ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

                                     ТАСЯ   ШАРОВА

    Тася вернулась в Москву 26 августа. Она сохранила беременность. Помогла ей справиться с охватившим её стыдом перед людьми за свою безмужнюю беременность тётя Даша. Только ей Тася смогла открыться, только тётя Даша смогла убедить её не совершить зло. 

    – Неужели у тебя поднимется рука убить Колиного ребёнка? – спросила тётя Даша. 

    С этими её словами у Таси прошли и стыд, и страх.

    Они с тётей Дашей написали Коле письмо и Тася отправила его вместо написанного ранее.   

    Мать, узнав о беременности дочери, зло прошипела:
   – Ишь ты, шлюха, разутешилась. Ещё увидим, что напишет тебе арбенинский щенок. Он и на войне найдет, кому ноги раздвигать…

    Отец отнёсся к Тасе более лояльно:
   – Рожай, дочка. На то ты и баба. А на войну не смотри. И без тебя есть кому воевать…
    Тасю взяла к себе тётя Даша на правах невестки. Кто будет заглядывать к ней в паспорт в поисках штампа?

    Но нужно было доучиваться, и Тася вернулась в институт.

    …Она ехала на дребезжащем трамвае по опустевшей и сделавшейся по военному строгой Москве и удивлялась тому, как изменился город. Мимо проплывали магазины с забитыми досками витринами. Первые этажи многих домов завалены  мешками с песком. Окна заклеены крест – на крест бумажными лентами. На перекрёстках стоят разлапистые ежи, сваренные из обрезков рельс. 

    В деканате зам. декана, молодой парень в зелёной новенькой гимнастёрке, опоясанной портупеей, в синих бриджах и яловых сапогах сообщил ей, что имеется решение наркомата их курс выпустить досрочно к январю. 

   – Позарез нужны врачи, Шарова. Так что готовься к госэкзаменам. Я вот дождусь декана, и – в действующую армию, хирургом…

    Новость обрадовала студентов. Они все были готовы сидеть днями и ночами за учебниками и дежурить в клиниках, чтобы поскорее получить дипломы и отправиться в госпитали и в медсанбаты.

    …Наступил октябрь, и пришёл приказ об эвакуации института куда-то в Сибирь.

    Тася обратилась к ректору с просьбой об академическом отпуске. 
    Седой профессор, умудрённый жизнью, подписал приказ о предоставлении студентке 5-курса Шаровой Таисии Юрьевне академического отпуска в связи с беременностью.
***
    ...К площади «Трёх вокзалов» стекались толпы народа: тележки, детские коляски, груженные узлами и чемоданами, много женщин, детей и стариков. На перроне было не протолкнуться. 

    Люди с озверевшими распаренными, несмотря на холодную погоду, лицами штурмовали вагоны, не спрашивая, куда они идут. 

    С Ярославского и Казанского поезда идут только на Восток, да и с Ленинградского последние недели все составы направляются туда же, кроме воинских эшелонов. В Ленинград дорога перерезана немцами. 

    Слышны разговоры:
   – Немцы вот-вот возьмут Малоярославец…
    Кто-то поправляет:
   – Они уже его взяли. Мне сказал знающий человек…
   – Они уже в Можайске…
    Слышатся ещё названия: Таруса, Наро-Фоминск, Клин, Подольск, и совсем уже страшное:
   – Немцы выбросили десант в районе шоссе Энтузиастов с пушками и танками…
   – Ой-ёй-ёй!..
   – А вчера шли бои в районе Каширы. Пока атаки отбиты, но жди…
   – А как же мы? Это же окружение…

    И толпа снова со злостью кидается штурмовать вагоны с криком, с давкой, ступая по телам упавших, теряя узлы, чемоданы, рукава от пальто и обувь. И некому людей унять, некому остановить…

