Времена (часть восьмая, заключение)

(окончание восьмой части и романа)

 С Е Р Г Е Й   Г О Р Е Н К О                

    Совещание у полковника Снеткова. В последнее время полковник нервозен, резок с подчинёнными, не говоря прямо, груб. Сергей понимает его: за последние два месяца три жестоких убийства, похожих одно на другое: какой-то мерзавец убивает молодых женщин в уединённых местах, раздевает их догола, распарывает им живот от паха до горла, запихивая вывалившиеся кишки им в рот. Их одежду он уносит с собой. Сегодня утром сообщили о четвёртом убийстве. И хотя оно произошло на соседней территории, но поскольку первые три уже числятся за их отделением, то и это повесили на них.

   – Что нам известно об убитых? – спросил полковник и сам же ответил – Это женщины разного социального положения, не имеющие между собой ничего общего, никак не связанные между собой. Первая, мелкая предпринимательница Ильина, двадцати четырёх лет, владелица пошивочной мастерской, в которой работала она сама и её мать. Вторая, студентка консерватории Бармина, девятнадцати лет, по словам знакомых и родственников, натура утончённая, изнеженная. Третья, проститутка Пыльцова, двадцати одного года. И вот, четвёртая жертва. Тоже молодая женщина. Места убийства тоже разные: площадка детского сада, задний двор ресторана, подвал многоквартирного дома и парковая зона. Конечно, все эти места в ночные часы безлюдны, но жертвы могли сопротивляться, кричать. Однако никто ничего не слышал, да и на телах их не обнаружено никаких следов насилия, кроме того, что все они имели половую связь с неизвестным, причём Бармина была лишена им девственности. Сперма принадлежит одному и тому же мужчине. По четвёртой пока идёт экспертиза, но я уверен, что это дело рук того же маньяка.

   – Я не отклоняю возможности того, что все они были убиты в другом месте, а на места обнаружения жертвы были доставлены уже мёртвыми, – сказал майор Звягин. 
   – Это предположение было бы правомочным, если бы не место обнаружения Барминой – задний двор ресторана. Туда убийца мог доставить труп, только пройдя через ресторан. Вокруг ресторана, кроме фасада, бетонный забор высотой в три метра с железными воротами, которые ночью на запоре. В самом здании круглосуточная охрана. Преступник мог жертву заманить во двор ресторана. Это не было бы удивительно, если бы Бармина была пьяна, но экспертиза показала, что она не сделала ни одного глотка алкоголя.
   – Может, все они нуждались в деньгах, – подал голос старший лейтенант Горбенко, – а за деньги чего ни сделаешь. Особенно, если были обещаны большие деньги.
   – Мы проводим углублённую проверку всех знакомых мужчин, общавшихся с жертвами, – сказал майор. 
   – Очередной «висяк», – сказал майор Звягин, когда они вышли от полковника. – Будем ждать, пока эта сволочь сама не проколется… 

    Никто с ним не спорил: одним «висяком» больше, одним меньше…

    …День прошёл, и ладно. Сергей поздним вечером возвращался домой. Дома его ждала Инна. 

    Вот так бывает, познакомился с дочкой, а женился на её маме.
***
    …Лена провела в тот день Сергея за нос. Он ожидал её у главного входа в ЦУМ, а девушка вышла через задний, где её ждал другой парень. Поняв, что прозевал возлюбленную, Сергей поспешил на метро. Но Лены не оказалось и дома.

   – Да вы не спешите уходить, Серёжа, – сказала Инна Сергею, когда он, выяснив, что Лена ещё не пришла, удручённо направился к лифту. – Зайдите, посидите со мной, попейте чаю, а, если хотите, то я накормлю вас ужином. Наверно, проголодались, не ужинали после службы.

    Сергей действительно был голоден и остался поужинать, а получилось насовсем. Он поел, выпил четыре стопки водки и три стакана чая, посмотрел телевизор. Когда спохватился, часовая стрелка стояла на одиннадцати: пора и честь знать.

   – Ой, простите, засиделся я у вас. Лена, видимо, не придёт, – воскликнул он, поворачивая голову от телевизора в сторону Инны, и опешил. Он словно в первый раз увидел женщину, с которой провёл несколько часов. Она была молода и привлекательна. 

    Инна сказала:
   – Лена, наверно, решила заночевать у подруги. Да и вам, на ночь глядя, под таким дождём, наверно, лучше никуда не ходить, а остаться у меня.

    Действительно, погода за вечер резко переменилась. За окном лил дождь, как из ведра, чего Сергей до этой минуты тоже не замечал.

