ЗА ЧТО ГОСПОДИ? (Часть 1 гл. 6-10)

Глава  шестая
 СВЕТЛАНА
Светлана, напевая незамысловатый мотивчик из какого то, почти забытого телевизионного фильма, выбирала, во что одеться, в чём пойти на  работу. Настроение было прекрасное, а вспомнив её с Николаем утреннюю джигитовку в постели, она даже немножечко зарделась от смущения. Хотя смущаться было не перед кем. Дома она была одна-одинёшенька. Настроение прекрасное. Ярко светило, по-осеннему прохладное солнце и, проникая через тщательно вымытые окна, отражалось от натёртого паркета. Воробьи, всё утро возившиеся и чирикавшие во дворе, куда-то улетели, по своим, только им известным, птичьим делам. 
 Выглянув в окно, Светлана увидела знакомую, так нравившуюся ей картину - за окном их дома, метрах в четырёхстах, возвышались купола православной церкви и её маковки с позолоченными крестами блестели на солнце. Ей нравилось, когда в церковные праздники оттуда раздавался мелодичный перезвон колоколов, и от этого перезвона на душе её становилось тепло, радостно и светло, как после умывания в горном ручье.
За окном чуть слышно шумел город. Город, в котором она провела шесть с половиной незабываемых лет. Пять с половиной лет студенчества и чуть больше года практики в городской больнице. Она, Светлана Патина, в девичестве – Соколова, любила этот не очень большой, но насыщенный студентами, город. Город – стоящий на обоих берегах реки Иртыш, город – где она встретила свою первую, всеобъемлющую и такую сладкую, любовь.
Светлана, стоя нагишом, потянулась до хруста в косточках, до сладкой боли в мышцах и громко засмеялась от счастья и полноты любви. Взглянув на часы, она, прихватив трусики и халат, валявшиеся на кресле, босиком, шмыгнула в ванную.
Она очень любила понежиться в горячей воде с пеной до подбородка и ещё, чтобы  воздух в ванной комнате и вода пахли хвоей. Тогда, погрузившись в воду и закрыв глаза, она представляла, что находится в лесу, а вокруг только ёлки и сосны. Воздух напоен хвойным ароматом. Она идёт по тропинке усыпанной хвоей, и земля мягко пружинит под ногами. Между ветвями пробиваются тонкие лучики солнца, чередуясь на стволах деревьев и земле светлыми и тёмными пятнами. И, вокруг неё только это великолепие и первозданная, никем и ничем не нарушаемая, божественная тишина…
Набрав воды в ванную и плеснув хвойного экстракта, Светлана забралась в горячую, пахнущую хвоей зелёного цвета воду и блаженно вздохнула. Затем, взбив пену, полежала, расслабившись, несколько минут. Она даже, кажется, задремала и в этой полудрёме, как в замедленном кино, стала прокручиваться вся её, ещё такая короткая, но такая безоблачная прошлая   жизнь.
Родилась она в  Усть-Каменогорске, тоже стоящем на Иртыше. В городе с развитой промышленностью, с день и ночь извергающими дым, трубами. В городе, хоть и небольшом, но каком-то домашнем и уютном, где с утра и до поздней ночи, весело перезваниваются трамваи и где много, построенных в старину, зданий.
Когда она родилась, её отец – Соколов Кирилл Владимирович работал заместителем генерального директора в крупном объединении, а мать – Нина Владимировна, в областном аптечном управлении. Через три года родители подарили ей брата – Борю.
Жили дружно, помогая друг другу не только советом. В их семье процветала любовь родителей к детям и детей к родителям. Не в каждой семье встречаются такие тёплые отношения и взаимоподдержка. И она, и её брат, Борис, и отец с матерью - вся семья дорожила любовью и дружбой, и всячески старались сохранить их.
Светлана, или, как звали её в семье – Светлячок, росла жизнерадостным и в меру шаловливым  ребёнком. Сколько себя она помнит, её ни разу не наказали родители. Считалось – она достаточно благоразумна, чтобы не наделать глупостей. И она старалась!.. Старалась оправдать  доверие родителей.
Пришло время начать учится в школе. И вот - она первоклассница. Она помнит этот, свой первый день в школе номер двадцать девять. Их рассадили парами – мальчишки с девчонками и, на первом же уроке они с соседом разодрались. Разодрались из-за сущей безделицы. Он взял у неё без разрешения карандаш. Как же его звали?.. То ли Саша, то ли Серёжа, а возможно и Женя? Нет!.. Не вспоминается его имя. Но что они подрались – это она помнит хорошо.
Их рассадили. Её отправили на последнюю парту (на камчатку), а его оставили на прежнем месте. От такой несправедливости она долго плакала от обиды. Вины за собой Светлана не чувствовала. Она привыкла к тому, что дома всегда во всём разбирались и, прежде чем наказывать, если было за что, старались максимально-доступными словами всё объяснить, а тут…
 
*    *    *
Шли годы. Светлана взрослела. Хорошела не по дням, а по часам, превращаясь  из  гадкого утёнка в прекрасного  лебедя - с волосами, цвета спелой пшеницы и зелёными, огромными глазами. За ней уже бегали два мальчика. Папа подшучивал: «Посмотри Нина, - говорил он с улыбкой, маме - Светланка то наша, двумя женихами обзавелась».  
Она краснела, надувала губы и обижено шмыгала носом. А Борька – тот, вообще дразнил, когда видел её в сопровождении «почётного» эскорта: напевал фальшивым ломающимся голосом – «Тили-тили тесто, это два жениха и невеста». Она гонялась за ним, чтобы надрать ему уши, но он, хитрец, сразу залезал на дерево. Куда ей, девчонке, было за ним, сорванцом, угнаться, тем более, залезть на дерево.
Закончила она школу не отличницей, а хорошисткой. В аттестате зрелости пятёрки перемежались четвёрками. Родители не «шпыняли» её за это. Папа даже как-то высказал  крамольную мысль - «Теория нужна, но практика важнее!» А вот родители Таськи, её соклассницы и близкой подруги, заели ту до того, что она готова была утопиться в Иртыше.
Конечно, то, что Светлана не отличница, несколько затрудняло поступление в ВУЗ, тем более медицинский, но по здравом размышлении, она ведь могла за лето поднаверстать упущенное. Чем она и занялась. Ежедневно, с раннего утра  и до позднего вечера, она сидела и штудировала учебники, особенно химию. Она совершенно забыла, что есть телевизор и есть друзья. Она твердо решила стать врачом - хорошим врачом. Быть врачом  –  голубая мечта  её  детства.
Светлана не бросилась, очертя голову, поступать в столичный ВУЗ, а решила стать студенткой, хорошо зарекомендовавшего себя, Семипалатинского медицинского. института.  Втайне она надеялась, что конкурентов в студенты будет поменьше и, главное, она будет недалеко от родителей, по которым будет очень-очень скучать. Светлана про себя знала, что она, всё-таки, домашняя кошечка и отсутствие рядом родителей и брата, усложнит её жизнь.
Ей, наверное, повезло а, может быть, дали себя знать ежедневные занятия с учебниками. Она смогла поступить в ВУЗ, с первого захода, набрав необходимое количество проходных баллов и, даже химию, за которую очень боялась, сумела сдать на «хорошо».
Окрылённая успехом, она позвонила домой, порадовать переживающих за неё родителей и, в конце разговора по межгороду, не сдержав эмоций,  закричала в трубку: «Урраа! Урраа! Я   студентка!
Пролетели года учёбы с их студенческими буднями, сессиями, курсовыми. Отошли в прошлое студенческие строительные отряды с поездками на уборку урожая, - то зерна, то хлопка. И за всё время учёбы Светлана, в отличие от своих сокурсниц, почему-то ни в кого не влюбилась. Её приглашали на свидания мальчики со своего курса и более старшие, но, после двух-трёх встреч она понимала – это не тот, кто может составить ей «пару» на всю жизнь. Они, все, не были похожи на её отца - умного, весёлого и, очень-очень доброго.
Наверное, это было ошибкой с её стороны - сравнивать претендентов в мужья с отцом, но она ничего не могла с собой поделать. Отец  для  неё – был и оставался  идеалом  настоящего  мужчины!  Таким, каким должен быть мужчина - глава семьи и её защитник.
При распределении, Светлану не направили в село или аул, как молодого специалиста, а оставили в городе. Ещё, будучи студенткой, она уже подавала надежды стать хорошим врачом. Ей предлагали остаться на кафедре и продолжить учёбу в аспирантуре, но она отказалась. Отказалась, чтобы воплотить в жизнь, ещё школьную мечту, лечить людей, а аспирантура придёт в своё время, в свой срок, так решила она. Родители, когда она поделилась с ними своими планами на будущее, подумали, и, уважая её решение, согласились. На кафедре учли её желание и направили в терапевтическое отделение городской больницы.
 
 
*    *    *
За прошедшие половину года после окончания института, Светлана многому научилась. В душе она, конечно, понимала, что до звания настоящего врача ей, как до "Африки пешком", шутила она втихомолку, когда оставалась одна, но терпения и настойчивости ей было не занимать. Она проводила в терапевтическом отделении не только свои рабочие часы, но и часть свободного от дежурств, времени. Так, капля за каплей, она набиралась опыта, а к опыту, так уж в жизни заведено, добавлялось уважение окружающих её сослуживцев и больных. Если на первых месяцах практики  её называли просто - Светочкой, то к концу года, стали уважительно обращаться – Светлана Кирилловна.
Это, конечно,  льстило самолюбию Светланы, но… в то же время, заставляло как-бы сдерживать свои девчачьи эмоции. В мои-то, годы!.. - Не дай бог, превратиться в  «классную даму» - говорила она себе, посмеиваясь. В конце – концов, могла она, чуть- чуть… ну… самую-самую  малость, пококетничать, когда никого не было рядом,  а  в  доме  её  хозяйки  квартиры,  стояла  первозданная  густая  тишина.
У Светланы был ровный, не вспыльчивый характер, – как у мамы и твёрдая воля, как у отца. Целеустремлённости ей, тоже было не занимать. Всё это о себе она знала прекрасно и умела, в нужную минуту, в соответствующей ситуации, применить. Нет, она не была законченным, расчётливым  прагматиком, просто она знала, чего хочет добиться в жизни и упорным, заложенным с  детских  лет  воспитанием,  кропотливым  трудом  добивалась  желаемого.
Света встретила последние минуты второго тысячелетия, находясь на дежурстве (ей «повезло!»). Из палат раздавался тихий шорох, словно стая тараканов (шур-шур-шур) бегала наперегонки и, чьё-то бормотание. Она прекрасно понимала, больные не спят, а «втихую», готовятся к встрече Нового года в новом тысячелетии. Они находились здесь, в больничных палатах, оторванные от своих семей, а родные и близкие  дома, возле украшенных ёлок и заставленных разной снедью столов, тоже готовились встречать новое тысячелетие. Детишки, постарше, с нетерпением ждали, когда можно будет забрать подарки, а взрослые – боя курантов и салата «оливье». Так уж заведено у нашего народа, и не мне этот порядок  менять,  подумала Светлана, заполняя очередную карточку своего больного.
Буквально за пять минут до нового года, медсёстры позвали её к нехитрому угощению в честь такого праздника и они, выпив по бокалу шампанского, закусив «чем Бог послал», даже спели потихоньку пару песен из домашнего, праздничного репертуара, а закончили новогодней песенкой: «В  лесу  родилась  ёлочка, В лесу она росла…»
Суточное дежурство прошло относительно спокойно. Больные, немного пошумев в полночь, часа в два, наконец-то угомонились, и ей удалось часа полтора подремать в ординаторской на диване. От пришедшего ей на смену Виктора Тимофеевича чуть-чуть попахивало алкоголем и дорогим парфюмом. Ему было лет тридцать пять-тридцать семь и, небольшой пивной животик украшал его талию. Света, в начале ординатуры,  не могла понять, как это – «пивной живот». Потом, месяца через два, когда неожиданно зашёл разговор на эту тему среди персонала отделения, старшая медсестра, Ирина Михайловна, популярно ей объяснила – Виктор Тимофеевич любитель пива. Он может за один присест выпить литров пять, вот живот  бочонком  и  выпирает, посмеялась  она.
Насколько Света знала (сарафанная почта, это вам не детская игрушка и не интернет - работает безотказно), он развёлся со своей женой года три тому назад. У него двое (тринадцати и пятнадцати лет) ребятишек и он в них души не чает, но вот беда – Виктор Тимофеевич был великим любителем женского пола, попросту говоря - «бабник», каких свет не видывал. Это его и сгубило. Жена терпела-терпела его «гульки» (она так называла его похождения) и, в конце-концов, выперла из квартиры, выставив чемодан на лестничную площадку.
Он был хорошим специалистом – опытным, смелым в принятии решений и его, вначале, прочили в заведующие, но беспорядочная половая жизнь и частые приходы на дежурство с, мягко говоря, лёгкого угара, всё разрушала и заставила главврача больницы повременить с назначением. Место заведующего терапевтическим отделением было вакантным...
Как могли уживаться в одном человеке – опыт, ум, большое знание жизни и лёгкость поведения, Светлана, в силу своей жизненной неопытности, своей девичьей невинности, не могла уразуметь.
В самые первые дни  прихода её в отделение, он старательно за ней ухаживал. Делал он это умело – пытался дарить  букеты цветов, приглашал на свидания, угощал шоколадом, развлекал анекдотами, в общем - разносторонне и настойчиво её обхаживал. Светлане было приятно, что за ней ухаживает такой интересный, умный мужчина. Ей было легко с ним. И, однажды, она чуть не согласилась пойти с ним в ресторан. Но Ирина Михайловна, взявшая её под свою опеку, видя, что девочка может пропасть не за грош, всё ей про него выложила. Да и сама Светлана была не настолько глупой, чтобы не замечать кое-какие несуразности в его поведении.
Мягко отказавшись от приглашения в ресторан, она посоветовала ему оставить её в покое, объяснив - она де, ещё не готова к серьёзным отношениям с мужчинами и не хочет портить ему жизнь. Он, дескать, ещё найдёт себе достойную девушку. На том и закончился их   служебный, не очень длительный по времени, роман.
По его, в дальнейшем, отношении к ней не чувствовалось, что она нанесла ему слишком уж большую сердечную рану. Она то, по наивности, думала, что он начнёт её преследовать, устраивать скандалы и каверзы на работе. Ничуть! Он всё также был вежлив с ней, любезен и частенько помогал советом в сложных врачебных диагнозах. У него было чему поучиться. И она училась. Училась добросовестно и упорно.
 
                                                     *    *    *
 дав дежурство, Светлана оделась и, выйдя на крыльцо приёмного покоя, залюбовалась представшим перед ней видом. Солнце ярко светило. Небо без единого облачка - ярко синего цвета. А вокруг белым-бело! Ночью выпал небольшой снежок и выбелил всё вокруг, накрыв дорожки, газоны и больничные скамейки белым покрывалом. На стройных тополях, важно выстроившихся  вдоль  дорожек  больничного  парка,  белыми  облачками,  как- будто зацепившимися за ветви, лежал снег, а  вокруг тихо-тихо, и только где-то высоко-высоко в ветвях замёрзшего  тополя, цвикала какая-то пичужка.Она вдохнула свежий морозный воздух и чуть не закричала от счастья, молодости и здоровья. Проходи в это мгновение какой-нибудь пешеход, посмотри на её чуть зардевшееся от мороза, счастливое, молодое лицо, конечно же, залюбовался бы ею. Она была похожа на снегурочку из детских сказок - тоненькая, стройная, одетая в белую шубку и такую же белую, меховую шапочку.
Вся, без остатка, отдавшись наслаждению жизнью, она не заметила сидевшего чуть в стороне, на скамье, мужчину, внимательно и с удовольствием наблюдавшего за ней. Лишь только когда он поднялся, она обратила на него внимание и мгновенно отчего-то страшно, до   слёз, смутилась.
- Простите! Девушка, вы, случайно, не в терапевтическом отделении работаете?  –  вежливо  обратился  он  к  ней,  приближаясь  всё  ближе  и  ближе. Вы не могли бы мне подсказать, где я могу найти Светлану Кирилловну… Соколову? - продолжил он, явно любуясь ею. Моего заместителя в это отделение… терапевтическое, поправился он, положили… со страшным гриппом…
-   Как фамилия больного, то есть, простите, вашего заместителя?
- Костин... Иван… -  Иван  Иванович Костин! – повторил он и почему-то густо покраснел. Она  удивлённо и, в то же время заинтересованно, посмотрела на мужчину, подошедшего к ней, и ещё она подумала -  все люди сейчас отдыхают после встречи Нового года, а этот… Странно. Совершенно трезвый. У него, что – ни кола, ни двора, ни семьи, ни друзей и даже товарищей?
- Да, есть такой, Костин. Он лежит во втором этаже, в седьмой палате.
Светлана неожиданно почувствовала, как какая-то тёплая волна начала покачивать её, а в груди появилась истома. Этот мужчина странно воздействовал на неё. Он не был писаным красавцем – не выше среднего роста, темноволосый, с голубыми чистыми глазами и не совсем правильными чертами лица, но что-то привлекало в нём - то ли мягкая улыбка, то ли… Может быть - голос? Она коротко, для практики, заглянула в его глаза и утонула, а утонув, поняла - всё!
Она влюбилась в этого мужчину! Совершенно незнакомого, но такого… Такого!.. Влюбилась с первого взгляда и… навсегда. Женат он или холост, ей не было до этого дела. Она чувствовала, нет, она знала, теперь это её мужчина, а она его женщина!..
Что это он так смотрит на меня? – подумала она, - и, лёгкая краска смущения, покрыла её лицо. По-че-му он так смотрит на меня?!
Мысли, как вспугнутые воробышки, проносились в её головке. Она растерялась от неожиданно нахлынувших чувств, от той, сладостной истомы, поселившейся в её груди, что затрудняла дыхание. Она слышала от подруг на курсе, что такое случается в жизни, но не верила, считала это досужим вымыслом, девчачьим хвастовством. И вот - это случилось с ней!.. Мамочка моя, помоги мне! Спаси!.. Я не знаю, что мне делать с этим чувством, как с ним справиться, чтобы он не заметил. О, Боже!
Светлана готова была упасть в его объятия, чтобы он прижал её к себе, поцеловал. Её губы вспухли от желания поцелуя, груди налились, а соски стали твёрдыми и, казалось, бессовестно стали выпирать  из бюстгальтера. Она почувствовала,  как всё её тело стало красным, как у варёного рака и ей стало даже жарко… Господи! Что же это со мной творится?! – спрашивала она себя и сама тут же отвечала - я влюбилась сразу и бесповоротно!!! И, я люблю этого незнакомого мне мужчину, даже не зная, как его зовут! Я лю-бб-люю!!! – хотелось ей закричать во весь голос, чтобы все вокруг об этом знали. Но вокруг никого не было - только он и она! Только этот, незнакомый ей мужчина, неизвестно откуда появившийся в её жизни и, она – Светлана Соколова. Господи! Какое счастье – любить! Ах, если бы еще и быть любимой!!!       
 