    Тася растерянно посмотрела на обезумевших людей и вернулась в опустевшее общежитие. Студентов и преподавателей раньше вывезли в организованном порядке. Она вошла в свою комнату и легла на холодный матрас. Свет был отключён. Тепло в здание не подавалось. Она осталась одна…

Интерлюдия 

     Постановление Государственного Комитета Обороны
     о введении в Москве и в пригородах осадного положения

                                                      «19 октября 1941 года

    Сим объявляется, что оборона столицы на рубежах, отстоящих на 100-120 км западнее Москвы, поручена командующему Западным фронтом генералу армии Жукову, а на начальника гарнизона г. Москвы генерал-лейтенанта Артемьева возложена оборона на её подступах. 
    В целях тылового обеспечения обороны Москвы и укрепления тыла войск, защищающих Москву, а также в целях пресечения деятельности шпионов, диверсантов и других агентов немецкого фашизма Государственный комитет Обороны постановил:
    1. Ввести с 20 октября 1941 г. в г. Москве и прилегающих районах осадное положение.
    2. Воспретить всякое уличное движение как отдельных лиц, так и транспорта с 12 час. ночи до 5 час. утра, за исключением…
…     
    Государственный Комитет Обороны призывает всех трудящихся столицы соблюдать порядок и спокойствие и оказывать Красной Армии, обороняющей Москву, всяческое содействие

                                             Председатель Государственного 
                                                         Комитета Обороны 
                                                                        И. СТАЛИН 
                      Москва, Кремль, 19 октября 1941 г.».

    Замёрзшая за ночь и голодная Тася шла по Москве, не зная, что ей предпринять. Идти на вокзал она боялась. 

    По городу носились листы бумаги, пахло горелым. У магазинов тянулись мрачные очереди за хлебом. Но у неё в кармане не было ни денег, ни карточек. 

    На подкашивающихся ногах она вышла на Советскую площадь к Моссовету. Если ей и здесь не помогут… Что означало это «если», Тасе не хотелось думать.

    …Она потянула на себя тяжёлую дверь и вошла. Её обдало теплом.

    Перед нею появился милиционер в синей шинели. От него вкусно пахло колбасой. Он, очевидно, только что поел.

   – Вы куда девушка?
   – К самому главному? – ответила Тася. 
   – По какому вопросу? – продолжал допрос милиционер. – Ваш паспорт.

    Тася достала паспорт, протянула его милиционеру. В это мгновение в её глазах и милиционер, и стены вестибюля стали расплываться и переворачиваться, а тело, неожиданно став невесомым, воспарило…

   – Что здесь происходит, сержант? – донёсся до её слуха, словно сквозь вату, чей-то начальственный голос.
   – Вот, девушка, стояла и вдруг повалилась на пол, – глухо ответил милиционер.
   – Это, похоже, обморок, Фёдор Иванович… – сказал третий женский, голос.
   – Интересно, о ком это они? – подумала Тася и открыла глаза.    

    Она, словно сквозь колеблющийся слой воды, увидела склонившееся над ней лицо пожилого мужчины в чёрном кожаном пальто.

   – Смотрите, у неё справка, – сказал женский голос. – Дана Шаровой Таисии Юрьевне… академический отпуск по беременности…
   – Молодец, девка, не побоялась войны, – проговорил ещё кто-то.

    Тася поняла, что речь идёт о ней, что это она лежит на полу, а вокруг неё люди…

   – Простите, – сказала она, приподнимаясь. – Закружилась голова…

    Теперь она видела яснее и женщину в сером демисезонном пальто и шляпке, и мужчин – того, что в кожаном пальто, и второго – в шинели с красными петлицами и двумя звёздами на них, и третьего – тоже в шинели, но в петлицах у него по две шпалы, и уже знакомого милиционера…

   – Роза Яковлевна, займитесь девушкой, – распорядился мужчина в кожаном пальто. – И помогите ей, если мы в состоянии чем-то помочь. Я жду вас через двадцать минут.
   – Хорошо, Фёдор Иванович, – ответила женщина. 

