Помочь сайту
Поздравления
Воспоминания (продолжение 7)
27 ноября 2014 -
Алексей Лоскутов
Из Кировской пересылки нас, колонну заключенных, наверное, человек тридцать, этапом направили к месту где нам придётся отбывать свой срок заключения. Через несколько часов пути слева от дороги увидел я дымящиеся трубы какого-то завода, а вскоре за этим заводом увидел и нашу колонию, обнесенную высоким забором с вышками для часовых. В колонии нас распределили по баракам. В бараках одноэтажные нары, просторно. Конечно, по сравнению с тюрьмой. Сразу же распределили нас и по рабочим бригадам. Я попал в бригаду Суслова.
Утром на следующий день нас, четыре бригады, под конвоем вели на работу. Шли как раз по направлению к тем трубам, которые вчера я уже видел. Дорога до работы короткая, меньше километра. Подвели опять же к зоне с высоким забором и вышками. Через большие ворота в зону ведет железнодорожная колея. Через эти ворота нас и ввели в зону, и здесь, по обе стороны дороги, я увидел столько штабелей брёвен, что даже оторопел от увиденного. Зачем тут столько брёвен и что из них делают на этом, видимо, деревоперерабатывающем заводе? Наш конвой занял место на вышках зоны, освободившийся конвой собрал бригады заключенных ночной смены в колонну и повёл их в зону. Нашим бригадам дали задания на рабочую смену и бригадиры развели свои бригады по рабочим местам. Наша бригада пошла по железнодорожной колее в сторону завода. Здесь, сбоку от дороги, стояли мощные маятниковые пилы с режущими дисками диаметром, мне кажется, не менее семидесяти сантиметров. Вот на этих пилах мы должны будем распиливать шестиметровые брёвна на чурбаки метровой длины, грузить эти чурбаки на вагонетки и затем толкать эти вагонетки к заводским воротам, где они под уклон сами катятся на территорию завода. Успел узнать, что это не завод, а ТЭЦ, работающая на дровах. Это сколько же леса сгорает в её топках! Где-то этот лес рубят, вывозят к железнодорожным [171] станциям, грузят в вагоны и везут сюда. Сколько людей заняты на этих работах и сколько леса вырублено для того, чтобы дымили непрерывно трубы этой ТЭЦ!
Приступили к работе. Поражает скорость с которой маятниковая пила отрезает от бревна очередной чурбак. Такое впечатление, что человек, управляющий пилой, как будто отсекает его ударом режущего диска пилы. Вот маятник пилы поднимается вверх, рабочие по рольгангам толкают бревно, на длину чурбака, под пилу. Рабочий на пиле опускает её вниз, по брёвнам, диаметром сантиметров до двадцати резко, почти ударом режущего диска по бревну, и чурбак отрезан. Часть бригады на вагонетках подвозит брёвна из штабеля к пиле, два человека по рольгангам подают брёвна на распил, человек пять грузят чурбаки на вагонетки и отправляют их к воротам ТЭЦ. Я как раз был среди тех, кто грузил чурбаки на вагонетки. Здесь два человека поднимают чурбаки и кладут их на плечи тех, кто тоскает чурбаки к вагонетке. Укладывает чурбак на вагонетку сам носильщик. На первом же чурбаке я схлопотал удар кулаком по загривку. Этот первый чурбак был очень толстым и тяжёлым. Когда мне положили его на правое плечо, голову мою пригнуло к левому плечу и я никак не могу обхватить его руками, чтобы удерживать от падения. С трудом сделал несколько шагов и уронил чурбак на землю. Ко мне тут же подскочил один из тех, кто поднимает чурбаки на плечи и ударил меня кулаком, не сильно, и предупредил, - Если ты, фикса, уронишь ещё раз, то получишь по настоящему. Фикса - это человек, который фальшивит, хитрит, пытаясь увильнуть от тяжёлой работы. На меня снова навалили этот чурбак и больше я его не уронил, донёс до вагонетки. Постепенно приноровился к этой работе, но правое плечо стало саднить, так как чурбаки часто попадаются сучковатые и сучки сильно режут плечо, да и корявая кора толстых берёз режет плечо почти так же. Попробовал носить на левом плече, но получается хуже, хотя привыкать к этому надо. Часа через два небольшой перерыв на перекур и отдых в теплушке. Набиваемся в неё плотно, всего две [172] скамейки возле стен, поэтому отдыхаем стоя. Хорошо и это.
