С рассвета 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Чёрного моря и в течение первой половины дня сдерживались ими. Во второй половине германские войска встретились с передовыми частями полевых войск Красной Армии. После ожесточённых боёв противник был отбит с большими потерями. Только на гродненском и крыстопольском направлениях противнику удалось достичь незначительных тактических успехов и занять местечки Кальвария, Стоянов и Цехановец (первые два в 15 километрах и последнее в 10 километрах от границы). Авиация атаковала ряд наших аэродромов и населённых пунктов, но всюду встретила решительный отпор наших истребителей и зенитной артиллерии, наносивших большие потери противнику. Нами сбито 65 самолётов противника».
ИЗ ДНЕВНИКА ТАСИ ШАРОВОЙ
«23 июня 1941 г. …Я только что проводила Колю. Он поехал на войну. Всю сегодняшнюю ночь мы с ним были вместе, и я стала его женщиной. Я счастлива и несчастна. Я плачу от радости и от горя. Скорее бы наша армия разгромила немцев, и вернулся бы Коля…".
ИВАН ЛЯДОВ
Иван Георгиевич и Люся собирались в отпуск, решив провести медовый месяц до отдыха на Чёрном море, хотя поженились ещё в апреле.
Люся после техникума работала чертёжницей на заводе. У заводской проходной Иван Георгиевич и заприметил летом прошлого года девушку с красивыми каштановыми волосами, ореховыми глазами и милыми ямочками на розовых щёчках. Потом выяснилось, что половину дороги от завода до дома им по пути. Иван Георгиевич познакомился с нею. Люсе тоже понравился статный мужчина в элегантном костюме и с галстуком.
Нужно сказать, что она мечтала выйти замуж только за инженера, а Иван Георгиевич Лядов им и оказался. Хотя потом она выяснила, что её избранник был раньше женат и имеет ребёнка, это её не испугало. Тем более что с ребёнком, когда он был дома, сидела бабушка, а вообще-то половину суток Митенька проводил в детском садике. Мальчик он был спокойный, рассудительный, и не очень досаждал взрослым своими капризами.
Люся согласилась выйти замуж за Ивана Георгиевича и в конце апреля они расписались.
…Билеты на поезд, идущий от Минска прямиком до Адлера, Иван Георгиевич купил за две недели. Люся через знакомую достала модный купальник и большую пляжную сумку и сшила два платья.
– Я в них буду выглядеть, как королева, – говорила она Ивану Георгиевичу, крутясь то в одном, то в другом перед трюмо.
Иван Георгиевич охотно соглашался. Люся ему нравилась. В противоположность Вере, строгой, требовательной к себе и к нему, холодноватой в постели, Люся была проще, искренней, а в постели просто царица Екатерина Вторая.
За два дня до отъезда Иван Георгиевич в центральном универмаге купил вместительный фибровый чемодан. Около дома к нему подошёл часовщик Одиноков, он же резидент абвера. Они познакомились через год после переезда Ивана Георгиевича в Минск.
Сказав тогда пароль, незнакомец, представился Ивану Петром Гавриловичем и сообщил, что отныне Каракурт подчиняется ему. С того дня Иван Георгиевич поставлял Одинокову всю добытую о заводе информацию. Обычно Иван Георгиевич заходил к нему в часовую мастерскую. На улице они не встречались и, тем более, не разговаривали, поэтому Иван Георгиевич удивился, когда резидент, вопреки законам конспирации, остановил его по дороге домой.
Одиноков поинтересовался: где Иван Георгиевич купил такой прекрасный чемодан. Иван ответил.
– Собираетесь в дорогу? – доброжелательно улыбнувшись, спросил его Одиноков. – Да, в отпуск, – тоже улыбаясь, ответил Иван. – На Чёрное море. Двадцать первого отправляемся в путь… – Жаль, но вам придётся задержаться в Минске, – уже другим, жёстким голосом сказал Одиноков. – Не расстраивайтесь. Думаю не только вам, многим, назревающие события в ближайшие дни поломают отпуска. Вы потребуетесь нам здесь, в Минске… – Но что я скажу жене? – пробормотал Иван. – Отказаться от отдыха на Чёрном море. Это скандал. Может, отсрочим наши дела до моего возвращения? Одиноков расхохотался и спросил: – А вы сможете остановить лавину, летящую с гор на вас? Лавина уже сорвалась и несётся, и никто её не в состоянии остановить… – Война? – севшим голосом спросил Иван. – Когда? – Скоро, Каракурт, на этих днях. Твоя задача ждать и быть готовым. Пока всё. До скорой встречи… Одиноков направился к остановке.
