу далеко в море, да и сам берег в темноте был плохо виден. Тем более, что Гелга, несмотря на свои двадцать лет походов по Восточному морю, всё равно не помнил подробно всех берегов. Из-за северного ветра, нагоняющего воду на мелководный южный берег и обильного таяния снегов, линия берегов сейчас была сильно изменена. Поэтому двое воинов непрерывно измеряли глубину с помощью бечевы с грузилом, насколько глубина безопасна. Десять локтей, шесть, три, четыре, четыре... Потом грузило снова пошло глубже — укрытые паводком отмели остались позади.
Дождь кончился, вышла луна и её серебряный свет сказочной картиной нарисовал окружающее пространство моря, берега и облачное небо. Берега начали быстро смыкаться, образуя небольшой залив и были слово вымершими: деревья стояли в воде, насколько взгляд проникал в глубь зарослей, не было видно ни одного огонька, ни одного дымка.
— Подозрительное запустение! — сказал на это Гелга, — не похоже на южный берег, обычно оживлённый...
— Наводнение... — нехотя ответил Вишена, — или просто не видно с этого места ничего.
Правый берег был выше, кое-где даже обрывистый. Все снега, несмотря да прошедшую долгую холодную зиму, уже сошли, лёд растаял, весенние ливни здесь пронеслись слишком быстро, все овраги, озёра, ручьи и рек набухли водой, забились сором и бобровыми плотинами, и находились на пике своего дикого могущества. Суша медленно отступать, неохотно отдавая излишек своего тела бездонному, неблагодарному морю. Гелга держал корабль ближе к правому берегу, чувствуя там хорошую глубину. Кроме того, береговая линия здесь была лучше обозначена луной. Среди деревьев были видны огни. Прерывистый свет костров колебался среди сырого дыма, высвечивая выложенные мхом крыши, то одну, то несколько. Иногда самого пламени было не видно и лишь его зарево оттеняло острия частоколов или контуры шалашей. Иногда в темноте висел квадрат двери, а рядом двигалась искорка факела или лучины. В ночной тьме войско Стовова двигалось бесшумно. Вёсла не бросали, а медленно погружали и только после этого толкали воду. Кур, гусей в клетях закрыли рогожей от нечаянной тревоги, козам замотали морды, чтоб не блеяли спросонья, бодрствующие молчали, даже спящих удерживали от храпа. Все сняли светлые одежды, бляхи щитов по бортам вымазали сажей, чтобы не блестели. Похожие на тени и призраки корабли и лодки скользили в трёх десятках шагов от берега. Тут не было закона, сюда снесло разорённых паводком, обозлённых германцев, ливонцев, пруссов, венедов, здесь, говорят, уже год скрывались разбойники поднявшие мятеж против местных прусских старейшин, а те, в свою очередь охотились на них с помощью нанятых дружин викингов-данов и англов. Здесь собрались из своих диких урочищ и глубоких нор дикие лютичи. Любая встреча тут могла закончиться нежелательной стычкой. С берегов слышались невнятные голоса, иногда плач, смех, иногда обрывки песен, где-то выла и лаяла собака, вдалеке гукал филин.
— Вот, всё кипит и пылает, а ты говоришь — запустение! — сказал Гелге хмурый Вишена.
— Прямо пылающий мир! — устало ответил тот.
Луна ушла. Вскоре все огни затерялись во тьме. Чудом, в полной темноте, Гелга нашёл хороший подход к берегу. Оставив корабли и идти по воде на сушу пришлось совсем не долго. Стребляне вообще подплыли прямо к сухому месту и вытащили лодки из воды. Другие дружины бросили каменные якоря, и те, кто хотел сошли на берег. Справа темнели в воде промокшей соломой несколько растерзанных крыш, то ли они плыли, то ли всё ещё бессмысленно укрывали затопленные дома. Наводнение вынесло их, видимо из какой-то реки, расположенной неподалёку. Рядом плавал раздутый утопленник.
Заложниц тоже перенесли на берег. Под навесом из кож для них Стовов велел развести небольшой костёр для того, чтобы можно было согреться и просушить одежду.
Борясь с противоречивым чувством, неприятно холодеющим в груди, Вишена подошёл к ним.
— Вы и есть Ясельда и Ориса, захваченные Стововом в Новом-на-Волхове? — спросил он садясь на сундук накрытый куском кожи.
— Да, это мы, — ответила Ясельда мелодичным голосом, в свою очередь спросила, — а ты конунг Вишена, ходивший к Матери-матерей, и разбудивший когда-то земле голяди духов земли?
— Да, было такое не так давно, — смущённо ответил викинг, глядя в маленькие огоньки костра, — это всё книжник Рагдай затеял из любви...
— Любви? — сёстры переглянулись, — про Рагдая, пишущего книги на многих языках мы слышали, он в Константинополе этому учился, а вот любовь...
— Из любви к писанию, — сказал Вишена и посмотрел в прекрасные глаза Ясельды, — он ещё колдун и предсказывает будущее.
— Хорошо, мы устали и хотим немного поспать, если доблестный воин не возражает, — сказала Ориса, подзывая жестом служанку.
— Да, конечно... — сказал Вишена, вставая, — жаль, нельзя развести вам огонь побольше, из-за врагов, кишащих вокруг.
— Другим совсем не разрешено костры разводить, так и будут спать мокрыми, — ответила старшая княжна, — спаси бог!
Вишена отошёл от их навеса и стал разыскивать в темноте Эйнара.
— Чего это он такой с ранный? — спросила у сестры Ясельда.
— Да он так смотрел на тебя всё время, что всё ясно с его странностью, — ответила та, — он на тебя глаз положил.
— Начинается, только этого ещё не хватало мне... — чутким слухом уловил сказанное вполголоса на славянском языке, сонно пробормотал Рагдай.
Рагдай уже засыпал под тяжёлой влажной и пахучей шкурой. Мысли его уже начали смешиваться, терять очертания, удаляться, когда он скорее почувствовал, чем услышал что-то... Он очнулся почему-то на поляне, залитой солнцем. Судя по растениям и насекомым, это было околомосковье в августе, и лесная местность сильно понижалась в сторону солнечного света. Вокруг виднелись небольшие валуны, как будто местность располагалась неподалеку от Медведь-горы. В небе слышался мерный гул, словно далёкий гром никак не мог прекратиться и длился, и длился... Рагдай сел, протирая глаза и стараясь сосредоточиться. Потом книжник вдруг оказался на драккаре Вищены, идущего вдоль берега, заросшего пальмами, словно это была Антиохия. Он в дел потные спины гребцов, шею деревянного дракона, свернувшегося рядом загорелого до черноты белокурого Ладри. Рагдай привстал, посмотрел в сторону берега и сразу заметил силуэт человека, стоящего у большого жаркого костра. Раскалённый воздух с шумом вырвался из горы горящей древесины, раскачивал листья окружающих пальм. Лицо его было тёмным, не чётким и резко выделялось на фоне ослепительных красок окружающей природы. Только глаза горели внутренним синим светом на его лице. У костра вповалку лежали то-ли спящие, то-ли живые люди, одеждой и предметами быта похожие на германцев или англов.
Рагдай смотрел на этого человек, и казалось, смотрел на Рагдая.
— Решма? — Рагдай потряс головой, будто отгоняя видение, глаза его слипались, голову клонило вниз, — ты здесь? Что тебе нужно в нашем мире, кто ты на самом деле?
— Рагдай, ты что кричишь так? — заворочался рядом с ним слуга Креп.
— Решма!
— Какой Решма? — не раскрывая глаз, Креп приподнялся на локте.
— Тот самый.
— Спи, хозяин, тебе показалось. Решма давно умер, исчез в прошлом году в Тёмной земле. Люди, вроде, видели его с раной на голове в реке. Спи, был долгий день и завтра будет такой же...


Глава вторая
ПРОТИВ ПОТОКА

Путь до устья Одера вдоль южного берега Янтарного моря был спокойным. Шторма не было, ветер дул попутный, северо-восточный. И чудин и Гелга неплохо знали эти берега и уверенно шли достаточно близко к отмелям и камням. Поморяне, руяне и волиняне-волины, густо населяющие эти берега не проявляли никакой враждебности или страха перед войском по причине стихийного бедствия, постигшего их край из-за быстрого таяния снегов и сильных дождей. Их рыбацкие деревушки оказались или подтоплены морем, ветром и реками, или погрязшими в разжиженной земле и песке. Не имея сильных врагов, кроме нормандских разбойников с моря, они вполне спокойно чувствовали себя среди островов, где очень быстро и просто можно было спрятаться от любого набега. Плоский рельеф берегов перед Узедомом и Волином совсем без остовов, позволял издалека видеть все подходящие со стороны залива корабли. Германские племена, долгое время нападавшие на земли вокруг лагуны, теперь ушли на юг и на запад после падения римской империи и захватывали там более плодородные и тёплые края. Померян и волинов они пока оставили в покое. Славянские же племена были легко подчинены волинами с князем во главе, сделавшим своей столицей город Штецин. Если бы не постоянные набеги полян с юго-востока и пруссов, эту землю можно было бы назвать самой спокойной в Европе. Вся равнина на юго-западе вплоть до берлинских болот лужичей, была наполнена воинственными лютичами, упрямыми землепашцами и умелыми скотоводами. Они последние годы успешно справлялись с притязаниями франков на получение огромной дани, как впрочем и лужицкий князь Дерван, отказавший франкам в повиновении. Пройдя между островами Узедом и Волин, войско Стовова оказалось в обширной лагуне, куда впадало множество рукавов Одера, или Водры, как называли её местные племена, и маленьких рек, в связи с половодьем, превратившихся в могучие потоки. Здесь царил такой же хаос как и на Западной Двине. Утопленники, плавающие дома и скарб, грабители трупов, не пригодная для питья вода и дым с запахом горящей человечины. В большом городище в дельте Водры под названием Штецин, как называл его чудин, или Бурстабург, как называл его Гелга, была сделана короткая остановка. Заверив всячески воинов местного князя Морислава, что их не интересуют сокровища храма бога Треглава на холме, и его чёрный конь, купив не очень дорого солонину, муку и похоронив одного из умерших стреблянских раненых, Стовов повелел двигаться дальше по Одеру вверх по течению. Поросшие ивами, осинами, хилым орешником и буйным травами берега, и сама река по-прежнему не были пустынны. Лодки, большие и малые, долблёные, дощатые, вязанные из соломы и прутьев, обтянутые кожей, плоты из брёвен двигались навстречу. Угрюмые, усталые мужчины, женщины, лишённые скота, запасов, скарба, месте со стариками и детьми сидели в лодках. Это был исход моравов и сербов из верховьев реки. Они выходили на берег только затем, чтоб найти и согреть пищу, обшарить брошенные селения в поисках съестного или похоронить умерших. Они с удивлением смотрели на идущие навстречу лодки и корабли с вооружёнными людьми, опускали глаза и отворачивались в сторону. После прохождения мест впадения в Одер прозрачной, как горный хрусталь, Нысы, мощной Варты, поток стал не таким сильным. Уже не стояли на обоих берегах через каждые два три крика селения под крышами, выложенными мхом, окутанные дымами очагов, кузниц и коптилен, уже не бродили вдоль воды стада коров и лошади, привлекающие пристальное внимание Стовова. Померане, волины и сербы больше не пускали свои лодки наперегонки, чтоб предложить воинам на кораблях ночной улов или муку, смолк гомон и грустные песни на крошечных пристанях, где поморские и сербские женщины в ледяной воде выскребали шкуры зверей и стирали, а дети гнали коз и гусей.
— Авары, — говорили они в ответ на расспросы, показывая на юго-восток. Это было похоже на стон, на страшную сагу из одного лишь слова. Даже зверь, казалось, не смел теперь приблизиться к берегу, чтобы напиться и осмотреться. Померания с её песчаными холмами, частоколами гигантских сосен, заболоченными низинами, гранитными валунами, похожими на окаменевшие головы убитых великанов, осталась позади.
Впереди, в трёх дневных переходах, ещё прятался среди холмов шумный Бубр, но уже выплеснул он в Одру всё, что могли отдать ему оттаявшие предгорья Исполиновых гор. Сами горы, покрытые чёрной чешуёй елей и лиственниц, с серо-жёлтыми головами вершинами, в морщинах расщелин и промоин, сонно взирали издалека на суету долин Водры. Облака боязливо обходили их пологие склоны стороной, со вздохом и недовольным гулом обтекали их ветры, мстительно отрывая песчинки, и только солнце было благосклонно — щадя остатки ледников, украшая скалы прихотливыми тенями, не скупясь на золотые оттенки. По мере того как вершины отдалялись от Водры на юго-восток, они становились всё более призрачными и таинственными. Казалось, что эти едва видимые Испалиновы горы теперь кончаются где-то бесконечно далеко, на краю земли. Водра поворачивала туда же.
Ночью, без труда миновав плавучий город лютичей Калунь и даже не уплатив там требуемую виру за проход, они вошли в пограничную область. Здесь кончалась власть князя Марислава и начинались земли князя Дервана. Здесь стоял последний город волинов под названием Зелов. Изначально он принадлежал сербам, но был отдан Мориславу лишь после недавней войны. Дальше на юго-восток лежала пустынная страна, оставленная несколько лет назад ободритами сербам. Они без видимой причины почти все ушли через северные перевалы Исполиновых круч в Богемию и там, не поладив с моравами, двинулись ещё дальше, к Тисе. Ни германцы, ни поляне, ни моравы не торопились заселять эту страну между Нисой и Водрой, разорённую чередой наводнений, засух и пожаров, словно одна была проклята. Сербам однако эти болотистые места приглянулись, их селения получили здесь дополнительную защиту, особенно при разливах рек и ручьёв весной и осенью, а их скот нашёл обильные пастбища.
Всё время, пока войско Стовова шло против течения на вёслах, делая короткие остановки для ночлега и еды, Вишена и Стовов ни о чём не говорили. Даже когда Вишена несколько часов просидел возле Ясельды, рассказывая о своих приключениях на Протве вместе с Эйнаром, князь не удостоил его даже взгляда, хотя сидел рядом вместе с Семиком. Рагдай всё свободное время проводил в беседах с греком о природе божественного в искусстве и о правилах написания текстов на греческом и на латинском языке. Они обсуждали Гомера, Овидия, Плутарха и Ктисибия. Сильное расхождение во взглядах относительно значимости христианского учения, они компенсировали любовью к просвещению. Ацур усиленно обучал Ладри способам ведения боя холодным оружием, ориентированию по звёздам, приготовлению лекарств из трав, расположению кауптов, земель разных норрдландских семей и особенностям погоды в Янтарном море.
— Зелов! — сказал чудин, протягивая руку в сторону, где Водра создавала излучину, а над верхушками деревьев виднелись дымы очагов.
Стовову не хотелось смотреть в ту сторону, ему вообще никуда смотреть не хотелось. Его знобило. Хотелось спать после суматошной ночи, когда стребляне в свойственной себе спонтанной манере затеяли ловлю раков. Единственная ночь, светлая, лунная, когда было решено не приставать к берегу, а идти в темноте, принесла неожиданные сложности. Разогнав с заваленной корягами песчаной отмели чужие лодки, стребляне запалили факелы и, попрыгав в ледяную воду, стали шарить по дну, полагая, что изголодавшиеся за зиму раки наверняка обитают там, где много пищи. А Вишена во мраке решил, что стребляне разыскивают обронённое кем-то оружие или ценную вещь, и не счёл нужным остановиться.
Стреблянам удалось взять несколько сонных раков, мелких, не больше ладони. Но настырный Резняк обнаружил двух гигантских сомов. Отмель огласилась призывными криками, бранью, ударами щитов по воде, треском. Блестели бросаемые остроги, шипели брызги, попадая в пламя факелов, метались тени. Чтобы остановить это безумие, вождю Оре пришлось самому лезть в воду убить одного сома, а второго загнать на глубину, где уже никто, даже стоя по горло в воде, не мог его зацепить. Но охота получила неожиданное продолжение на берегу. Всё тот же Резняк увидел в прибрежных кустах подраненного оленя. А в это время в пяти сотнях шагах вверх по течению, проходя в лабиринте островков и отмелей, кормчий Гелга услыхал шелест днища о песок. Он крикнул Вишене, чтоб тот узнал, почему стребляне не щупают дно. Из темноты от стреблян никто не отозвался. Тогда начали кричать от лодии к лодии, чтоб стребляне обогнали полтесков и снова встали впереди. И только после того, как с последней лодии донеслась весть, что стреблян позади нет, войско озадаченно остановилось. Сумятицу внес проводник-померанец, захваченный у Шецина. Он и сообщил, что эти островки в излучине Водры называются Гнездом Деда и здесь то и дело пропадают люди и лодки…
Разбудив всех, даже тех, кто сидел на вёслах днем, всем миром начали поиски стреблян, предполагая самое худшее. Вишена отказался участвовать в блуждании по мелким проливам в кромешной тьме и предложил дождаться рассвета. Однако вскоре стребляне нашлись сами — с освежёванным оленем, но это лишь отчасти смягчило ярость князя. В завершение всего одна из ладей полтесков села на мель и снять её удалось только к утру. Утомлённые, с трудом справляясь с течением, на рассвете все двинулись дальше, к Зелову, потихоньку ропща на Стовова, запретившего привал. Теперь же, чувствуя запах дыма близкого города, слыша разноголосицу его петухов, глядя на серые, сонные лица своих мечников, вразнобой тянущих вёсла, Стовов пытался осознать, был ли всё это сон или это была явь. Он тряхнул головой и, поднявшись, крикнул кормчему:
— Не молчи, Конопа, видишь, вразнобой бьют вёслами!
— И-и-и… Так! И-и-и… Так! — закричал Конопа надрывая горло, но гребля не стала более слаженной.
— Тоскливо мне, Хитрок, — сказал князь, наклонив голову и искоса глядя на воеводу полтесков, плывущего в лодии князя..
Хитрок сидел на досках настила скрестив ноги и положив локти на колени, отчего его ладони казались безвольно висящими под тяжестью вздувшихся жил и золотых перстней. Его длинные рыжие волосы были собраны на шее хвостом, и блестела бронзовая серьга в плоском, без хрящей ухе, вросшем в скулу, без намёка на мочку. Подняв на князя тяжёлый взгляд, полтеск ответил, несколько растягивая шипящие звуки и делая долгие паузы между словами:
— Ржа железо ест, а печаль сердце.
— Ты о чём? — спросил князь раздражённо и махнул рукой, подзывая к себе Полукорма.
— Просто. Ты сказал, я сказал, – ответил Хетрок и застыл в прежней позе.
Князь, уже готовый заговорить с подскочившим Полукормом, застыл на некоторое время, недоумённо теребя бороду, то ли обдумывая сказанное, то ли ожидая объяснений. Наконец он сказал своему мечнику:
— Полукорм, пусть все держатся правого берега. К пристани не подходить, встать выше по течению. В Зелов пойду я и Вишена. Нужно мне с ним как-то договориться и поладить. Смотри за княжнами, чтоб не сбежали и руки на себя не наложили. Двух ладей хватит, чтоб взять еду и не нагнать на местных торговцев страху, что нашествие началось! А то, клянусь милостью Ярилы, торговцы все разбегутся, завидев грозное войско. Особенно наших стреблян кособрюхих придержи!
— Щука в море, чтоб карась не дремал, — неожиданно сказал Хетрок.
— Иди со мной в Вук, — сказал Стовов, кладя на плечо полтеска, — хочу, чтоб ты поглядел на Рагдая и Вишену, ты мудр, а мне нужен совет.
— Хорошо. Где зерно, там и мыши...
— Какие мыши?
Там, где Одра и Бубр смешивали свои воды, и где недавний паводок размыл илистую почву их берегов, обнажая остатки древних камней, на плоском холме, между оврагом и старым, заболоченным руслом Бубра, лежала каменистая гряда, в которой с трудом угадывались очертания крепостных стен, сложенных здесь ещё кельтами в незапамятные времена. Необработанные валуны хаотично громоздились один на другой, на высоту в три человеческих роста, и только в одном месте, со стороны Одры, камни были подогнаны друг к другу, образовывая низкую арку, служившую воротами. Над аркой была сложена из брёвен высокая башня. На её верхушке, на шесте, вилось узкое полотнище, кажущееся чёрным на фоне розовых облаков, а рядом виднелась скрюченная холодным, утренним ветром фигурка дозорного. Вплотную к стене примыкали постройки: бревенчатые дома, вернее, полуземлянки, крытые сухими еловыми ветками и соломой. За стеной, где уровень земли был видимо выше, теснились такие же крыши, окутанные дымами очагов. Всё пространство между стеной и помостами пристаней занимали несуразные, наспех собранные строения: землянки, навесы, шалаши, загоны для скота и людей, перевёрнутые лодки, служившие кровом. Земля между ними была вытоптана множеством ног, перемешана с испражнениями людей и скота, помоями, золой костров. Пристани, сложенные из массивных брёвен, городище у стен, река шевелились, двигались множеством людских фигур. К пристани подходили, отходили лодки, от ворот к воротам, пыля, двигались всадники. Промозглый ветерок доносил запахи пережжённого хлеба, дыма, смолы. Это и был Зелов. Когда сначала ладья варягов, а затем и ладья Стовова гулко ударили грудью в брёвна центральной пристани, весь город, казалось, повернулся к ним, разглядывая незнакомцев внимательно и тревожно. Стовов, Хитрок, Полукорм, Семик и двое из его полтесков сошли на пристань, где уже стояли Вишена, Рагдай, Ацур, Эйнар и ещё трое варягов.
— Ну? — Стовов снял свой пурпурный плащ, пламенем полыхнувший на ветру, оглядел с напускной строгостью соратников, легонько пнул один из больших кувшинов, которые рядами теснились под ногами, выставленные на продажу. Кувшин печально загудел. На звук из под навеса появился исхудалый человек в драной, льняной рубахе до колен и, потирая ладонью о ладонь, спросил заискивающе:
— Мой господин желает купить? Совсем дёшево. Лучшие горшки для зерна…
Гончар говорил и говорил, но гости уже не слушали его. Они плотной группой двинулись по самой кромке пристани, обходя ряды горшков, навстречу двум воинам, медлительным и, кажется, хмельным. Остановившись и дождавшись, пока эти двое, вооружённые только короткими копьями и кистенями, подойдут сами, Стовов упёр руки в бока и хотел что-то прорычать, но его опередил Рагдай:
— Храбрые воины охраняют порядок именем властителя Зелова?
— Мы от имени князя Морислава пресекаем здесь воровство, — ответил один из воинов, сильно коверкая славянские слова, — и чтоб платили десятую часть от торга. Кто вы?
— Это тот самый воин, что служил телохранителем императора Ираклия? — спросил Рагдай, — так сказали на пристани и клянусь, он наверняка едва не стал императором сам!
— Нет, это другой... — воины Морислава переглянулись, вдруг перестали казаться хмельными и начали внимательно разглядывать гостей, способных на такие хитроумные льстивые речи, — а кто вы?
— Мы торговцы из Страйборга, что в Ранрикии, недалеко от острова Хёльге, — на ходу придумал Рагдай себе мотив появления в земле поморян и протянул вперёд раскрытую ладонь с серебрянной монетой, — нашего друга в прошлое лето захватили авары, и мы везём за него выкуп и хорошие рейнские мечи под плащами, чтобы отомстить.
— И выкуп и месть одновременно, это необычно, — сказал один из воинов, подхватывая монету и пряча её в кожаный кошель на поясе.
Другой кивнул головой и сказал добродушно с сильнейшим немецким акцентом, опершись на копьё:
— Этих выродков авар, последнее время хорошо потрепал король Само Богемский. И король франков Дагобер их теснит. А ещё фракийцы выбили их из долины Марицы, а византийцы отогнали от Фессалоник и Андрианополя их грабительские шайки. Однако вы, наверно, решили умереть, если лезете в эти раскалённые угли войны. Ждите, авары скоро сами придут сюда за пленниками и конями. Они уже по эту сторону Исполиновых гор появляются. Если бы не набеги полян с востока, авары уже захватили бы Слезию, что лежит вдоль Водры.
— Не может быть, что аваров выбили из долины Марицы! — сказал недоверчиво Рагдай, дождавшись пока Стовов отойдёт на несколько шагов, и голос книжника заметно дрогнул, потому, что золото из тайника в долине ушло теперь в неизвестном направлении, — так им и надо, этим аварам!
— Крозек, здешний чеканщик по меди, бежал от них из рабства совсем недавно, вроде с юга Фракии, — сказал другой воин, уже повернувшись к Рагдаю спиной, и добавил, — он принёс из аварского плена свои отрезанные уши и клеймо на лбу.
— Что ты так побелел, книжник, словно мертвец? — спросил Стовов и потряс Рагдая за плечо, — что они такого сказали тебе?
— Из всех людей в этой стране я знал сразу только об одном, кто меня интересует... — еле слышно произнёс Рагдай.
Стражи тем временем двинулись вдоль по улице и скрылись за развешанными неподалёку цветастыми ткаными полотнищами, ещё капающими свежей краской на грязь и лужи. Рядом с ними несколько поморянских ребятишек, полуголых несмотря на холод, с любопытством рассматривали путников и их оружие.
— Они сказали, что авары теперь в верховьях Одера, — ответил Рагдай и посторонился, пропуская вперёд Хитрока с полтесками.
— И что с того? — недоумённо произнёс Стовов, — какая разница? Всё одно мы их обойдём стороной и не будем ввязываться в их войну, что за страх? Пошли, быстро быстро купим, посмотрим как здесь люди живут и двинемся дальше.
Рагдай кивнул в ответ и сделал знак Вишене. Повременив, пока остальные не скрылись среди просыхающих тканей, корзин, кулей сырого льна, нагромождений кадок с солью и холмов прошлогоднего сена, он тихо и печально сказал конунгу:
— Авары ушли из долины Марицы и это значит, что золота теперь там нет, вряд-ли каган Ирбис оставил его на вражеской территории!
— А где тогда золото?
— Не знаю.
— А куда нам теперь идти?
— Не знаю я теперь!
— Теперь придётся искать самого кагана, — сказал озадаченно Вишена, — а он может быть где угодно. И отбить золото у кагана авар — это всё равно, что попытаться отнять сокровища Нейстрии у короля Дагобера. Это не то, что захватить клад, охраняемый небольшим отрядом. Можно возвращаться обратно в Сканию! Поход закончен, и зачем только я тебя послушался?.
— Погоди, стражник мог ошибиться, Зелов от Андрианополя расположен через Моравию и Паннонию, хотя это оживлённый торговый путь, но вести могли дойти с искажением, — задумчиво сказал книжник, — нужно найти этого безухого чеканщика, сбежавшего от авар и расспросить его получше, что он знает о сокровищах, — Рагдай огляделся как заговорщик и продолжил говорить шёпотом, — знаешь, мне кажется, что Стовов что-то замыслил против меня, поэтому он послал Хетрока за нами приглядывать.
— Может он думает, что мы убежим вперёд и одни захватим золото? — предположил конунг оглядываясь по сторонам, — а золото тю-тю... Где они, полтески, что следят за нами?
— За шалашом, — ответил со вздохом Рагдай, взглядом показывая налево, — смешно не доверять нам, пройдя вместе тридевять земель! Пойдём, найдём Ацура с Эйнаром а потом этого чеканщика.
— Куда бы ты не шёл, ты везде умудряешься найти любей с известиями о золоте восточного царства, — проворчал викинг, — это просто изумительно...
Едва они сделали десяток шагов, высматривая Ацура и Эйнара, как попали в облако льстивых, настойчивых уговоров нескольких молодых греческих и еврейских торговцев. Торговцы выскочил как из засады и замахали парчовыми платками, шёлковыми лентами и начал совать в руки горшочки с корицей, изображать блаженство, вдыхая щепотку кориандра и перца из своих мешочков. Они предложили посмотреть стальные иглы разной длины, флакон для благовоний из хрусталя, кинжал с рукоятью из слоновой кости, серьги, кольца. Одну пару серёг с голубоватыми жемчужинами, чуть больше яблочной косточки, на золотом крючке Вишена взял, легонько ткнув в живот рукояткой меча заголосившего было грека, за пол дирхема. Евреи отпрянули, поняв, что воин не будет нормально платить, а греки стали переговариваться, решая, что делать.
— Мы же слушали всё, что торговец нам говорил, — сказал конунг Рагдаю, — поэтому получаем товар со скидкой, тем более, у меня меч!
— Что-то новое в торговле, — хмуро ответил книжник, — сейчас побегут жаловаться людям Марислава.
— Смотри, там Ясельда пошла! — сказал конунг, неожиданно застыв как изваяние, — там, за частоколом!
— Ясельда? — переспросил подняв брови Рагдай, — не думал я, что ты так скоро забудешь Маргит! Серёжки-то кому, Ясельде? Ох, зарежет тебя за неё Стовов, ведь он на неё глаз положил...
— Я сам его за неё зарежу! — воскликнул Вишена, сорвался с места, сшиб с ног одного зазевавшегося еврейского торговца и затерялся в дыму улиц Зелова, — клянусь глазами Хеймдалля, это она!
Рагдай хотел было ринуться за ним, но его кто-то схватил за рукав. Это был всё тот же грек-торговец. Он заискивающе улыбнулся гнилыми зубами и сказал
— Я Кревус, мой господин! Хозяин несправедливо отнятого товара. Князь Морислав месяц назад несправедливо отобрал одну мою плоскодонку вместе с сотней мер пшеницы. Теперь торгую чем придётся, чтобы свести концы с концами. Вот и Мойша подтвердит. Добрый господин, клянусь ранами Христа, мне нужно собрать всего несколько безанов на новую лодку, а твой друг совсем разорил меня, отобрав серьги в четверть цены...
Торговец ростом был Рагдаю по грудь: угловатый в движениях, круглая, красная шапочка то и дело съезжала на затылок, обнажая блестящую лысину в обрамлении седых волос, большой горбатый нос, круглые влажные глаза занимали, казалось, пол его лица...
— Чеканщика Крозека знаешь?
— Того, что в рабстве у авар был? Знаю.
— Вот тебе за серьги, — сказал Рагдай и сунул торговцу половину затёртой монеты, — ты давно в Зелове?
— Это надо взвешивать!
— Взвешивай!
Пока торговцы вынимали и настраивали маленькие весы, подбирали гирьки и взвешивали монету Рагдая, грек рассказывал, что он уже с осени в Зелове, а раньше был в другом Зелове, сербском, а ещё раньше торговал в Антиохии сирийской, но когда местные христиане начали выгонять всех катар, ему пришлось уехать. Он и раньше бывал тут, задолго до того, как поморяне стали строить стены, на месте старого кельтского города. Рассказывая это, грек повёл рукой вокруг, по далёкому лесу, покрытому нежной зеленью только что лопнувших почек, по туманному Одеру, высоким облакам, утратившим розовый оттенок рассвета. Торговец сообщил, что знает тут одну гадалку-сербку. Её предсказания всегда сбываются. Вернее всего получается, когда она гадает на голове молодого петуха.
— Желает ли, господин, узнать свою судьбу? — спросил он Рагдая, видя, что ему кивают остальные, сообщая, что монета хорошая и правильного веса.
— Нет, — ответил Рагдай, — я хочу найти чеканщика Крозека.
— Авары изуродовали его, отрезали большой палец на левой руке. Теперь он уже не может работать как прежде. Крозек держит здоровенных бойцовых псов и устраивает игры. Я провожу.
На зов торговца явился смуглый, чернобородый мужчина в пёстром халате на голое тело. Ему было поручено оберегать товар, пока торговец будет в отлучке. Рагдай высвободился из цепких пальцев грека и они отправились на другой конец города по дощатым мосткам через зловонные канавы и лужи. Торговец суетливо показывал дорогу, болтал без умолку и вертел головой, едва не роняя с неё шапочку. По его словам в малый, старый город, где Крозек держал псарню, Рагдаю лучше одному не ходить, потому, что с осени там стало жить много воров, разбойников и странных монахов, а Рагдай был богато одет. Торговец видел много христианских служителей, монаха и даже епископа. Но тут были совсем другие монахи. Они не проповедовали веру в Христа, не спорили, нужно ли пить воду, куда окунали святые мощи, или нет. Ничего такого. Они ходят, слушают и смотрят. Плечистые, молодые и ловкие. У них под рясами длинные кинжалы, а чётки — это замаскированные кистени для ударов и удушения.
— Я видел таких в Константинополе, — ответил Рагдай, делая вид, что рассказ грека ему безразличен.
— Мой господин был в столице мира! — воскликнул торговец с блаженной улыбкой на лице, и вдруг весь съёжился, потому, что из-за поворота улицы показался Вишена.
— Походка, голос, лицо... И пропала! — громко сказал Вишена и потряс в воздухе кулаками в перстнях, — может это колдовство?
— Ты Ясельду имеешь ввиду, или Маргит? — спросил его с улыбкой Рагдай.
— Это опасная шутка! — ответил викинг, похлопывая себя по животу и косо поглядывая на торговца, — ты же мне друг во всём, книжник, или нет?
Торговец повёл их через маленькие не охраняемые ворота с малый город. Вокруг стояли утлые, жалкие жилища, можно было решить, что все эти поморяне, поляне, лютичи и еврейские торговцы, совсем недавно здесь обосновались и не успели ещё как следует обустроиться. При этом было видно, что часть домов стоят на фундаментах, сделанных из расколотых валунов, ранее существовавшего здесь допотопного кельтского города. Весь этот беспорядок, грязь и запустение больше походили на случай, когда все люди вчера ещё при наводнении плыли верхом на корягах и вязанках соломы прочь от аваров из пустоши голодного края. Тут они обессиленные сошли на берег, собрались на торжище и решили основать новое поселение. На это походил весь окружающий беспорядок. Слышно было, как где-то крутили трещотку, били в бубен с колокольчиками. Посреди улицы кто-то спал прямо в грязи в обнимку с вязанкой хвороста. Нищие ползали от дома к дому, от очага к очагу. У длинной коновязи продавали рабов-полян. Несколько торговцев толпились вокруг весёлой танцовщицы восточного вида, двое крестьян шептались с гадалкой. Они миновали столб с привязанным и вздувшимся, вонючим телом казнённого преступника, разбитым камнями и палками, и едва не сцепились с угрюмым вооружённым горожанином на коне, правящим не разбирая дороги. Затем они снова оказались у ворот, ведущих уже наружу из центральной части города. Здесь они отдали медный асс за проход воину в старинном помятом римском шлеме и прошли под низким каменным сводом по бревенчатому настилу наружу. Отсюда они спустились на небольшую площадь. Тут было не так людно. Вокруг на каменных основаниях лежали срубы домов с окнами-бойницами, бродили гуси и свиньи, одетая в шёлк и меха молодая сербская женщина неспешно шла куда-то мимо в сопровождении двух служанок. В её ушах, под платком, блестело золото. В центре площади стоял каменный столб тремя высеченными лицами бородатого мужчины. Наросты посреди столба говорили, что трёхликое изображение переделано из креста. Изображения были очень старыми. Резьба почти стёрлась, на основании сохранились рунические символы. У столба в одиночестве стоял Эйнар, подставляя ладонь под редкие капли начинающегося дождя. В другой руке у него была жареная ножка ягнёнка. Он то и дело откусывал от неё капающие жиром кусочки.
— Настоящего викинга можно безошибочно узнать по не проходящему голоду, — хмуро сказал Рагдай.
— Эйнар? — Вишена изумился и начал обходить соратника, пристально его разглядывая.
— Клянусь превращениями Локи — это я, — с довольной улыбкой ответил Эйнар, — ты что на меня так смотришь, словно змея на мне сидит.
— Вишена только что видел призрак Ясельды, — сказал Рагдай, — поэтому он решил, что ты тоже призрак.
— Ясельда здесь ходила со служанками, искала хорошие нитки, — ответил Эйнар и отмахнулся, словно от приведения – она красивая, эта дочь Водополка, с грудями как горы и пахло от неё гвоздикой.
— Я могу продать много гвоздики! — поняв смысл сказанного по-норманнски, проговорил грек.
Не удостоив его даже взглядом, Эйнар продолжил рассказ:
— Пока я пытался заговорить со служанками Ясельды, князь Стовов с остальными своими людьми куда-то делся. Я встретил дочь местного ремесленника-серба по имени Бранка. «Подожди тут» сказала она, я о несу отцу оловянный пруток и вернусь, а потом мы пойдём в харчевню и ты меня угостишь пивом. Потом она ушла и не вернулась. Я искал Бранку, у всех спрашивал, но такой девушки в Вуке никто не знает. Она сказала не правильное имя. Хорошо хоть монету вперёд ей не отдал. В харчевню зашёл один. Вот думаю, что дальше делать. На драккар идти не хочется, а здесь стоять тоже скучно. Вы куда идёте?
— Да, похоже, сербка тебя обманула, печально, — сказал Рагдай, — тогда идём с нами, искать псаря.
— А псарь нам зачем?
— Псарь может знать кое-что о нашем деле.
Они уже пошли за греком, как из прохода между домами выскочил возбуждённый Полукорм и побежал к воротам. За ним проворно бежали двое дюжих бородатых мужчин, с дубинками в руках. Вишена и Эйнар схватились за свои мечи, а Рагдай отступил за столб, оттягивая за собой Кревиуса. Но быстро выяснилось, что мужчины бежали не за Полукормом, а вместе с ним, составляя его охрану.
— Князь гостит у здешнего головы Гатуса. Послал меня на нашу лодию за медовухой и вином. на чесноке. Хочет похвалиться своими запасами. Эти стражники мне в помощь даны! — на бегу крикнул дружинник князя, взбивая ногами фонтанчики грязи, — идите к князю!
— А что можно ожидать от Гатуса? — спросил Рагдай, поворачивая к себе за плечи грека.
— Здешний воевода князя Морислава известен своей не умеренностью во всём, он желает, чтобы его называли маркграфом, своё славянское имя Гатев переделал на латинский лад, Гатеус, и ему лучше не попадаться на глаза, мой господин! — ответил Кревиус.
После того как Рагдай перевел варягам сказанное, Вишена отчего-то рассмеялся, а Эйнар загрустил.
— Пошли! — шепнул Рагдай легонько подтолкнул проводника и тот охотно повиновался. Они вступали в новый лабиринт узких грязных проходов, пропахших мочой и гнилью. Тут наверное никогда не было ветра, только смрад царствовал повсеместно. Предусмотрительно обойдя стороной двор воеводы — бесформенное сооружение из камней и кирпича, чем-то отдалённо напоминающее старые римские дома, они миновали площадку, где за ухоженной изгородью стоял старый мощный дуб, украшенный разноцветными лентами. Здесь вокруг было много алтарей с глиняными и каменными чашами, венками трав, черепами животных и яркими лентами. Потом все пролезли по очереди за торговцем в щель между брёвен высокой ограды, перебрались через груду битых винных амфор, миновали гончарную мастерскую с рядами сырых горшков под недоуменным взглядом измазанного глиной человека в переднике.
— Лучше бы я остался у служанки Филтии, в конце концов я не бросался подковами... — вдруг не к месту сказал Эйнар.
— А ты правда бросил бы меня после того, что мы пережили вместе? — спросил у него Вишена подозрительно сощурившись.
— Ты столько прошёл и преодолел, но богатства не нашёл, — Эйнар неопределённо пожал плечами, — может быть Один сердится на тебя, может быть ты неправильно приносишь ему жертвы?
— Может ты будешь теперь наши херсиром? — предложил хмуро Вишена, — и тогда богатства далёкой страны сделают нас счастливыми?
— Мне жаль вас, друзья, вы рабы золота и опять гонитесь за призраками... — печально произнёс Рагдай, останавливаясь, — у вас сейчас есть всё, что нужно человеку для жизни: еда, одежда, дом-драккар, друзья… а вы ищете золото, потому, что оно снится вам по ночам. Вы без него можете легко прожить, но ищите его с риском для жизни. Оно управляет вами как рабами своими. Оно как призрак зовёт вас из тьмы...
— А тебя не зовёт? — с удивлением спросил у книжника Вишена, — ты же призвал нас идти за золотом востока!
— Я ищу знания, они могут сделать счастливыми всех, а не только золотых призраков викингов!
— Загадочно... — сказал со вздохом Эйнар, довольный тем, что Вишена перестал его спрашивать о смысле их отношений.
Здесь грек осмотрелся и прислушался. Со двора, огороженного плетнём и примыкающего к стене из валунов, доносился яростный собачий лай. С той стороны слышался гул, возбуждённые крики толпы и грохот, будто били палками по медному котлу.
— Хорошо, собачьи бои в разгаре, — воскликнул с удовлетворением грек, — псарь Крозек наверняка тут.
— Я думал, тут должника травят собаками, а тут собачий бой, — ответил ему Эйнар, заходя на двор, образованный длинным полу земляным домом с одной стороны и прилегающими к нему с двух сторон линиями деревянных навесов. Множество людей, молодых и старых, оборванных и богато одетых, некоторые в кольчугах, панцирях, некоторые голые по пояс, сидели, стояли, пританцовывали вокруг круглой ямы и на прибывших внимания не обратили. Яма имела шагов десять в поперечнике, она была огорожена дощатой изгородью и освещена факелами на железных треногах. Справа, под навесом, сидели на привязи несколько собак устрашающего вида и размера. Одна из них, чёрная как смоль, вислоухая, с тупой сморщенной мордой и красными глазами, иногда лаяла, а сидящий рядом с ней рыжеволосый мальчик в грязной меховой накидке, сразу подсовывал ей миску, полную до краев мясными обрезками. Собака презрительно косила глазом на эту отвратительную еду и отворачивалась. По всему было видно, что она в еде раньше недостатка не испытывала. Задрав гордо подбородок и широко расставив локти, Вишена протолкался к яме. Выглядывая из-за его спины, торговец ткнул пальцем в человека, сидящего на другой стороне и сказал:
— Вон он, Крозек — псарь.
В этот момент Крозек поднял ладонь делая знак помощникам, его лицо, всё в мелких шрамах, осветилось хищным взглядом из-под низко надвинутой меховой шапки, и он произнёс:
— Во имя бога Свентовита и князя Мареслава и досточтимого воеводы Гатуса...
Гомон затих, прекратился и оглушающий лай. Рагдай заглянул в яму и увидел, что на ровно утоптанном дне, разделённом на равные части чертой, друг против друга стоят, напрягшись, две крупные собаки, пятнистые, жилистые, истекающие слюной, похожие друг на друга, как отражения. Только кожаные ремни, натянутые тетивами и намотанные на кулаки хозяев, сдерживали их.
— Все ставки сделаны! Пошли! — прохрипел Крозек.
Хозяева бросили ремни и начали карабкаться наверх. Им подали руки и втащили на подмостки. Тяжёлый воздух дрогнул от восхищённых воплей, хруста трещоток, свиста и стука. Собаки прыгнули друг на друга, сшиблись, опрокинулись обе, вскочили и тут Крозек рявкнул:
— Всё! Бой закончен?
— Почему?! — закричали все вокруг, — в чём дело?
Несколько человек спрыгнули в яму и принялись растаскивать собак. Другие вскочили с мест, толкаясь, негодуя и потрясая кулаками.
Перекрывая шум, Крозек закричал злобно:
— Лика отпустил своего пса раньше нужного! Это нарушение правил! Он проиграл!
– Они сговорились! Это не так! Бей их, обманщики!
В руках появились палки и ножи. Кто то крикнул:
— Крозек и Сертик сговорились, бей их!
Крозек медленно поднялся. Грузный, нарочито медлительный, он оглядел кричащих с презрением, из под козьей накидки замерцали пластины стального панциря. В руках у него появилась шипастая булава.
— Лика пустил пса раньше нужного! Он проиграл! Да, Лика? — псарь наклонился над ямой, и ощерил пасть с гнилым зубами, — ты согласен со мной, мошенник?
— Да, немного раньше... — последовал ответ и снизу возникло, и пропало бледное, безбородое лицо хозяина одной из собак.
Люд сразу притих, поскольку Лика признал ошибку. Одни засопели, вертя на ладонях и пробуя на зуб выигранные монеты, рубленое серебро, другие злобно ворчали и ругали случайности. Рагдай сделал знак варягам, чтоб они оставались на месте, а сам с греком выбрался из толпы, обошёл её, отчего-то зябко кутаясь в плащ, и встал за спиной Крозека. Около Рагдая возникли хмурые мужчины крепкого телосложения, с подозрением оглядели книжника и торговца и окликнули Крозека. Псарь нехотя повернулся.
— Вот, Крозек, странник, прибывший издалека, хочет с тобой говорить, — поспешил сказать грек, неимоверно коверкая славянские слова.
— Потом, поговорим, — ответил Крозек, не без интереса рассматривая Рагдая, — но если это касается ювелирных работ, то это меня больше не интересует, я занимаюсь только собачьими боями.
— Нет это про другое, — сказал Рагдай, но Крозек уже отвернулся.
К схватке готовили последнюю на сегодня пару собак. Чёрного пса, того, что не желал еды из миски рыжеволосого мальчика — его все называли Тэк-Оборотень, и другую — суку с белой грудью, пегими боками в чёрных разводах, будто облитыми смолой, и крошечными свиными глазками на длинной волчьей морде. Её называли Лаба.
Собаки должны были биться до смерти. Чтобы убедиться, что хозяева не вымазали их ядом, собак облизывали, заглядывали в пасти, уши, ища молотый перец или возбуждающую мазь из ландыша с горчицей. Также тщательно осматривали кожаные поножи собак, широкие ошейники, утыканные стальными шипами, маленькие наголовники шапочки, прижимающие уши, наползающие для защиты глаз на самую морду. После этого, краснея, белея, потея, поминая всех богов и всю нечисть, все договаривались о величине залога за ту или иную собаку, делали ставки, собирали и проверяли монеты. Один торговец дёгтем, хвастая, что в прошлый раз получил за победу Лабы два дирхема, поспорил на целый безан:
— Лаба! Она победит сегодня, да сдохнут все поляне и авары!
Хозяева спустили собак в яму. Кося глазом через плечо, Крозек сказал Рагдаю, одновременно отодвигая кого-то от себя:
— Чего стоишь, чужеземец, садись на скамью, схватка будет долгой!
Рагдай уселся на самом краю ямы. Солнце на мгновение пробило облака и заблестело на потных лбах, в прищуренных глазах, на парче и золоте торговцев, стальных шипах ошейников собак, в волосах рыжего мальчика, тянущего руки к лоснящимся бокам чёрного пса.
— Тэк! Прости меня! Если бы не умер отец, я не отдал бы тебя!
Солнце померкло. Мальчика оттащили от собаки и Крозек прокричал:
— Во имя богов, князя и воеводы его маркграфа...
Лаба напряглась, её вздувшиеся мышцы готовы были вот-вот разорваться, как и сдерживающий её повод. Поднялся наконец и Тэк. Устало, безразлично.
— Не знаю, этот Тэк хоть и матёрый пёс, да своё отжил! — сказал кто-то сзади по-саксонски.
— Всю жизнь волков и барсуков грыз, — ответил другой голос, — клянусь, в яме ему не устоять против молодой суки.
— Её Крозек сам учил и натаскивал, да и не сможет Тэк суку тронуть по настоящему! — сказал ещё кто-то в толпе.
— Пошли!!! — голосом, от которого Рагдаю сделалось зябко, рявкнул Крозек.
Лаба прыгнула вперед, как учили, чтоб сразу ошеломить, сбить врага с ног, вырвать из него кусок, другой, третий, заставить ослабеть от потери крови, подставив своё горло. Рагдаю показалось, что Тэк, прежде чем открыть пасть навстречу врагу, взглянул на небо, а потом попятился. Лаба уже пересекла разделительную черту, а Крозек было раскрыл рот для крика «Всё!», но в это мгновение чёрный пес прыгнул. Казалось, клыки собак сшиблись, но это всего лишь звякнули бляхи ошейники. Звери миновали друг друга бок о бок, оставив шерсть на шипах своих доспехов, и упали на лапы. Развернулись резко. Лаба глухо рычала, дёргала обрубком хвоста и истекала белой слюной. Тэк начал пятиться, удивлённо наклонив голову. На этот раз Лаба не прыгала, она приблизилась, стелясь по земле, широко расставив толстые лапы, не обращая внимания на отрывистый, предупреждающий лай врага. Так они обошли почти целый круг.
Наконец Лаба прыгнула. Отскочила… Прыгнула снова. Отскочила опять… Во все стороны летели капли грязи и слюны. На земле появилась кровь. Собаки сцепились и упали, стараясь ударить друг друга задними лапами. Прежде чем Тэк успел встать, Лаба оказалась на его спине. Тэк поднялся вместе с ней, мотая головой, клацнули челюсти, и клыки разодрали кожу на его скуле. Череда быстрых, проникающих укусов в голову, шею, холку почти оглушила Тэка. Слетела кожаная шапочка, прикрывающая уши и глаза, и ухо было тотчас разодрано пополам. Морду пса залила кровь, вперемешку со слюной Лабы. Ничего не слыша, почти ничего не видя, Тэк до хруста позвонков повернул голову и схватил свисающую с его спины лапу. Чуть дёрнул, подправляя её клыками к основанию пасти и, рванувшись всем телом, повалился на другой бок.
Лаба свалилась с него, как мешок, как перепуганный барсук. Однако её шипастый ошейник при падении превратил часть его шкуры в клочья. Лаба билась, извиваясь, задыхаясь от бешенства. Она тянулась, надрывая жилы, но припёршая грудь лапа врага сдерживала её. Тэк Оборотень отчего-то медлил. Оставалось только до конца сомкнуть железные челюсти, раздавить лапу, кость, а затем вырвать горло. А он всё стоял и стоял, ощущая, как кровь, силы уходят из него, как смрадное, жгучее вещество, которым в последнее мгновение были обмазаны шипы чужого ошейника, сжигает его изнутри. Пес стоял и ждал, когда придёт хозяин и заберёт добычу добытого им зверя. Он так и не понял, почему никто не пришёл. Нечто вывернулось из под него, било, рвало, отдирало клочья мяса, впивалось до костей. Когда не осталось света, запахов, боли, обиды, чёрный пес сомкнул челюсти.
— Всё! Всё! — вскакивая, закричал Крозек, — собака Лаба взяла вверх! Поднимите её! Ты видел, видел, чужеземец, какая собака?
— Чёрная? — Рагдай отвернулся, чтобы не видеть, как продирается сквозь неистовую толпу рыжеволосый мальчик, как опрокидывается его миска с варевом, но он всё таки прыгает с ней в яму, его отталкивают, а он проползает под ногами и все суёт и суёт в мёртвую морду своего пса эту пустую миску.
— Прости меня, Тэк! Тэ-э-эк!
— Этот Тэк ей ногу перекусил! — закричали люди из ямы.
— Кончилась боевая собака, — крикнул кто-то опять по-саксонски, — клянусь, Крозек не будет больше ставить своих пастушьих сук против волкодавов!
— Ножом ему зубы раздвиньте! Руби голову! – закричали в яме.
Пахло дымом, кто-то хохотал, хвастаясь выигрышем, запел и подавился петух неподалёку. Крозек судорожно пил густое молоко из кувшина с отбитым краем, начался мелкий, редкий дождь, какая-то испуганная женщина вышла на порог дома, прижала руки к груди и снова скрылась в тени проёма. Пропали куда-то грек и варяги, похоже, что они принялись угощаться пивом и бобами с мясом за счёт устроителей боёв у столов под навесами
— Сожалею, Крозек, что потеряна хорошая боевая собака. Да хранят тебя боги, — сказал Рагдай трогая вдруг занывшие виски, — мне сказали, что ты был в аварском плену и сбежал. Я иду в страну, занятую аварами, чтобы выкупить своего соратника и отомстить им. Что ты знаешь о них?
— Потеряна не только собака, но и два дирхема залога, — с трудом выдавил из себя слова псарь, допив молоко и стряхивая белые капли с бороды.
— Я возмещу тебе залог, если ты мне всё расскажешь, что знаешь, об аварских делах, — ответил на это Рагдай.
Крозек, пошедший было в сторону угощающихся гостей, остановился:
— Ты возместишь мне потерянный залог?
— Да.
— Хорошо, давай поговорим о том, что тебя интересует, — сказал Крозек, на мгновение задумался, а потом упёр руки в бока и зычно крикнул:
— Всё! Расходитесь! Герин, Пасек, ваш долг отдам завтра. Честник, прогони всех, хватит есть задарма, а Лабу прирежь...
— Со мной здесь трое друзей, — сказал Рагдай, разыскав глазами Вишену, Эйнара и торговца, и указывая на них пальцем.
В это время Эйнар поймал одного из бородачей за пояс за то, что тот, как ему показалось, его толкнул и принялся на него кричать. Вишене даже пришлось схватить Эйнара за руку. Вокруг них суетился грек.
— Не надо драки! — восклицал он то и дело.
— Честник, оставь их! — крикнул Крозек своему человеку и бородач перестал отвечать Эйнару, и проворно отскочил в сторону.
— Идём в мой дом, — после этого предложил псарь и повёл их ко входу в длинный дом с обратной стороны от навесов. Грека-торговца хозяин к себе домой не пустил и торговцу пришлось уйти, чему, надо сказать, он был весьма доволен.
Дом бывшего чеканщика, а теперь устроителя азартной и смертельной игры не сильно отличался от того, что можно было увидеть повсеместно в больших поселениях вдоль южного побережья Балтики. Чувствовалось, что здесь нет таких суровых зим, как в Норрланде или Беармии, и центральное место в доме не отдано очагу, и часть до а не предоставлена скотине. Части дома были разделены на части с помощью тканевых завес. Пол был покрыт сланцем, стены тоже были завешены тканями, и всё говорило о не плохом достатке хозяина.
Пропустив через узкий двор и через порог двери только своих неожиданных гостей, без провожатого, Крозек велел двум молодым женщинам приготовить горячую воду для омовений, разогреть похлёбку и принести пиво.
Рагдай и Эйнар сели на скамью около очага со множеством поверхностей и подставок для приготовления пищи. Эйнар слегка толкнул книжника локтём и почти весело спросил:
— Если бы ты превратился в пса, смог бы ты разорвать эту злую собаку Лабу?
— Я не смог бы превратиться в пса с человеческой душой, — ответил Рагдай, наблюдая, как псарь, отодвигая холщовый занавес в дальнем углу, шепчется с испуганным мальчиком с красивым, почти женским лицом, — надо либо быть собакой с собачьей головой, либо человеком с человечьей. Если что-то перепутано, то это большое несчастье для всех!
Из-за спины мальчика появились и исчезли несколько детских головок.
— Не таись, — вмешался в разговор Вишена, принимая из рук женщины кувшин с пивом и делая большой глоток, — клянусь коварством Локи, ты ведь колдун, Рагдай, я помню, как ты превратился в медведя во время нашей первой встречи, когда мы вдвоём с Эйнаром спасали золото дочерей славного конунга Гердрика от предательски убивших его дружинников. Ты можешь... Помню, как ты потом обратился в лесу Спирк в волка, а потом, ночью, сразу в десяток разъяренных медведей.
Со двора послышался собачий визг. Из-за занавеса, громыхая медными мисками и чашками в подоле, распространяя запах гнилого тряпья, появилась сгорбленная старуха. Клочья её седых волос колыхались, как старая паутина, а бородавки на лице были похожи на присосавшихся пиявок. Увидев её, псарь смутился, и на его свирепом лице появилась робость:
— Мать, скажи, пусть поймают двух кур, — сказал он, — зажарь нам их.
— Не обожрётесь? — прошамкала старуха, бросила посуду на стол и уставилась на Рагдая, — они тоже воры?
— Иди, мать, на двор, во имя всех богов, — дрогнувшим голосом произнес Крозек, — они торговцы из Биармии.
От пива и еды Рагдай отказался. Он отдал два отличных дирхема Крозеку и стал слушать его рассказ. Псарь говорил неохотно, подолгу подбирая слова и косясь на викингов. В конечном счёте из его рассказа удалось понять, что в прошлом году, в месяц травень, когда здесь случился голод, и поморяне уже решили убить воеводу, чтобы смягчить гнев хоть как-то, а золотую бороду и серебряную одежду бога Триглава резали на куски, для обмена на хлеб у полян, Крозек покинул Зелов. Он оставил хозяйство и семью на попечение брата и матери. Крозек добрался по рекам верховьев Вислы, где в предгорьях недалеко от Малой Водры ещё жили остатки кельтов. Там знали толк в хороших украшениях и ценили работу чеканщика и ювелира. Молодые женщины там носили кольца даже на пальцах ног. Многие кельтские старейшины приходили к нему, и он делал золотые с рубинами навершия для посохов, рукояти мечей в виде зверей с римским стеклом и восточными самоцветами. Однажды к ним пришёл проповедник Христа по имени Иона. Он был из Утрехта и попросил отлить ему серебряное распятие в честь победы ромеев над персами и освобождения Иерусалима. Потом по просьбе полянского вождя Казислава, чеканщик изготовил большой медный котёл, изображающий двенадцать главных семей полян. Однажды, когда он отправил помощников в Вук с едой для семьи, его схватили торговцы-фризы, вывезли по Янтарной дороге на юг и продали аварам. Эти варвары очень ценили хороших ремесленников и заплатили за него большие деньги серебром. Авары были из числа людей кагана Ирбиса. Они повезли его в колодках на юг, в горные долины Фракии, недоступные византийским отрядам…
Подойдя к этой части своего рассказа, Крозек замолчал, снял свою козью шапку, обнажая багровое клеймо на лбу – два зигзага из одной точки, похожие на трёхконечную вершину горы. Потом он откинул в сторону засаленную прядь волос, показывая страшные ошмётки на том месте, где должно было быть ухо и сказал:
— Это уродство и отрезанные пальцы — ещё не всё, что авары сделали со мной, чтобы заставить меня работать до изнеможения при изготовлении для них украшений. Беда была в том, что им очень нравилась моя работа, и то, что я мог командовать сразу несколькими подмастерьями, делая очень много вещей сразу...
— Эти авары просто звери... — вздохнула старуха, — лучше, если бы ты был простым пастухом, мой мальчик, а не знаменитым ювелиром...
— Я пойду облегчиться, в животе полно воздуха, — сказал Вишена и поднялся, равнодушно глядя на Крозека.
— Я тоже... — псарь тоже поднялся, держась за горло, словно что-то душило его, и пошатываясь вышел на двор.
Рагдай повернулся к Эйнару и увидел, что он блаженно спит. История чеканщика, отсутствие понимания куда дальше направлять поход, казалось, совсем не трогали его. Викинг похрапывал, подперев затылками тёплые деревянные стойки поддерживающие балки крыши. Но словно почуяв его взгляд, Эйнар открыл глаза и некоторое время тупо смотрел в раскосы крыши.
— Эти стребляне, поглоти их Хвергельмир, всю ночь раков ловили, и сеня из-за этого видения до сих пор и слабость... — сказал он, — буду отдыхать, а ты буди, если что, кудесник, всё равно я тебе не советчик.
Эйнар снова захрапел. Вернулся Вишена и Крозек. Псарь был угрюмей пуще прежнего. Он хлебнул пива, отломил и прожевал кусок серого хлеба со словами:
— На том берегу реки высокие дым до неба. Поляне лес выжигают под поля пшеницы. Видно хотят тут осесть в большом количестве и привезти с востока, с Вислы сюда свои семьи. Твой попутчик напился уже?
Неудачно изобразив усмешку, псарь показал на Эйнара, снова приложился к пиву и продолжил рассказ:
— Я сбежал от аваров, перепилив цепь на ногах точилом для инструментов. На обратном пути, когда полз на брюхе как змея днём и крался как волк ночью, я узнал названия тех проклятых мест: Грон, Сомеш, Железные Ворота, Олт... Перешёл горы, реку Дунай, потом опять горы... Работал у хорватов за еду. Потом меня нашли авары и увезли обратно на юг в город Капаган, как его называли — «город из шкур». Там меня привязали к бревну. Однажды вместе с бревном меня бросили в реку Марицу. Для потехи. Заклеймили как раба, хотя , по-сути, я им и был... Рядом со мной трудилось много чеканщиков и ювелиров из разных мест из разных народов. Работали день и ночь. Набирали конские сбруи, обкладывали рукояти оружия золотом и серебром, лили кольца, тянули нить из золота и гранили драгоценные камни. Клянусь Триглавом, золото через наши мастерские текло рекой. Чистое, очень чистое золото. Его привозил всегда сам Ирбис-каган. Он был зверь, этот степняк. Часто он приезжал на повозке, запряжённой голыми сербскими девушками. Кнут был самым малым истязанием для них. Ирбис и воины даже не снисходили до того, чтобы обесчестить их, изнасиловать перед смертью. Они насаживали их на кривые мечи, вынимали пальцами глаза, отрезали мясо от ещё живых тел и кормили им собак и свиней. Не уверен, но, кажется, они и сами ели это мясо! Однажды, когда потребовалась кожа или пергамент, чтобы давить рисунок на серебряном листе, принесли ворох нежной, как шёлк, кожи – человеческой. Потом я увидел, как авары с живых славянок снимали кожу как будто кожуру с перезревших слив. Так было там целую вечность. Я исхудал до состояния скелета. Просвечивали кости через кожу. Выпадали зубы, волосы выпадали клочьями, тело гнило, словно я стал трупом. Потом настали холода и пошёл снег. Двое моих знакомых сирийцев умерли от холода. Авары стали ещё более злыми. Все начали говорить, что поляне и сербы восстали, а моравский король Само с сильным войском перешёл Тису и уже идёт вдоль Дуная, громя аварские отряды и селения. Авары свернули свои шатры и стали отступать на восток. Нас погнали сначала по горам вдоль Марицы. Многие умерли в дороге от холода, голода и болезней. Остальных кинули в пещеру, рядом с заброшенным фракийским селением. Клянусь, наверное всё золото аваров было собрано и спрятано там. Мне удалось бежать. Поймали... Отрезали уши, пальцы. Потом, поняв, что работать я больше смогу, решили для потехи разорвать лошадьми. Не успели авары привязать меня ко второй, как первая понеслась вскачь. Бог выстелил мне дорогу палой листвой, смочил дождём, сделал так, что ремень на лошади вскоре разорвался. Бог плеснул в яму воды из разлившейся от дождей Марицы. Из этой ямы потом пили аварские кони и черпала воду аварская погоня, а я умирал на дне, дышал через стебель камыша, умоляя бога сделать меня невидимым. Потом я целый месяц ел лягушек, змей, выпавших птенцов... Но не умер. Когда смог стоять на ногах, ходить, я пошёл обратно через горы. Пришёл… Дядя, брат, старший сын умерли здесь от голода… теперь их дети у меня за занавеской. Зато дела с собачьими боями идут всё лучше и лучше. Это не над ювелирными крошками слепнуть...
Со двора донёсся грохот и треск дерева, будто молотом били в ворота. Завизжала свинья, взбесилась невидимая псарня. В дверях появился озлобленный раб псаря: подол его лосиной шкуры подоткнут за пояс, в руке он держал короткий но сильный лук из рога со вложенной в тетиву стрелой.
— Трое воинов именем князя ломают ворота на наш двор. Бить их? — спросил он.
— Скажи, что всё заплачено воеводе за покровительство, — ответил ему Крозек.
Проснулся Эйнар, открыл один глаз и хрипло спросил:
— Шторм?
— Шторм? — передразнил его Вишена, — ты в городе на лавке сидишь!
— Это не люди воеводы! Бить? — снова спросил раб, оглядываясь.
— Если это налётчики, то сейчас я им покажу, что такое злость! — ответил псарь, вытаскивая из-под скамьи палицу, и в его глазах появился блеск, как во время боя собак, — поможете мне?
Рагдай неопределённо пожал плечами и ощутил, как в Крозеке клокочет первобытная ненависть и желание обрушить палицу на чью-нибудь голову, и прежде всего на его, Рагдая, голову. Скорее всего, история с аварским золотом не было предназначена для лишних ушей. Крозек, польстившись на деньги и рассказав о долине Марицы, уже сильно жалел об этом, и желание избавиться от людей, узнавших тайну места расположения сокровищ, подступило к нему с неописуемой настойчивостью.
— Все эти поморяне такие предатели... — не разжимая рта, прошипел Крозек, следя за тем, как викинги выходят во дворик с видом привыкших ко всему людей, становятся спиной к двери, лицом к нападающим снаружи, уперев кулаки в бока.
Рагдай поднял на псаря свой взор и отчётливо понял, что Крозек сейчас бросится на него с целью замести следы и ограбить. Потом псарь попытается с помощьё воих слуг напасть во дворе на викингов и завладеть их украшениями и дорогостоющим оружием. Однако едва Крозек начал поднимать палицу для удара, Рагдай молниеносно ударил его растопыренными пальцами в глаза, как предусматривал один из приёмов греческого панкратиона. Крозек мгновенно ослеп, выронил палицу, схватился за лицо и упал на колени воем.
— Я верну тебе зрение, если ты перестанешь дурить и расскажешь всё до конца! — спокойно и с расстановкой проговорил Рагдай, — какой ты коварный...
— Но я рассказал всё, что знал...
— А где эта пещера, где авары прятали золото?
— Это трудно понять, я убегал по ночам, ничего не видно было!
— Врёшь!
— Зачем мне скрывать?
— Не знаю, но как можно не запомнить дорогу? Ты не мог идти на север через горы, а шёл по долинам, а их не такое большое количество!
— Я шёл через горы!
Женщина с кувшином пива, застывшая на месте от неожиданности медленно и боком отошла за занавес, где притаились другие служанки.
В этот момент за оградой послышался зычный голос Свивельда:
— Нам сказали, что двое викингов зашли сюда, мы их ищем! Вы кто такие и что вам тут надо? А ну, убирайтесь к своему князю, пока мы всей дружиной не стали наводить в вашем городишке порядок!
— Лучше вам уйти без ссоры! — вторил викингу голос бурундеина Мечека, – понимаете меня?
— Я сейчас скажу князю Стовову, что вы нас притесняете, и он позовёт стреблян! — в тон ему вторил голос Полукорма.
— Где мой конунг, клянусь Одином, я отомщу за него?! — заорал за стеной Свивельд, — уйдите, черви!
Стала слышна неразборчивая ругань на поморском славянском диалекте, шорох одежды, чавканье обуви по грязи и удаляющееся позвякивание оружия.
— Эй, Свивельд, мы здесь! — крикнул через забор Эйнар.
— Да, мы знаем! — отозвался тот, — тут, кажется по вашу душу приходили воины местного херсира!
— Тут вообще непонятно чего творится... — сказал Эйнар, отстраняя раба и открывая ворота.
Когда на дворик вошли Свивельд, Полукорм и Семик, другие рабы и слуги псаря попрятались кто-куда, только маленькие дети с любопытством глазели на богато одетых гостей. Посмеиваясь над трусоватыми воинами князя Мареслава, приходившими не понятно зачем, Вишена вернулся в дом и увидел псаря на полу и около него хмурого книжника. Рагдай медленно ходил от стола к двери, а псарь ползал на четвереньках и жалобно подвывал. Рядом стояли маленький сын псаря, голый, лет трёх, ковырял в носу пальцем и слегка стегал отца прутиком, думая, видимо, что с ним играют.
— Колдуешь? Превращаешь людей в животных? — Вишена зевнул, — там пришли Мечек, Полукорм и Свивельд. Все под хмелем. В конце у
концов, что ты пытаешься у него выпытать?
— Помоги мне, — Рагдай склонился над Крозеком, с большим трудом, с помощью Вишены, поднял его на ноги, несколько раз встряхнул, — пойдёшь сейчас с нами на наши корабли и будешь там, пока всё мне не расскажешь до конца.
— А ты вернёшь мне зрение? — спросил с надеждой в голосе псарь.
— Да.
На дворе послышался голос Полукорма и отрывистая норманская ругань. Судя по всему Свивельд провалился в помойную яму.
Псарь прислушался и поднял лицо, видя перед глазам пока ещё только красные круги. Он встал на ноги и направился к дверям, выставив перед собой руки. Мальчик схватил его за штанину и попытался удержать.
— Кто там, на дворе? — спросил псарь.
— Это мои люди пришли, они искали меня, — ответил Рагдай, двинувшись следом.
Снаружи продолжал накрапывать дождь. Рабы и слуги псаря вылезли из своих укрытий и с понурым видом стояли под навесом. Полукорм, багровый от натуги, силился вытащить Свивельда из ямы, а у того всё время срывалась с края нога. Семик утомлённо опирался на ограду у ворот. По дворику деловито расхаживади куры. За воротами была видна застывшая в ожидании фигура Кревиуса и нескольких любопытных торговок с большими корзинами.
— Лучше бы мы вас прирезали в толпе во время боёв! — встряхнув головой, сказал псарь, — за ущерб моему здоровью давай мне золотой безан!
— Серебряный дирхем, — ответил Рагдай, — и то, если услышу правду!
— Безан давай, безан, наче псов спущу!
Некоторое время псарь и книжник они ожесточённо торговались, размахивая руками и приводя множество разнообразных аргументов в пользу своей правоты. Наконец, на ладонь Крозека легли арабские монеты.
Полукорм вытащил Свивельда и сообщил Рагдаю:
— Рагдай, иди к местному воеводе, Стовов зовёт тебя. Он хочет остаться у Гатуса на несколько дней и пировать.
— Да воевода Зелова выставил знатное угощение, — отделяясь от ограды, сказал Семик и было видно, что рукава его рубахи пропитан жиром, словно он вытирал ими котёл.
Рагдай осторожно отстранил от себя голого малыша, норовящего достать прутиком его в лицо и надвинулся на Крозека:
— Ты должен будешь показать нам эту пещеру в долине Марицы и провести туда моих людей!
— Иначе мы зарежем тебя, твоих жён и детей! — зевая сказал Полукорм.
— Как можно зарезать того, кто уже давно умер? — псарь вдруг жутко засмеялся, — я уже мёртв, и только боги смогут мне указывать, что делать! Убирайтесь!



Глава третья
МЕЖДУ ВИСЛОЙ И ЭЛЬБОЙ

Утром из-за сильного тумана Зелов с правого берега Одера не просматривался. С того места, где стояла корабельная рать Стовова, было видно только, что облака спустились на землю и прильнули к зыбкой воде Одера. В белой мгле пели петухи, тявкали псы и перекликались сторожа. Солнце только взошло, но было уже необыкновенно тепло, словно уже настало благословенное лето. В зарослях радостно пели птицы. Их не пугали и не смущали запахи горячей смолы, стук конопаток внизу, дым костров с песчаного берега, вонь ячменной каши с прогорклым салом, трепетание на ветру пёстрых флажков и перекрикивание людей около кораблей и лодок. Птицы пели и когда прибрежный лес спал, и когда он проснулся и загомонил множеством голосов человеческих голосов. И даже когда злобные, любопытные вороны из Зелова, перелетев реку, уселись неподалёку и пытались карканьем распугать лесных певцов, птицы не утихли. Только содрогание ветвей багульника, более резкое, чем от ветра, заставило нескольких их них оставить чудное, звучное место с эхом над водой, упасть в объятия восходящих потоков южного ветра и унестись к другим берегам Водры. Вороны тоже поднялись в воздух, недовольно горланя из-за того, что два человека, большой и маленький, подошли слишком близко к ним. Тот, что был больше, отплёвываясь от паутины с дохлыми мотыльками, пробасил:
— Эх ты, Ладри, разве по лесу ходят с таким шумом?
Раздвинув кусты человек высокого роста вышел на берег. Прямо перед ним стояли корабли. Левее, вдоль пологого берега, были разложены на песке стреблянские лодки. Перед ними стояли шалаши, навесы и шатры. С самой их гущи стоял княжеский шатёр из белёной льняной ткани.
— Мне просто не везёт сегодня, — обиженно отозвались заросли голосом Ладри, — всё время попадает под ногу сухая ветка и хрустит!
— Ладри, просто ходить по лесу нужно уметь, — закончив отряхивать свою кожаную рубаху, Ацур внимательно оглядел открывшийся простор водной поверхности, светлые и тёмно-зелёные волны леса, тающего в воздушной дымке.
Из зарослей наконец выбрался Ладри. У него был вид охотника, упустившего из ямы медведя, или рыбака потерявшего невод полный рыбы. Он чуть не плакал от обиды.
— Надо мной вся дружина уже смеётся, — оттопырив нижнюю губу сказал мальчик, — то рыбу не так ужу, то иглу не так точу, а теперь и ходить не умею по лесу!
— Думаешь, легко стать настоящим викингом? — Ацур потрепал мальчика по взмокшему затылку, — это не землю пахать неподвижную, или корову гонять безобидную, это жизнь на постоянной войне, но ты не огорчайся, мы все были маленькими раньше...
— Это откуда вы появились? — заинтересованно спросил их с палубы драккара седой Гелга.
Кормчий наматывал на локоть промасленную верёвку. Рядом с ним сидели на борту и перебирали голыми пальцами ног сонные Эйнар и Гельмольд. С ходовых мостиков двое служанок княжон стирали полотенца и ещё какие-то тряпки. Тут же стояла коза и косила жёлтым глазом на недалекие заросли.
— Смотри, сбежит запас пищи в лес, — сказал вместо ответа Ацур.
— Мы ходили посмотреть следы оленя или кабана, — сказал Ладри, — вернулись за копьём, может, добудем клыкастого, вроде он не далеко. А правда, что у Гелги есть волшебный молот, и он одним ударом может убить сразу несколько врагов, как бог Тор?
— Да, молот у меня есть, — довольно улыбаясь, ответил Гелга, — это луше любых топоров и мечей в бою.
— Не слушай его, кузнечный инструмент никогда не сравнится в бою с мечём, — сказал Эйнар, — пока он молотом взмахнёт, я его два раза успею проткнуть и разок рарубить.
— Не слушай его, мальчик, он просто завидует мне, — ответил без злости старик.
— Но лучше сначала научиться ходить, а уж потом охотиться, — под умоляющим взглядом мальчика сказал Ацур, возвращаясь к преждней теме, — а ты, Эйнар, с вижу, уже тут. Остальные тоже вернулись? Князь, Вишена, Рагдай? Я думал, вы пробудете в городе пару дней... Как там всё было, в этом славянском рассаднике беспорядка, христианской и иудейской отравы?
Эйнар сощурился и расслабленно зевнул:
— Клянусь божественной похотью Хеймдалля, славное было дело, книжник Рагдай и конунг Стовов устроили веселье там...
— Расскажи про подвиги! — воскликнул восторженно Ладри, — расскажи!
Эйнар осмотрелся по сторонам: ни слева, ни справа, на лодиях сейчас никого не было. Только чуть дальше, на лодии полтесков, томились от безделья несколько воинов, глядели на реку, на плывущие хлопья тумана.
— Людей в городе полно, и порядка никакого нет, — начал свой рассказ Эйнар, — люди бегут сюда через Моравские горы от голода, аваров и войны. На причалах и площадях торг всякий, где торгуют и купцы и беженцы. Разорение одних стало для других прибытком. Пока ходили, смотрели овёс, пшеницу зерном или мукой для похода. Рагдай прицепился с расспросами про аварские дела к одному торговцу и потерялся в толпе. Потом в толпе потерялся воевода полтесков со своими людьми. Стовов сторговал муку у какого-то фриза и хотел возвращаться, но тут появился важный старик со стражей и сказал, что он казначей воеводы Гатуса, и воевода просит Стовова прийти в его дом со своими соратниками. Мы отправились с ним к Гатусу, а там веселье и пир, факелы кругом... Клянусь сетью Одина из кишок сделанной для поимки Локи, я чуть не лопнул от жареного мяса и пива. Скальды горластые там под бубны, лангелейки и флейты пели. Воевода говорит князю Стовову: «Останься, я тебе тут помогу большую область к востоку от Водры захватить до самой Варты, а может, и до Вислы, или можно согнть с берлинских болот Дервана с его сербами... Князь Мареслав этому только рад будет, что между полянских и сербских племён возникнет центр союзной силы. Янтарный путь от Балтики к Дунаю тоже можно будет потом прибрать к рукам. В общем, чем больше они пили вина, тем больше становились их владения.
— Вот это аппетит у Мареслава — Янтарный путь захватить! — с притворным изумлением воскликнул Ацур, — а князь чего ответил?
— Стовов сперва согласился напасть на Дервана, а потом сказал, что у него земли и богатств побольше и без того будет после этого похода. Тут они начали спорить, у кого богатства больше. Понятно, что если собрать все земли князя Мареслава по Одеру, Ине, Варте, Шпрее, то это побогаче будет, чем богами забытые болота Нерли и Москвы. Начался крик, чуть не на мечах не начали бой. Потом, правда, помирились, когда Вишена пригрозил, что позовёт своих воинов, чтобы их разнимать. У Гатуса в Вуке сто воинов-пастухов, а у Стовова двести бывалых головорезов, да ещё пятьдесят викингов. Это же не шутка! Потом они пошли лодки рубить — богатство своё показывать, мол, даже дорогие лодки не жалко изрубить. Хорошо, что была ночь глухая и хмель сильный, а то Стовов свою лодию точно изрубил бы. Не жалко ему было. А воевода Гатус до своих лодок на пристани добрался и начал там бесчинствовать, пока пьяный с топором в руке в воду не свалился. Еле его вытащили в темноте. Потом Рагдай прикинулся медведем и стал пугать людей воеводы, потом нашлись полтески, и Стовова увели обратно в дом воеводы. Как пошёл дождь. Потом мы с Вишеной пошли искать Свивельда, куда-то ушедшего с молодой поморянкой. Но это другая история, – закончил говорить Эйнар, развёл руками, довольный всеобщим вниманием.
— А Свивельд? — спросил, всё не унимаясь, мальчик.
— Нашёлся Свивельд и лежит беспробудно, — ответил за Эйнара старый Гельга, бросая наматывать верёвку и указывал куда-то вдоль берега, — идите к шатру конунга, поешьте хорошую похлёбку, её там Торн сделал, такая жирная уха сварилась. Только стреблян обойдите, у них непонятный праздник, и они злятся, если через них идут...
Ацур понимающе кивнул и пошёл в ту сторону, увлекая за собой Ладри. Они прошли по самой кромке воды, там, где перемешанный с лесным сором песок становился тёмным от влаги. Река бесшумно подбиралась к их ногам языками маленького прибоя, шипела среди намытого, отполированного хвороста, стекая обратно. Совсем рядом, очень низко, пронёсся кречет. Он сделал хищный разворот, едва не касаясь растопыренным крылом воды, и с видимым усилием начал взбираться ввысь. Его рябые крылья сливались с бликами воды. Невдалеке испуганно закрякали утки. Несколько бурундеев, без своих воинских доспехов похожие на простых жителей Зелова, с луками наготове, стояли у воды.
— Ты это, Валас, брось это дело, опять стрелу дорогую упустишь, — говорил один воин.
— Надо Порухе крикнуть, чтоб обратно плыл сюда, он на своём плоту кречету мешает уток поднять в воздух, — отвечал другой.
— Не-е, в тумане это не мешает, это стребляне галдят и утки прячутся. Нашли, голь болотная, когда когда свои Комарницы справлять.
— Прошли уже Камарницы-то все, уже лето вот-вот...
— У них там, в Тёмной Земле на Протве и Москве, всё чудно, правда, Авдя?
— И то правда, не то, что на Оке вокруг Резани...
Бурундеи, молодые воины, посмеялись и отчего-то умолкли, когда мимо прошли Ацур с Ладри. В полусотне шагов от них, на поляне среди зарослей орешника, происходило действо: Оря Стреблянин, сбросивший свою волчью шкуру и наряженный цаплей, вышагивал в кругу соплеменников около дымных костров, словно искал что-то. Все воины были без оружия, босиком, с прутьями в руках, на головах у них были белые тесёмки. Оря держал на вытянутых руках нечто похожее на кулич, гнездо из листьев и веток, и выкрикивал:
– Подымай сетево, Рысь да Змея, соловей яйцо понёс!
Остальные рубили прутьями дымный воздух перед собой и вопили в ответ бессвязные фразы:
— Гей, медяна роса!
— Кветень водяные жили зрит, что брос, тому восстать велит!
Оря двигался торжественно, с осознанием важности этой связи с богами, владеющими всем в мир. Он, двигаясь по птичьи, обходил шест, стоявший в центре поляны между кострами. Иногда он издавал крик цапли, похожий на удары лезвия ножа о лезвие. Как он извлекал живым горлом такой металлический звук, сказать было тяжело. Но, ведь и цапля, чей крик он воспроизводил, тоже была сделана не из железа. Шест посреди костров на конце имел поперечины. На них пёстрыми лентами были закреплены пучки сухих листьев. Когда Оря-Цапля ударял шест плечом-крылом, окружающие радостно восклицали.
— Дикий народ эти стребляне, — пожал плечами Ацур, как бы в ответ на недоуменный взгляд Ладри, — заклинают землю принять посевы и родить зверей для охоты, хотя сама земля лежит отсюда за много дней пути, и её боги ничего не услышат на таком расстоянии. Другое дело одноглазый Один, живущий в Асгарде на небе!
— А почему стребляне пьют воду только из ладони? — спросил Ладри, всё ещё оглядываясь на странный хоровод свирепых охотников.
— Не знаю, они похожи на пруссов, те тоже пьют из ладони, в то время, когда нужно пить из чаши или рога!
Они были уже около палаток викингов из кожи на подпорках из малых вёсел. Несколько варягов играли у костра в кости, обсуждая, как они потратят своё золото, когда конунг разделит будущую добычу. Они кидали отполированные коровьи позвонки в маленькую лунку в земле, спорили, кто попал туда без касания стенок, толкались, ругались беззлобно. Один из них предложил Ацуру показать мальчику игру настоящих мужчин, Ладри начал упрашивать своего наставника об этом. Ацур с улыбкой рассказал мальчику сначала о жадности и азарте, как о самых злых врагах воина, туманящие рассудок. Потом он показал как кидают кости, не особенно, впрочем, метко, и привёл примеры установки залогов для выигрыша. Играть он отказался, и без труда увёл от этого соблазна и мальчика, потому, что Ладри уже был привлечён криками и шумом со стороны палаток бурундеев. На другом конце ряда палаток, в утреннем тумане, молодые бурундеи занимались военным обучением. Они топтались на месте, упираясь друг-другу в грудь и стараясь сдвинуть с места, ходили по кругу с тяжёлыми мешками на шеях, обливаясь потом. Все рослые, плечистые, гораздо выше стреблян, белые, по большей части темноволосые и кареглазые, они упражнялись сражаться на палках, заменяющих мечи. Они отрабатывали нападение на врага, ударяя своим щитом в его щит, и одновременно нанося удар мечём сверху в шею, или даже в верхнюю часть спины врага. Они смотрели как старшие воины показывают приёмы действия щитом, когда нижним краем его можно было ударить врага в колено, лишая его подвижности, или в руку с оружием, если он держал её слишком низко. Воины с оскаленными от напряжения лицами повторяли приёмы боя, злились, шипели на учителей. Те скалились в ответ, фыркали от иногда смеха. Здесь заправлял всем седовласый Мечек. Бурундейский воевода восседал чуть поодаль, на подобии скамьи их жердей. Красная с серебром его рубаха, которая могла стать предметом зависти любого удачливого торговца, мерцала в сумрачном утреннем свете, зычный голос его заглушал топот, удары и восклицания.
— Капик, стегани того, пусть двигается быстрее, отобьётся от остальных! Гуляй, гуляй, конинка! Не всё на вёслах сидеть, а то разучитесь всему...
Перед ним, полуголые, в грязи, возбуждённо и ловко сновали несколько бурундеев с деревянными шестам. С тычками шестов, присвистом, гиком, шлепками по голыми телам, плетей они изображали бой на копьях одного против пяти. То один, то другой бурундей становились в круг, а остальные на него нападали. Иногда они смещались к воде… Летели брызги, комья мокрого песка, текла грязь по мокрым шеям. Один из таких воинов, пытаясь избежать признания поражения, пронёсся мимо застывших викингов, обдав их ветром.
— Наверно именно этот имела в виду старуха Ингра, когда описывала всадников смерти, как людей без ума, — восхищённо сказал Ладри, — эти бурундеи управляются с палками не хуже стреблян, клянусь Слейпниром!
— Слейпнир – священный конь Одина, — хмуро сказал Ацур, — не надо про него вспоминать без необходимости, и тем более им клясться такому мальчишке, как ты, не пристало. Это попусту тратит волшебную силу богов.
Мальчик обиженно опустил голову и молча поспешил за наставником. Ацур шёл задумавшись о чём-то своём. Миновав костровище с котлом, где грелась вода для пленниц, они оказались на утоптанном пространстве у леса. Здесь стоял княжеский шатер, сшитый из широких льняных полотен. Все пять шестов, несущих шатёр, имели резьбу в виде оскаленных медвежьих голов. На срединном шесте был укреплён узкий стяг: птица с головой медведя на красном поле. У складок, обозначающих проход внутрь шатра, облокотились на короткие копья, стояли на страже два полтеска. Это были коренастые воины с длинными бородами, по их обычаю расчёсанные надвое. Наносники их шлемов восточной работы, были сделаны в виде клюва хищной птицы, кольчуги на них были длинные, из очень крупных колец, а под ними была надета рубаха из толстой кожи. Кроме копий у них их оружия не было больше ничего. Перед этими стражами озабоченно вышагивал воевода кривичей Семик. Без нужды он то и дело поправлял меч, и всё время спрашивал у Полукорма, стоящего тут-же о разных вещах:
— Хетрок где?
Полукорм, сонный, всклокоченный, в одной рубахе, пожимал плечами и кричал тот-же вопрос вверх. Кадык его при каждом слове дёргался, как испуганный зверёк. С высокого дуба, из-за шатра бдительно кричал кто-то в ответ:
— Не видать на реке никого, туман... Не плывёт никто!
Рядом с палаткой на куче хвороста сидели настороженные Вишена и Креп. Тут же сидели прямо на прошлогодней коричневой траве Ломонос, Мышец, Тороп и ещё несколько старших мечников князя. Из шатра доносился мерный, несколько сердитый говор Рагдая, прерываемый недовольными высказываниями Стовова:
— Ага, раскрылся, колдун! Раскрылся! Чуял я, что так будет...
Ацур усадил Ладри рядом с остальными и велел помалкивать:
— Сиди и не выделяйся!
Тем временем в шатре полыхал спор:
— Князь, золото тут, неподалёку, только руку протянуть... — слышался голос книжника Рагдая.
— Рыскать по этим дебрям? Лишится части воинов за тридевять земель от дома? — снова зло выкрикивал слова князь, — ты нас сюда всех обманом заманил!
— Я сам не ведал, что всё окажется не так, — оправдывался Рагдай, — и так повезло, что всё стало известно до того, как мы отправились к Греции и Фракии! На ещё повезло, что среди такого количества людей оказался человек, знающий то, что нам нужно!
— Нет веры тебе, змей!
— Весь твой поход держится на вере в меня, князь! Не веришь? Повернёшь обратно, зайдя так далеко? Вернёшься через разгромленный Новгород? Что скажешь князьям Резану и Ятвяге, что их дружины потеряли время, вместо того, чтобы сходить за данью в полюдье?
После этого вдруг в палатке настала тишина. Что-то звякнуло, потом грузно осело, словно упал убитый человек.. Звякнуло опять. Окружающие палатку викинги, кривичи и полтески переглянулись. Храп спящего воина за спиной Ладри сделался самым громким звуком в мире. Семик застыл, как вкопанный. Вишена, удерживая Крепа за рукав от того, чтобы бросится в палатку, сказал отчётливо:
— Всё равно Рагдаю надо было всё рассказать князю о делах. Клянусь всеми жизнями Одина, Рагдай поступил верно, что всё открыл.
Тишина продолжала длиться. Ломонос, Мышец и Тороп молча поднялись с травы, с каменными лицами и решительно подступили к шатру. Полтески, стоящие на страже, подняли им навстречу острия своих копий. Семик взял одно из копий за наконечник, рябое лицо его сделалось красным, и он сказал, как камень бросил в сторону полтесков:
— Прочь! Нам нужно увидеть, что там произошло!
— Тут наш долг! — прошипел в ответ один из полтесков, едва не касаясь остриём копья рубахи Семика, – князь сказал никого не пускать, а Хетрок сказал выполнять всё, что скажет князь.
— Стовов наш князь, славянский, он у нас со всеми богами говорит, из-за него урожаи хорошие, и впереди всех в бой идёт, а вы вообще неизвестно кто! — зло сказал Ломонос, — ну, отойди!
— Это вы неизвестно кто и откуда пришли, не то пруссы, не то кельты, а мы живём на Волге со времён ледника! — скрипнув зубами ответил полтеск и что-то добавил на своём древнем камском языке.
Семик хмыкнул, набычился, выпустил наконечник из ладони, отступил на шаг. Правая рука его двинулась к левому боку, к рукояти меча, украшенной моржовой костью. Его соратники начали плавно расходиться в стороны, освобождая пространство для боя.
— Вы умрёте сейчас, — воскликнул Семик и вынул меч.
Сталь тускло сверкнула в сыром холодном утреннем воздухе, сразу изменив направленность событий, дум и чаяний окружающих людей.
Вишена вскочил на ноги. За ним поднялись со своих мест Креп, Ацур и Ладри. Через несколько мгновений среди палаток варягов и шалашей кривичей закричали предостерегающе. Послышался хруст веток под ногами быстро идущих людей .
— Князь наказал, никого не пускать, — зашипел второй полтеск, вставая как для нападения.
— Слово “никого” оставляет возможность войти его ближайшим дружинникам! — нагло заявил Тороп.
— Слово “никого” — это исключение всего! — упрямо ответил полтеск, — это не оставляет возможностей войти...
— Чёртов мудрец, я тебе сейчас голову снесу! — крикнул Семик, поднимая меч над головой.
Тороп однако схватил его за руку, а Ломонос выставил перед собой открытые ладони, показывая, что они пусты. Полтески имели такой вид, что ещё секунда, и они могли пустить копья в ход. Их легендарная верность и склонность к амопьюервованию, сделавшие их желанными телохранителями даже хазарского кагана и князя Биармии, не оставляли сомнений в том, что они будут драться насмерть, если их сейчас атаковать.
Под тяжестью тела Торопа, рука Семика с мечом опустилась. От решительного вида стражи он несколько опешил. Расчёт на испуг не оправдался. Креп и Ацур встали между кривичами и полтесками, Ладри закрыл лицо руками, Вишена рукой стал подзывать к себе викингов. Начала собираться толпа. Примчался на бегом Мечек с десятком полуголых бурундеев. В маске цапли появился Оря Стреблянин с десятком воинов.. Возник шум и гвалт. Со всех сторон раздавались крики:
— Измена!
— Руби!
— Кого убили?
— К оружию! Сюда!
— Стовов и Совня!
— К кораблям!
— Авары напали! К оружию!
Шатёр князя вдруг содрогнулся и распахнулся. Полтески отошли в стороны и перед всеми возник взбешённый Стовов в измятом, пурпурном плаще поверх простой не крашенной холщовой рубахи. Он толчком отбросил Семика в сторону, разметал своих молодых воинов пинками и оплеухами, а заодно и полтескам попало и стреблянам. Бурундейского воеводу Мечека и варягов князь трогать поостерёгся, да и злость его к этому времени поубавилась. Кроме того он сильно ушиб пальцы в перстнях о скулу одного стреблянина и они стали быстро распухать. Свирепо глядя на собравшийся сход и грозно надвигаясь на него, он закричал:
— Прочь, все! У меня совет с книжником! Тихо все, ну!
— Прочь! Прочь! — замахали тогда во все стороны руками Семик и Полукорм, а Ломонос даже схватил двух стреблян и потащил их в сторону от палатки.
Вишена, воспользовавшись сумятицей, свободно проскользнул к шатру и натолкнулся у входа на Рагдая. Книжник выглядел живым и невредимым. Ладри, первый раз в жизни видевший, чтобы так себя вёл не пьяный человек, отнял руки от лица и смотрел теперь во все глаза за происходящим вокруг. Рассеянно перебирал сухими пальцами янтарные бляхи своего наборного пояса, Рагдай спросил конунга:
— Хетрок вернулся?
— Нет, полтеска ещё нет.
Получив отрицательный ответ, Рагдай отчего то похлопал Вишену по плечу, поднял глаза на облачное небо и удовлетворённо сказал:
— Трудно пришлось с ним! Знаешь, Вишена, я в нём едва не ошибся.
— В ком? — спросил недоумённо конунг.
— В князе Стовове, — ответил Рагдай оглядываясь, — я думал, что он пошёл искать сокровища мира по недомыслию, по глупостине осознавая возможных трудностей...
— А это не так?
— Нет, он знал, что всё будет не просто, — сказал Рагдая потягиваясь и похрустывая костями, — он просто верит в успех на самом деле даже больше, чем я, словно ему Ярило при личной встрече уже всё пообещал дать.
— Я бы тоже был уверен в успехе, если бы одноглазый Один мне при встрече пообещал найти тридцать возов с золотом, а так викинги отберут у меня всё, что есть и разойдутся кто куда, кто арабам северных рабов продавать, кто ремесленников воровать заставлять на себя работать... — задумчиво произнёс Вишена.
— Хетрок вернулся?
— Да нет же, нет, — Вишена тряхнул ладонями, словно они прикоснулись к горячему и ему подумалось: «Нет — не нужно, не нужно было князю говорить о сложностях с местом нахождения золота. Теперь всё испорчено и Стовов может повернуть назад, а без него отбить золото у авар и убежать с ним далеко — не получится!»
Сбоку к ним приблизился Стовов, уже остывший, распространяя запах лука, сырой кожи и пота. Он подозрительно оглядел конунга и спросил:
— О чём вы тут говорите?
— Хетрока ещё нет, а это важно, — ответил Рагдай, делая знак Вишене, чтоб тот удалился к своей палатке, — не подвёл бы нас полтеск?
— Нет, он не подведёт, Хетрок верный мне человек, может, верный мне более, чем своему князю, — сказал князь, мотнув тяжёлой головой, провожая Вишену не добрым взглядом, — твой друг викинг вокруг дочерей Водополка всё увивается, а они, между прочим, мои женщины и я ещё не решил, что с ними делать, то ли в жёны обеих взять, то ли наложницами сделать своимим, то ли продать как рабынь.
— Зато со всеми тремя их служанками по очереди спишь, а если у Вишены чувства? — спокойно сказал Рагдай.
— Это моё княжеское дело, — ответил Стовов, надменно задрав подбородок, — может я их готовлю с собой в могилу взять, если вдруг умру или погибну.
Все воины уже разошлись, потеряв интерес к происходящему, напряжение улетучилось. Полтески заняли своё прежнее место у входа шатёр. Семик с мечниками расположились шагах в десяти от них, тихо переговариваясь. Ацур и Ладри стояли неподалёку и задумчиво смотрели на реку. Ацур рассказывал Ладри о городах англов, белгов и франков. Стовов, собравшись зайти обратно в шатёр, неожиданно остановился услышав крик дозорного с дерева.
— Хетрок! — кричал дозорный.
Рагдай, вздрогнув из-за того, что этим криком оказалось прервано видение из его детства, когда красивая женщина, его мать, с нежными руками гладила его по голове, журя за опрокинутую корзинку с земляникой. Не то, что это было единственное воспоминание о матери, или это был единственный солнечный день в поочье, сохранившийся в памяти, просто так решила память, оставив во всех подробностях эту картину вместе с запахами, звуками и ощущениями, а другие погрузив в забвение. Рагдай двинулся к реке, а Стовов последовал за ним. Он махнул рукой Семику и полтескам, чтоб те не отставали от него. После только что произошедшего разгона толпы, это было нужно, потому, что сегодня самостоятельно к князю вряд ли кто-нибудь решился бы подходить близко сам. Они все вместе пошли по стану судовой рати к тому месту, где должна была причалить лодка. Воины, завидя князя, почтительно вставали и кланялись. Даже варяги делали вид, что поднимаются. Оря опять возобновил стреблянские игрища. Бурундеи опять занялись военными уроками и слышался голос Мечека:
— Упустил, раззява! Вит, лови его теперь опять!
У крайнего шалаша перед костром сидели все служанки княжён, Ориса и грек-историк. Грек рассказывал об Иисусе Христе, о его желании взять на себя все грехи людей. Он показывал на оловянный крест на груди. Служанки пытались понять, что такое грех, а Ориса грустно улыбалась, глядя на языки огня.
— Где Ясельда? — спросил у них князь, поравнявшись.
— Она плохо себя чувствует и лежит под одеялом, — сказала одна из служанок, привставая.
— Это ещё почему? — Стовов приблизился и ткнул пальцем в шалаш, где должна была находится главная заложница, — она здесь?
— Да, — послышался голос Ясельды, понявший, что князь войдёт внутрь, если она не ответит, — я больна от качки...
— Морские и речные походы для слабых женщин тяжелы, — сказал грек, — плен только углубляет страдания тела страданиями души...
— Чего? — князь махнул рукой.
— У меня есть бальзам из медвежьего жира! — сказал Вишена, — он может помочь Ясельде.
— Мы будем рады его принять, — ответила Ориса, — сестра уже отметила, что конунг очень добр.
— Ладри, сбегай к Гелге на драккар, пусть он из моего сундука достанет горшочек с салом медведя, и ты неси его Ясельде, — сказал Вишена мальчику, и тот с радостью бросился исполнять просьбу.
— Ты смотри, чего делает, — поворачиваясь к Рагдаю, сказал Стовов, — он заигрывает с заложницей!
— Это не правильно, оставлять девушку без помощи, — спокойно сказал конунг.
— Ясельда моя пленница, что хочу, то с ней и сделаю! — возмущённо проговорил князь.
— Только не надо ссориться из-за женщины! — вмешался в разговор Семик, — дружине это не нужно.
— Мы участвуем в походе как и все, и можем высказываться про все его части, и пленных тоже, потому, что их наличие и качество влияют на общий успех, — заявил Вишена, явно не собираясь прекращать давно назревший разговор.
— А мой уговор со стреблянами тоже дело твоего ума, викинг? — спросил князь издевательским тоном, — и доля добычи, что я обещаю своим дружинникам?
— Я беру её под защиту, князь! — неожиданно для всех, наверное даже для себя самого произнёс Вишена и уточнил, — дочь князя Водополка, прекрасноокую Ясельду!
— По нашим и вашим обычаям, она моя пленница, и ты не можешь делать ничего, если я не разрешу, — сказал Стовов, багровея от ярости, — если хочешь её выкупить из своей доли золота, можешь это обсудить. Но сначала получи это золото, а потом поговорим.
— Спешу вмешаться, иначе вы поссоритесь окончательно и общий поход будет под угрозой, — сказал грустно Рагдай, — сейчас Ясельда собственность князя и его дружины, и помогать ей можно только если они разрешат, не говоря уже о чём-то большем.
В этот момент к палатке пленников со всех ног прибежал Ладри с маленьким глиняным горшочком в руках. Он протянул горшочек Вишене, но тот показал глазами на палатку. Когда мальчик сделал шаг в ту сторону, Ацур поймал его за плечо:
— Думаю, что не стоит дёргать Одина за бороду!
— Князь вряд ли откажется помочь своей высокородной пленнице исцелиться, что проку в заложнице, если она тяжело заболеет или умрёт? — продолжил говорить книжник, — я думаю, это будет правильно, помочь больной дочери князя Ладоги.
— Хорошо, отдайте ей мазь, — кивнул головой князь Стовов, — отдайте сестре.
— Спаси бог тебя, Вишена — сказала Ориса, принимая из рук Ладри горшочек и одаривая викинга нежным взглядом.
— Вот, опять, — зло сказал Стовов, — вы меня все унижаете здесь!
— Это просто Ориса хочет хоть немного отомстить за свой плен, — сказал Рагдай, — может быть внимание Ясельды к нашему хедсиру викингов тоже имеет целью поссорить вас, ведь женщины коварны...
— Этого ещё не хватало... — проворчал Семик, — а ведь книжник прав, похоже, что это может случится...
— Да будет воля Господа нашего, защитника бедных, больных и немощных! — воскликнул грек с горящими глазами, — только его мы рабы, но не тех заблудших, кто берёт на себя его дело!
— Проповедник, замолчи, тебя ещё только здесь не хватало слушать, — зло сказал Ацур, — и без тебя тошнит уже.
— Он правду говорит, — вкрадчивым нежным голосом сказала Ориса, — его бог любит всех людей, а не только кривичей!
— Всё! — сказал решительно Стовов, поворачиваясь к костру спиной, чувствуя, что снова закипает, как недавно у своего шатра.
Видя, что Вишена хочет что-то сказать, Рагдай покачал головой и приложил палец к губам.
Трое полтесков из отряда Хетрока тем временем бросили вёсла и попрыгали в воду. Они начали подтягивать лодку к берегу и в конце концов вытащили её на сушу вместе со своим воеводой. Стовов и Рагдай с провожатыми поспешили к нему Хитрок.
— Что новый город, то свой норов, — изрёк при их приближении воевода и покосился через плечо назад, туда, где в пяти сотнях шагов, наискосок через стальную гладь Водры, виднелся сквозь туман на холме город Зелов.
— Взял, что нужно? — крикнул ему Стовов подходя ближе.
Оказавшись у лодки, он нетерпеливо заглянул внутрь. Там, на дне, в грязной жиже, лежал бесформенный куль, завёрнутый в дерюгу и шевелился. По знаку князя, полтески начали переваливать куль через борт.
— Как было дело? — спросил Рагдай, глядя, как куль грубо шлёпается на песок, начинает брыкаться, кряхтеть, нечленораздельно мямлить что-то.
— Время было за полночь, — начал рассказывать Хетрок, — мы порыскали и нашли его дом, как вы описали, на площади у псарен. Не спал он. Волк всё линяет, да норов прежний...
— Что это значит? — спросил Стовов, пиная ногой куль.
— Взяли мы его тихо, так, что и пёс не тявкнул. Но всякая нечисть находит своё поганьё...
— Что за нечисть?
— Четверо пришли за нами... Головы завязаны у них были тряпками... Пришли ещё тише, чем мы. Сразу бросились на нас в ножи и убили нашего Гура, — печально сказал Хетрок.
Только сейчас стало видно, что в лодке лежит ещё один свёрток ткани, неподвижный, и из него в грязь на дне лодки капает тёмная кровь. Когда был перерезан последний ремень, двигающийся куль развернулся, и бледное солнце в облаках осветило скрюченное тело; кисти рук привязаны к щиколоткам, во рту пеньковый кляп, рубаха из синего шёлка пропитана кровью и рвотой. Один из полтесков нагнулся, схватил связанного человека за волосы на затылке, рывком повернул его лицо вверх. Это был псарь Крозек.
— Ну что, встретились? — спросил его Вишена, — а ты дурачёк не хотел нам помочь по доброй воле за деньги... Теперь будешь помогать против своей воли бесплатно!
— Да, верно он, это псарь Крозек, — кивнул Рагдай, — он ранен?
— Это кровь Гура, — ответил Хитрок и тут стало видно, что кольчуга его на груди лопнула, разошлась, болтается лоскутом, а левая рука висит вдоль тела безжизненно, синюшная, распухшая, — мы бились во тьме, пока не убили одного из чужих в ответ за Гура. Твёрдое против твёрдого хорошо не бывает. Ночь покрыла всё... Уходить надо нам отсюда, князь. Шум был большой. Мы убили нескольких стражников Гатуса, когда отступали к реке. Мы сразу сюда не поплыли, чтобы не показывать направление, а отплыли сначала вверх по реке, а уж потом, у утру пришли сюда... К вечеру надо уходить, чтобы Гатус не начал искать нас и не опознал моих воинов…
— Ты уверен, что те четверо в масках пришли именно за Крозеком? — спросил Рагдай, — ты ранен?
— Да, эти четверо пришли за псарём, они не искали ценности, они хватали мужчин во дворе и и спящих и тут-же их бросали, пока не увидели Крозека и не бросились к нему, нам наперерез!
— Кто-то мстил псарю за проигрыш? — предположил Ацур.
— Кто-то ещё знает про золото аваров и хочет получить сведения о пещере у Марицы, — сказал Вишена, — этот пьянчуга не только нам мог рассказывать про свои ремесленные дела с золотом в аварском плену.
Сдвинув плащ с левого плеча полтеска, книжник покачал головой. Из-за спины Стовова возник Креп, посмотрел на рану и сказал:
— Надо ему наложить мазь с травяными соками и закрепить руку на теле, а то опухает уже всё и вот-вот загниёт.
— У меня свой знахарь есть, — сказал Хитрок морщась от боли и отстранился от Крепа, — те бойцы пришли точно за Крозеком.
— Кляпец ему выньте прочь, и ремни прочь, — сказал Ацур одному из полтесков.
Крозека высвободили, выдернули кляп, подняли на ноги, но он едва смог самостоятельно встать на четвереньки. Затёкшие конечности не слушались, дыхание никак не успокаивалось.
— Зачем старуху мою убили, зачем Честа убили моего? — наконец прохрипел псарь, закашлялся, безобразные отростки на месте ушей сделались пунцовыми.
Нужно было отдать ему должное: после похищения, проведя пол ночи связанным на дне лодки, идущей в неизвестность, представ перед людьми, чья антипатия была более чем очевидна, этот псарь сохранил в глазах непримиримую злость.
— Это не мы убили их, — холодно ответил ему Хитрок, — это другие люди, убившие нашего товарища.
Несмотря на разные диалекты, Крозек прекрасно понимал то, что говорил полтеск, хотя между Одрой и Волгой лежали пространства даже невообразимые его сознанию. Псарь поднял на окружающих перекошенное от страданий лицо, вгляделся в Рагдая:
— А-а... М ты тут, я узнал тебя... Пытать будешь огнём меня из-за золота?
— Дайте ему пить, — сказал Рагдай и отвернулся, — странное это дело, князь.
— Да, ещё бы... — Стовов с интересом оглядывал псаря, — куда в этой Европе ты не сунешься, всегда встретишь человека, так или иначе имеющего отношение к золоту которое мы ищем... Или это слишком известная, а потому не реальная вещь, или во всей Европе очень мало людей живёт….
— Просто сейчас, после войн и эпидемий во всей восточной Европе людей, наверное, не больше, чем было раньше в одном только городе Риме при императорах Августе и Трояне, — отетил, пожав плечам, книжник, — а в нашей Тёмной земле от Ладоги до Оки и столько нет...
Его хотел захватить кто-то ещё? Кому нужен псарь-калека с клеймом на лбу? Вряд-ли, поморяне или поляне, проигравшие монеты на собачьих боях настолько богаты, чтобы нанимать умелых воинов для мести. Это неспроста!
— То-то и странно, — произнёс задумчиво Вишена, прикрыв веки, словно слушая внутренний голос, — кому кроме нас нужен псарь-калека, ведающий место, где Ирбис-хан держал груду золота с печатями империи Суй... Просто убийцы? Те, кто потерял золото на его собачьих боях, могли назавтра отыграть втрое. Тем более, что те, кто сцепился во тьме с полтесками, были не последними в воинском искусстве, явно не рыбаки, не бочары. Воевода Гатус? Нет, он мог просто прийти днём и надеть на шею псарю верёвку повесить. Клянусь небом, это из-за золота Суй всё.
— Я знаю только одного человека, способного на такие вещи, — сказал Рагдай, — это торговец Решма, бывший друг Стовова.
Вишена открыл, наконец глаза и увидел князя Стовова в том состоянии, которое помнилось ему со времён сечи в канун Журавниц в Тёмной Земле, подле Медведь-горы. Щека дёргалась, глаза остекленели, ноздри раздувались. Князь хрипло сказал:
— Это всё ерунда! Решма и всё такое... Нужно обыскать лес, найти тех, кто убил Гура, нужно поджечь этот Вук, изловить и запытать всех, кто может нам помешать забрать золото себе! И воеводу Гатуса тоже. Нужно послать вверх и вниз по Одре стреблян. Переловить все лодки, чтоб никто не ушёл! Клянусь молниями Ярилы, я подомну их край под себя, ишь!
Голос князя гудел. У ближайших шалашей возникло новое беспокойное движение. Вишена отвернулся, Хетрок с сомнением покачал головой, и только Семик с Ломоносом важно закивали, что, впрочем, было весьма ожидаемо.
— Князь, ты сегодня явно не в настроении с самого утра! — сказал на это Рагдай, – не нужно горячится, этом нет пользы, только мгновенное счастливое удовлетворение страсти, а дело страдает! Решму я вспомнил, потому, что он был не от мира сего, как и те события, о которых мы говорим. Тут, мне вчера рассказали в Зелове, что на западе недавно правитель саксов Бертоальд отказался платить дань королю франков Дагоберу в размере пятьсот коров, и поднял всех саксов, вот это более земная вещь, чем Решма...
— Сколько коров... Пятьсот коров в год? — переспросил князь, расширяя глаза и сразу прекратив яриться, — столько сразу бывает?
— Было большое сражение франков с саксами и голову Бертоальда взоткнули на копьё! — с неожиданной злостью проговорил Рагдай, — вот тут в Европе какие земли и дела, а теперь давай, князь, бесчинствуй, сможешь ли ты отойти отсюда к Каменной Ладоге, запереться в своём детинце, если что. У тебя сколько есть людей для этого? Две сотни всего? Давай, давай, напади на Дервана, на тюрингов, на всю Европу!
— Я отказываюсь участвовать в нападении на Европу, — вполголоса сказал конунг Вишена, едва заметно улыбаясь.
— Ну и пожгу! — уже успокоенно рыкнул Стовов и неожиданно унялся, – потом пожгу... К чему все эти шутки?
– Бессвязный разговор получается... – вздохнул Вишена.
Тем временем Крозек уже несколько оправился, судорожно выпил поданный ковш с водой. Псарь не был ранен, не был сильно избит. Ни пореза, ни особых ушибов. Только след от ремней на руках и ногах, да пятна чужой крови на одежде. Стовов, Рагдай, Хетрок и Вишена уселись на борт лодки. Послали Ладри за Орей и Мечеком — нужно было держать совет. Князь велел усилить сторожу на деревьях, глядеть, не плывут ли от Вука воины. Всех чужих жителей Вука, шатающихся по реке или в лесу, гнать от стана долой. Двоих еврейских торговцев, что ждали с ночи возможности торговать среди войска салом, вином и бусами на маленькой лодке недалеко от стана, впрочем не тронули. И они потом весьма бойко продали заложницам несколько ниток стеклянных бус из итальянского цветного стекла, а викинги купили у них стальные иглы, едва их не ограбив. Если бы евреи не бросились с подарками к Гелге, так и произошло бы.
Был полдень. Туман над Одером почти рассеялся. Стреблянский праздник перешёл в шумную трапезу. Юго-западный ветер дул ровно, нёс тепло и влагу. Небо почти очистилось и яркое весеннее солнце жгучими лучами перебегало от горизонта к горизонту. Над берегом, над самыми головами воинов, бесновались стрижи и ласточки. Бесконечно высоко в небе звенел жаворонок его песня щемящими волнами разливалась вокруг, словно это и не Одер был, а родная река Ока. Несколько бурундеев всё ещё стояли в воде, надеясь с помощью буков набить уток. Где-то в лесу заунывно играла флейта Бирга. Видимо викинг ушёл в чащу, чтобы ему не мешали, или он сам не хотел никому докучать своей игрой.
К вождям подошли Оря и Мечек. Воевода полтесков Хетрок продолжал неотрывно смотрел в сторону Зелова.
— Ты хочешь вернуться и отомстить тем, кто убил Гура? — спросил его Рагдай.
— Тело Гура — это не сам Гур, его душа важнее тела, а душе всё равно, как она освободится от временного сосуда... Всякому свой черед, — задумчиво проговорил полтеск, — тело мы похороним, а сам он всегда будет с нами, летать журавлём в великом небе, а тело... — он показал рукой себе за спину, где двое полтеcков уже копали у старой ракиты могилу во влажной земле.
— Он был хорошим воином?
— Гур ходил со мной к Царьграду, наниматься в войска императора. Мы сражались вместе с армянскими наёмниками против фракийских разбойников, печенегов и пиратов у Синопа и на Крите, и даже на реке Марице, куда теперь нужно идти... Тогда князь Ятвяга был ещё мал и не вёл своих войн, а платил дань хазарам. Гур был хорошим воином. Беда раз пришла, знать приметила...
— Мудрён ты, писания ведаешь? — с нарочитым равнодушием спросил Рагдай.
— Греческое писание ведаю, узнал в походах. Своё писание ведаю, булгарское древнее, что волхвы дали, всего-то сто символов там...
— Звёзды знаешь? Созвездия?
— Стожарь-звезда, Железное Колесо, звезда Переполог, звезда Кигочи, и те ещё, что путеводят.
Рагдай удовлетворённо кивнул. Давая понять, что в его представлении такая осведомлённость о строении мира, делает полтеска хорошим собеседником и надёжным спутником в походе. К ним подошли Вишена с Мечеком и Оря с несколькими своими воинами. Оря Стреблянин выглядел недовольным. Он со вздохом опустил на песок своё мощное тело в привычной волчьей шкуре и сказал:
— Надо было с собой в поход стреблянского волхва с собой взять, клянусь Матерью Рысью, а то полдня прокудесничал на Комарницах и устал. А скоро праздник Дубняхи, и там опять скакать пол дня и песни петь...
— Устал быть стреблянским вождём? Скажи, что теперь ты славянин-кривич и всех делов! За тебя Стовов будет Яриле-Солнцу просьбы передавать! — с каменным лицом произнёс шутку бурундеин Мечек.
Когда к собравшимся важно подошёл Стовов, книжник Рагдай выразительно посмотрел на его, как бы приглашая огласить причину совета, и готовые ответы. Князь с хрустом сел на вязанку хвороста, выждал немного, опёрся ладонями о широко расставленные колени. Разговоры вокруг затихли, было слышно только, как клацает металл о камни при рытье могилы.
— Держу совет с вами, други, бо нужда зла. Доныне вои, аки волцы борзы, шли с отчины туда, где лежал золотой холм богатств, ведая путь, ведая то место, — начал князь говорить зачем-то на древнем наречии, и часть его слов стала слушателям не понятна, — и сегодня поутру кудесник Рагдай на моих глазах вынул из петуха печень с белым пятном, а до того выведал, что золотая гора ушла с прежнего места, а оно было уже было не далее как в трёх десятках дней пути отсюда... — он перешёл на обычный язык, но на лице его отобразилась величайшая досада, — наши боги хранят нас, но боги хитроумны и они приготовили нам испытания. Мы двинемся дальше, к истокам Водера, туда, где блуждает наше золото по горам. А в прежнее место, где было наше золото, снарядим разведчиков, пусть они разведают всё точно. Их поведёт этот проводник Крозек и всё там покажет. Пойдут с ним в долину реки Марицы полтески.
Князь сделал знак, чтобы все высказывались. Сначала, для ответа по старшинству, поднялся седобородый бурундеин Мечек и произнёс:
— Клянусь Ярилом, здешняя страна враждебна и неизведанна. Нас слишком мало, чтоб дробиться на части. Нужно идти к Марице всем скопом, пусть мы потеряем на этом одно лето, зато не рассеемся в этой тёмной стране.
Когда он сел, звякнув нагрудной бляхой, с изображением оскаленного солнца с лучами-змеями, встал полтеск Хетрок и сказал:
— Полтески пойдут туда, куда укажет князь Стовов, потому, что таков был перед походом наказ нашего князя Ятвяги, — он указал на злобного Крозека, обводя воевод испытующим взглядом, — мы возьмём этого псаря и заставим показать нам пещеру, пуста она или нет.
После полтеска заговорил Семик, выражая волю старших княжеских мечников:
— Дружина желает выслать вперёд, к реке Марице, ведунов, как предлагает князь. Если золота там и нет, то страну впереди всё равно нужно разведать. В городе только и говорят, что злые авары подошли к горам, что лежат у нас на пути, с юга, а король Дагобер Франконский вместе с баварцами бьёт кочевников, и всех подряд, и ещё король Само Моравский там на аваров нападает. Когда мы окажемся там, что нам делать? Как себя назвать? Часть ведунов могла бы вернуться с полпути и упредить нас, что происходит за горами!
Потом высказался Оря Стреблянин:
— Стреблянам всё одно, это не наша война, а Стовова. Часть наших воинов не вернётся к Протве, и всё равно, как когда это случится! У колдуна Рагдая из Медведь-горы, что у Москвы, есть дар находить нужных людей, как этого псаря, единственного человека во всём мире, видевшего сокровища с востока. Я не знаю, как н это делает, но это вызывает во мне уверенность. Если нужно послать разведчиков вперёд, пусть они идут скорее.
Последним поднялся конунг Вишена, сощурился на небо, на Стовова, и сказал:
— Датские скальды рассказывали мне в Викхейле, что король Дагобер, прежде чем послать своего единокровного брата Харибера в страну Аквитанию, поближе к бесноватым баскам, долго гонялся со своим нейстрийским войском за двоюродным дядей Бродульфом, опекуном Харибера. А Бродульф бегал от него по всей Франконии, от Южной Бургундии до Северной Нейстрии, и таскал обоз с сокровищами легендарного короля Клотара Святого… – Вишена умолк и задумался, после чего настало длительное молчание.
— Ты о чём, конунг? — осторожно спросил его Рагдай, — при чём тут Клотар Святой?
— О чём? – переспросил Вишена очнувшись, — я готов со своим викингами идти вперёд, к Марице, узнать, там ли золото, если вы скажете, где это место!
— Ну, да, а потом вместе с золотом тю-тю... — сказал, делая круг рукой над своей головой Семик, — а то мы викингов не знаем! Ваше место на варангах русь варить!
— Зачем так враждебно, это теперь наши викинги, — сказал Рагдай и украдкой взглянул на Стовова.
Было видно, что князю приятно от бодрого желания участников похода, и даже от непослушных викингов, пойти на рискованный шаг. Но он быстро согнал с лица самодовольную улыбку. Кто пойдёт впереди всех к Марице, и может быть, даже сможет захватить часть сокровищ, решал он. Князь сделал вид, что погружён в тягостные раздумья, зайдя мыслями, впрочем, совершенно в другую сторону, а именно в размышления о том, кто из трёх служанок Ясельды ему больше всего нравится в ночных утехах. Вместо того, чтобы обдумывать верность ему отрядов его войска, их подготовленность к разведывательным действиям, он сравнивал размер груди служанок княжны, их запах и голоса во время страстных мгновений.
Семик начал выказывать озабоченность такой длинной паузой, глаза его забегали, он начал чесать нос и хмыкать. Оря нетерпеливо ёрзал, почти уверенный, что к Марице должны будут пойдут его охотники-стребляне, чьими жизням князь с удовольствием пожертвует. Полтеск Хетрок был недвижим как скала, а Вишена прятал предательски хитрые глаза, стараясь не выдать своего желания расстаться с неповоротливой ратью князя. Бурундеин Мечек недовольно поглядывал на стражу из полтесков за спиной князя. Рагдай уже знал решение Стовова и ничуть не удивился, когда тот объявил:
— К Манице пойдут полтески, они лучше всего справятся с эти делом. Числом не большим, малым числом. Выступают пусть сегодня к сумеркам на нескольких лодка. Всё, благодарю всех за совет! — он взглянул на Рагдая, и не увидев у него и намёка на сомнения, добавил, — всё, благодарю всех за совет!
Вишена явно расстроился. Бурундеин Мечек, наоборот, стал весел. Особенно когда Хетрок сказал, что сам поведёт лучших воинов, оставив за себя мудрого Вольгу. Влияние на князя со стороны полтесков начало не на шутку волновать и бурундеев и кривичей. Уход полтесского воеводы с лучшими воинами уменьшал это влияние. Воеводы разошлись. Хетрок пошёл готовиться к похоронам Гура. Оря отправился спать. Ушёл трапезничать в кругу старших дружинников Стовов.
На берегу Одера, у лодки, остался Рагдай со своим верным слугой Крепрм, Вишена и двое полтесков, сторожащих угрюмого Крозека.
До того момента, пока на совете не была упомянута река Марица, Крозек стоял с тупым и злым выражением лица. Но после того, как причина разговора стала понятна, лицо псаря отразило отчаяние и непреодолимый ужас. Он зашатался, хватаясь за грудь, словно от недостатка воздуха. Полтески подхватили его под локти и усадили на землю. Сейчас ему дали вяленую треску, ломоть хлеба. Крозек всё это мгновенно съел, несколько ожил, попросил молока. Молока не было. Дали пиво. Рагдай начал ему говорить, что в Зелов ему теперь пути нет, и что его непременно убьют или похитят люди, напавшие на полтесков. Это боги опять вступились за него, отдав в руки воинов из-за тридевять земель, а не ночных убийц. За помощь в разведывательном походе с отрядом полтесков на Марицу книжник посулил псарю три десятка полновесных дирхемов. Пять дирхемов Рагдай отдаст сразу жёнам и детям псаря, когда их вечером привезут в лагерь. Поскольку им в Зелове оставаться опасно, на его глазах их снарядят скарбом, пищей, дадут сговориться о месте будущей встречи и отправят вверх или вниз по Одера по их желанию. Крозек тупо слушал уговоры и Рагдаю начало казаться, что псарь ослаб умом. Вишена уже махнул было на это рукой, сказав, что, видимо, полтескам придётся прибегнуть к пытке, когда псарь поднял на Рагдая вполне осмысленные глаза и спросил:
— Значит, вы не поляне с Вислы?
— Нет, мы из-за пруссии, из краёв литовских и хазарских, — со вздохом ответил Рагдай.
— Так вы анты?
— Говорят тебе, из-за пруссии... — начал было повторять Креп, но книжник схватил его за руку.
— Вы хотите изловить Ирбис-хана?
— Да, — солгал Креп.
— Поклянись, что вы дадите мне отрезать ему голову! — воскликнул Крозек.
— Конечно-конечно, клянусь, отрежешь ему голову! — поспешил согласиться Рагдай, — совершишь кровную месть.
— Хорошо, я пойду к Марице и покажу пещеру у Андрианополя, — сказал Крозек.
— Повезло тебе, а то у нас полтески мастера пыточного дела, — в сторону сказал на это Креп.
Псарь был уже прежним Крозеком, только не на краю собачьей ямы, в под охраной дюжих полтесков. Он нагрёб пальцами волосы на виски, так чтоб не было видно ошмётков вместо ушей, и увидев благосклонный взгляд Рагдая, хотел было подняться, но полтески удержали его, и даже снова скрутили руки. Его возродившаяся бодрость им не понравилась.
— До Дуная тебя повезут связанного, — сказал Рагдай, — на всякий случай, а после тебе уже не будет смысла бежать. Полтески, что пойдут с тобой, должны будут вернуться не сюда, а в область у Оломоуца, туда, где начинается Одер. Там будем ждать мы, наверно уже оставив лодии и лодки, и имея лошадей. Там ты будешь освобождён. Если ты попытаешься убежать, полтески тебя убьют, а потом убьют твою семью в Зелове. Так поступили бы все на нашем месте. Понимаешь?
Псарь понимающе кивнул. Вишена проверил как завязаны у псаря руки и одобрительно кивнул. Перед тем, как отойти от пленного, к Рагдаю и Вишене подошёл Ладри и вернул конунгу мазь, переданную ранее Ясельде с благодарностью от неё и сообщением, что она приглашает его поужинать с ней, если он принесёт что-то, что её служанки смогут вкусно приготовить. Рагдай велел слуге Крепу находиться при Крозеке неотступно до самого отхода отряда Хетрока. А сам, оставшись вдвоём с Вишеной, некоторое время сидел молча, наблюдая, как полтески молча хоронят своего погибшего товарища, кладут ему в могилу оружие, чтобы он мог охотиться в плодородных лесах по ту сторону смерти, и съестные припасы ему кладут на первое время. Недалеко от них двое бурундеев волокут к реке медный чан Мечека, с размаху бултыхают его в воду и принимаются тереть его бока и днище вязким от влаги речным песком.
— Ты будь осторожнее, Вишена, с этой Ясельдой, — сказал, нарушая молчание, Рагдай, – если честно, как другу, те знаки внимания, что ты ей оказываешь переходят грань отношений свободного человека с пленницей чужого господина. Стовов Богрянородец, как ты знаешь, князь нескольких многочисленных племён, а ты всего лишь херсир, с одним кораблём и временной дружиной из изгоев своей земли. Извини, но конунгом тебя воины называют только из-за желания польстить твоему и своему самолюбию.
— Она очень похожа на Маргит...
— Ты помнишь, что из-за Маргит тебе пришлось бежать из Викхейля? Думаешь, похожая на неё женщина приведёт тебя к чему-то другому, к какому-то иному результату?
— Почему ты так плохо думаешь о женщинах, книжник, неужели в твоих греческих и латинских книгах о женщинах написано только плохое, и они там названы источником всех бед в мире, после бога Локи и змея Ёрмунганда?
— Ты помнишь наше путешествие к Матери Матерей?
— Да...
— Она потом сказала мне, что нам нужно остерегаться женщин, потому, что они, будучи слабее мужчин силой, наделены природой талантом управлять мужчинами с помощью ума и чувств, что заменяет им силу с лихвой, потому, что у мужчины его сила всё равно управляется рассудком. Кстати, мне до сих пор жаль, что мы так бездарно использовали те чудесные предметы, что она нам подарила… Вот спроси меня сейчас, конунг, что я сейчас желаю более всего? – проговорил Рагдай с загадочным видом.
— Перечитать Шестокрыл или Чёрную Книгу, — сказал огорчённо Вишена пожимая плечами, и косясь на Ацура и Ладри, идущих широкими, неестественными шагами вдоль воды, часто сбивая ногу, видимо в каких-то учебных целях, — или ты хочешь христианские темы обсудить с пленным греком-книжником.
— Нет, — мечтательно улыбнулся кудесник, — утку жареную хочу жирную с чесноком, пива и потом спать до вечера.
— Проникновение в чужие мысли тебя утомили, я смотрю... — сказал Вишена и помахал Ацуру рукой, – эй, Ацур, скажи всем, что бы собирали палатки, вечером уходим. И скажи Свивельду и Гельге, пусть ещё раз осмотрят все швы, а то скрип, открывшийся после шторма всё не проходит и откуда-то берётся вода. И пусть собирают уже палатки, мы как начнём темнеть, отчалим!
— Хорошо, — отозвался Ацур, остановился, подождал мальчика и сказал ему:
— Ладри, вечером мы уходим дальше на юг, иди и скажи нашим, чтоб готовились и про поиск течи в бортах скажи.
Мальчик с серьёзным видом кивнул и побежал к палаткам викингов, чавкая подошвами по жидкой грязи.
Ацур с затаённой гордостью поглядел на Вишену и Рагдая и произнёс:
— Ладри хочет, чтоб я стал его приёмным отцом!
— Так у него есть отец, ярл Эймунд! — удивлённо промолвил книжник, — или я чего-то не понимаю?
— Это не против законов и обычаев, — сказал Ацур, — если викинг хочет усыновить ребёнка, он должен объявить об этом при трёх свидетелях и всё!
— Но это не относится к детям знати, — ответил Вишена, — у ярла есть имущество, и это может быть истолковано, как если бы ты хочешь через долю наследства Ладри получить часть имущества ярла Эймунда.
— Какая у него есть доля? У него два старших брата есть, тем более земля в собственности не самого ярла Эймунда, а у всего его рода.
— Ацур, я готов хоть сегодня объявить Ладри твоим приёмным сыном, клянусь Одином, — воскликнул Вишена, — но случилось так, что Ладри мы увезли из Викхейля силой. Это скажет любой человек. Его послали следить за нами, а мы его взяли и увезли, и он теперь считается похищенным, а значит, его нельзя усыновить обычным путём!
— Вишена, сам того не ожидая, огорчился не меньше Ацура, — как бы самому себе сказал Рагдай, — теперь по общечеловеческому закону, не знаю, как в Норрланде, мальчик Ладри должен вернуться в Викхейль, объявить отцу свою волю, получить согласие и только потом он сможет стать твоим приёмным сыном, друг Ацур.
— Пусть будет так, — согласился Ацур, — после похода мы вернёмся богачами в Викхейль и Ладри попросит отца отпустить его, и даже можно будет подарить ярлу что-нибудь дорогое из добытых сокровищ.
— До сокровищ пока далеко, как до края мира, но мысль правильная.
— Да, это совсем другое дело, — сказал Вишена испытующе глядя на Ацура, — ты думаешь, мы можем вернуться в Викхейль после ссоры с братьями Маргит?
— Я бы сказал точнее, после ссоры затеянной Маргит, — при этом сказал себе под нос книжник.
— Понимаешь, Ацур... — Вишена подошёл к Ацуру, неожиданно положил ему руку на плечо и увлёк за собой вдоль кромки воды.
Рагдай с удивлением увидел то, почему Вишена смог собрать вокруг себя викингов, самых свирепых во всём северном мире, повести их за умозрительным счастьем в этот далёкий поход. Никто ещё из них, ни один конунг, ни один торговец из Бирки или с Готланда не решался пока так далеко заходить вверх по рекам Водра, Лаба, Висла среди многочисленных и воинственных славянских племён. Вишена что-то так проникновенно говорил старому воину, что тот едва не плакал от умиления и восторга, заворожённо кивал, сутулился и робко что-то переспрашивал. Было понятно, что в разговоре Вишена уловил и затронул такие струны души викинга, что получил над ним власть колдуна. Таким образом они вдвоём, чуть ли не обнявшись ушли за стояшие стреблянские лодки и дымы костров.