Я обратил внимание на одного мужика. Как только зашли в теплушку, мужик этот почти сразу же уснул стоя. Лицо у него полное, одутловатое. Я спросил у мужика, с которым вместе работал, - Что такое с этим мужиком? Это Князев, - ответил он, - у него водянка. Вскоре этот Князев умер. Во второй половине дня пришла вертушка с лесом, восемь вагонов, которые затолкнул к нам в зону маневровый паровоз. Все бригады сразу же снимают на разгрузку вагонов, так, за простой вагонов на ТЭЦ налагается большой штраф. Нашей бригаде для разгрузку выделили два вагона, вернее одна платформа с высокими стойками, связанными вверху над брёвнами, стальной проволокой; и вагон без крыши с высокими бортами. Нашей бригаде повезло: штабеля бревен на участке наших вагонов, около дороги, были уже израсходованы на дрова, так что было место для разгрузки вагонов. Дальше от нас вагоны стояли между штабелями брёвен высотой почти с вагон. Разгружать эти вагоны намного труднее, так как брёвна из них приходится не сбрасывать вниз по покатам, а по таким же покатам выкатывать на штабеля, что очень неудобно из-за пустого пространства между бортами вагонов и штабелями брёвен. И, разумеется, тяжело.
Бригадир разделил нашу бригаду на две группы. Нашей группе досталась разгрузка платформы. При разгрузке платформы стойки с нужной стороны подрубаются внизу, затем перерубается наверху проволока связывающая стойки. Подрубленные стойки ломаются и практически половина брёвен по покатам скатывается на землю. Скатившиеся брёвна поправляют, переставляют на новое место поката и сбрасывают оставшиеся на платформе брёвна. Вагон разгружать намного труднее. Здесь брёвна приходится поднимать на поката, опирающиеся на борт вагона. Это высоко и требует больших усилий. После разгрузки вагонов снова пилим [173] брёвна и грузим вагонетки.
В этот первый день я очень устал и думал, смогу ли я работать на следующий день. После ужина написал письмо домой, сообщил, что нахожусь в ИТК №2, недалеко от Кирова, около железной дороги в город Молотов, разъезд Полой. На следующий день наша бригада скатывала брёвна в штабеля. Понемногу втягиваюсь в работу. Познакомился, подружился даже, с тем мужиком, который в первый же день стукнул меня по загрувку. Хороший парень, бывший фронтовик, Лёнька Касьянов. После ранения вернулся в свою деревню. Однажды на гулянье познакомился с хорошей девушкой, у которой, оказывается, уже был до него любимый друг. Так вот этот друг схватил вилы, подскочил к Лёньке и ударил его вилами в грудь. Лёнька левой рукой сумел перехватить эти вилы, хотя кисть руки при этом была пробита вилами насквозь. Правой рукой он выхватил из кармана нож и ударил им нападавшего в грудь. Не убил, но парень тот получил серьёзное ранение. За это Лёньке по статье 142 (тяжёлое телесное повреждение) дали семь лет. Мне лично не кажется правильным такое решение суда.
Не долго работал я в бригаде Суслова, но и за это время две смены прочно врезались в память. В первую из этих смен была очень плохая погода. Валил мокрый снег, ворочая брёвна и таская мокрые чурбаки мы промокли насквозь, а к вечеру резко похолодало и мокрая одежда замерзла на нас. Пока нас вечером строили в колонну, пока снимали с вышек наш конвой, мы обледенелые, буквально окоченели от холода. И в тот момент, когда уже раздалась команда “Шагом марш” показались вагоны вертушки. Колонну остановили, чтобы быстрее, двумя сменами, разгрузить вагоны с лесом. Начальник конвоя скомандовал “Разойтись на разгрузку вагонов”. А по рядам колонны как шелест пролетел призыв “Не расходиться”. Начальник конвоя повторил команду, а колонна все равно не расходится, стоит на месте. У конвоя права большие: в случае неподчинения может применяться оружие. Начальник конвоя выхватил из [174] кобуры пистолет и выстрелил над нашими головами “Разойдись!”, колонна не шевельнулась. Начальник конвоя опустил пистолет, подумал и сунул его обратно в кобуру. Затем скомандовал “Бригадир Меркушев, ко мне”. И Меркушев вышел из колонны и подошёл к начальнику конвоя. Дайте список бригады, - сказал начальник конвоя. Меркушев отдал. Начальник конвоя стал вызывать членов его бригады по списку и люди выходили. Команда “Меркушев, ведите бригаду на разгрузку вагонов”. И бригада Меркушева ушла. Тоже самое было проделано и с остальными бригадами. Очень трудной была для нас эта разгрузка. На другой день забрали в тюрьму Шемякина, как организатора саботажа, хотя, кажется мне, не было тогда никакого организатора, может быть и сказал кто-то первым слово “не расходиться”, но, сомневаюсь я, что можно судить его как организатора саботажа. Просто слово это желали слышать все.