НАДЕЖДА ЛЯДОВА
Она встретила мужа. Пусть он изменился, пусть он сейчас, не разведясь с нею, женат на другой. Нет, не он. На той женат Струков, а Лядов остаётся её.
С такими мыслями Надежда Владимировна приехала в Минск. Иван встретил её на вокзале и отвёз в свою убогую комнату, пропахшую табаком, с железной койкой, застеленной байковым одеялом, выметенную, но полы явно давно не мылись. На колченогом столе вместо скатерти – лист газеты в жирных пятнах. По стенам развешана верхняя одежда сына.
– Ты совсем не следишь за собой, Ваня, – сказала она. – В любых ситуациях мы должны оставаться людьми. А на тебе даже сорочка давно не стирана. Сними и надень свежую…
Свежей рубашки у Ивана не было, и Надежда Владимировна с дороги сразу принялась за стирку.
Две недели у неё ушло на прописку. За это время она успела облагородить и привести жилище Ивана в приличествующий инженеру вид.
Прописка не вызвала затруднений – площадь комнаты у Ивана позволяла прописать у него родную мать, но с работой у Надежды Владимировны вышла заминка. Когда она пришла в гороно и сказала, что она учитель начальных классов, ей обрадовались, но когда ей пришлось заполнять анкету, то ей пришлось упомянуть в ней бывшего мужа, арестованного, как враг народа. Её заверения, что она с ним разведена, что она досконально проверена арбенинским НКВД и ей не было запрещено заниматься педагогической деятельностью, мужчина в полувоенном френче ответил ей: - Вот и сидели бы в своём Арбенине. А мы вас не знаем, сегодня возьмём на работу, а завтра выяснится, что и вы затаившаяся троцкистка или шпионка, – потом добавил: – Разве что уборщицей в школу мы можем вас взять. Согласны? Сначала она обиделась, но вспомнив Георгия, много лет работающего дворником, согласилась.
Осенью Надежде Владимировне получила письмо от Георгия, в котором он сообщил, что Вера и её близкие арестованы, а ему удалось в буквальном смысле слова выкрасть Митеньку. Она кинулась в Москву.
Георгий передал ей внука прямо на улице, в глухом переулке.
- Это твоя бабушка Надя – сказал он Митеньке. – Слушайся её. Бабушка отвезёт тебя к папе.
Она взяла Митеньку за руку и пошла на вокзал.
Иван оформил Митеньку в детские ясли. Недолго думая, Надежда Владимировна перевелась туда няней, чтобы быть поближе к внуку. Через год Митенька пошёл в детский сад, и бабушка последовала за ним, тоже няней.
В отпуск, в июле сорокового, Надежда Георгиевна решила навестить Георгия. На несколько дней, оставив Митеньку на Ивана, она уехала в Москву.
Георгий был рад приезду Нади. Всё вышло как нельзя лучше: за пару дней до этого Нюру положили в больницу с ущемленной грыжей, а Кирилл уже уехал в военное училище.
– Один я остался, – сообщил он Надежде Владимировне, украдкой от людей проведя её к себе в полуподвал. – Могу показать тебе свои «апартаменты». Прости их убогость. – Милый, у нас Ваней и Митенькой «апартаменты» не лучше твоих, – улыбнулась Надежда Владимировна.