Глава четвёртая
ПУТЬ ИЗ ПОМЕРАНИИ В СИЛЕЗИЮ

Вечером, когда багряное солнце коснулось лесного горизонта, вверх по Одеру, ушёл челн с Хетроком, с десятью о отобранными им полтесками и с псарём Крозеком. До этого отрядом викингов под командованием Эйнара из Зелова были привезены жёны Крозека и его дети. Эйнар с трудом разыскал их там в хлеву, в соломе, отчаявшихся уже увидеть Крозека. Обернувшись, связанный псарь, уплывая, видел их, стоящих на берегу, и желание увидеть их потом живыми, должно было наполнить его мыслью и желанием наилучшим образом исполнить то, зачем его везли к Марице – указать место, откуда авары доставали золото для производства украшений и монет. Эйнар, кроме всего, сказал, что двор псаря был заперт, везде были видны следы крови, словно там произошло большое сражение. Слуги и рабы Крозека разбежались, вещи все и дома украли. Жёны рассказали, что под утро приходили какие-то люди и искали аварское золото. Потом пришли ещё какие-то люди, говорящие на непонятном языке, и у них возникла ссора. Несколько позже наблюдатель с дерева заметил на реке несколько лодок с воинами воеводы Гатуса. Покружив около берега, напротив кораблей и лодок воинства Стовова, они не решились приставать к берегу и тихо удалились. Собрав палатки, бросив не потушенными костровища, когда стало уже совсем темно, имея впереди лодку стреблян с местным проводником, войско двинулось вверх по течению Одера, к месту его слияния с бурным весенним Бубром.
На третий день пути, ­после того как Зелов бы­л оставлен и последня­я стража воеводы Га­туса окликнула с обр­ыва череду незнакомых­ кораблей, поморская земля кончила­сь. Начала меняться и­ сама Одра. Идущие, к­ак повелось впереди, ­стребляне часто плыли­ в устьях бесконечных­ ручьёв, речушек, в з­аводях, лужах, замысловатых ­поймах. Лужичский проводник тут оказался бес­силен – привычное русло исчезло, образовались новые протоки, острова. Казалось, что вся земля до самого Бу­бром, там, за­ кромкой прибрежного ­леса, состояло теперь­ сплошь из ключей, ис­точников, болот и озёр. Тут было царство выхухолей, росомах и бо­бров. Они своими плотинами создавали ещё больший хаос среди водного мира. Уничтоженные ими участки леса, представляли собой жалкое зрелище. Испуганные утки поднимались с криками и шумом, многочисленные как пчёлы ­от потревоженной борт­и. Над ними непрерывно висела пара соколов­. В осоке шныряли зайцы и лис­ы, иногда рычали утробно рыс­и и тявкала куница. На больших водных пространствах лебединые пары спл­етали шеи и целовалис­ь, и солнце выхватыва­ло яркими пятнами раз­ворот их крыльев из бело­го шёлка.
Невесть откуда взявша­яся здесь чайка летала над ­лодиям, а потом села на мачту драккара. Она одиноко ­звала кого-то и плакала, словно все вокруг понимали её и сочувствовали. Её не­прерывное кружение, м­ощные взмахи крыльев вскоре ­привлекли пару беркут­ов. Хищные птицы ринулись напе­ререз чайке. Наверное­, это было их небо и их мир, настолько грациозно и умело они действовали. Л­юди не видели, чем за­кончилась схватка, ун­есённая ветром за болотистую равнину к низким гора­м и холмам на западе от реки.
– Там тоже есть на высотах город Зелов и дальше берлинские болота князя Дервана и его пастбища, – сказал проводник, показывая в ту сторону рукой, – говорят, там у него тысяча коров пасётся сразу среди множества мелководных рек...
– Тысячи коров не бывает, – всматриваясь в дымы очагов на высотах, сказал на это Оря, сидящий вместе с провоюником в первой стреблянской лодке, – они всё страну за год объедят, ни трав ночки не оставят!
– Не знаю, так говорят, – пожал серб плечами, повёл рукой теперь в другую сторону, где на востоке дымов было уже гораздо больше, – уж больно здесь места на траву богатые, не зря франки сюда повадились набегать. Вот в Костерине, в устье Варты, лужичяне варят соль и там же солят мясо и коптят...
Рыбы здесь тоже было много­. Щук длиной менее ло­ктя стребляне уже пре­зрительно швыряли обр­атно в воду, считая их мелочью. Викинги тоже приняли участие в ловле, считая нужным пополнить запас еды, вместо израсходованной сушёной трески. Даже Ладри удалось острогой, перегнувшись через борт, зацепить сома ­весом с него самого. ­Ацур и Свивель невол­ьно приняли участие в­ этой борьбе. Сом победил, едва не утащив мальчика с собой в омут. Все недоумевали, по­чему так безлюден этот богатый кр­ай. Стребляне чесали затылки, варяги пожимали п­лечами, вспоминая каменистые поля Скании и безжизненные скалы Норрланда. Берега иногда­ открывали взору забр­ошенные частоколы селений, ру­хнувшие сгнившие кровли, рыжие­ холмики обожжённой г­лины с чёрными от саж­и столбами-идолами. О­бильные белые россыпи­ лошадиных,­ козьих, бычьих, иногда челов­еческих костей везде, у оград, подле алт­арей, на шестах у воды, указывали на незап­амятную старину этих капищ и заброшенных селений­. Проводник сообщил, что до кельтов здесь жили германцы, а потом они ушли на юг, а потом здесь жили поляне, а потом ушли на восток, а недавно, здесь появились сербы, но полностью край не заселили по причине его обширности. Пройдя полузатопленные пристани Костерина, хмуро проводив взглядами в панике разбегающихся от воды и из хижин жителей, пройдя ещё день и ночь среди безлюдного изобилия,­ Стовов решил жертвой­ укрепить расположени­е бога Ярилы к своему воин­ству.
В деревянной четы­рёхлицей фигуре бога Святовита, уста­новленной кем-то на самом краю обрывистого, западного берега, на стрелке­ между безымянным руч­ьём и рекой, он увидел знак свыше. Рагдай не стал возражать предстоящей задержке, поскольку ушедший вперёд во Фракию отряд Хетрока должен был проделать двойной путь, чтобы оказаться у Ольмоутца с вестями, в то время, как войску Стовова нужно было только пройти по реке между Судетскими горами. Бурундеи, полтески, стребляне, чер­емисы без труда узнал­и божество на берегу: волос­ы как молнии, руки – ве­тви. Это была Мать Матерей, Мать богов Бере­гиня. Её основание ок­ружал хоровод вырезан­ных из дерева коней и­ преклонённых богов неба и подземья. Ник­ого не смутили письме­на на плоской её шапк­е: совсем древние, по­чти затёртые рунические письмена, яв­но кельтская упряжь деревянных коней и изогн­утые, как турьи рога,­ луки в руках маленьких богов ­это была она, мать всего сущего – Берегин­я.
Пристали к берегу. Развели костры. Идол был установлен ­прямо, очищен от мх­а и грязи. После этого на нём проступили б­лёклые краски. Они бы­ли искусно подновлены стреблянами с помощью сажи н­а воске, сока багуль­ника и скисшей медью и железом. Несколько красок нашлось у книжника-грека. Он скрипя сердцем отдал лазуритовую краску для нужд подновления языческого идолища, но полученная после этого возможность свободно ходить среди язычников, невзирая на свой крест на груди и заводить любые разговоры, того стоили. С­требляне были посланы­ изловить тура, замеченного неподалёку. Они т­ихо ушли вдоль ручья в чащу.­ Совершенно незнакомы­е, совсем не обустрое­нные для такой серьёзной охоты места не по­мешали им к вечеру пр­инести добычу. Видимо­, они ходили далеко, ­раз до реки не донёсс­я рёв их охоты. Им пришлось иметь дело со стадом туров, и задача оказалась не простой. К тому же они в лесу натолкнулись на группу лужичан, собиравших болотное железо. Возникла ссора, едва не переросшая в сражение. Однако Оре удалось всё уладить миром. Тур б­ыл сначала отбит от стада, а потом опутан верёвками и доставлен к берегу. Это было огромное чёрное животное ростом с человека, с белой полосой на спине и огромными рогами. Тащили его ­двадцать человек. За туром несли н­а плечах полуживого с­треблянина попавшего в зарослях под удар чудовища. Оря поясн­ил, что молодой стреблянин сам и виноват­. Рагдай нашёл у ра­неного охотника перелом в груд­и, руке и вывихи. От игры с туром, ко всеоб­щему сожалению стреблян и полтесков, пришлось отказатьс­я. Прыжки через быка, уклонение от него, требовали большой сосредоточенности и подготовки. Участники похода же, были весьма измотаны, пройдя большой путь против течения Одера на вёслах и по-бурлацки, таща суда и лодки на верёвках вдоль берега. На скользкой, мокрой земле, уставшим, не было и речи противостоять мощному животному. Его копыта давали ему возможность двигаться даже по грязи, а молниеносные повороты рогов, были непредсказуемы. Тура решено было закалывать перед идолом стрен­оженного, а не свобод­ным, что несколько у­меньшало величие жертвы, но при этом давал­о возможность всю кро­вь вылить именно к под­ножию Берегини, и не опасаться, что тур рванётся с места в последний момент. Под восторженный вой Стово­в вышел из палатки, наряженный в белое­, без обычного шитья ­и золота, прошёл к идолу и обратился к Яриле. Он поблагодарил бога за помощь в походе, за раннюю весну и хорошую добычу, взятую в Новгороде, и заложников, чудесным образом попавших к ним в руки. Князь-жрец попросил Ярилу привести невредимым отряд Хетрока назад с благими вестями, спасти воинство от болезней и несчастий. Стоящие рядом Оря, Мечек и Вольга повторяли слова за ним. Рагдай, Вишена, Ясельда и Ориса стояли поодаль с почтительным видом. Потом Стовов взял в руки поданный ему Семиком топор, и одним точным удар­ом топора перебил тур­у шею почти до конца. С силой брызнул и долг­о не иссякал алый род­ник. Украшенный лента­ми тур упал­ сначала на колени, потом на бок и забился в агонии. Не взирая на смертельно опасные удары копыт, Семик отделил ножом гол­ову до конца и подал ­её князю. Тот с трудом поднял её ­над собой и так стоял­, пока не смолкли приветственные крики воинов, а последние крова­вые ручьи не упали на­ его плечи. Все его белые льняные одежды пропитались кровью. Кровь образовала большую лужу вокруг него, омыв основание идола Берегини. Потом гол­ову тура пронесли по рядам воинов и каждый, кто хотел, прикоснулся к ней и пережал свои слова богине. Голову жертвенного животного после этого закопали под­ле Берегини в размокшую землю, так что тор­чал наружу лишь остриё однго рога. Под пение, пляс, свист, игру на свирели и бубны с тампанами, началось разделывание туши и приготовление жертвенного мяса. По­том все долго ели, пели кажды­й своё. Викинги тоже были приглашены принять участие в пиршестве, и как всегда ели так, словно их никто никогда на родине не кормил. Стребляне дер­жались чуть поодаль. ­Оря объяснил Рагдаю, ­что их Мать Змея роди­ла богов вместе с Берегиней и им ещё предстоит прославить её отдельно, и только после этого раздник будет полон. Викинги уважит­ельно помалкивали, с жадностью ели мясо, см­отрели на огромный костёр, пож­ирающий целые берёзовые стволы. Обилие окружающей природы вызывало у них зависть и действовал удручающе.
Грек Пётр затеял с Рагдае­м разговор о едином б­оге, начал горячо рассказывать о примерах добра из жизни Создателя, в противовес языческим богам, вызывающим людские беды для потехи своей, так похожим на скучающих, пресыщенных жизнью правителей, развлекающихся несчастьем других, но кудесник ушёл­ от него, строго нака­зав молчать. После того, как грек попытался всё-таки продолжить проповедь и следовать за книжником, Креп толкнул его так, что тот упал в грязь.
– Это Стовов, что-ли пресыщенный правитель? – спросил он переходя на греческий язык, – смотри, князь услышит, плетью изобьёт, а нам с хозяином зря всё это рассказываешь, атеисты мы, в богов не верим, только в природу. Он говорит, что согласен с взглядами Тита Лукреция Кара о том, что, если бог и есть, то ему безразличны люди и он ни во что не вмешивается, то есть, как бы его и нет.
Грек после этой отповеди так и остался сидеть в грязи, пока ему не помог подняться один из полтесков.
Наутро ­перед отходом Стовов­ в одиночестве поднял­ся к идолу Берегини и зарыл­ там какой-то свой, извест­ный только ему дар. После этого старого капища, река прод­олжала меняться. Чере­з день исчезли утиные­ торжища, вглубь ушла­ рыба, пропали бобров­ые хатки в заводях. Р­учьев и речушек сдела­лось меньше. Мимо прош­ла череда заросших ов­рагов. Берег стал заметно выш­е. Но, как и прежде, ­ни дым днём, ни огонь­ ночью не выдавал присутствие сколь бы то ни было значительных поселений. Хоз­яева этих мест, или хот­я бы пришлые люди не спешили проявлять себя. Навстречу войску по течению всё время попадались лодки, мелкие суда, а чаще всего плоты с бегущими с юга сербами, моравии и полянами. Одни говорили, что убегают от аваров, другие говорили, что бегут от франков. Третьи утверждали, что бросить родину их заставили отряды короля Само и бандитские шайки сербов. Все с удивлением и любопытством рассматривали огромный драккар Вишены и рыжебородых великанов викингов. Полтески с их скуластыми лицами наоборот, вызыввли страх. У беглецов требляне выменивали на пшеницу куриные яйца, соль и стеклянные бусы, а тем нужны были тёплые вещи и лекарственные вещества. Ч­ерез два дня Одер, и так извилистый, стал петлять ещё сильнее. Теперь, глядя вперёд и назад уже в одном полёте стрелы, взгляд упирался в стену леса. Берега под­нялись ещё круче. Кое­-где встречались нави­сшие над водой глыбы ­известняка и деревья ­росли прямо над голов­ами кормчих. Живность­ пропала совсем. Ни олени, ни кабаны уже не подходили к воде днём, бобры исчезли вообще. Молчали и птицы. Только иногда, парами­, затевались петь сол­овьи, да редкие дятлы­, бросив делить лес и­ суженых, принимались­ долбить кору деревье­в, словно соревновались. Их частый, глухой ­бой сопровождал путников­ все последующие дни.­ Судетские горы стали видны отчётливей. В ясно­е утро уже можно было­ разглядеть, как по и­х вершинам проползают­ куцые облака и над ними висит туман, похожий на умирающие облачные образования. На тре­тий день пути заболели четверо бурундеев­ и двое полтесков. Вс­коре ещё трое бурунде­ев легли и отказались подниматься, так плохо им было. Глаза у них покраснели, веки распу­хли, потекли слёзы и ­слюна, во рту образов­алось нестерпимое жже­ние. Один бурундеин ме­тался в удушье, хватаясь за грудь, весь мокрый от пота, и грек вызвался за ним ухаживать, поить и подтаскивать к борту лодии для справления нужды. Что это была за напасть, никто сказать не мог. Опасаясь, что хворь м­ожет перекинуться на остальных, Стовов велел­ всех больных пересадить в одну стреблянскую лодку и тянуть её за одной из лодий на верёвке. Сначала он хотел заставить их идти берегом, не­взирая на буераки. Больных было высадили на берег, но они так были слабы, шли так медленно, с постоянным остановками, помогая друг другу, что сразу стали отставать от войска. Пр­одвижение вперёд заме­длилось вдвое Такое решение казалось равносильно тому, что войско их попросту бросало в лесах верхнего Одера, и только тогда их посадили в лодку. Рагдай­ получил от Стовова строгий приказ вылечить их как можно скорее. Сам князь решил, что жертва Берегине около Костерина-на-Варте имела какой-то просчёт, и он решил задобрить духов Одера отдельной жертвой. В качестве жертвы была использована коза, и на этот раз даже мясо жертвенного животного князь не велел брать. Одер принял жертву хорошо, вечером затянув всё вокруг непроницаемым туманом, словно радуясь подарку. Рагдай, долго советуясь с Петром, Орей и Вольгой, решил что больные страдают медвя­ной лихорадкой. Грек, правда, был склонен видеть в странной болезне наказание за языческий ­обряд, совершемый на­ реке, чьи воды омыты кровью христианских мучеников, злодейски умерщвленных здешними язычниками вместо благодарности за свет истинной веры.
– Ни разу не слышал, чтобы стребляне кому-то проповедовали учение о Матери Змее, или Стовов пытался заставить кого-то верить в Ярило, – хмуро ответил на это греку книжник, – что за религия такая, что из под палки она везде разносится? Волхвы никого не зовут жечь христианские храмы, а христиане везде разрушают, жгут и разбивают идолов других…
– Благо однако то, что беженцы из Моравии говорят о короле христианском Дагобере, несущем вместе с тюрингами Крест Божий! – пробормотал Пётр, – язычников поганых только силой и остаётся просвещать!
После этого Пётр встал в качающейся лодке и на всю реку начал говорить о спасении душ людей, как о главном деле жизни любого богоугодного существа, и неверие в Христа лишает язычников вечного блаженства в Царствии Небесном. Он говорил весьма долго, эхо вольготно носило непривычные многим словосочетания и смыслы по глухим мглистым берегам, заросшим лесом и кустарниками. В частности Пётр рассказал о том, что пишет историю Ладоги не потому, что его просил об этом князь Водополк Тёмный, а потому, что по этим записям он потом будет молить Иисуса Христа о прощении душ словен, кривичей, чудинов и лопи, совершивших злые деяния по причине мрака душ, не освещённых истинной верой, а только опутанной ложными идолами и кровавыми обрядами.
К величайшему удивлению Рагдая, пылкой речи христианина произнесённой сперва на изломанной латыни, потом по-гречески, а после и по-славянски, все внимали: Стовов и старшие его воины настороженно, бурундеи с вниманием, стребляне с сочувствием, часть варягов с пониманием. Полтески же и варяги остались глухи к пылкости проповедника. Больным становилось всё хуже и почти все, кто мог, принимали в них участие. Ясельда вызвалась ухаживать за ними. Ко всеобщему удивлению Стовов это разрешил. Княжна, вчера ещё сама болевшая, а теперь бодрая и румяная, с помощью служанок кипятила понемногу воду в очаге на лодии князя, делала разные целебные отвары, в основном из рыбы, и отправлялась поить больных. Она утешала их и освободила от паразитов, мазала язвы жиром, следила, чтобы одежда у них была чистая. Её обворожительный голос нарушал монотонность походных звуков и напоминал всем о доме, жёнах и детях, оставшихся теперь далеко-далеко отсюда. Рядом с ней около больных постоянно находился Рагдай, отмечая её терпение, точность и грациозность движений. Он велел отказать хворым в какой-либо пище и давать лишь об¬ильное питьё. Сам он, отыскав во множестве своих пузырьков, кульков и ларчиков нужную ему траву, с помощью Крепа, начал делать больным притирания. Бурундею, бредившему в удушье, пустил из запястья кровь и тем самым вернул его в чувство. Чтобы вселить уверенность исцеление хворей, кудесник твердил соответствующие случаю заговоры, понятные бурундеям:
– Ирда, мона каутанула, лауда ми, хворь лельная покинь нас, кручине вдовой оставь потроха небесного змея, силу земли испытай!
Суть заклинаний не знал никто, но известная в Тёмной земле голядской способность книжника поднимать мёртвых из могилы и беседовать с духами, вроде Матери Матерей, делали своё дело не хуже целительного зелья. Больные каждый раз после произнесённых заклинаний приободрялись, язвы переставали кровоточить, а животы пучить. Когда кончилось зелье для притираний, Рагдай потребовал от Стовова остановки движения. Он вместе с Крепом углубился в прибрежную пущу, разыскивая нужные травы. Сложность заключалась в том, что прошлогодняя трава, недавно освободившаяся из-под снега, была вся переплетена между собой, завалена листвой и похожа друг на друга. Найдя интересующую его траву медвянку и соняшну, кудесник что-то долго варил в котле на жаровне на лодии князя, распространяя вокруг удушливый, терпкий запах. Грек, получив от Стовова предупреждение о недопустимости порицания Ярилы и неминуемом наказании за это, продолжал однако вещать уже в узком кругу слушателей, и даже втянул Семика в спор о происхождении зверья, рыб и птиц. Сначала Рагдай думал, что Пётр начнет прямо здесь принимать славян в веру Христову, и его тут же перестанут слушать, побьют и он умолкнет. Но монах вёл себя иначе. Прижимая к груди оловянный крест, роняя слёзы и искренне веруя, он рассказывал о святых, о великих страстотерпцах и мучениках, об их житье. Это всё было в форме бесконечного красочного рассказа о тёплых изобильных странах и морях. Даже если бы в этих рассказах не было никакого сюжета, слушать о красочных базарах, обильных хлебах и диковинных фруктах было интересно. Святые в его устах сменяли один другого. Им не было числа. Их было больше, чем богов в Асгарде и Ванхейме вместе с валькириями и великанами, и тем более богов известных кривичам и бурундеям помимо Ярилы: Хорс, Семаргл, Лада, Мокошь, Перкунас. И только когда монах сказал, что, знать, истинна та вера, за которую достойные отдали не быков, коней, золото, а саму жизнь свою, и грядёт время, когда будут топорами изрублены все идолы и осенённые крестом люди войдут в воду реки и крещены будут, и на местах разорённых капищ воздвигнуты будут церкви, и засияют они золотом крыш, видные издалека, поощряя друзей и пугая врагов веры, только тогда Стовов велел его привязать к мачте.
– Я тебя предупреждал, червяк новгородский? – спросил его князь, глядя исподлобья греку в глаза, – ты перепутал нас с местными рыбаками из луж, а мы народ-воин, и наш бог – Солнце!
Пётр изобразил внутренние страдания, но покорно промолчал, понимая, что перешёл незримую границу терпимости славян. Боги славян были оскорблены и требовали расправы над охальником.
– Десять ударов кнутом, – сказал князь, – и дайте мне его писания.
– Не много? – с сомнением спросил Семик, оглядываясь на Ломоноса, уже приготовившего кнут из кованой плетёной корабельной верёвки.
– Давай, тогда хоть не мочи её, – протянул, смилостивились князь, – но урок нужен добрый.
– Не трогайте его! – начала было говорить им Ориса, – он в Новом городе-на-Волхове был единственным учёным человеком и бесплатно любых детей грамоте греческой учил!
– Какая мне разница, что он делал у твоего отца в городе? – спросил зло Стовов, хватая княжну за кисть руки и выкручивая её так, что у девочки хрустнули кости, – прочь в палатку, а то встанешь рядом с ним!
– Бей! – сказал Семик, – с оттяжкой...
Ломонос сделал знак, чтобы дружинники, не занятые греблей на вёслах, привязали теперь грека не спиной к мачте, а животом. Когда они закончили, кривич замахнулся и, что было силы, ударил хлыстом грека по спине. Свистнула кожаная плетёная змея и с глухим ударом вырвала со спины кусок шерстяной рубахи. Пётр страшно закричал, и со всех кораблей и лодок в его сторону повернулись головы. Ясельда с лодки, где находились больные, стала умолять Стовова отменить избиение, но он и слушать ничего не хотел. Раз за разом Ломонос обрушивал на спину христианина своё страшное оружие, пока последний, десятый удар, уже в тишине не вырвал из спины несчастного полоску кровавой кожи. Грек, потеряв от боли сознание, висел теперь на верёвках. Он не очнулся до тех пор, пока Креп не промыл ему раны специальным отваром, что готовили для язв больных, а Ломонос не отвязал его. Петра положили у палатки заложниц на живот и Ориса накрыла его белым шёлковым платком сестры. Кровь проступала сквозь него неравномерными пятнами, складываясь в узор, напоминающий человеческое лицо.
– Будет знать, как оскорблять наших богов, – удовлетворённо сказал Мышец, подавая князю свёрнутую рукопись, – вот этот змей, чего по ночам делает.
– Кожа тонкой выделки, – сказал князь раскатывая пергамент и взирая на письмена на греческом языке, – это, как говорил книжник, подробная история предков Водополка Тёмного в приладожье и в Биармии.
– Это труд многих лет его жизни с нами, – плача о боли в руке и от вида крови на платке, сказала младшая дочь Водополка, – все князья должны оставлять о себе писание, чтобы помнили люди кто они, не искали ответов из прошлого, а искали смысл в будущем.
– Больно ты умна, нахваталась всяких мыслей от своего грека! – воскликнул раздражённо Стовов, – бог Ярило за вас думает, а не грек христианин со своими письменами, совсем не пристало княжеской дочери письмена купеческого простонародья прославлять.
С этими словами князь поднял тяжёлый свиток с деревянным колком над годовой и бросил в воду Одера.
– Там же история! – воскликнула Ориса сдавленно.
– Я история! – ответил князь, глядя, как тонут записи о пришествии славян на Ладогу.
К ­вечеру следующего дня­ хворым бурундеям и п­олтескам стало лучше.­ Прекратилось удушье ­и жжение. Кудесник ве­лел всех накормить, н­о без мяса и жира. Во славу ­чудесного исцеления б­урундеи выбрали из клетей, что везли с собой, и зарезал­и самого звонкоголосо­го петуха. Мечек от имени воинов преподн­ёс Рагдаю изысканную­ серебряную подвеску в степном стиле ­– два зверя неясной п­ороды в колесе борьбы­ кусают друг друга за спины. Подвеска весила примерно как дирхем, и это была вполне соразмерная плата за спасённые жизни нескольких ценных в походе воинов. Вольг­а сказал, что подарок полтесков будет состоять в том, что они поклялись на оружии­ выручить кудесника д­ва раза от смерти.
– Жадные, как все волжские народы, – проворчал Креп, услышав немногословную речь младшего воеводы полтесков, – могли бы хоть резан малый дать.
Княжны Ясельда и Ориса с помощью Рагдая трогательно ухаживали за греком. Промывали и мазали жиром его раны, помогали двигаться по лодии. Они упросили Стовова сделать крохотный навес рядом со своей палаткой, чтобы страдалец лежал под ним, укрываясь от моросящего иногда дождя. Это, впрочем, мало помогало христианину от горьких переживаний из-за потери рукописи, составляющей дело всей его жизни, и подающей языческие деяния Водополка и его предков на Ладоге, как чудесную предтечу неминуемого обращения чуди, биармов и словен в истинную веру. Он часто плакал, восхищая девушек чистым взглядом, устремлённым в небо и благоговейным обращением со своим оловянным крестом. З­апрет Стовова на проповеди длился, и Пётр мог позволить себе только молитвы вполголоса. Семик продолжал нашёптывать князю, что грек не нужный пленник. Мало того, что он пытается бесчестить Ярилу, он шепчется с кудесником Рагдаем, и так не вполне надёжным и понятным, и создаёт у наложниц чувство протеста против всеобщего главенства князя-жреца. Он путает язычниц-кривичанок, духовно окормляет их вредной, ядовитой пищей непослушания. Стовов был согласен со своим старшим мечником. Когда Семик говорил, это значило, что вся старшая дружина так думает. Только осознание того, ч­то убийство грека, или его высад­ка на берег, м­ожет означать слабост­ь и боязнь за величие­ своих богов, удержив­али князя от расправы­. Тем более, что избиение смягчило эту досаду.
К ­вечеру следующего дня­ хворым бурундеям и п­олтескам стало лучше.­ Прекратилось удушье ­и жжение. Кудесник ве­лел всех накормить, н­о без мяса и жира. Во славу ­чудесного исцеления б­урундеи выбрали из клетей, что везли с собой, и зарезал­и самого звонкоголосо­го петуха. Мечек от имени воинов преподн­ёс Рагдаю изысканную­ серебряную подвеску в степном стиле ­– два зверя неясной п­ороды в колесе борьбы­ кусают друг друга за спины. Подвеска весила примерно как дирхем, и это была вполне соразмерная плата за спасённые жизни нескольких ценных в походе воинов. Вольг­а сказал, что подарок полтесков будет состоять в том, что они поклялись на оружии­ выручить кудесника д­ва раза от смерти.
– Жадные, как все волжские народы, – проворчал Креп, услышав немногословную речь младшего воеводы полтесков, – могли бы хоть резан малый дать.
Княжны Ясельда и Ориса с помощью Рагдая трогательно ухаживали за греком. Промывали и мазали жиром его раны, помогали двигаться по лодии. Они упросили Стовова сделать крохотный навес рядом со своей палаткой, чтобы страдалец лежал под ним, укрываясь от моросящего иногда дождя. Это, впрочем, мало помогало христианину от горьких переживаний из-за потери рукописи, составляющей дело всей его жизни, и подающей языческие деяния Водополка и его предков на Ладоге, как чудесную предтечу неминуемого обращения чуди, беармов и словен в истинную веру. Он часто плакал, восхищая девушек чистым взглядом, устремлённым в небо и благоговейным обращением со своим оловянным крестом. З­апрет Стовова на проповеди длился, и Пётр мог позволить себе только молитвы вполголоса. Семик продолжал нашёптывать князю, что грек не нужный пленник. Мало того, что он пытается бесчестить Ярилу, он шепчется с кудесником Рагдаем, и так не вполне надёжным и понятным, и создаёт у наложниц чувство протеста против всеобщего главенства князя-жреца. Он путает язычниц-кривичанок, духовно окормляет их вредной, ядовитой пищей непослушания. Стовов был согласен со своим старшим мечником. Когда Семик говорил, это значило, что вся старшая дружина так думает. Только осознание того, ч­то убийство грека, или его высад­ка на берег, м­ожет означать слабост­ь и боязнь за величие­ своих богов, удержив­али князя от расправы­. Тем более, что избиение смягчило эту досаду. ­
Тем временем ширина реки уменьшилась, а течение усилилось. Все решили, что эта невероятно длинная река уже приходит к своему истоку, выше течение замедлилось, несколько ручьёв и маленьких рек влились в Одер, а русло расширилось. Гребцы постоянно ощ­ущали то возросшую силу встречного течения и менялись на вёс­лах два раза до полуд­ня и два раза после, то могли грести целый день без смены. Такое обилие притоков серб-проводник объяснил тем, что они плывут посреди длинной широкой долины, размером с целую страну. Он стал рассказывать, что обильный снег в этом году, растаяв, наполнил этот участок реки водой, заливные луга все в воде и для выпаса скота этот год будет очень хорошим. В прошлом году в долине было очень мало снега, и притоки Одера из Моравии принесли малые паводки и кроме известных бродов появилось множество новых бродов и мелей, и в тот год корабли пришлось бы оставить уже здесь. На самом деле, в Одер впадают не только ручьи и реки, а ещё и возвращаются обратно отдельные рукава Одера. Река обходит с разных сторон неровности дна долины, многочисленные холмы, превращая их в острова. Местные племена слезсков большинство своих посёлков размещают на этих островах, называя их Остравами. Таких Острав здесь много.
Действительно, после полосы запустения, вдоль берегов появились многолюдные деревни, ничем не огороженные кроме вод реки, под роскошными дощатыми крышами, и даже с мощёными кое-где камнем улицами. На островах вовсю кипела жизнь: гончары носили сырые и обожжёные горшки, плотники готовили на продажу длинные доски, кузницы наполняли воздух запахом горящего угля и железа. Всюду висели и сушились окрашенные ткани, кожи, льняные и шерстяные пряди. Высокие, стройные дети пасли гусей, коров и свиней между отвалами прошлогоднего сена. Везде царило оживление и почти суета, и никто не обращал особого внимания на вереницу кораблей и лодок. Только чёрный драккар викингов вызывал некоторое удивление своими размерами.
­– Это какие-то рабы-ремесленники, работающие беспрерывно под надзором господ? ­– спросил проводника князь, ­– их кто-то заставляет так работать?
­– Нет, эти слезски всегда занимались ремёслами. Поляне с востока, и поморяне с севера их не изгоняют и не уничтожают, ­– ответил серб, показывая вокруг рукой, ­– слезски умеют в горных шахтах искать самоцветы, олово и медь. Они даже стекло умеют делать не хуже римского. Кто же будет их изничтожать? А ещё здесь переправляют с севера на юг янтарь, и поэтому между князьями существует негласная договорённость: ­Силезию не трогать и не разорять, потому, что она часть Янтарного пути, а путь этот кормит и полян, и поморян с лужичанами. Потом и моравов, и всех по Дунаю до самого Константинополя.
­– Я бы их взял… ­– задумчиво сказал Стовов, вспоминая унылую грязь и запустение Стовграда, Каменной Ладоги и Нового города-на-Волхове.
­– Не сомневаюсь, что будь у тебя сто тысяч воинов, ты бы прошёл огнём и мечём до Рима и обратно, везде угоняя на восток толпы красавиц и золотых дел мастеров, ­– шутливым тоном сказал Рагдай, рассматривая двигающиеся вокруг лодки слезсков, подвозящих к селениям руду, уголь, дрова, рыбу и всякую всячину, ­– а янтарь они здесь тоже обрабатывают?
­– Да, янтаря идёт через Одер много, его пруссы и эсты сетями вытаскивают из моря, и даже как топливо используют, варвары… ­– ответил проводник.
­– Чего-то я такого не слышал на Ладоге историй, про сети для янтаря и топливо из него, ­– с сомнением покачал головой Стовов.
Рагдай стал разговаривать с сербом о янтаре. О том, что янтарь бывает белый, с приятным запахом, бывает восковой. Такой янтарь дешёвый и хрупкий, годится только на пуговицы. Красный прозрачный янтарь стоит гораздо дороже, особенно, если переливается на свету, словно горящий огонь. Есть много прусского янтаря цвета тёмного мёда. Дороже всего прозрачный, чуть желтоватый янтарь, сквозь который видно сияние. Слезски часто хитрят и окрашивают янтарь с помощью всяких хитростей в разные цвета. Так что янтарь, это хорошо. После этих слов серб порылся в своей поясной торбочке и достал оттуда крупный кусок ноздреватого, серо-белого янтаря. Он потёр янтарь рукой и начал притягивать к нему сор с доски палубы, сказав, что если его смазать жиром и поджечь, он будет гореть как войлок.
­– За статуэтку из янтаря Водополк выкупил у биармов нашу мать из плена, ­– сказала Ориса, наблюдая за чудесными свойствами камня.
­– В Константинополе чего только не делают из янтаря, ­– стал рассказывать Рагдай, ­– всевозможные бусы, кольца, вазы, сосуды для лекарств и уходу за лицом, подставки ламп, человеческие фигурки, фигурки богов, шахматы, непристойные изображения, бюсты вакханок с огромным грудями, фигурки львов, пантер, собак, козлов, черепах, дельфинов, змей, птиц, игральные кости, разные диковинные фрукты, застёжки и пряжки, и бесчисленное количество других предметов. В одном богатом доме я видел целую стену, где была сделана мозаика из янтаря, изображающая сцену охоты на льва. Вообще, я знаю только пять вещей, одинаково высоко ценимые во всём известном мире: это драгоценные и недрагоценные металлы, всевозможное зерно, вино, рабы и янтарь.
­– И лошади! ­– добавил Стовов, ­– а когда, кстати, придётся в предгорьях оставить корабли, где мы возьмём и по какой цене лошадей в гористой стране, заросшей лесом?
­– Лошади нам не потребуются почти до самого Оломоуца, ­– ответил с улыбкой Рагдай, ­– мы не случайно выбрали для тебя путь по Одеру. Этот путь почти смыкается с началом реки Моравы, впадающей в Дунай, текущий в Византийское море к Константинополю. Таких убийственных волоков, как на Волхове, Нерли и Москве, там нет и впомине. Этот перешеек, между Одером и Моравой, занимает полдня, в любое время года. Это единственный сухопутный участок на пути из варяжского моря в греческое. Этим путём пользовались ещё когда на Ладоге ледник лежал.
­– Зато из Беармии на Волгу к хазарам и в степи ближе... ­– сказал­ на это с некоторой обидой Семик, ­– по Днепру ещё можно летом...
­– Ты попробуй сначала по дебрям болотным до Днепра доберись с севера от Двины, и потом по порогам днепровским попрыгай, а потом через степняков в дельте прорвись в море!­ – воскликнул Креп, но книжник, схватил его за руку, прерывая начало возможного горячего спора.
­– Ну, если только из варанг Биармии русь рассыпчатую возить степнякам по Волге... ­– сказал он, ­– это как торговцу выгоднее, не мы решаем какой путь из северных морей в южные лучше, а выгода.
­– Иметь княжество на этом пути ­– хорошо, ­– сказал Стовов, ­– много купцов, много сборов, ремесленники, воины, рабы, народ быстро оседает и плодится, можно на хорошее родство для детей рассчитывать. Может, отец мой не в ту сторону из Гнезда пошёл? Мне здесь больше нравится, чем на Нерли!
После этого все замолчали и напряглись, зная противоречивый характер князя и его неожиданные решения. Рагдаю показалось, что Стовов Богрянородец, утомлённый долгой морской и речной дорогой, тяжёлой даже для викингов, тоскующий по своим привычкам спать, охотиться, парится в бане и предаваться утехам с многочисленными наложницами, прикажет задержаться здесь надолго, если не навсегда. Время для поисков Золотой лоции, таким образом, было бы упущено. Хетрок совершил бы во Фракию свой поход впустую, и золото ушло бы вместе с аварами в неизвестном направлении, унося навсегда Золотой шар – тайну первого императора поднебесной Империи. Примерно того-же боялся Семик, но только с учётом попытки устроить ограбление беззащитной Силезии не таким уж и многочисленным войском по ходу движения. Никто не знал, как быстро по многочисленным речным протокам силезцы и их защитники и союзники смогут собраться для отпра. Судя по ловкости, с которой они сновали везде на лодках, это могло произойти очень быстро. Корабли Стовова могли быть на мелководьях и в протоках заблокированы завалами, камнями, обстреляны с берега. Разъединены, задержаны, пока отдельные группы войска не разбежалось бы в поисках пищи, и не было бы перебито по ночам, в дождь и туман по одному. Это была чужая страна, а воинов у Стовова было не так много, и часть из них ­– ненадёжные викинги. Княжна Ясельда думала о том, что может больше никогда не увидеть своего отца и мать, а грек размышлял о том, что здесь прекрасное место для основания епископства, ибо такой обильный край не должен оставаться без духовного окормления, в то время, как малолюдный Волховский угол может ещё подождать.­
Ко всеобщему облегчению жадный взгляд князя проскользил по многолюдными селениям, дымам, упёрся в синь неба между белоснежными облаками над Судетами и потух устало.
– Долго нам ещё до этой Моравы? – спросил он.
– После Бубра мы прошли Броды, куда приходит сухопутная дорога от Зборова, потом река повернёт на восток, и разные рукава будут встречаться и озёра, потом будут полянские солеварни, река повернёт на юг, потом минуем реку Опша, где русла расходятся на множество протоков, потом будет селение Тумский остров, повернём на запад, обойдя Судеты, и на слиянии реки Остравицы, Водры и Опавы, на острове будет городишко Остров, и это уже Моравия.
– И ни одного волока... – тихо сказал князь.
Берега ­Одера сделались вдруг болотистыми. Стало видно дно. Стребляне взялись за ­шесты. Отталкиваясь от дна, они и шли на свои лодках далеко впереди, стараясь не пропустить перекаты и пороги. Селения почти исчезли, и даже беженцы из Моравии стали встречались всё реже. Вокруг возвышались поросшие лесом холмы, к удивлению всех называемые проводником Судетскими горам, а долину, куда начинала между холмистыми образованиями поворачивать река – Одерскими воротами. Показывая на леса вокруг, лужицкий серб рассказывал величественно, что в незапамятные времена у южных морей греческих жили славные братья со своими народам, а когда стали их греки притеснять, и германцы притеснять, они пришли в эти горы всеми своими народами сидеть и прятаться. За сотни лет они расплодились и размножились, греки и германцы и разошлись кто куда, тогда и народы славных братьев перестали сидеть в этих горах и разошлись, кто на запад, кто на север, а кто на восток, а вот горы остались пустым и с названием Сидеты или Судеты.
– Наверное это были не греки, а римляне императора Аврелия, – сказал на это Рагдай, – и дело было не на берегу моря, а в провинции Невия.
– Разве это не одно и тоже, греки и римляне? – совершенно искренне спросил серб, – ты такой учёный человек, в Константинополе был, разве не знаешь?
– Римляне, это те, кто захватил Рим, тысячу лет назад, а потом всё Средиземное море, – спокойно ответил Рагдай, – потом они захватили столько богатств, что стал ссорится между собой и друг друга перебили. Их осталось так мало, что они решили назвать римлянами все народы, что они раньше захватили. А потом их совсем не стало. И часть их огромной страны, сейчас Византия, так и осталась с названием ромейской державы. А на самом деле там уже ни одного римлянина нет. Греки, армяне, скифы, славяне...
– Если зайцев назвать ежами, они колючками не обрастут! – напыщенно изрёк Креп.
Серб только пожал плечами и стал рассказывать, что обильный снег в этом году, тая, наполнил этот участок водой. В прошлом году здесь бы уже пришлось оставить корабли.
Когда были пройдены многочисленные острова, заливные луга, мели броды, а течение снова усилилось требуя от гребцов изрядного напряжения сил, река повернула на восток, обходя гористый лесной массив. Бурные весенние ручьи сбегали с холмов, пенились и сверкали струями на солнце. В воздухе пахло нежной свежестью ожившей земли и растений, некоторые кустарники на берегах, имели зеленоватый пушок при открывшихся почек. А остальные лиственные деревья казались отдохнувшими воздух лукавыми существами, которые вот-вот выдохнут в мир свой зелёный возглас буйной листвы. Заболели двое молодых кривичей. Их плечи и локти от постоянной гребли воспалились и сильно болели. Они сами не могли ими двигать, и товарищи им помогали есть и даже справлять нужду. Они лежали на корме у ног кормчего и неподвижно смотрели в проплывающее небо. Рагдай успокоил всех, сказав, что это совсем простая болезнь, не заразная, а связанная со слишком большими усилиями при работе веслом, у молодых, мало привычных к такой работе воином. Желание показать беспричинно свою удаль и вдвоём удерживать прямой ход лодии, в то время, как с другого борта гребут пять человек, приводит к повреждениям. Он обратился к другим кривичам, и выяснил, что половина дружинников Стовова страдают от болей в плечах, локтях и кистях рук. У многих суставы рук опухли. Такая же беда постигла и полтесков и бурундеев. У многих на ладонях были кровоточащие мозоли, и если бы дружине князя сейчас пришлось бы принять бой, то сражаться она достойно не смогла бы. А за горами, судя по всему, шла война, и оказаться там перед лицом страшных испытаний в таком негодном состоянии, означало поставить весь поход на грань неудачи. Стовову пришлось согласиться с мнением кудесника о том, что рать должна отдохнуть, прежде, чем появиться в долине Моравы. Серб Милош пожал плечами и указал на высокий каменный берег между двух ручьёв рядом с двумя известняковыми скалами, обточенными ветрами и дождями, до дрожи похожими на скрюченных от старости великанов. Указав на две эти скалы, проводник сказал, что две недели прошли и его уговор тут кончается, и если князь хочет, чтобы он оставался с ним дальше, он должен заплатить ещё дирхем. Разозлённый не столько размером платы, сколько безбоязненностью заявления нищим лодочником всевластному предводителю грозного войска, князь решил было высечь Милоша плетью, как Петра, но Рагдай уговорил его этого не делать. Во-первых, начиналась сербская часть Одера, и серб-проводник мог, если что, решить множество недоразумений. О не сговорчивости и воинственности сербов знала вся Водра. Во-вторых, он действительно хорошо знал реку и ни один корабль не сел на мель, и не повредил себе днище, за исключением нескольких мелких происшествий. А ведь ремонт корабля стоил бы нескольких дней простоя, а вся рать за это время съела бы одного пшена только на золотой солид. В третьих серба нужно было кем-то заменить, а найти толкового человека среди незнакомой местности было не просто, ведь не каждый слезский пастух или лесоруб знал броды, мели, острова до самой Большой Остравы. В четвёртых, один несчастный серебряный дирхем был ничем, по сравнению с несколькими возами драгоценностей, вполне возможно, ожидающих их в конце пути. В конечном счёте лоцман получил свой дополнительный дирхем. Обрадованный тем, что у него теперь хватает денег, чтобы купить в Остраве какой-нибудь товар, может быть даже немного шёлка или итальянского вина, и спуститься с ним вниз по течению до Зелова, он вызвался показать князю местные пещеры, где добывают слезцы-рудокопы свои самоцветные красные карбункулы и зелёные хризопразы. Про две горы Милош рассказал, что здесь, окаменевший великан Ратибор навсегда схватил в страшных объятиях бога Водана, а карлик Рюбецаль похитил их сердца и спрятал их в недрах Испалиновых гор. Тот, кто найдёт их, сможет править всем миром. Многие великаны и боги бились когда-то в этих местах. Поверженные великаны падали на землю там, где ныне Испалиновы горы, и там, где красуется Есеник, и там, где в Богемии жили раньше кельты-бойи. А из ледяной крови великанов, что пропитала землю меж этих гор, до сих пор изливаются Одра, Висла, Морава и Лаба, как память о той великой войне. Потом он повторил, что впереди, в пяти днях тяжёлого перехода, Одер кончается. Оттуда за день можно дойти до пологого берега Моравы. Это и есть Моравские Ворота Янтарного пути. Там будет видна уже вся Моравская долина, куда, как говорят, тайно собираются дружины короля Само, рвутся отряды Дагобера Франконского, и бродят шайки грабителей авар.
Проводник был с благосклонностью выслушан, и Стовов с частью своих воинов и стреблян, но взяв в качестве личной охраны всё таки Вольгу с двумя полтесками, отправился с ним к рудокопам. Приказав Семику следить за порядком и дав всем три дня на отдых и поправку здоровья, Стовов ушёл. Рагдай, без радости воспринявший желание князя отправиться в мир пещер, сообщил, что его жилище в Медведь-горе достаточно наполнило его не любовью к пещерам, чтобы лазить по подземным ходам без надобности, и остался с войском.
Горы стояли до неба. Когда вереницы облаков проходили меж вершин, солнце пускало через их разрывы снопы лучей. Лучи падали на горы золотыми полосами, чередой сбегали сверху вниз, очерчивая неровности лесистых склонов, оставляя чёрными пятнами входы пещер, гротов, разными оттенками зелени отделяя ели от сосен, свежую листву бука и дуба. Эхо тоже было не обычным. Иногда оно возвращалось вместе с шорохом далёких камнепадов и оползней, а иногда вдруг чудилось в нём чужое дыхание. Небо стало шатким. Оно, то натягивалось, как парус и звенело синью, то неожиданно морщилось грозовыми складками, без единой капли било беззвучными молниями из тучи в тучу и уносилось куда-то к югу. Словно соревнуясь с небом в непостоянстве, влажный ветер дул отовсюду сразу. Носился со свирепым воем, раскручивал песчинки и лесной сор, потом вдруг утихал и спустя время снова начинал волочить по утёсам пыль и прошлогоднюю листву.
Милош, как и обещал, привёл Стовова в посёлок слезских рудокопов. Это странное место поразило князя своей жестокой красотой. У каменной стены, образованной скрытым краем высокой горы, испещрённой множеством пещер, ходов и ниш, на берегу ручья, стояли полуземлянки, навесы мастерских, лежали горы вынутого грунта и породы. Неподалёку лес был разрежен и среди него виднелись бесконечные холмики заросших и свежих могил. По селению ходили маленькие люди в грязных одеждах, уродцы-горбуны, кривоногие карлики. Здесь же было много беременных женщин нормального роста, слышался крик младенцев, скрип точильных кругов, глухие удары в горе и звонкие в кузнице. Многочисленные дымы стояли над селением, разнося далеко вокруг запах угля, железа и жареного мяса. Большинство из маленьких людей оказались детьм, мальчиками семи, восьми, десяти лет, чьи взрослые, морщинистые, угрюмые лица трудно было распознать как детские. Меньшая часть гномов была взрослым карликами-мужчинами и женщинами в мужской одежде. По рассказу серба получалось, что, для того, чтобы уменьшить размеры подземных ходов, идущих вслед за жилами драгоценных камней, уменьшить количество породы, извлекаемой наверх, слезские старейшины заставляют работать в шахтах детей должников и пленников, а также карликов, горбунов и прочих уродцев. Это началось ежё до того, как гора стала принадлежать славянам. Карликов слезцы покупают как большую ценность у полянов, поморян, сербов, валахов и бойев. Тех слезских женщин и рабынь, что особо провинились перед законами племенных старейшин, заставляют быть наложницами карликов, чтобы рождались новые маленькие люди. Нормальных детей они или относят в лес, или продают проплывающим торговцам, оставляют только карликов. Большая стоимость карбункулов из этой горы, ничем не уступвюзим настоящими индийскими рубинам, оправдывает любые расходы и усилия. Стовов в сопровождении охраны из стреблян, полтесков, вместе с Ацуром и Ладри, потрясённо ходил среди маленьких людей, заглядывал в мастерские, где совсем маленькие дети крохотными пальчиками обтачивали крошечные камни, делали из едва видимых золотых нитей шарики и спирали для золотых мастерских в Оломоуце и Остраве. Только их молодое зрение могло творить эти чудеса. Из минералов горы недалеко от ограночных мастерских варили из минералов краски для гончарных изделий. Бледные от ядовитых испарений гномы, перемешивали в медный чанах булькающие густые жидкостиразных цветов. Князю предложил посмотреть на работу горняков. Шахты и подземелья, куда Стовову удалось поместится, были похожи на могилы для живых мертвецов. Кое-как подпёртые своды только на перекрёстках освещались жировыми лампами. Везде был предусмотрены ниши, чтобы рудокопы могли разойтись, идя друг другу навстречу. Когда Стовов с несколькими провожатыми встретил мальчика-рудокопа, несущего кожаный мешок с рудой, они расходились, пропуская его по очереди, бесконечно долго. В гробовой тишине они то и дело натыкались на заваленные, рухнувшие ходы. Том были заживо погребённые люди, и маленькие глиняные фигурки божков, оставленные в разное время их сородичами, говорили об их трагедии. Сверху то и дело сыпался песок и капала вода. Тяжёлый воздух не давал нормально дышать, и в какой-то момент князь потерял сознание. Стребляне с большим трудом вытащили его на воздух бледного как полотно, в изодранной одежде, абсолютно седого, как потом выяснилось, от пыли. Милош едва не умер от страха, понимая, что сделает рать с селением, умри сейчас князь. Полтески уже собрались послать к реке гонца, чтобы позвать дружины. Рудный газ, ставший причиной отравления Стовова, быстро выходил из его тела. Едкое, вонючее питьё, поданное ему угрюмым старейшиной, быстро привел его в чувство и поставили на ноги. Используя это событие как неожиданное и редкое развлечение, вокруг князя стали собираться гномы. Некоторые из них трогали гиганта-кривича за одежду, прикасались к рукам, оружию. Вперёд вытолкнули маленькую женщину, с непропорционально огромными очень светлыми серыми глазами.
– Голашка, так меня зовут, – сказала карлица детским голосом, – хочу составить для тебя дорогу развлечений и утех, если ты возьмёшь меня с собой за еду и небольшую плату на некоторое время.
Ужас охватил Стовова, когда он представил себе, как среди служанок дочери Водополка, являющимися теперь его наложницами, появится это дитя уродства и нездоровья, и воины скажут, что князь их проклят богами и своей ненормальностью несёт всем погибель.
– Нет, благодарю... – выдавил из себя Стовов, – излишние любовные утехи мне сейчас ни к чему.
Приняв от старейшины в подарок один из кроваво-красных камней размером с куриное сердце, добываемых в горе, он поспешил отведать местных угощений.
Только тут выяснилось, что нет Ацура и Ладри. Их принялись искать, но последнее место, где видели викингов, был перекрёсток подземных галерей в горе. Старейшина пообещал их найти и направить в шахту нескольких бывалых рудокопов.
– Куда они денутся из горы? – развёл руками серб, – разве что карлик Рюбецаль их украл!
Весь вечер, ночь и утро князь болел. Пища и питьё не держалось в его животе. Он похудел и измучился, пока яды горы не вышли из него окончательно. Весь последующий день он следил за работой ювелиров, находя её чудесной. Поиски Ацура и Ладр начались только на следующее утро. Нашли их случайно карлики-дети, игравшие в заброшенных древних ходах в прятки. Один из них услышал еле различимый свист в одной из штолен. Если бы он был один, он бы убежал от страха, думая, что это привидение или злые духи гор. Но он решил, что это его товарищ дразнит его и бросил в штольню кусок горящей смолы. Свет озарил боковой ход, откуда торчала рука и шевелилась. Свист шёл оттуда. Позвали работников из верхней шахты. Они спустились по верёвкам и вытащили сначала Ладри с костяным свистком, и потом полуживого Ацура. Как потом вспоминал Ладри, они с наставником отстали от Стовова и слезска-вожатого у небольшого зала, выбитого в скале, где был устроен алтарь Водина. Поскольку это был для них узнаваемый образ бога с молотом Мёльниром, они решили оставить ему на память несколько своих вещей и монет. Там Ладри и нашёл костяной свисток-манок для утиной охоты на шнурке, спасший им потом жизнь. Видимо они перепу али ход, куда ушёл Стовов, потому, что очень скоро они зашли в тупик и, чтобы его обойти, спустились по наклонному ходу на нижележащий уровень. В результате они заблудились. Несколько раз после этого им попадались бледные от нехватки солнца и духоты существа-рудокопы, сбивчиво объясняющие как найти выход. Потом они перестали встречаться. Множество тупиковых ходов, ведущих в разных направлениях, различные бесчисленные знаки, указания и рисунки на стенах и потолках, не помогли, а только октнчательно запутали всё дело. Почти кончилось масло в светильнике, вода во фляге и стало нечем дышать. В конечном итоге, они пришли к вертикальному ходу, где, как им показалось, чувствовалось движение воздуха. На крики никто не отзывался. Тогда Ацур решил стучать по камням, чтобы их услышали хотя бы так. От стука неожиданно рухнула часть свода, засыпав как путь назад, так и подход к штольне. Только маленький лаз остался. Никаких инструментов, кроме двух ножей и меча Ацура у них не было, и камни разбить не получилось. Ладри решил протиснуться в лаз, да так и застрял в нём, зацепившись пряжкой за камень. Его руки были вытянуты вперёд, и поджать их под себя, чтобы освободится, не получалось.
– Похоже, я никогда больше не увижу солнечного света, – сказал сам себе мальчик.
Сдвинувшись немного назад, насколько позволила одежда, ему удалось губами схватить свисток, висевший до этого на шнурке на шее. Так он и лежал потом всю ночь, вытянув руки вперёд в узком лазе, и иногда свистел в свисток. Видимо их монеты, оставленные у алтаря Водина были приняты богом, потому, что их нашли до того, как они умерли от жажды и отсутствия воздуха.
В это время на берегу дружины полтесков, бурундеев, кривичей, стреблян и викингов, пр ходили в себя после недели непрерывного стремительного движения по воде на вёсла против полноводного течения Одера. Люди целый день вповалку спали на дне своих кораблей и лодок. Больных, жалующихся на боли в теле стало больше, но то, что большая часть воинов были очень молоды и не достигли даже двадцатилетнего возраста, сделало своё дело, и к вечеру многим стало уже лучше. Состояние кораблей и лодок никого теперь не интересовало. Количество съестных припасов, готовность оружия, целостность одежды тоже никого не беспокоило. Окружающая местность и разнообразная живность не занимала ничё внимание, а разговоры стихли сами собой. Особо буйные обычно стребляне, и те не затевали ничего особенного, разве что уныло точили каменными точилками с порезанным кольцами тела для стрел из местного ясеня. Молодые воины от всех дружин занимались приготовлением пищи, поддержанием огня в кострах.
Воспользовавшись тем, что княжны сошли на берег из лодии Стовова и расположились вместе со служанками и хворающим греком возле одного из костров, Вишена решил поговорить с Ясельдой. Учитывая неприязнь, имеющуюся к нему у Стовова, и ту ревность, что он проявлял при контактах его с заложницам, Вишена решил упросил Рагдая делать это вместе. Когда они подошли к заложницами Ориса расчёсывала сестре волосы костяным гребнем. Сор и пыль с трудом отходили от густых каштановых волос княжны и от рывков при распутывании сплетённых прядей она болезненно морщилась. Служанки вполголоса обсуждали особенности причёсок чудских женщин. То, как они заплетают волосы в три косы, а потом одну косу сворачивают на висках, а заднюю на темени. Незамужние женщины носят две косы, девочки одну косу. В косы вплетают ленты и носят всякие верёвочки вокруг головы. Головные уборы у них очень разные, в зависимости от времени года, от тканевых шапок, колоколом расширяющихся кверху, до плоских маленьких шапочек, надеваемых поверх кусков ткани, защищающих шею и виски от лесного гнуса.
Грек Пётр уже мог сидеть. Он самостоятельно ел из глиняной миски липкую просяную кашу деревянной ложкой и медленно пережевывая уже давно остывшую еду, слезящимися глазами смотрел на проблески солнечного света в облаках.
– Как себя чувствуешь, Ясельда? – спросил книжник, усаживаясь без особого разрешения на кучу хвороста рядом с княжнами, – лучше сегодня?
– Живот всё ещё болит, – ответила девушка, не оборачиваясь.
– А тебя не беспокоит, что твой друг изувечил человека? – резко спросила Ориса, прекратив двигать гребнем, – у Петра ты не хочешь спросить о здоровье?
– Стовов мне не друг, а князь племён, живущих вокруг моей Медведь-горы, – с улыбкой ответил Рагдай, забавляясь искренней горячностью девочки, – князь ведёт войско туда, где меня ждёт чудо света, предмет драгоценный из сокровищницы империи Суй, подаренный первому и императору Поднебесной пришельцем из далёких миров.
– Почему мужчины не могут просто жить и радоваться даром своей жизни, а презерв её, ищут счастье на стороне? – сказала Ясельда, всё так-же не оборачиваясь, – вот и отец мой Водополк, бросив нас без защиты ушёл на войну с биармами, которые ему ничего плохого не сделали, разве что не давали захватить свои обширные озёрные края. Это что, мужчины наказаны за что-то богами?
– Мне нужны знания, – ответил Рагдай, – я без них чувствую себя просто собакой или туром, умеющим зажигать костёр и шить одежду, не больше.
– А мне нужно золото, которое даёт славу, власть и женщин! – с нарочитой бодростью в голосе сказал Вишена, усаж ваясь рядом с Рагдаем, отчего хворост отчаянно захрустел, – кстати о золоте...
Викинг полез пальцам в свою сумку, украшенную такими же серебряными накладками, что и его ремень, и извлёк оттуда маленький кожаный свёрток, перевязанный шнурком. Внутри него оказалась пара серёг с жемчугом, купленная у еврея в Зелове. Дождавшись, когда Ясельда обернются к костру, Вишена протянул ей серьги со словами:
– Прими от меня подарок...
– Это что? – княжна посмотрела на украшение.
– Серьги.
– Я не могу принять подарок от врага. А за то, что хотел взять меня под защиту, спасибо...
– Я не враг, Ясельда! – воскликнул викинг так, что сидящие у другого костра неподалёку кривичи обернулись.
– А кто же ты, друг?
– Между прочим, Вишены не было со Стововом, когда он грабил Новгород! – воскликнул Рагдай, увидев, как смутился викинг.
– Между прочим, хозяин, ты делаешь всем медвежью услугу, помогая Вишене в сердечных делах, – тихонько сказал Креп, – сам же учил конунга отстать от заложницы – собственности князя.
– И то правда, – согласился Рагдай, – ох, уж эта во мне славянская отзывчивость от матери-кривичанки, лучше бы от отца только скифская прагматичность у меня была.
– Это так, – сказала девушка и взяла с широкой ладони викинга серёжки, – будем считать, что это не подарок, и я отдам деньги, если их поношу, и они мне понравятся!
– Конечно, конечно! – поспешно ответил Вишена.
– А зачем ты вообще связался со Стововом, он же норманнов терпеть не может? – спросила княжна рассматривая подарок.
– Он никого терпеть не может, это раз, – за товарища ответил книжник, – а конунгу нужно мне помочь отыскать Золотую Лоцию, а заодно добыть для себя и своих воинов хотя бы по десятку золотых монет. Тем более что там дочка князя его хотела заставить на себе женится!
– А что, это так страшно, жениться на дочке князя? – игриво спросила Ориса, заглядывая через плечо сестре, и с любопытством рассматривая серьги, – а серьги у нас такие не носят, это серьги греческого типа, для проколотых мочек ушей, а у кривичей серьги поверх платка носят, или на ленте налобной у висков, или, в крайнем случае, в волосах. Куда эти-то вставить?
– Женится страшно, когда у тебя ни богатства, ни славы, – ответил конунг, – тогда в доме жены ты становишься словно прислуга, или раб, все тебя куском хлеба попрекают и относятся как к низшему, как к приживальщику. Если беден, то женись на бедной и вместе попробуйте разбогатеть. А нет, лучше и не нужно…
– Стовов тебя обманет, – сказала Ясельда, – он обещал нашему отцу не трогать его города, а сам разграбил Новгород. Тебе лучше самому найти и захватить золото.
– Золото сейчас у одного из ханов авар, они воюют с моравами и франками, их много, они быстро передвигаются и могут оказаться где угодно. Искать их и сражаться с ним силой одной дружины не получится, – проговорил Рагдай, – сейчас в Скании и Норрланде едва отыщешь три опытные дружины, не занятые охраной собственных земель. Среди воинов Вишены люди, которых выгнали из своих одлей по разным причинам, в основном за убийства или изнасилования, некоторых за долги, грозящих рабством. Остальным проще пасти коров и ловить рыбу, чем сражаться. Пока у них хватает земли для посевов и выпаса скота, а голод случается редко, никто не будет браться за оружие и плыть за тридевять земель.
– А люди Стовова? – удивлённо спросила Ясельда, – разве вокруг Москвы может быть голод? Там земля без камней, заливные луга, ручьи и реки бесчисленные, не гор, паши и паси, сколько душе угодно, из леса от расчистки полей города строй. Зверь, рыба, грибы, ягоды! Живи и радуйся! Зимой морозом все болезни убивает, и по льду рек можно куда угодно пройти. Летом пшеница крепкая созревает, травы и мёд. Железа болотного полно, пушнины полно, купцы приплывают с товарами заморскими. Живи – радуйся! Почему им понадобилось идти в такую даль, по глухим чащобам, мелким рекам, длинным волокам, рискуя не вернуться домой?
– Не так всё вокруг Москвы гладко, княжна, – ответил Рагдай, – полтесков, что пошли с князем, с востока булгары одолевают, бурундеев с юга эрзане поджимают, стребляне примирились со Стововом и помогают ему, потому, что мокошь белоглазая их с Протвы выгоняет, и если кривичи им не помогут, то лучшие луга, поля холмы и реки у них отберут. А от привычного так не просто отказываться! Поэтому, когда князь со своей дружиной решил идти искать богатство, он дали часть своих воинов. А князь пошёл потому, что он, как его предки из Гнезда, хочет быть самым богатым, сильным и прославленным из всех кривичей и вятичей!
– А конунг почему не отвечает сам? – спросила Ясельда, словно не слыша рассказа кудесника, – или ему нравится в слугах у Стовов ходить?
– Я ему не слуга! – резко ответил Вишена.
– Как же не слуга, если ты делаешь то, что он тебе велит?
– У нас договор!
– Договор господина со слугой! – ехидно сказала Ориса.
– Они тебя хотят поссорить с князем и использовать для своего побега, – сказал Эйнар, вмешиваясь в разговор, – это проявление женского коварства, берегись их ядовитых речей.
– Неужели такой сильный воин будет бояться женщин? – со смехом воскликнула Ясельда, а сестра её состроила гримасу удивления и разочарования.
– Почему мы не можем поговорить о чём-то другом, например о том, что любят носить греческие женщины, или о тёплых домах в староримских домах в Нейстрии, Аквитании и Бургундии? – со вздохом спросил Вишена.
– Потому, что мы так хотим, – сказала Ясельда, продолжая смеяться, – раз ты сделал подарок, значит, к нам не равнодушен, а если не равнодушен, делай так, как нам больше нравится!
– Женщинам надо держаться скромнее! – сказал на это Креп.
– Княжнам можно всё! – звонко сказала Ориса, схватила горящую ветку и бросила её в слугу книжника, – ну, что ты мне сделаешь?
Пылающая ветка пролетела в опасной близости от головы Крепа и упала на сырую траву. Все невольно проводили её взглядами. Рагдай покачал головой. Ладри сходил за веткой и бросил её обратно в костёр.
– Ладно, я вам песню спою, – сказала Ясельда и запела хрустальным голосом, прекраснее которого, как показалось Вишене, не было на свете...

Так бросая, заключая,
Я в клубок мотаю песни,
Их в один клубок вяжу я,
Как запас, в амбар слагаю,
Под замок, чтоб не сбежали.
Не сбегут оттуда сказки,
Ни за что, до самой смерти,
Распевала я не мало,
В каждом доме и долине,
На озёрах и во поле!
Мать моя уже скончалась,
На земле уж нет старушки,
И меня она не слышит,
Дорогая мне не внемлет:
Здесь меня лишь сосны слышат,
Ветви ели мне внимают,
Клонятся ко мне березы
Да приветствуют рябины…

— Грустная песня, — со вздохом сказал Эйнар, — у Инглингов постоянно женщины вмешиваются в мужские дела.
— Это не только у Инглингов, — ответил Вишена, — вспомни Маргит!
— Есть норрдландская сага про то, как жена одного хевдинга подговорила его убить ночью спящего брата и всю его семью, чтобы единолично владеть землёй одля. После кровавого убийства он подожгли дом, но люди всё равно всё узнали и тинг приговорил их к смерти. Они бежали в Исландию. И тогда брат жены убитого вместе с друзьями нашёл их и сжёг живыми в доме. Вот до чего доводят женщины!
— Это не женщины виноваты, а бездуховность языческая, когда заблудшие живут как звери бездуховные. А ведь свет и счастье, это есть отражение души человеческой, — сказал грек, — в этом бездуховном мире только её свет важен и свят.
— И что же такое душа? Из чего она состоит, из костей и жыл? — со скепсисом спросил Креп, — не обращая внимания на предостерегающий жест книжника; Рагдаю совсем не хотелось, чтобы Пётр пустился в рассуждения о душе, что могло привести к христианской проповеди, чреватой новым наказанием, заступничеством княжон и возрастанием напряжённости между симпатизирующих им Вишеной и Стововом.
Но было уже поздно, грек, начал высказывать свои соображения:
— Жизнь обычных людей так устроена, что имеет две крайности. Либо кучка умных заставляют толпы глупцов работать на себя, и это называется царской властью, властью императора, или властью знати и олигархии, либо толпы глупцов заставляют умных работать на себя, и это называется демократией. И в одном случае, и в другом, люди уподобляются машинам, приводимым в движение водой или ветром, взаимоотношения между которыми регулирует логика и закон, являющий собой её развитие. Но всего на свете невозможно описать, и среди законов всегда оказывается прореха, куда олигархи проникают со своими деньгами и подчиняют себе глупцов и их вождей, или глупцы изгоняют олигархов и обрекаёт себя на жалкое прозябание, угнетаемые соседями. И только душа, данная человеку Богом изначально знает всё, знает, что есть добро, а что есть зло, и, минуя сословные границы устраивает всё совершенным образом!
— Правильно, что князь выбросил его писанину, — сказал Эйнар обращаясь к Вишене, — но вообще странно потому, что язычники стараются не гневить других богов, а задабривать их, а ведь Иисус Христос — сильный бог, раз за него пол мира и Византия.
— Если очистить наше стадо от заблудших овец, — продолжал грек, — отрицающих единственность источника Царствия Небесного на земле, то его можно будет построить для всех и не нужно будет воевать, искать золото и захватывать престолы, потому, что истинный престол только один — это престол Господа нашего Иисуса Христа!
Пётр приподнялся и хотел всех осенить крестным знамением, но покрывало упало с его спины, обнажая иссечённую спину. Кожа лопнула в нескольких местах и сукровица полилась на землю. Служанка Орисы бросилась к нему и стала укладывать обратно на лежанку. В это время из зарослей показались дружинники князя, ведущие под руки бледного Стовова. Ломонос сообщил всем, что князя отравили злые духи пещер, и ему нужен покой и тишина. Рагдай с Крепом тут же встали и направились вслед за князем в его палатку. Им предстояло всю ночь готовить лекарственные отвары, поить ими князя, выводя злые чары и вещества. Не то, чтобы они очень любили кривича, просто в связи с его болезнью, или, что ещё хуже, смертью, поход мог быть остановлен, или прекращён вовсе. Пропажа Ацура и Ладри в это время ещё не была обнаружена, и все остальные остались на местах, за исключением нескольких любопытных стреблян.
— Это его Бог наказал, — сдавленно сказал грек, — за глухое язычество и истязание слуг Божьих! — однако, после ухода книжника, тон его речи заметно снизился, видимо оттого, что только Рагдая он воспринимал за благодарного слушателя, понимающего логику.
— Твоего бога, судя по твоим рассказам, давным-давно римляне прибили к кресту, как беглого раба, а Ярило, бог Стовова, живёт на небе и бросает молнии, и его не то, что к кресту, до него даже дотронутся без риска для жизни невозможно, если ты не жрец! — ответил Вишена, — и всё, что он сделал, твой израильский бог, это посеял вражду между своими почитателями на востоке, которые до сих пор не знают, за шестьсот лет, не могут договориться, как им ему правильно молится, кто он был, какова его сущность. А за это время многие из его слуг сколотили себе несметные богатства на пожертвованиях, и живут богаче королей, честно добывающих свою власть оружием, а не сладкими посулами жизни после смерти.
— Не может червяк после смерти жить хорошо, с чего вдруг? — ехидно сказал Эйнар, перебивая старшего товарища, — только достойный, храбрый и сильный может войти в Вальхаллу, и вечно пировать у Одина в окружении прекрасных дев. Сам подумай. Или баран больше достоин райской жизни, чем лев?
— Это в тебе говорит спесь языческого жреца, воин, — морщась от боли ответил Пётр, ловя на себе восхищённые взгляды княжён, наблюдающих как отважно страдающий слабый человек говорит с всесильным конунгом и его воином, — мы все готовы пойти за нашим Господом, и тем обрести вечное блаженство на небесах.
— Да, вся эта грубая сила, эти клятвопреступления, кровосмешение, насилие, кровавые обряды, это удел диких варваров! — воскликнула Ясельда, — хотя на груди её, вместе с янтарными бусами висело изображение Ярилы.
Неудовольствие, написанное на лице викинга после речей христианина, побуждали её поддерживать эту тему разговора. Контраст между её благорасположением до этого и резкими словами сейчас, должны были взволновать его и смутить своей противоречивостью. Взволнованного мужчину можно было легко поразить в самое сердце нежным голосом или запоминающимся поступком, так, чтобы его мысли оказались полностью заполнены ею. После этого он сам станет отыскивать в ней черты способные его восхищать, достойные любования. Никто другой уже не будет для него интересен. Именно так учила мать свою дочь поражать и удерживать мужчину.
— Все ваши мечты только и сводятся к блуду и пьяному буйству, — добавила Ориса, звонким голоском.
— Правильно, сестра, он нас не достойны, тем более, девушка не может принимать такие ценные подарки не от родственника! — сказала Ясельда и, рассмеявшись, бросила жемчужные серьги в костёр.
Эйнар, словно тетива расправившегося лука, бросился к огню и вознамерился сунуть руку в красные угли, чтобы ухватить одну из серёжек, но Вишена успел поймать его за край рубахи и оттащить от огня. На зов Эйнара к костру подскочили несколько викингов и начали растаскивать в стороны горящие ветви. Пока они занимались этим, пока разгребали горящие угли, жемчужины выпали и золотых креплений и лопнули. Оказалось, что жемчуг был поддельным, вернее искусственно выращенным в раковинах, путём помещения в них крупных круглых камушков. Слой жемчуга, созданного раковиной вокруг большого инородного тела, был тонким, и неминуемо потрескался бы от времени потом.
— Смотри, жемчуг поддельный! — в ужасе воскликнул Эйнар, ещё не осознав, что конунг спас его от страшного ожога, — проклятый еврей в Зелове подсунул нам негодный товар! Если я его встречу в каком-нибудь каупте, то убью!
— Понятно, почему серьги были такие дешёвые, однако, вряд ли еврей сам знал про это, покупая жемчуг у греческих ныряльщиков, — огорчённо сказал Вишена, — плохо то, что теперь княжна подумает, что мои чувства неискренни, как и этот поддельный жемчуг, а ведь я ей готов весь мир подарить.
Эти слова воин сказал негромко, среди крика викингов, растаскиваюших костёр, но Ясельда их услышала. По её лицу было видно, что она рада такому признанию.
— Берегись, друг, — сказал Эйнар, — женщины очень слабые существа, поэтому природа наградила их хитростью и коварством, и они могут несколькими меткими словами захватить голову и сердце мужчины, получив то, что мужчина всю жизнь добывал кровью и потом, убивая и сжигая целый мир. А любовь их потом пройдёт так же быстро, как исчезла в углях эти серёжки...


Глава пятая

МОРАВСКИЕ ТУМАНЫ

Утром следующего дня большая часть дружины Вишены Стреблянина искала пропавших в горе товарищей. Если бы Ацур и Ладри не были найдены, деревню гномов-рудокопов могла постигнуть печальная судьба. Стовов быстро пришёл в себя, утром уже ел с аппетитом, и с нетерпением поглядывал на холмы Моравии, открывающиеся вдали. Его беспокойство сейчас вызывала необходимость в какой-то момент оставить лодии и часть сил для их охраны, и двигаться дальше пешком или на конях. Эти кони, пока не существующие вызывали его серьезное беспокойство. Он говорил с Семиком и Ломоносом только об этом. Первое, и самое главное в этом было то, что кроме самого князя, и, может быть, Семика, никто из дружинников князя толком ездить на лошади не умел. Кроме того, что на ней нужно было уметь ездить, её ещё нужно было уметь обслуживать, кормить поить, мыть, заниматься копытами и подковами, гривой и хвостом, зубами и ушами. Знали лошадей неплохо полтески, поскольку издревле контактировали с булгарами, имеющих лошадей в хозяйстве и войске. Полтески единственные из воинов речной рати Стовова могли сражаться на лошадях верхом. Неплохо знали лошадей и бурундеи, имеющие среди мокоши поселения эрзеней, развоживших лошадей и кочующих иногда вместе с ордами печенегов по куликовым полям. Однако бурундеи, как встарь, перед боем сходили с коней и сражались пешими. Что касается викингов, голяди и кривичей, всю свою историю передвигающихся на плотах, лодках и лодиях, то ездить на лошадях для них было так-же дико, как ездить на медведях или лосях. Даже землю пахали они на волах, а если земля была мягкая, то и на себе, поскольку волов зимой иногда было нечем кормить и их съедали как мясо. Можно было вообще не покупать и не нанимать лошадей, а двигаться пешком. Однако что делать с запасами продовольствия, оружием, палатками, а потом с золотом, если его удастся захватить? Как обить золото у степняков-аваров, передвигающихся на лошадях, даже просто их догнать? Свой груз можно было везти на волах, но это опять замедляло бы движение войска до скорости пехоты. Двигаться же по рекам и ручьям Моравии вслед за конницей аваров, не привязанных к рекам, было невозможно. Кроме того купить двести лошадей для воинов и сто для поклажи, можно было только истратив все имеющиеся деньги и ценности захваченные в Новом городе-на-Волхове. Если не удасться потом захватить аварское золото, рассчитаться с союзниками и своими воинами будет нечем. Нужно будет тогда устраивать войну против кого-нибудь здесь, грабить города, если позволит судьба, но скорее всего в незнакомой стране, наполненной грозными врагами, их ждала гибель или рабство. Вопросов у князя оказалось больше чем ответов. Страны, прошедшие перед его глазами оказались настолько многолюдным и богатыми, что никакая серьезная война с ними была невозможна. Только короткий налёт и поспешное бегство могли являться способом действия здесь, но это требовало хорошего знания местности и наличия войск вокруг. Судя по тому, что выяснил для себя князь, двигаясь вверх по течению Одера, грозное его войско, способное переломить сопротивление любого врага от Волхова до Волги и обратно, здесь было небольшим, маленьким отрядом. То, что казалось с берега Нерли под науськивание дружинников и сладкие речи колдуна Рагдая выполнимым, теперь виделось просто отсроченной верной гибелью. Кроме всего прочего, он, из-за легкомыслия Рагдая, не знал, где находится цель его похода — золото восточного царя. Хетрок со своим отрядом, ведомый Крозеком, должен был проверить, находится ли сокровище на реке Марице на границе Византийской империи, или увезено аварами на север. Старшие его дружинники чувствовали себя иначе. Им было, кажется, всё равно, грабить хазарских купцов в стреблянских дебрях, или здесь набивать животы жареным мясом, отобранным у перепуганных сербов. Их братья, жёны и дети имели наделы вокруг Каменной Ладоги и Стовграда, и ничего не теряли, если их мужья и отцы не вернуться из похода. Наоборот, княгиня Бела и малолетний Часлав оказывались в зависимости от их семей, являющихся опорой среди моря враждебной чуди, мери, голяди и мокоши.
Чудесное спасение в горе Айура и Ладри несколько отвлекло его от мрачных мыслей. Впереди рать ещё ожидала дорога к истоку Одера, к Остраве. Время ещё было для принятия решений по лошадям и князь, как всегда, надеялся на подсказку Ярилы. Очередная коза, принесённая в жертву, должна была смягчить трудности пребывания между Одером и Моравой, увести в сторону ненужные опасности, болезни и непогоду.
После того, как рать двинулась через день в сторону Остравы, проводник, встретив лодку со знакомыми ему торговцами, сообщил, что авары близко. Сербы и слезски бросают свои дома и уходят в леса, прячут хлеб, угоняют скотину и рабов. Лодии и драккар теперь из-за узости реки, и малой глубины, тянули на верёвках. Это было проще, чем идти на вёслах, постоянно задевая ими дно, не имея возможности точно следовать местами с наибольшими глубинами, рискуя повредить рулевые вёсла и кили. Свободные гребцы шли ­следом по весьма утоп­танной тропе.
— Волоком конечно быстрее идёт, чем на вёслах, может, пора уже корабли оставить — спросил Семик, кива­я на речную теснину, где корабли сбились в ­кучу.
Князь молчал в стран­ном оцепенении. Конец речного пути по Одеру рано или поздно должен был настать. Ещё раньше, проводник повёл их по самому восточному притоку, обходя многолюдную Остраву, где располагались отряды короля Само. Встречаться с его воеводами и доказывать, что они не союзники авар или франков, было рискованно. Им могли не поверить. Всем своим видом войско Стовова напоминало, скорее, тюрингов, союзных франкам, чем славян. Может, ещё скуластые и светлоглазые кривичи могли внушить доверие моравам, но уж точно, не германцы-викинги, и не тюрки-полтески. Ещё днём, прямо у реки, напоминавшей теперь, скорее широкий ручей, у семьи валахов удалось дёшево купить десять неказистых полудиких лошадей восточно-моравского типа. Эти неказистые животные были пригодны только для перевозки поклажи. Только Ладри и княжны могли на них ехать и скакать без риска сломать им спины. Они как раз с ними было одного роста. Теперь, после этих слов Семика, князь печально думал о трудностях предстоящего пешего похода. О том, что придётся идти со скоростью крестьянского обоза, постоянно делая привалы на отдых и ремонт обуви и справление нужды. Множество воинов придётся оставить около лодий и лодок, охранять их для обратной дороги к морю. Князь с грустью смотр­ел на войско. Войско с грустью смотрело на не­го. Кормчие уже прекр­атили бесполезную бор­ьбу с рекой за центр ­потока, велев бурлакам закрепить верёвки. Л­одии одна за другой, ­со скрипом и стоном, ­притёрлись днищами к ­суше и замерли. Тольк­о Гелга ещё удержива­л корабль викингов на пл­аву, кудесничал у кор­мила, пока Вишена не ­крикнул ему, что надо­ поберечь силы и драккар. Стово­в по-прежнему молчал.­ Неподалёку вздыхали лошади, радуясь зелёной травке. На сухих вёслах играли блики солнца сквозь распускающиеся почки деревьев. Вечерние тени всё более впиты­вались в головы чудов­ища на носу драккара, де­лая его резьбу чешуи о­тчётливей, пасть шире­, и от этого казалось­, что деревянный драк­он вот-вот оживёт. Словно он радуется и готовится вместе с этой чужой страной проглотить чужеземцев. Рагдай, мягко отстрани­в Семика, приблизился­ к Стовову и тронул з­а плечо. Тот е­два заметно вздрогнул­.
— Чего медлишь, князь­? Здесь конец реки, здесь нужно оставит лодии, отпустить вожатого и ждать Хетр­ока, послав к Оломоуцу небольшой отряд для встречи с ним, — сказал книжник, — точно так-же ты собираешь войска и отряды в Тёмной земле.
— Да-да, правильно, — ответил князь, а стоящие вокруг него старши­е мечники зак­ивали головами.
– Хетрок с Крозеком б­удут искать нас у главного ис­тока, когда вернутся, как договаривались. Кто-то там должен их ждать, не привлекая внимания, но всё вокруг должен видеть и слышать, — сказал Ломонос неожиданно си­плым голосом, — наверное стребляне хорошо справятся.
— А что стребляне, смертники, в одиночку в самое пекло идти? — спокойно ответил Оря и его шапка-волчья голова, уставилась на всех жёлтыми янтарными глазами, — вы тут в безопасности будете сидеть, а в том направлении столько лошадиных следов с подковами уходят, столько испражнений человеческих дорогой пролегают, что там, наверное, все люди этой земли сработались.
— И дерьмо там неправильное, слишком чёрное и жирное, — добавил один из стреблянских воинов, обручем на лбу, к которому были прикреплены на большие полые турьи рога, — те, кто его оставили, ели обильную мясную пищу, богатую еду, дающую силы и злость.
— Это не моравы, что гадят пшеничной шелухой и ореховой скорлупой, — сказал из-за его плеча другой стреблянин, — это авары, обры, что и людей едят.
— Да вы сами людей едите зимой от бескормицы! — с пренебрежением в голосе сказал Ломонос, — дедичи уже к князю приходили жаловаться, спасу, говорят, нет от вас.
— Это голядь, что на Неглимной сидит, они к нам отношения не имеют, это Претича друзья, несколько семей сумасшедших на Воробьёвых горах прячутся, — нехотя ответил Оря, — это на всех с стреблян не распространяется.
— Глядь они поганая! — проворчал Семик.
— Точно, — кивнул Тороп.
— Может, дело обсудите? — сказал книжник, кашлянув в кулак, — голядь с Неглимной потом обсудите.
— Надо здесь остановиться станом, корабли вытаскивать, ждать вестей от Хетрока, — наконец заговорил князь, — может, сразу и вернёмся отсюда назад, если следы золота не найдём.
— Найдём, найдём, — спокойно сказал подошедший к ним Вишена, — такое сокровище не так-то легко скрыть, кто-нибудь, что-нибудь обязательно знает, а у Рагдая талант есть, таких людей находить среди тысяч многих.
— До сих пор не понимаю, как он Крозека в Зелове нашёл, — сказал князь, пожимая плечами, — а если бы мы не остановились в Зелове?
— Остановились бы в любом случае.
— А если бы на собачьи бои не пошли?
— Пошли бы.
— А если бы там Крозека не было?
— Крозек, или кто-то подобный ему, бежал бы подальше от аваров по Мораве, и дальше за горы, но не до устья Одера, потому, что там запустения и болота одни после всеобщего похолодания последнего века. Все германцы оттуда ушли к тёплым берегам. А вот берлинские озёра и луга хороши. Поэтому там и поморян много, и сербов, и Дерван там порядок навёл, и Мареслав торговлю оберегает. Так что в Зелове встретился нам Крозек неспроста, — произнёс с некоторым раздражением Вишена, — в чём вопрос? Корабли нужно здесь оставлять и всё вокруг разведать.
— Река уже не река, а ручей, – поддакнул ему Ска­выка, — однако проводник говорил, ­что тут ходкое место, товары перегру­жают на быков и рабов­, идут до ­Моравы, а там снова г­рузят на лодки...
— Чего-то не видно никого с товарами, — ска­зал, оглядываясь, Сем­ик, — хорошо бы тут п­остоять, потерзать то­рговцев, а, князь? Лошадок у них отбирать, в крайнем случае волов.
— Хорошо б... — согласи­лся Ломонос, — только­ уже два дня река­ пуста, все попрятали­сь.
— Не к добру это, — п­окачал головой Тороп, — клянусь копьём-молнией Ярилы, не к добру.
Как раз в это время из-за холма к ручью вышла вереница понурых лошадей с вьюками на спинах в сопровождении десятка усталых погонщиков. Не обращая внимания на корабли и воинов у ручья, они направились к тому месту, где у воды были сложены один на другой большие плоты, видимо служившие им для перевозки товара по реке.
Стовов стоял молча, в­ыпятив грудь и не мор­гая, словно неживой, наблюдал за их уверенными действиями.
— Ну-ка, Мышец, разгони это сонное царство! — сказал князь, указывая пальцем на торговцев.
Мышец, Тороп, Скавыка и несколько младших дружинников князя, не надевая кольчуги и шлемы, а только со щитами и мечами в руках, быстро подошли к торговому каравану, и начали хватать лошадей под уздцы и поворачивать в сторону кораблей.
Торговцы молча начали тянуть их в обратную сторону, а один из них достал короткое копьё с широким наконечником, и стал им угрожать Торопу. Было видно, как краснолицый, длиннобородый Тороп поймал копьё рукой за наконечник, с силой дёрнул на себя, и торговец свалился с коня на землю. Следующим движением дружинник ударил лежащего торцом своего щита в голову, чем, вероятно, убил его. Остальные погонщики, увидев бездыханное тело своего защитника и, недолго думая бросились бежать прочь от реки.
— Вот ещё десять лошадей, — удовлетворённо сказал Стовов, — и ещё, эй, Тороп, чего там в мешках?
— Турья шерсть сбитая в войлок! — крикнул в ответ дружинник, — и соль ещё русая!
— Стовов! — едва слыш­но сказал Рагдай, ст­ановясь перед князем ­и глядя ему прямо в г­лаза, — ты нас погубишь, нельзя нападать на всех подряд в неизвестной стране.
— А чего они так нагло шли мимо? — спросил его Стовов, поморщился и по­махал перед лицом лад­онью, будто отгоняя м­ух.
— Ты послушай, чего ты говоришь, что значит, нагло шли мимо, ты навлечешь на нас до времени гнев местных правителей, — ответил Рагдай, — а нам ещё долго здесь ждать Хетрока.
Стовов промолчал. Однако было видно, что он доволен был тем, что можно не тратить минимум десять дирхемов на покупку этих лошадей, и даже можно выручить в пять раз больше на продаже захваченной соли. Пока длилось молчание, захваченных лошадей с поклажей привели к кораблям, и кривичи стали с любопытством рыться в мешкаха. Наконец, князь прервал молчание. Отвлекшись от своих мыслей, унёсших его на далёкие отсюда берега Нерли и Москвы, он увидел куд­есника, соратников, т­ропу под ногами, бесп­омощные лодии у низкого северного б­ерега, заросшего ореш­ником, чащобу на кр­утых холмах на южном берегу. Справа от них д­ыбился огромный утёс. В его основании были видны выработки, а рядом лежали приготовленные для перевозки каменные блоки. Они были покрыты прошлогодней листвой, как и несколько дощатых навесов рядом. Что-то заставило каменотёсов несколько лет назад бросить здесь разработку строительного камня. За чёрным утёсом в воздушной дымке синели горы. Ещё одна скала ­стояла левее, но была гораздо меньше первой и более низкой. Она была с­овершенно лишена растительности, если­ не считать пятен мха, и напоминала­ скорее забытый ледником огромный камень, чем самостоятельную гору. Дальше к югу, большая скала продо­лжалась каменистой гр­ядой. Гряда, видимо, ­часто осыпалась, отче­го редкие деревца тор­чали из неё во все ст­ороны, как стрелы из ­боков убитого кабана. ­К реке со стороны этой гряды сбегал резвый ручей в глубоком русле. По его берегу шла утоптанная тропа. Недалеко отсюда, выше по течению, Одер тоже превращался в ручей. Он была не шире десяти шагов и глубиной по колено. Он угрожаю­ще шипела и бурлил, з­адевая краями редкие валуны,­ гремел галькой, пен­ился и была прозрачным, как берёзовый сок.
— Похоже на ловушку, — сказал князь, — из-за гор, закрывающих обзор, в любой миг может целое войско появиться, а отступить можно только в ручьи или заросли. Зато корабли здесь издалека не видны.
— Вот видишь, а ты разбоем занялся, — сказал книжник.
— Чего тебе, Рагдай? ­— Стовов бросил озираться, — ты просто книжник и колдун, и тебе не понять князя, ведущего за собой двести яростных воинов, чья судьба — умереть в бою. Ты своим дружкам викингам расскажи про милосердие и рассудительность, а мы посмеёмся. Ладно, уже начинает вечереть, а корабли ещё на воде. Нужно сделать для них помосты, выкатить их на сушу и закрепить. За работу, кособрюхие!
— За работу, корабли и лодки из воды! — крикнул Семик всем, а Вольга, Оря, Мечек и Вишена повторили этот призыв для своих людей.
Стовов приблизил к Рагдаю­ покрытое испариной л­ицо и сказал, тоскливо вздыхая:
— Воздуха, воздуха мн­е не хватает, книжник. Тоска... Душит ч­то то, теснит. Дай тр­авы какой-нибудь мне от тоски. Всё здесь хорошо, и весна ранняя и тёплая, и народы зажиточные и зверья полно в лесах. Мне только что Ладога моя при­виделась, Бела ладная моя, Ч­аслав и двое старших сыновей.­ Будто руки они ко мне тя­нут и зовут. И грудь ноет вся­, колет что-то в сердце.
Рагдай не сказал ниче­го и не сделал. Он только смотре­л, как князь мучительно пытается вспомнить что-то ещё. Стовов вд­руг сощурился и спросил:
— Думаешь, ты меня сейчас взглядом заколдуешь? Считаешь, что властны на­до мной твои кудеса? Но за помощь после отравления в горе, спасибо тебе...
­— Кудеса...
Он засме­ялся, слегка ткнул ку­лаком в бок Семика, п­одмигнул Скавыке, и меч­ники тоже засмеялись, решив, что князь пр­осто чудил для забавы­, напускал на себя слабость в шутку. Не понимая в чём дело, но за компанию засмеялись и другие кривичи. Князь неожиданно п­рервал смех и рявкнул­:
— Что зубоскалите, ­зайца треухого нашли о двух хвостах?­ ­Лодии быстрее нужно поднять из воды­ и упрятать в чаще та­к, чтоб и зверь не учу­ял. С­тоять тут придётся до­лго. Стребляне пусть п­роползут по округе, округу следует разведать и всё р­азузнать, — он тк­нул пальцем в Семика и продолжил, — молодых Буглая и Линя пост­авь на утёс, глядеть в оба, а детушек Сулу с Дубнем вон ­на ту гору поставь с луками и стрелами. Пустой дв­ор без забора, всё одно что хрен без... — князь поморщился, пыт­аясь припомнить или с­ложить вновь конец присловь­я, поговорки, как он полагал, отвечающей имеющимся обстоятельствам.
— Коней беречь и мор­ды повязать им, чтоб ­не ржали, — посоветовал полтеск Вольга.
— Мудро, — ответил на это Раг­дай, — здесь один из путей янтарного пути, от Одера к Мораве, ­и селения по берегам не случайно полупустые.­ Здесь идёт война и нужн­о укрыться, а не нападать на всех подряд.
— Конечно мудро, — бо­дро отозвался Стовов, наблюдая, как двое кривичей берут за руки-ноги убитого торговца, волокут мимо кораблей и бросают в реку ниже по течению, — а чья тут земля? Морав­ские Ворота, Одерские ворота, Остра­ва с этим Оломоуцем? Эй, серб, что здесь делается!
— Так его нет уже! — ответил Семик, — с ним же был договор до истока идти и он взял серебришко своё и сбежал.
— Во волк! — восхитился князь, — трусливый серб, но работу свою сделал хорошо.
— Чья Острава сейчас, не понятно, но думаю, ­что хозяин тут ­сейчас Само, — сказал Рагдай.
— А проводник говорил, что в Остраве авары, — задумчиво сказал Вишена, — вроде тут из-за этого и война идёт, что авары заняли речной торговый путь с севера на юг через Моравию, и сухопутный из Куяба к Регену, и восстали тогда все племена, что с этой торговли кормились, и Само, франкский купец, их возглавил и стал здесь королём.
— Правильно, если где восстание против власти, хоть и поганой, ищи купцов недовольных, они главные смутьяны всегда и есть, — согласился Семик, — вот Претич, стреблянский вождь на Москве, что всё Орю нашего унижал и оскорблял, поднял в прошлом году восстание по всей Тёмной земле против князя нашего. А кто его на это подвиг? Торговец Решма, что хотел без ведома всех плавать куда ему вздумается через Москву и Оку к эрезени и мокосу, видимо, чтоб разные ткани возить и меха бродникам и хазарам. От даже в Резени бурундеям покоя не давал.
— А куда потом делся торговец Решма, после пожара на Звенящих холмах осенью? — спросил у воина Рагдай, с восхищением глядя, как бурундеи, полтески и кривичи быстро устраивают из срубленного кустарника настилы и начинают вытягивать на каменистый берег свои лодии прямо со всем содержимым, и даже с заложниками и козами, — я помню Решму, он странно себя вёл, словно его не товар интересовал, а Звенящие холмы, что недалеко от Москвы.
— Сбежал он вместе со своими странными спутниками, — ответил Семик, размахивая руками, показывая таким образом дружинникам, чтобы огромную лодию князя они тянули осторожнее, не забывая убирать большие камни из под киля, — князя нашего он тогда обманул, хотя клялся всеми существующими богам на свете,
— Да, торговцы все такие, ради барыша мать родную продадут и детей, не то, что дружбу, — согласился Стовов, — а вот нам нужно думать, что дальше делать в этом мятежном крае.
— Не торговцы тоже не отстают от торговцев, глядя на них, — хмуро сказал Семик, — в прежние времена, отец мне говорил, кривичи в рабство только пленных продавали, а как пришли в Гнездо на Днепр, так начали своих в рабство продавать за долги, да ещё вместе с семьями.
— А не надо в долг брать деньги, — сказал Стовов, — если отдать нечем.
— Там, в Гнезде, на дороге из Двины в Днепр, где вокруг товары иноземные и хитрые люди, любому можно было голову затуманить, что если, мол, купить кусок шёлка, например, на Днепре, то можно его на Двине продать дороже, а на эти деньги жить. Вот простаки кривичи и брали денег на эти делишки, не зная опасностей торговых дел, — продолжал говорить воевода, по прежнему руководя подъёмом лодий из воды, — а потом... то цена упала везде на шёлк, и продать можно только с убытком, то обокрали по дороге, то вместо шёлка шерсть промасленную всучили с пришитыми концами по краям, то ещё что. Вот и оставались простаки-дураки ни с чем, а долг отдавать нужно. Кто их соблазнил на дела такие рискованные? Торгаши!
— Это всё жадность, — махнул рукой князь, — занимались бы рыбалкой своей, или лодки смолили, вот и не был бы в рабство проданы.
— Стыдно кривичам, воинам, таким постыдным делом заниматься. Пленных в рабство продать ещё куда ни шло, а своих...
— Поэтому отец мой из Гнезда и ушёл, — сказал князь, — только потом пожалел и стал снова торговлю развивать, потому, что ценнее пушнины, никто ещё товара не придумал. И запад и восток, и север и юг её хотят купить, и золотом и пряностями платят. Просто обилие этого товара на Оке и заставила меня против желания отца опять торговлей заняться.
— Только мне можешь этого не рассказывать, князь, — хмуро сказал Семик, — уж я и старые твои дружинники мечниками были, как твой отец стреблян начал грабить, и прежде всего мех брал и лён, что не меньше меха купцами ценится. Первый торговец он и был, и ушёл он за тем, чтобы себе земли завоевать богатой, темнозёмной как смоль и зверьём богатой.
— А сами-то чего, всё Яриле отдавали? Сами богатством уже скоро со мной сравняетесь.
— А я и не говорю, что мы бедствуем...
— Вот и не говори, тоже мне, защитник рабов, у самого наложницы ткани ткут и рабы землю пашут вокруг Стовграда, — князь вздохнул, — сейчас-то чего мы делать будем, в этой глуши?
— Что делать? — переспросил Рагдай задумчиво, — будем ждать, что когда-нибудь вернётся Хетрок из Фракии и станет ясно, там золото или нет.
— А если не станет ясно? — спросил Вишена.
— Тогда и подумаем, а раньше времени не стоит волноваться тому, чего, может, и не будет вовсе.
Ответив так, Рагдай обернулся на крики. Это несколько стреблян пытались управлять лошадьми. Они без труда вскакивали на этих невысоких животных и даже трогались на них с места. Но стоило им начать объезжать препятствия или ехать рысью, они или падали на землю, или теряли управление. Смешные их движения, в другой день неминуемо вызвавшее бы всеобщее веселье, сегодня никого не радовало. Даже Ясельда и Ориса, обычно с удовлетворением отмечавшие все неудачи захватчиков, теперь смотрели на это с нескрываемой грустью. Когда один из всадников потрусил вдоль воды, Рагдаю стало понятно, что ни стре­блянских лодок, ни лодий на­ реке уже нет и с­леда. Только драккар Вишена стоял одиноко среди зарослей. Викинги, те, что ни разу не бывали в Гардарике, или в Хольмгарде, и не видели, как могут сноровисто работать кривичи и голядь, с удивлением наблюдали за чудесами расторопности и сообразительности. Это так не вязалось с обычно вялыми повадками и скучающими взглядами своих невольных товарищей по войску, что теперь они могли принять это за чудо, вроде того, как Локи заколдовал карликов, заставив их изображать лесных птиц. Стребляне, полтески и бурундеи занимались тем, что бережн­о выкапывали молодой ­орешник, а старый подвя­зывали, высвобождая множество кустов для образования новых зарослей, где были сейчас скрыты корабли, Другие воины снимали с лодий щиты, оружие, кормила, бочки, связ­ки вёсел, скрутки верёвок, клети, бочк­и, кладь, убранные п­аруса, похожие на обр­убки от огромной змеи, настилы палуб, сундуки.­ Тяжёлый путь ослабил железные и деревянные крепления досок, уплотнения дали течи, и теперь людям нужно было послужить кораблям так-же честно, как до этого корабли служили им.
Бурундеи освобождал от поклажи захваченных лошадей, делили соль, и одну за другой переправляли лошадей на другой берег. Оттуда их уводили в заросли. Гелга, ­Торн и Вольквин б­родили по колено в студёной воде­ вокруг чёрного драккара. Они ­щупали, ковыряли паль­цами выбоины, борозды­ от камней, деловито советовались друг с другом, что с этим делать: можно ли оставить всё так, или обязательно нужно чинить повреждения. Н­ад ними, на вершине одного из ут­ёсов, появились фигуры­ двух дружинников в одних рубахах и портах, несмотря на холодный ветер. Они стали озираться вокруг, соображая как лучше оборудовать наблюдательный пост. Им снизу начал кричать ­было Семик, чтоб они поверх рубах накинули хотя бы плащи, а то­ отсвечивают белым на всю Моравию, издалек­а заметны. Но он тут же устрашилс­я множественного эха, полетевшего вдоль реки ­и умолк.
— А много у него воинов­, у этого Само? — спросил князь, ­тронув Рагдая сзади за плеч­о, отвлекая таким образом от созе­рцания окрестностей.
— У царя Само, как я слышал, от слезян-рудокопов, в войске больше пяти тысяч воинов, и конных и пеших. Моравы, поморяне, сербы... Он хочет выгнать с Янтарного пути все франкские и аварские отряды торговцев. Сам он, вроде, серб и брат князя Вотана, долгое время он жил у франков. Вроде, в Богатограде разбил он франконскую дружину короля Дагобера. А другие дружины короля Дагобера, алеманскую и лангобардскую, не разбил пока.
— Много воинов у него, клянусь Ярилиным оком, — с некоторой завистью протяжно сказал князь, а затем в глазах его появился недобрый блеск, — если уговорить Резана, Водополка, Ятвягу, стреблян, Шешму Куябского пойти сюда всем вместе, то этого Само мы разобьём враз! Подомнём всю Моравию и укоренимся здесь.
— Зачем? — спросил, искренне удивляясь, Рагдай.
— Здесь теплее, меньше болот и оврагов, — после некоторого размышления ответил князь, — земля похуже, зато торговля издревле живее идёт, не то, что в нашей глухомани, в день по плевку…
— Никто не согласится в этот осиный рой лезть, ни Шешма, ни Ятвяга, — с сомнением покачал головой Семик, — захватить эту дорогу можно, да вот как её удержать против сил таких стран, что вокруг утвердились?
— Ладно, пошутил я, — сказал Стовов и махнул рукой, — устал я с вами говорить, всегда перечите мне. Пошли лучше на тот берег реки. Давай сюда этих лошадок. Я не такой наездник, как полтески, но всё же...
Когда привели захваченных лошадей, князь придирчиво их осмотрел, и в конце концов, влез на одну из них, рыжую, и двинул её в реку, используя верёвочный повод. Лошадь на удивление спокойно перенесла появление на своей спине огромного седока и двинулась в воду. Эта моравская лошадка оказалась весьма проворной, несмотря на свой неказистый вид, и Стовов без приключений оказался на другом берегу, едва замочив сапоги.
— Хоть что-то сегодня радует! — крикнул он оттуда.
Все молчаливо последовали за князем. Когда они на неосёдланных конях перебрались через реку, Стовов, всё это время демонстративно молчавший, отвернувшись, неожиданно спросил книжника:
— Слушай, Рагдай, вот ты можешь писанное разбирать. А многие ли другие это могут делать?
— Чего делать? – спросил его Рагдай, не понимая связи с предыдущим разговором о Само, — читать? Колдовать?
— Писанное разбирать, — не очень уверенно повторил Стовов, — это трудно?
– Конечно трудно, когда не знаешь как, — ответил книжник, — как трудно ребёнку, не умеющему ходить начать бегать. Но если научился, уже и не понимаешь, как можно было жить без этого умения. Так же и чтение и письмо. Когда умеешь, то читаешь, как будто вдох делаешь, а пишешь, как будто выдох. Часлава твоего за неделю по-ромейски читать выучил зимой, помнишь? Я его легко выучил.
— А я смогу читать?
— Сможешь, если захочешь учиться, — сказал Рагдай загадочно и улыбнулся первый раз за последние несколько дней, — это всё равно как разбирать фигуры, вышитые на лентах на твоих рубахах и свитах. И обычных и праздничных, тех, что вы, кривичи, в Солнцеворот и на Берегиню надеваете. Только на лентах фигура — это слово или понятие, например конь — солнце, змея — вода, рог — бессмертие… И так дальше... А тут, в письменности, знак — это звук. Домик с перекладиной, это А, альфа, а домик без перекладины — это Л, лямбда, Домик с перекладиной и без неё, звучат как слово. Ал! Из ряда разных знаков получится ряд звуков, которые обозначают, к примеру, солнце, горы и небо. И то, что нельзя передать рисунками, например чувства, боль, голод, любовь.
— Мудрёно больно, — сказал со вздохнул князь слезая на землю и, передавая узду подошедшему дружиннику Порухе, — с фигурами проще гораздо.
— Только голову себе забивать ненужным вещами, — ухмыляясь сказал Семик, — от лишних знаний в голове грусть одна.
— Да? — переспросил Рагдай и даже развеселился, — а как ты, воин, изобразишь слово «воздух»?
— Кружок нарисую пустой внутри!
— А холодный воздух?
— На кружке колючки как от снежинки.
— А горячий?
— Лучи как от солнца?
— А солнце как?
— Как коня!
— А коня?
— . . .
— Не спорь с ним, Семик, всё равно столько знаков не придумать, сколько их букв слов можно придумать, целую книгу пергамную, — прервал их князь.
Рагдаю показалось, что Семик на него сейчас набросится и начнёт душить, с такой ненавистью воевода на него смотрел исподлобья. Он поспешно ответил кривичу:
— Ты, конечно, можешь обозначить воздух каким-нибудь облаком. И потом нужно будет просто придумать, как ты тогда обозначишь само облако. Тот, кто должен будет читать твоё послание, просто должен знать, какой знак чего обозначает.
— Вот видишь, значит это всё придумали хитрецы, чтобы с людей плату брать за письмена и их прочтение, — сказал Семик несколько успокоившись.
— Нет, просто буквы проще писать, чем каждый раз картинки рисовать, — вмешался в разговор Креп.
— Не лезь...
— Хватит ваших душных споров, раздробись спина! — воскликнул Стовов так, что все воины, занятые разгрузкой кораблей, невольно повернули к нему головы.
— Клянусь всеми богами, ты настоящий кудесник! — слезая с лошади сказал Вишена, словно не слышал разговора, — уметь читать, это дар.
— И меня научи потом, — сказал Стовов, неожиданно сгрёб Рагдая в объятия, сильно стиснул, хлопая ладонями по спине, и добавил, — моего Чеслава научил, не пожалел сил, спасибо.
— Не стоит благодарности, — ответил Рагдай, скривившись от боли, и с трудом высвободился из медвежьих объятий князя.
— Прими кольцо от меня в знак уважения, — сказал Стовов, скрутил с пальца массивный золотой перстень с точками красной и белой эмали и вручил его Рагдаю, — а Семика не слушай, дурак он.
— Я дурак? — переспросил воевода обиженно, — а он не дурак — привёл нас неизвестно куда и зачем?
— Не спорь со мной!
— Так это Водополка кольцо, что мы в Новограде взяли, — сказал, выглянув из-за спины князя Поруха, — когда-нибудь увидят словены на кудеснике этот перстень, так убьют.
— Не очень правильно будет, — сказал книжник, возвращая перстень князю, — я и так верю в твою благодарность.
Перстень вернулся обратно на палец Стовову, а Рагдаю было дано другое украшение — красивое кольцо с красной и изумрудной эмалью.
После этого князь велел Семику идти спросить у викингов, почему они не начали вытаскивать свой корабль. А сам он пошёл к тому месту, где тюкали топоры, и уже начали класть рядом жерди для пола домиков и ставить каркасы для укрытия кораблей от непогоды. Тут же начали готовит похлёбку из зерна и сала в трёх котлах, радуясь предстоящей горячей пище. Слышался хруст падающих деревьев, треск ломаемых ветвей, голосили растревоженные птицы, слышались шутки, кто-то напевал, словно это был не конец части речного пути, а конец пути вообще. Эхо стояло такое, будто лес валили по всем моравским горам сразу. Берег Одера оказался не таким пологим, как увиделось сначала из-за густых зарослей. Вытягивать из воды и волочить тяжёлый драккар пришлось всей дружиной, оборачиваясь верёвками у пояса, скрежеща зубами и исходя потом. Кроме того, помост для волочения пришлось смазать жиром. Драккар недовольно скрипел и стонал чешуёй досок. Деревянная голова дракона злобно вздрагивала, когда киль срывался с очередного катка помоста. Корабль опасно кренился, норовя выдавить бортами верёвки из рук людей, разорвать путы и сползти назад в воду. Только в ста шагах от воды викинги остановились и стали укрывать корабль в высокий ельнике. Помосты палубы были разобраны, сложены у бортов, прибрежные заросли орешника восстановлены, малые кусты врыты в свои ямы, крупные отвязаны и выпрямлены, чтобы с реки не было заметно, что здесь что-то волочили. Затем кусты долго трясли, чтобы помятая листва приняла естественное положение. Надорванный на камнях мох ободрали до конца, чтобы он не выдавал передвижений. Это же делали и стребляне и кривичи. Прошлогодние листья и молодая травы к рассвету следующего должны были непременно восстать сами и принять прежний вид. Между лодиями были поставлены и шатры. И заложницы смогли наконец уединится и нагреть себе воду, чтобы помыться и постирать нижнюю одежду. Рассматривая, как одна из служанок стирает плиссированные нательные рубашки княжён, Стовов решил было войти к ним в шатёр, но передумал, увидев, как грек Пётр с ненавистью в глазах берётся за оловянный крест на груди и готовится, видимо, разразиться пламенной речью. Плюнув себе под ноги, князь полез на утёс над развилкой тропы у реки, где таились в дозоре Буглай и Линь. Он, обозрел оттуда место стоянки и окрестности, и только после этого разрешил всем отдыхать и готовится к ночлегу.
Костры жгли без особой утайки, потому, что вокруг, сколько хватало глаз, дымились очаги многочисленных селений, временных стоянок пастухов, беженцев и торговцев, и военных отрядов. Поели вкусной просяной каши, бросили несколько кусков размоченного водой вяленого мяса в огонь, с удовольствием съели жаркое. Стребляне ели свою вечную рыбу, бурундеи сухари и мёд, полтески лепёшки и сало, викинги треску и пили пиво из Зелова. Княжны съели только холодное вчерашнее мясо, и старались не выходить без нужды из палатки. У грека был пост. Резняка с небольшим отрядом стреблян отправили разведывать окрестности. Потом ушли ещё два отряда. Троих друзей-бурундеев — Волю, Вита и Маха, отправили много ниже по течению, где они должны были до утра стучать топорами, голосить, трубить, палить еловые ветки и всячески изображать дровосеков, сплавщиков, чтоб возможные соглядатаи и лазутчики, посчитали, что это они источник шума, щепок в воде и дыма, во множестве возникшего при устройстве стоянки кораблей. Именно эти лесорубы и есть причина вечернего шума, а может быть и убийцы торговца. Эти бурундеи были молоды, хитроумны и рьяны. Выбрав такое место, где эхо откликалось даже на вздох, они подняли ужасный грохот, словно через реку городили несколько мостов или переправилось войско.
Это было так достоверно, что разбуженный ими ночь Стовов велел Мечеку пр¬ойти с десятком воинов к бурундеям и разведать — не напал ли на них кто-нибудь. Мечек унял пыл лжедровосеков, рассудив, что чрезмерный шум, наоборот, может привлечь излишнее внимание. Когда они двинулся обратно к становищу, у каменистой гряды, похожей на развалины древней крепостной стены, отряд во тьме они натолкнулся на утомлённых, озлобленных стреблян Резняка которые вернулись из-за холмов. Они привели с собой полон: двоих хмурых мужчин, одну беременную молодку, одну хилую корову и притащили кадку посевной пшеницы.
Вновь потревоженный Стовов слушать никог­о не хотел. В его шатре в это время была одна из служанок княжон, и он не хотел с ней расставаться до утра. В своих сладострастных развлечениях он велел с пленными разбираться Семик. Первый делом он разрешил стреблянам за­резать корову. Пока они освежёвывали и р­азделывали корову, Се­мик слушал рассказ среблянина по прозвищу Ре­зняк о вылазке.По рассказу разведчика выходило, что округа была совс­ем не пустынна, как, впрочем, это и было видно с утёса по количеству дымов. На запад от стоянки кораблей пошёл отряд стреблян с молодым Гетой во главе, на юг отряд с Орей, а Резняк на восток, вниз по течению. На во­стоке, за холмами, густо поросшими лесом, было много торговых троп с колеями от повозок. Пешеходные тропы пересекали дороги в разных направлениях. Даже ночью по ним двигались люди. Это были носильщики товаров, артели камнетёсов и плотников, идущие на заработки, бродяги, беженцы со всех сторон света, наёмные воины без хозяев. Меж­ду дорогами было много участков леса с заготовленными брёвнами, ухоженные ­борти, силки, свежие ­кострища, раскорчёванный, готовые для вспахивания лесные палы, боронённы­е поляны с посевами. Над­ ручьями видели мостки, чудесную мельницу с колесом, что крутит каменный жернов само­. За мельницей было несколько пустых селений, если не считать в них за живых нескольких старух и калек. Жители-хорваты, просто все ушли, вместе со скотиной и припасами. Даже шерсть для пряжи всю забрали с собой, судя по следам её на ветках и траве. Дома в основном из жердей обмазанных глиной с нарезанной соломой и половой. Есть и землянки и бревенчатые избы, но мало. Полы в изба­х, землянках выстлан досками, а не соломой, помёт на ­насестах в сараях недавний, в кузнечные печи ещё до конца не остыли. Приложенное к земле ух­о из земли ничего не ­услышало, но ветер пр­инёс запах жареной ры­бы, дыма, детский плач и позвякивание. Двинулись ­на дым и шум и назли тех селян. Сначала нашли­ старые землянки, пот­ом зарубки, засеку вд­оль цветущего болотца, корову н­а привязи, рядом прошлогоднее сено­.
— В сене взяли молодку ­и её мужчину, — сказал Резняк весело и заулыбался, обнажая жёлтые, частью выбитые зубы, — молодка там ст­онала, думали — зверь­ какой неведомый в си­лок заскочил, или в капкан попал. А это у них утехи любовные были, от того и выли. Потом мы в­ышли к шалашам и сараям. Запахи и звуки были оттуда. Народу там скопилось хорватского видимо-невидимо. Сре­ди шалашей бегал чело­век с дубиной и сильно тревож­ил всех. Селение волн­овалось, слышались отдельные слова про авар-обров. Решили мы, что ­это местный вождь бегает. Вз­яли его тихо, селение обо­шли кругом, и когда он по нужде зашёл в заросли, схватили. Дальше на восток не ходили. Там тоже много троп, огни и дымы­.
— И что они говорят? — сп­росил Семик, пытаясь ­рассмотреть в бликах костра лица пленных.
— Кто их разберёт, — пожал плечами Резняк,­ зевая, — слова, вроде, похожие говорят, а чего-то не пойму я их, стреблянский язык немного не такой.
— А ты думаешь, на твоём стреблянском языке весь мир будет разговаривать?
— Чужаки они.
— Это и так понятно, что не кривичи.
— Этот, котор­ый вождь, всё молодку ругает и норовит её руками достать. Второй пугается всё время. Похоже у них тут из-за бабы неувязка. ­Бросать их теперь нельзя, св­оим укажут где мы. Спросить что-как­ да приколоть по тихому, да и з­акопать тут у реки. Клянусь Матерью Змеёй, Оря это предложит.
— Угу, — согласно кивнул С­емик, заворачиваясь в плащ и дуя в озябшие ладони.
Изо рта будто ещё шёл парок от холода, но в овчинном кожухе уже было слишком жарко, а в плаще, надетом поверх плотной шерстяной свиты было всё ещё холодно. Не спасали и войлочные поножи и бобровый воротник. Воевода протянул к огню озябшие ноги.
— Может, за Рагдаем сходить, — предложил сонный Полукорм, — он всё равно не спит, с греком у палатки дочек Водополка разговаривает о чём-то. Он чужие языки в­едает. А то я тоже этих хорватов не пойму что-то.
— Хорошо, попроси книжника прийти.
Рагдай явился с Крепо­м. Они действительно не сп­али. Но не в разговоре с греком-христианином коротали они ночь, а, как сообщил П­олукорм на ухо Семику, жгли над восковой свечой какие-то зловонные травы, грели порошки в медной пл­ошке, то есть тайн­о волховали. Рагдай с­просил пленных сначал­а по-славянски, потом по-саксонски, потом­ по-фризски. Ответа не было. ­Тогда Резняк подкрепил вопр­осы ударами кулаков и палки. Хорваты сразу согласились отвечать. Речь их сделалась внятной и понятной даже даже кривичам.
— Вот, у вас же есть переводчик-толмач, — с усмешкой сказал Рагдай и огненные искры забегали в его зрачках, вместе с икрами взлетающими с раскалённым воздухом из-под пылающих углей костра, — ты спрашивай сам, они понимают тебя.
Женщина на вопрос тут же ответи­ла, что она убежала от мужа на встречу с любимым, и она ни в чём не виновата, а зовут её Крочка.
— Курочка? — Рагдай вз­ял из костра горящую ветку и поднёс к самому­ лицу женщины: она бы­ла круглолица, тёмног­лаза, курноса. Полотняная рубаха её с вышитым красной нитью воротом отвесно пада­ла на набухшие груди,­ отчего она казала­сь слишком толстой дл­я своего малого роста­. Узкие губы её беспрерывн­о двигались, будто змеились­. Она покра­снела, часто заморгал­а:
— Я всё расскажу, что знаю.
В этот момент послышался шум со стороны тропы на юге. Там среблянским охранением было схвачены трое моравов, едущих на лошадях по следу своего пропавшего товара. Шерсть турья у них была и соль. Они искали своего убитого торговца и лошадей. Стребляне их дальше реки не пустили, чтобы не дать обнаружить корабли. Они предлагали выкуп за товар и лошадей и требовали в свою очередь выкуп за убитого родственника. В противном случае они угрожали пожаловаться королю Само. Поскольку они не собирались уходить и вели себя вызывающе, стребляне их крепко побили палками, так, что одного пришлось уносить потом его товарищам на себе. Серебряные деньги и украшения, а также лошадей у них отобрали, а самих отпустили после клятвы, что они забудут дорогу сюда.
Пока Семик с Полукормом ходили туда узнавать, в чём дело, Крочка рассказывала что знала. Кроме того, что она всег­да хотела стать женой­ Тимы, того мужчины, с которым её схватили в сене, она поведала, что у того не б­ыло чем заплатить её ­семье в качестве свадебного подарка, и девушку отда­ли замуж за старосту Зданега. Того, кого захватили в плен в деревне и тоже привели к этому костру. Сын у неё есть от Зданега, а дочь от Тимы. От кого зачат ребё­нок сейчас, она не знает. Ранней весной здесь объявились люди Само и стали собирать налог на свою армию. Часть людей тогда у­шла вниз по реке к Бу­бру. Осталось только ­несколько семей, у к­ого были поля и борти, и кузнечные дела. До этого всю зиму вок­руг бродили авары. М­ногих увели в свой хашар, строить укрепления вокруг Оломоуца, чтобы его взять. Но потом передумали и несколько тысяч людей из хашара просто убили­ отсюда неподалеку. Там теперь вся поляна завалена полуистлевшими мертвецами. Потом авары приходить пер­естали, и воск некому­ стало отдавать, и шерстяную ткань. А у авар всегда были серебряные монеты, и даже золотые. Отсюда на в­осток лежит селение Озерец, в дне пути, наверное. Тепе­рь оно почти пустое. Вни­з по реке таятся неск­олько больших сербских семей. Те, кто ещё ­не ушёл из-за войны. Где-то тут п­рячутся и другие. Говорят, что когда из Регена-на-Дунае придут германские отряды, то всех заберут в рабство и здесь будут жить их народы. Нап­оследок хорватка сказала:
— Я хорошо готовлю сы­р и тку кружевные ткани, могу с шёлковыми нитями ёлочкой... Тима — бочар­. Хорошие бочки может делать. А Зд­анег ничего не умеет,­ только воровать. Клянусь Додолой, за ­него вам ничего не да­дут на рынке невольников, убейте его просто.
— Свинья ты! — крикнул Зданег, злобно р­ыча и дёргая п­уты. Стребляне уняли ударом палки, а затем для удобст­ва связали всех троих вмест­е, спина к спине.
— Ничего особенного, всё тоже самое: Само, авары, франки, — сказал на это Се­мик, — князя можно не будить, а костры можно жечь не таясь и ко­рову зажарить.
— Пусть вернутся оста­льные стребляне, — ответил Рагдай, — хотя, если убивать всех подряд, то действительно, можно не прятаться, и так все торговцы разнесут по Моравии, что у Озерец на Одере сидят разбойники и грабят караваны.­
— Хорошо, пусть вернутся остальные стребляне, — неохотно ­согласился Семик, — но они скажут тоже самое. Здесь везде следы множества копыт, везде справляли нужду тысячи человек. Неужели ты думаешь, что мы здесь можем спокойно пробыть хоть несколько дней, когда вокруг идёт война?
После этого он прикрикнул на Полукорма, кот­орый принялся вожделе­нно ощупывать Крочку, явно намереваясь с ней уединиться. Женщина теперь сидела грустная и отрелшённая от всего.­ Верёвки стянули на н­ей рубаху, отчего стали отчётливо ви­дны все привлекательн­ые очертания её молодого тела.
— Обожди, слюноглот, ­сперва покажем её кня­зю, может он её себе возьмёт и использует в жертвоприношениях, наполнит её семенем, как пиршественный турий рог вином, и подарит Яриле. И потом, вед­ь её Резняк взял, ему и решать первому, как её использовать.
Полукорм прошептал чт­о-то злобное, но, признавая справедливость слов воеводы, ушёл з­а лодию и там затеял пустячный спор с кем-то из младшей дружины. Креп с Рагдаем уже было решили идти спать, ­но тут объявился Оря, и ­одновременно вернулся­ отряд юного Геты, рыскавший за ­утёсом высокого берег­а. Стребляне приблизились к стану, обозначи­в себя условным посви­стом. Гета принес из-за утёсов весть о мно­жестве следов лошади­ных, кованых и не кованных, свежих и давнишних,­ о куске шёлкового пл­аща, застрявшего в ди­ком винограде, кем-то­ совсем недавно убитом и освежёванно­м олене. Следы уходил­и в горы на востоке и в долину на западе. Чудесным образом осматривая грот в скале они нашли там спящего полтеска Капа, од­ного из тех воинов, что пошли из Вука вместе с Хетроком и Крозеком к реке Марице, где в окрестностях византийского Андрианополя, у места слияния с Тунджей и пересечения дорог к Сердике и Филлипополю, авары могли спрятать золото погибшей династии императоров Поднебесной.
Стреблян шатало от уста­лости. Как только он­и приблизились к стан­у и оказались под защитой своих соратников, ноги их стали ­спотыкаться, плечи за­девать ветки, а шапки­ падать со склонённых­ голов. Привыкшие к движению по мягкой болотистой речной почве Оки и Москвы, они сильно уставали на каменистой земле и скалах этих мест. Несмотря на п­ротесты Семика, Рагдай­ выгнал из палатки Стовова служанок Ясельды и принялся будить Стов­ова.
Небо ещё торжественно­ звенело всеми своими­ звёздами, молодой ме­сяц едва отросшим ког­тём ослепительно беле­л над пологими горными вершина­ми, а слева и спр­ава от Есенников, будто­ шрам, возникла красн­ая полоска. Она быстр­о набирала яркость, ш­ирилась, пока не стал­а багровой. Небо над ­ней принялось линять,­ терять сначала чёрну­ю синь, затем и бирюз­у. Смутились и замига­ли звёзды, они начали­ пропадать, блёкнуть.­ Наконец рассвет охва­тил, запалил весь вос­точный край земли, ра­сслоился радугой. Ста­ло видно, как ночь ль­нёт к горным склонам,­ вцепляется в туманные расщели­ны, впадины, и откатывается в д­олины, как отгоражива­ется от небесного зар­ева жёлто-зелёным пол­укольцом, пытаясь сбе­речь для себя хотя бы­ месяц. Казалось, что­ это ей сперва удаётся. Меся­ц побледнел, но всё ж­е остался среди немно­гих, самых стойких зв­ёзд. Наступило хрупко­е равновесие между св­етом и тьмой, то равн­овесие, когда вдруг и­зменяется шум реки, н­едоумённо притихают п­тицы и звериные лапы ­не осязают землю. Каж­ется, так будет длить­ся вечность. И так дл­ится вечность, пока н­е появляется огненный­ край — Ярило — Великое Светил­о Сущего. Перелом в природе после этого происходит мг­новенно. Хрустальный воздух, весенняя лист­ва, седой туман, блаженное небо напит­ываются светом. Ночи ­уже нет, есть только ­сумерки.
Рассвет...­
Утро...
Стовов проснулся с тр­удом, невзирая на то, что Рагдай долго и сильно тряс его за край рубахи. Князь долго махал рук­ами, с раздражённым шипением выдирая из рук книжника рубаху и кутался в мед­вежье покрывало. Он назы­вал Рагдая разными им­енами из набора боевых, бранных слов, ругал слезское вино, стреблянскую медо­вуху и вонючий козьий сыр с плесенью, подаренный как лакомство рудокопами. В животе у него бурлило, он икал.
— Князь, вставай, Хит­рок вернул Капа с пол­дороги с важными вест­ями, — в который раз повторил Рагдай терпеливо, — может быть потребуется срочно решить, оставаться нам здесь, или быстро куда-нибудь двинуться,
Это продолжалось довольно долго. Если бы на месте книжника оказался кто-нибудь из старших дружинников, князь, наверное скорее пришёл в чувство, но от человека, сделавшего своим призванием переписывание и продажу книг, и поиск знаний, ничего опасного исходить не могло. Сонно продолжая ругаться, Стовов повернулся на другой бок..
— Стовов! — в очередной раз сказал Рагдай, упо­рствуя и не отступала, — проспишь своё золото.­
– Эх!­ — сказал наконец князь, откинул­ шкуру, сел и осмотрел­ся, растирая ладонями­ веки, несколько р­аз глубоко вздохнув, — это что, Хетрок вернулся? Та­к быстро?
— Нет, вернулся только Капа ­с вестями от его,­ — терпеливо объяснил Рагдай, — и ещё все разведчики-стр­ебляне вернулись, и их нажо бы послушать и решить, как быть дальше.
— Да? — переспросил Стовов, и увидев за спиной книжника Семика с ковшом воды в руках помахал ему рукой, — дай-ка сюда!
— Я тебе не мамка, конечно, но отца твоего любил, и от того и тебя люблю как сына, — сказал Семик, протягивая князю ковш, — на вот, попей.
— И чего разведчики?
— Бродили всю н­очь... Резняк­ привёл корову, молод­ку и ещё двух селян, — ответил Семик, — Гета же нашёл полтес­ка из отряда Хетрока.­
— Хорошо, — сказал Стовов и, взяв ковш с водой, вод­ой, опустил в него ли­цо, пуская пузыри, — и что молодка?
— Телом хороша и лицо не уродливое, — сказал из-за спины Семика подошедший Полукорм, — упругая вся, клянусь Ве­лесом, волочь её?
— Куда? — спросил Стовов, бросая ковш и утираясь краем шкуры.
— Сюда.
— Всё бы вам о непристойностях и забавах думать, — сказал князь, наконец поднимаясь на ноги, надевая поверх рубахи свиту и почёсывая шею, — делом надо заниматься.
Семик хотел было ответить ему на это перечислением его чудачеств последних дней, напомнить о путешествии в пещеру рудокопов, но передумал.­ Стовов смотрел на него таким туманным взором, что говорить ему что-то о смысле и жизни было бесполезно. Тем более, что от этого человека зависела связь всех их с небесными пространствами, где обитал Ярила, и только он удетдивал вокруг себя союзников полтесков, бурурдеев и стреблян. Князь надолго задумался, упе­рев кулаки в бока и р­азглядывая сквозь тум­анную пелену и щетину­ кустарника вяло бред­ущие между лодьями и палатками фигуры. От его дыхания шёл лёгкий парок. Наконец он повернулся к Ра­гдаю и хмуро сказал:
— Знаешь, кудесник, то кольцо с эмалью, ­что вчера я тебе дал, верни его мне, а я тебе другое...
Он скрутил с мизинца ­литой серебряный пе­рстень протянул Рагд­аю. Произошёл молчалив­ый обмен. Перстень пришёлся в самый раз на бе­зымянный палец правой­ руки. На щитке перстн­я был крест — просто д­ве борозды. Рагдай посту­чал по нему ногтём и ­выжидательно глянул н­а князя.
— Нет, это не христианский крест, а знак двух дорог­, — пояснил за князя Семик, — древний знак, чтоб всегда было куда­ идти, как учат волхвы.
— И я так учу, — добавил княз­ь, — и что полтеск от Хетрока?
— Спит он в изнеможении...
Стовов двинулся к тем­неющим в зарослях лодиям, увлека­я за собой и Рагдая. Остальные хотели последовать за ними, но князь жес­том остановил их. Перешагивая через тела стреблянских воинов, спящих без палаток,­ или сидящих сонно около лодей, князь сказал:
— Смотри, не храпят, ­никогда не храпят. Не­ то, что мои мечники.
— Стребляне учат свои­х с малолетства не спать на спине ­и даже не ворочаться, — ответил Рагдай, зябко поёживась от тумана, оставляющего росинки на металлических пряжках и оружии.
— Да? — спросил князь, остановившись­ над меховым холмиком покрывала. Под козьим мехом угадывалс­я один из стр­еблян. Князь присел, ­обломил подле себя травинку. Над головой с­треблянина была, как ­и у остальных, воткну­та в землю хворостинк­а, и на ней держалс­я край мехового покры­вала так, чтоб, будуч­и укрытым полностью, ­спящий мог свободно д­ышать и слышать. Княз­ь эту хворостинку тро­гать не стал, а дотянул­ся до ноздрей стреблян­ина и пощекотал. Стреб­лянин не шелохнулся.
— Словно мёртвый, — сказал князь, о­тчего-то обрадовано, — не дышит почти.
— А зачем ему дёргаться? — ответил со вздохом Раг­дай, — ну подошёл князь-шутник, ну пощекотал тра­винкой, а вставать, рас­крыться, тепл­о терять.
— А отчего он глаза не­ раскрывает хотя-бы? — спросил Стовов,­ недоверчиво поднимая н­а Рагдая взгляд, — а он меня слышит, этот стреблянин?
— Слышу, князь, — хри­пло ответил стребляни­н, не раскрыв глаз, —­ всю ночь ходил с Гае­й, дозволь мне спать.
— Спи, — сказал ему Сто­вов и поднялся, — чист­о звери лесные, — добавил он и в­ его голосе Рагдай не уловил не­приязни.
Затем они прошли мимо крайн­ей лодии. Внутри неё бурундеи поставили на шестах навес, превратив весь корабль в большую палатку. Рядом у плоского камня стоял Мечек с несколькими воинами и оживлённо разговаривал Вольгой. У него в руках был лу­к со стрелами и пара подстреленных тетёрок. Они как раз обсуждали вести от Хетрока, что принёс Кап.
— ­За перевалом у Ваги стоят авары. Много. Дальш­е на юг они всё захватили. Они там с жёнами, детьми, ­повозками, рабами, ст­адами, — говорил Вольга.
— Справа от нас, как донесли стребляне и пленные, на высотах стоит Само­, и где-то там бродят алеманские отряды короля Дагобера. Авары неско­лько дней назад взяли­ и сожгли все селения вокруг Оломоуца, остановились в лесистых местах, но были выбиты оттуду лангобардами франкского короля. Аварский главарь Ирбис-хан велел от­рубить голову каждому­ десятому воину из тех, кто­ отступил после боя с­ лангобардами, — ответил ему Мечек, — кутригурский хан Альцек там взбунтовался и откочёвывает на Рейн к франкам. Там их обещают поселить у баваров. Другие бегут во Фракию. А часть пошла на восток к Днепру с ханом Котрапом.
— Вы тут эти слова диковинные всю ночь заучивали, Котрап, Альцек, кутригур, — спросил Стовов суро­вея, — и что всё это значит?
— То, что вокруг началась большая война всех против всех, — воскликнул Рагдай, — очень не вовремя!
— Плохо для нас это, — сказал князь, растягивая слова, — очень.
— Зато Ирбис-хан тут рядом, это т­от, кто, по рассказам­ Крозека, завладел зол­отом Суй, и он тут неподал­еку, — ответил Рагдай.
— Если золото у него, то его могут захватит­ь в битве, и наше золото­ достанется Само или ­франкам, вот горе! — тихо сказал Стовов, — м­оё золото! Рухни небо! ­Что теперь? Всё зря­?
— Твоё золото? — переспросил Рагдай.
— Будем ждать Хетрока­, — сказал Вольга, — после этого и решим.
— Чего потом решим? — прорычал Стовов набычившись и хватаясь рукой за затылок, — опять ­пустой поход, как на ­Клязьму. Мне нужно мокшу усмирять, а может и Просун­ь их нужно осадить, да с Резаном сговориться на марь к Волге сходить, а я ушёл за ­тридевять земель, с Водополком поссорился, бро­сил всё! Эх!
Князь остановил­ на Рагдае тяжёлый взгляд, такой з­лобный и коварн­ый, что тому ­пришлось отпрянуть.
— Тогда иди обратно, — сказал резко Рагдай, неожиданно обозлившись, уперев руки в б­ока и широко расстави­л ноги, — бери своих во­ев и возвращайся обратно в болото, там торговцы сапогами торгуют, а мы с викингами будем добывать золото.
— Вот и уйду! — ответил князь и с­делал шаг впер­ёд.
— Уходи! — неожиданно Рагдай тож­е шагнул вперед.
— И уйду! — князь сде­лал ещё шаг и они столкнулись грудь­ в грудь, глаза в глаза.
Так они стояли, пока­ из лодии выглянули все бывшие там бурундеи, и не стали спорить, что сейчас произойдёт. Все вокруг закл­икали множеством голос­ов:
— Князь чего ему сказал?
— Проклял!
— Мы поворачиваем домой?
— Мы остаёмся строить город...
— Из-за чего они поссорились?
— Из-за дочерей Волополка!
— Кого убили?
— Тише все! —­ заорал Стовов прямо­ в Рагдая, ожидая, чт­о тот хотя бы дрогнет­, но нет, кудесник не­ дрогнул и даже не мо­ргнул.
Тогда Стовов вздохнул­, положил Рагдаю на п­лечо свою руку, звякн­ув кольцами и вдруг успокоившись, произнёс напыщенно:
— Не человек ты — стол­б каменный, степная каменная баба-изваяние ­о двух ногах. Где пон­ять тебе княжье сердц­е да заботу обо всём мире, об урожаях, отёле скота, хворях детей и непогодах? Э-эх! Сл­ова более я тебе не с­кажу... — он отвернулся­, прорычал что-то утр­обно и пошёл обратно к своей палатке, сказав напоследок через плечо, ­— пока Хетрок не вер­нется, будем ждать тут, хотя, может
Рагдай оглянулся на притихших бурундеев, на озадаченных Вольгу и Мечека.
— Это что сейчас было? — спросил бурундейский воевода.
Вольга сел на камень, расслабленно положил локти на колени и пр­обормотал рассеянно:
— Твёрдое против твёр­дого хорошо не бывает­.


ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
КОТЁЛ ВОЙНЫ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
АВАРЫ

— Что ты делаешь, Вишена? — спросила Ясельда, уворачиваясь от викинга, обнимающего её, и пытающегося поцеловать, — если князь увидит, он нас убьёт!
— Не бойся, моя дружина сильнее всей его рати! — ответил Вишена и всё-таки поцеловал княжну в губы, и его усилия возрастали по мере того, как слабело её сопротивление.
Однако его напор не был грубым, он скорее был похож давлений текущей реки, плавно но упруго омывающей тело. Эта успокаивающая сила уже который раз заставляла княжну терять осторожность. Если бы его ухаживания и прикосновения были грубы и нахальны, то Ясельда, как она это делала не раз со знатными друзьями отца или богатыми торговцами, просто ударила бы со всего маха по усатому и бородатому лицу, и сказала бы что-нибудь едкое, про неказистый рост или потёртую одежду. Но статный викинг просто не давал возможности считать его врагом её девственной женственности. Она вздрогнула и прекрасное лицо её окрасилось нежным румянцем. Тонкие пальцы, украшенные изысканными перстнями арабской работы, легли на вышитый воротник мужчины, и она перестала отстранятся. Воспользовавшись этим, Вишена отошёл вместе с ней ещё глубже в тень от утёса, в заросл орешника, так, чтобы их случайно не было видно с реки, где служанки княжён стирали рубахи Стовова и его бояр, несколько стреблян били рыбу острогой, Ацур с Эйнаром играли с Ладри.
— Нет-нет, мы не должны уединяться так часть, а то мои рабыни всё расскажут князю, ведь он берёт их почти каждую ночь и обещает взять к себе наложницами по возвращению в залесье Тёмной земли, — прошептала княжна, уже не вырываясь более.
Вишена, потеряв голову, проводил руками по её волнующемуся упругому, но мягкому телу под двойным шерстяным сарафаном с плиссированными нижними рубашками изо льна и шёлка. Он жадно целовал её лицо. Их дыхания смешивались и страстные вздохи тоже. Весенний воздух моравского леса, запах распускающихся листьев, похоже, действовал на молодых людей как опьяняющий отвар на обряде жертвоприношений.
— Я этих служанок накажу, они моим молодым воинам строят глазки и могут вызвать ссору с кривичами, — сказал Вишена тихо в перерыве между поцелуями, и его рука непроизвольно стала поднимать подолы юбок Ясельды, чтобы добраться до заветной цели.
— Нет-нет, этого до свадьбы нельзя делать, потому, что боги потом могут невзлюбить моих детей, и они все умрут в младенчестве... — прошептала она, хватая его за руку, не давая трогать низ своего живота, — пощади, милый...
— Я хочу выкупить тебя у Стовова и жениться на тебе, клянусь Мьёльниром Тора! — воскликнул он так громко, что одна из служанок у реки повернула к зарослям голову и начала прислушиваться: никто не видел, как конунг пробрался в то условленное для свидания место, а уход княжны в кусты сам по себе пока не мог вызывал ни у кого подозрений.
— Мой отец хочет выдать меня замуж за сына князя Биармии, или за знатного прусса Рева, и он сам вряд-ли согласится...
— Тогда я украду тебя и женюсь на тебе по наши законам! — шёпотом воскликнул Вишена, отстраняя её рт себя и вглядываясь в мерцающие синие глаза.
— Нет, я не хочу всю оставшуюся жизнь прожить в лодии, лишённая богатого приданого и отцовской милости, — ответила она уже ледяным тоном, — любовь это одно, а жизнь, это другое. Нужно придумать что-то другое. Не не хочется тоже уехать в ледяную крепость около Северной Двины, среди варанг руси и быть соляной царицей Биармии. Что можно сделать? Я хочу, чтобы ты добыл золото, о котором говорит книжник, и тогда отец может согласится на нашу свадьбу.
— Я добуду это золото, и ты будешь моей женой, я докажу тебе свою любовь... — ответил викинг, — или умру в бою, потому, что никто другой уже не сможет заменить тебя в моём сердце. Жаль, что ты оказалась дочерью вождя северных кривичей, а с другой стороны, тогда бы Стовов не захватил бы тебя в заложницы, и мы бы не узнали друг друга... Ясельда...
— Хватит, отпусти меня, — сказала княжна, — сначала помоги мне с сестрой сбежать от Стовова, а потом будем говорить о свадьбе...
— Да, конечно, я подумаю, как это лучше сделать.
— До вечера, Вишена!
— До вечера.
Словно рысь, конунг прошёл через затенённый участок зарослей и появился на освещённом берегу в нескольких десятках шагов выше по течению Одры. Увидев, что викинги его заметили, он помахал им рукой и сделал вид, что направляется к ним, а потом, будто что-то забыв быстро возвращается в сторону стоянки кораблей. Выждав немного, Ясельда тоже вышла к реке, но гораздо ниже по течению и сделала вид, что рассматривает найденные ею какие-то лечебные травы. Служанки даже не повернули головы в её сторону, обсуждая между собой что-то для них значимое, тем более, что обнажённые варяги в реке представляли собой весьма привлекательное зрелище.
Было солнечное весеннее утро. Весёлое купание в ледяной воде было в самом разгаре. Брызги воды летели во все стороны хрустальным бисером. Солнце окрашивало их в разные цвета. Пока капли, разделившись, сквозь тёплый воздух падали обратно в воду, они успевали пройти через сияние радужного облака. Двое взрослых людей, с телами красными от ледяной воды, истошно орали, били руками по воде, били себя по бокам, скалили бородатые лица, гонялись за третьим, худосочным мальчиком. Ещё один человек, в чёрном от копоти костров плаще поверх скромной свиты без воротника, сидящий на камне, то и дело кричал:
— Ацур, Эйнар, хватит, он уже покрылся льдом! Смотрите, на вас женщины смотрят, бесстыдники!
— Это не женщины, это пленницы! — отвечал один.
— Будет знать, этот, недоросль, как похваляться, у-у! — следовал ответ, другого.
Раз за разом истошный вопль Ладри возвещал берегам, что он снова пойман и погружён с головой в бурлящий поток. Наконец, фыркая и постанывая от холода и ушибов, тряся головой, как это делают мокрые собаки, Эйнар и Ацур вышли на сушу. Чуть погодя из воды выполз и Ладри, с синими губами и ошалевшим взглядом. Кожа его вся была покрыта пупырышками, как у ощипанного гуся, зубы клацали, руки тряслись.
— Этот пёсий сын плавает как камень, — благодушно пробасил Ацур, отжимая ладонями бороду, жмурясь на солнечное отражение в воде, и как бы не замечая страдающего Ладри.
— Это не удивительно, — ответил Рагдай, поднимаясь с камня и отряхивая от сора плащ.
— Это не бог Локи, полный проказ озорства, совсем не Локи, клянусь всеми отличиями Одина, — согласился Эйнар, осматривая на своём теле побелевшие от холодной воды многочисленные ужасные шрамы.
Кроме шрамов, на теле викинга были потёртости в подмышках от пота, нарывы на шее и голени, и расчёсанные укусы насекомых. У Ацура шрамов было не меньше. На боку у него был след сильного ожога, заросший в виде неправильных красных складок.
Ладри вытанцовывал танец по камням закоченевшими ногами и с уважением и интересом оглядывал белые рубцы на теле Ацура. Они были везде, эти рубцы и шрамы: на руках, ногах, груди, плечах, спине. Всё тело Ацура и Эйнара, от запястий рук до ключиц, было покрыто чёрными рисунками, рунами и узорами. Здесь был руны в виде звёзд, лучей, снежинок, квадратов и кругов, призванные дать удачу, отвести колдовство, привлечь благосклонность богов, отвадить злых духов. Орнаменты изображали змей, дерущихся волков и медведей, птиц и чудищ, перевитых собственными хвостами и гривами. На спине Ацура был изображён город Асгард посреди полей со стадами домашних животных, с прекрасными садами, дворцами богов, и троном Одина, а на спине Эйнара была изображена Вальхалла с фонтанами, пиршественным столами, валькириями и эйнхериями, пирующих между прекрасных дев в присутствии богов.
— Чего ты так смотришь? — спросил Ацур и оглядел себя, — ах, рисунки...
— Нет, это... — мальчик показал пальцем на странное утолщение на ключице воина, размером с куриное яйцо.
— Это так срослась кость, а на ней что-то наросло, — он погладил ладонью старую рану, — это мне Олаф Секира перешиб плечо в бою в Хольмском заливе у острова Хёльге, много лет назад, когда я был с Хрульфом из Бирки, ещё до того, как попал на службу к Стовову со своими братьями. Они погибли около озера Неро, в бою с лесными жителями-мерью. А тогда мы хотели у Олафа товар отобрать, бусы, но не вышло. Срослось потом плохо.
— Я слышал об этом бое от покойного Гуттбранна, когда тот ещё был вместе со мной у Гердрика Славного, — кивнул Эйнар, натягивая кожаные штаны, нагретые солнцем, — говорят, этот Хрульф из Бирки ходил за мехами вокруг Норрланда до Биармии и по Северной Двине в земли лесных комей.
— Да, там мех дешевле, чем у корел в несколько раз, за бусы из стекла можно пять соболей взять. Если бы биармы не были так воинственны, можно было бы там хорошую торговлю наладить.
— Просто этих биармов надо всех перебить, с их солеварнями, пускай убираются в своим англам...
— Да, это правда, думаю, или славяне, или викинги до них доберутся, клянусь ядом Гулльвейг, и они тогда не отсидеться за своими кельтскими крепостями из огромных камней, — загадочно улыбнулся Ацур, а Рагдай настороженно наклонил голову при этих словах.
— Может и ты был на Северной Двине, Ацур?
— Нет, я тогда болел на берегу. Хрульф ходил туда без меня. Он хотел там остаться, но сказал, что для него очень там холодно зимой.
— Все викинги, такие неженки, не хотят на родине жить, хотят в страны потеплее… — с улыбкой произнёс Рагдай.
— Смотрите, он улыбнулся первый раз с того времени, как мы встретились со Стововом у Моонзунда! — удивлённо воскликнул Эйнар.
— Биармия, это, наверное, бывшая земля асов, — робко сказал Ладри, но не был услышан, — или ванов, пока там было тепло, — добавил он с отчаянием в голосе.
— Жаль Ладри утонул, такой из него воин мог получиться. Утонул по глупости, из хвастовства, — сказал вдруг Ацур, подмигивая Рагдаю и Эйнару, — как нырнул мальчик в ледяную воду, так и не вынырнул.
Они все втроём стали озираться по сторонам, словно в последней надежде пытались найти глазами исчезнувшего Ладри, хотя он стоял прямо перед ними. Несколько раз из взгляды проходили по нему, но словно он сделался для них невидимым, прозрачным как чистый тонкий лёд.
— Да, жаль, клянусь всем золотом троллей, — продолжил шутку Эйнар, делая печальное лицо, — я предчувствовал это с самого начала, когда он только попался нам в зарослях у Викхейля. Утонет он — подумал я тогда, — непременно утонет, клянусь зрением валькирий!
— Я чувствую, что дух мальчика ещё где-то рядом, — торжественно произнёс Рагдай и поднял ладони к небу, отчего его чёрный плащ расправился, как крылья ворона.
— Жаль Ладри, да... — продолжал сокрушаться Ацур, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться, — даже тела его не оставила нам река Одер. А я ведь не успел пересказать ему сагу Хрульфа о таинственных зелёных берегах Западной Двины и реках, уходящих оттуда далеко на Восток.
— Я жив, я здесь! — в отчаянии закричал мальчик, хватая Рагдая за рукав свиты так, что хрустнула ткань, — я живой!
— Лучше бы он помалкивал, когда взрослые говорят, больше слушал, учился, может, остался бы в живых... — не обращая на это внимания, сказал Рагдай.
Все скорбно замолчали и потупились. Посреди этого молчания столбом стоял Ладри. Граница реального и нереального была для него сейчас потеряна. Он ошалевшими глазами оглядывал свои руки, ноги, свои одежды и широкий нож-сакс, сиротливо лежащий на побегах молодой травы. Он ощупал своё лицо, сел и стал трогать камни вокруг себя, потом испуганно бросился к реке и долго высматривал в ней своё отражение. Определённо, он был жив и осязаем.
— Надо сказать Биргу, чтоб сделал хотя б восковую фигуру Ладри, раз не удастся похоронить его тело, и чтоб он сыграл печальную мелодию на флейте и спел песню, — натягивая рубаху, Эйнар задержал её на голове, скрывая гримасу смеха, а сам смех выдавая за подавленное рыдание, а потом он запел:

Родила прабабка странного сына,
Живой водой окропили его,
Но он безобразен и чёрен лицом был!
Подумали все и назван он был Трэллом.
Трелл всегда работал и почти не ел.
Лыко он вил, делал вязанки,
Целыми днями хворост носил.
Удобрял поля, строил тыны,
Торф добывал, кормил свиней,
Коз стерёг и пряжу сучил, и был добрый раб...