Другая смена, которую я тоже надёжно запомнил, была самой обычной. Мы пилили на маятниковой пиле толстые берёзовые брёвна. Я подавал под пилу по рольгангам эти брёвна. Одно из брёвен было очень кривым, конец его не далеко от диска пилы провалился между роликами и его никак было не протолкнуть под пилу. Я пошёл вперед, встал между роликами и сказал толкающим, что как только я приподниму бревно над роликами, вы толкайте его вперед. Бревно толстое, тяжёлое и я с трудом его приподнял. Бревно толкнули, но оно не прошло между моих ног, а уперлось мне в живот, и меня вместе с бревном толкнули под пилу. Ноги мне зажало бревном и я только плотно прижался к бревну, чтобы меня не зарезало диском пилы. Толкающие сумели остановить движение бревна, когда от моего туловища до диска оставалось несколько сантиметров. Стоящий на пиле не мог поднять её выше, не позволяла конструкция пилы. Сквозь брюки я чувствовал ветерок от вращающегося режущего диска пилы. Один из работающих выключил [175] пилу и диск остановился. Бревно немного подали назад и я осторожно, чтобы не порвать брюки, покинул это опасное место. Могла пила разрезать меня, но повезло мне: спасли эти несколько сантиметров, отделяющих меня от режущего диска.
При разводе на работу большие проблемы с обувью для заключенных. Однажды к колонне уже построенной для выхода на работу, подошёл комендант зоны и спросил, - Кто умеет плести лапти выйти из строя. Мой отец плёл лапти и я ему иногда помогал и, разумеется, эта работа намного легче работы с брёвнами, и я рискнул - вышел из строя. Вместе со мной из строя вышло ещё четверо. Комендант нас забрал с собой. Завёл в небольшое помещение и сказал, - Вот здесь будете плести лапти. Переписал нас и неожиданно назначил меня начальником мастерской. Оказывается к этой работе уже готовились. Нам выдали кодочиги, паклю для витья верёвок и несколько связок лутошек (стволиков коры молодых лип). Мы тут же приступили к работе. Заготовили лыко, навили верёвок и начали заплетать лапти. Отец плёл русские лапти, у них есть правый и левый лапоть. А есть ещё марийский лапоть, одинаковый для левой и правой ноги. Один из лапотников предложил плести именно эти лапти, они проще в производстве. Показал как их заплетать. Я согласился с этим предложением и стали мы плести только лапти этого типа. Лутошки нам заготавливали расконвоированные заключённые. Работа пошла и комендант был нами доволен. По утрам часто приходилось работать в очень высоком темпе. Новых лаптей не хватало и мы быстро ремонтировали изношенные лапти заключённых, непосредственно перед выходом на работу. Чтобы мы всегда были на рабочем месте комендант разрешил нам спать в мастерской.
Однажды днём меня вызвали на вахту. Думаю, зачем это. Пошёл, а там ждет меня сестра Галя! Плачет, говорит, - Ой, какой же ты худой, как плохо, видимо, вас кормят. Рассказала как она добиралась. Машины, - говорит, - до Котельнича почти не [176] ходят, за билет до Кирова пришлось чистить железнодорожные пути. Привезла мне посылку: ржаной муки, топлёного коровьего масла и ещё шерстяные носки и варежки и белый хлопчатобумажный свитер. Какое богатство, вот уж наемся досыта. Мало что успели рассказать друг другу, как вахтер объявил, - Всё, свидание закончено. Длилось оно, наверное, не более десяти минут. Галя снова заплакала и мы расстались. Я пришёл в мастерскую, затопил печку, вскипятил воду и приготовил завариху из ржаной муки. Какая же она была вкусная с топлёным коровьем маслом. На следующий день после работы я взял муки и масла и пошёл к Лёньке Касьянову. Сказал ему, что получил посылку и пришёл его угостить. Вручил ему муку и кусок масла. Спасибо, - говорит, - только давай заварим завариху и поедим вместе. Я согласился. Приготовили завариху, заправили её маслом и с удовольствием едим. Только вдруг подходит к нам блатной Дорохов и с возмущением, в котором явственно слышится угроза говорит, - Что же вы черти получили посылку и не делитесь. Лёнька ему в ответ, - Пошёл отсюда на …! У Дорохова аж лицо перекосило от неожиданного отпора, и он с шипением к Лёньке, - Что это ты прошамкал чёрт! Лёнька положил ложку, встал и, схватив Дорохова за грудки, бросил его спиной на дверь. Дверь отскочила, Дорохов, уже за дверью, перевернулся через голову, встал и молча ушёл как побитая собака. Лёнька сел на место, взял ложку и говорит, - Сволочи, даже поесть спокойно не дадут. Силён Лёнька! Я знал что у него очень сильные руки, когда здоровается, так сожмёт руку, что кажется кровь из под ногтей может брызнуть. Но Дорохов-то высокий, широкоплечий богатырь, а вылетел как котёнок! И даже про гонор свой блатной забыл. Сейчас я понял что тогда, когда я уронил чурбак, он меня не ударил, а так, дружески погладил.