    Мужчины исчезли. Роза Яковлевна помогла Тасе встать на ноги и дойти до какой-то комнаты.

   – Сержант, дайте девушке сладкого чаю и бутерброд с колбасой. Да не жалейте…

    Через пять минут Тася от горячего сладкого чая и бутерброда с колбасой, полностью пришла в себя и рассказала Розе Яковлевне о том, что она не может уехать к себе в Арбенин…

   – Поможем, – пообещала Роза Яковлевна.

    …Поздно вечером чёрная «эмка» привезла Тасю на вокзал в сопровождении майора, назначенного охранять вагон с государственным архивом в эшелоне, который должен проследовать в пункт назначения через город Арбенин. Майор устроил её в одном из вагонов и пожелал ей доброго пути.

                               КИРИЛЛ   СТРУКОВ 

    Он стоял в строю в ожидании приказа: марш! Он был горд тем, что вот сейчас, через несколько минут, он промарширует по Красной площади и увидит товарища Сталина, товарища Ворошилова, Семёна Михайловича Будённого… Жаль только, что из-за парада он не сможет побывать у отца. До парада их не выпускали за забор, а с парада они направятся сразу на фронт.

    Крупные влажные снежинки падают на их строй, на Красную площадь, на всю Москву, над которой радиорупоры разносят негромкий голос Вождя: «Враг будет разбит! Наше дело правое. Победа будет за нами!»…

    …«Марш!», – строй колыхнулся и тронулся с места. Глухо стучат сапоги и валенки марширующих о брусчатку площади, не слишком ровны их ряды, кто-то сбивается с ноги. 

    Кирилл смотрит направо, на мавзолей, старается различить за пеленой снега товарища Сталина, но успевает узнать только товарища Будённого… 
***
    …Ветер разметал тучи, очистив от них голубое небо. Снегопад прекратился. Неяркое солнце  бросало косые лучи на девственно чистые поля, окрашивая их в розовый цвет. От деревьев тянулись длинные голубые тени. 

    На шоссе намело сугробы. Войска, вытянувшиеся в длинную грязно-серую ленту, начали растекаться в стороны от шоссе. Фронт! 

    Остановилась и батарея старшего лейтенанта Синькова. Возле него затормозила выкрашенная в грязно-белый цвет «эмка». Из неё вышел генерал в серой шинели.

   – Ваша позиция здесь, старший лейтенант, – сказал он жёстко. – Держать шоссе, и ни шагу назад до последнего бойца. Отступишь, расстреляю собственными руками…

    Генерал уехал. Старший лейтенант Синьков подозвал командиров орудий.

   – Нам приказано стоять здесь до последнего. Закончатся снаряды, закончатся патроны, будем драться штыками и зубами.  
    Фронт!

    Позиция для «сорокапятки» младшего лейтенанта Струкова была определена рядом с шоссе. Ему же были приданы два пулемёта Дегтярёва с пулемётчиками.

    По небу в стороне проползли немецкие «юнкерсы». Их целью, видимо, был железнодорожный узел, а не дивизия, спешно растягивающаяся в тонкую линейку и окапывающаяся на необозримом поле. Есть где разгуляться немецким танкам на просторе. На том краю негустой лес, за лесом – подступающий враг.
    Фронт!

    Бойцы долбили землю, насыпали её в мешки, мешки укладывали перед пушкой – ненадёжный бруствер, и окапывались, чтобы спрятаться хоть в неглубоких ямках от пуль и осколков снарядов противника. 

    Оранжевое солнце катилось к закату. Оранжевый рог месяца величаво всплывал на восходе. Чернила зимних сумерек заливали бескрайнее поле. В глубокой темноте закончили бойцы обустройство своей линии обороны, ибо у каждого из них в тонкой линии обороны полка, дивизии, армии, фронта была своя линия, и она, как бы подводила за ними последнюю черту. В морозном воздухе слышались голоса, смех, кто-то звонко поминал Богородицу.
    Фронт!