           Глава  седьмая
             НИКОЛАЙ
Они вышли из бокса - впереди, капитан, за ним – Николай со старшим лейтенантом. Несколько водителей, стоявших у ворот и о чём-то беседующих, равнодушно посмотрели в след вышедшим. Для них это была привычная картина, когда с хозяином кто-то ходит по территории автопарка и выбирает автобус для заказа. Их парк не только обслуживал городские маршруты, но и часто поступающие, индивидуальные заказы. И никто из них даже не заподозрил в поведении этих троих  - «неладное». Они полностью доверяли своему хозяину, уважали его и, в случае какой-либо просьбы с его стороны, отвечали - надо? Сделаем!
Сидя на твёрдом, стареньком, стуле перед капитаном, сидевшим за столом, Николай вновь отвечал на вопросы. Кабинет, в котором они находились, ничего интересного собой не представлял: небольшая комната; окно, выходящее во двор; два стареньких стола; три, или четыре, тоже старых, расшатанных стула и покосившийся шкаф для бумаг, приткнувшийся в углу. Он, никогда в своей жизни, не бывавший в кабинетах следственного управления, был несколько удивлён более чем скромной обстановкой. Работники ГИБДД (он иногда бывал у них) имели в своём распоряжении более комфортабельные кабинеты, а этот…
Как предупредил его капитан - это ещё не допрос, а предварительная беседа, с целью уточнения некоторых деталей. Поэтому - «если господин Патин не захочет отвечать на какой-нибудь вопрос – это его право». Николай вновь повторил то, о чём рассказывал ранее и, с возрастающим волнением поинтересовался: «Вы меня, что, сразу арестуете? А как быть с моей машиной, Она, что,  так  и  останется  в  боксе…  или  вы  её  доставите  сюда,  в  УВД?»
- Ваш автомобиль уже здесь. Его осматривают наши криминалисты. А, с вами мы поступим так: сейчас мы запишем всё, о чём говорили…
- Ерлан, у тебя сигаретка найдётся? – раздался из открывшейся двери чей-то голос, - а то у меня закончились.
В комнату вошёл полицейский чин в звании майора и, подойдя ближе, в упор, с интересом посмотрел Патину в лицо.
– Ты за этим муд…м, что ли ездил?
По-видимому, капитану не очень понравилось поведение майора и он, чтобы поскорее выпроводить его, тут же подал пачку сигарет, произнеся  при этом - «Игорь, ты мне мешаешь».
-  Ну,  ну!  –  взяв  сигарету,  проговорил  невоспитанный  майор  и  вышел.
- Так… на чём мы остановились? – спросил Николая капитан…
-  На  записях, подписях, на моём автомобиле и сигарете для майора.
- Ага... значит, уловили суть нашего разговора! Сейчас я заполню протокол допроса, вы – подпишете, а дальше... дальше подумаем, может, вместе подумаем, как с вами поступит? - словно не поняв ерничества Николая, согласился капитан.
Прочитав заполненный бланк протокола, Николай, достал из кармана свою ручку,          расписался и вопросительно посмотрел на капитана…
- Курите! - следователь пододвинул ему открытую пачку сигарет «Казахстан».
- Спасибо, не курю. Да и сами поймите, до сигарет ли мне сейчас.
- Похвально... похвально... а я, вот, поверите ли, никак не могу отказаться от этой чёртовой, пагубной привычки, хотя всеми силами стараюсь...
В кабинете повисла гнетущая пауза. Капитан курил сигарету, задумчиво посматривая на Николая. Вероятно, в его голове крутилось – арестовать? Не арестовать? У Николая, тоже, мысли бежали скорым поездом: как там в автопарке? Что сказать Светлане? Арестуют его, или не арестуют? Кто же наехал на человека, воспользовавшись моей машиной? Чтобы я ещё когда-нибудь оставил на ночь машину вне гаража!..
В кабинет, прервав затянувшуюся паузу, вошёл молодой полицейский и подав следователю какой-то бланк, тихо, на ухо, прошептал:
- Всё точно, Ерлан. Заключение экспертизы подтверждает. Этот Фольксваген сбил сержанта ГИБДД.
У Николая, внимательно прислушивавшегося к шёпоту полицейского, от этих слов чуть не остановилось сердце. Он, сильно побледнев, вскочил со стула и, перегнувшись через стол, закричал в ненавистное с первой  минуты  их  встречи, лицо  следователя:
- Не делал я этого!!! Я никуда ночью не выезжал, я же объяснил! Я был дома!
- Сядьте! – жестко приказал капитан. – Вы, гражданин Патин Николай Александрович, задерживаетесь до выяснения обстоятельств  наезда на сержанта ГИБДД, неоказание помощи пострадавшему при дорожно-транспортном происшествии и скрытие с места дорожного происшествия. Всё!  –  сухо  добавил  он.  На  этом  наш  сегодняшний  разговор  окончен.
- Вызови врача и охрану, - попросил он  принёсшего заключение экспертизы.
Николай, как испустивший воздух шар, безвольно опустился на стул. В голове образовалась какая-то пустота, а потом, появился шум. Этот шум всё увеличивался и увеличивался, превращаясь в грохот идущего на всех парах грузового поезда, а в сердце запульсировала боль. Стало трудно дышать. - Только инфаркта мне не хватало! - где-то глубоко промелькнула неприятная мысль. Потом боль утихла, поезд медленно остановился, и только в ушах продолжало потихоньку шуметь.
 - Патин!.. Патин!.. Что с вами? – откуда-то издалека,  как  сквозь  вату  услышал  он  встревоженный    голос  капитана.
- Ничего, - приходя в себя, тихо ответил он и задумался, вновь переживая случившееся.
Опять открылась дверь и в кабинет вошли двое: женщина - по-видимому, врач, потому что была в белоснежном халате и с каким-то прибором в руках, и молодой сержант, вероятно охранник.
Охранник остался стоять у дверей, а врач попросила Николая подуть в трубку прибора. Поколдовав кнопками и рычажками, она внимательно посмотрела ему в лицо и, повернувшись к капитану, произнесла: «Есть… правда, в небольшом количестве, алкоголь и, Николаю, - дайте ваш палец. Я должна взять кровь на анализ».
 Закончив возиться, она, собрав какие-то провода и тонкую трубку прибора, не попрощавшись, вышла из кабинета.
Николай, в полной растерянности и с продолжающимся шумом в ушах, услышал, как капитан приказал охраннику увести его, а затем последовал не очень громкий, или так показалось ему, приказ охранника: «Встать! Руки за спину!»
- Вы же знаете, я не совершал наезда, - в последней надежде, что его поймут и поверят, поднимаясь, проговорил он. – Вы делаете огромную ошибку! Вы делаете ошибку, - ещё раз прошептал он, осипшим от волнения, голосом.
 
 
 
Глава  восьмая
     КИРИЛЛ
 Появился он на рынке почти вовремя. Ну, опоздал, даже не опоздал, а чуть-чуть задержался. Подумаешь, велика беда, не умерли же без него все торговцы на рынке. А отъевшаяся морда его хозяина вон, на месте, ишь, косит глазом, и земляной… тьфу, ты! – земной, поправил он себя, шарик  не перестал вращаться в моё персональное, преперсональнейшее отсутствие.
« Крутится, вертится шар голубой,
 Крутится, вертится над головой...»
  Вспомнились ему слова давнишней песни. – Как там дальше?.. Ей Богу, не помню… хотя… там же, кажется, повторяются слова. Ааа, вроде бы так:
 «Крутится, вертится, хочет упасть,
Кавалер  барышню  хочет  украсть...»
 Дальше у него застопорилось. Ну, никак не хотело вспоминаться, и всё. Ну, никак!.. А ведь раньше!.. Раньше он помнил слова этой песни. Они с Ниной частенько её напевали,  сидя на берегу Иртыша или потихоньку плывя на катере по течению реки, всё дальше и дальше от города. Эх! Какое это было время…
- Эй, друг, ты что, уснул? – прервав воспоминания, раздался хриплый голос его напарника. – Давай, тащи ящик с помидорами. – Гля, Васька-буржуй, зырит на тебя во все свои  лупоглазки. Того гляди накостыляет по шее.
Кирилл, с трудом поднялся с пустого ящика, на котором сидел и поплёлся в подсобку за помидорами. После вчерашнего застолья у Лёньки - было невмоготу. Даже утренний душ дома, не снял до конца похмелье. Хотелось лечь и не шевелиться, так он был разбит. Кое-как дотащив ящик с помидорами до прилавка, Кирилл совсем выдохся. Даа… старею я что ли? – подумал он и поплёлся,  еле  переставляя  ослабевшие  почему-то  ноги  назад,  в  подсобку.
- Эй! Кирилл! – опять привязался к нему напарник, - ты чего такой смурной?  С  бодуна  вчерашнего, или дома жена что ли, на тебя наехала? Так мы же, вчера, одинаково пили, - и похвастался, - смотри, я, как огурчик! - Ты подожди, подожди, - в его голосе слышалось явное волнение, -  я, сейчас, картошку отнесу вон той старой грымзе и дам тебе опохмелиться. У меня немного осталось в заначке…  я  не  жадный для друга.
Кирилл прилёг на мешки с картошкой, Сердце билось барабанной дробью, а слабость навалилась такая, что пошевелить рукой было невмоготу.
Даа… укатали сивку крутые горки, как-то замедленно думал он. Это ж, сколько мне годков? Так…  давай посчитаем - пересиливая слабость, стал он рассуждать. Если я родился в тысяча девятьсот сорок третьем, а сейчас – две тысячи первый, то, дай бог правильно сосчитать и не ошибиться… Он начал считать в уме, но, что-то с этим делом, то   есть   с   этой   чёртовой   арифметикой,   у   него   что-то   не   заладилось. Даа, что-то у меня голова перестала варить… и вообще - с горечью сделал он заключение по поводу своих умственных и физических способностей. Скоро от этой, ежедневной пьянки, два плюс два не смогу сложить.
Так, в сорок треть… тьфу ты! От две тысячи первого отнять одну тысячу девятьсот сорок три – это получится!.. Это получится…
Кирилл напряг мозг и даже закрыл глаза, чтобы ничто не отвлекало его от умственной работы.
 …Ага, это значит… мне сейчас… пятьдесят семь лет, почти пятьдесят восемь. Ну, себе ничего! - мысленно воскликнул он. Вот это да!.. И, чтобы не ошибиться в подсчётах, он ещё раз пересчитал. Смотри-ка, а ведь точно – полных пятьдесят  семь  лет  иии… - От  полученного результата подсчёта он  даже  поскрёб у  себя  затылок.
Тут ему, неожиданно, вспомнились их, с Ниной, уже взрослые дети - Боря и Светлана, вышедшая в этом году замуж и на свадьбе которой они с женой так и не побывали. Вот помру, подумалось ему, а зятя так и не увижу.
Да и сынок, Борис, как он там? В Москве? Конечно, он парень, ему легче в жизнь пробиваться, но, без родительской поддержки тоже, знаете ли, не мёд. По себе, детдомовскому шалопаю, помню. Сколько тумаков заработал, пока школу закончил…, сколько тумаков и царапин? Тут он, сам не ожидая, ударился в воспоминания о прошлой жизни в Никопольском, что в Украине, детском доме.
 
*    *    *
Как он попал в детский дом - он не помнит. Как-то, воспитательница, на его вопрос о родителях сказала, что его, совсем маленького, принесли в детдом люди, нашедшие его в кроватке умирающим, а на диване лежала давно умершая пожилая женщина. Принёсшие его люди сказали, что это его бабушка. Больше она ничего не знает. Может быть,  ещё что-нибудь в документах есть? Так это в архиве, а ключ у директора. Просто так туда не забраться.
Шли годы. Кирилл совсем забыл о своём желании что-либо узнать о своих родителях и стал таким же, как все, детдомовцем – вороватым, драчливым и с речью, больше состоящей из нецензурных слов. Их, детдомовцев, все боялись и сторонились, как  прокажённых, потому что, они всегда ходили ватагой и чуть что, защищая друг друга, сразу кидались драться.
Весь мир для него делился на своих ребят и маменькиных сынков – чистеньких, наглаженных и накормленных. Считалось большой честью – отобрать у такого маменькиного сынка домашний пирожок или булочку, а если, вывернув у него карманы, находили деньги, то и деньги, выдаваемые родителями ему на обед. А, если…, а если быть до конца честным, подумал Кирилл и вздохнул, то они, где-то в глубине своей  пацанячьей души, просто завидовали этим чистеньким,  хорошо одетым домашним ребятам.
У них было всё, чего не было в детдоме – папа, мама, коньки, санки, абрикосы, арбузы, школьная форма и фуражки с красивой кокардой, а у некоторых велосипеды и даже … собаки. А в детдоме всего этого не было и в ближайшем будущем не предвиделось. Значит, чтобы это заиметь – нужно было или отобрать что-то у маменькиного холёного сынка, или украсть!
Как сейчас помню, тянулась дальше мысль Кирилла, мне так хотелось покататься на настоящих коньках, а не на самодельных деревяшках с проволокой, но где их взять? Настоящие, железные коньки у меня даже перед глазами стояли.  Такие, с загнутыми носами, блестящими лезвиями и креплениями из свиной кожи их… их, если я не запамятовал, «Снегурками» называли, и ещё... эти... как их,  нуу, пацаны называли их, то ли "ледянки", то ли ещё как-то... Я бы за них даже свой самодельный ножик - гордость детдомовца - отдал!
Такие коньки были, но не у меня, а у двух братьев, живущих не так далеко от нашего детского дома, совсем рядом, метрах в ста, ста пятидесяти вниз по переулку. И, однажды, я решился! Решился отобрать у них коньки, их блестящие, хромированные коньки, сам, в одиночку, чтобы владеть ими одному, без-раз-дель-но!.. Выследив, когда они выйдут на улицу покататься-покрасоваться, я подбежал к ним и, вытащив ножик из  кармана, приказал: «А ну, снимай коньки! Быстро!»
Старший брат, я видел это по его глазам, на какое-то мгновение растерялся и, наверное, отдал бы коньки, а вот младший (я даже не ожидал такой прыти от него) неожиданно ударил меня коньком прямо по ноге. Адская боль пронзила меня и  я, со слезами на глазах, упал на колени, а они убежали домой.
Это была моя первая и последняя  в жизни попытка грабежа средь бела дня. Не знаю почему, но я больше их не выслеживал и не трогал. Та, так плачевно закончившаяся для меня встреча с ними, отрезвила меня что ли, сняла с глаз пелену зависти. Не знаю, честно говорю, не знаю. Объяснения у меня и сейчас нет.
А вот в ночных налётах на соседские сады я участвовал. Ещё как участвовал. Как только фрукты или овощи начинали поспевать в садах и огородах я, собрав ватагу из десяти-пятнадцати мальчишек и девчонок (да, девчонки тоже, иногда, участвовали в наших набегах), ночной порой налетал на приглянувшийся мне сад-огород. Мы, всем скопом, опустошали  его, выдирали  с  корнем,  ломали и крушили всё, что попадалось нам на глаза. Мы, набивали животы ворованными абрикосами, вишней, яблоками, морковью,  огурцами,  помидорами  так,  что  они  трещали  от  переизбытка  пищи.
И, опять же, не пойму, по какой такой причине, я не делал налётов на сад двух братьев, хотя абрикосы в их саду, между прочим, были то, что надо – крупные  и,  наверное,  очень  сладкие,  а  на  грядках  росла  всякая  всячина. Можно   было   подумать,   что   на   их   сад-огород   кто-то   наложил   табу для меня.
Кирилл, вспомнив свою жизнь в детдоме, даже усмехнулся. К чему бы эти воспоминания, дёрнув плечом, подумал он? Не иначе, как расслабился, вот и потянуло на далёкие,     полуголодные  детдомовские воспоминания.
Это ж надо, какие горы пришлось преодолеть, чтобы школу без троек закончить, сколько труда вложить. Одним словом – детдомовский!  Ни от кого помощи, ни от кого доброго слова. Но, ничего, выдержал, не сломался. По кривой  дорожке,  как  некоторые  мои  одногодки,  не  пошёл.
А, когда в институт поступал, сколько нервов потрепал. Вы только подумайте люди добрые - сдать экзамены, набрать на два балла больше, чем количество проходных и, не увидеть себя в списках зачисленных в студенты. Считай целый месяц, тридцать полных дней,  пришлось обивать пороги деканата и ректора. Упёрлись – «Вы не сдали письменную работу – сочинение, по русскому и литературе». Нет, каково, а?  В конце-концов пришлось пригрозить – если не найдёте моё сочинение,  иду   в  прокуратуру,  а  затем подаю  в  суд.
И-и…, что вы думаете? На второй день, сам декан нашёл моё сочинение в архиве, а через полчаса выдали студенческий билет…
 