   – Спасибо, – произнёс Сергей и потянулся к Инне.
   – Что вы… как можно… – прошептала женщина, прильнув к его груди. – Я не ожидала такого от вас…
    Сергей подхватил её на руки… 

    Уже потом, отдышавшись и придя в себя, Сергей понял, что никто иной, кроме Инны ему не нужен. 

    Сергей поведал Инне историю своей жизни, о детском доме, о маме Татьяне Кимовне, разумеется, без интимных подробностей, о службе в армии и на море, о своих милицейских буднях. Инна рассказала ему о себе.

    Рассказ Инны.

   – Мы жили втроём: мама, старшая сестра Света и я. Отец нас бросил, когда мне было полгода – ушёл и сгинул. Я не помню его. Мужчина в нашем доме появился только тогда, когда Света вышла замуж. 
    Арсений уже отслужил в армии и работал шофёром. 
    Вскоре после свадьбы Арсений сломал руку. Когда кость срослась и ему сняли с руки гипс, он меня изнасиловал. 
    Это произошло ранним летним утром. Мама и Света ушли на работу, а я ещё сладко спала. Я сопротивлялась, но он был сильнее. Я побоялась об этом сказать маме или сестре, и Арсений продолжал насиловать меня.
    Я молчала до тех пор, пока не почувствовала, что моя талия стала увеличиваться в объёме и всё с большим трудом я могу натянуть его на живот, превращающийся в барабан. Я поняла, что беременна и только тогда призналась маме. Я не стала выдавать Арсения, перепуганного случившимся, чтобы не обидеть сестру, которая тоже была уже на сносях, и сказала, что летом меня изнасиловал какой-то мужик в парке, когда я вечером возвращалась домой от подружки. И хотя мне исполнилось к этому моменту лишь четырнадцать лет, врачи отказались делать аборт – шёл шестой месяц. В апреле я родила Лену.
    Не прошло и полгода, Арсений снова стал приставать ко мне, обещая быть осторожным, и даже показывал мне презерватив. Я отвергала его, но его настырность пугала меня. Я ощущала отвращение и к нему, и ко всем мужчинам. 
    К нам часто приходил дядя Устин. Его жена, мамина сестра, умерла от рака и он жил один. Он часто приходил к маме в гости, сватал её. Это была у них такая игра. Как-то раз он снова пришёл её сватать, а мама в очередной раз отказала ему. Я была дома и сказала ему: 
   – Возьми меня в жёны, дядя Устин. Серьёзно, возьми. 
    Мы поженились, хотя он был на тридцать три года старше меня. Я прожила с Устином двадцать четыре года,  и была счастлива.

    Сергей был поражён рассказом Инны, совпадением своей и её судеб.

    А Инна посмотрела на него и закончила:
   –После Устина ты первый мужчина, которому я захотела отдаться…      
   – А ты первая женщина, которую я впустил в моё сердце. Всех прежних я не пускал дальше прихожей, – ответил Сергей Инне и обнял её.
***
    …На углу проспекта Сергею перегородила дорогу женщина в цветастом халате.

   – Мужчина, не желаешь разрядиться? – спросила она хрипловатым голосом и распахнула халат, надетый прямо на голое тело. – Я живу рядом.
   – Спасибо, мне некогда, дорогая? – ответил Сергей.         

    Проститутка вздохнула и попросила:
   – Тогда хоть угости сигареткой…

    Сергей отдал ей початую пачку.
   – А то, может, зайдёшь? – повторила приглашение проститутка. 

    Инна была дома. Она открыла дверь, поцеловала Сергея. Сергей положил ладонь ей на взбухающий живот.

   – Ну, как он, толкается?
   – Не то слово, – улыбнулась Инна. – Дерётся…
   – Значит, мужик, – сказал Сергей, вдыхая земляничный запах волос жены.

    ИЗ   ДНЕВНИКА   ТАСИ   СТРУКОВОЙ  (ША РОВОЙ)       

    «12 июля 1995 года. Проплакала весь день. Ездила на кладбище. Посадила на могилке Кирюши цветы, а у изголовья – берёзку.

    Умер Кирюша скоропостижно 25 июня в московской. Мы были с ним вдвоём. Он смотрел телевизор и неожиданно откинул голову на спинку кресла. Я окликнула его. Он не ответил. Он был уже мёртв. А было ему всего лишь 73 года.