— Нет, нет, я живой, живой! — Ладри разрыдался, потом вдруг, увидев собственную тень, изломанную поверхностью камней, кинулся на неё, как на несметное богатство, — смотрите, вот моя тень!
— Я чувствую, что дух Ладри рядом и он корит нас за свою гибель, — стараясь не рассмеяться, Рагдай сделал несколько шагов по хрустящим камушкам и схватил пальцами воздух над головой мальчика, — он где-то тут, его дух...
— Нужно отогнать дух, иначе он навлечёт на нас духов Валхаллы, и валькирия схватит нас раньше срока, — ответил ему Ацур и, подхватив из-под ног увесистый камень, что было силы швырнул его в сторону реки, — тени умерших, идите к теням и праху своему!
Камень, перелетев реку, со свистом и хрустом врезался в орешник.
— Я вот сейчас мечом буду духа отгонять! — воскликнул Эйнар, — на мече у меня германские руны против духов и мертвецов. Где духа слышишь?
Ацур снова бросил камень на другой берег, а Эйнар взял свой меч, снял с него ножны и принялся описывать им блистающие круги над головой. Он рубил воздух от плеча к плечу, крякая и бормоча что-то, отдалённо напоминающее заклятие. Его подбадривал Рагдай и Ацур. Ладри обезумел, и как был в одних холщовых штанах, серый как эти штаны, со стенаниями вскарабкался к тропе, счастливый, что увернулся от клинка Эйнара. Он нелепо упал, ободрав в кровь локти, вскочил и побежал вдоль утёса к тому месту, где тропа раздваивалась. Ему хотелось спрятаться и найти кого-нибудь, кто сможет объяснить, что же с ним произошло и почему он стал невидимкой.
— О-о, боги-и!!! — кричал он, отдаляясь от реки.
— Этак он до Моравы добежит, дух-то наш, — поглядев ему вслед, сказал Рагдай, — перепугали мы его своей шуткой сильно. Ладно, Эйнар, хватит уже махать мечом.
— В Викхейле так двух рабынь, что служили для любовных утех, всегда дразнили, пока брат ярла, умирая, их с собой в погребальный костёр не забрал, — ответил Эйнар, прекращая свои упражнения с мечём, — ничего, сейчас побегает, тело после ледяной воды нагреется, станет чувствовать ветер, ветви и камни и он поймёт, что жив.
— Урок ему, — произнёс удовлетворённо Ацур, — а то всё хвастался своим умением плавать, делать стрелы и разводить огонь, но он, в общем, хороший.
Рагдай пожал плечами и сел. Рядом примостился Эйнар, задумчиво гладя клинок меча и поглядывая, то на шумливую реку и служанок Ясельды, что-то обсуждающих со своей госпожой, то на орешник, скрывающий лодии и витающий там дрожащий воздух от костров с сизой дымкой.
— Когда мы с Вишеной в Тёмной Земле пошли биться с духами на Медведь-горе, то столб огня подхватил нас и бросил прямо на небо к воротам Асгарда, а великан Гейред мчался за нами следом, — произнёс он тихо, — тогда Один шепнул мне, что не стоит желать себе много золота и рабов, не стоит хотеть несметные стада и земли, а стоит желать любовь людей к себе...
— Он, вероятно, шепнул тебе, Эйнар, — перебил его Рагдай, — что если вы в тот же миг не бросите волшебные вещи Матери Матерей, как она и завещала, то быть вам сожжёнными заживо. Это другими словами и говорил тебе Один.
— Да? — Эйнар искренне удивился.
— Да, — с некоторым раздражением сказал Рагдай, — а ещё Мать Матерей сказала тебе, чтоб об этих вещах не рассказывать каждому встречному дереву и ещё что красть её вещи нехорошо. Зачем воду Матери Матерей украли? Тогда в Журавницах, после битвы у Медведь-горы?
— Это вы о чём? — с удивлением спросил Ацур, — узнавая знакомые слова, но ничего не понимая в этом странном разговоре.
— Той водой только и спаслись, — не обращая внимания на вопрос, продолжил разговор Эйнар, — там потом настоящий был Рагнарёк — гибель богов — деревья летали, небо падали, молнии землю пробивали.
— Да, устроили вы тогда дел у Звенящий холмов, — со вздохом ответил Рагдай, — у Вишены от этой воды бок вправо не гнётся и кожа там выросла твёрдая, как ноготь, можно это место без кольчуги в бою оставлять.
— Вишена — берсерк, — тихо сказал Эйнар.
— Берсерк, конечно! — ответил Рагдай, — но зачем ты всем викингам рассказываешь, что я с женой Одина чуть не обручился, про то, как мы все вместе в Тёмной земле дракона Ёрмунганда на болотах стреблянских убили. Не надо меня не вплетать в свои сказки.
— Да, Эйнар любит подпустить рассказик про небывалые делишки, — сказал Ацур, поймав, как ему казалось, нить разговора.
— Ацур про Хрульфа и походы говорит, ему не зазорно, а мне почему нужно молчать о подвигах в Тёмной Земле? — воскликнул Эйнар и обиженно отвернулся, — настоящий викинг должен уметь красиво сказать про свои подвиги, вечно ты меня словом притесняешь.
— Я притесняю? — изумился Рагдай, развёл руками, затем скрестил их на груди, — я притесняю тебя, Эйнар, а кто рассказал стреблянам сагу о том, что кудесник Рагдай стал кровным братом императора Ираклия и за это персидский шах Хосрой объявил меня врагом? Будто меня выкрали во время осады Константинополя, а я из плена бежал и украл у Хосроя книгу мудрости, написанную Александром Великим. И стоит эта книга дороже всех богатств мира. Ну, хорошо это так людей обманывать и меня подводить под разные вопросы?
— Хорошо, — ответил Эйнар, непринуждённо кивая и ковыряя ногтём в ухе, — ты, ничего не делая, умножаешь свою славу.
— Тем, что украл книгу?
— И этим тоже.
— Прошу, Эйнар, не надо. Иначе... превращу тебя в медведя или...
— Ясно, не буду, — ответил Эйнар и даже подался в сторону от книжника.
За их спинами затрещал кустарник, послышались шорохи. Хлопая крыльями, бестолково заметалась сойка. С сопением и проклятиями с утёса на тропу спустились дружинники князя Беляк и Дубень. Лица их были распухшими и помятыми ото сна. Оба были при луках со стрелами и охотничьих ножах. Оба были перепачканы землёй и свежим травяным соком. Они покосились на Рагдая, проворчали что-то о смене и том, что негоже старшим дружинникам с полуночи до полудня сидеть в дозоре не евши, не пивши, словно голобрюхие стребляне. Они сонно обрели через поток воды на другую сторону реки к орешнику, откуда тянуло запахом горячей похлёбки.
— Приглядите пока что тут, как, — сказал в никуда, через плечо Дубень, щупая перед собой дно, — вроде там какие-то всадники появлялись недалеко.
— Ага, пока смена будет, вы тут посмотрите, — поддакнул ему Беляк, — там два всадника.
— Лежебоки, одно на уме, спать да жрать, — сказал по-норманнски Ацур им вслед, — вчера ещё землю пахали, а сейчас воинами себя почувствовали. Я бы на месте Стовова нанял бы прусса Йёрана, или даже нашего Вишену. Это куда выгоднее, чем кормить этих неумех, давать им сёла с рабами, челядью, а потом они спать будут в дозоре!
Рагдай в ответ только пожал плечами. Перед его глазами промелькнули лица блистающее оружие бесконечных наёмников императора Византии. Франки, германцы, итальянцы, викинги, печенеги, аланы, армяне, поляне. Их оружие было разным, лица, цвет глаз и речь тоже, но жадные взгляды, скользящие по торговым рядам и телам обнажённых невольниц, выставленным на продажу, был одинаков. Огромный столичный город христианского мира содержал армию иноплеменником, сам не являясь вместилищем одного народа, как некогда Рим, до своего раскола. Для Ацура или Стовова, не знающего ничего более хрупкого, чем несколько больших семей и родов, объединённых в племя, трудно себе было представить, что удерживало и сплачивало в единый организм людей сотен народов и племён. Для людей, в чьём сознании даже богатство князя, являлось частью общего богатства, а земля и скот всегда были общими, трудно было себе представить, что главное богатство на самом деле личное владение плодородной землёй, увеличивающей каждый год состояние владельца, или стадо скота, растущее само по себе вместе с ценой, а ещё торговый караван, раз за разом добавляющий прибыль в сундуки хозяина и ещё место при императорском дворе, приносящее мзду от желающих получить назначение на должность наместника в провинции или собирателя налогов. И так уже продолжается тысячи лет, и не гибель Атлантиды, ни разграбление Рима варварам, ни переселение народов, не меняет дела.
Размышляя так, Рагдай загрустил. Ему вспомнилось смутное далёкое детство, когда он был таким маленьким, что любая курица была с ним вровень. Самым любимым местом его был ящик посреди дома, где хранилась крупа, сушёная рыба, сало и драгоценная соль. Он подолгу стоял около этого ящика, служившего и столом. Рядом с ним ним караулил съестное их полосатый кот Чурок. В отличии от других котов в сёлах стреблян на Воробьёвых горах, он всегда съедал пойманных мышей, крыс, змей и воробьёв. Поэтому, когда Чурок съел учёного петуха волхва из Медведь-горы, отцу пришлось отдать маленького Рагдая. В тот год случился неурожай, и ничего не уродилось. Тогда первый раз на Москве появились лодки кривичей. Они забрали всё что нашли из еды и тёплой одежды. И пока собралась рать из охотников-стреблян, чтобы выгнать непрошенных гостей, кривичи сами ушли обратно за Нерль. Тогда и случилась эта история с петухом волхва. Отцу пришлось в счёт долга отдать мальчика, тем более, что он всё время болел. Едва научившись собирать лекарственные травы и узнав лунный календарь для сева и жатвы, маленький Рагдай отправился с сыном волхва учится языку и лекарству в хазарский Семендер, а оттуда, он бежал в Константинополь от грязных домоганий учителя иудея, чуть не продавшего его арабам для превращения в учёного евнуха. Прошло с тех пор почти тридцать лет, а пена на воде вокруг камней была сейчас на Одере точно такая, как на воде Москвы, когда кот закогтил того злополучного дурного петуха...
Рагдай тряхнул головой, стараясь отогнать навязчивые видения и некоторое время, как и все, сидел молча, глядя на воду. Эйнар дремал, подставив солнцу обветренное лицо, Ацур сосредоточенно ковырял травинкой между зубами и цокал языком. Слабый ветерок неуверенно ощупывал бурьян у развилки тропы. Другой ветер, более сильный, гнал над рекой и лесом бесформенные серые лохмотья облаков; они беспорядочно цеплялись друг за друга, жались к самым утёсам и верхушкам лесных холмов на востоке. Ещё один, третий ветер, мощный и яростный, злобно завывая на пологих склонах гор Моравских Ворот, гудел и рвал листья. Он доносил шум ручьёв и речек, крохотных водопадов, питающих здесь Одру со всех сторон.
Было свежо по весеннему и одновременно уже жарко. Рой молодых стрекоз, мух, жуков, первых бабочек вился над зарослями. Чижи, ласточки то и дело стремительно проносились средь них, охотясь и одновременно играя между собой.
Совсем неподалёку ревел тур, призывая подругу или соперника к брачному поединку. Где-то, около запрятанных в чащобу кораблей, постанывали кони, квохтали куры и слышались обрывки зычной брани. Это злился Стовов:
— Дурень... ушли! Посмел... обратно! Удушу! — видимо кто качалось Беляка и Дубня.
— Ладри я не вижу, — забеспокоился вдруг Ацур, оглядываясь, — его уже долго нет.
— Перепугался он, — не открывая глаз сказал Эйнар, — интересно, этих пленных, что привел из-за холмов Резняк, с собой возьмёт Стовов, или отпустит?
— Отпустит, — нехотя ответил Рагдай, — их и продать тут некому, и лишние рты в войске к чему?
— А если отряд Хетрока вернётся с Марицы с неутешительными вестями, мы куда двинемся, к Дунаю, или обратно к Восточному морю?
— К Дунаю.
— А как же наш драккар? — Эйнар испытующе уставился на Рагдая, — бросим тут?
— Можешь нести его до реки Моравы, и на нём идти дальше, — ответил книжник, косясь на викинга, — не понял твоего вопроса, друг.
— Драккар наш прекрасный корабль, ещё Гердрика Славного корабль. Клянусь Хрингхорном, за столько походов и зим ни гнили, ни трещины в нём. Немного тупой под ветром, но устойчив, словно плот. И прочный. Помню, в битве близ Готланда мы носом прямо в борт фризской галеры вошли как нож в козий сыр. Жара была, и Вишена тогда вместе с Торном и Свивельдом прыгнули вперёд, к ним на палубу...
— Где Ладри? Клянусь Одином, это уже подозрительно, — сказал Ацур, решительно поднялся и толкнул в плечо Эйнара, — мальчик ушёл без одежды, без ножа. Нужно его найти!
— Тем более, что это сын ярла Эймунда. Не нужно было его так сильно стращать, — ответил Эйнар, неохотно встал и нацепил на пояс меч, — кто решил его в реке топить, кто начал в мёртвый его дух камнями кидать?
— Пойдем со мной, Эйнар, найдём его, беспокойно мне, — хмуро сказал Ацур, — ты с нами, Рагдай?
— Ты прямо как мать ему стал, ответил Рагдай, — хорошо, пойду с вами. Вместе потешались, вместе будем искать.
— Хорошо, — сказал Ацур, оглядываясь ещё раз вокруг и останавливая взгляд на Ясельде и её служанках.
Он разложил рубаху мальчика, положил на неё нож, ремень с бронзовыми бляхами с орнаментом, короткий шерстяной плащ, мешочек, вышитый янтарными пластинами, маленькую костяную фигурку спящего Одина на кожаном ремешке, турий рог для питья. Он накрыл вещи меховым беличьим кожухом без рукавов.
— Женщины, посмотрите за вещами Ладри, пока мы его поищем!
— Хорошо! — по-норманнски крикнула в ответ Ясельда.
— Вот, всё... — сказал Ацур, дотрагиваясь до меха, и со странной тоской в глазах глядя на Эйнара.
Тот отвернулся от этого взгляда и сказал со вздохом:
— Ты и впрямь, Ацур, словно отец ему стал. Я вот однажды от своего отца в реку нырнул, допёк его своими проказами, и он за мной с ножом гонялся. Нырнул и незаметно за бобровой хаткой вынырнул. И там сидел долго. До вечера. Вот у отца моего такие же глаза были печальные, когда он с факелом вечером шестом дно прощупывал. Тело моё искал. Богов просил, лишь бы вернули меня цверги речные. Я тогда понял, что он меня любит. Я утром к нему пришёл, а он меня связал и палкой так избил, что до сих пор колено при приближении дождя ноет. А вот ещё был случай из отношений отцов и детей, мне Вольквин рассказывал...
Ацур, уже пошедший в сторону тропы, хотел было потребовать, чтобы говорун замолчал, но закончить рассказ Эйнару не пришлось по другой причине. С той стороны, где тропа несколько отдалялась от берега и раздваивалась, под отвесной стеной утёса возник шум, словно сдвинулся с места сразу весь кустарник. Оттуда послышался сдавленный крик, звякнул металл, брякнула сбруя и отчётливо ударили о камни кованые копыта. Взлетело несколько чёрных дроздов без клёкота и гомона. Они тревожно закружили над рекой и ринулись прочь.
Все трое, Рагдай, Эйнар и Ацур, одновременно развернули в ту сторону головы.
— Там же Ладри где-то должен быть! — воскликнул Ацур, впиваясь взглядом в кустарник за утёсом, — это он кричал, клянусь Одином, это его голос был!
— Может, это Хитрок вернулся до срока, — тихо ответил Эйнар, но по его лицу было ясно, что он сам в это не верит, — это его кони стучат копытами.
— Вряд ли это моравы на подкованных лошадях, у них всё больше быки, — сказал Рагдай, опускаясь на колени и припадая ухом к земле, — я слышу гул сотен копыт!
— Не может быть!
— Может, потому, что здесь на болота Протвы, а перекрёсток торговых дорог Европы, — ответил книжник вставая и оглядываясь то назад, то глядя вперёд, словно соизмеряя длинну пути к отступлению с путей неизвестных всадников до того мгновения, как им откроется вид на реку, — это какие-то воины, ведь только они могут себе позволить так свободно разъезжать днём по стране, где идёт война всех против всех. Если так, то они могли легко захватить и Ладри. Если бы Беляк и Дубень не оставили своё место наверху, мы были бы предупреждены об опасности. Никакие там не два всадника, а сотня точно!
— Нужно скорее вернуться на наш берег и предупредить Стовова, что приближается какой-то конный отряд, — сказал Эйнар и схватил Рагдая за плащ, — скорее!
— Не успеть, они увидят наши спины и насторожатся, потому, что это будут спины быстро уходящих людей с оружием. Что они тогда сделают? Примут нас за своих врагов и пустят стрелы? Пойдут следом и обнаружат стан Стовова и корабли? Они увидят богато одетую Ясельду на берегу и что подумают? А сколько их там, какие у них намерения, идут ли за ними ещё отряды и кто они? — быстро проговорил Рагдай, — наверно сделаем так: Эйнар, иди назад через реку быстро, как росомаха спрячься за камни. Скрыто вернись к кораблям и подними тревогу, призови всех к оружию. Ты, Ацур, спрячь свой меч подле себя в траву и сядь, словно мы путники и отдыхаем. Задержим их беседой как сможем долго, а когда ты вернёшься с воинами, они нам и Ладри отдадут, если он у них, и коней и оружие своё нам отдадут! — лицо Рагдая сделалось вдруг очень усталым, утомлённым, он ссутулился, словно постарел сразу на десять лет.
Перевоплотившись в старика, книжник робкими глазами оглядел свой плащ, нашёл его недостаточно грязным. Он быстро зачерпнул ладонью жирную грязь, размазал её по плечам и подолу, надвинул плащ на шею, скрывая расшитый золотой нитью воротник свиты и шёлковый воротник рубахи под ней. Ацур положил меч в молодую зелёную траву рядом с одним из камней. Сел рядом, опёршись локтями о колени. Эйнар всё стоял в нерешительности.
— Я хочу остаться, чтобы никто не упрекнул меня в том, что я оставил друзей в опасности! — сказал он тихо, — я хочу заслужить место средь эйнхериев в Вальхалле.
— Ещё нет никакой битвы, беги, от твоей сноровки, может быть, зависят наши жизни. Ну! Иди, если не хочешь, чтоб я упросил потом валькирию не забирать тебя в чудесную Вальхаллу, я так тебя заколдую! — не выходя из образа старца, Рагдай одним голосом сыграл могущественного колдуна.
Это возымело действие. Эйнара ринулся в реку. Ледяная вода зашипела и запенилась у его колен, стопы соскальзывали с плоских камней дна. Струи реки, хотя и прозрачные, не давали возможности понять, как камни глубоко лежат и насколько широким нужно сделать следующий шаг, чтоб не оступиться с них в придонную илистую жижу, укрытую, к тому же длинными зелёными водорослями. На середине потока, там, где было глубоко по пояс, викинга раскачало течение. Нога не попала на очередной камень, ушла в водоросли, и он с шумом опрокинулся на спину. Его поволокло, развернуло и понесло. Наблюдая краем глаза за отчаянной, молчаливой борьбой Эйнара со стремниной, Рагдай кивнул спокойному, будто окаменевшему Ацуру. Затем кудесник сел на камень рядом с Ацуром, выудил из поясной торбочки янтарные чётки и принялся их перебирать, гнусавя под нос бессмысленные фразы на испорченной латыни. Уже чувствовался запах горячего лошадиного пота, слышался приглушённый, чуждый говор, ощущались удары о землю множества копыт. Идущие по тропе появились чуть раньше, чем этого ждал Рагдай и остальные. Между ветвей заскользили контуры фигур. В это же мгновение, в трёх десятках шагов ниже по течению, на другом уже берегу, Эйнар ухватил обеими руками гриву прибрежного дёрна и затаился. Пегая, мокрая кожа его рубахи почти слилась с лишайником и пятнами зелёной и жёлтой травы средь окружающих камней.



Глава вторая
БИТВА НА ОДЕРЕ

Ветви высокого багульника у развилки тропы качнулись и среди них остановились три всадника. Рагдай поднял голову. До того места было полтора десятка шагов, туда падала тень от утёса, и в этом сумраке, по соседству с ослепительными бликами солнца на воде, фигуры казались неестественно тёмными, почти чёрными. Крупные, тяжёлые, фракийских кровей кони были укрыты пыльными попонами. В хвостах и гривах их пестрели искусно вплетённые ленты, узда явно восточной работы сверкала узорными металлическими бляхами. К высоким сёдлам были приторочены пухлые торбы, мешки и скатки, скрутки бечевы. Широкие стремена были обложены чеканной медью. Сами всадники казались кряжистыми и громадными, как и их кони. На всех были поверх кожаных рубах надеты панцири из стальных чешуек, нашитых на войлочное основание. Голени всадников были закрыты толстыми кожаными поножами и туго стянуты вышитой тесьмой. За спинами торчали круглые, слоёные из кожи щиты, в полтора роста копья с навершиями-жалами, мощные луки и флажки-змеи. У поясов их были закреплены колчаны со стрелами, за поясами у всех висели кистени, ножи, плети, топоры-чеканы с шипами и узкими лезвиями, изогнутые, необычайно длинные, узкие мечи. Головы всадников — круглые, уродливо громадные — росли, казалось, прямо из плеч. Лица были плоские, тёмные, потные, без бород и усов, рябые, заплывшие, словно от пчелиных укусов щёки, носы расплющены, глаз не видно совсем. На головах у них были надеты кованые шлемы с медными накладками и арабскими маковками, с кольчужной бармицей, скрывающей затылки, уши и скулы, подбородок, и падающей на плечи, грудь и спину. Движения всадников были нарочито медлительны и ленивы, а говор чуждый и лающий.
— Авары! — шепнул Ацур, поворачиваясь к Рагдаю под предлогом чесотки в своей спине.
— Йохтан гурхыз озд ураг! — тявкнул передний всадник с двухвостой плетью в руке, стоящий ближе остальных и самый молодой с виду.
— Иссык ышбара ынан, — ответил другой, на иссиня-вороном коне, непрестанно перебирающем ногами и кусающем удила, — кара кушу чурин уртулма бирди, — авар привстал в стременах, повернул плоское лицо за Одру, к орешнику, над которым курился дымок, увидел Ясельду со служанками, потянул носом и, не разжимая зубов добавил, усаживаясь обратно в седло и глядя на Рагдая и Айура, — тюзель амрак.
— Амрак! Тюзель Амрак! Эй, Озмыш, Кулун, Култуг, Халлыг! — повернувшись в седле крикнул молодой авар в заросли, где по прежнему продолжался шум движения.
Рогдай осторожно покосился туда, где всё ещё неподвижно лежал среди камней Эйнар.
Авары были по-прежнему спокойны, кони их были свежи, на воду глядел равнодушно. Обменявшись несколькими фразами, всадники продвинулись вперёд на десяток шагов, а самый молодой из них, поигрывая двухвостой плетью, подъехал вплотную к двум странным фигурам у тропы. Встав прямо над головой Рагдая, он спросил сквозь зубы на ломаном славянском языке:
— Ты кто? Как зовут?
Рагдай хотел встать, но всадник властным жестом велел ему сидеть. При этом его правое стремя было на расстоянии руки от лица кудесника. От взмахов лошадиного хвоста ощущался ветер. Он ждал ответа.
— Я путник-торговец из Зелова, сам фриз, зовут меня Глорих, и со мной мой раб. Сжалься, господин, мы мирные люди, — сказал кудесник, — на, возьми, господин, всё, что есть.
Рагдай сделал свои глаза блёклыми и влажными, подбородок его старчески затрясся. Он сгорбился ещё больше, под подозрительным взглядом авара зашарил под плащом, вынул кусочек рубленого серебра, протянул над собой, а другой рукой неуверенно уцепился за стремя.
Авар с шумом отрыгнул, злобно оскалился, покосился на протянутые крохи и резко ударил плетью сначала по одной, потом по другой руке подозрительного путника. Рагдай закусил губу, подобрал обожжённые болью руки, опустился на корточки и пополз, хныча, искать серебряный кусочек, исподволь поправляя меч под плащом. Он пополз было к Ацуру, бледный как лён, но авар снова ожёг его плетью по плечу со словами
— Сидите тихо, псы!
Рагдай и Ацур повиновались.
— Кто там? — авар указал плетью на дымок на другом берегу, а потом на Ясельду.
— Там селяне моравы готовят лыко для корзин, мой господин, — ответил Рагдай, одновременно отметив, что Эйнар переместился от воды уже почти к самой стене кустарника и вот-вот скроется там.
— Моравы? — недоверчиво переспросил авар, конь под ним дёрнулся, двинулся боком, захрапел, затряслись синие кисти на попоне, брякнула сбруя.
Тем временем один из авар въехал на коне в реку и двинулся к Ясельде. Этого нужно было ожидать. Словенская княжна не могла не привлечь авар своими расшитыми одеждами, золотым украшениями, статной фигурой и окружающими её красивыми служанками.
— Морава кулун ынан! Амрак? — крикнул он своим на ходу.
Кудесник отпрыгнул, потому, что конь едва не задел его копытом. Он скорее почувствовал, чем увидел, как остальные авары с сомнением качают головой.
Из багульника на тропу выехали наконец те, кого звал авар на гнедой лошади. Их было четверо. Такие же громадные, с ног до головы вооружённые воины. Не было похоже, что это степняки, время от времени берущиеся за оружие, бросая своё основное занятие по выпасу стада и изготовлению нехитрой домашней утвари. Это были воины, чьим основным занятием была война. Один из них, в белой войлочной шапке вместо шлема, чуть согнувшись, удерживал что-то у незримого, дальнего бока своего коня. Когда конь под тем аваром развернулся, Рагдай и Ацур увидели Ладри. Мальчик вытанцовывал на цыпочках, тянулся вверх изо всех сил, стискивал пальцами аркан, обвивающий под подбородком его шею. Его лицо его было синюшным, глаза закатились, рот, задыхаясь, ловил воздух. Авар весело скалился, то и дело подёргивал верёвку вверх, намотав его на кулак, ногой прижимая Ладри к боку коня. Игра с этой жертвой его явно забавляла. У побледневшего Ацура хрустнули зубы от напряжения. Молодой авар заметив это, всмотрелся в Ацура и скривился и сунул плеть за пояс, вытягивая кистень.
— Плохой маленький человек — Халлыга в руку кусал — волк — бурин йохдан! — сказал он, вытащил кистень, сделанный из куска железа на ремне, со свистом провернул его над головой кудесником, — твой маленький волк? Врёшь мне? Зачем врал. Аварам не врут, аваров любят. Буду тебе голову разбивать сейчас. Тормэн караган! Правду говори, пёс!
Авар, доехавший до Ясельды, склонился над ней, ударами плети отогнал служанок, и стал трогать её длинные волосы. Княжна стояла гордо выпрямившись, недоумённо глядя то на Рагдая с Ацуром, то на Эйнара, ползущего в кустарнике.
Едва Рагдай открыл рот, чтобы рассказать авару, что благородная женщина за рекой его дочь, всего в полутора десятках шагов от Ясельды заросли разломились, и оттуда возникли понурые Беляк и Дубень, увешанные оружием, при щитах, с жёлтым знаком Стовова. Они возвращались обратно на место своего дозора, не получив от князя замену. Отчётливо послышался конец их сердитого разговора:
— Стовов, боров смердячий, не имеет права так с нами говорить, мы ему не рабы, а дружина, уж и кашу похлебать не дал!
— Погнал обратно караулить, словно гусей в лужу...
— Меня пихнул рукой, словно челядь! Слышишь, Дубень? Вернёмся в Ладогу, уйду к Ятвяге в дружину, а то ишь, обиды чинит, клянусь Велесом, негоже это!
— А это что тут? — Дубень поднял сонные глаза, увидел реку, всадников и встал раскрыв рот, будто его ударили поленом по затылку,
Таким же выражением лица застыл Беляк. На мгновение застыли и авары. Халлыг — авар в белой шапке — ослабил удавку на шее Ладри. Тот всадник, что был в десяти шагах от дружинников и держал за волосы Ясельду, вынул саблю и ударил коня пятками.
— Госпожа! — бросилась к княжне одна из служанок, бросая в воду рубахи и ленты, — госпожа!
Конь рванул с места, подняв облако брызг, и поволок Ясельду за собой. Служанка ухватилась за руку авара, держащую княжну за волосы, но воин молниеносно взмахнул саблей, и разрубил служанке шею, алая кровь, ещё более светлая от того, что летела на фоне солнечных лучей, брызнула струёй. Безмолвно, словно скатка соломы, девушка упала в воду.
— Йохдан! — крикнул авар.
Рагдай почувствовал, как вокруг него даже замедляется в небе солнце, утихает ветер, угасает шум реки и клёкот птиц, исчезают из глаз далёкие и близкие горы, блёкнет небесная синь, останавливаются облака, меркнут запахи. Беляк и Дубень только вдохнули воздух для тревожного крика, Ацур едва успел повалиться в бок, нашаривая в траве свой меч и чуть поднялись брови аваров, отметивших вдруг возникшие перемены везде, и в том числе в тридцати шагах ниже по течению, где из травы восстал человек, весь в водорослях и грязи, но с мечом. Это был Эйнар, так и не добравшийся до лагеря. Захват Ясельды, резко менял всё. Потерять заложницу, означало потерять возможность вернутся через Волхов обратно. За убийство дочери Водополк Тёмный становился кровным врагом Стовова и его людей, и по обычаям кровной мести, должен был погибнуть кто-то из детей Стовова. Горящие сёла тёмной земли, трупы плывущие по Протве и Оке привиделись Рагдаю так же отчётливо, как трава под ногами. Судьба Ладри, сына ярла Эймунда, пусть и нелюбимого, тоже вырисовывалась мрачной. Рабство, надругательства, работа до изнеможения, смерть...
— К оружию Стовов! На нас напали степняки! — завопили наконец Беляк и Дубень и вступили в реку.
У одного в руке появилась железная палица, а у другого топорик с острым клювиком с обратной стороны. Они явно растерялись, не понимая, что им делать. С одной стороны ближайший к ним авар уволакивал Ясельду, только что убив её служанку, с другой стороны несколько всадников нависали над викингом и книжником. Там-же на аркане болтался полуживой мальчишка из варяжской дружины. Сзади был, как из под земли появившийся Эйнар. Беляк и Дубень в нерешительности остановились по колено в воде.
— Вишена, Торн, Ингвар, Свивельд, эй! – закричал Эйнар, бросаясь обратно к реке.
Ждать было больше нечего. Рагдай понял, что авары расценили положение как опасное для себя, как засаду, западню, ловушку, или что-то подобное. И что Халлыг начал вынимать саблю по его душу. Рагдай откинул плащ, выдернул из ножен меч и, выпрямился и этим-же движением нанёс удар. Остриё пришлось в колено авара и с хрустом вмялось вплоть над кожаным поножем. Замах был слишком мал, чтобы разрубить сустав, но достаточным, чтобы его раздробить. Халлык закричал от неожиданности и боли, его конь шарахнулся прочь с тропы, давая Рагдаю пространство,
— Йохдан! — загикали авары, задёргали поводья своих коней, — ягыч халлыг кат!
Они вынимали, кто меч из ножен, кто копьё из-за спины. Двое всадников, почти скрытые багульником, потянули из своих колчанов стрелы, вынули луки. Халлыг начал прикручивать верёвку опутывающую Ладри к луке седла.
Лицо и облик Рагдая преобразились: кудесник сделался воплощением ловкости, мощи и расчёта. Рагдай ринулся вслед раненому авару. Тот злобно крутил в воздухе саблей, примериваясь, как бы достать её противника, пытаясь развернуть коня среди зарослей под скалой наилучшим для этого образом. У авара это получилось, и ему даже удалось кинуться вскачь, с намерением сбить врага копытами, но Рагдай отпрянул под левую, безоружную руку всадника, занятую поводом и без усилия увернулся от сабли. Когда лошадиная грудь, копыта и клинок миновали, он ударил мечём снизу вверх остриём меча в живот коню и от стремени до паха рассёк его. Брызнула чёрная кровь, выпали кишки и слизь. Конь рухнул через два шага мордой в тропу с храпом, а потом перевернулся через шею, выбрасывая всадника вперёд. Авар не сумел соскочить на ноги из-за повреждённого колена, а растопырил руки и перелетел через коня и ударился о землю, словно мешок с камнями. Его островерхий шлем слетел на камни, клацая как котелок. Всё это заняло одно мгновение. Ещё через мгновение, закончив переворот, на него рухнул его же конь и забился в агонии. Авар более не шевелился. Он распластался, обнимая землю, животом вниз. Голова его была неестественно повёрнута в небо, глаза сделались белыми, без зрачков, изо рта густо полилась чёрная кровь. Он был мёртв.
Лишь только Рагдай это осознал, как ему пришлось падать на колени, уходя от удара копья второго всадника, того, что гарцевал на иссиня вороном коне. Этот авар был старше, громадней и с конём был словно одно целое. После того, как враг ловко обрубил жало его копья, он понял, что противник умеет использовать малое пространство и свою подвижность. Для того, чтоб убить такого ловкача придётся спешиться. Авар хмыкнул и в одно мгновение слез с коня. Теперь перед Рагдаем стоял великан в броне и с окованным щитом и кривым мечом, с внимательным взором через прорези изких век. Перед тем как сойтись с ним, Рагдай успел увидеть, что Беляк лежит лицом вниз, головой в воде на дальнем берегу, над ним стоит Дубень на одном колене, вжав голову, укрывшись за жёлтым щитом с чёрной медвежьей головой, а в этот щит одна за другой прицельно ударяют стрелы. Эйнара нигде не было видно. Ацур неистово бился сразу с тремя всадниками, находясь меж ними. Лицо его было в крови. Казалось, только священные руны на его мече и теле, да бешеная пляска широкого клинка защищали его от ударов. Тот авар, что держал раньше мальчика, медленно отъезжал в сторону и обнимал безвольно шею коня, едва удерживаясь в седле. Ладри подле него не было.
Рагдай ухватил кожаную оплётку рукояти своего меча двумя руками и изготовился. Противник сделал шаг, выставив вперёд щит, намереваясь за ним сблизиться и одним ударом решить дело. У Рагдая щита не было, и ему нечем было остановить это движение. В любое мгновение мог последовать рубящий или колющий удар авара.
Рагдай ударил по щиту, собрав всю свою силу и добился того, что враг остановился, стараясь вновь поставить щит прямо. Кудесник увидел, что Ацур пробил грудь коня под одним из аваров и, воспользовавшись замешательством, отошёл мимо стрелков в заросли багульника, отдаляясь от реки. Двое всадников вломились в кусты вслед за варягом, но тот снова выскочил на тропу около раненого авара, виновного в пленении Ладри, и молниеносно разбил ему мечём шею через кольчужный воротник. После этого, весь измазанный кровью, викинг сшибся с аваром, спешенным из-за того, что под ним был ранен конь. Обменявшись с противником несколькими ударами, клинок в клинок, и поняв, что всадники выворачивают из кустов обратно, Ацур снова бросился в багульник. Его пеший враг, опоздав ударить в спину, не торопясь последовал за ним. Эти мгновенные перемещения Ацура, более подвижного, чем тяжёлые, в многослойной броне всадники, выглядели бы забавно, если бы ценой им не была жизнь.
Дождавшись, пока все трое аваров не оказались в кустах, выискивая его, он снова выскочил на открытое пространство и бросился к двум стрелкам, пускающих стрелы в Дубеня. Стрелки этого не ожидали. Перепугав их коней леденящим воплем, одного из них он достал мечом, однако клинок только вспорол расшитую попону. Стрелки попятились. Осознав, что из багульника вот-вот вынырнут остальные, Ацур что было сил побежал по тропе к Рагдаю. Одновременно Эйнар с криком ярости вбежал в воду, поднимая тучу брызг и устремился за аваром, уводящим Ясельду в мокрой, изорванной одежде. Всадник не собирался драться за женщину, а отпустив её двинул коня к своим. Ясельда безвольно упала в воду с слабым криком и скрылась в волнах. Две оставшиеся служанки бросились к ней, а Эйнар остановился рядом, готовый к защите.
Лучники спрятали луки и взялись за копья, собираясь напасть на Рагдая и Ацура, чтобы красиво и наверняка с ними покончить. Они пустили коней с места вскачь, подавшись вперёд.
— Йохдан! Йохдан!
Ацур отпрянул в заросли хвоща под утёсом, и сунув меч под мышку, не раздумывая вскарабкался на высоту, достаточную, чтобы авары не могла достать его копьём.
— Ладри! — прокричал он хрипло, оглядываясь вокруг — отзовись!
Рагдай продолжал отступать к реке перед своим противником, надеясь на его ошибку. Разочарованно глядя на викинга среди камней, авары вздыбили коней, остановились и опять взялись за луки. Авары вернувшиеся из багульника, равнодушно пройдя над телом Халлыга, тоже оказались под утёсом. Один из них сбросил с себя пояс с ножнами, торбой, кистенём, отбросил щит, снял шлем, стянул через голову панцирь и, оставшись лишь в грубой рубахе изо льна, полез к Ацуру.
— Да ты смельчак! — глядя на поднимающегося к нему авара, сказал Ацур.
Ацур поднялся ещё выше, на некое подобие наклонной каменистой площадки. Дыхание его было тяжёлым и хриплым, ободранные ногти отзывались огнём. Болью и липкой струйкой крови напоминала о себе рана-надрез на левом плече, едкий пот щипал глаза.
— Ладри! — крикнул он в небо, — Ладри!
Мальчик по прежнему не отозвался.
Пока авар карабкался к нему, викинг огляделся. Ему была видна река, другой берег, тропа. Заросли кустарника и опушка леса, где двигалось что-то огромное. Рагдай всё ещё, отходил вниз по тропе, Дубень уже лежал со стрелой в горле рядом с мёртвым другом и тянул вверх растопыренные пальцы. Эйнар отходил на другой берег, закрывая собой служанок, несущих свою госпожу. Изредко он отбивал мечём летящую стрелу. Их никто не преследовал. Авары подбадривали соплеменника на скале и того, что наступал на Рагдая. В исходе поединков они не сомневались ничуть, несмотря на странную ловкость, обнаруженную в путниках.
Рагдай с самого начала смотрел противнику в живот и на ноги, чтобы сразу увидеть малейшее изменение в их положении и прочитать его намерения. Авар был великаном и с самого начала бился как великан. Он не делал лишних шагов и ложных взмахов. Укрываясь щитом, он при ударах сообщал мечу силу и скорость руки и всего тела, делая при ударе шаг вперёд. Рагдай защищался лишь клинком, всё время чуть отдёргивая его, чтобы смягчит удар, при этом делая шаг назад. Он уклонялся от особо сильных ударов. Наконец, преимущество авара сказалось и Рагдай пропустил опасный удар. Кольчуга на его животе выдержала, но он почти задохнулся, а в глазах побежали тёмные круги. Едва не запутавшись в своём плаще, Рагдай стянул и бросил его на авара. Пока тот выбирался из под неожиданной помехи, Рагдай несколькими отчаянными ударами, как дровосек разрубил на щепы вражеский щит. После этого возникла передышка — авар отступил на два шага, отбросил остатки щита в сторону.
— Ягдыч ынан кат басыл! — сказал он зло, с интересом рассматривая застывшего в ожидании упорного врага и, ухмыляясь, провёл ребром ладони по шее, — чурин тюрк!
Услышав, как подходит к реке сонм его соплеменников, он злобно оскалился, достал и взвесил на ладони тяжёлый метательный нож, собираясь его бросить.
— Где же Стовов? Оглохли они там? — Ацур глубоко вздохнул, унимая сердце и холодную пустоту в груди и добавил, вглядевшись с высоты в развилку тропы, — ясно, почему степняки не спешат. Клянусь Вильдаром, хорошо затеять поединок, чуя за собой тьму своих соплеменников!
Обе тропы, вверх от развилки, до леса были наполнены блеском стали, меди, золота, лязгом оружия, брони, сбруи, движением пёстрой ткани, лоснящихся конских шей и грив, скучающих злых лиц всадников, напоены гулом копыт, лающей речью. Сколько было там аваров? Полсотни?
Сотня?
Полторы?
Три?
Больше?
Скалы, валуны, заросли кустарника с побегам молодой листвы, изгибы тропинок, невесть откуда взявшийся туманный морок, мешали угадать численность, не позволяли увидеть исток этой живой реки. Многоголосое, многократное эхо устрашающе гремело над Одрой. Ацур встал, широко расставив ноги, опробовал, не скользят ли ступни по мху и выставил перед собой меч. Он мог уже попытаться достать авара, но слишком узким и наклонным был уступ. Он видел стриженую, шишковатую голову, змеиную улыбку, сплющенный нос, струпья грязи и пыли на безволосой груди в разрезе рубахи. Он знал, что всегда проще бить вверх и лезть вверх, чем бить вниз и лезть вниз. Вдруг авар закричал и полез вниз, тыча пальцем в сторону, где была скрыта стоянка кораблей. Ацур посмотрел туда, и ему почудилось, будто левый берег Одры двинулся вперёд. Рухнула в воду стена ореховых зарослей. Казалось, что зашатались скалы и грянул гром с неба.
— Стовов! Стовов и Совня! Рысь! Рысь и Змея!
Многоголосые крики и звуки воинственного рога, грохот стреблянского бубна, свист и гиканье, а также рёв мгновенно наполнил воздух. Кривичи, бурундеи, все в доспехах, при полном оружии, вбежали в Одер. Их вёл Стовов. Старшие дружинники шли впереди, а хуже вооружённые гридни и отроки шли за ними. Перед ними волной вздымались мутные горы и снопы радужных брызг. Волосы и плащи с плеч рвал ветер, на солнце блистали шипастые шлемы, вспыхивал от влаги багрянец щитов. Слева от них, шагах в тридцати, в реку ссыпались из зарослей стребляне. Многие из них были совершенно голыми, выказывая так презрение к смерти и врагу. Они кричали, будто звери лесные. Вёл их Оря Стреблянин в своей волчьей шкуре. Голова шкуры была как бы его головой, и оскал волка был его оскалом, а впереди его крика уже сёк воздух рой стреблянских стрел. Правее бурундеев, прямо напротив развилки тропы, сплочённо вошли в реку викинги. Впереди был Вишена. Полтесков было не видно, и не слышно было их клича. Лишь Ацуру было видно, как в двух сотнях шагах вверх по течению, на аварский берег проползает вереница чёрных их теней.
— Как Стовов ринулся в бой с неизвестным противником за тридевять земель от дома? — прошептал Рагдай, — наверно, я его плохо знаю!
Думать ему дальше было некогда. Авар перестал потешаться. Оставив медлительность, степенность и усмешку, он мощными молниеносными ударами вынудил Рагдая скатиться в реку. Ещё одним ударом выбил из ладоней кудесника меч. Когда же Рагдай взглянул вверх, в ожидании последнего смертельного удара, а авар стоял неподвижно, держа над собой меч, и над его головой в голубом небе пылало солнце, случилось чудо. От авара во все стороны с глухим звяканьем отлетали стальные брызги и клочья войлока. Это стрелы стреблян рвали его панцирь и кольчугу. Авар стоял так, подрагивая, казалось вечность. С глухими ударами стрелы пробили его шею, плечи, бёдра. Наконец он сделал несколько шагов вперёд, пытаясь сохранить равновесие,и замертво рухнул на Рагдая. В лицо кудеснику плеснула тёплая кровью и он упал вместе с мертвецом в воду, ударившись о камни дна. Захлебываясь, чувствуя в носу и гортани горькую воду, Рагдай вывернулся из под авара, поднялся на ноги. Река омыла его струями алой крови. Казалось, вся вода была кровью.
Рагдай почувствовал, как боль сжала виски, но это его привело в чувство, и он снова осознал, как двигалось по небосводу солнце, возник ветер, восстали вокруг до неба заросшие лесом холмы, долины и теснины наполнились эхом.
В этот момент масса всадников показалась на другом берегу, и вспенился Одер, казалось, вода отхлынула в ужасе, обнажив дно, когда в неё вторглись ряды железной аварской конницы.
В тридцати шагах от Рагдая посреди реки эти авары сшиблись, смешались, сцепились с воинством Стовов. Никто не мог разобраться, что происходит, никто не пытался выяснить, кто перед ним, потому, что всякий входил в уже ведущийся бой, где против своих насмерть сражались чужие. Значит, так было нужно, значит, нужно было постараться победить вдруг возникшего, как из под земли, врага. Блестели брызги воды, вылетали искры из под ударов клинков, блистали, отлетая, чешуйки панцирей и кольчуг. С треском, скрежетом под ударами топоров и булав разлетались в куски шлемы, в щепки распадались щиты, переламывались копья. Со звоном обламывались мечи, свистели стрелы, дребезжали тетивы, с храпом падали раненые кони, криками и проклятиями опрокидывались в воду всадники и пешие. Истошные крики боли и победы, отчаяния и смерти, призывы вождей, мольбы к богам, боевые кличи были почти осязаемые и живые, словно отдельно от людей участвовали в сражении. Среди кровавой воды не было поединков, там была сеча всех сразу со всеми в постоянно меняющемся положении, слепая резня. Падали поверженные, живые находили в воде полумёртвого врага и душили его или вспарывали лошадиные животы, чтобы унять бьющихся животных, чьи подкованные копыта были страшнее железных палиц и топоров. Там, в центре этого хаоса, неистовствовал Стовов.
— Никто не смеет нападать на моих людей! Бей их, всё их золото, оружие и кони будут наши! — кричал он между взмахами своего меча.
В отличии от степной традиции вождь кривичей не мог наблюдать за боем с возвышенности, руководить, защищённый своими телохранителями. Его считали князем за то, что он был лучшим и самым везучим воином, витязем, хранимым богами, чьи капища он постоянно окроплял кровью жертв. Он один имел с ними прямую связь. Если ему помогали боги, значит, и всем кривичам, и всему войску помогали. Если он сомневался в победе, никому не было смысла сражаться. Семик, Полукорм, Тороп, Мышец и другие его старшие дружинники сражались рядом с ним, закрывая его со спины и боков, готовые лучше умереть, чем дать врагу поразить его оттуда. Их щиты, топорки, булавы и мечи работали как цепы на обмолоте зерна, или топоры на лесоповале. Если враг и не поражался ударом, то терял или оружие, выбитое из рук, или повреждённое, или вынужден был искать равновесие, чтобы не упасть. Тяжёлая защита авар, их шлемы, чешуйчатые панцири и кольчуги, наручи и поножи, делали их трудно уязвимыми противниками, но сильные удары мечей и булав ломало им кости и наносила ушибы из-за которых прерывалось дыхание и не работали руки, или не соображала ничего голова. Удары клювца топоров, вообще пробивало кольчуги наскволь и шлемы, если удавалось обойти щит. Однако, бросалось в глаза желание многих степняков показать своим товарищам свою удаль и храбрость. Они не задумываясь бросались на врага и старались поразить его, даже если положение их коня было для этого не самым удобным. Чаще всего они использовали для этого тяжёлое копьё средней величины, имеющей кроме обычного для длинного наконечника ещё крюк, или длинный, узкий, изогнутый меч, имеющий заточку только с одной стороны.
Рядом со Стововом старший дружинник Скавыка держал пурпурно-золотой стяг с клювастым медведем, похожий на византийский, если бы не странное чудовище вместо креста. Вокруг этого прапора старались удерживаться во время боя кривичи и бурундеи, готовые двинутся за ним куда угодно. Несколько десятков аваров, ударивших на них посреди Одера, были только передовым отрядом числом около десятка. Они оказались почти сразу истреблены или рассеяны. Часть из них стала уходить вниз по течению, часть вверх по течению, меняя оружие, осматривая свои повреждения. Трое утонули в волнах под тяжестью своих упавших лошадей и брони, четверо, раненые, бросив оружие, старались выбраться обратно на свой берег, двое были убиты и упали в воду, одного уносил взбесившийся конь. Оставшиеся кружились перед кривичами и бурундеями, пытаясь проявить геройство перед своими товарищами. Было не очень понятно, почему степняки, никогда не двигающиеся без далеко выдвинутых вперёд и по бокам разъездов, сейчас наскочили на готового к бою противника в неблагоприятной для себя обстановки. Наверное, разведчики аваров каким-то образом ошиблись, и не заметили корабельного стана, слишком хорошо спрятанного способами не совсем привычными для этих мест. Подходящие отряды выходили к реке не видя место боя, не имея возможности произвести обход в тыл, или развернутся, чтобы использовать своё численное превосходство. Смертоносные аварские луки из кости, берёзы, ясеня и сухожилий, пока ещё оставались в основном в налучах у них за спинами и ещё не были по серёзному пущены в ход. Ещё одной странностью было отсутствие среди них лёгкой конницы на малорослых лошадях, без особой защиты, вооружённой луками разного размера для уничтожения противника издалека и для его наматывания. Наверное всё тот-же холмистый и лесистый характер Моравии, вдоль и поперёк изрезанной реками, ручьями, озёрами, тропами, а также бесконечные деревушки с одним и тем же названием, вроде Остравы или Градицы, сыграли с аварами злую шутку. Может быть разъезды и лёгкая конница прошла здесь непосредственно перед тем, как здесь оказалась корабельная рать стреблян, сразу обративших внимание на большое количество свежих следов и лошадиных испражнений. Сейчас стребляне, засыпали их стрелами, но стрелы оказались слишком слабы для пробития брони аваров. Наконечники из кости и не калёного болотного железа ломались, или отскакивали от кольчуг и панцирей. Кроме того, стреблянские луки оказались слишком слабыми для такой задачи, к тому же они успел за ночь отсыреть в речном тумане. Застрявшие в кожаных щитах стрелы, авары без труда ломали, чтобы они не мешались в бою. Только одновременный обстрел одного воина десятью стрелками, давал попадание в лицо, шею, ступни или кисти рук, что выводила врага из боя. Аварские кони были более лёгкой добычей, однако попадания в голову не всегда давало пробитие кости черепа, попаданий в ноги совсем не было, а попадание в тело коня, не выводило его сразу из строя. Быстро потратив множество стрел вхолостую, стребляне стали стрелять редко, доверив это на более опытным стрелкам. Остальные нырнули в заросли и скрытно последовали на соединение с Орей. Вереница аварских всадников продолжала сходить с тропы в кипящую от движения коней и людей реку. Они сначала замедлили продвижение в едином порыве Стовова с дружиной, а потом, когда аваров стало в реке до полсотни, и вовсе остановили продвижение кривичей и бурундеев. Ясельда была спасена, Ладри пропал, Ацур был отрезан на другом берегу на скале, а Рагдай в реке, каким то чудом остающийся невидимым для врага, будучи у него под самым носом. Это состояние продлилось совсем недолго, до тех пор, пока викинги, ведомые конунгом Вишеной Стреблянином, не переправились на в пятидесяти шагах ниже по течению от места боя на правый берег, и не встали на развилке тропы живой стеной. Не то, чтобы это был хитроумный приём викингов, не имеющих особых навыков пеших сражений в строю, просто так получилось. Во первых, выйдя практически одновременно к реке со Стововом и его дружиной, викинги отклонились в сторону, увидев Эйнара, закрывающего собой полумёртвую Ясельду. После того, как кривичи сшиблись со всадниками и закрыли их своими спинами от викингов, тем пришлось, для участия в бою отклонится ещё ниже по течению. Когда они достигли середины реки, бредя по пояс в быстрой воде, первая волна аваров была рассеяна. Продолжив движение вперёд, под звук рога Ингвара, в сторону окружённого Ацура, викинги и оказались на тропе. Когда, бешено вращая глазами и оружием, полуголые, но полностью вооружённые викинги потеснили встреченных всадников, выяснилось, что в этом месте к броду с юга подходят две тропы. Между двух колонн подходящих всадников стояли несколько воловьих упряжек с возами, нагруженными бочонками с чем-то жирным и корзинами с валяной шерстью. Торговцев появление аваров тоже застало врасплох, и они жались к своему товару в страшном испуге и нерешительности, выбирая, что им дороже: жизнь или доход. В результате движения дружины викингов, аварская конная змея оказалась рассечена: голова её бушевала в схватке в Одре, а тело свернулось стальными кольцами, на двух узких тропах. Натолкнувшись на строй тяжёлых щитов варягов, авары чуть отпрянули вверх по тропам, сгрудились, выкрикивая призывы к бою и ругательства, и ринулись обратно. Теперь им уже нужно было выручать своих отрезанных удальцов.
Варяги стояли плотно, плечо к плечу, не столько шеренгой, сколько толпой, но щит каждого из них закрывал половину тела бойца справа. Они занимали всё пространство между утёсом и невысокой каменной грядой, подходящей в реке с юга и буйно заросшей багульником и елями. От утёса до зарослей могло встать рядом только пять человек, пять щитов. Сейчас впереди стояли Вишена, Свивельд, Гунар, Торн и Гелга. Они готовились встретить метательные копья и град стрел. Гелга держал в правой руке увесистый молот с железной ручкой. Торн был вооружён топором, Свивельд и Вишена мечами, Гунар булавой. Остальные теснились за их спинами, держа щиты над головой, и в свою очередь готовя метательные копья и три своих маленьких, но чрезвычайно тугих составных лука со стрелами со стальными наконечниками-иглами, топоры и мечи. Облачённые к бою в шлемы и кольчуги, имея метательные копья, топоры, мечи и палицы, викинги уповали на малый простор для тяжёлых всадников, на скорую победу Стовова в реке и его помощь. Отход аваров без продолжения боя тоже был возможен, ибо странно было степнякам ввязаться в серьёзный бой, или сражение в неизвестных теснинах, не в раздольной Паннонии, а по эту сторону гор, в восставшей против них стране, некогда покорно дававшей рабов и дань, с пёстрым войском странного вида, появившемуся здесь непонятно как и когда, злобным, упорным, неизвестным числом и предназначением. До Ацура отсюда было всего тридцать шагов.
— Они обломают об нас зубы, стойте на месте, во имя Одина! — крикнул он сквозь шум боя на реке и ржание коней, — души эйнхериев глядят на нас, валькирии Хильд, Хлёк и Рангрид глядят на нас, чтоб взять в Валгаллу, и Бором, мы заслужили этой чести! И сегодня средь нас в бою стоят тени конунгов Гердрика Славного, Харольда, тени Дирка, Эрда, Текка, Инграма! Всех наших погибших когда-то друзей! Хвала Одину! Хельд!
— Хе-е-е-ельд! — закричали викинги.
Ингвар снова прерывисто затрубил в рог, имевший, как древнеримская букцина, разные поперечные перегородки для расщепления звука. Дребезжащий звук леденил душу, вызывая безотчётный страх у врагов, и свирепую уверенность в победе у друзей. Варяги ответили Ингвару медвежьим рёвом, на мгновение затмившим все звуки вокруг. Этот клич смешался с кличем врага:
— Йохдан! Йохдан!
Трое авар-великанов на гигантских фессалийских конях, едва умостившись в ряд, бросились вскачь, выставив вперёд копья. Они надвигались как хримтурсы — воины сынов Муспельхейма — огненного мира... Тусклые блики на островерхих шлемах, плоские, злые лица с раскосыми глазами, вытаращенные в бешенстве лошадиные глаза, выставленные вперёд жала копий... Хватило всего трёх десятков шагов, чтобы они разогнались в бешеный галоп. Когда им осталось всего несколько прыжков до щитов викингов, Вишена и Торн истошно заорали:
— Бросай! Бросай! — и пригнулись.
Казалось, освящённое рунами оружие викингов ожило и рванулось навстречу врагу. Стрелы, короткие тяжёлые копья, топоры и просто камни, увлекая за собой сор и воздух, ударили в аваров. Три коня с грохотом и почти одновременно рухнули в облако брызг грязи, старой и новой травы, словно из стреножил кто-то невидимый. Всадники, не успев полностью подняться, были смяты скачущими следом, сбиты с ног. Их лошади, получившие раны и повреждения, не дающие возможности держаться на ногах, ржали, били копыта и, скользили и катались с бока на бок, мокрые от крови. Следующих трёх всадников также опрокинул смертельный ветер и потеря равновесия. Они врезались в шевелящуюся, дёргающуюся кучу конских тел, железа, хрипа товарищей и проклятий. Умирающие закрыли дорогу живым надёжней, чем враг. Вишена двумя мощными ударами меча сбил двух авар с ног. Гелга своим молотом разбил одному голову, расплющив её прямо со шлемом, Торн топором с хрус ом разрубил второму ключицу. Кровь брызнула как из зарезанной свиньи. Другие упавшие всадники заползли под груду лошадиных тел. Всё это заняло несколько мгновений, и для Вишены, занимающего свою место в строю, поскальзываясь, казалось, что обстановка на реке, положение отряда стреблян вообще не изменились. Полтески во главе с Вольгой вообще исчезли. Следующие со стороны тропы авары, видя перед собой гору тел, стали спешиваться, укрываясь за щитами. Несколько рядов всадников тоже спешились. Они принялись растаскивать поверженных, убитых и раненых, добивая агонизирующих и смертоносно бьющих копытами коней. Две лошадиных туши, опутав верёвками за ноги, потянув, отодвинули в сторону. Викинги, стоявшие всего в нескольких шагах от них, не препятствовали этому, опасаясь лучников. Трое аваров, оставаясь в сёдлах, с тропы принялись обстреливать викингов. Стрелы со звуком молотков, бьющих в доски, впивались в щиты. Цокали по верхушкам шлемов. Лучники викингов медлили, опасались высовываться для прицеливания. Согнувшись за щитом, Торн повернул к Вишене оскаленное от злости лицо и сказал:
— Тук-тук, стучат, жена, открой дверь, там смерть замёрзла на морозе, хочет погреться у очага!
— Бросай! — снова крикнул Вишена, но лишь два копья из-за его спины вылетели в аваров, ни в кого не попав.
Зато сзади в кого-то попала аварская стрела. Потом ещё в одного. Это был Ингвар. Он сказал удивлённо:
— Мне кусок уха сорвало, ещё бы чуть-чуть! Но мне нужно уйти, кровь хлещет ручьём, нужно остановить кровь...
— Нас тут сейчас всех перещёлкать как на охоте из своих ужасных кривых луков, — сказал кто-то тихо, кажется, это был Хринг, — нужно что-то сделать!
Вишена, Свивельд, Гунар, Торн и Гелга, не сговариваясь, молча бросились вперёд, стараясь держать щиты ровно. Главное, было без потерь перебраться через тела убитых коней и людей и сблизиться с врагом так, чтобы лучникам, стреляющим с коней сзади, их же воины перекрыли обзор. Это викингам удалось, если не считать пары полученных ими царапин от наконечников стрел, пустивших, впрочем струйки крови.
— Бей их! — кричал им с утёса Ацур, оставленный аварами в покое, ничем не имеющий возможности помочь товарищам.
Тот авар что был в стёганом шёлковом халате под панцирем, и оказался ближе всех, удивлённо вытаращил заплывшие узкие глаза на возникшего перед ним Вишену, но только и успел, что поднять навстречу щит. Конунг на бегу сшибся с ним щит в щит, но несколько наискось. От этого Вишена без остановки проскочил дальше, не глядя рубанув своего противника. Он не увидел, но почувствовал, что попал в мякоть. Времени оглянуться небыло. Вишена понял, что он теперь впереди один в окружении врагов. Он споткнулся о круп коня, но сумел не упасть, а перепрыгнуть через препятсвие. Затем он сразу снова споткнулся, теперь уже о ползущего на четвереньках авара, раненого на тропе одним из первых. Коротким ударом меча Вишена перерубил ему шею и, если бы не кольчужная бармица, голова со шлемом упала бы в грязь. Почти вслепую Вишена затем отбил щитом мощный удар копья, потом сам ударил в подставленный щит, сбив его обладателя с ног. Ударив в другую сторону остриём меча, он пронзил другому авару бедро. Сразу за этим сзади с него сбили его драгоценный шлем. В голове что-то вспыхнуло. Подставляя меч под удар копья и отводя его в сторону, он поскользнулся в месиве из обрывков сбруи, кишок, рвоты и, получив удар в щит топором и удар сзади по голове, упал навзничь в это месиво.
Перед глазами оказалось высокое небо Моравии. Вдруг из безмятежных белых облаков перед ним возникло золотое видение женщины, очень похожей на его мать. Её лица не было чётко видно, только можно было различить добрые большие глаза, и руки с длинными нежными пальцами. Но он точно знал, что женщина похожа на его давно умершую мать. Сквозь золотое и белое свечение, он услышал с неба её негромкий, очень ласковый голос.
— Иди ко мне, Вишена, всё кончилось и никогда больше не будет боли, отчаяния и страха, ты переходишь в вечность, иди, хороший мой мальчик...
Прямо над ним разгорелся смертельный бой. Показалось, что на него, вдруг, сверху упала гора, стало темно и совершенно нечем дышать. Залязгала сталь, сверху полилась ручьём вонючая кровь. Наверху заорали истошно на разные голоса.
— Бей! Бей! — кричали одни по-норманнски, — Хельд, Хельд!
— Йохдан! Чурин! — кричали другие по-тюркски, — чурин!
Только золотая, добрая женщина не уходила, и продолжала звать его к себе.
Показалось, что его грудь смялась в лепёшку. Гора с хрустом упала на Вишену, придавила. Конунг поднял лицо, перед ним лежала рука пунцового цвета в золотых перстнях с самоцветами, и большой палец руки висел на одной коже, вывернутый в обратную сторону от указательного, а безымянный ещё подрагивал.
Сверху на него упал покореженный шлем, отскочил, стукнул Вишене в переносицу, так что пошли в глазах чёрные круги. В шлеме, как в чаше, была пунцовая с чем то белым каша с клочьями чёрных волос. На конунга упала ещё одна гора, снова вызвав в глазах чёрные круги, и он осознал, что задыхается.
Что было сил Вишена рванулся вверх, но не мог сдвинуться с места, решил перевернуться – бесполезно, попытался отползти назад – тщетно. Его словно закопали заживо. Исчезло клацанье стали, вопли, хруст костей и щитов, гудящая тишина заполнила мир, и в этой тишине бешено колотилось сердце конунга, билось в гортани, выталкивало глаза, блуждало по всему телу. Последними осознанными движениями Вишена подтянул к лицу кулак, втиснул его под скулу, другой рукой ощупал рукоять своего меча, крепко сжал его и приготовился умирать. Он ощутил, как уходит боль и тяжесть, вонь чужого пота и кишок, уходит гул, грохот сердца, перестаёт содрогаться земля, а тело становится невесомым, бесплотным. Перед ним промелькнуло печальное лицо матери, которую он не видел никогда, услыхал её гортанный, сиплый голос.
Лицо матери было обрамлено краями его крохотной колыбели, вверх, к закопчённым балкам потолка уходили верёвки, несущие колыбель, они были украшены лентами. Пахло летней травой, мёдом, мокрой овечьей шерстью, брюквой, дымом, материнским потом. Тут же, рядом, у длинного стола рыжебородый отец его и ещё несколько мужчин обмывали в ушате руки, смеялись. По столу, между наполненными едой мисками, вышагивала бестолковая курица. Солнце пробивалось сквозь узкое окно, в его лучах вилась пыль и мухи, которых отмахивал от стола седобородый старец, с лицом тёмным и морщинистым, как дубовая кора, а глаза старца были зелёны, словно изумруды, светились изнутри, чёрные зрачки были не круглыми, а узкими щёлками, как у козы.
Мать ощупала обгаженную рогожку, Вишена засмеялся, слюни стекли с подбородка на пухлую шею, он думал, что мать будет рада его успеху, он вымочил на этот раз колыбель сразу всю. Она действительно улыбалась...
Но мир вокруг уже успел перемениться. Стала ночь. Звёзды были неподвижны на воде и мерцали. Вокруг, до края земли, были горы. В склонах гор были окна. В окнах свет. Везде неподвижно стояли люди, они были ростом кто под облака, кто ниже травы.
Все глядели на Вишену и говорили что то. Каждый своё и по своему. Из за облаков сыпался снег и сухая листва. Край земли дымно горел. Сам Вишена был уже седобород, как тот зеленоглазый старик, оставшийся в избе по ту сторону воды, но, когда конунг оглядел себя в отражение, он увидел свои глазницы пустыми…
Так начиналось предсмертие конунга Вишены.
Показалось, что его грудь смялась под тяжестью горы. На лице конунга лежала чья-то рука в золотых перстнях с самоцветами, часть пальцев висели на одной коже, вывернутые в обратную сторону от указательного, а безымянный палец ещё подрагивал...
Сверху упал островерхий шлем, с хрустом стукнул в переносицу. В шлеме, как в чаше, была пунцовая, с чем-то розовым каша с клочьями чёрных волос. Она выплеснулась на грудь. Потом на конунга упала ещё одна туша, снова вызвав в глазах чёрные круги, и он осознал, что задыхается, просто не может сделать и вдоха.
Что было сил, Вишена попытался сдвинуть с себя мёртвых, но не мог сдвинуться с места. Он решил перевернуться — бесполезно! Попытался отползти, отталкиваясь ногами, назад — тщетно! Его словно закопали. Воздух последнего вздоха кончался. Из его сознания исчезло клацанье стали, вопли, хруст костей и щитов. Гудящая тишина заполнила мир, и в этой тишине бешено колотилось сердце. Оно билось в гортани, выталкивало глаза, блуждало по всему телу. Последними осознанными движениями Вишена подтянул к лицу кулак, втиснул между скулой и телом сверху, другой рукой нащупал рукоять своего меча и крепко сжал его. Очень трудно было представить себе возможность уйти к Одину во время битвы безоружным. Он приготовился умирать... Ощутил, как уходит боль из всего тела и пробитой головы, и тяжесть мертвецов. Перестала ощущаться вонь чужого пота, железа и кишок, стал отдалятся гул копыт, грохот сердца, а тело начало становится невесомым, бесплотным и чужим. Промелькнуло печальное лицо матери, на этот раз без золотого свечения, а усталого после работы в поле.
— Как ты тут весь день один, голодный, вишенка сладкая? — сказала она давно забытым сиплым голосом.
Лицо матери было обрамлено височными кольцами и платком с вышивкой на лбу в виде животных и птиц. Вверх к закопчённым брёвнам потолка уходили верёвки, несущие его берестяную колыбель. Она была украшена шкурками белок. От матери пахло летней травой, мёдом, мокрой овечьей шерстью, дымом, потом. Тут же, рядом, у стола-сундука стоял в полумраке его рыжебородый отец. Ещё несколько мужчин обмывали в ушате руки и смеялись. По столу, между наполненными кашей мисками, вышагивала бестолковая курица, пока её на сбросили на пол. Солнце пробивалось сквозь узкую дверь, заполненную дымом очага, и в его причудливых лучах вилась пыль и мухи. Их отгонял от стола седобородый старец с лицом тёмным и морщинистым как дубовая кора, с зелёными, словно изумруды, глазами колдуна. Они светились изнутри и чёрные зрачки их были не круглыми, а в виде узких вертикальных щелей, как у козы или змеи. Мать ощупала под ним мокрую рогожку. Мальчик, конечно, не мог это запомнить, он понимал всё это только в момент совершения действий окружающим миром, и он, после целого дня горестного плача и одиноких рыданий, вдруг засмеялся. Слюни стекали с его подбородка на складки шеи и он думал, что мать будет рада его успеху, что он вымочил на этот раз колыбель сразу всю. Она улыбалась, собираясь кормить его, и все вокруг улыбались...
Тут мир грудного ребёнка переменился, настала ночь. Через крышу дома взошли звёзды. Они были неподвижны, словно угольки на льду реки, и мерцали красным цветом. Вокруг, до края земли, были разновеликие горы, в склонах гор были окна, в окнах свет. Везде неподвижно стояли люди: одни были ростом под облака, другие гораздо ниже, и были совсем карлики, ниже травы. Все они глядели на Вишену и говорили что-то на разных языках. Всё гудело вокруг от этого говора. Каждый говорил своё и по-своему. Из-за облаков сыпался снег и сухая листва. Края земли дымно горели, словно лесной пожар зажгли грозы везде сразу. Луна была огромной, серой. Она быстро всходила над горизонтом и закрывала почти всё небо. Казалось, до неё можно было добросить стрелу из хорошего лука. Потом она также быстро закатывалась за горы. Сам Вишена был уже седобород, как тот зеленоглазый старик, оставшийся в избе, но когда конунг оглядел в своё отражение в медном зеркале, он видел свои глазницы пустыми...
Так начиналось предсмертие конунга Вишены Стреблянина...



ЭПИЛОГ

Истории отважных и везучих людей редко заканчиваются так просто, тем более, если в них главным участниками являются сокровища, любовь и любопытство. Эти кровавые события тоже не могут закончиться смертью конунга Вишены Стреблянина. Если для большинства участников опасного похода Стовова Багрянородца главным мотивом, побудившим их отправиться в средневековую одиссею было богатство, слава или принуждение, то для конунга, родом из голядского народа-племени, что обитала и на берегах Западной Двины и на берегах Москвы, была несчастная любовь.
Потеряв одну мечту сердца своего из-за неуклюжего желания богатой нормандки обладать им как вещью, и не обретя другой звезды, вдруг возникшей на туманной Балтикой в образе прекрасной невольнице-словенки, он напрасно искал счастья в огненном мире начинающегося конца света — Рагнарека, среди Муспельхейма — пылающего мира. Людям, отрицающим божественную сущность вещей и событий трудно представить, когда внутри людей живёт даже не один бог, а множество богов в сочетании со всевозможными мелкими божками, духами, силами и приведениями. Все предметы, события, сны, мысли пропитаны ими как день солнечным светом или морская гладь блеском воды. В таком мире у человека практически не остаётся места быть собой и иметь собственную судьбу и волю. Всё предопределено и решено свыше. Но, как всегда, когда всеобъемлющая сущность приходит в определённый порядок и берега, и кажется, что уже не вырваться, всё преображается в один миг по воле сил, имени которых никто не знает, и напрасно наделяет их человеческими чертами, чаяниями и смыслами...










ГЛОССАРИЙ

Авары – кочевой народ тюркского происхождения, переселившийся в VI веке в Центральную Европу и создавший там государство Аварский каганат (VI–IX вв.).
Алатырь камень – священный камень, обладающий магической силой.
Асгард – у норманнов небесный город, обитель богов асов.
Асы – боги – ведут войну с богами ванами – существами природы и хаоса.
Бальдар – бог весны и света.
Белобог – славянское божество.
Берсерк – доблестный воин, которого хранят боги.
Валькирия – бессмертная дочь славного воина или конунга, которая реет на крылатом коне над полем битвы и подбирает павших воинов, и погибшие отправляются в небесный чертог – Валгаллу, где вечно пируют в окружении прекрасных женщин.
Велес – бог животноводства и зверей.
Вергельд – выкуп, денежная или вещевая компенсация за убийство свободного человека, установленная в германских варварских правдах, или за любое другое преступление.
Вира – мера наказания за преступление, взыскании с виновника денежного или вещевого возмещения, налоговая выплата деньгами или вещами.
Вирник – исполнитель решений княжеского суда, взыскивавший виру, налоги.
Волхв – кудесник, колдун, маг, чародей, языческий жрец.
Дагобер – франкский король.
Даждьбог – бог плодородия и солнечного света у славян.
Даны – древнегерманское племя.
Детинец – кремль, городское укрепление.
Дисы – в скандинавской мифологии божеств жизни на земле.
Додола – в балканской традиции весенне летний обряд вызывания дождя.
Драупнир – волшебное золотое кольцо Одина.
Дулебы – союз восточнославянских племён.
Ёрмунганд – морской змей, вызывающий гибель мира тем, что проглатывал солнце.
Ётуны – великаны, отличались огромной силой и ростом и были противниками богов.
Ёты – германское племя.
Засека – оборонительное сооружение из деревьев, поваленных рядами или крест накрест вершинами в сторону противника.
Иггдрасиль – мировое дерево – исполинский ясень, в виде которого норманны представляли Вселенную.
Идун – богиня вечной юности, бога поэзии.
Кат Иль-хан – каган Восточно-тюркского каганата.
Ираклий I – византийский император.
Каган – глава союза кочевых племён.
Конунг – король, военный вождь, жрец у норманнов.
Кормило – руль судна.
Кун, резан – кусок серебра, полученный путём разрубания серебряной полосы или прутка.
Кутургуты – племенная группа булгар обитавших в степях между Доном и низовьями Дуная.
Куяб – Киев.
Лангелейк – музыкальный инструмент.
Локи – бог хитрости и обмана.
Маркграф – наместник короля, наделённый широкими, полномочиями.
Мечник – воин, вооружённый мечом.
Морава – река в Моравии, левый приток Дуная.
Моравы – славянский народ, проживающий в Моравии.
Мурома - финнское племя.
Нагльфар – корабль, сделанный целиком из ногтей мертвецов, появление его символизирует конец мира.
Один – верховный бог у германо-скандинавских народов.
Паланкин – крытые носилки, кресло или кузов, обычно на двух жердях, предназначенные для передвижения знати.
Перун – главный бог-громовержец у славян.
Рагнарёк – гибель богов и всего мира, следующая за последней битвой между богами и чудовищами.
Рахдониты – «ведающие дорогу», еврейские купцы.
Резы – счётные зарубки на палках-бирках, способ хранения информации.
Ромеи – жители Византийской империи.
Руги – название группы племён смешанного германо-славянского состава.
Само – король крупного объединения славянских племён в Моравии.
Свеи – одно из названий ряда норманнских племён.
Скальд – поэт, певец.
Сторожа – отряд несущий охранную службу.
Судеты – горы отделяющие Германию от Богемии и Моравии.
Суй Ян-ди – второй император китайской династии Суй, второй сын императора Вэня. Годы правления: 604–617.
Сулица – небольшое копьё, дротик.
Тайцзун (Ли Шимин; 599–649) – второй император династии Тан, один из самых почитаемых императоров Китая.
Татабы – тюркоязычный кочевой народ, проживавший в степях Маньчжурии и по склонам Хингана.
Тёмная Земля – территория нынешней Восточной Европы в бассейнах рек Обь, Москва и Волга. Для 630 года от Р. Х., в котором происходит действие романа, мы имеем дело с ситуацией, когда первая волна переселения славян из Европы в III тысячелетии от Р.Х. уже укоринились на территории, ранее заселённые финно-уграми, а вторая волна переселения славян в V веке ещё только осваивается на территории. Тут возникает и переплавляется в плавильном котле человеческая общность, которую в X веке византийцы в договорах о мире назовут Русью.
Тинг – древнескандинавское и германское народное собрание, состоящее из свободных мужчин страны или области. Тинги имели законодательные полномочия, и право избирать вождей или королей.
Тюркуты – собирательное название кочевых народов, обитающих в степном поясе от Каспийского моря до Байкала.
Фелука – небольшое палубное судно с треугольными парусами.
Фенрир – огромный волк, сын Локи и Ангрбоды.
Фиорд – узкий, извилистый и глубоко врезавшийся в сушу морской залив со скалистыми берегами.
Фрейр – бог плодородия и лета.
Фригг – жена Одина, верховная богиня, покровительствует любви, браку, домашнему очагу, деторождению.
Хеймдалль – бог, сын Одина.
Хоругвь – войсковое знамя у славян.
Хунну – древний кочевой народ, с II века до н.э. по II век н.э. населявший степи к северу от Китая.
Цверги – в норманнской мифологии злобные существа, карлики, природные духи, искусные в ремёслах.
Чекан – ударное ручное холодное оружие с топорообразной боевой частью в виде клюва и бойка на длинной рукояти.
Чудь – название ряда финно-угорских племён.
Эйнхерии – в германо-скандинавской мифологии лучшие воины, павшие в битве, которые живут в Валхалле, где предаются вечному пиру.
Ярило – всемогущий бог жизни и смерти, силы и мудрости, Солнце.
Ярл – военный титул у норманнов, военный вождь и жрец.



ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРОЛОГ

Часть первая
ВИКИНГ ВИШЕНА СТРЕБЛЯНИН
Глава первая
ФЬОРД ВИКХЕЙЛЬ

Глава вторая
СНЕККЕР С ВОСТОКА

Глава третья
ЗОЛОТО ПОСЛЕДНЕГО ИМПЕРАТОРА ДИНАСТИИ СУЙ

Глава четвёртая
ВЕТЕР ЯНТАРНОГО МОРЯ

Часть вторая
СТОВОВ БОГРЯНОРОДЕЦ
Глава первая
СВОЯ ЧУЖАЯ ЗЕМЛЯ

Глава вторая
ПОХОД НА ЗАПАД

Глава третья
ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ИЛЬМЕНЬ

Глава четвёртая
РАЗГРОМ И ЖЕНЩИНЫ ВОДОПОЛКА

Глава пятая
МООНЗУНД

Часть третья
ПЫЛАЮЩИЙ МИР
Глава первая
ВСТРЕЧА У МООЗУНДА

Глава вторая
ПРОТИВ ПОТОКА

Глава третья
МЕЖДУ ВИСЛОЙ И ЭЛЬБОЙ

Глава четвёртая
ПУТЬ ИЗ ПОМЕРАНИИ В СИЛЕЗИЮ

Глава пятая
ТУМАН МОРАВИИ

Глава шестая
УПАВШИЕ В КОТЁЛ

Глава седьмая
АВАРЫ

Глава восьмая
БИТВА НА ОДЕРЕ

ЭПИЛОГ

ГЛОССАРИЙ

© Copyright: Демидов Андрей Геннадиевич, 2017
Свидетельство о публикации №117111003090
 

© Copyright: АНДРЕЙ ГЕННАДИЕВИЧ ДЕМИДОВ, 2018

Регистрационный номер №0406652

от 9 января 2018

[Скрыть] Регистрационный номер 0406652 выдан для произведения:
Андрей Геннадиевич Демидов







ЗОЛОТАЯ ЛОЦИЯ ВИКИНГОВ

роман







Для тех, кто умер, будь то микроб
или человек, время исчезает,
но все связаны друг с другом.
И уход одного — это потеря для многих,
потому, что это победа извечного
врага жизни — Хроноса. Примириться
с потерей — это значит сдаться,
и против Смерти встаёт Память —
преграда смерти уже не бытия, а
сознания. Именно память делит время
на прошлое, настоящее и будущее,
из которых реально только прошлое...

Л.Н. Гумилёв



ПРОЛОГ

Эта история началась почти за тысячу лет до того, как появились на свет её главные герои. Малолюдный пока, глиняно-деревянный Древний Рим тогда ещё с трудом удерживал в повиновении народы Италии и пытался одолеть торговый город Карфаген и воинственные полисы Греции, а в Китае уже возникла империя с многомиллионным народом. Кроме строительства дорог, каналов и перестраивания великих стен, первый, император Цинь Шихуан строил себе величественную гробницу на горе Лишань, под ней и вокруг неё. Кроме непревзойдённого никем и никогда количества воинов, колесниц с лошадьми, актёров, музыкантов, чиновников и женщин, император собирался взять с собой в другой мир все сокровища империи. При их сборе, в предгорьях восточного Тибета и был найден диковенный шар из золота. Это было чудесное золото — его нельзя было расплавить, разрезать или утопить в воде. На этой золотой сфере, размером с голову человека, были изображены моря и земли, известные и неизвестные, покрытые письменами, изображениями и местами для установки каких-то устройств и предметов. Этот шар умные чиновники первого императора назвали Золотой лоцией, потому, что по ней, если зрение было острым, можно было прокладывать пути на запад через Азию, на север за монгольские просторы, на юг и запад, к далёкому огромному острову, за которым снова была Европа. Потом эти чиновники, чтобы возвысить императора, имеющего сомнительное происхождение от наложницы, придумали историю о том, что шар был подарен ему небесными богами, как часть божественной силы. После смерти первого императора и его погребения вместе со своими живыми и глиняными подданными, среди ртутных рек и серебряных гор и лесов, его сын не стал достраивать погребальный город отца, а решил строить дворец. Большую часть золота он тайно вынул из отцовской пирамиды под горой Лишань для создания мира роскоши. Так золотая лоция в бессчётный раз была найдена опять. Спустя восемьсот лет, при становлении шестой императорской династии Тан, лоция в составе сокровищ предыдущей династии была украдена и вывезена беглецами по Шёлковой торговой дороге на запад.
Сыну основателя династии Тан досталось плохое наследство — страна была разорена, кочевники со всех сторон нападали, грабили, уводили население, везде образовывались свободные территории со своими князьями и правителями. Золото отца нужно было обязательно вернуть для укрепления власти. Молодой император Тайцзун объявил награду за каждого выданного сторонника Суй, скрывающегося в кочевьях вдоль дороги на запад. Ему привели столько беглецов, сколько иголок на ели. Их всех пытали. Наконец, на восточных предгорьях Тянь Шаня, золото императоров династии Суй было найдено и перевезено в самый большой город построенный тогда людьми — Чанъань, откуда начинается великий Шёлковый путь. Тех, кто прятал золото, по приказу императора закопали в землю живьём. В Поднебесной на некоторое время настал мир и процветание.
Но золото вернулось не всё. Не было тридцати возов с сокровищами и золотой лоции. Тем временем беглецы, бывшие чиновники династии Суй, медленно идущие с украденными сокровищами от оазиса к оазису по Великому шёлковому пути, получили ответ от папы римского Гонория, что престол святого Петра примет беглецов под защиту всего латинского христианского мира в обмен на половину богатства. Легаты церкви погрузили золото и беглецов на вёсельную галеру в конце Шёлкового пути, в сирийской Антиохии. Однако до итальянских берегов галера не дошла. Ночью около Крита, командир папского отряда и двадцать его воинов в жестоком бою убили своих товарищей и вельмож с их семьями и слугами. У Фессалоник они затопили галеру вместе с рабами-гребцами и греком-лоцманом. Наняв подводы, итальянцы ушли с золотом в долину реки Марицы к Андрианополю. Когда они прятали сокровища в горной пещере, на них напал аварский отряд...
Странным образом, известие о волшебном предмете из числа китайских сокровищ достигло книжника, родом из Тёмной земли, что между Волховом и Окой. Жажда знаний у некоторых людей пересиливает даже страх смерти. И этот книжник Рагдай со своими друзьями, вольными и невольными, положил начало цепи странных событий, давно уже забытых, неожиданным образом втянув в них множество разных людей среди грандиозного хаоса переселения средневековых народов...



Часть первая
ВИКИНГ ВИШЕНА СТРЕБЛЯНИН

Глава первая
ФЬОРД ВИКХЕЙЛЬ

Ночь гладила морщины скал, бархатной чернотой накрывала расщелины и выступы. Между отвесными стенами фьорда вода лежала в лунном свете серебряным зеркалом: спокойная, безмятежная гладь, неподвластная холодному резкому северному ветру. Отдаляясь от Восточного моря, фьорд делал несколько поворотов, изгибался к западу, и заканчивался каменными россыпями. Через них в фьорд стекала хрустально-чистая вода маленькой, но шумной речки. Её каменистые берега были пологими и скрывали два ручья, подходившие к реке с двух сторон недалеко от устья. Высокие, пышные ели торжественно стояли почти у самой воды. Широким клином лес поднимался к разрыву между скалами, образующими здесь седловину, теснился на перевале и уходил бесконечным ковром дальше, на северо-восток, туда, где снег никогда не таял, а огромные реки льда текли со скоростью один шаг в день.
В десяти шагах от берега, как большие рыбы, выброшенные на берег, лежали кверху дном две дощатые лодки-кнорры, накрытые промасленной рогожей. Вокруг них волнами висели волнам на жердях сети с поплавками из коры. Над потухшим костром, от ветра поскрипывал на железной треноге чан, сбитый из полос, с залитыми смолой боками. Под ним громоздилась куча хвороста и дров, приготовленных для растопки. Недалеко от лодок, среди елей, на катках из толстых брёвен, стоял большой драккар. Он был сорок шагов в длину и десять в ширину. Его мачта, будь она сейчас устанавлена, горделиво возвышалась бы над кронами высоких деревьев. Голова дракона была снята, чтобы не пугать местных духов. Раскрытая деревянная пасть виднелась из-под навеса рядом. Тридцать вёсел, были расставлены вдоль бортов. Казалось, они вот-вот опустятся, оттолкнутся от замшелых камней, и понесёт корабль над землёй. Парус, скатанный на палубе, похожий на огромный ствол сказочного дерева, радостно взметнётся вверх, упруго вздуется на ветру и понесёт драккар, как крылья птицу, повинуясь попутному ветру. Над кораблём чернел, похожий на огромные рыбьи кости, каркас навеса. Недалеко горой лежали снятые с него козьи шкуры крыши. Цветущие подснежники и лёгкий пар дыхания стоящего рядом человека, говорили о том, что не настало ещё это время отправляться в дорогу, но оно уже близко.
Человек этот, высокий молодой мужчина, мощного телосложения, с рыжей бородой и усами, светлыми ресницами и зелёными глазами, уже долго смотрел на свой драккар, ощущая смешанное чувство гордости и печали. На нём была, несмотря на холод, одна простая кожаная чёрная рубаха, такие же штаны, обувь, похожая на римские калигулы. Корабль тоже, казалось, смотрела на человека, размышляя о своей трудной судьбе и вспоминая о бесконечных расстояниях уже пройденных, и тех, что ещё предстояло пройти. За драккаром стояли под крышами навесов два больших снеккера, а рядом лежали отличные дубовые доски, пригодные для строительства не менее двух драккаров, представляя собой настоящее сокровище. Дальше была видна кузница, сарай с инструментами, шерстью и пропиткой для парусов и канатов. Ряды дров и камней для спиралевидных рыбьих загонов.
Наконец, оттуда, где в ночном серебренном воздухе над лесом переплетались дымы очагов, раздался настороженный девичий голос:
— Вишена, где ты? Тебя все ищут...
— Зачем ты пришла, Маргит? Увидят нас вместе наедине, не оберёшься хлопот! — отозвался Вишена, отвлекаясь от созерцания драккара.
Он пошёл на голос. Вдруг оглянулся. Ему почудилось, что в последний момент глаз деревянного дракона хитро сощурился, словно ядовитый змей Ёрмунганд подал таинственный знак, предрекая некие события в грядущем. Вишена поёжился, растёр озябшие пальцы. Одежда его была черна, как сажа, и ему удалось незаметно приблизиться к неподвижно стоящей женской фигуре. Ему было хорошо видно Маргит в белеющем шерстяном платье и козьей накидке с капюшоном. Подойдя к ней сзади тихо, как рысь, он страшно прорычал:
— Попалась!
Девушка вздрогнула, но через мгновение узнала охватившие её руки, и воскликнула:
— Я с тобой стану седой, как можно так пугать, злобный карлик-цверг!
— Разве цверги умеют так целовать? — рассмеялся он низким, грудным смехом, и стал целовать девушку в губы.
— Ты не ярл и не херсиср, а цверг, крадёшь младенцев и ешь их, скотину не моришь и посевы, и все твои воины из Скании и Ранрикии тоже карлики, — шутливо говорила девушка, пытаясь освободиться, — как ты можешь думать, что мой отец отдаст меня в жёны такому существу?
Вдруг Вишена затих, выпустил девушку из объятий, уставился в темноту и сказал:
— Чего в Bикхеле происходит снова? Люди с факелами бегают, наверное, опять ссора, как всегда на пиру.
— Ярл Эймунд забрал оружие у твоих дружинников, и правильно сделал, а то вы такие гости, что непременно устроили бы в посёлке резню, — ответила Маргит, став вдруг серёзной и отстраняясь от Вишены.
Он ухватил её за длинные струящиеся волосы, с восхищением чувствуя шёлковые пряди и прошептал:
— Разве это правильно, убегать от меня?
— Сейчас, когда ярл Эймунд послал большую часть своих людей собирать дань с лесных жителей, вы очень опасны. Все помнят, что вы устроили в прошлую зимовку в Страйборге.
— Обидеть меня хочешь, Маргит? — Вишена намотал её волосы на кулак и притянул к себе, стараясь смотреть в глаза, — в Страйборг тогда неожиданно вернулся Остар, убивший много лет назад конунга Гердрика Славного, отца Хельги и Тюры. Как мы могли спокойно смотреть, как этот наглый убийца сидит вместе с нами за столами, ест и пьёт?
— Ты просто ревновал его к дочерям Гердрика, потому, что сам хотел жениться на одной из них и стать ярлом в Страйборге. Поэтому ты и убил его. Пусти меня!
Девушка наступила ему на ногу, чтобы причинить боль, но слова оказались больнее. Вишена оттолкнул её:
— Остар нарушил закон, его осудил бы тинг за убийство Гердрика, и за это он не смог бы откупиться вергельдом. На пиру он первый напал на нас и мы тогда спасли Страйборг от захвата. А потом случилась эта история с жертвоприношением...
— Тогда почему вас выгнали оттуда с позором в канун праздника Йоля, и вам пришлось убегать, вместо того, чтобы вместе со всеми существующими мирами сходиться в Мидгарде? — холодно спросила Маргит, — вы упустили золотое время, когда боги спускаются на землю, тролли и эльфы приходят в дома, мёртвые выходят из Нижнего мира, когда можно стать всадником Дикой Охоты — наездником Асгарда или вервольфом. Вместо этого вы бегали весь праздник из-за ссоры и вынуждены теперь зимовать у нас в крошечном Викхейле.
— Я уже тебе всё рассказал. В одле конунга Гердрика после его смерти от рук предателя, несколько лет был неурожай, и все люди стали обвинять его старшего сына Хринга, правившего землями семьи, в несчастливом характере. Они сговорились убить его, и его кровью окропить изваяние Одина, чтобы на их землю вернулись урожаи. Я вступился за него, но напрасно. Они успели обезглавить его пред Одином. А мне пришлось покидать Страйборг.
— Что-то очень запутано...
— Просто так получилось.
— Просто ты зря вмешался, что тебе сдалась эта семья Гердрика, то ты золото его дочерям вернул просто так, то за сына вступился. Ты какой-то дурачок, как тебя ещё твои воины терпят, — скзала Маргит, улыбаясь.
— Зачем ты терзаешь меня? Клянусь Фрейром, я не заслужил таких насмешек. Я не смог бы жениться на Хельге или Тюре, а их отцу Гердрику я клялся служить до смерти, и когда он погиб, я отомстил за него. Я не веду свой род от Одина, я пришёл когда-то из земли кривичей и мери, из Тёмной земли голядской с реки Москвы. Я не по своей воле стал конунгом, чей дом — ладья, а судьба — ежегодные вики за морями и дали. Просто дружина Гердрика решила идти за мной в вик, дальний поход, потому что в их одле уже не осталось свободной земли для посевов и выпаса скота, у других была кровная месть, кому-то грозило рабство за долги, тем более, что многие уже много лет не брались за мирный труд!
— Такая напыщенная речь! — сказала девушка, — тебя выбрали конунгом за длинный язык!
Вишена тяжело вздохнул и пошёл в сторону низкого строения из вертикально вкопанных брёвен, крытого сосновой дранью, где располагались кузница и хранились запасы железа и угля, а теперь временно жила его дружина. Горн был всё ещё тёплый, и в нём тлели угли. Он вошёл внутрь через низкий проём двери, слыша, как шуршит сухая хвоя и лёд под ногами Маргит.
В бликах горна, дом живо играл тенями, словно не влюблённые оказались тут, а десяток воинов вернулись с пира. Вишена поднял одну из лавок, пододвинул её горну и сел. Маргит робко подошла к нему, села рядом, обняла, и прижалась щекой к его груди.
— Прости меня, злая, я знаю... — сказала она примирительно, — просто я ревную тебя ко всем женщинам вокруг, к своим сёстрам, дочерям и жёнам наших людей, к рабыням...
Вишена не отвечал ей и Маргит печально продолжила:
— Мне кажется, что если ты уйдёшь отсюда, то больше никогда не вернёшься. Меня выдадут замуж за противного Гакона, и я умру во время родов. Или меня украдут даны, сделают наложницей или рабыней.
— Не украдут, братья тебя защитят, они бешенные у тебя.
— Давай поговорим с моим отцом, пусть на весеннем празднике предков твои друзья договорятся о помолвке, — она положила тонкие пальцы на его мощную шею, и заглянула в глаза.
Вишена ответил ей, не мигая, глядя в каменное кольцо очага, где медленно умирал огонь:
— У меня ничего нет, кроме корабля, и воинов, верящих в мою удачу. Золото Гердрика я вернул его дочерям. Маргит, твой отец никогда не отдаст тебя бедному хедсиру. Понимаешь?
— Главное, у тебя есть корабль и дружина, значит, у тебя будет и богатство и королевство. Неужели ты бросишь меня здесь? — говоря это, девушка сжала на груди разноцветные бусы, и зажмурилась, — ты подарил мне эти византийские стекляшки, и сказал, что каждую ночь думаешь обо мне. Любой викинг знает, что нужно платить выкуп за невесту, ты про него не подумал разве сразу?
— Я думал и про свадебный подарок, и про то, что свадьба не должна быть короче трёх дней, чтобы не стать жалкой, про подношения богине Вар при свидетельстве обета, Фрейру и Фрейе, для сохранения любви, золотого или серебряного изображение Молота-Мьёльнира на твоём подоле, чтобы Тор благословил нас, — с горячностью в голосе ответил Вишена, — но моя сума пока пуста, и мне не на что рассчитывать.
— Ты ещё волка Фенрира вспомни, проглотившего Луну, и придумай ещё какие-нибудь способы для увёрток, — сказала девушка, — сейчас я тебя здесь свяжу и сяду рядом, и пусть все вернутся с пира, и застанут нас вдвоём. Отпусти! И врёшь и изворачиваешься так же. Пусть, пусть все вернутся и застанут нас тут, если отец и братья тебя за это не убьют, то согласятся на свадьбу.
— Я не волк Фенрир, не Ван-кровосмеситель. Я чту обычаи и уважаю предоставленный нам кров, под которым нахожусь. Ты нравишься до безумия, этого не скрыть даже на людях, а мой Эйнар шутит, что я привязан к подолу, и больше меня не отпустят в поход женщины, — Вишена улыбнулся, и погладил девушку по щеке обратной стороной огромной ладони, — скоро все вернутся с пира, и мы ничего не успеем, оставь разговоры, дай мне насытиться нашей любовью перед расставанием, а то откажусь быть викингом, а стану разводить коров, и продавать их в Бирке в заливе Меларене, как делают там старые конунги.
— Представляю тебя вместе с Эйнаром на пашне, разбрасывающим семена пшеницы, — сказала Маргит со cмехом, но глаза её выражали теперь тревогу.
Она на мгновение застыла, глядя в пространство, потом расхохоталась и уткнулась горячим лбом в его щёку. Вишен понял, что он теперь плачет. Он почувствовал, как в его груди разрастается пустота, а его сердце вот-вот сорвётся в пропасть от мрачных предчувствий. Он закрыл глаза и увидел в своём воображении, как скалы фиорда начинают дробиться, океанский горизонт заворачивается сухим листом в небо, а само небо стремительно приближается. Звёзды холодными каплями проносятся мимо сквозь него и сквозь Маргит. Горячие клубки огня всё переворачивают внутри, а великие боги, вышедшие из-за стен Асгарда, стоят неподвижно, и ждут их смерти. Видения промчались, он открыл глаза и проговорил:
— Не плачь, будет у нас и помолвка и свадьба. Я найду богатый край, и вернусь оттуда с несметным богатством…
Наконец Маргит перестала плакать, затихла, тихо сказала:
— Я буду молиться за тебя.
Огонь погас окончательно. Потрескивали остывающие камни, в клетях снаружи перебирали крыльями куры, какой-то зверь, то ли росомаха, то ли лис, осторожно ходил неподалёку. Два раза гукнул филин, неподалёку упали сухие ветки, потом всё стихло. Шум реки сделался отчётливей.
— Завтра утром я отправляюсь на охоту и убью оленя в горах, принесу твоему отцу, и поговорю с ним о помолвке, — тихо сказал Вишена, — пусть скажет открыто, что он думает про это.
— Хорошо, я ухожу и буду ждать завтрашнего дня, и молить богов, — сказала Маргит, освобождаясь из его объятий, — прощай...
Она быстро поцеловала его в губы, выскользнула наружу и исчезла в темноте.
Вишена ещё долго глядел ей вслед через распахнутую дверь. Потом он подошёл к груде хвороста, взял и отнёс его за кузнечный горн, туда, где на полу был выложен очаг. Сложив хворост в виде островерхой крыши, он положил внутрь кусочек сухого мха и несколькими ударами кремня и железный брусок, зажёг очаг. Потом он подбросил ещё несколько хворостин, с треском переломив их об колено, Огонь весело разгорелся, а дым начал улетать в отверстие в крыше. Вишена тряхнул головой, словно сбрасывая оцепенение, размышляя о том, что его чувства к Маргит делают его и сильнее, и слабее одновременно, и главное теперь для него, сделать так, чтобы сильные стороны любви использовать, а слабые стороны постараться скрыть и принизить их власть. Вязкая дрёма обволокла его тело и он начал засыпать. Вдруг послышался гулкий звук трубящего рога. Прокатилось и исчезло гулкое эхо. Наверное по фьорду шёл корабль. Чуть погодя, снаружи послышались быстрые шаги и в проёме двери показалось широкое лицо с взлохмаченной черной бородой и длинным носом. Круглые и красные от хмеля глаза нашли в полумраке Вишену и глухой голос произнёс:
— Вот ты где! Тебя ищут!
Говоривший вошёл внутрь, блестя стальными кольцами длинной кольчуги, золотым браслетом и золотыми кольцами.
— Ты чего в кольчуге-то, на битву собрался со свиньями и курами? И что, нам вернули оружие? — Вишена удивился так, словно перед ним появился оживший камень.
— Да, Эймунд велел вернуть нам оружие. А кольчуга мне для красоты! — ответил викинг.


Глава вторая
СНЕККЕР С ВОСТОКА

Вошедший подозрительно огляделся и сказал после этого:
— По фьорду идёт корабль, все думают, что это эсты или пруссы. Ярл Эймунд открыл свою оружейную, и раздал наше оружие, — с этими словами он протянул Вишене меч в красивых кожаных ножнах.
— Ясно, Эйнар, может быть это викинги с востока. А где все наши? — Вишена поднялся во весь рост, вытянул меч из ножен, осмотрел клинок.
— На берегу.
— Ты видел её?
— Кого? — Эйнар огляделся, сильно шатаясь от хмеля, ожидая увидеть Маргит.
— Она хорошая девушка, но очень капризная, и плачет всё время. Может, она станет другой, когда я женюсь на ней?
— Ярл Эймунд зол, что ты рано ушёл с пира, а его сыновья обещает убить тебя, если застанет вас вместе с их сестрой, — говоря это, Эйнар дошёл до бочки, стоящей рядом с горном, взялся за её край и нырнул туда головой.
Распрямившись, он выглядел уже заметно посвежевшим. С него ручьями лилась вода. Фыркая и утирая бороду ладонью, он хрипло засмеялся, глядя на сосредоточенное лицо друга:
— У тебя в голове мухи. В фьорде чужой корабль, на тебе висит обвинение в нарушении обычаев помолвки и свадьбы, а это, знаешь, после убийства второе самое страшное преступление. Ты что, действительно возьмёшь её замуж? Ты ведь сделаешь её несчастной. Тебя завтра убьют, или ты уйдёшь в дальний поход на три года, и сгинешь в шторме. Что она будет делать?
Вишена вздрогнул, и встряхнул кудрявой головой:
— Так, где все?
— У Рыбьего камня все, только нет Гельмольда и Ингвара, потому, что они не стоят на ногах после медовухи, что сварила Сельма. Их туда вывел Эймунд, — сказал Эйнар, набрасывая поверх кольчуги накидку из медвежьей шкуры.
— Пошли туда быстрее, — сказал решительно Вишена, — посмотрим, что это за эсты.
Они вышли в ночь, и быстро двинулись вдоль кромки воды, к тому месту, где в фьорд вдавался узкий мыс, сложенный природой из огромных обломков скал.
Распространяя запах браги и чеснока, Эйнар шумно сопел, недовольный тем, что ноги не слушаются его. Перебираясь через поваленный ствол, обросший мхом, он поскользнулся и с шумом упал на камни, бренча кольчугой.
— Проклятье! — выругался Эйнар, с трудом, неуклюже поднялся и принялся бормотать, — мы сидели за столами и слушали сагу о походе Одина. Скальд Эймунда, складно её пел. Служанка Сельма положила на меня глаз, и тут вбегает Сигвар и кричит, что в фьорде корабль чужаков. Что им тут надо в этом богами забытом месте? Не дали сагу дослушать...
Вишена молчал и быстро двигался среди камней, сучьев и деревьев, прибитых водой к берегу. Он уже разглядел вдалеке небольшой корабль, похожий на снеккер, медленно выходящий из-за поворота, и несколько десятков воинов на берегу. Чёрный силуэт корабля, идущего ночью под парусом, как раз достиг лунной дорожки, в том месте, где отражённое от воды серебро обрывалось тенью от утёсов. Снова зазвучал рог. На ладье заметили блеск стали у Рыбьего камня, подали сигнал и начали поворачивать туда.
Вскоре Вишена и Эйнар оказались среди своих соратников, и воинов ярла Эймунд. Сам вождь стоял как воплощение спокойствия и уверенности — в крылатом шлеме, с длинной седой бородой, заплетённой косой. Он приветствовал пришедших поднятием ладони, тяжёлой от золотых перстней. Со стороны корабля было слышно, как кормчий даёт счёт гребцам, и вёсла с задумчивым плеском нестройно врезаются в воду. Вишена оглядел строй своих воинов, облачённых, кто в кожаные панцири, кто в пластинчатую броню, кто в кольчуги, вооружённых луками, копьями, мечами и топорами, с круглыми, окованными железом щитами. Эймунд вопросительно посмотрел вокруг, и спросил:
— Что, так и будем стоять? Трубите в рог, пусть знают, что мы настроены биться с незваными гостями.
Один из воинов ярла поднёс к губам рог, и что было силы, стал в него дуть. Рог, со второй попытки, громко запел, гневно и предостерегающе. Когда звук закончил носиться между берегами, над водой и под звёздным небом, звонкий голос за спиной Вишены сказал:
— Они идут, как посланцы Хеля, на корабле мертвецов Нагльфар. А кормчий у них бог Локи, отец волка и змея Ёрмунганда.
— Волк Фенрир проглотил солнце, и оно не взойдёт, а войска сынов Муспеллы скачут по мосту Биврест, и великан Сурт приближается с юг с мечом, который ярче солнца. А мы как легендарные асы Один и Тор! Как думаешь, Овар?
— Слишком сказочно говорите. Это действует брага, Свенельд, — сказал Овар, широкоплечий воин с огромными кулаками, снисходительно посмотрев на стройного Свенельда, — кто бы там ни был, в этом снеккере, мы их не приглашали.
— Может быть, это не враги, — задумчиво сказал Вишена, — но разомкните ряды, если они неожиданно начнут пускать стрелы, и держите щиты на груди.
Воины встали пошире, подняли щиты, а лучники вложили стрелы в луки. Тем временем на ладье втянули в отверстия бортов часть лёгких сосновых вёсел, и начали опускать рею с парусом. Послышался всплеск воды от падения камня, утягивающего ко дну проверочный линь. Кто-то крикнул, растягивая слова на прусский манер:
— Глубина тридцать локтей, но могут быть камни. Ильсер, двигайся прямо на воинов на берегу. Клянусь Перуном, они защищают место, где можно безопасно подойти к их берегу.
На сенеккере теперь убрали все вёсла, и корабль двигался только по инерции, быстро теряя скорость.
— Я ярл Эймунд, со мной мой брат Хенрик и Вишена Стреблянин со своей дружиной, — прокричал ярл Эймунд, — а вы кто такие?
— Я Йёран, брат Донкрада с Западной Двины. Со мной Рагдай из Тёмной земли конунга Стовова, он ищет конунга Вишену, — послышалось в ответ, и стоящий на носу корабля человек поднял щит, и показал его внутреннюю белую часть, сигнализируя о мирных намерениях.
— Это что? — спросил ярл Эймунд, выжидающе глядя на изумлённого Вишену, — они показывают знак переговоров?
— Боя не будет, – с обидой в голосе сказал Овар, — и я не захвачу золото и оружие врага, а так было хорошо, сами в руки приплыли!
— Вызови любого прусса на поединок, это у них тоже не считается убийством, — отозвался Эйнар, напоминающий сейчас медведя на задних лапах.
Вишена глубоко вдохнул влажный, холодный воздух, потрогал лоб, что-то вспоминая, и сказал ярлу:
— Рагдай и Ацур помогали мне вернуть дочерям Гердрика его золото.
— Это был правильный поступок, — сказал ярл Эймунда, в его осанке исчезло величие, он снова стал утомлённым жизнью стариком и добавил, — друг моего гостя — мой гость. Крикните им, чтоб обходили камни справа. Клянусь Фригг, за гостей придётся сегодня ещё не раз наполнить кубки!
Воины на берегу одобрительно зашумели. Других, огорчённых отсутствием боя, кроме Овара, не было. Пока один из людей ярла Эймунда руководил действиями корабля, а дружинники Вишены, сняв шлемы, шли обратно в большой дом, заканчивать пир, сноккер ударился в берег. Пруссы бросили в воду каменный якорь.
Потом они положили с борта на камни доску, и по ней сошёл на берег коренастый, заросший до глаз бородой Йёран, и высокий человек в просторном плаще их шерстяной ткани, с длинным безбородым лицом, умными, внимательными глазами. Его коротко стриженные волосы тёмного цвета имели седые пряди. На широком и высоком лбу и между бровями виднелись морщины. Он сразу нашёл взглядом Вишену, подошёл к нему и сказал по-славянски:
— Мы снова встретились, Вишена, и я рад, что ты жив и бодр.
— Я сильно удивлён твоему появлению, книжник Рагдай, да хранят тебя боги, — ответил Вишена, всматриваясь в лицо кудесника, — ты сильно постарел за год. Что, были причины?
— Много пришлось путешествовать из-за одгого важного дела.
— Расскажешь?
— Потом...
На берег тем временем перешёл молодой мужчина с выбритым на римский манер лицом, с мрачным взглядом, в меховой накидке поверх шерстяной рубахи. У него в руках были кожаные мешки с чем-то тяжёлым. Вишена узнал в нём Крепа, слугу Рагдая.
— И ты тут, Креп, всё ещё служишь своему господину? — спросил у него из-за спины Вишены подошедший Эйнар.
— Я Рагдаю скорее не слуга, а ученик, а он мне учитель, — ответил спокойно Креп, — я рад снова видеть вас, мы прошли несколько фьордов и множество поселений, пытаясь вас отыскать.
— А чего в мешках? — с любопытством спросил Эйнар, — вы из-за этого нас искали?
— Книги, переписанные нами для продажи, “Антология” Иоанна Стобея, сочинения Квинта Аврелия Симмаха — последнего римлянина, поэзия Иоанна Газского, — ответил Креп, — на пергаменте писаны, хорошие переплёты.
— Это ярл Эймунд будет книги покупать? — удивился Вишена, — у него, как только увидит латинские или греческие буквы, сразу руки чешутся их в огонь бросить, во имя Локи-сказителя.
— Если я иногда сражаюсь с римлянами и не умею читать, то что, по-твоему, и мои внуки не смогут читать и быть учёными людьми? — уловив смысл сказанного по-славянски, проговорил ярл Эймун, — я бы поэтов купил, скальды всегда будут в цене.
После этого ярл Эймунд передал Йёрану пучок стрел, а Йёран передал хозяину берега медный котелок, начищенный до блеска. Подарок ярлу понравился. Он послал своего младшего сына Ладри, всё время путающегося под ногами, обратно в селение. Мальчик, наверное десяти лет отроду, маленький и худой, но жилистый и вёрткий, со всех ног бросился бежать. Он должен был передать указание отца готовить баню, снова жарить мясо и принести в дом ярла ещё скамьи и столы. Пруссы тем временем принялись выгружать на берег свои вещи, сундуки и корзины, кое-какие товары на продажу — соль, янтарь и сало. Процессия во главе с ярлом Эймундом и Йораном, потянулась в сторону селения. Рагдай с Вишеной шли вместе. Эйнар вызвался помочь Крепу нести книги.
— Скажи, Креп, что там у вас в Тёмной земле теперь, после нашего ухода? — спросил Эйнар, — всё тихо-мирно?
— Князь Каменной Ладоги Стовов Багрянородец жив, гордится своим византийским прозвищем и обещает захватить всю землю голяди и мокоши вокруг Москвы-реки, Оки, Протвы и Ламы. И стреблянские старейшины Оря и Претич живы. А эрзи по прежнему кормят дружину бурундеев в Эрзени, чтоб они их защищали от других степняков. Их город Дорогобуж, посреди земель мокоши, стоит на прежнем месте, а город-Стовград на Нерли хотя и сгорел, но опять построен, и берёт дань с купцов.
— Так зачем вы здесь? Это же далеко плыть, через Волхов порожистый, Ладогу буйную.
— Он всё скажет лучше, — ответил Креп, кивая на Рагдая, — история, похожая на историю дев Рейна, топивших корабли, если там было золото.
Глаза Эйнара округлились:
— С золотом Рейна всё плохо. Сигурд, сын Одина, убил дракона, спрятал его на средних порогах реки. Колдун Регин, выкормивший Сигурда и сделавший ему меч Грам, способный рассечь наковальню, помог ему превратить кровь дракона в золото. Если унести это золото от Рейна, оно становится снова кровью дракона, и сжигает вора.
Пока они переговаривались забрезжил рассвет. В серых сумерках Bикхейль был наполнен дымом костров, пением петухов, суетой подготовки к продолжению пира. Посёлок состоял из трёх десятков больших домов из вертикально вкопанных громадных брёвен, с наружной засыпкой из камней, глины и мха. Издалека они казались огромным кораблями из земли, лежащими кверху килем. Весь посёлок был окружён рвом и насыпью с частоколом. Колья частокола были срублены так, что на них оставались части заострённых веток. Переплетаясь между собой, эти ветви, создавали препятствие, крайне сложное для преодоления. Единственный вход вёл на площадь, где возвышался на холме из камней огромный дом ярла. Тут же находился алтарь Одина перед огромным дубом, оружейная, чуть подальше располагалась курящаяся баня, хранящие зерна, добра ярла и всего одаля. Чуть в стороне виднелась кузница, хлев, загон для лошадей, сторожевая вышка с воином, глядящим через верхушки деревьев на фьорд. Везде на разжиженной сыростью земле, были аккуратно уложены бревенчатые и дощатые мостовые, перед входами в дома они заменялись плоскими камнями или каменным боем.
После сытной и хмельной трапезы пруссов, воинов ярлов Эймунда и Вишены, разморённых баней, звуками струн гуслей, вниманием женщин, отправили спать. Йёран, Рагдай, Вишена, остались у ярла Эймунд.
Шипели, падая в огонь очага капли жира с ягнёнка. Эйнар медленно поворачивал вертел с этим драгоценным праздничным жарким. Потрескивали дрова и факелы. На вертикальных брёвнах стен застыли тени. Два ряда столбов, поддерживающих крышу, образовывали зал, где стояли длинные столы и скамьи. Между столбами и стенами были сооружены полати, где сейчас спали несколько воинов ярла, сидел приглашённый из соседней деревни скальд и несколько служанок. Скальд тихо играл на гуслях незамысловатую мелодию, а Рагдай протяжно произнося слова, вёл повествование по-норманнски. Йёран и ярл Эймунд сонно кивали, степенный Овар в задумчивости расчёсывал бороду, Маргит смущённо сидела рядом с Вишеной и смотрела в стол, и только Вишена внимательно слушал рассказ. На дворе слышалось металлическое побрякивание и тихие голоса:
— Подожди со своей просьбой, ярл слушает сагу гостя.
— Хорошо, вернусь днём.
Рагдай пел:
— Победив в войне, властелин восточной Поднебесной империи, не смог управлять страной. Он болел и быстро старел. Его старшие сыновья жили рядом с отцом, сладко ели и вволю спали. Не забывали увеличивать поборы в казну. И очень не любили своего младшего брата, который жил вдали от столицы, среди простых воинов. Люди уважали того за отвагу и ум, а братья… братья много раз хотели отравить.
На одном из пиров во дворце ему подсыпали особенно много яда. Он после этого долго болел, но не умер, а лишь укрепился духом… Тогда братья упросили императора ещё раз призвать к себе младшего сына, желая окончательно расправиться с соперником. Соратники отговаривали от поездки, но он не посмел ослушаться отца. И вот со своим другом воеводой и воинами приехал в крепость. Не говоря ни слова, старший брат пустил стрелу из лука, но промахнулся. А средний не успел выстрелить. Воевода с быстротой молнии поразил его копьём. После этого крепость оказалась во власти младшего сына и старик император, выслушав рассказ о заговоре братьев, назначил его наследником. Через два месяца тот стал новым императором Поднебесной империи и принял имя Тайцзун.


Глава третья
ЗОЛОТО ПОСЛЕДНЕГО ИМПЕРАТОРА ДИНАСТИИ СУЙ

— Новому императору Поднебесной досталось плохое наследство. Страна была разорена. Много народу умерло от голода и войны. Кочевники тюркуты не давали никому покоя. Тайцзуну нужны были союзники и… золото. Но, как и его отец, властелин Поднебесной Империи не мог разыскать сокровища прежней династии Суй. Сокровища исчезли после убийства императора Ян-ди. Когда стало известно, что мятежный воевода Лян Ши Ду, засевший в крепости Шофан, расплачивается с воинами монетами Ян-ди, новый император собрал войско и пошёл на Шофан и осадил его. Шофан сдался, соратники воеводы принесли императору его отрезанную голову и были прощены, но золота в крепости не оказалось. В погоне за ускользнувшим богатством, император двинулся в земли тюркутов, но золота по-прежнему не было. Тайцзун объявил награду за каждого выданного сторонника Суй, скрывающегося в кочевьях. Ему привели столько беглецов, сколько иголок на ели. Их всех пытали. Наконец, на восточных предгорьях Тянь Шаня, золото Суй было найдено и перевезено в самый большой город построенный людьми — Чанань, откуда начинается великий Шёлковый путь в Европу через всю Азию. Тех, кто прятал золото, по приказу императора закопали в землю живьём. В Поднебесной настал мир и процветание, — закончив напевать, Рагдай вздохнул, словно гора свалилась с его плеч.
Скальд ещё некоторое время перебирал струны, постепенно затихая, словно убаюкивая мелодию.
— Хорошая сага про счастье, — сказал ярл Эймунд, — только имена режут слух, как лай собаки, но там столько богатства в этой Серинде...
— Счастье, это отсутствие боли, телесной и душевной, — сказал Рагдай, — есть на востоке такая религия, которая так считает.
— Счастье, это золото, женщины, слава! — с чувством абсолютной правоты, сказал ярл.
— С востока везут шёлк, его продают в Константинополе по весу золота, — проговорил мечтательно Йёран, вставая, чтоб размять ноги, — одежда из шёлка не стирается от времени, паразиты в нём не заводятся, удобен и прохладен в жару, не то, что шерсть. Вот бы найти способ плыть туда, а не идти с караванами по пустыням.
— Самое ближнее, куда можно доплыть по воде, это если плыть по Хазарской реке из Тёмной земли кривичей и муромы, это до южного берега Хазарского моря, — ответил Эйнар, косясь на задумчивого Вишену, — так отсюда быстрее добираться до Багдада, чем вокруг всей Европы.
— Только там много волоков через лес, никем не обустроенных, лесные жители нападают, туда сейчас никто не сунется, — сказал Йёран, — правда Рагдай рассказывает, что князь кривичей Стовов построил город Каменную Ладогу и Стовград, но этого мало.
— Предлагаю выпить византийское вино за то, чтобы дорога из Восточного моря в Хазарское стала явью, — с этими словами ярл Эймунд взял со стола питейный рог зубра и подставил его под кувшин служанки. Все поступили так-же со своими сосудами. Когда вино торжественно было выпито, дом наполнился чавканьем, хрустом костей на зубах. Несмотря на то, что пир длился уже третий день, ярл Эймунд и Овар всё ещё ели с большой жадностью.
Наблюдая за черноглазой служанкой-рабыней Сельмой, Эйнар пожал плечами и заглядывая в свой пустой рог, спросил:
— Где в этой саге связь с сокровищами Рейна?
— Пить вино, и вообще пьянство, это добровольное помешательство, сказал Аристотель, — произнёс по-гречески Рагдай и добавил по-норманнски, — здесь такая же связь, как у беременной и северного ветра.
Все засмеялись. Особенно веселился Овар. Утирая слёзы, ярл Эймунд сказал:
— Золото Рейна тут не причём, эта сага о золоте Сиринды.
— Говорят, там одна женщина в день делает четверть куска шёлка, — сказал Овар, стряхивая со своей бороды крошки, — мне бы пару таких рабынь-мастериц, и через месяц можно было бы сшить шёлковый парус. Лёгкий, пурпурный, с драконами из огня, как на корабле Одина.
— Кроме рабынь потребуется ещё шёлковые черви, что дают нить, вроде, сирийцы умеют тоже делать шёлк, — сказала, входя в дом, Маргит, садясь рядом с Вишеной.
Сидевшие по левую сторону от ярла Эймунда его сыновья Эрик и Акар хмуро уставились на них.
— Может быть, объединить наши дружины и пройти в Хазарское море за шёлком? — спросил, обводя всех взглядом, Йоран, — сто викингов — это сила, неужели там кто-то сможет нас остановить?
— Тысячи болгар, кавказских албанцев и авар перебьют нас раньше, чем мы доплывём до Итиля, — сказал с сомнением Рагдай, — там ещё бродников разных много.
— Князь Стовов хочет идти на запад в далёкий поход, и считает, что доблестные ярлы Эймунд, Вишена и Йёран должны пойти с ним, — объявил всем Рагдай, — там сейчас большая нужда в воинах, потому, что король франков сражается на своих восточных границах с королём сербов и моравов Само и против аваров.
— Простой воин получает сейчас шестьдесят пять серебряных византийских монет-гексаграмм в год, а вожди в два раза больше, и все получают часть военной добычи, — сказал ярл Эймунд, — это мало, столько воин может взять всего за пару набегов на побережье Британии. Невольник с Кавказа или из Таврии стоит один гексаграмм.
— Эти наёмники-викинги в Константинополе сбили цену и по всей Европе, — согласился с ним, — позорят имя викингов.
— Идти туда, на запад? — Вишена задумчиво посмотрел на Маргит, — мне кажется, лучше попытаться напасть на Рим, если там что-нибудь ещё осталось после последнего разграбления его готами.
— С Римом ничего не выйдет, не хватит сил, тем более, что папа римский Гонорий, говорят, может убить любого, мешающего упрочению Христовой веры, а уж напавшего на него самого, точно... — с сомнение сказал Рагдай, — лучше наняться к королю Дагоберту.
— Отец, пусть Рагдай ещё споёт, — сказала вдруг Маргит звенящим голосом, — а то вы тут делите шкуру не убитого медведя, а Вишене на охоту пора, светает уже.
— Не смей вмешиваться в мужской разговор, — резко прервал её брат Эрик, — пошла бы лучше, проверила, доят ли молоко.
Все снова наполнили свои питейные рога, выпили за богов и хранителей жилищ, и скота, и рыбных косяков. Братья Маргит, зло поглядывая на Вишену, несколько раз выходили на воздух, было видно, что солнечный свет, робко пробивающийся сквозь дым очага в отверстие кровли, на самом деле разливается по фьорду ярким жёлтым огнём.
— Так, или иначе, в Сиггблот, первый день лета, в начало нового года, князь Стовов будет ждать желающих принять участие в походе в устье Западной Двины, — сказал Рагдай, — посреди залива у устрова.
— Мне не очень понятен этот поход, — сказал ягд Эймунд, — когда мы все протрезвеем, расскажи мне ещё раз, книжник, что могут взять бедные люди в местах, где воюют короли и их армии. А теперь, может быть ты мне продашь, наконец, книгу это мудреца последнего римлянина про богов. Сколько ты за неё хочешь?
— Двадцать золотых безанов, — быстро ответил Рагдай, — там много украшений на переплёте.
— Я за это двадцать коров куплю, — быстро, несмотря на изрядный хмель, сказал ярл, — дорого это очень.
— Я куплю за пятнадцать, — сказал Йёран, — я думал, что ты меньше чем за двадцать пять не отдашь, а если есть торг...
— Хорошо, иудейская душа, пусть будет восемнадцать, и по рукам ударим, — воскликнул ягл Эймунд.
— У меня столько нет, — подмигивая книжнику, сказал Йёран, — ты всё ругаешь богатых за жадность и подлость, а кому бы ты свои книги продавал, рабам?
Рагдай хотел что-то возразить, но сыновья неодобрительно загудели:
— Отец, зачем столько денег тратить на эту книгу, в походе можно десять таких в монастыре захватить!
— В монастыре будут богословские христианские книги, вы их не сможете не прочесть, ни понять, а это учебник жизни, — перекрикивая их, сообщил присутствующим Рагдай.
— Лучше бы выпили за удачу великого похода на запад славного конунга и берсерка Вишены! — закричал, присоединяясь к общему шуму Эйнар, — за Вишену!
— За ярла Эймунда, хозяина гостеприимного крова!
— За дочь ярла, красавицу Маргит!
Пока все кричали наперебой и опрокидывали питейные рога с вином, братья Маргит вышли из дома. Это не могло никого насторожить, потому, что по многу раз все выходили и возвращались во время пира. Только очень внимательный и проницательный наблюдатель, мог бы заметить странные взгляды Маргит и её братьев, то друг на друга, то на Вишену.
— Я буду думать над предложением Рагдая, — сказал сквозь крик Вишена и поднялся со скамьи, собираясь выйти, — выйду подышать от этого дыма.
— Это уже лучше, чем просто отказ, — сказал Эйнар и тоже поднялся, намереваясь выйти вместе с ним, — если мы пойдём в поход только силами одной дружины, много ли мы сможем добыть?
Вишена остановил его рукой, усадив обратно на скамью и вышел во двор.
Всё, что потом произошло, показалось Вишене сном, чередой не связанных грохочущих мгновений, медленных, гулких и неотвратимых сцен и какой-то чужой жизни. Он знал, что Маргит сейчас выйдет за ним, и будет упрекать, или просить, как она всегда делала раньше. Действительно, она тоже вышла на свет, и он услышал за спиной её лёгкие шаги, и шёпот, призывающий свернуть к дровяному сараю. Повинуясь, он свернул направо, и у стены из вертикальных брёвен остановился, обернулся и обнял её со словами:
— Мне не хочется уходить из Викхейля, но прошу тебя, не веди себя так, словно мы помолвлены. Дай мне свободно сделать выбор. Клянусь нитью судьбы богини Инн, наши судьбы уже соединены! — после этих слов он поцеловал девушку в горячую щёку, ладонями отвёл назад её волосы, упавшие из под перевязи.
Маргит смотрела на него испытующе и подозрительно. Отражённые блики восходящего солнца неверно мерцали в её глазах.
— Отпусти меня, — сказала она так громко, словно это должен был услышать ещё кто-то, — отпусти, или я позову на помощь!
Последние слова она уже крикнула, в голосе девушки был испуг, надежда, радость и отчаяние. Одновременно её начала била дрожь, словно от лихорадки.
— Да что с тобой? — Вишена удивлённо отстранился от неё, — ты заболела?
Неподалёку возникли и быстро затихли, удаляясь, голоса Эйнара и служанки Сельмы. Они обсуждали, где бы им уединиться. Закукарекал петух, очень далеко, в лесу завыл волк, и вслед за этим солнце ушло за облака. Из тени двора возникли две фигуры. Одна из них, голосом Акара властно приказала:
— Отпусти её и следуй за нами!
— Ты опозорил нашу сестру и должен либо жениться на ней, либо быть осуждён общим тингом на изгнание и выкуп, — добавила другая тень голосом Эрика, — предатель клятвы гостеприимства!
— Эрик и Акар? — Вишена, пытаясь понять, что происходит, отступил под навес конюшен, — Маргит, это похоже на западню! — наконец сказал он, прижимаясь спиной к стене, чувствуя, как хмель быстро улетучивается, а тело наливается прежней силой.
— Братья хотят, чтобы ты просил отца объявит о нашей помолвке, особенно после такого случая, — воскликнула Маргит и коротким движением выдернула шнуровку ворота своего платья, — у тебя нет другого пути, любимый!
Её полная грудь наполовину обнажилась, взлохмаченная, растерзанная, с блуждающим взором, теперь она и впрямь стала похожа на жертву насилия со стороны сластолюбца.
— Пойдём с нами, херсир, это нужно сделать прямо сейчас! — сказал Эрик, стараясь придать своему голосу твёрдость, — не сопротивляйся своему счастью, не нужно с нами ссориться.
— Не слишком ли ты молод, чтобы затевать ссору с конунгом? — зло сказал Вишена.
— Конунгом? У тебя нет ни земли, ни коров, все викинги с востока и юга такие бедные, при чём тут титул конунг? — сказал Акара, надменно задрав подбородок, — тебе, безродному, честь породниться с нами, а ты сопротивляешься.
— Не зли его слишком сильно, — перебил брата Эрик, — пусть он опомнится, надо благодарить богов, что его меч остался под трапезным столом.
— Он нам ничего не сделает, его дружина меньше нашей, его и так выгнали отовсюду, как пса, — Акар пьяно рассмеялся, — хватаем его и отведём к отцу, обычай и традиция на нашей стороне!
Не то чтобы Вишена не хотел жениться на Маргит, наоборот, она была для него самым лучшим человеком на свете, не то чтобы он боялся унизительных разговоров о его состоятельности, как жениха, просто участник множества битв, походов и смертельно опасных приключений, не любил, когда его к чему-то принуждал против его воли. Он лихорадочно начал искать глазами хоть какое-то оружие, но ничего не годилось для боя, ни дубовое ведро, ни берестяное сито, ни обломанная рукоять лопаты, горсть гвоздей...
За спинами братьев появились двое дружинников их отца, видимо, посвящённые в тайну происходящего. Теперь не было и речи о том, чтобы убежать, или отбиться кулаками от позорного приведения к сватовству под принуждением. Их связь с Маргит показалась теперь ему совсем в другом свете. Для неё, девушки из бедной семьи захудалого рода на краю благодатного Восточного моря, было трудно найти подходящую пару, сулившую в последующем славу и богатство. Отец Маргит был уже стар, чтобы ходить в успешные походы, старая его дружина превратилась скорее в волопасов и сборщиков дани с озёрных хуторов, где кроме мёда, шкурок белок и свиней, взять было нечего. Братья её, наоборот, были ещё малы и неопытны, чтобы самостоятельно идти в дальние походы и захватывать хорошую добычу. В соседних фьордах викинги тоже не дремали. Уже не осталось ни одного фьорда, где не было бы поселений, или рыбацких угодий. Пригодной земли для посевов было всё меньше, как и места для выпаса скота. Теперь всё больше бонов бралось за оружие, и мешало настоящим викингам делать своё нелёгкое дело. Все постоянно плавали на юг, в прусский ремесленный и торговый городок Кауп, проходили через Сасбию вдоль Янтарного пути, грабя местных, или не местных торговцев. Другие Каупты, на других берегах, тоже были под их ударом. Трусо был отлично защищён, но в его окрестностях можно было перехватить зазевавшегося торговца. На востоке в Альдегьюборге на Ладоге, на западе в Павикене и других торговые эмпориях, можно поживиться солью и пушниной, но это требовало всё больших усилий. Ещё была возможность плыть вокруг Биармии по северному морю, или сквозь Биармию, её реки, озёра, волоки к Туле около Северной Двины и дёшево брать там куниц, бобров, отличную русую соль и рабов. Торговцы нанимали таких же викингов для охраны товаров с юга, и поход иногда заканчивался гибелью, пленом и рабством. Наниматься в качестве дружины к вендам, кривичам, пруссам или финнам, было унизительно, и северяне, даже в Биармиии, тем более в Скандии, потом таких ярлов и конунгов не пускала на альтинги-советы. Даже Уппсала, принимающая всех, старалась их использовать в своих интересах тайно. Сильные конунги Ингьяльд Коварный, Хельвдан Храбрый и Гранмар не любили делиться с такими мелкими ярлами как Эймунд и соглашались отдавать им для грабежа только захудалые берега, или отдавали после совместных походов так мало добычи, что проще было получить такой доход оставаясь на берегу, и изготавливая паруса и вёсла на продажу. Маргит хотела стать женой викинга из богатой людьми и пушниной Тёмной земли городов и рек. Там было мало озёр и безопасных островов, как в Скании, зато оттуда во все стороны расходились речные дороги, как ни и из центра паутины, и можно было пройти в южные моря к Византии быстрее, чем вокруг Европы. Если удалось бы договориться завоевать эти пути, то можно было построить королевство побольше, чем у Ингьяльда. А это значило стать великой женщиной, может быть потом королевой, достойной упоминания в сагах. Подговорить братьев было не сложно, тем более, что драккар Вишены им нравился безумно, как и нравилась возможность начать что-то делать самим, без отцовской и материнской опеки. Этой осенью, колдун дал им съесть зажаренное сердце волка, и теперь они чувствовали в себе неиссякаемые силы свирепости и желания борьбы.
Он видел, как Акар сделал шаг к нему, а Эрик начал вытаскивать меч из ножен. Маргит закрыла глаза рукой и отвернулась со словами:
— Вишена, не сопротивляйся своему счастью!
— Это подлость, не достойная воинов, нападать на безоружного гостя. Даже женщине это непростительно. Слышишь, Маргит? Я ненавижу тебя, волчица, дочь волчицы! — Вишена увидел в сухой траве у конюшни то, что могло стать хоть каким-то оружием — несколько сбитых о камни подков в корзине.
Он схватил три из них и грозно промолвил:
— Я не дам себя взять и пусть будет так, как хотят боги.
— Как хотят боги, — сказал Акар, оскаливая почти волчье лицо и вместе с братом кинулся на Вишену.
В этот же миг Вишена изо всех сил бросил в них одну из подков. Со свистом пролетев рядом с головой Акара, она на ударилась о стену дровяного сарая. В разные стороны полетели щепки, словно это был молот и, отскочив, со звоном упала на камни. Прежде, чем все успели сообразить, в чём дело, Вишена бросил следующую подкову в Акара. С оставшейся подковой, как с кастетом напал на Эрика.
— Ха... — только и успел сказать Акар, или это просто было его дыхание.
Из-за того, что подкова с глухим звуком попала ему в переносицу, голова его дёрнулась назад, словно он на бегу ударился лбом о притолоку двери. Он сделал несколько шатких и незрячих шагов в сторону, пытаясь сохранить равновесие, и рухнул, раскинув руки, прямо под ноги Маргит. Он ещё не упала на землю, как Вишена двинулся навстречу Эрику, и двумя руками, сжимая подкову, мощно ударил его в грудь. Что-то хрустнуло. Юноша со стоном отлетел в сторону и упал. Вишена двинулся на дружинников Эймунда. Однако те, понимая, что дело приняло нешуточный оборот, решили не отягощать общее положение, и отступили, показывая Вишене ладони, в знак того, что схватка закончена
— Сюда! — с ужасом в голосе закричала Маргит, наклоняясь над Акаром, — скорее!
Она попыталась приподнять его и руки её тут же оказались перепачканы кровью. Она рванулась прочь, к отцу, чувствуя затылком тяжёлый взгляд Вишены.
В доме ярла Эймунда было всё ещё шумно, хотя кувшины давно опустели, жаркое превратилось в груду костей, а языки рассказчиков не ворочались от хмеля и усталости. Одни спали, уткнувшись лбом в доски столов, другие говорили громко и бессвязно, каждый о своём. Рагдай, слегка захмелев, учил Йёрана кидать монету. Это был золотой безан, только что полученные за книгу. Нужно было её кидать так, чтоб монета всегда падала на одну и ту же сторону. Он пред этим и несколько воинов поспорили, что Овар не сможет завязать вертел в петлю, как это делал Вишена. Рядом, красный от натуги Овар в третий раз сгибал и разгибал железный вертел. Ярл Эймунд зевал сыто и сонно, а его младший сын Ладри восхищённо смотрели на Овара, говоря:
— Вишена может десять раз согнуть и разогнуть вертел!
— А где все? Акара, Эрик, Вишена, Маргит? Что-то их давно нет, — спросил ярл, оглядываясь на спящих и сидящих вдоль стен.
— Хорошо, только погляжу чем закончится спор, — сказав это, Ладри привстал, и быстро спросил у отца, — а можно я пойду с Вишеной в поход?
— Ты уже злишь меня! Мал ещё! — ярл ухватил мальчика за ухо, но тут же выпустил и досадно поморщился, потому, что в третий раз Овар не смог свернуть железный прут в петлю.
Мало того, что он сегодня купил за целое состояние не нужную книгу для того, чтобы не слыть невежественным и тёмным, так он ещё и кольцо проиграл из-за хвастливого Овара. Ярл Эймунд выложил на стол перед собой огромные кулаки, похожие на молоты. На каждом пальце было массивное кольцо или перстень.
— Выбирай, Рагдай, ты выиграл спор, — сказал он.
— Бери вон то, с головой змеи, на правом мизинце, сирийской работы... — шепнул Ладри.
Рагдай улыбнулся радостно и указал на кольцо со змеёй мудрости.
Когда ярл, с трудом снял кольцо с пальца и бросил его через стол в раскрытую ладонь победителя, в двери появилась Маргит с криком:
— Убийство!
Она стояла на пороге, растерзанная, в крови, с безумным, злобным видом словно валькирия. В наступившей тишине было слышно, как ударилось и покатилось по столу кольцо, не пойманное Рагдаем, как кольцо потом упало на земляной пол.
— Убийство! Что вы сидите? — удивлённо спросил у всех Рагдай, — это никого не волнует?
— Погоди... Маргит, любит последнее время устраивать злые шутки, — ответил ярл, — в прошлом году она придумала, что Эрик подглядывал за ней, когда она купалась в озере, и украл её одежду, поэтому она пришла в деревню голой. Кто убит?
— Акар!
— Кто убийца?
— Вишена!
— Ерунда, они только что сидели за одним столом!
— Он напал на меня, а братья вступились, и Акар погиб в схватке.
— Вот как? Я оставил его зимовать, когда ни одна собака не хотела пускать его к себе после истории с Гердриком Славным, а он убийством заплатил за гостеприимство! Где мой меч?
Ягд Эймунд с Оваром и Ладри, и с ними ещё десяток его воинов ярла, спрыгнувших с полатей у стен, бросились во двор. Там они увидели, что Сельма держит на руках окровавленную голову Акара, а его брат Эрик, корчась от боли, лежит рядом. Тут же стоял Вишену и нескольких его дружинников во главе с Эйнаром. Хотя на них не было кольчуг и шлемов, все были вооружены копьями и мечами. Служанка-рабыня горько плакала, вытирая слёзы рукавом.
Ягд Эймунд с Оваром и Ладри, и с ними ещё десяток его воинов ярла, спрыгнувших с полатей у стен, бросились во двор. Там они увидели, что Сельма держит на руках окровавленную голову Акара. Его брат Эрик, корчась от боли, лежал рядом. Тут же стоял Вишена и несколько его дружинников во главе с Эйнаром. Хотя на них не было кольчуг и шлемов, все были вооружены копьями и мечами. Низкое солнце, только что появившееся над скалистыми горами, отбрасывало на землю длинные тени, из-за чего люди казались больше, чем были, и их казалось больше, чем есть. Служанка-рабыня горько плакала, вытирая слёзы рукавом. Увидев отца, Эрик простонал:
— Вишена напал на нас, когда мы вступились за честь сестры...
— Что тут произошло? — спросил ярл Эймунд, — почему мои сыновья ранены?
— Они напали на меня, — хмуро ответил Вишена.
— Вишена набросился на меня и сорвал с меня одежду, — сказала Маргит, выглядывая из-за плеча отца.
— Почему он это сделал, если все знают, что вы уже давно уединяетесь по укромным местам, ему что, так ссоры со мной захотелось? — произнёс ярл, словно размышляя вслух, — и почему он это сделал в присутствии твоих братьев?
— Она сама разорвала на себе платье, — сказал Вишена, — речь шла о сватовстве.
— О чьём сватовстве? — не удержавшись от любопытства, спросил Овар, и все присутствующие повернули головы в сторону Маргит, — о твоём сватовстве?
Маргит, закусив губу, повернулась резко, и быстро ушла в дом.
— Что с Акаром, — ярл Эйдмунд подошёл к сыну, — велика ли рана?
— Похоже, он окривел на один глаз, — ответила рабыня Сельма.
Она отняла руку с куском ткани от лица юноши, и все увидели страшную кровавую маску вместо его лица. Люди ярла Эймунда зашумели, послышались мнения о том, что за это Вишена должен заплатить выкуп и покинуть фьорд. Когда Эрик сообщил, что он не может нормально дышать, грудь его нестерпимо болит при каждом движении, ярл Эймунд сказал:
— Я хочу, чтобы мы ещё раз всё обдумали, когда выветрится хмель от пира, но сразу можно сказать, что по обычаям, за членовредительство, Вишена должен заплатить пятнадцать коров за Акару, пять коров за Эрика, корову за платье Маргит, и уйти из Викхейля.
Наступила тишина. Только слышно было, как дышат за стеной лошади и коровы, а у колодца мальчишки спорят из-за ведра. Вооружённые люди стояли лицом к лицу и мерили друг друга взглядами.
Рагдай мягко отстранил Эльму и склонился над Акаром. Осмотрев его, он спокойно сказал:
— Я смогу через две недели поставить его на ноги, однако глаза не вернуть.
— Гости нарушили закон гостеприимства, они должны уйти, — сказал Йёран, — мне жаль, что наше появление совпало с этой кровью.
— Мы не хотим ссоры, мы заплатим, — выступив вперёд, сказал Эйнар, — и мы знаем обычаи, только предлагаю обсудить размер выкупа.
Ягд Эймунд вопросительно покосился на Вишену.
— Пусть будет, как сказал ярл, только сейчас нечем платить, — сказал тот, — мы оставим в залог часть оружия, когда добудем безаны, выкупим его обратно.
— Я заплачу за Вишену выкуп, а он пойдёт в поход вместе со мной и Стововом Багрянородцем на запад. Пойдёшь теперь?
— Теперь пойду, — кивнул Вишена понуро, — видно так хочет Один.
— У Эрика сломано несколько мелких костей, — сказал Рагдай, осматривая грудь юноши, — нужно сделать повязку и лежать неделю на постели.
Ярл Эймунд пожал плечами:
— Платить за кого-то не запрещается обычаями. С тебя двадцать один безан, книжник.
— Восемнадцать, — начал торг Рагдай, — платье порванное мы не признаём и у Эрика всё вообще не страшно.
— Хорошо, книга мне досталась, считай, бесплатно, раз деньги вернутся назад, — после некоторого раздумья согласился ярл Эймунд, — и вы сегодня начнёте готовить драккар к отплытию, льда на воде уже нигде нет.
— Я тоже ухожу, — сказал Йёран, — мне нужно идти в Бирку, у меня мёд и пушнина. Мы уйдём сегодня в полдень.
Йёран повернулся и пошёл обратно в дом ярла, вместе с тремя своими людьми.
Глядя, как люди Вишены, Эйнар и Рагдай покидают место схватки, Овар сказал ярлу Эймунду:
— Если они попытаются уйти не заплатив выкуп, нам даже не на чем будет их догнать, если не готовить наш снеккар.
— Тут какая-то тайна, раз книжник платит за него, — ответил ярл, — почему он не позвал в поход, например Йорана?
Эрик самостоятельно поднялся, а Акару помогла Маргит.
— Отец, прошу, не выгоняйте его! — сказала Маргит плача, — я чувствую, что он больше не вернётся сюда, а ведь мне так с ним было хорошо…
— Упустила ты своё счастье, если так, — сказал ярл, наблюдая, как Вишена, не гдядя не девушку, поворачивается и уходит в сторону берега.
— Мне было хорошо с ним, мы наверное сможем ещё быть вместе, пусть его воины уйдут, а он останется и женится на мне...
— Замолчи, я думаю, что это ты подговорила Эрику и Акару устроить эту ловушку, – сказал ярл.
Лицо его утратило свирепость и он казался теперь уже просто уставшим, огорчённым стариком. Он повернулся к своему младшему сыну и добавил:
— Ладри, ступай за воинами Вишены, будь рядом с ними, словно тебе интересно, как они готовят драккар к отплытию, а сам слушай, вдруг они решат уехать не заплатив...
— А мне действительно интересно, как они готовят корабль, — ответил мальчик с готовность, и с радостным видом отправился в сторону берега.
После жаркого, дымного воздуха в доме ярла, после волнительной сцены противостояния у конюшни, стенаний Маргит, стонов братьев, разгорающийся яркий солнечный день, редкий для ранней весны Восточного моря, обволокла его радостным покоем. Озираясь, Ладри видел умиротворяющий высокий небесный свод над головой, яркие блики солнца на воде фьорда, мерцающие белым и голубым свечением грани скал. Он ощущал величественную тишину — она величественно бродила, как живая, среди скал и высоких елей, окружающих селение.
Миновав изгородь у оружейной и костёр, с охраняющими её дружинниками отца, мальчик свернул к каменным столбам и маленькой каменной изгороди обозначающей границу Викхейма. Недалеко от них он увидел Рагдая и Эйнара. Они шли к кузнице и драккару.
Сам не зная почему, Ладри двинулся вперёд бесшумно, избегая открытого пространства. Крался он то рядом с тропой, отводя ветки рукой, бережно возвращая их в прежнее положение, то прямо по тропе, используя её изгибы, чтобы иметь укрытие. Даже если бы идущие впереди вздумали оглянуться, то они не увидели бы, как пляшут ветви, не увидели бы крадущейся тени и не услышали бы и шороха. Он ставил ногу, как бы немного скользя, не сразу перенося на неё вес тела, не давая сухим сучкам под старой хвоей предательски треснуть. Он был готов замереть на месте и стать тенью, если взлетит из кустов разбуженная куропатка. Он крался, как зверь, и был так близко от идущих, что слышал их голоса.
— Я не жалею, Эйнар, этих восемнадцать безанов для выкупа, потому, что, если мы отыщем то золото, что я вскользь упомянул в сказании про Сину, у нас будет столько золота, что можно будет всё Сканию купить, и ещё останется. Там тридцать больших сундуков с золотыми монетам, посудой. Лично мне нужна оттуда одна лишь вещь, золотой шар размером с голову человека под названием Золотая лоция. Судя по рассказам, там изображены все земли, открытые мореплавателями, и ещё не открытые.
— Хорошо, что ты не сказал об этом другим ярлам, Эймунду, Йёрану. У них такие люди болтливые, что про это стало бы известно Ингьяльду Коварному или Хельвдану, и уж они с нас бы кожу живьём сняли, и узнали бы секрет.
— Они за это золото всё Восточное море подняли бы как волну, ещё бы, такая добыча.
— Я думаю, где-то рядом соглядатай…
— Соглядатай?
Услышав это, Ладри застыл на месте, но никто их идущих не оглянулся. Только разговор теперь они вели на непонятном ему славянском языке. Потом Рагдай и Эйнар остановились, и мальчик весь подобрался, раздумывая, куда лучше отступить, если они решат обыскать ближайшие заросли. Он опустился на корточки, прошептал хвалу Одину, прося о покровительстве, гордый тем, что так ловко следит за опытными воинами, прекрасно видит и слышит их, оставаясь для них невидимкой.
От фьорда доносился запах дыма и смолы. Послышался стук железом о железо, затюкал топор. Это люди Вишены начали готовить драккар.
Ладри начал терять терпение. Ему хотелось чихнуть, но он сдерживался. На его вытянутую от напряжения шею сел комар. Откуда здесь мог быть комар в такой холод? Ладри хотел согнать его, прихлопнуть, и тут с ужасом понял, что это не комар, а остриё стального ножа касается его шеи.
Не в силах шевельнуться, он скосил глаза. Кто это? Карлики цверги, духи леса, бесшумные, коварные, всесильные, злобные, безжалостные твари собирались отнять его жизнь, уволочь в бездонные пещеры, изжарить на вертеле, превратить в жабу, паука, высосать кровь? Наверное, сейчас он увидит рогатую морду с каменными глазами и кривыми клыками, сейчас его обхватят когтистые лапы. Мальчику захотелось закричать, позвать на помощь, пусть даже Рагдая и Эйнара беседующих о чём-то на тропе, а теперь куда-то издевавшихся. Он хотел рвануться, побежать, но ног будто не было… Он почувствовал запах меха с дымом костра, чеснока, медовухи, клюквы. Он скосил глаза и увидел сначала бороду, а потом и всего Эйнара.
— Это... — только и смог вымолвить мальчишка.
— Ладри, почему ты за нами следишь? — Эйнар спрятал нож, схватил маленького соглядатая за воротник меховой куртки и вытащил его на тропу.
— Отец хотел проследить, не пытаетесь ли вы сбежать, не заплатив выкуп за глаз Акара.
— И как, не собираемся? — спросил его с улыбкой подошедший Рагдай, — как же ты так попался, тоже мне, охотник...
— Возьмите меня с собой за золотом, — умоляюще складывая руки, попросил Ладри, — я хочу стать викингом.
— Теперь, когда ты знаешь о цели нашего похода, тебя нужно или убить, или взять с собой, — задумчиво сказал Рагдай.
— Что он мог слышать? — по-славянски спросил Эйнар.
— Про золото, ради которого короли готовы убивать друг друга, про Золотую лоцию.
— Это плохо.
— Ладно, — произнёс Рагдай уже на понятном мальчику языке, — раз ты хочешь пойти с нами в поход, жди на берегу, потом залезай под палубу на корме и жди, пока мы не выйдем в фьорд. И не говори никому ни о чём, и не попадайся никому на глаза из людей своего отца.
— Хорошо! — чувствуя, как радость переполняет его, почти закричал Ладри, — а то мой отец и братья хотят торговать, а не воевать, а это будет мой первый настоящий поход викинга!
Так или иначе, но нам придётся утром уходить, если, конечно, удастся подготовить ладьи. Люди ярла Эймунда наверняка будут следить за нашим отплытием, и могут потребовать осмотра драккара, если заподозрят, что сын ярла хочет сбежать из дома.
Они втроём двинулись вниз по тропе. Корабль Йёрана уже отходил от берега и его люди поднимали тяжёлый жёлтый парус, сами себе крича подбадривающие слова. Сам Йёран стоял на корме и махал фьорду рукой на прощание. Никто не вышел его проводить, даже любопытные рабы. Дружинники Вишены, под руководством седовласого кормчего Гелги, выровняли деревянные катки под килем корабля.
За этими действиями следил хмурый Вишена. А руках у него был кувшин с холодной водой и из него он всё время делал маленькие глотки. Остановившись рядом с ним, Рагдай и Эйнар затеяли спор о том, правильно ли ярл Эймунд назначил выкуп за увечье Акара. Решив, что выкуп должен был быть меньше, они стали убеждать Вишену взять с собой Ладри в поход. Вишена не соглашался, говоря, что после того, что случилось с дочерью местного ярла, его двумя сыновьями, взять и увезти его младшего сына, было бы верхом неразумности. Это походило на враждебные действия, со стороны могло показаться, что после ссоры с братьями ярла Эймунда, его младший сын был увезён в отместку, чуть ли не как заложник. А если в походе мальчик погибнет, то это будет похоже на похищение с последующим убийством. Ладри уже не сможет подтвердить, что сам убежал из дома. Кто потом подтвердит, что отправился в рискованный поход добровольно? А это уже означало войну с ярлом Эймундом и его бедной, но злой семьёй и Биармии. Кровная месть было строгим обычаем, и обойти её не получилось бы. Ладри с собой брать было нельзя.
Тогда Рагдай открыл Вишене то, что Ладри подслушал их разговор с Эйнаром о существовании большого золотого клада. Он слышал, что этот клад является целью похода и эта весть может всколыхнуть всех конунгов Восточного моя, а на Вишену и Стовова станут смотреть как на людей, знающих, где золото, или уже захвативших и спрятавших его. В любом случае их стали бы преследовать могущественные Скьёльдунги и Инглинги.
— Вот конец рассказа, не до конца прозвучавшего на пиру, — сказал, наконец, Рагдай, — золото в конце концов прошло по Шёлковому пути и оказалось у людей папы римского Гонория I в Антиохии, и исчезло вместе с ними во Фракии в долине реки Марицы, в землях, захваченных аварами. Теперь оно где-то там, в пещере, в скалах, или в земле, в сундуках, потому, что больше его никто не видел, и никакие предметы из Сины нигде не появлялись.
— Это всё как-то туманно, — ответил на это Вишена, — все эти легенды о сокровищах далёкой восточной империи, откуда в Европу везли шёлк, пряности и посуду, не имеют доказательств.
— Есть кое-что, – уклончиво ответил Рагдай, — вернее было.
— Что было? — Вишена сделал глоток воды, — почему ты затеял всё это, ты, учёный человек, не верящий в сказки, легенды и в богов, читающий на десяти языках?
— И вообще, откуда ты всё это знаешь? Ты что, водил дружбу с властелином этой Поднебесной империи? — спросил Эйнар, удерживая за рукав рядом с собой Ладри, — тебе зачем всё это надо, ты ведь не любишь богатство, говоришь, что оно отравляет душу и разум, и люди, стремящиеся к нему, или достигнувшие его — несчастные и достойные жалости?
— Золотая лоция!
— Золотая лоция? — Эйнар приподнял одну бровь, — это лоция всегда показывает, где находится золото?
— Мне нужна она, это самый ценный для меня предмет на всей земле, даже если он сделан из обыкновенного воска и глины, — тихо ответил Рагдай, — эту лоцию подарил неизвестный бог первому императору Поднебесной империи, во времена, когда ещё не было Рима и Константинополя, а вокруг Восточного моря жили дикие племена, не знавшие железа и колеса.
— А в чём её ценность, — не унимался Эйнар, даже Вишена на этот раз заинтересованно уставился на книжника.
— Об этом после, пора нам расходиться, — ответил Рагдай, указывая на людей ярла Эймунда, приближающихся к ним со стороны селения, — нужно спрятать Ладри.
— Жалко, а я думал, что в Викхейме я найду дом, семью, и что здесь мой конец пути, – сказал печально Вишена, — а это не конец, это теперь начало пути…