    Младший лейтенант Струков осмотрел бруствер, пулемётные ячейки и спрыгнул в яму, покрытую досками. В яме колеблется плоский огонёк коптилки. Это единственный здесь источник тепла и света. В ней уже сидит старшина Лукин. Он взрезал банку тушёнки, на толстые куски чёрного мёрзлого хлеба напластал куски ледяного розового сала    и достал из вещмешка фляжку.

   – Не грех, товарищ младший лейтенант, и выпить для сугреву, – проговорил он.
   – Не успеем замёрзнуть, – ответил Кирилл.
   – Да уж, немец завтра даст нам жару, – согласился старшина.

    Удивительно, но выпив спирта и пожевав, Кирилл опёрся спиной о стенку ямы и, как ни в чём ни бывало,  уснул. 

    По черному небесному льду разметались белые звёзды. В безмолвии полегла уставшая земля под снежным покровом. Спало поле, спали деревья в дальнем лесу, спало вороньё в ожидании кровавого пиршества. Причудливы в ночной лунной мути шевелились лунные тени.

    …Утром над землёю встало удивительно ясное солнышко…  Разгорался день… Шло время… 
    Около девяти часов утра младший лейтенант Струков замер и прислушался. В морозном воздухе послышался шум – отдалённый лязг и ровное гудение моторов. Танки!

    Люди вглядывались в опушённый снегом лес. Лязг приближался. И вот, с деревьев стали спадать их белые одежды, а между стволов показались похожие на клопов танки. Младший лейтенант Струков насчитал их шестнадцать. 

    Лязг танковых гусениц и рёв моторов быстро нарастали и приближались. 

    Кирилл приказал:
   –Заряжай!
    Бойцы задвигались, звякнул металл о металл.
    Передовой вражеский танк шёл прямо на «сорокапятку».
   – Товсь, – скомандовал младший лейтенант Струков. – Прицел… огонь!..

    «Сорокапятка» содрогнулась и звучно рявкнула. Перед головным танком вздыбился снег вперемешку с землёй. 

    Через пару секунд танк пронзил оседающую землю и снег и, взревев, ринулся на «сорокапятку». Кирилл снова скомандовал:
   – Прицел… огонь!..
    Танк подскочил и закрутился вокруг собственной оси.
   – Есть! – послышалось общим выдохом. 

    Из-за подбитого танка показался второй. Из его ствола вырвался огонь. И сразу же яркая вспышка ослепила младшего лейтенанта Струкова, взрывная волна, словно дубина, ударила по возведённому перед пушкой брустверу. Мощный взрыв потряс землю. А следом такой же взрыв вздыбил землю и снег за спиной артиллеристов.

    Но «сорокапятка» не осталась в долгу. Она снова зло огрызнулась. Второй танк дёрнулся и остановился, словно врезался в непробиваемую стену. 

    Третий танк пересёк роковую черту. Глухо кашлянуло противотанковое ружьё, второе. В ответ раздались взрывы спереди, слева, справа, сзади. Летели комья земли. Осколки с шипеньем впивались в почерневший снег вокруг Кирилла, не задевая его. И третий танк разломился. Его башню швырнуло вверх, и из его утробы вырвался столб пламени…

    …Через час девственно белое поле было покрыто копотью, почернело. Перед младшим лейтенантом Струковым стояло пять подбитых танков, в стороне еще три. Остальные танки отошли к лесу. 

   – Можно перекусить, товарищ младший лейтенант, – сказал старшина Лукин. – Перерыв на обед.

    У старшина сочился кровью левый рука ватника.