    Я растерялась. Володя во Франции, Эрика на даче под Москвой, Глеб сразу после сессии махнул на мотоцикле в неизвестном направлении. Я позвонила Эрике и Кирюшиному сослуживцу Хазарову,  затем набралась наглости и позвонила Коле. Володе отправила телеграмму на его парижский адрес.  

    Эрика приехала скоро. С тех пор, как Володя подарил ей «пежо» и она научилась водить машину, добраться с дачи и на дачу для неё не составляет проблемы. Хазаров пришёл утром и не один, а с двумя товарищами. Коля приехал через сутки.

    С похоронами нам здорово помогли люди из ФСК, хотя все заботы о захоронении теперь берут на себя похоронные агентства, но важна и моральная поддержка. От Эрики этого не дождёшься. Спасибо и Коле. Он тоже поддержал меня.

    Володя явно не спешил и приехал только через две недели после смерти тестя. Он загорел, волосы выгорели, взбодрился, повеселел, и в глазах его бегают чёртики. Зато у Эрики в глазах тоска. 

    Я спросила Володю: 
   – Почему Эрика такая печальная? 

    Он пожал плечами: 
   – Хандрит от безделья. 

    Но Эрика не бездельничает, она работает в гомеопатической поликлинике, её любят пациенты. 

   – У тебя появилась другая женщина? – спросила я Володю. – Только не ври, отвечай матери прямо: да или нет». 

    Он замялся. Тогда сказала я: 
   – Мне всё понятно. У тебя другая, а с Эрикой ты не спишь. Смотри, она тоже найдёт себе партнёра… 
   – А мне всё равно», – ответил Володя. 

    Хорошо, что Кирюша этого не узнает...

                               ГЕРМАН   СЕРДЮК    

   – В двадцать семь лет пора бы тебе, как мужчине, увереннее держаться на ногах, а не просить подачки у мамочки, – сказала Татьяна Андреевна Герману. – С меня достаточно Лилии. Я дензнаки не печатаю, я их зарабатываю потом и кровью…  
   – Мама, я говорю тебе о грандиозном проекте, а не просто о раскручивании очередных нимфеток, – ответил Герман. – Я не обратился бы к тебе за помощью, но на мне повис долг из-за Верки. Если бы я знал, что эта дура забеременела, я не стал бы заключать контракты на концерты.    
   – Не ты ли сам её обрюхатил? – усмехнулась Татьяна Андреевна. – Пресса сколько шумела о твоих похождениях…
   – Сама знаешь, больше половины – враньё и сплетни, – ответил Герман. – Один раз с пьяных глаз дёрнул её. Но когда это было…
   – Не можешь держать в узде своих посикух, меняй занятие, – проговорила Татьяна Германовна. – А то они тебя обанкротят. Займись нашей фирмой. Я назначу тебя техническим директором.
   – Скучно, мама. Мне нравится блеск, музыка, гламурные девочки, известность, а твоё дело требует тишины, скрытности. Мне не подходит такая жизнь.

    Герман встал на колени перед сидящей в кресле матерью.
   – Мама, дай мне хоть половину того, что я прошу…
   – Половину? Четверть миллиона пустить на твою мишуру? Дам только на карманные расходы.

    Татьяна Андреевна открыла ящик стола, вынула пачку тысячерублёвок, бросила перед Германом. 

   – Возьми. Здесь сто тысяч рублей…
   – На виллу в Испании у тебя нашлись двенадцать миллионов долларов, а родному сыну…

    Герман запихнул деньги в карман куртки и поднялся с колен.

   – Благодарю тебя, мамочка, – склонив он голову, сердито проговорил он. 

    Татьяна Андреевна проводила глазами сына, вздохнула.

   – В кого они такие уродились? – подумала она. 

    Впрочем, думала ли она до того октябрьского вечера, когда раньше милиции телевидение донесло до неё известие о гибели Артёма.

    После похорон обгорелых костей, после траурных речей и соболезнований на неё навалилось полученное в наследство от мужа дело, в котором она в то время была ни бум-бум. 

    Ничего, справилась и с делом, и с Крестом, который наехал на неё. Обошлась и без милиции, и без бандитов. Сыграла под дурочку: дорогой друг, я ничего не понимаю в этих делах, помоги, бери половину. 

    Она была уверена, что против стройных женских ножек и широкой попы и матёрый бандит не устоит. А Бог её не обделил прелестями. И сорок три года – ещё не старость. 
    
    Она не ошиблась. Запал на неё Крест. Переспала она с ним, от неё не убыло. А через несколько часов бедняга умер от сердечного приступа. Возмездие настигло бандита. Все мы смертны. Никто не может избежать своего конца. 