*    *    *
- Кирилл, держи! - прервав   воспоминания, подал ему полупустую бутылку с дешёвеньким вином, напарник, с которым он вот уже, считай три года, работал здесь, на рынке.  Работал в «высокой» должности - принеси-подай!
 – Выпей, мне для друга не жалко, - добавил он, примостившись рядом на мешки с   картошкой, капустой и редькой.
Кирилл, ни слова не говоря, приложился к бутылке и забулькал горлом, вливая в себя дрянное, дешёвое  винцо. Не выпитый остаток он протянул напарнику.
- Что-то я, Стёпа, сегодня не в норме. Что-то душа томится, и мысли разные в   голову   лезут.  - Может  детишек  давно  не  видал, а?..   Как они там?..
- Ты, про кого говоришь-то? Про Светку, что ли? – Так, сам говорил - замуж она недавно вышла за очень хорошего и богатого человека.
- Говорить-то, говорил. Да сам-то, не видел… Пропил я свадьбу-то дочери.
- Ну, так чего? Возьми и съезди. Тут же, всего ничего. Подумаешь, каких-то двести километров. Можно… сегодня туда – завтра обратно. Я тут как-нибудь без тебя эти дни… один поработаю. Ничего, справлюсь, я жилистый…
-  Хороший,  нет,  замечательный ты у меня друг, Стёпа. Душевный…
- Да чего там…
Они сидели и молчали, думая каждый о своём. Сделали ещё по глотку из уже  почти  пустой  бутылки  и  Степан,  что-то  буркнув  под  нос,  поднялся.
- Пошли к Ваське-буржую, и подал Кириллу руку. - Отпросишься на два дня  по  семейным  обстоятельствам.  Попроси у него заработок за неделю. Даст,  не  обеднеет,  -  добавил  он.  Не  даст - у старой  грымзы  попросим.
Хозяин недовольно скривился, услышав просьбу Кирилла. Но, после поддержки того Степаном и его согласием поработать за двоих, с грехом пополам согласился, посетовав напоследок, на свою доброту и умением некоторых, несознательных и ленивых, вить из него верёвки. И он бы ещё долго изощрялся  в  красноречии,  если  бы  Степан  не  утащил  Кирилла  за  руку.
- Ишь, боров, разжирел на чужом труду, - ворчал он, таща за собой Кирилла. Эксплуататор! Капиталист! Какой он предприниматель? – продолжал он, возмущённо. Обыкновенный махровый спекулянт! Купил дешевле – продал дороже…   Казённый дом по нему, живоглоту, давно плачет. Ждёт, не дождётся…
- Ладно, Стёпа, успокойся, не трепи нервы! Плетью обуха не перешибёшь.
- Чего успокойся! Трахнули нас капиталисты и в хвост и в гриву. А ты, успокойся… да успокойся... Я понял бы его, если бы он сам, со своей семьёй, вырастил  эти овощи-фрукты, а потом вывез на продажу. Тогда, да – это честный труд, а так – спекулянт! На чужом горбу в рай хочет въехать! - продолжал кипеть-возмущаться Степан, провожая Кирилла на автобусную остановку.  И въедет, жирная морда спекулянтская… чтоб он сдох, не сейчас, так завтра!
-  Послушай,  Стёпа,  хозяин  будет  ругаться,  что  тебя  нет  на  месте.
- Подождёт, не сдохнет! – Могу я друга до автобуса проводить. Ты же чуть живой, - не согласился он с Кириллом. Вон, какой бледный…
 
 Глава  девятая
  СВЕТЛАНА
…Она видела – он неотрывно смотрит ей в лицо, как-будто что-то хочет прочесть на нём. А, что он может увидеть или прочесть? Только любовь и желание  принадлежать  этому  мужчине.  Она  попыталась  овладеть  своими чувствами и, сдвинув брови, постаралась придать лицу выражение холодной неприступности. Любопытно, подумала она со страхом, заметил он её состояние, или нет и, опять почувствовала, как лицо начало полыхать от внутреннего жара. Да что же это такое.  Ну-ка, прекрати немедленно краснеть, - попыталась она приказать себе. Я что, девочка пятилетняя, не умеющая владеть своими чувствами?
Мысленно встряхнув себя за плечи, она, почти спокойно, посмотрела на него и, опять испуг прошёл по всему её телу.
Он смотрел на неё, не отрываясь, как-будто хотел вобрать её всю в себя. Светлана опять затрепетала, как пойманная в сети лань. Ей необходимо бежать от этого человека! - трепеща, лихорадочно заставляла она себя, но не могла сдвинуться с места.
Так, скованная по рукам и ногам кандалами, вихрем налетевшей любви, она покорно отдалась этому сладостному чувству. 
Как сквозь плотный туман она увидела и услышала:
…Его лечит Светлана Кирилловна Соколова, - говорил он, заглядывая ей в глаза.  Так  она здесь? Не подскажете? Как мне встретиться и переговорить с ней? Куда пройти?
- Вы, знаете, - наконец-то придя в себя, почти спокойно ответила она, - она здесь и вы вполне можете поговорить с ней, - если… это, конечно, очень срочно, -  добавила она и     вновь залилась жарким румянцем.
- Я…я… очень хорошо понимаю – Новый год и всё такое... Вероятно, я не вовремя…
Светлана видела, он пытается оттянуть время расставания с ней. Правда, делал это неуклюже, по-мальчишечьи смущаясь, но ей почему-то это нравилось и, она, также, не  желая  скорого расставания,  наслаждалась его попытками.
- Представьте себе, действительно не вовремя, - нисколько не помогая ему выйти  из  затруднительного  положения  и,  в  то  же  время,  любуясь  им, - почти прошептала она.
Тут, она снова смутилась. Как это можно – любоваться мужчиной? Да! Он очень ей нравится. Но он же, не красивая игрушка, в самом-то деле?.. Он – муж-чи-на! Она окончательно запуталась и, чтобы, так ей казалось, выбраться из лабиринта сравнений, она сказала себе - «Я женщина, и мне присуще всё женское!», а чтобы больше не затягивать его мучительную попытку выбраться из  сложившейся  ситуации, она  решила  помочь ему.
- Я, Светлана Кирилловна Соколова, - лечащий врач вашего Иван… Иваныча. Ему  необходимо ещё полежать, - добавила она. У него вирусная форма гриппа, с осложнением, добавила она, и простите… мне необходимо идти.
- Ну, хоть на несколько минут я могу навестить его и кое-что спросить?
- Увы. Нет! В больнице карантин.
И, желая смягчить свой резкий ответ, она продолжила: «Не переживайте так за своего заместителя. Он, в настоящее время, уже неплохо себя чувствует и, через два-три дня мы его выпишем».
Так… сейчас он, как все мужчины (до чего же они неоригинальны), начнёт напрашиваться проводить её, решила она.  И, со страхом… и надеждой, стала ждать этого волнительного момента, но он промолчал, он не предложил. Он, почему-то, не пред-ло-жил! Такого не должно быть! Ну, не должно же быть такого! – в смятении думала она. Не долж-но-о!..
Она стояла, не шевелясь и, смотрела, как он уходит, сказав лишь –  «До свидания» и в знак подтверждения сказанному, коротко кивнул головой. Уходит!.. Уходит всё дальше и дальше от неё, по заснеженной дорожке, а затем, завернув  за  угол больничного корпуса, и    вовсе исчезает из виду.
Глаза Светланы вдруг что-то защипало и непрошеные слёзы, туманом, легли на глаза.
«Улетел мой сокол ясный, улетел», пришли на ум, откуда-то запомнившиеся слова. Господи!.. Ну почему в жизни так получается? Вот только что было счастье – она могла потрогать его руками и, вмиг его не стало. Оно растаяло, как  туманная  дымка в  прохладное  утро,  растаяло под  утренними  лучами  солнца.
Спустившись с пандуса, она медленно побрела, опустив голову и вытирая катящиеся по щекам  слёзы.  Грустные мысли теснились в её голове, навевая печаль и тоску… «Вот тебе бабушка и Юрьев день» - вспомнилось ей и, вослед, «Как встретишь Новый год – так и проведёшь его». Даа… уж чего хуже можно придумать - не придумаешь. Видно судьба у меня такая - продолжали бежать мысли в голове, - как она хочет, так и вертит человеком. Вот захотела она поманить меня счастьем - поманила, да тут же и отобрала. Не раскрывай рот широко, Светка - этот сладкий кусочек может не попасть в него, а только губы помажет. Вкус почувствуешь, а съесть не съешь. Так-то, девочка!.. Почему так, я не  понимаю? - обиженно спросила она у того, кто распоряжается нашими судьбами? Но он не ответил ей, он молчал.
Вокруг, от ярко светящего солнца, всё блестело. Каждая снежинка, отражая свой, неповторимый свет, нет-нет, да зацепит, как бы играя, своим лучиком Светлану. То пройдётся по щеке, то пощекочет её хорошенький носик, а то, вдруг, как брызнет всеми цветами радуги, прямо в глаза. Тогда Светлана щурилась, отворачивалась, но слепящие лучики и тут находили её. Она понарошку сердилась, закрывалась от них рукавичкой, но лучики не отставали, продолжая свою весёлую игру и, Светлана не выдержала. Она сдалась на милость победителей, как крепость сдаётся смелому, храброму рыцарю. Слёзы постепенно высохли. На щеках опять заиграл румянец, а на чуть полноватых, розовых, нежных  губках  появилась,  едва  заметная,  как  раннее  солнышко,  улыбка.
Навстречу стали попадаться редкие ещё, прохожие. Город пробуждался и, набирая скорость жизни, готовился к трудовым будням. В права вступал новый век! Век надежд и разочарований, встреч и разлук, горя и радости!
Я тоже вступаю в этот новый, неизвестный ещё никому загадочный век, и каким он будет для меня, я не знаю - утверждая и спрашивая, шептала Светлана. Ах, как хочется, чтобы он оказался для меня добрым и чтобы меня полюбил тот мужчина с голубыми глазами. Затем, её мысль перекинулась на глобальный вопрос,  а что же он даст, этот век, чем наградит всех людей? - размышляла она, идя по улице и всматриваясь в лица встречных. И не находила ответа. Да и как его найти – ответ, на совсем, совсем не простой вопрос? Ответ, который ищут люди со дня своего рождения и до глубокой старости. Ответ, скрытый за семью    замками или, как будет более правильно - печатями?
Она шла по улице… по улице, на которой ей был знаком каждый дом, каждая дверь во двор и, даже каждая кошка, греющаяся на солнышке на подоконнике, за стеклом. Она ходила по этим улицам, по этому городу вот уже шесть с лишним лет. Пять с половиной лет студенческой жизни и почти год работы в больнице.
Шесть, нет, почти семь не забываемых, прекрасных, по своему, лет… и, вот… среди покоя и неги, пришла гроза в её девичью жизнь. Она налетела неожиданно, необузданным ураганом, ломая всё на своём пути, вырывая с корнем деревья и завывая. Так думала Светлана, вспоминая, преподнесённую ей, казалось, самой судьбой, встречу с тем человеком, с человеком, в которого она сразу и безоглядно влюбилась, и, с которым готова была пройти рядом всю свою жизнь. Где же ты сейчас? – спросила она шёпотом у пространства. Что делаешь?..
 
Глава  десятая
   НИКОЛАЙ
Он шёл по коридору, опустив голову и заложив, как ему приказал охранник, руки за спину, а сзади громыхали армейские ботинки со шнуровкой. Коридор был длинный, а пол, проплывающий у него под ногами, был застелен грязного цвета линолеумом с, кое-где, рваными проплешинами. Всё это проплывало мимо, не задевая его сознания. В голове мелькали обрывки мыслей, казалось, что это калейдоскоп крутится у него в голове: мелькнула и тут же пропала мысль о работе – что подумают о нём сослуживцы, узнав о его не- приятностях? И тут же – где его машина, которую он приобрёл совсем недавно? Говорят, в полиции частенько «банкуют» автомобили. А, может быть, врут люди? Обиделся какой-нибудь бедолага на «беспредел», вот и пустил слушок. А там, глядишь, пошло-поехало. Долго ли снежному кому превратиться в лавину? Кто-то добавил, кто-то убрал…
- Стоять! – раздалось сзади, затем, последовала новая команда - «Лицом  к  стене!»
Николай послушно остановился и, приподняв голову, повернулся лицом к стене. Перед ним находилась, покрашенная грязно-зелёной масляной краской,  облупленная,  с  нацарапанными,  вероятно  каким-то  металлическим предметом, скабрезными словами, стена.
В тишине коридора раздался звон ключей, потом открылась,  со  скрежетом  и  каким-то душераздирающим  визгом,  как-будто пальцем               провели по мокрому оконному стеклу, железная дверь, которую Николай только вот сейчас заметил рядом.
- Входи! – опять послышался тот же голос. Николай перешагнул через небольшой порог и очутился в камере. Сзади опять повторился тот же скрежет с визгом – дверь захлопнулась!
В полутёмной, небольшого размера, комнатушке, стояли две двухъярусные кровати, на одной из которых, внизу, сидел человек. Между кроватями стоял накрытый клеёнкой столик, а у самой двери, что-то похожее на унитаз. Из-за плохого освещения, Николай не очень-то хорошо всё это рассмотрел. Но он ясно увидел толстую металлическую решётку на окне и наклонный деревянный козырёк за ним. Этот козырёк закрывал вид за окном и, даже встав на стол, ничего нельзя было бы увидеть.
- Проходи, занимай койечку внизу, - пригласил его сидящий, показав на противоположное место. Будь как дома, - невесело пошутил он, привыкай.
Николай осторожно прошёл между кроватями и сел на табурет. Садиться на застеленную неопределённого цвета, с двумя  парами поперечных сине-зелённых полос одеялом, кровать, он побрезговал…
- Давай знакомиться, мил человек, - предложил сидевший на кровати сокамерник. Меня зови попросту - дядя Юра. А тебя как звать-величать, попавший в юдоль скорби и слёз, сокол ты мой ясный?
Только сев на табурет, Николай смог рассмотреть говорившего с ним человека.
Кряжистый дедок, лет под  семьдесят-семьдесят пять, с бородой лопатой и весь заросший буйным седым волосом, он чем-то напоминал портрет, написанный художником А.А.Васильевым. Его  (портрет) Николай видел в музее В.А.Тропинина, будучи проездом в Москве. И даже его взгляд чуть прищуренных, с хитринкой, глаз, был похож на тот, написанный художником, вероятнее всего с оригинала. Такое сходство лица и выражений поражало. Так и хотелось спросить: «Вы, случайно, не близкий родственник того самого, который в музее …  на портрете?»
- Николай, - ответил он.
- Ну, вот и ладненько, - согласно покачал головой дедок, и продолжил, - человек не может быть без имени. Даже животные и птицы, которые рядом с человеком живут, имена свои имеют. Имена энти, правда, даёт им человек и, как сам понимашь… не всегда правильные. В имени, данном при рождении, ежлив оно, скажем, дано конешно человеку, а не бессловесной скотине,  заложона судьба человека. И, к примеру, вот, ежлив твоё             имя…
Николай постепенно сообразил - по-видимому, его сосед по камере, давно не имел возможности поговорить «с чувством, с толком, с расстановкой», или был из тех ещё говорунов, которых хлебом не корми, а дай высказаться по поводу и без повода. Но поддерживать с ним разговор не было, ни сил, ни желания. Поэтому, он просто сидел на табурете и    молчал,  а  мысли его были далеко-далеко.
Как сквозь вату пробивался говорок дяди Юры, который, кажется, всё развивал и развивал тему  присвоения имени и, этот говорок, казалось, убаюкивая Николая, покачивал его на словах-волнах. Иногда в сознании появлялось небольшое просветление, казалось, форточка открывалась в наглухо закрытом окне. Тогда он улавливал некоторые слова: жизнь человеческая, божественная сила или, Бог – наш заступник и утешитель…  и ещё,  что-то, в этом роде, но их смысл, смысл слов, не   доходил до его сознания…
Слух и понимание происходящего вернулись к нему от звука вновь издавшей скрежет и визг, открывшейся металлической двери в камеру.
- Тризна! – раздался, когда-то слышанный голос от двери.  На выход!..  Да поживее, нечего копаться, как разомлевшая на солнцепёке курица!
- Чай, с вещами, мил человек? – поинтересовался дядя Юра, - а то я уж засиделся тут, и баушка меня, чай, заждалась-от домой.
-  Нет!..  Не  сегодня,  посидишь  ещё  немного.  - На  допрос  к  следователю пригласили персонально, - пошутил конвоир.
-  Так  я  же  был  у  него,  -  поднялся,  расчёсывая  пятернёй  бороду,  дед.
- Давай-давай, пошевеливайся! – построжел молодой конвоир, -  и не забудь руки за спину заложить.
Вновь заскрежетала, завизжала, дверь - Николай остался один.
От сидения на жёстком табурете в неудобной позе, заболела спина. Он посмотрел на тюремную, теперь «свою», кровать, потрогал одеяло, матрас и, тяжело вздохнув, лёг поверх одеяла…Даа, это не у родной мамы на пуховой перине, подумал он, приспосабливая под голову, всю из ватных комков, небольшую подушку. У нас, в детдоме, помнится, постель была намного лучше, с иронией подумал он о тюремной постели.
Как только тело немного расслабилось, тут же головой опять завладели мысли. Странно, подумал он, неужели от положения тела в пространстве зависит мозговая деятельность человека? В таком случае, небезызвестный литературный Обломов должен быть великим умницей. Это ж надо! - всю жизнь пролежать на диване… Что-то верится с трудом. Может быть, присочинил писатель для большего эффекта?
От Обломова мысли повернулись опять на себя, на  своё - такое незавидное,  такое  несуразное положение.
В сотый, тысячный раз он спрашивал неизвестно кого - кто взял его Фольксваген и, зачем?.. Может быть, какой-то пьяный решил прокатиться?.. Но… в таком случае, почему не сработала противоугонная сигнализация? На кой чёрт, позвольте спросить, я отдал за неё такие, бешеные, деньги?..  Брелок с ключами есть только у меня и у Светланки... Мы их не теряли… Светланка сказала бы мне, обязательно, если бы она их потеряла… - А, я то, точно, не терял! Ничего не понимаю!
Перед его мысленным взором, как морская дева из пучины морской, появилась его молодая, красавица жена… Память Николая мгновенно перенесла его в прошлое, в тот первый Новогодний день, когда увидел её. На душе потеплело, словно рядом зажгли небольшой костерок, и он отогрел замерзающую душу.
«Снегурочка моя!.. Родная моя… как ты там? – шептал он, - ты же ещё ничего-ничего не знаешь. - Не знаешь, какая огромная беда обрушилась на нас!»…
И мысли, словно прорвавший запруду весенний ручеёк, побежали, побежали, разматывая и разматывая виток за витком, клубок памяти…
 