Глава четвёртая
ВЕТЕР ЯНТАРНОГО МОРЯ

Звуки флейты были нежны и прозрачны. Мелодия зависала трелью высоких нот в вечернем морском воздухе, ступенями соскакивала вниз, потом снова взбиралась вверх, обрывалась и начиналась сначала. Флейтиста звали Бирг Безухий. Это был юноша с чёрными волосами, вьющимися, как мелкое руно, на висках и затылке. Он сидел на борту драккара Вишены, свесив ноги над водой, и зачарованно смотрел на горизонт — ровный, без привычной серой полосы берегов и чёрных силуэтов гор. Прозвище Безухий он получил из-за того, что всё время ошибался при игре на своей флейте. Однажды учёный старый грек, попавший в плен к Гердрику Славному, проданный одному соседнему бонду, и умерший от пьяных побоев своего нового хозяина, рассказал ему, что однажды греческая богиня Афина подарила пастуху Марсию свою волшебную флейту, и пастух стал так хорошо играть на ней, что поразил даже бога света Аполлона, тем что играл лучше бога. За это бог убил пастуха и снял с него кожу. Музыкант погиб, но имя Марсия стало известно на все времена. Этим грек хотел, видимо, сказать маленькому Биргу, что для того, чтобы стать великим музыкантом, нужно быть готовым отдать свою жизнь, если не в прямом, то в переносном смысле. Нужно быть готовым заключить сделку с богами. А что из этого получится, лучше не думать, если не кожу снимут потом, то неприятностей, точно, не оберёшься. Тем не менее, мальчик в любое время, свободное от помощи по хозяйству родителям, а потом и в походах в дружине Вишены, стремился играть и совершенствоваться в игре. Он освоил все мелодии, услышанные им от скальдов на пирах или просто так. Однако игра на гуслях, бубнах или флейтах всегда только дополняли песни скальдов, их саги. Биргу же была интересны мелодии и ритмы. Однажды он принялся сочинять собственные мелодии. Он сочинил их за несколько лет великое множество. Пробуя их записать, он использовал руны, где каждая руна обозначала устойчивый отрывок мелодии, последовательное повышении трёх нот вверх, или вниз, или обыгрывание какой-то комбинации звуков. Беда была в том, что комбинаций было много, гораздо больше, чем он знал, или мог придумать рун. К тому же записывать приходилось, то сажей на бересте, то царапать на досках или камнях, из-за чего знаки искажались, стирались, их потом было трудно читать. Играя потом по памяти или по записям свои же мелодии, Бирг зачастую ошибался. Эти ошибки были слышны только ему, но он каждый раз останавливался при этом, начинал играть сначала, вздыхал, ругался беззлобно. Окружающим казалось, что он просто не умеет играть как следует. Так как звук он из флейты извлекал громкий, пальцы у него были на руках все на месте, то единственным объяснением такого поведения, могло служить только его тугоухость. Отсутствие слуха к музыке, или просто частичной глухоты. Так Бирга прозвали Безухим. Сейчас он сидел спиной к мачте и парусу, не видя кормы и носа ладьи. Таким образом, он остался один на один с флейтой, музыкой и водой пролива. За его спиной скрипела мачта, вздрагивал парус, вяло переговаривались Свивельд и Ингвар:
— Я тебе скажу просто, если бы я осматривал парус, то я увидел бы, что в него завернулся человек, хоть и мальчишка Ладри.
— Этот Ладри так худ, что я принял его за свёрнутую шкуру.
— Человека о шкуры отличить не можешь...
— Жалко тебе, Свивельд, что он плывёт с нами на корабле? Много места он не занимает, много воды не пьёт, на долю в добыче не рассчитывает.
— Ещё бы он рассчитывал на долю в добыче, Ингвар, ты что?
— Он станет викингом, а то всё время сидит среди коров, ячменя и куриц, кроме поля, садков на запрудах, ничего не знает, не видит, разве что в набег на озёрных людей когда-нибудь возьмут.
— Ты не понимаешь, — Свивельд перешёл на шёпот, — наш вождь Вишена теперь для всего рода Эдмунда стал, вроде как не другом. Он конечно отдал выкуп за выбитый глаз Акара, но Маргит ему не простит бесчестья, а заодно и все остальные. Где мы получим зимовку в следующем году? Страйборг и все фьорды раньше принадлежавшие Гердрику для нас закрыты. Зачем нужно было возвращать золото его дочерям, если Вишена теперь для них хуже врага? Фьорды Эймунда тоже для нас закрыты. С кем мы поссоримся в следующем году? Из-за Ладри ещё будут неприятности, вот увидишь. Со стороны выглядит, что мы его украли из-за ссоры с сыновьями и дочерью ярла Эймунда. Удивляюсь, как Вишена ещё ничего не сделал первой жене Эймунда, умершей три года назад, хе-хе...
— Ладри сам влез на ладью и сам спрятался в парус, просто мы об этом не сказали людям ярла, искавшим его на драккаре перед отплытием.
— Клянусь всей волшебной пряжей богини Фрейн, этому не поверит ни ярл Эймунд, ни общий тинг, а этот Бирг в своё флейту всё дует и дует, того гляди, попутный ветер спугнет.
— А я его сейчас я его в воду спихну...
Но Бирг сам оборвал игру. Его отвлекли две чайки, на большой скорости упавшие неподалёку в воду, в серебряное пятно рыбьего косяка. Бирг слез с борта на свою скамью и подперев подбородок кулаком, уставился берега пролива между торчащими из воды скалами, и на близкую гору Птичьего остров. Низкое красное солнце, нарезанное на горизонтальные полосы узкими чёрными облаками, освещало эту картину, делая воду Янтарного моря свинцовой. Книжник Рагдай, о чём-то тихо говорящий задумчивому Вишене, тоже смотрел на эту величественную картину, стоя под головой дракона.
— Что перестал играть, Бирг? — спросил Свивельд, делая вид, что поднялся размять ноги.
— Флейта намокла, — ответил музыкант, — я её сделал из молодой ивы, у неё хороший звук, но древесинаа быстро размокает от слюны.
— Особенно если играть с самого утра, — зло сказал Свивельд.
— Это верно, сырость любую древесину испортить может, — произнёс важно Ингвар, — у них там, в нашей погоде, всё быстро намокает, что Ирландия, что Британия, туманные, скользкие и бесноватые, Нарисовали на каждой двери крест и думают, что над их болотами будет больше солнца, хотя надо признать, дичи там полным полно. Они даже в честь добычи каменные круги ставят, и камни ищут и тащат месяцами до места, потом там молятся. Одно слово – кельты!
— А кельты что? — заинтересовался разговором Бирг, прекратив рассматривать флейту.
— А что кельты? — не понял вопроса Ингвар.
— А Дагобер, разве он не прогнал кельтов с побережья Восточного моря? — с непонятной настойчивостью спросил Бирг.
Ингвар пожал плечами:
— Дагобер? Разделался с кельтами и принялся за фризов. Отнял у них Утрехт и Дорнштадт, заключил вечный мир с византийским императором Ираклием и пошёл в Богемию, вместе со своими данниками баварами.
— И что? Откуда ты это знаешь?
— Так об этом ещё в прошлом году было известно, что в Богемии и Моравии война франков против моравов и аваров, и туда лучше не ходить, там добычи никакой нет, того и гляди, самого разденут до нитки, и я уже устал от твоей флейты и вопросов, — рассвирепел почему-то Ингвар.
— А чего я такого спросил? — тоже начал волноваться Бирг.
— Остыньте уже, чего ругаться? — ухмыльнулся Свивельд.
Он достал из своего узла вяленую треску и принялся сдирать с него чешую. Содрав серебряные кружочки с одного рыбьего бока, он оглянулся, нашёл взглядом Ладри, и сказал ему:
— Есть хочешь?
Увидев, что тот кивает головой, он бросил мальчику в ладони рыбу и достал из корзины другую с словами:
— Плохо подслушивать чужие разговоры, Ладри подслушал разговор Рагдая с Вишеной, и вынудил его взять в поход.
— Я тоже подслушивал на пиру у Эймунда, как наш Эйнар уговаривал Сельму, служанку ярла, пойти на сено, в коровник для утех, — сказал, пожимая плечами Ингвар, — а вот эти две чайки тоже подслушивают наш разговор и им тоже весело, как мне тогда.
Действительно, несколько больших чаек, пронзительно крича, следовали за кораблём. Они раз за разом ныряли в волны за рыбой, выхватывали её из воды, глотали её, взмывали вверх, опираясь длинными, узкими крыльями на потоки встречного ветра. Они кружились, почти касаясь крыльями воды, снова взлетали горкой вверх и ныряли снова в ленивые волны. Солнце тем временем уже коснулось полосы далёкого тумана. Где-то за ним были южные берега Восточного моря, устье Двины. Справа чернели скалы Змеиного острова. Вытянув шею, туда напряжённо всматривался кормчий Гелга. Он внимательно посмотрел на положение паруса, пузыри за кормой, и крикнул зычно через весь драккар Вишене:
— Если ветер не переменится, нас снесёт на Готландский остров!
Все викинги привстали со скамей, бросив дрёму и свои мелочные занятия, повернув головы к острову.
Вишена, прервал разговор с Рагдаем, оглядел небо, драккар, Ладри жадно поедающего рыбу. Потом он крикнул Гелге, махнув рукой:
— Идём как раньше, сейчас боковой ветер переменится. Обходить остров с севера не будем. Ночью лучше увидеть на свободной воде лодки прусских рыбаков, чем кора ли данов, ведущих охоту на торговцев.
— Хорошо! Как пройдём остров, пусть кто-нибудь меня сменит, – ответил Гельга, навалившись животом на весло, стараясь удержать драккар от скольжения вправо.
— Тебя сменит Хринг, — крикнул Вишена.
Волнение, вызванное заявление Гелги улеглось, когда все увидели, что Вишена оказался прав, предчувствуя, что северный ветер, отражаясь от скал острова, создает завихрение, меняющее направление на противоположное. Драккар перестало нести на остров, а наоборот, от него. С учётом бокового течения, направление движения осталось без изменений, и Гелга расслабленно отпустил кормило. Свивельд удовлетворённо выдохнул и тоже сел на своё скамью, довольный тем, что не придётся браться за вёсла.
— Ну что, Ладри, нравится тебе наш корабль? — спросил он мальчика,
— Да, он такой большой и широкий, больше, чем корабль отца, — ответил мальчик.
— Тебя никто не будет теперь оберегать. Ты можешь погибнуть в первом же бою от стрелы, или утонуть в холодной воде, если нас разобьёт в шторме о камни, или тебя захватят торговцы людьми, если ты отстанешь в толпе на рынке или на торговом причале. Что ты умеешь делать, как ты будешь нам полезен, чтобы мы кормили тебя и защищали?
Мальчик съёжился, словно от мороза, и перестал жевать. Его белые ресницы задрожали и он ответил тихо:
— Я умею воровать тайком.
— Вроде ты идёшь по лесу тихо, как лис, но при этом сам становишься глух, как камень, раз тебя схватили на тропе, — с усмешкой сказал Свивельд.
— Я знаю фризскую речь, — робко сказал мальчик.
— Я и сам её знаю, она не сильно отличается от нашей.
— Я могу пролезть в самые узкие расселины между камнями, как рысь.
На это Бирг сказал с улыбкой Свивельду:
— Значит, он может нам пригодиться. И дай ему одно своё одеяло, ночью будет холодно.
— А правда, что книжник Рагдай был в Константинополе и видел императора Ираклия? — спросил мальчик, разглядывая тонкую вышивку на вороте рубахи Свивельда.
— Он видел императора Ираклия, сенаторов, порт с каменными причалами, а бухту там на ночь там перегораживают длинной железной цепью.
— А правда, что ромеи с корабля выстреливают огонь, он далеко летит над водой, и сжигает корабли врагов и горит даже вода вокруг?
— Да, есть у них огненные трубы, и они выбрасывают огонь очень далеко и с ромеями лучше не связываться. Иди-ка ты к Гелге, он любит рассказывать. Он тебе расскажет про мировой ясень Иггдрасиль, волка Фенрира, войну богов асов и ванов.
Ладри понял, что Свивельд гонит его. Поджав губу от обиды, он встал на ноги, и переступая через скамьи, ноги, вёсла, направился на корму. Эйнар дремал, прислонясь щекой к мачте и обняв её, рыжебородый великан Хринг лежал сжавшись в комок, словно был ранен в живот, Вольквин сидел над горшком, пытаясь облегчиться, молодой Овар положил затылок на спину Торна, и закрывал глаза локтём от ветра, стараясь заснуть.
Вишена стоял под головой дракона, искусно вырезанной очень давно умельцем с Хёльге. Говорили, что эта голова стоял до этого на другом драккаре. Он принадлежал кому-то из Инглингов, пока не разбился о камни во время шторма у Британии. Потом эта голова из ясеня была куплена конунгом Гердриком, и установлен на знаменитый драккар Длинная Молния. После его смерти от руки подлого убийцы, и возвращение украденного у него золота его дочерям, те подарили Вишене этот драккар, но с условием – не появляться в их одле. Теперь драккар Длинная Молния должен был помочь конунгу Вишене Стреблянину, как его называл его верный друг Эйнар, богатство, славу и женщин. Тридцать викингов из разных мест Восточного моря, поверивших в счастливую звезду Вишены, тоже искали этого. Многие из них раньше ходили в далёкие походы в южные моря, многие зарыли на чёрный день у своих домов кувшины с серебряными монетами, но никто пока не мог позволить себе купить собственный корабль для торговли, или стадо коров на побережье франков и завести там семью.
— Скучаешь уже? — спросил у Вишены книжник Рагдай, опираясь локтём о борт, чтобы легче переносить качку.
— Глупая она женщина, моя Маргит, коварная и думает только о себе, – опустив глаза, ответил ярл, — но я хотел бы снова видеть её, потому, что она всё это делала только из-за любви ко мне, клянусь Фригг!
— Ты уверен?
— Не пытайся меня с ней поссорить больше того, что есть, книжник. Знаю я твои греческие знания Аристотеля и Платона о природе вещей, и из них ты сейчас построишь не нужные мне заключение.
— А какие заключения надо строить, если тебе пришлось раньше времени покинуть зимовку и отправиться в поход без нужных припасов и договорённости о помощи другой дружины в случае беды?
— Она не виновата! И хватит об этом! Лучше опять вернись к рассказу о золоте Сины. Что ты говорил про золото, оно досталось византийцам, фракийцам, сарматам?
— Оно не досталось ни тем, ни другим, ни третьим, — ответил Рагдай, поднимая руку и дотрагиваясь до почерневших чешуек на шее дракона, — об этом я и хочу рассказать.
— Так говори, говори, — сказал Вишена и тряхнул кудрявой головой, — ты всё время обходишь самое главное.
— Просто ты проявлением своей жизненной энергии мне мешаешь закончить рассказ. Первый раз ты полетел за Маргит на крыльях любви и закончил всё дракой с её братьями. Второй раз тебе нужно было спрятать Ладри от глаз людей ярла Эймунда. Тебе всё некогда, — проговорил Рагдай, шутливым тоном.
— Говори, быстрее, а то и теперь не успеешь. Вон, впереди два паруса. Может это даны-грабители идут навстречу и нам придётся принимать бой.
— Ты своим драккаром всех данов распугаешь.
— Вижу два паруса кнорров, выходящих из-за острова, — зычно с кормы крикнул Гелга.
— Начну с самого начала, но про другое, про учёного грека Эгидия, — сказал Рагдай и продолжил только тогда, когда увидел, на лице Вишены заинтересованность, — Эгидий был из Фессалоник и учился по книгам древнегреческих мудрецов и учёных, Аристотеля, Птолемея, Ктисибия и Архимеда, и Герона Александрийского. Легат и доверенное лицо римского папы Гонория, держал его в качестве советника по разным делам, и посвящал в серёзные тайны, доверял ему, но однажды открыл слишком много и пожалел об этом. Я тогда пытался продавать в Полоцке свои переписанные книги, и там встретил его. Он подошёл ко мне на причале. Тебе не понять, воин, что значит встретить в краю людей, не умеющих читать, человека не только учёного, но и пишущего труды по разным наукам, знающего механику, гидравлику, астрономию. Это как в пустом океане найти единственный остров...
— Я знаком с твоим одиноким уделом, книжник, — ответил Вишена, — твоя затворническая жизнь в Медведь-горе, среди глухих стреблянских земель, прямое этому доказательство. Мне жаль тебя, ушедшего от людей в пустынную страну книг и размышлений. Живые люди интереснее.
— Нет времени спорить с тобой, мудрец, — произнёс спокойно книжник и продолжил рассказ, — этот Эгидий скрывался в Полоцке от преследователей, людей папы Гонория, решивших его убить из-за тайны, знать которую он был не должен. Это было в прошлом году поздней осенью. Эгидий долго беседовал со мной о философии, астрономии, механических крыльях для полёта человека и о применении паровой машины Ктисибия для вращения мельничных колёс. Мы с ним много говорили. Он по приказу своего господина прошёл всю земли франков, начиная от Прованса, Бургундию, Нейстрию и Австразию до Фризии и Саксонии. Был в Богемии и Моравии говорил с франком Само, ещё тогда не королём моравов. Был в плену у аваров, видел, как те впрягают в телеги моравских и сербских девушек вместо лошадей. Кроме нужных вещей он знал Евангелие, разбирался в ядах, метал ножи, и мог раздавить двумя пальцами грецкий орех. Кого страшился, и почему прятался в убогом Полоцке, мне было интересно... И однажды он мне рассказал о своём убитом ученике Зотикосе. Они с Зотикосом жили в прошлом году в Константинополе у порта, много ходили по причалам, рынкам и складам, разыскивая купцов, ходивших в Херсонес, на Кавказ, по Борисфену до хазарского Куяба. Папа Гонорий хотел распространить на те дикие земли латинскую веру, или, хотя бы помешать это сделать императору Ираклию, поборнику восточного христианства. Многие сирийцы и иудеи намеревались идти к Куябу, а оттуда в Янтарное море из-за аваров, перекрывших дороги из Дуная по Янтарной дороге на север. Но это был страшно тяжёлый путь через пороги, степь, кишащую злодеями-печенегами. в среднем течении. Но греки хотели отравиться в хазарский Куяб...
— Куяб на Днепре, это тупик, оттуда на север речной дороги нет, только очень тяжёлая через леса и болота. Но к чему ты это рассказываешь, мы идём, вроде, на Эльбу, в Моравию, может, но никак не в Византию и днепровские дебри, — перебил книжника викинг, — ты скажи, где золото?
— Купцы, возившие в Куяб украшения и забиравшие оттуда пушнину, просили не меньше золотого безана с головы, кричали, что греки занимают места столько, сколько пять кусков шёлка, или три амфоры с вином, и должны покрыть убытки, — не обращая внимания на замечание Вишены продолжал говорить Рагдай, — они тогда нашли большую лодку моноксилу с косым пврусом, наняли гребцов и решили идти сами. И вот однажды этот Зотикос, сам из Равенны, вернулся с пристани очень испуганным. Как это у поэта по-гречески...

Знаешь, как дрожит, под небом Фессалии жаркой
Вертит головой и топорщит ноздри матёрый олень,
Учуявший страшный запах стаи волков?
Как слезятся его глаза и напрягаются мышцы перед бегом?

— Это торговые ладьи, кнорры с глубокой осадкой! — облегчённо крикнул с кормы Гельга, указывая рукой на два паруса, пляшущих на волнах.
Солнце уже почти скрылось за утёсами Змеиного острова, и своими последними лучами подсвечивало туман над водой, низкие облака на небе, ставшие пурпурными, словно там горели все земли к западу от Янтарного моря. Чайки по-прежнему охотились с громкими криками, а ветер постоянно менял направления из-за близости острова. Наперерез Длинной молнии медленно шли на вёслах и под парусами, с трудом ловя почти встречный ветер, два небольших корабля. Их прямоугольные паруса были сшиты из красных и жёлтых полос, шкаторины парусов были опутаны множеством снастей, а нижние углы паруса крепились к корпусам шестами. На штагах и вантах сдвинутых в сторону кормы, были привязаны разноцветные ленты, придававшие кораблям вид плывущих ритуальных сооружений. На носу первого из них стояли несколько фигур в свободных восточных одеждах, похожих на жреческие.
— Держи путь на них, Гельга, узнаем, откуда они плывут и куда, — сказал Вишена и, сделав шаг, потрепал спящего с храпом Вольквина за плечо.
— Вольквин, просыпайся и буди всех остальных!
— Даны напали? — Вольквин поморгал рыжими ресницами, пытаясь понять, где он и какое сейчас время, утро или вечер, после чего вскочил на ноги и пошатываясь пошёл вдоль борта, будя остальных.
— Пусть только торговцы посмеют не остановиться и не рассказать нам всё, что знают, — возвращаясь на нос, сказал Вишена, — захватим их и потребуем выкуп за товары и за людей у владельцев этих кнорров.
— Захватить надо их! — отложив починку обуви сказал Торн, приподнимаясь на скамье и разглядывая вокруг сизые сумерки.
— Эти торговцы, скорее всего египтяне или сирийцы, — отозвался Свивельд уже добравшийся до кормы и зачем-то надевая шлем, — будем захватывать?
— Что здесь вообще сирийцы делают, в восточном море? — спросил Овар, — если мы их не ограбим, то это сделает кто-то другой с криком: «Ой, смотрите, ничьи сирийцы с товаром сами в руки идут!»
— Не знаю, книжник, чем закончится встреча с торговцами, поэтому расскажи уже до конца про грека своего, — сказал Вишена.
— Слушай, ученика Эгидия, молодого Зотикоса убили за день до того, как они должны были отплыть из Константинополя в Куяб, — сказал Рагдай, наблюдая, как викинги окончательно просыпаются, тянутся, хрустя костями, пьют воду из бочки, ловко и со смехом через борт, несмотря на качку. Торн, кряхтя, уселся на борт, свешивая седалище над водой. Блаженно улыбаясь он начал справлять нужду. Вольквин осматривал свой лук, всерьёз собираясь драться с торговцами.
— Эгидий были в толпе у ипподрома. Весь город ждали начало скачек, делали ставки на победу той, или другой колесницы. Должен был приехать император. Собралось много людей разных народов и верований. Ждали, что император будет бросать серебряные монеты. Кого увидел в толпе тогда Зотикос, сам Эгидий потом так и не узнал. Только молодой грек побежал, что то крича… Было очень шумно… Когда проехал император в сопровождении охраны и армянских послов, Зотикос лежал в луже крови с разрезанным животом. Никого рядом не было, только любопытные рабы и нищие. Он шепнул: «Уходи, учитель... Они убьют и тебя»... Эгидия поднял лёгкого, как пушинка, юношу на плечо и понёс. У городских терм он увидел, что за нами идут трое людей в тёмных одеждах, похожих на одежды христианских монахов. Эгидию удалось перехитрить их и спрятаться на стройке. Юноша умирал, истекая кровь..
— Зачем ты мне всё это говоришь? Про золото когда я услышу, где оно? — Вишена пожал плечами и поставил ногу на борт между щитами, приняв величественную позу. Его должно было быть хорошо видно с торговых кораблей, подошедших уже совсем близко. Рядом с ним встал Вольквин, держа наготове лук, Эйнар и Торн с копьями в руках. Бирг поднял большой рог тура и затрубил. Это уже была не нежная фраза ивовой свирели, это был рёв разгневанного неведомого чудовища.
— Эй, вы, на кораблях! Вёсла выньте из воды! С вами будет разговаривать конунг Вишена из Страйборга! — закричал Свинельд.
Рагдай сел на скамью, выглянул из-за щитов и сказал:
— Я плохо знаю мореходство, но мне кажется, ветер слишком сильный, похоже, шторм неминуем.
Он окинул взором низкие, плотные облака, быстро выползающие из-за скалистых утёсов, подставил лицо холодному ветру. Купеческие корабли оказались совсем рядом. Немного помешкав, гребцы на кноррах подняли вёсла вертикально, и там стали разворачивать паруса вдоль ветра, снижая скорость. Было видно, что корабли сильно нагружены, тюки с товаром, покрытые рогожей, оставляли совсем немного место лишь для гребцов и нескольких воинов на носу и корме. На носу первого корабля стояли двое черноволосых и чернобородых человека в просторных малиновых балахонах, отливающих золотой нитью, украшенных цветной тесьмой, в высоких шапках. Длинные изогнутые ножи за накрученными поясами на живота выдавали в них сирийцев или египтян.
— Да хранит вас Господь наш Иисус Христос! — крикнул один из них по-гречески, поднимая ладони к небу.
Второй торговец что-то говорил пятерым воинам в кольчугах и шишковатых шлемах, с луками, собравшимся около мачты. Гребцы тоже вынимали из под рогожи оружие, не складывая, однако, вёсел, готовые в любой момент бросить их в воду, и пуститься в бегство. Это было странно, потому, что кнорру было всё равно не уйти от драккара в открытом море, а сорок викингов без труда разделались бы торговцами, даже если все их пять воинов были берсерками.
— Я торговец Адад из Антиохии! — крикнул один из сирийцев, сильно коверкая норманнские слова, видимо старший из сирийцев, — я везу соль, оливковое масло, перец, ладан, ткани и вино. Иду в Бирку. Чем я могу услужить славному конунгу?
Вишена обернулся к Эйнару и сказал мрачно:
— И что, нападём на них?
— Постой! — округляя глаза воскликнул Рагдай, хватая Вишену за рукав, — ты чего, с ума сошёл, у нас впереди охота за несметными сокровищами, а ты хочешь поменять их на несколько тюков специй и тканей. Чьи эти товары, может, они оплачены уже Инглингами, куда ты с ним потом денешься? Сам будешь торговать? А потом прятаться, или воевать со всем Восточным морем? А людям своим ты сколько заплатишь, по одному золотому безану? Они уйдут в другие дружины. Я не говорю уже о том, что в возможном бою могут быть погибшие и раненые. Не стоит этого делать!
— Согласен, — сказал Вишена, вздыхая.
Вольквин разочарованно снял с головы шлем, приглаживая на вспотевшем лбу рыжие волосы. Рагдай удовлетворённо кивнул. Он встал у борта и стал по-гречески разговаривать с сирийцами. Узнав, где они перегружали товары, нанимали корабли и команду, и всё, что было связано с делами на южном побережье Янтарного моря. Война франкского короля с аварами сказалась на торговле в устье Одера, Эльбы и Двины в лучшую сторону. Все сухопутные маршруты из верховьев этих рек на юг, в сторону южных морей оказались перерезаны, и все товары пошли сначала в Янтарное море, а потом вокруг Европы, через Атлантический океан. Пока Рагдай, перекрикивая ветер, с трудом объяснялся с сирийцами, Ладри, сжимая в руках недоеденную рыбу, сидел на мачтовом упоре на мотках канатов и бледнел от мысли, что Вишена сейчас его пересадит к этим чернобородым торговцам и отправит к отцу, а они его потом просто похитят. Ему мерещились уже рабские колодки, клетки, изнасилования и голод. Пока он дрожал от сырости, холода и страха, стемнело окончательно. Гелга, мокрый от пота, несмотря на помощь Хринга, больше не мог удерживать драккар рядом с кноррами. Несколько вёсел, опущенных в воду с левого борта, парус, с трудом развёрнутый вдоль ветра, больше не могли удержать драккар. Новый порыв ветра бросил кнорр сирийцев на драккар. Истошно завопили сирийцы и их гребцы. Казалось, что столкновение неизбежно, корабли ударятся бортами и если и не сломают их толстые доски, то точно разобьют места их креплений и получат течи. Корабли опасно сблизились, то вразнобой, то одновременно качаясь на водяных холмах.
Чтобы избежать столкновения, пришлось упираться вёслами в борта и отталкиваться друг от друга, пока кормчие, получив подмогу, не смогли снова управляться с судами на безопасном расстоянии.
Рагдай встретился взглядом с Ладри и понимающе кивнул ему. Ладри стоял, обнявшись с мачтой, ходившей ходуном из-за ветра и качки как раз там, куда опускался парус. Мальчик, наверное, был единственным на корабле, кто обрадовался начинающейся буре, прервавшейся разговоры о его возможной передаче торговцам. Теперь уже нельзя было отправить его обратно. Буря этого не давала сделать.
— Чего стоишь? Тяни этот канат, помогай! — крикнул ему Овар.
— Вишена, что делать, повернуть обратно, или обходить остров с подветренной стороны, рискуя удариться о скалы? — перекрывая вой ветра, закричал Гельга, вместе с Хрингом навалившись на рулевое весло.
— Нас несёт на камни острова, и ничего не поможет, если мы повернём назад, нас точно разобьёт, мы не успеем миновать остров и обойти его с севера! — закричал ему в ответ Вишена, — идём вперёд, чтобы ветер нёс нас на запад мимо острова! Держи нос на юг, а мы правым бортом будем грести, разворачивая корабль бортом к ветру, чтобы он нёс нас мимо острова с юга со всей силой! Если ты не удержишь руль, нас развернёт вдоль ветра и скорости не хватит пересилить течение, и нас разобьёт!
— Откуда взялась эта буря, для Восточного моря это не правильно, клянусь дарами Фрейи! — отозвался Эйнар, сидящий вместе с Биргом у правого борта на одной скамье и готовясь грести.
— Для Восточного моря это как раз правильно, буря весной, — ответил Ингвар, садясь на следующую скамью.
— Да что ты говоришь! — возмутился Эйнар, — ты путаешь с северным морем.
— Нет!
— Путаешь!
Волна ударила прямо в нос драккара, разбилась, поднялась к драконьей голове, наливая пену, и рухнула внутрь, накрыв пеной и брызгами спорящих и всех остальных. Рею, уже опущенную вместе с парусом, при этом резко развернуло вдоль корпуса, и Овара, Бирга и Ладри чуть не выбросило за борт. Гелга и Хринг, однако, устояли на ногах. Хринг до этого куском каната привязал конец рулевого весла через проушину последнего весла у кормы к борту и ею привязался сам. Хринг тоже так сделал. И теперь трудно было сказать, кто кого держит, кормчие кормило, или кормило кормчих. Но сейчас, когда важно было не дать драккару повернуться кормой к ветру, позволяя течению беспрепятственно нести его на камни, это было хорошим решением.
— Началось! — крикнул Вишена, вцепившись руками в борт, — пусть все свяжутся верёвками по двое, привяжутся к скамьям! Привяжите рею с парусом к бортам, пока она нас всех не перебила!
Ещё одна волна пронеслась над ладьёй, смешав в одну кучу людей, пожитки, клетки с курами. Берега моря, остров, небо, исчезли. Вокруг стояла чёрно-серая стена тумана и брызг. Если привычный мир ещё существовал, то только в воображении людей. От каждого теперь зависело всё, и не зависело ничего. Их труд, умение и отчаяние в любой момент могли оборваться из-за коварного шквала, пришедшего с востока. Скалы острова были слишком близко, чтобы исправить курс, если вдруг рулевое весло сломается, вырвется из рук, гребцы прекратят грести из-за волн, или люди, черпающие вёдрами воду со дна за борт, остановятся и осадка корабля увеличится. Вокруг драккара с тяжкими вздохами поднимались и опадали стены пенной воды. Корабль то падал в бездну, так что люди в невесомости не чувствовали своих тел, то взлетал к самым облакам, где его не доставали даже брызги. Он кренился, дёргался как поплавок, захваченный рыбой, содрогался, трещал, и никто не мог с уверенностью сказать, куда и как — бортом, кормой или носом он плывёт, только седобородый Гелга сейчас знал это.
Вёсла правого борта бешено гребли, иногда повисая в воздухе, иногда с треском ударяясь друг о друга. Свивельдом и Ацур при этом хладнокровно затягивали концы вант, болтающиеся за бортами, и складывали их вдоль уложенной между скамьями реи с парусом. С трудом различая во мгле лицо Рагдая, Вишена бросил ему конец верёвки. Когда тот быстро обвязал её вокруг пояса, викинг крикнул:
— Слышишь звук, словно сталкиваются скалы? Это близкий прибой! Пена теперь серая, в ней щепки, ветки и сор. Значит, мы миновали самую подветренную сторону острова, откуда весь сор сразу уносит! Если дальше так пойдёт, мы спасёмся! Я уверен, что это Маргит наколдовала нам шторм, послала вслед проклятие. А может, это бог Один гневается на бога озорства Локи, укравшего опять что-то. Непростой это шторм.
Драккар бесконечно долго швыряло и встряхивало, но вот, наконец, что-то неуловимо переменилось в вое ветра и грохоте волн. И тогда крик Гельги, истошный, свирепый, словно он в тяжёлом бою поразил насмерть кровного врага, заставил Вишену, как и всех викингов, привстать, вглядываясь туда, куда простирал руку кормчий. В разрыве волн, сквозь клочья пены они скорее чувствовали, чем увидели чёрные скалы Змеиного острова, оставшегося за кормой. Это значило, что они спаслись в буре.

Глава пятая
МООНЗУНД

Ночь кончилась как-то сразу, вдруг. Драккар вышла из-за острова Несс – коварной песчаной косы, то появляющейся, то исчезающей год от года в зависимости от штормов и ветров. Облака разомкнулись и всё оказалось под слепящим утренним солнцем. Яркие блики, пробежали по водной глади, прыгнули через борт, заплясали по оковкам щитов, кольчугам, копьям, отразились в глазах викингов, глядящих с надеждой на цепь пологих островов. Справа и слева, в синей дымке, отчётливо были видны полоски берегов янтарного залива поморских племён поруссов и ливов. В залив с юга-востока впадала полноводная Янтарная река, или Западная Двина, как её называли стребляне и литва. Множество других её названий можно было перечислять долго. Каждый народ или племя, приходившие сюда за необыкновенным горючим камнем, прозрачным и блестящим, похожим на слёзы богов, давал этой реке своё имя. Идти к устью реки смысла не было. Не это было целью захода в залив. Сюда должен был прийти со своими воинами Стовов Богранородец. После встречи путь всего войска лежал к Одеру. Драккар мог находится посреди залива неограниченное время, но в случае штормового ветра, ему следовало все-же пристать к берегу. В это время, в тумане, корабли Стовова могли оказаться вне видимости и пройти к устью реке. Решив, в конце концов, что всё, что он может потерять в этом случае, это несколько дней на поиски княжеской рати, Вишена успокоился. Пресная вода, солёная треска, вяленое мясо и зерно у них были в достатке. Вокруг на воде виднелись рыбацкие лодки, несколько парусов на горизонте принадлежали торговцам, берега курились очагами беззащитных деревень пришлых и местных семей разных племён. В этом оживлённом месте всегда можно было рассчитывать на поживу. Единой власти и хорошо вооружённых крупных отрядов здесь не было, а если бы были, угадать где, на какую деревню нападут с моря викинги, было невозможно. Такое нападение могло произойти раз в несколько лет, и содержать военный отряд для охраны всё это время было слишком накладно. Это намного превосходило цену того, что могли забрать викинги. Проще было всё ценное держать в тайниках, а самим убегать в лес при нападении, благо, даже зимой в нём можно было находиться долго и не погибнуть от морозов, как в Биармии. А уже в лесу, где навыки морского боя и решительного сражения любых норманнов были сведены на нет, лесное братство могло взять верх, или просто избежать потерь. Первым и главным свойство и делом становилось таким образом, хорошее зрение в сумерках и темноте, запасливость, выдержка и коварство. Можно было ещё откупиться от разбойников-викингов, или платить постоянную дань, для того, чтобы деревню не трогали. Мало кто из викингов приходил за данью потом два года подряд. Смерть во время набегов, во время штормов, болезни, междоусобицы, отбытие в другие моря часто и быстро освобождали данников от обузы. Конечно, случалось, что нападали другие викинги, не те, что получали дань, но всё равно, гибель и ранение своих мужчин в бою, пусть даже после победы, приводили селение в запустение и бедность, потому, что большая часть блага производилась руками мужчин. Рыба, мясо, зерно, мёд, кони, лодки, древесина для домов, утвари и обогрева, соль, дёготь, кожа и мех для одежды, янтарь для обмена на железные вещи, ткани и стекло. Гибель, ранения мужчин превращали их женщин и детей в добычу для любых, даже слабых врагов. Поэтому Вишена был уверен в том, что ему удастся без проблем прокормить свою дружину на этих берегах до подхода князя Стовова, чего не получилось бы, например, на Хёльге и Готланде из-за большого количества там всевозможных конунгов и ярлов, обладающих возможностью быстро собирать ополчение своей семьи, где каждый мужчина был хорошим воином со своим отменным оружием, а каждая семья, как правило, имела корабль. Пусть не драккар или снуккер, но достаточно вместительный, чтобы выйти на бой. На родине детей в частые голодные годы уносили в лес, или просто кидали в ямы умирать, убивали стариков из-за невозможности их прокормить. Сам Вишена кроме драккара и оружия не имел ничего, его воины тоже. Им некуда было возвращаться, их семьи отвернулись от них по разными причинам. Многие семьи были порабощены соседями или вымерли от голода и болезней. Их отчаянные походы вызывали у соплеменников пренебрежение и усмешку, и это сильно отличалось от того, как жили народы южного берега Восточного янтарного моря. Целые семьи и рода бежали от смерти и рабства из страны, где перестали действовать древние справедливые обычаи, а богатый человек имел больше прав и возможностей чем бедный. Возвышение богатых в ущерб бедным, и признание этого римского способа жизни правильным, заставило всех броситься на добывание богатства любым путём. Пока одни занимались этим, попирая древнюю правду, другие бросали свои дома и перебрались куда глаза глядят. На запад, в Англию, Исландию и дальше. На восток в Биармию и Пермь, на юг, в Константинополь. Сюда перебрались тоже. Здешние богатые рыбой и дичью, усеянные янтарём плодородные берега, земли и леса, делали их обитателей менее воинственными потому, что вокруг было так много пустующего пространства, что умирать за них было непозволительной роскошью. Разноголосье и множество разных, не похожих друг на друга племён, расселившихся здесь, только доказывали это. Сюда не добрались древнегреческие герои, не дошли римские императоры, не дотянулись руки византийских базилевсов и христианских пап. Счастливая безмятежность исконной самобытности разных народностей смешивались и распространялись отсюда далеко вокруг, за реки и озёра вместе с разными семьями, группами и племенами, уносившими свои умиротворёгнные говоры, обычаи и искусство. Пока ещё никто из королей не мог сковать единой волей эти земли по Западной Двине. Немногочисленные кельты-венды, первые обитатели этих мест ещё со времён ледников, тихо доживали свой век в глухих местах. Большинство пришельцев даже не догадывались об их существовании. Даже кельтские названия рек, озёр и гор были забыты, потому, что не у кого было спросить, и местностям давали новые имена. Иногда приходили ысокие, голубоглазые люди из леса, приносили на обмен прекрасные бронзовые вещи, статуэтки, пряжки, ножны, бусы. Иногда их женщины отдавали в семьи ливов и пруссов своих детей, потому, что их нечем было кормить, но в большей степени они уже были больше героями сказок и мифов, чем реальными людьми. Оживлённая торговля янтарём, процветающая тут с древних времён, заставляла появляться здесь арабов, сирийцев и иудеев с парчой, пряностями, рубинами и золотом. Небольшой вес янтаря, давал возможность свободно везти его на юг через верховья Западной Двины к верховьям Волги, или к верховьям Днепра. Направление пути из северных морей в южные при перевозке этих янтарных драгоценностей и мехов, значения не имел, в отличии от того, когда перевозились невольнки. Они не требовали еды и воды, не могли убежать и занимали мало места.
— Этот бесконечный, бесконечный мир, двигающийся по кругу... — задумчиво сказал Вишена, облокачиваясь на деревянную шею дракона своего корабля и оглядываясь вокруг.
— Вёсла из воды! — крикнул гребцам кормчий Гелга.
Драккар после этого словно замер и повис в серой дымке над водой. Тишина нарушалась только скрипом верёвок о дерево и тихим плеском.
Серая, свинцовая вода была покрыта кое-где тёмнозелёными, похожими на заливные луга обширными пятнами. Переплетённые космы водорослей лениво змеились у самой поверхности, укрывали плодовитую салаку и давали ком другой рыбе, отбирали у течения ил, укладывая его на дно. Слева, на фоне полоски островов Моонзунда, виднелись чёрные бруски лодок с фигурками рыбаков. Они извлекали из сетей рыбу, искрящуюся чешуёй на солнце. Над островом Рух, посреди залива поднимались многочисленные дымы коптилен. Оттуда доносился стук топоров, и время от времени слышался шум падающего в лесу дерева. На севере, над Ирбенским проливом, на полпути к небу громоздились горы серых облаков. Их перемалывал и разрывал неуёмный северный ветер и тащил через залив на юг. Движение сизого дымного шлейфа странно сочеталось с неподвижность поверхности воды. Только мелкая рябь выдавала её изменчивую природу. На западе и востоке облака висели в небе плотными массами, уходя за горизонт, как бы продолжая линию берегов. Между ними, в разрывах, безмятежно синело глубокое небо, напоминая о существовании неги, покоя и воли.
— Если облака сделать красными, то это будут столбы ворот в Муспельхейм — пылающий мир! — сказал Свивельд, запрокинув голову вверх.
— Это может оказаться пророчеством, — ответил ему Рагдай, облокотившись о борт, — не скажу, что нам предстоит пройти через страну мёртвых и подземных чудовищ, но Европа не является благополучной территорией, да никогда ей и не являлась, только отдельные места, но нам не туда...
— Ты хочешь сказать, что мы все умрём? — спросил его Вишена, стоящий под деревянной головой дракона так, что казалось – за его спиной открываются небесные врата и в них идёт драккар...
— Мы без потерь пришли к месту встречи, — сказал Свивельд, — кажется, всё хорошо, и больных нет и течи...
— Главное, не размениваться на мелочи, никого не захватывать, не приставать к берегам у рыбачьих селения, а просто ждать Стовова, — сказал Рагдай и пристально уставился на Вишену, ожидая одобрения своим словам.
Конунг неопределённо пожал плечами и ответил:
— Здесь вокруг янтарные прииски и много вооружённых купцов. Но всё добытое они прячут в кладах. Ремесленных и торговых городов тут нет. Кругом полно рыбаков, но они даже соли не имеют. Сушёная рыба меня не интересует. Я даже не могу спрятать оружие, оставить десятерых на вёслах, остальных укрыть парусом и притвориться купцом. Мой огромный драккар, это корабль войны, и товары на нём по маленьким рекам и волокам не возят. Мы просто будем у всех на виду кружить в середине Янтарного залива у Руха, может быть пристаем к нему.
Рагдай оглядел согласно кивающих воинов и ответил:
— Хорошо, что ты так думаешь.
После того, как драккар обошёл несколько раз остров Рух, таща за собой на киле шлейф водорослей, его начало медленно сносить течением и ветром на юго-восток в сторону. Берега то появлялись, то исчезали вокруг. Солнце было скрыто почти всё время скрыто. Если бы не с намагниченная игла на коре в горшке с водой маслом, можно было бы подумать, что Гельга ошибается и снова правит через Ирбен в открытое море. Несколько раз приходилось грести, чтобы подменить парус, не успевающий за поворотами резко меняющегося ветра. Вёсла по команде кормчего ударяли дружно, чуть поскрипывая в уключинах. Гребцы с недоумением смотрели на воду, то прозрачную как слеза, то коричневую и вязкую, похожую на разжиженную глину. Она иногда была полна прошлогодней листвы, сухой хвои, сучьев, камыша. Плавали целые деревья, бревна, жерди, вязанки соломы, дохлые мыши, рыбы, обрывки рогож... По соседству с перевёрнутой пробитой лодкой, похожей на мёртвого тюленя, покачивалась берестяная колыбель. Пустая и жуткая, она баюкала бесформенный серый кулёк, растерзанный птицами. Всё это было похоже на место множества недавно произошедших кораблекрушений. Несколько лодок-моноксилов, низко сидящих в воде, медленно, беспорядочно двигались среди этих останков. Молчаливые люди в кожанной одежде и на лодках, из воды цепляли крюками разные предметы, подыскивали себе, подолгу возились с непонятной добычей. Чаще всего они бросали её, а потом продолжали движение.
Поравнявшись с одной из лодок, с драккара стало видно, как мальчик и старик в просмолённых кожаных рубахах вылавливают из солёной воды залива распухших утопленников. Они снимали с них кольца, браслеты, гривны, бусы. Иногда одежду и обувь. Пальцы и кисти рук приходилось зачастую рубить, что они и делали с помощью большого ножа-сакса, с лезвием отливающим волнистыми сизыми рисунками. На дне их лодки было полно мокрого тряпья и обуви.
— Что за мертвецы в воде? — перегнувшись через борт, спросил у лодочников, старика и мальчика, Эйнар, смешивая фризские и свейские слова.
Ни один, ни другой, не подняли голов, несмотря даже на то, что драккар закрыл их своей тенью. Они были заняты тем, что пытались стянуть кольцо, видимо серебряное, с пальца покрытого пятнами, безглазого женского тела.
— Стервятники! — сказал Эйнар.
Выпрямившись, он стал вынимать из клети с курами жердь, чтобы дотянуться до людей в лодке. Рагдай остановил его со словами:
— Они не понимают тебя.
— Они похожи ругов или на финнов, — сказал Вишена, — у нас Ладри хорошо знает их язык, потому, что вечно путался с детьми рабов-финнов в Викхейле.
Мальчик только улыбнулся в ответ и стал пробираться к тому борту, где была лодка. Вишена сделал знак гребцам с другого борта, чтобы они не показывались и не открывали численность дружины. Между сундуками и корзинами Ладри пробрался к борту и конунг взял мальчика за плечо, спросив:
— Ты чего смеёшься?
Ладри потупился, а за него ответил обычно дремлющий Ацур, старый воин, с седой бородой, шрамами на лице и вечно прищуренным взглядом:
— Он счастлив, что смог понадобиться тебе, конунг.
— Да? — Вишена подозрительно всмотрелся в Ацура и сказал, — пусть он спросит их, откуда утопленники.
Ладри начал спрашивать их. После того, как старик отсёк утопленнице палец, он поднял на Ладри белёсые глаза и хрипло сказал:
— Перкунас вас храни!
— Это ливы, — сказал после этого Ацур, — их говор.
Лив бросил палец отрезанного трупа на дно лодки вместе с кольцом, в кучу добытого добра и вытер ладони о живот. Мальчик из лодки крикнул в ответ:
— Реки Шкеде, Ага, Гауя, Амата из-за неожиданного весеннего паводка вышли из берегов и смыли селения! Всё затопило! Всё смыло!
— Много снега, льда, дождя сошло! — добавил старик, — это был поток камней и земли. Сколько рыбы погибло и бобров! Почему боги так не любят бобров и форель? Несчастные бобры! — старик обернулся к мальчику, — Исмар, вон там ещё один…
Мальчик оттолкнул шестом тело женщины, не желающее отдаляться от лодки, вытянув тощую шею, встал, и стало видно, что его правый рукав по локоть пуст, как у вора, наказанного ливскому закону.
— Ищи идумеев, они побогаче, торговля янтарём на их востоке дело прибыльное! — сказал ему старик, — а тебе, друг с драккара, я охотно всё расскажу, — ливонец пугающе улыбнулся Ладри, обнажив ряд абсолютно гнилых зубов.
В сочетании с дряблой, серой кожей, мутным, как вода залива, глазами, срывающимся голосом, он производил отталкивающее впечатление. Его малолетний однорукий спутник тоже не внушал доверия.
— Какой у вас хороший, дорогой корабль! — сказал после долгой паузы старик, рассматривая внимательно золотые и серебрянные украшения Вишены — кольца, браслеты, нашейный обруч из трёх полос, подвеску с молотом Тора, и наплечную застёжку плаща, и голос его стал сладок, — мой молодой господин не желает ли со своими спутниками, утомлёнными странствиями, отдохнуть в нашей деревне? Она не пострадала от наводнения, я там старейшина. Есть вино, красивые девушки поют и танцуют. Поедите вволю, выспитесь, и не дорого всё!
Когда Ладри растолковал викингам предложение фриза, со всех сторон послышалась разговоры о том, что перед тем, как идти вглубь европейских рек в неизвестность, не плохо было бы развлечься и выпить вина.
— Отчего бы нам не подождать Стовова в гостеприимной деревне, оставив здесь в дозоре лодку? — предложил Эйнар, — баню сделаем, помоемся.
Его поддержали Свивельд, Гелга, Вольквин и остальные. Было видно, что Вишена колеблется. Неизвестно, сколько времени нужно ждать подхода рати Стовова, тем более, что прибытие рати из Тёмной земли вообще не было точно определённым событием. Уверенность в этом Рагдая не было прочным для этого основанием. Множество обстоятельств, возникших за зиму, могли сделать невозможным поход Стовова на запад. Тёплые жилища вместо промозглого ветра, сохранили бы силы дружины, для случая, если им придётся действовать без Рагдая по собственным соображениям, охотиться за добычей и сражаться за неё не известно где, и не известно с кем. Вишена закрыл глаза, побледнел и сосредоточился. Казалось, что он желает услышать, как солнечный свет проходит сквозь влажный воздух. Наступило всеобщее молчание. Только сопели от напряжения воины, удерживающие крючьями лодку ливов, чтобы её не сносило течением. Ладри вертел головой, не понимая, что происходит, а фриз застыл в ожидании, Гельга прикидывал расстояние до берега острова Рух и до Моонзунда, Ацур уже цеплял к поясу меч и нож, уверенный, что конунг примет предложение. Возможность сойти на берег устраивала всех. Неожиданно Рагдай перестал рассматривать свои руки, доски под ногами, очнулся и поднял глаза на Вишену. В глазах его была боль и испуг. Он явно что-то увидел своим колдовским внутренним взором.
— Ладри, спроси фриза, хватит ли у него на всех яда? — обратился книжник к мальчику.
— Яда? — удивлённо спросил конунг.
— Какого яда? — пробормотал Ладри, наблюдая, как ливы осторожно сняли с борта своей лодки железные кошки и начали грести прочь от драккара.
— Скажите, у вас много яда? — крикнул им Ладри, но они сначала вяло, как бы пробуя вёслами воду, а потом всё быстрее и быстрее начинают грести прочь от ладьи, отчаянно, словно спасая свою жизнь.
— Чего они испугались? — спросил Свивельд, оглядываясь по сторонам.
— Они знают нашу речь и услышали, что сказал про яд Рагдай. Наверно они хотели нас всех отравить у себя в деревне и забрать наши драгоценности, оружие и драккар. Колдун Рагдай прочитал их мысли и они убежали! — ответил ему Бирг, хлопнув себя ладонью по лбу.
— Правильно решили — Рагдай колдун! Я тоже почувствовал западню... — задумчиво сказал Вишена.
— Нужно убить их, ливы хотели нас отравить! — заорал Гелга яростно и бросившись к оружию, схватил лук со стрелами.
Лодка ливонцев была уже довольно далеко. Она спешно двигалась в сторону других лодок. С них тоже собирали утопленников. Увидев, что происходит около странного драккара, кружащегося у Руха, остальные лодки бросили своё занятие и тоже стали отчаянно работать вёслами. Прежде чем Ацур выдрал из рук Гелги лук, старик-кормчий успел выпустить две стрелы. Одна из них пробила старосте плечо. Увидев в мутной воде несколько стволов затопленных деревев, Вишена посчитал опасным гоняться не глядя за юркими лодками и приказал воинам сложить вёсла обратно на палубу. Гелга вернулся к кормовому веслу и принялся опять удерживать корабль от сноса в сторону течения с помощью паруса.
— Жалко, что не получилось с баней, — прошептал Эйнар.
Ливонские лодки, отойдя на безопасное расстояние, остановились. Было слышно, как люди на них перекрикиваются. На одной из лодок полыхнул огонь, выплюнув в воздух жирный чёрный дым, погас, потом вспыхнул снова, опять погас, вспыхнул ещё раз. Каждый раз вверх поднималось облако дыма, образуя некое сообщение тому, кто мог его читать. Пронзительно засвистела свирель, ей ответили издалека другие.
— Они подают сигналы своим на берегу, — сказал Ацур, — неужели они нападут на нас?
— Не думаю, они не воины, а змеи! — ответил Вишена, сощурив зелёные, как еловая хвоя, глаза, — стрелы только зря хорошие потратили.
— Почему они так не похожи на нас? — спросил у него Ладри, глядя снизу вверх.
Вишена вдруг понял, что мальчику доставляет радость стоять под ветром рядом с настоящим викингом. Он улыбнулся Ладри, будто своему сыну и сказал:
— Тебе нужно многому обучиться, иначе ты погибнешь в первом же бою или в шторме. У Ацура нет семьи и детей, пусть он тебя обучит всему, что должен уметь викинг.
— Я? — удивлённо переспросил Ацур, но было видно, что он польщён выбором конунга, его, как наставника для сына ярла из Викхейля.
— Да, ты опытный воин, Ацур из Вендена, тебя хранят боги, тело твоё покрыто шрамами от ран, имя твоё известно по всей Скании и Норрланду, — сказал Вишена.
— Хорошо, я буду его учить, — сказал Ацур, — пусть он мне будет на время похода как сын.
— Я согласен, — сказал мальчик.
— Тебя никто не спрашивает, — с улыбкой ответил ему Вишена, — если бы ты не был братом Маргит, я бы свернул шею тебе ещё на берегу.
— Хорошо, — сказал Ацур после того, как Вишена вступил в разговор с Рагдаем о вероятности подхода к обусловленному времени войска из Тёмной земли, – начнём, Ладри, со смешного и простого учения.
— Хорошо!
— Уклонение от стрелы. Ты сможешь увернуться от стрелы? Нет? Слушай. Нужно смотреть не на стрелу, а на стрелка. Когда стрелок натянет тетиву, уклонятся и уходить в сторону ещё рано, он может изменит направление выстрела. Движение нужно начинать, когда он уже отпустил тетиву. Можно сделать быстрый шаг вправо или влево, или упасть на колено, пригнувшись. Движение должно быть таким, чтобы после него можно было выпрямиться с оружием наготове. Если перед тобой не опытный стрелок, то от следующей стрелы уходишь в том же направлении, что и в первый раз. Ведь он подумает, что ты будешь двигаться в другую сторону и пустит стрелу с этим условие. Опытный стрелок решит, что ты будешь хитрить, и пустит стрелу в то место, куда ты уже отходил раньше. И промахнётся, если ты это учтёшь, и изменишь направление, или способ уклонения.
— Лучше иметь с собой в бою щит! — со смехом сказал Эйнар, сидящий на своём сундуке у борта.
— Всё получится, если враг не ближе десяти шагов, иначе просто не успеть, — не обращая внимание на Эйнара, продолжил Ацур, — если с реляющий ближе, то единственный способ защитить себя от стрелы, это броситься вперед и ударить его раньше, чем он выстрелит. Когда у тебя есть щит, ты должен понимать по полёту стрелы, что нужно быстро закрыть, голову или колени. Когда против тебя много стрелков, надо всё время двигаться как маятник, но сбивая очерёдность движений. Например: право — вправо — влево — вправо — влево — влево — влево. Как муха или комар. Хаотично, чтобы нельзя было угадать, куда ты двинешься. Понял?
Ладри кивнул, открыл рот, чтобы что-то сказать, но Ацур остановил его. Он сделал несколько шагов к мачте, вынул из одной корзины кусок смолы для починки корабля.
— Теперь я буду в тебя кидать, будто это стрелы, а ты будешь уворачиваться.
Воины, что не спали, с любопытством приготовились наблюдать за неожиданным развлечением. Они отложили свои нехитрые занятия и уставились на учителя и ученика.
Перебравшись через клеть, где сонно крутили головой куры, Ладри встал около мачты и изготовился. Он ловко увернулся от первого комка смолы. От второго куска смолы мальчик тоже увернулся, отклонившись в ту-же сторону, что и в первый раз. Теперь предстояло самое сложное — в третий раз в одну сторону было уклоняться уже опасно, Ацур мог кинуть смолу именно туда.
— Молодец, — сказал Бирг, крутя в руках флейту, но не играя, будто не эедая осквернять звук её голоса соприкосновением с грязной водой Янтарного залива.
— Стараюсь!
Следующий кусок смолы попал Ладри точно в лоб.
— Плохо! — Ацур огорчился больше мальчика, — ты решил, что я опытный противник, но нетерпеливый, и изменил направление движения уклонения. А я терпеливый. Давай ещё раз!
— Научи его воровать, больше толка будет! — со смехом сказал Вольквин, а остальные засмеялись.
— Пусть лучше шьёт нам одежду и заменяет нам женщин, — поддержал весёлый настрой Торн, — ремесло викинга не для него!
Тем временем Вишена пытался вернуться к ночному разговору с Рагдаем. Но тот всё время рассеянно поглядывал по сторонам, отшучивался, и не сразу всерьёз удостоил конунга вниманием.
— Что, в Ирбенском заливе северные боги вернули тебе ясность ума, конунг? — спросил, наконец, Рагдай, перестав оглядывать горизонт, и снял сырой плащ из грубой шерсти, давая возможность ветру немного просушить его льняную рубаху.
— Мне кажется, мы зря надеемся на приход Стовова с ратью, — сказал Вишена, — он дремучий лесной князёк, пугающийся больших расстояний и неведомого. Не пора ли самим двигаться к Одеру?
— Что так тебя взволновало, ещё утром ты был готов ждать Стовова хоть месяц?
— Двина и все ливонские, все прусские реки разлились из-за быстрого таяния снега и льда, в заливе много затопленных деревьев, течением постоянно намывает новые песчаные мели и корабль может получить повреждения...
— Неубедительные причины, этот драккар можно узлом завязывать и таскать не только по мелям, но и по земле, как корыто... — с усмешкой ответил книжник, — просто ты мне не веришь.
— Ещё немного покрутимся тут, к устью Двины приблизимся. Может, захватим проводника и кормчего. Вон там вроде виднеется большая лодка, рыбаки с сетями, — Вишена выжидательно посмотрел на Рагдая, — кстати, ты так и не рассказал мне про золото до конца.
— Монах, умерший у меня на руках, рассказал, что епископ Бэда послал его во главе отряда воинов встретить прибывших их Сины беглых вельмож. Они везли часть золота павшей династии, а за ними по Шёлковому пути гнались убийцы нового императора Тайцзуна. И для тех и для других, горы и пустыни не были преградой. Беглецы просили покровительства Святого престола, по их сведению имеющего влияние на все дела в Европе, богатство и большие тайные возможности. Папа Гонорий обещал их спрятать от преследования в обмен на часть золота. Легаты церкви погрузили золото и беглецов на вёсельную галеру, и отплыл из Антиохии. Однако до итальянских берегов галера не дошла. Ночью около Крита, командир папского отряда Эгидий и десять его воинов, убили своих товарищей и всех вельмож из Сины. Потом они заставили рабов грести без отдыха к Фессалоникам. Им сопутствовала удача. Их не остановили ни византийские военные корабли, ни пираты. У Фессалоник они затопили галеру вместе с рабами. Наняв подводы с волами, они ушли с золотом в долину реки Марицы, обдойдя стороной древний Андрианополь. Но видимо папа Гонорий истово молился об наказании воров и его бог услышал. Среди греческих возчиков и похитителей началась холера. Потом на них напал аварский отряд. Сокровища успели спрятать в пещере, но драгоценные камни, украшения, золотые и серебряные монеты захватили кочевники. Они не стали вывозить золото, а оставили большой отряд для его охраны. В составе сокровищ было и ещё нечто: золотой шар размером с голову... Эгидий был весьма учён, и аварский хан не убил его, а после выздоровления взял его к себе в услужение. Но Эгидия выкрали однажды люди епископа Беды. Они пытали его. Они хотели узнать, где находится золото и золотой шар. Эгидий обещал показать место, где авары прятали сокровище. По пути он сбежал, скрывался в хазарском Куябе на Днепре, но люди Бэды выследили его и там. При попытке захватить его ещё раз, он вскрыл себе вены.
— Значит, золото на реке Марица?
— Не совсем...
— Но оно точно у авар?
— Похоже, что так, и оно не у кагана авар, ни хан Кубрат, ни хан Альцек не оставили бы в горах, далеко от своих укреплённых хрингов, от столицы в Темеше.
— А тебе зачем это золото, ты, вроде, всё больше знаниями интересуешься и всё мирское презираешь, кроме книг?
— Золотой шар — вот что мне нужно из этого золота. Но нём, говорят, изображены все земли мира, как если бы их увидел создатель сущего! Папа римский за него, наверно, собор святого Павла отдаст, когда его, конечно достроит...
— Ценная вещь, этот шар, раз она так нужна папе римскому. Это, наверное, что-то вроде волшебных вещей, что отдала нам Мать Матерей, когда мы ходили с тобой в Урочище Стуга на Протве в прошлом году, — в глазах Вишены появился хищный блеск, — сколько там золота, как ты думаешь?
— Тридцать больших сундуков, вроде. Волшебные вещи Матери Матерей сделали в Тёмной Земле столько бед, попав в твои руки, что там даже погода теперь другая, то есть зимой холоднее, а летом теплее, чем обычно... — ответил Рагдай, – если мы добудем это золото, то ты отдашь шар мне?
— Да, хорошо!
— Обещаешь? — Рагдай взял конунга за плечо.
— Конечно! — Вишена вытащил из ножен меч, поднял его к небу произнёс:
— Клянусь молотом Тора и валькиоиями, эйнхериями, воротами Вальхаллы, что я отдам шар Рагдаю! — он поцеловал рукоять меча, и уже спокойно спросил, — а золото где?
— Я же тебе уже сказал, в пещере, в известняковой горе.
— А как мы её найдём? — почти закричал Вишена, — кто нам её покажет?
Все сидящие в драккаре викинги повернули к ним голову, и было понятно, что, слыша этот разговор, они тоже не понимали, как можно найти пещеру во фракийских горах, а если и найти, как одолеть авар, чьё восточное воинское искусство намного превосходило все их умения, не говоря уже об их численности. Три года назад авары собрали огромное войско и осадили великий Константинополь. Только чудо спасло тогда византию и предательство сербов и моравов. Им казалось, что в появившейся улыбке Рагдая сквозит безумие. Рассказанное им было похоже на бред, родившийся от бдения над рукописями, колдовства и созерцания звёзд. Весь их поход строился на словах этого человека и предположении того, что из тёмной земли придёт большая дружина.
— Золото в пещере, в долине Марицы, точно! Я уверен!
— А мы сможем добираться до Марицы и пещеры без Стовова, и, пребыв охрану, одни захватить золото? — с надеждой спросил конунг, — Стовов будет требовать не меньше трети добычи
— А две трети кому? — спросил с усмешкой Рагдай прищуриваясь.
— Мне и моей дружине, — невозмутимо ответил сказал Вишена, наблюдая, как Рагдай сначала закрывает лицо руками, а потом начинает мелко трястись, пока, наконец не заливается безудержным смехом, — а тебе золотой шар, очень ценный!
— Что он сказал смешного? — спросил книжника подошедший мальчик, теребя Рагдая за рукав.
— Уйди, — ответил Рагдай, замахнувшись от него и вытирая слёзы.
— Ладри, не вмешивайся в разговор старших, а когда сам будешь старшим, не вмешивайся в разговор конунгов, — многозначительно изрёк Ацур.
Мальчик неохотно повиновался.
— Вишена, редко кто из конунгов за все свои походы добывал и тысячную часть тех богатств, что может нам достаться, к чему эта жадность? — спросил Рагдай, став совершенно спокойным, — без Стовова нам не удасться действовать в Европе, где идёт война всех со всеми, бушуют болезни, голод и переселяются народы. Нам не удастся вывести всё это золото, а тем более пробиться с ним обратно. А потом, Стовов, мой новый, неожиданный друг, хоть и дремучий убийца, но он способен многое сделать для Тёмной земли, построить города, наладить торговлю и народить множество здоровых людей.
— Мой дом — ладья, ну и что? — нахмурился Вишена, — это не красивое словцо, у меня, действительно, нету дома на берегу, нет земли, и у моих викингов тоже. Этим мы отличаемся от других норманнов, имеющих земельные угодья, или пиратов, имеющих целые свои города. Нам некуда возвращаться. Нам странно отдавать человеку лишнее золото только потому, что он живёт там, где ты родился и у него есть дом! Ладно, пусть Стовову достанется половина, если ты так хочешь...
Остальные викинги начали высказываться по этому поводу, кто осторожно, кто зло. Отдать половину добычи более сильному чем они, союзнику, в конце концов, было признано разумным. Не говоря больше ни слова, с видом неизъяснимого сожаления, Рагдай облокотился на борт ладьи и стал рассеянно смотреть на проплывающий мимо поток мутной жижи. Вишена пристроился стоять с ним рядом. Он тоже уставился в воду. Так они стояли довольно долго, невольно прислушиваясь к скрипу снастей и досок корпуса драккара, к плеску воды. Ацур продолжил обучение Ладри вариантам уклонения от стрел, Бирг напевал себе под нос, а Эйнар рассказывал про служанку Сельму. Смысл его рассказа сводился к тому, что он прервал свои с ней забавы из-за ссоры Вишены с сыновьями ярла.


Часть вторая
СТОВОВ БОГРЯНОРОДЕЦ

Глава первая
СВОЯ ЧУЖАЯ ЗЕМЛЯ

Когда отец Стовова Богрянородца пришёл в эти земли, от Ильменя до Оки, здесь уже жили племена стреблян-голяди и мокшади. Особенно много их было на возвышенностях от Аузы и Москвы до Протвы и Нары. Мокшадь жила с ними вперемешку от Оки до Волги. Но от места, где голядская Москва впадала в мокшанскую Оку, и ниже по течению жили ещё эрзени. Их селения стояли до самой Волги, а несколько городков на Оке носили имя Эрзень. Почти одновременно с кривичами, после наступления тёплых веков, с юго-запада пришли ятвяги-коневоды из булгарских племён и русы-соледобытчики, с юга пришли вятичи и бурундеи из степных окраин, приглашённые эрзей и мокшадью для защиты от хазар, алан и авар, и разного сброда, селившегося издавна на торговых и рыбных местах Волги, Дона и Днепра. Всех влекла сюда плодородная лесная почва, на которой хорошо росла пшеница и драгоценный лён, а так же множество речных дорог, бегущих во все стороны света. Часть эрзян и мокшан были оттесннены на куликовы поля Хопра и Суры. Кто-то, такие как стребляне-мокши и мурома, жили на этой земле, называемой сейчас арабскими торговцами Тёмной, Смоляной, Чёрной с тех времён, когда здесь ещё стоял до неба ледник, и его вершина была выше облаков, а кто-то, такие как голядь, полтески-булгары и чудь, пришли сюда незадолго до кривичей — племён предков Стовова. Жили здесь по глухим местам на севере ещё меря и кама и племена, не знающие способов выплавки железа и земледелия. Их волхвы из уст в уста передавали предания о временах, когда их бог-создатель Вяйнямёйнен и его сын Юммо творил эту землю, затапливая ледяные горы и разливая реки, ручьи и болота, прорезая ими долины, создавая холмы и пещеры. Они передавали из уст в уста предания о временах, когда вся земля здесь была островами. Полтески, пришедшие с востока и получившие от мери кормление в обмен на защиту, спасаясь от многочисленных и беспощадных кочевников, постепенно переселяющихся семьями с запада из-за Днепра, нашли в этих лесных просторах долины, ещё не полностью заросшие лесом, и в течении нескольких поколений, выжигая их, обеспечили место для выпаса своих лошадей и овец. Ятвяги, говорившие почти как кривичи, пруссы, курши и другая литва приморская, но почитавшие прусских богов, жили здесь сперва без своих семей, в укреплённых посёлках, на острых мысах, образованных в местах слияния рек. Они охотно принимали к себе женщин стреблян голядских и чуди, и занимались обменом меха на свои отличные железные и гончарные изделия. Бурундеи, призванные эрзей с юга, жили у рек, строили большие и малые лодки и лодии, плавали на них к хазарам, а зимой ездили туда по речному льду на повозках. Они больше всего ценили пленников, продавая их аланам и хазарам на Кавказ, готам в Тавриду, или иудеям в Киев. Бурундеи завладели плодородными куликовыми полями за Окой до воронежских эрзанских городищ, в те года, когда там было тихо, и толпы восточных народов не брели ещё на запад, ряженые все в разные одежды. Отец Стовова построил свой первый город намного севернее этого моста между частями света на холмах между рекой Стоход и рекой Нерль, там, где каждую зиму по льду чудь, карелы и словене везли пушнину для продажи бурундеям и хазарам. Город он назвал по имени своего деда, но чудины и голядь, живущие вокруг, стали город называть Каменной Ладогой, из-за множества больших валунов в земле. Этих огромных валунов было меньше, чем в Ладоге-на-Волхове, но для Нерли это было не обычно, и это название так и прижилось. Почти все эти камни почитались местными племенами как живые божества. Считалось, что они сами размножаются, передвигаются и обладают чудодейственной силой. Построив из этих священных камней свой город, князь заявил всем, что он теперь главный проводник воли богов небесных, земных и подземных. Поселения своего племени и поля для сева, добываемые у леса путём сожжения деревьев, отец Стовова долгое время, пытался отделить от поселений стреблян, чьи земли начинались здесь и шли дальше на юго-восток, но эти воинственные охотники и рыбаки упрямо не желали уходить. Поскольку и кривичи и голядь селились вдоль рек, ручьёв и озёр, их деревни и сёла стояли вперемешку, что затрудняло сбор на праздники и богослужения, и постоянно вызывало стычки из-за мест разведения скота, ловли рыбы, охоты и собирательства. Несколько походов, предпринятых против стреблян старшими братьями Стовова в союзе с чудинами, закончилось тем, что стребляне начали выжигать посевы зерна кривичей, на возделанных с великим трудом полях и травить скот. Охотники и рыбаки чудины почти сразу после этого ушли на север, а кривичам пришлось самим расселяться длинной полосой вдоль рек на юго-восток, создавая пустые ничейные участки леса, потому, что кроме рыбы и дичи, пропитания из-за этой войны стало не хватать. Дань со стреблян и плата за провоз пушнины, получаемые братьями Стовова, а после их гибели во время войны с ятвягами и самим Стововым, давала возможность покупать у бурундеев степных коней, а у викингов оружие. Полтески, постоянно нападающие на кривичей у реки Москвы, заставляли Стовова иметь наготове дружину. В свободное от походов и войны время, дружинники готовили лес для постройки лодий для бурундеев на продажу и выжигали леса под посевы. В это время они были просто вооружёнными зажиточными общинниками. После строительства Каменной Ладоги, по примеру князей кривичей из Полоцка и князя словен и чуди на Ильмене и Ладоге, отец Стовова тоже стал называть себя князем, то есть вождём. Желая придать себе в глазах диких стреблян ореол могущественности, по совету одного восточного торговца, он стал себя именовать Богрянородным, намекая тем самым на цвет императорской мантии Византийского императора и пролитую в войнах кровь побеждённых врагов. В конечном итоге часть стреблян смирилась с соседством кривичей как с неизбежным злом. Вятичи с юга и эрзи, представлялись им большим злом.
Как ни старался отец Стовов создать что-то похожее на страну ромеев, принимающую в себе множество народов с одним языком и верой, ничего не получалось даже отдалённо похожее. Как только дружина князя, как он сам себя решил называть, оказывалась в стенах его города, то и вся его страна сокращалась до размера его города. Все остальные просторы делали что хотели, когда хотели, с кем хотели, словно кривичей, полтесков и словен здесь никогда и небыло. Когда князь выходил для сбора кормления, все смотрели на его лодии и лодки с дружинниками как на чудо дивное, будто первый раз его видели. И каждый раз всё приходилось начинать сначала с помощью плетей, поджогов, убийств и пыток. Этот замкнутый круг разрушался постепенно, и небыло никаких надежд, что он когда-нибудь разомкнётся совсем. И эти огромные, богатые и многоплемённые земли обретут порядок.
В прошлом году, южнее Нерли, во время его похода на стреблян из Тёмной земли, случились события, перевернувшие привычный мир взаимных набегов и тоскливых морозных зим восточных кривичей Стовова. В тот год среди притоков Клязьмы сначала стали происходить огненные чудеса, грохотом летать по небу пылающие звёзды, а потом появился торговец Решма, как он говорил, с востока. Его сопровождали странные людей, у них были волшебные предметы и снадобья, неведомые ни знахарям, ни волхвам. Только живший в Медведь-горе книжник Рагдай, много лет живший в Константинополе, говорил, что читал про греческие хитроумные машины и целебные составы, но такого точно он там не помнил. В то же самое время там появились викинги Вишена и Эйнар. Они укрывались здесь от других викингов, желающих совершить в отношении них кровную месть. История там была неприглядная. Вишена был воином в дружине Гердрика Славного, когда, после удачного похода на чудь в Пермии на Онеге, была взята огромная добыча у торговцев солью и пушниной. Большая часть дружины Гердрика взбунтовалась против не справедливого дележа добычи и конунг был убит. Вишена с Эйнаром захватили всё золото и убежали с ним в Тёмную землю к стреблянам. Потом они вернули дочерям конунга золото, а главаря мятежников убили. Так говорил потом Рагдай. У Решмы были другие планы. Желание этого торговца выгнать стреблян с земли у Звенящих холмов между притоками Клязьмы, совпадала с планами мести самого Стовова. Стреблянский городок Дорогобуж был захвачен, а книжник Рагдай, помогающий стреблянам сбежал. Неожиданное вторжение в эти места войска далёкого западного народа, его гибель в сражении с кривичами и стреблянами в канун Журавниц, огненное извержение Звенящих холмов, бегство Решмы и дружины викингов, вспоминалось теперь в сказках волхвов как Ярилино наказание за худосочность жертв на алтарях капищ, и предостережение Стовову Багрянородцу, о недопустимости скаредности в делах веры. Много раз звучали и призывы волхвов вернуть человеческие жертвоприношения, отменённые дедом Стовова сто лет назад. Будучи сам верховным волхвом Ярилы-Солнца, Стовов всячески этому противится, чтобы не отпугнуть от себя стреблян, мокшан, ятвягов и бурундеев. Полтески, убивающие пленных на алтаре в честь богов Хорса и Семаргла, своей свирепостью только уменьшали свою возможность договориться с соседями. И если народ Стовова знал и мирные годы, когда он мог растить сыновей и сеять хлеб, то полтески, из-за своего упрямого людоедства, воевали всегда, всё убывая и убывая численно.
После исчезновения Решмы, книжник Рагдай вдруг появился перед Стововом с неожиданной вестью о своём желании совершить поход на запад.
По его словам выходило, что, когда он был в Полоцке для продажи переписанных книг, ему встретился восточный торговец. Его богатство было невероятно для торгового города, где золотую монету видели редко, а всё больше серебро, а янтарь и пушнина были самыми дорогими товарами для торговли, если не считать невольников. Этот восточный торговец расплачивался золотом, на нём было множество золотых украшений, а его телохранители-степняки, могли потягаться с любой княжеской дружиной. Этот торговец, купив все книги Рагдая, на греческом и на латинском языках, захотел составить историю жизни своей семьи, происходящей из аварского племени. Рассказав Рагдаю о своём желании, он продемонстрировал книжнику множество диковинных предметов из восточного государства Сина и рассказал о несметных сокровищах этой страны, попавшей к аварам после удачного налёта на латинян во Фракии у реки Марицы, севернее Андрианополя. По его словам там был шар, размером с голову человека, где были изображены известные и неизвестные земли и моря, и расстояния между ними, и неведомые знаки и письмена. Этот шар золотого цвета, лоцию всех земель и морей, созданную неведомой силой, и пожелал увидеть Рагдай. Князю же было обещано сокровище несметное, великие богатства. Это позволило бы Стовову Богрянородцу подтвердить своё императорское прозвище не только гонором и смелостью, но строительством городов, созданием большой дружины, изготовлением кораблей, походами и присоединением земель, выходящих к морям.
К великому сожалению, торговец был вскоре убит неизвестными людьми, а его охрана разбежалась, разграбил его вещи. На задаток для написания истории торговца-авара, Рагдай решил предпринять поход для поисков Лоции. Он убедил Стовова, бурундейского князя по прозвищу Эрезан, стреблян голядских, полтесков, выделить силы для поиска сокровищ. Разделение долей будущей добычи всех устроила, но по настоянию Рагдая, седьмую часть добычи, следовала отдать дружине викингов Вишены Стреблянина. Только викинги достаточно хорошо знали Европу, тамошние обычаи и дороги. Из всех помощников, Рагдай мог надеяться только на Вишену и Эйнара. Их участие в событиях вокруг Звенящих Холмов в прошлом году, верность слову, военное счастье и несгибаемые характеры, делали их незаменимыми участниками будущего похода. Стовов нехотя согласился с этим, но только после того, как Рагдай согласился отдать викингам свою долю сокровищ, без ущемления остальных, оставив себе только возможность получить Золотую Лоцию. Место сбора всей рати под началом Стовова, было назначено в устье Двины в первый день лета. После безумной деятельности и множества труднейших зимних поездок между правителями, Рагдай, за свои средства отправился разыскивать Вишену в Варяжском Море. Стояли ещё трескучие морозы, когда он уехал по льду на северо-запад, маша на прощание рукой. Спустя два месяца Стовову стало казаться, что он его больше не увидит и весь поход зря, и если Ятвяга Полоцкий откажется от него, то он с удовольствием тоже никуда не двинется, а отправится летом покорять несговорчивую мурому в который раз…
— Нам, стреблянам, этот князь Стовов, как медведю сани, и пусть себе идёт за тридевять земель хоть к Алатырь-камню, хоть к Ледяному морю, хоть к Сурожи, — сказал морщинистый старик в облезлом лисьем кожухе на голом теле, плетущий корзину из ивовых прутьев, своему совсем юному собеседнику. Этот мальчик, помогал старику счищать скребком кору с прутьев. Время от времени он поглядывал на трёх княжеских дружинников, рослых, ловких молодцев в войлочных и льняных одеждах, расшитых шёлковой тесьмой, гоняющих немного хромающего вороного красавца-коня близ надвратной башни — единственного строения, нарушающего монотонность сплошного кольца частокола на валу вокруг города в месте слияния двух рек. Стены города были сделаны из двух колец, вертикально вбитых в насыпь заострённых брёвен. Между внутренним и внешним кольцом брёвен, была засыпана земля с камнями. Со стороны не закрытого реками участка, стена была выше, и перед ней был выкопан глубокий ров — место, откуда была взята земля на засыпку стен.
Утренний туман висел между низенькими полуземлянками с редкими крохотными оконцами, затянутыми рыбьим пузырём. Строения эти были завалены более чем наполовину землёй и мхом, и если бы не оконца, чёрные проёмы дверей и дымы над крышами, то издалека глядя, можно было подумать, что это могильные курганы. Несколько более крупных строений располагались ближе к княжескому дому. Там были видны кучи дров, рыжей болотной земли, богатой железом, полу готовые колёса повозок и полозья саней, лезвия кос и наконечники вил и острог. Неподалёку, перед дубовыми столбами-идолами с оскаленными ликами Ярилы, Рода и Перуна, несколько стреблян в кожухах мехом наружу, в длинных войлочных и меховых шапках, складывали высокий костёр. Посреди костра было установлено бревно. Ими руководил старец с седой бородой, в рысиной шапке, бобровом кожухе почти до пят мехом наружу, в бронзовых и серебряных украшениях и ожерельях из рысиных, медвежьих и волчих зубов. Туман, перемешанный с дымом очагов, словно размышлял, упасть ли ему на дёрн крыш в виде инея, или обернуться росой, согласуясь с утренним солнцем и уже совсем тёплым ветром. Между домов бродили в задумчивости козы и свиньи. За стенами города виднелись навесы и сараи из прутьев, где стояли сонные коровы и быки, пуская пар из ноздрей, мыча и гремя деревянными колокольцами на шеях.
— Смотри как стараются, чтобы сжечь злую знахарку, — указывая глазами на костёр около капища сказал старик.
Он, щурясь в лучах восходящего солнца, остановил движение коричневых пальцев, повертел перед собой законченное дно с торчащими, как солнечные лучи, прутьями — каркасом будущих стенок.
— Правда, что она виновата?
— Если волхвы так говорят, значит, они знают. Эта бабка Додола заколдовала все наши посевы, гречиху, овёс, пшеницу, рожь, напустила прошлым летом злые дожди, и осенью заставила всю скотину заболеть и подохнуть половину, — важно сказал стреблянин, — кривичи тоже считают, что это кто-то их стреблянских женщин виноват. Князь Стовов сказал, что видел сон, где его предки указывали на Додолу. Те семьи, чьи роженицы умерли от того, что она им не правильно помогла при родах, тоже требуют её смерти, считая, что это её колдовство.
— Говорят, что есть страны, где принято вместо кровной мести платить выкуп, — осторожно спросил мальчик, — вроде, Стовов хочет тоже так сделать, чтобы народ попусту не изводился.
— Да уж сделал, теперь только он хочет решать, убивать обидчика, или нет. Вот раньше у стреблян голядских была своя древняя правда: если убил — ответь кровью, и будет обидчику мстить вся семья, пока месть не свершиться. И время значения не имеет. А теперь можно откупиться коровой. А за убийство раба вообще курицей. Это не правильно. Раньше вокруг Нерли и Москвы не было такого, чтоб не украсть невесту перед свадьбой. А теперь? Пришёл немощный, старый, принёс мех и горсть серебра отцу, и всё, забирай суженую. Тьфу, противно… — сказал он, — курганы над могилой насыпают только, а раньше всем насыпали общиной, и головой на север кладут, а не на восток как Змея велела. Особенно мокшадь надоела со своими поучениями, как надо предков слушать...
— А ты-то сам как жену брал? — мальчик облизнул потрескавшиеся губы и приготовился слушать длинный рассказ.
— Пришёл и взял, когда она согласилась, прутья давай, — сердито буркнул старик, — я её выкрал из самого Полоцка. Не то, что ныне. Нынче князь своего кровного сына к лютым врагам посылал в самое логово, да ещё в провожатые ему дал мурмона-душегуба Ньёра. Сгинь нечисть иноземная — шивда, вимзла, якутилима ми!
Произнеся таинственно стреблянский заговор от нечистой силы, старик плюнул три раза перед собой и поклонился в сторону ярко раскрашенной деревянной фигуры Ярилы, вкопанной посреди двора.
— Стовов и его кривичи настоящие враги нам, не знаю, почему Оря Стреблянин позволил ему поселиться на наших самых бойких местах, охотничьих и торговых, пожечь бы всех, — старик недобро оглянулся на дружинников, гоняющих коня, — пусть князь уходит, как один раз уже ходил на куликовы поля с бурундеями, когда все кони полегли на от какой-то заразы. Теперь злой ходит, опять куда-то собрался славу добывать, лучше бы литву отогнал, чтоб он подох...
— Говорят, он хочет, чтоб у него, как у царей востока и запада было постоянное войско из дружинников, и что он на запад, по янтарному морю пойдёт, — мечтательно сказал мальчик, поворачивая лицо туда, где над лесом медленно таяла последняя полоска уходящей ночи, — я бы пошёл с ними, клянусь Матерью Рысью и Змеёй.
— Да, он уж объявил, что теперь дружина у него будет постоянно, а все будут её кормить... — старик плюнул под ноги, хотел сказать что-то и уже открыл рот, но его опередил лучник-стреблянин с надвратной башни, крикнувший громко:
— Вижу конный отряд на берегу! На щитах змеиное солнце бурундеев. Это воевода Кудин! Будите князя!
Из длинной избы, на половину засыпанной землёй, появились несколько княжеских дружинников. Всклокоченные, помятые ото сна, в одних рубахах и портах, в не зашнурованных поржнях на босу ногу, они подошли к воротинам и сбросили на землю бревно, скрепляющее створки. Затем они растащили створки в стороны. По двору пробежали две черноволосые и смуглолицые рабыни в войлочных накидках поверх рубах и в вышитых понизу юбках. Из их кадок расплескалось белоснежное молоко, вслед им где-то завздыхали, замычали коровы. Чавкая по грязи, промчались с визгом поросята. Их преследовал мальчик с хворостиной.
— Вот я вас сейчас! — строго кричал он.
Из дверей изб-землянок начали появились наспех одетые, встревоженные мужчины в простых домашних свитах, портах и встревоженные женщины. Не то, чтобы стребляне боялись гостей, но всё могло произойти... От шума и гомона множества голосов всполошились под навесами куры, гуси, загавкали собаки, захрапели у коновязей лошади.
— Собираются душегубы со всех краёв Тёмной земли в Стовград, — сказал старик и поднялся на ноги, — а раньше селение Стоход было стреблянское, и жило вокруг него множество семей вдоль реки, и называлось всё это Стоха.
Он кинул начатую корзину себе под ноги, потянул мальчика за рукав, сказав:
— Пойдём, схоронимся от лиха. Бурундеи скакали всю ночь, на своих диких конях, злые, небось, как собаки, начнут ещё плетями бить ни за что, будто мы рабы...
Мальчик с неохотой послушался. Перед тем, как скрыться в затхлом зеве землянки, откуда поднимался удушливый дым очага, он оглянулся и с восхищением сказал:
— Князь!
Под досчатым навесом, стоящим на грубых резных столбах крыльца большого княжеского дома, появился немолодой, тучный человек в богатом облачении. Быстрые серые глаза его внимательно смотрели из-под нависших бровей, извилистые складки по щекам до густых усов и бороды, придавали лицу усталое выражение. Дорогой пурпурный плащ, тканый золотой нитью, свободно спадал с широких плеч, открывая на груди вышитый стоячий ворот свиты, льняной рубахи с красными орнаментами на рукавах, вперемешку с золотой нитью. Пояс его, расшитый стеклянным бисером, камнями и золотом, ослепительно сверкал на солнце.
Князь опёрся плечом об один из столбов. Оглядел город, капище, сооружаемый костёр, дымку над рекой за стенами, стоящие там под навесами около ледяного зеркала лодии и лодки в окружении кадок с дёгтем, комков пакли и досок для ремонта, вгляделся в приближающийся конный отряд. Следом за князем из дома на крыльцо вышли несколько дружинников. Все они имели вид свирепый, на всех были золотые кольца, браслеты и цепи, словно они тоже были князьями. Трудно было себе представить, что, кроме охоты, так похожей на войну, они, как все кривичи, пахали землю и обмолачивали зерно. Их плащи, кожухи и штанины были расшиты разными узорами, камнями самоцветными. Сапоги были натёрты жиром до глянца, а шапки, рукава и воротники украшены мехом куниц и белок. Они степенно сошли со скрипучего крыльца и выстроились возле него полукругом. Из большой соседней избы вышли два десятка молодых воинов младшей дружины. Золота на них было меньше, но оружия в руках больше. Топорки, копья и луки были у них наготове, хотя и не выставлялись сильно на показ. Княжеская челядь-рабы, кухарки, пекари, конюхи, кузнецы, плотники, водоносы, кто вышел, кто выглядывал из дверей домов. Стребляне стояли кучками у своих землянок, общественных скотных и птичьих сараев, без особой радости наблюдали за тем, как сторожа на башне перекрикивались с кем-то, поднимающимся в гору к княжескому городу Стовграду.
В проёме надвратной башни из туманного пространства появились острия копий со змеиными языками-флажками, затем яйцеобразные железные шапки, утыканные по ободу клыками хищников, потом заросшие бородами лица. На бурундеях, под плащами, были кожаные панцири поверх свит, как у степняков, усиленные железными бляхами. Лошади были не большими, но откормленными и резвыми. В руках знаменосца трепетал красный стяг на поперечной перекладине с изображением трёхглазого оскаленного солнца с лучами-змеями.
— Смотри, князь, на них железа мало, больше кожа! — сказал Стовову дружинник с рябым лицом, — а мы в кольчугах сгибаемся от тяжести, и у всех кони, а у нас лодки!
— Ты чего тут, Полукорм, тебе велено идти к лодям и гнать народ работать, да следить, как конопатят щели! — не оборачиваясь, сказал хрипло князь, — живо туда, а то, вместо похода, будем где-нибудь на море починкой заниматься. Если что не так делают, ты этих стреблян плетью бей!
Полукорм поспешно кинулся к воротам. Он свернул вправо к реке в тот момент, когда копыта бурундейских коней уже загрохотали по бревенчатому настилу моста через ров. Один из дружинников повернулись к князю:
— Их ведёт не Кудин, и их меньше, чем ждали, а коней-то у них сколько, вот сокровище...
— Иди в лес и налови диких кобыл, я от своего доброго коня тебе семя дам, и, через пять лет будут и у тебя кони хорошие...
— Пять лет их кормить надо.
— У тебя детей восемь, найдёшь, кому их пасти.
Грохоча подковами, в Стовград въехала небольшая, но отборная бурундейская дружина. Всадники, увидев Стовова в окружении своих людей, стали спешиваться. Низкорослые, но сильные кони с густыми гривами фыркали, трясли головами, пускали струи пара из трепещущих ноздрей, били копытами и кусали удила. Их недавняя вольная лошадиная жизнь в перелесках Оки и Волги, не давала им покоя. Один из бурундеев, седой как лунь, с серебряной бляхой в виде солнца на груди, в красивом бобровом кожухе мехом вверх, подошёл к князю по чавкающей грязи, не обращая внимания на дощатый мосток, и снял железную шапку с пуховым подбоем.
— Я Мечек, вирник и воевода князя Резана Пешуса, властелина всех земель мокоши и муромы, голяди и эрзи до самой южной хазарской степи. Я привёл воинов, как просил твой посланец Рагдай для похода на запад, и дары князю Стовову и стреблянским старейшинам, — сказал он.
— Сильны бурундеи врать, — проворчал за спиной князя кто-то, — аж до хазар себя князьями назначили...
Двое молодых бурундеев проворно соскочили с коней, стянули с них сумы и поставили их на мостки.
Стовов медленно сошёл с крыльца и произнёс:
— Приветствую тебя, Мечек, вечером устроим пиршество, коням твоим лучшего зерна дадим.
— Мы шли по льду всю ночь, чтобы успеть к обговорённому дню.
— Хвала князю Резу Пешусу, исполняющему свои обещания!
— Хвала!
— Это что тут у вас будет? — спросил воевода, указывая на сложенный костёр и собирающихся вокруг него жителей.
— Тут колдунью нашли, что урожай портила и скотину морила у нас, — сказал один из дружинников князя.
— Интересно будет посмотреть, у нас сжигают с домом и всеми вещами, потому, что они тоже колдовскую силу имеют.
— У нас тоже так, если волхвы об этом говорят. Но главная сила колдунов в волосах — у мужчин в бороде, а у женщин в косах. Если они сгорят, вещи уже не так страшны.
— Ну-ну...
Бурундеи развязали сумы и показали князю массивный кубок: из бронзы в виде бараньей голова на витой подставке, восточной хазарской работы, отрез ярко-красной шёлковой ткани. Дружинники Стовова одобрительно загудели, а сам князь с довольным видом похлопал в ладоши и сказал:
— У бурундеев всегда что-то интересное есть, не то, что тут: мех, мех, да мех...
— Так ведь мех бобра, куницы и белки — самое ценное!
Стовград тем временем заметно оживился. К костру собралось несколько сотен человек, стреблян, кривичей и мокоши, землепашцев, мастеровых и рабов. Женщины, старики, дети хотели присутствовать при сожжении колдуньи, принёсшей им много горя. Двое волхвов с видом гордых божеств в искрящихся меховых одеяниях, с высокими посохами, украшенными когтями и клыками диких священных животных, стали около костра и стали выкрикивать обвинения колдунье. Кроме гибели из-за дождя большей части прошлогоднего урожая, болезни коров и быков, смерти трёх рожениц с детьми, её приписали разбойные нападения дедичей на купцов, из-за чего в этом году часть обозов с солью биармов и пушниной, шла на Волгу через Сить и булгар, а не через Москву.
Когда привели колдунью народ зашумел, засвистел и заулюлюкал. Маленькая, сухая, скрюченная женщина с распущенными седыми волосами была обёрнута в рогожу из лыка, не спасающего от холода и ветра. Босая, в синяках и кровоточащих ссадинах, она смотрела на мир не видящими глазами и на её морщинистом лице синюшного цвета, была написана только мольба об избавлении от страданий. Её затащили на кучу дров и хвороста двое расторопных рабов, помощников волхвов, и привязали лыковыми ремнями к столбу. Ещё один слуга держал в руках чадящий факел, а другой поливал костёр растопленным жиром из бадьи.
— Смотри, о, Ярило, Мать Змея и Рысь, на то, как мы предаём твоей власти тело и душу этой колдуньи, — протянув руки к идолам, запел один из волхвов, и все застыли неподвижно, жадно ловя его слова, — тело, оживлённое вашим жаром, сделанное злой силой из пепла и глины, вернётся в подземный мир, к злым духам-предкам, а душа её поднимется на небо, и предстанет перед судом, принадлежащая только вам, о, великие!
— Мы освобождаем сей мир от чар её, и более не властны её проклятия над посевами, скотом и людьми земли этой! Шивда, вимзла, якутилима ми! — запел второй волхв.
— Смерть ей! Смерть! Сжечь колдунью! — закричали в толпе.
Волхвы перестали петь и посмотрели в сторону княжеского дома, где стояли князь, его гости и дружинники. Настала тишина. Стало слышно, как потрескивает в руках раба факел, стонет старуха, а в каком-то доме плачет грудной ребёнок. Стовов насладился мгновениями всеобщего внимания, и махнул рукой. Тот час костёр был подожжён и вспыхнул как частичка жаркого солнца. Пропитанная жиром древесина с треском и искрами горела как бешенный зверь, в одно мгновение обвив красно-белыми языками фигуру колдуньи. Её волосы вспыхнули под ликующие возгласы толпы, уверенной, что её колдовская сила погибла теперь. Было видно, что старуха мгновенно задохнулась, безжизненно повиснув на своих путах. Её лыковые одежды тоже загорелись и стали съёживаться вместе с её телом. Тошнотворный запах горелого человеческого тела и свиного жира распространился над городом. Треск, свист и гул сопровождал это неистовое горение. Грязь вокруг просохла и спеклась.
— Слава Яриле, Матери Змее и Перуну! — закричала толпа, — слава Стовову Богрянородцу!
— Разве сначала не принято у вас пытать её водой? — удивлённо спросил Мечек, — если она связанная утонет, то она не виновата.
— Это для тех колдуний, что не сознаются, а эта призналась, что вредила нам всем, — ответил Стовов нехотя.
Матери, имеющие на руках грудных детей, начали расходиться, собаки перестали лаять, а волхвы принялись что-то обсуждать, поглядывая, то на солнце на небе, то не реку. Несколько старших мечников Стовова стали распоряжаться размещением бурундеев по домам князя и горожан. Другие, обсуждая силу огня, пошли за Стововом и Мечеком в княжеский дом, держать совет. Челядь князя насыпала ячмень для лошадей в корыта у коновязей. Кузнецы осматривали подковы, рабы начали таскать воду. Гремя железом и устало перешучиваясь, всадники стягивали с лошадиных спин солёные от пота сёдла, складывали копья и щиты у стены кузницы, пили поднесённое молоко, вымачивая бороды и усы в белом.
Низкое пространство длинного княжеского дома, кое-где рассекало лучами, тусклое свечение утреннего солнца. Горизонтальные огромные брёвна стен по верху были скреплены брёвнами поменьше. На них, кое-где, лежали поперёк толстые доски, отколотые от стволов. К ним крепились жерди, накрытые сверху чёрной от копоти деревянной дранью крыши. Там, где дрань разошлась, виднелись куски мха, растущего сверху. Везде на полатях, на полу и лавках здесь лежало и висело оружие, щиты, доспехи. Лежали грудой соболиные шкурки, выделанные кожи, медные и бронзовые блюда, горшки и вазы, отрезы тканей, мешок-пузо русой соли. Две мохнатые большие собаки лежали у очага посреди избы. У задней стены сидели на полатях две молодые рабыни с красивыми соломенными волосами. Склоняясь, они что-то шили в полумраке. На лице у одной из них были видны чёрные синяки от побоев. Мечека и двух старших бурундеев усадили на лавку посреди длинного стола. Стовов сел напротив под развёрнутым на стене стягом – чёрная когтистая птица с головой медведя на красном поле.
— Для совета пусть останутся старшие дружинники Семик, Ломонос, Мышец и Тороп. Остальные пусть идут на берег, смотрят, как готовят лодии к походу. Чтоб пеньку хорошо сушили, прежде чем в берёзовом дёгте вымачивать и в щели забивать, и всякое другое...
Князь положил тяжёлые, большие руки в золотых перстнях перед собой на доски стола.
— А ты, князь, ещё рассудить обещал Хора и Сохатку, — сказал Семик, усаживаясь по правую руку от князя.
— А чего там?
— Хор украл козу, убил, повесил в лесу и ел сырую тайком три дня, пока его дети не заметили. Стребляне его в яму посадили, думают, он волк-оборотень, ведь животные уже давно пропадают у всех.
— Хорошо, тащи его сюда.
Пока Ломонос распоряжался по поводу вора, Стовов решил допытаться, почему не пришёл старший воевода, мудрый Кудин, может, Резан не верит в успех похода, и решил не посылать верного человека.
— Так что, почему Кудин не пришёл? — спросил он.
— Кудина на охоте задрал медведь. Подломилась острога, остался против громадины с одним ножом. А у медведя на одной лапе таких ножей пять штук. Вот и задрал. Славный был воин. Может волхвы вылечат его, но когда мы уезжали, он уже чёрный весь лежал, уже не стонал, дышал еле-еле... — тихо сказал Мечек, и вдруг оживлённо проговорил, — пока шли, сцепились на Моче с мокошью. Они со скарбом переправлялись по льду в сторону Оки. Они в прошлые семенины сожгли наш Игочев. Мы напали на них вдруг, недалеко от берега, они бросили сани на льду и вышли на берег в снег непролазный. Спешились мы, но победа не далась, лёд у берега крошился под нами. Они пускали из зарослей стрелы. Пришлось от них отстать, взять всё ценное, а сани их сжечь. Потом приключений до самого Стовграда не было.
Вздрагивая от взглядов, в тишине, рабыня с синяками на лице, по знаку Торопа бросила шитьё, взяла из углей и поставила на стол горшок дымящегося мяса, вынула из-под полатей кувшины медовой браги, принесла и поставила кубки, ржаной хлеб с отрубями, мочёную клюкву. Как драгоценность, она поставила на стол солонку из гранита. Стовов кивнул, а Мышец, улыбаясь в рыжие усы, разлил по чашам из меди тягучий янтарный напиток.
— Что нового в городе эрезени, здоров ли брат мой, князь? — спросил Стовов, стуча перстнями по столу, — не тревожат ли мурома и дедичи? Как сыновья его растут?
— Все славно, хвала богам, Резень ширится на торговле с хазарами и булгарами, сделали две новые угловые башни, второй хороший колодец, загоны для скота вынесли за стены. Эрзени, что выбирали место для своего города и капища бога Верипаза в незапамятные времена, хорошее место нашли, и князь правильно сделал, что его занял, а не стал строить свой город. Князь Пешус принял имя Гостислав, а потом ещё имя Резан, и стал бодр, словно зрзенские боги стали его своим признавать. Он быстро оправился от болезни лихомановой. Сам ходил на восток собирать дань с муромы, мокоши и эрзени. Только на юге за куликовыми полям у Хопра и Суры дедичи с хазарами и аланы торговле мешают. Только вот в поочье голядь пока держится от этой чуди мокшанской, хотя их дедичи и вятичи с юга совсем прижали, а мы с востока. Сыновья князя растут быстро, крепко, скоро на коней сядут да будут постриги их в мужчины. А говорят, пятеро твоих сыновей и старший Часлав тоже растут быстро и крепко?
— Да, княжичи здоровы, они в Каменной Ладоге с княгиней Белой, — ответил Стовов, отхлебнул мёда, снял ладонью капли с бороды и добавил, — княжичу старшему пора уже на охоту ходить, куропаток бить, привыкать к походам и лесу, а он всё больше спит, да на небо глядит.
В избу с шумом и бранью, несколько младших дружинников князя втащили огромного детину со слипшимися от глины волосам и бородой, с вытаращенным от страха глазами. На нём была мокрая меховая накидка на голом, грязном теле. Следом появились несколько стариков в шапках из голов рыси, длиннобородые и худые.
— Вот вор, что козу украл и съел в лесу, — сказал Ломонос, — старейшины говорят, что без тебя его судить не будут, раз ты по уговору теперь князь над здешними стреблянами.
Старейшины закивали головами.
— А что они для него готовили?
— У голяди за воровство отрубают руку и выгоняют в лес, — сказал Семик.
— Какая дикость, это же верная смерть! — притворно воскликнул князь, — бог-солнце Ярило не любит неоправданных убийств.
— Но он сознался, что уже не первую козу чужую съел, — сказал один из молодых дружинников и толкнул обвиняемого в спину коленом, — признаёшься, гад ползучий?
— Признаюсь, — мало чего соображая ответил Хор, — виноват жизнью своей...
— Ах ты, глядь стреблянская, голядь нищая! — прошипел презрительно Семик, — ты хоть раз в жизни мылся, богам молитвы читал, жертвы приносил?
— Тогда я, как верховный волхв Ярилы-солнца, князь, выбранный кривичами и стреблянами, приговариваю тебя к битью палками в течении трёх дней. Если выживешь, будь перед всеми чист. Всё имущество разделить между пострадавшими, а если такового нет, то самого его и детей отдать тем в работы для расчёта, — произнёс князь со скучающим видом, — или просто отдай резан дирхема за козу.
— Справедливо, — закивали дружинники князя, — и на ночь к берёзе привязать.
— Замёрзнет насмерть, не надо...
— Да, хорошо... — стали перешёптываться между собой старейшины, — резан, это правильно.
— Уведите! — сказал Семик, рябой и горбоносый, с глазами-щёлками, указывая ножом с кусочком дымящегося мяса на ноющего вора, и добавил, уже глядя на бурундеев, — снегу в просинец много навалило, должно быть, жаркое лето будет.
Бурундеи переглянулись и, дождавшись пока стихнет шум борьбы, возникшей при вытаскивания наружу осуждённого, Мечек спросил:
— Есть ли вести от Рагдая, состоится ли поход на Западную Двину?
— От него нет вестей, — за князя ответил Семик, — да и какие вести? Он ушёл по льду на восток, к Ладоге, искать варяга Вишену для участия в походе.
— Найдёт он викинга или нет, но он будет нас ждать в устье Двины в первый день лета, — сказал князь, — а я вот много людей потерял зимой от болезней. Рагдай говорил о золоте, спрятанном где-то в земле моравов или византийцев. Может, это и так. Но клянусь всеми дарами Даждьбога, это слишком далеко от нас. Далеко как небо и звёзды. И как мне оставить княгиню Белу, города, полюдье? Это будет неправильно. Я вчера спрашивал богов, но они молчат. Нужно принести хорошую жертву Яриле, вместо сегодняшнего пира, к примеру, бычка, но я сомневаюсь, что это поможет...
Мечек застыл с куском мяса в руках, не донеся его до рта:
— Ты не пойдёшь на Двину?
— Не пойду, — сказал Стовов, потирая ладони, — мне и здесь дел хватает.
Потрясённые этим известием, все перестали есть. Даже воины князя, что до этого налегали на мёд, рыбу, яйца и солонину. Возникла гнетущая тишина. Мечек бросил мясо обратно в горшок, и заговорил быстро:
— Как так? Ты уже ездил с Рагдаем в Урочище Стуга вопрошать совета, приносил жертву Яриле, получил одобрение. От твоего имени книжник Рагдай попросил у Ятвяги и Реза людей для похода. Мы не пошли с Эрезом на мокшан и мурому, и лишились своей части дани, а часть людей Ятвяги не пошла на чудь и тоже лишилась своей доли, и семьи их будут в убытке.
Стовов бросил свой кусок мяса обратно в горшок, от чего вокруг разлетелись капли жира и глухо сказал:
— Я слушаю богов, а не вас...
— А мне кажется, что они говорят, что Стовов ослаб волей, стал женщиной и уже не сможет вернуть славу, рассыпанную в бегстве во время битвы у Стохода.
— Я тебя сейчас убью, бурундеин! — прорычал Стовов, медленно вставая.
Все схватились за рукоятки ножей, заметались тени, задёргались язычки пламени на лучинах,
— Опомнись! — завопил Мечек, — я не враг, я друг, и Велес не простит убийство гостей!
— А оскорбление хозяев? — зло спросил Семик и невольно отпрянул, когда нож Стовова, описал сверкающий полукруг и с треском вонзился в стол.
— Садитесь все! — сказал князь сдвинув брови, — ешьте, пейте, но уважайте хозяина этого города.
Все опустились на тяжёлые скамьи, и собаки, с интересом начавшие было наблюдать за движениями людей у столов, скучающе положили мохнатые морды на лапы. Князь грузно сел на скамейку, почесал затылок. Его дружинники переглядывались и перешёптывались. Было видно, что они расстроены. По их представлениям поход на Западную Двину в место пересечения множества торговых путей, пусть даже они не найдут заморское золото, сулит поживу большую, чем хождение за заячьими зипунами мери или дедичей.
— Не пойду сам и людей не дам, — мотая головой, опять сказал князь, — мне все тут нужны...
— Эй, налить всем медовухи или кваса! — сказал, оборачиваясь к рабыне Семик, — с князем спорить не нужно, его боги ведут...
Бурундеи пожали плечами, быстро заговорили друг с другом по-северски, и Мечек, растягивая слова, сказал:
— Делать нечего, воля богов священна, без тебя и мы на Двину не пойдём, Водополк это не приказывал.
— Идите, идите без меня, да хранят вас боги! — князь окончательно размяк, поглядел на Семика, ища поддержки, но тот только вздохнул и разочарованно уставившись в земляной пол с накиданной грязной соломой.
— Тут ещё дело для суду твоего, князь, — осторожно сказал один из старейшин, в льняной свите с косым разрезом воротника, украшенного красной нитью, — вести?
— Давай.
Привели двух молодых стреблян, почти отроков. Как сказал старейшина, у них возникла ссора из-за границы пахотного пола на прошлогоднем пале. У каждого была глиняная плошка с пеплом предков, для обозначения границы участка, но они стали передвигать чужие горшки, пока не разбили. Обе семьи принялись драться, и так продолжается уже всю зиму.
— Надо как-то решить, князь, — закончил старейшина свой рассказ.
— Дело обычное, — ответил Стовов, — пусть дерутся на ножах, кто победит, за тем и бог, значит он прав.
— Дайте им ножи! — сказал старейшина.
Стребляне разделись до пояса, оставшись босяком, в одних портах. Дружинники князя и бурундеи встали у самых стен, освобождая пространство для драки. Получив ножи, охотничьи, длинные, пригодные и для свежевания добычи и для схватки с волком или рысью, они мгновенно, без всякого искусства бросились друг на друга, словно ненавидели врага больше страха смерти, и почти одновременно вонзили ножи в тела. Одному из них удар пришёлся в бедро, а второму в живот. Оба упали на земляной пол, истекая кровью, воя от боли, зажимая свои страшные раны руками.
— Унесите их, завтра узнаем, кто выживет, за кого Ярила и кто прав, — сказал князь, отворачиваясь.
— Нужно было попробовать сначала врагу руку с ножом повредить! — сказал Семик, — не воины совсем, пахари.
Челядь призванная стрейшиной, подхватила раненых и вынесла их вон. Снаружи залаяли собаки, заржали кони, и возник еле слышный, но отчётливый гул. Две собаки князя вскочили, как ошпаренные, и побежали на двор.
Входная дверь отворилась и запыхавшийся дружинник с порога крикнул:
— Князь, на Нерли лёд тронулся до срока!
— Это знамение, боги говорят нам о своём расположении, дорогу открывают, — сказал, расширив глаза Семик, — будто князю сразу ответили, и сожжение колдуньи оказалось впрок!
Князь молча поднялся, словно во сне, пошёл к двери. Все последовали за ним. Выйдя на двор, он закрылся рукой от выглянувшего, не ко времени яркого и жгучего солнца.
— Ледоход! — вокруг все люди кричали от возбуждения, махали руками, бежали к воротам, к реке, — ранний ледоход!
Не понимая происходящего, носились с лаем собаки, с гоготом бегали гуси, выискивая спокойное место, каркали вороны, стребляне выводили маленьких детей посмотреть на чудо и выносили на себе стариков. Никто уж не смотрел на дымящееся костровище и кровавый лед на земле, все смотрели на реку. Кривичи реагировали спокойнее, кожевенники даже не прекратили мешать свои чаны с кожами, и только повернули головы к реке. Кто-то пел, кто-то приплясывал, а у кого-то глаза были испуганные и жалостливые. В воздухе отчётливо пахло весной, и только в тени, грязь дворов и проходов между домами была прихвачена с ночи морозцем. Со стороны реки Нерли и со стороны реки Стоход, слышался низкий звук, словно под землёй двигались огромные живые существа. Треск льда был похож одновременно на звук рвущейся ткани и ломаемых ветвей.
— Ледоход! — кричал, остановившись в проёме ворот юродивый облезлый стреблянин с обезображенным лицом, — двинулись водные змеи!
Всем идущим на берег из города приходилось его, или отталкивать, или обходить, но он упорно продолжал там оставаться и орать на все голоса о ледоходе.
Двое стреблянских волхвов в длинных до пят соболиных кожухах, седобородые старцы в рысьих шапках, украшенных козьими рогами и бронзовыми бляхами, вынесли массивный резной шест, выкрашенный красным соком багульника. Шест венчало чучело рыси, держащей в лапах изображения воронов, а в пасти бронзовую змею.
— Жертву нужно готовить богам! — сказал князь, подбоченившись, — и никаких куриц и свиней, только бычка хорошего.
Волхвы совещались не долго и послали своих помощников в дальний конец городища, к хлевам со скотиной. Пока они там возились, выбирая животное из общинного стада, князь велел вынести ему пурпурный плащ с золотой каймой, и драгоценный железный, позолочённый жезл с навершием в виде Солнца.
Наконец, помощники волхвов привели годовалого бычка под белой попоной изо льна. Несколько старых стреблянок украсили его рога и хвост пучками сухих цветов, заготовленных с прошлого лета, ситыми косичками из пшеницы, ржи и ячменя.
— Пошли, — обернувшись сказал князь своим дружинникам и бурундейским гостям, — пора дело делать.
Высокий западный и пологий восточный берега Стохода были ещё укрыты снегом, хотя и изрядно изъеденным теплом. Снег был серым и ноздреватым, как отмирающая кожа. Глядя на поросшую лесом долину, невозможно было определить точно, где заканчивается берег и начинается река. Из-за того, что кустарник и камыши росли и на берегу, и в воде, нельзя было точно определить очертания русла. Бревенчатые настилы от места подготовки лодий, тоже уходили в лёд и снег совсем не там, где заканчивался берег. Река, таким образом, казалась зимой гораздо меньше, чем она была на самом деле. На гладкой, почти без торосов и сугробов, поверхности льда проявились тонкие, извилистые трещины, похожие на застывшие грозовые молнии. Они возникали из середины, из чёрных полыней и прорубей, устроенных для рыбной ловли и взятия воды. Потом они бежали к берегам, хитроумно переплетаясь и превращались в сплошную паутину, разрывающую лёд на множество больших и маленьких кусков. Сейчас могло показаться, что какое-то неуловимое движение было в привычной унылой гармонии соснового бора на высоком берегу, в зарослях осин на низком берегу. Казалось, это движется сам лес, оставляя на льду вмёрзшие сучья, камышовые стебли, рождая вместе с ветром весенний, радостный гул. Лёд был почти серым от пропитавшей его воды и следы от саней на нём блестели бусинками лужиц.
— Скорее, давайте принесём угощение Водяному Деду! — сказал Стовов и пошёл к воротам.
Ломонос и Тороп расталкивали перед ним стреблян, если они оказывались на пути. Крикуна в воротах они толкнули так, что он кубарем вылетел на мост, споткнулся и упал в ров. Он всё ещё кричал про ледоход, но встать не мог, видимо у него была сломана нога.
— Расступись! — Семик отстранил толпу женщин в грязных многослойных юбках и плащах, не решающихся выходить на берег далеко от ворот.
Недалеко от места подготовки к походу дубовых лодий, волхвы остановились, воткнули в землю шест с изображением рыси. Один из помощников ударил в бубен, а другой начал дуть в свирель. Рядом был поставлен котёл с углями. Угли были из первого очага, выложенного в селении стреблян, на месте, где с незапамятных времён жила чудь. В этом месте теперь стояли дома кривичей, но очаг сохранился. Волхвы воткнули свои посохи в снег и подняли к небу руки:
— Приди день светлости, разгони все тёмности, за все чёрные дни и дела низвергнут враг будет, и на всеземье новый дар лета снизойдёт!
— Шивда, вимзла, якутилима ми-и-и... — запели помощники волхвов, а потом и все собравшиеся на берегу стребляне.
— Говорят, что этот священный заговор стребляне знали ещё тогда, когда мы жили за южными горами, — сказал Семик хмурому Мечеку.
— Что-то не очень сильно помогли эти заклинания, если в конце концов стребляне ушли из благодатных южных мест в эти болота, — ответил Мечек так, чтобы стоящие неподалёку пожилые стреблянки его не услышали, — у нас, ближе к хазарам, и то зубы сводит от холодов, а тут...
— А тут соболь золотой, — ответил Семик, — на весах мех его против золота кладём, в крайнем случае против пятнадцати раз серебром, а ты думаешь, кони такие откуда у нас, кольчуги, мечи?
— Кони хороши, — согласился Мечек, — каждый конь как лодия стоит.
Бычка тем временем намазали мёдом, нарисовали углём на льняной попоне солнце, рысь, птиц и сложные квадратные узоры. Непрерывно гремел бубен, играли свирели и дудки, в танце двигались подручные волхвов. Стребляне подпевали, кривичи тоже, бурундеи молчали, сторонились танцующих, бормотали свои заклинания. Князь, как верховный жрец Ярилы, стоял величественно опираясь на свой шест и благосклонно взирал на приготовления. Он явно был озадачен ледоходом, слушал себя, слушали реку, слушал, что говорят вокруг. Его решение не ходить в поход с Рагдаем, теперь казалось слишком осторожным. Уверенность в чудесном проявлении воли богов, проявленном в раннем ледоходе, их благоволение этому делу, заставило сильно задуматься. Не использование такого события, когда сама река открывается для похода, даёт рыбе больше времени нагулять вес, бобрам настроить плотин и залить пашни плодородным илом к севу, могло вызвать недоумение у кривичей и дружины. Этот год начинался явно благоприятно, и отказываться при этом от возможной богатейшей добычи, было странным. Об этом и говорил шёпотом Семик с Полукормом и Торопом, стоящими позади князя, поглядывая на группу бурундеев, расположившуюся неподалёку. Об этом, видимо говорил и Мечек своими воинами, наблюдая за обрядом жертвоприношения.
Молодые стреблянки и мокшанки принесли короба с зерном и принялись осыпать им бычка. Зерно прилипало к мёду и, через некоторое время, он стал выглядеть местами как рыба в мелкой чешуе. Бычка поили квасными напитками, окуривали ароматными дымами с засушенными травами.
Наконец бычка вывели на лёд и подвели к полынье почти на самой середине реки. Все взоры устремились к Стовову Богоянородцу. Он важно сошёл в сопровождении Семика и Торопа на лёд. Под ногами послышался неприятный треск. Около берега лёд всегда был особенно тонок. До вскрытия льда оставалось совсем чуть-чуть, это могло произойти в любой момент и нужно было торопиться. Стовову руку Семик вложил остро отточенный серп с рукоятью, украшенной перламутровыми пластинками.
— Слушайте, стребляне, мокшане и кривичи народы могучего Ярилы! Бог небес, земли, воды, дающий всё – тепло, свет, еду, жизнь и смерть, заключил с нами вечный договор. По нему мы получаем благо от Ярилы и в благодарность жертвами отдаём, с великой благодарностью. Зв всё, что мы получим, мы должны отблагодари Ярилу. За всё, что мы попросим, мы тоже должны отблагодарить Ярилу! Так выполним нашу часть!
За этим князь поднял серп, так, чтобы его было хорошо видно всем, и с силой провёл им по шее бычка. Во все стороны на снег и лёд брызнула алая кровь. Двумя взмахам серпа князь перерезал жертве сухожилия на задних ногах и бычок упал на живот. В полной тишине Семик и Полукорм потащили за рога бычка к проруби, оставляя кровавую красную дорожку. По ней шёл Стовов Богрянородец, и его красный плащ почти сливался с кровью на льду. Животное слабо, но пронзительно и жалобно замычало. Река словно ждала этого: вдоль русла прокатился громовой раскат и треск, В месте слияния Нерли и Стохода лёд стал дыбиться, как рыбья чешуя. Льдины вставали, крошились друг о друга, наползали, опрокидывались...
Семик и Полукорм стащили бычка в воду. Он, ещё живой, широко распахнув на них полные боли и мольбы глаза, ушёл под лёд. Когда чёрная вода совсем поглотила жертву, Стовов крикнул:
— Хвала Яриле! С великой радостью принял он дар!
— Хвала Матери Рыси и Велесу! — крикнул один из волхвов, простирая руки к небу, — удачное будет лето, так сказали вчера внутренности петуха и так показал пчелиный воск, налитый в воду.
— Хвала Водяному Деду и вечной деве Коломнице, они принесут много рыбы и дичи рыбакам и охотникам, мёда бортникам, ягод собирателям, и минуют болезни нас и детей наших, и скотину нашу и пшеницу и рожь, и будет дождь, когда пора цвести, солнца свет, когда пора расти, прохлада, когда придёт время жатвы. Хвала! Хвала! Хвала!
— Видать, и впрямь лето может стать удачным, — сам себе сказал Стовов, — может сменить мне гнев на милость?
В этот момент со стороны города послышался истошный крик, визг, и все собравшиеся на берегу повернули туда головы и взгляды. Несколько стреблян волокли к реке грязного, худого и оборванного человека. Они успевали при этом бить его, кричать угрозы и оскорбления, поминая дедичей, их проклятых богов и подлые дела.
— Не могут они чего-нибудь не придумать поперёк князя, — сказал тихо Семик, — учили их, учили...
Тем временем дедича, бледного от ужаса и холода, подтащили к стреблянским волхвам, и те, качая головами и своими оскаленными рысьими шапками, стали объяснять дедичу, почему его, захваченного во время войны с оружием в руках, достали сейчас, спустя несколько месяцев из тюремной ямы, почему привели на берег. Ему объяснили, что он должен стать жертвой Яриле кривичей и Матери Рыси стреблян. Боги благосклонно открывают воду раньше времени, и теперь можно начать торговлю, ловлю рыбы и охоту раньше времени. Если их вовремя отблагодарить, может быть на следующий год будет так же. Под их пение, пленника подтащили к Стовову, сорвали с него рубаху, прижали к окровавленному льду и связали за спиной руки. Толпа стреблян — женщин, стариков и детей возбуждённо шумела. Кривичи от них не отставали, дружинники вытащили ножи и мечи, и потрясали ими в воздухе. Дедичу за волосы отвели голову назад, обнажая дрожащий кадык. Все выжидательно посмотрели на князя. Он медлил. Ему всё ещё чудились глаза бычка, умоляющие, доверчивые, испуганные, похожие на глаза огромного безгрешного ребёнка.
— Князь, бей его серпом по шее, — наклоняясь к Стовову, сказал Семик, — стребляне не простят пренебрежения к их голядским обычаям...
— Понятно... — Стовов поднял руку, и кровь с пальцев проскользнула в рукав, — прими, Ярило, человеческую жертву!
После этого он долго перечислял благодеяния, полученные ранее от богов за принесённых в жертву людей, пленных, преступников, добровольцев, просил не оставлять народ стреблянский и племя восточных кривичей без благодати, оберегать от болезней, наущать делам разумным, вести военной тропой к победам.
Не успел Стовов перерезать жертве горло, как лёд под ногами двинулся и закачался. Со страшным треском от полыньи во все стороны разлетелись белые молнии трещин.
— Князь, скорее! — крикнул Полукорм, — скорее!
Остальные дружинники и бурундейское гости онемели от неожиданности, потому, что несколько льдин около князя стали подниматься, крошась, поворачиваться, раскрывая чёрные окна воды.
— Бегите! — крикнул Стовов, роняя серп и хватаясь за край одной из льдин, стараясь удержаться на ногах, — спасайте Мечека!
Старшие дружинники, пригибаясь, словно по ним стреляли из луков и самострелов, схватили бурундейского воеводу за одежду и поволокли в сторону города. Стовов в это время, балансируя, как скоморох на жерди, отошёл от опасного места и бросился бежать к берегу. Лёд под ним проваливался, поднимался, льдины переворачивались и кололись с шумом и треском.
Упав на руки стреблян, Стовов обернулся. Дедич, предназначенный в жертву всё ещё лежал на одной из льдин, пытаясь встать на ноги. Кровавый лёд под ним скользил, он всё время падал, пока льдина вместе с ним не стала переворачиваться. Как во сне, замедленно, все увидели, как дедич соскальзывает в чёрную воду и она поглощает его. Крики радости и облегчения разлетелись над рекой, все обнимались и смеялись, говоря друг другу о том, что боги благосклонно приняли жертву, не отказались от неё, а словно сами проглотили, и теперь в благодарность им будет даровано благо и исполнены все сокровенные чаяния и желания.
— Если князь не пойдёт в западный поход, может быть он уступит свои лодии нам, и поход возглавит князь Резан и возьмём в союзники князя ладожского Водополка? — освобождаясь от невольных объятий дружинников Стовова, спросил Мечек.
— Конечно, — ответил Стовов, всё ещё глядя на то место, где исчезла жертва.
— Четыре лодии... — еле слышно подсказал Семик.
— Да, нам нужно четыре, — Мечек заговорщицки улыбнулся ему.
— Зачем? Вас ведь полсотни, зачем ещё две лодии? — спросил князь, принимая прежнее достойное состояние.
— Слишком много золота и добычи придётся везти обратно, — Мечек развёл руками, словно взвешивал на ладонях, как на весах, что-то очень тяжёлое, — заплатим десять гривен за лодию сейчас и столько же когда вернёмся
— Когда ты рассчитываешь вернуться? — подыграл бурундею княжеский дружинник Тороп, — наверно этой осенью?
— К скирдницам вернёмся, ещё успеем в Полоцке обменять часть золота на рабов и хороших коней, — Мечек почтительно приложил ладонь к груди, — только отдай нам, князь, свои лодии.
— Жадны вы, бурундеи! — выпрямляя плечи и упирая руки в бока, сказал Стовов, — всегда общую добычу загодя присваиваете, лодии мне самому понадобится, без меня вы только прошлогоднюю листву добудете, Рагдай мне только и верит.
— Так веди нас, князь, будем служить тебе в походе, как своему князю Резану, — воскликнул Мечек, вырвал из ножен меч и поднял его на раскрытых ладонях, протягивая князю, — будем как твои псы!
— Да?
— Клянусь своим мечом и курганами-могилами своих предков, ты не пожалеешь, что повёл нас! — добавил он кланяясь.
— Поход будет тяжёлым и не нравится мне этот князь Вишена со своими головорезами из северных стран, нужно будет их потом перебить всех, после того, как они нами помогут золото найти... Что ли... — смягчаясь лицом, заговорил князь, но Мечек, не дождавшись конца фразы, повернулся к своим воинам, все ещё не уходящим с берега, и закричал:
— Стовов возглавит наш поход! — ликуя, закричали бурундеи, — хвала Велесу!
Вторя им, снова раздался речной гром. Это полностью вскрылся Стоход. Там, где он впадал в Нерль, встретился лёд двух рек, возник грохочущий хаос льда. Сдвинулись со своих мест, вмёрзшие деревья, валуны, кустарник, камыш. Вороны кружили над берегом, как над полем битвы. Выглянуло солнце и мир, а больше ледяной туман, засиял радужными красками надежды и весны.


Глава вторая
ПОХОД НА ЗАПАД

Стовов проснулся от того, что нестерпимо чесался нос, или ему казалось, что чесался нос, и это ощущение было нестерпимым. Последние обрывки сна продолжали еще витать перед закрытыми глазами, и дедич с копьём, ударяющий ему в незащищенную панцирем подмышку, всё никак от него не отходил, как бы его не топтал конь, и не секли дружинники мечами и топорами… Наконец князь открыл глаза и бородатый скуластый дедич исчез. Удалось разглядеть крохотного красноватого паука, ползущего по носу к ноздре. Князь подёргал щекой и паучок осторожно приподнялся на невидимой паутине, завис в воздухе и затих. Стовов зевнул и окончательно открыл глаза. Паучок, крутясь, как веретено, стремительно вскарабкался на недосягаемую высоту и исчез из виду.
— Полукорм! — позвал князь, поворачиваясь к бревенчатой стене и натягивая на ухо медвежью шкуру, служившую одеялом. Он снова провалился в дрёму. Ему представился теперь ясный и тёплый день. Его маленький сын Часлав скачет рядом на сильном коне, а лось, обессилевший от ран, но всё ещё грозный, готовый броситься на всадников, скачет перед ними ломая заросли. Затем мелькает метко брошенное Чаславом копьё-сулицу, и под восхищённые крики челяди оно попадает лосю в шею...
Князя отвлёк громкий храп и причмокивание. В большом доме потрескивали камни остывающего очага, тихо разговаривали рабыни в дальнем углу, шуршали и топтались крохотных мышиных лапок где-то под полатями.
— Огонь, дайте пить! Я тону... — начал вскрикивать во сне дружинник Тороп, спящий рядом.
Раздающийся невдалеке в смрадном спёртом воздухе храп прервался. Послышалась возня, и сиплый голос произнёс:
— Заткнись, князя разбудишь, эй!
— Спасай коня... Это ты, Ломонос?
— Хватит орать.
— Полукорма позовите, ну, — всё так-же глядя в стену, зло повторил Стовов.
Полукорм долго не появлялся долго, князь разглядывал сучки на стене, и начал терять терпение. Ему почудилось, что если он не встанет, то жизнь в Стовграде пойдёт по-старому. Лодии, стоящие на воде, окажутся на берегу без мачт, снасти исчезнут, не будет похода, преждевременной весны. Без спешки он встанет, съест миску творога с мёдом, оседлают коней и он весело поедет охотиться с соколом на зайцев, или с арканом на диких лошадей. Более славным, конечно, являлась охота на тура, но... От Волзева капищу и Журчащего Крапа придут известия, что упрямая чудь убегает на север, а их угодия занимают союзные стребляне...
— Звал? — послышался грубый голос старого Полукарма и запахло жжёной паклей и смолой.
На дворе заблеяли козы, заорала баба, срывая голос:
— Пошли, пошли, поганцы рогатые!
— Ну, как, готовы лодии? — спросил князь садясь и свешивая вниз босые ноги, —все швы проверили?
— Великий день сегодня! Уже все на берегу, кур и свиней на ладьи заводят. Вернулся наш Линь из Дорогобужа вместе с Орей Стреблянином, сыном Малка, с ними пять десятков воинов на своих больших лодках. Оря как узнал, что мы идём в поход с Рагдаем и Вишеной, так и согласился, а поначалу размышлял. Хорошо, что он с нами будете в походе. Этим стреблянам нельзя доверять. А то пожжёт Стовград, или на Каменную Ладогу нападёт в наше отсутствие, а так, вроде как он у нас в заложниках, и стребляне против кривичей не выступят, пока нас нет. Я бы ещё его детей княжне твоей Беле в Каменную Ладогу повелел отослать. Будут у неё в заложниках...
Стовов неопределённо хмыкнул, встал, потягиваясь:
— После зимнего разгрома стреблянских дальних деревень и их города Бора-на-Москве, по моему вышло, не посмел стреблянский вождь меня ослушаться, — князь отыскал взглядом в полумраке двух рабынь и сказал в их сторону, — давай быстро рубаху праздничную и свиту с вышитым воротником, Рагна, и есть поставь на стол живее!
Пока рабыня выставляла на стол козий сыр, просяные лепёшки и мёд, Семик зачерпнул воды из лохани у входа, и полил князю на руки и шею, и при этом приговаривал:
— Вёсла сосновые сам проверил, паруса льняные с пропиткой жировой, как нурманны учили. Верёвки просмолёные пенькопые и кожанные плетёные, доски законопачены мхом и паклей, гвозди деревянные разбухли и течей нигде нет. Мачты без древоточцев. Всё хорошее, ладное. Взяли два десятка кадок зерна, жернова для помола, шесть коробов солонины, три десятка кур-несушек, десяток свиней, поросят живьём, четырёх дойных коз. У стреблян и бурундеев свои припасы, остальное добудем в лесу и в реке...
— Коней вот только где мы купим, если придётся по суше идти по следам золота, там же нет табунов степных и хазарских, — покряхтывая от ледяной воды, спросил сам себя Стовов, — деньги-то мы берём, пушнину для обмена, но за один раз где-то взять две сотни хороших лошадей на западе? У рыбаков-пруссов и у собирателей янтаря куршей? Это смешно.
— Захватим в бою или у торговцев отберём!
— Это ты стреблян, мокошь белоглазую, да монахов Киевских посвистом разгонишь молодецким, а на западе из тебя самого коня сделают! — сказал князь угрюмо, и без особого аппетита раскусил овсяную лепёшку, с хрустом начал жевать корку, роняя крошки.
Полукорм после этого задумался, глядя, как рабыня Рагна подбрасывает на пол под ноги князю свежую солому. Вторая рабыня стояла тут же, держа в руках кувшин с перебродившим мёдом.
— Конь мой любимый хазарский осёдлан? Княжич где? — запрокинув голову, князь выпил хмельной напиток, скосил глаза на свою одежду и оружие, и, увидев, что меч лежит остриём к выходу, добавил, — правильно лежит, хорошая примета, давай, Рагна, помогай мне.
Князь с помощью рабыни быстро в рубашку и свиту, панцирь из стальных пластин, нашитых на кожаную основу, набросил плащ, застегнул его на левом плече золотой скрепой, ноги вдел в мягкие хазарские сапожки. На голову он надел красную войлочную киевскую шапку с горностаевым мехом, надел наборный пояс из стальных пластин с травлением и золотыми накладками, повесил меч в кожаных ножнах с рукоятью, украшенной рубинами в золотых нитях. Полукорм взял в одну руку конусовидный шлем князя, с наносником и полумаской, норманнской работы с кольчужной бармицей для шеи. Шлем был украшен гравировкой: рогатые лоси, многоголовые змеи, на лосиных рогах, касаясь друг друга распростёртыми крыльями? сидели соколы.
Клювы птиц были раскрыты вверх, к макушке шапки, а оттуда вниз расходились лучи солнца. В другую руку Полукорм взял продолговатый княжеский щит, обтянутый воловьей кожей, окрашенной в красный цвет. Князь поправил золотую бляху, скрепляющую плащ, взял в руку булаву и тяжело шагнул к двери. У порога Стовов обернулся к рабыне:
— Рагна, если вернусь из похода живым, отпущу тебя на волю, если приеду умирать, возьму с собой в могилу, если сгину на чужбине, будешь служить княжне Беле. Молись за меня свои чудским богам. А если у тебя сын мой родится, отведи его княжне. Прощай, Рагна! Прости, что не сделал тебя женой!
Девушка опустила голову, закрылась локтём и зарыдала, не то от счастья, не то от горя. Длинные соломенные волосы её рассыпались по плечам.
Стовов и Полукорм вышли на двор.
— Князь, раз она тебе давно не мила, дозволил бы ты Славуку жениться на этой Рагне, он всё просит её, и верен он тебе. Не сегодня, конечно, потом, — вкрадчиво сказал Полукорм, жмурясь от яркого солнечного света снаружи.
— Ломонос, выше княжеский стяг, — сказал стоящий тут Семик, тоже в расшитой свите, украшенной драгоценным мехом, в длинном плаще, в браслетах, кольцах и пряжкх.
Дружинник держал красное древко с квадратным куском плотной, не сминающейся красной ткани и так прямо.
— Молод ещё Славук женится, да и выкуп ему платить нечем, а Рагна мне не дёшево досталась, она из знатного стреблянского рода с Аузы, — усмехаясь ответил Стовов, принимая от Торопа повод коня и ставя ногу в стремя, — отец её, Кокко, у чуди колдун знатный. Сначала сходим в поход, а там поглядим...
Он уселся в седло, блистая золотом, самоцветами и мехом как кусок солнца, упёр кулаки в бока, и с шумом выдохнул из груди весенний воздух:
— Вперёд, други мои!
Над Стовградом кружились голуби, поднявшиеся с крыши зернового амбара. Рядом суетились галки, осторожно перелетали с места на место грачи, уже отделившиеся от своих стай. Соломенные крыши дворов, хвоя молодого соснового бора, поникшие остатки сугробов, грязь, ручьи. Вскрытие рек вчера, было не полным подарком, главное было в той волне счастливого тепла с юга и в поспешном бегстве северного ветра в неизвестном направлении.
Стовов искал знак, примету, предвестницу своей удачи. Но небо и земля были безмятежны, ничего не выделялось из привычного хода событий. Но только сами события были запущены кем-то раньше обычного. И даже вода за ночь почти очистилась ото льда, и теперь была покрыта скорее осенней шугой, чем весенними льдинами. Перед княжеским домом стояли и смотрели в сторону реки новые деревянные фигуры Ярилы, Даждьбога и Велеса. Почерневшие же от непогоды идолы стреблян были покрашены свежими красками и сверкали восковым покрытием. Высверленные зрачки их глаз были пусты и бесстрастны.
Волхвы стреблян тем временем ходили по домам голяди и мокши и собирали подношения Матери Змее. В каждую дверь они стучали посохами, говоря о том, что спящим нужно проснутся, а хворым выздороветь. На самом деле о времени сбора подношений было известно заранее, и двери, всегда приоткрытые для отвода дыма от очагов, прикрывали только для исполнения обряда пробуждения. Когда дверь в дом отворялась, перед волхвами представала молодая женщина, обнаженная по пояс, с распущенными волосами. Она стояла спиной к двери. На её шее на верёвке висели два мешочка с едой. Это был мёд, мука, яйца, рыба. Старший волхв, произносил заклинание:
— Арекая нисдыжи, чурага дришико, шивзла ми чунехо!
— Шивзла ми чунехо! — подхватывали помощники волхвов непонятные слова заговора от от духов злых мертвецов чужих племён и народов.
После этого старший волхв с ужасной гримасой брезгливости притрагивался к женщине остриём медного кинжала с рукоятью-змеёй. Одно касание он делал к шее, два к плечам и два у поясницы, справа и слева от позвоночника. Потом он стягивал мешочки с приношениями и о давал помощникам. Женщина поворачивалась к нему лицом и с поклоном благодарила Мать Змею и Мать Рысь за счастье подарить им малую кроху своего благосостояний, в надежде на их заступничество от болезни и неурожая на поле, благодарили за помощь их домовым духам, а также за счастье прихода главного великого бога кривичей, небесного Ярилы. Если в доме был кто-то больной, к мешкам добавляли ещё какие-нибудь напитки или вещи. Пока волхвы переходили к следующему дому, чтобы постучать в дверь, помощники и толпа любопытных перекладывали еду в свои корзины и возвращали мешочки хозяевам до следующего раза. На чёрное пепелище около капица, где вчера сжигали колдунью, никто сейчас не обращал внимания. Только вороны копошились среди углей, пытаясь найти что-то из человеческих останков, но это им было не по силам, потому, что огонь был настолько сильным, что даже от костей осталась только кучка песка.
— Быть может, всё вместе это и есть знак? — наконец сказал Стовов в пространство, и ударил коня пятками.
Выстукивая дробь по мостовым доскам, князь и его сопровождающие, спустились вниз по холму к реке, к лодиям, увешанным щитами, поднятыми вертикально, приготовленными вёслами. Уже убрали сходни, одетые в празничные одежды, воины-кривичи, стребляне-голядь и бурундеи уже были в лодиях, с серьёзным лицами описывали прощальными взглядами окрестности Стовграда, молились, прятали на груди обереги. У помоста, ведущего на большую княжескую лодию, стоял в окружении воинов девятилетний княжич Часлав в маленьком красном плаще, красной шапке, отороченной соболем, красивых красных хазарский сапожках. Вдоль реки стояли толпой стеблянские волхвы, старейшины, купцы-кривичи и мокшане, охотники-стребляне, мастеровые бурундеи, челядь князя и княжича, пахари и плотники, вольные и рабы, мужчины и женщины, старые и молодые. При приближении князя все оборвали разговоры, смех, плач, повернулись к нему. Все были одеты празднично, в лучшие светлые одежды изо льна, шерсти и меха, на всех были украшения, платки, бусы и ленты. Многие стебляне держали в руках шесты со своими семейными тотемами. Тут были чучела волков, лис, рога туров, оленей, кабаньи клыки, разные птицы. Четыре сотни человек одновременно повернулись головы к появившемуся князю. Потом все люди разом закричали:
— Стовов, Стовов!
Клич долго носился вокруг и казалось, что он поднимает на воде рябь, разгоняя облака, приминая камыш, поднимая в воздух птиц. Стовов въехал в середину толпы. Она волнами расступилась перед его конём. Остановившись перед самой водой, князь остановил коня и вздыбил его. Огромное животное встало на задние ноги, перебирая в воздухе передними копытами, бешено тараща глаза, попятилось. Не дожидаясь, когда конь встанет устойчиво, князь начал кричать над головами людей, словно обращался к небесным богам:
— Слушайте, люди, боги ранним водополом указали: быть большому и удачному походу. Я, князь кривичей Каменной Ладоги и стреблян голядских, и мокшан подола, защитник и обиратель земли этой... Я и стреблянский вождь Оря, бурундейский воевода Мечек, воевода полтесков Хетрок, идём к Западной Двине, где соединимся с нурманнской дружиной Вишены и с книжником Рагдаем. Потом мы пойдём на запад за добычей и ранее конца месяца червеня не обернёмся. Без меня быть властью в Стовграде старшему сыну моему Чаславу с младшей дружиной под началом Лапка. Врагам моим нынешним и тем, кто придёт, скажу, что если осмелятся они напасть на Стовград, то придёт к ним из Каменной Ладоги моя жена Бела и принесёт она смерть и огонь, а потом вернусь я! Пусть вспомнят мятежные стребляне месяц сечень, пусть вспомнят все, прежде чем мою власть оспаривать! Не для себя иду в поход, а для вас всех, чтобы торговцы здесь плавали, и волочили лодии через нас, чтобы вокруг нас только дружественные племена остались жить, и был порядок и сила здесь была! Все вчера видели, как боги приняли наши жертвы, и бычка и дедича, и это из благословение нам всем!
— Стовов, Стовов! — опять закричали все, — Часлав! Часлав!
К Стовову подвели княжича Часлава. Мальчик исподлобья взглянул на отца, на окружающих его дядек из младшей дружины, его руки в расшитых рукавицах протянулись к отцу. Стовов легко поднял мальчика и усадил на холку, и был втянут Стововом на холку коня. Он чувствовал себя неуютно и старался не смотреть на толпу, поедавшую его глазами. Князь громко сказал ему, так, чтобы окружающим было тоже слышно:
— Старшие твои братья в Каменной Ладоге помогут матери, а ты теперь правишь в Стовграде и в земле от Нерли и Нары до Москвы и Оки поможет тебе дядька Струинь и Ацур. Слушай волхвов стреблянских и не забывай богов кривичей. Они скажут, когда нужно жертвы приносить, а дядьки скажут как вершить суд, когда идти собирать дань, а если дань давать не будут, что делать. Если придут дедичи, укройся за тыном города и пошли гонцов в Ладогу и Дорогобуж за помощью. Если придёт чудь – уходи к матери и просите помощи у Водополка Тёмного. С Ятвягой Полоцким у нас мир, мерей мир, с хазарами мир. Стребляне теперь долго не восстанут. С чёлнов, идущих через Нерль бери по зерну серебра, с лодий торговых бери пять дирхемов серебра. Если у стреблян помёрзнут семена, и нечем будет засеять палы и огороды, отдай им семян для сева, но потом пусть вернут в полтора раза больше. Десятую часть от всего накапливай для приношения богам! Понял сын?
Часлав поспешно кивнул. Стовов громко говорил и уверенно, но мальчику казалось, что отец кричит на него, а все вокруг видят и понимают его слабость, и уже замышляют бунт, или его убийство. Столько раз он видел, как из зарослей леса вылетали стрелы и попадали в кого-нибудь из его дядек или дружинников отца, сколько раз падали отравленные слуги, попробовав вина из княжеского рога или вкусив еды. Часлав ненавидел и стреблян и дедичей и любых других чужаков, белоглазую мерю или черноглазых восточных купцов. Все они казались ему врагами. Он опасался и своих воинов, и не верил волхвам стрелян. Верил он только своим дядькам Струиню и Ньёрну, отставшим от какого-то торгового каравана пять лет назад, и нанятым князем для воспитания младшего сына. Они, эти дядьки, были прусским викингами, и кроме умения воевать, знали счёт, несколько языков, а Ньёрн мог писать и читать по-гречески. Мальчик привык к ним, и они привыкли к нему, хотя каждое лето они собирались с проходящим караваном торговый кораблей вернуться в Пруссию, но каждый год оставались из-за того, что князь увеличивал жалование, или в очередном походе удавалось поживиться добычей. Струинь ещё сходился каждый год, то с одной, то с другой стреблянской девицей, всё время распуская слухи о своём скором сватовстве. При этом у него были две молодые рабыни-стеблянки, и по слухам две жены в Пруссии. Старшие сыновья Стовова, завидовали любви отца к Чаславу, и заранее огорчались тому, что княжество он оставит ему, а не своим братьям, и не им. Это только усиливало чувство опасности, и если бы в походе с отцом что-нибудь случилось, весь его мир перевернулся бы в одночасье. Об этом думал маленький княжич, глядя своими прищуренными глазами на толпу, и не замечал, как люди под его взглядом бледнеют и потупляют взоры. Эти стребляне, заросшие бородами, в шрамах от медвежьих когтей, в шкурах рысей и волков, ловкие как куницы, хитрые как лисы, сжимали своих в заскорузлых ладонях свои костяные обереги, и просили помощи у Матери Рыси и Матери Змеи, чтобы они не отдала их семьи во власть этого мальчика в красном плаще, с таким взглядом, словно это смотрит сама смерть.
Часлав не знал, что внушает дикарям такой животный страх. Он знал только, что, дождавшись конца проводов, он доберётся до своего укромного угла в своём доме, и там зарыдает от страха и отчаяния, глотая горький ком в горле. Потом он, дрожа от озноба, забудется тревожным сном и проспит весь день и до следующего утра. А когда проснётся, рядом уже не будет ни отца, ни стреблян, ни гадкого Семика, ни подлого Полукорма...
Стовов ещё что-то говорил Чаславу про курганы, Медведь-гору, золото, но мальчик не слышал его. Часлав пришёл в себя от звуков трубящего рога, трещотки и заунывного пения волхвов. Старцы стояли лицом на запад, перед лодиями, и на виду дружины на кораблях и толпы не берегу отрезали голову курице. Брызнула кровь из шеи бьющейся птицы, нарисовав на земле, прошлогодней траве, узор. Один из волхвов протянул руки к небу и провозгласил, что кровь на земле нарисовала картину удачного похода, и что князь вернётся живым и здоровым. Второй волхв достав внутренности трепещущей птицы, показал их толпе и прокричал, что они имеют крапинки, явно указывающие на удачу в походе. Собравшиеся ответили на это криками радости. Волхв запел:

За дальними горами есть море железное,
На том море столб медный, на том столбу пастух золотой!
А стоит тот столб от воды до неба, от востока до запада.
Завещает, заповедует пастух золотой своим детям:
Железу, меди, олову, серебру, стреле и ножу, копьям и топорам.
А завет всем богам, своим и иноверным, и детям своим у него такой:
Усните в небесах, боги чужеземные,
Уймитесь, злые ветры, железо и стрелы,
Раздайся, путь перед людьми земли стреблянской,
Земли, рождённой изо льда, Тёмной Земли.
А тела воинства Стовова есть крепче камня Алатырь,
Глаза зорче солнца.
Ярило, Велес, Даждьбог, Мать-Рысь и Змея смотрят в их глаза,
Земля тверда под шагом коней, мягка, когда они спят.
Ветер Елим толкает их парус, Стожарь-звезда указывает дорогу,
Волки верные и галки шумные оберегают от засад...