    А на фирме дела пошли неплохо. Ей повезло с ближайшими помощниками. Каждый из них работал за то, чтобы есть свой хлеб не  только с маслом, но и с икрой.

    Только вот дети не  радуют её. Герман безуспешно возится со своими безголосыми звёздочками, Лиля продолжает трясти перед мужиками сиськами. Ей нравится раздеваться перед толпой мужиков…

                               МАЯ   МИРАНОВИЧ

    Окончив факультет журналистики, Мая полгода безуспешно искала работу по специальности, сидя на шее матери. Благо, что мать к этому времени в свои пятьдесят с хвостиком лет нашла себе состоятельного мужа, да к тому же немца. Правда, этот немец имел русские корни. 

    Новоявленный отчим, будучи советником Ельцина, мог бы пристроить падчерицу в престижное издание или на телевидение, но Мая гордая.

    Известно, что под лежачий камень вода не течёт, и Мая стала действовать. 

    Она захотела написать очерк о жизни стриптизёрш, а чтобы прочувствовать всё изнутри, решила побыть в шкуре девушки, которая танцуя раздевается перед сонмом мужчин. 

    В одном, самом элитном клубе, ей отказали сразу: ты старовата для нас. Каково услышать такие слова в двадцать два года? С меньшим апломбом она обратилась с предложением во второй клуб. 

    Её принял южанин в золотыми зубами на обе челюсти. Он, без лишних слов, приказал Мае раздеться догола и долго рассматривал её прелести, щупал груди, ягодицы, словно покупал баранью тушу для шашлыка. 

    Мая хотела разозлиться на него, но тот включил магнитофон и попросил Маю подвигаться в такт музыке. Это она могла. Танцевать она любила и умела. 

   – Хорошо, – сказал Ашот Гургенович. – Я могу тебя взять с месячным испытательным сроком. Для начала я буду платить тебе двести пятьдесят баксов. Согласна?

    Мая согласилась. Деньги для неё не были главной целью. 

   – Подойди ко мне, – сказал Ашот Гургенович, расстёгивая брюки. 

    Она подошла, поняв, что за этим последует. Брюки и трусы Ашота Гургеновича упали на его ступни. 

   – Встань раком, – распорядился Ашот Гургенович. – Знаешь как это? 

    Позиция была знакома Мае и, кстати, очень ею любима. Она легла грудью на письменный стол. В следующую секунду она почувствовало, как твёрдый жезл, раздирая её ягодицы, вторгается в неё, но не во влагалище, а в прямую кишку. От боли она вскрикнула. Но хозяин ночного клуба шлепнул её по спине, цыкнул и принялся «пилить». 

    Боль постепенно отступила. 

    Кончив, Ашот Гургенович похлопал Маю по ягодицам и сказал: 

   – Хорошая жопа. Беру. Будешь получать триста долларов в месяц.

    В клубе Мая продержалась почти три месяца. Она могла бы считать это подвигом, если бы не судьба её временных подруг, обречённых так жить до того дня, когда их, посчитав вышедшими в тираж, не вышвырнут на улицу. 

    Очерк, без каких-либо купюр, только с изменёнными именами и фамилиями, получился первоклассным и был с руками взят одним из самых известных журналов и напечатан на самом почётном месте. 

    Главный редактор, прочитав Маин опус, поинтересовался у неё: 

   – Этот азербон действительно трахал тебя в задницу?
   – Действительно. 
   – Ну, ты и оторва, – покачал головой главный.

    Очень скоро Мая стала одной из ведущих сотрудниц журнала. Её материалы перепечатывали зарубежные издания.
На гонорары она купила себе «фольксваген».

   – Не хочешь съездить во Францию? – спросил главный Маю.
   – Кто бы возражал? – усмехнулась Мая. – В Париж?
   – Нет. Есть такой городок Сен-Поль-де-Венс – один из международных центров натуризма, – ответил Главный.  
   – Съездишь, покрутишься там среди них. Знаю, что раздеванием тебя не смутишь. Сама не засмущаешься раздеться перед сотней мужиков и голой станцевать перед ними на столе.
   – Если это нужно для дела, – ответила Мая.
   – Понятно, – кивнул Главный. – Но ты поедешь не одна. С тобой поедет Антон. Он хоть и молодой ещё, но опыт имеет. Ты в своём очерке отразишь вопрос с женской точки зрения, он – с мужской. 
   – С ним, так с ним, – пожала плечами Мая. – Мальчик в форме.