*  *  *
Она стояла у дверей приёмного покоя: тоненькая, в белой шубке и шапочке; освещённая  яркими  лучами  утреннего  солнца  -  вся  такая  светлая- светлая, с огромными зелёными глазами, похожая на снегурочку. Он как-то сразу, даже не задумываясь, назвал её снегурочкой. Подойдя к ней, он в первое мгновение даже как-то растерялся, хотя раньше!.. Раньше, он был смел и изобретателен при встречах и знакомстве с девушками. - Я не хуже других! - говорил он себе и, добивался своего.
Перед его напором не могла устоять ни одна из них, но все они, эти знакомства, рано или поздно, заканчивались тихо и мирно, переходя в бескорыстную дружбу. В них не было главного – любви! Да, именно любви, которую он искал и ждал и не мог найти, а была только страсть. Он прекрасно понимал это, но… не евнух, же он, в конце-концов. Ноо… чтобы вот так! Сразу и наповал… из двух стволов, дуплетом! Из-ви-ни-те! Такого с ним ни одна   девушка не позволяла…  да, но здесь!..
Здесь, наверное, был совершенно другой случай. Здесь он сам, как осаждённая крепость сдаётся на милость победителей, так и он, захотел пасть перед этой, неземной девушкой. Он сразу и бесповоротно утонул в её зелёных глазах-озёрах, раз и навсегда! Эта девушка, стоящая у дверей больницы… такая, вначале, радостно-счастливая, а затем, растерянно-взволнованная, была его судьбой. Он, нечаянно встретясь с ней взглядом, почувствовал какую-то связь с ней, словно они много-много лет тому назад были связаны между собой родственными узами. Он испугался этого чувства и, в то же время, не мог уйти, не сказав ей ни слова. Промямлив что-то о своём госпитализированном заместителе, он быстро попрощался и, стараясь не оглянуться, чтобы не показаться смешным, быстро ушёл.
Не прошло и двух дней, а Николай совсем извёлся от желания видеть – Светочку, Светлячка, как стал он называть её про себя. При воспоминании её образа, её голоса, журчащего весенним ручейком, лицо его принимало какое-то растерянно-ласковое выражение.
На второй день после встречи со Светланой Кирилловной, когда он появился на работе, Зиночка, увидев выражение его лица, удивлёно-обеспокоено спросила: «Николай Александрович, с Вами всё в порядке,  Вы, случайно,  не заболели?»
 Не ответив на её вопрос, одев на себя, маску - маску строгого хозяина (если бы она знала, какого неимоверного труда стоило ему это перевоплощение) он, предупредив её, что поехал по делам и неизвестно когда будет назад, помчался в больницу.
 
*    *    *
С этого дня они начали встречаться. Каждую свободную минуту они проводили вместе. Шли на каток и, взяв напрокат беговые коньки - «норвежки», так их все называли за длинные лезвия, они под музыку, льющуюся из динамика, носились друг за другом, или, взявшись за руки, плавно скользили, не обращая внимания на окружающее, совершенно забыв, что вокруг есть ещё и другие люди. А, затем, устав и проголодавшись, шли в ближайшую пиццерию, заказывали пиццу и кофе «глиссе». Ему было очень хорошо с ней. Так хорошо, что он  обо всём на свете забывал, забывал даже о любимой работе.
И вот, однажды, дьявол - чёрт завистливый, желая испытать их взаимные чувства, устроил проверку. Очень жестокую проверку. Они стояли на возвышенном берегу Иртыша и наблюдали за катавшимися на расчищенном льду, ребятишками.  Возможно, ничего бы и не случилось, не начни они, дурачась на скользком берегу, толкать друг друга (не иначе - козни нечистого). После  очередного  Светкиного  толчка  Николай,  поскользнувшись,  упал,  и в считанные секунды оказался у края прорубленной в этом месте проруби. Пытаясь удержаться и не соскользнуть в прорубь, он расставил руки, но скорость скольжения была велика, и задержаться ему не удалось. Пробив тонкий ледок - это Светланка потом пошутила, рассказывая - он тюленем скользнул в воду.
Ему необыкновенно повезло – в этом месте не было течения. Он вынырнул и, хватаясь за кромку льда голыми руками, попытался вылезти. Руки скользили, намокшая одежда тянула его вниз. Николай, краем глаза увидел, как Светка, сев на зад, заскользила по льду к нему на помощь, но он также увидел - она скользит прямо на него, и понял - сейчас они будут уже вместе в проруби… Расставив руки и напрягшись, он попытался, как на кольцах в спортзале, удержаться на воде и не дать ей влететь в прорубь, и ещё раз окунуть его в холодную воду. У него получилось! Он смог удержаться сам и удержать её на поверхности.
Потом, помогая ему, она долго тащила его из воды - оскальзываясь, падая, обламывая ногти и плача, а вокруг стояли ребятишки и звали на помощь. Они сумели выбраться сами и этот эпизод в их счастливой, безоблачной жизни, ещё больше сблизил  их. Сушились они в его квартире, а потом, как-то так получилось, она осталась ночевать у него и больше он её не отпустил.
В конце мая месяца они зарегистрировали брак, а ещё через неделю - обвенчались, благо церковь была в двух шагах от его дома…
 
*    *     *
Когда вернулся дядя Юра, Николай не заметил. Просто в его воспоминания постепенно стали вкрапляться какие-то посторонние звуки - вздохи, хриплое покашливание, поскрипывание и приглушённое бормотание. А затем и вовсе кто-то затряс его за плечо. Николай открыл глаза и непонимающим взглядом обвёл окружающую его обстановку.
В помещении было полутемно и он не сразу сообразил, где находится. Над ним нависала чья-то лохматая седая голова, и беззвучно шевелила губами. Кажется, эта голова что-то говорила, но что, он понять не мог… Постепенно сознание начало проясняться и, сев на койке, он расслышал - …вот я ему и говорю, нельзя, мил человек, хотя ты, конечно, полицейский чин и представляешь власть, так ведь  инструкция не дозволяет… Инструкция! А он не слушает, одно трындит: «Я пару кругов прокачусь и всё. –                          Тебе, старый хрыч, жалко самолётов, что ли?..»
Наконец до Николая дошло: он же арестован, и закрыт как убийца кого-то, в тюремной камере, а этот лохматый дед - его сосед по камере и что-то обиженно ему рассказывает, пытаясь то ли его, то ли себя, в чём-то убедить.
Дядя Юра – вспомнил Николай имя лохматого дедка. Вроде бы так он просил его называть, когда знакомились, или я ошибаюсь?..  Да, нет, не ошибаюсь.
- Я что-то не пойму, вы о ком говорите, дядя Юра? – рискнул назвать его этим именем Николай и заодно пытаясь понять, о чём, собственно, или о ком идёт речь.
- Так ты, чай, совсем не слушал меня, мил человек. Я тебе, значит, всё в подробностях  описую… за что в кутузку попал, а ты, навроде как, не слушаешь… в своих мыслях застрял, тоись, я хотел сказать… как-бы вдушевном расстройстве.
- Похоже на то,  дядя Юра. Похоже на то, - сокрушённо признался Николай и для убедительности, даже развёл руки. - Вы не могли бы рассказать всё… с самого начала, - попросил Николай, чувствуя, что деду, ой как хочется, поделиться своим горем с соседом.
Вероятно, дед принял меня за благодарного слушателя и, по простоте душевной,  решил поделиться своими делами-заботами. Да и куда мне деваться? Из камеры не убежишь и от соседа не отгородишься...
Он знал таких людей. Пока не выложат всё – не выпустят из своих цепких рук. Им крайне необходимо довести свою мысль до конца.
…Так,  я  ему  и  говорю,  -  послушай  мил  человек,  хучь  ты  и  власть…
- Подождите, дядя Юра, - не дал он деду докончить  фразу. – Вы с самого начала, а то я могу чего-то не понять… - Потом вы начнёте на меня обижаться…
-  Так  я  и  пытаюсь  в  подробностях  тебе  всё  доложить,  как  было-то…
- Дяядя… Юра… да подождите вы, я же не отказываюсь вас послушать, давайте с самого-самого начала, с того момента, как Вы сказали…
- Ага. - Так я ж с самого-самого начала и хотел. А ты, мил человек, всё дядя Юра, да дядя Юра! - Только мысль перебиваешь, - обиделся старик. - Ты лучше  не  перебивай  и  не  лезь  «Поперед  батьки  в  пекло»,  ты  слушай!:
Так вот, значит - дежурство у меня проходит в Центральном парке Культуры и Отдыха, - начал он свой рассказ, - я давно там работаю - сторожем. Всё, какая-никакая, прибавка к пенсии. Ну, чай, сам знашь! На молочко там… с мягкой булочкой, сметанку. Вот. Заступил я, неделю тому назад на смену, ну, тоись, принял инвентарь по описи…
-  Какой  инвентарь  у  сторожа?  –  удивлённо  поинтересовался,  Николай.
- Тоись, как это, какой? Ты что, Коля, в парке нашем никогда не был? - подозрительно покосился дед на него. - Какой, какой?..
- Да был я в парке! Много раз был.
- А, что же тогда спрашиваешь, какой инвентарь? – Обнаковенный инвентарь: Колесо обозрения – раз, - и дядя Юра стал загибать искривлённые артритом, пальцы, - энтот, как его… ераплан – два, горки разные, качели – двух сортов и ещё много чего. – Ка-ко-й инвентарь?.. – опять оскорбился дядя Юра, - скажешь тоже. - Ты, слушай, да не смей перебивать…
... Зашёл я, значит, к себе в сторожку, почаёвничать с устатку, продолжил дядя Юра свой рассказ-быль, откуда ни возьмись – полицейский. Ты говорит, сторож здешний? Ну, я – отвечаю. Вот, говорит, хочу я на самолёте прокатиться… испытать – как оно там, наверху, в воздухе? - Не могу, говорю я ему, инструкция не позволят. - Какая-такая инструкция? – заругался он.  
Ну, я ему - билет надоть приобресть… - Так ты бы, дед, сразу так и сказал, говорит он, и достаёт из карманов непочатую бутылку…
- Вот ты скажи, Николай, - могу я, в таком разе, отказать хорошему человеку? - Он меня уважил? Уважил! – Должон я ему, тоже, уважение оказать? Должон!.. прервал дед свой рассказ и взял Николая за руку.
Подержав секунду-другую, отпустил и продолжил:
… Пришли, значица, мы к ераплану,  садится он в энтот самый ераплан и приказывает: «Давай, запускай мотор на полную мощь! И смотри – чтобы ветер у меня в ухах свистел! А    то пожалеешь, чёрт нечесаный, что со мной связался!»
Ну, я чего? Я, конешно, маненько испужался - государственный человек ведь приказывает, при погонах, не какая-нибудь там вошь мелкая, вроде тебя или меня скажем, но понимашь какое дело – у меня инструкция! Не, не могу, говорю я ему, извини, не положено! Ты меня не пужай! - Как так не могу? - закричал он мне с ераплана. Я тебе за билет заплатил? Заплатил! Так что, давай, включай свой «ераплан» и не морочь мне голову. - Не  могу,  не  могу  и  всё, отвечаю я ему, хучь  режь  меня  на  мелкие-мелкие  кусочки…
Николаю, стало интересно, чем же закончится экспериментальный полет на самолёте, охочего до дармовщины, мелкого полицейского чина? И он стал слушать более внимательно.
... Ты, говорю, - инструкцию нарушаешь, продолжил свой рассказ дядя Юра. Надобно ремнями пристегнуться, а то выпадешь, невзначай, разобьёсси, а мне отвечай? Нетути. Мне отвечать за тебя не хочется, мне ишшо пожить охота, да и старуха моя ругаться будет... Ну-к, застебнул он, значица, всю портупею - я за ним наблюдал строго… в нашем деле, Коля, соблюдение инструкции  – главное дело,                            не     то што,             как у некоторых других…
Николай уже еле сдерживал смех. Ситуация складывалась трагикомическая.       Он чувствовал – добром                     эта полицейская затея  не кончится, а дед был краснобай, каких поискать.
... Включил я, значитца, моторы на полную мощность, дальше вёл свой рассказ дядя Юра, он, значитца, сделал два круга. Слышу – кричит и рукой машет, навроде как, ты иди, а я ещё покручусь малость. Сразу было видно – пондравилось ему, а то што лицо зелёное, так энто может с непривычки к полёту, а может,  луна  своё  отражение  имела,  ну,  хучь  бы  от  ераплана,  или  дерев.
Ну, раз он доволен я, знамо дело, пошёл к себе в сторожку… не буду же я спорить,  ежели за билет заплочено сполна и он сам меня отпустил.
Ну, выпил маненечко, не пропадать же честно заработанному угошшению-то, огурчиком закусил... У меня ещё с прошлого раза, два штуки оставалось, солёненьких. Потом ишшо маненечко… потом, кажись, уснул, не помню...
Проснулся я от какого-то шума на моей территории. Дай, думаю, погляжу, кто это на моей подотчётной территории буянит? Выхожу и, что ты думаешь, вижу? А, вижу я Коля, настоящие страсти Господни... Куды там!  Представляшь, стоят две полицейские машины, а чуть подале скорая помощь – красно-синие огни так и мигают, так и мигают, будто на ёлке новогодней, а вокруг народишшу, не сосчитать!.. Што за наваждение такое у меня перед глазами, никак не пойму?
Подхожу я, значитца, к народу и спрашиваю: «Што такое могло случиться на моей, строго охраняемой, территории?» Один парнишка, такой лохматый и до того рыжий, што страсть, оборачивается на моё вполне законное недоумение и так, знаешь, со смехом, отвечат: «Да, тут, дед, кино! Один полицейский решил, бесплатно, на самолёте полетать...  Вот    и  полетал!»
Ну, тут мне ка-а-к вдарит в голову! Господи! Так это ж мой полицейский! Я же про него совсем забыл. Пробираюсь поближе, чтобы рассмотреть "дело рук своих" – лежит сердешный, то ли живой, то ли совсем мёртвый, не шевелится. Врачи брезгуют к нему прикасаться – с ног до головы облёванный и дерьмом                          обгаженный, ажно до    меня евоная вонь, кажись, дошла…
Николай долго сдерживал смех, а тут не выдержал, захохотал во всё горло. Ха-ха-ха! Ой, не могу! Ха-ха-ха! Он хохотал так, как никогда в жизни до этого, не хохотал! Хохотал до колик в боку! Хохотал так, что обо всём на свете забыл, и по его небритым щекам,  от неудержимого смеха, градом катились крупные слёзы.
- Прекратить шум в камере! - послышался из-за двери окрик, и тут же заскрежетал ключ в замке.