   – Ерунда. Малость царапнуло. Рука в целости, – отмахнулся Лукин и пошевелил пальцами. – Я ею ещё полапаю баб. Ох, закончится эта мясорубка, ни одной мало-мальски смазливой не пропущу…

    Новая атака началась в полдень. Шли танки, позади них несколько бронетранспортёров с солдатами. «Сорокапятка» торопливо, один за другим выпустила три снаряда. Взрывы подняли землю, но танки продолжали надвигаться на пушку. А сверху посыпались бомбы из налетевших «юнкерсов». У пушки остались двое – старшина Лукин и Кирилл.

   – Подавай снаряды, лейтенант, – прохрипел Лукин, сверкнув белыми зубами. 

    Младший лейтенант Струков выхватил из ящика снаряд, вставил в казённую часть орудия. «Сорокапятка» рявкнула. Танк, уже нацелившийся таранить развороченный бруствер,  остановился. Это был последний выстрел «сорокапятки». Взрыв, взметнувшийся перед пушкой, подбросил. Она перевернулась в воздухе и упала на старшину Лукина, распростёртого на земле. Младшего лейтенанта Струкова удар взрывной волны отбросил в сторону, и он скатился в воронку от бомбы. 

    …Тьма. Ночь. Месяц, красный, как уголь, висит на низком небе среди белых звёзд. 
    Младший лейтенант Струков видит перед собой белое пятно. Это чьё-то лицо, чьи-то руки тормошат его. Он поднимает гудящую голову, садится. Теперь он не столько видит, сколько угадывает перед собой девушку в ватнике. Она тормошит его, её губы шевелятся, но он не слышит её. Она машет рукой: надо идти… Кирилл медленно поднимается.  Девушка подхватывает его под руку и ведёт через поле.

                               ИВАН   ЛЯДОВ
 
    4 декабря Люсе исполнялось 26 лет. День рождения Иван Георгиевич решил отметить в субботу 6-го. Он пригласил нового шеф-директора завода оберста Шмидта, обрусевшего немца, с женой, инспектора по приёмке заводской продукции майора Цаха, начальника охраны завода гауптмана Клюге,  бургомистра Одинцова, бывшего директора бани, и Липатова, до войны преподававшего литературу и русский язык в средней школы, а ныне начальника полиции. Надежда Владимировна пригласила на праздничный ужин оберштурмбанфюрера Миллера. Тот милостиво соизволил принять приглашение. 

    С утра закрутила метель, занося улицы сугробами снега.

    Гости начали собираться к назначенному часу. Их встречали Иван Георгиевич в чёрном шевиотовом костюме с галстуком, Люся обновляла новое крепдешиновое платье с оголёнными плечами и низким декольте, прикрытом газовым шарфом, и обнаженными до колен ногами.  

    Первым приехал Шмидт, высокий мужчина лет сорока пяти с аккуратно прилизанными белобрысыми волосами, с ним его жена – сухопарая, рослая, подстать мужу, женщина в коричневом платье. Следом за ними прибыли Липатов и Одинцов. Оба тоже с жёнами. Чуть позднее пришли Клюге и Цах. 

    Хозяева деликатно складывали подарки на столике в передней. 

    Оберштурмбанфюрер Миллер приехал с опозданием на полчаса. Он протянул Люсе небольшую кобуру из чёрной замши, в которой лежал дамский «вальтер» с перламутровой рукояткой.

    Хозяева пригласили гостей к столу, ломившемуся от яств. Здесь были буженина, ветчина, несколько сортов колбас, овощной салат, холодная заливная свинина, а в центре стола на серебряном блюде красовался целиком зажаренный поросёнок. 

    Гости раскладывали закуску по тарелкам. Иван Георгиевич разливал мужчинам водку из запотевшей, с морозца, бутылки, а дамам красное итальянское вино «Мантия кардинала». Только жена начальника полиции Липатова Сима, грузная, с неимоверно широким бюстом, подрагивающим под тесноватым платьем, попросила и ей налить водки «заместо итальянской кислятины».