    Антон в журнале работал меньше года, но ещё в университете он вынужден был зарабатывать себе на жизнь. Но для этого он не ходил на сортировочную станцию разгружать вагоны, а подвизался альфонсом, ублажая пожилых дам с толстыми кошельками падких до юношеских тел и пенисов.

    Мая с Антоном заняли двухместное купе в поезде «Москва – Берлин». Антон сел на диван, откинулся на спинку и спросил Маю:
   – Как, подруга, предпочтёшь: спать друг над другом на разных полках или друг на друге на одной?
   – Я предпочитаю второй вариант, – ответила Мая.
   – Тогда, давай, не будем тянуть, – ответил Антон, стягивая джинсы.
    После нескольких пересадок: с московского поезда они пересели на поезд «Берлин – Париж», из Парижа – на марсельский, из Марселя они в комфортном автобусе, наконец, добрались на Сен-Поль-де-Венса. 

    Город сиял белизной зданий под жарким южным солнцем, плывущим по опрокинувшемуся над городком синему небосводу. 

    На такси они по шоссе, обрамленному платанами, доехали до отеля. 

    Немолодой таксист, услышав название отеля, всю дорогу мозолил Маю, раздевающими глазами, на которой итак кроме кургузой блузки, едва прикрывающей её груди, и коротенькой белой юбочки ничего не было. 

    Подъехав к воротам отеля, на территорию парка въезд городскому транспорту был запрещён, водитель прищёлкнув языком, с южно-французским темпераментом, ничем не отличающимся от кавказского, проговорил:
   – О-ля-ля, мадемуазель, хотел бы и я быть нудистом, если б не моя набожная Валерии, чтобы любоваться вами, какая вы есть без всех этих тряпок. Ваша грудь, ваши ножки сведут с ума самого холодного мужчину…

    Мая улыбнулась и легко освободила одну грудь из блузки и сказала: 
   – Можете даже потрогать. Она натуральная…

    Водитель ухватился за Маину грудь. На лице его отразился восторг.

   – О! Теперь можно и умереть… – проговорил он, облизнув губы.
   – Не умирайте, живите… – ответила Мая. – Может, нам доведётся свидеться, когда мы поедем обратно…

    За воротами Маю и Антона встретила молодая служащая отеля в коротком полупрозрачном платье, сквозь которое чётко просвечивались маленькие холмики с тёмными сосками.

    Она проводила новых постояльцев до их номера. Оттуда Мая и Антон вышли обнажёнными.

                                   ГЛЕБ   АРБЕНИН                     

    Май Глеб провёл в Венеции. Он плавал на маленьком пароходике вапоретто, заменяющим венецианцам всё – трамвай, автобус, троллейбус, на гондолах с поющими весёлыми гондольерами, по дороге устраивающими шутливую перепалку с рассыльными, спешащими вдоль каналов и перебегающими перекинутые над каналами мостики: 
   – Эй, Марко, отдай дукаты!. 

    А те отвечали откровенным жестом: нате, мол…

    Глеб жил в «Эксельсиоре» по соседству с американским миллиардером, раскланивался с ним по утрам, направляясь позавтракать в кафе.       

    Он просиживал в кафе «Флориан» за одним из разноцветных столиков, ел крем карамелата, наслаждался маленьким струнным оркестриком, любовался щебечущими на разных языках девушками с голыми ножками на площади смятого Марка.

    Из Венеции Глеб посетил Париж, а оттуда со своей новой знакомой по имени Сесиль, переехал на Средиземноморское побережье во французский Сен-Поль-де-Венс. 

    Некогда тихий и спокойный старинный городок в двадцати километрах от моря с недавних пор облюбовали нудисты, приезжающие сюда на машинах большими компаниями. 
    Сначала они жили в небольших бунгало на берегу моря, бегали голышом, потом начали оккупировать небольшие отели в самом городке, шокируя местных жителей тем, что по утрам некоторые из них шли голяком к припаркованным машинам. 

    Жители по этому поводу высказывали муниципалитету своё возмущение, но слышали в ответ: 
   – Эти мерзавцы приносят городу немалые деньги, на которые живёте и вы… 

    Ради этих мерзавцев на окраине городка, той, что ближе к морю, был построен отель «Ню-де-Венс» и огорожен высокой бетонной стеной, увитой плющом. А на самой территории отеля между деревьями и лужайками разместили бассейны в виде небольших прудов. Возле этих прудов грели под жарким южным солнцем разновозрастные приверженцы естественной красоты обнажённого тела, белотелые, приехавшие из северных стран и загорелые южане, молодые и старые. 