© Copyright: Лев Голубев, 2015

Регистрационный номер №0297202

от 7 июля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0297202 выдан для произведения: Глава  шестая
 СВЕТЛАНА
Светлана, напевая незамысловатый мотивчик из какого то, почти забытого телевизионного фильма, выбирала, во что одеться, в чём пойти на  работу. Настроение было прекрасное, а вспомнив её с Николаем утреннюю джигитовку в постели, она даже немножечко зарделась от смущения. Хотя смущаться было не перед кем. Дома она была одна-одинёшенька. Настроение прекрасное. Ярко светило, по-осеннему прохладное солнце и, проникая через тщательно вымытые окна, отражалось от натёртого паркета. Воробьи, всё утро возившиеся и чирикавшие во дворе, куда-то улетели, по своим, только им известным, птичьим делам. 
 Выглянув в окно, Светлана увидела знакомую, так нравившуюся ей картину - за окном их дома, метрах в четырёхстах, возвышались купола православной церкви и её маковки с позолоченными крестами блестели на солнце. Ей нравилось, когда в церковные праздники оттуда раздавался мелодичный перезвон колоколов, и от этого перезвона на душе её становилось тепло, радостно и светло, как после умывания в горном ручье.
За окном чуть слышно шумел город. Город, в котором она провела шесть с половиной незабываемых лет. Пять с половиной лет студенчества и чуть больше года практики в городской больнице. Она, Светлана Патина, в девичестве – Соколова, любила этот не очень большой, но насыщенный студентами, город. Город – стоящий на обоих берегах реки Иртыш, город – где она встретила свою первую, всеобъемлющую и такую сладкую, любовь.
Светлана, стоя нагишом, потянулась до хруста в косточках, до сладкой боли в мышцах и громко засмеялась от счастья и полноты любви. Взглянув на часы, она, прихватив трусики и халат, валявшиеся на кресле, босиком, шмыгнула в ванную.
Она очень любила понежиться в горячей воде с пеной до подбородка и ещё, чтобы  воздух в ванной комнате и вода пахли хвоей. Тогда, погрузившись в воду и закрыв глаза, она представляла, что находится в лесу, а вокруг только ёлки и сосны. Воздух напоен хвойным ароматом. Она идёт по тропинке усыпанной хвоей, и земля мягко пружинит под ногами. Между ветвями пробиваются тонкие лучики солнца, чередуясь на стволах деревьев и земле светлыми и тёмными пятнами. И, вокруг неё только это великолепие и первозданная, никем и ничем не нарушаемая, божественная тишина…
Набрав воды в ванную и плеснув хвойного экстракта, Светлана забралась в горячую, пахнущую хвоей зелёного цвета воду и блаженно вздохнула. Затем, взбив пену, полежала, расслабившись, несколько минут. Она даже, кажется, задремала и в этой полудрёме, как в замедленном кино, стала прокручиваться вся её, ещё такая короткая, но такая безоблачная прошлая   жизнь.
Родилась она в  Усть-Каменогорске, тоже стоящем на Иртыше. В городе с развитой промышленностью, с день и ночь извергающими дым, трубами. В городе, хоть и небольшом, но каком-то домашнем и уютном, где с утра и до поздней ночи, весело перезваниваются трамваи и где много, построенных в старину, зданий.
Когда она родилась, её отец – Соколов Кирилл Владимирович работал заместителем генерального директора в крупном объединении, а мать – Нина Владимировна, в областном аптечном управлении. Через три года родители подарили ей брата – Борю.
Жили дружно, помогая друг другу не только советом. В их семье процветала любовь родителей к детям и детей к родителям. Не в каждой семье встречаются такие тёплые отношения и взаимоподдержка. И она, и её брат, Борис, и отец с матерью - вся семья дорожила любовью и дружбой, и всячески старались сохранить их.
Светлана, или, как звали её в семье – Светлячок, росла жизнерадостным и в меру шаловливым  ребёнком. Сколько себя она помнит, её ни разу не наказали родители. Считалось – она достаточно благоразумна, чтобы не наделать глупостей. И она старалась!.. Старалась оправдать  доверие родителей.
Пришло время начать учится в школе. И вот - она первоклассница. Она помнит этот, свой первый день в школе номер двадцать девять. Их рассадили парами – мальчишки с девчонками и, на первом же уроке они с соседом разодрались. Разодрались из-за сущей безделицы. Он взял у неё без разрешения карандаш. Как же его звали?.. То ли Саша, то ли Серёжа, а возможно и Женя? Нет!.. Не вспоминается его имя. Но что они подрались – это она помнит хорошо.
Их рассадили. Её отправили на последнюю парту (на камчатку), а его оставили на прежнем месте. От такой несправедливости она долго плакала от обиды. Вины за собой Светлана не чувствовала. Она привыкла к тому, что дома всегда во всём разбирались и, прежде чем наказывать, если было за что, старались максимально-доступными словами всё объяснить, а тут…
 
*    *    *
Шли годы. Светлана взрослела. Хорошела не по дням, а по часам, превращаясь  из  гадкого утёнка в прекрасного  лебедя - с волосами, цвета спелой пшеницы и зелёными, огромными глазами. За ней уже бегали два мальчика. Папа подшучивал: «Посмотри Нина, - говорил он с улыбкой, маме - Светланка то наша, двумя женихами обзавелась».  
Она краснела, надувала губы и обижено шмыгала носом. А Борька – тот, вообще дразнил, когда видел её в сопровождении «почётного» эскорта: напевал фальшивым ломающимся голосом – «Тили-тили тесто, это два жениха и невеста». Она гонялась за ним, чтобы надрать ему уши, но он, хитрец, сразу залезал на дерево. Куда ей, девчонке, было за ним, сорванцом, угнаться, тем более, залезть на дерево.
Закончила она школу не отличницей, а хорошисткой. В аттестате зрелости пятёрки перемежались четвёрками. Родители не «шпыняли» её за это. Папа даже как-то высказал  крамольную мысль - «Теория нужна, но практика важнее!» А вот родители Таськи, её соклассницы и близкой подруги, заели ту до того, что она готова была утопиться в Иртыше.
Конечно, то, что Светлана не отличница, несколько затрудняло поступление в ВУЗ, тем более медицинский, но по здравом размышлении, она ведь могла за лето поднаверстать упущенное. Чем она и занялась. Ежедневно, с раннего утра  и до позднего вечера, она сидела и штудировала учебники, особенно химию. Она совершенно забыла, что есть телевизор и есть друзья. Она твердо решила стать врачом - хорошим врачом. Быть врачом  –  голубая мечта  её  детства.
Светлана не бросилась, очертя голову, поступать в столичный ВУЗ, а решила стать студенткой, хорошо зарекомендовавшего себя, Семипалатинского медицинского. института.  Втайне она надеялась, что конкурентов в студенты будет поменьше и, главное, она будет недалеко от родителей, по которым будет очень-очень скучать. Светлана про себя знала, что она, всё-таки, домашняя кошечка и отсутствие рядом родителей и брата, усложнит её жизнь.
Ей, наверное, повезло а, может быть, дали себя знать ежедневные занятия с учебниками. Она смогла поступить в ВУЗ, с первого захода, набрав необходимое количество проходных баллов и, даже химию, за которую очень боялась, сумела сдать на «хорошо».
Окрылённая успехом, она позвонила домой, порадовать переживающих за неё родителей и, в конце разговора по межгороду, не сдержав эмоций,  закричала в трубку: «Урраа! Урраа! Я   студентка!
Пролетели года учёбы с их студенческими буднями, сессиями, курсовыми. Отошли в прошлое студенческие строительные отряды с поездками на уборку урожая, - то зерна, то хлопка. И за всё время учёбы Светлана, в отличие от своих сокурсниц, почему-то ни в кого не влюбилась. Её приглашали на свидания мальчики со своего курса и более старшие, но, после двух-трёх встреч она понимала – это не тот, кто может составить ей «пару» на всю жизнь. Они, все, не были похожи на её отца - умного, весёлого и, очень-очень доброго.
Наверное, это было ошибкой с её стороны - сравнивать претендентов в мужья с отцом, но она ничего не могла с собой поделать. Отец  для  неё – был и оставался  идеалом  настоящего  мужчины!  Таким, каким должен быть мужчина - глава семьи и её защитник.
При распределении, Светлану не направили в село или аул, как молодого специалиста, а оставили в городе. Ещё, будучи студенткой, она уже подавала надежды стать хорошим врачом. Ей предлагали остаться на кафедре и продолжить учёбу в аспирантуре, но она отказалась. Отказалась, чтобы воплотить в жизнь, ещё школьную мечту, лечить людей, а аспирантура придёт в своё время, в свой срок, так решила она. Родители, когда она поделилась с ними своими планами на будущее, подумали, и, уважая её решение, согласились. На кафедре учли её желание и направили в терапевтическое отделение городской больницы.
 
 
*    *    *
За прошедшие половину года после окончания института, Светлана многому научилась. В душе она, конечно, понимала, что до звания настоящего врача ей, как до "Африки пешком", шутила она втихомолку, когда оставалась одна, но терпения и настойчивости ей было не занимать. Она проводила в терапевтическом отделении не только свои рабочие часы, но и часть свободного от дежурств, времени. Так, капля за каплей, она набиралась опыта, а к опыту, так уж в жизни заведено, добавлялось уважение окружающих её сослуживцев и больных. Если на первых месяцах практики  её называли просто - Светочкой, то к концу года, стали уважительно обращаться – Светлана Кирилловна.
Это, конечно,  льстило самолюбию Светланы, но… в то же время, заставляло как-бы сдерживать свои девчачьи эмоции. В мои-то, годы!.. - Не дай бог, превратиться в  «классную даму» - говорила она себе, посмеиваясь. В конце – концов, могла она, чуть- чуть… ну… самую-самую  малость, пококетничать, когда никого не было рядом,  а  в  доме  её  хозяйки  квартиры,  стояла  первозданная  густая  тишина.
У Светланы был ровный, не вспыльчивый характер, – как у мамы и твёрдая воля, как у отца. Целеустремлённости ей, тоже было не занимать. Всё это о себе она знала прекрасно и умела, в нужную минуту, в соответствующей ситуации, применить. Нет, она не была законченным, расчётливым  прагматиком, просто она знала, чего хочет добиться в жизни и упорным, заложенным с  детских  лет  воспитанием,  кропотливым  трудом  добивалась  желаемого.
Света встретила последние минуты второго тысячелетия, находясь на дежурстве (ей «повезло!»). Из палат раздавался тихий шорох, словно стая тараканов (шур-шур-шур) бегала наперегонки и, чьё-то бормотание. Она прекрасно понимала, больные не спят, а «втихую», готовятся к встрече Нового года в новом тысячелетии. Они находились здесь, в больничных палатах, оторванные от своих семей, а родные и близкие  дома, возле украшенных ёлок и заставленных разной снедью столов, тоже готовились встречать новое тысячелетие. Детишки, постарше, с нетерпением ждали, когда можно будет забрать подарки, а взрослые – боя курантов и салата «оливье». Так уж заведено у нашего народа, и не мне этот порядок  менять,  подумала Светлана, заполняя очередную карточку своего больного.
Буквально за пять минут до нового года, медсёстры позвали её к нехитрому угощению в честь такого праздника и они, выпив по бокалу шампанского, закусив «чем Бог послал», даже спели потихоньку пару песен из домашнего, праздничного репертуара, а закончили новогодней песенкой: «В  лесу  родилась  ёлочка, В лесу она росла…»
Суточное дежурство прошло относительно спокойно. Больные, немного пошумев в полночь, часа в два, наконец-то угомонились, и ей удалось часа полтора подремать в ординаторской на диване. От пришедшего ей на смену Виктора Тимофеевича чуть-чуть попахивало алкоголем и дорогим парфюмом. Ему было лет тридцать пять-тридцать семь и, небольшой пивной животик украшал его талию. Света, в начале ординатуры,  не могла понять, как это – «пивной живот». Потом, месяца через два, когда неожиданно зашёл разговор на эту тему среди персонала отделения, старшая медсестра, Ирина Михайловна, популярно ей объяснила – Виктор Тимофеевич любитель пива. Он может за один присест выпить литров пять, вот живот  бочонком  и  выпирает, посмеялась  она.
Насколько Света знала (сарафанная почта, это вам не детская игрушка и не интернет - работает безотказно), он развёлся со своей женой года три тому назад. У него двое (тринадцати и пятнадцати лет) ребятишек и он в них души не чает, но вот беда – Виктор Тимофеевич был великим любителем женского пола, попросту говоря - «бабник», каких свет не видывал. Это его и сгубило. Жена терпела-терпела его «гульки» (она так называла его похождения) и, в конце-концов, выперла из квартиры, выставив чемодан на лестничную площадку.
Он был хорошим специалистом – опытным, смелым в принятии решений и его, вначале, прочили в заведующие, но беспорядочная половая жизнь и частые приходы на дежурство с, мягко говоря, лёгкого угара, всё разрушала и заставила главврача больницы повременить с назначением. Место заведующего терапевтическим отделением было вакантным...
Как могли уживаться в одном человеке – опыт, ум, большое знание жизни и лёгкость поведения, Светлана, в силу своей жизненной неопытности, своей девичьей невинности, не могла уразуметь.
В самые первые дни  прихода её в отделение, он старательно за ней ухаживал. Делал он это умело – пытался дарить  букеты цветов, приглашал на свидания, угощал шоколадом, развлекал анекдотами, в общем - разносторонне и настойчиво её обхаживал. Светлане было приятно, что за ней ухаживает такой интересный, умный мужчина. Ей было легко с ним. И, однажды, она чуть не согласилась пойти с ним в ресторан. Но Ирина Михайловна, взявшая её под свою опеку, видя, что девочка может пропасть не за грош, всё ей про него выложила. Да и сама Светлана была не настолько глупой, чтобы не замечать кое-какие несуразности в его поведении.
Мягко отказавшись от приглашения в ресторан, она посоветовала ему оставить её в покое, объяснив - она де, ещё не готова к серьёзным отношениям с мужчинами и не хочет портить ему жизнь. Он, дескать, ещё найдёт себе достойную девушку. На том и закончился их   служебный, не очень длительный по времени, роман.
По его, в дальнейшем, отношении к ней не чувствовалось, что она нанесла ему слишком уж большую сердечную рану. Она то, по наивности, думала, что он начнёт её преследовать, устраивать скандалы и каверзы на работе. Ничуть! Он всё также был вежлив с ней, любезен и частенько помогал советом в сложных врачебных диагнозах. У него было чему поучиться. И она училась. Училась добросовестно и упорно.
 
                                                     *    *    *
 дав дежурство, Светлана оделась и, выйдя на крыльцо приёмного покоя, залюбовалась представшим перед ней видом. Солнце ярко светило. Небо без единого облачка - ярко синего цвета. А вокруг белым-бело! Ночью выпал небольшой снежок и выбелил всё вокруг, накрыв дорожки, газоны и больничные скамейки белым покрывалом. На стройных тополях, важно выстроившихся  вдоль  дорожек  больничного  парка,  белыми  облачками,  как- будто зацепившимися за ветви, лежал снег, а  вокруг тихо-тихо, и только где-то высоко-высоко в ветвях замёрзшего  тополя, цвикала какая-то пичужка.Она вдохнула свежий морозный воздух и чуть не закричала от счастья, молодости и здоровья. Проходи в это мгновение какой-нибудь пешеход, посмотри на её чуть зардевшееся от мороза, счастливое, молодое лицо, конечно же, залюбовался бы ею. Она была похожа на снегурочку из детских сказок - тоненькая, стройная, одетая в белую шубку и такую же белую, меховую шапочку.
Вся, без остатка, отдавшись наслаждению жизнью, она не заметила сидевшего чуть в стороне, на скамье, мужчину, внимательно и с удовольствием наблюдавшего за ней. Лишь только когда он поднялся, она обратила на него внимание и мгновенно отчего-то страшно, до   слёз, смутилась.
- Простите! Девушка, вы, случайно, не в терапевтическом отделении работаете?  –  вежливо  обратился  он  к  ней,  приближаясь  всё  ближе  и  ближе. Вы не могли бы мне подсказать, где я могу найти Светлану Кирилловну… Соколову? - продолжил он, явно любуясь ею. Моего заместителя в это отделение… терапевтическое, поправился он, положили… со страшным гриппом…
-   Как фамилия больного, то есть, простите, вашего заместителя?
- Костин... Иван… -  Иван  Иванович Костин! – повторил он и почему-то густо покраснел. Она  удивлённо и, в то же время заинтересованно, посмотрела на мужчину, подошедшего к ней, и ещё она подумала -  все люди сейчас отдыхают после встречи Нового года, а этот… Странно. Совершенно трезвый. У него, что – ни кола, ни двора, ни семьи, ни друзей и даже товарищей?
- Да, есть такой, Костин. Он лежит во втором этаже, в седьмой палате.
Светлана неожиданно почувствовала, как какая-то тёплая волна начала покачивать её, а в груди появилась истома. Этот мужчина странно воздействовал на неё. Он не был писаным красавцем – не выше среднего роста, темноволосый, с голубыми чистыми глазами и не совсем правильными чертами лица, но что-то привлекало в нём - то ли мягкая улыбка, то ли… Может быть - голос? Она коротко, для практики, заглянула в его глаза и утонула, а утонув, поняла - всё!
Она влюбилась в этого мужчину! Совершенно незнакомого, но такого… Такого!.. Влюбилась с первого взгляда и… навсегда. Женат он или холост, ей не было до этого дела. Она чувствовала, нет, она знала, теперь это её мужчина, а она его женщина!..
Что это он так смотрит на меня? – подумала она, - и, лёгкая краска смущения, покрыла её лицо. По-че-му он так смотрит на меня?!
Мысли, как вспугнутые воробышки, проносились в её головке. Она растерялась от неожиданно нахлынувших чувств, от той, сладостной истомы, поселившейся в её груди, что затрудняла дыхание. Она слышала от подруг на курсе, что такое случается в жизни, но не верила, считала это досужим вымыслом, девчачьим хвастовством. И вот - это случилось с ней!.. Мамочка моя, помоги мне! Спаси!.. Я не знаю, что мне делать с этим чувством, как с ним справиться, чтобы он не заметил. О, Боже!
Светлана готова была упасть в его объятия, чтобы он прижал её к себе, поцеловал. Её губы вспухли от желания поцелуя, груди налились, а соски стали твёрдыми и, казалось, бессовестно стали выпирать  из бюстгальтера. Она почувствовала,  как всё её тело стало красным, как у варёного рака и ей стало даже жарко… Господи! Что же это со мной творится?! – спрашивала она себя и сама тут же отвечала - я влюбилась сразу и бесповоротно!!! И, я люблю этого незнакомого мне мужчину, даже не зная, как его зовут! Я лю-бб-люю!!! – хотелось ей закричать во весь голос, чтобы все вокруг об этом знали. Но вокруг никого не было - только он и она! Только этот, незнакомый ей мужчина, неизвестно откуда появившийся в её жизни и, она – Светлана Соколова. Господи! Какое счастье – любить! Ах, если бы еще и быть любимой!!!       
 