Дальше они обходились без слов: губы их слились в жарком поцелуе, а руки нетерпеливо освобождали от одежды тела, жаждущие любви…
...Через три дня Надежда Владимировна уезжала. – Я обещала Ване и Митеньке долго не задерживаться – сказала она погрустневшему Георгию Кирилловичу и предложила: – Давай на будущее лето съездим в наш Петербург. На целую неделю. – Я согласен, – ответил Георгий Кириллович. *** …Складывалось как нельзя лучше: Иван с Люсей и Митенькой уезжали на три недели в санаторий на Чёрное море. И три недели Надежда Владимировна и Георгий Кириллович получали возможность побыть вместе. Иван с семьёй уезжал двадцать первого, а она – на следующий день.
Но вышло совсем всё не так. Обнаружилось, что пропала путёвка в санаторий. Это была уже настоящая трагедия. Люся рыдала, Митенька, глядя на неё, тоже расплакался, а Иван их успокаивал. Это ему удалось незаметно вытащить из Люсиной сумочки путёвку и сжечь в печке. До середины ночи Иван Георгиевич успокаивал Люсю. Поезд в Сочи ушёл без них.
Рано утром их разбудил бешеный стук в дверь и крик соседа по квартире инженера Малахова: – Иван, Иван Георгиевич, открывай!.. Хватит дрыхнуть!.. Беда!..
Так кричат, когда приключается пожар.
Иван, вскочил спросонья, кинулся к двери и откинул крючок. Дверь рывком распахнулась. Малахов с порога крикнул: – Немецкие самолёты бомбят Минск.
Люся села в постели. Ночнушка у неё косо съехала с одного плеча, обнажив молочно-белую грудь с коричневым, ещё в виде «пирамидки», девичьим соском. Но она этого не заметила. Надежда Владимировна тоже вскочила с постели. Она слышала под утро отдалённое грохотанье, похожее на грозу. Митенька, ничего не понимая, но чувствуя, что случилось что-то страшное, заревел в голос.
Иван включил радио. Из тарелки полилась спокойная музыка.
– Наверно, провокация, – сказал он. – Немцы думают, что мы поддадимся на провокацию и нападём на них. Слышишь, Москва молчит…
Эти слова он слышал недавно на политбеседе в цеху, где выступал полковой комиссар. Он заверил рабочих, что немцы на два фронта воевать не будут.
– Пока они не заключат мир с Англией, наш народ может спать спокойно. А до мира там ещё далеко… Выступление комиссара закончилось бодрыми аплодисментами рабочих.
Потихоньку все пришли в себя, хотя сохранялось некоторое беспокойство. А радио, во весь голос говорило об успехах тружеников села, о новых выплавленных тоннах стали и чугуна, о добытых тоннах угля и пело песни:
– А ну-ка, песню нам пропой, весёлый ветер, весёлый ветер, весёлый ветер…
– Если завтра война, если завтра в поход, Если тёмная сила нагрянет, Как один человек весь советский народ За любимую Родину встанет»…
Иван Георгиевич накинул на двери крючок и включил приёмник. Он плохо, но ловил берлинское радио. Оттуда, из германской столицы тоже неслись звуки маршей.
– Ты что, – зашипела на него Люся. – захотел в тюрьму? Выключи немедленно.
Иван Георгиевич выключил приёмник.
Наскоро позавтракав, он сказал: – Пойду на завод, узнаю, что на самом деле произошло ночью.
Он принялся одеваться, когда диктор сообщил, что через несколько минут будет передано важное сообщение.
– И всё-таки, это война, – сказал Иван, опустившись на стул в ожидании того, что скажут по радио. И он не ошибся. Это была ВОЙНА…
Едва Молотов закончил своё выступление, ещё в ушах звучал его негромкий голос, как в коридоре раздался телефонный звонок. Затем в комнату заглянула соседка Непринцева и сказала траурным голосом: – Иван Георгиевич, вас спрашивают…
Иван взял висящую на шнуре трубку. – Лядов слушает. – Добрый день, Иван Георгиевич. Ваши часы готовы, можете их забирать. Видите, что случилось – проговорила трубка голосом Одинокова. – Жду вас.