    Здесь можно было увидеть юношу лет восемнадцати, прогуливающегося под ручку с пожилой матроной с отвисшим животом, по которому перекатывались мешки отвисших грудей, старика итальянца, натирающего защитным от солнечных ожогов кремом лилейную спину юной шведки с пепельными волосами. Только здесь можно блеснуть искусством тату-художника на твоём теле.

    Глеб не был почитателем нудизма, но Сесиль, подцепленная им в парижском закрытом элитном ночном клубе Les Chandelles (в переводе с французского означает «свечи») была поклонницей натуризма. Она снялась в двух запредельно откровенных порнофильмах, что не помешало её успешным занятиям на философском факультете Сорбонны. Она, потомок русских эмигрантов, сносно говорила по-русски. Это и явилось поводом к их более тесному знакомству с его стороны, а её он привлёк тем, что был депутатом Государственной Думы.

    …Посетить Les Chandelles Глебу посоветовал его приятель француз Поль, сын отельного магната и плейбой. Поль окончил славянское отделение Сорбонны, неплохо говорил по-русски. Он занимался изучением русского фольклора и писал исследование о творчестве эротического поэта XVIII века Баркова.

   – Тебе нужно обязательно побывать в этом клубе. В нём бывают воротилы мирового бизнеса, ваши олигархи, голливудские кинозвёзды, известнейшие топ-модели, спортсмены и политики. Конфиденциальность гарантируется.

    Сам Поль улетал по делам в США и  не мог сопровождать Глеба в клуб, куда человеку со стороны без высокой рекомендации попасть было нельзя, поэтому он поручил его своей жене Клод, невысокой, с живыми глазами южанки брюнетке. Она занимала какой-то пост в министерстве финансов Франции.

    Вечер, когда мы с Клод собрались в клуб выдался прохладным и дождливым. Она вышла к Глебу в бежевом плаще Burberry и в шляпке. 

    Здание клуба находилось на тихой малолюдной улочке. В небольшом уютном холле их попросили снять верхнюю одежду. Клод сняла плащ и Глеб обомлел. 

    До сих пор он видел мадам Клод только в строгих костюмах, но сейчас на ней был только розовый корсет, чёрные чулки на подвязках и узеньких чёрных стрингах. 

    В своём чёрном смокинге Глеб почувствовал себя словно бомж в фуфайке на президентском приёме. А Клод вынула из сумочки несколько пачек с презервативами и протянула их ему, чтобы он положил их к себе в карман.

    По узкой лестнице они спустились в подвал, залитый розовым светом, миновали будуар, где в серебряных блюдах были выложены клубника, шоколад и прочие сладости, и вошли в бар с небольшим танцполом, на котором двигались под тихую музыку несколько пар. На девушках были надеты вызывающе сексуальные одеяния, открывающие всё. Их  партнёры мужчины, как и Глеб, были одеты строго.

    Клод села на высокий стул у стойки бара и, хлопнув ладонью по соседнему табурету, пригласила Глеба. Бармен подал им бокалы с шампанским. Клод улыбнулась, что-то негромко произнесла по-французски, русским в отличие от Поля, она не владела. Глеб разобрал только одно слово – амур, и понял, что она предлагает ему выпить за любовь. 

    По соседству с ними сидели блондин в расстёгнутой до пояса рубашке и девушка в платье-футляре, спущенном до плеч. У неё небольшие загорелые холмики грудей. Девушка улыбнулась Глебу, что-то сказала ему, и, взяв его руку, бесцеремонно положила себе на грудь и, что-то щебеча, стала медленно водить его ладонью по твёрдым соскам.

    Глеб несколько озадаченно посмотрел на улыбающуюся Клод. Блондин слез со стула и подошёл к Клод, что-то сказал ей и, погладил её по бедру, при этом оттянул подвязку и легонько щёлкнул ею. Клод ответила ему. Блондин посмотрел на Глеба и растянул рот в широкой улыбке: 
   – О! Руссо! 

    Он похлопал свою девушку по ноге и весело сказал на смеси французского и матерного русского: 
   – Мари ест май аматер. Компрене?.. Еби её свой ***, мошна… Я еби твоя аматер. Компрене?

    Глеб «компрене» его, но взять Мари, чужую девушку, за руку и вести её следом за Клод за кулисы тяжёлых штор в клубные глубины, откуда доносились вполне понятные пронзительные женские крики стоны, не спешил. Мари сама, соскочив со стула, повела его в царство «любви и разврата». 