Под это пение Стовов снял Часлава с седла, подъехал к самой воде, и оценивающе посмотрел на нос своей большой княжеской лодии, увенчанный деревянной медвежьей головой. Фигура была чёрной — выкрашенной сажей и натёртой жиром. Оскаленная пасть была раскрыта на северо-запад, туда, где через пять дней пути вверх по Нерли они должны были преодолеть после реки Мосы волок в озеро реки Большая Нерль. Далее им предстояло попасть в Волгу, Мсту, Волхов, Ладогу, Новую реку в Янтарное море. Этот путь, обычный для одиночных лодий и чёлнов с товарами нехитрой лесной торговли, для большой дружины был не лёгким. В лодиях лежали катки для волоков, мотки верёвок, стребляне везли с собой колёса для перевозки своих чёлнов. В озёрах и малых реках могли сохраняться ледяные заторы, волоки раскисли от грязи, и живущая рядом чудь, наверняка, не стала бы помогать гребцам расчищать волоки.
— Ну, чего ждём?! — сказал сам себе Стовов, — давай, Мышец, дуй в рог!
Он опустил княжича на землю, сам слез с коня и передал узду Ньёрну:
— На, храни его, выгуливай, корми, пои, купай.
Князь посмотрел в огромные, умные глаза коня, погладил по лбу, по шее, прижался щекой к тёплому жёсткому ворсу.
— Князь, кормчим надо знать, как идти, кто идёт первым? — сказал Полукорм, отрывая князя от прощания с конём, — и ещё они говорят, что много сил уходит, чтоб удерживать ладьи у берега без привязи, и что попутный ветер стихает. Как бы не пришлось идти только на вёслах.
— Первыми пойдут лодки Ори Стреблянина, пусть они всё время щупают дно и расталкивают льдины, если будут встречаться. Затопленные деревья пускай к берегу отводят. Потом пойдут три мои лодии, потом две лодии бурундеев, затем две лодии полтесков!
Волхи наконец закончили петь.
— Всё! — князь пошёл по шатким сходням на свой корабль.
— Уходим!
Хриплый звук рога разнесся над холмом Стовграда, пролетел над Стоходом и Нерли, и утонул в буреломах окружающих лесов. На перекладинах мачт немного повернули и наполнились ветром тяжёлые льняные паруса, шесты оттолкнули лодии от берега, лопасти вёсел нырнули в воду и под счёт и команды кормчих начали отводить корабли на середину реки, преодолевая течение и обходя большие льдины. Кормчие налегали грудью на правила, перекрикивались, стараясь избежать столкновения и использовать силу ветра. Шесть стреблянские лодок быстро отчалили и ушли вперёд, весело ударяя вёслами и маша не прощание руками. Стреблянские женщины и дети махали им руками и кусками ткани, что-то напевали прихлопывали в ладоши, и дули в глиняные свистульки-змейки. Лодии, казалось, сбились в кучу у берега, закружились на месте, едва не сталкиваясь, ударяясь вёслами, но, достигнув середины Стохода, развернулись в линию.
Провожающие подошли к самой воде. Долго смотрели они, как выравниваются промежутки между деревянными головами на носах кораблей, как мутная, коричневого цвета вода, струится по свежесмолённым бортам и белой пеной завивается вокруг вёсел. Солнце играло ослепительными бликами на воде, шлемах и кольчугах воинов, меховых оторочках, золотом шитье воротников, на самоцветных и янтарных украшениях. На берегу среди смеющихся и радостно кричащих, многие плакал. Снова запели волхвы, а княжич Часлав вдруг повернулся и отчаянно крикнул в толпу:
– Они вернутся, они все вернутся!

Глава третья
ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ИЛЬМЕНЬ

Все знали, что движение против течения только что вскрывшихся рек будет не лёгким, и если бы не чудесное досрочное вскрытие ото льда и благоволение богов, благосклонно принявших жертвы, никто не согласился бы на такое. И летом такой поход требовал преодоления тягот и лишений, а ранней весной...
Река Нерль встретила лодии и лодки ледяной шугой, и двигаться в ней удавалось только днём, когда солнечное тепло делало эту ледяную кашу податливой. К вечеру комья шуги становились настолько плотными, что невозможно было не только весло в воду опустить, но даже и шесты, чтобы оттолкнуться ото дна. На полдня, ночь и утро до полудня следующего дня, лодиям приходилось стоять на месте. И это неподвижное стояние стоило больших усилий. Если стребляне свои лодки вытаскивали по снежному насту и камышу на берег, то для тяжёлый лодий Стовова, бурундеев и полтесков это делать каждый день было невозможно. Приходилось привязывать лодии верёвками к деревьям и забитым кольям, где нужных деревьев близко не оказывалось. Но двигающаяся по течению вдоль бортов кораблей ледяная шуга, превращаясь ночью в поток из кусков льда, сдирала стружку с дубовых бортов. Чтобы не потерять из-за этого досадного обстоятельства в самом начале похода лодии, вдоль бортов приходилось выставлять вертикально брёвна вдоль бортов, на уровне плывущего льда. Чтобы сократить эту ежедневную работу брёвна утром вынимали из реки и грузили на лодии обратно. Осадка лодий увеличивалась, управляемость ухудшилась, и гребцы с трудом могли размещаться на своих скамьях. Паруса пришлось убрать совсем, потому, что толку от них не было в таких обстоятельствах никакого, а места они занимали много. Если бы стребляне не взяли на себя работу по обеспечению войска Стовова дровами для обогрева ночью, воины кривичей, бурундеев и полтесков очень быстро вымотались бы в борьбе с рекой без перерыва на отдых и сон. Вместо пяти обычных для торговых караванов, до реки Мосы пришлось идти десять дней. Количество продовольствия не было рассчитано на двукратный срок пути, и дойти до Двины без его пополнения могло не получится. Пополнить его охотой могло не получится, а купить или взять в пути было негде, если только не отклониться от намеченного пути в сторону какого-нибудь лесного селения чуди или словен. Да и то, где там было взять еды для двухсот мощных воинов? Даже старшие мечники князя перестали на время издеваться над хитростями среблян, проистекающими от их голядской бедности и малочисленности по сравнению с кривичами, и тем более бурундеями. Но всё это было только началом испытаний.
Река Моса, несмотря на талые воды, разорвавшие лёд, была им всё ещё закрыта. В нескольких местах она оказалась забита ледяными торосами и упавшими деревьями. Разведчики, высланные вперёд, рассказали, что до волока у Большой Нерли такая же обстановка. За торосами завалы, за завалами торосы. Стовов начал колебаться, не вернуться ли обратно. Раздались голоса за возвращение, за то, чтобы подождать две, три недели, пока реки не очистятся ото льда. Особенно волновались полтески, как это они обычно делали. Молча вставали вокруг своих воевод Вольги и Хетрока, и не давали князю спокойно продолжать поход своим свирепым и многозначительным молчанием. Хетрок при этом задавал вопросы в виде загадок и пословиц с ужасным восточным акцентом. И было понятно, почему полтески не ужились ни со скифами, ни с хазарами, ни с булгарами, а ушли несколько поколений назад в поволжские леса, не взирая на свои повадки степных кочевников. Однако Оря Стреблянин резонно возражал им и всем, говорил, что спустя три недели земля вдоль рек оттает и превратится в грязь. В случае, если, возникают завалы в руслах из-за паводка, обойти их по суше не удасться. Разлив талых вод сделает невозможным сойти на берег для ночлега и разведения костров для обсушивания одежды и согревания. Волоки на Большой Нерли и дальше размокнут, и перетащить лодии не получится до поры, пока они не просохнут до месяца травня, или, как говорили местные чудины, таукока.
Ставов Багрянородец то приходил в бешенство от необходимости терять время на ожидание очередного утра, то обсуждал со старшими дружинниками возвращение обратно, проклиная коварный холод, задерживающий очищение рек, проклиная тех разведчиков из народа кривичей, что посоветовали его дедам и прадедам поселиться в этой болотной глуши, вместо того, чтобы пробиться к тёплым морям, пока ещё хазары не закрыли туда пути. Не желая участвовать в заготовке дров, устройства защиты бортов, он со старшими дружинниками Полукормом, Скавыкой, Ломоносом и Семиком, ходил добывать охотой зверя, и преуспел в этом. К реке в это время как раз стали собираться лоси, есть густой кустарник. В первый день князь лично убил копьём лося, едва не погибнув от его рогов, а на второй день он вместе со старшими дружинниками стрелами повалил ещё одного. Стреблян и полтесков охота на лесное чудище с копьём в одиночку особенно впечатлило. Действительно, в густом кустарнике лось имел все преимущества перед человеком. Он мог двигаться не обращая внимание на ветви, просто сокрушая их своим весом. Выставив рога вперёд, он сокрушал ими, как тараном, заросли, не давая им растерзать своё тело. У человека не было рогов на мощном теле, чтобы так передвигаться в кустарнике и в молодом лесу. Только ловкость и скорость ног могли быть противопоставлены мощи зверя. То-же касалось оружия. Даже через пластинчатый панцирь рог зверя ломал кости и разрывали внутренности человека при сильном ударе. А вот копьё человека погло запросто застрять в костях животного, в его невероятно прочной шкуре и сломаться, пусть и нанеся серёзную рану. Так вот Стовов бросился на лося с такой быстротой и с такой силой вонзил в его грудь железный наконечник, что пробил сердце, и лось прожил после этого всего несколько мгновений. Это показало всем, что с возрастом княжеская рука стала ещё твёрже, с его встречи и разговоры с богами даровали ему невиданные простым людям свойства древних славянских волхвов. Потом на охоте отличились стребляне, добыв несколько кабанов. Это успокоило князя в отношении продовольствия — дичи в этих местах становилось всё больше и больше с каждым годом.
Свежее мясо оказалось кстати, потому, что пришлось вскоре вытащить лодии и лодки на берег и тащить их волоком вдоль реки. Даже это было быстрее и проще, чем пытаться пересилить шугу, ждать оттепелей и заниматься защитой бортов. Часть людей прорубали просеку в кустарнике и камыше, часть перетаскивала на себе брёвна-валки от кормы последней ладьи к носу первой лодии, часть толкала корабли и тянули их на верёвках. Несколько человек поливали брёвна водой для лучшего скольжения. Благом было то, что земля была ещё достаточно примёрзшей, чтобы не превратиться в весеннюю грязь. Дело было привычное, но в холодном тумане, в грязи и льду, день за днём, оно было под силу, как сказал бы любой волхв, только сказочным силачам и воинам, наделённым божественными свойствами. Так действительно могло показаться со стороны, но зрителей у этого движения по лесу словно по реке, кроме волков, лис и тетеревов, не было. Все, кто в этом участвовал, понимали, что, если бы не Стовов вёл их в неведомые западные края за несметными сокровищами, а кто-нибудь другой, поход давно бы закончился.
На десятый день пути войско достигло волока из реки Мосы в Большую Нерль. Здесь было пусто и безлюдно. Чудинов, обычно промышляющих помощью купцам в переволоке чёлнов, лодий и лодок с весны и до поздней осени, здесь ещё не было. Только покореженные зимой гати и бревенчатые настилы говорили об их здесь былом присутствии. Стребляне, впрочем, быстро отыскали брошенные землянки и шалаши чудинов, и два дня, пока перетаскивали по настилам лодии, Стовов спал в уюте. Двести человек его сборного войска тоже отдохнули, потому, что волочить по мокрым брёвнам лодии было легче, чем проталкивать их вёслами по шуге. Стребляне, радуясь, как дети своей оснастке, поставили шесть своих лодок поочерёдно на деревянные колёса, и просто перекатили их в следующую реку, благо земля была ещё мёрзлой и плотной. Река Моса, на удивление, была почти свободна ото льда, но узка. Там, где встречались у бобровых плотин ледяные заносы, приходилось вытаскивать лодки и лодии на берег, и тащить их по берегу, не тратя времени на разбор плотин. Секрет этих больших плотин, появившихся за осень и зиму, состоял в большом количестве боборов, облюбовавших это место по неведомой причине, и испортивших весь окружающий лес. Поскольку времени у стреблян на волоках было больше чем у полтесков, бурундеев и кривичей из-за лёгкости лодок и колёс, они с азартом принялись за бобровую охоту, уйдя далеко вперёд по реке. Пока остальные, проклиная бобровые старания, тащили сквозь кустарник лодии, стребляне набили множество бобров и устроили пир из бобрятины. Их способ разделки, так, чтобы бобровая струя и мех не соприкасались с мясом, и способ тушения в горшках нежного красного мяса с вытапливанием целебного жира, заинтересовал даже бывалых кривичей. Двадцать тёмно-коричневых, превосходных шкурок молодых бобров были с лёгкостью поднесены князю на шубу, демонстрируя презрение стреблян к возможному барышу при продаже шкурок в той же Ладоге за резан серебра. Шкурки стребляне вполне могли оставить все себе, потому, что земли по Мосе в это время были ещё ничейные.
Волга была менее забита льдом, чем Нерль, и до волоков на Мсту войско добралось быстрее чем до озёр Большой Нерли до этого. На первом же волоке на Мсте, стреблянские разведчики обнаружили поселение чуди, промышлявшей здесь волоком. Посланные туда полтески пригнали сто человек мужчин и женщин, и заставили их без особых уговоров, используя в основном плети, впрячься в верёвки и тянуть лодии. Перегружать припасы и оружие тоже заставили чудинов. Возникшие, было, безобразия, когда стребляне и кривичи начали насиловать чудинских девушек и грабить их село, Стовов сразу остановил, помня, что село и волок принадлежат Водополку Тёмному, и с ним есть уговор друг у друга волоки не разорять и людей не бить и не грабить. Более того, князь милостиво решил оставить чудинами много из добытого охотой мяса, шкуры лосей и кабанов. Чудинские старейшины заговорили о более существенной плате, но были биты плетьми и выгнаны с позором. Войдя в озеро Ильмень, называемое когда-то давно Китьмой, князь перестал совсем думать о возвращении и повеселел. Лёд здесь уже жался к протокам и устьям речек и ручьёв, оставлял много чистой воды. Стребляне быстро освоились здесь и, лавируя между островками льда, наладили рыбную ловлю. Местных чудинов и словен, тоже вышедших после зимы на рыбную ловлю с сетями, они разогнали угрозами и шумом, и наловили множество щук, линей, окуней, судаков, налимов и лещей. Попался даже угорь. На пустынных берегах, изредка дымящих очагами и кострами появлялись иногда люди, посмотреть на чудо — войску гребцов-руотси, идущих на кораблях по льдам с великими затруднениями, вместо того, чтобы подождать до настоящей весны. Перед истоком Волхова, вытекающего из Ильменя в Ладогу, Стовов решил даже остановиться и хорошенько отдохнуть, полагая, что на Ладоге у него могут возникнуть сложности с князем словен Водополком Тёмным из-за платы за проход через Волхов. Этот многолетний спор между ними за равенство платы за проход через Волхов товаров со Стохода и Нижней Волги, и платы за проход северных товаров через Стоход и Москву на нижнюю Волгу, всё никак не решался. Советники Водополка из нурманов и пруссов, говорили, что путём через Ладогу пользуется весь запад и север, и поэтому он стоит дороже, чем проход через дебри Нерли, Ламы и Москвы. Тогда Стовов всем предлагал добраться до хазар через Дон или Днепр, а не через его Волгу, после чего все обычно умолкали, но потом говорили, что от хазар без Волхова в Янтарное море не попасть. Два посольства к Водополку закончились глухой враждой, и купцы в прошлое лето возившие здесь товары, притеснял вирниками Водополка Тёмного так-же, как и Стововом на Нерли. Всё это могло привести к остановке торговли вообще, и тогда не видать Стовову хазарских коней и шёлка, варяжского оружия и серебра. Сейчас встреча с Водополком могла закончится ссорой, потому, что платить за проход войска Стовов не собирался, а советники Водополка вряд-ли упустили бы такое количество платы, да ещё пустой ранней весной.
Когда вереница кораблей и лодок лодейной рати Стовова начала входить из озера Ильменя в Волхов и, судя по дымам и сёлам на берегах, недалеко был уже и Новый город, им открылось урочище Перынь, где находилось главное словенское святилище бога Перуна. Высокий величественный холм был окружён со всех сторон плотным сосновым лесом. Он одинаково хорошо просматривался и с воды озера, и с реки. Холм величественно взирал на низкие северные берега озера и западные берега Волхова. Во время празднеств здесь собирались толпы народов со всех деревень, сёл и городов словенской земли вдоль всего Волхова, Ильменя и Ловати. Сейчас на вершине холма, на ровной площади, где стояла деревянная фигура Перуна, двигались несколько крохотных фигурок волхвов и их служителей, поддерживающих вечный огонь в костре с северной стороны и совершающих свои ежедневные обращения к верховному небесному владыке. Перед каменными лепестками из валунов, окружающих площадку в виде ограды, в кольцевом рву вокруг вершине холма виднелись несколько фигурок просителей, мужчин в дорогих собольих кожухах и женщин в вышитых белёных платках и плащах, с дарами в руках. Около жертвенника из огромных камней перед идолом что-то происходило. Но туман всё застилал белой дымкой, а блики на воде мешали сосредоточить взор. Наверно там приносили в жертву какое-то животное. По крайней мере в руках людей то и дело блестела сталь серпа. Сейчас было как раз время поминовения добрых Чуров.
Семик, Ломонос и Полукорм, рассматривая суету вокруг идола, принялись обсуждать тонкости угощения предков. Принятый у кривичей ещё со времён их жизни в Гнезде, способ угощения предков в бане, был ими признан как совершенный. Для умерших предков кривичи топили баню и развешивали там веники для мытья, ставили кадки с водой, клали вышитые полотенца, оставляли караваи хлебов, мясо, молоко, яйца, масло, мёд, пиво. В отличии от глупых вятичей, кривичи посыпали пол просеянным пеплом. Во-первых это защищало еду и имущество от безнаказанного хищения рабами и соседями, а во-вторых помогало следить за духами. Семик считал, что мёртвых следовало приглашать четыре раза, говоря на все стороны света приглашение:
— Приходите к нам навьи, мойтесь!
Ломонос считал, что приглашение излишне, так мёртвые и так всё знают про живых. Все сошлись на том, что держать баню горячей нужно ночь и день и ещё ночь. После этого можно там осмотреть следы духов на пепле, мыться и съесть то, что осталось от еды.
Дружинники со смехом вспомнили несколько случаев, как в незапертую баню заходили и засыпали от жара медведи и лисы, как однажды там застали двух стреблян, занимавшихся любовными утехами, и как их потом продали за бочонок вина торговцам-булгарам, а после праздника Рожаниц они обратно прибежали а их опять за вино продали, но уже бурундеям.
Отдохнуть и привести себя в порядок здесь у войска Стовова не получилось, потому, что стребляне привели от капища нескольких словенских проводников, рассказавших, что по их приметам Волхов вот-вот должен потечь вспять из Ладоги в Ильмень, и надо торопиться. Волхов, широкий, мощный, красивый и угрюмый, привёл Стовова в восторг, и князь окончательно перестал думать о возвращении. Тем более, что тепло вернулось, и кое-где даже удалось пройти под парусом в дополнении к вёслам и шестам. Хотя лёд всё ещё создавал трудности, но от прежних трудов по защите бортов не осталось и следа. Изредко только стоящие на носу лодий воины отталкивали льдины шестами. Ночью пройдя маленькую заставу Водополка, войско Стовова неожиданно появилось у городища Керести. Там стало известно, что князь Водополк ушёл со всей дружиной воевать с водью, повадившейся грабить союзную Водополку беззащитную ижору и лопь. Теперь, по крайней мере до возвращения из похода можно было не опасаться столкновения с мстительным Водополком и, презрев любые разговоры вирника в городе Ладоге, гордо пройти в Ладожское озеро, или, как его называли водь и весь, жившая в этих местах со времён сотворения мира, ещё до чуди, Новое озеро.
Низкий, болотистый берег Волхова угадывался только по сухой щетине камыша. Сырой туман гнездился среди зарослей, клубился, стелился над водой, едва касаясь её, неохотно подчиняясь вялому ветру. К Ладоге река несла редкие льдины и сучья и иногда целые деревья, погибшие на зимних ветрах и подхваченные начинающимся паводком. Они медленно плыли в свинцовой воде, тоскливо протягивая к серому небу щупальца ветвей. Начиналось настоящее половодье. В омутах не играла рыба, кругом было тихо и мёртво, как в трескучие морозы или после пожаров. Ни птиц, ни зверя не было на лысых островках, созданных половодьем среди голых ветвей деревьев и кустарников. Волхов здесь был широким, вода почти стояла, но пока что река вспять не поворачивала. Молчали воины. Не пели стребляне, не тянули заунывные песни полтески. В странной дрёме, витающей над этими гиблыми местами, только иногда вскрикивал стреблянин на впереди идущей лодке о приближении топляка или отмели.
Вчера всё казалось радостней, когда войско пристало к берегу у высокого частокола города Нового в месте впадения в Волхов малого Волхова. Тогда, после тяжёлого перехода при сильном ветре по бурунным волнам озера Ильмень и борьбы с льдинами вносимыми в Волхов из Керести и Выбры, они вытащили лодки и поставили лодии у бревенчатой пристани, летом, обычно, заваленной товарами лесного промысла, всё больше бочками с берёзовым дёгтем для строительства и содержания кораблей на Янтарном море, болотным железом, мёдом, льном и речной рыбой. Сейчас же пристань Нового была пуста, пусты прилегающие к ней мостки и бревенчатые мостовые. Торговые ворота в городище были беспечно открыты, ибо даже разбойников в пору ледохода и половодья можно было не опасаться, не то, что серьёзного врага с севера, или с юга. Никого не было ни на валах, ни у ворот, только мальчик в несуразной меховой одежде, выбежавший с хворостиной вслед за десятком коз, застыл от изумления, увидев мерцающее оружием войско в утреннем тумане и птичьи головы лодий там, где только лёд и полыньи для жертвоприношений были ещё только позавчера. С истошными криками о том, что пришли пруссы, он кинулся обратно в город, предоставив козам возможность выбрать для еды себе пучки сухой травы у самой пристани.
Чтобы не пугать раньше времени людей Водополка Тёмного, князь решил ждать не берегу кого-нибудь из них, и здесь требовать еды, крова и беспошлинного прохода на Ладогу.
Неожиданно быстро из ворот вышли несколько безбородых мужчин, наспех одетых в шерстяные чудинские накидки поверх рубах и поров, шерстяные шапки и меховые безрукавки. Они были вооружены смешными в этот момент дубинами и плетёными щитами. Следом, впрочем, вышел чернобородый человек в хорошем кожаном панцире с металлическими бляхами поверх добротной свиты с янтарными пуговицами и вышитыми серебром узорами, в железной шапке с бронзовыми накладками и длинным франкским мечом в руке. Видимо это и был здешний вирник.
— Я Чегода, вирник и наместник князя Водополка Тёмного, князя над русами, словенами и чудью от Русы до Новы, от Изборка до Торопца, Волхва и Онеги, Перуна и Ярилы, и карел владельца! — крикнул он, стараясь выглядеть уверенно, — в городе его старшая дочь княжна Ясельда и младшая дочь его Отриса! А кто вы и что вам нужно в Новом городе?
— Для Онеги у него зубы ещё не выросли, — зло прошептал Семик, — чудь заволочную никто не сдвинет из их каменных крепостей среди гиблых озёр...
— Я Стовов Багрянородец, князь стреблянской голяди и земель кривичей от Нерли до Оки, волхв Ярилы и богов других, а прочее и сам знаешь! — зычно ответил ему Стовов, под лязг и стук войска, выходящего на берег, — насилий чинить не будем здесь, пройдём на Ладогу и Новую реку, дальше в Янтарное море для дальнего похода на запад.
— Хорошо! — только и нашёлся что сказать вирник, кладя свой меч на плечо, — прошу тебя быть нашим гостем!
— А про людей моих ничего не сказал, — усмехнулся князь.
Он приказал воеводам удерживать своих людей по возможности на берегу, не ходить в город по дворам, не щупать руских, водьских и словенских девок, не отнимать добро у хозяев, не стрелять дичь в лесу, не топтать огороды, никого не убивать и не калечить. Сам Стовов, взяв с собой Семика, Ломоноса и Скавыку, прихватил ворох бобровых шкур, и отправился в сопровождении виринка через ворота в город Новый.
Надвратная башня, построенная над берегом, была сложена в своей нижней части из гранитных валунов. Верхней её часть была сложена из огромных дубовых брёвен. Стены Нового оказались двумя кольцами частокола на высокой насыпи. Внутреннее кольцо отстояло от наружного на пять шагов. Пространство между ними было почти доверху заполнено землёй и камнями. За стенами, почти примыкая к ним, располагались в видимом беспорядке длинные землянки-дома из бревенчатых срубов, наполовину заваленных землёй и камнями. Крыши из брёвен тоже были завалены глинистым грунтом, обсажены мхом и травой. Дым от очагов выходил, однако, не через отверстия в крыше, а через открытые двери и оконца. Исключение составляли три большие кузницы, где дым выходил через трубы печей под навесами, а кучи болотного железа без устали перебирать несколько подростков в колодках, по-видимому, невольников. Столько же работников таскали дрова от поленниц к печам. Мастеров видно не было, наверно они ещё спали в такой ранний час. Огороженные площадки с козами и свиньями тоже были без присмотра. Тот мальчик, что гонялся за козами на берегу, видимо, был единственным над ними пастухом. За прибывшими наблюдали петухи и молчаливые грязные собаки. Между большими домами были видны и дома поменьше, полностью деревянные, конопачение мхом, с узкими редкими окнами-бойницами и низкими массивными дверями. Эти избы стояли тесно. Промежутки между ними защищались тыном или воротинами, из-за чего город распадался на множество дворов-детинцев, способных отдельно обороняться от врагов или соседей. Стовов был заворожен таким количеством построек на маленьком пространстве, и разочарован тем, что на улицах никого нет, его никто не приветствует, не восхищается его нарядом, богатым вооружение его людей. Только один раз перед ним склонился немощный старик со злобным взглядом, шепча что-то про смерть с запада. Ему идущие воины мешали пройти куда-то в сторону леса.
— Это Лех, сын Крака, помнящий ещё рассказы своих предков как сюда пришли с запада словене и выгнали чудь и водь на север за Ладогу и Онегу, — объяснил несуразный вид старика, его седые космы и обгоревшую бороду вирник, — он помогает писать историю словен и рода Водополка Тёмного одному нашему грамотею, рабу-греку.
— А я раньше слышал тут до словен не то пруссы жили, не то водь, не так ли? — спросил князь, — и город Ладогу они строили?
— Может и так, — пожал плечами вирник, — это было, наверное, когда отсюда только-только ледник ушёл, всё было затоплено, а на этих местах только острова и были, и можно было доплыть не выходя на берег от Нерли до Янтарного моря, пока не ушла вода постепенно.
— Город какой большой, – проворчал Ломонос, – а охраны никакой, только три чудина с палками, бери и грабь.
— Большой и древний, – ответил Семик, — князь пускай посмотрит, как нужно Стовград обустраивать.
— Это сколько людей нужно, чтобы такие стены сложить и дома? — вмешался в разговор Скавыка, сдвигая тяжёлый шлем на затылок, — стреблян, что-ли всех в рабство обратить?
— Рабов кормить надо, это вольные только сами кормятся, — проговорил задумчиво седобородый Семик, — сейчас нас стребляне кормят и дань ещё дают, а сделай мы их рабами, как мы по лесам их стеречь будем? А сгони их в наш Стовград, как кормить их будем и сами кормится? Нет, пусть лучше дань платят, а мы излишки себе и без них походами и мытом с торговцев добудем, раз урожаи плохие на болотах растут. Вот на юге, где один раб десять прокормит, там можно...
— Больно мудрено это... — сказал на это Скавыка и почесал потный лоб.
Канавы, прорытые везде для стока нечистот, недавно оттаяли и распространяли тяжкое зловоние. Однако питьевой колодец был выложены камнями и ухожен, даже украшен резными столбиками, изображающими Мокошь и Водяного Деда. Кроме кузниц, Стовов заметил смолокурню, ткацкие станки для льна под навесами, большой жернов-мельницу со спящим быком. Присутствия коней не наблюдалось. Ни конюшен, но навоза на земле, ни храпа лошадиного. Видимо Водополку в безбрежном озёрном и речном краю было проще использовать однодеревки и из доски, плоты и лодии, чем содержать бесполезных, но красивых и сильных животных.
Князь спросил об этом вирника, и тот подтвердил его мысли. Потом вирник поразил князя сообщением о том, что это только часть города, а есть ещё торговая сторона, где зимуют торговцы и хранят свои припасы, лодки и лодии. Там они переваливают товары с больших морских кораблей на маленькие речные, чинят их, содержат наложниц, мастеров, грузчиков, охрану. Там, на другом берегу реки, стоят хоромы князя из белого камня, там его кладовые, там живёт его дружина, челядь и рабы, волхи и золотых дел мастера, там большое капище Перуна и главное торжище. Оставшуюся дорогу вирник рассказывал, как в прошлый берзозоль у князя Водополка гостил князь полтесков Ятвяга и как после обильного хмельного пира они стали дарить друг другу рабынь, а потом вышли на берег и принялись разносить в щепы свои ладьи, похвалялись щедростью и богатством.
Готовые ко всему, а больше к позорному бегству, воины Чагоды с неказистым оружием, молча шли следом. Им на руки, без пояснений, Стовов бросил три бобровые шкуры, ещё свежие и пахнущие кровью. То ли как подарок, то ли как плату за проход по Волхову к Ладоге. Кроме того, Стовов пообещал выставить вирнику и его воинам кувшин мёда и пять резанов серебра, если они ему укажут надёжного кормчего из города, ведающего мелководья на Волхове, Ладоге и Неве. Вирник, польщённый больше вниманием к себе знатного гостя, чем щедростью его подарков в княжескую казну, повёл Стовова, его старших дружинников в каменный княжеский дом, единственный каменный дом между Русой и Невой, если не считать могил в лесу когда-то живших тут пруссов. По бревенчатой мостовой они прошли почти через весь город, по мосткам переходя через канавы нечистот, соединённые с рекой. Сгибая головы, чтобы не удариться о низкие притолоки дверей и балки потолка, они вошли в узкое и тёмное помещение княжеского дома, поднялись по скрипучим дощатым ступеням на второй ярус, сделанный из брёвен, и здесь, где было теплее, суше и светлее, расселись за длинным столом. Скавыка и Семик с удивлением рассматривали выложенную из камня огромную трубу от очага, горевшего на первом этаже. От тёмной кладки лучилось блаженное тепло, но совсем не было дыма. Стовов же, как зачарованный смотрел на слюдяные квадратики м металлической оправе, вставленные в узкие окна.
— Хорошая вещь окна закрывать, много света проходит и почти видно, что снаружи, — сказал он, трогая слюду ногтём, — дорого, наверное?
— Дорого, — вздохнул вирник, — но Водополк говорит, что у него всё должно быть самое лучшее, как у римлян, или хотя бы не хуже, чем у германских племён. Вот и записи велел одному писцу из пруссов делать на греческом языке, как кривичи из семьи Водополка сюда пришли с реки Лабы, спасаясь от германских зверолюдей. Уже много свитков исписал.
— Бычий пузырь надёжнее, — сказал Ломонос, почёсывая бороду, — и бесплатно, и не ломается, хотя света почти не даёт.
— Правильно, лучше вообще на земле спать, ещё дешевле, и лягушками питаться, — ответил князь, усаживаясь на лавку на место Водополка, во главе стола, — угощай нас, вирник.
Пока несколько заспанных, растрёпанных, но расторопных девушек в добротных платках, с височными кольцами в волосах и бусами, в просторных сарафанах накрывали на стол, вирник сидел молча, разглядывая перстни на пальцах Стовова.
— Что, нравятся, восемь прекрасных золотых перстней мастеров из разных стран? — спросил князь, поймав взгляд вирника, — это у нас стреблянская знать так ходит, и мы научились от них, и гривны на шею вешать, как и курши с пруссами, я слышал, ходят.
— Да, это так, всё Янтарное море гривны и на шее носит, — ответил вирник, рассматривая витую гривну из серебра с вплетённой золотой нитью и петлями на концах на шее князя.
— Стреблянская голь, — сказал с ухмылкой Ломонос, — если бы в курганы своих мертвецов с кольцами и гривнами не зарывали, давно бы разбогатели, эти гляди.
— А вы, наверно, разрываете курганы?
— Нет, это не получится, например, если всех в деревне стреблянской перебить, то они покорятся силе, а если разрыть их курганные могилы, то в живых не отпустят никого, кровная месть до скончания времён.
— И ещё оружие с мёртвыми закапывают, эти стребляне, а это просто растрата ценностей, — со вздохом добавил Ломонос.
На стол поставили деревянную и глиняную посуду. Ломонос ухмыльнулся, понимая, что вирник боится, что если поставить медную, оловянную или серебряную посуду, гости могут прихватить её с собой или попортить, а потом вирнику придётся это как-то объяснять вернувшемуся князю Водополку.
— Удачно ли дошли сюда по рекам и волокам? — вежливо поинтересовался вирник, понимая, что идти по не очистившимся ото льда рекам было непросто.
Кроме того, это было против правил, странно и зловеще. Одно дело пройтись по окрестностям своих поселений с десятком-двумя дружинников, а другое дело идти в дальний поход с огромным для этих мест войском в две сотни воинов, да ещё собранных против обычаев, от разных князей.
— Ловать уже чистая, льда нет, можно к Днепру идти...
— Нам в другую сторону...
Тем временем на улице послышался поросячий визг, крики и женский плач. Семик подошёл к окну, не имеющему слюдяного заполнения, и попытался выглянуть наружу. Ничего не увидев, он отправился вниз, выяснять причину шума, справедливо полагая, что воины могли ослушаться приказа князя, и войти в город, хотя бы под предлогом обмена съестного.
Вирник, побледневший, сидел теперь как на иголках. Принесли пшеничные лепёшки, козий сыр, мёд, грибы, ягоды, варёную рыбу и свиное сало. Как большую драгоценность поставили в центре стола маленькую оловянную солонку в виде ракушки. Все молча принялись за еду. Шум на улице усилился. Вирник побледнел ешё сильнее.
— Пойду, узнаю, что там... — сказал он приподнимаясь, но Ломонос положил свою огромную руку ему на плечо.
— Вставать раньше гостей от стола нельзя, вдруг в еде яд? Так не делают, обычай нарушать не надо, сиди с нами и пей дальше, — сказал при этом дружинник.
Чуть погодя принесли жареного гуся. Растерзав жёлтыми зубами красное мясо и выпив хмельной медовой настойки, вирник немного успокоился, и начал рассказывать, как тяжело теперь стало в на Ильмене-озере Водополку поддерживать правду. Девять сотен семей из южной Русы заняли весь восточный берег озера, выгнали чудинов на Ладогу и стали истеблять охотой зверьё, выжигать под огороды лес, ставить множество сетей на рыбу. К ним примкнули сотня семей водьских и несколько семей пруссов и несколько сбежавших из заморья норманнов. Верят богу Перуну и богам северным и западным, а Ярилу-Солнце совсем не чтут. Три года князь с ними мучается. Дань они платят только если князь со всей дружиной идёт, в другом случае сборщиков бьют и выгоняют. Хотел их на чудь ополчить, не явились. Один раз князь рассвирепел и стал дома отказников жечь и в рабство захватывать и для жертвоприношений. Так они просто ушли в глушь и топи, куда дружина за ними пройти не могла на конях. А без коней, гоняться за лесным народом, дело бесполезное. Есть тут кони дикие, но они такие маленькие, что годятся только поклажу возить за воинами. Потом вроде договорились платить с одной семьи в год одну шкурку белки. Ниже размера дани на всей Ладоге ни у кого не было. Тогда это племя снова вышло жить на восточный берег Ильменя, и как опять всё разоряют, тащат, крадут, рубят княжеский лес, изводят зверя почём зря, смолокурни делают у самой воды, отчего рыба дохнет, железные болотные залежи портят, бездумно тратят, на торговцев нападают, идущих по озеру летом вдоль восточного берега — никакого с ними сладу нет. Князь каждую весну увеличивает мыт и виру за проход по реке, а эти русы и водь мешают дружбе с купцами.
Стовов заинтересованно стал выспрашивать вирника о размере мыта за проход лодий и лодок, и тот долго рассказывал о цене. Сейчас начали брать уже пятидесятую часть от всего товара, когда натурой, когда серебром. А на сухопутных дорогах через Киев, говорят, всего одну сотую часть берут. Для всех племён на Ладоге, вдоль Волхова и по Ильменю, князь Водополк по примеру римских владык назначил законы. Назначил за убийство свободного и богатого человека восемь десятков денариев, за убийство раба пять динариев, за уведённого коня три десятка динариев, за выбитый зуб десять динариев. Кровную месть за убийство, изнасилование и членовредительство разрешил заменить выплатой по согласию сторон, а за обиду богам поступать как византийцы наказывали за своего бога, то есть отрезать уши, носы, выкалывать глаза и сжигать живьём, в зависимости от тяжести. Последние наказания налагал верховный жрец Ярилы, сам князь Водополк.
— Вот это серьёзно, а то мы всё сечём плетьми стреблян за непочтение к Яриле, и за их поклонение Матери-рыси и Змею не наказываем, — сказал с полным ртом сочных ягод вечно голодный Скавыка.
— У нас ещё не так много людей на Нерли, Оке и Москве, чтобы их на кострах жечь, гати некому делать будет, так что пусть хоть в крысиный хвост почитают за бога, лишь бы работали, — угрюмо ответил Стовов, — и книжник Рагдай так, же говорит, что свободный человек лучше работает, чем раб.
— Просто их в лесах трудно находить и наказывать.
— Свободный человек взял, и убежал, а раб в колодке всегда при тебе, — не согласно покрутил головой Ломонос, — нам дворцы с узорчьем от искусных мастеров не нужны, мы рабами плотниками обойдёмся.
— Дремучесть это твоя, — всё так же угрюмо сказал Стовов, — после смерти человек должен после себя красоту оставить детям, а не сарай гнилой.
Дружинник с недоумением посмотрели на князя, относя его эту фразу на счёт усталости и чудачества последних нескольких лет, особенно сильно проявившейся когда у Медведь-горы и Звенящих Холмов в Тёмной змеиной земле стреблян происходили странные и чудесные события, появились беглые викинги, книжник Рагдай и загадочный торговец Решма и его странные спутники. Однако эти чудовищные события не помешали тогда князю разбить племя стреблян, занять из земли по рекам Рузе и Протве, и основать Стовград, перехватывающий торговые лодки и лодии на Нерли. Семьи старших дружинников тогда получили большие участки земли с селениями, часть их урожая и промысла, рабов на продажу и кое-чего из вещей. Победа была одержана гораздо меньшими жертвами, чем, например захват земель вокруг Каменной Ладоги. Поэтому расположение богов к князю ни у кого не вызывала сомнений, и дружина пошла бы с ним в поход с радостью даже если бы он через куликовые поля пошёл на хазарский Беленджер или Дербент на Кавказе. Верная смерть в этом случае под руководством князя не представлялась для них такой уж верной затеей. Задуманный же им поход на запад вообще казался аеликим приключением, сулящим несметные богатсва, и даже возможность вернувшись, стать князем где-то на своих пустынных землях на востоке, на границе с марийскими людоедами, где до сих пор живут люди говорящие примитивными восклицаниями и свистом, не знающие тканей и железа.
Несмотря на то, что крики и шум на улицах города Нового усилился, вирник Чагода всё ещё продолжал рассказывать о своей нелегкой доле, в этих беспокойных местах. Приходящим со всех сторон людям, русам, води, чуди, словенам и кривичам, княжеская власть Водополка не казалась в тягость. Видимо, в тех местах, да они и сами много рассказывали во время, торговых дней, было намного хуже. Было известно и о жестокости норманнов на побережье Янтарного моря, и о жадности хазар в Киеве и Коростени, когда угона молодых в рабство, стариков и малышей бросали умирать от голода без зерна, жгли посева, орудий охоты и ловли, а то и убивали потехи ради для обучения молодых воинов стрельбе и владению мечом и топором. Хазары мясом убитых вятичей кормили свиней, а мурома, не имея волов, на пленных пахала землю до их смерти от изнеможения. Мореходы и торговцы завозили язву и лихорадку из южных стран на берега Янтарного моря и в киевские земли, а в ладожские земли мор приходил всегда ослабленный, а в Тёмные земли не доходил вовсе, потому, что носители его умирали раньше. Но переселенцы всё равно, не понимая своей удачи, не принимали власть князя Водополка, а старались жить вольно. А племена голи стреблянской, считающие эти земли свлими со времён сотворения мира из ледяных глыб, и подавно. Приходят с юго-востока на своих лодках когда хотят и грабят всех.
— Ну, теперь не очень они смогут ходить к вам за добычей, теперь они со мной будут, — сказал на это князь, но его дружинники так с ранно на него посмотрели, что он и сам понял несуразность своих слов про покорении стреблян поочья его власти.
— А чуть что — хватать ножи и дубины, и пытаются князя нашего любимого Водополка выгнать, — едва не плача во хмелю продолжал рассказ вирник Чегода.
Он долго рассказывал про ценность лошадей, про то, с какими предосторожностями и почётом князь их доставил их хазарских земель прекрасного коня, и ездил на нём только в торжественных случаях, и даже в бой на нём не ездил. А когда конь умер, то по северному обычаю положил его в могилу с двумя слугами, что заботились о нём, кормили и чистили, и насыпал над ним курган. Со вздохом зависти он слушал о том, что полтески и бурурндеи и сеют много лошадей, и не то, что сражаются верхом, но и пашут на них, лодки тянут, и быков вовсе для этого не используют. Вирник рассказывал про варягов пришедших осенью менять янтарь, железо, топоры, ножи и гвозди на мех и мёд и пшеницу. На пристани случилась с ними драка из-за обид словесных. Одного кузнеца словенского зарезали, и трёх варягов ранили. Лодки их ночью порубили. Так потом они пришла с дружиной мстить, но случились сильные холода, князь их в город не пустил, все попытки отбил, многих ранил, а потом их лодки вмёрзли в лёд. Они пошли тогда на Ладогу берегом да ночью и замёрзли все тридцать воинов. А выкуп, что Водополк уже было приготовил, был десять соболей, бочка мёда, пять рабов и десять золотых безанов. На эти средства князь потом в Ладоге своей жене хоромы резьбой украсил и сусальным золотом покрыл, как у греческого императора чтобы было. А вообще трудно стало жить в поволховье. Весь дремучая беспокоит набегами, чудь приходит зимой по льду. Волхвы их во всех не урожаях и морах скотины и зверья, обвиняют кривичей и словен, пришедших с запада и русов, пришедших с юга. Только человеческие жертвы пришельцев, способны, как они говорят, вернуть расположение небесного бога. Нападают на рыбаков и собирателей болотного железа, на пастухов, крадут детей. А всем говорят, что это разгневанный водяной, полянцы и кикиморы, не скованные нужными заклинаниями, похищают и едят детей кривичей, вспарывают чёлнами днища каменными когтями, убивают полуденным жаром на пашне и жгут чащи молниями. Прошлым летом князь Водополк изловил нескольких волхвов чуди и сжёг их живьём перед капищем Ярилы. После этого всё время шли дожди, но урожай пшеницы был хороший, а княгиня родила в Каменной Ладоге мальчика-княжича Земвольда.
Снаружи послышались отчаянные женские крики, ругань Семика, и звуки, словно ломали молодые деревца.
— Посмотри, что там, куда там Семик делся, что за шум, — сказал князь Ломоносу.
Тот поднялся медленно, как гора, прихватил со стола лепёшку, обмакнул в сметану, целиком запихнул её в рот и стал пробираться к двери на лестницу.
Чагода после второго кувшина медовой браги перестал связать нормально слова, и его словенский говор стал почти непонятен. Он часто плевал на дощатый пол, хватал за руки служанок, и важно кивал в ответ на рассказ Стовова о том, что в Каменной Ладоге, в городе Просуни, Дорогобуже и Стовграде жизнь не лучше стала, чем вокруг Ладоги и Ильменя. Закончилось славное вольное время, когда можно было селиться к востоку от Нерли на спокойных землях, занятые только нечистью и отдельным безобидными семьями почти не говорящих на осознанно языке охотников, вооружёнными лишь дубинками. Теперь появляются вместе с прусскими торговцами и куршами норманны и варяги, норовят разорить все селения, где нет воинов. Если нет добычи, уводят в рабство людей, а люди самим очень нужны, чтобы заселять Стовград, особенно железных дел мастера, охотники и смолокуры. Иногда появляются учёные греки с крестами на груд и с писаниями, и говорят, что мы в неправильных богов верим, а есть более правильный бог, и только он спаситель, а остальные нет. Приходится их гнать жестоко, а если не уходят, то и убивать. Мурома и стребляне заходят от Москвы, Ламы, Нары по Стоходу на к Каменной Ладоге на лодках, и крадут скот, разоряют борти, снимают пшеницу, а каждый стреблянский старейшина, норовит называться князем и кого-нибудь обложить данью. Стовов говорил о прекрасном шёлке из Синьского царства, о том, что бурундеи получающие его у хазар, могут начать торговлю им по Янтарному чёрный мор, если будет порядок от Оки до Невы. Сейчас за шёлк в норманнской Бирке и варяжской земле платят на вес золота, а в бурундейской Резани, где менялы издревле режут дирхемы и гривны на мелкие резаны, шёлк продают только на вес серебра, то есть в двадцать раз дешевле. Значит, можно брать шёлк в Резани и продавать в Бирке, и только на одном шёлке сильно разбогатеть. Этот товар лёгкий, не портится от воды, и его хазары много привозят на Кавказ, а на севере он у знати в большом почёте.
— Всё бы у нас хорошо, и земля обширна и богата, только порядка в ней нет, — сказал напоследок князь.
Он не стал больше говорить вирнику о способах постройки лодок на продажу у стреблян, о германских мечах и топорах, что крепче норманнских, о двоежёнстве у веси и мери, о соколах для охоты, просяной муке, прядильнях для льна, и раннем севе пшеницы. Чагода упал лицом на грибы и храпел, сонно причмокивая. Князь обернулся к двери. Ломонос, занимая своим телом весь проём, с кривой ухмылкой сказал:
— Выйди, князь, стребляне местных бьют!

Глава четвёртая
РАЗГРОМ И ЖЕНЩИНЫ ВОДОПОЛКА

По знаку Стовова дружинники подхватили под руки вирника Чагоду и потащили его вниз, на двор. Князь последовал за ними, вздыхая и думая о том, что слюдяные оконца просто в деревянные стены вставлять не стоит, потому, что это плохо выглядит, и дыхание древесины из-за влаги может их повредить.
На дворе было почти так-же темно как и на лестнице и в деревянных сенях палат Водополка. Тучи закрывали небо, утренний туман не рассеивался, а перемешивался с дымом домов, бань, кузни и смолокурни. Весь город Новый казался погружённым в воду, настолько всё вокруг было сине-серым. Ощущение усиливали ручьи студёной воды, бегущие по сторону в сторону Волхова и Волхолвки, огромные лужи, капли воды, мерцающие на крышах, покрытых мхом, соломой и очень редко, колотой доской.
С крыльца княжеского дома Стовов увидел движение между длинными домами и оградами, вылезающих отовсюду людей, множество горожан стоящих в проходах и улицах. Они были одеты по разному, в основном в длиннополые словенские льняные и меховые одежды. Много было фигур в овчинных кожухах — шкурах мехом наружу, как одевалась тогда водь и весь, в меховых и войлочных шапках. Женщины покрывали головы войлочными и льняными накидками, закрывающими лоб шею и плечи. Дети были одеты кое-как, в основном в обрезки шкур, обноски, остатки тканей от взрослой одежды. Иногда маленькие беловолосые люди были просто обёрнуты кусками войлока и перевязанные лыком, как кули с товаром. Обувь у многих была из бересты, а кожанная только у пожилых, зажиточных мужчин. Некоторые мужчины держали в руках дубины и поленья. Где-то блеснула однажды сталь ножа или серпа. В целом, толпа, подходящая со всех сторон к княжеским домам и капищу Ярилы, была безоружной.
Только гул множества голосов и злобный лай собак, без видимой угрозы оружием, не мог взволновать отлично вооружённых гостей и их князя Стовова Багрянородца, ведущего с детства не прекращающиеся войны с многочисленными дикими племенами от Ильменя до куликовых полей хазарских владений, то в одиночку, то с союзными вождями и князьями. Приходилось встречаться ему и с проходящими мимо чужими дружинами из далёких земель, варягами с запада, болгарами и хазарами с юга и востока. Если с живущими рядом ятвягами, стреблянами и бурундеями можно было воевать, угрожая их селениям, и таким образом или сдерживать их, или, разоряя селения, ослаблять, то с дружинами из далёких стран такие приёмы не действовали. Варяги-пруссы и варяги-курши чаще всего сопровождали в качестве охраны свои же товары, янтарь и соль, большие отряды других купеческих лодок. Помимо этого они захватывая по дороге рабов из числа мокоши, охотников-дедичей или рыбаков-чудинов для продажи бурундеям или полтескам. Преследовать и действовать на опережение в отношении них было трудно. То, что они приближаются можно было только увидев их на реке. Предупредить селение, расположенное ниже по течению было очень трудно, потому, что реки текли чаще всего со скорость большей, чем шёл человек, тем более если он пробирался через лес, а кони были только у князей некоторых князей и их богатых дружинников. Погони за грабителями на волоках и реках по этим же причирам были затуднены до невозможности, и могли быть легко прерваны проливным дождями, пожарами, завалами и засадами. Больше всего от варягов-пруссов страдали водьские селения, дедичи и кривичи, живущие отдельными семьями недалеко от рек. Бурундеи частично продавали пленников потом хазарам и болгарам, частично использовали для жертвоприношений и выделки болотного железа. Иногда красивых и умных детей рабов принимали в семьи и давали им свои имена.
Не имея хорошего вооружения и серьёзного боевого опыта, варяги-пруссы и курши-солевары, не решались грабить крупные поселения Водополка, Стовова и Резана. Часто на обратном пути заморских гостей самих грабили стребляне и дикая голядь. Иногда убивали, чтобы добыть их оружие и лодки, справедливо полагая, что кровную есть их родственники не могут осуществить из-за дикости края и отсутствия достоверных сведений об убийцах. Разорять же все земли юго-восточнее Ильменя не было сил ни у кого на свете.После гибели заморских отрядов, обычно, их сородичи и наёмники не появлялись на Волхове несколько лет, действуя, видимо, на Западной Двине и Десне. Торговцев тогда от Невы до Волхова охраняли словене, а от Ильменя до Оки кривичи и дедичи. Другие пришельцы из-за моря, разбойники-урманны, были вооружены отличным оружием, имели большие и малые корабли и лодки, умение неожиданно нападать, или захватывать добычу, притворяясь безобидными торговцами. В отличии от пруссов и куршей, они занимались только войной и грабежом. Большую часть жизни варяги-норманны проводили именно в набегах, поэтому с ним старались не торговать, даже если это было выгодно, чтобы не раскрывать свою состоятельность. Их не пускали, если могли, в города и селения. Целями этих варягов изначально были торговцы, их лодки и лодии, их золото и серебро, вырученное от продажи товаров или сам дорогой товар – шёлк, куниц, соль, перец бусы и железо. Рабы их тоже интересовали, но меньше, чем товары. Захватив рабов и ограбив торговцев, норманны, разделившись на мелкие группы на лодках, могли дерзко ограбить несколько селений у рек и на озёрах. Они старались действовать наверняка, много внимания уделяли сбору сведений от торговцев, или под пытками у местных жителей о том, какое селение или области сейчас живут богато после сбора урожая, или продажи своих товаров. Не имея сведений о возможной хорошей добыче, они предпочитали, наняться как дружина к веси воевать с кривичами, или наоборот к эрзи, воевать с бурундеямии. Так они узнавали много о тех и других, входили в доверие, и иногда подолгу оставались там, собирая дань вместо князей, убитых ими. Некоторые норманны оставались и заводили семьи, как это сделал, например, Ацур, один из старших дружинниклв Стовова. Вот только детей ему ни Ярило, ни его Один, так и не давали. Стовов и Резан редко прибегали к найму чужаков, опасаясь, что в самый важный момент, они перебегут на сторону врага за большую плату. Водополк наоборот, несколько раз нанимал норманнов для войны с чудью. Один раз они примерно разорили чудскую землю севернее и восточнее Ладоги, не отдав две трети добычи князю, ушли. Другая дружина вернулась за море, получив плату за службу и собрав для себя дань с ятвягов от имени князя. Ещё одна дружина пытались захватить Новый город, были отбита и погибли зимой в лесу. Все эти происшествия подробно записывал по гречески княжеский книжник по приказу Водополка. Сам местный князь читать не умел, но решил писать историю своего рода до скончания времён по примеру греческих императоров.
Ещё реже в Тёмную землю приходили люди с юга и востока. Только один раз на памяти кривичей и стреблян, когда Стовов был ещё маленьким мальчиком, по льду, в малоснежную зиму, от Оки до Нерли прошло огромное войско из тысячи конных хазар. Большинство их называло себя аланами кагана Тамана, другие называли себя кераимами. Все они были чернобородыми и смуглыми, на красивых и сильных конях. Все имели островерхие железные шлемы, пластинчатые доспехи или кольчуги, копья, мечи, топоры, щиты с узорам. Стрелы из их костяных луков, выпускаемые ими на ходу с великим искусством, летели на пятьсот шагов и пробивали двух человек насквозь. Стрелы на лету свистели, вызывая ужас. О таких воинах слышали только по рассказам бурундеев и полтесков о пёстрых народах куликовых полей от Волги до Днепра. С хазарами шла на север и мурома, желая пограбить северян, отомстить кривичам и стреблянам за притеснения прежних лет. Хазары, как они говорили, упорно преследовали отряд мятежных бурундеев, какого-то далёкого родственника их владыки. Хазары требовали себе в селениях корм и зерно для лошадей и для себя, подковы и людей для переноса припасов, и где не получали этого, дома сжигали и убивали всех поголовно, ставя рядами на колени, и убивали дубинами по голове. Эту грязную работу хазары доверяли муроме. Застигнутые врасплох, князья не решились, да и не могли оказать сопротивление нашествию. Незачем это было делать. Полчище делало своё дело, и становиться у него на пути было лишним. Наоборот, они с удовольствием узнавали о разорении стрблянских селений, включая город Дорогобуж и Нару, селений дедичей и вятичей, попавших под удар по возвращении хазар обратно весной. Был, вроде, бой хазар с бурундеями у Нерли, бурундеи-огузы были перебиты и хазары ушли обратно, разорив посёлки бурундеев. Мурома попыталась было разорить земли стреблян на Протве, и эрзи у Каломны, но голядяне заманили их на тонкий лёд Желтвы и почти всех утопили в студёной воде. Остальные были обменяны на рабов-стреблян летом.
Вот и сейчас, наблюдая, как тысячная толпа жителей нового Города-на-Волхове двигается к княжескому дому и капищу с идолами кривичей и словен, Стовов Багрянородец не испытывал никакого беспокойства. Он был уверен в способностях своих воинов справиться с безоружной толпой ремесленников и рыбаков любого количества. Но то, что он увидел, выйдя из под навеса крыльца, заставило его задуматься. На небольшой площади между княжескими палатами и домами, стоял Оря Среблянин в своей рысьей шкуре, и в одной руке держал топор на длинной рукояти, а в другой руке отрубленную голову какого-то горожанина. Бездыханное обезглавленное тело лежало у его ног в луже крови. Тут-же лежало тело женщины и ещё одного мужчины с разбитым до белой кости лицом. Вокруг Ори стояли с копьями наизготовку несколько его стреблян в волчьих и рысьих шкурах. С ними были Семик, несколько полтесков со своими воеводами Хетрком и Вольгой.
— Зачем они в город зашли, им ёе велено было на берегу находиться? — прислоняя тело пьяного вирника к столбу, сказал Ломонос, — эта стреблянская глядь дикая совсем.
Словно в подтверждение этих слов, один из воинов Ори ножом отрезал голову убитой женщине, взоткнул на своё копьё, поднял над собой с криком:
— Рысь и Змея!
Толпа со вздохом ужаса остановилась, кое-где подалась назад.
Стало видно, что от дома к дому ходят стребляне по двое, по трое, выгоняя жителей их домов и землянок, вытаскивая наружу меха, рассматривая что-то в руках, видимо украшения, бусы, бросая их под ноги, или бережно укладывая в поясные торбы. Двое стреблян с хохотом гнали через ворота на берег к лодиям корову, а старуха по мокрой жиже волочилась за коровой, ухватившись за хвост с рыданиями и проклятиями. За всем эти наблюдая, около деревянного дома с крыльцом и высокой каменной завалинкой, с дощатой крышей, стояли несколько высоких женщин. Трое воинов-чудинов, теперь вооружённых коротким копьями, в кожаных панцирях, стояли рядом с ними. Две молодые женщины, стоящие в центре, наверное, были дочерьми князя Водополка, судя по серебряным височным кольцам, гривнам на шеях, браслетам, расшитым бисером налобным лентам и шёлковым накидкам на волосах. Их длинные сарафаны из отбелённого льна с красной вышивкой, резко выделялись на фоне серой одежды служанок.
— Да, стребляне, не видя в городе воинов Водополка, принялись за грабёж, — сказал Скавыка, — для них не защищённый город, всё равно, что не защищённая лодка торговца.
— Кто ещё хочет мне противиться? — тем временем закричал Оря в толпу новоградцев, — кто ещё хочет в меня ножом тыкнуть?
— Надо всё взятое отдать обратно, — сказал Стовов, подходя к Семику и Оре, — наша цель на западе, и нет прока мне оставлять за собой врага, недалеко от своей Каменной Ладоги.
— Водополк всегда нам враг был, — не согласно качая головой ответил Семик, — что такого, если ты в его отсутвие пограбишь слегка его город, ведь он с Каменной Ладогой так-же поступил бы, войди он туда, и войска никакого не найдя.
— Ничего, из похода на водь и карелу Водополк больше принесёт добычи, — сказал Ломонос, тряся вирника за шиворот.
Чегода при этом открыл глаза и увидел мертвецов, толпу горожан и княжеских дочерей Ясельды и Орисы. Рядом с княжнами стоял старик Крак и бледный грек-летописец с деревянным крестом в руках. Грек был высок и узкоплеч, чернобород, испуган, имел длинный горбатый нос на узком лице с карими глазами.
— Не нужно сдерживать воинов, князь, когда ещё такая удача будет нам, застать город без Водополка, — в тон Семику начал нашёптывать Ломонос, — мы столько сил потратили на поход по ледяным рекам, что воины начали роптать, что Ярило нас не любит, что жертвы пред походом от князя водяные боги не приняли, раз закрыли дорогу льдом, и поход будет неудачным...
— То есть воинов следует подкормить? — сам себя спросил князь, и сам себе ответил, — стребляне уже делаю это, и не очень понятно, как теперь их можно остановить, не драться же с ними.
— Разреши, князь, наказать обидчиков, — сказал Оря, показывая князю оскаленную отрубленную голову с вывалившимся языком, – словене и русы совсем страх потеряли.
— Уходите! — крикнул кто-то из толпы словен, русов и чуди.
— Будьте прокляты вы и ваши дети! — раздались крики со все сторон, — придёт Водополк и накажет вас и сёла ваши!
Шум на улицах, тем временем нарастал. Стребляне уже все до одного, бросив свои лодки, не дожидаясь разрешения, шарили по домам и землянкам. Раздавались уже их призывы идти на торговую сторону, грабить купеческие склады. Несмотря на нарастающее сопротивление, стребляне убили пока наредкость мало людей. За исключением убитых на площади Орей, погиб только однорукий юноша-пастух в овчарне, из-за того, что не желал отдавать янтарный оберег с груди, и раб-чудин, убитый из-за оскорбительных слов и неприязни стреблян к чудинам вообще. Однорукий пастух просто сжал янтарный камень так сильно, что единственную руку ему пришлось отрубить топором и кровь быстро оставила его вместе с жизнью. Еще не взыграл хмель от найденных медовых бражных напитков, ещё молодые стребляне не насиловали молодок, а грудные дети не кричали, забытые в грязи растерзанным матерями. Ничего ещё не горело, и висевший в воздухе удушливый запах гари, был результатом огня на окружающих город берёзовых смолокурнях. Убежавшие из домов горожане стекались или к княжеской площади, или бежали через город к воротам на торговую сторону, где закрылись торговцы. Лишь немногие выходили к пристани, держа в руках самое дорогое, закрывая собой детей и ценности в виде прялок, металлической посуды, обуви, ножей и соли. Многие садились прямо в грязь у воды в решимости броситься в воду вместе с детьми, если возникнет опасность быть опозоренными или убитыми. К стреблянам в городе присоединились и бурундеи во главе с Мечеком, и даже часть дружинников князя. Только полтески стояли во всеоружии на пристани. С копьями, в чёрных многослойных кожаных панцирях, покрытых блестящим древесным лаком, с такими же щитами и в железных островерхих хазарских шлемах, они казались видением среди тумана и запустения прибрежной природы, вызванного прошедшей зимой. Их луки из кости и ясеня, хоть и отсырели и потеряли часть упругой силы, были приготовлены для боя. Были приготовлены и лёгкие стрелы без железных наконечников, вполне сейчас уместные для обстрела не защищённых бронёй горожан. Полтески, как им было и велено, охраняли лодии и лодки. Им было хорошо видно через ворота и слышно через валы, что происходило. Было понятно, что начавшиеся грабежи неминуемо вызовут резню и избиение одной, или другой стороны, и полтескам следует быть к этому готовыми. Их воеводы сейчас стояли рядом с князем на площади перед капищем, и он так на них смотрел, словно от этого зависело его решение.
— Если мёртвый не может встать, это не значит, что он не может рассказать, кто его убил, — медленно проговорил Хетрок, и его широкое лицо с большими, миндалевидными глазами, даже не дрогнуло, — если птица вернётся к гнезду после зимы, то вряд-ли оно будет на месте, тем более, что она может и не вернутся.
— Эти поговорки полтесков, меня пугают и путают, — шепнул Семик князю, — но, кажется, Хетрок говорит, что он считает правильным начать поход с захвата Нового, тем более, что это прославит тебя как воителя и волхва, которому благоволят боги.
— Что вы делаете, почему нарушаете закон гостеприимства? — расширив глаза сказал вирник Чегода, но Ломонос ударил его огромным кулаком в живот так, что он задохнулся.
— Тихо! — сказал при этом дружинник, — закон здесь один, это воля бога Ярилы и его волхва, князя Стовова, и, если он повёл нас так рано в поход, и застал Новый Город-на-Волхове врасплох, значит, так было угодно Яриле!
— Ладно, мне только что было видение небесного Дома Ярилы на огненной лодии, — проговорил Стовов Багрянородец, озирая толпу, княжеские дома, капище с каменным жертвенником, обезглавленные трупы, хмурое небо, — мне сказано о праве нашем на добычу, так что, давайте, разграбим Новый город и вознаградим себя за трудный поход через ледяные реки, раз Ярило-Солнце отдаёт нам его незащищённым, как бы намекал, что это законная добыча за бывшие и будущие тяготы.
— Правильно! — кивнул Семик, делая знак Мышцу, чтобы тот шёл на пристань и звал бурундеев и остальных дружинников в город, — всё равно эти пугливые жители уже всё своё серебро уже зарыли.
— Ярило назначил нам эту награду, — продолжал князь говорить, — всё, что будет захвачено останется у нас, и каждый воин отдаст десятую часть мне, как волхву Ярилы, и пятую часть как князю своему, а кто не отдаст, тот бит и изгнан будет.
— Что делать с княжнами и княжескими домами? — спросил Семик.
— Дома брата моего, князя Водополка Тёмного трогать не будем, только возьму я окна чудесные слюдяные, и чаши серебряные, — ответил князь, рассматривая исподлобья княжён, — а обеих дочерей князя возьмём с собой, как заложников, и грека возьмём, и писание его, а если князь Водополк Тёмный до моего возвращения из похода нападёт на Каменную Ладогу или Стовград, я княжён убью, а если нет, то отпущу их потом с честью.
— Понял, вирник? — наклоняясь к Чагоде, сказал Ломонос, — мы тебя оставим в живых, чтобы ты Водополку всё передал, про его дочерей, только сначала пытать будем, куда князь твой деньги зарыл.
Княжна Ясельда была молодой девушкой, лет восемнадцати, может быть чуть меньше. Высокая и стройная, голубоглазая и бледная, она была красива той простой красотой, что сводит обычно мужчин с ума своей загадкой обоятельной нежности. Казалось, ничего не было красивого в её лице, голосе и поведении. Брови и ресницы как будто вылинявший от солнца, широко расставленные круглые глаза, чуть вздёрнутый небольшой нос, несуразно большой рот с бледным губами, слишком близко сидящий к носу, маленький подбородок. Робкий, быстрый, но умный взгляд, угловатые движения и тихий, больше похожий на шёпот, не звонкий голос.
Её младшая сестра Отриса была от роду, наверное, двенадцати лет, или меньше, была темноволосой, кареглазой и длинноносой. Удлиненное её лицо постоянно было покрыто ярким румянцем. Смелый взгляд с любопытством глядел в мир, а голос был звонким и упрямым.
Подойдя к ним, Стовов отстранил рукой одну из их служанок, вставшую перед ним, и сказал девушкам:
— Теперь вы мои пленники, я буду держать вас при себе до тех пор, пока не вернусь из западного похода. Вас никто не тронет и не будет притеснять, как княжеских дочерей вам будет оказвно уважение, но если ваш отец или братья пойдут на мои земли в моё отсутствие, я сделаю вас рабынями или убью, перед этим надругавшись вместе со свои и дружинниками.
— Или в жертву, — подсказал Семик.
— Или в жертву принесу Яриле княжескую кровь, для лучшего плодородия полей и лугов.
— Прошу, не трогать наших служанок и капище нашего города, — сказала Ясельда, глядя себе под ноги.
— Хорошо, — ответил князь, — пусть они отправляются с нами, и ухаживают за вами, как и ваш книжник грек, пусть отправляется с нами.
— Меня зовут Пётр, — сказал грек, по-славянски, — ваши поступки противны богу нашему Иисусу Христу, и только языческими заблуждениями могут быть оправданы.
— Кому?
— Царю Иудейскому и Небесному.
— Это где?
— За Хазарией, Кавказом и Сирией.
— Это он что сказал, он что-то сказал против нашего бога Ярилы? — переспросил у товарищей Тороп.
Он подошёл к греку, и изо всех сил ударил его рукоятью меча в живот.
Пётр со стоном упал в грязь, а дружинник толкнул его несколько раз подошвой сапога, наровя попасть в пах.
— Пошли со мной к лодиям, — Тороп схватил за волосы через платок служанку, что пыталась заслонить госпожу, и потащил её за собой.
Через три шага женщина поскользнулась и упала, но Тороп продолжал тянуть её за собой уже по грязи, словно мешок с тряпьём.
— Погодите! — крича бросился за ними старик Лех, но его остановил стреблянин ударом дубины по голове.
Кучки белой кости с клочками волос и бурой жижей разлетелись в разные стороны и старик упал, как подкошенный. Княжны и служанки, и, даже три воина чудина, застыли от ужаса.
— Вот как надо бить! — одобрительно крикнул Оря, бросая, наконец в грязь и свой страшный трофей, — пусть знают все, что стреблянская палица не уступает мурмонскому мечу.
— Когда коса начинает косить, то трава рано или поздно найдётся, — загадочно сказал Хетрок, делая знак Вольквину в направлении толпы горожан.
— Не надо, прошу, сжальтесь, не надо! — умоляюще закричал Чагода, — нам на этой земле нужно держаться вместе, среди чуди и води поганой!
— Кому это нам? — зло спросил его князь, — ты русов и словен с прочей литвой не ровняй, тем более с кривичами.
— Вяжите его, нужно выведать, где Водополк прячет своё золото и серебро, — сказал Оря Стреблянин оглядываясь на медленно приближающуюся со всех сторон толпу.
Ломонос снял с пояса вирника ремень. Снял с него ножны с ножом, сумку с весовыми гирьками, записями на бересте, и стал связывать руки вирника за спиной. Тот, всё ещё не придя в себя от хмеля и удара в живот, сопротивления практически не оказал.
— Бросайте оружие! — тем временем крикнул грозно Семик чудинам, охранявшим княжён.
Воины вирника, и до этого проявляя полную нерешительность и трусость, видя,что их воевода сдался, со стуком бросили перед собой на мостки копья и щиты, отступили к крыльцу, потупив взоры.
Несколько десятков мужчин из толпы, побуждаемые криками женщин, вооружённые палками, ножами и камнями, подступали нерешительно, но сначала стребляне ранили одного, ударив топором в плечо, потом Тороп, на ходу, проложил себе дорогу с помощью меча, пробив другому грудь. Вооружение горожан, их нерешительности, говорила, что они намеревались, самое большее, побить пришельцев и выгнать, избегая убийства. Наконец, по жесту Хетрока, бывшие с ним полтески во главе с Вольгой напали на толпу и стали копьями убивать и ранить горожан с невероятной быстротой. Не успел никто опомниться, как десяток мужчин уже лежали в крови на мостках и грязи, со стонами или уже мёртвые, с пробитыми шеями, лицами, животами и конечностями, а полтески не останавливались. Когда к избиению присоединились стребляне, горожане побежали в проходы между домами о оградамм, толкая, опрокидывая друг-друга с криками:
— Секут! Секут!
— Бей их! Бей! — кричали другие голоса, воинов, бегущих с пристани вверх по склону через ворота, в облаке пара дыхания и сверкания оружия.
Все стребляне, бурундеи и полтески теперь были в городе. Едва не ссорясь друг с другом, не желая опоздать к дележу, и боясь, что им может не достаться добычи, и самое ценное успеют забрать другие, все торопились. Из-за этого жестокость усилилась и широко разгулялась, не сдерживаемая теперь никакими законами и стеснениями. Началось повальное избиение безоружных. Согласие и несогласие жертв при этом одинаково вызывало ярость насильников. Хмельные напитки и радость безнаказанности породили бесчинства не виданные многими ранее. В открытых домах перерывали теперь все вещи снова, в запертых домах с грохотом разбивали двери, вытаскивали и обыскивали всех, даже люльки младенцев разбрасывали по земле, раздевали донага на холоде и женщин, разыскивая вшитые в одежды монеты и гривны, вырывали вместе с волосами височные кольца, избивали мужчин за малейший намёк на сопротивление или отказ выдать место тайника семьи с ценностями. Тут-же к дверям и вытащенным на улицу лавкам многих привязывали и пытали, поджигая факелами кожу, бороды, отрезая уши, носы, языки и губы, разрезая до ушей рты. Ударами кнутов вырывали куски мяса вместе с кожей из спин несчастных, глумясь, справляли на них с хохотом большую и малую нужду, насиловали молодых женщин и девушек, пытаясь заставить говорить отцов и братьев, и просто от перевозбуждения. Несколько домов были подожжены вместе с закрывающимися там семьями, и дикие крики несчастных пересиливали даже плач и мольбы истязаемых, стоны раненых и проклятия старух. Нескончаемый вопль ужаса висел над городом, дым пожарищ и смрад горелого тела, вызывающий кашель. Мёртвые собаки лежали вперемешку с хозяевами и убитой для потехи домашней скотиной. Кровь людей и животных, смешиваясь с нечистотами и талой весенней водой, текла ручейками к Волхову.
Наверное, так вели бы себя хазары, грабя город, не нужный им впоследствии как источник дани, рабов и ремесленников. Город, взятый приступом, с жертвами, где-то далеко от своих хазарских владений, не нужный им и чужой по духу, вере и народу. Трудно было ожидать такого-же от князя кривичей, связанного с князем поволховья общим главным богом, предками, договорами, общими врагами, делами торговыми. Не было только поголовного истребления, как это было принято в тех случаях, когда нужно было освободить землю от чужого народа для того, чтобы заселить её своим многочисленным народом, или в случае, если требовалось устрашить соседние города и правителей. В случае с Новым городом-на-Волхове у Стовова не было цели устрашать город Ладогу, Старую или Новую Русу, а тем более далёкое Гнездо или Полоцк. Чудь, водь, ятвяги и словены, русы и прочая литва и так знала буйный нрав восточных кривичей и их союзников. Очищать поволховье и поневье от этих племён, значило открыть свободный путь в голядские земли до Москвы и далее, многочисленным пруссам, куршам и норманнам из заморья, и не их дружинам, а целым семьям. У Стовова Багрянородца не хватало своих людей для того, чтобы даже ключевые места заселить, и от Стовграда до бурундейского Эрзана, в невыразимых диких просторах, могло поместиться любое крупное западное племя, хоть половина всех германцев или славян, и жить там годами, не давая о себе знать, и никто об этом не узнает в Стовграде. Если только торговцы не расскажут о дымах над лесом.
Стребляне поставили на площади шест с перекладиной, с растянутой на ней шкурой рыси, и сносили добычу туда, под охраной Ори и ещё нескольких опытных воинов волчьих шкурах, чтобы она не стала добычей ещё кого-нибудь. Несколько бурундеев пытались перейти по мосткам на торговую сторону, но были обстреляны их луков засевшими там торговцами. С царапинами, ушибами и бол шой досадой отступили обратно. Кто-то отравился жаловаться Мечеку, предлагая пойти на приступ торговой стороны всей силой, а другие вернулись к более лёгкой добыче. Полтески, после убийства массы мужчин на площади, занимались тем, что пытали кузнецов, смоловаров и других мастеровых, и преуспели в этом, откопав несколько кувшинов с серебряными резанами. Им же достались отличные ножи, несколько превосходных клинков мечей, десятки закалённых наконечников для стрел и копий, и приготовленные для продажи четыре тонкие кольчуги и множество колец к ним. Вольга нашёл несколько золотых проволок для шейных гривен и височных серёг, а Хетроку его воины поднесли расшитые стеклянным бисером мягкие и удобные новые сапоги с кожаной шнуровкой. После того, как под пыткой огнём вирник Чагода выдал места княжеских тайников, княжеские дружинники забрали, наверное, самое ценное, что было в Новом, за исключением сокровищ торговой стороны. Им досталось несколько кувшинов серебрянной резании, янтаря и речного жемчуга из подпола палат Водополка и дома его дружины, посуда и золотые украшения княжён.
— Для сохранности, — пояснил Семик, протягивая сразу две руки к золотым гривнам испуганных девушек.
Сундуки и корзины с одеждой и вещами княжён, их зеркала, гребни, благовония, шитьё, узорчье, шёлк, меха, посуда, тоже могла считаться добычей, ведь княжны могли в любой момент превратиться из заложниц в рабынь, и их имущество досталось князю Стовову. Долю князя собирал Семик. Судя по его довольному рябому лицу, она была значительной. Как и приказал Стовов, плотники, приведённые Ломоносом, вынули пять стеклянных витражей из окон палат Водополка, установили их в корзины и снесли на пристань. Туда-же были отправлены несколько коз, сыр, мёд, зерно, княжны со служанками, грек с корзиной книг и свитками своей истории поладожья с древних времён и до княжения Водполка Тёмного и его сыновей.
На счастье своё, никого ещё не убив из пришельцев, жители и гости Нового, на беду свою зимовавшие здесь, уверенные в непри моступности зимой этой глуши, искусные кузнецы, умеющие делать многослойные клинки и ювелиры, умеющие огранять самоцветы и делать из них узоры в золотых прожилках, знахари и гадалки, знающие целительство и гадание, умелые гончары, ткачи и кожевенники, единственные на всю Тёмную землю, способные делать вещи не худшие, чем делали в Византии и Поднебесной империи, бежали куда глаза глядят, за речку Гзеню, Кобав-реку и малый Волхов. Если бы Стовову можно было вернуться, он наверняка бы собрал этих мастеров и угнал в Стовград, или, даже, построил для них свой город где-нибудь на Клязьме или Москве, где они под охраной наёмников-голяди, работали за страх, создавая изделия большой ценности. Десять мастеров-ювелиров, знающих восточные техники изготовления украшений и драгоценной утвари, за год могли принести более сотни гривен, больше чем весь мыт за проход по Нерли в обе стороны. Дружина была бы довольна, получив шлемы с серебрянным узорчьем, драгоценные гребни, чаши для питья, бляхи, застёжки, кольца, серьги и бусы для жён, дочерей, наложниц и любимых рабынь. Продавая потом этих мастеровых по десять и менее гривен союзному князю, можно было таким подарком привязать его к себе более, чем уступая какую-нибудь заросшую болотистую пограничную пятину, заселённую, разве что, волосатыми, древними охотниками, не умеющими даже толком говорить, и живущих в пещерах и норах. Всё это пронеслось в голове у Стовова Багрянородца, когда он стоял около деревянной фигуры Ярилы посреди капища Нового города. Жертвенный камень перед фигурой Ярилы был покрыт бурой кровью, вокруг стояли глиные горшки с полуистлевшими частями расчленённых жертв. Кругом располагались маленькие каменные и дубовые идолы леса, реки, зимы, животных и птиц. Здесь вперемешку ждали своих подношений боги кривичей, словен, чуди, веси, русов, пруссов, ижоры и других племён, общинами живущих на землях Водополка Тёмного. Все боги были покрыты слоями жертвенной крови. Кровь была густой и чёрной, как берёзовый дёготь от воздействия воздуха и солнца, но влажной из-за сырого тумана. Глаза бога Ярилы были сделаны из кусков янтаря и мерцали красным цветом, искусные оловянные обручи в нескольких местах охватывали его столб. На обручах них были изображены сцены охоты, сева и уборки урожая, приход времён года, дня и ночи, военные победы кривичей над русами, славенами и чудью. Деревянный столб внизу был украшен вырезанными изображениями отрубленных голов и верениц пленных. Все сцены перемежались ликом Ярилы, то бросающего молнии, до добро улыбающегося. Идол имел четыре лица, обращённые в четыре стороны света, но глаза из янтаря были только у того лица, что смотрело на восток.
— Какой богатый истукан, — с завистью сказал Стовов, — получше, чем наши.
Ему очень захотелось позвать Мышеца или Торопа, велеть им принести топор и срубить этого Ярилу, объявляя его неправильным. Затем, как жрец Ярилы истинного, водрузить своего Ярилу, покровителя Тёмной земли рек, холмов и гор кривичей, а не всякого сброда, вроде ижоры, русов и другой литвы, пригретым Водополком, напрасно называющим себя кривичем. Потом, сломив волю новогородцев попранием их божества, пользуясь их растерянностью и страхом, можно было объявить город, чудесно расположенный на островах на торговых путях, своим. Отбить последующие нападения и завести сюда стреблян, мещеру и мурому от князя Резана. Дружинники Водополка, чьи мастерские сейчас разоряли союзники, чьих рабынь они сейчас насиловвли, конечно будут сражаться насмерть, не желая становиться нищими и голым огородниками и козопасами. Можно будет попробовать уговорить их перейти к нему, убив Водополка и его семью. Но, кроме князя Ладожского, есть ещё князья и старейшины окружающих племён, понимающих, что после появления новых едоков в дополнении к существующих, поборы с них увеличатся. Именно русы-солевары, словены и ижора будут сражаться до конца, а не старшие дружинники Водополка. Им, настоящим воинам, в конечном итоге всё равно какому князю кривичей служить, главное, чтобы не трогали их имущество, землю с деревнями и рабов. Смерть князя освобождала их от клятв, как и нарушение клятвы князем, если так решит дружина, освобождала их от служения. Договориться с вождями окрестных племён сразу не получилось бы, и Водополк успел бы вернуться до этого момента и вмешаться. Ни Ятвяга Полоцкий, ни Резан Бродник, ни совет полтесков или вече стреблян, не послали бы всех своих воинов сюда на помощь Стовову, для обороны чужого города. Даже сегодняшние отряды стреблян, полтесков и бурундеев ушли бы. С одной дружиной Стовов Богранородец мог бы удержать один из островов Нового до тех пор, пока он не умер от голода и болезней в окружении союзного войска поволховья. В это время братья Водополка и его сыновья могли осадить Каменную Ладогу, взять, разграбить её, убить княжну Белу, сына Часлава и других детей, разорить землю от Селигера до Стовграда. Их, конечно, потом могла обескровить голядь среди своих гор, холмов, рек и болот. Заложники, дочери Водополка, могли в случае захвата города удерживать от мщения Водополка, но никак не старших дружинников Водополка. Для них мастерские и семьи золотых дел мастеров были важнее любых детей Водополка. Любой из этих старых воинов мог стать князем вместо Водополка по договорённости с други и дружинниками. По всему получалось, что случайный и чудесный захват Нового города, его ограбление с захватом заложников, был наибольшим разумным успехом. Соблазн присоединить к своим владениям многолюдное поволховье был велик, но сопряжён с риском потерять всё своё. Прославленный лисьей осторожностью Стовов это понимал хорошо. Он спокойно удержался от этого заманчивого решения, с удовлетворением наблюдая гору мехов, тканей, кож, скарба, коробов с солью, выросшую на площади перед Семиком. Добыча была и так велика. Новый город славился богатством, но одно дело слышать, а другое дело в этом убедиться на ощупь. Никто теперь не смог бы упрекнуть его, что он не воспользовался в должной мере подарком богов. Даже точильные круги ювелиров и бруски железа принесли сюда захватчики, даже кузнечные клещи, зубила и молоты. И пусть они не взяли драгоценное золото, только мизерное его количество и мизерное количество серебра, это не было позорным не везением. В Тёмной земле серебро и золото всегда было редкостью. Товары здесь менялись на товары, или на обещания доставить товар в будущем. Монеты и слитки шли только на взятки и выкуп заложников. Резань монетная, или резань из гривен и других слитков, чаще всего тут-же переправлялась в украшения с большим содержание меди и олова в сплаве. Разорение могил и курганов чуди, голяди и русов, разбой и поиск кладов погибших в прежние годы соплеменников, дали всё золото, что можно было получить. Но это было беда не только Тёмной земли, Днепра, Дона и Янтарного моря. По всему западу оскудела золотоносная жила, текущая из сокровищниц старой Римской империи испокон веков. Империя погибла со смертью последнего императора Ромула сто пятьдесят лет назад. Сейчас во всём известном мире, кроме Поднебесной империи, источником золота и серебра была, судя по слухам, только могучая Византия. Чудесным, сказочным образом, золото оказывалось там, сколько его не тратил император Византии на наёмную армию, вооружение своих фемных турм и банд, заморские товары, скачки, подкуп союзников и строительство заморских городов. Почти всё золото мира было там, в Константинополе. По слухам, когда Ираклий стал императором, ему досталась золотая казна весом в тысячу талантов, то есть равносторонняя гора из золотых слитков высотой выше человеческого роста. Но теперь, во времена, как вокруг тёплых морей массовое рабство, после сокрушительных восстаний рабов и падения главных центров рабовладения, затухло и повсеместно оказалось заменено зависимыми, полузависимыми и свободными крестьянами и колонами, появилось множество желающих иметь золотые и серебряные украшения. Их потом в неисчислимым количестве клали в могилы, зарывали в кладах, потерявших зачастую своих хозяев в войнах и от чумных и холерных моров, переплавляли в золотую утварь стремительно богатевших христианских церквей. Сколько бы не чеканил император Ираклий солидов, все они уходили, как в песок, в славянские племена, текущие на юг из-за Дуная, арабские толпы, двигающиеся через Сирию на север, и персидские полчища, двигающиеся со стороны Кавказа. Золото теперь покрывало оружие и сбрую самого маленького короля, самого маленького королевства Британии, Германии или Скании, украшало короны кельтиберских и франкских королей, к качечтве золотых нитей в одежде, путешествовало по всем тёплым морям вместе с готами и другими племенами, уже несколько столетий ищущих себе новую родину. Варварский обычай закапывать золото и драгоценные предметы в могилы, вызывало у кривичей и вообще всех славянских племён, известных Стовову, изумление и презрение. Получалось, что вместо того, чтобы помочь своим детям в борьбе с врагами-людьми и врагами-духами, у них отбирались средства борьбы, оружие, золото, нужную утварь, ценные орудия труда. Грабители могил расхищали их, разбрасывая кости мертвецов, оскверняя их память и приводя в уныние живущих потомков. Чтобы грабителям было удобнее находить могилы, что ли, над ними насыпали приметные курганы и ставили каменные маяки. Вместо этого ужаса и безумия, кривичи трепетно и благородно сжигали тела своих умерших. Они передавали тело дорогого человека на небо прямо пред светлые очи Ярилы-Солнца, исключая надругательство. Они справедливо полагали, что духу не нужны реальные вещи, а только память и забота духовная им потребна. Членов семьи и ближайших дорогих людей старались хоронить там-же, где и главу семейства, используя невысокую насыпь сверху на месте захоронения, только как способ обозначить место для поминания, а вовсе не для гордыни. Даже убитых в бою врагов и умерших рабов хоронили рядом, удлиняя курган сколько нужно. Может быть поэтому Ярила так быстро вёл своих детей-кривичей по свету во все стороны, заставляя северные племена медленно отступать за Ладогу, Волгу и Селигер. В любом случае, ничтожность торговли в этих глухих местах растёртых в допотопные времена и примятых ледниками, по сравнению с Константинополем, и даже северной Биркой, приносила сюда крохи из движения золота в природе человека.
Сущие крохи этого золота сейчас собирали в Новом грабители. Их князь нетерпеливо прохаживался у омытых кровью идолов Нового, размышляя о том, стоит ли пленять и везти отсюда в Стовград ремесленников, стоит ли пытаться ворваться на торговую сторону через малый Волхов. Был повод и попытаться разрыть курганы русов, пруссов и ятвягов на выжженых лесных поляна вокруг города. Эти древние могильники на Гзени и Кобаве давно будоражили слухами голядь стреблянскую, а через неё и кривичей. Соляная русь, белоснежная, совсем без желтизны, выпариваемая из тамошней подземной воды была такого хорошего качества, что за ней приезжали даже из Скании и из другого заморья. Там несколько семейств сделали это своим торговым делом, получив соответствующие прозвища. Вот только порядка не было в этих делах, ценах и вражде вокруг руси. Золото иногда водились в Русе и словарных посёлках вокруг, но бессмысленные трупоположения, пусть не как чудины и лопь, на восток, пусть хоть на север головой, делали этих, в прошлом славян, глупыми дикарями. Им никак не удавалось понять, что бог не на северной звезде, что держит, по мнению чуди купол неба, и не на востоке, где каждый день рождается Перкунас-громовержец, а на невидимой бесконечной звёздной дымке, куда только огонь мог унести души умерших. Где даже Ярило только гость и сын. Но раскопки курганов означали бы остановку и отмену похода на встречу с Рагдаем на Двине, отказ от похода на запад. Если бы не воля старших дружинников, веривших в призрачные рассказы книжника о золоте империи Сина,поиск сокровищ русов был не плохой затеей. Не послушать своих дружинников князь не мог. Они и делали его князем – распорядителем жизни и смерти подвластных ему людей на захваченных землях и среди других охотников называться князем и главным волхвом. Прославленные, страшные в бою и свирепые в обхождении мирной жизни воины и давали ему власть своими мечами и копьями, своими сыновьями-воинами и воинами младшей дружины. Среди них все были роднёй близкой, дальней или братьями по обряду братания путём смешивания крови. Его приказы имели силу только тогда, когда было кому их исполнить, и любой из них, Семик, Ломонос, Мышец, Тороп, Скавыка и ещё несколько воинов, могли договориться об избрании себе другого князя. Когда отец Стовова, тогда ещё только богатый воин, как многие, и удачливый торговец мехами, решил покинуть Гнездо и отправиться на захват северо-восточных земель, он не захотел уговаривать и ждать решения веча и старейшин о выборе на год военного вождя. Он стал вождём, судьёй и жрецом Ярилы сам, один и навсегда. Тогда для этого пришлось отдать все свои драгоценности именитым воинам племени, отцам и братьям нынешних старших дружинникам, и с их помощью разогнать на Торговой площади вече в Гнезде, убить нескольких недовольных, и выгнать всю безземельную бедноту и рабов в поход на Нерль и Мосу. Когда после ухода воинов Стовова из Гнезда, оставшихся стали одолевать ятвяги и другие литовцы, уже всё племя побежало на северо-восток. Стовов не мог отказаться от похода на запад теперь, когда дружина так этого хотела.
– Князь, это его дружина, а дружина это и есть князь! – сказал недавно полтесский воевода Хетрок, коверкая на восточный лад славянские слова, и был в этом прав.
Размышления Стовова прервали крики стреблян, подошедших к воде малого Волхова. С другой стороны неширокой реки, из-за вала с редким частоколом, оплетёным ивовыми прутьями, несколько стрелков из лука пускали стрелы в стреблян и поносили их страшными бранными словами. Судя по отдельным этим словам, в стрелках них можно было угадать пруссов или куршей. Стрелы они пускали ловко, и, если бы стребляне не обладали чудесной ловкостью, среди них уже были бы убитые, или, по крайней мере раненые. Очень быстро рядом с лучниками на валу появились вооружённые люди, в основном молодые мужчины, высокие и длиннолицые. В руках у них появились копья, щиты и даже у одного меч. Торговая сторона Нового города решила драться. Видимо количество торгового люда там было достаточным для этого, а гонец, наверное, уже добирался на лодке в места, где Водополк Тёмный воевал с чудью, чтобы срочно вызвать его. Отбивая на лету стрелы, играя и ярясь, стребляне отошли от воды и занялись доступным им сейчас делом грабежа .
— Князь, мы этого вирника Чегоду и огнём жгли, и ногти рвали кузнечными щипцами, а клада княжеского он не выдал, — сказал Семик, заходя за ограду капища.
— Кричал он громко, я слышал, – ответил Стовов, снимая с головы шлем и приглаживая влажные от испарины волосы, — пора уходить, пока не вернулся Водополк, ведь неизвестно, как далеко он отсюда, и когда к нему послали гонца за подмогой, может быть, уже когда мы подходили по реке, то-то Чагода нас так легко пустил в город.
— Да, странное дело.
— Они спокойно могли оборонять город, неужели доверились слову? Кто в наше время слову доверяет?
— Несколько лодок от Торговой стороны ушли только что, стребляне видели их, так что время ещё есть, но уйти надо, пока городские никого из наших не убили, а то в ответ может начаться резня. Тогда от Водополка не откупится и заложниками не прикрыться, и весь край встанет на нас и пойдёт на Белу, жену твою, пока мы на западе будем богатства искать, — сказал Семик, любуясь кучей собранного добра на площади, — и так добыча хороша и надо бы её на одной лодии отправить обратно в Стовград, не тащить же с собой.
— Правильно говоришь, как всегда.
В этот момент ворота перед мостками торговой стороны открылись, и к реке вышел человек в богатом меховом одеянии, шапке их куницы. В руках он держал что-то, завёрнутое в вышитый рушник. За ним вышли несколько худых рабов. Все они встали в лодку и очень быстро оказались по эту сторону реки.
Посланец с торговой стороны оказался купцом-пруссом. Он зимовал в Новом, надеюсь по весне очень рано, опередив других купцов, пройти с грузом янтаря и своей руси, блестящей и почти белой, выпаренной из морской воды. Его путь лежал через реки и волоки Водополка и Стовова, через мокшанские просеки в Волгу, далее к аланам и хазарам за Кавказ. У торговца были свои большие вараки для морской воды и подземных источников около реки Рос. Ещё его брат владел вараками в Туле на Северной Двине у биармов. Там получали отличную соль. На Росе тоже соль была не плохая, но для её выпарки требовалось сжечь много леса. Соль там ещё жлбыали из морсой воды. Около этой реки, впадающей в очень солёный залив моря, отгороженной длинной песчаной косой от моря, издревле добывают соль курши. Сейчас, когда христиане едят в пост очень много рыбы, для её засола нужно очень много соли, и на западе она стала драгоценной. В Зальцбурге её рубят в горах, но все остальные добывают из подземных вод, но дрова для её вываривания возить везде далеко, их всё меньше, поэтому морские вараки, теперь очень важны. На лето за солью англы и саксы плавают на Северную Двину к биармам, и многие там сами содержат варанги руси, заставляя работать на себя рабов-чудь. Биармы там содержат крепости для защиты от набегов грабителей-саамов. Крепости те из огромных камней сложили в незапамятные времена кельты, когда ещё северное море было более тёплым. Теперь они заняты биармами. Зимой они соль вымораживают, а потом выпаривают и вываривают в варангах. Торговец рассчитывал по дороге менять драгоценную соль, на куниц, а потом через Северную Двину идут к марийской Волге, а по Волге к хазарам, обменивать соль и меха на серебро, гранаты и другие самоцветные камни из Индии, и стран за рекой Инд. Торговец точно не решил ещё, будет ли он с помощью бродников переходить из Волги в Дон, и идти потом в таврическую Готию, или, всё-таки двинется к хазарам. По его сведениям цены за Кавказом на мех и янтарь на треть выше, чем в Готии, потому, что это самый восточный путь янтаря и мехов. В Тавриду и Византию эти товары попадали ещё через Днепр, Дунай, кружным путём с запада. А вот в Итиль дорога была одна. В Эрзани бурундеевой он на обратном пути хотел нарезать серебряные дирхемы на части, добавить в часть серебра олово и медь для увеличения веса, и продавать это серебро потом в северной Бирке и Каупте саксам и данам.
Быстро рассказывая это, торговец приблизился к Стовову, и под пристальным взором Семика и Мышца, развернул свой рушник. Там находилось прекрасное янтарное ожерелье. Камень был настолько хорош, так тщательно отполирован, что, несмотря на хмурое, почти синее небо, он засиял солнечными бликами. Несколько десятков крупных камней, размером с яйцо трясогузки, были просверлены алмазными свёрлами, потом разрезаны вдоль, и между частями бусин вставлены диски из серебра. По граням этих серебряных дисков был нанесён узор в виде перевитых растений и зверей, как принято было в Скании, а фон выложен ходотоы проволокой. Это драгоценное ожерелье торговая сторона выкупила у пруссака, чтобы оно было преподнесено князю как подарок за отказ от захвата торговой стороны Нового города.
— Подарок я возьму, — вымолвил Стовов, складывая ожерелье в свою сумку на поясе, — но вы мне ещё дадите проводника, хорошо знающего проходы между островами перед выходом протока Нового озера в Янтарное море.
Князь задумался о странном, вещем совпадени с этим янтарём. Ему снилось прошлой ночь божество, глядящее на него множеством янтарных глаз. Он просил его дать вырасти сыновьям, стать им богатыми правителями с многочисленной и верной дружиной, не болеть и прожить счастливую, долгую жизнь, а божество метало грохочущие молнии и рычало благосклонно. Янтарные глаза здешнего Ярилы тоже были знаком, как и эти бусы, удачного исхода событий.
Торговец с радостью согласился на требование князя и быстро отплыл обратно через малый Волхов. Криками и угрозами Семик и дружинники князя стали наводить порядок в городе. Первыми закончили грабежи полтески. Награбив в основном инструмент кожевенной, меховой и кузнечгой работы, весовые и обьёмные меры, прясла, точила, напильники, ювелирные приспособления. Они под подприсмотром Вольги вышли на пристань и стали занимать места в своих лодиях. Их скуластые, бесстрастные лица и разговоры на едва понятном языке, чёрные одежды, воронёный металл щитов, копий и ножей, лаковые кожанные чёрные доспехи, перья чёрных птиц в оперении стрел, маски животных на шлемах, делали их похожими на созданий потустороннего мира, воинов страны смерти. Приведя с собой двух коз, они перед лодиями зарезали их, освежевали, и теперь ели сырое козье мясо, нарезая его тонкими полоскам. Выход из горьда своих воинов Мечек выполнил не совсем уверенно. Несколько его молодых бурундеев пытались провести на корабли корову, свиней и гусей. Тычками меча, подзатыльниками седобородый воевода заставил их свести животных обратно на берег, забить их, и только мясо брать с собой. Осмелевшие городские собаки, лохматые и уродливые, с заискивающим видом бродили возле бойни на мостках, получив груду внутренностей и кровавые шкуры. Их лай был тих от счастья и сытости, и убитые, обесчещенный в Новом городе их хозяева, рыдающие перед горящим домами и разбитой утварью, совсем теперь не заботили продажных тварей. Следом за ними к своим лодиям пришли молодые дружинники князя. Торопу пришлось кричать на них словами из мужского разговорного и бранного языка, действующего, впрочем, на хмельных молодчиков не в полной мере. Это был их первый поход, не считая сбора дани с мещеры и голяди. Но одно дело грузить на лодки мешки с пломбами князя с мехом, мёдом и зерном, и отбиваться, разве что от гнуса и мух, или идти день за днём за голядью поокской, не принимающей боя по кругу, вдоль Москвы, а другое дело чувствовать себя всесильными мужчинами, ходящими с оружием в руках по миру. Они были сейчас такими же великими, как непобедимые хазарские богатыри, наводящие ужас на просторы от Днепра до Волги, и от Киева до Таврической Готии.
Хуже дело обстояло со стреблянами. Оря, зло глядя на Стовова из под клыков пасти своей рысьей шапки каждый раз говорил, что не надо было приставать к новому Городу-на-Волхове, потому, что стребляне всё равнино начали бы его грабить, и, если до сих пор только три головы взаткнуты на колья, то это можно считать благоволением Матери-Змеи. Семик попытался привести Орю в чувство, рассказывая, кто возглавляет поход, и что стребляне покорены и дали клятву Яриле, но Оря разразился на это длинной речью о стреблянах и кривичах. Он сказал, не обращая внимания на свирепые взгляды князя, что стребляне только потому признали власть Стовова, что для них это ничего не меняет. Их стада пасуться на прекрасных заливных лугах там, где кривичи даже не знаёют. Их поля, полные пшеницы золотятся там, где множество ручьёв поят их живой водой. Кривичам их вовек не найти в дебрях Тёмной земли на своих конях, а водного пути туда нет. Их капища спрятаны надёжно, люди живут так, как жили со времён, когда царь Гог превратил часть этой бесплодной земли в зверей, а зверей в людей. Семик собрал возле себя часть своих людей и хотел было схватить Орю, понимая, что тот почти взбунтовался против князя, но Стовов сменил выражение ненависти на своём лице на скучаюдщую маску, и в промежутке между фразами с реблянина, произнёс:
— Мы уйдём к Новой реке в полдень, а стребляне могут оставаться и даже вернутся, но пятую часть добычи из этого похода, что они не добудут мне, я взыщу с них в составе дани, когда вернусь.
— Мудро, пускай заплатит, а где он возьмёт золото, не наше дело, — ответил Семик, послая своих воинов жестом о ратно, носить добычу на княжескую лодию.
Оря Стреблянин после этого сказал, что кривичи сами не знают, кто они, что их славянсаие замашки просто притворство, и их прусские корни не дают им права кичится родством с великими народами запада. Стовов промолчал. Оря взял свой топор и отправился к домам. Те стреблянне, что пытались взять торговую сторону, последовали за ним. Когда они скрылись среди срубов, землянок и длинных земляных домов, перед Стововом предстал тощий, покрытый язвами чудин. Это и был проводник о ещанный торговцами. Проводник, по его словам, сам вызвался провести лодии через протоки и мелководья Нуовы, так он назвал проток между Ладогой и Янтарным морем.
Через некоторое время с торговой стороны пришёл ещё один кормчий, и тут стало ясно, что чудин сам откуда-то узнал о намерении Стовова вести войско в Янтарное море. Став сразу притворно ласковым и наигранно добродушным, князь начал выведывать у чудина, что тому известно. Чудин стал запираться. Тогда Скавыка заломил ему руки назад, а Ломонос накинул ему на шею ремешок и стал душить. Полу задушенный чудин, истекая пеной, рассказал, что торговцы ещё утром прознали от убежавшего от грабителей-стреблян горожан, что Стовов идёт за Янтарное море. Сразу после пленения княжеских дочерей, они послали по Волхову на северный берег Ладожского озера людей на быстрой лодке-однодеревке. Он должны были предупредить Водополка, что город захвачен, а захватчик уйдёт потом западным путём. Зная это, Водополк мог замириться с чудинами, и уже с дружиной чудинскими наёмниками перехватить князя в дельте Невы, отобрать награбленное, пленить, даже убить. Проводник торговцев послан с приказом подольше водть Стовова в протоках, заводя в засаду. А он сам вызвался помочь, потому, что не любит ни словен, ни русов, ни ижору. Хрипя и закатывая глаза, чудин говорил, что много раз ходил со скупыми ютами и жестокими скандами по Нове, а теперь решил пойти с князем, ожидая щедрой оплаты. Второй проводник при этих словах по леднел как льняное полотно и бросился к Волховцу. Он быстро вошёл в ледяную воду и переплыл его. Мокрый и грязный, он был принят на валу, и скрылся из виду. Никто его не преследовал. Ломонос ослабил ремень на шее чудина, а потом и вовсе отпустил. Скавыка отпустил руки чудина, и он, хватаясь за горло, повалился на колени.
— Водополк устроит засаду и перебьёт нас! — невесело сказал Ломонос.
— Даже если он просто будет обстреливат нас и наделают много раненых, то это может сорвать весь поход, — согласно кивнул ему в ответ Семик, — раньше времени мы потеряем воинов.
— Я бы оставил здесь княжён, — сказал Ломонос, — из-за них может удача отвернуться.
— А может, отплыть подальше и... — Семик многозначительно провёл ладонью по гортани, — а Водополку при встрече скажем, что мы их отпустили на свободу.
— Нет, — я не хочу кровной мести и вечной ссоры с Водополком Тёмным, — оветил ему князь, — нам ещё возвращаться обратно, и вообще, торговать, жить, мало ли что...
— Мышь, иди, скажи Оре, что мы уходи немедленно, чтобы не попасть в засаду на Неве, а он как хочет, на его, если отстанет, нападёт в ярости Водополк, — сказал Стовов, уже направляясь к реке, — тем более, что заваруху в этом котле они начали, глядь стреблянская!
Лодии Стовова, Мечека и Хетрока действительно отчалили от пристани Нового города без лодок стреблян. Княжён и их служанок-рабынь князь разместил под навесом из кож около мачты вместо своей постели и вещей. Охранять и заботиться о еде и других надобностях женщин, Стовов поручил Торопу. Теперь князю нужно было решить, что делать с неожиданно свалившейся на него добычей. Множество мешков соли и пшеницы, металлические предметы ремесла, оружие, бусы, сильно увеличили осадку лодий. Впереди по течению реки их ждали три участка порогов. Несмотря на высокие паводковые воды Волхова, затопившие низкие берега, вода над порогами, глубиной летом по колено, а сейчас выше роста человека, была, всё таки недостаточно глубока для безопасного спуска. Куницы, хоть и были легки, но занимали много места под рогожей, мешая убирать и ставить мачту и парус, сидеть гребцам и готовить пищу. Можно было отправить одну лодию с добром обратно на Нерль, но тогда князь потерял бы половину своих людей, оставшись с остатком дружины в явном меньшинстве перед дружинам бурундеев и полтесков. Стребляне могли в любой момент выйти из под его подчинения, и причислить их к своей надёжнлй дружине он не мог. Тогда принятие решений в походе могло стать затруднительным, и доля в добыче, могла быть уменьшена по требованию союзников, располагающих большим количеством воинов. Лишать своих дружинников части золотого сокровища, ожидающего из впереди в европе, в обмен на железные заготовки и железные болванки из Нового, князь тоже не хотел. Такая явная несправедливость могла ему потом дорого обойтись в диких голядсаких краях после возвращения. Глядя на свинцовое небо, плывущие вокруг стволы погибших берёз и ив, глинисто-мутную воду, он никак не мог решиться на то, чтобы отправить часть людей назад.
— Хром, я медведя поймал! — сказал тихо он.
— Так веди его сюда! — сам себе ответил князь.
— Так он меня не пускает! — закончил через некоторое время князь старополтесскую поговорку.
— Князь, скажи, чтобы дали нам хлеба и молока, — послышался из-под навеса из кож и меха голос Ясельды, а одна из её служанок выглянула на свет и уставила на князя взгляд голубых глаз.
— Тороп, скажи кому-нибудь из гридней, чтоб дали! — крикнул князь, обернувшись, и его дружинник, бросив дремать, пошёл через скамьи и ноги гребцов к женщинам, уточнить, в чём дело.
Дочери Водополка и их служанки, судя по словам Чагоды, его наложницы, тоже были поводом сильно задуматься. Лучше всего их было тоже отправить назад, в Каменную Ладогу к княжне Беле вместе с награбленным. В случае нападения на Каменную Ладогу князя Водополка, заложники могут быть использованы сразу, либо как откуп, либо как средство угрозы расправы с ними. В походе же они могли погибнуть от болезни, во время, боя, сбежать, покончить с собой. Доказать потом их отцу случайность смерти будет невозможно, и Водополк станет Стовову кровным врагом-мстителем. Вместо того, чтобы расширять свою власть на голядских просторах, ему придётся годами воевать на Волхове или на своей Нерли. Стребляне, начавшие грабёж Нового города и поссорившиеся Стовлова с Водополком таким образом сделали невольно, больше для сохранения своих вольных земель на реке Москве и Протве, чем несколько лет кровавых боёв против мечников князя. Стовов не имел возможности им помешать начать грабёж, и тем более не мог его прекратить, а их пример возбудил и его дружинников и бурундеев. Это выглядело так, словно Стовов, каким-то образом узнав об отсутствии Водополка, коварно, ранней весной, напал на волховские земли кривичей Водополка Тёмного. Теперь все мечты Стовова Богрянородца вместе с Водополком Тёмным покорить всю северную чудь до Северной Двины и захватить солеварение на Онеге, рухнула из-за своевольства стреблян и несдержанности младшей дружины. Захватив онежские вараки руси на Белом море, можно было подчинить себе весь север, потому, что без соли людям всегда и везде грозила смерть от болезней, и смерть от голода из-за невозможности без засола хранить множество рыбы и мяса в течение весенней и осенней бескормицы. Сушить на палке морскую воду и слизывать солёные остатки, было возможно только проморянам жителям, и не подходило тем, кто жил на пресных водах, использовал соль как средство хранения еды. Тем более, что любая знать предпочтет скорее договориться о покорности с владельцем соли, чем жить без соли на столе, как нищие дикари.
Был ещё способ пойти налегке – зарыть клад и забрать его на обратном пути. Этот способ нравился Стовову ещё меньше. Во-первых, все берега Волхова были густо заселены разными народами, встречались селения с земляными валами и сторожевыми башнями, охотничьи угодья, поля для посевов, дегтярные вырубки, медные древние прииски, поселения сплавщиков по порогам, места перегрузки товаров, ремонта лодий, волоки. Большой клад трудно было спрятать так, чтобы об этом никто не узнал, никто не увидел, не заметил. Во-вторых, ссора с Водополком, вполне возможно, потребовала бы возвращения из похода другим путём, через Западную Двину и Гнездо. Переплыв Янтарное море, Стовову потребуются на суше кони, а за них нужно будет чем-то заплатить. Расплатиться добычей от грабежа Нового было предпочтительней, чем тратить серебрянную резань, с таким трудом помытую с торговцев на Нерли. Золото, обещанное Рагдаем, было призрачной надеждой, а кусочки персидских и арабских дирхемов были тут, под досками лодии, и их было очень жаль тратить.
Чудин-кормчий, уверял, однако, что при такой высокой паводковой воде, и очень высокому уровню воды в Ладоге, чуть ли не поворачвающей течение Волхова вспять, опасаться порогов не стоит. Конечно, нужно будет взять сплавщика, знающего пороги, но только для того, чтобы не разбиться при быстром течении в узких местах у отвесных скал, а самой глубины протоков хватит. В крайнем случае, можно будет перевезти через пороги часть груза на лодках сплавщиков за небольшую плату. Чудин оказался прав, неожиданно возникшие пороги, были скрыты по большей части паводковой водой.
Угрюмые сплавщики, доставленные из своего древнего селения за земляным валом, запросили за провод лодий через Пчевские пороги по дирхему за одну, а за шесть стреблянских лодок один дирхем за все. Оглядывая скалистые, нависающие над бурунными потоками скалы, Стовов согласился на это. Ему хотелось как можно скорее миновать Волхов и оказаться в Новоозере-Ладоге, на просторе, пока гонец не достиг Водополка, и он не запер его на реке. Река здесь сил но петляла и была очень узкой. Это так сильно отличалось от её величественной шири с множеством протоков между Ильменем и городом Новым, что во воины не верили своим глазам. Над скалистым берегами первого участка порогов, виднелись дымы многочисленных селений, смолокурен, кузниц, лодейных и лодочных мастерских. Несмотря на холод ранней весны, везде был слышен стук топоров и клиньев колющих доску на продажу и для строительства изб. Рыбаки, часто мокрые с головы до ног, упрямо забрасывали сети с берега, иногда вытягивая из мутной быстрой воды краснопёрку, густеру и карася. Но чаще пустую сеть с лесным сором доставалась им. Несмотря на то, что вода была достаточно высокой, сплавщики потребовали разгрузить лодии от припасов и лишних людей. Оставив только половину гребцов в каждой. Для перевозки всего груза они спустил на воду свои плоскодонные лодки, и ещё за три дирхема перевезли на них через каскады порогов на пологий участок берега ниже по течению всё имущество войска. Оружие, сундуки, животных, меха и соль, воины переносили сами, не доверяя возчикам. Тяжёлые и громоздкие мачты, паруса, вёсла, клети, сундуки словены несли по берегу, по протоптанной и проезженной дороге, частично вручную, частично на неказистых тощих лошадях. В этом им помогали и женщины, и, даже дети. Каждому нашлась или скамья, или скрутка верёвок, или каменные мельницы для зерна. Дорога была выложена плиточником, в изобилии устилающим здесь дно реки и её берега. В основном носильщики были словены, но были и кривичи, и чудь. Главный сплавщик был чудин из Каргополя, пришедший сюда давно с семьёй из-за ссоры с тамошним князем чуди заволочной, Валом.
Воины смотрели с удивлением на своего князя, отдавшего так легко драгоценные монеты этим лохматым и неказистым речникам и бртодникам, за простые, как им казалось, вещи. Только когда они увидели то, что проделывали с их лодиям сплавщики, они поняли, что князь, как всегда, был прав. Для прохождения порогов корабли и лодки приходилось несколько раз поворачивать поперёк течения и так плыть едва не врезаясь в скалистые берега. То ускорять, то замедлять их, лавировать или пускаться на самотёк. На глазах изумлённого войска, одна из маленьких лодок, перевозившая запас смолы для ремонта кораблей не справилась с поворотом, перелетела через невидимое препятствие, перевернулась и ударилась о выступающий ниже каменный зуб. С хрустом челнок раскололся на щепки, сидящий в ней человек ударился о камень всем телом, и погрузившись в буруны мутной воды больше уже не всплыл. Страшные крики и горестные рыдания нескольких женщин и детей, видимо лишившихся кормильца огласили берега Волхова. К месту зловеще закаркали вороны сквозь шум несущейся воды. Остальные перевозчики отнеслись к этому происшествию с безразличным спокойствием, как люди, привыкшие к утопленникам на порогах. Только переведя без происшествий все лодии Стовова через эти пороги и миновав безлюдный остров с пустой круглой крепостью за высоким частоколом, сплавщики узнали, что Стовов ведёт с собой взятых в плен дочерей Водополка. Их страх был от этой вести так велик, что они вернули серебро обратно, умоляя считать их труд насильным, под страхом смерти. Они справедливо полагали, что Водополк, узнав об их помощи кривичам, разграбившим город, и захвативших его дочерей, истребит или выгонит их от своего волока, что в этих болотистых местах, лишённые другого прокорма, будет для них означать смерть. Желающих вместо них заниматься спуском и подъёмом лодий, вокруг было много всегда, только позови.
— У Волхова золотое дно! — постоянно повторяли они, — это Даждьбог устроил здесь пороги и накормил наших детей!
Словены и чудь так надоели Стовову своими просьбами, что он повелел стреблянами выпороть особо крикливых. Те выполнили это с великим усердием. Несколько местных жителей, мужчие и женщин, были голыми привязаны к берёзам и выпороты со всей первобытной жестокостью. Никогда ещё кривичам не приходилось видеть смеющихся от счастья людей, с которых кожаные плети сдирали полоски кровавой кожи. Сородичи с благодарностью унесли свои искупающие их общую вину жертвы к себе в городище.
Когда вся поклажа и воины Стовова снова оказались на своих местах, войско прошло огромнле лодейное поле, где под навесами из еловых ветвей, соломы, редко когда из кожи, стояли десятки досчатых речных и морских лодий, грубых набойных лодей, чёлнов, дубасов, струг и лодок. Всё это богатство дожидалось возвращения хозяев с юга, или просто зимующие здесь до весны. Сторожа, состоящая при них, завидев приближении речной рати, разбежалась. Князь, высадившись с одной из стреблянских лодок вместе с Орей, быстро осмотрел несколько лодий, найдя их превосходными, и сделанными из отличной колотой доски ясеня. Кили их были сделаны из цельного ствола дуба. Особенно ему понравилась деревянная голова, стящая рядом с одной из лодей. Её сняли, чтобы она не сердила местных духов. Голова изоюражала морское чудовище с длинной волчьей пастью и загнутым вперёд рогами. Князь велел переправить её на свою лодию и установить при возможности вместо изображения прежнего примитивного изображения лебедя.
Ещё до темноты того же дня войско дошло до второго участка порогов. Здесь берега мутной реки представляли собой отвесные стены из камня даже без растительности. Только столетний лишайник вцепился кое-где в верхние участки этих стен.
— Пороть перевозчиков будем сразу, без денег, — сказал тогда Оря Стреблянин, — эй, Обня, беги с охотниками в село, тащи сюда сплавщиков и их семьи в заложники.
Шесть десятков молодых стреблян, заскучавших было без дела, волной окружили располагавшееся неподалеку селение сплавщиков. Земляные стены, выложенные камнем, ровно настолько задержали нападающих, насколько им требовалось времени подняться вверх и спуститься внутрь. Они стал вытаскивать из полуземлянок, изб и сараев заспанных полуодетых людей. Нескольких селян, бросившихся бежать в лес, нагнали и избили до полусмерти. Одному отрезали нос и губу. Устрашённые видом нападавших и их действиями, волчьими шкурами и дубина с гвоздями, словены решили дать сплавщиков и перевозчиков. После этого их избы были обысканы, но хитрые словены ценностей в домах не держали. Все они были зарыты в кладах, а времени на пытки у стреблян не было. Была взята только ячменная брага, немного норманнских стеклянных бус и пару свёртков льняного полотна.
— Все детишки у вас все костлявые, скотина не кормлена, а вы зерно на брагу переводите, и это перед весенним севом? — удивлённо спрашивали их стребляне, — а вдруг недород будет?
— Волоковский путь нас всегда прокормит, — отвечали сплавщики, — а брагу хорошо покупают купцы, что проходят туда-сюда, и те, кто останавливаются лодии чинить или отдыхать в бане.
Лихорадочно быстрая работа прошла на редкость удачно. Жертв при прохождении второго участка порогов не было, несмотря на то, что течение здесь было более стремительное, а выступающих над бурной водой больше. Пару раз только лодии ударялись несильно о дно, но даже течи не дали никакой. На Волхов опустилась холодная ночь, такая, что даже замёрзли кое-где лужи. На ночь лодии и лодки пришлось вытащить на берег, и это было не просто, потому, что пологий берег без камней пришлось долго искать. Мокрые, замёршие, злые, воины развели на берегу гигантские костры из сухого топляка. Забили украденных из Нового свиней и ели подгоревшие на вертелах полусырые туши, капающие горящим жиром почти до утра. Была выпита почти вся ячменная брага, взятая в селенииe у вторых порогов. Сквозь голые деревья в ясном воздухе были видны неясные огоньки в глубине леса по обеим сторонам реки.
Устраиваясь спать под навесом из шкур, сооружённом по-другую сторону мачты от навеса княжён, Стовов потребовал к себе одну из их служанок.
— Это бесчестно, — звонко сказала ему на это Ясельда, — ты обещал мне и моим людям, что ты нас не тронешь.
— Я жрец Ярилы, от меня зависит плодородие всех моих земель и земель племён, призвавших их оберегать и чинить суд, — насмешливо ответил ей князь, — для кривичей и стреблянской голяди окаянной, я и бог Ярило, это одно и то же, и я не должен ни в чём себе отказывать.
— Как же слово?
— Пусть придёт ко мне, рыжая твоя рабыня с белой кожей, или я возьму тебя вместо неё, Ясельда!
Справедливо решив, что упрямство приведёт только к тому, что их отдадут на растерзание всей дружине, служанки уговорили Ясельду согласиться, и не перечить захватчику.
— Конечно, если она понравится князю, он сделает её своей наложницей, а то и ещё одной женой, и не нужно будет мне мыть ноги, выносить нечистоты и готовить, — зло сказала Ясельда, отворачиваясь, — это благодарность за приют лесной девке, обречённой в голодный год на смерть своим отцом, но спасённая мной.
Понимая, что на третьем, самом тяжёлом участке порогов, недалеко от Ладоги, перевозчики уже знают о приближении лодейной рати враждебной Водополку, и могут оставить свои селения, князь послал ночью вперёд берегом часть стреблян. Они должны были, обходя укреплённые поселения чуди и сллвен, пройди до последних порогов и захватить сплавщков, а заодно разведать, что происходит в устье Волхова. Есть ли там воины Водополка, или нет. Оря Стреблянин прекрасно справился с этим приказом. Обойдя лесом несколько укреплённых селений, он неожиданно, словно ночной дух лесного зла, напал на город Дубовик. Вал гортдища, выложенный плиточными камнями, частокол и ров с водой не уберёг чудь и словен. Охраны они не имели по недоумию, а вооружиться не успели. Перевозчики было взяты вместе с заложниками, биты кнутом и выразили согласие перевести лодии и лодки Стовова через третий участок порогов. От них же стало известно о нескольких десятках воинов Водополка, сидящих в Старой Ладоге с жёнами и наложницами князя. Это были худородные воины из числа чуди, но они имели луки, копья и сулицы, и могли оказать серёзное сопротивление. Но только в случае атаки крепости. Вряд ли они вишли бы напарехват на воде. Княжеский каменнвй городок и дом Любшу, охраняли несколько человек из отлично вооружённых наёмником-нурманов. Рядом с Любшей были только рыбацкие посёлки и других сил там не было. И там и там уже знали о приближении неприятеля и приняли меры, устроив освещение и выставив охрану. Больше всего Стовов боялся, что будет выставлено заграждение реки из топляка и камней, организованы засады по берегам и на перехват беззащитных кораблей сразу после порогов выйдут лодки с лучниками. Проводя ночь с рыжей служанкой Ясельды, князь надеялся на свою военную удачу и преданность своих дружинников, готовых скорее умереть, чем дать себя поймать в ловушку. Простой переход на встречу с Рагдаем в устье Западной Двины превратился из тяжёлого изматывающего плавания, преодоления волоков, в военный поход. Главное дело ещё и не начиналось, а они уже были почти в смертельной ловушке.
Рано утром, пользуясь густым холодным туманом, рать Стовова подошла к третьим порогам и приняла к себе Орю со сплавщиками. До того, как туман рассеялся, лодии и лодки были разгружены и воины понесли их содержимое на себе без помощи перевозчиков. Сгонять людей на работу не было времени. При этом мереходе на них к счастью, никто не напал. Спуск по порогам тоже закончился гладко. Перевозчики несколько раз только искупались в ледяной воде, да один бурундей едва не упал в стремнину при резком изменении направлении движения лодии. Товарищи успели ухватить его за одежду.
Когда туман к полудню рассеялся, рать Стовова выстроилась в виду стен Ладоги.
Корабли и лодки медленно плыли мимо города. Было видно, как на валу за частоколом толпятся воины в меховых шапках, с луками в руках и копьями. Никто из Ладоги не делал попытки преградить путь по реке. Лодки, чёлны, в основном лежали там кверху днищами, ещё не приготовленные к использованию после зимы. За городом сразу начинались расчищенные от леса пахотные поля. Было видно, что они созданы совсем недавно, может быть прошлым летом. Огромное количество дёрна от расчистки полей, камни, срезанный кустарник, стволы приготовленные для сжигания, и частично сожжёные, были сложены грудами то там, то здесь. Иногда они образовывали целые сопки и курганы. Одни курганы были уже насыпаны, другие ещё только начинали вбирать в себя ненужный материал земли. В них, как символы и способ разметки, стояли высокие столбы, видимые издалека. Но ни один из курганов ещё не успел даже травой как следует обрасти. Ручейки грязи с талым снегом лениво текли с них, прорываясь через ограду из диких камней. У дальней сопки несколько медлительных фигур с корзинами и вязанками хвороста ходили цепочкой от опушки леса к столбу и обратно.
— В Скании, на Готланде и Хельгё в таких насыпях королей хоронят, а здесь столько работы просто так пропадает, — сказал грек-книжник, поймав взгляд князя, устремлённый на эти отвалы.
— Найдут кого там похоронить, хотя бы Водополка потом, если мы его не утопим при встрече, — ответил князь, — долго ли туда нору прорыть...
— Дикари они, эти нормоны, это можно каждый год зарывать, а потом разрывать, как поменяется правитель! — воскликнул Семик, — нужно в огне улетать к Яриле на небо, а не гнить с червяками в золотых кольцах перед воротами подземного мира злых духов.
— Много ты понимаешь в богах, — оборвал его князь, — забываешься, мечник, боги — это моя забота верховного жреца и волхва.
Неожиданно на валу города Ладога появилось несколько женщин в белых шёлковых, и сине-красных византийских парчёвых одеяниях, блестя височными кольцами, вплетённые в ленты вокруг платков, с луницами и стеклянными бусами на груди. Они всматривались в лодию князя, стараясь отыскать там что-то или кого-то. Одна из женщин на стене вдруг простёрла руки над остриями частокола и сильным грудным голосом закричала:
— Дети вы мои ненаглядные, Ясельда и Ориса, голубицы мои белокрылые, блестящие рыбыньки ласковые! Плачет по вам матушка ваша, княжна Лада, взывает к Яриле за помощью, и к отцу вашему Водополку за правдой!
— Это первая жена Водополка, княжна Лада, — сказал чудин-кормчий, — у её матери тоже было имя Лада, и вроде бы от этого имени Новоозеро теперь кривичи называёт Ладожским, а теперь и чудь иногда так говорит, словене и прочая литва.
— Сейчас будет плач Лады, — сказал не слушая его Стовов, — тащи гусли, Скавыка, играть будешь…
— Гусли?
— Шучу я...
— Мама! Мама! — закричала тут княжна Ясельда и стала вылезать из-под шкур навеса.
Вслед за ней вылезла и бледная Ориса и служанки их. Только та служанка, что провела ночь со Стововом, не вылезла, а только выглянула на свет. Растрёпанные волосы женщин, кое-как перехваченные лентами, развернулись на ветру и заколосились, словно спелая густая рожь. Воины переглянулись многозначительно, уставившись на женщин в таком вольном виде.
— Мама-а-а! — закричала прогзительно Ориса, — мы здесь, спаси нес!
Потом закричали сразу обе княжны и с ним вместе заголосили служанки. В ответ им стали что есть силы кричать из города. Эхо пронзительных женских криков понеслось над водой Волхова, словно соколы или молнии в грозовых тучах летали. От неожиданности Семик и Полукорм, стоящие около мачты, остолбенели, и не успели им помешать, а женщины протиснулись между гребцами и оказались у борта, обращённого к городу.
— Мама, забери нас отсюда! — срывающимся голосом закричала опять Ориса, — нас увозят!
Потом молодая женщина, почти девочка зарыдала так жалостливо, горько и безысходно, что у многих кривичей сжалось сердце при воспоминании о возможном подобном горе для своих, оставленных на родине женщин: жён, дочерей, сестёр, наложниц и рабынь.
— Князь Стовов, отпусти моих детушек, прошу тебя, милостью Велеса умоляю и заклинаю! — крикнула княжна Лада, — кровь нашу общую гнездовскую побереги!
— Я Любша, вторая жена Водополка, прошу возьми меня в заложники, а дочерей Лады отдай! — закричала ещё одна женщина, стоявшая на стене города, рядом с княжной, — не порть девок, прошу тебя!
— Любой выкуп дадим, князь, золото, меха, парчу византийскую, мечи франконские, кость слоновью! — крикнул один из воинов княжны, — янтарь, бусы.
По знаку Стовова, несколько дружинников принялись оттаскивать княжён и их служанок от борта, намереваясь вернуть их под навес. Однако женщины изо всех сил вцепились руками в щиты на бортах лодии, и ни за что не хотели подчиняться.
— Князь, ты обещал обращаться с ними уважительно! — воскликнул грек, делая к ним шаг, — во имя Господа нашего Иисуса Христа!
— Ступай на корму, а то убью! — зло ответил ему князь.
По его знаку здоровенного грека двое дружинников, бросив грести, схватили за руки и потащили на корму.
— Я верну княжён на обратном пути вам, славяне! Слово и словяне, это одно и то же, мы своих не обманем! — крикнул Стовов зычно в сторону крепости, — когда поднимусь обратно в Ильмень через пороги по вашей реке после своего похода, отпущу их! Если вы нападёте на мою жену Белу в Каменной Ладоге, я ваших дочерей убью, а перед этим опозорю прилюдно! А может в жертву Яриле принесу плодородную княжескую кровь!
— Мы не будем нападать, я скажу мужу и дружине его! — крикнула отчаянно Лада, — мы всё забудем, только верни дочерей!
— Странно, — сказал Семик, наблюдая за отчаянной борьбой женщин и воинов у борта, — у князя Водополка несколько здоровых сыновей, и ещё родятся столько же, зачем им эти княжны так понадобились?
— Очень даже понятно, просто у вас, у славян, пришедших с юга через Гнездо, такое отношение к женщинам, — ответил чудин, — у нас, у саамов, лопарей, нурманов, родившихся девочек легко в голодные годы уносили в лес, а в обычные годы девочек, рождённых от наложниц и рабынь не признавали и тоже уносили в лес умирать. У словен и у кривичей, мало того, что никого никогда в лес не уносили, так ещё принимали к себе чудских, лопарьских и заволочьских девочек с матерями. Потом они начинали говорить по-славянски и становились вашими. Всё потому, что вы, славяне, кормитесь больше от земледелия, прокормить можете столько, сколько земли возделаете вместе. Мы-то всё по хуторам, охотничьим заимкам, всё для себя, да себе одним. Принято зарыть золото в землю с мертвецом, пусть даже соседских детей, и своих собственных детей от наложниц и рабынь убьют. А у вас всё вместе делается и делится, общинами, пусть мало, но всем чтобы досталось. Дети-сироты могут пройти по чужим домам, и горе той семье, что откажется сиротам помочь куском хлеба. Всё потому, что славяне с юга, с Днестра, где не знают власти жадности. Когда в Руссу пришли из Гнезда родители Водополка, славян было в десять раз меньше, чем голяди ильменской, чуди и лопарей. Только за одно поколение число пришедших сравнялось с числом живущих здесь издревле, и кривичи построили города на Волхове и Новоозере между нашими городов. Лопари вообще ушли к Новой реке, а кто не ушёл, тот стали по славянски говорить, и жить между кривичей на волоках и стали землю пахать и огораживать. Славянки-то, по десять и более детей рожают, двойнями, тройнями. Куда там чуди и лопарям узкозадым угнаться... А ещё через поколение кривичей здесь больше них будет. Сейчас Водополк уже в Биармии воюет, скоро дорогу на Каргово поле захватит, оседлает торговлю северян мехом, солью, тальком из Туле и с северных варанг. В общем, перерожали вы нас…
— Перерожали... — задумчиво повторил за ним Семик, наблюдая за не совсем решительной в борьбой дружинников со знатными женщинами.
— Нет, вот как надо, — сказал Стовов, подходя к Ясельде и отстраняя растерянного молодого дружинника с расцарапанным уже ногтями щекой.
Князь схватил княжну за волосы у затылка и потянул их, упираясь ногами в сундук одного из гребцов. Голова Ясельды от этого запрокинулась назад. Глаза их встретились и князь вдруг понял, что прекраснее этого взгляда, с плывущими в нём отражениями голубых облаков и тусклого солнца, он никогда не видел. Слёзы на раскрасневшихся щеках девушки мерцали стеклянными бусинками. От неё пахло цветами и весной. Ясельда задохнулась, пальцы соскользнули с оковки щита. Она упала на спину, ударившись спиной о весло. Князь потащил её к навесу как убитого тюленя.
— Вяжи её! — сказал он, — как стреблянских рабов вяжете!
Ломонос грубой верёвкой из кожи стянул княжне локти за спиной. Такой же приём применил Стовов и к Орисе. Служанки смирились сами и дали себя связать. Горькие рыдания женщин были слышны и со стороны города. Воздевая руки к небу жёны и наложницы Водополка кричали пленницам слова одобрения. Стовову они кричали просьбы о снисхождении. Мудрое их поведение, не допускающее ни угроз, ни попыток напасть на судовую рать, нашло оправдание в отсутвии кровавой расправе над княжнами. Жестокость Стовова, известная всем и здесь, способность его без промедления проливать кровь невинных, послужившая основой его багрянородного прозвища, сыграло здесь на удивление благую роль. Заложники остались живы и даже увидели мать Ладу, а та увидела их живых и здоровых.
Ладога медленно удалялась от лодий и лодок войска. Сигнальные костры чёрного смоляного дыма стояли теперь над городом. Такой-же дым стоял над крепостей Любша. Это место, недалеко от Ладоги, проводило судовую рать молчанием. Несколько железных шлемов норманнской работы маячили между зубцов частокола. Ворота со стороны Волхова были закрыты, мосток через реку Любша убран. Наёмники-нурманы, охранявшие дом князя, не помышляли о нападени, наоборот, готовились к обороне. Вышедшие из приземистых бревенчатых и земляных домов, распольженных мосаюом вокруг каменного детинца, люди, были одеты кое-как. Тут встречались и северные одежды из оленьих шкур чуди, и домотканые хламиды словен, шубы лопарей, льняные и шерстяные ткани куршей и другой литвы. Множество белобрысых детей толпилось любопытной стайкой у воды, рассматривая паруса лодий Стовова. Их уже успели поставить на старухи-мачты. Они были сделаны из промасленнлй дерюжной ткани и стоили целое состояние князю. Десятки женщин Стовграда трудились над ними всю зиму и десятки мужчин вываривали их в жире и воске под руководством специально купленного раба-нурмана и нурмана из дружины князя, старого Ацура. Паруса на лодиях северных народов встречались уже повсеместно, но на славянских лодиях это было ещё новинкой, и все, даже богатые торговцы из Гнезда, приходили ещё только на вёслах, по-старинке. Много людей в толпе было без шапок, и сразу бросалось в глаза то обстоятельство, что волосы всех детей и мужчин, были белёсые, русые, почти белые, и от солнца даже блестели.
— Словно русь крупными крошками из Ильменских варанг, что мы взяли в Новом городе, — сказал Семик.
— Словен и чудь и голядь с варанг Ильменя так русью уже все и зовут, чтобы язык не ломать и не путаться, — подтвердил грек-книжник, — у вашей голяди такие же волосы.
— Жаль только они русь не варят, а только едят её по ведру на человека в год, — с ухмылкой сказал Стовов, — но и то хорошо, пока соль идёт к ним через меня, они послушнее, болеть-то без соли никому не охота.
— Так вот кто завоюет поочье, — улыбаясь сказал Семик, — русь!
Несколько рыбаков вышли было от мостков Любши на лодке-однодеревке к силкам, установленным на середине реки, но, испугавшись свирепого вида стреблян на лодках, рыбаки поспешно отгребли к устью разлившейся Любши.
Впереди, за песчаными наносами, уже была видна полоска морской шири Новоозера-Ладоги. Белые и серые облака в несколько слоёв громоздились от края неба до края. Северного берега озера не было видно даже намёком, и, казалось, что там кончается земля. Огромный водопад низвергается вниз, в пустоту бесконечного пространства ночи, куда бог Ярило прячет солнечный круг когда сердится, или когда сам уходит спать в звёздную пустоту.
Обернувшись лицом к Волхову, князь упёр руки в бока, и сказал:
— Какая многолюдная страна этот волоковский путь, как повезло Водополковой семье сюда прийти из Гнезда. Славяне пашут, чудины охотятся, словене русь добывают, ремесленники бродячие со всех краёв изделия разные делают, нурмоны охраняют всё это, а князь порядком владеет! Новоозеро как море соединяющее дорогой множество земель и народов. Нужно просто прижиться, а бабы славянские всех перерожают! Мне бы такое чудо сделать в поочье и помосковье, да куда там с глядью стреблянской...
— В этом столпотворении нет хозяина, — сказал грек-историк, вздыхая и растирая вывернутые почти кисти рук, — множество народа, перемешавшись тут, как в Вавилоне многоголосом, или маленькой Византии, без Дарданелл, но с Волховом-воротами на юг, подчиняется князю, пока боится его меча, а нет князя, и нет управления...
— Чего? — стоявший рядом с ним Ломонос удивлённо уставился на грека.
— Бога Иисуса Христа не хватает на этих проклятых языческих берегах.
— Тут всегда так было, — согласно сказал чудин, — земля обильна, а порядка в ней нет.
— И не будет, — засмеявшись глухо сказал Стовов, словно прочитал послание своего бога в строках низких облаков, — она всем не своя.