           Глава  седьмая
             НИКОЛАЙ
Они вышли из бокса - впереди, капитан, за ним – Николай со старшим лейтенантом. Несколько водителей, стоявших у ворот и о чём-то беседующих, равнодушно посмотрели в след вышедшим. Для них это была привычная картина, когда с хозяином кто-то ходит по территории автопарка и выбирает автобус для заказа. Их парк не только обслуживал городские маршруты, но и часто поступающие, индивидуальные заказы. И никто из них даже не заподозрил в поведении этих троих  - «неладное». Они полностью доверяли своему хозяину, уважали его и, в случае какой-либо просьбы с его стороны, отвечали - надо? Сделаем!
Сидя на твёрдом, стареньком, стуле перед капитаном, сидевшим за столом, Николай вновь отвечал на вопросы. Кабинет, в котором они находились, ничего интересного собой не представлял: небольшая комната; окно, выходящее во двор; два стареньких стола; три, или четыре, тоже старых, расшатанных стула и покосившийся шкаф для бумаг, приткнувшийся в углу. Он, никогда в своей жизни, не бывавший в кабинетах следственного управления, был несколько удивлён более чем скромной обстановкой. Работники ГИБДД (он иногда бывал у них) имели в своём распоряжении более комфортабельные кабинеты, а этот…
Как предупредил его капитан - это ещё не допрос, а предварительная беседа, с целью уточнения некоторых деталей. Поэтому - «если господин Патин не захочет отвечать на какой-нибудь вопрос – это его право». Николай вновь повторил то, о чём рассказывал ранее и, с возрастающим волнением поинтересовался: «Вы меня, что, сразу арестуете? А как быть с моей машиной, Она, что,  так  и  останется  в  боксе…  или  вы  её  доставите  сюда,  в  УВД?»
- Ваш автомобиль уже здесь. Его осматривают наши криминалисты. А, с вами мы поступим так: сейчас мы запишем всё, о чём говорили…
- Ерлан, у тебя сигаретка найдётся? – раздался из открывшейся двери чей-то голос, - а то у меня закончились.
В комнату вошёл полицейский чин в звании майора и, подойдя ближе, в упор, с интересом посмотрел Патину в лицо.
– Ты за этим муд…м, что ли ездил?
По-видимому, капитану не очень понравилось поведение майора и он, чтобы поскорее выпроводить его, тут же подал пачку сигарет, произнеся  при этом - «Игорь, ты мне мешаешь».
-  Ну,  ну!  –  взяв  сигарету,  проговорил  невоспитанный  майор  и  вышел.
- Так… на чём мы остановились? – спросил Николая капитан…
-  На  записях, подписях, на моём автомобиле и сигарете для майора.
- Ага... значит, уловили суть нашего разговора! Сейчас я заполню протокол допроса, вы – подпишете, а дальше... дальше подумаем, может, вместе подумаем, как с вами поступит? - словно не поняв ерничества Николая, согласился капитан.
Прочитав заполненный бланк протокола, Николай, достал из кармана свою ручку,          расписался и вопросительно посмотрел на капитана…
- Курите! - следователь пододвинул ему открытую пачку сигарет «Казахстан».
- Спасибо, не курю. Да и сами поймите, до сигарет ли мне сейчас.
- Похвально... похвально... а я, вот, поверите ли, никак не могу отказаться от этой чёртовой, пагубной привычки, хотя всеми силами стараюсь...
В кабинете повисла гнетущая пауза. Капитан курил сигарету, задумчиво посматривая на Николая. Вероятно, в его голове крутилось – арестовать? Не арестовать? У Николая, тоже, мысли бежали скорым поездом: как там в автопарке? Что сказать Светлане? Арестуют его, или не арестуют? Кто же наехал на человека, воспользовавшись моей машиной? Чтобы я ещё когда-нибудь оставил на ночь машину вне гаража!..
В кабинет, прервав затянувшуюся паузу, вошёл молодой полицейский и подав следователю какой-то бланк, тихо, на ухо, прошептал:
- Всё точно, Ерлан. Заключение экспертизы подтверждает. Этот Фольксваген сбил сержанта ГИБДД.
У Николая, внимательно прислушивавшегося к шёпоту полицейского, от этих слов чуть не остановилось сердце. Он, сильно побледнев, вскочил со стула и, перегнувшись через стол, закричал в ненавистное с первой  минуты  их  встречи, лицо  следователя:
- Не делал я этого!!! Я никуда ночью не выезжал, я же объяснил! Я был дома!
- Сядьте! – жестко приказал капитан. – Вы, гражданин Патин Николай Александрович, задерживаетесь до выяснения обстоятельств  наезда на сержанта ГИБДД, неоказание помощи пострадавшему при дорожно-транспортном происшествии и скрытие с места дорожного происшествия. Всё!  –  сухо  добавил  он.  На  этом  наш  сегодняшний  разговор  окончен.
- Вызови врача и охрану, - попросил он  принёсшего заключение экспертизы.
Николай, как испустивший воздух шар, безвольно опустился на стул. В голове образовалась какая-то пустота, а потом, появился шум. Этот шум всё увеличивался и увеличивался, превращаясь в грохот идущего на всех парах грузового поезда, а в сердце запульсировала боль. Стало трудно дышать. - Только инфаркта мне не хватало! - где-то глубоко промелькнула неприятная мысль. Потом боль утихла, поезд медленно остановился, и только в ушах продолжало потихоньку шуметь.
 - Патин!.. Патин!.. Что с вами? – откуда-то издалека,  как  сквозь  вату  услышал  он  встревоженный    голос  капитана.
- Ничего, - приходя в себя, тихо ответил он и задумался, вновь переживая случившееся.
Опять открылась дверь и в кабинет вошли двое: женщина - по-видимому, врач, потому что была в белоснежном халате и с каким-то прибором в руках, и молодой сержант, вероятно охранник.
Охранник остался стоять у дверей, а врач попросила Николая подуть в трубку прибора. Поколдовав кнопками и рычажками, она внимательно посмотрела ему в лицо и, повернувшись к капитану, произнесла: «Есть… правда, в небольшом количестве, алкоголь и, Николаю, - дайте ваш палец. Я должна взять кровь на анализ».
 Закончив возиться, она, собрав какие-то провода и тонкую трубку прибора, не попрощавшись, вышла из кабинета.
Николай, в полной растерянности и с продолжающимся шумом в ушах, услышал, как капитан приказал охраннику увести его, а затем последовал не очень громкий, или так показалось ему, приказ охранника: «Встать! Руки за спину!»
- Вы же знаете, я не совершал наезда, - в последней надежде, что его поймут и поверят, поднимаясь, проговорил он. – Вы делаете огромную ошибку! Вы делаете ошибку, - ещё раз прошептал он, осипшим от волнения, голосом.
 
 
 
Глава  восьмая
     КИРИЛЛ
 Появился он на рынке почти вовремя. Ну, опоздал, даже не опоздал, а чуть-чуть задержался. Подумаешь, велика беда, не умерли же без него все торговцы на рынке. А отъевшаяся морда его хозяина вон, на месте, ишь, косит глазом, и земляной… тьфу, ты! – земной, поправил он себя, шарик  не перестал вращаться в моё персональное, преперсональнейшее отсутствие.
« Крутится, вертится шар голубой,
 Крутится, вертится над головой...»
  Вспомнились ему слова давнишней песни. – Как там дальше?.. Ей Богу, не помню… хотя… там же, кажется, повторяются слова. Ааа, вроде бы так:
 «Крутится, вертится, хочет упасть,
Кавалер  барышню  хочет  украсть...»
 Дальше у него застопорилось. Ну, никак не хотело вспоминаться, и всё. Ну, никак!.. А ведь раньше!.. Раньше он помнил слова этой песни. Они с Ниной частенько её напевали,  сидя на берегу Иртыша или потихоньку плывя на катере по течению реки, всё дальше и дальше от города. Эх! Какое это было время…
- Эй, друг, ты что, уснул? – прервав воспоминания, раздался хриплый голос его напарника. – Давай, тащи ящик с помидорами. – Гля, Васька-буржуй, зырит на тебя во все свои  лупоглазки. Того гляди накостыляет по шее.
Кирилл, с трудом поднялся с пустого ящика, на котором сидел и поплёлся в подсобку за помидорами. После вчерашнего застолья у Лёньки - было невмоготу. Даже утренний душ дома, не снял до конца похмелье. Хотелось лечь и не шевелиться, так он был разбит. Кое-как дотащив ящик с помидорами до прилавка, Кирилл совсем выдохся. Даа… старею я что ли? – подумал он и поплёлся,  еле  переставляя  ослабевшие  почему-то  ноги  назад,  в  подсобку.
- Эй! Кирилл! – опять привязался к нему напарник, - ты чего такой смурной?  С  бодуна  вчерашнего, или дома жена что ли, на тебя наехала? Так мы же, вчера, одинаково пили, - и похвастался, - смотри, я, как огурчик! - Ты подожди, подожди, - в его голосе слышалось явное волнение, -  я, сейчас, картошку отнесу вон той старой грымзе и дам тебе опохмелиться. У меня немного осталось в заначке…  я  не  жадный для друга.
Кирилл прилёг на мешки с картошкой, Сердце билось барабанной дробью, а слабость навалилась такая, что пошевелить рукой было невмоготу.
Даа… укатали сивку крутые горки, как-то замедленно думал он. Это ж, сколько мне годков? Так…  давай посчитаем - пересиливая слабость, стал он рассуждать. Если я родился в тысяча девятьсот сорок третьем, а сейчас – две тысячи первый, то, дай бог правильно сосчитать и не ошибиться… Он начал считать в уме, но, что-то с этим делом, то   есть   с   этой   чёртовой   арифметикой,   у   него   что-то   не   заладилось. Даа, что-то у меня голова перестала варить… и вообще - с горечью сделал он заключение по поводу своих умственных и физических способностей. Скоро от этой, ежедневной пьянки, два плюс два не смогу сложить.
Так, в сорок треть… тьфу ты! От две тысячи первого отнять одну тысячу девятьсот сорок три – это получится!.. Это получится…
Кирилл напряг мозг и даже закрыл глаза, чтобы ничто не отвлекало его от умственной работы.
 …Ага, это значит… мне сейчас… пятьдесят семь лет, почти пятьдесят восемь. Ну, себе ничего! - мысленно воскликнул он. Вот это да!.. И, чтобы не ошибиться в подсчётах, он ещё раз пересчитал. Смотри-ка, а ведь точно – полных пятьдесят  семь  лет  иии… - От  полученного результата подсчёта он  даже  поскрёб у  себя  затылок.
Тут ему, неожиданно, вспомнились их, с Ниной, уже взрослые дети - Боря и Светлана, вышедшая в этом году замуж и на свадьбе которой они с женой так и не побывали. Вот помру, подумалось ему, а зятя так и не увижу.
Да и сынок, Борис, как он там? В Москве? Конечно, он парень, ему легче в жизнь пробиваться, но, без родительской поддержки тоже, знаете ли, не мёд. По себе, детдомовскому шалопаю, помню. Сколько тумаков заработал, пока школу закончил…, сколько тумаков и царапин? Тут он, сам не ожидая, ударился в воспоминания о прошлой жизни в Никопольском, что в Украине, детском доме.
 
*    *    *
Как он попал в детский дом - он не помнит. Как-то, воспитательница, на его вопрос о родителях сказала, что его, совсем маленького, принесли в детдом люди, нашедшие его в кроватке умирающим, а на диване лежала давно умершая пожилая женщина. Принёсшие его люди сказали, что это его бабушка. Больше она ничего не знает. Может быть,  ещё что-нибудь в документах есть? Так это в архиве, а ключ у директора. Просто так туда не забраться.
Шли годы. Кирилл совсем забыл о своём желании что-либо узнать о своих родителях и стал таким же, как все, детдомовцем – вороватым, драчливым и с речью, больше состоящей из нецензурных слов. Их, детдомовцев, все боялись и сторонились, как  прокажённых, потому что, они всегда ходили ватагой и чуть что, защищая друг друга, сразу кидались драться.
Весь мир для него делился на своих ребят и маменькиных сынков – чистеньких, наглаженных и накормленных. Считалось большой честью – отобрать у такого маменькиного сынка домашний пирожок или булочку, а если, вывернув у него карманы, находили деньги, то и деньги, выдаваемые родителями ему на обед. А, если…, а если быть до конца честным, подумал Кирилл и вздохнул, то они, где-то в глубине своей  пацанячьей души, просто завидовали этим чистеньким,  хорошо одетым домашним ребятам.
У них было всё, чего не было в детдоме – папа, мама, коньки, санки, абрикосы, арбузы, школьная форма и фуражки с красивой кокардой, а у некоторых велосипеды и даже … собаки. А в детдоме всего этого не было и в ближайшем будущем не предвиделось. Значит, чтобы это заиметь – нужно было или отобрать что-то у маменькиного холёного сынка, или украсть!
Как сейчас помню, тянулась дальше мысль Кирилла, мне так хотелось покататься на настоящих коньках, а не на самодельных деревяшках с проволокой, но где их взять? Настоящие, железные коньки у меня даже перед глазами стояли.  Такие, с загнутыми носами, блестящими лезвиями и креплениями из свиной кожи их… их, если я не запамятовал, «Снегурками» называли, и ещё... эти... как их,  нуу, пацаны называли их, то ли "ледянки", то ли ещё как-то... Я бы за них даже свой самодельный ножик - гордость детдомовца - отдал!
Такие коньки были, но не у меня, а у двух братьев, живущих не так далеко от нашего детского дома, совсем рядом, метрах в ста, ста пятидесяти вниз по переулку. И, однажды, я решился! Решился отобрать у них коньки, их блестящие, хромированные коньки, сам, в одиночку, чтобы владеть ими одному, без-раз-дель-но!.. Выследив, когда они выйдут на улицу покататься-покрасоваться, я подбежал к ним и, вытащив ножик из  кармана, приказал: «А ну, снимай коньки! Быстро!»
Старший брат, я видел это по его глазам, на какое-то мгновение растерялся и, наверное, отдал бы коньки, а вот младший (я даже не ожидал такой прыти от него) неожиданно ударил меня коньком прямо по ноге. Адская боль пронзила меня и  я, со слезами на глазах, упал на колени, а они убежали домой.
Это была моя первая и последняя  в жизни попытка грабежа средь бела дня. Не знаю почему, но я больше их не выслеживал и не трогал. Та, так плачевно закончившаяся для меня встреча с ними, отрезвила меня что ли, сняла с глаз пелену зависти. Не знаю, честно говорю, не знаю. Объяснения у меня и сейчас нет.
А вот в ночных налётах на соседские сады я участвовал. Ещё как участвовал. Как только фрукты или овощи начинали поспевать в садах и огородах я, собрав ватагу из десяти-пятнадцати мальчишек и девчонок (да, девчонки тоже, иногда, участвовали в наших набегах), ночной порой налетал на приглянувшийся мне сад-огород. Мы, всем скопом, опустошали  его, выдирали  с  корнем,  ломали и крушили всё, что попадалось нам на глаза. Мы, набивали животы ворованными абрикосами, вишней, яблоками, морковью,  огурцами,  помидорами  так,  что  они  трещали  от  переизбытка  пищи.
И, опять же, не пойму, по какой такой причине, я не делал налётов на сад двух братьев, хотя абрикосы в их саду, между прочим, были то, что надо – крупные  и,  наверное,  очень  сладкие,  а  на  грядках  росла  всякая  всячина. Можно   было   подумать,   что   на   их   сад-огород   кто-то   наложил   табу для меня.
Кирилл, вспомнив свою жизнь в детдоме, даже усмехнулся. К чему бы эти воспоминания, дёрнув плечом, подумал он? Не иначе, как расслабился, вот и потянуло на далёкие,     полуголодные  детдомовские воспоминания.
Это ж надо, какие горы пришлось преодолеть, чтобы школу без троек закончить, сколько труда вложить. Одним словом – детдомовский!  Ни от кого помощи, ни от кого доброго слова. Но, ничего, выдержал, не сломался. По кривой  дорожке,  как  некоторые  мои  одногодки,  не  пошёл.
А, когда в институт поступал, сколько нервов потрепал. Вы только подумайте люди добрые - сдать экзамены, набрать на два балла больше, чем количество проходных и, не увидеть себя в списках зачисленных в студенты. Считай целый месяц, тридцать полных дней,  пришлось обивать пороги деканата и ректора. Упёрлись – «Вы не сдали письменную работу – сочинение, по русскому и литературе». Нет, каково, а?  В конце-концов пришлось пригрозить – если не найдёте моё сочинение,  иду   в  прокуратуру,  а  затем подаю  в  суд.
И-и…, что вы думаете? На второй день, сам декан нашёл моё сочинение в архиве, а через полчаса выдали студенческий билет…
 