    Там царил полумрак, густо пахнет духами, косметикой и женщинами. 

    Мари откинула одну из тяжёлых штор. Глеб увидел женщину средних лет с молочно-белой кожей и с распущенными волосам, мулатку и двух мужчин. Они занимались любовью. 

    Мари тронула пальчиками ширинку Глебовых брюк, развела «молнию» и показала рукой, чтобы он лёг на ложе. Глеб лёг. 

    …Глеб вышел из «тёмной комнаты». Мари осталась там. Он присел на диван. Рядом с ним присела полуголая девушка. От неё пахло свежевымытым телом. Она только что вышла из душевой кабинки. Глеб несмело потянулся к ней, и она пошла с ним. Они вошли в «тёмную комнату»...

    На высоте блаженства девушка закричала. К удивлению Глеба, это был отборный русский мат: 
   – Еби меня… Еби… 
   – Ты – русская? – едва кончив, спросил он девушку. 
   – Мои предки были русские, – ответила девушка – а я – француженка…

    Девушку звали Сесиль. Она поднялась с ложа, обернула таз набедренной повязкой.

   – Трусики порвались, – пояснила она с улыбкой и предложила: – Пойдём, выпьем. Ты отличный парень.

    Под утро Глеб увидел Клод. Она сидела в будуаре и уплетала сласти и выглядела, хотя и утомлённой, но сытой кошкой. Сесиль тоже принялась за клубнику.

    На улице светало. В муках серого рассвета блестела мостовая. Клод отвезла Сесиль домой. Глеб остался с Сесильей.
    Из Парижа он повёз Сесиль на Средиземное море. Она назвала городок Сен-Поль-де-Венс…

    Сотня обнажённых женщин и девушек, красивых и не очень, молодых и старых, вперемешку с мужскими телами, прогуливались по парку, валялись на лежаках у бассейнов-прудов, играли в мяч, обедали в ресторане при отеле… 

    Подчиняясь общему требованию, Глеб тоже ходил голый. Первые дни это его смущало. Ему было странно входить в ресторан в чём мать родила и сидеть по соседству с голой дамой, лицезреть её разъехавшиеся в стороны груди со слепыми сосками, тыкающимися в столешницу, видеть девушку, похожую на топ-модель, с покачивающимися голыми тощими ягодицами, от которых тянулись длинные худые ноги или мужчину с шарообразным животом … Но через несколько дней он уже смотрел спокойно на обнажённых людей, так, если бы на них была одежда…

    Иногда в голову ему приходила весёлая мысль: 
   – Что подумали бы его избиратели, застав своего депутата в таком месте и в таком виде?
 
    Незадолго до отъезда, Глеб увидел в зале ресторана, как ему показалось, знакомое лицо. Молодая женщина была новой гостьей. 

    Она непринуждённо разговаривала с сидевшим за одним столом с нею молодым мужчиной. Разговор шёл на русском языке. Глеб не выдержал и подошёл к ним и спросил:
   – Простите, вы русские?
   – Русские, – ответила женщина. 
   – Из России?
   – Неделю назад ещё ходили по Москве.

    Женщина окинула Глеба изучающим взглядом и поинтересовалась:
   – Вы тоже русский?
   – Русский, – ответил Глеб. – И тоже из Москвы.
   – Тогда давайте познакомимся. Мая, – женщина протянула Глебу тонкую кисть.
    Глеб поцеловал кончики её пальцев и тоже назвался:
   – Глеб.

    Спутник Маи поспешил ретироваться.
   – Я пойду, прогуляюсь.
    Сесиль, не знающая чувства ревности и не страдающая стеснительностью, направилась к нему.
   – Можно, я присоединюсь к вам?

    Сесиль и Маин приятель удалились в парк, а Глеб спросил разрешения у Маи сесть за её столик.

   – О! Вы – настоящий джентльмен, – улыбнулась она и разрешила ему присоединиться. – У вас аристократические замашки.
   – А я и есть настоящий аристократ, – ответил Глеб и, привстав, представился: – Князь Арбенин.  
   – Вот как? – удивилась Мая. – У меня дед был князем. Его звали Николай Владимирович Арбенин.
   – Он и мой дед! – воскликнул Глеб. – Выходит, ты моя какая-то там сестра…  

    В этот момент они, словно Адам и Ева, вкусившие яблоко от Древа Познания, почувствовали себя смущёнными из-за своей обнажённости. Мая покраснела и прикрыла груди рукой. Глеб отвёл глаза в сторону.