Глава пятая
НОВАЯ РЕКА НОВООЗЕРА

Оставив за кормой песчаные наносы Волхова, выйдя из мутного пятна его вод на хрустальную поверхность Ладоги, корабли и лодки Стовова оказались на великом просторе. У всех захватило дух от этого величественного зрелища. Северо-западный ветер был достаточно сильным, волны были большими. Они с шумом обростали белыми гребням около берега и бились о него с неистовой силой, поднимая рои брызг. Лодии сильно качало и бросало из стороны в сторону, лодки стреблян плясали на волнах словно поплавки рыбьей сети у водопада. Свинцовые облака лежали над водой до горизонта плоскими скатками, как скошенная рожь, ветер быстро гнал их на юго-восток. В разрывы иногда выглядывало солнце, и стройные, ладные полосы волн вспыхивали стальным отблеском со стеклянной глазурью и огненными искрами. Множество весенних перелётных птиц используя раннее тепло летало в разных направлениях стаями, кружило над водой, оживляло берег и островки. Рыба прыгала над водой, и казалось, что впереди ждут ещё более богатые и чудесные места.
Сразу выяснилось, что из кривичей, полтесков и бурундеев, никто толком не умеет управлять парусом на таком сильном, не попутном ветре. Даже стреблянам, ловко орудовавшим на реках парусами, пришлось снять их и двигаться на вёслах. Семь лодий и шесть лодок войска Стовова стало разносить в разные стороны. Хуже всего дело обстояло у полтесков. Две их корабля столкнулись и потеряли часть своих вёсел.
— Похоже, настал конец походу! — сказал на это Стовов.
Затем он приказал зарезать и бросить в воду одну козу, взятую в Новогороде, как жертву и угощение водяного Деда. Коза была убита, её кровь окрасила струи воды за бортом. Многим даже показалось, что в это время ветер стал стихать, но на самом деле лодии уже разнесло далеко друг от друга, и их последующее расхождение в разные стороны уже не было так явно заметно. Если бы не чудин-лоцман, большая лодия князя протаранила бы лодию Мечека, и бурундеи, многие не умеющие плавать, неминуемо бы погибли в студёной воде. В последний момент чудин бросился к Ломоносу, держащему кормило, и совершил крутой поворот. Потом ему пришлось показывать поочерёдно на каждой лодии, как закреплять парус с помощью верёвок и жердей удерживающих шкоты — нижние углы паруса, как натягивать нижние края паруса — шкоторины и поворачивать рею, заставляя лодию идти к ветру под большим углом. Чудина от корабля к кораблю первозила лодка Ори, а стреблянин, разболевшийся из-за качки, был в это время на лодии полтеска Вольги, где лежали неподвижно двое раненых стреблян во время грабежа Нового города. Во второй половине дня войску Стовова удалось одолеть ветер и своё неумение, и собраться вместе. Устав от борьбы с парусами, искупавштсь в ледяной хрустальной воде несколько незадачливых мореходов воины пришли к выводу, что вёсла надёжнее. Они шли теперь вдоль береговой линии на северо-запад, туда, где Новая протока пробила путь из Новоозера-ладоги в ильмень Янтарного моря. Впереди широким полумесяцем двигались шесть лодок со стреблянами, потом три лодии кривичей, за ними две лодии бурундеев, и замыкали строй Хетрок и Вольга.
Неожиданно из-за песчаной отмели, кое-как покрытой прошлогодним камышом и серым плавнем, появилась небольшая, но ладная лодия, явно свейского или прусского вида. Полосатый сине-красный большой парус был наполнен попутным ветром, и лодия, хоть и была гружёной, неслась уверенно разрезая носом пенную воду. Увидев ладейную рать, этот торговый кнорр, стал уходить от берега на север. Однако охотничьи повадки стреблян сразу проявились в том, что три их лёгкие лодки, бешенно работая вёслами, отрезали путь торговцу в море, а две лодки зашли кораблю за корму, перекрыв путь обратно. Несколько стрел, выпущенных стреблянами, заставили кнорр развернуть парус вдоль ветра и снизить ход. Поравнявшись с ним, лодия Стовова почти остановилась. Выполняя команды чудина, кривичи бросили на палубу кнорра железные крючья на кожаных верёвках. Кнорр оказался захвачен. На нём находились торговцы со свейского острова Хельгё. Шесть прекрасно вооружённых воинов везли на продажу в Ладогу рабов-чудинов, захваченных во время похода их конунга из Форнборга на реку Вуоксу. На палубе в страшной тесноте находились пять десятков молодых мужчин и женщин, перепуганных, грязных, голодных и мучимых жаждой. Руки у всех были связаны; у мужчин за спиной, у женщин на животе. Несколько невольников были сильно избиты и имели деревянные колодк на шеях.
— Везу своих рабов в Ладогу, там Водополк и Лада их покупают и селят на ячменных полях для работы, и на смолокурне, — сказал по-нурмански главный работорговец, — если хотите, можете купить у меня их всего по дирхему за человека.
— Может, купить и отправить к нам в Стовград? — спросил князя Семик, выслушав перевод, — цена, вроде, маленькая за таких сильных и молодых рабов, даром почти. Бурундеи не отказались бы, у них хазары рабов по пять дирхемов наших худосочных берут, а тут кровь с молоком, на чистой рыбе вскормлены...
— Ты чего говоришь? — князь с удивлением посмотрел на своего боярина, — разве из-за таких крох мы прорывались через ледяные волоки и бурные пороги? Разве не идём мы мечём взять богатство, зачем торговлей крохи выгадывать? Торговлю надо в узком месте за горло держать, и деньги доить, а не мотаться там и сям с товарами, рискуя быть убитым, или всё растерять по дороге.
— Бесчеловечно рабами создания божьи делать, — сказал грек, перегибаясь через щиты и крестя сердобольно чудинов, — не будет рай открыт для мучителей и насильников ваших, истинно говорю!
— То-то король Дагобер с франками именем бога вашего сжигал фризов и германцев, отказавшихся креститься, — ответил нурманн на ломаном греческом языке, — а немецкие епископы пруссов также отделывают за бога своего.
— Уберите этот ужасный запах! — из под навеса раздался голос Орисы, и одна из служанок выглянула оттуда, чтобы увидеть кучу рабов в лужах собственных отправлений, и спрятаться обратно, зажимая нос.
— Не нужны нам рабы, своих нарожаем, — заключил наконец князь, — с вас за проход по реке тринадцать дирхемов я возьму.
— Это очень много, это же море Водополка, мы ему платим, — возмущённо сказал нурманн, — в крайнем случае биармовского князя Вала это места. Я хоть и маленький херсир своего конунга, но на это не соглашаюсь!
— Соглашайся, херсир, а то и оружие отберём и рабов, и корабль, — перевёл ответ князя чудин, и в голосе его слышались нотки мстительного удовольствия, — князь ещё добр сегодня.
Получив серебро и таким образом вернув затраты на проход через волховские пороги, Стовов повеселел. Видя, что остальные его лодьи подошли со всех сторон к нурманам, он приказал пленникам отдать всё имеющееся и них серебро, отличные франкские мечи, ножи из Норрланда, шлемы, одну кольчугу из Венделя. Стребляне, пользуяст беспомощностью торговцев, забрали у них железные котлы и крючья для варки пищи, отличные дубовые бочки для пресной воды, рыболовные сети, одежду, пряжу, нитки, иголки, гребни, медные зеркала, сундуки, украшения. И пуговицы спороли с одежды. Войдя в состояние веселья, чувствуя облегчение после выхода на большую воду, передавшееся воинам, князь велел высадить нурманов на берег вместе с освобождёнными рабами, что и было выполнено стреблянами. Корабль нурманнов решено было затопить, что и сделали, прорубив в днище дыру. Только после того, как кнорр скрылся под водой, Стовов понял, что можно было половину стреблян пересадить на него. Однако Семик, устранил причину расстройства князя, уверив, что идти по Янтарному морю на корабле пропавших людей с Хелгё, всё роавно, что признаться в их убийстве, так что правильно, что корабль был надёжно спрятан навеки на дне Ладоги.
После промера глубины у берега Новой губы, там-же было решено остановиться на ночлег. Чудин отказывался вести корабли ночью из-за постоянно меняющихся здесь песчаных наносов, кос и банок. Хорошо был виден маленкий Ореховый остров и городище на нём, дымы рыбных коптилен и несколько парусов идущих на север лодок.
Пока воины вытягивали на берег лодии и лодки, располагались на ночлег, освобождённые рабы погнались за своими бывшими обидчиками и убили их в лесу. Их истошные крики известили об этом. С трудом отогнав от костров голодных лисиц и чудинов, и одного даже оставив без уха, кривичи первый раз за три дня смогли спокойно и вволю выспаться. Стребляне, однако, оставили у себя на ночь несколько молодых чудинок. Те отказывались сперва развлекать свирепых охотников, но после того, как от костров потянуло запахами жареного мяса, они согласились. А ещё несколько женщин, пришедших на запах из леса, были отогнаны обратно. Вдалеке, за пустыми каркасами рыбьих сушилок, у рыбацкой деревни, освобождённые чудины развели костры, чтобы согреться в холодную ночь, и всю ночь пытались найти и приготовить что-то съестное. Они что-то жарили. Не представляя, как они могли, добыть зверя без оружия и так быстро, все справедливо решили, что они сьели убитых нурманов, но проверять эту догадку не стали. Стовов от чудинок отказался, опасаясь заразных болезней и кривичам не дал к ним прикасаться, а провёл ночь со второй служанкой княжон. Ясельду развлекал грек, читая ей выдержки из своей рукописи о деяниях предков Водополка, а Ориса делала вид, что спит.
Ранним утром корабельная рать отчалила от берега и обойдя по правой протоке остров Ореховый, и впрямь заросший орешником, наведя страху на посёлок чудьских рыбаков, вышла в Новую реку, или Нуову, как её называл чудин. Тут кончалась земля Водополка и его правда, и начинались земли лопи белоглазой. Поселение на острове выглядело так бедно и, видимо, разорялось всеми проходившими кораблями так часто, что тратить время на него не стали.
Берега Нуовы – широкой протоки из Ладоги в Янтарное море, были пологими, с песчаными наносами, пустынными и уходящими к горизонту ровным ковром верхушек деревьев. Было заметно, что весенняя вода подходит к самым деревьям, подмывая корневища, не оставляя шансов уцелеть любому селению, валу или могиле, будь она построена на берегу. Как и на Ладоге, здесь уже совсем не было льда, даже тоненького ночного припоя или отдельной льдины. Сразу бросалось в глаза отличие от многолюдных и разнообразных берегов Волхова. Ни одного селения, ни домика, ни дымка, словно эта земля была только что сотворена. Ни человека, ни зверя не было видно. Голые деревья и хмурая погода с мелким дождём и ветром действовали угнетающе. Только вездесущие перелётные птицы и тусклый отблеск воды оживлял неприглядную картину. Без сложностей пройдя у места впадения в Новую реки Тосны, полноводной из-за паводка, сужение реки и множество отмелей, где течение убыстряется и шумит, корабельная рать вышла на великий речной простор, не имеющий равных ни на какой другой реке, вплоть до средней Волги.
— Будут когда-нибудь жить люди в этих местах? — спросил у ветра Ломонос, стоящий у кормила княжеской лодии, прикладывая значительные усилия, чтобы удержать корабль от смещения из-за сильного, вдруг возникшего течения.
— Тут жили испокон веков лопари, пока Ладога не переполнилась и не потекла по этой лощине на запад к Янтарному морю, — ответил ему чудин-кормщик, принимая у него руль, — ижора тоже жила.
— Десять саженей! — крикнул через всю лодию дружинник, наблюдавший за знаками с передовой стреблянской лодки, где двое воинов, не занятых на вёслах, мерили глубину грузом на верёвке с мерными узлами.
— Держись дальше от берега, — сказал чудин, — а лопари просто к берегам не подходят, боятся попасть в рабство. Тут повадились пруссы приплывать и привозить на кораблях коней. На них они охотятся на лопарей, что осмеливаются у берега заниматься ловлей рыбы или собирательством. От всадников только в болотах и чащобах и можно было укрыться несчастным. У пруссов оружие железное, самострелы византийские, кони быстрые, много у них воинов, отъевшиеся на своих пшеничных полях у Русы. А у лопарей стрелы с костяными наконечниками, дубины, да топоры каменные. И не расплодились они на охоте да на ловле рыбной с ягодами болотными. Ловят их как зверей и продают, кого англам и данам, кого ютам и фризам. Те перепродают их в Испании, Греции, Италии, где земли обезлюдели сильно от чумы, а монастырям и герцогам нужны рабочие руки, чтобы возделывать их пшеницу и виноград.
— Чудеса, — ответил Ломонос, — чего только не узнаешь, как только выберёшься из своей Тёмной земли на свет белый.
— У нас тоже похоже, стребляне мурому ловят и продают за бусы и топоры, а те хазарам и иудеи в Византию и Сирию в тридорога за золото, — вмешался в их разговор Мышец, старый воин, весь в шрамах и оспинах, — только стребляне без коней в меньшинстве.
Последующий их разговор проходил долго, с большими паузами между словами, так, что чудин упустил нить понимания;
— Князь рассказывал, что до прихода на Оку его отца, стребляне мурому ловили для жертвоприношений своей Змее, чуть не ели их, а теперь только продают в рабство, как все просвещённые народы.
— Интересно у Ори спросить.
— У этого врага спросишь, себе дороже...
— Куда голяди стреблянской рабов держать, рабов кормить надо, а как охотой их прокормишь, зверья то всё меньше, стреблянам самим не хватает. Теперь хоть пшеницу от нас сеять научились и огородничать капусту и лук...
Сидящие на вёслах княжеской лодии дружинники запели, поддавшись широко разлитой под небом грусти и печали мёртвой после свирепой зимы природы, ещё не ожившей, и не понятно, имеющей для этого силы. Была какая-то неуверенность во всём, ожидающем настоящего весеннего тепла, как всегда, а будет ли жизнь снова, буйство луговых разноцветных трав, тяжёлой разнородной листвы, несметные облака насекомых, пресмыкающихся, птиц и звериных детёнышей под покровительством жарких дней и тёмных ночей. Неужели это холодное солнечное пятно за облаками так прибавит тепла, что жизнь вернётся? А если нет? А если тепла не будет и не созреют травы и хлеба, замёрзнут детёныши и мальки? Кто скажет как будет, или не будет, и кто знает, когда эта цепь ежегодных великих воскрешений прервётся? Насколько и как долго Ярило-даждьбог будет добр к земле?
Молодые дружинники-кривичи, гридни и отроки, тем временем запели, помогая первому, нарушившему тягостный плеск воды, в такт ударяя сосновыми вёслами в мутную воду Новой реки:

Лада, Лада, Лада-лель агарушек,
Чёрен камушек, жених ей вор-плут,
Плетёный кнут…

— Это про что песня, — спросил грек, с любопытством исследователя осматривая угрюмые берега, словно они были живописнее Крита или Далмации, — эти ваши славянские песни с Днестра?
— Наверно обрядовая песня или приговор, — ответил чудин, стоя у кормового весла и восхищаясь маневренностью лодии, — ах, как корабль слушается, видимо киль сделан искусно и длина с шириной корпуса подобраны так, чтобы лодия могла пролететь над мелкими волнами, не зарываясь носом, и не сильно раскачиваться при порывах бокового ветра, хорошо сделана, словно её в Форнборге строили на Хёльге!
— Язычество ваше есть козни дьявола, и неверие в Господа нашего, есть путь к гибели всех этих земель! — крестясь, сказал грек.
— Оттуда, от нурманов мастер был, и даже доски из ясеня оттуда доставляли, — ответил Ломонос, не обращая внимание на пылкие слова монаха, — князь лодию любит больше жены Белы, наверное.
— Больше жены? — удивился чудин, — у нас женщина очень большая ценность, потому, что она может много людей нам родить, воинов и невест, мастеров и ткачих, если, конечно, будет чем их кормить.
— То-то вы девочек каждый год в лес умирать уносите!
— Это только в голодные годы.
— У вас без пшеницы, каждый год голодный, а про лодию эту точно говорю, – продолжил Ломонос, — когда мастер нурманн стал требовать оплату за неё, а денег не было, князь лунницы, серьги и гривны золотые княжны взял и мастеру отдал, сказав, что лодия, это водяной конь, и за него, как и за хорошего хазар кого коня, он может любые деньги отдать и жену в придачу.
— Всё равно, нет большего удовольствия в жизни, чем вот так управлять хорошим кораблём, стоять лицом к ветру, чувствовать себя птицей, летящей на встречу судьбе, — с восхищением произнёс чудин, — я счастлив, когда веду корабли от Янтарного моря до Ильменя и дальше на юг, и когда возвращаюсь на север!
— На Нерли и Москве нашей был?
— Нет, там нет ничего, вся земля обитаемая заканчивается на Ильмене, дальше на юг Тёмная земля, — неуверенно сказал чудин, — медведи одни, пчёлы и муравьи, а зимой снега по пояс.

По калиновым мостам — болотам шатается,
От Ярилина грома к траве пригибается.
Он прощения просит,
Но не будет прощён за бесчестие Лады,
За бесчестье богов, кровь, пролитую даром...

— Когда кривичи говорят, я понимаю, а когда поют, не понимаю, слова понятные, а смысл ускользает, — сказал грек.
— Они сами не понимают свли древние песни, клянусь Перкунасом, — ответил чудин, отрываясь от восхищённго разглядывания надутого ветром паруса над головой, — кто такая была эта Ляда? Может, дочь Ярилы-солнца, может, рабыня. Лада переводится со славянского как совершенная, хорошо сделанная или красивая, соразмерная. Почему он мстил за неё? Говорят, что, когда Ярила бился с великанами всеобщей тьмы, чтобы сделать свет, из его раны родилось семь дочерей — семь дней. Но кто такая Лада… — чудин пожал плечами.
К полудню туман над берегами Новой реки стал рассеиваться. В месте впадения в Новую реку реки Ижора, несколько лодок пытались сдвинуть с места остов кнорра, разрушенного льдами, ещё видимо прошлой осенью. В первый раз здесь на глаза попались человеческие жилища — несколько временных шалашей, покрытых шкурами оленей. Ни женщин, ни детей рядом видно не было, видимо они принадлежали охотникам-ижоре, решившим заполучить драгоценные доски, составляющие борта кнорра и его киль из цельного дуба.
— Биармы и финны строят корабли и лодки с такими коутыми бортам, что если их будут затирать льды, то они просто выдавят их наверх, и можно будет их по льду оттащить до полыньи или большой воды, — сообщил на это чудин, — когда мы пройдём реку Охту, будут острова Ордей и Тоска, там зимовка кораблей биармов и финнов, и если при нашем появлении они не разбегутся, можно будет посмотреть их корабли.
— Если бы они не докучали нашему сопернику на севере, князю Водоподку, я бы этих финнов и биармов сжёг бы всех, — сказал на это Ломонос, — но поскольку они досаждают нашему сопернику Водополку, то пусть живут!
— А ижора? — улыбнувшись на это кровожадное, но бесполезное заявление, спросил чудин, — тоже сжечь?
— Ижора будет нашими союзниками против Водополка, нурманов и финнов, когда мы вернёмся с золотом и будем торговать с западом через Неву, а ижора будет от этого доход и иметь, — важно произнёс Ломонос.
— А ещё ижору можно в веру истинную обратить, — задумчиво сказал монах, — а я епископом буду в этих местах.
— А в чём смысл?
— Смысл — это свойства реального или иллюзорного предмета, причины его появления, результат его действий в прошлом, настоящем и будущем, — по-гречеки ответил монах.
— Не понятно... А что, со славянами в Русе не получается, и в Новом городе не получается? Ижору проще уничтожить, чем от их северных богов отвратить, что защищали их тысячи лет. Славян проще обратить, они воспринимают хорошо те обычаи, что встречаются в новых землях, от того и расселяется быстро везде.
— Тогда именем Господа Бога их следует уничтожить! — подняв руки к небу, провозгласил христианин, — если человек не признаёт Господа Истинного, его уничтожают!
— Вот это по нашему! — с ухмылкой произнёс Ломонос.
— Просто свет веры в Тёмной земле недавно, — сказал чудин, — а вон, смотрите, острова впереди, это уже взморье, Нуова заканчивается!
— Все дети Божьи!
Выглянуло солнце и стало вдруг так тепло, что часть стреблян даже разделась по пояс, с удовольствием проветривая на ветру и на солнечном свете сырую одежду. Туман совсем рассеялся, и вскоре, стали отчётливо видны большие и малые острова в устье Новы. Над ними лениво поднялись две чайки, и за ними потянулся сизый туман, больше похожий на дым костров. Тут, в тени гранитных валунов громоздился ещё лёд. Где-то тут в мучениях умирала снежно-волосая старуха словен Студинита, чтоб через лето возродиться юной девой с ледяным дыханием, в прекрасных одеждах из инея. Перед протоками между острова вода сделалась прозрачной. Угрожающие днищам лодий камни, стволы и отмели теперь просматривались издалека, стребляне в лодках уже не кричали об опасности и не меряли глубину. Они стали догонять друг друга на лодках, видимо на спор, а может, для забавы ради.
Налегая на вёсла так, что трещало дерево в уключинах бортов и лоснился пот на голых спинах, они носились между лодиями, лавировали среди топляка и льдин у берегов, порой опасно о них ударяясь. Их игра заключалась в том, чтобы накинуть кормчему лодки-соперника, удавку на шесте, вроде тех, что использовались ими для охоты на лосей.
Несколько незадачливых стреблян, попавшиеся вместо своих кормчих в петли, вскоре оказались стянутыми в ледяную воду под хохот и прибаутки остальных. Одному из молодых стреблян так сильно повредили кадык, что его пришлось отвезти на лодию к раненым ещё при грабеже Новограда. Несколько раз, на сошедшихся вплотную лодках, в ход шли вёсла, шесты и кулаки.в
Вскоре зрителям стало понятно, что шесть стреблянских лодок управляются мужчинами из разных семей. И эти семьи друг к другу настроены совсем не благодушны. Поэтому соперничество между ними имело такое ожесточение и азарт. В результате, более ловкой и сильной оказалась семья с реки Яуза. Их кормчий ни разу не был опрокинут в воду, а сами они стащили в волны четырёх кормчих из лодок с Протвы, Нары, Москвы и Пахры. Откуда у них были силы, после тяжёлого перехода через Волхов и Ладогу, понять было сложно. Грек предположил, что это от скудоумия, поскольку мыслительные действия не забирают силы у конечностей охотников. Княжны посчитали это средством запугивания их, перед назначением выкупа, а чудин находил в этом сходство с забавами финнов, только без опрокидывания в воду и удушения. Стребляне всё были охотники и рыбаки. Их ловкость и отвага была широко известна. Они в ночном лесу иногда выслеживали в смертельном развлечении рысь и брали её за загривок. Они предпочитали сырое мясо, заговаривали лунный свет, изменяя его направление и силу, они могли целый день сидеть под водой, дыша через соломинку, имели по нескольку жён, по нескольку жизней, выше всех богов ставили Отца-Змея и Мать-Рысь.
Если бы их вёл не Оря, сын Малка, а, например Претич, то Стовов Богрянородец никогда не решился бы идти вместе с ними в далёкий поход. Ненависть его дружины к стреблянским воинам и наоборот, за несколько поколений была закалена в постоянных стычках при сборе дани и многодневных сражениях при оттеснении стреблянских племён в сторону мери и муромы.
Стреблянский вождь Оря, статный, молодой, белобородый, с запавшими от усталости глазами-щёлками, в неизменной волчьей шкуре с шапкой-клыкастой головой, был единственным, кто понимал, что стреблянам не удасться отстоять свой голядский край перед нашествием кривичей. Уже ничего не будет без изменений, уже ничего не вернётся назад. Слухи говорили об этом определённо. Во всём земном мире из-за быстрого изменения погоды огромные массы народов и племён движутся с востока на запад, с севера на юг, выдавливая более слабые племена в разные стороны. Так и славяне появились в Тёмной земле, покинув тёплый Днестр под нажимом кочевников, ушли не по своей воле, а спасаясь от уничтожения и порабощения. Заселив за одно поколение Гнездо, они мощной волной двинулись на северо-восток. Отодвигая русов на север, а голядь на восток, пока на столкнулись у Ильменя со словенами и другой литвой, такой-же многочисленной, но более свирепой. Если стребляне не научатся жить с ними, говорить как они, выращивать зерно, делать мечи и разводить коней, то они погибнут. Об этом и думал Оря, наблюдая за игрой соплеменников. Когда лодки проплывали рядом с лодиями кривичей, было отчётливо видно, насколько лодии сделаны более искусно чем лодки, оружие у воинов-кривичей лучше, они сам выше ростом и плечистее стреблян, и их лица выражают непроходящую свирепость. Сам Оря участия в потехе не принимал. Поставив ногу на борт лодки, он представлял себе дружину кривичей и их союзников — бурундеев и полтесков, на всём скаку атакующими толпу охотников-стреблян в чистом поле. С копьями наперевес, закрытые от стрел чешуйчатыми панцирями и кольчугами, в островерхих хазарских шлемах, на яростных конях, они проносятся через стреблян, как лоси через молодой кустарник, сшибая, разбрасывая, как серп сквозь стебли травы, подкашивая целые пучки. Только отсечённые головы и руки падают вокруг, куски шкур и сломанное оружие несчастных. Потом, бросив посечённые тела диким зверям и птицам, славянские дружинники разъезжаются во все стороны, и селения вокруг превращаются в костры. Женщин и детей продают, стариков убивают. Молодые стреблянки разорённых семей становятся жёнами и наложницами княжеских дружинников и их родственников. В Каменной Ладоге есть несколько длинных домов, где живут только стреблянские наложницы. Многие сироты сами пошли в рабы, челядь. Наложницами и жёнами меняются дружинники как огнивом или солью взаймы, часто их отпускают на волю без выкупа, и их детей не считают рабами. Свирепость воинов отражается сердобольством пахарей и ремесленников. Но разве от этого легче? Такая доля, как известно, выпала многим стреблянским семьям, решившим защищаться в районе реки Ламы. Отец Стовова убил там всех воинов, старейшин, волхвов, а их детей забрал на воспитание. Так и ходят сейчас по Каменной Ладоге внуки их, забывшие свой народ, под прозвищами и кличками, все эти Третьяки, Угримы, Пущины и Белые. Сами стребляне постапили так-же, много поколений назад переселившиеся сюда из приморья, где пруссы и курши на них охотились как на зверей, в венеды на их женщинах распахивали поля, когда было жалко использовать волов. Стребляне один раз уже прошли этот путь, но с обратной стороны дороги. Именно они уничтожили те немногочисленные племена, плохо говорившие, имеющие мало слов, не то, что словены или славяне, не знающие ни бронзы, ни железа, не умеющие строить лодки, телеги, бани, не знающие простого гончарного и ткацкого дела. Те древние охотники жили в Тёмной земле до стреблян ещё с тех времён, когда здесь начал таять ледник, высотой до облаков. Они называли себя бродниками, живущими на реках и озёрах, беспрестанно кочующими в поисках еды. Тогда все просторы нынешней Тёмной земли от Нерли до Оки были покрыты бурными широкими реками, озёрами и ручьями так, как сейчас покрыта ими вся земля чуди заволочной, карелы и биармов. Ещё не росли на здешних островах густые леса, ещё не кишели они живностью. Край был голым и нищим. Это потом появилось буйство жизни, дичь, рыба, мёд, грибы и ягоды. Реки пришли в свои нынешние русла, прекратились постоянные дожди и пожары из-за сильных гроз и ураганов. Цветущий и пустынный край нашли здесь стребляне, и легко уничтожили его обитателей. Из уста в уста передаётся легенда о том, что последний охотник-бродник Сят, когда его победившая голядь вешала между двух берёз умирать в страшных мучениях, проклял стреблян именем Отца-Мира, и сказал, что захватчики повторят путь бродников и исчезнут с лица земли в своё время навсегда, а имя их будет забыто.
— Эта земля пусть будет проклята навсегда! Уходите отсюда, или умрите!
С приходом кривичей проклятие начало сбываться. Но время ещё оставалось. По крайней мере, потеряв часть своей земли в результате войны, а часть уступив в обмен на защиту и мир, стребляне получили длительную передышку. Часть из них, вместе с вождём Претичем, сыном Проха, решили сражаться до конца за свои угодья на Протве, а другая часть, во главе с Орей, сыном Малка, решил войти в народ кривичей как союзники. Это давало возможность освоить земледелие славян, улучшить разведение скота. увеличить свою численность в недоступных для всадников-кривичей местах. После этого чудесным образом могли произойти события, мешающие кривичам до конца покорить с реблян. Территория вокруг Москвы и Яузы, несколько родов и селений, всё ещё раздумывала, пользуясь своими неприступными болотами и непролазными чащами как крепостью. Не мешая движению товаров и отрядов кривичей, платя маленькую дань, они рассчитывали, что славяне-кривичи и другая литва их оставят в покое. Глупцы!
Это не давало Оре покоя, даже сейчас, следя за игрой, чтобы никто не утонул в ледяной воде, и игрище не переросло в резню и побоище, он думал о судьбе родной голяди. Поход на запад, в любом случае, уводил интересы кривичей в другую сторону, а возможная золотая добыча, могла напоить на некоторое время утихомирить их жадность. Стребляне, презирающие золото, как способ отнимать жизнь у нужных вещей, ссорить и убивать людей, с удовольствием отдали бы его всё, лишь бы кривичи ушли совсем, но у них золота никогда не было, кроме нескольких крошечных украшений.
— Ну и дикари эти стребляне, — сказал Семик, не без удовольствия наблюдая, как стройно двигаются лодии кривичей, полтесков и бурундеев, входя в протоку между островами дельты Новой реки.
— Смотрите! — крикнул Полукорм, вытянув вперёд руку, указывая на полуразвалившуюся лодию в зарослях на берегу одного из островов.
На замшелом ребристом остове брошенного корабля виднелись следы давнишнего пожара. Чуть дальше лежал киль и части другой большой лодии или драккара. До них было всего десятка два шагов, и Семик распорядился нескольким дружинникам снять с бортов щиты и держать их наготове около князя и палатки княжон. Расстояние позволяло из-за камней и зарослей кустарника, из-за прошлогодней травы, сделать прицельные выстрелы из лука, или даже бросить сулицу. Дружиннику Струиню было велено взять лук со стрелами и залезть на мачту-старуху, и сидеть там на рее наготове.
— Гиблое место, — сказал чудин, — завелись тут разбойники, даже ижору отсюда потеснили.
— Вот мы и посмотрим, — ответил Струинь, карабкаясь вверх.
— Просто тут сходятся пути, идущие из Варяжского моря в Биармию, Тёмную землю и Хазарию. Другой путь есть огибая Нордланд по Северному морю до Северной Десны, но он неудобен, если плыть из Скании, Фризии или Пруссии. Пройдёт немного времени, и скоро здесь будет не протолкнуться от лодий, потому, что авары перекрыли Янтарную дорогу через Моравию, а огибать с янтарём и пушниной всю Европу, чтобы добраться до Константинополя, слишком далеко и дорого.
— Скоро здесь будет не протолкнуться от торговцев и разбойников!
— Это одно и тоже, — сказал Полукорм.
Он от самого Нового города жевал смолу, пытаясь утихомирить сильнейшую зубную боль. Для того, чтобы отвлечься, он без смены сидел на вёслах, а когда перестали слушаться руки и весло стало выскальзывать из пальцев, он занялся тем, что перебирал чешуйки своего панциря, ставя старые пластинки на спину, а не повреждённые на грудь и живот. Правая щека его раздулась от воспаления, по губам тек чёрный сок от смолы. Все невольно стали следить за его ловкими, хоть и толстыми пальцами, как они выхватывают из берестяного ведёрка одну кованую пластинку за другой, продевают в их двойные отверстия узкие кожаные ремешки, подтягивают, примеряют, формируя стальную чешуйчатую броню.
— А мне казалось, что все идут через Северную Двину на Волгу в Хазарию, – задумчиво произнёс грек,
— Это не надолго, через Волхов уже идёт половина. Там будет сила нарастать и богатство. Ведь есть ещё дорога из Западной Двины на Днепр, но там длинные сухопутные участки без волоков, что не выгодно и долго. А Куяб-на-Днепре князь Рацей хазарам давно отдал на растерзание, а в низовьях Днепра в степях одни разбойники и степняки, никому проходу не дают. Хазары с ним воюют, да уж больно расстояния велики, никаких войск не хватает, даже конных.
— Если тут, на выходе в Янтарное море поставить город, то в нём будет самый богатый торг.
— Богаче Фарнборга, Венделя, Бирки не будет, кому охота продавать товар здесь, если в Биармии его можно будет дороже продать…
— Силой заставим!
— Потише, если князь услышит, клянусь молниями Ярилы, вместо похода за золотом будем на этих островах крепость ставить! — вмешался в разговор Ломонос, — ему до сих пор не даёт покоя дворец Водополка.
— Увидел бы он Храм Святой Софии в Константинополе, или самое высокое здание в мире, Фаросский маяк в Александрии, он бы вообще спать перестал, — чуть слышно пробормотал грек и воровато оглянулись на нос, где Стовов под деревянной головой морского чудища задумчиво глядел на проплывающую вдоль бортов солнечную рябь и мутную пену.
Все вздрогнули, когда князь, словно прочитав их мысли, сказал раскатисто:
— Очень удобное место для взятия платы за проход торговцев, — князь оглядел округу, — река ничья, будет моя, крепость назову Стовград!
— Ведь есть уже Стовград на Стоходе, — неуверенно возразил Семик.
— Будет Стовград-на-Новой реке! — князь неожиданно рассвирепел, — и прикажи, чтоб отроки приготовили жаркое мне и княжнам.
Пока младшие дружинники, отроки Беляк и Конопа молча гонялись по лодии за курами, сбежавшими из клетей, князь вслух размышлял, как он на плотах сплавит сюда дикий камень для прочного основания крепости, привезёт землю и строительный лес. Можно будет сложить мощные стены камня, можно насыпать вал и обложить его камнем. В любом случае князь хотел, чтоб крыльца его дворца были на витых столбах, а диковинные звери, птицеголовые медведи, крылатые гепарды, трёххвостые змеи, журавли с женскими лицами, туры, огнедышащие волки — украшали их. Он хотел иметь на стенах орнаменты из вьюнов, черед и чудных соцветиями. Чтоб всё было так красиво, чтобы боги сделали чертоги неприступными, наделив их и их хозяина чудесной силой. Оттуда выйдут княжить двенадцать его сыновей и они будут править со своими дружинами от Северной Двины до Херсонеса, а император ромеев пришлёт им мантии из горностая и сундуки золота...
С маленького острова посреди стремнины кто-то пустил несколько стрел. Все они упали в воду около лодок стреблян. Под споры и пересуды, стребляне больше из любопытства, чем из желания отомстить, высадили несколько человек на зыбкий песчаный плавун. Из него и состояли несколько небольших островов. Охотники с луками, проваливаясь по пояс под слой старого камыша, сучьев и ила, пробирались вглубь зарослей. Здесь царил хаос из трухлявых стволов деревьев, сухого камыша, камней и кустарника. Все посчитали, что тут прячутся хозяева одной из разбитых лодий. Однако с того места, откуда были выпущены стрелы, человеческих следов не нашли, а только волчьи. Вдруг над протокой разнёсся одинокий волчий вой. Вой был скорее плачем, чем предупреждением. Откуда здесь взялся волк, на этих островах, где крупнее бобра, животных было не найти, и хищнику нечем было поживиться, было не понятно. Стребляне решили, что это люди-оборотни, и решили бежать. Волчий вой теперь послышался с острова напротив. С ребляне бросились бежать к лодке. Потом они бешено налегли на вёсла, и не успокоились, пока не присоединились к своим товарищам.
— Мы видели оборотня Валдуту, врага Матери-Змеи! — кричали они, — спасайтесь!
Когда их, мокрых, похожих на водяных крыс, соратники втягивали в свои лодки и натирали медвежьим жиром, спасая от переохлаждения, они продолжали ещё кричать:
— Там не было никаких следов, только громадный волк-оборотень! Он смотрел на нас и выл, не раскрывая пасти! Да защитит нас Мать-Рысь и Мать-Змея!
— Встретить оборотня в начале похода — плохой знак, — сказал Семик, держа двумя пальцами одну из загадочных стрел, пущенных с острова.
Стрела была из обычного камыша, остриём служил срезанный наискось конец, а с другой стороны камыш вместо оперения был расщеплён надвое.
— Этой стрелой можно убить, только если она заговорена великим волхвом, да и то... — скептически ответил князь, — если только глаз выбить.
— И всё же это стрела оборотня! — опасливо косясь на проплывающие вокруг берега, сказал Семик.
— Так почему она никого не убила? — князь оглядел испуганные, ставшие вдруг детскими, лица своих свирепых воинов, взял стрелу, поднял её в кулаках над головой и переломил, — я, как кудесник и волхв Ярилы, снимаю все чары с этого места и освобождаю всех путников от всех проклятий!
Все воины, включая бурундеев и полтесков с других лодий, притихших стреблян на лодках, смотрели на сломанную стрелу, ожидая, что вот-вот с неба упадут молнии, река вздыбится водоворотом, мгновенно сгорят леса вокруг, а дым и пепел превратит день в ночь. Казалось, в этом ожидании прошла вечность, хотя и щепка, брошенная с носа лодии в воду, не успела бы достичь кормы.
— Смотрите, вот стрела оборотня, она никого не убила! Я освободил это место от злых чар! — крикнул князь, — боги услышали нашу просьбу, а это добрый знак и в походе нас ждёт удача. Пусть по древнему обычаю каждый отрежет прядь своих волос и бросит в воду, чтоб чудо этого места осталось с нами навсегда!
— Хвала богам! Стовов и Совня! — возрадовалось всё войско.
Просветлвший Семик принес князю несколько вещей из захваченный в Новогороде. Князь выбрал для жертвы бронзовый гребень для пряжи, красивый и большой, явно нордландской работы бросил его в воду со словами:
— Во имя Ярилы, прими Водяной Дедушка эту жертву от нас!
Гребень князь торжественно бросил в воду и многим показалось, что всплеск воды был в форме ладони, забирающей предмет, хотя, конечно, это был только обман зрения людей, привыкших во всём видеть действие потусторонних сил.
Только кормчий чудин, взяв в руки куски стрелы, с сомнение покачал головой.
— Это, наверное, лопь балуется. Стрела-то лопьская. Они иногда ходят тут на плотах свлих и однодеревках. Они как звери, ещё хуже ваших стреблян. Волки у них вместо собак, а заправляют всеми племенами женщины. Это их проделки, притворяться оборотнями. Они так ижору пугают, чудь и весь.
— Умолкни! — зашипел на него Семик, — это было знамение, несущее послание с реблянам о величии Ярилы, не слышал, что князь сказал?
— Слышал, молчу.
— Смотри, а то ухо отрежу!
— А я язык ему отрежу! — отозвался Мышец.
Дружинники весело и беззаботно засмеялись, словно речь шла о милой детской шалости, сбрасывая с себя скованность и ужас из-за происшествия с оборотнем.
К наступлению сумерек лодии рати Стовова, удачно миновали последние острова перед Новой губой Янтарного моря. Перед ними открылась морская ширь, убегавшая на запад в бесконечность. Совсем не Ладожские волны, ветры и запахи окружили их. Тут только стало понятно, что исчезли стребляне. Все шесть их лодок, обходя один из последних островков в море не вышли. Чудин решил, что они забудились и предложил на одной лодии вернутся назад, но Стовов не разрешил этого делать, прекрасно зная способность голяди ориентироваться в протоках, болотах и реках от Нерли до Москвы и Протвы, и в их исчезновении он мог предполагать что угодно, только не беспомощное блуждание. И он был прав. Князь приказал на мелководье бросить на дно обвязанные верёвками камни-якоря и ожидать стреблян. Течение и ветер сносили лодии обратно на острова, якоря держал пдохо, всё время приходилось выходить мористее.
На самом деле стребляне, досадуя на свои страхи, решили изловить оборотня Валдуту, в кого бы тот ни превратился, хоть в волка, хоть в кикимору. Оря не смог их остановить и был вынужден возглавить травлю оборотня. Кроме мёртвой крысы, старого вороньего гнезда, нескольких спящих в дуплах ужей, он в сумерках ничего не нашли.
Тогда они решили поджечь острова. Они сделали гигантский плот из сухих ветвей, сцепившихся деревьев. Он разгораться никак не хотел. Наконец он запылал, и огненный столп высотой до облаков, с гулом пламени и облаком дыма сопровождал их по протокам. Стребляне протащили этот костёр на плаву под нависающими над водой сухими с зимы кронами деревьев и зажгли их. Камыш и тростник, тоже сухие и густые повсюду поддержали движение огня. Сухие ели и сосны в глубине островов подняли огонь наверх. Убийственной трудолюбие голяди было вознаграждено. Разыгралась огненная буря. В огне стали массово гибнуть звери, живущие на островах, запахло горящим мясом и тленом. Наконец, они увидели то, чего искали несколько человеческих фигур, маленьких и мохнатых на лодке-однодеревке пытались уплыть в сторону южного берега. Догнав их лодку, стребляне убили нескольких низкорослых широколицых охотников с примитивными луками и тростниковыми стрелами. У них были обнаружены деревянные колодки для оттиска волчьих следов, ободранная шкура волка с сеном внутри, морская раковина для изображения волчьего воя. Они были так бедны, что взять у них было нечего, даже меховая обувь была очень маленького размера. Утлая лодка из шкур на каркасе из веток, разваливалась в руках. Изображать Валдуту им потребовалось, по-видимому для отпугивания ижоры и води. Другого способа оградить свои острова от более сильных соседей, видимо, у них не было. Недалеко от места их убийства, были замечены шалаши из шкур. Направившись туда, с ребляне нашли только что оставленное становище народа лопь. Ничего пригодного для грабежа, даже сухой рыбы тут не было. Деревянная посуда и сено стреблян не интересовали. Шкуры были слишком плохо выделаны, чтобы брать их. Преследовать по следам бежавших женщин и детей не входило в представдении стреблян о воинской доблести и борьбе со злыми силами, хотя в голом бесу на сырой земле с остатками снега, это было сделать легко. Тем более, что выгоревшая растительность и так лишала теперь их надёжного укрытия в прибрежной полосе. Их лодки, жилища других становищ наверняка погибли в огне. Было ясно, что пройдёт немало времени, прежде, чем лопь сюда вернётся.
Дождавшись момента, когда на время рассеется дым пожарища и на ночном небе появится путеводная Чегир-звезда, стребляне двинулись догонять Стовова. Туманные берега медленно расходились, пока не погрузились в чёрную воду – они вышли в море.
Когда Оря появился на глаза князю, уже начало светать. Холод пронизывал до костей. Маленькие жаровни на лодиях не спасали от него. Если прошлым днём можно было раздеться по пояс, то сейчас и несколько шкур едва спасали от окоченения. Все у кого были раны и ушибы, испытали на себе действие боли, вызванной погодой. Злой и невыспавшийся князь, скрипя зубами рассказал вождю Стреблян всё, что он думает об их поведении. После негодования по поводу несогласованных действий при поджоге островов, он припомнил нападение на ремесленников в Новом городе, в результате чего последовал разгром дружественного изначально города, ссора с Водополком Тёмным, захват заложников, ставящая под сомнение возможность вернуться домой обратно через Волхов.
— В общем, пруссам, на самом деле повезло, когда голядь ушла с побережья Янтарного моря на восток, на Протву и Москву, — сказал чудин, осматривая горизонт, где медленно разгоралась заря.
Руки у него были связаны. Он сидел прислонившись к сундуку одного из гребцов и грустил. Его семья, наложницы, мечты, клад серебра в Русе, всё превращалось в прошедший сон. Из наёмного кормчего, он становился пленником. Князь решил, что этот человек, обладающий знаний многих языков, обычаев и дел европейской и азиатской торговли, будет ему полезен в западном походе. Нежелание чудина участвовать в его деле, отказ взять деньги, ничего не решило. Отроки связали кормчего и отобрали у него торбу с ценностями, ремень и обувь. Некоторое время у него ещё была возможность в темноте сбежать на берег и ждать там торговый корабль или лодку, идущую к Волхову и Ильменю, но выжить без обуви, оружия, еды и одежды, было бы очень тяжело. Однако приход стреблян полностю лишил его этой возможности. Сбежать от них было нельзя.


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ПЫЛАЮЩИЙ МИР

ГЛАВА ПЕРВАЯ
ВСТРЕЧА У МООНЗУНДА

Свивельд и огненно-рыжий Ингвар вяло обсуждали причину начала легендарной войны между богами асами и ванами, и почему про неё каждый скальд рассказывает по разному. Выслушав мнение Свивельда, молодой викинг с горячностью заговорил:
— Ньёрд решил соединить небесным мостом Ванхейм, где он жил с другими богами, ванами, в чертоге Брейдаблиг в Асгарде. Нужно ему это было для того, чтобы похитить Нэнну, прекрасную жену юного Бальдра, сына Одина. Ньёрд послал в Асгард злую колдунью Гулльвейг. Она должна была убедить асов, что мост нужен для хороших дел, но Один прочитал мысли колдуньи. Тогда асы забили Гулльвейг копьями и трижды сожгли, но она снова и снова возрождалась. Тем временем к Асгарду приблизилось войско ванов...
— Не слишком ли много лодок впереди? — закричал тут Гелга, указывая рукой по ходу движения драккара.
Крик кормчего вывел конунга из задумчивости. Ему вспоминались встречи с Маргит, её поцелуи, объятия, тепло её кожи и запах мёда от её тела. Её голос стоял в его ушах и звал, словно это было наяву. Однако это состояние, вызванное качкой, было хорошо знакомо конунгу, и в этих видениях он видел только проявление капризов своей памяти, взболтанной на волнах так, что его глаза, уши, тело получали сигналы из головы, а не наоборот...
— Лодки идут на нас! — опять закричал Гелга.
Все не спящие воины посмотрели вперёд, куда указывал кормчий, а те, кто спал, проснулись. Недалеко от острова Рух, со стороны устья Западной Двины виднелись шесть больших лодок с вёслами и парусами, что было не редкостью для этих мест, если бы не до зубов вооружённые люди свирепого вида, находящиеся в них. В лодках находилось, по меньшей мере, восемь десятков воинов: на солнце искрились грани лезвий топоров и наконечников копий, красные и синие щиты. Подходящие лодки образовали изогнутую линию, краями обращённую в сторону викингов. Решимость гребцов на лодках, сделанное ранее странное предложение старосты-лива, стихийное бедствие постигшее земли вокруг Моозунда, говорило о некой прихоти богов, наказавших людей за что-то, и от этого места, значит, можно было ждать теперь всего. Нападение на дружину викингов в море было для нападавших безумием, но и викингам бой, несмотря на очевидную победу, мог обойтись дорого. Сейчас очевидным решением было использовать вес и скорость драккара для того, чтобы таранными ударами киля разбить все лодки, одну за другой. А те, что начнут убегать, догнать и уничтожить в них людей метательным оружием. До лодок было сейчас три полёта стрелы, или три сотни шагов.
— Эти, впереди, явно желают вцепиться нам в борт, — сказал Ацур, — если бы я был конунгом, я бы повернул назад за остров, чтоб не потерять ни одного своего воина от случайной стрелы, потому, что воины нам сильно нужны будут потом...
По лицу Вишены было понятно, что он слышит Ацура, и его мысли движутся в ту же сторону рассуждений. Те из молодых викингов, кто ещё путал доблесть в бою со смыслом похода, утратили облачко надежды на интересное дело, пусть ненужную, но лёгкую победу.
— Гелга, поворачивай назад, по ветру, уходим за Рух!
— Это венды-кельты, наверное! — сказал Овар, — они все в шкурах и на носах лодок конские черепа, как у пруссов!
— Кого-то они мне напоминают!
Гелга стал разворачивать драккар, командуя гребцами и воинами, управляющими парусом. Встречный ветер благоприятствовал повороту, и драккар, переворачиваясь от носа к корме вокруг киля, как огромная корзина, быстро развернулся на северо-запад. С западной стороны ветер менялся на восточный, из-за близости берега, и Гелга напряжённо ждал этого момента, чтобы выправить корабль, потому, что отмели, выдающие себя барашками волн, были совсем рядом.
— Может, они хотели просто торговать? — оборачиваясь, сросил Ладри.
— Кто их знает... — ответил, пожимая плечами Ацур, — смотрите, ветер на Рухе переменился, дымы коптилен остановились и поползли назад!
— Вижу! — ответил Гела, — учитываю это!
— Ливы, наверное, молятся Перкунасу! Говорят, у них в их городах каждое бревно частокола украшено искусной резьбой, а бусы они делают из римского стекла и янтаря такие красивые, что с востока за ним купцы проезжают!
— Хорошо, когда сокровище под ногами валяется, — вздохнул Ньёр, викинг в с лицом, сплошь покрытым оспинами, — не то, что в Норрланде, где даже корни сельдерея плохо растут... Верба должна сейчас только набухнуть почками, а она уже вся в листве на острове, видно, лето будет жаркое.
— Помню, три лета назад, когда мы ходили к Гердрику, помогать ему собирать дань с финнов... — начал было говорить длинноусый Гельмольд.
— Хватит! — отозвался Хлёкк, гребущий у другого борта, — давайте спросим у конунга, лучше, мы чего делать будем, когда оторвёмся от лодок, прятаться как мыши?
Драккар шёл уверенно, быстро отдаляясь от неожиданных преследователей. И очень быстро оказался вне досягаемости. В полдень, когда чайки, утомлённые нырянием за рыбой, частично укрылись в зарослях Руха, а частично улетели к Двине. Когда под солнцем заблестела разогретая смола между досками бортов и блики на воде сделались нестерпимы для глаз, Эйнар, взобравшись на мачту, сообщил, что лодки преследователей всё ещё передвигаются вдоль южного берега Руха, но заняты лодками ливских рыбаков. После этого гребцы в последний раз вырвали вёсла из упругой воды, и она весело упала, вернулась каплям на рябую поверхность. Ацур посадил Ладри перебрать рожь для будущей каши и чистить селёдку для жарки на обед. В его понимании, умение приготовить быстро еду, это такая-же нужная часть военного дела, как и содержание в порядке оружия и корабля, потому, что тело воина, это часть его военной мощи, и оно должно содержаться в порядке.А что может быть важнее еды для этого? Именно Ацур из всей дружины был главным противника вина, медовухи и пива, считая их врагами тела воина. Даже Вишене иногда приходилось слышать упрёки в чрезмерном употреблении веселящих жидкостей. Бирг, наконец, заиграл мелодию и звук флейты впитался в воздух залива, сделав его хрупким как стекло.
— Он колдун, этот Бирг, — тихо сказал Рагдай, — так играть на музыкальном инструменте человек не может.
— Музыка, это достаточно простая штука, но всегда создаётся ощущение чуда! — сказал на это Креп, произнеся слова первый раз за много дней.
Рагдай с некоторый удивлением посмотрел на обычно скупого на выражение своих чувств к чему-либо, своего слугу. Долгие дни и ночи, проведённые Крепом вместе с книжником за переписыввнием книг, разговорами и спорами, сделали его знатоком истории, астрономии, анатомии. С Рагдаем он конечно сравниться не мог, тем более он не имел никаких мистических и магических навыков, как хозяин, но для обычного стреблянского охотника он был светочем знаний и умений. После спешного выхода из Викхейля, у него начались приступы морской болезни. Его тошнило, болела голова, руки и ноги его не слушались. Его охватывали приступы страха и отчаяния, и большую часть пути он пролежал под шкурой рядом с мачтой. Только во время шторма Гелга заставил его заниматься вычёрпыванем воды из-под досок палубного настила, и больше для его же блага — отвлечься от рвоты.
— Музыка — совершенное выражение мысли! — ответил ему Рагдай, — жаль, что люди не умеют разговаривать музыкой, а только выражают чувства. Правда, Вишена?
А Вишена только пожал плечами. Неизъяснимая печаль, нежность и одновременно радостная жестокость была в том, как флейтист выводил и рвал музыкальные фразы, как, почти затихая, звук вдруг срывался в неистовую трель и взлетал эхом над водой.
— Лодки опять идут в нашу сторону, а вслед за ними из-за острова выходят корабли! — крикнул с мачты Эйнар, — семь больших кораблей типа кнорров и на них блестит сталь оружия!
— Что мы сделали этим проклятым ливам, что они на нас подняли всё побережье? — озадаченно спросил Вишена как-бы всех и никого.
— Мы можем легко от них уйти в Ирбенский пролив, у нашего корабля превосходство в скорости, — сказал Гелга, — но тогда мы не узнаем, в чём дело!
— Они явно идут к нам! — крикнул опять Эйнар и обняв мачту съехал вниз.
— Хорошо, сблизимся с ними и узнаем! — сказал конунг, — к оружию! Все стали разбирать оружие, слушая последние взлёты мелодии флейты.
— С тех пор как мы в походе, — проворчал Свивельд, — этот Бирг играл три раза: после первого мы на камнях потеряли сеть, полную сельди, во второй раз нас едва не потопил шторм у Готланда, а теперь что должно быть, интересно?
— А теперь рухнет небо, — неожиданно отозвался Рагдай, — дело странное, но мне кажется, что всё будет хорошо!
— Да? — переспросил Свивельд медленно поднял лицо к небу и внимательно его осмотрел, – ты шутишь, или правда?
Пылающее солнце, прозрачный, голубой небесный купол, серо-белые облака, похожие на взбитую на прялке овечью шерсть, говорили о полном и безмятежном спокойствии, царящим в природе…
— Не знаю, — сказал Вишена, — на всякий случай, готовьтесь к бою!
Парус вместе с реей опустили, завели вдоль борта, подвязали и уложили на подпорки. Часть вёсел связали по три, чтоб они не разъезжались под ногами и не мешали. Покряхтывая, согнули луки, накинули петли тетивы. Достали стрелы, расчехлили метательные копья, Ацур настоял, чтобы Ладри и Рагдай сидели у клетей с птицей рядом с мачтой под его защитой. Странное желание подготовиться к серьёзному бою в ущерб подвижности корабля при явном превосходстве сил врага, почему-то не волновало Рагдая. Молодые воины, надев кожаные куртки с нашитыми железными пластинами, плетёные и нашитые кольчуги, взяв щиты и топоры, пришли в сильнейшее возбуждение, горячился и всерьёз готовились испытать себя в бою. Более опытные воины, наоборот, сняли с себя всё лишнее, оставив из защиты только шлемы и щиты. Вряд-ли предстояло перебираться для сражения на другой корабль, а вот облегчит себе жизнь при падении за борт, или получить большую подвижность при перемещении по своему одно по драккару, они желали. Торн встал со щитом рядом с Гельгой, готовясь отражать от кормчего стрелы и дротики. Драккар с убранным парусом продолжал скользить по волнам достаточно быстро, подгоняемый ветром, дующим в корму.
— Клянусь Одином, может случиться много работы для наших мечей, — сказал Вишена, глядя то на подозрительные лодки и корабли, — для кораблей фризов они слишком малы, для ютов тоже, для данов осадка слишком низкая, да и борта не высокие…
— Смотрите, они пропускают лодки вперёд и выстраиваются линией! — крикнул Гельмольд, поворачиваясь к Вишене и решительно надевая шлем так, что его вьющиеся волосы вылезли из прорезей маски, почти закрывая обзор.
— Почему они хотят на нас? Что за безумец будет нападать на военный корабль с викингами? Клянусь хитростью бога Локи, не понимаю!
— Наверное, мы похожи на их врагов, — предположил Гельмольд, поправляя волосы, — надо их предупредить, что мы из них кишки вынем, перебьём невзирая на их численное преимущество!
— Если среди нас появятся раненые, на придётся вернутся обратно... — хмуро ответил конунг.
Тем временем, лодки догнали драккар, и с них выпустили несколько стрел. Пока стрелы чертили пологую дугу в воздухе, Бирг взял сигнальный рог и зычно затрубил. Вишена, всё ещё без шлема и щита, стоял среди своих воинов с луками на корме драккара, прищурившись рассматривая стрелков и гребцов людей в лодках. Он всё ещё колебался, ещё не верил своим глазам, а за его спиной Рагдай и Ацур уже всё поняли и с трудом сдерживали смех. Стрелы нападавших наконец долетели до драккара. Они летели почти две сотни шагов, по змееподобной траектории, но попали в цель. Две из них со страшной силой стукнули в подставленный Хрингом щит и доску палубного настила, выбив щепу. А третья угодила в клетку с курами, убив двух кур и застряв в третьей. Ладри стёр с этой стрелы кровь и отдал её Вишене. Тот осмотрел стрелу — она была из старого камыша с тупым наконечником для охоты на пушного зверя. Тупой наконечник использовали для того, чтобы неповредить шкурку и не лезть на дерево, если стрела попадёт в ствол и застрянет. Перья утки, составляёщие оперение, были приклеены дёгем, а не рыбьим клеем, как обычно. Стрела была вполне узнаваема.
— Такие стрелы делают стребляне, и только они могут так метко бить из своих убийственных луков, — сказал конунг, — но откуда здесь стребляне?
— А кто ещё? Стовов, конечно, он же у них теперь князь, после битвы у Стохода в канун Журавниц... — отозвался Рагдай и в голосе его было слышно облегчение.
— Вон, смотрите, на одной из лодок человек в шкуре волка — это Оря Стреблянин! — радостно закричал Эйнар, указывая рукой на лодки, — а вон на той большом корабле пурпурное знамя с золотой фигурой, там Стовов!
— Эй, на лодках! Я Рагдай, со мной Вишена! Я хочу видеть Орю и Стовова! — закричал Рагдай, опираясь руками о борт.
Тем не менее ещё две стрелы полетели с лодок и упали на палубк дрмккара. Они опять были с тупыми наконечниками-томарами. Ещё раз Рагдай кричал, надрывая горло.
— Я встану на борт и Оря меня узнает! — сказал зло Рагдай, опёрся о плечо Свивельда и собрался уже лезть, но Вишена удержал его за рукав.
— Они безмозглые, эти стребляне, — сказал он, — сначала всадят тебе стрелу в глаз, а узнают уже потом..
Стребляне подошли уже совсем близко. Видно было, как они нетерпеливо размахивают оружием и скалят зубы. Их лодки начали окружать драккар, замедлили ход, почти остановились. На них поднялся гомон, смех, радостно затрубил рог, засвистели в свистки.
Оттуду донеслись крики:
— Скажите Стовову, что мы нашли их! Это Рагдай и Вишена!
— Не быстро они определились, — раздражённо сказал Вишена и перегнувшись через борт закричал, всё ещё держа стрелу в руке, — эй, Оря! С каких это пор стребляне начали шастать в Янтарное море?
— Да хранит тебя Мать-Рысь, Вишена! — послышалось в ответ, — я узнал тебя!
— Он узнал меня, светлая голова, — проворчал конунг и повернулся к Рагдаю, — только погляди, Стовов привёл с собой по меньшей мере две сотни человек. Мы что, собираемся захватывать Фессалоники или Рим? Клянусь хитростью бога Локи, нам с таким войском не удастся идти тайно. Все будут требовать долю сокровищ.
Когда лодия Стовова Богранородца сблизилась с драккаром, стало видно несколько женских фигур, стоящих около мачты, и, судя по одежде, две из них принадлежали к знати. Там же можно было различить и христианского священника с крестом на груди.
— Не понял, зачем с князем женщины и монах? — растерянно проворчал себе под нос книжник, — ну, ладно, хорошо, что он пришёл без задержки, и что он вообще пришёл...
Большая стреблянская лодка приняла к себе князя Стовов, воевод Мечека, Хитрока и Семика и доставила их к драккару. Князя на палубу подняли с трудом. Он был облачен как на последнюю смертельную сечу: поверх тканной парчёй свиты надета кольчуга до колен, поверх неё пластинчатый панцирь, сверху ещё рубаха, набитая войлоком, с разрезами по бокам, цельнометаллические поножи чуть выше колен, на поясе меч, нож, кистень. На голове шлем с полумаской, шея укрыта кольчужной бармицей, кулаки спрятаны в кольчужные варьги. Воинственное облачение завершал красный плащ с меховой оторочкой до пят, стянутый на плече золотой пряжкой в виде медвежьей головы. В руках у него была булава с металличечкими шипами устрашающего размера. Оказавшись среди викингов, он казался воплощением бога-аса, вышедшего на последнюю битву с богами-ванами.
— Ну, вот мы и встретились, други мои! — пророкотал Стовов, отдав палицу Семику и уперев руки в бока, — рад видеть вас в добром здравии и множестве, да хранят вас боги!
— Здравствуй, князь! — ответил Рагдай, прикладывая руку к груди и широко улыбаясь, — я очень боялся, что ты не придёшь на условленное место для участия в нашем походе.
— В моём походе... — поправил его князь, громадный, сияющий, надменный, обводя всех испытующим угрюмым, подозрительным взглядом, и не совсем дружелюбно добавил, — это я благодарю тебя и Вишену за участие в своём походе!
Настало тяжкое молчание и было слышно только как скрипят канаты, плещет волна и свистит ветер. Эйнар спустился с мачты на палубу, обнял Орю, как своего старого друга, холодно кивнул Семика и полу поклоном приветствовал князя со словами:
— Теперь победа будет с нами!
— Да-да! — поддержали все вокруг это предположение.
— Есть много чего обсудить, — сказал Стовов уже мягче, снимая блистающий шлем с золотой чеканкой, — у войска может быть только один вождь.
— Обсудим это... — нехотя ответил конунг.
— Мы над этим не думали, не были точно уверены, состоится ли поход с твоим участием, — осторожно сказал книжник.
Воевода дружины бурурдеев Мечек поднял руку и приветственно произнёс:
— Бурундеи готовы идти дальше вместе с воинами Вишены и Рагдаем, о них не умолкая поют сказители Тёмной земли!
Мечек был в броне попроще, без поножей и войлочной рубахи, без пурпура и золота на плечах. Вместо кольчуги его до колен закрывала кожаная рубаха, усиленная чешуёй стальных пластин. Эти пластины издавали металлический шелест при каждом движении. На груди лежал серебряный знак князя Эрзана: трёхглазое солнце с лучами-змеями. Такое же солнце было на шлеме. Из обода шлема по бурундейскому обычаю во все стороны торчали клыки волков и лисиц. Его меч был в ножнах их хазарского сафьяна, а на ногах были красные восточные сапожки.
Оря Стреблянин был в волчьей шкуре. Голова волка с открытой пастью служила ему шапкой. На стреблянском вожде была рубаха из белёного льна, такие же штаны, перетянутые на голенях ремешками крест накрест. Он же удерживали кожаные ботинки-пожни. Из украшений Оря носил серебряные гривны на шее и оберег из бронзы — небольшая пластина с насечёнными рунами давно вымершего языка. Оря обнял Рагдая и долго не выпускал. Он бормотал что-то про Тёмную Землю, Москву, Медведь-гору Оку, Стоход, про трудную жизнь и беднеющие леса и реки. Так-же долго он тискал в объятиях Вишену и Эйнара, а потом снова Рагдая. Стовов наблюдал за этим проявлением дружбы с нескрываемым раздражением, но вмешиваться не стал, справедливо полагая, что пока его жена Бела с младшей дружиной отроков держит в заложниках все стреблянские деревни от Нерли до Оки, стреблянский вождь здесь всё равно остаётся на крепкой привязи.
Хетрок — воевода полтесков, похожий на каменное изваяние степных могильников, одинаково широкий от плеча к плечу и от груди к спине, стоял позади Стовова, и его безбородое лицо напоминало маску шлема, с прямым наносником и круглыми глазницами. Из этих глазниц безучастно смотрели зелёные глаза. Он запахнулся в чёрный плащ, скрывавший руки, не произнося ни слова. А вырвавшись наконец из объятий стреблянина, Рагдай не без удовлетворения оглядел воевод:
— Отсюда начинается наш общий путь, многие опасности и испытания ждут нас, и велика будет награда дошедшим до конца, да хранят нас боги! — весело крикнул Рагдай всем окружающим, — я рад, что Стовов здесь, что он бодр и ведёт с собой храбрых воинов новых восточных земель.
— Хвала богам! — закричали все на лодках и кораблях в ответ, потрясая оружием.
— Слушайте! — князь Стовов поднял шлем над головой, а Эйнар переводить его слова на нормандский язык, — каждый воин севера, каждый мечник с востока в конце похода получит золота вровень с краем этого шлема и навсегда станут господами своей жизни! Это говорю я, Стовов Богрянородец! Идите за мной в поход и вас ждёт удача! Я принесу богатые жертвы Яриле и вашим богам, и он даруют нам победу!
Князь дождался, когда на драккаре, подошедших вплотную лодках и лодиях смолкнут одобрительные крики и отдал шлем Семику, и уставился в глаза Вишене. Тот выдержал этот взгляд и прямо встал перед князем, так-же уперев кулаки в бока. Они смотрели друг на друга довольно долго, а рядом стоял огорчённый Рагдай, и только его слуга Креп понял причину этого огорчения – князь отказывался признавать в Вишене, бывшего когда-то простым беглым нурмонским воином, конунга, равного себе.
— Приветствую тебя, Вишена, — не разжимая зубов сказал князь, а затем, неохотно сняв с руки кольчужную варьгу, к своим глазам поднёс раскрытую ладонь, сверкающую кольцами, словно выбирал кольцо для подарка новому союзнику.
Князь сквозь пальцы наблюдал, как Вишена щурится, бычит шею и начинает медленно освобождать запястья от своего золотого браслета для ответного дара, крутит его, якобы никак не может снять.
— Вишена, если ты первым преподнесёшь подарок, ничего не изменится! — сказал, не вытерпев, Рагдай, сморщившись как от боли, — не глупи!
— Вишена, не надо ссоры! — прошептал ему сзади Ацур, — мы в меньшинстве...
— Ладно! — конунг нехотя снял браслет и протянул его Стовову, но тот медлил его брать, с неожиданным вниманием разглядывая кольца.
— Вот перстень достойный конунга, — сказал он, вдоволь насладившись напряжённой паузой, стянул с пальца массивный золотой перстень и протянул его Вишене.
В этот момент что-то печально звякнуло, это Вишена, устав стоять с протянутой рукой, нарочно уронил браслет на щиты палубы.
—–Ну вот, уже точно враги! — прошептал Рагдай огорчённо и ему вдруг показалось, что надежда на успех похода становятся призрачным, что всё кончено.
Он отвернулся. И тут, пока золотой браслет прыгал как живой, из-за спины Ацура вынырнул Ладри. Бросившись к браслету, схватил его до того, как тот остановился.
— Ой, упало! — крикнул звонко мальчик
Все невольно засмеялись такой непосредственности. Рагдай обернулся. Мальчик почтительно поднёс браслет Стовову.
— На Часлава похож! — сказал князь, неожиданно смягчился, принимая браслет и разглядывая маленького морехода.
— Похож, — кивнул Семик.
— Его зовут Ладри, — сказал Ацур, — он сбежал из дома и хочет отправиться с нами в викинг, и я учу его этому.
— Он нас спас... — прошептал хозяину Креп.
— Я его обучаю воинскому искусству викинга, — добавил Ацур, с облегчением наблюдая, как со скул Стовова сходят красные пятна бешенства, — он останется на драккаре, пока я не обучу его хотя бы малому из этого.
— Рагдай, пойдёшь дальше со мной, на моей лодии? — спросил князь.
— Нет, я остаюсь на драккаре Вишены, — сказал Рагдай, — кормчий Гелга был раньше на Одере с дружиной Гердрика и знает ту реку, поэтому варяги должны по Одеру впереди всех, а я хочу быть на первом корабле, чтобы вовремя опознать нужное нам место, которое я знаю только по описанию.
— Ты через Одер хочешь попасть в Марицу? — изумлённо спросил Вишена, даже позабыв об угрожающем ссорой положении, — из Одера нет пути на Марицу, между ними несколько горных цепей, страна Богемия и Моравия, часть Фракии…
— Да? — рассеянно переспросил книжник, — жаль, придётся где-то проститься с кораблями и идти по земле.
— Идти по земле? — одновременно спросили все воеводы, переглядываюсь.
— У нас для этого нет лошадей, — через некоторое время вымолвил Стовов, — я думал, что поход будет лодейным!
— Что, сейчас вернётесь обратно? — неожиданно зло спросил Рагдай, — если бы ваша лень не была побеждена моим лукавством, вы сейчас бы у себя пузо на печи чесали!
— Что ещё ты от нас скрыл? — угрожающе надвигаясь на книжника прорычал князь, — говори!
— Остальное — правда!
— Да? Ну, ладно! — согласился князь со странной лёгкостью и остановился, — оставайся с Вишеной, я уповаю на твою мудрость, кудесник. За вами следом пойдут стребляне и остальные, как шли раньше. А вино? Тут есть вино, на этом драккаре? У варангов всегда есть хорошее вино!
— Вина нет, — сказал хмуро Вишена, — и варанги, это места, где варят соль, по вашему русь, а мы викинги, то есть люди, совершающие викинг — военный поход за добычей.
— Жаль, что нет вина...
— Да здравствует конунг Вишена Стреблянин! — крикнул Эйнар, — да здравствует князь Стовов Богрянородец!
Воины на кораблях и лодках стали приветственно кричать в ответ что попало, потрясая оружием и маша руками, создав сплошную волну разноязыкого рёва. Князь довольно оглядывал отборное войско, находя его, не без оснований, весьма грозной силой, способной разгромить любую огромную толпу из горожан или землепашцев, на равных противостоять любому войску небольшого европейского правителя. Сражение с ордами восточных кочевников, королевскими войсками или союзам племён в походе не намечалось, и все чувствовали себя вполне уверенно, невзирая на полный туман, скрывающий возможные сложности предстоящего похода.
Увидев несколько женщин на лодии князя, Вишена вздрогнул. Ему показалась, что среди них стоит Маргит, но только в литовской одежде, в дорогих украшениях и тканях. Поймав взгляд конунга, Семик сказал ему:
— Это заложники, дочери князя Водополка, одну зовут Ясельда, другую Ориса! И служанки с ними...
— Ясельда... — со странной задумчивостью произнёс Вишена.
— Но это лишняя обуза! — сказал Рагдай, — и монах у вас там...
— Так получилось... А монах, как ты книги пишет, например историю поволховья от пришествия кривичей.
— Да?
— И чудин-кормчий, знающий дороги с нами тут полу добровольно!
— Смотрю, по дороге вы время не теряли даром, — воскликнул Рагдай.
— За то есть на что теперь лошадей купить, — ответил Семик, — наш князь умеет ходить в дальние походы!
С большим облегчением сняв с себя тяжёлую кольчугу, поножи, наручи, оружие, Стовов на драккаре стал совещаться с воеводами и, убедившись, что его верховенство никто не оспаривает, велел приготовить для жертвоприношения одну из коз, взятых в Новом городе. Вылив из неё кровь в Янтарный залив и сопроводив этот ритуал восхвалением Ярилы, князь отдал жертвенное животное для приготовления священной трапезы, для придания сил вождям похода. Вишена, как жрец Одина, тоже принёс в жертву трёх кур, окропив их кровью деревянную голову своего драккара. Гадание по внутренностям птиц предсказали получение добычи после ряда испытаний, поскольку на печени имелись полоски, а сердце было синюшного цвета. Курицы тоже были переданы для жаркого.
Накричавшись вдоволь, обсудив принесение жертв, отобрав улов у нескольких ливонцев, не осторожно приблизившихся к месту слвершения обряда, войско придалось короткому отдыху и трапезе. Сразу после обеда, когда все вожди вернулись к своим воинам, войско отправилось через Ирбенский пролив на север, в Янтарное море, оставив по правую руку Моонзунд. Острова архипелага и его отмели распались в нестройную вереницу. Когда начало смеркаться,удаляющиеся берега проявились огнями костров. Чуть позже пошёл дождь. Он собрался незаметно, выдавая серую пелену своих облаков за сумерки, и начался исподволь, бережно расходуя мелкие холодные капли, будто намеревался моросить вечность. Тусклое солнце медленно растворилось, исчезло, только раз выглянув в случайный разрыв облаков и лишь на мгновение наполнив их пурпуром. С солнцем исчезли чайки, ветер, лодки ливов и чуди, стреблянские заунывные песни, всплески воды и рыбы. Остался лишь шелест капель дождя, запах остывающих жаровень на корабля, похлёбки, горелого хлеба, огни глаза враждебного берега и предчувствие тяжёлых снов в открытом море. Корабельная рать повернула на запад. Впереди всех шёл драккар. Парус был наполовину спущен, чтобы снизить скорость и не потерять остальных. Лодии шли следом под парусами при помощи вёсел, но всё равно постоянно отставали. Сигнальные лампы на них то и дело гасли и скрывались в тумане. Было понятно, что идти ночью не получится, нужно идти к берегу на ночлег, иначе корабли и лодки потеряют друг друга, и поход окажется под угрозой. Гелга повёл драккар ближе к берегу, опасаясь песчаных отмелей. Недавний шторм мог вынести песчаную косу далеко в море, да и сам берег в темноте был плохо виден. Тем более, что Гелга, несмотря на свои двадцать лет походов по Восточному морю, всё равно не помнил подробно всех берегов. Из-за северного ветра, нагоняющего воду на мелководный южный берег и обильного таяния снегов, линия берегов сейчас была сильно изменена. Поэтому двое воинов непрерывно измеряли глубину с помощью бечевы с грузилом, насколько глубина безопасна. Десять локтей, шесть, три, четыре, четыре... Потом грузило снова пошло глубже — укрытые паводком отмели остались позади.
Дождь кончился, вышла луна и её серебряный свет сказочной картиной нарисовал окружающее пространство моря, берега и облачное небо. Берега начали быстро смыкаться, образуя небольшой залив и были слово вымершими: деревья стояли в воде, насколько взгляд проникал в глубь зарослей, не было видно ни одного огонька, ни одного дымка.
— Подозрительное запустение! — сказал на это Гелга, — не похоже на южный берег, обычно оживлённый...
— Наводнение... — нехотя ответил Вишена, — или просто не видно с этого места ничего.
Правый берег был выше, кое-где даже обрывистый. Все снега, несмотря да прошедшую долгую холодную зиму, уже сошли, лёд растаял, весенние ливни здесь пронеслись слишком быстро, все овраги, озёра, ручьи и рек набухли водой, забились сором и бобровыми плотинами, и находились на пике своего дикого могущества. Суша медленно отступать, неохотно отдавая излишек своего тела бездонному, неблагодарному морю. Гелга держал корабль ближе к правому берегу, чувствуя там хорошую глубину. Кроме того, береговая линия здесь была лучше обозначена луной. Среди деревьев были видны огни. Прерывистый свет костров колебался среди сырого дыма, высвечивая выложенные мхом крыши, то одну, то несколько. Иногда самого пламени было не видно и лишь его зарево оттеняло острия частоколов или контуры шалашей. Иногда в темноте висел квадрат двери, а рядом двигалась искорка факела или лучины. В ночной тьме войско Стовова двигалось бесшумно. Вёсла не бросали, а медленно погружали и только после этого толкали воду. Кур, гусей в клетях закрыли рогожей от нечаянной тревоги, козам замотали морды, чтоб не блеяли спросонья, бодрствующие молчали, даже спящих удерживали от храпа. Все сняли светлые одежды, бляхи щитов по бортам вымазали сажей, чтобы не блестели. Похожие на тени и призраки корабли и лодки скользили в трёх десятках шагов от берега. Тут не было закона, сюда снесло разорённых паводком, обозлённых германцев, ливонцев, пруссов, венедов, здесь, говорят, уже год скрывались разбойники поднявшие мятеж против местных прусских старейшин, а те, в свою очередь охотились на них с помощью нанятых дружин викингов-данов и англов. Здесь собрались из своих диких урочищ и глубоких нор дикие лютичи. Любая встреча тут могла закончиться нежелательной стычкой. С берегов слышались невнятные голоса, иногда плач, смех, иногда обрывки песен, где-то выла и лаяла собака, вдалеке гукал филин.
— Вот, всё кипит и пылает, а ты говоришь — запустение! — сказал Гелге хмурый Вишена.
— Прямо пылающий мир! — устало ответил тот.
Луна ушла. Вскоре все огни затерялись во тьме. Чудом, в полной темноте, Гелга нашёл хороший подход к берегу. Оставив корабли и идти по воде на сушу пришлось совсем не долго. Стребляне вообще подплыли прямо к сухому месту и вытащили лодки из воды. Другие дружины бросили каменные якоря, и те, кто хотел сошли на берег. Справа темнели в воде промокшей соломой несколько растерзанных крыш, то ли они плыли, то ли всё ещё бессмысленно укрывали затопленные дома. Наводнение вынесло их, видимо из какой-то реки, расположенной неподалёку. Рядом плавал раздутый утопленник.
Заложниц тоже перенесли на берег. Под навесом из кож для них Стовов велел развести небольшой костёр для того, чтобы можно было согреться и просушить одежду.
Борясь с противоречивым чувством, неприятно холодеющим в груди, Вишена подошёл к ним.
— Вы и есть Ясельда и Ориса, захваченные Стововом в Новом-на-Волхове? — спросил он садясь на сундук накрытый куском кожи.
— Да, это мы, — ответила Ясельда мелодичным голосом, в свою очередь спросила, — а ты конунг Вишена, ходивший к Матери-матерей, и разбудивший когда-то земле голяди духов земли?
— Да, было такое не так давно, — смущённо ответил викинг, глядя в маленькие огоньки костра, — это всё книжник Рагдай затеял из любви...
— Любви? — сёстры переглянулись, — про Рагдая, пишущего книги на многих языках мы слышали, он в Константинополе этому учился, а вот любовь...
— Из любви к писанию, — сказал Вишена и посмотрел в прекрасные глаза Ясельды, — он ещё колдун и предсказывает будущее.
— Хорошо, мы устали и хотим немного поспать, если доблестный воин не возражает, — сказала Ориса, подзывая жестом служанку.
— Да, конечно... — сказал Вишена, вставая, — жаль, нельзя развести вам огонь побольше, из-за врагов, кишащих вокруг.
— Другим совсем не разрешено костры разводить, так и будут спать мокрыми, — ответила старшая княжна, — спаси бог!
Вишена отошёл от их навеса и стал разыскивать в темноте Эйнара.
— Чего это он такой с ранный? — спросила у сестры Ясельда.
— Да он так смотрел на тебя всё время, что всё ясно с его странностью, — ответила та, — он на тебя глаз положил.
— Начинается, только этого ещё не хватало мне... — чутким слухом уловил сказанное вполголоса на славянском языке, сонно пробормотал Рагдай.
Рагдай уже засыпал под тяжёлой влажной и пахучей шкурой. Мысли его уже начали смешиваться, терять очертания, удаляться, когда он скорее почувствовал, чем услышал что-то... Он очнулся почему-то на поляне, залитой солнцем. Судя по растениям и насекомым, это было околомосковье в августе, и лесная местность сильно понижалась в сторону солнечного света. Вокруг виднелись небольшие валуны, как будто местность располагалась неподалеку от Медведь-горы. В небе слышался мерный гул, словно далёкий гром никак не мог прекратиться и длился, и длился... Рагдай сел, протирая глаза и стараясь сосредоточиться. Потом книжник вдруг оказался на драккаре Вищены, идущего вдоль берега, заросшего пальмами, словно это была Антиохия. Он в дел потные спины гребцов, шею деревянного дракона, свернувшегося рядом загорелого до черноты белокурого Ладри. Рагдай привстал, посмотрел в сторону берега и сразу заметил силуэт человека, стоящего у большого жаркого костра. Раскалённый воздух с шумом вырвался из горы горящей древесины, раскачивал листья окружающих пальм. Лицо его было тёмным, не чётким и резко выделялось на фоне ослепительных красок окружающей природы. Только глаза горели внутренним синим светом на его лице. У костра вповалку лежали то-ли спящие, то-ли живые люди, одеждой и предметами быта похожие на германцев или англов.
Рагдай смотрел на этого человек, и казалось, смотрел на Рагдая.
— Решма? — Рагдай потряс головой, будто отгоняя видение, глаза его слипались, голову клонило вниз, — ты здесь? Что тебе нужно в нашем мире, кто ты на самом деле?
— Рагдай, ты что кричишь так? — заворочался рядом с ним слуга Креп.
— Решма!
— Какой Решма? — не раскрывая глаз, Креп приподнялся на локте.
— Тот самый.
— Спи, хозяин, тебе показалось. Решма давно умер, исчез в прошлом году в Тёмной земле. Люди, вроде, видели его с раной на голове в реке. Спи, был долгий день и завтра будет такой же...


Глава вторая
ПРОТИВ ПОТОКА

Путь до устья Одера вдоль южного берега Янтарного моря был спокойным. Шторма не было, ветер дул попутный, северо-восточный. И чудин и Гелга неплохо знали эти берега и уверенно шли достаточно близко к отмелям и камням. Поморяне, руяне и волиняне-волины, густо населяющие эти берега не проявляли никакой враждебности или страха перед войском по причине стихийного бедствия, постигшего их край из-за быстрого таяния снегов и сильных дождей. Их рыбацкие деревушки оказались или подтоплены морем, ветром и реками, или погрязшими в разжиженной земле и песке. Не имея сильных врагов, кроме нормандских разбойников с моря, они вполне спокойно чувствовали себя среди островов, где очень быстро и просто можно было спрятаться от любого набега. Плоский рельеф берегов перед Узедомом и Волином совсем без остовов, позволял издалека видеть все подходящие со стороны залива корабли. Германские племена, долгое время нападавшие на земли вокруг лагуны, теперь ушли на юг и на запад после падения римской империи и захватывали там более плодородные и тёплые края. Померян и волинов они пока оставили в покое. Славянские же племена были легко подчинены волинами с князем во главе, сделавшим своей столицей город Штецин. Если бы не постоянные набеги полян с юго-востока и пруссов, эту землю можно было бы назвать самой спокойной в Европе. Вся равнина на юго-западе вплоть до берлинских болот лужичей, была наполнена воинственными лютичами, упрямыми землепашцами и умелыми скотоводами. Они последние годы успешно справлялись с притязаниями франков на получение огромной дани, как впрочем и лужицкий князь Дерван, отказавший франкам в повиновении. Пройдя между островами Узедом и Волин, войско Стовова оказалось в обширной лагуне, куда впадало множество рукавов Одера, или Водры, как называли её местные племена, и маленьких рек, в связи с половодьем, превратившихся в могучие потоки. Здесь царил такой же хаос как и на Западной Двине. Утопленники, плавающие дома и скарб, грабители трупов, не пригодная для питья вода и дым с запахом горящей человечины. В большом городище в дельте Водры под названием Штецин, как называл его чудин, или Бурстабург, как называл его Гелга, была сделана короткая остановка. Заверив всячески воинов местного князя Морислава, что их не интересуют сокровища храма бога Треглава на холме, и его чёрный конь, купив не очень дорого солонину, муку и похоронив одного из умерших стреблянских раненых, Стовов повелел двигаться дальше по Одеру вверх по течению. Поросшие ивами, осинами, хилым орешником и буйным травами берега, и сама река по-прежнему не были пустынны. Лодки, большие и малые, долблёные, дощатые, вязанные из соломы и прутьев, обтянутые кожей, плоты из брёвен двигались навстречу. Угрюмые, усталые мужчины, женщины, лишённые скота, запасов, скарба, месте со стариками и детьми сидели в лодках. Это был исход моравов и сербов из верховьев реки. Они выходили на берег только затем, чтоб найти и согреть пищу, обшарить брошенные селения в поисках съестного или похоронить умерших. Они с удивлением смотрели на идущие навстречу лодки и корабли с вооружёнными людьми, опускали глаза и отворачивались в сторону. После прохождения мест впадения в Одер прозрачной, как горный хрусталь, Нысы, мощной Варты, поток стал не таким сильным. Уже не стояли на обоих берегах через каждые два три крика селения под крышами, выложенными мхом, окутанные дымами очагов, кузниц и коптилен, уже не бродили вдоль воды стада коров и лошади, привлекающие пристальное внимание Стовова. Померане, волины и сербы больше не пускали свои лодки наперегонки, чтоб предложить воинам на кораблях ночной улов или муку, смолк гомон и грустные песни на крошечных пристанях, где поморские и сербские женщины в ледяной воде выскребали шкуры зверей и стирали, а дети гнали коз и гусей.
— Авары, — говорили они в ответ на расспросы, показывая на юго-восток. Это было похоже на стон, на страшную сагу из одного лишь слова. Даже зверь, казалось, не смел теперь приблизиться к берегу, чтобы напиться и осмотреться. Померания с её песчаными холмами, частоколами гигантских сосен, заболоченными низинами, гранитными валунами, похожими на окаменевшие головы убитых великанов, осталась позади.
Впереди, в трёх дневных переходах, ещё прятался среди холмов шумный Бубр, но уже выплеснул он в Одру всё, что могли отдать ему оттаявшие предгорья Исполиновых гор. Сами горы, покрытые чёрной чешуёй елей и лиственниц, с серо-жёлтыми головами вершинами, в морщинах расщелин и промоин, сонно взирали издалека на суету долин Водры. Облака боязливо обходили их пологие склоны стороной, со вздохом и недовольным гулом обтекали их ветры, мстительно отрывая песчинки, и только солнце было благосклонно — щадя остатки ледников, украшая скалы прихотливыми тенями, не скупясь на золотые оттенки. По мере того как вершины отдалялись от Водры на юго-восток, они становились всё более призрачными и таинственными. Казалось, что эти едва видимые Испалиновы горы теперь кончаются где-то бесконечно далеко, на краю земли. Водра поворачивала туда же.
Ночью, без труда миновав плавучий город лютичей Калунь и даже не уплатив там требуемую виру за проход, они вошли в пограничную область. Здесь кончалась власть князя Марислава и начинались земли князя Дервана. Здесь стоял последний город волинов под названием Зелов. Изначально он принадлежал сербам, но был отдан Мориславу лишь после недавней войны. Дальше на юго-восток лежала пустынная страна, оставленная несколько лет назад ободритами сербам. Они без видимой причины почти все ушли через северные перевалы Исполиновых круч в Богемию и там, не поладив с моравами, двинулись ещё дальше, к Тисе. Ни германцы, ни поляне, ни моравы не торопились заселять эту страну между Нисой и Водрой, разорённую чередой наводнений, засух и пожаров, словно одна была проклята. Сербам однако эти болотистые места приглянулись, их селения получили здесь дополнительную защиту, особенно при разливах рек и ручьёв весной и осенью, а их скот нашёл обильные пастбища.
Всё время, пока войско Стовова шло против течения на вёслах, делая короткие остановки для ночлега и еды, Вишена и Стовов ни о чём не говорили. Даже когда Вишена несколько часов просидел возле Ясельды, рассказывая о своих приключениях на Протве вместе с Эйнаром, князь не удостоил его даже взгляда, хотя сидел рядом вместе с Семиком. Рагдай всё свободное время проводил в беседах с греком о природе божественного в искусстве и о правилах написания текстов на греческом и на латинском языке. Они обсуждали Гомера, Овидия, Плутарха и Ктисибия. Сильное расхождение во взглядах относительно значимости христианского учения, они компенсировали любовью к просвещению. Ацур усиленно обучал Ладри способам ведения боя холодным оружием, ориентированию по звёздам, приготовлению лекарств из трав, расположению кауптов, земель разных норрдландских семей и особенностям погоды в Янтарном море.
— Зелов! — сказал чудин, протягивая руку в сторону, где Водра создавала излучину, а над верхушками деревьев виднелись дымы очагов.
Стовову не хотелось смотреть в ту сторону, ему вообще никуда смотреть не хотелось. Его знобило. Хотелось спать после суматошной ночи, когда стребляне в свойственной себе спонтанной манере затеяли ловлю раков. Единственная ночь, светлая, лунная, когда было решено не приставать к берегу, а идти в темноте, принесла неожиданные сложности. Разогнав с заваленной корягами песчаной отмели чужие лодки, стребляне запалили факелы и, попрыгав в ледяную воду, стали шарить по дну, полагая, что изголодавшиеся за зиму раки наверняка обитают там, где много пищи. А Вишена во мраке решил, что стребляне разыскивают обронённое кем-то оружие или ценную вещь, и не счёл нужным остановиться.
Стреблянам удалось взять несколько сонных раков, мелких, не больше ладони. Но настырный Резняк обнаружил двух гигантских сомов. Отмель огласилась призывными криками, бранью, ударами щитов по воде, треском. Блестели бросаемые остроги, шипели брызги, попадая в пламя факелов, метались тени. Чтобы остановить это безумие, вождю Оре пришлось самому лезть в воду убить одного сома, а второго загнать на глубину, где уже никто, даже стоя по горло в воде, не мог его зацепить. Но охота получила неожиданное продолжение на берегу. Всё тот же Резняк увидел в прибрежных кустах подраненного оленя. А в это время в пяти сотнях шагах вверх по течению, проходя в лабиринте островков и отмелей, кормчий Гелга услыхал шелест днища о песок. Он крикнул Вишене, чтоб тот узнал, почему стребляне не щупают дно. Из темноты от стреблян никто не отозвался. Тогда начали кричать от лодии к лодии, чтоб стребляне обогнали полтесков и снова встали впереди. И только после того, как с последней лодии донеслась весть, что стреблян позади нет, войско озадаченно остановилось. Сумятицу внес проводник-померанец, захваченный у Шецина. Он и сообщил, что эти островки в излучине Водры называются Гнездом Деда и здесь то и дело пропадают люди и лодки…
Разбудив всех, даже тех, кто сидел на вёслах днем, всем миром начали поиски стреблян, предполагая самое худшее. Вишена отказался участвовать в блуждании по мелким проливам в кромешной тьме и предложил дождаться рассвета. Однако вскоре стребляне нашлись сами — с освежёванным оленем, но это лишь отчасти смягчило ярость князя. В завершение всего одна из ладей полтесков села на мель и снять её удалось только к утру. Утомлённые, с трудом справляясь с течением, на рассвете все двинулись дальше, к Зелову, потихоньку ропща на Стовова, запретившего привал. Теперь же, чувствуя запах дыма близкого города, слыша разноголосицу его петухов, глядя на серые, сонные лица своих мечников, вразнобой тянущих вёсла, Стовов пытался осознать, был ли всё это сон или это была явь. Он тряхнул головой и, поднявшись, крикнул кормчему:
— Не молчи, Конопа, видишь, вразнобой бьют вёслами!
— И-и-и… Так! И-и-и… Так! — закричал Конопа надрывая горло, но гребля не стала более слаженной.
— Тоскливо мне, Хитрок, — сказал князь, наклонив голову и искоса глядя на воеводу полтесков, плывущего в лодии князя..
Хитрок сидел на досках настила скрестив ноги и положив локти на колени, отчего его ладони казались безвольно висящими под тяжестью вздувшихся жил и золотых перстней. Его длинные рыжие волосы были собраны на шее хвостом, и блестела бронзовая серьга в плоском, без хрящей ухе, вросшем в скулу, без намёка на мочку. Подняв на князя тяжёлый взгляд, полтеск ответил, несколько растягивая шипящие звуки и делая долгие паузы между словами:
— Ржа железо ест, а печаль сердце.
— Ты о чём? — спросил князь раздражённо и махнул рукой, подзывая к себе Полукорма.
— Просто. Ты сказал, я сказал, – ответил Хетрок и застыл в прежней позе.
Князь, уже готовый заговорить с подскочившим Полукормом, застыл на некоторое время, недоумённо теребя бороду, то ли обдумывая сказанное, то ли ожидая объяснений. Наконец он сказал своему мечнику:
— Полукорм, пусть все держатся правого берега. К пристани не подходить, встать выше по течению. В Зелов пойду я и Вишена. Нужно мне с ним как-то договориться и поладить. Смотри за княжнами, чтоб не сбежали и руки на себя не наложили. Двух ладей хватит, чтоб взять еду и не нагнать на местных торговцев страху, что нашествие началось! А то, клянусь милостью Ярилы, торговцы все разбегутся, завидев грозное войско. Особенно наших стреблян кособрюхих придержи!
— Щука в море, чтоб карась не дремал, — неожиданно сказал Хетрок.
— Иди со мной в Вук, — сказал Стовов, кладя на плечо полтеска, — хочу, чтоб ты поглядел на Рагдая и Вишену, ты мудр, а мне нужен совет.
— Хорошо. Где зерно, там и мыши...
— Какие мыши?
Там, где Одра и Бубр смешивали свои воды, и где недавний паводок размыл илистую почву их берегов, обнажая остатки древних камней, на плоском холме, между оврагом и старым, заболоченным руслом Бубра, лежала каменистая гряда, в которой с трудом угадывались очертания крепостных стен, сложенных здесь ещё кельтами в незапамятные времена. Необработанные валуны хаотично громоздились один на другой, на высоту в три человеческих роста, и только в одном месте, со стороны Одры, камни были подогнаны друг к другу, образовывая низкую арку, служившую воротами. Над аркой была сложена из брёвен высокая башня. На её верхушке, на шесте, вилось узкое полотнище, кажущееся чёрным на фоне розовых облаков, а рядом виднелась скрюченная холодным, утренним ветром фигурка дозорного. Вплотную к стене примыкали постройки: бревенчатые дома, вернее, полуземлянки, крытые сухими еловыми ветками и соломой. За стеной, где уровень земли был видимо выше, теснились такие же крыши, окутанные дымами очагов. Всё пространство между стеной и помостами пристаней занимали несуразные, наспех собранные строения: землянки, навесы, шалаши, загоны для скота и людей, перевёрнутые лодки, служившие кровом. Земля между ними была вытоптана множеством ног, перемешана с испражнениями людей и скота, помоями, золой костров. Пристани, сложенные из массивных брёвен, городище у стен, река шевелились, двигались множеством людских фигур. К пристани подходили, отходили лодки, от ворот к воротам, пыля, двигались всадники. Промозглый ветерок доносил запахи пережжённого хлеба, дыма, смолы. Это и был Зелов. Когда сначала ладья варягов, а затем и ладья Стовова гулко ударили грудью в брёвна центральной пристани, весь город, казалось, повернулся к ним, разглядывая незнакомцев внимательно и тревожно. Стовов, Хитрок, Полукорм, Семик и двое из его полтесков сошли на пристань, где уже стояли Вишена, Рагдай, Ацур, Эйнар и ещё трое варягов.
— Ну? — Стовов снял свой пурпурный плащ, пламенем полыхнувший на ветру, оглядел с напускной строгостью соратников, легонько пнул один из больших кувшинов, которые рядами теснились под ногами, выставленные на продажу. Кувшин печально загудел. На звук из под навеса появился исхудалый человек в драной, льняной рубахе до колен и, потирая ладонью о ладонь, спросил заискивающе:
— Мой господин желает купить? Совсем дёшево. Лучшие горшки для зерна…
Гончар говорил и говорил, но гости уже не слушали его. Они плотной группой двинулись по самой кромке пристани, обходя ряды горшков, навстречу двум воинам, медлительным и, кажется, хмельным. Остановившись и дождавшись, пока эти двое, вооружённые только короткими копьями и кистенями, подойдут сами, Стовов упёр руки в бока и хотел что-то прорычать, но его опередил Рагдай:
— Храбрые воины охраняют порядок именем властителя Зелова?
— Мы от имени князя Морислава пресекаем здесь воровство, — ответил один из воинов, сильно коверкая славянские слова, — и чтоб платили десятую часть от торга. Кто вы?
— Это тот самый воин, что служил телохранителем императора Ираклия? — спросил Рагдай, — так сказали на пристани и клянусь, он наверняка едва не стал императором сам!
— Нет, это другой... — воины Морислава переглянулись, вдруг перестали казаться хмельными и начали внимательно разглядывать гостей, способных на такие хитроумные льстивые речи, — а кто вы?
— Мы торговцы из Страйборга, что в Ранрикии, недалеко от острова Хёльге, — на ходу придумал Рагдай себе мотив появления в земле поморян и протянул вперёд раскрытую ладонь с серебрянной монетой, — нашего друга в прошлое лето захватили авары, и мы везём за него выкуп и хорошие рейнские мечи под плащами, чтобы отомстить.
— И выкуп и месть одновременно, это необычно, — сказал один из воинов, подхватывая монету и пряча её в кожаный кошель на поясе.
Другой кивнул головой и сказал добродушно с сильнейшим немецким акцентом, опершись на копьё:
— Этих выродков авар, последнее время хорошо потрепал король Само Богемский. И король франков Дагобер их теснит. А ещё фракийцы выбили их из долины Марицы, а византийцы отогнали от Фессалоник и Андрианополя их грабительские шайки. Однако вы, наверно, решили умереть, если лезете в эти раскалённые угли войны. Ждите, авары скоро сами придут сюда за пленниками и конями. Они уже по эту сторону Исполиновых гор появляются. Если бы не набеги полян с востока, авары уже захватили бы Слезию, что лежит вдоль Водры.
— Не может быть, что аваров выбили из долины Марицы! — сказал недоверчиво Рагдай, дождавшись пока Стовов отойдёт на несколько шагов, и голос книжника заметно дрогнул, потому, что золото из тайника в долине ушло теперь в неизвестном направлении, — так им и надо, этим аварам!
— Крозек, здешний чеканщик по меди, бежал от них из рабства совсем недавно, вроде с юга Фракии, — сказал другой воин, уже повернувшись к Рагдаю спиной, и добавил, — он принёс из аварского плена свои отрезанные уши и клеймо на лбу.
— Что ты так побелел, книжник, словно мертвец? — спросил Стовов и потряс Рагдая за плечо, — что они такого сказали тебе?
— Из всех людей в этой стране я знал сразу только об одном, кто меня интересует... — еле слышно произнёс Рагдай.
Стражи тем временем двинулись вдоль по улице и скрылись за развешанными неподалёку цветастыми ткаными полотнищами, ещё капающими свежей краской на грязь и лужи. Рядом с ними несколько поморянских ребятишек, полуголых несмотря на холод, с любопытством рассматривали путников и их оружие.
— Они сказали, что авары теперь в верховьях Одера, — ответил Рагдай и посторонился, пропуская вперёд Хитрока с полтесками.
— И что с того? — недоумённо произнёс Стовов, — какая разница? Всё одно мы их обойдём стороной и не будем ввязываться в их войну, что за страх? Пошли, быстро быстро купим, посмотрим как здесь люди живут и двинемся дальше.
Рагдай кивнул в ответ и сделал знак Вишене. Повременив, пока остальные не скрылись среди просыхающих тканей, корзин, кулей сырого льна, нагромождений кадок с солью и холмов прошлогоднего сена, он тихо и печально сказал конунгу:
— Авары ушли из долины Марицы и это значит, что золота теперь там нет, вряд-ли каган Ирбис оставил его на вражеской территории!
— А где тогда золото?
— Не знаю.
— А куда нам теперь идти?
— Не знаю я теперь!
— Теперь придётся искать самого кагана, — сказал озадаченно Вишена, — а он может быть где угодно. И отбить золото у кагана авар — это всё равно, что попытаться отнять сокровища Нейстрии у короля Дагобера. Это не то, что захватить клад, охраняемый небольшим отрядом. Можно возвращаться обратно в Сканию! Поход закончен, и зачем только я тебя послушался?.
— Погоди, стражник мог ошибиться, Зелов от Андрианополя расположен через Моравию и Паннонию, хотя это оживлённый торговый путь, но вести могли дойти с искажением, — задумчиво сказал книжник, — нужно найти этого безухого чеканщика, сбежавшего от авар и расспросить его получше, что он знает о сокровищах, — Рагдай огляделся как заговорщик и продолжил говорить шёпотом, — знаешь, мне кажется, что Стовов что-то замыслил против меня, поэтому он послал Хетрока за нами приглядывать.
— Может он думает, что мы убежим вперёд и одни захватим золото? — предположил конунг оглядываясь по сторонам, — а золото тю-тю... Где они, полтески, что следят за нами?
— За шалашом, — ответил со вздохом Рагдай, взглядом показывая налево, — смешно не доверять нам, пройдя вместе тридевять земель! Пойдём, найдём Ацура с Эйнаром а потом этого чеканщика.
— Куда бы ты не шёл, ты везде умудряешься найти любей с известиями о золоте восточного царства, — проворчал викинг, — это просто изумительно...
Едва они сделали десяток шагов, высматривая Ацура и Эйнара, как попали в облако льстивых, настойчивых уговоров нескольких молодых греческих и еврейских торговцев. Торговцы выскочил как из засады и замахали парчовыми платками, шёлковыми лентами и начал совать в руки горшочки с корицей, изображать блаженство, вдыхая щепотку кориандра и перца из своих мешочков. Они предложили посмотреть стальные иглы разной длины, флакон для благовоний из хрусталя, кинжал с рукоятью из слоновой кости, серьги, кольца. Одну пару серёг с голубоватыми жемчужинами, чуть больше яблочной косточки, на золотом крючке Вишена взял, легонько ткнув в живот рукояткой меча заголосившего было грека, за пол дирхема. Евреи отпрянули, поняв, что воин не будет нормально платить, а греки стали переговариваться, решая, что делать.
— Мы же слушали всё, что торговец нам говорил, — сказал конунг Рагдаю, — поэтому получаем товар со скидкой, тем более, у меня меч!
— Что-то новое в торговле, — хмуро ответил книжник, — сейчас побегут жаловаться людям Марислава.
— Смотри, там Ясельда пошла! — сказал конунг, неожиданно застыв как изваяние, — там, за частоколом!
— Ясельда? — переспросил подняв брови Рагдай, — не думал я, что ты так скоро забудешь Маргит! Серёжки-то кому, Ясельде? Ох, зарежет тебя за неё Стовов, ведь он на неё глаз положил...
— Я сам его за неё зарежу! — воскликнул Вишена, сорвался с места, сшиб с ног одного зазевавшегося еврейского торговца и затерялся в дыму улиц Зелова, — клянусь глазами Хеймдалля, это она!
Рагдай хотел было ринуться за ним, но его кто-то схватил за рукав. Это был всё тот же грек-торговец. Он заискивающе улыбнулся гнилыми зубами и сказал
— Я Кревус, мой господин! Хозяин несправедливо отнятого товара. Князь Морислав месяц назад несправедливо отобрал одну мою плоскодонку вместе с сотней мер пшеницы. Теперь торгую чем придётся, чтобы свести концы с концами. Вот и Мойша подтвердит. Добрый господин, клянусь ранами Христа, мне нужно собрать всего несколько безанов на новую лодку, а твой друг совсем разорил меня, отобрав серьги в четверть цены...
Торговец ростом был Рагдаю по грудь: угловатый в движениях, круглая, красная шапочка то и дело съезжала на затылок, обнажая блестящую лысину в обрамлении седых волос, большой горбатый нос, круглые влажные глаза занимали, казалось, пол его лица...
— Чеканщика Крозека знаешь?
— Того, что в рабстве у авар был? Знаю.
— Вот тебе за серьги, — сказал Рагдай и сунул торговцу половину затёртой монеты, — ты давно в Зелове?
— Это надо взвешивать!
— Взвешивай!
Пока торговцы вынимали и настраивали маленькие весы, подбирали гирьки и взвешивали монету Рагдая, грек рассказывал, что он уже с осени в Зелове, а раньше был в другом Зелове, сербском, а ещё раньше торговал в Антиохии сирийской, но когда местные христиане начали выгонять всех катар, ему пришлось уехать. Он и раньше бывал тут, задолго до того, как поморяне стали строить стены, на месте старого кельтского города. Рассказывая это, грек повёл рукой вокруг, по далёкому лесу, покрытому нежной зеленью только что лопнувших почек, по туманному Одеру, высоким облакам, утратившим розовый оттенок рассвета. Торговец сообщил, что знает тут одну гадалку-сербку. Её предсказания всегда сбываются. Вернее всего получается, когда она гадает на голове молодого петуха.
— Желает ли, господин, узнать свою судьбу? — спросил он Рагдая, видя, что ему кивают остальные, сообщая, что монета хорошая и правильного веса.
— Нет, — ответил Рагдай, — я хочу найти чеканщика Крозека.
— Авары изуродовали его, отрезали большой палец на левой руке. Теперь он уже не может работать как прежде. Крозек держит здоровенных бойцовых псов и устраивает игры. Я провожу.
На зов торговца явился смуглый, чернобородый мужчина в пёстром халате на голое тело. Ему было поручено оберегать товар, пока торговец будет в отлучке. Рагдай высвободился из цепких пальцев грека и они отправились на другой конец города по дощатым мосткам через зловонные канавы и лужи. Торговец суетливо показывал дорогу, болтал без умолку и вертел головой, едва не роняя с неё шапочку. По его словам в малый, старый город, где Крозек держал псарню, Рагдаю лучше одному не ходить, потому, что с осени там стало жить много воров, разбойников и странных монахов, а Рагдай был богато одет. Торговец видел много христианских служителей, монаха и даже епископа. Но тут были совсем другие монахи. Они не проповедовали веру в Христа, не спорили, нужно ли пить воду, куда окунали святые мощи, или нет. Ничего такого. Они ходят, слушают и смотрят. Плечистые, молодые и ловкие. У них под рясами длинные кинжалы, а чётки — это замаскированные кистени для ударов и удушения.
— Я видел таких в Константинополе, — ответил Рагдай, делая вид, что рассказ грека ему безразличен.
— Мой господин был в столице мира! — воскликнул торговец с блаженной улыбкой на лице, и вдруг весь съёжился, потому, что из-за поворота улицы показался Вишена.
— Походка, голос, лицо... И пропала! — громко сказал Вишена и потряс в воздухе кулаками в перстнях, — может это колдовство?
— Ты Ясельду имеешь ввиду, или Маргит? — спросил его с улыбкой Рагдай.
— Это опасная шутка! — ответил викинг, похлопывая себя по животу и косо поглядывая на торговца, — ты же мне друг во всём, книжник, или нет?
Торговец повёл их через маленькие не охраняемые ворота с малый город. Вокруг стояли утлые, жалкие жилища, можно было решить, что все эти поморяне, поляне, лютичи и еврейские торговцы, совсем недавно здесь обосновались и не успели ещё как следует обустроиться. При этом было видно, что часть домов стоят на фундаментах, сделанных из расколотых валунов, ранее существовавшего здесь допотопного кельтского города. Весь этот беспорядок, грязь и запустение больше походили на случай, когда все люди вчера ещё при наводнении плыли верхом на корягах и вязанках соломы прочь от аваров из пустоши голодного края. Тут они обессиленные сошли на берег, собрались на торжище и решили основать новое поселение. На это походил весь окружающий беспорядок. Слышно было, как где-то крутили трещотку, били в бубен с колокольчиками. Посреди улицы кто-то спал прямо в грязи в обнимку с вязанкой хвороста. Нищие ползали от дома к дому, от очага к очагу. У длинной коновязи продавали рабов-полян. Несколько торговцев толпились вокруг весёлой танцовщицы восточного вида, двое крестьян шептались с гадалкой. Они миновали столб с привязанным и вздувшимся, вонючим телом казнённого преступника, разбитым камнями и палками, и едва не сцепились с угрюмым вооружённым горожанином на коне, правящим не разбирая дороги. Затем они снова оказались у ворот, ведущих уже наружу из центральной части города. Здесь они отдали медный асс за проход воину в старинном помятом римском шлеме и прошли под низким каменным сводом по бревенчатому настилу наружу. Отсюда они спустились на небольшую площадь. Тут было не так людно. Вокруг на каменных основаниях лежали срубы домов с окнами-бойницами, бродили гуси и свиньи, одетая в шёлк и меха молодая сербская женщина неспешно шла куда-то мимо в сопровождении двух служанок. В её ушах, под платком, блестело золото. В центре площади стоял каменный столб тремя высеченными лицами бородатого мужчины. Наросты посреди столба говорили, что трёхликое изображение переделано из креста. Изображения были очень старыми. Резьба почти стёрлась, на основании сохранились рунические символы. У столба в одиночестве стоял Эйнар, подставляя ладонь под редкие капли начинающегося дождя. В другой руке у него была жареная ножка ягнёнка. Он то и дело откусывал от неё капающие жиром кусочки.
— Настоящего викинга можно безошибочно узнать по не проходящему голоду, — хмуро сказал Рагдай.
— Эйнар? — Вишена изумился и начал обходить соратника, пристально его разглядывая.
— Клянусь превращениями Локи — это я, — с довольной улыбкой ответил Эйнар, — ты что на меня так смотришь, словно змея на мне сидит.
— Вишена только что видел призрак Ясельды, — сказал Рагдай, — поэтому он решил, что ты тоже призрак.
— Ясельда здесь ходила со служанками, искала хорошие нитки, — ответил Эйнар и отмахнулся, словно от приведения – она красивая, эта дочь Водополка, с грудями как горы и пахло от неё гвоздикой.
— Я могу продать много гвоздики! — поняв смысл сказанного по-норманнски, проговорил грек.
Не удостоив его даже взглядом, Эйнар продолжил рассказ:
— Пока я пытался заговорить со служанками Ясельды, князь Стовов с остальными своими людьми куда-то делся. Я встретил дочь местного ремесленника-серба по имени Бранка. «Подожди тут» сказала она, я о несу отцу оловянный пруток и вернусь, а потом мы пойдём в харчевню и ты меня угостишь пивом. Потом она ушла и не вернулась. Я искал Бранку, у всех спрашивал, но такой девушки в Вуке никто не знает. Она сказала не правильное имя. Хорошо хоть монету вперёд ей не отдал. В харчевню зашёл один. Вот думаю, что дальше делать. На драккар идти не хочется, а здесь стоять тоже скучно. Вы куда идёте?
— Да, похоже, сербка тебя обманула, печально, — сказал Рагдай, — тогда идём с нами, искать псаря.
— А псарь нам зачем?
— Псарь может знать кое-что о нашем деле.
Они уже пошли за греком, как из прохода между домами выскочил возбуждённый Полукорм и побежал к воротам. За ним проворно бежали двое дюжих бородатых мужчин, с дубинками в руках. Вишена и Эйнар схватились за свои мечи, а Рагдай отступил за столб, оттягивая за собой Кревиуса. Но быстро выяснилось, что мужчины бежали не за Полукормом, а вместе с ним, составляя его охрану.
— Князь гостит у здешнего головы Гатуса. Послал меня на нашу лодию за медовухой и вином. на чесноке. Хочет похвалиться своими запасами. Эти стражники мне в помощь даны! — на бегу крикнул дружинник князя, взбивая ногами фонтанчики грязи, — идите к князю!
— А что можно ожидать от Гатуса? — спросил Рагдай, поворачивая к себе за плечи грека.
— Здешний воевода князя Морислава известен своей не умеренностью во всём, он желает, чтобы его называли маркграфом, своё славянское имя Гатев переделал на латинский лад, Гатеус, и ему лучше не попадаться на глаза, мой господин! — ответил Кревиус.
После того как Рагдай перевел варягам сказанное, Вишена отчего-то рассмеялся, а Эйнар загрустил.
— Пошли! — шепнул Рагдай легонько подтолкнул проводника и тот охотно повиновался. Они вступали в новый лабиринт узких грязных проходов, пропахших мочой и гнилью. Тут наверное никогда не было ветра, только смрад царствовал повсеместно. Предусмотрительно обойдя стороной двор воеводы — бесформенное сооружение из камней и кирпича, чем-то отдалённо напоминающее старые римские дома, они миновали площадку, где за ухоженной изгородью стоял старый мощный дуб, украшенный разноцветными лентами. Здесь вокруг было много алтарей с глиняными и каменными чашами, венками трав, черепами животных и яркими лентами. Потом все пролезли по очереди за торговцем в щель между брёвен высокой ограды, перебрались через груду битых винных амфор, миновали гончарную мастерскую с рядами сырых горшков под недоуменным взглядом измазанного глиной человека в переднике.
— Лучше бы я остался у служанки Филтии, в конце концов я не бросался подковами... — вдруг не к месту сказал Эйнар.
— А ты правда бросил бы меня после того, что мы пережили вместе? — спросил у него Вишена подозрительно сощурившись.
— Ты столько прошёл и преодолел, но богатства не нашёл, — Эйнар неопределённо пожал плечами, — может быть Один сердится на тебя, может быть ты неправильно приносишь ему жертвы?
— Может ты будешь теперь наши херсиром? — предложил хмуро Вишена, — и тогда богатства далёкой страны сделают нас счастливыми?
— Мне жаль вас, друзья, вы рабы золота и опять гонитесь за призраками... — печально произнёс Рагдай, останавливаясь, — у вас сейчас есть всё, что нужно человеку для жизни: еда, одежда, дом-драккар, друзья… а вы ищете золото, потому, что оно снится вам по ночам. Вы без него можете легко прожить, но ищите его с риском для жизни. Оно управляет вами как рабами своими. Оно как призрак зовёт вас из тьмы...
— А тебя не зовёт? — с удивлением спросил у книжника Вишена, — ты же призвал нас идти за золотом востока!
— Я ищу знания, они могут сделать счастливыми всех, а не только золотых призраков викингов!
— Загадочно... — сказал со вздохом Эйнар, довольный тем, что Вишена перестал его спрашивать о смысле их отношений.
Здесь грек осмотрелся и прислушался. Со двора, огороженного плетнём и примыкающего к стене из валунов, доносился яростный собачий лай. С той стороны слышался гул, возбуждённые крики толпы и грохот, будто били палками по медному котлу.
— Хорошо, собачьи бои в разгаре, — воскликнул с удовлетворением грек, — псарь Крозек наверняка тут.
— Я думал, тут должника травят собаками, а тут собачий бой, — ответил ему Эйнар, заходя на двор, образованный длинным полу земляным домом с одной стороны и прилегающими к нему с двух сторон линиями деревянных навесов. Множество людей, молодых и старых, оборванных и богато одетых, некоторые в кольчугах, панцирях, некоторые голые по пояс, сидели, стояли, пританцовывали вокруг круглой ямы и на прибывших внимания не обратили. Яма имела шагов десять в поперечнике, она была огорожена дощатой изгородью и освещена факелами на железных треногах. Справа, под навесом, сидели на привязи несколько собак устрашающего вида и размера. Одна из них, чёрная как смоль, вислоухая, с тупой сморщенной мордой и красными глазами, иногда лаяла, а сидящий рядом с ней рыжеволосый мальчик в грязной меховой накидке, сразу подсовывал ей миску, полную до краев мясными обрезками. Собака презрительно косила глазом на эту отвратительную еду и отворачивалась. По всему было видно, что она в еде раньше недостатка не испытывала. Задрав гордо подбородок и широко расставив локти, Вишена протолкался к яме. Выглядывая из-за его спины, торговец ткнул пальцем в человека, сидящего на другой стороне и сказал:
— Вон он, Крозек — псарь.
В этот момент Крозек поднял ладонь делая знак помощникам, его лицо, всё в мелких шрамах, осветилось хищным взглядом из-под низко надвинутой меховой шапки, и он произнёс:
— Во имя бога Свентовита и князя Мареслава и досточтимого воеводы Гатуса...
Гомон затих, прекратился и оглушающий лай. Рагдай заглянул в яму и увидел, что на ровно утоптанном дне, разделённом на равные части чертой, друг против друга стоят, напрягшись, две крупные собаки, пятнистые, жилистые, истекающие слюной, похожие друг на друга, как отражения. Только кожаные ремни, натянутые тетивами и намотанные на кулаки хозяев, сдерживали их.
— Все ставки сделаны! Пошли! — прохрипел Крозек.
Хозяева бросили ремни и начали карабкаться наверх. Им подали руки и втащили на подмостки. Тяжёлый воздух дрогнул от восхищённых воплей, хруста трещоток, свиста и стука. Собаки прыгнули друг на друга, сшиблись, опрокинулись обе, вскочили и тут Крозек рявкнул:
— Всё! Бой закончен?
— Почему?! — закричали все вокруг, — в чём дело?
Несколько человек спрыгнули в яму и принялись растаскивать собак. Другие вскочили с мест, толкаясь, негодуя и потрясая кулаками.
Перекрывая шум, Крозек закричал злобно:
— Лика отпустил своего пса раньше нужного! Это нарушение правил! Он проиграл!
– Они сговорились! Это не так! Бей их, обманщики!
В руках появились палки и ножи. Кто то крикнул:
— Крозек и Сертик сговорились, бей их!
Крозек медленно поднялся. Грузный, нарочито медлительный, он оглядел кричащих с презрением, из под козьей накидки замерцали пластины стального панциря. В руках у него появилась шипастая булава.
— Лика пустил пса раньше нужного! Он проиграл! Да, Лика? — псарь наклонился над ямой, и ощерил пасть с гнилым зубами, — ты согласен со мной, мошенник?
— Да, немного раньше... — последовал ответ и снизу возникло, и пропало бледное, безбородое лицо хозяина одной из собак.
Люд сразу притих, поскольку Лика признал ошибку. Одни засопели, вертя на ладонях и пробуя на зуб выигранные монеты, рубленое серебро, другие злобно ворчали и ругали случайности. Рагдай сделал знак варягам, чтоб они оставались на месте, а сам с греком выбрался из толпы, обошёл её, отчего-то зябко кутаясь в плащ, и встал за спиной Крозека. Около Рагдая возникли хмурые мужчины крепкого телосложения, с подозрением оглядели книжника и торговца и окликнули Крозека. Псарь нехотя повернулся.
— Вот, Крозек, странник, прибывший издалека, хочет с тобой говорить, — поспешил сказать грек, неимоверно коверкая славянские слова.
— Потом, поговорим, — ответил Крозек, не без интереса рассматривая Рагдая, — но если это касается ювелирных работ, то это меня больше не интересует, я занимаюсь только собачьими боями.
— Нет это про другое, — сказал Рагдай, но Крозек уже отвернулся.
К схватке готовили последнюю на сегодня пару собак. Чёрного пса, того, что не желал еды из миски рыжеволосого мальчика — его все называли Тэк-Оборотень, и другую — суку с белой грудью, пегими боками в чёрных разводах, будто облитыми смолой, и крошечными свиными глазками на длинной волчьей морде. Её называли Лаба.
Собаки должны были биться до смерти. Чтобы убедиться, что хозяева не вымазали их ядом, собак облизывали, заглядывали в пасти, уши, ища молотый перец или возбуждающую мазь из ландыша с горчицей. Также тщательно осматривали кожаные поножи собак, широкие ошейники, утыканные стальными шипами, маленькие наголовники шапочки, прижимающие уши, наползающие для защиты глаз на самую морду. После этого, краснея, белея, потея, поминая всех богов и всю нечисть, все договаривались о величине залога за ту или иную собаку, делали ставки, собирали и проверяли монеты. Один торговец дёгтем, хвастая, что в прошлый раз получил за победу Лабы два дирхема, поспорил на целый безан:
— Лаба! Она победит сегодня, да сдохнут все поляне и авары!
Хозяева спустили собак в яму. Кося глазом через плечо, Крозек сказал Рагдаю, одновременно отодвигая кого-то от себя:
— Чего стоишь, чужеземец, садись на скамью, схватка будет долгой!
Рагдай уселся на самом краю ямы. Солнце на мгновение пробило облака и заблестело на потных лбах, в прищуренных глазах, на парче и золоте торговцев, стальных шипах ошейников собак, в волосах рыжего мальчика, тянущего руки к лоснящимся бокам чёрного пса.
— Тэк! Прости меня! Если бы не умер отец, я не отдал бы тебя!
Солнце померкло. Мальчика оттащили от собаки и Крозек прокричал:
— Во имя богов, князя и воеводы его маркграфа...
Лаба напряглась, её вздувшиеся мышцы готовы были вот-вот разорваться, как и сдерживающий её повод. Поднялся наконец и Тэк. Устало, безразлично.
— Не знаю, этот Тэк хоть и матёрый пёс, да своё отжил! — сказал кто-то сзади по-саксонски.
— Всю жизнь волков и барсуков грыз, — ответил другой голос, — клянусь, в яме ему не устоять против молодой суки.
— Её Крозек сам учил и натаскивал, да и не сможет Тэк суку тронуть по настоящему! — сказал ещё кто-то в толпе.
— Пошли!!! — голосом, от которого Рагдаю сделалось зябко, рявкнул Крозек.
Лаба прыгнула вперед, как учили, чтоб сразу ошеломить, сбить врага с ног, вырвать из него кусок, другой, третий, заставить ослабеть от потери крови, подставив своё горло. Рагдаю показалось, что Тэк, прежде чем открыть пасть навстречу врагу, взглянул на небо, а потом попятился. Лаба уже пересекла разделительную черту, а Крозек было раскрыл рот для крика «Всё!», но в это мгновение чёрный пес прыгнул. Казалось, клыки собак сшиблись, но это всего лишь звякнули бляхи ошейники. Звери миновали друг друга бок о бок, оставив шерсть на шипах своих доспехов, и упали на лапы. Развернулись резко. Лаба глухо рычала, дёргала обрубком хвоста и истекала белой слюной. Тэк начал пятиться, удивлённо наклонив голову. На этот раз Лаба не прыгала, она приблизилась, стелясь по земле, широко расставив толстые лапы, не обращая внимания на отрывистый, предупреждающий лай врага. Так они обошли почти целый круг.
Наконец Лаба прыгнула. Отскочила… Прыгнула снова. Отскочила опять… Во все стороны летели капли грязи и слюны. На земле появилась кровь. Собаки сцепились и упали, стараясь ударить друг друга задними лапами. Прежде чем Тэк успел встать, Лаба оказалась на его спине. Тэк поднялся вместе с ней, мотая головой, клацнули челюсти, и клыки разодрали кожу на его скуле. Череда быстрых, проникающих укусов в голову, шею, холку почти оглушила Тэка. Слетела кожаная шапочка, прикрывающая уши и глаза, и ухо было тотчас разодрано пополам. Морду пса залила кровь, вперемешку со слюной Лабы. Ничего не слыша, почти ничего не видя, Тэк до хруста позвонков повернул голову и схватил свисающую с его спины лапу. Чуть дёрнул, подправляя её клыками к основанию пасти и, рванувшись всем телом, повалился на другой бок.
Лаба свалилась с него, как мешок, как перепуганный барсук. Однако её шипастый ошейник при падении превратил часть его шкуры в клочья. Лаба билась, извиваясь, задыхаясь от бешенства. Она тянулась, надрывая жилы, но припёршая грудь лапа врага сдерживала её. Тэк Оборотень отчего-то медлил. Оставалось только до конца сомкнуть железные челюсти, раздавить лапу, кость, а затем вырвать горло. А он всё стоял и стоял, ощущая, как кровь, силы уходят из него, как смрадное, жгучее вещество, которым в последнее мгновение были обмазаны шипы чужого ошейника, сжигает его изнутри. Пес стоял и ждал, когда придёт хозяин и заберёт добычу добытого им зверя. Он так и не понял, почему никто не пришёл. Нечто вывернулось из под него, било, рвало, отдирало клочья мяса, впивалось до костей. Когда не осталось света, запахов, боли, обиды, чёрный пес сомкнул челюсти.
— Всё! Всё! — вскакивая, закричал Крозек, — собака Лаба взяла вверх! Поднимите её! Ты видел, видел, чужеземец, какая собака?
— Чёрная? — Рагдай отвернулся, чтобы не видеть, как продирается сквозь неистовую толпу рыжеволосый мальчик, как опрокидывается его миска с варевом, но он всё таки прыгает с ней в яму, его отталкивают, а он проползает под ногами и все суёт и суёт в мёртвую морду своего пса эту пустую миску.
— Прости меня, Тэк! Тэ-э-эк!
— Этот Тэк ей ногу перекусил! — закричали люди из ямы.
— Кончилась боевая собака, — крикнул кто-то опять по-саксонски, — клянусь, Крозек не будет больше ставить своих пастушьих сук против волкодавов!
— Ножом ему зубы раздвиньте! Руби голову! – закричали в яме.
Пахло дымом, кто-то хохотал, хвастаясь выигрышем, запел и подавился петух неподалёку. Крозек судорожно пил густое молоко из кувшина с отбитым краем, начался мелкий, редкий дождь, какая-то испуганная женщина вышла на порог дома, прижала руки к груди и снова скрылась в тени проёма. Пропали куда-то грек и варяги, похоже, что они принялись угощаться пивом и бобами с мясом за счёт устроителей боёв у столов под навесами
— Сожалею, Крозек, что потеряна хорошая боевая собака. Да хранят тебя боги, — сказал Рагдай трогая вдруг занывшие виски, — мне сказали, что ты был в аварском плену и сбежал. Я иду в страну, занятую аварами, чтобы выкупить своего соратника и отомстить им. Что ты знаешь о них?
— Потеряна не только собака, но и два дирхема залога, — с трудом выдавил из себя слова псарь, допив молоко и стряхивая белые капли с бороды.
— Я возмещу тебе залог, если ты мне всё расскажешь, что знаешь, об аварских делах, — ответил на это Рагдай.
Крозек, пошедший было в сторону угощающихся гостей, остановился:
— Ты возместишь мне потерянный залог?
— Да.
— Хорошо, давай поговорим о том, что тебя интересует, — сказал Крозек, на мгновение задумался, а потом упёр руки в бока и зычно крикнул:
— Всё! Расходитесь! Герин, Пасек, ваш долг отдам завтра. Честник, прогони всех, хватит есть задарма, а Лабу прирежь...
— Со мной здесь трое друзей, — сказал Рагдай, разыскав глазами Вишену, Эйнара и торговца, и указывая на них пальцем.
В это время Эйнар поймал одного из бородачей за пояс за то, что тот, как ему показалось, его толкнул и принялся на него кричать. Вишене даже пришлось схватить Эйнара за руку. Вокруг них суетился грек.
— Не надо драки! — восклицал он то и дело.
— Честник, оставь их! — крикнул Крозек своему человеку и бородач перестал отвечать Эйнару, и проворно отскочил в сторону.
— Идём в мой дом, — после этого предложил псарь и повёл их ко входу в длинный дом с обратной стороны от навесов. Грека-торговца хозяин к себе домой не пустил и торговцу пришлось уйти, чему, надо сказать, он был весьма доволен.
Дом бывшего чеканщика, а теперь устроителя азартной и смертельной игры не сильно отличался от того, что можно было увидеть повсеместно в больших поселениях вдоль южного побережья Балтики. Чувствовалось, что здесь нет таких суровых зим, как в Норрланде или Беармии, и центральное место в доме не отдано очагу, и часть до а не предоставлена скотине. Части дома были разделены на части с помощью тканевых завес. Пол был покрыт сланцем, стены тоже были завешены тканями, и всё говорило о не плохом достатке хозяина.
Пропустив через узкий двор и через порог двери только своих неожиданных гостей, без провожатого, Крозек велел двум молодым женщинам приготовить горячую воду для омовений, разогреть похлёбку и принести пиво.
Рагдай и Эйнар сели на скамью около очага со множеством поверхностей и подставок для приготовления пищи. Эйнар слегка толкнул книжника локтём и почти весело спросил:
— Если бы ты превратился в пса, смог бы ты разорвать эту злую собаку Лабу?
— Я не смог бы превратиться в пса с человеческой душой, — ответил Рагдай, наблюдая, как псарь, отодвигая холщовый занавес в дальнем углу, шепчется с испуганным мальчиком с красивым, почти женским лицом, — надо либо быть собакой с собачьей головой, либо человеком с человечьей. Если что-то перепутано, то это большое несчастье для всех!
Из-за спины мальчика появились и исчезли несколько детских головок.
— Не таись, — вмешался в разговор Вишена, принимая из рук женщины кувшин с пивом и делая большой глоток, — клянусь коварством Локи, ты ведь колдун, Рагдай, я помню, как ты превратился в медведя во время нашей первой встречи, когда мы вдвоём с Эйнаром спасали золото дочерей славного конунга Гердрика от предательски убивших его дружинников. Ты можешь... Помню, как ты потом обратился в лесу Спирк в волка, а потом, ночью, сразу в десяток разъяренных медведей.
Со двора послышался собачий визг. Из-за занавеса, громыхая медными мисками и чашками в подоле, распространяя запах гнилого тряпья, появилась сгорбленная старуха. Клочья её седых волос колыхались, как старая паутина, а бородавки на лице были похожи на присосавшихся пиявок. Увидев её, псарь смутился, и на его свирепом лице появилась робость:
— Мать, скажи, пусть поймают двух кур, — сказал он, — зажарь нам их.
— Не обожрётесь? — прошамкала старуха, бросила посуду на стол и уставилась на Рагдая, — они тоже воры?
— Иди, мать, на двор, во имя всех богов, — дрогнувшим голосом произнес Крозек, — они торговцы из Биармии.
От пива и еды Рагдай отказался. Он отдал два отличных дирхема Крозеку и стал слушать его рассказ. Псарь говорил неохотно, подолгу подбирая слова и косясь на викингов. В конечном счёте из его рассказа удалось понять, что в прошлом году, в месяц травень, когда здесь случился голод, и поморяне уже решили убить воеводу, чтобы смягчить гнев хоть как-то, а золотую бороду и серебряную одежду бога Триглава резали на куски, для обмена на хлеб у полян, Крозек покинул Зелов. Он оставил хозяйство и семью на попечение брата и матери. Крозек добрался по рекам верховьев Вислы, где в предгорьях недалеко от Малой Водры ещё жили остатки кельтов. Там знали толк в хороших украшениях и ценили работу чеканщика и ювелира. Молодые женщины там носили кольца даже на пальцах ног. Многие кельтские старейшины приходили к нему, и он делал золотые с рубинами навершия для посохов, рукояти мечей в виде зверей с римским стеклом и восточными самоцветами. Однажды к ним пришёл проповедник Христа по имени Иона. Он был из Утрехта и попросил отлить ему серебряное распятие в честь победы ромеев над персами и освобождения Иерусалима. Потом по просьбе полянского вождя Казислава, чеканщик изготовил большой медный котёл, изображающий двенадцать главных семей полян. Однажды, когда он отправил помощников в Вук с едой для семьи, его схватили торговцы-фризы, вывезли по Янтарной дороге на юг и продали аварам. Эти варвары очень ценили хороших ремесленников и заплатили за него большие деньги серебром. Авары были из числа людей кагана Ирбиса. Они повезли его в колодках на юг, в горные долины Фракии, недоступные византийским отрядам…
Подойдя к этой части своего рассказа, Крозек замолчал, снял свою козью шапку, обнажая багровое клеймо на лбу – два зигзага из одной точки, похожие на трёхконечную вершину горы. Потом он откинул в сторону засаленную прядь волос, показывая страшные ошмётки на том месте, где должно было быть ухо и сказал:
— Это уродство и отрезанные пальцы — ещё не всё, что авары сделали со мной, чтобы заставить меня работать до изнеможения при изготовлении для них украшений. Беда была в том, что им очень нравилась моя работа, и то, что я мог командовать сразу несколькими подмастерьями, делая очень много вещей сразу...
— Эти авары просто звери... — вздохнула старуха, — лучше, если бы ты был простым пастухом, мой мальчик, а не знаменитым ювелиром...
— Я пойду облегчиться, в животе полно воздуха, — сказал Вишена и поднялся, равнодушно глядя на Крозека.
— Я тоже... — псарь тоже поднялся, держась за горло, словно что-то душило его, и пошатываясь вышел на двор.
Рагдай повернулся к Эйнару и увидел, что он блаженно спит. История чеканщика, отсутствие понимания куда дальше направлять поход, казалось, совсем не трогали его. Викинг похрапывал, подперев затылками тёплые деревянные стойки поддерживающие балки крыши. Но словно почуяв его взгляд, Эйнар открыл глаза и некоторое время тупо смотрел в раскосы крыши.
— Эти стребляне, поглоти их Хвергельмир, всю ночь раков ловили, и сеня из-за этого видения до сих пор и слабость... — сказал он, — буду отдыхать, а ты буди, если что, кудесник, всё равно я тебе не советчик.
Эйнар снова захрапел. Вернулся Вишена и Крозек. Псарь был угрюмей пуще прежнего. Он хлебнул пива, отломил и прожевал кусок серого хлеба со словами:
— На том берегу реки высокие дым до неба. Поляне лес выжигают под поля пшеницы. Видно хотят тут осесть в большом количестве и привезти с востока, с Вислы сюда свои семьи. Твой попутчик напился уже?
Неудачно изобразив усмешку, псарь показал на Эйнара, снова приложился к пиву и продолжил рассказ:
— Я сбежал от аваров, перепилив цепь на ногах точилом для инструментов. На обратном пути, когда полз на брюхе как змея днём и крался как волк ночью, я узнал названия тех проклятых мест: Грон, Сомеш, Железные Ворота, Олт... Перешёл горы, реку Дунай, потом опять горы... Работал у хорватов за еду. Потом меня нашли авары и увезли обратно на юг в город Капаган, как его называли — «город из шкур». Там меня привязали к бревну. Однажды вместе с бревном меня бросили в реку Марицу. Для потехи. Заклеймили как раба, хотя , по-сути, я им и был... Рядом со мной трудилось много чеканщиков и ювелиров из разных мест из разных народов. Работали день и ночь. Набирали конские сбруи, обкладывали рукояти оружия золотом и серебром, лили кольца, тянули нить из золота и гранили драгоценные камни. Клянусь Триглавом, золото через наши мастерские текло рекой. Чистое, очень чистое золото. Его привозил всегда сам Ирбис-каган. Он был зверь, этот степняк. Часто он приезжал на повозке, запряжённой голыми сербскими девушками. Кнут был самым малым истязанием для них. Ирбис и воины даже не снисходили до того, чтобы обесчестить их, изнасиловать перед смертью. Они насаживали их на кривые мечи, вынимали пальцами глаза, отрезали мясо от ещё живых тел и кормили им собак и свиней. Не уверен, но, кажется, они и сами ели это мясо! Однажды, когда потребовалась кожа или пергамент, чтобы давить рисунок на серебряном листе, принесли ворох нежной, как шёлк, кожи – человеческой. Потом я увидел, как авары с живых славянок снимали кожу как будто кожуру с перезревших слив. Так было там целую вечность. Я исхудал до состояния скелета. Просвечивали кости через кожу. Выпадали зубы, волосы выпадали клочьями, тело гнило, словно я стал трупом. Потом настали холода и пошёл снег. Двое моих знакомых сирийцев умерли от холода. Авары стали ещё более злыми. Все начали говорить, что поляне и сербы восстали, а моравский король Само с сильным войском перешёл Тису и уже идёт вдоль Дуная, громя аварские отряды и селения. Авары свернули свои шатры и стали отступать на восток. Нас погнали сначала по горам вдоль Марицы. Многие умерли в дороге от холода, голода и болезней. Остальных кинули в пещеру, рядом с заброшенным фракийским селением. Клянусь, наверное всё золото аваров было собрано и спрятано там. Мне удалось бежать. Поймали... Отрезали уши, пальцы. Потом, поняв, что работать я больше смогу, решили для потехи разорвать лошадьми. Не успели авары привязать меня ко второй, как первая понеслась вскачь. Бог выстелил мне дорогу палой листвой, смочил дождём, сделал так, что ремень на лошади вскоре разорвался. Бог плеснул в яму воды из разлившейся от дождей Марицы. Из этой ямы потом пили аварские кони и черпала воду аварская погоня, а я умирал на дне, дышал через стебель камыша, умоляя бога сделать меня невидимым. Потом я целый месяц ел лягушек, змей, выпавших птенцов... Но не умер. Когда смог стоять на ногах, ходить, я пошёл обратно через горы. Пришёл… Дядя, брат, старший сын умерли здесь от голода… теперь их дети у меня за занавеской. Зато дела с собачьими боями идут всё лучше и лучше. Это не над ювелирными крошками слепнуть...
Со двора донёсся грохот и треск дерева, будто молотом били в ворота. Завизжала свинья, взбесилась невидимая псарня. В дверях появился озлобленный раб псаря: подол его лосиной шкуры подоткнут за пояс, в руке он держал короткий но сильный лук из рога со вложенной в тетиву стрелой.
— Трое воинов именем князя ломают ворота на наш двор. Бить их? — спросил он.
— Скажи, что всё заплачено воеводе за покровительство, — ответил ему Крозек.
Проснулся Эйнар, открыл один глаз и хрипло спросил:
— Шторм?
— Шторм? — передразнил его Вишена, — ты в городе на лавке сидишь!
— Это не люди воеводы! Бить? — снова спросил раб, оглядываясь.
— Если это налётчики, то сейчас я им покажу, что такое злость! — ответил псарь, вытаскивая из-под скамьи палицу, и в его глазах появился блеск, как во время боя собак, — поможете мне?
Рагдай неопределённо пожал плечами и ощутил, как в Крозеке клокочет первобытная ненависть и желание обрушить палицу на чью-нибудь голову, и прежде всего на его, Рагдая, голову. Скорее всего, история с аварским золотом не было предназначена для лишних ушей. Крозек, польстившись на деньги и рассказав о долине Марицы, уже сильно жалел об этом, и желание избавиться от людей, узнавших тайну места расположения сокровищ, подступило к нему с неописуемой настойчивостью.
— Все эти поморяне такие предатели... — не разжимая рта, прошипел Крозек, следя за тем, как викинги выходят во дворик с видом привыкших ко всему людей, становятся спиной к двери, лицом к нападающим снаружи, уперев кулаки в бока.
Рагдай поднял на псаря свой взор и отчётливо понял, что Крозек сейчас бросится на него с целью замести следы и ограбить. Потом псарь попытается с помощьё воих слуг напасть во дворе на викингов и завладеть их украшениями и дорогостоющим оружием. Однако едва Крозек начал поднимать палицу для удара, Рагдай молниеносно ударил его растопыренными пальцами в глаза, как предусматривал один из приёмов греческого панкратиона. Крозек мгновенно ослеп, выронил палицу, схватился за лицо и упал на колени воем.
— Я верну тебе зрение, если ты перестанешь дурить и расскажешь всё до конца! — спокойно и с расстановкой проговорил Рагдай, — какой ты коварный...
— Но я рассказал всё, что знал...
— А где эта пещера, где авары прятали золото?
— Это трудно понять, я убегал по ночам, ничего не видно было!
— Врёшь!
— Зачем мне скрывать?
— Не знаю, но как можно не запомнить дорогу? Ты не мог идти на север через горы, а шёл по долинам, а их не такое большое количество!
— Я шёл через горы!
Женщина с кувшином пива, застывшая на месте от неожиданности медленно и боком отошла за занавес, где притаились другие служанки.
В этот момент за оградой послышался зычный голос Свивельда:
— Нам сказали, что двое викингов зашли сюда, мы их ищем! Вы кто такие и что вам тут надо? А ну, убирайтесь к своему князю, пока мы всей дружиной не стали наводить в вашем городишке порядок!
— Лучше вам уйти без ссоры! — вторил викингу голос бурундеина Мечека, – понимаете меня?
— Я сейчас скажу князю Стовову, что вы нас притесняете, и он позовёт стреблян! — в тон ему вторил голос Полукорма.
— Где мой конунг, клянусь Одином, я отомщу за него?! — заорал за стеной Свивельд, — уйдите, черви!
Стала слышна неразборчивая ругань на поморском славянском диалекте, шорох одежды, чавканье обуви по грязи и удаляющееся позвякивание оружия.
— Эй, Свивельд, мы здесь! — крикнул через забор Эйнар.
— Да, мы знаем! — отозвался тот, — тут, кажется по вашу душу приходили воины местного херсира!
— Тут вообще непонятно чего творится... — сказал Эйнар, отстраняя раба и открывая ворота.
Когда на дворик вошли Свивельд, Полукорм и Семик, другие рабы и слуги псаря попрятались кто-куда, только маленькие дети с любопытством глазели на богато одетых гостей. Посмеиваясь над трусоватыми воинами князя Мареслава, приходившими не понятно зачем, Вишена вернулся в дом и увидел псаря на полу и около него хмурого книжника. Рагдай медленно ходил от стола к двери, а псарь ползал на четвереньках и жалобно подвывал. Рядом стояли маленький сын псаря, голый, лет трёх, ковырял в носу пальцем и слегка стегал отца прутиком, думая, видимо, что с ним играют.
— Колдуешь? Превращаешь людей в животных? — Вишена зевнул, — там пришли Мечек, Полукорм и Свивельд. Все под хмелем. В конце у
концов, что ты пытаешься у него выпытать?
— Помоги мне, — Рагдай склонился над Крозеком, с большим трудом, с помощью Вишены, поднял его на ноги, несколько раз встряхнул, — пойдёшь сейчас с нами на наши корабли и будешь там, пока всё мне не расскажешь до конца.
— А ты вернёшь мне зрение? — спросил с надеждой в голосе псарь.
— Да.
На дворе послышался голос Полукорма и отрывистая норманская ругань. Судя по всему Свивельд провалился в помойную яму.
Псарь прислушался и поднял лицо, видя перед глазам пока ещё только красные круги. Он встал на ноги и направился к дверям, выставив перед собой руки. Мальчик схватил его за штанину и попытался удержать.
— Кто там, на дворе? — спросил псарь.
— Это мои люди пришли, они искали меня, — ответил Рагдай, двинувшись следом.
Снаружи продолжал накрапывать дождь. Рабы и слуги псаря вылезли из своих укрытий и с понурым видом стояли под навесом. Полукорм, багровый от натуги, силился вытащить Свивельда из ямы, а у того всё время срывалась с края нога. Семик утомлённо опирался на ограду у ворот. По дворику деловито расхаживади куры. За воротами была видна застывшая в ожидании фигура Кревиуса и нескольких любопытных торговок с большими корзинами.
— Лучше бы мы вас прирезали в толпе во время боёв! — встряхнув головой, сказал псарь, — за ущерб моему здоровью давай мне золотой безан!
— Серебряный дирхем, — ответил Рагдай, — и то, если услышу правду!
— Безан давай, безан, наче псов спущу!
Некоторое время псарь и книжник они ожесточённо торговались, размахивая руками и приводя множество разнообразных аргументов в пользу своей правоты. Наконец, на ладонь Крозека легли арабские монеты.
Полукорм вытащил Свивельда и сообщил Рагдаю:
— Рагдай, иди к местному воеводе, Стовов зовёт тебя. Он хочет остаться у Гатуса на несколько дней и пировать.
— Да воевода Зелова выставил знатное угощение, — отделяясь от ограды, сказал Семик и было видно, что рукава его рубахи пропитан жиром, словно он вытирал ими котёл.
Рагдай осторожно отстранил от себя голого малыша, норовящего достать прутиком его в лицо и надвинулся на Крозека:
— Ты должен будешь показать нам эту пещеру в долине Марицы и провести туда моих людей!
— Иначе мы зарежем тебя, твоих жён и детей! — зевая сказал Полукорм.
— Как можно зарезать того, кто уже давно умер? — псарь вдруг жутко засмеялся, — я уже мёртв, и только боги смогут мне указывать, что делать! Убирайтесь!