*    *    *
- Кирилл, держи! - прервав   воспоминания, подал ему полупустую бутылку с дешёвеньким вином, напарник, с которым он вот уже, считай три года, работал здесь, на рынке.  Работал в «высокой» должности - принеси-подай!
 – Выпей, мне для друга не жалко, - добавил он, примостившись рядом на мешки с   картошкой, капустой и редькой.
Кирилл, ни слова не говоря, приложился к бутылке и забулькал горлом, вливая в себя дрянное, дешёвое  винцо. Не выпитый остаток он протянул напарнику.
- Что-то я, Стёпа, сегодня не в норме. Что-то душа томится, и мысли разные в   голову   лезут.  - Может  детишек  давно  не  видал, а?..   Как они там?..
- Ты, про кого говоришь-то? Про Светку, что ли? – Так, сам говорил - замуж она недавно вышла за очень хорошего и богатого человека.
- Говорить-то, говорил. Да сам-то, не видел… Пропил я свадьбу-то дочери.
- Ну, так чего? Возьми и съезди. Тут же, всего ничего. Подумаешь, каких-то двести километров. Можно… сегодня туда – завтра обратно. Я тут как-нибудь без тебя эти дни… один поработаю. Ничего, справлюсь, я жилистый…
-  Хороший,  нет,  замечательный ты у меня друг, Стёпа. Душевный…
- Да чего там…
Они сидели и молчали, думая каждый о своём. Сделали ещё по глотку из уже  почти  пустой  бутылки  и  Степан,  что-то  буркнув  под  нос,  поднялся.
- Пошли к Ваське-буржую, и подал Кириллу руку. - Отпросишься на два дня  по  семейным  обстоятельствам.  Попроси у него заработок за неделю. Даст,  не  обеднеет,  -  добавил  он.  Не  даст - у старой  грымзы  попросим.
Хозяин недовольно скривился, услышав просьбу Кирилла. Но, после поддержки того Степаном и его согласием поработать за двоих, с грехом пополам согласился, посетовав напоследок, на свою доброту и умением некоторых, несознательных и ленивых, вить из него верёвки. И он бы ещё долго изощрялся  в  красноречии,  если  бы  Степан  не  утащил  Кирилла  за  руку.
- Ишь, боров, разжирел на чужом труду, - ворчал он, таща за собой Кирилла. Эксплуататор! Капиталист! Какой он предприниматель? – продолжал он, возмущённо. Обыкновенный махровый спекулянт! Купил дешевле – продал дороже…   Казённый дом по нему, живоглоту, давно плачет. Ждёт, не дождётся…
- Ладно, Стёпа, успокойся, не трепи нервы! Плетью обуха не перешибёшь.
- Чего успокойся! Трахнули нас капиталисты и в хвост и в гриву. А ты, успокойся… да успокойся... Я понял бы его, если бы он сам, со своей семьёй, вырастил  эти овощи-фрукты, а потом вывез на продажу. Тогда, да – это честный труд, а так – спекулянт! На чужом горбу в рай хочет въехать! - продолжал кипеть-возмущаться Степан, провожая Кирилла на автобусную остановку.  И въедет, жирная морда спекулянтская… чтоб он сдох, не сейчас, так завтра!
-  Послушай,  Стёпа,  хозяин  будет  ругаться,  что  тебя  нет  на  месте.
- Подождёт, не сдохнет! – Могу я друга до автобуса проводить. Ты же чуть живой, - не согласился он с Кириллом. Вон, какой бледный…
 
 Глава  девятая
  СВЕТЛАНА
…Она видела – он неотрывно смотрит ей в лицо, как-будто что-то хочет прочесть на нём. А, что он может увидеть или прочесть? Только любовь и желание  принадлежать  этому  мужчине.  Она  попыталась  овладеть  своими чувствами и, сдвинув брови, постаралась придать лицу выражение холодной неприступности. Любопытно, подумала она со страхом, заметил он её состояние, или нет и, опять почувствовала, как лицо начало полыхать от внутреннего жара. Да что же это такое.  Ну-ка, прекрати немедленно краснеть, - попыталась она приказать себе. Я что, девочка пятилетняя, не умеющая владеть своими чувствами?
Мысленно встряхнув себя за плечи, она, почти спокойно, посмотрела на него и, опять испуг прошёл по всему её телу.
Он смотрел на неё, не отрываясь, как-будто хотел вобрать её всю в себя. Светлана опять затрепетала, как пойманная в сети лань. Ей необходимо бежать от этого человека! - трепеща, лихорадочно заставляла она себя, но не могла сдвинуться с места.
Так, скованная по рукам и ногам кандалами, вихрем налетевшей любви, она покорно отдалась этому сладостному чувству. 
Как сквозь плотный туман она увидела и услышала:
…Его лечит Светлана Кирилловна Соколова, - говорил он, заглядывая ей в глаза.  Так  она здесь? Не подскажете? Как мне встретиться и переговорить с ней? Куда пройти?
- Вы, знаете, - наконец-то придя в себя, почти спокойно ответила она, - она здесь и вы вполне можете поговорить с ней, - если… это, конечно, очень срочно, -  добавила она и     вновь залилась жарким румянцем.
- Я…я… очень хорошо понимаю – Новый год и всё такое... Вероятно, я не вовремя…
Светлана видела, он пытается оттянуть время расставания с ней. Правда, делал это неуклюже, по-мальчишечьи смущаясь, но ей почему-то это нравилось и, она, также, не  желая  скорого расставания,  наслаждалась его попытками.
- Представьте себе, действительно не вовремя, - нисколько не помогая ему выйти  из  затруднительного  положения  и,  в  то  же  время,  любуясь  им, - почти прошептала она.
Тут, она снова смутилась. Как это можно – любоваться мужчиной? Да! Он очень ей нравится. Но он же, не красивая игрушка, в самом-то деле?.. Он – муж-чи-на! Она окончательно запуталась и, чтобы, так ей казалось, выбраться из лабиринта сравнений, она сказала себе - «Я женщина, и мне присуще всё женское!», а чтобы больше не затягивать его мучительную попытку выбраться из  сложившейся  ситуации, она  решила  помочь ему.
- Я, Светлана Кирилловна Соколова, - лечащий врач вашего Иван… Иваныча. Ему  необходимо ещё полежать, - добавила она. У него вирусная форма гриппа, с осложнением, добавила она, и простите… мне необходимо идти.
- Ну, хоть на несколько минут я могу навестить его и кое-что спросить?
- Увы. Нет! В больнице карантин.
И, желая смягчить свой резкий ответ, она продолжила: «Не переживайте так за своего заместителя. Он, в настоящее время, уже неплохо себя чувствует и, через два-три дня мы его выпишем».
Так… сейчас он, как все мужчины (до чего же они неоригинальны), начнёт напрашиваться проводить её, решила она.  И, со страхом… и надеждой, стала ждать этого волнительного момента, но он промолчал, он не предложил. Он, почему-то, не пред-ло-жил! Такого не должно быть! Ну, не должно же быть такого! – в смятении думала она. Не долж-но-о!..
Она стояла, не шевелясь и, смотрела, как он уходит, сказав лишь –  «До свидания» и в знак подтверждения сказанному, коротко кивнул головой. Уходит!.. Уходит всё дальше и дальше от неё, по заснеженной дорожке, а затем, завернув  за  угол больничного корпуса, и    вовсе исчезает из виду.
Глаза Светланы вдруг что-то защипало и непрошеные слёзы, туманом, легли на глаза.
«Улетел мой сокол ясный, улетел», пришли на ум, откуда-то запомнившиеся слова. Господи!.. Ну почему в жизни так получается? Вот только что было счастье – она могла потрогать его руками и, вмиг его не стало. Оно растаяло, как  туманная  дымка в  прохладное  утро,  растаяло под  утренними  лучами  солнца.
Спустившись с пандуса, она медленно побрела, опустив голову и вытирая катящиеся по щекам  слёзы.  Грустные мысли теснились в её голове, навевая печаль и тоску… «Вот тебе бабушка и Юрьев день» - вспомнилось ей и, вослед, «Как встретишь Новый год – так и проведёшь его». Даа… уж чего хуже можно придумать - не придумаешь. Видно судьба у меня такая - продолжали бежать мысли в голове, - как она хочет, так и вертит человеком. Вот захотела она поманить меня счастьем - поманила, да тут же и отобрала. Не раскрывай рот широко, Светка - этот сладкий кусочек может не попасть в него, а только губы помажет. Вкус почувствуешь, а съесть не съешь. Так-то, девочка!.. Почему так, я не  понимаю? - обиженно спросила она у того, кто распоряжается нашими судьбами? Но он не ответил ей, он молчал.
Вокруг, от ярко светящего солнца, всё блестело. Каждая снежинка, отражая свой, неповторимый свет, нет-нет, да зацепит, как бы играя, своим лучиком Светлану. То пройдётся по щеке, то пощекочет её хорошенький носик, а то, вдруг, как брызнет всеми цветами радуги, прямо в глаза. Тогда Светлана щурилась, отворачивалась, но слепящие лучики и тут находили её. Она понарошку сердилась, закрывалась от них рукавичкой, но лучики не отставали, продолжая свою весёлую игру и, Светлана не выдержала. Она сдалась на милость победителей, как крепость сдаётся смелому, храброму рыцарю. Слёзы постепенно высохли. На щеках опять заиграл румянец, а на чуть полноватых, розовых, нежных  губках  появилась,  едва  заметная,  как  раннее  солнышко,  улыбка.
Навстречу стали попадаться редкие ещё, прохожие. Город пробуждался и, набирая скорость жизни, готовился к трудовым будням. В права вступал новый век! Век надежд и разочарований, встреч и разлук, горя и радости!
Я тоже вступаю в этот новый, неизвестный ещё никому загадочный век, и каким он будет для меня, я не знаю - утверждая и спрашивая, шептала Светлана. Ах, как хочется, чтобы он оказался для меня добрым и чтобы меня полюбил тот мужчина с голубыми глазами. Затем, её мысль перекинулась на глобальный вопрос,  а что же он даст, этот век, чем наградит всех людей? - размышляла она, идя по улице и всматриваясь в лица встречных. И не находила ответа. Да и как его найти – ответ, на совсем, совсем не простой вопрос? Ответ, который ищут люди со дня своего рождения и до глубокой старости. Ответ, скрытый за семью    замками или, как будет более правильно - печатями?
Она шла по улице… по улице, на которой ей был знаком каждый дом, каждая дверь во двор и, даже каждая кошка, греющаяся на солнышке на подоконнике, за стеклом. Она ходила по этим улицам, по этому городу вот уже шесть с лишним лет. Пять с половиной лет студенческой жизни и почти год работы в больнице.
Шесть, нет, почти семь не забываемых, прекрасных, по своему, лет… и, вот… среди покоя и неги, пришла гроза в её девичью жизнь. Она налетела неожиданно, необузданным ураганом, ломая всё на своём пути, вырывая с корнем деревья и завывая. Так думала Светлана, вспоминая, преподнесённую ей, казалось, самой судьбой, встречу с тем человеком, с человеком, в которого она сразу и безоглядно влюбилась, и, с которым готова была пройти рядом всю свою жизнь. Где же ты сейчас? – спросила она шёпотом у пространства. Что делаешь?..
 
Глава  десятая
   НИКОЛАЙ
Он шёл по коридору, опустив голову и заложив, как ему приказал охранник, руки за спину, а сзади громыхали армейские ботинки со шнуровкой. Коридор был длинный, а пол, проплывающий у него под ногами, был застелен грязного цвета линолеумом с, кое-где, рваными проплешинами. Всё это проплывало мимо, не задевая его сознания. В голове мелькали обрывки мыслей, казалось, что это калейдоскоп крутится у него в голове: мелькнула и тут же пропала мысль о работе – что подумают о нём сослуживцы, узнав о его не- приятностях? И тут же – где его машина, которую он приобрёл совсем недавно? Говорят, в полиции частенько «банкуют» автомобили. А, может быть, врут люди? Обиделся какой-нибудь бедолага на «беспредел», вот и пустил слушок. А там, глядишь, пошло-поехало. Долго ли снежному кому превратиться в лавину? Кто-то добавил, кто-то убрал…
- Стоять! – раздалось сзади, затем, последовала новая команда - «Лицом  к  стене!»
Николай послушно остановился и, приподняв голову, повернулся лицом к стене. Перед ним находилась, покрашенная грязно-зелёной масляной краской,  облупленная,  с  нацарапанными,  вероятно  каким-то  металлическим предметом, скабрезными словами, стена.
В тишине коридора раздался звон ключей, потом открылась,  со  скрежетом  и  каким-то душераздирающим  визгом,  как-будто пальцем               провели по мокрому оконному стеклу, железная дверь, которую Николай только вот сейчас заметил рядом.
- Входи! – опять послышался тот же голос. Николай перешагнул через небольшой порог и очутился в камере. Сзади опять повторился тот же скрежет с визгом – дверь захлопнулась!
В полутёмной, небольшого размера, комнатушке, стояли две двухъярусные кровати, на одной из которых, внизу, сидел человек. Между кроватями стоял накрытый клеёнкой столик, а у самой двери, что-то похожее на унитаз. Из-за плохого освещения, Николай не очень-то хорошо всё это рассмотрел. Но он ясно увидел толстую металлическую решётку на окне и наклонный деревянный козырёк за ним. Этот козырёк закрывал вид за окном и, даже встав на стол, ничего нельзя было бы увидеть.
- Проходи, занимай койечку внизу, - пригласил его сидящий, показав на противоположное место. Будь как дома, - невесело пошутил он, привыкай.
Николай осторожно прошёл между кроватями и сел на табурет. Садиться на застеленную неопределённого цвета, с двумя  парами поперечных сине-зелённых полос одеялом, кровать, он побрезговал…
- Давай знакомиться, мил человек, - предложил сидевший на кровати сокамерник. Меня зови попросту - дядя Юра. А тебя как звать-величать, попавший в юдоль скорби и слёз, сокол ты мой ясный?
Только сев на табурет, Николай смог рассмотреть говорившего с ним человека.
Кряжистый дедок, лет под  семьдесят-семьдесят пять, с бородой лопатой и весь заросший буйным седым волосом, он чем-то напоминал портрет, написанный художником А.А.Васильевым. Его  (портрет) Николай видел в музее В.А.Тропинина, будучи проездом в Москве. И даже его взгляд чуть прищуренных, с хитринкой, глаз, был похож на тот, написанный художником, вероятнее всего с оригинала. Такое сходство лица и выражений поражало. Так и хотелось спросить: «Вы, случайно, не близкий родственник того самого, который в музее …  на портрете?»
- Николай, - ответил он.
- Ну, вот и ладненько, - согласно покачал головой дедок, и продолжил, - человек не может быть без имени. Даже животные и птицы, которые рядом с человеком живут, имена свои имеют. Имена энти, правда, даёт им человек и, как сам понимашь… не всегда правильные. В имени, данном при рождении, ежлив оно, скажем, дано конешно человеку, а не бессловесной скотине,  заложона судьба человека. И, к примеру, вот, ежлив твоё             имя…
Николай постепенно сообразил - по-видимому, его сосед по камере, давно не имел возможности поговорить «с чувством, с толком, с расстановкой», или был из тех ещё говорунов, которых хлебом не корми, а дай высказаться по поводу и без повода. Но поддерживать с ним разговор не было, ни сил, ни желания. Поэтому, он просто сидел на табурете и    молчал,  а  мысли его были далеко-далеко.
Как сквозь вату пробивался говорок дяди Юры, который, кажется, всё развивал и развивал тему  присвоения имени и, этот говорок, казалось, убаюкивая Николая, покачивал его на словах-волнах. Иногда в сознании появлялось небольшое просветление, казалось, форточка открывалась в наглухо закрытом окне. Тогда он улавливал некоторые слова: жизнь человеческая, божественная сила или, Бог – наш заступник и утешитель…  и ещё,  что-то, в этом роде, но их смысл, смысл слов, не   доходил до его сознания…
Слух и понимание происходящего вернулись к нему от звука вновь издавшей скрежет и визг, открывшейся металлической двери в камеру.
- Тризна! – раздался, когда-то слышанный голос от двери.  На выход!..  Да поживее, нечего копаться, как разомлевшая на солнцепёке курица!
- Чай, с вещами, мил человек? – поинтересовался дядя Юра, - а то я уж засиделся тут, и баушка меня, чай, заждалась-от домой.
-  Нет!..  Не  сегодня,  посидишь  ещё  немного.  - На  допрос  к  следователю пригласили персонально, - пошутил конвоир.
-  Так  я  же  был  у  него,  -  поднялся,  расчёсывая  пятернёй  бороду,  дед.
- Давай-давай, пошевеливайся! – построжел молодой конвоир, -  и не забудь руки за спину заложить.
Вновь заскрежетала, завизжала, дверь - Николай остался один.
От сидения на жёстком табурете в неудобной позе, заболела спина. Он посмотрел на тюремную, теперь «свою», кровать, потрогал одеяло, матрас и, тяжело вздохнув, лёг поверх одеяла…Даа, это не у родной мамы на пуховой перине, подумал он, приспосабливая под голову, всю из ватных комков, небольшую подушку. У нас, в детдоме, помнится, постель была намного лучше, с иронией подумал он о тюремной постели.
Как только тело немного расслабилось, тут же головой опять завладели мысли. Странно, подумал он, неужели от положения тела в пространстве зависит мозговая деятельность человека? В таком случае, небезызвестный литературный Обломов должен быть великим умницей. Это ж надо! - всю жизнь пролежать на диване… Что-то верится с трудом. Может быть, присочинил писатель для большего эффекта?
От Обломова мысли повернулись опять на себя, на  своё - такое незавидное,  такое  несуразное положение.
В сотый, тысячный раз он спрашивал неизвестно кого - кто взял его Фольксваген и, зачем?.. Может быть, какой-то пьяный решил прокатиться?.. Но… в таком случае, почему не сработала противоугонная сигнализация? На кой чёрт, позвольте спросить, я отдал за неё такие, бешеные, деньги?..  Брелок с ключами есть только у меня и у Светланки... Мы их не теряли… Светланка сказала бы мне, обязательно, если бы она их потеряла… - А, я то, точно, не терял! Ничего не понимаю!
Перед его мысленным взором, как морская дева из пучины морской, появилась его молодая, красавица жена… Память Николая мгновенно перенесла его в прошлое, в тот первый Новогодний день, когда увидел её. На душе потеплело, словно рядом зажгли небольшой костерок, и он отогрел замерзающую душу.
«Снегурочка моя!.. Родная моя… как ты там? – шептал он, - ты же ещё ничего-ничего не знаешь. - Не знаешь, какая огромная беда обрушилась на нас!»…
И мысли, словно прорвавший запруду весенний ручеёк, побежали, побежали, разматывая и разматывая виток за витком, клубок памяти…
 