Иван оделся и, сказав, что скоро вернётся, отправился на встречу с резидентом. Тот стоял на тропинке, ведущей от дома Ивана к остановке. – Поздравляю, – сказал Ивану Одиноков. – Так и хочется ударить в колокола и устроить пасхальный перезвон. Наступила пора активных действий. Ваша задача не допустить больших повреждений на заводе. Он понадобится немцам. Они, по их планам, будут в городе через два-три дня. Будьте на заводе, и проследите, чтоб большевички, убегая, не взорвали его. – А если немцы сами его разбомбят? – Что, они идиоты своё будущее имущество уничтожать? Завод им, видимо, нужен, раз отдали такой приказ: сохранить его, – усмехнулся Одиноков. – Завод сейчас будет самым безопасным местом. А вот город… Ох, не завидую большевичкам. Немцы – это сила.
ГЕОРГИЙ ЛЯДОВ
Он ждал её. Надя обещала быть в Москве двадцать третьего. Георгий Кириллович заранее взял для Нюры месячную путёвку на курорт в Старую Руссу.
– Отдыхай, укрепляй свою нервную систему, пей водичку, – сказал он жене, усаживая в вагон. – Имеешь право. – А ты, ето, без меня тут не шали, – погрозила ему Нюра. – Давно уж отшалил. Сама знаешь. Не вьюнош, – ответил ей Георгий Кириллович.
Поцеловав Нюру на прощание и посмотрев вслед уходящему поезду, он отправился домой, подготовить свою берлогу к приёму Наденьки.
Ночь Георгий Кириллович провёл в беспокойном сне. Ему снились какие-то чудовища, которые гнались за ним. Он проснулся около трёх часов ночи. Ныли суставы и рана, полученная на исходе прошлой войны. Понятно: за окном шумел дождь, снова залепляя стёкла грязью. Скрашивая бессонницу мыслями о скором свидании с Надей, он до утра прохаживался по комнате, ходьбой смягчая суставную боль и беспокойство. Зато дождь освобождал его от дворовых дел.
В шесть часов заиграло радио. Около полудня радио вдруг резко смолкло, и диктор объявил о том, что с минуты на минуту будет передано важное правительственное сообщение. Потом послышался голос Молотова. Он сообщил, что сегодня в четыре часа утра вероломно, без объявления войны… Немецкие самолёты бомбили Киев, Севастополь, Минск… ВОЙНА…
В первую минуту Георгия Кирилловича охватила радость: конец большевикам, но затем в сердце вползла тревога, оледенившая его душу: Надя, Иван, Митенька в Минске, который подвергается бомбёжкам. Георгий Кириллович вспомнил кадры недавней кинохроники: бомбёжки Мадрида, Барселоны и других испанских городов, падающие стены зданий на бегущих людей, плачущий ребёнок возле убитой матери. Не то ли сейчас и в Минске? Он подумал о Кирилле, курсанте артиллерийского училища. Что сейчас делает он? Наверняка будет рваться на фронт. Слава Богу, ему ещё целый год учиться. А там и война, глядишь, закончится.
Тревога за близких пересилила в его сердце жажду мести. До мести ли тут? Ещё Иван Георгиевич подумал: вряд ли завтра приедет Надя. Он отдал бы все оставшиеся годы жизни, только чтобы сообщить Наде: забирай Митеньку и приезжай ко мне. Иван, конечно, не поедет. Его призовут в армию. Только в последнюю очередь он вспомнил о Нюре, которая, наверно, уже добралась до Старой Руссы. Ей теперь придётся вернуться назад. Но она же глупая, не сообразит, что делать, потеряется. Больно сделалось ему за нелюбимую жену, которая вдруг оказалась такой близкой и дорогой…
В дверь постучали и мальчишеский голос прокричал: – Дядь Вань, вас Пал Игнатьич зовёт.
Домоуправ ждал его на улице, освещённый наконец-то пробившимся солнцем. – Вот что, Тимофеич, нужно проверить весь наш пожарный инвентарь и натаскать песку в короб. Никуда со двора не отлучаться до особого моего распоряжения. Понял? – У меня завтра родственница должна приехать. Можно будет встретить её? – Завтра будет завтра. Завтра и решим. – Будет сделано, Пал Игнатьич, – угрюмо ответил Георгий Кириллович.