   – Какая неожиданность, – проговорила Мая.
   – Да, сюрприз, – ответил Глеб. – Никогда не виделись, и на тебе встретились, и где… Но тем не менее я рад тебя видеть.
   – Я тоже рада, – сказала Мая, потихоньку приходя в себя и думая, что ей делать. Сорвать задание редакции она не имела права. 
   – Пусть смотрит, – решила она про себя, размышляя, как эту ситуацию правдиво или хотя бы правдоподобно подать в очерке и убрала руку от груди.
   – Ты красивая, – сказал Глеб, невольно упираясь глазами в Маину грудь.
   – Глеб, я рада с тобой познакомиться, но я приехала сюда по заданию редакции, – сказала Мая. 
   – Ты хочешь сказать, что я мешаю тебе?
   – Я не хотела бы тебя обидеть, но, признаюсь, выставляться перед тобой голой мне не хотелось бы. Ты будешь смущать меня…
   – Я понял, – ответил Глеб. – Я сегодня же уеду. Только я не хотел бы терять тебя из виду, коль судьба свела нас. Давай обменяемся московскими координатами.

    Глеб подозвал официантку. Та подошла. На ней был только белый фартучек для блокнотика, ручки и получаемых с клиентов денег. Глеб попросил у неё листок бумаги и ручку. Он написал на листке свой адрес и телефон. Мая продиктовала свои координаты. Глеб поднялся из-за стола и сказал Мае: 
   – До встречи.

    Через час он уехал. Сесиль отказалась покидать обитель натуризма столь скоропалительно. У неё закручивался роман с Антоном.
  
                             НИКОЛАЙ   АРБЕНИН

    Николай Владимирович, сидя в кресле на балконе, вдыхал свежий весенний воздух. Что осталось, кроме болезней, старому немощному старику в этом мире, когда давно уже осталось позади время надежд и мечтаний, когда остаются лишь воспоминания о прожитом и пережитом, всплывающие в неясных сновидениях во время коротких забвений. 

    Иногда его, под присмотром Анны, выносили в этом же кресле во двор. Там он беседовал со старушками или с молодыми парнями, распивающими на соседней скамейке пиво или что покрепче. Он рассказывал им, в который раз, как бомбил мост через реку Березина. Давно уже фанерный «У-2» превратился в скоростной истребитель. Он руками показывал все виражи и мёртвые петли, при помощи которых он, расстреляв весь боезапас и сбив один… два… три немецких «мессера», уходил от преследования оставшихся, и как загорелся его самолёт, и как его серебристая птица упала на землю, и как спасло его то, что земля оказалась болотом, и как спасли его жившие недалеко от места падения самолёта женщины. Старика слушали и не слушали. Иногда насмехались, говоря: 
   – Дед, не три «мессера» ты сбил, а четыре. 

    Николай Владимирович задумывался, потом качал головой и, глядя бесцветными, слегка помутившимися глазами на насмешника, серьёзно отвечал: 
   – Нет, не буду врать, три… 

Он сам верил тому, о чём говорил. Как было на самом деле, он давно уже забыл. 

    А мост он действительно взорвал и тем самым спас от окружения, плена или гибели целую армию. Это была правда, о которой давно уже все забыли… 

    На шестидесятилетие Победы Николаю Владимировичу вручили медаль, первую и единственную в его жизни, – «За отвагу». Нашла-таки награда своего героя.

    Вечером Анна помогала перебраться ему из кресла на постель. Он долго лежал с открытыми глазами, слушая её шёпот перед иконами. Она верила в Бога, в загробную жизнь и умоляла Бога, чтобы и на том свете не разлучал её с любимым Коленькой. А он в Бога не верил, зная наперёд, что там ничего нет,  там – небытие. И был спокоен, зная, что дальше на этом свете за него продолжат жить Володя, Глеб, Ульяна, Мая, их дети, их внуки. После него останется город его предков – Арбенин. Пусть новые люди живут не так, как жили они, пусть они живут по-другому, они и должны жить по-другому…
   – Всё же жизнь – прекрасная вещь, – подумал Николай Владимирович, полагая, что он погружается в сон, но на самом деле он погружался в небытие…

    Начинался новый день. Серая рассветная муть вползала в комнату, бросая бледные блики на пол. Свежий утренний ветерок отклонял белые тюлевые шторы. Земной шар продолжал вертеться вокруг своей оси и свой бег вокруг солнца.
 

Конец романа, но не жизни.