*  *  *
Она стояла у дверей приёмного покоя: тоненькая, в белой шубке и шапочке; освещённая  яркими  лучами  утреннего  солнца  -  вся  такая  светлая- светлая, с огромными зелёными глазами, похожая на снегурочку. Он как-то сразу, даже не задумываясь, назвал её снегурочкой. Подойдя к ней, он в первое мгновение даже как-то растерялся, хотя раньше!.. Раньше, он был смел и изобретателен при встречах и знакомстве с девушками. - Я не хуже других! - говорил он себе и, добивался своего.
Перед его напором не могла устоять ни одна из них, но все они, эти знакомства, рано или поздно, заканчивались тихо и мирно, переходя в бескорыстную дружбу. В них не было главного – любви! Да, именно любви, которую он искал и ждал и не мог найти, а была только страсть. Он прекрасно понимал это, но… не евнух, же он, в конце-концов. Ноо… чтобы вот так! Сразу и наповал… из двух стволов, дуплетом! Из-ви-ни-те! Такого с ним ни одна   девушка не позволяла…  да, но здесь!..
Здесь, наверное, был совершенно другой случай. Здесь он сам, как осаждённая крепость сдаётся на милость победителей, так и он, захотел пасть перед этой, неземной девушкой. Он сразу и бесповоротно утонул в её зелёных глазах-озёрах, раз и навсегда! Эта девушка, стоящая у дверей больницы… такая, вначале, радостно-счастливая, а затем, растерянно-взволнованная, была его судьбой. Он, нечаянно встретясь с ней взглядом, почувствовал какую-то связь с ней, словно они много-много лет тому назад были связаны между собой родственными узами. Он испугался этого чувства и, в то же время, не мог уйти, не сказав ей ни слова. Промямлив что-то о своём госпитализированном заместителе, он быстро попрощался и, стараясь не оглянуться, чтобы не показаться смешным, быстро ушёл.
Не прошло и двух дней, а Николай совсем извёлся от желания видеть – Светочку, Светлячка, как стал он называть её про себя. При воспоминании её образа, её голоса, журчащего весенним ручейком, лицо его принимало какое-то растерянно-ласковое выражение.
На второй день после встречи со Светланой Кирилловной, когда он появился на работе, Зиночка, увидев выражение его лица, удивлёно-обеспокоено спросила: «Николай Александрович, с Вами всё в порядке,  Вы, случайно,  не заболели?»
 Не ответив на её вопрос, одев на себя, маску - маску строгого хозяина (если бы она знала, какого неимоверного труда стоило ему это перевоплощение) он, предупредив её, что поехал по делам и неизвестно когда будет назад, помчался в больницу.
 
*    *    *
С этого дня они начали встречаться. Каждую свободную минуту они проводили вместе. Шли на каток и, взяв напрокат беговые коньки - «норвежки», так их все называли за длинные лезвия, они под музыку, льющуюся из динамика, носились друг за другом, или, взявшись за руки, плавно скользили, не обращая внимания на окружающее, совершенно забыв, что вокруг есть ещё и другие люди. А, затем, устав и проголодавшись, шли в ближайшую пиццерию, заказывали пиццу и кофе «глиссе». Ему было очень хорошо с ней. Так хорошо, что он  обо всём на свете забывал, забывал даже о любимой работе.
И вот, однажды, дьявол - чёрт завистливый, желая испытать их взаимные чувства, устроил проверку. Очень жестокую проверку. Они стояли на возвышенном берегу Иртыша и наблюдали за катавшимися на расчищенном льду, ребятишками.  Возможно, ничего бы и не случилось, не начни они, дурачась на скользком берегу, толкать друг друга (не иначе - козни нечистого). После  очередного  Светкиного  толчка  Николай,  поскользнувшись,  упал,  и в считанные секунды оказался у края прорубленной в этом месте проруби. Пытаясь удержаться и не соскользнуть в прорубь, он расставил руки, но скорость скольжения была велика, и задержаться ему не удалось. Пробив тонкий ледок - это Светланка потом пошутила, рассказывая - он тюленем скользнул в воду.
Ему необыкновенно повезло – в этом месте не было течения. Он вынырнул и, хватаясь за кромку льда голыми руками, попытался вылезти. Руки скользили, намокшая одежда тянула его вниз. Николай, краем глаза увидел, как Светка, сев на зад, заскользила по льду к нему на помощь, но он также увидел - она скользит прямо на него, и понял - сейчас они будут уже вместе в проруби… Расставив руки и напрягшись, он попытался, как на кольцах в спортзале, удержаться на воде и не дать ей влететь в прорубь, и ещё раз окунуть его в холодную воду. У него получилось! Он смог удержаться сам и удержать её на поверхности.
Потом, помогая ему, она долго тащила его из воды - оскальзываясь, падая, обламывая ногти и плача, а вокруг стояли ребятишки и звали на помощь. Они сумели выбраться сами и этот эпизод в их счастливой, безоблачной жизни, ещё больше сблизил  их. Сушились они в его квартире, а потом, как-то так получилось, она осталась ночевать у него и больше он её не отпустил.
В конце мая месяца они зарегистрировали брак, а ещё через неделю - обвенчались, благо церковь была в двух шагах от его дома…
 
*    *     *
Когда вернулся дядя Юра, Николай не заметил. Просто в его воспоминания постепенно стали вкрапляться какие-то посторонние звуки - вздохи, хриплое покашливание, поскрипывание и приглушённое бормотание. А затем и вовсе кто-то затряс его за плечо. Николай открыл глаза и непонимающим взглядом обвёл окружающую его обстановку.
В помещении было полутемно и он не сразу сообразил, где находится. Над ним нависала чья-то лохматая седая голова, и беззвучно шевелила губами. Кажется, эта голова что-то говорила, но что, он понять не мог… Постепенно сознание начало проясняться и, сев на койке, он расслышал - …вот я ему и говорю, нельзя, мил человек, хотя ты, конечно, полицейский чин и представляешь власть, так ведь  инструкция не дозволяет… Инструкция! А он не слушает, одно трындит: «Я пару кругов прокачусь и всё. –                          Тебе, старый хрыч, жалко самолётов, что ли?..»
Наконец до Николая дошло: он же арестован, и закрыт как убийца кого-то, в тюремной камере, а этот лохматый дед - его сосед по камере и что-то обиженно ему рассказывает, пытаясь то ли его, то ли себя, в чём-то убедить.
Дядя Юра – вспомнил Николай имя лохматого дедка. Вроде бы так он просил его называть, когда знакомились, или я ошибаюсь?..  Да, нет, не ошибаюсь.
- Я что-то не пойму, вы о ком говорите, дядя Юра? – рискнул назвать его этим именем Николай и заодно пытаясь понять, о чём, собственно, или о ком идёт речь.
- Так ты, чай, совсем не слушал меня, мил человек. Я тебе, значит, всё в подробностях  описую… за что в кутузку попал, а ты, навроде как, не слушаешь… в своих мыслях застрял, тоись, я хотел сказать… как-бы вдушевном расстройстве.
- Похоже на то,  дядя Юра. Похоже на то, - сокрушённо признался Николай и для убедительности, даже развёл руки. - Вы не могли бы рассказать всё… с самого начала, - попросил Николай, чувствуя, что деду, ой как хочется, поделиться своим горем с соседом.
Вероятно, дед принял меня за благодарного слушателя и, по простоте душевной,  решил поделиться своими делами-заботами. Да и куда мне деваться? Из камеры не убежишь и от соседа не отгородишься...
Он знал таких людей. Пока не выложат всё – не выпустят из своих цепких рук. Им крайне необходимо довести свою мысль до конца.
…Так,  я  ему  и  говорю,  -  послушай  мил  человек,  хучь  ты  и  власть…
- Подождите, дядя Юра, - не дал он деду докончить  фразу. – Вы с самого начала, а то я могу чего-то не понять… - Потом вы начнёте на меня обижаться…
-  Так  я  и  пытаюсь  в  подробностях  тебе  всё  доложить,  как  было-то…
- Дяядя… Юра… да подождите вы, я же не отказываюсь вас послушать, давайте с самого-самого начала, с того момента, как Вы сказали…
- Ага. - Так я ж с самого-самого начала и хотел. А ты, мил человек, всё дядя Юра, да дядя Юра! - Только мысль перебиваешь, - обиделся старик. - Ты лучше  не  перебивай  и  не  лезь  «Поперед  батьки  в  пекло»,  ты  слушай!:
Так вот, значит - дежурство у меня проходит в Центральном парке Культуры и Отдыха, - начал он свой рассказ, - я давно там работаю - сторожем. Всё, какая-никакая, прибавка к пенсии. Ну, чай, сам знашь! На молочко там… с мягкой булочкой, сметанку. Вот. Заступил я, неделю тому назад на смену, ну, тоись, принял инвентарь по описи…
-  Какой  инвентарь  у  сторожа?  –  удивлённо  поинтересовался,  Николай.
- Тоись, как это, какой? Ты что, Коля, в парке нашем никогда не был? - подозрительно покосился дед на него. - Какой, какой?..
- Да был я в парке! Много раз был.
- А, что же тогда спрашиваешь, какой инвентарь? – Обнаковенный инвентарь: Колесо обозрения – раз, - и дядя Юра стал загибать искривлённые артритом, пальцы, - энтот, как его… ераплан – два, горки разные, качели – двух сортов и ещё много чего. – Ка-ко-й инвентарь?.. – опять оскорбился дядя Юра, - скажешь тоже. - Ты, слушай, да не смей перебивать…
... Зашёл я, значит, к себе в сторожку, почаёвничать с устатку, продолжил дядя Юра свой рассказ-быль, откуда ни возьмись – полицейский. Ты говорит, сторож здешний? Ну, я – отвечаю. Вот, говорит, хочу я на самолёте прокатиться… испытать – как оно там, наверху, в воздухе? - Не могу, говорю я ему, инструкция не позволят. - Какая-такая инструкция? – заругался он.  
Ну, я ему - билет надоть приобресть… - Так ты бы, дед, сразу так и сказал, говорит он, и достаёт из карманов непочатую бутылку…
- Вот ты скажи, Николай, - могу я, в таком разе, отказать хорошему человеку? - Он меня уважил? Уважил! – Должон я ему, тоже, уважение оказать? Должон!.. прервал дед свой рассказ и взял Николая за руку.
Подержав секунду-другую, отпустил и продолжил:
… Пришли, значица, мы к ераплану,  садится он в энтот самый ераплан и приказывает: «Давай, запускай мотор на полную мощь! И смотри – чтобы ветер у меня в ухах свистел! А    то пожалеешь, чёрт нечесаный, что со мной связался!»
Ну, я чего? Я, конешно, маненько испужался - государственный человек ведь приказывает, при погонах, не какая-нибудь там вошь мелкая, вроде тебя или меня скажем, но понимашь какое дело – у меня инструкция! Не, не могу, говорю я ему, извини, не положено! Ты меня не пужай! - Как так не могу? - закричал он мне с ераплана. Я тебе за билет заплатил? Заплатил! Так что, давай, включай свой «ераплан» и не морочь мне голову. - Не  могу,  не  могу  и  всё, отвечаю я ему, хучь  режь  меня  на  мелкие-мелкие  кусочки…
Николаю, стало интересно, чем же закончится экспериментальный полет на самолёте, охочего до дармовщины, мелкого полицейского чина? И он стал слушать более внимательно.
... Ты, говорю, - инструкцию нарушаешь, продолжил свой рассказ дядя Юра. Надобно ремнями пристегнуться, а то выпадешь, невзначай, разобьёсси, а мне отвечай? Нетути. Мне отвечать за тебя не хочется, мне ишшо пожить охота, да и старуха моя ругаться будет... Ну-к, застебнул он, значица, всю портупею - я за ним наблюдал строго… в нашем деле, Коля, соблюдение инструкции  – главное дело,                            не     то што,             как у некоторых других…
Николай уже еле сдерживал смех. Ситуация складывалась трагикомическая.       Он чувствовал – добром                     эта полицейская затея  не кончится, а дед был краснобай, каких поискать.
... Включил я, значитца, моторы на полную мощность, дальше вёл свой рассказ дядя Юра, он, значитца, сделал два круга. Слышу – кричит и рукой машет, навроде как, ты иди, а я ещё покручусь малость. Сразу было видно – пондравилось ему, а то што лицо зелёное, так энто может с непривычки к полёту, а может,  луна  своё  отражение  имела,  ну,  хучь  бы  от  ераплана,  или  дерев.
Ну, раз он доволен я, знамо дело, пошёл к себе в сторожку… не буду же я спорить,  ежели за билет заплочено сполна и он сам меня отпустил.
Ну, выпил маненечко, не пропадать же честно заработанному угошшению-то, огурчиком закусил... У меня ещё с прошлого раза, два штуки оставалось, солёненьких. Потом ишшо маненечко… потом, кажись, уснул, не помню...
Проснулся я от какого-то шума на моей территории. Дай, думаю, погляжу, кто это на моей подотчётной территории буянит? Выхожу и, что ты думаешь, вижу? А, вижу я Коля, настоящие страсти Господни... Куды там!  Представляшь, стоят две полицейские машины, а чуть подале скорая помощь – красно-синие огни так и мигают, так и мигают, будто на ёлке новогодней, а вокруг народишшу, не сосчитать!.. Што за наваждение такое у меня перед глазами, никак не пойму?
Подхожу я, значитца, к народу и спрашиваю: «Што такое могло случиться на моей, строго охраняемой, территории?» Один парнишка, такой лохматый и до того рыжий, што страсть, оборачивается на моё вполне законное недоумение и так, знаешь, со смехом, отвечат: «Да, тут, дед, кино! Один полицейский решил, бесплатно, на самолёте полетать...  Вот    и  полетал!»
Ну, тут мне ка-а-к вдарит в голову! Господи! Так это ж мой полицейский! Я же про него совсем забыл. Пробираюсь поближе, чтобы рассмотреть "дело рук своих" – лежит сердешный, то ли живой, то ли совсем мёртвый, не шевелится. Врачи брезгуют к нему прикасаться – с ног до головы облёванный и дерьмом                          обгаженный, ажно до    меня евоная вонь, кажись, дошла…
Николай долго сдерживал смех, а тут не выдержал, захохотал во всё горло. Ха-ха-ха! Ой, не могу! Ха-ха-ха! Он хохотал так, как никогда в жизни до этого, не хохотал! Хохотал до колик в боку! Хохотал так, что обо всём на свете забыл, и по его небритым щекам,  от неудержимого смеха, градом катились крупные слёзы.
- Прекратить шум в камере! - послышался из-за двери окрик, и тут же заскрежетал ключ в замке.

 

ЗА ЧТО ГОСПОДИ? (Часть 1 гл.11-17)

ЗА ЧТО ГОСПОДИ? (Часть 1 гл.1-5)