ИВАН ЛЯДОВ
Где-то там, на западной границе шла война, а в Минске ещё светило мирное солнце и гремели бравые марши, по маршрутам шли автобусы, троллейбусы и трамваи. Продолжалось воскресенье. Но по тротуарам шли люди с озабоченными, и отнюдь, не воскресными лицами. Выстраивались очереди. Одни очереди, строгие, тянулись к военкоматам, стояли в них в основном, мужчины, другие выстраивались к магазинам, смешанные, шумные, скандальные. Из магазинов тащили всё, что могло пригодиться в военное время и чего трудно будет потом достать: соль, мыло, спички, консервы.
Милиционеры в белых гимнастёрках не смешивались с толпой. Они не знали: разгонять ли магазинные очереди или оставить, как есть – ждали приказа.
На заводе царила деловая суматоха. Руководство и рабочие хотели что-то делать, но никто не знал, что именно. Растерянная дирекция ждала команды сверху.
Во дворе перед заводоуправлением шёл митинг. Выступали все, кто хотел, кто сумел взобраться на импровизированную трибуну – неизвестно откуда вытащенный письменный стол. Голоса выступающих смешивались с военными маршами, рвущимся из рупора радио.
В литейном цехе рабочие, прервав работу, тоже митинговали. Кто-то, уже переодевшись, спешил к проходной, чтобы поскорее попасть в военкомат. До тракторов ли, когда случилось такое?
Секретарь парткома, взобравшись на стол, сорванным голосом хрипел: – Пока мы тут треплем языки, наша славная Красная армия уже гонит немцев на их территории. Встретим нашу скорую победу выполнением плана текущего квартала. За работу, товарищи!.. Его не слушали. Загрузка печей приостановилась. – Нужно делать танки, а не трактора, – кто-то подал голос. – Да хотя бы тягачи для пушек… – Даёшь танки!.. Даёшь тягачи!.. – Что будем делать? – спросил Иван заместителя директора завода Перова, появившегося на митинге. – Ждать распоряжений, – ответил Перов и добавил: – Моя Марья побежала по магазинам. – Зачем? – удивился Иван. – За солью и спичками. Это первая необходимость в войну. И ещё мыло. Кто его знает, сколько продлится эта катавасия…
Интерлюдия
Знойное марево разлилось в горячем воздухе. Под палящим солнцем по горящей земле ползут чёрныё с белыми крестами танки. В танках сидят чужие солдаты, говорящие на чужом наречии. Грохочут танки, сметая перед собой огрызающиеся небольшие группы сопротивляющегося противника. Следом за танками идут чужие солдаты в касках и в мундирах лягушачьего цвета с засученными рукавами и распахнутых на груди – жарко. Только несколько часов назад они перешли Буг, и вот, он уже далеко позади. Они идут прогулочным шагом, пока вдруг не раздастся пулемётная очередь и не защёлкают нестройные винтовочные выстрелы. Тогда солдаты в чужих мундирах падают в траву и ждут подхода танков. Танки сметают с их пути заслон противника.
Чужие солдаты подходят к месту, откуда по ним стреляли. И с удивлением разглядывают трёх мёртвых парнишек в окровавленных гимнастёрках и девушку с санитарной сумкой через плечо. Её остановившиеся открытые глаза глядят на чужих солдат с укоризной. Ей, наверно, нет и двадцати. Кто-то вздел ей юбку, обнажив её белые стройные ноги.
Лейтенант подходит к солдатам и поправляет на убитой юбку, а на солдат кричит и заставляет их продолжить движение. - Имейте уважение к чужой смерти, – кричит солдатам лейтенант. У него есть невеста, ровесница убитой девушке.
Замечательно выдержана хронология, и отмечены характерные мелочи. Я всегда запутываюсь.... Могу уже сказать мне очень импонируют ваши герои. Но почему-то больше всех нравится Георгий Кириллович.
Извините, что вмешиваюсь, но мне жаль что он так бесславно умер. Отравлен, подло... хотя он достиг определенного совершенства души. Или и был таким о рождения. Изменить людям или родине к этому надо иметь предрасположенность, у него ее скорее всего не было, приспособившись он запустил механизм самоуничтожения...
Помочь сайту
Поздравления