    Первым произнёс тост оберштурмбанфюрер Миллер:
   – Я рад выпить первую рюмку за прелестную фрау Лядову, – он говорил по-немецки. 

    Одинцовы, Липатовы и сама Люся не понимали, о чём тарабарщит гестаповец,  но слушали его с вежливой улыбкой. – Она сегодня отмечает прекрасную дату, которой мы, прожившие немало лет на этом свете, можем только позавидовать. В её лице, как и в лице её мужа, господина Лядова, мы рады видеть представителей той русской элиты, что пошла с нами, с нашим молодым государством, с нашим фюрером. Хайль Гитлер!

    Все вскочили со своих мест, и выпили свои рюмки стоя.

    Вторым встал бургомистр Одинцов.
   – Господа, я тоже хочу выпить за дорогую нашу юбиляршу, за её мужа и за нашего фюрера Адольфа Гитлера.

    Надежда Владимировна перевела слова бургомистра Миллеру, тот благосклонно улыбнулся и заметил, что за фюрера полагается пить стоя.
    И снова все поднялись.

    Горничная Ольга, недавно нанятая Люсей в помощь по хозяйству, внесла кастрюлю с ухой, издававшей аппетитный запах на всю гостиную.

   – О! Прекрасно! – воскликнул оберштурмбанфюрер Миллер.

    И действительно, уха была восхитительной и гости с энтузиазмом опустошили тарелки.
 
    Потом поздравил Люсю майор Цах. Он был краток:
   – За прекрасную Люсю. Прозит!

    Потом выпили за скорую победу над большевиками.

    Поднявшийся с места Липатов размахивая рюмкой и ухитряясь не пролить ни капли напитка, проговорил:
   – Я предлагаю выпить за воздух нашего города, который за последние месяцы стал чище. За наших освободителей! Ура!

    Иван Георгиевич завёл патефон и поставил пластинку. Красивый, чуть хрипловатый голос запел «Лили Марлен».

                                 «…vor der 
    Kaserne                                                                                                                                   
                                  Vor dem gro;en Tor
                                  Stand eine Laterne
                                  Und steht sie noch davor
                                  So woll`n Laterne wollen wir steht`n
                                  Wie einst Lili Marleen.

    Оберштурмбанфюрер Миллер пригласил танцевать Люсю, за ними поднялись Шмидты и Одинцовы. Цах и Клюге подпевали патефону. Иван Георгиевич просматривал пластинки, подбирая репертуар.

    Песня закончилась. Иван Георгиевич подкрутил ручку и поставил следующую. Духовой оркестр заиграл «Амурские волны».

    Вечер продолжался. Гости пили, кто сколько хотел, чокаясь с соседом или соседкой. 

    Иван Георгиевич принёс с балкона ещё две бутылки водки. Вскоре опустели и они. Цах отвалился на спинку дивана и уснул. Клюге помутневшими глазами смотрел на стол, отправляя в рот то кусочек заливной свинины, то кружок колбасы, то кусочек сыра. Женщины обсуждали свои проблемы.

    Занятый разговором со Шмидтом о заводских делах, Иван Георгиевич не сразу заметил отсутствие в гостиной Люси. Исчез и оберштурмбанфюрер Миллер. А нужно было подавать десерт.

    Встав со стула, на не очень устойчивых ногах, Иван Георгиевич отправился на поиски жены. На кухне её не было. Ольга мыла посуду. Люси она не видела. Пройдя по коридору, он заглянул в приоткрытую дверь ванной и застыл. 

    Он увидел голый затылок, спину в чёрном мундире и глянцево мерцающие сапоги оберштурмбанфюрера Миллера. Миллер елозил лицом по обнажённой Люсиной груди, а рукой оттягивала кверху подол платья.