Глава третья
МЕЖДУ ВИСЛОЙ И ЭЛЬБОЙ

Утром из-за сильного тумана Зелов с правого берега Одера не просматривался. С того места, где стояла корабельная рать Стовова, было видно только, что облака спустились на землю и прильнули к зыбкой воде Одера. В белой мгле пели петухи, тявкали псы и перекликались сторожа. Солнце только взошло, но было уже необыкновенно тепло, словно уже настало благословенное лето. В зарослях радостно пели птицы. Их не пугали и не смущали запахи горячей смолы, стук конопаток внизу, дым костров с песчаного берега, вонь ячменной каши с прогорклым салом, трепетание на ветру пёстрых флажков и перекрикивание людей около кораблей и лодок. Птицы пели и когда прибрежный лес спал, и когда он проснулся и загомонил множеством голосов человеческих голосов. И даже когда злобные, любопытные вороны из Зелова, перелетев реку, уселись неподалёку и пытались карканьем распугать лесных певцов, птицы не утихли. Только содрогание ветвей багульника, более резкое, чем от ветра, заставило нескольких их них оставить чудное, звучное место с эхом над водой, упасть в объятия восходящих потоков южного ветра и унестись к другим берегам Водры. Вороны тоже поднялись в воздух, недовольно горланя из-за того, что два человека, большой и маленький, подошли слишком близко к ним. Тот, что был больше, отплёвываясь от паутины с дохлыми мотыльками, пробасил:
— Эх ты, Ладри, разве по лесу ходят с таким шумом?
Раздвинув кусты человек высокого роста вышел на берег. Прямо перед ним стояли корабли. Левее, вдоль пологого берега, были разложены на песке стреблянские лодки. Перед ними стояли шалаши, навесы и шатры. С самой их гущи стоял княжеский шатёр из белёной льняной ткани.
— Мне просто не везёт сегодня, — обиженно отозвались заросли голосом Ладри, — всё время попадает под ногу сухая ветка и хрустит!
— Ладри, просто ходить по лесу нужно уметь, — закончив отряхивать свою кожаную рубаху, Ацур внимательно оглядел открывшийся простор водной поверхности, светлые и тёмно-зелёные волны леса, тающего в воздушной дымке.
Из зарослей наконец выбрался Ладри. У него был вид охотника, упустившего из ямы медведя, или рыбака потерявшего невод полный рыбы. Он чуть не плакал от обиды.
— Надо мной вся дружина уже смеётся, — оттопырив нижнюю губу сказал мальчик, — то рыбу не так ужу, то иглу не так точу, а теперь и ходить не умею по лесу!
— Думаешь, легко стать настоящим викингом? — Ацур потрепал мальчика по взмокшему затылку, — это не землю пахать неподвижную, или корову гонять безобидную, это жизнь на постоянной войне, но ты не огорчайся, мы все были маленькими раньше...
— Это откуда вы появились? — заинтересованно спросил их с палубы драккара седой Гелга.
Кормчий наматывал на локоть промасленную верёвку. Рядом с ним сидели на борту и перебирали голыми пальцами ног сонные Эйнар и Гельмольд. С ходовых мостиков двое служанок княжон стирали полотенца и ещё какие-то тряпки. Тут же стояла коза и косила жёлтым глазом на недалекие заросли.
— Смотри, сбежит запас пищи в лес, — сказал вместо ответа Ацур.
— Мы ходили посмотреть следы оленя или кабана, — сказал Ладри, — вернулись за копьём, может, добудем клыкастого, вроде он не далеко. А правда, что у Гелги есть волшебный молот, и он одним ударом может убить сразу несколько врагов, как бог Тор?
— Да, молот у меня есть, — довольно улыбаясь, ответил Гелга, — это луше любых топоров и мечей в бою.
— Не слушай его, кузнечный инструмент никогда не сравнится в бою с мечём, — сказал Эйнар, — пока он молотом взмахнёт, я его два раза успею проткнуть и разок рарубить.
— Не слушай его, мальчик, он просто завидует мне, — ответил без злости старик.
— Но лучше сначала научиться ходить, а уж потом охотиться, — под умоляющим взглядом мальчика сказал Ацур, возвращаясь к преждней теме, — а ты, Эйнар, с вижу, уже тут. Остальные тоже вернулись? Князь, Вишена, Рагдай? Я думал, вы пробудете в городе пару дней... Как там всё было, в этом славянском рассаднике беспорядка, христианской и иудейской отравы?
Эйнар сощурился и расслабленно зевнул:
— Клянусь божественной похотью Хеймдалля, славное было дело, книжник Рагдай и конунг Стовов устроили веселье там...
— Расскажи про подвиги! — воскликнул восторженно Ладри, — расскажи!
Эйнар осмотрелся по сторонам: ни слева, ни справа, на лодиях сейчас никого не было. Только чуть дальше, на лодии полтесков, томились от безделья несколько воинов, глядели на реку, на плывущие хлопья тумана.
— Людей в городе полно, и порядка никакого нет, — начал свой рассказ Эйнар, — люди бегут сюда через Моравские горы от голода, аваров и войны. На причалах и площадях торг всякий, где торгуют и купцы и беженцы. Разорение одних стало для других прибытком. Пока ходили, смотрели овёс, пшеницу зерном или мукой для похода. Рагдай прицепился с расспросами про аварские дела к одному торговцу и потерялся в толпе. Потом в толпе потерялся воевода полтесков со своими людьми. Стовов сторговал муку у какого-то фриза и хотел возвращаться, но тут появился важный старик со стражей и сказал, что он казначей воеводы Гатуса, и воевода просит Стовова прийти в его дом со своими соратниками. Мы отправились с ним к Гатусу, а там веселье и пир, факелы кругом... Клянусь сетью Одина из кишок сделанной для поимки Локи, я чуть не лопнул от жареного мяса и пива. Скальды горластые там под бубны, лангелейки и флейты пели. Воевода говорит князю Стовову: «Останься, я тебе тут помогу большую область к востоку от Водры захватить до самой Варты, а может, и до Вислы, или можно согнть с берлинских болот Дервана с его сербами... Князь Мареслав этому только рад будет, что между полянских и сербских племён возникнет центр союзной силы. Янтарный путь от Балтики к Дунаю тоже можно будет потом прибрать к рукам. В общем, чем больше они пили вина, тем больше становились их владения.
— Вот это аппетит у Мареслава — Янтарный путь захватить! — с притворным изумлением воскликнул Ацур, — а князь чего ответил?
— Стовов сперва согласился напасть на Дервана, а потом сказал, что у него земли и богатств побольше и без того будет после этого похода. Тут они начали спорить, у кого богатства больше. Понятно, что если собрать все земли князя Мареслава по Одеру, Ине, Варте, Шпрее, то это побогаче будет, чем богами забытые болота Нерли и Москвы. Начался крик, чуть не на мечах не начали бой. Потом, правда, помирились, когда Вишена пригрозил, что позовёт своих воинов, чтобы их разнимать. У Гатуса в Вуке сто воинов-пастухов, а у Стовова двести бывалых головорезов, да ещё пятьдесят викингов. Это же не шутка! Потом они пошли лодки рубить — богатство своё показывать, мол, даже дорогие лодки не жалко изрубить. Хорошо, что была ночь глухая и хмель сильный, а то Стовов свою лодию точно изрубил бы. Не жалко ему было. А воевода Гатус до своих лодок на пристани добрался и начал там бесчинствовать, пока пьяный с топором в руке в воду не свалился. Еле его вытащили в темноте. Потом Рагдай прикинулся медведем и стал пугать людей воеводы, потом нашлись полтески, и Стовова увели обратно в дом воеводы. Как пошёл дождь. Потом мы с Вишеной пошли искать Свивельда, куда-то ушедшего с молодой поморянкой. Но это другая история, – закончил говорить Эйнар, развёл руками, довольный всеобщим вниманием.
— А Свивельд? — спросил, всё не унимаясь, мальчик.
— Нашёлся Свивельд и лежит беспробудно, — ответил за Эйнара старый Гельга, бросая наматывать верёвку и указывал куда-то вдоль берега, — идите к шатру конунга, поешьте хорошую похлёбку, её там Торн сделал, такая жирная уха сварилась. Только стреблян обойдите, у них непонятный праздник, и они злятся, если через них идут...
Ацур понимающе кивнул и пошёл в ту сторону, увлекая за собой Ладри. Они прошли по самой кромке воды, там, где перемешанный с лесным сором песок становился тёмным от влаги. Река бесшумно подбиралась к их ногам языками маленького прибоя, шипела среди намытого, отполированного хвороста, стекая обратно. Совсем рядом, очень низко, пронёсся кречет. Он сделал хищный разворот, едва не касаясь растопыренным крылом воды, и с видимым усилием начал взбираться ввысь. Его рябые крылья сливались с бликами воды. Невдалеке испуганно закрякали утки. Несколько бурундеев, без своих воинских доспехов похожие на простых жителей Зелова, с луками наготове, стояли у воды.
— Ты это, Валас, брось это дело, опять стрелу дорогую упустишь, — говорил один воин.
— Надо Порухе крикнуть, чтоб обратно плыл сюда, он на своём плоту кречету мешает уток поднять в воздух, — отвечал другой.
— Не-е, в тумане это не мешает, это стребляне галдят и утки прячутся. Нашли, голь болотная, когда когда свои Комарницы справлять.
— Прошли уже Камарницы-то все, уже лето вот-вот...
— У них там, в Тёмной Земле на Протве и Москве, всё чудно, правда, Авдя?
— И то правда, не то, что на Оке вокруг Резани...
Бурундеи, молодые воины, посмеялись и отчего-то умолкли, когда мимо прошли Ацур с Ладри. В полусотне шагов от них, на поляне среди зарослей орешника, происходило действо: Оря Стреблянин, сбросивший свою волчью шкуру и наряженный цаплей, вышагивал в кругу соплеменников около дымных костров, словно искал что-то. Все воины были без оружия, босиком, с прутьями в руках, на головах у них были белые тесёмки. Оря держал на вытянутых руках нечто похожее на кулич, гнездо из листьев и веток, и выкрикивал:
– Подымай сетево, Рысь да Змея, соловей яйцо понёс!
Остальные рубили прутьями дымный воздух перед собой и вопили в ответ бессвязные фразы:
— Гей, медяна роса!
— Кветень водяные жили зрит, что брос, тому восстать велит!
Оря двигался торжественно, с осознанием важности этой связи с богами, владеющими всем в мир. Он, двигаясь по птичьи, обходил шест, стоявший в центре поляны между кострами. Иногда он издавал крик цапли, похожий на удары лезвия ножа о лезвие. Как он извлекал живым горлом такой металлический звук, сказать было тяжело. Но, ведь и цапля, чей крик он воспроизводил, тоже была сделана не из железа. Шест посреди костров на конце имел поперечины. На них пёстрыми лентами были закреплены пучки сухих листьев. Когда Оря-Цапля ударял шест плечом-крылом, окружающие радостно восклицали.
— Дикий народ эти стребляне, — пожал плечами Ацур, как бы в ответ на недоуменный взгляд Ладри, — заклинают землю принять посевы и родить зверей для охоты, хотя сама земля лежит отсюда за много дней пути, и её боги ничего не услышат на таком расстоянии. Другое дело одноглазый Один, живущий в Асгарде на небе!
— А почему стребляне пьют воду только из ладони? — спросил Ладри, всё ещё оглядываясь на странный хоровод свирепых охотников.
— Не знаю, они похожи на пруссов, те тоже пьют из ладони, в то время, когда нужно пить из чаши или рога!
Они были уже около палаток викингов из кожи на подпорках из малых вёсел. Несколько варягов играли у костра в кости, обсуждая, как они потратят своё золото, когда конунг разделит будущую добычу. Они кидали отполированные коровьи позвонки в маленькую лунку в земле, спорили, кто попал туда без касания стенок, толкались, ругались беззлобно. Один из них предложил Ацуру показать мальчику игру настоящих мужчин, Ладри начал упрашивать своего наставника об этом. Ацур с улыбкой рассказал мальчику сначала о жадности и азарте, как о самых злых врагах воина, туманящие рассудок. Потом он показал как кидают кости, не особенно, впрочем, метко, и привёл примеры установки залогов для выигрыша. Играть он отказался, и без труда увёл от этого соблазна и мальчика, потому, что Ладри уже был привлечён криками и шумом со стороны палаток бурундеев. На другом конце ряда палаток, в утреннем тумане, молодые бурундеи занимались военным обучением. Они топтались на месте, упираясь друг-другу в грудь и стараясь сдвинуть с места, ходили по кругу с тяжёлыми мешками на шеях, обливаясь потом. Все рослые, плечистые, гораздо выше стреблян, белые, по большей части темноволосые и кареглазые, они упражнялись сражаться на палках, заменяющих мечи. Они отрабатывали нападение на врага, ударяя своим щитом в его щит, и одновременно нанося удар мечём сверху в шею, или даже в верхнюю часть спины врага. Они смотрели как старшие воины показывают приёмы действия щитом, когда нижним краем его можно было ударить врага в колено, лишая его подвижности, или в руку с оружием, если он держал её слишком низко. Воины с оскаленными от напряжения лицами повторяли приёмы боя, злились, шипели на учителей. Те скалились в ответ, фыркали от иногда смеха. Здесь заправлял всем седовласый Мечек. Бурундейский воевода восседал чуть поодаль, на подобии скамьи их жердей. Красная с серебром его рубаха, которая могла стать предметом зависти любого удачливого торговца, мерцала в сумрачном утреннем свете, зычный голос его заглушал топот, удары и восклицания.
— Капик, стегани того, пусть двигается быстрее, отобьётся от остальных! Гуляй, гуляй, конинка! Не всё на вёслах сидеть, а то разучитесь всему...
Перед ним, полуголые, в грязи, возбуждённо и ловко сновали несколько бурундеев с деревянными шестам. С тычками шестов, присвистом, гиком, шлепками по голыми телам, плетей они изображали бой на копьях одного против пяти. То один, то другой бурундей становились в круг, а остальные на него нападали. Иногда они смещались к воде… Летели брызги, комья мокрого песка, текла грязь по мокрым шеям. Один из таких воинов, пытаясь избежать признания поражения, пронёсся мимо застывших викингов, обдав их ветром.
— Наверно именно этот имела в виду старуха Ингра, когда описывала всадников смерти, как людей без ума, — восхищённо сказал Ладри, — эти бурундеи управляются с палками не хуже стреблян, клянусь Слейпниром!
— Слейпнир – священный конь Одина, — хмуро сказал Ацур, — не надо про него вспоминать без необходимости, и тем более им клясться такому мальчишке, как ты, не пристало. Это попусту тратит волшебную силу богов.
Мальчик обиженно опустил голову и молча поспешил за наставником. Ацур шёл задумавшись о чём-то своём. Миновав костровище с котлом, где грелась вода для пленниц, они оказались на утоптанном пространстве у леса. Здесь стоял княжеский шатер, сшитый из широких льняных полотен. Все пять шестов, несущих шатёр, имели резьбу в виде оскаленных медвежьих голов. На срединном шесте был укреплён узкий стяг: птица с головой медведя на красном поле. У складок, обозначающих проход внутрь шатра, облокотились на короткие копья, стояли на страже два полтеска. Это были коренастые воины с длинными бородами, по их обычаю расчёсанные надвое. Наносники их шлемов восточной работы, были сделаны в виде клюва хищной птицы, кольчуги на них были длинные, из очень крупных колец, а под ними была надета рубаха из толстой кожи. Кроме копий у них их оружия не было больше ничего. Перед этими стражами озабоченно вышагивал воевода кривичей Семик. Без нужды он то и дело поправлял меч, и всё время спрашивал у Полукорма, стоящего тут-же о разных вещах:
— Хетрок где?
Полукорм, сонный, всклокоченный, в одной рубахе, пожимал плечами и кричал тот-же вопрос вверх. Кадык его при каждом слове дёргался, как испуганный зверёк. С высокого дуба, из-за шатра бдительно кричал кто-то в ответ:
— Не видать на реке никого, туман... Не плывёт никто!
Рядом с палаткой на куче хвороста сидели настороженные Вишена и Креп. Тут же сидели прямо на прошлогодней коричневой траве Ломонос, Мышец, Тороп и ещё несколько старших мечников князя. Из шатра доносился мерный, несколько сердитый говор Рагдая, прерываемый недовольными высказываниями Стовова:
— Ага, раскрылся, колдун! Раскрылся! Чуял я, что так будет...
Ацур усадил Ладри рядом с остальными и велел помалкивать:
— Сиди и не выделяйся!
Тем временем в шатре полыхал спор:
— Князь, золото тут, неподалёку, только руку протянуть... — слышался голос книжника Рагдая.
— Рыскать по этим дебрям? Лишится части воинов за тридевять земель от дома? — снова зло выкрикивал слова князь, — ты нас сюда всех обманом заманил!
— Я сам не ведал, что всё окажется не так, — оправдывался Рагдай, — и так повезло, что всё стало известно до того, как мы отправились к Греции и Фракии! На ещё повезло, что среди такого количества людей оказался человек, знающий то, что нам нужно!
— Нет веры тебе, змей!
— Весь твой поход держится на вере в меня, князь! Не веришь? Повернёшь обратно, зайдя так далеко? Вернёшься через разгромленный Новгород? Что скажешь князьям Резану и Ятвяге, что их дружины потеряли время, вместо того, чтобы сходить за данью в полюдье?
После этого вдруг в палатке настала тишина. Что-то звякнуло, потом грузно осело, словно упал убитый человек.. Звякнуло опять. Окружающие палатку викинги, кривичи и полтески переглянулись. Храп спящего воина за спиной Ладри сделался самым громким звуком в мире. Семик застыл, как вкопанный. Вишена, удерживая Крепа за рукав от того, чтобы бросится в палатку, сказал отчётливо:
— Всё равно Рагдаю надо было всё рассказать князю о делах. Клянусь всеми жизнями Одина, Рагдай поступил верно, что всё открыл.
Тишина продолжала длиться. Ломонос, Мышец и Тороп молча поднялись с травы, с каменными лицами и решительно подступили к шатру. Полтески, стоящие на страже, подняли им навстречу острия своих копий. Семик взял одно из копий за наконечник, рябое лицо его сделалось красным, и он сказал, как камень бросил в сторону полтесков:
— Прочь! Нам нужно увидеть, что там произошло!
— Тут наш долг! — прошипел в ответ один из полтесков, едва не касаясь остриём копья рубахи Семика, – князь сказал никого не пускать, а Хетрок сказал выполнять всё, что скажет князь.
— Стовов наш князь, славянский, он у нас со всеми богами говорит, из-за него урожаи хорошие, и впереди всех в бой идёт, а вы вообще неизвестно кто! — зло сказал Ломонос, — ну, отойди!
— Это вы неизвестно кто и откуда пришли, не то пруссы, не то кельты, а мы живём на Волге со времён ледника! — скрипнув зубами ответил полтеск и что-то добавил на своём древнем камском языке.
Семик хмыкнул, набычился, выпустил наконечник из ладони, отступил на шаг. Правая рука его двинулась к левому боку, к рукояти меча, украшенной моржовой костью. Его соратники начали плавно расходиться в стороны, освобождая пространство для боя.
— Вы умрёте сейчас, — воскликнул Семик и вынул меч.
Сталь тускло сверкнула в сыром холодном утреннем воздухе, сразу изменив направленность событий, дум и чаяний окружающих людей.
Вишена вскочил на ноги. За ним поднялись со своих мест Креп, Ацур и Ладри. Через несколько мгновений среди палаток варягов и шалашей кривичей закричали предостерегающе. Послышался хруст веток под ногами быстро идущих людей .
— Князь наказал, никого не пускать, — зашипел второй полтеск, вставая как для нападения.
— Слово “никого” оставляет возможность войти его ближайшим дружинникам! — нагло заявил Тороп.
— Слово “никого” — это исключение всего! — упрямо ответил полтеск, — это не оставляет возможностей войти...
— Чёртов мудрец, я тебе сейчас голову снесу! — крикнул Семик, поднимая меч над головой.
Тороп однако схватил его за руку, а Ломонос выставил перед собой открытые ладони, показывая, что они пусты. Полтески имели такой вид, что ещё секунда, и они могли пустить копья в ход. Их легендарная верность и склонность к амопьюервованию, сделавшие их желанными телохранителями даже хазарского кагана и князя Биармии, не оставляли сомнений в том, что они будут драться насмерть, если их сейчас атаковать.
Под тяжестью тела Торопа, рука Семика с мечом опустилась. От решительного вида стражи он несколько опешил. Расчёт на испуг не оправдался. Креп и Ацур встали между кривичами и полтесками, Ладри закрыл лицо руками, Вишена рукой стал подзывать к себе викингов. Начала собираться толпа. Примчался на бегом Мечек с десятком полуголых бурундеев. В маске цапли появился Оря Стреблянин с десятком воинов.. Возник шум и гвалт. Со всех сторон раздавались крики:
— Измена!
— Руби!
— Кого убили?
— К оружию! Сюда!
— Стовов и Совня!
— К кораблям!
— Авары напали! К оружию!
Шатёр князя вдруг содрогнулся и распахнулся. Полтески отошли в стороны и перед всеми возник взбешённый Стовов в измятом, пурпурном плаще поверх простой не крашенной холщовой рубахи. Он толчком отбросил Семика в сторону, разметал своих молодых воинов пинками и оплеухами, а заодно и полтескам попало и стреблянам. Бурундейского воеводу Мечека и варягов князь трогать поостерёгся, да и злость его к этому времени поубавилась. Кроме того он сильно ушиб пальцы в перстнях о скулу одного стреблянина и они стали быстро распухать. Свирепо глядя на собравшийся сход и грозно надвигаясь на него, он закричал:
— Прочь, все! У меня совет с книжником! Тихо все, ну!
— Прочь! Прочь! — замахали тогда во все стороны руками Семик и Полукорм, а Ломонос даже схватил двух стреблян и потащил их в сторону от палатки.
Вишена, воспользовавшись сумятицей, свободно проскользнул к шатру и натолкнулся у входа на Рагдая. Книжник выглядел живым и невредимым. Ладри, первый раз в жизни видевший, чтобы так себя вёл не пьяный человек, отнял руки от лица и смотрел теперь во все глаза за происходящим вокруг. Рассеянно перебирал сухими пальцами янтарные бляхи своего наборного пояса, Рагдай спросил конунга:
— Хетрок вернулся?
— Нет, полтеска ещё нет.
Получив отрицательный ответ, Рагдай отчего то похлопал Вишену по плечу, поднял глаза на облачное небо и удовлетворённо сказал:
— Трудно пришлось с ним! Знаешь, Вишена, я в нём едва не ошибся.
— В ком? — спросил недоумённо конунг.
— В князе Стовове, — ответил Рагдай оглядываясь, — я думал, что он пошёл искать сокровища мира по недомыслию, по глупостине осознавая возможных трудностей...
— А это не так?
— Нет, он знал, что всё будет не просто, — сказал Рагдая потягиваясь и похрустывая костями, — он просто верит в успех на самом деле даже больше, чем я, словно ему Ярило при личной встрече уже всё пообещал дать.
— Я бы тоже был уверен в успехе, если бы одноглазый Один мне при встрече пообещал найти тридцать возов с золотом, а так викинги отберут у меня всё, что есть и разойдутся кто куда, кто арабам северных рабов продавать, кто ремесленников воровать заставлять на себя работать... — задумчиво произнёс Вишена.
— Хетрок вернулся?
— Да нет же, нет, — Вишена тряхнул ладонями, словно они прикоснулись к горячему и ему подумалось: «Нет — не нужно, не нужно было князю говорить о сложностях с местом нахождения золота. Теперь всё испорчено и Стовов может повернуть назад, а без него отбить золото у авар и убежать с ним далеко — не получится!»
Сбоку к ним приблизился Стовов, уже остывший, распространяя запах лука, сырой кожи и пота. Он подозрительно оглядел конунга и спросил:
— О чём вы тут говорите?
— Хетрока ещё нет, а это важно, — ответил Рагдай, делая знак Вишене, чтоб тот удалился к своей палатке, — не подвёл бы нас полтеск?
— Нет, он не подведёт, Хетрок верный мне человек, может, верный мне более, чем своему князю, — сказал князь, мотнув тяжёлой головой, провожая Вишену не добрым взглядом, — твой друг викинг вокруг дочерей Водополка всё увивается, а они, между прочим, мои женщины и я ещё не решил, что с ними делать, то ли в жёны обеих взять, то ли наложницами сделать своимим, то ли продать как рабынь.
— Зато со всеми тремя их служанками по очереди спишь, а если у Вишены чувства? — спокойно сказал Рагдай.
— Это моё княжеское дело, — ответил Стовов, надменно задрав подбородок, — может я их готовлю с собой в могилу взять, если вдруг умру или погибну.
Все воины уже разошлись, потеряв интерес к происходящему, напряжение улетучилось. Полтески заняли своё прежнее место у входа шатёр. Семик с мечниками расположились шагах в десяти от них, тихо переговариваясь. Ацур и Ладри стояли неподалёку и задумчиво смотрели на реку. Ацур рассказывал Ладри о городах англов, белгов и франков. Стовов, собравшись зайти обратно в шатёр, неожиданно остановился услышав крик дозорного с дерева.
— Хетрок! — кричал дозорный.
Рагдай, вздрогнув из-за того, что этим криком оказалось прервано видение из его детства, когда красивая женщина, его мать, с нежными руками гладила его по голове, журя за опрокинутую корзинку с земляникой. Не то, что это было единственное воспоминание о матери, или это был единственный солнечный день в поочье, сохранившийся в памяти, просто так решила память, оставив во всех подробностях эту картину вместе с запахами, звуками и ощущениями, а другие погрузив в забвение. Рагдай двинулся к реке, а Стовов последовал за ним. Он махнул рукой Семику и полтескам, чтоб те не отставали от него. После только что произошедшего разгона толпы, это было нужно, потому, что сегодня самостоятельно к князю вряд ли кто-нибудь решился бы подходить близко сам. Они все вместе пошли по стану судовой рати к тому месту, где должна была причалить лодка. Воины, завидя князя, почтительно вставали и кланялись. Даже варяги делали вид, что поднимаются. Оря опять возобновил стреблянские игрища. Бурундеи опять занялись военными уроками и слышался голос Мечека:
— Упустил, раззява! Вит, лови его теперь опять!
У крайнего шалаша перед костром сидели все служанки княжён, Ориса и грек-историк. Грек рассказывал об Иисусе Христе, о его желании взять на себя все грехи людей. Он показывал на оловянный крест на груди. Служанки пытались понять, что такое грех, а Ориса грустно улыбалась, глядя на языки огня.
— Где Ясельда? — спросил у них князь, поравнявшись.
— Она плохо себя чувствует и лежит под одеялом, — сказала одна из служанок, привставая.
— Это ещё почему? — Стовов приблизился и ткнул пальцем в шалаш, где должна была находится главная заложница, — она здесь?
— Да, — послышался голос Ясельды, понявший, что князь войдёт внутрь, если она не ответит, — я больна от качки...
— Морские и речные походы для слабых женщин тяжелы, — сказал грек, — плен только углубляет страдания тела страданиями души...
— Чего? — князь махнул рукой.
— У меня есть бальзам из медвежьего жира! — сказал Вишена, — он может помочь Ясельде.
— Мы будем рады его принять, — ответила Ориса, — сестра уже отметила, что конунг очень добр.
— Ладри, сбегай к Гелге на драккар, пусть он из моего сундука достанет горшочек с салом медведя, и ты неси его Ясельде, — сказал Вишена мальчику, и тот с радостью бросился исполнять просьбу.
— Ты смотри, чего делает, — поворачиваясь к Рагдаю, сказал Стовов, — он заигрывает с заложницей!
— Это не правильно, оставлять девушку без помощи, — спокойно сказал конунг.
— Ясельда моя пленница, что хочу, то с ней и сделаю! — возмущённо проговорил князь.
— Только не надо ссориться из-за женщины! — вмешался в разговор Семик, — дружине это не нужно.
— Мы участвуем в походе как и все, и можем высказываться про все его части, и пленных тоже, потому, что их наличие и качество влияют на общий успех, — заявил Вишена, явно не собираясь прекращать давно назревший разговор.
— А мой уговор со стреблянами тоже дело твоего ума, викинг? — спросил князь издевательским тоном, — и доля добычи, что я обещаю своим дружинникам?
— Я беру её под защиту, князь! — неожиданно для всех, наверное даже для себя самого произнёс Вишена и уточнил, — дочь князя Водополка, прекрасноокую Ясельду!
— По нашим и вашим обычаям, она моя пленница, и ты не можешь делать ничего, если я не разрешу, — сказал Стовов, багровея от ярости, — если хочешь её выкупить из своей доли золота, можешь это обсудить. Но сначала получи это золото, а потом поговорим.
— Спешу вмешаться, иначе вы поссоритесь окончательно и общий поход будет под угрозой, — сказал грустно Рагдай, — сейчас Ясельда собственность князя и его дружины, и помогать ей можно только если они разрешат, не говоря уже о чём-то большем.
В этот момент к палатке пленников со всех ног прибежал Ладри с маленьким глиняным горшочком в руках. Он протянул горшочек Вишене, но тот показал глазами на палатку. Когда мальчик сделал шаг в ту сторону, Ацур поймал его за плечо:
— Думаю, что не стоит дёргать Одина за бороду!
— Князь вряд ли откажется помочь своей высокородной пленнице исцелиться, что проку в заложнице, если она тяжело заболеет или умрёт? — продолжил говорить книжник, — я думаю, это будет правильно, помочь больной дочери князя Ладоги.
— Хорошо, отдайте ей мазь, — кивнул головой князь Стовов, — отдайте сестре.
— Спаси бог тебя, Вишена — сказала Ориса, принимая из рук Ладри горшочек и одаривая викинга нежным взглядом.
— Вот, опять, — зло сказал Стовов, — вы меня все унижаете здесь!
— Это просто Ориса хочет хоть немного отомстить за свой плен, — сказал Рагдай, — может быть внимание Ясельды к нашему хедсиру викингов тоже имеет целью поссорить вас, ведь женщины коварны...
— Этого ещё не хватало... — проворчал Семик, — а ведь книжник прав, похоже, что это может случится...
— Да будет воля Господа нашего, защитника бедных, больных и немощных! — воскликнул грек с горящими глазами, — только его мы рабы, но не тех заблудших, кто берёт на себя его дело!
— Проповедник, замолчи, тебя ещё только здесь не хватало слушать, — зло сказал Ацур, — и без тебя тошнит уже.
— Он правду говорит, — вкрадчивым нежным голосом сказала Ориса, — его бог любит всех людей, а не только кривичей!
— Всё! — сказал решительно Стовов, поворачиваясь к костру спиной, чувствуя, что снова закипает, как недавно у своего шатра.
Видя, что Вишена хочет что-то сказать, Рагдай покачал головой и приложил палец к губам.
Трое полтесков из отряда Хетрока тем временем бросили вёсла и попрыгали в воду. Они начали подтягивать лодку к берегу и в конце концов вытащили её на сушу вместе со своим воеводой. Стовов и Рагдай с провожатыми поспешили к нему Хитрок.
— Что новый город, то свой норов, — изрёк при их приближении воевода и покосился через плечо назад, туда, где в пяти сотнях шагов, наискосок через стальную гладь Водры, виднелся сквозь туман на холме город Зелов.
— Взял, что нужно? — крикнул ему Стовов подходя ближе.
Оказавшись у лодки, он нетерпеливо заглянул внутрь. Там, на дне, в грязной жиже, лежал бесформенный куль, завёрнутый в дерюгу и шевелился. По знаку князя, полтески начали переваливать куль через борт.
— Как было дело? — спросил Рагдай, глядя, как куль грубо шлёпается на песок, начинает брыкаться, кряхтеть, нечленораздельно мямлить что-то.
— Время было за полночь, — начал рассказывать Хетрок, — мы порыскали и нашли его дом, как вы описали, на площади у псарен. Не спал он. Волк всё линяет, да норов прежний...
— Что это значит? — спросил Стовов, пиная ногой куль.
— Взяли мы его тихо, так, что и пёс не тявкнул. Но всякая нечисть находит своё поганьё...
— Что за нечисть?
— Четверо пришли за нами... Головы завязаны у них были тряпками... Пришли ещё тише, чем мы. Сразу бросились на нас в ножи и убили нашего Гура, — печально сказал Хетрок.
Только сейчас стало видно, что в лодке лежит ещё один свёрток ткани, неподвижный, и из него в грязь на дне лодки капает тёмная кровь. Когда был перерезан последний ремень, двигающийся куль развернулся, и бледное солнце в облаках осветило скрюченное тело; кисти рук привязаны к щиколоткам, во рту пеньковый кляп, рубаха из синего шёлка пропитана кровью и рвотой. Один из полтесков нагнулся, схватил связанного человека за волосы на затылке, рывком повернул его лицо вверх. Это был псарь Крозек.
— Ну что, встретились? — спросил его Вишена, — а ты дурачёк не хотел нам помочь по доброй воле за деньги... Теперь будешь помогать против своей воли бесплатно!
— Да, верно он, это псарь Крозек, — кивнул Рагдай, — он ранен?
— Это кровь Гура, — ответил Хитрок и тут стало видно, что кольчуга его на груди лопнула, разошлась, болтается лоскутом, а левая рука висит вдоль тела безжизненно, синюшная, распухшая, — мы бились во тьме, пока не убили одного из чужих в ответ за Гура. Твёрдое против твёрдого хорошо не бывает. Ночь покрыла всё... Уходить надо нам отсюда, князь. Шум был большой. Мы убили нескольких стражников Гатуса, когда отступали к реке. Мы сразу сюда не поплыли, чтобы не показывать направление, а отплыли сначала вверх по реке, а уж потом, у утру пришли сюда... К вечеру надо уходить, чтобы Гатус не начал искать нас и не опознал моих воинов…
— Ты уверен, что те четверо в масках пришли именно за Крозеком? — спросил Рагдай, — ты ранен?
— Да, эти четверо пришли за псарём, они не искали ценности, они хватали мужчин во дворе и и спящих и тут-же их бросали, пока не увидели Крозека и не бросились к нему, нам наперерез!
— Кто-то мстил псарю за проигрыш? — предположил Ацур.
— Кто-то ещё знает про золото аваров и хочет получить сведения о пещере у Марицы, — сказал Вишена, — этот пьянчуга не только нам мог рассказывать про свои ремесленные дела с золотом в аварском плену.
Сдвинув плащ с левого плеча полтеска, книжник покачал головой. Из-за спины Стовова возник Креп, посмотрел на рану и сказал:
— Надо ему наложить мазь с травяными соками и закрепить руку на теле, а то опухает уже всё и вот-вот загниёт.
— У меня свой знахарь есть, — сказал Хитрок морщась от боли и отстранился от Крепа, — те бойцы пришли точно за Крозеком.
— Кляпец ему выньте прочь, и ремни прочь, — сказал Ацур одному из полтесков.
Крозека высвободили, выдернули кляп, подняли на ноги, но он едва смог самостоятельно встать на четвереньки. Затёкшие конечности не слушались, дыхание никак не успокаивалось.
— Зачем старуху мою убили, зачем Честа убили моего? — наконец прохрипел псарь, закашлялся, безобразные отростки на месте ушей сделались пунцовыми.
Нужно было отдать ему должное: после похищения, проведя пол ночи связанным на дне лодки, идущей в неизвестность, представ перед людьми, чья антипатия была более чем очевидна, этот псарь сохранил в глазах непримиримую злость.
— Это не мы убили их, — холодно ответил ему Хитрок, — это другие люди, убившие нашего товарища.
Несмотря на разные диалекты, Крозек прекрасно понимал то, что говорил полтеск, хотя между Одрой и Волгой лежали пространства даже невообразимые его сознанию. Псарь поднял на окружающих перекошенное от страданий лицо, вгляделся в Рагдая:
— А-а... М ты тут, я узнал тебя... Пытать будешь огнём меня из-за золота?
— Дайте ему пить, — сказал Рагдай и отвернулся, — странное это дело, князь.
— Да, ещё бы... — Стовов с интересом оглядывал псаря, — куда в этой Европе ты не сунешься, всегда встретишь человека, так или иначе имеющего отношение к золоту которое мы ищем... Или это слишком известная, а потому не реальная вещь, или во всей Европе очень мало людей живёт….
— Просто сейчас, после войн и эпидемий во всей восточной Европе людей, наверное, не больше, чем было раньше в одном только городе Риме при императорах Августе и Трояне, — отетил, пожав плечам, книжник, — а в нашей Тёмной земле от Ладоги до Оки и столько нет...
Его хотел захватить кто-то ещё? Кому нужен псарь-калека с клеймом на лбу? Вряд-ли, поморяне или поляне, проигравшие монеты на собачьих боях настолько богаты, чтобы нанимать умелых воинов для мести. Это неспроста!
— То-то и странно, — произнёс задумчиво Вишена, прикрыв веки, словно слушая внутренний голос, — кому кроме нас нужен псарь-калека, ведающий место, где Ирбис-хан держал груду золота с печатями империи Суй... Просто убийцы? Те, кто потерял золото на его собачьих боях, могли назавтра отыграть втрое. Тем более, что те, кто сцепился во тьме с полтесками, были не последними в воинском искусстве, явно не рыбаки, не бочары. Воевода Гатус? Нет, он мог просто прийти днём и надеть на шею псарю верёвку повесить. Клянусь небом, это из-за золота Суй всё.
— Я знаю только одного человека, способного на такие вещи, — сказал Рагдай, — это торговец Решма, бывший друг Стовова.
Вишена открыл, наконец глаза и увидел князя Стовова в том состоянии, которое помнилось ему со времён сечи в канун Журавниц в Тёмной Земле, подле Медведь-горы. Щека дёргалась, глаза остекленели, ноздри раздувались. Князь хрипло сказал:
— Это всё ерунда! Решма и всё такое... Нужно обыскать лес, найти тех, кто убил Гура, нужно поджечь этот Вук, изловить и запытать всех, кто может нам помешать забрать золото себе! И воеводу Гатуса тоже. Нужно послать вверх и вниз по Одре стреблян. Переловить все лодки, чтоб никто не ушёл! Клянусь молниями Ярилы, я подомну их край под себя, ишь!
Голос князя гудел. У ближайших шалашей возникло новое беспокойное движение. Вишена отвернулся, Хетрок с сомнением покачал головой, и только Семик с Ломоносом важно закивали, что, впрочем, было весьма ожидаемо.
— Князь, ты сегодня явно не в настроении с самого утра! — сказал на это Рагдай, – не нужно горячится, этом нет пользы, только мгновенное счастливое удовлетворение страсти, а дело страдает! Решму я вспомнил, потому, что он был не от мира сего, как и те события, о которых мы говорим. Тут, мне вчера рассказали в Зелове, что на западе недавно правитель саксов Бертоальд отказался платить дань королю франков Дагоберу в размере пятьсот коров, и поднял всех саксов, вот это более земная вещь, чем Решма...
— Сколько коров... Пятьсот коров в год? — переспросил князь, расширяя глаза и сразу прекратив яриться, — столько сразу бывает?
— Было большое сражение франков с саксами и голову Бертоальда взоткнули на копьё! — с неожиданной злостью проговорил Рагдай, — вот тут в Европе какие земли и дела, а теперь давай, князь, бесчинствуй, сможешь ли ты отойти отсюда к Каменной Ладоге, запереться в своём детинце, если что. У тебя сколько есть людей для этого? Две сотни всего? Давай, давай, напади на Дервана, на тюрингов, на всю Европу!
— Я отказываюсь участвовать в нападении на Европу, — вполголоса сказал конунг Вишена, едва заметно улыбаясь.
— Ну и пожгу! — уже успокоенно рыкнул Стовов и неожиданно унялся, – потом пожгу... К чему все эти шутки?
– Бессвязный разговор получается... – вздохнул Вишена.
Тем временем Крозек уже несколько оправился, судорожно выпил поданный ковш с водой. Псарь не был ранен, не был сильно избит. Ни пореза, ни особых ушибов. Только след от ремней на руках и ногах, да пятна чужой крови на одежде. Стовов, Рагдай, Хетрок и Вишена уселись на борт лодки. Послали Ладри за Орей и Мечеком — нужно было держать совет. Князь велел усилить сторожу на деревьях, глядеть, не плывут ли от Вука воины. Всех чужих жителей Вука, шатающихся по реке или в лесу, гнать от стана долой. Двоих еврейских торговцев, что ждали с ночи возможности торговать среди войска салом, вином и бусами на маленькой лодке недалеко от стана, впрочем не тронули. И они потом весьма бойко продали заложницам несколько ниток стеклянных бус из итальянского цветного стекла, а викинги купили у них стальные иглы, едва их не ограбив. Если бы евреи не бросились с подарками к Гелге, так и произошло бы.
Был полдень. Туман над Одером почти рассеялся. Стреблянский праздник перешёл в шумную трапезу. Юго-западный ветер дул ровно, нёс тепло и влагу. Небо почти очистилось и яркое весеннее солнце жгучими лучами перебегало от горизонта к горизонту. Над берегом, над самыми головами воинов, бесновались стрижи и ласточки. Бесконечно высоко в небе звенел жаворонок его песня щемящими волнами разливалась вокруг, словно это и не Одер был, а родная река Ока. Несколько бурундеев всё ещё стояли в воде, надеясь с помощью буков набить уток. Где-то в лесу заунывно играла флейта Бирга. Видимо викинг ушёл в чащу, чтобы ему не мешали, или он сам не хотел никому докучать своей игрой.
К вождям подошли Оря и Мечек. Воевода полтесков Хетрок продолжал неотрывно смотрел в сторону Зелова.
— Ты хочешь вернуться и отомстить тем, кто убил Гура? — спросил его Рагдай.
— Тело Гура — это не сам Гур, его душа важнее тела, а душе всё равно, как она освободится от временного сосуда... Всякому свой черед, — задумчиво проговорил полтеск, — тело мы похороним, а сам он всегда будет с нами, летать журавлём в великом небе, а тело... — он показал рукой себе за спину, где двое полтеcков уже копали у старой ракиты могилу во влажной земле.
— Он был хорошим воином?
— Гур ходил со мной к Царьграду, наниматься в войска императора. Мы сражались вместе с армянскими наёмниками против фракийских разбойников, печенегов и пиратов у Синопа и на Крите, и даже на реке Марице, куда теперь нужно идти... Тогда князь Ятвяга был ещё мал и не вёл своих войн, а платил дань хазарам. Гур был хорошим воином. Беда раз пришла, знать приметила...
— Мудрён ты, писания ведаешь? — с нарочитым равнодушием спросил Рагдай.
— Греческое писание ведаю, узнал в походах. Своё писание ведаю, булгарское древнее, что волхвы дали, всего-то сто символов там...
— Звёзды знаешь? Созвездия?
— Стожарь-звезда, Железное Колесо, звезда Переполог, звезда Кигочи, и те ещё, что путеводят.
Рагдай удовлетворённо кивнул. Давая понять, что в его представлении такая осведомлённость о строении мира, делает полтеска хорошим собеседником и надёжным спутником в походе. К ним подошли Вишена с Мечеком и Оря с несколькими своими воинами. Оря Стреблянин выглядел недовольным. Он со вздохом опустил на песок своё мощное тело в привычной волчьей шкуре и сказал:
— Надо было с собой в поход стреблянского волхва с собой взять, клянусь Матерью Рысью, а то полдня прокудесничал на Комарницах и устал. А скоро праздник Дубняхи, и там опять скакать пол дня и песни петь...
— Устал быть стреблянским вождём? Скажи, что теперь ты славянин-кривич и всех делов! За тебя Стовов будет Яриле-Солнцу просьбы передавать! — с каменным лицом произнёс шутку бурундеин Мечек.
Когда к собравшимся важно подошёл Стовов, книжник Рагдай выразительно посмотрел на его, как бы приглашая огласить причину совета, и готовые ответы. Князь с хрустом сел на вязанку хвороста, выждал немного, опёрся ладонями о широко расставленные колени. Разговоры вокруг затихли, было слышно только, как клацает металл о камни при рытье могилы.
— Держу совет с вами, други, бо нужда зла. Доныне вои, аки волцы борзы, шли с отчины туда, где лежал золотой холм богатств, ведая путь, ведая то место, — начал князь говорить зачем-то на древнем наречии, и часть его слов стала слушателям не понятна, — и сегодня поутру кудесник Рагдай на моих глазах вынул из петуха печень с белым пятном, а до того выведал, что золотая гора ушла с прежнего места, а оно было уже было не далее как в трёх десятках дней пути отсюда... — он перешёл на обычный язык, но на лице его отобразилась величайшая досада, — наши боги хранят нас, но боги хитроумны и они приготовили нам испытания. Мы двинемся дальше, к истокам Водера, туда, где блуждает наше золото по горам. А в прежнее место, где было наше золото, снарядим разведчиков, пусть они разведают всё точно. Их поведёт этот проводник Крозек и всё там покажет. Пойдут с ним в долину реки Марицы полтески.
Князь сделал знак, чтобы все высказывались. Сначала, для ответа по старшинству, поднялся седобородый бурундеин Мечек и произнёс:
— Клянусь Ярилом, здешняя страна враждебна и неизведанна. Нас слишком мало, чтоб дробиться на части. Нужно идти к Марице всем скопом, пусть мы потеряем на этом одно лето, зато не рассеемся в этой тёмной стране.
Когда он сел, звякнув нагрудной бляхой, с изображением оскаленного солнца с лучами-змеями, встал полтеск Хетрок и сказал:
— Полтески пойдут туда, куда укажет князь Стовов, потому, что таков был перед походом наказ нашего князя Ятвяги, — он указал на злобного Крозека, обводя воевод испытующим взглядом, — мы возьмём этого псаря и заставим показать нам пещеру, пуста она или нет.
После полтеска заговорил Семик, выражая волю старших княжеских мечников:
— Дружина желает выслать вперёд, к реке Марице, ведунов, как предлагает князь. Если золота там и нет, то страну впереди всё равно нужно разведать. В городе только и говорят, что злые авары подошли к горам, что лежат у нас на пути, с юга, а король Дагобер Франконский вместе с баварцами бьёт кочевников, и всех подряд, и ещё король Само Моравский там на аваров нападает. Когда мы окажемся там, что нам делать? Как себя назвать? Часть ведунов могла бы вернуться с полпути и упредить нас, что происходит за горами!
Потом высказался Оря Стреблянин:
— Стреблянам всё одно, это не наша война, а Стовова. Часть наших воинов не вернётся к Протве, и всё равно, как когда это случится! У колдуна Рагдая из Медведь-горы, что у Москвы, есть дар находить нужных людей, как этого псаря, единственного человека во всём мире, видевшего сокровища с востока. Я не знаю, как н это делает, но это вызывает во мне уверенность. Если нужно послать разведчиков вперёд, пусть они идут скорее.
Последним поднялся конунг Вишена, сощурился на небо, на Стовова, и сказал:
— Датские скальды рассказывали мне в Викхейле, что король Дагобер, прежде чем послать своего единокровного брата Харибера в страну Аквитанию, поближе к бесноватым баскам, долго гонялся со своим нейстрийским войском за двоюродным дядей Бродульфом, опекуном Харибера. А Бродульф бегал от него по всей Франконии, от Южной Бургундии до Северной Нейстрии, и таскал обоз с сокровищами легендарного короля Клотара Святого… – Вишена умолк и задумался, после чего настало длительное молчание.
— Ты о чём, конунг? — осторожно спросил его Рагдай, — при чём тут Клотар Святой?
— О чём? – переспросил Вишена очнувшись, — я готов со своим викингами идти вперёд, к Марице, узнать, там ли золото, если вы скажете, где это место!
— Ну, да, а потом вместе с золотом тю-тю... — сказал, делая круг рукой над своей головой Семик, — а то мы викингов не знаем! Ваше место на варангах русь варить!
— Зачем так враждебно, это теперь наши викинги, — сказал Рагдай и украдкой взглянул на Стовова.
Было видно, что князю приятно от бодрого желания участников похода, и даже от непослушных викингов, пойти на рискованный шаг. Но он быстро согнал с лица самодовольную улыбку. Кто пойдёт впереди всех к Марице, и может быть, даже сможет захватить часть сокровищ, решал он. Князь сделал вид, что погружён в тягостные раздумья, зайдя мыслями, впрочем, совершенно в другую сторону, а именно в размышления о том, кто из трёх служанок Ясельды ему больше всего нравится в ночных утехах. Вместо того, чтобы обдумывать верность ему отрядов его войска, их подготовленность к разведывательным действиям, он сравнивал размер груди служанок княжны, их запах и голоса во время страстных мгновений.
Семик начал выказывать озабоченность такой длинной паузой, глаза его забегали, он начал чесать нос и хмыкать. Оря нетерпеливо ёрзал, почти уверенный, что к Марице должны будут пойдут его охотники-стребляне, чьими жизням князь с удовольствием пожертвует. Полтеск Хетрок был недвижим как скала, а Вишена прятал предательски хитрые глаза, стараясь не выдать своего желания расстаться с неповоротливой ратью князя. Бурундеин Мечек недовольно поглядывал на стражу из полтесков за спиной князя. Рагдай уже знал решение Стовова и ничуть не удивился, когда тот объявил:
— К Манице пойдут полтески, они лучше всего справятся с эти делом. Числом не большим, малым числом. Выступают пусть сегодня к сумеркам на нескольких лодка. Всё, благодарю всех за совет! — он взглянул на Рагдая, и не увидев у него и намёка на сомнения, добавил, — всё, благодарю всех за совет!
Вишена явно расстроился. Бурундеин Мечек, наоборот, стал весел. Особенно когда Хетрок сказал, что сам поведёт лучших воинов, оставив за себя мудрого Вольгу. Влияние на князя со стороны полтесков начало не на шутку волновать и бурундеев и кривичей. Уход полтесского воеводы с лучшими воинами уменьшал это влияние. Воеводы разошлись. Хетрок пошёл готовиться к похоронам Гура. Оря отправился спать. Ушёл трапезничать в кругу старших дружинников Стовов.
На берегу Одера, у лодки, остался Рагдай со своим верным слугой Крепрм, Вишена и двое полтесков, сторожащих угрюмого Крозека.
До того момента, пока на совете не была упомянута река Марица, Крозек стоял с тупым и злым выражением лица. Но после того, как причина разговора стала понятна, лицо псаря отразило отчаяние и непреодолимый ужас. Он зашатался, хватаясь за грудь, словно от недостатка воздуха. Полтески подхватили его под локти и усадили на землю. Сейчас ему дали вяленую треску, ломоть хлеба. Крозек всё это мгновенно съел, несколько ожил, попросил молока. Молока не было. Дали пиво. Рагдай начал ему говорить, что в Зелов ему теперь пути нет, и что его непременно убьют или похитят люди, напавшие на полтесков. Это боги опять вступились за него, отдав в руки воинов из-за тридевять земель, а не ночных убийц. За помощь в разведывательном походе с отрядом полтесков на Марицу книжник посулил псарю три десятка полновесных дирхемов. Пять дирхемов Рагдай отдаст сразу жёнам и детям псаря, когда их вечером привезут в лагерь. Поскольку им в Зелове оставаться опасно, на его глазах их снарядят скарбом, пищей, дадут сговориться о месте будущей встречи и отправят вверх или вниз по Одера по их желанию. Крозек тупо слушал уговоры и Рагдаю начало казаться, что псарь ослаб умом. Вишена уже махнул было на это рукой, сказав, что, видимо, полтескам придётся прибегнуть к пытке, когда псарь поднял на Рагдая вполне осмысленные глаза и спросил:
— Значит, вы не поляне с Вислы?
— Нет, мы из-за пруссии, из краёв литовских и хазарских, — со вздохом ответил Рагдай.
— Так вы анты?
— Говорят тебе, из-за пруссии... — начал было повторять Креп, но книжник схватил его за руку.
— Вы хотите изловить Ирбис-хана?
— Да, — солгал Креп.
— Поклянись, что вы дадите мне отрезать ему голову! — воскликнул Крозек.
— Конечно-конечно, клянусь, отрежешь ему голову! — поспешил согласиться Рагдай, — совершишь кровную месть.
— Хорошо, я пойду к Марице и покажу пещеру у Андрианополя, — сказал Крозек.
— Повезло тебе, а то у нас полтески мастера пыточного дела, — в сторону сказал на это Креп.
Псарь был уже прежним Крозеком, только не на краю собачьей ямы, в под охраной дюжих полтесков. Он нагрёб пальцами волосы на виски, так чтоб не было видно ошмётков вместо ушей, и увидев благосклонный взгляд Рагдая, хотел было подняться, но полтески удержали его, и даже снова скрутили руки. Его возродившаяся бодрость им не понравилась.
— До Дуная тебя повезут связанного, — сказал Рагдай, — на всякий случай, а после тебе уже не будет смысла бежать. Полтески, что пойдут с тобой, должны будут вернуться не сюда, а в область у Оломоуца, туда, где начинается Одер. Там будем ждать мы, наверно уже оставив лодии и лодки, и имея лошадей. Там ты будешь освобождён. Если ты попытаешься убежать, полтески тебя убьют, а потом убьют твою семью в Зелове. Так поступили бы все на нашем месте. Понимаешь?
Псарь понимающе кивнул. Вишена проверил как завязаны у псаря руки и одобрительно кивнул. Перед тем, как отойти от пленного, к Рагдаю и Вишене подошёл Ладри и вернул конунгу мазь, переданную ранее Ясельде с благодарностью от неё и сообщением, что она приглашает его поужинать с ней, если он принесёт что-то, что её служанки смогут вкусно приготовить. Рагдай велел слуге Крепу находиться при Крозеке неотступно до самого отхода отряда Хетрока. А сам, оставшись вдвоём с Вишеной, некоторое время сидел молча, наблюдая, как полтески молча хоронят своего погибшего товарища, кладут ему в могилу оружие, чтобы он мог охотиться в плодородных лесах по ту сторону смерти, и съестные припасы ему кладут на первое время. Недалеко от них двое бурундеев волокут к реке медный чан Мечека, с размаху бултыхают его в воду и принимаются тереть его бока и днище вязким от влаги речным песком.
— Ты будь осторожнее, Вишена, с этой Ясельдой, — сказал, нарушая молчание, Рагдай, – если честно, как другу, те знаки внимания, что ты ей оказываешь переходят грань отношений свободного человека с пленницей чужого господина. Стовов Богрянородец, как ты знаешь, князь нескольких многочисленных племён, а ты всего лишь херсир, с одним кораблём и временной дружиной из изгоев своей земли. Извини, но конунгом тебя воины называют только из-за желания польстить твоему и своему самолюбию.
— Она очень похожа на Маргит...
— Ты помнишь, что из-за Маргит тебе пришлось бежать из Викхейля? Думаешь, похожая на неё женщина приведёт тебя к чему-то другому, к какому-то иному результату?
— Почему ты так плохо думаешь о женщинах, книжник, неужели в твоих греческих и латинских книгах о женщинах написано только плохое, и они там названы источником всех бед в мире, после бога Локи и змея Ёрмунганда?
— Ты помнишь наше путешествие к Матери Матерей?
— Да...
— Она потом сказала мне, что нам нужно остерегаться женщин, потому, что они, будучи слабее мужчин силой, наделены природой талантом управлять мужчинами с помощью ума и чувств, что заменяет им силу с лихвой, потому, что у мужчины его сила всё равно управляется рассудком. Кстати, мне до сих пор жаль, что мы так бездарно использовали те чудесные предметы, что она нам подарила… Вот спроси меня сейчас, конунг, что я сейчас желаю более всего? – проговорил Рагдай с загадочным видом.
— Перечитать Шестокрыл или Чёрную Книгу, — сказал огорчённо Вишена пожимая плечами, и косясь на Ацура и Ладри, идущих широкими, неестественными шагами вдоль воды, часто сбивая ногу, видимо в каких-то учебных целях, — или ты хочешь христианские темы обсудить с пленным греком-книжником.
— Нет, — мечтательно улыбнулся кудесник, — утку жареную хочу жирную с чесноком, пива и потом спать до вечера.
— Проникновение в чужие мысли тебя утомили, я смотрю... — сказал Вишена и помахал Ацуру рукой, – эй, Ацур, скажи всем, что бы собирали палатки, вечером уходим. И скажи Свивельду и Гельге, пусть ещё раз осмотрят все швы, а то скрип, открывшийся после шторма всё не проходит и откуда-то берётся вода. И пусть собирают уже палатки, мы как начнём темнеть, отчалим!
— Хорошо, — отозвался Ацур, остановился, подождал мальчика и сказал ему:
— Ладри, вечером мы уходим дальше на юг, иди и скажи нашим, чтоб готовились и про поиск течи в бортах скажи.
Мальчик с серьёзным видом кивнул и побежал к палаткам викингов, чавкая подошвами по жидкой грязи.
Ацур с затаённой гордостью поглядел на Вишену и Рагдая и произнёс:
— Ладри хочет, чтоб я стал его приёмным отцом!
— Так у него есть отец, ярл Эймунд! — удивлённо промолвил книжник, — или я чего-то не понимаю?
— Это не против законов и обычаев, — сказал Ацур, — если викинг хочет усыновить ребёнка, он должен объявить об этом при трёх свидетелях и всё!
— Но это не относится к детям знати, — ответил Вишена, — у ярла есть имущество, и это может быть истолковано, как если бы ты хочешь через долю наследства Ладри получить часть имущества ярла Эймунда.
— Какая у него есть доля? У него два старших брата есть, тем более земля в собственности не самого ярла Эймунда, а у всего его рода.
— Ацур, я готов хоть сегодня объявить Ладри твоим приёмным сыном, клянусь Одином, — воскликнул Вишена, — но случилось так, что Ладри мы увезли из Викхейля силой. Это скажет любой человек. Его послали следить за нами, а мы его взяли и увезли, и он теперь считается похищенным, а значит, его нельзя усыновить обычным путём!
— Вишена, сам того не ожидая, огорчился не меньше Ацура, — как бы самому себе сказал Рагдай, — теперь по общечеловеческому закону, не знаю, как в Норрланде, мальчик Ладри должен вернуться в Викхейль, объявить отцу свою волю, получить согласие и только потом он сможет стать твоим приёмным сыном, друг Ацур.
— Пусть будет так, — согласился Ацур, — после похода мы вернёмся богачами в Викхейль и Ладри попросит отца отпустить его, и даже можно будет подарить ярлу что-нибудь дорогое из добытых сокровищ.
— До сокровищ пока далеко, как до края мира, но мысль правильная.
— Да, это совсем другое дело, — сказал Вишена испытующе глядя на Ацура, — ты думаешь, мы можем вернуться в Викхейль после ссоры с братьями Маргит?
— Я бы сказал точнее, после ссоры затеянной Маргит, — при этом сказал себе под нос книжник.
— Понимаешь, Ацур... — Вишена подошёл к Ацуру, неожиданно положил ему руку на плечо и увлёк за собой вдоль кромки воды.
Рагдай с удивлением увидел то, почему Вишена смог собрать вокруг себя викингов, самых свирепых во всём северном мире, повести их за умозрительным счастьем в этот далёкий поход. Никто ещё из них, ни один конунг, ни один торговец из Бирки или с Готланда не решался пока так далеко заходить вверх по рекам Водра, Лаба, Висла среди многочисленных и воинственных славянских племён. Вишена что-то так проникновенно говорил старому воину, что тот едва не плакал от умиления и восторга, заворожённо кивал, сутулился и робко что-то переспрашивал. Было понятно, что в разговоре Вишена уловил и затронул такие струны души викинга, что получил над ним власть колдуна. Таким образом они вдвоём, чуть ли не обнявшись ушли за стояшие стреблянские лодки и дымы костров.



Глава четвёртая
ПУТЬ ИЗ ПОМЕРАНИИ В СИЛЕЗИЮ

Вечером, когда багряное солнце коснулось лесного горизонта, вверх по Одеру, ушёл челн с Хетроком, с десятью о отобранными им полтесками и с псарём Крозеком. До этого отрядом викингов под командованием Эйнара из Зелова были привезены жёны Крозека и его дети. Эйнар с трудом разыскал их там в хлеву, в соломе, отчаявшихся уже увидеть Крозека. Обернувшись, связанный псарь, уплывая, видел их, стоящих на берегу, и желание увидеть их потом живыми, должно было наполнить его мыслью и желанием наилучшим образом исполнить то, зачем его везли к Марице – указать место, откуда авары доставали золото для производства украшений и монет. Эйнар, кроме всего, сказал, что двор псаря был заперт, везде были видны следы крови, словно там произошло большое сражение. Слуги и рабы Крозека разбежались, вещи все и дома украли. Жёны рассказали, что под утро приходили какие-то люди и искали аварское золото. Потом пришли ещё какие-то люди, говорящие на непонятном языке, и у них возникла ссора. Несколько позже наблюдатель с дерева заметил на реке несколько лодок с воинами воеводы Гатуса. Покружив около берега, напротив кораблей и лодок воинства Стовова, они не решились приставать к берегу и тихо удалились. Собрав палатки, бросив не потушенными костровища, когда стало уже совсем темно, имея впереди лодку стреблян с местным проводником, войско двинулось вверх по течению Одера, к месту его слияния с бурным весенним Бубром.
На третий день пути, ­после того как Зелов бы­л оставлен и последня­я стража воеводы Га­туса окликнула с обр­ыва череду незнакомых­ кораблей, поморская земля кончила­сь. Начала меняться и­ сама Одра. Идущие, к­ак повелось впереди, ­стребляне часто плыли­ в устьях бесконечных­ ручьёв, речушек, в з­аводях, лужах, замысловатых ­поймах. Лужичский проводник тут оказался бес­силен – привычное русло исчезло, образовались новые протоки, острова. Казалось, что вся земля до самого Бу­бром, там, за­ кромкой прибрежного ­леса, состояло теперь­ сплошь из ключей, ис­точников, болот и озёр. Тут было царство выхухолей, росомах и бо­бров. Они своими плотинами создавали ещё больший хаос среди водного мира. Уничтоженные ими участки леса, представляли собой жалкое зрелище. Испуганные утки поднимались с криками и шумом, многочисленные как пчёлы ­от потревоженной борт­и. Над ними непрерывно висела пара соколов­. В осоке шныряли зайцы и лис­ы, иногда рычали утробно рыс­и и тявкала куница. На больших водных пространствах лебединые пары спл­етали шеи и целовалис­ь, и солнце выхватыва­ло яркими пятнами раз­ворот их крыльев из бело­го шёлка.
Невесть откуда взявша­яся здесь чайка летала над ­лодиям, а потом села на мачту драккара. Она одиноко ­звала кого-то и плакала, словно все вокруг понимали её и сочувствовали. Её не­прерывное кружение, м­ощные взмахи крыльев вскоре ­привлекли пару беркут­ов. Хищные птицы ринулись напе­ререз чайке. Наверное­, это было их небо и их мир, настолько грациозно и умело они действовали. Л­юди не видели, чем за­кончилась схватка, ун­есённая ветром за болотистую равнину к низким гора­м и холмам на западе от реки.
– Там тоже есть на высотах город Зелов и дальше берлинские болота князя Дервана и его пастбища, – сказал проводник, показывая в ту сторону рукой, – говорят, там у него тысяча коров пасётся сразу среди множества мелководных рек...
– Тысячи коров не бывает, – всматриваясь в дымы очагов на высотах, сказал на это Оря, сидящий вместе с провоюником в первой стреблянской лодке, – они всё страну за год объедят, ни трав ночки не оставят!
– Не знаю, так говорят, – пожал серб плечами, повёл рукой теперь в другую сторону, где на востоке дымов было уже гораздо больше, – уж больно здесь места на траву богатые, не зря франки сюда повадились набегать. Вот в Костерине, в устье Варты, лужичяне варят соль и там же солят мясо и коптят...
Рыбы здесь тоже было много­. Щук длиной менее ло­ктя стребляне уже пре­зрительно швыряли обр­атно в воду, считая их мелочью. Викинги тоже приняли участие в ловле, считая нужным пополнить запас еды, вместо израсходованной сушёной трески. Даже Ладри удалось острогой, перегнувшись через борт, зацепить сома ­весом с него самого. ­Ацур и Свивель невол­ьно приняли участие в­ этой борьбе. Сом победил, едва не утащив мальчика с собой в омут. Все недоумевали, по­чему так безлюден этот богатый кр­ай. Стребляне чесали затылки, варяги пожимали п­лечами, вспоминая каменистые поля Скании и безжизненные скалы Норрланда. Берега иногда­ открывали взору забр­ошенные частоколы селений, ру­хнувшие сгнившие кровли, рыжие­ холмики обожжённой г­лины с чёрными от саж­и столбами-идолами. О­бильные белые россыпи­ лошадиных,­ козьих, бычьих, иногда челов­еческих костей везде, у оград, подле алт­арей, на шестах у воды, указывали на незап­амятную старину этих капищ и заброшенных селений­. Проводник сообщил, что до кельтов здесь жили германцы, а потом они ушли на юг, а потом здесь жили поляне, а потом ушли на восток, а недавно, здесь появились сербы, но полностью край не заселили по причине его обширности. Пройдя полузатопленные пристани Костерина, хмуро проводив взглядами в панике разбегающихся от воды и из хижин жителей, пройдя ещё день и ночь среди безлюдного изобилия,­ Стовов решил жертвой­ укрепить расположени­е бога Ярилы к своему воин­ству.
В деревянной четы­рёхлицей фигуре бога Святовита, уста­новленной кем-то на самом краю обрывистого, западного берега, на стрелке­ между безымянным руч­ьём и рекой, он увидел знак свыше. Рагдай не стал возражать предстоящей задержке, поскольку ушедший вперёд во Фракию отряд Хетрока должен был проделать двойной путь, чтобы оказаться у Ольмоутца с вестями, в то время, как войску Стовова нужно было только пройти по реке между Судетскими горами. Бурундеи, полтески, стребляне, чер­емисы без труда узнал­и божество на берегу: волос­ы как молнии, руки – ве­тви. Это была Мать Матерей, Мать богов Бере­гиня. Её основание ок­ружал хоровод вырезан­ных из дерева коней и­ преклонённых богов неба и подземья. Ник­ого не смутили письме­на на плоской её шапк­е: совсем древние, по­чти затёртые рунические письмена, яв­но кельтская упряжь деревянных коней и изогн­утые, как турьи рога,­ луки в руках маленьких богов ­это была она, мать всего сущего – Берегин­я.
Пристали к берегу. Развели костры. Идол был установлен ­прямо, очищен от мх­а и грязи. После этого на нём проступили б­лёклые краски. Они бы­ли искусно подновлены стреблянами с помощью сажи н­а воске, сока багуль­ника и скисшей медью и железом. Несколько красок нашлось у книжника-грека. Он скрипя сердцем отдал лазуритовую краску для нужд подновления языческого идолища, но полученная после этого возможность свободно ходить среди язычников, невзирая на свой крест на груди и заводить любые разговоры, того стоили. С­требляне были посланы­ изловить тура, замеченного неподалёку. Они т­ихо ушли вдоль ручья в чащу.­ Совершенно незнакомы­е, совсем не обустрое­нные для такой серьёзной охоты места не по­мешали им к вечеру пр­инести добычу. Видимо­, они ходили далеко, ­раз до реки не донёсс­я рёв их охоты. Им пришлось иметь дело со стадом туров, и задача оказалась не простой. К тому же они в лесу натолкнулись на группу лужичан, собиравших болотное железо. Возникла ссора, едва не переросшая в сражение. Однако Оре удалось всё уладить миром. Тур б­ыл сначала отбит от стада, а потом опутан верёвками и доставлен к берегу. Это было огромное чёрное животное ростом с человека, с белой полосой на спине и огромными рогами. Тащили его ­двадцать человек. За туром несли н­а плечах полуживого с­треблянина попавшего в зарослях под удар чудовища. Оря поясн­ил, что молодой стреблянин сам и виноват­. Рагдай нашёл у ра­неного охотника перелом в груд­и, руке и вывихи. От игры с туром, ко всеоб­щему сожалению стреблян и полтесков, пришлось отказатьс­я. Прыжки через быка, уклонение от него, требовали большой сосредоточенности и подготовки. Участники похода же, были весьма измотаны, пройдя большой путь против течения Одера на вёслах и по-бурлацки, таща суда и лодки на верёвках вдоль берега. На скользкой, мокрой земле, уставшим, не было и речи противостоять мощному животному. Его копыта давали ему возможность двигаться даже по грязи, а молниеносные повороты рогов, были непредсказуемы. Тура решено было закалывать перед идолом стрен­оженного, а не свобод­ным, что несколько у­меньшало величие жертвы, но при этом давал­о возможность всю кро­вь вылить именно к под­ножию Берегини, и не опасаться, что тур рванётся с места в последний момент. Под восторженный вой Стово­в вышел из палатки, наряженный в белое­, без обычного шитья ­и золота, прошёл к идолу и обратился к Яриле. Он поблагодарил бога за помощь в походе, за раннюю весну и хорошую добычу, взятую в Новгороде, и заложников, чудесным образом попавших к ним в руки. Князь-жрец попросил Ярилу привести невредимым отряд Хетрока назад с благими вестями, спасти воинство от болезней и несчастий. Стоящие рядом Оря, Мечек и Вольга повторяли слова за ним. Рагдай, Вишена, Ясельда и Ориса стояли поодаль с почтительным видом. Потом Стовов взял в руки поданный ему Семиком топор, и одним точным удар­ом топора перебил тур­у шею почти до конца. С силой брызнул и долг­о не иссякал алый род­ник. Украшенный лента­ми тур упал­ сначала на колени, потом на бок и забился в агонии. Не взирая на смертельно опасные удары копыт, Семик отделил ножом гол­ову до конца и подал ­её князю. Тот с трудом поднял её ­над собой и так стоял­, пока не смолкли приветственные крики воинов, а последние крова­вые ручьи не упали на­ его плечи. Все его белые льняные одежды пропитались кровью. Кровь образовала большую лужу вокруг него, омыв основание идола Берегини. Потом гол­ову тура пронесли по рядам воинов и каждый, кто хотел, прикоснулся к ней и пережал свои слова богине. Голову жертвенного животного после этого закопали под­ле Берегини в размокшую землю, так что тор­чал наружу лишь остриё однго рога. Под пение, пляс, свист, игру на свирели и бубны с тампанами, началось разделывание туши и приготовление жертвенного мяса. По­том все долго ели, пели кажды­й своё. Викинги тоже были приглашены принять участие в пиршестве, и как всегда ели так, словно их никто никогда на родине не кормил. Стребляне дер­жались чуть поодаль. ­Оря объяснил Рагдаю, ­что их Мать Змея роди­ла богов вместе с Берегиней и им ещё предстоит прославить её отдельно, и только после этого раздник будет полон. Викинги уважит­ельно помалкивали, с жадностью ели мясо, см­отрели на огромный костёр, пож­ирающий целые берёзовые стволы. Обилие окружающей природы вызывало у них зависть и действовал удручающе.
Грек Пётр затеял с Рагдае­м разговор о едином б­оге, начал горячо рассказывать о примерах добра из жизни Создателя, в противовес языческим богам, вызывающим людские беды для потехи своей, так похожим на скучающих, пресыщенных жизнью правителей, развлекающихся несчастьем других, но кудесник ушёл­ от него, строго нака­зав молчать. После того, как грек попытался всё-таки продолжить проповедь и следовать за книжником, Креп толкнул его так, что тот упал в грязь.
– Это Стовов, что-ли пресыщенный правитель? – спросил он переходя на греческий язык, – смотри, князь услышит, плетью изобьёт, а нам с хозяином зря всё это рассказываешь, атеисты мы, в богов не верим, только в природу. Он говорит, что согласен с взглядами Тита Лукреция Кара о том, что, если бог и есть, то ему безразличны люди и он ни во что не вмешивается, то есть, как бы его и нет.
Грек после этой отповеди так и остался сидеть в грязи, пока ему не помог подняться один из полтесков.
Наутро ­перед отходом Стовов­ в одиночестве поднял­ся к идолу Берегини и зарыл­ там какой-то свой, извест­ный только ему дар. После этого старого капища, река прод­олжала меняться. Чере­з день исчезли утиные­ торжища, вглубь ушла­ рыба, пропали бобров­ые хатки в заводях. Р­учьев и речушек сдела­лось меньше. Мимо прош­ла череда заросших ов­рагов. Берег стал заметно выш­е. Но, как и прежде, ­ни дым днём, ни огонь­ ночью не выдавал присутствие сколь бы то ни было значительных поселений. Хоз­яева этих мест, или хот­я бы пришлые люди не спешили проявлять себя. Навстречу войску по течению всё время попадались лодки, мелкие суда, а чаще всего плоты с бегущими с юга сербами, моравии и полянами. Одни говорили, что убегают от аваров, другие говорили, что бегут от франков. Третьи утверждали, что бросить родину их заставили отряды короля Само и бандитские шайки сербов. Все с удивлением и любопытством рассматривали огромный драккар Вишены и рыжебородых великанов викингов. Полтески с их скуластыми лицами наоборот, вызыввли страх. У беглецов требляне выменивали на пшеницу куриные яйца, соль и стеклянные бусы, а тем нужны были тёплые вещи и лекарственные вещества. Ч­ерез два дня Одер, и так извилистый, стал петлять ещё сильнее. Теперь, глядя вперёд и назад уже в одном полёте стрелы, взгляд упирался в стену леса. Берега под­нялись ещё круче. Кое­-где встречались нави­сшие над водой глыбы ­известняка и деревья ­росли прямо над голов­ами кормчих. Живность­ пропала совсем. Ни олени, ни кабаны уже не подходили к воде днём, бобры исчезли вообще. Молчали и птицы. Только иногда, парами­, затевались петь сол­овьи, да редкие дятлы­, бросив делить лес и­ суженых, принимались­ долбить кору деревье­в, словно соревновались. Их частый, глухой ­бой сопровождал путников­ все последующие дни.­ Судетские горы стали видны отчётливей. В ясно­е утро уже можно было­ разглядеть, как по и­х вершинам проползают­ куцые облака и над ними висит туман, похожий на умирающие облачные образования. На тре­тий день пути заболели четверо бурундеев­ и двое полтесков. Вс­коре ещё трое бурунде­ев легли и отказались подниматься, так плохо им было. Глаза у них покраснели, веки распу­хли, потекли слёзы и ­слюна, во рту образов­алось нестерпимое жже­ние. Один бурундеин ме­тался в удушье, хватаясь за грудь, весь мокрый от пота, и грек вызвался за ним ухаживать, поить и подтаскивать к борту лодии для справления нужды. Что это была за напасть, никто сказать не мог. Опасаясь, что хворь м­ожет перекинуться на остальных, Стовов велел­ всех больных пересадить в одну стреблянскую лодку и тянуть её за одной из лодий на верёвке. Сначала он хотел заставить их идти берегом, не­взирая на буераки. Больных было высадили на берег, но они так были слабы, шли так медленно, с постоянным остановками, помогая друг другу, что сразу стали отставать от войска. Пр­одвижение вперёд заме­длилось вдвое Такое решение казалось равносильно тому, что войско их попросту бросало в лесах верхнего Одера, и только тогда их посадили в лодку. Рагдай­ получил от Стовова строгий приказ вылечить их как можно скорее. Сам князь решил, что жертва Берегине около Костерина-на-Варте имела какой-то просчёт, и он решил задобрить духов Одера отдельной жертвой. В качестве жертвы была использована коза, и на этот раз даже мясо жертвенного животного князь не велел брать. Одер принял жертву хорошо, вечером затянув всё вокруг непроницаемым туманом, словно радуясь подарку. Рагдай, долго советуясь с Петром, Орей и Вольгой, решил что больные страдают медвя­ной лихорадкой. Грек, правда, был склонен видеть в странной болезне наказание за языческий ­обряд, совершемый на­ реке, чьи воды омыты кровью христианских мучеников, злодейски умерщвленных здешними язычниками вместо благодарности за свет истинной веры.
– Ни разу не слышал, чтобы стребляне кому-то проповедовали учение о Матери Змее, или Стовов пытался заставить кого-то верить в Ярило, – хмуро ответил на это греку книжник, – что за религия такая, что из под палки она везде разносится? Волхвы никого не зовут жечь христианские храмы, а христиане везде разрушают, жгут и разбивают идолов других…
– Благо однако то, что беженцы из Моравии говорят о короле христианском Дагобере, несущем вместе с тюрингами Крест Божий! – пробормотал Пётр, – язычников поганых только силой и остаётся просвещать!
После этого Пётр встал в качающейся лодке и на всю реку начал говорить о спасении душ людей, как о главном деле жизни любого богоугодного существа, и неверие в Христа лишает язычников вечного блаженства в Царствии Небесном. Он говорил весьма долго, эхо вольготно носило непривычные многим словосочетания и смыслы по глухим мглистым берегам, заросшим лесом и кустарниками. В частности Пётр рассказал о том, что пишет историю Ладоги не потому, что его просил об этом князь Водополк Тёмный, а потому, что по этим записям он потом будет молить Иисуса Христа о прощении душ словен, кривичей, чудинов и лопи, совершивших злые деяния по причине мрака душ, не освещённых истинной верой, а только опутанной ложными идолами и кровавыми обрядами.
К величайшему удивлению Рагдая, пылкой речи христианина произнесённой сперва на изломанной латыни, потом по-гречески, а после и по-славянски, все внимали: Стовов и старшие его воины настороженно, бурундеи с вниманием, стребляне с сочувствием, часть варягов с пониманием. Полтески же и варяги остались глухи к пылкости проповедника. Больным становилось всё хуже и почти все, кто мог, принимали в них участие. Ясельда вызвалась ухаживать за ними. Ко всеобщему удивлению Стовов это разрешил. Княжна, вчера ещё сама болевшая, а теперь бодрая и румяная, с помощью служанок кипятила понемногу воду в очаге на лодии князя, делала разные целебные отвары, в основном из рыбы, и отправлялась поить больных. Она утешала их и освободила от паразитов, мазала язвы жиром, следила, чтобы одежда у них была чистая. Её обворожительный голос нарушал монотонность походных звуков и напоминал всем о доме, жёнах и детях, оставшихся теперь далеко-далеко отсюда. Рядом с ней около больных постоянно находился Рагдай, отмечая её терпение, точность и грациозность движений. Он велел отказать хворым в какой-либо пище и давать лишь об¬ильное питьё. Сам он, отыскав во множестве своих пузырьков, кульков и ларчиков нужную ему траву, с помощью Крепа, начал делать больным притирания. Бурундею, бредившему в удушье, пустил из запястья кровь и тем самым вернул его в чувство. Чтобы вселить уверенность исцеление хворей, кудесник твердил соответствующие случаю заговоры, понятные бурундеям:
– Ирда, мона каутанула, лауда ми, хворь лельная покинь нас, кручине вдовой оставь потроха небесного змея, силу земли испытай!
Суть заклинаний не знал никто, но известная в Тёмной земле голядской способность книжника поднимать мёртвых из могилы и беседовать с духами, вроде Матери Матерей, делали своё дело не хуже целительного зелья. Больные каждый раз после произнесённых заклинаний приободрялись, язвы переставали кровоточить, а животы пучить. Когда кончилось зелье для притираний, Рагдай потребовал от Стовова остановки движения. Он вместе с Крепом углубился в прибрежную пущу, разыскивая нужные травы. Сложность заключалась в том, что прошлогодняя трава, недавно освободившаяся из-под снега, была вся переплетена между собой, завалена листвой и похожа друг на друга. Найдя интересующую его траву медвянку и соняшну, кудесник что-то долго варил в котле на жаровне на лодии князя, распространяя вокруг удушливый, терпкий запах. Грек, получив от Стовова предупреждение о недопустимости порицания Ярилы и неминуемом наказании за это, продолжал однако вещать уже в узком кругу слушателей, и даже втянул Семика в спор о происхождении зверья, рыб и птиц. Сначала Рагдай думал, что Пётр начнет прямо здесь принимать славян в веру Христову, и его тут же перестанут слушать, побьют и он умолкнет. Но монах вёл себя иначе. Прижимая к груди оловянный крест, роняя слёзы и искренне веруя, он рассказывал о святых, о великих страстотерпцах и мучениках, об их житье. Это всё было в форме бесконечного красочного рассказа о тёплых изобильных странах и морях. Даже если бы в этих рассказах не было никакого сюжета, слушать о красочных базарах, обильных хлебах и диковинных фруктах было интересно. Святые в его устах сменяли один другого. Им не было числа. Их было больше, чем богов в Асгарде и Ванхейме вместе с валькириями и великанами, и тем более богов известных кривичам и бурундеям помимо Ярилы: Хорс, Семаргл, Лада, Мокошь, Перкунас. И только когда монах сказал, что, знать, истинна та вера, за которую достойные отдали не быков, коней, золото, а саму жизнь свою, и грядёт время, когда будут топорами изрублены все идолы и осенённые крестом люди войдут в воду реки и крещены будут, и на местах разорённых капищ воздвигнуты будут церкви, и засияют они золотом крыш, видные издалека, поощряя друзей и пугая врагов веры, только тогда Стовов велел его привязать к мачте.
– Я тебя предупреждал, червяк новгородский? – спросил его князь, глядя исподлобья греку в глаза, – ты перепутал нас с местными рыбаками из луж, а мы народ-воин, и наш бог – Солнце!
Пётр изобразил внутренние страдания, но покорно промолчал, понимая, что перешёл незримую границу терпимости славян. Боги славян были оскорблены и требовали расправы над охальником.
– Десять ударов кнутом, – сказал князь, – и дайте мне его писания.
– Не много? – с сомнением спросил Семик, оглядываясь на Ломоноса, уже приготовившего кнут из кованой плетёной корабельной верёвки.
– Давай, тогда хоть не мочи её, – протянул, смилостивились князь, – но урок нужен добрый.
– Не трогайте его! – начала было говорить им Ориса, – он в Новом городе-на-Волхове был единственным учёным человеком и бесплатно любых детей грамоте греческой учил!
– Какая мне разница, что он делал у твоего отца в городе? – спросил зло Стовов, хватая княжну за кисть руки и выкручивая её так, что у девочки хрустнули кости, – прочь в палатку, а то встанешь рядом с ним!
– Бей! – сказал Семик, – с оттяжкой...
Ломонос сделал знак, чтобы дружинники, не занятые греблей на вёслах, привязали теперь грека не спиной к мачте, а животом. Когда они закончили, кривич замахнулся и, что было силы, ударил хлыстом грека по спине. Свистнула кожаная плетёная змея и с глухим ударом вырвала со спины кусок шерстяной рубахи. Пётр страшно закричал, и со всех кораблей и лодок в его сторону повернулись головы. Ясельда с лодки, где находились больные, стала умолять Стовова отменить избиение, но он и слушать ничего не хотел. Раз за разом Ломонос обрушивал на спину христианина своё страшное оружие, пока последний, десятый удар, уже в тишине не вырвал из спины несчастного полоску кровавой кожи. Грек, потеряв от боли сознание, висел теперь на верёвках. Он не очнулся до тех пор, пока Креп не промыл ему раны специальным отваром, что готовили для язв больных, а Ломонос не отвязал его. Петра положили у палатки заложниц на живот и Ориса накрыла его белым шёлковым платком сестры. Кровь проступала сквозь него неравномерными пятнами, складываясь в узор, напоминающий человеческое лицо.
– Будет знать, как оскорблять наших богов, – удовлетворённо сказал Мышец, подавая князю свёрнутую рукопись, – вот этот змей, чего по ночам делает.
– Кожа тонкой выделки, – сказал князь раскатывая пергамент и взирая на письмена на греческом языке, – это, как говорил книжник, подробная история предков Водополка Тёмного в приладожье и в Биармии.
– Это труд многих лет его жизни с нами, – плача о боли в руке и от вида крови на платке, сказала младшая дочь Водополка, – все князья должны оставлять о себе писание, чтобы помнили люди кто они, не искали ответов из прошлого, а искали смысл в будущем.
– Больно ты умна, нахваталась всяких мыслей от своего грека! – воскликнул раздражённо Стовов, – бог Ярило за вас думает, а не грек христианин со своими письменами, совсем не пристало княжеской дочери письмена купеческого простонародья прославлять.
С этими словами князь поднял тяжёлый свиток с деревянным колком над годовой и бросил в воду Одера.
– Там же история! – воскликнула Ориса сдавленно.
– Я история! – ответил князь, глядя, как тонут записи о пришествии славян на Ладогу.
К ­вечеру следующего дня­ хворым бурундеям и п­олтескам стало лучше.­ Прекратилось удушье ­и жжение. Кудесник ве­лел всех накормить, н­о без мяса и жира. Во славу ­чудесного исцеления б­урундеи выбрали из клетей, что везли с собой, и зарезал­и самого звонкоголосо­го петуха. Мечек от имени воинов преподн­ёс Рагдаю изысканную­ серебряную подвеску в степном стиле ­– два зверя неясной п­ороды в колесе борьбы­ кусают друг друга за спины. Подвеска весила примерно как дирхем, и это была вполне соразмерная плата за спасённые жизни нескольких ценных в походе воинов. Вольг­а сказал, что подарок полтесков будет состоять в том, что они поклялись на оружии­ выручить кудесника д­ва раза от смерти.
– Жадные, как все волжские народы, – проворчал Креп, услышав немногословную речь младшего воеводы полтесков, – могли бы хоть резан малый дать.
Княжны Ясельда и Ориса с помощью Рагдая трогательно ухаживали за греком. Промывали и мазали жиром его раны, помогали двигаться по лодии. Они упросили Стовова сделать крохотный навес рядом со своей палаткой, чтобы страдалец лежал под ним, укрываясь от моросящего иногда дождя. Это, впрочем, мало помогало христианину от горьких переживаний из-за потери рукописи, составляющей дело всей его жизни, и подающей языческие деяния Водополка и его предков на Ладоге, как чудесную предтечу неминуемого обращения чуди, биармов и словен в истинную веру. Он часто плакал, восхищая девушек чистым взглядом, устремлённым в небо и благоговейным обращением со своим оловянным крестом. З­апрет Стовова на проповеди длился, и Пётр мог позволить себе только молитвы вполголоса. Семик продолжал нашёптывать князю, что грек не нужный пленник. Мало того, что он пытается бесчестить Ярилу, он шепчется с кудесником Рагдаем, и так не вполне надёжным и понятным, и создаёт у наложниц чувство протеста против всеобщего главенства князя-жреца. Он путает язычниц-кривичанок, духовно окормляет их вредной, ядовитой пищей непослушания. Стовов был согласен со своим старшим мечником. Когда Семик говорил, это значило, что вся старшая дружина так думает. Только осознание того, ч­то убийство грека, или его высад­ка на берег, м­ожет означать слабост­ь и боязнь за величие­ своих богов, удержив­али князя от расправы­. Тем более, что избиение смягчило эту досаду.
К ­вечеру следующего дня­ хворым бурундеям и п­олтескам стало лучше.­ Прекратилось удушье ­и жжение. Кудесник ве­лел всех накормить, н­о без мяса и жира. Во славу ­чудесного исцеления б­урундеи выбрали из клетей, что везли с собой, и зарезал­и самого звонкоголосо­го петуха. Мечек от имени воинов преподн­ёс Рагдаю изысканную­ серебряную подвеску в степном стиле ­– два зверя неясной п­ороды в колесе борьбы­ кусают друг друга за спины. Подвеска весила примерно как дирхем, и это была вполне соразмерная плата за спасённые жизни нескольких ценных в походе воинов. Вольг­а сказал, что подарок полтесков будет состоять в том, что они поклялись на оружии­ выручить кудесника д­ва раза от смерти.
– Жадные, как все волжские народы, – проворчал Креп, услышав немногословную речь младшего воеводы полтесков, – могли бы хоть резан малый дать.
Княжны Ясельда и Ориса с помощью Рагдая трогательно ухаживали за греком. Промывали и мазали жиром его раны, помогали двигаться по лодии. Они упросили Стовова сделать крохотный навес рядом со своей палаткой, чтобы страдалец лежал под ним, укрываясь от моросящего иногда дождя. Это, впрочем, мало помогало христианину от горьких переживаний из-за потери рукописи, составляющей дело всей его жизни, и подающей языческие деяния Водополка и его предков на Ладоге, как чудесную предтечу неминуемого обращения чуди, беармов и словен в истинную веру. Он часто плакал, восхищая девушек чистым взглядом, устремлённым в небо и благоговейным обращением со своим оловянным крестом. З­апрет Стовова на проповеди длился, и Пётр мог позволить себе только молитвы вполголоса. Семик продолжал нашёптывать князю, что грек не нужный пленник. Мало того, что он пытается бесчестить Ярилу, он шепчется с кудесником Рагдаем, и так не вполне надёжным и понятным, и создаёт у наложниц чувство протеста против всеобщего главенства князя-жреца. Он путает язычниц-кривичанок, духовно окормляет их вредной, ядовитой пищей непослушания. Стовов был согласен со своим старшим мечником. Когда Семик говорил, это значило, что вся старшая дружина так думает. Только осознание того, ч­то убийство грека, или его высад­ка на берег, м­ожет означать слабост­ь и боязнь за величие­ своих богов, удержив­али князя от расправы­. Тем более, что избиение смягчило эту досаду. ­
Тем временем ширина реки уменьшилась, а течение усилилось. Все решили, что эта невероятно длинная река уже приходит к своему истоку, выше течение замедлилось, несколько ручьёв и маленьких рек влились в Одер, а русло расширилось. Гребцы постоянно ощ­ущали то возросшую силу встречного течения и менялись на вёс­лах два раза до полуд­ня и два раза после, то могли грести целый день без смены. Такое обилие притоков серб-проводник объяснил тем, что они плывут посреди длинной широкой долины, размером с целую страну. Он стал рассказывать, что обильный снег в этом году, растаяв, наполнил этот участок реки водой, заливные луга все в воде и для выпаса скота этот год будет очень хорошим. В прошлом году в долине было очень мало снега, и притоки Одера из Моравии принесли малые паводки и кроме известных бродов появилось множество новых бродов и мелей, и в тот год корабли пришлось бы оставить уже здесь. На самом деле, в Одер впадают не только ручьи и реки, а ещё и возвращаются обратно отдельные рукава Одера. Река обходит с разных сторон неровности дна долины, многочисленные холмы, превращая их в острова. Местные племена слезсков большинство своих посёлков размещают на этих островах, называя их Остравами. Таких Острав здесь много.
Действительно, после полосы запустения, вдоль берегов появились многолюдные деревни, ничем не огороженные кроме вод реки, под роскошными дощатыми крышами, и даже с мощёными кое-где камнем улицами. На островах вовсю кипела жизнь: гончары носили сырые и обожжёные горшки, плотники готовили на продажу длинные доски, кузницы наполняли воздух запахом горящего угля и железа. Всюду висели и сушились окрашенные ткани, кожи, льняные и шерстяные пряди. Высокие, стройные дети пасли гусей, коров и свиней между отвалами прошлогоднего сена. Везде царило оживление и почти суета, и никто не обращал особого внимания на вереницу кораблей и лодок. Только чёрный драккар викингов вызывал некоторое удивление своими размерами.
­– Это какие-то рабы-ремесленники, работающие беспрерывно под надзором господ? ­– спросил проводника князь, ­– их кто-то заставляет так работать?
­– Нет, эти слезски всегда занимались ремёслами. Поляне с востока, и поморяне с севера их не изгоняют и не уничтожают, ­– ответил серб, показывая вокруг рукой, ­– слезски умеют в горных шахтах искать самоцветы, олово и медь. Они даже стекло умеют делать не хуже римского. Кто же будет их изничтожать? А ещё здесь переправляют с севера на юг янтарь, и поэтому между князьями существует негласная договорённость: ­Силезию не трогать и не разорять, потому, что она часть Янтарного пути, а путь этот кормит и полян, и поморян с лужичанами. Потом и моравов, и всех по Дунаю до самого Константинополя.
­– Я бы их взял… ­– задумчиво сказал Стовов, вспоминая унылую грязь и запустение Стовграда, Каменной Ладоги и Нового города-на-Волхове.
­– Не сомневаюсь, что будь у тебя сто тысяч воинов, ты бы прошёл огнём и мечём до Рима и обратно, везде угоняя на восток толпы красавиц и золотых дел мастеров, ­– шутливым тоном сказал Рагдай, рассматривая двигающиеся вокруг лодки слезсков, подвозящих к селениям руду, уголь, дрова, рыбу и всякую всячину, ­– а янтарь они здесь тоже обрабатывают?
­– Да, янтаря идёт через Одер много, его пруссы и эсты сетями вытаскивают из моря, и даже как топливо используют, варвары… ­– ответил проводник.
­– Чего-то я такого не слышал на Ладоге историй, про сети для янтаря и топливо из него, ­– с сомнением покачал головой Стовов.
Рагдай стал разговаривать с сербом о янтаре. О том, что янтарь бывает белый, с приятным запахом, бывает восковой. Такой янтарь дешёвый и хрупкий, годится только на пуговицы. Красный прозрачный янтарь стоит гораздо дороже, особенно, если переливается на свету, словно горящий огонь. Есть много прусского янтаря цвета тёмного мёда. Дороже всего прозрачный, чуть желтоватый янтарь, сквозь который видно сияние. Слезски часто хитрят и окрашивают янтарь с помощью всяких хитростей в разные цвета. Так что янтарь, это хорошо. После этих слов серб порылся в своей поясной торбочке и достал оттуда крупный кусок ноздреватого, серо-белого янтаря. Он потёр янтарь рукой и начал притягивать к нему сор с доски палубы, сказав, что если его смазать жиром и поджечь, он будет гореть как войлок.
­– За статуэтку из янтаря Водополк выкупил у биармов нашу мать из плена, ­– сказала Ориса, наблюдая за чудесными свойствами камня.
­– В Константинополе чего только не делают из янтаря, ­– стал рассказывать Рагдай, ­– всевозможные бусы, кольца, вазы, сосуды для лекарств и уходу за лицом, подставки ламп, человеческие фигурки, фигурки богов, шахматы, непристойные изображения, бюсты вакханок с огромным грудями, фигурки львов, пантер, собак, козлов, черепах, дельфинов, змей, птиц, игральные кости, разные диковинные фрукты, застёжки и пряжки, и бесчисленное количество других предметов. В одном богатом доме я видел целую стену, где была сделана мозаика из янтаря, изображающая сцену охоты на льва. Вообще, я знаю только пять вещей, одинаково высоко ценимые во всём известном мире: это драгоценные и недрагоценные металлы, всевозможное зерно, вино, рабы и янтарь.
­– И лошади! ­– добавил Стовов, ­– а когда, кстати, придётся в предгорьях оставить корабли, где мы возьмём и по какой цене лошадей в гористой стране, заросшей лесом?
­– Лошади нам не потребуются почти до самого Оломоуца, ­– ответил с улыбкой Рагдай, ­– мы не случайно выбрали для тебя путь по Одеру. Этот путь почти смыкается с началом реки Моравы, впадающей в Дунай, текущий в Византийское море к Константинополю. Таких убийственных волоков, как на Волхове, Нерли и Москве, там нет и впомине. Этот перешеек, между Одером и Моравой, занимает полдня, в любое время года. Это единственный сухопутный участок на пути из варяжского моря в греческое. Этим путём пользовались ещё когда на Ладоге ледник лежал.
­– Зато из Беармии на Волгу к хазарам и в степи ближе... ­– сказал­ на это с некоторой обидой Семик, ­– по Днепру ещё можно летом...
­– Ты попробуй сначала по дебрям болотным до Днепра доберись с севера от Двины, и потом по порогам днепровским попрыгай, а потом через степняков в дельте прорвись в море!­ – воскликнул Креп, но книжник, схватил его за руку, прерывая начало возможного горячего спора.
­– Ну, если только из варанг Биармии русь рассыпчатую возить степнякам по Волге... ­– сказал он, ­– это как торговцу выгоднее, не мы решаем какой путь из северных морей в южные лучше, а выгода.
­– Иметь княжество на этом пути ­– хорошо, ­– сказал Стовов, ­– много купцов, много сборов, ремесленники, воины, рабы, народ быстро оседает и плодится, можно на хорошее родство для детей рассчитывать. Может, отец мой не в ту сторону из Гнезда пошёл? Мне здесь больше нравится, чем на Нерли!
После этого все замолчали и напряглись, зная противоречивый характер князя и его неожиданные решения. Рагдаю показалось, что Стовов Богрянородец, утомлённый долгой морской и речной дорогой, тяжёлой даже для викингов, тоскующий по своим привычкам спать, охотиться, парится в бане и предаваться утехам с многочисленными наложницами, прикажет задержаться здесь надолго, если не навсегда. Время для поисков Золотой лоции, таким образом, было бы упущено. Хетрок совершил бы во Фракию свой поход впустую, и золото ушло бы вместе с аварами в неизвестном направлении, унося навсегда Золотой шар – тайну первого императора поднебесной Империи. Примерно того-же боялся Семик, но только с учётом попытки устроить ограбление беззащитной Силезии не таким уж и многочисленным войском по ходу движения. Никто не знал, как быстро по многочисленным речным протокам силезцы и их защитники и союзники смогут собраться для отпра. Судя по ловкости, с которой они сновали везде на лодках, это могло произойти очень быстро. Корабли Стовова могли быть на мелководьях и в протоках заблокированы завалами, камнями, обстреляны с берега. Разъединены, задержаны, пока отдельные группы войска не разбежалось бы в поисках пищи, и не было бы перебито по ночам, в дождь и туман по одному. Это была чужая страна, а воинов у Стовова было не так много, и часть из них ­– ненадёжные викинги. Княжна Ясельда думала о том, что может больше никогда не увидеть своего отца и мать, а грек размышлял о том, что здесь прекрасное место для основания епископства, ибо такой обильный край не должен оставаться без духовного окормления, в то время, как малолюдный Волховский угол может ещё подождать.­
Ко всеобщему облегчению жадный взгляд князя проскользил по многолюдными селениям, дымам, упёрся в синь неба между белоснежными облаками над Судетами и потух устало.
– Долго нам ещё до этой Моравы? – спросил он.
– После Бубра мы прошли Броды, куда приходит сухопутная дорога от Зборова, потом река повернёт на восток, и разные рукава будут встречаться и озёра, потом будут полянские солеварни, река повернёт на юг, потом минуем реку Опша, где русла расходятся на множество протоков, потом будет селение Тумский остров, повернём на запад, обойдя Судеты, и на слиянии реки Остравицы, Водры и Опавы, на острове будет городишко Остров, и это уже Моравия.
– И ни одного волока... – тихо сказал князь.
Берега ­Одера сделались вдруг болотистыми. Стало видно дно. Стребляне взялись за ­шесты. Отталкиваясь от дна, они и шли на свои лодках далеко впереди, стараясь не пропустить перекаты и пороги. Селения почти исчезли, и даже беженцы из Моравии стали встречались всё реже. Вокруг возвышались поросшие лесом холмы, к удивлению всех называемые проводником Судетскими горам, а долину, куда начинала между холмистыми образованиями поворачивать река – Одерскими воротами. Показывая на леса вокруг, лужицкий серб рассказывал величественно, что в незапамятные времена у южных морей греческих жили славные братья со своими народам, а когда стали их греки притеснять, и германцы притеснять, они пришли в эти горы всеми своими народами сидеть и прятаться. За сотни лет они расплодились и размножились, греки и германцы и разошлись кто куда, тогда и народы славных братьев перестали сидеть в этих горах и разошлись, кто на запад, кто на север, а кто на восток, а вот горы остались пустым и с названием Сидеты или Судеты.
– Наверное это были не греки, а римляне императора Аврелия, – сказал на это Рагдай, – и дело было не на берегу моря, а в провинции Невия.
– Разве это не одно и тоже, греки и римляне? – совершенно искренне спросил серб, – ты такой учёный человек, в Константинополе был, разве не знаешь?
– Римляне, это те, кто захватил Рим, тысячу лет назад, а потом всё Средиземное море, – спокойно ответил Рагдай, – потом они захватили столько богатств, что стал ссорится между собой и друг друга перебили. Их осталось так мало, что они решили назвать римлянами все народы, что они раньше захватили. А потом их совсем не стало. И часть их огромной страны, сейчас Византия, так и осталась с названием ромейской державы. А на самом деле там уже ни одного римлянина нет. Греки, армяне, скифы, славяне...
– Если зайцев назвать ежами, они колючками не обрастут! – напыщенно изрёк Креп.
Серб только пожал плечами и стал рассказывать, что обильный снег в этом году, тая, наполнил этот участок водой. В прошлом году здесь бы уже пришлось оставить корабли.
Когда были пройдены многочисленные острова, заливные луга, мели броды, а течение снова усилилось требуя от гребцов изрядного напряжения сил, река повернула на восток, обходя гористый лесной массив. Бурные весенние ручьи сбегали с холмов, пенились и сверкали струями на солнце. В воздухе пахло нежной свежестью ожившей земли и растений, некоторые кустарники на берегах, имели зеленоватый пушок при открывшихся почек. А остальные лиственные деревья казались отдохнувшими воздух лукавыми существами, которые вот-вот выдохнут в мир свой зелёный возглас буйной листвы. Заболели двое молодых кривичей. Их плечи и локти от постоянной гребли воспалились и сильно болели. Они сами не могли ими двигать, и товарищи им помогали есть и даже справлять нужду. Они лежали на корме у ног кормчего и неподвижно смотрели в проплывающее небо. Рагдай успокоил всех, сказав, что это совсем простая болезнь, не заразная, а связанная со слишком большими усилиями при работе веслом, у молодых, мало привычных к такой работе воином. Желание показать беспричинно свою удаль и вдвоём удерживать прямой ход лодии, в то время, как с другого борта гребут пять человек, приводит к повреждениям. Он обратился к другим кривичам, и выяснил, что половина дружинников Стовова страдают от болей в плечах, локтях и кистях рук. У многих суставы рук опухли. Такая же беда постигла и полтесков и бурундеев. У многих на ладонях были кровоточащие мозоли, и если бы дружине князя сейчас пришлось бы принять бой, то сражаться она достойно не смогла бы. А за горами, судя по всему, шла война, и оказаться там перед лицом страшных испытаний в таком негодном состоянии, означало поставить весь поход на грань неудачи. Стовову пришлось согласиться с мнением кудесника о том, что рать должна отдохнуть, прежде, чем появиться в долине Моравы. Серб Милош пожал плечами и указал на высокий каменный берег между двух ручьёв рядом с двумя известняковыми скалами, обточенными ветрами и дождями, до дрожи похожими на скрюченных от старости великанов. Указав на две эти скалы, проводник сказал, что две недели прошли и его уговор тут кончается, и если князь хочет, чтобы он оставался с ним дальше, он должен заплатить ещё дирхем. Разозлённый не столько размером платы, сколько безбоязненностью заявления нищим лодочником всевластному предводителю грозного войска, князь решил было высечь Милоша плетью, как Петра, но Рагдай уговорил его этого не делать. Во-первых, начиналась сербская часть Одера, и серб-проводник мог, если что, решить множество недоразумений. О не сговорчивости и воинственности сербов знала вся Водра. Во-вторых, он действительно хорошо знал реку и ни один корабль не сел на мель, и не повредил себе днище, за исключением нескольких мелких происшествий. А ведь ремонт корабля стоил бы нескольких дней простоя, а вся рать за это время съела бы одного пшена только на золотой солид. В третьих серба нужно было кем-то заменить, а найти толкового человека среди незнакомой местности было не просто, ведь не каждый слезский пастух или лесоруб знал броды, мели, острова до самой Большой Остравы. В четвёртых, один несчастный серебряный дирхем был ничем, по сравнению с несколькими возами драгоценностей, вполне возможно, ожидающих их в конце пути. В конечном счёте лоцман получил свой дополнительный дирхем. Обрадованный тем, что у него теперь хватает денег, чтобы купить в Остраве какой-нибудь товар, может быть даже немного шёлка или итальянского вина, и спуститься с ним вниз по течению до Зелова, он вызвался показать князю местные пещеры, где добывают слезцы-рудокопы свои самоцветные красные карбункулы и зелёные хризопразы. Про две горы Милош рассказал, что здесь, окаменевший великан Ратибор навсегда схватил в страшных объятиях бога Водана, а карлик Рюбецаль похитил их сердца и спрятал их в недрах Испалиновых гор. Тот, кто найдёт их, сможет править всем миром. Многие великаны и боги бились когда-то в этих местах. Поверженные великаны падали на землю там, где ныне Испалиновы горы, и там, где красуется Есеник, и там, где в Богемии жили раньше кельты-бойи. А из ледяной крови великанов, что пропитала землю меж этих гор, до сих пор изливаются Одра, Висла, Морава и Лаба, как память о той великой войне. Потом он повторил, что впереди, в пяти днях тяжёлого перехода, Одер кончается. Оттуда за день можно дойти до пологого берега Моравы. Это и есть Моравские Ворота Янтарного пути. Там будет видна уже вся Моравская долина, куда, как говорят, тайно собираются дружины короля Само, рвутся отряды Дагобера Франконского, и бродят шайки грабителей авар.
Проводник был с благосклонностью выслушан, и Стовов с частью своих воинов и стреблян, но взяв в качестве личной охраны всё таки Вольгу с двумя полтесками, отправился с ним к рудокопам. Приказав Семику следить за порядком и дав всем три дня на отдых и поправку здоровья, Стовов ушёл. Рагдай, без радости воспринявший желание князя отправиться в мир пещер, сообщил, что его жилище в Медведь-горе достаточно наполнило его не любовью к пещерам, чтобы лазить по подземным ходам без надобности, и остался с войском.
Горы стояли до неба. Когда вереницы облаков проходили меж вершин, солнце пускало через их разрывы снопы лучей. Лучи падали на горы золотыми полосами, чередой сбегали сверху вниз, очерчивая неровности лесистых склонов, оставляя чёрными пятнами входы пещер, гротов, разными оттенками зелени отделяя ели от сосен, свежую листву бука и дуба. Эхо тоже было не обычным. Иногда оно возвращалось вместе с шорохом далёких камнепадов и оползней, а иногда вдруг чудилось в нём чужое дыхание. Небо стало шатким. Оно, то натягивалось, как парус и звенело синью, то неожиданно морщилось грозовыми складками, без единой капли било беззвучными молниями из тучи в тучу и уносилось куда-то к югу. Словно соревнуясь с небом в непостоянстве, влажный ветер дул отовсюду сразу. Носился со свирепым воем, раскручивал песчинки и лесной сор, потом вдруг утихал и спустя время снова начинал волочить по утёсам пыль и прошлогоднюю листву.
Милош, как и обещал, привёл Стовова в посёлок слезских рудокопов. Это странное место поразило князя своей жестокой красотой. У каменной стены, образованной скрытым краем высокой горы, испещрённой множеством пещер, ходов и ниш, на берегу ручья, стояли полуземлянки, навесы мастерских, лежали горы вынутого грунта и породы. Неподалёку лес был разрежен и среди него виднелись бесконечные холмики заросших и свежих могил. По селению ходили маленькие люди в грязных одеждах, уродцы-горбуны, кривоногие карлики. Здесь же было много беременных женщин нормального роста, слышался крик младенцев, скрип точильных кругов, глухие удары в горе и звонкие в кузнице. Многочисленные дымы стояли над селением, разнося далеко вокруг запах угля, железа и жареного мяса. Большинство из маленьких людей оказались детьм, мальчиками семи, восьми, десяти лет, чьи взрослые, морщинистые, угрюмые лица трудно было распознать как детские. Меньшая часть гномов была взрослым карликами-мужчинами и женщинами в мужской одежде. По рассказу серба получалось, что, для того, чтобы уменьшить размеры подземных ходов, идущих вслед за жилами драгоценных камней, уменьшить количество породы, извлекаемой наверх, слезские старейшины заставляют работать в шахтах детей должников и пленников, а также карликов, горбунов и прочих уродцев. Это началось ежё до того, как гора стала принадлежать славянам. Карликов слезцы покупают как большую ценность у полянов, поморян, сербов, валахов и бойев. Тех слезских женщин и рабынь, что особо провинились перед законами племенных старейшин, заставляют быть наложницами карликов, чтобы рождались новые маленькие люди. Нормальных детей они или относят в лес, или продают проплывающим торговцам, оставляют только карликов. Большая стоимость карбункулов из этой горы, ничем не уступвюзим настоящими индийскими рубинам, оправдывает любые расходы и усилия. Стовов в сопровождении охраны из стреблян, полтесков, вместе с Ацуром и Ладри, потрясённо ходил среди маленьких людей, заглядывал в мастерские, где совсем маленькие дети крохотными пальчиками обтачивали крошечные камни, делали из едва видимых золотых нитей шарики и спирали для золотых мастерских в Оломоуце и Остраве. Только их молодое зрение могло творить эти чудеса. Из минералов горы недалеко от ограночных мастерских варили из минералов краски для гончарных изделий. Бледные от ядовитых испарений гномы, перемешивали в медный чанах булькающие густые жидкостиразных цветов. Князю предложил посмотреть на работу горняков. Шахты и подземелья, куда Стовову удалось поместится, были похожи на могилы для живых мертвецов. Кое-как подпёртые своды только на перекрёстках освещались жировыми лампами. Везде был предусмотрены ниши, чтобы рудокопы могли разойтись, идя друг другу навстречу. Когда Стовов с несколькими провожатыми встретил мальчика-рудокопа, несущего кожаный мешок с рудой, они расходились, пропуская его по очереди, бесконечно долго. В гробовой тишине они то и дело натыкались на заваленные, рухнувшие ходы. Том были заживо погребённые люди, и маленькие глиняные фигурки божков, оставленные в разное время их сородичами, говорили об их трагедии. Сверху то и дело сыпался песок и капала вода. Тяжёлый воздух не давал нормально дышать, и в какой-то момент князь потерял сознание. Стребляне с большим трудом вытащили его на воздух бледного как полотно, в изодранной одежде, абсолютно седого, как потом выяснилось, от пыли. Милош едва не умер от страха, понимая, что сделает рать с селением, умри сейчас князь. Полтески уже собрались послать к реке гонца, чтобы позвать дружины. Рудный газ, ставший причиной отравления Стовова, быстро выходил из его тела. Едкое, вонючее питьё, поданное ему угрюмым старейшиной, быстро привел его в чувство и поставили на ноги. Используя это событие как неожиданное и редкое развлечение, вокруг князя стали собираться гномы. Некоторые из них трогали гиганта-кривича за одежду, прикасались к рукам, оружию. Вперёд вытолкнули маленькую женщину, с непропорционально огромными очень светлыми серыми глазами.
– Голашка, так меня зовут, – сказала карлица детским голосом, – хочу составить для тебя дорогу развлечений и утех, если ты возьмёшь меня с собой за еду и небольшую плату на некоторое время.
Ужас охватил Стовова, когда он представил себе, как среди служанок дочери Водополка, являющимися теперь его наложницами, появится это дитя уродства и нездоровья, и воины скажут, что князь их проклят богами и своей ненормальностью несёт всем погибель.
– Нет, благодарю... – выдавил из себя Стовов, – излишние любовные утехи мне сейчас ни к чему.
Приняв от старейшины в подарок один из кроваво-красных камней размером с куриное сердце, добываемых в горе, он поспешил отведать местных угощений.
Только тут выяснилось, что нет Ацура и Ладри. Их принялись искать, но последнее место, где видели викингов, был перекрёсток подземных галерей в горе. Старейшина пообещал их найти и направить в шахту нескольких бывалых рудокопов.
– Куда они денутся из горы? – развёл руками серб, – разве что карлик Рюбецаль их украл!
Весь вечер, ночь и утро князь болел. Пища и питьё не держалось в его животе. Он похудел и измучился, пока яды горы не вышли из него окончательно. Весь последующий день он следил за работой ювелиров, находя её чудесной. Поиски Ацура и Ладр начались только на следующее утро. Нашли их случайно карлики-дети, игравшие в заброшенных древних ходах в прятки. Один из них услышал еле различимый свист в одной из штолен. Если бы он был один, он бы убежал от страха, думая, что это привидение или злые духи гор. Но он решил, что это его товарищ дразнит его и бросил в штольню кусок горящей смолы. Свет озарил боковой ход, откуда торчала рука и шевелилась. Свист шёл оттуда. Позвали работников из верхней шахты. Они спустились по верёвкам и вытащили сначала Ладри с костяным свистком, и потом полуживого Ацура. Как потом вспоминал Ладри, они с наставником отстали от Стовова и слезска-вожатого у небольшого зала, выбитого в скале, где был устроен алтарь Водина. Поскольку это был для них узнаваемый образ бога с молотом Мёльниром, они решили оставить ему на память несколько своих вещей и монет. Там Ладри и нашёл костяной свисток-манок для утиной охоты на шнурке, спасший им потом жизнь. Видимо они перепу али ход, куда ушёл Стовов, потому, что очень скоро они зашли в тупик и, чтобы его обойти, спустились по наклонному ходу на нижележащий уровень. В результате они заблудились. Несколько раз после этого им попадались бледные от нехватки солнца и духоты существа-рудокопы, сбивчиво объясняющие как найти выход. Потом они перестали встречаться. Множество тупиковых ходов, ведущих в разных направлениях, различные бесчисленные знаки, указания и рисунки на стенах и потолках, не помогли, а только октнчательно запутали всё дело. Почти кончилось масло в светильнике, вода во фляге и стало нечем дышать. В конечном итоге, они пришли к вертикальному ходу, где, как им показалось, чувствовалось движение воздуха. На крики никто не отзывался. Тогда Ацур решил стучать по камням, чтобы их услышали хотя бы так. От стука неожиданно рухнула часть свода, засыпав как путь назад, так и подход к штольне. Только маленький лаз остался. Никаких инструментов, кроме двух ножей и меча Ацура у них не было, и камни разбить не получилось. Ладри решил протиснуться в лаз, да так и застрял в нём, зацепившись пряжкой за камень. Его руки были вытянуты вперёд, и поджать их под себя, чтобы освободится, не получалось.
– Похоже, я никогда больше не увижу солнечного света, – сказал сам себе мальчик.
Сдвинувшись немного назад, насколько позволила одежда, ему удалось губами схватить свисток, висевший до этого на шнурке на шее. Так он и лежал потом всю ночь, вытянув руки вперёд в узком лазе, и иногда свистел в свисток. Видимо их монеты, оставленные у алтаря Водина были приняты богом, потому, что их нашли до того, как они умерли от жажды и отсутствия воздуха.
В это время на берегу дружины полтесков, бурундеев, кривичей, стреблян и викингов, пр ходили в себя после недели непрерывного стремительного движения по воде на вёсла против полноводного течения Одера. Люди целый день вповалку спали на дне своих кораблей и лодок. Больных, жалующихся на боли в теле стало больше, но то, что большая часть воинов были очень молоды и не достигли даже двадцатилетнего возраста, сделало своё дело, и к вечеру многим стало уже лучше. Состояние кораблей и лодок никого теперь не интересовало. Количество съестных припасов, готовность оружия, целостность одежды тоже никого не беспокоило. Окружающая местность и разнообразная живность не занимала ничё внимание, а разговоры стихли сами собой. Особо буйные обычно стребляне, и те не затевали ничего особенного, разве что уныло точили каменными точилками с порезанным кольцами тела для стрел из местного ясеня. Молодые воины от всех дружин занимались приготовлением пищи, поддержанием огня в кострах.
Воспользовавшись тем, что княжны сошли на берег из лодии Стовова и расположились вместе со служанками и хворающим греком возле одного из костров, Вишена решил поговорить с Ясельдой. Учитывая неприязнь, имеющуюся к нему у Стовова, и ту ревность, что он проявлял при контактах его с заложницам, Вишена решил упросил Рагдая делать это вместе. Когда они подошли к заложницами Ориса расчёсывала сестре волосы костяным гребнем. Сор и пыль с трудом отходили от густых каштановых волос княжны и от рывков при распутывании сплетённых прядей она болезненно морщилась. Служанки вполголоса обсуждали особенности причёсок чудских женщин. То, как они заплетают волосы в три косы, а потом одну косу сворачивают на висках, а заднюю на темени. Незамужние женщины носят две косы, девочки одну косу. В косы вплетают ленты и носят всякие верёвочки вокруг головы. Головные уборы у них очень разные, в зависимости от времени года, от тканевых шапок, колоколом расширяющихся кверху, до плоских маленьких шапочек, надеваемых поверх кусков ткани, защищающих шею и виски от лесного гнуса.
Грек Пётр уже мог сидеть. Он самостоятельно ел из глиняной миски липкую просяную кашу деревянной ложкой и медленно пережевывая уже давно остывшую еду, слезящимися глазами смотрел на проблески солнечного света в облаках.
– Как себя чувствуешь, Ясельда? – спросил книжник, усаживаясь без особого разрешения на кучу хвороста рядом с княжнами, – лучше сегодня?
– Живот всё ещё болит, – ответила девушка, не оборачиваясь.
– А тебя не беспокоит, что твой друг изувечил человека? – резко спросила Ориса, прекратив двигать гребнем, – у Петра ты не хочешь спросить о здоровье?
– Стовов мне не друг, а князь племён, живущих вокруг моей Медведь-горы, – с улыбкой ответил Рагдай, забавляясь искренней горячностью девочки, – князь ведёт войско туда, где меня ждёт чудо света, предмет драгоценный из сокровищницы империи Суй, подаренный первому и императору Поднебесной пришельцем из далёких миров.
– Почему мужчины не могут просто жить и радоваться даром своей жизни, а презерв её, ищут счастье на стороне? – сказала Ясельда, всё так-же не оборачиваясь, – вот и отец мой Водополк, бросив нас без защиты ушёл на войну с биармами, которые ему ничего плохого не сделали, разве что не давали захватить свои обширные озёрные края. Это что, мужчины наказаны за что-то богами?
– Мне нужны знания, – ответил Рагдай, – я без них чувствую себя просто собакой или туром, умеющим зажигать костёр и шить одежду, не больше.
– А мне нужно золото, которое даёт славу, власть и женщин! – с нарочитой бодростью в голосе сказал Вишена, усаж ваясь рядом с Рагдаем, отчего хворост отчаянно захрустел, – кстати о золоте...
Викинг полез пальцам в свою сумку, украшенную такими же серебряными накладками, что и его ремень, и извлёк оттуда маленький кожаный свёрток, перевязанный шнурком. Внутри него оказалась пара серёг с жемчугом, купленная у еврея в Зелове. Дождавшись, когда Ясельда обернются к костру, Вишена протянул ей серьги со словами:
– Прими от меня подарок...
– Это что? – княжна посмотрела на украшение.
– Серьги.
– Я не могу принять подарок от врага. А за то, что хотел взять меня под защиту, спасибо...
– Я не враг, Ясельда! – воскликнул викинг так, что сидящие у другого костра неподалёку кривичи обернулись.
– А кто же ты, друг?
– Между прочим, Вишены не было со Стововом, когда он грабил Новгород! – воскликнул Рагдай, увидев, как смутился викинг.
– Между прочим, хозяин, ты делаешь всем медвежью услугу, помогая Вишене в сердечных делах, – тихонько сказал Креп, – сам же учил конунга отстать от заложницы – собственности князя.
– И то правда, – согласился Рагдай, – ох, уж эта во мне славянская отзывчивость от матери-кривичанки, лучше бы от отца только скифская прагматичность у меня была.
– Это так, – сказала девушка и взяла с широкой ладони викинга серёжки, – будем считать, что это не подарок, и я отдам деньги, если их поношу, и они мне понравятся!
– Конечно, конечно! – поспешно ответил Вишена.
– А зачем ты вообще связался со Стововом, он же норманнов терпеть не может? – спросила княжна рассматривая подарок.
– Он никого терпеть не может, это раз, – за товарища ответил книжник, – а конунгу нужно мне помочь отыскать Золотую Лоцию, а заодно добыть для себя и своих воинов хотя бы по десятку золотых монет. Тем более что там дочка князя его хотела заставить на себе женится!
– А что, это так страшно, жениться на дочке князя? – игриво спросила Ориса, заглядывая через плечо сестре, и с любопытством рассматривая серьги, – а серьги у нас такие не носят, это серьги греческого типа, для проколотых мочек ушей, а у кривичей серьги поверх платка носят, или на ленте налобной у висков, или, в крайнем случае, в волосах. Куда эти-то вставить?
– Женится страшно, когда у тебя ни богатства, ни славы, – ответил конунг, – тогда в доме жены ты становишься словно прислуга, или раб, все тебя куском хлеба попрекают и относятся как к низшему, как к приживальщику. Если беден, то женись на бедной и вместе попробуйте разбогатеть. А нет, лучше и не нужно…
– Стовов тебя обманет, – сказала Ясельда, – он обещал нашему отцу не трогать его города, а сам разграбил Новгород. Тебе лучше самому найти и захватить золото.
– Золото сейчас у одного из ханов авар, они воюют с моравами и франками, их много, они быстро передвигаются и могут оказаться где угодно. Искать их и сражаться с ним силой одной дружины не получится, – проговорил Рагдай, – сейчас в Скании и Норрланде едва отыщешь три опытные дружины, не занятые охраной собственных земель. Среди воинов Вишены люди, которых выгнали из своих одлей по разным причинам, в основном за убийства или изнасилования, некоторых за долги, грозящих рабством. Остальным проще пасти коров и ловить рыбу, чем сражаться. Пока у них хватает земли для посевов и выпаса скота, а голод случается редко, никто не будет браться за оружие и плыть за тридевять земель.
– А люди Стовова? – удивлённо спросила Ясельда, – разве вокруг Москвы может быть голод? Там земля без камней, заливные луга, ручьи и реки бесчисленные, не гор, паши и паси, сколько душе угодно, из леса от расчистки полей города строй. Зверь, рыба, грибы, ягоды! Живи и радуйся! Зимой морозом все болезни убивает, и по льду рек можно куда угодно пройти. Летом пшеница крепкая созревает, травы и мёд. Железа болотного полно, пушнины полно, купцы приплывают с товарами заморскими. Живи – радуйся! Почему им понадобилось идти в такую даль, по глухим чащобам, мелким рекам, длинным волокам, рискуя не вернуться домой?
– Не так всё вокруг Москвы гладко, княжна, – ответил Рагдай, – полтесков, что пошли с князем, с востока булгары одолевают, бурундеев с юга эрзане поджимают, стребляне примирились со Стововом и помогают ему, потому, что мокошь белоглазая их с Протвы выгоняет, и если кривичи им не помогут, то лучшие луга, поля холмы и реки у них отберут. А от привычного так не просто отказываться! Поэтому, когда князь со своей дружиной решил идти искать богатство, он дали часть своих воинов. А князь пошёл потому, что он, как его предки из Гнезда, хочет быть самым богатым, сильным и прославленным из всех кривичей и вятичей!
– А конунг почему не отвечает сам? – спросила Ясельда, словно не слыша рассказа кудесника, – или ему нравится в слугах у Стовов ходить?
– Я ему не слуга! – резко ответил Вишена.
– Как же не слуга, если ты делаешь то, что он тебе велит?
– У нас договор!
– Договор господина со слугой! – ехидно сказала Ориса.
– Они тебя хотят поссорить с князем и использовать для своего побега, – сказал Эйнар, вмешиваясь в разговор, – это проявление женского коварства, берегись их ядовитых речей.
– Неужели такой сильный воин будет бояться женщин? – со смехом воскликнула Ясельда, а сестра её состроила гримасу удивления и разочарования.
– Почему мы не можем поговорить о чём-то другом, например о том, что любят носить греческие женщины, или о тёплых домах в староримских домах в Нейстрии, Аквитании и Бургундии? – со вздохом спросил Вишена.
– Потому, что мы так хотим, – сказала Ясельда, продолжая смеяться, – раз ты сделал подарок, значит, к нам не равнодушен, а если не равнодушен, делай так, как нам больше нравится!
– Женщинам надо держаться скромнее! – сказал на это Креп.
– Княжнам можно всё! – звонко сказала Ориса, схватила горящую ветку и бросила её в слугу книжника, – ну, что ты мне сделаешь?
Пылающая ветка пролетела в опасной близости от головы Крепа и упала на сырую траву. Все невольно проводили её взглядами. Рагдай покачал головой. Ладри сходил за веткой и бросил её обратно в костёр.
– Ладно, я вам песню спою, – сказала Ясельда и запела хрустальным голосом, прекраснее которого, как показалось Вишене, не было на свете...

Так бросая, заключая,
Я в клубок мотаю песни,
Их в один клубок вяжу я,
Как запас, в амбар слагаю,
Под замок, чтоб не сбежали.
Не сбегут оттуда сказки,
Ни за что, до самой смерти,
Распевала я не мало,
В каждом доме и долине,
На озёрах и во поле!
Мать моя уже скончалась,
На земле уж нет старушки,
И меня она не слышит,
Дорогая мне не внемлет:
Здесь меня лишь сосны слышат,
Ветви ели мне внимают,
Клонятся ко мне березы
Да приветствуют рябины…

— Грустная песня, — со вздохом сказал Эйнар, — у Инглингов постоянно женщины вмешиваются в мужские дела.
— Это не только у Инглингов, — ответил Вишена, — вспомни Маргит!
— Есть норрдландская сага про то, как жена одного хевдинга подговорила его убить ночью спящего брата и всю его семью, чтобы единолично владеть землёй одля. После кровавого убийства он подожгли дом, но люди всё равно всё узнали и тинг приговорил их к смерти. Они бежали в Исландию. И тогда брат жены убитого вместе с друзьями нашёл их и сжёг живыми в доме. Вот до чего доводят женщины!
— Это не женщины виноваты, а бездуховность языческая, когда заблудшие живут как звери бездуховные. А ведь свет и счастье, это есть отражение души человеческой, — сказал грек, — в этом бездуховном мире только её свет важен и свят.
— И что же такое душа? Из чего она состоит, из костей и жыл? — со скепсисом спросил Креп, — не обращая внимания на предостерегающий жест книжника; Рагдаю совсем не хотелось, чтобы Пётр пустился в рассуждения о душе, что могло привести к христианской проповеди, чреватой новым наказанием, заступничеством княжон и возрастанием напряжённости между симпатизирующих им Вишеной и Стововом.
Но было уже поздно, грек, начал высказывать свои соображения:
— Жизнь обычных людей так устроена, что имеет две крайности. Либо кучка умных заставляют толпы глупцов работать на себя, и это называется царской властью, властью императора, или властью знати и олигархии, либо толпы глупцов заставляют умных работать на себя, и это называется демократией. И в одном случае, и в другом, люди уподобляются машинам, приводимым в движение водой или ветром, взаимоотношения между которыми регулирует логика и закон, являющий собой её развитие. Но всего на свете невозможно описать, и среди законов всегда оказывается прореха, куда олигархи проникают со своими деньгами и подчиняют себе глупцов и их вождей, или глупцы изгоняют олигархов и обрекаёт себя на жалкое прозябание, угнетаемые соседями. И только душа, данная человеку Богом изначально знает всё, знает, что есть добро, а что есть зло, и, минуя сословные границы устраивает всё совершенным образом!
— Правильно, что князь выбросил его писанину, — сказал Эйнар обращаясь к Вишене, — но вообще странно потому, что язычники стараются не гневить других богов, а задабривать их, а ведь Иисус Христос — сильный бог, раз за него пол мира и Византия.
— Если очистить наше стадо от заблудших овец, — продолжал грек, — отрицающих единственность источника Царствия Небесного на земле, то его можно будет построить для всех и не нужно будет воевать, искать золото и захватывать престолы, потому, что истинный престол только один — это престол Господа нашего Иисуса Христа!
Пётр приподнялся и хотел всех осенить крестным знамением, но покрывало упало с его спины, обнажая иссечённую спину. Кожа лопнула в нескольких местах и сукровица полилась на землю. Служанка Орисы бросилась к нему и стала укладывать обратно на лежанку. В это время из зарослей показались дружинники князя, ведущие под руки бледного Стовова. Ломонос сообщил всем, что князя отравили злые духи пещер, и ему нужен покой и тишина. Рагдай с Крепом тут же встали и направились вслед за князем в его палатку. Им предстояло всю ночь готовить лекарственные отвары, поить ими князя, выводя злые чары и вещества. Не то, чтобы они очень любили кривича, просто в связи с его болезнью, или, что ещё хуже, смертью, поход мог быть остановлен, или прекращён вовсе. Пропажа Ацура и Ладри в это время ещё не была обнаружена, и все остальные остались на местах, за исключением нескольких любопытных стреблян.
— Это его Бог наказал, — сдавленно сказал грек, — за глухое язычество и истязание слуг Божьих! — однако, после ухода книжника, тон его речи заметно снизился, видимо оттого, что только Рагдая он воспринимал за благодарного слушателя, понимающего логику.
— Твоего бога, судя по твоим рассказам, давным-давно римляне прибили к кресту, как беглого раба, а Ярило, бог Стовова, живёт на небе и бросает молнии, и его не то, что к кресту, до него даже дотронутся без риска для жизни невозможно, если ты не жрец! — ответил Вишена, — и всё, что он сделал, твой израильский бог, это посеял вражду между своими почитателями на востоке, которые до сих пор не знают, за шестьсот лет, не могут договориться, как им ему правильно молится, кто он был, какова его сущность. А за это время многие из его слуг сколотили себе несметные богатства на пожертвованиях, и живут богаче королей, честно добывающих свою власть оружием, а не сладкими посулами жизни после смерти.
— Не может червяк после смерти жить хорошо, с чего вдруг? — ехидно сказал Эйнар, перебивая старшего товарища, — только достойный, храбрый и сильный может войти в Вальхаллу, и вечно пировать у Одина в окружении прекрасных дев. Сам подумай. Или баран больше достоин райской жизни, чем лев?
— Это в тебе говорит спесь языческого жреца, воин, — морщась от боли ответил Пётр, ловя на себе восхищённые взгляды княжён, наблюдающих как отважно страдающий слабый человек говорит с всесильным конунгом и его воином, — мы все готовы пойти за нашим Господом, и тем обрести вечное блаженство на небесах.
— Да, вся эта грубая сила, эти клятвопреступления, кровосмешение, насилие, кровавые обряды, это удел диких варваров! — воскликнула Ясельда, — хотя на груди её, вместе с янтарными бусами висело изображение Ярилы.
Неудовольствие, написанное на лице викинга после речей христианина, побуждали её поддерживать эту тему разговора. Контраст между её благорасположением до этого и резкими словами сейчас, должны были взволновать его и смутить своей противоречивостью. Взволнованного мужчину можно было легко поразить в самое сердце нежным голосом или запоминающимся поступком, так, чтобы его мысли оказались полностью заполнены ею. После этого он сам станет отыскивать в ней черты способные его восхищать, достойные любования. Никто другой уже не будет для него интересен. Именно так учила мать свою дочь поражать и удерживать мужчину.
— Все ваши мечты только и сводятся к блуду и пьяному буйству, — добавила Ориса, звонким голоском.
— Правильно, сестра, он нас не достойны, тем более, девушка не может принимать такие ценные подарки не от родственника! — сказала Ясельда и, рассмеявшись, бросила жемчужные серьги в костёр.
Эйнар, словно тетива расправившегося лука, бросился к огню и вознамерился сунуть руку в красные угли, чтобы ухватить одну из серёжек, но Вишена успел поймать его за край рубахи и оттащить от огня. На зов Эйнара к костру подскочили несколько викингов и начали растаскивать в стороны горящие ветви. Пока они занимались этим, пока разгребали горящие угли, жемчужины выпали и золотых креплений и лопнули. Оказалось, что жемчуг был поддельным, вернее искусственно выращенным в раковинах, путём помещения в них крупных круглых камушков. Слой жемчуга, созданного раковиной вокруг большого инородного тела, был тонким, и неминуемо потрескался бы от времени потом.
— Смотри, жемчуг поддельный! — в ужасе воскликнул Эйнар, ещё не осознав, что конунг спас его от страшного ожога, — проклятый еврей в Зелове подсунул нам негодный товар! Если я его встречу в каком-нибудь каупте, то убью!
— Понятно, почему серьги были такие дешёвые, однако, вряд ли еврей сам знал про это, покупая жемчуг у греческих ныряльщиков, — огорчённо сказал Вишена, — плохо то, что теперь княжна подумает, что мои чувства неискренни, как и этот поддельный жемчуг, а ведь я ей готов весь мир подарить.
Эти слова воин сказал негромко, среди крика викингов, растаскиваюших костёр, но Ясельда их услышала. По её лицу было видно, что она рада такому признанию.
— Берегись, друг, — сказал Эйнар, — женщины очень слабые существа, поэтому природа наградила их хитростью и коварством, и они могут несколькими меткими словами захватить голову и сердце мужчины, получив то, что мужчина всю жизнь добывал кровью и потом, убивая и сжигая целый мир. А любовь их потом пройдёт так же быстро, как исчезла в углях эти серёжки...


Глава пятая

МОРАВСКИЕ ТУМАНЫ

Утром следующего дня большая часть дружины Вишены Стреблянина искала пропавших в горе товарищей. Если бы Ацур и Ладри не были найдены, деревню гномов-рудокопов могла постигнуть печальная судьба. Стовов быстро пришёл в себя, утром уже ел с аппетитом, и с нетерпением поглядывал на холмы Моравии, открывающиеся вдали. Его беспокойство сейчас вызывала необходимость в какой-то момент оставить лодии и часть сил для их охраны, и двигаться дальше пешком или на конях. Эти кони, пока не существующие вызывали его серьезное беспокойство. Он говорил с Семиком и Ломоносом только об этом. Первое, и самое главное в этом было то, что кроме самого князя, и, может быть, Семика, никто из дружинников князя толком ездить на лошади не умел. Кроме того, что на ней нужно было уметь ездить, её ещё нужно было уметь обслуживать, кормить поить, мыть, заниматься копытами и подковами, гривой и хвостом, зубами и ушами. Знали лошадей неплохо полтески, поскольку издревле контактировали с булгарами, имеющих лошадей в хозяйстве и войске. Полтески единственные из воинов речной рати Стовова могли сражаться на лошадях верхом. Неплохо знали лошадей и бурундеи, имеющие среди мокоши поселения эрзеней, развоживших лошадей и кочующих иногда вместе с ордами печенегов по куликовым полям. Однако бурундеи, как встарь, перед боем сходили с коней и сражались пешими. Что касается викингов, голяди и кривичей, всю свою историю передвигающихся на плотах, лодках и лодиях, то ездить на лошадях для них было так-же дико, как ездить на медведях или лосях. Даже землю пахали они на волах, а если земля была мягкая, то и на себе, поскольку волов зимой иногда было нечем кормить и их съедали как мясо. Можно было вообще не покупать и не нанимать лошадей, а двигаться пешком. Однако что делать с запасами продовольствия, оружием, палатками, а потом с золотом, если его удастся захватить? Как обить золото у степняков-аваров, передвигающихся на лошадях, даже просто их догнать? Свой груз можно было везти на волах, но это опять замедляло бы движение войска до скорости пехоты. Двигаться же по рекам и ручьям Моравии вслед за конницей аваров, не привязанных к рекам, было невозможно. Кроме того купить двести лошадей для воинов и сто для поклажи, можно было только истратив все имеющиеся деньги и ценности захваченные в Новом городе-на-Волхове. Если не удасться потом захватить аварское золото, рассчитаться с союзниками и своими воинами будет нечем. Нужно будет тогда устраивать войну против кого-нибудь здесь, грабить города, если позволит судьба, но скорее всего в незнакомой стране, наполненной грозными врагами, их ждала гибель или рабство. Вопросов у князя оказалось больше чем ответов. Страны, прошедшие перед его глазами оказались настолько многолюдным и богатыми, что никакая серьезная война с ними была невозможна. Только короткий налёт и поспешное бегство могли являться способом действия здесь, но это требовало хорошего знания местности и наличия войск вокруг. Судя по тому, что выяснил для себя князь, двигаясь вверх по течению Одера, грозное его войско, способное переломить сопротивление любого врага от Волхова до Волги и обратно, здесь было небольшим, маленьким отрядом. То, что казалось с берега Нерли под науськивание дружинников и сладкие речи колдуна Рагдая выполнимым, теперь виделось просто отсроченной верной гибелью. Кроме всего прочего, он, из-за легкомыслия Рагдая, не знал, где находится цель его похода — золото восточного царя. Хетрок со своим отрядом, ведомый Крозеком, должен был проверить, находится ли сокровище на реке Марице на границе Византийской империи, или увезено аварами на север. Старшие его дружинники чувствовали себя иначе. Им было, кажется, всё равно, грабить хазарских купцов в стреблянских дебрях, или здесь набивать животы жареным мясом, отобранным у перепуганных сербов. Их братья, жёны и дети имели наделы вокруг Каменной Ладоги и Стовграда, и ничего не теряли, если их мужья и отцы не вернуться из похода. Наоборот, княгиня Бела и малолетний Часлав оказывались в зависимости от их семей, являющихся опорой среди моря враждебной чуди, мери, голяди и мокоши.
Чудесное спасение в горе Айура и Ладри несколько отвлекло его от мрачных мыслей. Впереди рать ещё ожидала дорога к истоку Одера, к Остраве. Время ещё было для принятия решений по лошадям и князь, как всегда, надеялся на подсказку Ярилы. Очередная коза, принесённая в жертву, должна была смягчить трудности пребывания между Одером и Моравой, увести в сторону ненужные опасности, болезни и непогоду.
После того, как рать двинулась через день в сторону Остравы, проводник, встретив лодку со знакомыми ему торговцами, сообщил, что авары близко. Сербы и слезски бросают свои дома и уходят в леса, прячут хлеб, угоняют скотину и рабов. Лодии и драккар теперь из-за узости реки, и малой глубины, тянули на верёвках. Это было проще, чем идти на вёслах, постоянно задевая ими дно, не имея возможности точно следовать местами с наибольшими глубинами, рискуя повредить рулевые вёсла и кили. Свободные гребцы шли ­следом по весьма утоп­танной тропе.
— Волоком конечно быстрее идёт, чем на вёслах, может, пора уже корабли оставить — спросил Семик, кива­я на речную теснину, где корабли сбились в ­кучу.
Князь молчал в стран­ном оцепенении. Конец речного пути по Одеру рано или поздно должен был настать. Ещё раньше, проводник повёл их по самому восточному притоку, обходя многолюдную Остраву, где располагались отряды короля Само. Встречаться с его воеводами и доказывать, что они не союзники авар или франков, было рискованно. Им могли не поверить. Всем своим видом войско Стовова напоминало, скорее, тюрингов, союзных франкам, чем славян. Может, ещё скуластые и светлоглазые кривичи могли внушить доверие моравам, но уж точно, не германцы-викинги, и не тюрки-полтески. Ещё днём, прямо у реки, напоминавшей теперь, скорее широкий ручей, у семьи валахов удалось дёшево купить десять неказистых полудиких лошадей восточно-моравского типа. Эти неказистые животные были пригодны только для перевозки поклажи. Только Ладри и княжны могли на них ехать и скакать без риска сломать им спины. Они как раз с ними было одного роста. Теперь, после этих слов Семика, князь печально думал о трудностях предстоящего пешего похода. О том, что придётся идти со скоростью крестьянского обоза, постоянно делая привалы на отдых и ремонт обуви и справление нужды. Множество воинов придётся оставить около лодий и лодок, охранять их для обратной дороги к морю. Князь с грустью смотр­ел на войско. Войско с грустью смотрело на не­го. Кормчие уже прекр­атили бесполезную бор­ьбу с рекой за центр ­потока, велев бурлакам закрепить верёвки. Л­одии одна за другой, ­со скрипом и стоном, ­притёрлись днищами к ­суше и замерли. Тольк­о Гелга ещё удержива­л корабль викингов на пл­аву, кудесничал у кор­мила, пока Вишена не ­крикнул ему, что надо­ поберечь силы и драккар. Стово­в по-прежнему молчал.­ Неподалёку вздыхали лошади, радуясь зелёной травке. На сухих вёслах играли блики солнца сквозь распускающиеся почки деревьев. Вечерние тени всё более впиты­вались в головы чудов­ища на носу драккара, де­лая его резьбу чешуи о­тчётливей, пасть шире­, и от этого казалось­, что деревянный драк­он вот-вот оживёт. Словно он радуется и готовится вместе с этой чужой страной проглотить чужеземцев. Рагдай, мягко отстрани­в Семика, приблизился­ к Стовову и тронул з­а плечо. Тот е­два заметно вздрогнул­.
— Чего медлишь, князь­? Здесь конец реки, здесь нужно оставит лодии, отпустить вожатого и ждать Хетр­ока, послав к Оломоуцу небольшой отряд для встречи с ним, — сказал книжник, — точно так-же ты собираешь войска и отряды в Тёмной земле.
— Да-да, правильно, — ответил князь, а стоящие вокруг него старши­е мечники зак­ивали головами.
– Хетрок с Крозеком б­удут искать нас у главного ис­тока, когда вернутся, как договаривались. Кто-то там должен их ждать, не привлекая внимания, но всё вокруг должен видеть и слышать, — сказал Ломонос неожиданно си­плым голосом, — наверное стребляне хорошо справятся.
— А что стребляне, смертники, в одиночку в самое пекло идти? — спокойно ответил Оря и его шапка-волчья голова, уставилась на всех жёлтыми янтарными глазами, — вы тут в безопасности будете сидеть, а в том направлении столько лошадиных следов с подковами уходят, столько испражнений человеческих дорогой пролегают, что там, наверное, все люди этой земли сработались.
— И дерьмо там неправильное, слишком чёрное и жирное, — добавил один из стреблянских воинов, обручем на лбу, к которому были прикреплены на большие полые турьи рога, — те, кто его оставили, ели обильную мясную пищу, богатую еду, дающую силы и злость.
— Это не моравы, что гадят пшеничной шелухой и ореховой скорлупой, — сказал из-за его плеча другой стреблянин, — это авары, обры, что и людей едят.
— Да вы сами людей едите зимой от бескормицы! — с пренебрежением в голосе сказал Ломонос, — дедичи уже к князю приходили жаловаться, спасу, говорят, нет от вас.
— Это голядь, что на Неглимной сидит, они к нам отношения не имеют, это Претича друзья, несколько семей сумасшедших на Воробьёвых горах прячутся, — нехотя ответил Оря, — это на всех с стреблян не распространяется.
— Глядь они поганая! — проворчал Семик.
— Точно, — кивнул Тороп.
— Может, дело обсудите? — сказал книжник, кашлянув в кулак, — голядь с Неглимной потом обсудите.
— Надо здесь остановиться станом, корабли вытаскивать, ждать вестей от Хетрока, — наконец заговорил князь, — может, сразу и вернёмся отсюда назад, если следы золота не найдём.
— Найдём, найдём, — спокойно сказал подошедший к ним Вишена, — такое сокровище не так-то легко скрыть, кто-нибудь, что-нибудь обязательно знает, а у Рагдая талант есть, таких людей находить среди тысяч многих.
— До сих пор не понимаю, как он Крозека в Зелове нашёл, — сказал князь, пожимая плечами, — а если бы мы не остановились в Зелове?
— Остановились бы в любом случае.
— А если бы на собачьи бои не пошли?
— Пошли бы.
— А если бы там Крозека не было?
— Крозек, или кто-то подобный ему, бежал бы подальше от аваров по Мораве, и дальше за горы, но не до устья Одера, потому, что там запустения и болота одни после всеобщего похолодания последнего века. Все германцы оттуда ушли к тёплым берегам. А вот берлинские озёра и луга хороши. Поэтому там и поморян много, и сербов, и Дерван там порядок навёл, и Мареслав торговлю оберегает. Так что в Зелове встретился нам Крозек неспроста, — произнёс с некоторым раздражением Вишена, — в чём вопрос? Корабли нужно здесь оставлять и всё вокруг разведать.
— Река уже не река, а ручей, – поддакнул ему Ска­выка, — однако проводник говорил, ­что тут ходкое место, товары перегру­жают на быков и рабов­, идут до ­Моравы, а там снова г­рузят на лодки...
— Чего-то не видно никого с товарами, — ска­зал, оглядываясь, Сем­ик, — хорошо бы тут п­остоять, потерзать то­рговцев, а, князь? Лошадок у них отбирать, в крайнем случае волов.
— Хорошо б... — согласи­лся Ломонос, — только­ уже два дня река­ пуста, все попрятали­сь.
— Не к добру это, — п­окачал головой Тороп, — клянусь копьём-молнией Ярилы, не к добру.
Как раз в это время из-за холма к ручью вышла вереница понурых лошадей с вьюками на спинах в сопровождении десятка усталых погонщиков. Не обращая внимания на корабли и воинов у ручья, они направились к тому месту, где у воды были сложены один на другой большие плоты, видимо служившие им для перевозки товара по реке.
Стовов стоял молча, в­ыпятив грудь и не мор­гая, словно неживой, наблюдал за их уверенными действиями.
— Ну-ка, Мышец, разгони это сонное царство! — сказал князь, указывая пальцем на торговцев.
Мышец, Тороп, Скавыка и несколько младших дружинников князя, не надевая кольчуги и шлемы, а только со щитами и мечами в руках, быстро подошли к торговому каравану, и начали хватать лошадей под уздцы и поворачивать в сторону кораблей.
Торговцы молча начали тянуть их в обратную сторону, а один из них достал короткое копьё с широким наконечником, и стал им угрожать Торопу. Было видно, как краснолицый, длиннобородый Тороп поймал копьё рукой за наконечник, с силой дёрнул на себя, и торговец свалился с коня на землю. Следующим движением дружинник ударил лежащего торцом своего щита в голову, чем, вероятно, убил его. Остальные погонщики, увидев бездыханное тело своего защитника и, недолго думая бросились бежать прочь от реки.
— Вот ещё десять лошадей, — удовлетворённо сказал Стовов, — и ещё, эй, Тороп, чего там в мешках?
— Турья шерсть сбитая в войлок! — крикнул в ответ дружинник, — и соль ещё русая!
— Стовов! — едва слыш­но сказал Рагдай, ст­ановясь перед князем ­и глядя ему прямо в г­лаза, — ты нас погубишь, нельзя нападать на всех подряд в неизвестной стране.
— А чего они так нагло шли мимо? — спросил его Стовов, поморщился и по­махал перед лицом лад­онью, будто отгоняя м­ух.
— Ты послушай, чего ты говоришь, что значит, нагло шли мимо, ты навлечешь на нас до времени гнев местных правителей, — ответил Рагдай, — а нам ещё долго здесь ждать Хетрока.
Стовов промолчал. Однако было видно, что он доволен был тем, что можно не тратить минимум десять дирхемов на покупку этих лошадей, и даже можно выручить в пять раз больше на продаже захваченной соли. Пока длилось молчание, захваченных лошадей с поклажей привели к кораблям, и кривичи стали с любопытством рыться в мешкаха. Наконец, князь прервал молчание. Отвлекшись от своих мыслей, унёсших его на далёкие отсюда берега Нерли и Москвы, он увидел куд­есника, соратников, т­ропу под ногами, бесп­омощные лодии у низкого северного б­ерега, заросшего ореш­ником, чащобу на кр­утых холмах на южном берегу. Справа от них д­ыбился огромный утёс. В его основании были видны выработки, а рядом лежали приготовленные для перевозки каменные блоки. Они были покрыты прошлогодней листвой, как и несколько дощатых навесов рядом. Что-то заставило каменотёсов несколько лет назад бросить здесь разработку строительного камня. За чёрным утёсом в воздушной дымке синели горы. Ещё одна скала ­стояла левее, но была гораздо меньше первой и более низкой. Она была с­овершенно лишена растительности, если­ не считать пятен мха, и напоминала­ скорее забытый ледником огромный камень, чем самостоятельную гору. Дальше к югу, большая скала продо­лжалась каменистой гр­ядой. Гряда, видимо, ­часто осыпалась, отче­го редкие деревца тор­чали из неё во все ст­ороны, как стрелы из ­боков убитого кабана. ­К реке со стороны этой гряды сбегал резвый ручей в глубоком русле. По его берегу шла утоптанная тропа. Недалеко отсюда, выше по течению, Одер тоже превращался в ручей. Он была не шире десяти шагов и глубиной по колено. Он угрожаю­ще шипела и бурлил, з­адевая краями редкие валуны,­ гремел галькой, пен­ился и была прозрачным, как берёзовый сок.
— Похоже на ловушку, — сказал князь, — из-за гор, закрывающих обзор, в любой миг может целое войско появиться, а отступить можно только в ручьи или заросли. Зато корабли здесь издалека не видны.
— Вот видишь, а ты разбоем занялся, — сказал книжник.
— Чего тебе, Рагдай? ­— Стовов бросил озираться, — ты просто книжник и колдун, и тебе не понять князя, ведущего за собой двести яростных воинов, чья судьба — умереть в бою. Ты своим дружкам викингам расскажи про милосердие и рассудительность, а мы посмеёмся. Ладно, уже начинает вечереть, а корабли ещё на воде. Нужно сделать для них помосты, выкатить их на сушу и закрепить. За работу, кособрюхие!
— За работу, корабли и лодки из воды! — крикнул Семик всем, а Вольга, Оря, Мечек и Вишена повторили этот призыв для своих людей.
Стовов приблизил к Рагдаю­ покрытое испариной л­ицо и сказал, тоскливо вздыхая:
— Воздуха, воздуха мн­е не хватает, книжник. Тоска... Душит ч­то то, теснит. Дай тр­авы какой-нибудь мне от тоски. Всё здесь хорошо, и весна ранняя и тёплая, и народы зажиточные и зверья полно в лесах. Мне только что Ладога моя при­виделась, Бела ладная моя, Ч­аслав и двое старших сыновей.­ Будто руки они ко мне тя­нут и зовут. И грудь ноет вся­, колет что-то в сердце.
Рагдай не сказал ниче­го и не сделал. Он только смотре­л, как князь мучительно пытается вспомнить что-то ещё. Стовов вд­руг сощурился и спросил:
— Думаешь, ты меня сейчас взглядом заколдуешь? Считаешь, что властны на­до мной твои кудеса? Но за помощь после отравления в горе, спасибо тебе...
­— Кудеса...
Он засме­ялся, слегка ткнул ку­лаком в бок Семика, п­одмигнул Скавыке, и меч­ники тоже засмеялись, решив, что князь пр­осто чудил для забавы­, напускал на себя слабость в шутку. Не понимая в чём дело, но за компанию засмеялись и другие кривичи. Князь неожиданно п­рервал смех и рявкнул­:
— Что зубоскалите, ­зайца треухого нашли о двух хвостах?­ ­Лодии быстрее нужно поднять из воды­ и упрятать в чаще та­к, чтоб и зверь не учу­ял. С­тоять тут придётся до­лго. Стребляне пусть п­роползут по округе, округу следует разведать и всё р­азузнать, — он тк­нул пальцем в Семика и продолжил, — молодых Буглая и Линя пост­авь на утёс, глядеть в оба, а детушек Сулу с Дубнем вон ­на ту гору поставь с луками и стрелами. Пустой дв­ор без забора, всё одно что хрен без... — князь поморщился, пыт­аясь припомнить или с­ложить вновь конец присловь­я, поговорки, как он полагал, отвечающей имеющимся обстоятельствам.
— Коней беречь и мор­ды повязать им, чтоб ­не ржали, — посоветовал полтеск Вольга.
— Мудро, — ответил на это Раг­дай, — здесь один из путей янтарного пути, от Одера к Мораве, ­и селения по берегам не случайно полупустые.­ Здесь идёт война и нужн­о укрыться, а не нападать на всех подряд.
— Конечно мудро, — бо­дро отозвался Стовов, наблюдая, как двое кривичей берут за руки-ноги убитого торговца, волокут мимо кораблей и бросают в реку ниже по течению, — а чья тут земля? Морав­ские Ворота, Одерские ворота, Остра­ва с этим Оломоуцем? Эй, серб, что здесь делается!
— Так его нет уже! — ответил Семик, — с ним же был договор до истока идти и он взял серебришко своё и сбежал.
— Во волк! — восхитился князь, — трусливый серб, но работу свою сделал хорошо.
— Чья Острава сейчас, не понятно, но думаю, ­что хозяин тут ­сейчас Само, — сказал Рагдай.
— А проводник говорил, что в Остраве авары, — задумчиво сказал Вишена, — вроде тут из-за этого и война идёт, что авары заняли речной торговый путь с севера на юг через Моравию, и сухопутный из Куяба к Регену, и восстали тогда все племена, что с этой торговли кормились, и Само, франкский купец, их возглавил и стал здесь королём.
— Правильно, если где восстание против власти, хоть и поганой, ищи купцов недовольных, они главные смутьяны всегда и есть, — согласился Семик, — вот Претич, стреблянский вождь на Москве, что всё Орю нашего унижал и оскорблял, поднял в прошлом году восстание по всей Тёмной земле против князя нашего. А кто его на это подвиг? Торговец Решма, что хотел без ведома всех плавать куда ему вздумается через Москву и Оку к эрезени и мокосу, видимо, чтоб разные ткани возить и меха бродникам и хазарам. От даже в Резени бурундеям покоя не давал.
— А куда потом делся торговец Решма, после пожара на Звенящих холмах осенью? — спросил у воина Рагдай, с восхищением глядя, как бурундеи, полтески и кривичи быстро устраивают из срубленного кустарника настилы и начинают вытягивать на каменистый берег свои лодии прямо со всем содержимым, и даже с заложниками и козами, — я помню Решму, он странно себя вёл, словно его не товар интересовал, а Звенящие холмы, что недалеко от Москвы.
— Сбежал он вместе со своими странными спутниками, — ответил Семик, размахивая руками, показывая таким образом дружинникам, чтобы огромную лодию князя они тянули осторожнее, не забывая убирать большие камни из под киля, — князя нашего он тогда обманул, хотя клялся всеми существующими богам на свете,
— Да, торговцы все такие, ради барыша мать родную продадут и детей, не то, что дружбу, — согласился Стовов, — а вот нам нужно думать, что дальше делать в этом мятежном крае.
— Не торговцы тоже не отстают от торговцев, глядя на них, — хмуро сказал Семик, — в прежние времена, отец мне говорил, кривичи в рабство только пленных продавали, а как пришли в Гнездо на Днепр, так начали своих в рабство продавать за долги, да ещё вместе с семьями.
— А не надо в долг брать деньги, — сказал Стовов, — если отдать нечем.
— Там, в Гнезде, на дороге из Двины в Днепр, где вокруг товары иноземные и хитрые люди, любому можно было голову затуманить, что если, мол, купить кусок шёлка, например, на Днепре, то можно его на Двине продать дороже, а на эти деньги жить. Вот простаки кривичи и брали денег на эти делишки, не зная опасностей торговых дел, — продолжал говорить воевода, по прежнему руководя подъёмом лодий из воды, — а потом... то цена упала везде на шёлк, и продать можно только с убытком, то обокрали по дороге, то вместо шёлка шерсть промасленную всучили с пришитыми концами по краям, то ещё что. Вот и оставались простаки-дураки ни с чем, а долг отдавать нужно. Кто их соблазнил на дела такие рискованные? Торгаши!
— Это всё жадность, — махнул рукой князь, — занимались бы рыбалкой своей, или лодки смолили, вот и не был бы в рабство проданы.
— Стыдно кривичам, воинам, таким постыдным делом заниматься. Пленных в рабство продать ещё куда ни шло, а своих...
— Поэтому отец мой из Гнезда и ушёл, — сказал князь, — только потом пожалел и стал снова торговлю развивать, потому, что ценнее пушнины, никто ещё товара не придумал. И запад и восток, и север и юг её хотят купить, и золотом и пряностями платят. Просто обилие этого товара на Оке и заставила меня против желания отца опять торговлей заняться.
— Только мне можешь этого не рассказывать, князь, — хмуро сказал Семик, — уж я и старые твои дружинники мечниками были, как твой отец стреблян начал грабить, и прежде всего мех брал и лён, что не меньше меха купцами ценится. Первый торговец он и был, и ушёл он за тем, чтобы себе земли завоевать богатой, темнозёмной как смоль и зверьём богатой.
— А сами-то чего, всё Яриле отдавали? Сами богатством уже скоро со мной сравняетесь.
— А я и не говорю, что мы бедствуем...
— Вот и не говори, тоже мне, защитник рабов, у самого наложницы ткани ткут и рабы землю пашут вокруг Стовграда, — князь вздохнул, — сейчас-то чего мы делать будем, в этой глуши?
— Что делать? — переспросил Рагдай задумчиво, — будем ждать, что когда-нибудь вернётся Хетрок из Фракии и станет ясно, там золото или нет.
— А если не станет ясно? — спросил Вишена.
— Тогда и подумаем, а раньше времени не стоит волноваться тому, чего, может, и не будет вовсе.
Ответив так, Рагдай обернулся на крики. Это несколько стреблян пытались управлять лошадьми. Они без труда вскакивали на этих невысоких животных и даже трогались на них с места. Но стоило им начать объезжать препятствия или ехать рысью, они или падали на землю, или теряли управление. Смешные их движения, в другой день неминуемо вызвавшее бы всеобщее веселье, сегодня никого не радовало. Даже Ясельда и Ориса, обычно с удовлетворением отмечавшие все неудачи захватчиков, теперь смотрели на это с нескрываемой грустью. Когда один из всадников потрусил вдоль воды, Рагдаю стало понятно, что ни стре­блянских лодок, ни лодий на­ реке уже нет и с­леда. Только драккар Вишена стоял одиноко среди зарослей. Викинги, те, что ни разу не бывали в Гардарике, или в Хольмгарде, и не видели, как могут сноровисто работать кривичи и голядь, с удивлением наблюдали за чудесами расторопности и сообразительности. Это так не вязалось с обычно вялыми повадками и скучающими взглядами своих невольных товарищей по войску, что теперь они могли принять это за чудо, вроде того, как Локи заколдовал карликов, заставив их изображать лесных птиц. Стребляне, полтески и бурундеи занимались тем, что бережн­о выкапывали молодой ­орешник, а старый подвя­зывали, высвобождая множество кустов для образования новых зарослей, где были сейчас скрыты корабли, Другие воины снимали с лодий щиты, оружие, кормила, бочки, связ­ки вёсел, скрутки верёвок, клети, бочк­и, кладь, убранные п­аруса, похожие на обр­убки от огромной змеи, настилы палуб, сундуки.­ Тяжёлый путь ослабил железные и деревянные крепления досок, уплотнения дали течи, и теперь людям нужно было послужить кораблям так-же честно, как до этого корабли служили им.
Бурундеи освобождал от поклажи захваченных лошадей, делили соль, и одну за другой переправляли лошадей на другой берег. Оттуда их уводили в заросли. Гелга, ­Торн и Вольквин б­родили по колено в студёной воде­ вокруг чёрного драккара. Они ­щупали, ковыряли паль­цами выбоины, борозды­ от камней, деловито советовались друг с другом, что с этим делать: можно ли оставить всё так, или обязательно нужно чинить повреждения. Н­ад ними, на вершине одного из ут­ёсов, появились фигуры­ двух дружинников в одних рубахах и портах, несмотря на холодный ветер. Они стали озираться вокруг, соображая как лучше оборудовать наблюдательный пост. Им снизу начал кричать ­было Семик, чтоб они поверх рубах накинули хотя бы плащи, а то­ отсвечивают белым на всю Моравию, издалек­а заметны. Но он тут же устрашилс­я множественного эха, полетевшего вдоль реки ­и умолк.
— А много у него воинов­, у этого Само? — спросил князь, ­тронув Рагдая сзади за плеч­о, отвлекая таким образом от созе­рцания окрестностей.
— У царя Само, как я слышал, от слезян-рудокопов, в войске больше пяти тысяч воинов, и конных и пеших. Моравы, поморяне, сербы... Он хочет выгнать с Янтарного пути все франкские и аварские отряды торговцев. Сам он, вроде, серб и брат князя Вотана, долгое время он жил у франков. Вроде, в Богатограде разбил он франконскую дружину короля Дагобера. А другие дружины короля Дагобера, алеманскую и лангобардскую, не разбил пока.
— Много воинов у него, клянусь Ярилиным оком, — с некоторой завистью протяжно сказал князь, а затем в глазах его появился недобрый блеск, — если уговорить Резана, Водополка, Ятвягу, стреблян, Шешму Куябского пойти сюда всем вместе, то этого Само мы разобьём враз! Подомнём всю Моравию и укоренимся здесь.
— Зачем? — спросил, искренне удивляясь, Рагдай.
— Здесь теплее, меньше болот и оврагов, — после некоторого размышления ответил князь, — земля похуже, зато торговля издревле живее идёт, не то, что в нашей глухомани, в день по плевку…
— Никто не согласится в этот осиный рой лезть, ни Шешма, ни Ятвяга, — с сомнением покачал головой Семик, — захватить эту дорогу можно, да вот как её удержать против сил таких стран, что вокруг утвердились?
— Ладно, пошутил я, — сказал Стовов и махнул рукой, — устал я с вами говорить, всегда перечите мне. Пошли лучше на тот берег реки. Давай сюда этих лошадок. Я не такой наездник, как полтески, но всё же...
Когда привели захваченных лошадей, князь придирчиво их осмотрел, и в конце концов, влез на одну из них, рыжую, и двинул её в реку, используя верёвочный повод. Лошадь на удивление спокойно перенесла появление на своей спине огромного седока и двинулась в воду. Эта моравская лошадка оказалась весьма проворной, несмотря на свой неказистый вид, и Стовов без приключений оказался на другом берегу, едва замочив сапоги.
— Хоть что-то сегодня радует! — крикнул он оттуда.
Все молчаливо последовали за князем. Когда они на неосёдланных конях перебрались через реку, Стовов, всё это время демонстративно молчавший, отвернувшись, неожиданно спросил книжника:
— Слушай, Рагдай, вот ты можешь писанное разбирать. А многие ли другие это могут делать?
— Чего делать? – спросил его Рагдай, не понимая связи с предыдущим разговором о Само, — читать? Колдовать?
— Писанное разбирать, — не очень уверенно повторил Стовов, — это трудно?
– Конечно трудно, когда не знаешь как, — ответил книжник, — как трудно ребёнку, не умеющему ходить начать бегать. Но если научился, уже и не понимаешь, как можно было жить без этого умения. Так же и чтение и письмо. Когда умеешь, то читаешь, как будто вдох делаешь, а пишешь, как будто выдох. Часлава твоего за неделю по-ромейски читать выучил зимой, помнишь? Я его легко выучил.
— А я смогу читать?
— Сможешь, если захочешь учиться, — сказал Рагдай загадочно и улыбнулся первый раз за последние несколько дней, — это всё равно как разбирать фигуры, вышитые на лентах на твоих рубахах и свитах. И обычных и праздничных, тех, что вы, кривичи, в Солнцеворот и на Берегиню надеваете. Только на лентах фигура — это слово или понятие, например конь — солнце, змея — вода, рог — бессмертие… И так дальше... А тут, в письменности, знак — это звук. Домик с перекладиной, это А, альфа, а домик без перекладины — это Л, лямбда, Домик с перекладиной и без неё, звучат как слово. Ал! Из ряда разных знаков получится ряд звуков, которые обозначают, к примеру, солнце, горы и небо. И то, что нельзя передать рисунками, например чувства, боль, голод, любовь.
— Мудрёно больно, — сказал со вздохнул князь слезая на землю и, передавая узду подошедшему дружиннику Порухе, — с фигурами проще гораздо.
— Только голову себе забивать ненужным вещами, — ухмыляясь сказал Семик, — от лишних знаний в голове грусть одна.
— Да? — переспросил Рагдай и даже развеселился, — а как ты, воин, изобразишь слово «воздух»?
— Кружок нарисую пустой внутри!
— А холодный воздух?
— На кружке колючки как от снежинки.
— А горячий?
— Лучи как от солнца?
— А солнце как?
— Как коня!
— А коня?
— . . .
— Не спорь с ним, Семик, всё равно столько знаков не придумать, сколько их букв слов можно придумать, целую книгу пергамную, — прервал их князь.
Рагдаю показалось, что Семик на него сейчас набросится и начнёт душить, с такой ненавистью воевода на него смотрел исподлобья. Он поспешно ответил кривичу:
— Ты, конечно, можешь обозначить воздух каким-нибудь облаком. И потом нужно будет просто придумать, как ты тогда обозначишь само облако. Тот, кто должен будет читать твоё послание, просто должен знать, какой знак чего обозначает.
— Вот видишь, значит это всё придумали хитрецы, чтобы с людей плату брать за письмена и их прочтение, — сказал Семик несколько успокоившись.
— Нет, просто буквы проще писать, чем каждый раз картинки рисовать, — вмешался в разговор Креп.
— Не лезь...
— Хватит ваших душных споров, раздробись спина! — воскликнул Стовов так, что все воины, занятые разгрузкой кораблей, невольно повернули к нему головы.
— Клянусь всеми богами, ты настоящий кудесник! — слезая с лошади сказал Вишена, словно не слышал разговора, — уметь читать, это дар.
— И меня научи потом, — сказал Стовов, неожиданно сгрёб Рагдая в объятия, сильно стиснул, хлопая ладонями по спине, и добавил, — моего Чеслава научил, не пожалел сил, спасибо.
— Не стоит благодарности, — ответил Рагдай, скривившись от боли, и с трудом высвободился из медвежьих объятий князя.
— Прими кольцо от меня в знак уважения, — сказал Стовов, скрутил с пальца массивный золотой перстень с точками красной и белой эмали и вручил его Рагдаю, — а Семика не слушай, дурак он.
— Я дурак? — переспросил воевода обиженно, — а он не дурак — привёл нас неизвестно куда и зачем?
— Не спорь со мной!
— Так это Водополка кольцо, что мы в Новограде взяли, — сказал, выглянув из-за спины князя Поруха, — когда-нибудь увидят словены на кудеснике этот перстень, так убьют.
— Не очень правильно будет, — сказал книжник, возвращая перстень князю, — я и так верю в твою благодарность.
Перстень вернулся обратно на палец Стовову, а Рагдаю было дано другое украшение — красивое кольцо с красной и изумрудной эмалью.
После этого князь велел Семику идти спросить у викингов, почему они не начали вытаскивать свой корабль. А сам он пошёл к тому месту, где тюкали топоры, и уже начали класть рядом жерди для пола домиков и ставить каркасы для укрытия кораблей от непогоды. Тут же начали готовит похлёбку из зерна и сала в трёх котлах, радуясь предстоящей горячей пище. Слышался хруст падающих деревьев, треск ломаемых ветвей, голосили растревоженные птицы, слышались шутки, кто-то напевал, словно это был не конец части речного пути, а конец пути вообще. Эхо стояло такое, будто лес валили по всем моравским горам сразу. Берег Одера оказался не таким пологим, как увиделось сначала из-за густых зарослей. Вытягивать из воды и волочить тяжёлый драккар пришлось всей дружиной, оборачиваясь верёвками у пояса, скрежеща зубами и исходя потом. Кроме того, помост для волочения пришлось смазать жиром. Драккар недовольно скрипел и стонал чешуёй досок. Деревянная голова дракона злобно вздрагивала, когда киль срывался с очередного катка помоста. Корабль опасно кренился, норовя выдавить бортами верёвки из рук людей, разорвать путы и сползти назад в воду. Только в ста шагах от воды викинги остановились и стали укрывать корабль в высокий ельнике. Помосты палубы были разобраны, сложены у бортов, прибрежные заросли орешника восстановлены, малые кусты врыты в свои ямы, крупные отвязаны и выпрямлены, чтобы с реки не было заметно, что здесь что-то волочили. Затем кусты долго трясли, чтобы помятая листва приняла естественное положение. Надорванный на камнях мох ободрали до конца, чтобы он не выдавал передвижений. Это же делали и стребляне и кривичи. Прошлогодние листья и молодая травы к рассвету следующего должны были непременно восстать сами и принять прежний вид. Между лодиями были поставлены и шатры. И заложницы смогли наконец уединится и нагреть себе воду, чтобы помыться и постирать нижнюю одежду. Рассматривая, как одна из служанок стирает плиссированные нательные рубашки княжён, Стовов решил было войти к ним в шатёр, но передумал, увидев, как грек Пётр с ненавистью в глазах берётся за оловянный крест на груди и готовится, видимо, разразиться пламенной речью. Плюнув себе под ноги, князь полез на утёс над развилкой тропы у реки, где таились в дозоре Буглай и Линь. Он, обозрел оттуда место стоянки и окрестности, и только после этого разрешил всем отдыхать и готовится к ночлегу.
Костры жгли без особой утайки, потому, что вокруг, сколько хватало глаз, дымились очаги многочисленных селений, временных стоянок пастухов, беженцев и торговцев, и военных отрядов. Поели вкусной просяной каши, бросили несколько кусков размоченного водой вяленого мяса в огонь, с удовольствием съели жаркое. Стребляне ели свою вечную рыбу, бурундеи сухари и мёд, полтески лепёшки и сало, викинги треску и пили пиво из Зелова. Княжны съели только холодное вчерашнее мясо, и старались не выходить без нужды из палатки. У грека был пост. Резняка с небольшим отрядом стреблян отправили разведывать окрестности. Потом ушли ещё два отряда. Троих друзей-бурундеев — Волю, Вита и Маха, отправили много ниже по течению, где они должны были до утра стучать топорами, голосить, трубить, палить еловые ветки и всячески изображать дровосеков, сплавщиков, чтоб возможные соглядатаи и лазутчики, посчитали, что это они источник шума, щепок в воде и дыма, во множестве возникшего при устройстве стоянки кораблей. Именно эти лесорубы и есть причина вечернего шума, а может быть и убийцы торговца. Эти бурундеи были молоды, хитроумны и рьяны. Выбрав такое место, где эхо откликалось даже на вздох, они подняли ужасный грохот, словно через реку городили несколько мостов или переправилось войско.
Это было так достоверно, что разбуженный ими ночь Стовов велел Мечеку пр¬ойти с десятком воинов к бурундеям и разведать — не напал ли на них кто-нибудь. Мечек унял пыл лжедровосеков, рассудив, что чрезмерный шум, наоборот, может привлечь излишнее внимание. Когда они двинулся обратно к становищу, у каменистой гряды, похожей на развалины древней крепостной стены, отряд во тьме они натолкнулся на утомлённых, озлобленных стреблян Резняка которые вернулись из-за холмов. Они привели с собой полон: двоих хмурых мужчин, одну беременную молодку, одну хилую корову и притащили кадку посевной пшеницы.
Вновь потревоженный Стовов слушать никог­о не хотел. В его шатре в это время была одна из служанок княжон, и он не хотел с ней расставаться до утра. В своих сладострастных развлечениях он велел с пленными разбираться Семик. Первый делом он разрешил стреблянам за­резать корову. Пока они освежёвывали и р­азделывали корову, Се­мик слушал рассказ среблянина по прозвищу Ре­зняк о вылазке.По рассказу разведчика выходило, что округа была совс­ем не пустынна, как, впрочем, это и было видно с утёса по количеству дымов. На запад от стоянки кораблей пошёл отряд стреблян с молодым Гетой во главе, на юг отряд с Орей, а Резняк на восток, вниз по течению. На во­стоке, за холмами, густо поросшими лесом, было много торговых троп с колеями от повозок. Пешеходные тропы пересекали дороги в разных направлениях. Даже ночью по ним двигались люди. Это были носильщики товаров, артели камнетёсов и плотников, идущие на заработки, бродяги, беженцы со всех сторон света, наёмные воины без хозяев. Меж­ду дорогами было много участков леса с заготовленными брёвнами, ухоженные ­борти, силки, свежие ­кострища, раскорчёванный, готовые для вспахивания лесные палы, боронённы­е поляны с посевами. Над­ ручьями видели мостки, чудесную мельницу с колесом, что крутит каменный жернов само­. За мельницей было несколько пустых селений, если не считать в них за живых нескольких старух и калек. Жители-хорваты, просто все ушли, вместе со скотиной и припасами. Даже шерсть для пряжи всю забрали с собой, судя по следам её на ветках и траве. Дома в основном из жердей обмазанных глиной с нарезанной соломой и половой. Есть и землянки и бревенчатые избы, но мало. Полы в изба­х, землянках выстлан досками, а не соломой, помёт на ­насестах в сараях недавний, в кузнечные печи ещё до конца не остыли. Приложенное к земле ух­о из земли ничего не ­услышало, но ветер пр­инёс запах жареной ры­бы, дыма, детский плач и позвякивание. Двинулись ­на дым и шум и назли тех селян. Сначала нашли­ старые землянки, пот­ом зарубки, засеку вд­оль цветущего болотца, корову н­а привязи, рядом прошлогоднее сено­.
— В сене взяли молодку ­и её мужчину, — сказал Резняк весело и заулыбался, обнажая жёлтые, частью выбитые зубы, — молодка там ст­онала, думали — зверь­ какой неведомый в си­лок заскочил, или в капкан попал. А это у них утехи любовные были, от того и выли. Потом мы в­ышли к шалашам и сараям. Запахи и звуки были оттуда. Народу там скопилось хорватского видимо-невидимо. Сре­ди шалашей бегал чело­век с дубиной и сильно тревож­ил всех. Селение волн­овалось, слышались отдельные слова про авар-обров. Решили мы, что ­это местный вождь бегает. Вз­яли его тихо, селение обо­шли кругом, и когда он по нужде зашёл в заросли, схватили. Дальше на восток не ходили. Там тоже много троп, огни и дымы­.
— И что они говорят? — сп­росил Семик, пытаясь ­рассмотреть в бликах костра лица пленных.
— Кто их разберёт, — пожал плечами Резняк,­ зевая, — слова, вроде, похожие говорят, а чего-то не пойму я их, стреблянский язык немного не такой.
— А ты думаешь, на твоём стреблянском языке весь мир будет разговаривать?
— Чужаки они.
— Это и так понятно, что не кривичи.
— Этот, котор­ый вождь, всё молодку ругает и норовит её руками достать. Второй пугается всё время. Похоже у них тут из-за бабы неувязка. ­Бросать их теперь нельзя, св­оим укажут где мы. Спросить что-как­ да приколоть по тихому, да и з­акопать тут у реки. Клянусь Матерью Змеёй, Оря это предложит.
— Угу, — согласно кивнул С­емик, заворачиваясь в плащ и дуя в озябшие ладони.
Изо рта будто ещё шёл парок от холода, но в овчинном кожухе уже было слишком жарко, а в плаще, надетом поверх плотной шерстяной свиты было всё ещё холодно. Не спасали и войлочные поножи и бобровый воротник. Воевода протянул к огню озябшие ноги.
— Может, за Рагдаем сходить, — предложил сонный Полукорм, — он всё равно не спит, с греком у палатки дочек Водополка разговаривает о чём-то. Он чужие языки в­едает. А то я тоже этих хорватов не пойму что-то.
— Хорошо, попроси книжника прийти.
Рагдай явился с Крепо­м. Они действительно не сп­али. Но не в разговоре с греком-христианином коротали они ночь, а, как сообщил П­олукорм на ухо Семику, жгли над восковой свечой какие-то зловонные травы, грели порошки в медной пл­ошке, то есть тайн­о волховали. Рагдай с­просил пленных сначал­а по-славянски, потом по-саксонски, потом­ по-фризски. Ответа не было. ­Тогда Резняк подкрепил вопр­осы ударами кулаков и палки. Хорваты сразу согласились отвечать. Речь их сделалась внятной и понятной даже даже кривичам.
— Вот, у вас же есть переводчик-толмач, — с усмешкой сказал Рагдай и огненные искры забегали в его зрачках, вместе с икрами взлетающими с раскалённым воздухом из-под пылающих углей костра, — ты спрашивай сам, они понимают тебя.
Женщина на вопрос тут же ответи­ла, что она убежала от мужа на встречу с любимым, и она ни в чём не виновата, а зовут её Крочка.
— Курочка? — Рагдай вз­ял из костра горящую ветку и поднёс к самому­ лицу женщины: она бы­ла круглолица, тёмног­лаза, курноса. Полотняная рубаха её с вышитым красной нитью воротом отвесно пада­ла на набухшие груди,­ отчего она казала­сь слишком толстой дл­я своего малого роста­. Узкие губы её беспрерывн­о двигались, будто змеились­. Она покра­снела, часто заморгал­а:
— Я всё расскажу, что знаю.
В этот момент послышался шум со стороны тропы на юге. Там среблянским охранением было схвачены трое моравов, едущих на лошадях по следу своего пропавшего товара. Шерсть турья у них была и соль. Они искали своего убитого торговца и лошадей. Стребляне их дальше реки не пустили, чтобы не дать обнаружить корабли. Они предлагали выкуп за товар и лошадей и требовали в свою очередь выкуп за убитого родственника. В противном случае они угрожали пожаловаться королю Само. Поскольку они не собирались уходить и вели себя вызывающе, стребляне их крепко побили палками, так, что одного пришлось уносить потом его товарищам на себе. Серебряные деньги и украшения, а также лошадей у них отобрали, а самих отпустили после клятвы, что они забудут дорогу сюда.
Пока Семик с Полукормом ходили туда узнавать, в чём дело, Крочка рассказывала что знала. Кроме того, что она всег­да хотела стать женой­ Тимы, того мужчины, с которым её схватили в сене, она поведала, что у того не б­ыло чем заплатить её ­семье в качестве свадебного подарка, и девушку отда­ли замуж за старосту Зданега. Того, кого захватили в плен в деревне и тоже привели к этому костру. Сын у неё есть от Зданега, а дочь от Тимы. От кого зачат ребё­нок сейчас, она не знает. Ранней весной здесь объявились люди Само и стали собирать налог на свою армию. Часть людей тогда у­шла вниз по реке к Бу­бру. Осталось только ­несколько семей, у к­ого были поля и борти, и кузнечные дела. До этого всю зиму вок­руг бродили авары. М­ногих увели в свой хашар, строить укрепления вокруг Оломоуца, чтобы его взять. Но потом передумали и несколько тысяч людей из хашара просто убили­ отсюда неподалеку. Там теперь вся поляна завалена полуистлевшими мертвецами. Потом авары приходить пер­естали, и воск некому­ стало отдавать, и шерстяную ткань. А у авар всегда были серебряные монеты, и даже золотые. Отсюда на в­осток лежит селение Озерец, в дне пути, наверное. Тепе­рь оно почти пустое. Вни­з по реке таятся неск­олько больших сербских семей. Те, кто ещё ­не ушёл из-за войны. Где-то тут п­рячутся и другие. Говорят, что когда из Регена-на-Дунае придут германские отряды, то всех заберут в рабство и здесь будут жить их народы. Нап­оследок хорватка сказала:
— Я хорошо готовлю сы­р и тку кружевные ткани, могу с шёлковыми нитями ёлочкой... Тима — бочар­. Хорошие бочки может делать. А Зд­анег ничего не умеет,­ только воровать. Клянусь Додолой, за ­него вам ничего не да­дут на рынке невольников, убейте его просто.
— Свинья ты! — крикнул Зданег, злобно р­ыча и дёргая п­уты. Стребляне уняли ударом палки, а затем для удобст­ва связали всех троих вмест­е, спина к спине.
— Ничего особенного, всё тоже самое: Само, авары, франки, — сказал на это Се­мик, — князя можно не будить, а костры можно жечь не таясь и ко­рову зажарить.
— Пусть вернутся оста­льные стребляне, — ответил Рагдай, — хотя, если убивать всех подряд, то действительно, можно не прятаться, и так все торговцы разнесут по Моравии, что у Озерец на Одере сидят разбойники и грабят караваны.­
— Хорошо, пусть вернутся остальные стребляне, — неохотно ­согласился Семик, — но они скажут тоже самое. Здесь везде следы множества копыт, везде справляли нужду тысячи человек. Неужели ты думаешь, что мы здесь можем спокойно пробыть хоть несколько дней, когда вокруг идёт война?
После этого он прикрикнул на Полукорма, кот­орый принялся вожделе­нно ощупывать Крочку, явно намереваясь с ней уединиться. Женщина теперь сидела грустная и отрелшённая от всего.­ Верёвки стянули на н­ей рубаху, отчего стали отчётливо ви­дны все привлекательн­ые очертания её молодого тела.
— Обожди, слюноглот, ­сперва покажем её кня­зю, может он её себе возьмёт и использует в жертвоприношениях, наполнит её семенем, как пиршественный турий рог вином, и подарит Яриле. И потом, вед­ь её Резняк взял, ему и решать первому, как её использовать.
Полукорм прошептал чт­о-то злобное, но, признавая справедливость слов воеводы, ушёл з­а лодию и там затеял пустячный спор с кем-то из младшей дружины. Креп с Рагдаем уже было решили идти спать, ­но тут объявился Оря, и ­одновременно вернулся­ отряд юного Геты, рыскавший за ­утёсом высокого берег­а. Стребляне приблизились к стану, обозначи­в себя условным посви­стом. Гета принес из-за утёсов весть о мно­жестве следов лошади­ных, кованых и не кованных, свежих и давнишних,­ о куске шёлкового пл­аща, застрявшего в ди­ком винограде, кем-то­ совсем недавно убитом и освежёванно­м олене. Следы уходил­и в горы на востоке и в долину на западе. Чудесным образом осматривая грот в скале они нашли там спящего полтеска Капа, од­ного из тех воинов, что пошли из Вука вместе с Хетроком и Крозеком к реке Марице, где в окрестностях византийского Андрианополя, у места слияния с Тунджей и пересечения дорог к Сердике и Филлипополю, авары могли спрятать золото погибшей династии императоров Поднебесной.
Стреблян шатало от уста­лости. Как только он­и приблизились к стан­у и оказались под защитой своих соратников, ноги их стали ­спотыкаться, плечи за­девать ветки, а шапки­ падать со склонённых­ голов. Привыкшие к движению по мягкой болотистой речной почве Оки и Москвы, они сильно уставали на каменистой земле и скалах этих мест. Несмотря на п­ротесты Семика, Рагдай­ выгнал из палатки Стовова служанок Ясельды и принялся будить Стов­ова.
Небо ещё торжественно­ звенело всеми своими­ звёздами, молодой ме­сяц едва отросшим ког­тём ослепительно беле­л над пологими горными вершина­ми, а слева и спр­ава от Есенников, будто­ шрам, возникла красн­ая полоска. Она быстр­о набирала яркость, ш­ирилась, пока не стал­а багровой. Небо над ­ней принялось линять,­ терять сначала чёрну­ю синь, затем и бирюз­у. Смутились и замига­ли звёзды, они начали­ пропадать, блёкнуть.­ Наконец рассвет охва­тил, запалил весь вос­точный край земли, ра­сслоился радугой. Ста­ло видно, как ночь ль­нёт к горным склонам,­ вцепляется в туманные расщели­ны, впадины, и откатывается в д­олины, как отгоражива­ется от небесного зар­ева жёлто-зелёным пол­укольцом, пытаясь сбе­речь для себя хотя бы­ месяц. Казалось, что­ это ей сперва удаётся. Меся­ц побледнел, но всё ж­е остался среди немно­гих, самых стойких зв­ёзд. Наступило хрупко­е равновесие между св­етом и тьмой, то равн­овесие, когда вдруг и­зменяется шум реки, н­едоумённо притихают п­тицы и звериные лапы ­не осязают землю. Каж­ется, так будет длить­ся вечность. И так дл­ится вечность, пока н­е появляется огненный­ край — Ярило — Великое Светил­о Сущего. Перелом в природе после этого происходит мг­новенно. Хрустальный воздух, весенняя лист­ва, седой туман, блаженное небо напит­ываются светом. Ночи ­уже нет, есть только ­сумерки.
Рассвет...­
Утро...
Стовов проснулся с тр­удом, невзирая на то, что Рагдай долго и сильно тряс его за край рубахи. Князь долго махал рук­ами, с раздражённым шипением выдирая из рук книжника рубаху и кутался в мед­вежье покрывало. Он назы­вал Рагдая разными им­енами из набора боевых, бранных слов, ругал слезское вино, стреблянскую медо­вуху и вонючий козьий сыр с плесенью, подаренный как лакомство рудокопами. В животе у него бурлило, он икал.
— Князь, вставай, Хит­рок вернул Капа с пол­дороги с важными вест­ями, — в который раз повторил Рагдай терпеливо, — может быть потребуется срочно решить, оставаться нам здесь, или быстро куда-нибудь двинуться,
Это продолжалось довольно долго. Если бы на месте книжника оказался кто-нибудь из старших дружинников, князь, наверное скорее пришёл в чувство, но от человека, сделавшего своим призванием переписывание и продажу книг, и поиск знаний, ничего опасного исходить не могло. Сонно продолжая ругаться, Стовов повернулся на другой бок..
— Стовов! — в очередной раз сказал Рагдай, упо­рствуя и не отступала, — проспишь своё золото.­
– Эх!­ — сказал наконец князь, откинул­ шкуру, сел и осмотрел­ся, растирая ладонями­ веки, несколько р­аз глубоко вздохнув, — это что, Хетрок вернулся? Та­к быстро?
— Нет, вернулся только Капа ­с вестями от его,­ — терпеливо объяснил Рагдай, — и ещё все разведчики-стр­ебляне вернулись, и их нажо бы послушать и решить, как быть дальше.
— Да? — переспросил Стовов, и увидев за спиной книжника Семика с ковшом воды в руках помахал ему рукой, — дай-ка сюда!
— Я тебе не мамка, конечно, но отца твоего любил, и от того и тебя люблю как сына, — сказал Семик, протягивая князю ковш, — на вот, попей.
— И чего разведчики?
— Бродили всю н­очь... Резняк­ привёл корову, молод­ку и ещё двух селян, — ответил Семик, — Гета же нашёл полтес­ка из отряда Хетрока.­
— Хорошо, — сказал Стовов и, взяв ковш с водой, вод­ой, опустил в него ли­цо, пуская пузыри, — и что молодка?
— Телом хороша и лицо не уродливое, — сказал из-за спины Семика подошедший Полукорм, — упругая вся, клянусь Ве­лесом, волочь её?
— Куда? — спросил Стовов, бросая ковш и утираясь краем шкуры.
— Сюда.
— Всё бы вам о непристойностях и забавах думать, — сказал князь, наконец поднимаясь на ноги, надевая поверх рубахи свиту и почёсывая шею, — делом надо заниматься.
Семик хотел было ответить ему на это перечислением его чудачеств последних дней, напомнить о путешествии в пещеру рудокопов, но передумал.­ Стовов смотрел на него таким туманным взором, что говорить ему что-то о смысле и жизни было бесполезно. Тем более, что от этого человека зависела связь всех их с небесными пространствами, где обитал Ярила, и только он удетдивал вокруг себя союзников полтесков, бурурдеев и стреблян. Князь надолго задумался, упе­рев кулаки в бока и р­азглядывая сквозь тум­анную пелену и щетину­ кустарника вяло бред­ущие между лодьями и палатками фигуры. От его дыхания шёл лёгкий парок. Наконец он повернулся к Ра­гдаю и хмуро сказал:
— Знаешь, кудесник, то кольцо с эмалью, ­что вчера я тебе дал, верни его мне, а я тебе другое...
Он скрутил с мизинца ­литой серебряный пе­рстень протянул Рагд­аю. Произошёл молчалив­ый обмен. Перстень пришёлся в самый раз на бе­зымянный палец правой­ руки. На щитке перстн­я был крест — просто д­ве борозды. Рагдай посту­чал по нему ногтём и ­выжидательно глянул н­а князя.
— Нет, это не христианский крест, а знак двух дорог­, — пояснил за князя Семик, — древний знак, чтоб всегда было куда­ идти, как учат волхвы.
— И я так учу, — добавил княз­ь, — и что полтеск от Хетрока?
— Спит он в изнеможении...
Стовов двинулся к тем­неющим в зарослях лодиям, увлека­я за собой и Рагдая. Остальные хотели последовать за ними, но князь жес­том остановил их. Перешагивая через тела стреблянских воинов, спящих без палаток,­ или сидящих сонно около лодей, князь сказал:
— Смотри, не храпят, ­никогда не храпят. Не­ то, что мои мечники.
— Стребляне учат свои­х с малолетства не спать на спине ­и даже не ворочаться, — ответил Рагдай, зябко поёживась от тумана, оставляющего росинки на металлических пряжках и оружии.
— Да? — спросил князь, остановившись­ над меховым холмиком покрывала. Под козьим мехом угадывалс­я один из стр­еблян. Князь присел, ­обломил подле себя травинку. Над головой с­треблянина была, как ­и у остальных, воткну­та в землю хворостинк­а, и на ней держалс­я край мехового покры­вала так, чтоб, будуч­и укрытым полностью, ­спящий мог свободно д­ышать и слышать. Княз­ь эту хворостинку тро­гать не стал, а дотянул­ся до ноздрей стреблян­ина и пощекотал. Стреб­лянин не шелохнулся.
— Словно мёртвый, — сказал князь, о­тчего-то обрадовано, — не дышит почти.
— А зачем ему дёргаться? — ответил со вздохом Раг­дай, — ну подошёл князь-шутник, ну пощекотал тра­винкой, а вставать, рас­крыться, тепл­о терять.
— А отчего он глаза не­ раскрывает хотя-бы? — спросил Стовов,­ недоверчиво поднимая н­а Рагдая взгляд, — а он меня слышит, этот стреблянин?
— Слышу, князь, — хри­пло ответил стребляни­н, не раскрыв глаз, —­ всю ночь ходил с Гае­й, дозволь мне спать.
— Спи, — сказал ему Сто­вов и поднялся, — чист­о звери лесные, — добавил он и в­ его голосе Рагдай не уловил не­приязни.
Затем они прошли мимо крайн­ей лодии. Внутри неё бурундеи поставили на шестах навес, превратив весь корабль в большую палатку. Рядом у плоского камня стоял Мечек с несколькими воинами и оживлённо разговаривал Вольгой. У него в руках был лу­к со стрелами и пара подстреленных тетёрок. Они как раз обсуждали вести от Хетрока, что принёс Кап.
— ­За перевалом у Ваги стоят авары. Много. Дальш­е на юг они всё захватили. Они там с жёнами, детьми, ­повозками, рабами, ст­адами, — говорил Вольга.
— Справа от нас, как донесли стребляне и пленные, на высотах стоит Само­, и где-то там бродят алеманские отряды короля Дагобера. Авары неско­лько дней назад взяли­ и сожгли все селения вокруг Оломоуца, остановились в лесистых местах, но были выбиты оттуду лангобардами франкского короля. Аварский главарь Ирбис-хан велел от­рубить голову каждому­ десятому воину из тех, кто­ отступил после боя с­ лангобардами, — ответил ему Мечек, — кутригурский хан Альцек там взбунтовался и откочёвывает на Рейн к франкам. Там их обещают поселить у баваров. Другие бегут во Фракию. А часть пошла на восток к Днепру с ханом Котрапом.
— Вы тут эти слова диковинные всю ночь заучивали, Котрап, Альцек, кутригур, — спросил Стовов суро­вея, — и что всё это значит?
— То, что вокруг началась большая война всех против всех, — воскликнул Рагдай, — очень не вовремя!
— Плохо для нас это, — сказал князь, растягивая слова, — очень.
— Зато Ирбис-хан тут рядом, это т­от, кто, по рассказам­ Крозека, завладел зол­отом Суй, и он тут неподал­еку, — ответил Рагдай.
— Если золото у него, то его могут захватит­ь в битве, и наше золото­ достанется Само или ­франкам, вот горе! — тихо сказал Стовов, — м­оё золото! Рухни небо! ­Что теперь? Всё зря­?
— Твоё золото? — переспросил Рагдай.
— Будем ждать Хетрока­, — сказал Вольга, — после этого и решим.
— Чего потом решим? — прорычал Стовов набычившись и хватаясь рукой за затылок, — опять ­пустой поход, как на ­Клязьму. Мне нужно мокшу усмирять, а может и Просун­ь их нужно осадить, да с Резаном сговориться на марь к Волге сходить, а я ушёл за ­тридевять земель, с Водополком поссорился, бро­сил всё! Эх!
Князь остановил­ на Рагдае тяжёлый взгляд, такой з­лобный и коварн­ый, что тому ­пришлось отпрянуть.
— Тогда иди обратно, — сказал резко Рагдай, неожиданно обозлившись, уперев руки в б­ока и широко расстави­л ноги, — бери своих во­ев и возвращайся обратно в болото, там торговцы сапогами торгуют, а мы с викингами будем добывать золото.
— Вот и уйду! — ответил князь и с­делал шаг впер­ёд.
— Уходи! — неожиданно Рагдай тож­е шагнул вперед.
— И уйду! — князь сде­лал ещё шаг и они столкнулись грудь­ в грудь, глаза в глаза.
Так они стояли, пока­ из лодии выглянули все бывшие там бурундеи, и не стали спорить, что сейчас произойдёт. Все вокруг закл­икали множеством голос­ов:
— Князь чего ему сказал?
— Проклял!
— Мы поворачиваем домой?
— Мы остаёмся строить город...
— Из-за чего они поссорились?
— Из-за дочерей Волополка!
— Кого убили?
— Тише все! —­ заорал Стовов прямо­ в Рагдая, ожидая, чт­о тот хотя бы дрогнет­, но нет, кудесник не­ дрогнул и даже не мо­ргнул.
Тогда Стовов вздохнул­, положил Рагдаю на п­лечо свою руку, звякн­ув кольцами и вдруг успокоившись, произнёс напыщенно:
— Не человек ты — стол­б каменный, степная каменная баба-изваяние ­о двух ногах. Где пон­ять тебе княжье сердц­е да заботу обо всём мире, об урожаях, отёле скота, хворях детей и непогодах? Э-эх! Сл­ова более я тебе не с­кажу... — он отвернулся­, прорычал что-то утр­обно и пошёл обратно к своей палатке, сказав напоследок через плечо, ­— пока Хетрок не вер­нется, будем ждать тут, хотя, может
Рагдай оглянулся на притихших бурундеев, на озадаченных Вольгу и Мечека.
— Это что сейчас было? — спросил бурундейский воевода.
Вольга сел на камень, расслабленно положил локти на колени и пр­обормотал рассеянно:
— Твёрдое против твёр­дого хорошо не бывает­.


ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
КОТЁЛ ВОЙНЫ

ГЛАВА ПЕРВАЯ
АВАРЫ

— Что ты делаешь, Вишена? — спросила Ясельда, уворачиваясь от викинга, обнимающего её, и пытающегося поцеловать, — если князь увидит, он нас убьёт!
— Не бойся, моя дружина сильнее всей его рати! — ответил Вишена и всё-таки поцеловал княжну в губы, и его усилия возрастали по мере того, как слабело её сопротивление.
Однако его напор не был грубым, он скорее был похож давлений текущей реки, плавно но упруго омывающей тело. Эта успокаивающая сила уже который раз заставляла княжну терять осторожность. Если бы его ухаживания и прикосновения были грубы и нахальны, то Ясельда, как она это делала не раз со знатными друзьями отца или богатыми торговцами, просто ударила бы со всего маха по усатому и бородатому лицу, и сказала бы что-нибудь едкое, про неказистый рост или потёртую одежду. Но статный викинг просто не давал возможности считать его врагом её девственной женственности. Она вздрогнула и прекрасное лицо её окрасилось нежным румянцем. Тонкие пальцы, украшенные изысканными перстнями арабской работы, легли на вышитый воротник мужчины, и она перестала отстранятся. Воспользовавшись этим, Вишена отошёл вместе с ней ещё глубже в тень от утёса, в заросл орешника, так, чтобы их случайно не было видно с реки, где служанки княжён стирали рубахи Стовова и его бояр, несколько стреблян били рыбу острогой, Ацур с Эйнаром играли с Ладри.
— Нет-нет, мы не должны уединяться так часть, а то мои рабыни всё расскажут князю, ведь он берёт их почти каждую ночь и обещает взять к себе наложницами по возвращению в залесье Тёмной земли, — прошептала княжна, уже не вырываясь более.
Вишена, потеряв голову, проводил руками по её волнующемуся упругому, но мягкому телу под двойным шерстяным сарафаном с плиссированными нижними рубашками изо льна и шёлка. Он жадно целовал её лицо. Их дыхания смешивались и страстные вздохи тоже. Весенний воздух моравского леса, запах распускающихся листьев, похоже, действовал на молодых людей как опьяняющий отвар на обряде жертвоприношений.
— Я этих служанок накажу, они моим молодым воинам строят глазки и могут вызвать ссору с кривичами, — сказал Вишена тихо в перерыве между поцелуями, и его рука непроизвольно стала поднимать подолы юбок Ясельды, чтобы добраться до заветной цели.
— Нет-нет, этого до свадьбы нельзя делать, потому, что боги потом могут невзлюбить моих детей, и они все умрут в младенчестве... — прошептала она, хватая его за руку, не давая трогать низ своего живота, — пощади, милый...
— Я хочу выкупить тебя у Стовова и жениться на тебе, клянусь Мьёльниром Тора! — воскликнул он так громко, что одна из служанок у реки повернула к зарослям голову и начала прислушиваться: никто не видел, как конунг пробрался в то условленное для свидания место, а уход княжны в кусты сам по себе пока не мог вызывал ни у кого подозрений.
— Мой отец хочет выдать меня замуж за сына князя Биармии, или за знатного прусса Рева, и он сам вряд-ли согласится...
— Тогда я украду тебя и женюсь на тебе по наши законам! — шёпотом воскликнул Вишена, отстраняя её рт себя и вглядываясь в мерцающие синие глаза.
— Нет, я не хочу всю оставшуюся жизнь прожить в лодии, лишённая богатого приданого и отцовской милости, — ответила она уже ледяным тоном, — любовь это одно, а жизнь, это другое. Нужно придумать что-то другое. Не не хочется тоже уехать в ледяную крепость около Северной Двины, среди варанг руси и быть соляной царицей Биармии. Что можно сделать? Я хочу, чтобы ты добыл золото, о котором говорит книжник, и тогда отец может согласится на нашу свадьбу.
— Я добуду это золото, и ты будешь моей женой, я докажу тебе свою любовь... — ответил викинг, — или умру в бою, потому, что никто другой уже не сможет заменить тебя в моём сердце. Жаль, что ты оказалась дочерью вождя северных кривичей, а с другой стороны, тогда бы Стовов не захватил бы тебя в заложницы, и мы бы не узнали друг друга... Ясельда...
— Хватит, отпусти меня, — сказала княжна, — сначала помоги мне с сестрой сбежать от Стовова, а потом будем говорить о свадьбе...
— Да, конечно, я подумаю, как это лучше сделать.
— До вечера, Вишена!
— До вечера.
Словно рысь, конунг прошёл через затенённый участок зарослей и появился на освещённом берегу в нескольких десятках шагов выше по течению Одры. Увидев, что викинги его заметили, он помахал им рукой и сделал вид, что направляется к ним, а потом, будто что-то забыв быстро возвращается в сторону стоянки кораблей. Выждав немного, Ясельда тоже вышла к реке, но гораздо ниже по течению и сделала вид, что рассматривает найденные ею какие-то лечебные травы. Служанки даже не повернули головы в её сторону, обсуждая между собой что-то для них значимое, тем более, что обнажённые варяги в реке представляли собой весьма привлекательное зрелище.
Было солнечное весеннее утро. Весёлое купание в ледяной воде было в самом разгаре. Брызги воды летели во все стороны хрустальным бисером. Солнце окрашивало их в разные цвета. Пока капли, разделившись, сквозь тёплый воздух падали обратно в воду, они успевали пройти через сияние радужного облака. Двое взрослых людей, с телами красными от ледяной воды, истошно орали, били руками по воде, били себя по бокам, скалили бородатые лица, гонялись за третьим, худосочным мальчиком. Ещё один человек, в чёрном от копоти костров плаще поверх скромной свиты без воротника, сидящий на камне, то и дело кричал:
— Ацур, Эйнар, хватит, он уже покрылся льдом! Смотрите, на вас женщины смотрят, бесстыдники!
— Это не женщины, это пленницы! — отвечал один.
— Будет знать, этот, недоросль, как похваляться, у-у! — следовал ответ, другого.
Раз за разом истошный вопль Ладри возвещал берегам, что он снова пойман и погружён с головой в бурлящий поток. Наконец, фыркая и постанывая от холода и ушибов, тряся головой, как это делают мокрые собаки, Эйнар и Ацур вышли на сушу. Чуть погодя из воды выполз и Ладри, с синими губами и ошалевшим взглядом. Кожа его вся была покрыта пупырышками, как у ощипанного гуся, зубы клацали, руки тряслись.
— Этот пёсий сын плавает как камень, — благодушно пробасил Ацур, отжимая ладонями бороду, жмурясь на солнечное отражение в воде, и как бы не замечая страдающего Ладри.
— Это не удивительно, — ответил Рагдай, поднимаясь с камня и отряхивая от сора плащ.
— Это не бог Локи, полный проказ озорства, совсем не Локи, клянусь всеми отличиями Одина, — согласился Эйнар, осматривая на своём теле побелевшие от холодной воды многочисленные ужасные шрамы.
Кроме шрамов, на теле викинга были потёртости в подмышках от пота, нарывы на шее и голени, и расчёсанные укусы насекомых. У Ацура шрамов было не меньше. На боку у него был след сильного ожога, заросший в виде неправильных красных складок.
Ладри вытанцовывал танец по камням закоченевшими ногами и с уважением и интересом оглядывал белые рубцы на теле Ацура. Они были везде, эти рубцы и шрамы: на руках, ногах, груди, плечах, спине. Всё тело Ацура и Эйнара, от запястий рук до ключиц, было покрыто чёрными рисунками, рунами и узорами. Здесь был руны в виде звёзд, лучей, снежинок, квадратов и кругов, призванные дать удачу, отвести колдовство, привлечь благосклонность богов, отвадить злых духов. Орнаменты изображали змей, дерущихся волков и медведей, птиц и чудищ, перевитых собственными хвостами и гривами. На спине Ацура был изображён город Асгард посреди полей со стадами домашних животных, с прекрасными садами, дворцами богов, и троном Одина, а на спине Эйнара была изображена Вальхалла с фонтанами, пиршественным столами, валькириями и эйнхериями, пирующих между прекрасных дев в присутствии богов.
— Чего ты так смотришь? — спросил Ацур и оглядел себя, — ах, рисунки...
— Нет, это... — мальчик показал пальцем на странное утолщение на ключице воина, размером с куриное яйцо.
— Это так срослась кость, а на ней что-то наросло, — он погладил ладонью старую рану, — это мне Олаф Секира перешиб плечо в бою в Хольмском заливе у острова Хёльге, много лет назад, когда я был с Хрульфом из Бирки, ещё до того, как попал на службу к Стовову со своими братьями. Они погибли около озера Неро, в бою с лесными жителями-мерью. А тогда мы хотели у Олафа товар отобрать, бусы, но не вышло. Срослось потом плохо.
— Я слышал об этом бое от покойного Гуттбранна, когда тот ещё был вместе со мной у Гердрика Славного, — кивнул Эйнар, натягивая кожаные штаны, нагретые солнцем, — говорят, этот Хрульф из Бирки ходил за мехами вокруг Норрланда до Биармии и по Северной Двине в земли лесных комей.
— Да, там мех дешевле, чем у корел в несколько раз, за бусы из стекла можно пять соболей взять. Если бы биармы не были так воинственны, можно было бы там хорошую торговлю наладить.
— Просто этих биармов надо всех перебить, с их солеварнями, пускай убираются в своим англам...
— Да, это правда, думаю, или славяне, или викинги до них доберутся, клянусь ядом Гулльвейг, и они тогда не отсидеться за своими кельтскими крепостями из огромных камней, — загадочно улыбнулся Ацур, а Рагдай настороженно наклонил голову при этих словах.
— Может и ты был на Северной Двине, Ацур?
— Нет, я тогда болел на берегу. Хрульф ходил туда без меня. Он хотел там остаться, но сказал, что для него очень там холодно зимой.
— Все викинги, такие неженки, не хотят на родине жить, хотят в страны потеплее… — с улыбкой произнёс Рагдай.
— Смотрите, он улыбнулся первый раз с того времени, как мы встретились со Стововом у Моонзунда! — удивлённо воскликнул Эйнар.
— Биармия, это, наверное, бывшая земля асов, — робко сказал Ладри, но не был услышан, — или ванов, пока там было тепло, — добавил он с отчаянием в голосе.
— Жаль Ладри утонул, такой из него воин мог получиться. Утонул по глупости, из хвастовства, — сказал вдруг Ацур, подмигивая Рагдаю и Эйнару, — как нырнул мальчик в ледяную воду, так и не вынырнул.
Они все втроём стали озираться по сторонам, словно в последней надежде пытались найти глазами исчезнувшего Ладри, хотя он стоял прямо перед ними. Несколько раз из взгляды проходили по нему, но словно он сделался для них невидимым, прозрачным как чистый тонкий лёд.
— Да, жаль, клянусь всем золотом троллей, — продолжил шутку Эйнар, делая печальное лицо, — я предчувствовал это с самого начала, когда он только попался нам в зарослях у Викхейля. Утонет он — подумал я тогда, — непременно утонет, клянусь зрением валькирий!
— Я чувствую, что дух мальчика ещё где-то рядом, — торжественно произнёс Рагдай и поднял ладони к небу, отчего его чёрный плащ расправился, как крылья ворона.
— Жаль Ладри, да... — продолжал сокрушаться Ацур, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться, — даже тела его не оставила нам река Одер. А я ведь не успел пересказать ему сагу Хрульфа о таинственных зелёных берегах Западной Двины и реках, уходящих оттуда далеко на Восток.
— Я жив, я здесь! — в отчаянии закричал мальчик, хватая Рагдая за рукав свиты так, что хрустнула ткань, — я живой!
— Лучше бы он помалкивал, когда взрослые говорят, больше слушал, учился, может, остался бы в живых... — не обращая на это внимания, сказал Рагдай.
Все скорбно замолчали и потупились. Посреди этого молчания столбом стоял Ладри. Граница реального и нереального была для него сейчас потеряна. Он ошалевшими глазами оглядывал свои руки, ноги, свои одежды и широкий нож-сакс, сиротливо лежащий на побегах молодой травы. Он ощупал своё лицо, сел и стал трогать камни вокруг себя, потом испуганно бросился к реке и долго высматривал в ней своё отражение. Определённо, он был жив и осязаем.
— Надо сказать Биргу, чтоб сделал хотя б восковую фигуру Ладри, раз не удастся похоронить его тело, и чтоб он сыграл печальную мелодию на флейте и спел песню, — натягивая рубаху, Эйнар задержал её на голове, скрывая гримасу смеха, а сам смех выдавая за подавленное рыдание, а потом он запел:

Родила прабабка странного сына,
Живой водой окропили его,
Но он безобразен и чёрен лицом был!
Подумали все и назван он был Трэллом.
Трелл всегда работал и почти не ел.
Лыко он вил, делал вязанки,
Целыми днями хворост носил.
Удобрял поля, строил тыны,
Торф добывал, кормил свиней,
Коз стерёг и пряжу сучил, и был добрый раб...

— Нет, нет, я живой, живой! — Ладри разрыдался, потом вдруг, увидев собственную тень, изломанную поверхностью камней, кинулся на неё, как на несметное богатство, — смотрите, вот моя тень!
— Я чувствую, что дух Ладри рядом и он корит нас за свою гибель, — стараясь не рассмеяться, Рагдай сделал несколько шагов по хрустящим камушкам и схватил пальцами воздух над головой мальчика, — он где-то тут, его дух...
— Нужно отогнать дух, иначе он навлечёт на нас духов Валхаллы, и валькирия схватит нас раньше срока, — ответил ему Ацур и, подхватив из-под ног увесистый камень, что было силы швырнул его в сторону реки, — тени умерших, идите к теням и праху своему!
Камень, перелетев реку, со свистом и хрустом врезался в орешник.
— Я вот сейчас мечом буду духа отгонять! — воскликнул Эйнар, — на мече у меня германские руны против духов и мертвецов. Где духа слышишь?
Ацур снова бросил камень на другой берег, а Эйнар взял свой меч, снял с него ножны и принялся описывать им блистающие круги над головой. Он рубил воздух от плеча к плечу, крякая и бормоча что-то, отдалённо напоминающее заклятие. Его подбадривал Рагдай и Ацур. Ладри обезумел, и как был в одних холщовых штанах, серый как эти штаны, со стенаниями вскарабкался к тропе, счастливый, что увернулся от клинка Эйнара. Он нелепо упал, ободрав в кровь локти, вскочил и побежал вдоль утёса к тому месту, где тропа раздваивалась. Ему хотелось спрятаться и найти кого-нибудь, кто сможет объяснить, что же с ним произошло и почему он стал невидимкой.
— О-о, боги-и!!! — кричал он, отдаляясь от реки.
— Этак он до Моравы добежит, дух-то наш, — поглядев ему вслед, сказал Рагдай, — перепугали мы его своей шуткой сильно. Ладно, Эйнар, хватит уже махать мечом.
— В Викхейле так двух рабынь, что служили для любовных утех, всегда дразнили, пока брат ярла, умирая, их с собой в погребальный костёр не забрал, — ответил Эйнар, прекращая свои упражнения с мечём, — ничего, сейчас побегает, тело после ледяной воды нагреется, станет чувствовать ветер, ветви и камни и он поймёт, что жив.
— Урок ему, — произнёс удовлетворённо Ацур, — а то всё хвастался своим умением плавать, делать стрелы и разводить огонь, но он, в общем, хороший.
Рагдай пожал плечами и сел. Рядом примостился Эйнар, задумчиво гладя клинок меча и поглядывая, то на шумливую реку и служанок Ясельды, что-то обсуждающих со своей госпожой, то на орешник, скрывающий лодии и витающий там дрожащий воздух от костров с сизой дымкой.
— Когда мы с Вишеной в Тёмной Земле пошли биться с духами на Медведь-горе, то столб огня подхватил нас и бросил прямо на небо к воротам Асгарда, а великан Гейред мчался за нами следом, — произнёс он тихо, — тогда Один шепнул мне, что не стоит желать себе много золота и рабов, не стоит хотеть несметные стада и земли, а стоит желать любовь людей к себе...
— Он, вероятно, шепнул тебе, Эйнар, — перебил его Рагдай, — что если вы в тот же миг не бросите волшебные вещи Матери Матерей, как она и завещала, то быть вам сожжёнными заживо. Это другими словами и говорил тебе Один.
— Да? — Эйнар искренне удивился.
— Да, — с некоторым раздражением сказал Рагдай, — а ещё Мать Матерей сказала тебе, чтоб об этих вещах не рассказывать каждому встречному дереву и ещё что красть её вещи нехорошо. Зачем воду Матери Матерей украли? Тогда в Журавницах, после битвы у Медведь-горы?
— Это вы о чём? — с удивлением спросил Ацур, — узнавая знакомые слова, но ничего не понимая в этом странном разговоре.
— Той водой только и спаслись, — не обращая внимания на вопрос, продолжил разговор Эйнар, — там потом настоящий был Рагнарёк — гибель богов — деревья летали, небо падали, молнии землю пробивали.
— Да, устроили вы тогда дел у Звенящий холмов, — со вздохом ответил Рагдай, — у Вишены от этой воды бок вправо не гнётся и кожа там выросла твёрдая, как ноготь, можно это место без кольчуги в бою оставлять.
— Вишена — берсерк, — тихо сказал Эйнар.
— Берсерк, конечно! — ответил Рагдай, — но зачем ты всем викингам рассказываешь, что я с женой Одина чуть не обручился, про то, как мы все вместе в Тёмной земле дракона Ёрмунганда на болотах стреблянских убили. Не надо меня не вплетать в свои сказки.
— Да, Эйнар любит подпустить рассказик про небывалые делишки, — сказал Ацур, поймав, как ему казалось, нить разговора.
— Ацур про Хрульфа и походы говорит, ему не зазорно, а мне почему нужно молчать о подвигах в Тёмной Земле? — воскликнул Эйнар и обиженно отвернулся, — настоящий викинг должен уметь красиво сказать про свои подвиги, вечно ты меня словом притесняешь.
— Я притесняю? — изумился Рагдай, развёл руками, затем скрестил их на груди, — я притесняю тебя, Эйнар, а кто рассказал стреблянам сагу о том, что кудесник Рагдай стал кровным братом императора Ираклия и за это персидский шах Хосрой объявил меня врагом? Будто меня выкрали во время осады Константинополя, а я из плена бежал и украл у Хосроя книгу мудрости, написанную Александром Великим. И стоит эта книга дороже всех богатств мира. Ну, хорошо это так людей обманывать и меня подводить под разные вопросы?
— Хорошо, — ответил Эйнар, непринуждённо кивая и ковыряя ногтём в ухе, — ты, ничего не делая, умножаешь свою славу.
— Тем, что украл книгу?
— И этим тоже.
— Прошу, Эйнар, не надо. Иначе... превращу тебя в медведя или...
— Ясно, не буду, — ответил Эйнар и даже подался в сторону от книжника.
За их спинами затрещал кустарник, послышались шорохи. Хлопая крыльями, бестолково заметалась сойка. С сопением и проклятиями с утёса на тропу спустились дружинники князя Беляк и Дубень. Лица их были распухшими и помятыми ото сна. Оба были при луках со стрелами и охотничьих ножах. Оба были перепачканы землёй и свежим травяным соком. Они покосились на Рагдая, проворчали что-то о смене и том, что негоже старшим дружинникам с полуночи до полудня сидеть в дозоре не евши, не пивши, словно голобрюхие стребляне. Они сонно обрели через поток воды на другую сторону реки к орешнику, откуда тянуло запахом горячей похлёбки.
— Приглядите пока что тут, как, — сказал в никуда, через плечо Дубень, щупая перед собой дно, — вроде там какие-то всадники появлялись недалеко.
— Ага, пока смена будет, вы тут посмотрите, — поддакнул ему Беляк, — там два всадника.
— Лежебоки, одно на уме, спать да жрать, — сказал по-норманнски Ацур им вслед, — вчера ещё землю пахали, а сейчас воинами себя почувствовали. Я бы на месте Стовова нанял бы прусса Йёрана, или даже нашего Вишену. Это куда выгоднее, чем кормить этих неумех, давать им сёла с рабами, челядью, а потом они спать будут в дозоре!
Рагдай в ответ только пожал плечами. Перед его глазами промелькнули лица блистающее оружие бесконечных наёмников императора Византии. Франки, германцы, итальянцы, викинги, печенеги, аланы, армяне, поляне. Их оружие было разным, лица, цвет глаз и речь тоже, но жадные взгляды, скользящие по торговым рядам и телам обнажённых невольниц, выставленным на продажу, был одинаков. Огромный столичный город христианского мира содержал армию иноплеменником, сам не являясь вместилищем одного народа, как некогда Рим, до своего раскола. Для Ацура или Стовова, не знающего ничего более хрупкого, чем несколько больших семей и родов, объединённых в племя, трудно себе было представить, что удерживало и сплачивало в единый организм людей сотен народов и племён. Для людей, в чьём сознании даже богатство князя, являлось частью общего богатства, а земля и скот всегда были общими, трудно было себе представить, что главное богатство на самом деле личное владение плодородной землёй, увеличивающей каждый год состояние владельца, или стадо скота, растущее само по себе вместе с ценой, а ещё торговый караван, раз за разом добавляющий прибыль в сундуки хозяина и ещё место при императорском дворе, приносящее мзду от желающих получить назначение на должность наместника в провинции или собирателя налогов. И так уже продолжается тысячи лет, и не гибель Атлантиды, ни разграбление Рима варварам, ни переселение народов, не меняет дела.
Размышляя так, Рагдай загрустил. Ему вспомнилось смутное далёкое детство, когда он был таким маленьким, что любая курица была с ним вровень. Самым любимым местом его был ящик посреди дома, где хранилась крупа, сушёная рыба, сало и драгоценная соль. Он подолгу стоял около этого ящика, служившего и столом. Рядом с ним ним караулил съестное их полосатый кот Чурок. В отличии от других котов в сёлах стреблян на Воробьёвых горах, он всегда съедал пойманных мышей, крыс, змей и воробьёв. Поэтому, когда Чурок съел учёного петуха волхва из Медведь-горы, отцу пришлось отдать маленького Рагдая. В тот год случился неурожай, и ничего не уродилось. Тогда первый раз на Москве появились лодки кривичей. Они забрали всё что нашли из еды и тёплой одежды. И пока собралась рать из охотников-стреблян, чтобы выгнать непрошенных гостей, кривичи сами ушли обратно за Нерль. Тогда и случилась эта история с петухом волхва. Отцу пришлось в счёт долга отдать мальчика, тем более, что он всё время болел. Едва научившись собирать лекарственные травы и узнав лунный календарь для сева и жатвы, маленький Рагдай отправился с сыном волхва учится языку и лекарству в хазарский Семендер, а оттуда, он бежал в Константинополь от грязных домоганий учителя иудея, чуть не продавшего его арабам для превращения в учёного евнуха. Прошло с тех пор почти тридцать лет, а пена на воде вокруг камней была сейчас на Одере точно такая, как на воде Москвы, когда кот закогтил того злополучного дурного петуха...
Рагдай тряхнул головой, стараясь отогнать навязчивые видения и некоторое время, как и все, сидел молча, глядя на воду. Эйнар дремал, подставив солнцу обветренное лицо, Ацур сосредоточенно ковырял травинкой между зубами и цокал языком. Слабый ветерок неуверенно ощупывал бурьян у развилки тропы. Другой ветер, более сильный, гнал над рекой и лесом бесформенные серые лохмотья облаков; они беспорядочно цеплялись друг за друга, жались к самым утёсам и верхушкам лесных холмов на востоке. Ещё один, третий ветер, мощный и яростный, злобно завывая на пологих склонах гор Моравских Ворот, гудел и рвал листья. Он доносил шум ручьёв и речек, крохотных водопадов, питающих здесь Одру со всех сторон.
Было свежо по весеннему и одновременно уже жарко. Рой молодых стрекоз, мух, жуков, первых бабочек вился над зарослями. Чижи, ласточки то и дело стремительно проносились средь них, охотясь и одновременно играя между собой.
Совсем неподалёку ревел тур, призывая подругу или соперника к брачному поединку. Где-то, около запрятанных в чащобу кораблей, постанывали кони, квохтали куры и слышались обрывки зычной брани. Это злился Стовов:
— Дурень... ушли! Посмел... обратно! Удушу! — видимо кто качалось Беляка и Дубня.
— Ладри я не вижу, — забеспокоился вдруг Ацур, оглядываясь, — его уже долго нет.
— Перепугался он, — не открывая глаз сказал Эйнар, — интересно, этих пленных, что привел из-за холмов Резняк, с собой возьмёт Стовов, или отпустит?
— Отпустит, — нехотя ответил Рагдай, — их и продать тут некому, и лишние рты в войске к чему?
— А если отряд Хетрока вернётся с Марицы с неутешительными вестями, мы куда двинемся, к Дунаю, или обратно к Восточному морю?
— К Дунаю.
— А как же наш драккар? — Эйнар испытующе уставился на Рагдая, — бросим тут?
— Можешь нести его до реки Моравы, и на нём идти дальше, — ответил книжник, косясь на викинга, — не понял твоего вопроса, друг.
— Драккар наш прекрасный корабль, ещё Гердрика Славного корабль. Клянусь Хрингхорном, за столько походов и зим ни гнили, ни трещины в нём. Немного тупой под ветром, но устойчив, словно плот. И прочный. Помню, в битве близ Готланда мы носом прямо в борт фризской галеры вошли как нож в козий сыр. Жара была, и Вишена тогда вместе с Торном и Свивельдом прыгнули вперёд, к ним на палубу...
— Где Ладри? Клянусь Одином, это уже подозрительно, — сказал Ацур, решительно поднялся и толкнул в плечо Эйнара, — мальчик ушёл без одежды, без ножа. Нужно его найти!
— Тем более, что это сын ярла Эймунда. Не нужно было его так сильно стращать, — ответил Эйнар, неохотно встал и нацепил на пояс меч, — кто решил его в реке топить, кто начал в мёртвый его дух камнями кидать?
— Пойдем со мной, Эйнар, найдём его, беспокойно мне, — хмуро сказал Ацур, — ты с нами, Рагдай?
— Ты прямо как мать ему стал, ответил Рагдай, — хорошо, пойду с вами. Вместе потешались, вместе будем искать.
— Хорошо, — сказал Ацур, оглядываясь ещё раз вокруг и останавливая взгляд на Ясельде и её служанках.
Он разложил рубаху мальчика, положил на неё нож, ремень с бронзовыми бляхами с орнаментом, короткий шерстяной плащ, мешочек, вышитый янтарными пластинами, маленькую костяную фигурку спящего Одина на кожаном ремешке, турий рог для питья. Он накрыл вещи меховым беличьим кожухом без рукавов.
— Женщины, посмотрите за вещами Ладри, пока мы его поищем!
— Хорошо! — по-норманнски крикнула в ответ Ясельда.
— Вот, всё... — сказал Ацур, дотрагиваясь до меха, и со странной тоской в глазах глядя на Эйнара.
Тот отвернулся от этого взгляда и сказал со вздохом:
— Ты и впрямь, Ацур, словно отец ему стал. Я вот однажды от своего отца в реку нырнул, допёк его своими проказами, и он за мной с ножом гонялся. Нырнул и незаметно за бобровой хаткой вынырнул. И там сидел долго. До вечера. Вот у отца моего такие же глаза были печальные, когда он с факелом вечером шестом дно прощупывал. Тело моё искал. Богов просил, лишь бы вернули меня цверги речные. Я тогда понял, что он меня любит. Я утром к нему пришёл, а он меня связал и палкой так избил, что до сих пор колено при приближении дождя ноет. А вот ещё был случай из отношений отцов и детей, мне Вольквин рассказывал...
Ацур, уже пошедший в сторону тропы, хотел было потребовать, чтобы говорун замолчал, но закончить рассказ Эйнару не пришлось по другой причине. С той стороны, где тропа несколько отдалялась от берега и раздваивалась, под отвесной стеной утёса возник шум, словно сдвинулся с места сразу весь кустарник. Оттуда послышался сдавленный крик, звякнул металл, брякнула сбруя и отчётливо ударили о камни кованые копыта. Взлетело несколько чёрных дроздов без клёкота и гомона. Они тревожно закружили над рекой и ринулись прочь.
Все трое, Рагдай, Эйнар и Ацур, одновременно развернули в ту сторону головы.
— Там же Ладри где-то должен быть! — воскликнул Ацур, впиваясь взглядом в кустарник за утёсом, — это он кричал, клянусь Одином, это его голос был!
— Может, это Хитрок вернулся до срока, — тихо ответил Эйнар, но по его лицу было ясно, что он сам в это не верит, — это его кони стучат копытами.
— Вряд ли это моравы на подкованных лошадях, у них всё больше быки, — сказал Рагдай, опускаясь на колени и припадая ухом к земле, — я слышу гул сотен копыт!
— Не может быть!
— Может, потому, что здесь на болота Протвы, а перекрёсток торговых дорог Европы, — ответил книжник вставая и оглядываясь то назад, то глядя вперёд, словно соизмеряя длинну пути к отступлению с путей неизвестных всадников до того мгновения, как им откроется вид на реку, — это какие-то воины, ведь только они могут себе позволить так свободно разъезжать днём по стране, где идёт война всех против всех. Если так, то они могли легко захватить и Ладри. Если бы Беляк и Дубень не оставили своё место наверху, мы были бы предупреждены об опасности. Никакие там не два всадника, а сотня точно!
— Нужно скорее вернуться на наш берег и предупредить Стовова, что приближается какой-то конный отряд, — сказал Эйнар и схватил Рагдая за плащ, — скорее!
— Не успеть, они увидят наши спины и насторожатся, потому, что это будут спины быстро уходящих людей с оружием. Что они тогда сделают? Примут нас за своих врагов и пустят стрелы? Пойдут следом и обнаружат стан Стовова и корабли? Они увидят богато одетую Ясельду на берегу и что подумают? А сколько их там, какие у них намерения, идут ли за ними ещё отряды и кто они? — быстро проговорил Рагдай, — наверно сделаем так: Эйнар, иди назад через реку быстро, как росомаха спрячься за камни. Скрыто вернись к кораблям и подними тревогу, призови всех к оружию. Ты, Ацур, спрячь свой меч подле себя в траву и сядь, словно мы путники и отдыхаем. Задержим их беседой как сможем долго, а когда ты вернёшься с воинами, они нам и Ладри отдадут, если он у них, и коней и оружие своё нам отдадут! — лицо Рагдая сделалось вдруг очень усталым, утомлённым, он ссутулился, словно постарел сразу на десять лет.
Перевоплотившись в старика, книжник робкими глазами оглядел свой плащ, нашёл его недостаточно грязным. Он быстро зачерпнул ладонью жирную грязь, размазал её по плечам и подолу, надвинул плащ на шею, скрывая расшитый золотой нитью воротник свиты и шёлковый воротник рубахи под ней. Ацур положил меч в молодую зелёную траву рядом с одним из камней. Сел рядом, опёршись локтями о колени. Эйнар всё стоял в нерешительности.
— Я хочу остаться, чтобы никто не упрекнул меня в том, что я оставил друзей в опасности! — сказал он тихо, — я хочу заслужить место средь эйнхериев в Вальхалле.
— Ещё нет никакой битвы, беги, от твоей сноровки, может быть, зависят наши жизни. Ну! Иди, если не хочешь, чтоб я упросил потом валькирию не забирать тебя в чудесную Вальхаллу, я так тебя заколдую! — не выходя из образа старца, Рагдай одним голосом сыграл могущественного колдуна.
Это возымело действие. Эйнара ринулся в реку. Ледяная вода зашипела и запенилась у его колен, стопы соскальзывали с плоских камней дна. Струи реки, хотя и прозрачные, не давали возможности понять, как камни глубоко лежат и насколько широким нужно сделать следующий шаг, чтоб не оступиться с них в придонную илистую жижу, укрытую, к тому же длинными зелёными водорослями. На середине потока, там, где было глубоко по пояс, викинга раскачало течение. Нога не попала на очередной камень, ушла в водоросли, и он с шумом опрокинулся на спину. Его поволокло, развернуло и понесло. Наблюдая краем глаза за отчаянной, молчаливой борьбой Эйнара со стремниной, Рагдай кивнул спокойному, будто окаменевшему Ацуру. Затем кудесник сел на камень рядом с Ацуром, выудил из поясной торбочки янтарные чётки и принялся их перебирать, гнусавя под нос бессмысленные фразы на испорченной латыни. Уже чувствовался запах горячего лошадиного пота, слышался приглушённый, чуждый говор, ощущались удары о землю множества копыт. Идущие по тропе появились чуть раньше, чем этого ждал Рагдай и остальные. Между ветвей заскользили контуры фигур. В это же мгновение, в трёх десятках шагов ниже по течению, на другом уже берегу, Эйнар ухватил обеими руками гриву прибрежного дёрна и затаился. Пегая, мокрая кожа его рубахи почти слилась с лишайником и пятнами зелёной и жёлтой травы средь окружающих камней.



Глава вторая
БИТВА НА ОДЕРЕ

Ветви высокого багульника у развилки тропы качнулись и среди них остановились три всадника. Рагдай поднял голову. До того места было полтора десятка шагов, туда падала тень от утёса, и в этом сумраке, по соседству с ослепительными бликами солнца на воде, фигуры казались неестественно тёмными, почти чёрными. Крупные, тяжёлые, фракийских кровей кони были укрыты пыльными попонами. В хвостах и гривах их пестрели искусно вплетённые ленты, узда явно восточной работы сверкала узорными металлическими бляхами. К высоким сёдлам были приторочены пухлые торбы, мешки и скатки, скрутки бечевы. Широкие стремена были обложены чеканной медью. Сами всадники казались кряжистыми и громадными, как и их кони. На всех были поверх кожаных рубах надеты панцири из стальных чешуек, нашитых на войлочное основание. Голени всадников были закрыты толстыми кожаными поножами и туго стянуты вышитой тесьмой. За спинами торчали круглые, слоёные из кожи щиты, в полтора роста копья с навершиями-жалами, мощные луки и флажки-змеи. У поясов их были закреплены колчаны со стрелами, за поясами у всех висели кистени, ножи, плети, топоры-чеканы с шипами и узкими лезвиями, изогнутые, необычайно длинные, узкие мечи. Головы всадников — круглые, уродливо громадные — росли, казалось, прямо из плеч. Лица были плоские, тёмные, потные, без бород и усов, рябые, заплывшие, словно от пчелиных укусов щёки, носы расплющены, глаз не видно совсем. На головах у них были надеты кованые шлемы с медными накладками и арабскими маковками, с кольчужной бармицей, скрывающей затылки, уши и скулы, подбородок, и падающей на плечи, грудь и спину. Движения всадников были нарочито медлительны и ленивы, а говор чуждый и лающий.
— Авары! — шепнул Ацур, поворачиваясь к Рагдаю под предлогом чесотки в своей спине.
— Йохтан гурхыз озд ураг! — тявкнул передний всадник с двухвостой плетью в руке, стоящий ближе остальных и самый молодой с виду.
— Иссык ышбара ынан, — ответил другой, на иссиня-вороном коне, непрестанно перебирающем ногами и кусающем удила, — кара кушу чурин уртулма бирди, — авар привстал в стременах, повернул плоское лицо за Одру, к орешнику, над которым курился дымок, увидел Ясельду со служанками, потянул носом и, не разжимая зубов добавил, усаживаясь обратно в седло и глядя на Рагдая и Айура, — тюзель амрак.
— Амрак! Тюзель Амрак! Эй, Озмыш, Кулун, Култуг, Халлыг! — повернувшись в седле крикнул молодой авар в заросли, где по прежнему продолжался шум движения.
Рогдай осторожно покосился туда, где всё ещё неподвижно лежал среди камней Эйнар.
Авары были по-прежнему спокойны, кони их были свежи, на воду глядел равнодушно. Обменявшись несколькими фразами, всадники продвинулись вперёд на десяток шагов, а самый молодой из них, поигрывая двухвостой плетью, подъехал вплотную к двум странным фигурам у тропы. Встав прямо над головой Рагдая, он спросил сквозь зубы на ломаном славянском языке:
— Ты кто? Как зовут?
Рагдай хотел встать, но всадник властным жестом велел ему сидеть. При этом его правое стремя было на расстоянии руки от лица кудесника. От взмахов лошадиного хвоста ощущался ветер. Он ждал ответа.
— Я путник-торговец из Зелова, сам фриз, зовут меня Глорих, и со мной мой раб. Сжалься, господин, мы мирные люди, — сказал кудесник, — на, возьми, господин, всё, что есть.
Рагдай сделал свои глаза блёклыми и влажными, подбородок его старчески затрясся. Он сгорбился ещё больше, под подозрительным взглядом авара зашарил под плащом, вынул кусочек рубленого серебра, протянул над собой, а другой рукой неуверенно уцепился за стремя.
Авар с шумом отрыгнул, злобно оскалился, покосился на протянутые крохи и резко ударил плетью сначала по одной, потом по другой руке подозрительного путника. Рагдай закусил губу, подобрал обожжённые болью руки, опустился на корточки и пополз, хныча, искать серебряный кусочек, исподволь поправляя меч под плащом. Он пополз было к Ацуру, бледный как лён, но авар снова ожёг его плетью по плечу со словами
— Сидите тихо, псы!
Рагдай и Ацур повиновались.
— Кто там? — авар указал плетью на дымок на другом берегу, а потом на Ясельду.
— Там селяне моравы готовят лыко для корзин, мой господин, — ответил Рагдай, одновременно отметив, что Эйнар переместился от воды уже почти к самой стене кустарника и вот-вот скроется там.
— Моравы? — недоверчиво переспросил авар, конь под ним дёрнулся, двинулся боком, захрапел, затряслись синие кисти на попоне, брякнула сбруя.
Тем временем один из авар въехал на коне в реку и двинулся к Ясельде. Этого нужно было ожидать. Словенская княжна не могла не привлечь авар своими расшитыми одеждами, золотым украшениями, статной фигурой и окружающими её красивыми служанками.
— Морава кулун ынан! Амрак? — крикнул он своим на ходу.
Кудесник отпрыгнул, потому, что конь едва не задел его копытом. Он скорее почувствовал, чем увидел, как остальные авары с сомнением качают головой.
Из багульника на тропу выехали наконец те, кого звал авар на гнедой лошади. Их было четверо. Такие же громадные, с ног до головы вооружённые воины. Не было похоже, что это степняки, время от времени берущиеся за оружие, бросая своё основное занятие по выпасу стада и изготовлению нехитрой домашней утвари. Это были воины, чьим основным занятием была война. Один из них, в белой войлочной шапке вместо шлема, чуть согнувшись, удерживал что-то у незримого, дальнего бока своего коня. Когда конь под тем аваром развернулся, Рагдай и Ацур увидели Ладри. Мальчик вытанцовывал на цыпочках, тянулся вверх изо всех сил, стискивал пальцами аркан, обвивающий под подбородком его шею. Его лицо его было синюшным, глаза закатились, рот, задыхаясь, ловил воздух. Авар весело скалился, то и дело подёргивал верёвку вверх, намотав его на кулак, ногой прижимая Ладри к боку коня. Игра с этой жертвой его явно забавляла. У побледневшего Ацура хрустнули зубы от напряжения. Молодой авар заметив это, всмотрелся в Ацура и скривился и сунул плеть за пояс, вытягивая кистень.
— Плохой маленький человек — Халлыга в руку кусал — волк — бурин йохдан! — сказал он, вытащил кистень, сделанный из куска железа на ремне, со свистом провернул его над головой кудесником, — твой маленький волк? Врёшь мне? Зачем врал. Аварам не врут, аваров любят. Буду тебе голову разбивать сейчас. Тормэн караган! Правду говори, пёс!
Авар, доехавший до Ясельды, склонился над ней, ударами плети отогнал служанок, и стал трогать её длинные волосы. Княжна стояла гордо выпрямившись, недоумённо глядя то на Рагдая с Ацуром, то на Эйнара, ползущего в кустарнике.
Едва Рагдай открыл рот, чтобы рассказать авару, что благородная женщина за рекой его дочь, всего в полутора десятках шагов от Ясельды заросли разломились, и оттуда возникли понурые Беляк и Дубень, увешанные оружием, при щитах, с жёлтым знаком Стовова. Они возвращались обратно на место своего дозора, не получив от князя замену. Отчётливо послышался конец их сердитого разговора:
— Стовов, боров смердячий, не имеет права так с нами говорить, мы ему не рабы, а дружина, уж и кашу похлебать не дал!
— Погнал обратно караулить, словно гусей в лужу...
— Меня пихнул рукой, словно челядь! Слышишь, Дубень? Вернёмся в Ладогу, уйду к Ятвяге в дружину, а то ишь, обиды чинит, клянусь Велесом, негоже это!
— А это что тут? — Дубень поднял сонные глаза, увидел реку, всадников и встал раскрыв рот, будто его ударили поленом по затылку,
Таким же выражением лица застыл Беляк. На мгновение застыли и авары. Халлыг — авар в белой шапке — ослабил удавку на шее Ладри. Тот всадник, что был в десяти шагах от дружинников и держал за волосы Ясельду, вынул саблю и ударил коня пятками.
— Госпожа! — бросилась к княжне одна из служанок, бросая в воду рубахи и ленты, — госпожа!
Конь рванул с места, подняв облако брызг, и поволок Ясельду за собой. Служанка ухватилась за руку авара, держащую княжну за волосы, но воин молниеносно взмахнул саблей, и разрубил служанке шею, алая кровь, ещё более светлая от того, что летела на фоне солнечных лучей, брызнула струёй. Безмолвно, словно скатка соломы, девушка упала в воду.
— Йохдан! — крикнул авар.
Рагдай почувствовал, как вокруг него даже замедляется в небе солнце, утихает ветер, угасает шум реки и клёкот птиц, исчезают из глаз далёкие и близкие горы, блёкнет небесная синь, останавливаются облака, меркнут запахи. Беляк и Дубень только вдохнули воздух для тревожного крика, Ацур едва успел повалиться в бок, нашаривая в траве свой меч и чуть поднялись брови аваров, отметивших вдруг возникшие перемены везде, и в том числе в тридцати шагах ниже по течению, где из травы восстал человек, весь в водорослях и грязи, но с мечом. Это был Эйнар, так и не добравшийся до лагеря. Захват Ясельды, резко менял всё. Потерять заложницу, означало потерять возможность вернутся через Волхов обратно. За убийство дочери Водополк Тёмный становился кровным врагом Стовова и его людей, и по обычаям кровной мести, должен был погибнуть кто-то из детей Стовова. Горящие сёла тёмной земли, трупы плывущие по Протве и Оке привиделись Рагдаю так же отчётливо, как трава под ногами. Судьба Ладри, сына ярла Эймунда, пусть и нелюбимого, тоже вырисовывалась мрачной. Рабство, надругательства, работа до изнеможения, смерть...
— К оружию Стовов! На нас напали степняки! — завопили наконец Беляк и Дубень и вступили в реку.
У одного в руке появилась железная палица, а у другого топорик с острым клювиком с обратной стороны. Они явно растерялись, не понимая, что им делать. С одной стороны ближайший к ним авар уволакивал Ясельду, только что убив её служанку, с другой стороны несколько всадников нависали над викингом и книжником. Там-же на аркане болтался полуживой мальчишка из варяжской дружины. Сзади был, как из под земли появившийся Эйнар. Беляк и Дубень в нерешительности остановились по колено в воде.
— Вишена, Торн, Ингвар, Свивельд, эй! – закричал Эйнар, бросаясь обратно к реке.
Ждать было больше нечего. Рагдай понял, что авары расценили положение как опасное для себя, как засаду, западню, ловушку, или что-то подобное. И что Халлыг начал вынимать саблю по его душу. Рагдай откинул плащ, выдернул из ножен меч и, выпрямился и этим-же движением нанёс удар. Остриё пришлось в колено авара и с хрустом вмялось вплоть над кожаным поножем. Замах был слишком мал, чтобы разрубить сустав, но достаточным, чтобы его раздробить. Халлык закричал от неожиданности и боли, его конь шарахнулся прочь с тропы, давая Рагдаю пространство,
— Йохдан! — загикали авары, задёргали поводья своих коней, — ягыч халлыг кат!
Они вынимали, кто меч из ножен, кто копьё из-за спины. Двое всадников, почти скрытые багульником, потянули из своих колчанов стрелы, вынули луки. Халлыг начал прикручивать верёвку опутывающую Ладри к луке седла.
Лицо и облик Рагдая преобразились: кудесник сделался воплощением ловкости, мощи и расчёта. Рагдай ринулся вслед раненому авару. Тот злобно крутил в воздухе саблей, примериваясь, как бы достать её противника, пытаясь развернуть коня среди зарослей под скалой наилучшим для этого образом. У авара это получилось, и ему даже удалось кинуться вскачь, с намерением сбить врага копытами, но Рагдай отпрянул под левую, безоружную руку всадника, занятую поводом и без усилия увернулся от сабли. Когда лошадиная грудь, копыта и клинок миновали, он ударил мечём снизу вверх остриём меча в живот коню и от стремени до паха рассёк его. Брызнула чёрная кровь, выпали кишки и слизь. Конь рухнул через два шага мордой в тропу с храпом, а потом перевернулся через шею, выбрасывая всадника вперёд. Авар не сумел соскочить на ноги из-за повреждённого колена, а растопырил руки и перелетел через коня и ударился о землю, словно мешок с камнями. Его островерхий шлем слетел на камни, клацая как котелок. Всё это заняло одно мгновение. Ещё через мгновение, закончив переворот, на него рухнул его же конь и забился в агонии. Авар более не шевелился. Он распластался, обнимая землю, животом вниз. Голова его была неестественно повёрнута в небо, глаза сделались белыми, без зрачков, изо рта густо полилась чёрная кровь. Он был мёртв.
Лишь только Рагдай это осознал, как ему пришлось падать на колени, уходя от удара копья второго всадника, того, что гарцевал на иссиня вороном коне. Этот авар был старше, громадней и с конём был словно одно целое. После того, как враг ловко обрубил жало его копья, он понял, что противник умеет использовать малое пространство и свою подвижность. Для того, чтоб убить такого ловкача придётся спешиться. Авар хмыкнул и в одно мгновение слез с коня. Теперь перед Рагдаем стоял великан в броне и с окованным щитом и кривым мечом, с внимательным взором через прорези изких век. Перед тем как сойтись с ним, Рагдай успел увидеть, что Беляк лежит лицом вниз, головой в воде на дальнем берегу, над ним стоит Дубень на одном колене, вжав голову, укрывшись за жёлтым щитом с чёрной медвежьей головой, а в этот щит одна за другой прицельно ударяют стрелы. Эйнара нигде не было видно. Ацур неистово бился сразу с тремя всадниками, находясь меж ними. Лицо его было в крови. Казалось, только священные руны на его мече и теле, да бешеная пляска широкого клинка защищали его от ударов. Тот авар, что держал раньше мальчика, медленно отъезжал в сторону и обнимал безвольно шею коня, едва удерживаясь в седле. Ладри подле него не было.
Рагдай ухватил кожаную оплётку рукояти своего меча двумя руками и изготовился. Противник сделал шаг, выставив вперёд щит, намереваясь за ним сблизиться и одним ударом решить дело. У Рагдая щита не было, и ему нечем было остановить это движение. В любое мгновение мог последовать рубящий или колющий удар авара.
Рагдай ударил по щиту, собрав всю свою силу и добился того, что враг остановился, стараясь вновь поставить щит прямо. Кудесник увидел, что Ацур пробил грудь коня под одним из аваров и, воспользовавшись замешательством, отошёл мимо стрелков в заросли багульника, отдаляясь от реки. Двое всадников вломились в кусты вслед за варягом, но тот снова выскочил на тропу около раненого авара, виновного в пленении Ладри, и молниеносно разбил ему мечём шею через кольчужный воротник. После этого, весь измазанный кровью, викинг сшибся с аваром, спешенным из-за того, что под ним был ранен конь. Обменявшись с противником несколькими ударами, клинок в клинок, и поняв, что всадники выворачивают из кустов обратно, Ацур снова бросился в багульник. Его пеший враг, опоздав ударить в спину, не торопясь последовал за ним. Эти мгновенные перемещения Ацура, более подвижного, чем тяжёлые, в многослойной броне всадники, выглядели бы забавно, если бы ценой им не была жизнь.
Дождавшись, пока все трое аваров не оказались в кустах, выискивая его, он снова выскочил на открытое пространство и бросился к двум стрелкам, пускающих стрелы в Дубеня. Стрелки этого не ожидали. Перепугав их коней леденящим воплем, одного из них он достал мечом, однако клинок только вспорол расшитую попону. Стрелки попятились. Осознав, что из багульника вот-вот вынырнут остальные, Ацур что было сил побежал по тропе к Рагдаю. Одновременно Эйнар с криком ярости вбежал в воду, поднимая тучу брызг и устремился за аваром, уводящим Ясельду в мокрой, изорванной одежде. Всадник не собирался драться за женщину, а отпустив её двинул коня к своим. Ясельда безвольно упала в воду с слабым криком и скрылась в волнах. Две оставшиеся служанки бросились к ней, а Эйнар остановился рядом, готовый к защите.
Лучники спрятали луки и взялись за копья, собираясь напасть на Рагдая и Ацура, чтобы красиво и наверняка с ними покончить. Они пустили коней с места вскачь, подавшись вперёд.
— Йохдан! Йохдан!
Ацур отпрянул в заросли хвоща под утёсом, и сунув меч под мышку, не раздумывая вскарабкался на высоту, достаточную, чтобы авары не могла достать его копьём.
— Ладри! — прокричал он хрипло, оглядываясь вокруг — отзовись!
Рагдай продолжал отступать к реке перед своим противником, надеясь на его ошибку. Разочарованно глядя на викинга среди камней, авары вздыбили коней, остановились и опять взялись за луки. Авары вернувшиеся из багульника, равнодушно пройдя над телом Халлыга, тоже оказались под утёсом. Один из них сбросил с себя пояс с ножнами, торбой, кистенём, отбросил щит, снял шлем, стянул через голову панцирь и, оставшись лишь в грубой рубахе изо льна, полез к Ацуру.
— Да ты смельчак! — глядя на поднимающегося к нему авара, сказал Ацур.
Ацур поднялся ещё выше, на некое подобие наклонной каменистой площадки. Дыхание его было тяжёлым и хриплым, ободранные ногти отзывались огнём. Болью и липкой струйкой крови напоминала о себе рана-надрез на левом плече, едкий пот щипал глаза.
— Ладри! — крикнул он в небо, — Ладри!
Мальчик по прежнему не отозвался.
Пока авар карабкался к нему, викинг огляделся. Ему была видна река, другой берег, тропа. Заросли кустарника и опушка леса, где двигалось что-то огромное. Рагдай всё ещё, отходил вниз по тропе, Дубень уже лежал со стрелой в горле рядом с мёртвым другом и тянул вверх растопыренные пальцы. Эйнар отходил на другой берег, закрывая собой служанок, несущих свою госпожу. Изредко он отбивал мечём летящую стрелу. Их никто не преследовал. Авары подбадривали соплеменника на скале и того, что наступал на Рагдая. В исходе поединков они не сомневались ничуть, несмотря на странную ловкость, обнаруженную в путниках.
Рагдай с самого начала смотрел противнику в живот и на ноги, чтобы сразу увидеть малейшее изменение в их положении и прочитать его намерения. Авар был великаном и с самого начала бился как великан. Он не делал лишних шагов и ложных взмахов. Укрываясь щитом, он при ударах сообщал мечу силу и скорость руки и всего тела, делая при ударе шаг вперёд. Рагдай защищался лишь клинком, всё время чуть отдёргивая его, чтобы смягчит удар, при этом делая шаг назад. Он уклонялся от особо сильных ударов. Наконец, преимущество авара сказалось и Рагдай пропустил опасный удар. Кольчуга на его животе выдержала, но он почти задохнулся, а в глазах побежали тёмные круги. Едва не запутавшись в своём плаще, Рагдай стянул и бросил его на авара. Пока тот выбирался из под неожиданной помехи, Рагдай несколькими отчаянными ударами, как дровосек разрубил на щепы вражеский щит. После этого возникла передышка — авар отступил на два шага, отбросил остатки щита в сторону.
— Ягдыч ынан кат басыл! — сказал он зло, с интересом рассматривая застывшего в ожидании упорного врага и, ухмыляясь, провёл ребром ладони по шее, — чурин тюрк!
Услышав, как подходит к реке сонм его соплеменников, он злобно оскалился, достал и взвесил на ладони тяжёлый метательный нож, собираясь его бросить.
— Где же Стовов? Оглохли они там? — Ацур глубоко вздохнул, унимая сердце и холодную пустоту в груди и добавил, вглядевшись с высоты в развилку тропы, — ясно, почему степняки не спешат. Клянусь Вильдаром, хорошо затеять поединок, чуя за собой тьму своих соплеменников!
Обе тропы, вверх от развилки, до леса были наполнены блеском стали, меди, золота, лязгом оружия, брони, сбруи, движением пёстрой ткани, лоснящихся конских шей и грив, скучающих злых лиц всадников, напоены гулом копыт, лающей речью. Сколько было там аваров? Полсотни?
Сотня?
Полторы?
Три?
Больше?
Скалы, валуны, заросли кустарника с побегам молодой листвы, изгибы тропинок, невесть откуда взявшийся туманный морок, мешали угадать численность, не позволяли увидеть исток этой живой реки. Многоголосое, многократное эхо устрашающе гремело над Одрой. Ацур встал, широко расставив ноги, опробовал, не скользят ли ступни по мху и выставил перед собой меч. Он мог уже попытаться достать авара, но слишком узким и наклонным был уступ. Он видел стриженую, шишковатую голову, змеиную улыбку, сплющенный нос, струпья грязи и пыли на безволосой груди в разрезе рубахи. Он знал, что всегда проще бить вверх и лезть вверх, чем бить вниз и лезть вниз. Вдруг авар закричал и полез вниз, тыча пальцем в сторону, где была скрыта стоянка кораблей. Ацур посмотрел туда, и ему почудилось, будто левый берег Одры двинулся вперёд. Рухнула в воду стена ореховых зарослей. Казалось, что зашатались скалы и грянул гром с неба.
— Стовов! Стовов и Совня! Рысь! Рысь и Змея!
Многоголосые крики и звуки воинственного рога, грохот стреблянского бубна, свист и гиканье, а также рёв мгновенно наполнил воздух. Кривичи, бурундеи, все в доспехах, при полном оружии, вбежали в Одер. Их вёл Стовов. Старшие дружинники шли впереди, а хуже вооружённые гридни и отроки шли за ними. Перед ними волной вздымались мутные горы и снопы радужных брызг. Волосы и плащи с плеч рвал ветер, на солнце блистали шипастые шлемы, вспыхивал от влаги багрянец щитов. Слева от них, шагах в тридцати, в реку ссыпались из зарослей стребляне. Многие из них были совершенно голыми, выказывая так презрение к смерти и врагу. Они кричали, будто звери лесные. Вёл их Оря Стреблянин в своей волчьей шкуре. Голова шкуры была как бы его головой, и оскал волка был его оскалом, а впереди его крика уже сёк воздух рой стреблянских стрел. Правее бурундеев, прямо напротив развилки тропы, сплочённо вошли в реку викинги. Впереди был Вишена. Полтесков было не видно, и не слышно было их клича. Лишь Ацуру было видно, как в двух сотнях шагах вверх по течению, на аварский берег проползает вереница чёрных их теней.
— Как Стовов ринулся в бой с неизвестным противником за тридевять земель от дома? — прошептал Рагдай, — наверно, я его плохо знаю!
Думать ему дальше было некогда. Авар перестал потешаться. Оставив медлительность, степенность и усмешку, он мощными молниеносными ударами вынудил Рагдая скатиться в реку. Ещё одним ударом выбил из ладоней кудесника меч. Когда же Рагдай взглянул вверх, в ожидании последнего смертельного удара, а авар стоял неподвижно, держа над собой меч, и над его головой в голубом небе пылало солнце, случилось чудо. От авара во все стороны с глухим звяканьем отлетали стальные брызги и клочья войлока. Это стрелы стреблян рвали его панцирь и кольчугу. Авар стоял так, подрагивая, казалось вечность. С глухими ударами стрелы пробили его шею, плечи, бёдра. Наконец он сделал несколько шагов вперёд, пытаясь сохранить равновесие,и замертво рухнул на Рагдая. В лицо кудеснику плеснула тёплая кровью и он упал вместе с мертвецом в воду, ударившись о камни дна. Захлебываясь, чувствуя в носу и гортани горькую воду, Рагдай вывернулся из под авара, поднялся на ноги. Река омыла его струями алой крови. Казалось, вся вода была кровью.
Рагдай почувствовал, как боль сжала виски, но это его привело в чувство, и он снова осознал, как двигалось по небосводу солнце, возник ветер, восстали вокруг до неба заросшие лесом холмы, долины и теснины наполнились эхом.
В этот момент масса всадников показалась на другом берегу, и вспенился Одер, казалось, вода отхлынула в ужасе, обнажив дно, когда в неё вторглись ряды железной аварской конницы.
В тридцати шагах от Рагдая посреди реки эти авары сшиблись, смешались, сцепились с воинством Стовов. Никто не мог разобраться, что происходит, никто не пытался выяснить, кто перед ним, потому, что всякий входил в уже ведущийся бой, где против своих насмерть сражались чужие. Значит, так было нужно, значит, нужно было постараться победить вдруг возникшего, как из под земли, врага. Блестели брызги воды, вылетали искры из под ударов клинков, блистали, отлетая, чешуйки панцирей и кольчуг. С треском, скрежетом под ударами топоров и булав разлетались в куски шлемы, в щепки распадались щиты, переламывались копья. Со звоном обламывались мечи, свистели стрелы, дребезжали тетивы, с храпом падали раненые кони, криками и проклятиями опрокидывались в воду всадники и пешие. Истошные крики боли и победы, отчаяния и смерти, призывы вождей, мольбы к богам, боевые кличи были почти осязаемые и живые, словно отдельно от людей участвовали в сражении. Среди кровавой воды не было поединков, там была сеча всех сразу со всеми в постоянно меняющемся положении, слепая резня. Падали поверженные, живые находили в воде полумёртвого врага и душили его или вспарывали лошадиные животы, чтобы унять бьющихся животных, чьи подкованные копыта были страшнее железных палиц и топоров. Там, в центре этого хаоса, неистовствовал Стовов.
— Никто не смеет нападать на моих людей! Бей их, всё их золото, оружие и кони будут наши! — кричал он между взмахами своего меча.
В отличии от степной традиции вождь кривичей не мог наблюдать за боем с возвышенности, руководить, защищённый своими телохранителями. Его считали князем за то, что он был лучшим и самым везучим воином, витязем, хранимым богами, чьи капища он постоянно окроплял кровью жертв. Он один имел с ними прямую связь. Если ему помогали боги, значит, и всем кривичам, и всему войску помогали. Если он сомневался в победе, никому не было смысла сражаться. Семик, Полукорм, Тороп, Мышец и другие его старшие дружинники сражались рядом с ним, закрывая его со спины и боков, готовые лучше умереть, чем дать врагу поразить его оттуда. Их щиты, топорки, булавы и мечи работали как цепы на обмолоте зерна, или топоры на лесоповале. Если враг и не поражался ударом, то терял или оружие, выбитое из рук, или повреждённое, или вынужден был искать равновесие, чтобы не упасть. Тяжёлая защита авар, их шлемы, чешуйчатые панцири и кольчуги, наручи и поножи, делали их трудно уязвимыми противниками, но сильные удары мечей и булав ломало им кости и наносила ушибы из-за которых прерывалось дыхание и не работали руки, или не соображала ничего голова. Удары клювца топоров, вообще пробивало кольчуги наскволь и шлемы, если удавалось обойти щит. Однако, бросалось в глаза желание многих степняков показать своим товарищам свою удаль и храбрость. Они не задумываясь бросались на врага и старались поразить его, даже если положение их коня было для этого не самым удобным. Чаще всего они использовали для этого тяжёлое копьё средней величины, имеющей кроме обычного для длинного наконечника ещё крюк, или длинный, узкий, изогнутый меч, имеющий заточку только с одной стороны.
Рядом со Стововом старший дружинник Скавыка держал пурпурно-золотой стяг с клювастым медведем, похожий на византийский, если бы не странное чудовище вместо креста. Вокруг этого прапора старались удерживаться во время боя кривичи и бурундеи, готовые двинутся за ним куда угодно. Несколько десятков аваров, ударивших на них посреди Одера, были только передовым отрядом числом около десятка. Они оказались почти сразу истреблены или рассеяны. Часть из них стала уходить вниз по течению, часть вверх по течению, меняя оружие, осматривая свои повреждения. Трое утонули в волнах под тяжестью своих упавших лошадей и брони, четверо, раненые, бросив оружие, старались выбраться обратно на свой берег, двое были убиты и упали в воду, одного уносил взбесившийся конь. Оставшиеся кружились перед кривичами и бурундеями, пытаясь проявить геройство перед своими товарищами. Было не очень понятно, почему степняки, никогда не двигающиеся без далеко выдвинутых вперёд и по бокам разъездов, сейчас наскочили на готового к бою противника в неблагоприятной для себя обстановки. Наверное, разведчики аваров каким-то образом ошиблись, и не заметили корабельного стана, слишком хорошо спрятанного способами не совсем привычными для этих мест. Подходящие отряды выходили к реке не видя место боя, не имея возможности произвести обход в тыл, или развернутся, чтобы использовать своё численное превосходство. Смертоносные аварские луки из кости, берёзы, ясеня и сухожилий, пока ещё оставались в основном в налучах у них за спинами и ещё не были по серёзному пущены в ход. Ещё одной странностью было отсутствие среди них лёгкой конницы на малорослых лошадях, без особой защиты, вооружённой луками разного размера для уничтожения противника издалека и для его наматывания. Наверное всё тот-же холмистый и лесистый характер Моравии, вдоль и поперёк изрезанной реками, ручьями, озёрами, тропами, а также бесконечные деревушки с одним и тем же названием, вроде Остравы или Градицы, сыграли с аварами злую шутку. Может быть разъезды и лёгкая конница прошла здесь непосредственно перед тем, как здесь оказалась корабельная рать стреблян, сразу обративших внимание на большое количество свежих следов и лошадиных испражнений. Сейчас стребляне, засыпали их стрелами, но стрелы оказались слишком слабы для пробития брони аваров. Наконечники из кости и не калёного болотного железа ломались, или отскакивали от кольчуг и панцирей. Кроме того, стреблянские луки оказались слишком слабыми для такой задачи, к тому же они успел за ночь отсыреть в речном тумане. Застрявшие в кожаных щитах стрелы, авары без труда ломали, чтобы они не мешались в бою. Только одновременный обстрел одного воина десятью стрелками, давал попадание в лицо, шею, ступни или кисти рук, что выводила врага из боя. Аварские кони были более лёгкой добычей, однако попадания в голову не всегда давало пробитие кости черепа, попаданий в ноги совсем не было, а попадание в тело коня, не выводило его сразу из строя. Быстро потратив множество стрел вхолостую, стребляне стали стрелять редко, доверив это на более опытным стрелкам. Остальные нырнули в заросли и скрытно последовали на соединение с Орей. Вереница аварских всадников продолжала сходить с тропы в кипящую от движения коней и людей реку. Они сначала замедлили продвижение в едином порыве Стовова с дружиной, а потом, когда аваров стало в реке до полсотни, и вовсе остановили продвижение кривичей и бурундеев. Ясельда была спасена, Ладри пропал, Ацур был отрезан на другом берегу на скале, а Рагдай в реке, каким то чудом остающийся невидимым для врага, будучи у него под самым носом. Это состояние продлилось совсем недолго, до тех пор, пока викинги, ведомые конунгом Вишеной Стреблянином, не переправились на в пятидесяти шагах ниже по течению от места боя на правый берег, и не встали на развилке тропы живой стеной. Не то, чтобы это был хитроумный приём викингов, не имеющих особых навыков пеших сражений в строю, просто так получилось. Во первых, выйдя практически одновременно к реке со Стововом и его дружиной, викинги отклонились в сторону, увидев Эйнара, закрывающего собой полумёртвую Ясельду. После того, как кривичи сшиблись со всадниками и закрыли их своими спинами от викингов, тем пришлось, для участия в бою отклонится ещё ниже по течению. Когда они достигли середины реки, бредя по пояс в быстрой воде, первая волна аваров была рассеяна. Продолжив движение вперёд, под звук рога Ингвара, в сторону окружённого Ацура, викинги и оказались на тропе. Когда, бешено вращая глазами и оружием, полуголые, но полностью вооружённые викинги потеснили встреченных всадников, выяснилось, что в этом месте к броду с юга подходят две тропы. Между двух колонн подходящих всадников стояли несколько воловьих упряжек с возами, нагруженными бочонками с чем-то жирным и корзинами с валяной шерстью. Торговцев появление аваров тоже застало врасплох, и они жались к своему товару в страшном испуге и нерешительности, выбирая, что им дороже: жизнь или доход. В результате движения дружины викингов, аварская конная змея оказалась рассечена: голова её бушевала в схватке в Одре, а тело свернулось стальными кольцами, на двух узких тропах. Натолкнувшись на строй тяжёлых щитов варягов, авары чуть отпрянули вверх по тропам, сгрудились, выкрикивая призывы к бою и ругательства, и ринулись обратно. Теперь им уже нужно было выручать своих отрезанных удальцов.
Варяги стояли плотно, плечо к плечу, не столько шеренгой, сколько толпой, но щит каждого из них закрывал половину тела бойца справа. Они занимали всё пространство между утёсом и невысокой каменной грядой, подходящей в реке с юга и буйно заросшей багульником и елями. От утёса до зарослей могло встать рядом только пять человек, пять щитов. Сейчас впереди стояли Вишена, Свивельд, Гунар, Торн и Гелга. Они готовились встретить метательные копья и град стрел. Гелга держал в правой руке увесистый молот с железной ручкой. Торн был вооружён топором, Свивельд и Вишена мечами, Гунар булавой. Остальные теснились за их спинами, держа щиты над головой, и в свою очередь готовя метательные копья и три своих маленьких, но чрезвычайно тугих составных лука со стрелами со стальными наконечниками-иглами, топоры и мечи. Облачённые к бою в шлемы и кольчуги, имея метательные копья, топоры, мечи и палицы, викинги уповали на малый простор для тяжёлых всадников, на скорую победу Стовова в реке и его помощь. Отход аваров без продолжения боя тоже был возможен, ибо странно было степнякам ввязаться в серьёзный бой, или сражение в неизвестных теснинах, не в раздольной Паннонии, а по эту сторону гор, в восставшей против них стране, некогда покорно дававшей рабов и дань, с пёстрым войском странного вида, появившемуся здесь непонятно как и когда, злобным, упорным, неизвестным числом и предназначением. До Ацура отсюда было всего тридцать шагов.
— Они обломают об нас зубы, стойте на месте, во имя Одина! — крикнул он сквозь шум боя на реке и ржание коней, — души эйнхериев глядят на нас, валькирии Хильд, Хлёк и Рангрид глядят на нас, чтоб взять в Валгаллу, и Бором, мы заслужили этой чести! И сегодня средь нас в бою стоят тени конунгов Гердрика Славного, Харольда, тени Дирка, Эрда, Текка, Инграма! Всех наших погибших когда-то друзей! Хвала Одину! Хельд!
— Хе-е-е-ельд! — закричали викинги.
Ингвар снова прерывисто затрубил в рог, имевший, как древнеримская букцина, разные поперечные перегородки для расщепления звука. Дребезжащий звук леденил душу, вызывая безотчётный страх у врагов, и свирепую уверенность в победе у друзей. Варяги ответили Ингвару медвежьим рёвом, на мгновение затмившим все звуки вокруг. Этот клич смешался с кличем врага:
— Йохдан! Йохдан!
Трое авар-великанов на гигантских фессалийских конях, едва умостившись в ряд, бросились вскачь, выставив вперёд копья. Они надвигались как хримтурсы — воины сынов Муспельхейма — огненного мира... Тусклые блики на островерхих шлемах, плоские, злые лица с раскосыми глазами, вытаращенные в бешенстве лошадиные глаза, выставленные вперёд жала копий... Хватило всего трёх десятков шагов, чтобы они разогнались в бешеный галоп. Когда им осталось всего несколько прыжков до щитов викингов, Вишена и Торн истошно заорали:
— Бросай! Бросай! — и пригнулись.
Казалось, освящённое рунами оружие викингов ожило и рванулось навстречу врагу. Стрелы, короткие тяжёлые копья, топоры и просто камни, увлекая за собой сор и воздух, ударили в аваров. Три коня с грохотом и почти одновременно рухнули в облако брызг грязи, старой и новой травы, словно из стреножил кто-то невидимый. Всадники, не успев полностью подняться, были смяты скачущими следом, сбиты с ног. Их лошади, получившие раны и повреждения, не дающие возможности держаться на ногах, ржали, били копыта и, скользили и катались с бока на бок, мокрые от крови. Следующих трёх всадников также опрокинул смертельный ветер и потеря равновесия. Они врезались в шевелящуюся, дёргающуюся кучу конских тел, железа, хрипа товарищей и проклятий. Умирающие закрыли дорогу живым надёжней, чем враг. Вишена двумя мощными ударами меча сбил двух авар с ног. Гелга своим молотом разбил одному голову, расплющив её прямо со шлемом, Торн топором с хрус ом разрубил второму ключицу. Кровь брызнула как из зарезанной свиньи. Другие упавшие всадники заползли под груду лошадиных тел. Всё это заняло несколько мгновений, и для Вишены, занимающего свою место в строю, поскальзываясь, казалось, что обстановка на реке, положение отряда стреблян вообще не изменились. Полтески во главе с Вольгой вообще исчезли. Следующие со стороны тропы авары, видя перед собой гору тел, стали спешиваться, укрываясь за щитами. Несколько рядов всадников тоже спешились. Они принялись растаскивать поверженных, убитых и раненых, добивая агонизирующих и смертоносно бьющих копытами коней. Две лошадиных туши, опутав верёвками за ноги, потянув, отодвинули в сторону. Викинги, стоявшие всего в нескольких шагах от них, не препятствовали этому, опасаясь лучников. Трое аваров, оставаясь в сёдлах, с тропы принялись обстреливать викингов. Стрелы со звуком молотков, бьющих в доски, впивались в щиты. Цокали по верхушкам шлемов. Лучники викингов медлили, опасались высовываться для прицеливания. Согнувшись за щитом, Торн повернул к Вишене оскаленное от злости лицо и сказал:
— Тук-тук, стучат, жена, открой дверь, там смерть замёрзла на морозе, хочет погреться у очага!
— Бросай! — снова крикнул Вишена, но лишь два копья из-за его спины вылетели в аваров, ни в кого не попав.
Зато сзади в кого-то попала аварская стрела. Потом ещё в одного. Это был Ингвар. Он сказал удивлённо:
— Мне кусок уха сорвало, ещё бы чуть-чуть! Но мне нужно уйти, кровь хлещет ручьём, нужно остановить кровь...
— Нас тут сейчас всех перещёлкать как на охоте из своих ужасных кривых луков, — сказал кто-то тихо, кажется, это был Хринг, — нужно что-то сделать!
Вишена, Свивельд, Гунар, Торн и Гелга, не сговариваясь, молча бросились вперёд, стараясь держать щиты ровно. Главное, было без потерь перебраться через тела убитых коней и людей и сблизиться с врагом так, чтобы лучникам, стреляющим с коней сзади, их же воины перекрыли обзор. Это викингам удалось, если не считать пары полученных ими царапин от наконечников стрел, пустивших, впрочем струйки крови.
— Бей их! — кричал им с утёса Ацур, оставленный аварами в покое, ничем не имеющий возможности помочь товарищам.
Тот авар что был в стёганом шёлковом халате под панцирем, и оказался ближе всех, удивлённо вытаращил заплывшие узкие глаза на возникшего перед ним Вишену, но только и успел, что поднять навстречу щит. Конунг на бегу сшибся с ним щит в щит, но несколько наискось. От этого Вишена без остановки проскочил дальше, не глядя рубанув своего противника. Он не увидел, но почувствовал, что попал в мякоть. Времени оглянуться небыло. Вишена понял, что он теперь впереди один в окружении врагов. Он споткнулся о круп коня, но сумел не упасть, а перепрыгнуть через препятсвие. Затем он сразу снова споткнулся, теперь уже о ползущего на четвереньках авара, раненого на тропе одним из первых. Коротким ударом меча Вишена перерубил ему шею и, если бы не кольчужная бармица, голова со шлемом упала бы в грязь. Почти вслепую Вишена затем отбил щитом мощный удар копья, потом сам ударил в подставленный щит, сбив его обладателя с ног. Ударив в другую сторону остриём меча, он пронзил другому авару бедро. Сразу за этим сзади с него сбили его драгоценный шлем. В голове что-то вспыхнуло. Подставляя меч под удар копья и отводя его в сторону, он поскользнулся в месиве из обрывков сбруи, кишок, рвоты и, получив удар в щит топором и удар сзади по голове, упал навзничь в это месиво.
Перед глазами оказалось высокое небо Моравии. Вдруг из безмятежных белых облаков перед ним возникло золотое видение женщины, очень похожей на его мать. Её лица не было чётко видно, только можно было различить добрые большие глаза, и руки с длинными нежными пальцами. Но он точно знал, что женщина похожа на его давно умершую мать. Сквозь золотое и белое свечение, он услышал с неба её негромкий, очень ласковый голос.
— Иди ко мне, Вишена, всё кончилось и никогда больше не будет боли, отчаяния и страха, ты переходишь в вечность, иди, хороший мой мальчик...
Прямо над ним разгорелся смертельный бой. Показалось, что на него, вдруг, сверху упала гора, стало темно и совершенно нечем дышать. Залязгала сталь, сверху полилась ручьём вонючая кровь. Наверху заорали истошно на разные голоса.
— Бей! Бей! — кричали одни по-норманнски, — Хельд, Хельд!
— Йохдан! Чурин! — кричали другие по-тюркски, — чурин!
Только золотая, добрая женщина не уходила, и продолжала звать его к себе.
Показалось, что его грудь смялась в лепёшку. Гора с хрустом упала на Вишену, придавила. Конунг поднял лицо, перед ним лежала рука пунцового цвета в золотых перстнях с самоцветами, и большой палец руки висел на одной коже, вывернутый в обратную сторону от указательного, а безымянный ещё подрагивал.
Сверху на него упал покореженный шлем, отскочил, стукнул Вишене в переносицу, так что пошли в глазах чёрные круги. В шлеме, как в чаше, была пунцовая с чем то белым каша с клочьями чёрных волос. На конунга упала ещё одна гора, снова вызвав в глазах чёрные круги, и он осознал, что задыхается.
Что было сил Вишена рванулся вверх, но не мог сдвинуться с места, решил перевернуться – бесполезно, попытался отползти назад – тщетно. Его словно закопали заживо. Исчезло клацанье стали, вопли, хруст костей и щитов, гудящая тишина заполнила мир, и в этой тишине бешено колотилось сердце конунга, билось в гортани, выталкивало глаза, блуждало по всему телу. Последними осознанными движениями Вишена подтянул к лицу кулак, втиснул его под скулу, другой рукой ощупал рукоять своего меча, крепко сжал его и приготовился умирать. Он ощутил, как уходит боль и тяжесть, вонь чужого пота и кишок, уходит гул, грохот сердца, перестаёт содрогаться земля, а тело становится невесомым, бесплотным. Перед ним промелькнуло печальное лицо матери, которую он не видел никогда, услыхал её гортанный, сиплый голос.
Лицо матери было обрамлено краями его крохотной колыбели, вверх, к закопчённым балкам потолка уходили верёвки, несущие колыбель, они были украшены лентами. Пахло летней травой, мёдом, мокрой овечьей шерстью, брюквой, дымом, материнским потом. Тут же, рядом, у длинного стола рыжебородый отец его и ещё несколько мужчин обмывали в ушате руки, смеялись. По столу, между наполненными едой мисками, вышагивала бестолковая курица. Солнце пробивалось сквозь узкое окно, в его лучах вилась пыль и мухи, которых отмахивал от стола седобородый старец, с лицом тёмным и морщинистым, как дубовая кора, а глаза старца были зелёны, словно изумруды, светились изнутри, чёрные зрачки были не круглыми, а узкими щёлками, как у козы.
Мать ощупала обгаженную рогожку, Вишена засмеялся, слюни стекли с подбородка на пухлую шею, он думал, что мать будет рада его успеху, он вымочил на этот раз колыбель сразу всю. Она действительно улыбалась...
Но мир вокруг уже успел перемениться. Стала ночь. Звёзды были неподвижны на воде и мерцали. Вокруг, до края земли, были горы. В склонах гор были окна. В окнах свет. Везде неподвижно стояли люди, они были ростом кто под облака, кто ниже травы.
Все глядели на Вишену и говорили что то. Каждый своё и по своему. Из за облаков сыпался снег и сухая листва. Край земли дымно горел. Сам Вишена был уже седобород, как тот зеленоглазый старик, оставшийся в избе по ту сторону воды, но, когда конунг оглядел себя в отражение, он увидел свои глазницы пустыми…
Так начиналось предсмертие конунга Вишены.
Показалось, что его грудь смялась под тяжестью горы. На лице конунга лежала чья-то рука в золотых перстнях с самоцветами, часть пальцев висели на одной коже, вывернутые в обратную сторону от указательного, а безымянный палец ещё подрагивал...
Сверху упал островерхий шлем, с хрустом стукнул в переносицу. В шлеме, как в чаше, была пунцовая, с чем-то розовым каша с клочьями чёрных волос. Она выплеснулась на грудь. Потом на конунга упала ещё одна туша, снова вызвав в глазах чёрные круги, и он осознал, что задыхается, просто не может сделать и вдоха.
Что было сил, Вишена попытался сдвинуть с себя мёртвых, но не мог сдвинуться с места. Он решил перевернуться — бесполезно! Попытался отползти, отталкиваясь ногами, назад — тщетно! Его словно закопали. Воздух последнего вздоха кончался. Из его сознания исчезло клацанье стали, вопли, хруст костей и щитов. Гудящая тишина заполнила мир, и в этой тишине бешено колотилось сердце. Оно билось в гортани, выталкивало глаза, блуждало по всему телу. Последними осознанными движениями Вишена подтянул к лицу кулак, втиснул между скулой и телом сверху, другой рукой нащупал рукоять своего меча и крепко сжал его. Очень трудно было представить себе возможность уйти к Одину во время битвы безоружным. Он приготовился умирать... Ощутил, как уходит боль из всего тела и пробитой головы, и тяжесть мертвецов. Перестала ощущаться вонь чужого пота, железа и кишок, стал отдалятся гул копыт, грохот сердца, а тело начало становится невесомым, бесплотным и чужим. Промелькнуло печальное лицо матери, на этот раз без золотого свечения, а усталого после работы в поле.
— Как ты тут весь день один, голодный, вишенка сладкая? — сказала она давно забытым сиплым голосом.
Лицо матери было обрамлено височными кольцами и платком с вышивкой на лбу в виде животных и птиц. Вверх к закопчённым брёвнам потолка уходили верёвки, несущие его берестяную колыбель. Она была украшена шкурками белок. От матери пахло летней травой, мёдом, мокрой овечьей шерстью, дымом, потом. Тут же, рядом, у стола-сундука стоял в полумраке его рыжебородый отец. Ещё несколько мужчин обмывали в ушате руки и смеялись. По столу, между наполненными кашей мисками, вышагивала бестолковая курица, пока её на сбросили на пол. Солнце пробивалось сквозь узкую дверь, заполненную дымом очага, и в его причудливых лучах вилась пыль и мухи. Их отгонял от стола седобородый старец с лицом тёмным и морщинистым как дубовая кора, с зелёными, словно изумруды, глазами колдуна. Они светились изнутри и чёрные зрачки их были не круглыми, а в виде узких вертикальных щелей, как у козы или змеи. Мать ощупала под ним мокрую рогожку. Мальчик, конечно, не мог это запомнить, он понимал всё это только в момент совершения действий окружающим миром, и он, после целого дня горестного плача и одиноких рыданий, вдруг засмеялся. Слюни стекали с его подбородка на складки шеи и он думал, что мать будет рада его успеху, что он вымочил на этот раз колыбель сразу всю. Она улыбалась, собираясь кормить его, и все вокруг улыбались...
Тут мир грудного ребёнка переменился, настала ночь. Через крышу дома взошли звёзды. Они были неподвижны, словно угольки на льду реки, и мерцали красным цветом. Вокруг, до края земли, были разновеликие горы, в склонах гор были окна, в окнах свет. Везде неподвижно стояли люди: одни были ростом под облака, другие гораздо ниже, и были совсем карлики, ниже травы. Все они глядели на Вишену и говорили что-то на разных языках. Всё гудело вокруг от этого говора. Каждый говорил своё и по-своему. Из-за облаков сыпался снег и сухая листва. Края земли дымно горели, словно лесной пожар зажгли грозы везде сразу. Луна была огромной, серой. Она быстро всходила над горизонтом и закрывала почти всё небо. Казалось, до неё можно было добросить стрелу из хорошего лука. Потом она также быстро закатывалась за горы. Сам Вишена был уже седобород, как тот зеленоглазый старик, оставшийся в избе, но когда конунг оглядел в своё отражение в медном зеркале, он видел свои глазницы пустыми...
Так начиналось предсмертие конунга Вишены Стреблянина...



ЭПИЛОГ

Истории отважных и везучих людей редко заканчиваются так просто, тем более, если в них главным участниками являются сокровища, любовь и любопытство. Эти кровавые события тоже не могут закончиться смертью конунга Вишены Стреблянина. Если для большинства участников опасного похода Стовова Багрянородца главным мотивом, побудившим их отправиться в средневековую одиссею было богатство, слава или принуждение, то для конунга, родом из голядского народа-племени, что обитала и на берегах Западной Двины и на берегах Москвы, была несчастная любовь.
Потеряв одну мечту сердца своего из-за неуклюжего желания богатой нормандки обладать им как вещью, и не обретя другой звезды, вдруг возникшей на туманной Балтикой в образе прекрасной невольнице-словенки, он напрасно искал счастья в огненном мире начинающегося конца света — Рагнарека, среди Муспельхейма — пылающего мира. Людям, отрицающим божественную сущность вещей и событий трудно представить, когда внутри людей живёт даже не один бог, а множество богов в сочетании со всевозможными мелкими божками, духами, силами и приведениями. Все предметы, события, сны, мысли пропитаны ими как день солнечным светом или морская гладь блеском воды. В таком мире у человека практически не остаётся места быть собой и иметь собственную судьбу и волю. Всё предопределено и решено свыше. Но, как всегда, когда всеобъемлющая сущность приходит в определённый порядок и берега, и кажется, что уже не вырваться, всё преображается в один миг по воле сил, имени которых никто не знает, и напрасно наделяет их человеческими чертами, чаяниями и смыслами...










ГЛОССАРИЙ

Авары – кочевой народ тюркского происхождения, переселившийся в VI веке в Центральную Европу и создавший там государство Аварский каганат (VI–IX вв.).
Алатырь камень – священный камень, обладающий магической силой.
Асгард – у норманнов небесный город, обитель богов асов.
Асы – боги – ведут войну с богами ванами – существами природы и хаоса.
Бальдар – бог весны и света.
Белобог – славянское божество.
Берсерк – доблестный воин, которого хранят боги.
Валькирия – бессмертная дочь славного воина или конунга, которая реет на крылатом коне над полем битвы и подбирает павших воинов, и погибшие отправляются в небесный чертог – Валгаллу, где вечно пируют в окружении прекрасных женщин.
Велес – бог животноводства и зверей.
Вергельд – выкуп, денежная или вещевая компенсация за убийство свободного человека, установленная в германских варварских правдах, или за любое другое преступление.
Вира – мера наказания за преступление, взыскании с виновника денежного или вещевого возмещения, налоговая выплата деньгами или вещами.
Вирник – исполнитель решений княжеского суда, взыскивавший виру, налоги.
Волхв – кудесник, колдун, маг, чародей, языческий жрец.
Дагобер – франкский король.
Даждьбог – бог плодородия и солнечного света у славян.
Даны – древнегерманское племя.
Детинец – кремль, городское укрепление.
Дисы – в скандинавской мифологии божеств жизни на земле.
Додола – в балканской традиции весенне летний обряд вызывания дождя.
Драупнир – волшебное золотое кольцо Одина.
Дулебы – союз восточнославянских племён.
Ёрмунганд – морской змей, вызывающий гибель мира тем, что проглатывал солнце.
Ётуны – великаны, отличались огромной силой и ростом и были противниками богов.
Ёты – германское племя.
Засека – оборонительное сооружение из деревьев, поваленных рядами или крест накрест вершинами в сторону противника.
Иггдрасиль – мировое дерево – исполинский ясень, в виде которого норманны представляли Вселенную.
Идун – богиня вечной юности, бога поэзии.
Кат Иль-хан – каган Восточно-тюркского каганата.
Ираклий I – византийский император.
Каган – глава союза кочевых племён.
Конунг – король, военный вождь, жрец у норманнов.
Кормило – руль судна.
Кун, резан – кусок серебра, полученный путём разрубания серебряной полосы или прутка.
Кутургуты – племенная группа булгар обитавших в степях между Доном и низовьями Дуная.
Куяб – Киев.
Лангелейк – музыкальный инструмент.
Локи – бог хитрости и обмана.
Маркграф – наместник короля, наделённый широкими, полномочиями.
Мечник – воин, вооружённый мечом.
Морава – река в Моравии, левый приток Дуная.
Моравы – славянский народ, проживающий в Моравии.
Мурома - финнское племя.
Нагльфар – корабль, сделанный целиком из ногтей мертвецов, появление его символизирует конец мира.
Один – верховный бог у германо-скандинавских народов.
Паланкин – крытые носилки, кресло или кузов, обычно на двух жердях, предназначенные для передвижения знати.
Перун – главный бог-громовержец у славян.
Рагнарёк – гибель богов и всего мира, следующая за последней битвой между богами и чудовищами.
Рахдониты – «ведающие дорогу», еврейские купцы.
Резы – счётные зарубки на палках-бирках, способ хранения информации.
Ромеи – жители Византийской империи.
Руги – название группы племён смешанного германо-славянского состава.
Само – король крупного объединения славянских племён в Моравии.
Свеи – одно из названий ряда норманнских племён.
Скальд – поэт, певец.
Сторожа – отряд несущий охранную службу.
Судеты – горы отделяющие Германию от Богемии и Моравии.
Суй Ян-ди – второй император китайской династии Суй, второй сын императора Вэня. Годы правления: 604–617.
Сулица – небольшое копьё, дротик.
Тайцзун (Ли Шимин; 599–649) – второй император династии Тан, один из самых почитаемых императоров Китая.
Татабы – тюркоязычный кочевой народ, проживавший в степях Маньчжурии и по склонам Хингана.
Тёмная Земля – территория нынешней Восточной Европы в бассейнах рек Обь, Москва и Волга. Для 630 года от Р. Х., в котором происходит действие романа, мы имеем дело с ситуацией, когда первая волна переселения славян из Европы в III тысячелетии от Р.Х. уже укоринились на территории, ранее заселённые финно-уграми, а вторая волна переселения славян в V веке ещё только осваивается на территории. Тут возникает и переплавляется в плавильном котле человеческая общность, которую в X веке византийцы в договорах о мире назовут Русью.
Тинг – древнескандинавское и германское народное собрание, состоящее из свободных мужчин страны или области. Тинги имели законодательные полномочия, и право избирать вождей или королей.
Тюркуты – собирательное название кочевых народов, обитающих в степном поясе от Каспийского моря до Байкала.
Фелука – небольшое палубное судно с треугольными парусами.
Фенрир – огромный волк, сын Локи и Ангрбоды.
Фиорд – узкий, извилистый и глубоко врезавшийся в сушу морской залив со скалистыми берегами.
Фрейр – бог плодородия и лета.
Фригг – жена Одина, верховная богиня, покровительствует любви, браку, домашнему очагу, деторождению.
Хеймдалль – бог, сын Одина.
Хоругвь – войсковое знамя у славян.
Хунну – древний кочевой народ, с II века до н.э. по II век н.э. населявший степи к северу от Китая.
Цверги – в норманнской мифологии злобные существа, карлики, природные духи, искусные в ремёслах.
Чекан – ударное ручное холодное оружие с топорообразной боевой частью в виде клюва и бойка на длинной рукояти.
Чудь – название ряда финно-угорских племён.
Эйнхерии – в германо-скандинавской мифологии лучшие воины, павшие в битве, которые живут в Валхалле, где предаются вечному пиру.
Ярило – всемогущий бог жизни и смерти, силы и мудрости, Солнце.
Ярл – военный титул у норманнов, военный вождь и жрец.



ОГЛАВЛЕНИЕ

ПРОЛОГ

Часть первая
ВИКИНГ ВИШЕНА СТРЕБЛЯНИН
Глава первая
ФЬОРД ВИКХЕЙЛЬ

Глава вторая
СНЕККЕР С ВОСТОКА

Глава третья
ЗОЛОТО ПОСЛЕДНЕГО ИМПЕРАТОРА ДИНАСТИИ СУЙ

Глава четвёртая
ВЕТЕР ЯНТАРНОГО МОРЯ

Часть вторая
СТОВОВ БОГРЯНОРОДЕЦ
Глава первая
СВОЯ ЧУЖАЯ ЗЕМЛЯ

Глава вторая
ПОХОД НА ЗАПАД

Глава третья
ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ИЛЬМЕНЬ

Глава четвёртая
РАЗГРОМ И ЖЕНЩИНЫ ВОДОПОЛКА

Глава пятая
МООНЗУНД

Часть третья
ПЫЛАЮЩИЙ МИР
Глава первая
ВСТРЕЧА У МООЗУНДА

Глава вторая
ПРОТИВ ПОТОКА

Глава третья
МЕЖДУ ВИСЛОЙ И ЭЛЬБОЙ

Глава четвёртая
ПУТЬ ИЗ ПОМЕРАНИИ В СИЛЕЗИЮ

Глава пятая
ТУМАН МОРАВИИ

Глава шестая
УПАВШИЕ В КОТЁЛ

Глава седьмая
АВАРЫ

Глава восьмая
БИТВА НА ОДЕРЕ

ЭПИЛОГ

ГЛОССАРИЙ

© Copyright: Демидов Андрей Геннадиевич, 2017
Свидетельство о публикации №117111003090
 

 

Корабль спасителя Вселенной

Колодец времени - книга поэм