    Иван Георгиевич хотел было ворваться в ванную и отшвырнуть хама от жены, но увидел сердитые, предупреждающие Люсины глаза, кричавшие ему: иди прочь!

    Иван Георгиевич понимал, что связываться с гестаповцем смертельно опасно. Тот, не задумываясь, мог обвинить его в чём угодно, отправить в подвал гестапо, и даже повесить. В этом ему никто не мог помешать. 

    Одумавшись, Иван Георгиевич отступил от двери и отправился в гостиную. Люся и оберштурмбанфюрер Миллер вернулись через четверть часа – собачья случка…

    …Гости разошлись за полночь. На них не распространялся комендантский час.
   – У тебя с ним что-то было? – спросил Иван Георгиевич.
   – Было, – смело ответила Люся. – И хорошо было…
    Взяв подушку, Иван Георгиевич ушёл в кабинет и лёг на диване.

                            КИРИЛЛ   СТРУКОВ                                

    Едва немного оправившись, Кирилл написал короткое письмецо отцу и сообщил ему, что находится в госпитале. 

    Георгий Кириллович, несмотря на опасность сдачи Москвы немцам, оставался дома. Он надеялся, что Нюра вернётся. Где она будет его искать, если он эвакуируется? У кого она узнает его новый адрес, если он сам не знает, куда занесёт его эвакуационный поток?

    Отец и сын встретились. Они сидели молча в коридоре и курили. Потом Георгий Кириллович написал на бумажке: 
    «Я буду приходить к тебе. Поправляйся». 

    Доктор, лечивший Кирилла, не обнадёживал его. Он обещал ему, что ему постараются помочь, но возможности медицины не безграничны. Последствия контузий всегда непредсказуемы.

    ...Кирилл лежал в палате в глухой тишине. Она становилась ему всё привычней и несносней. Ему было грустно оттого, что не успел повоевать. 

    И вдруг тишина оборвалась, он услышал музыку, мелодию знакомой песни. Она ворвалась в его мозг неожиданно:

                                  Широка страна моя родная.
                                  Много в ней лесов, полей и рек.
                                  Я другой такой страны не знаю, 
                                  Где так вольно дышит человек…

    Кирилл не поверил, он решил, что мозг обманывает его. Но в музыку вплетались  незнакомые голоса, а значит… Он закричал:
   – Я слышу!..

    Вокруг него собрались раненые, те, что ходили, потом пришёл врач.
Он осмотрел его и сказал:
   – Теперь дело пойдёт на лад, парень…

    А через два дня он собственными словами услышал по радио:
   – В последний час. Провал немецкого плана окружения и взятия Москвы…  

    Он узнал голос диктора Левитана, и в тот же день попросился на выписку.
   – Не сегодня, но очень скоро, парень, – ответил врач. – Надо долечить контузию, чтобы она тебе потом  не аукнулась…

Интерлюдия 

В   ПОСЛЕДНИЙ ЧАС. ПРОВАЛ НЕМЕЦКОГО ПЛАНА ОКРУЖЕНИЯ И ВЗЯТИЯ МОСКВЫ. ПОРАЖЕНИЕ НЕМЕЦКИХ ВОЙСК НА ПОДСТУПАХ К МОСКВЕ.

    С шестнадцатого ноября 1941 года германские войска, развернув против Западного фронта тринадцать пехотных и пять мотопехотных дивизий, начали второе генеральное наступление на Москву. Противник имел целью путём охвата и одновременного глубокого обхода флангов фронта, выйти нам в тыл, окружить и занять Москву(…) имел целью занять Тулу, Каширу, Рязань, Коломну(…) Клин, Солнечногорск Дмитров(…) ударить на Москву с трёх сторон(…) Для этого были сосредоточены(…) Теперь уже несомненно, что этот хвастливый план окружения и взятия Москвы провалился с треском. Немцы здесь явным образом потерпели поражение.  

    Кирилла выписали 11 декабря и дали отпуск на месяц.