Жизнь моя в колонии, можно сказать, наладилась. Конечно, очень плохо с питанием, есть хочется всегда, даже как будто дрожит что-то в животе, просит пищи. Конечно, мне семнадцать лет, растёт организм, требует [177] кормёжки. Хорошо, что работа сейчас не тяжёлая. На такой работе перетерпеть три года можно. Прав был отец, когда говорил, - Учись делать любую работу, в жизни всё пригодится. И как ещё пригодилось мне моё умение плести лапти! Можно сказать это умение спасает мне сейчас жизнь! И еще, как много в жизни случайностей. Вот не было бы тогда на мельнице конфликта с женой председателя колхоза и, наверное, не был бы я мобилизован на завод и, следовательно, не было бы меня сейчас здесь. И, если бы тогда, в кузнечном цехе, хлопнулся бы на меня раскалённый брус или здесь, на пиле, протолкнуло бы меня бревно под режущий диск, тоже всё пошло бы не так. И ещё, я не хотел об этом рассказывать, но что было - то было.
Расскажу еще об одном неприятном случае. На другой день после той попытки отказаться от разгрузки вагонов настроение было очень подавленное, казалось, что выжить тут будет невозможно. И я решился на членовредительство, решил сбросить с плеча, торцем, чурбак на ступню ноги. И я сделал это. Когда мне положили на плечо толстый, тяжёлый чурбак, я сделал вид, что поскользнулся на льду и сбросил этот чурбак торцем на ступню правой ноги. Удар был силен: из-под торца чурбака брызнули в стороны осколки льда. Но мне опять повезло, судьба пожалела меня, удар пришёлся на противоположную от ступни кромку торца чурбака, а ступню только ушибло, довольно сильно, так что пришлось даже похромать. Упади чурбак немного под другим углом и он разбил бы мне ступню ноги. Прозрел я быстро, понял, какая это глупость и слабость. Слабость я не любил, никогда! Поэтому и рассказывать об этом случае не хотел.
Вскоре новая случайность вновь перевернула мою судьбу. Однажды в мастерскую зашёл комендант и говорит мне, - Давай с вещами на вахту. Каким-то холодом, неприятностью повеяло от этого вызова с вещами на вахту. Значит отсюда меня отправляют - куда, зачем? Здесь я хорошо устроился, навряд ли найдется место лучше и люди здесь хорошие, а Лёнька Касьянов, Лёнька Бородин, Мишка Чесноков даже друзья. У вахты нас собралось человек, наверное, двадцать. Всегда пишу наверное, потому что никогда не считал сколько же было человек в том или ином случае.
Пешим этапом [178] привели нас снова на Кировскую пересылку. Поместили в совершенно пустую камеру с двойными нарами. Камера большая, места на нарах полно, располагайся где нравится. Странно как-то, не бывает так в тюрьмах. Погадали, что к чему и легли спать. Разбудил шум в камере. Открыл глаза, смотрю: в камеру ввели новую группу заключённых. Причём, какую-то агрессивную. Нас согнали на нижние нары, а новички облюбовали верхние. Наконец, всё утихло и я снова уснул. Но сильный шум в камере опять меня разбудил. Вижу, в камеру добавили новую группу заключенных, ещё более агрессивных. Эти, новые, загнали под нары наших обидчиков, нас же, на нижних нарах, не тронули.
Утром нам выдали пайки, вскоре открылась дверь камеры, и нам приказали выходить. Во дворе пересылки нас построили в большую колонну и привели на железнодорожную станцию. На путях стоял состав с товарными вагонами. В эти вагоны нас и посадили. В нашем вагоне 85 человек, это точно: охранник считал нас когда мы входили в вагон и я слышал как он сказал, - Всё 85 человек. Дверь вагона закрыли. Осмотрелся. В противоположных концах вагона возле стен двойные нары. В середине вагона одинарные нары, высоко - над полом вагона, под этими нарами можно проходить. Сбоку от этих нар железная печка. Сразу же образовалась группа блатных. Они заняли нары, те что посередине вагона, возле печки. Мы заняли места на двухэтажных нарах. В вагоне холодно, а одет я плохо. На мне белая телогрейка, белый же свитер, который привезла сестра Галя, рубашка, хлопчатобумажные брюки и старые подшитые валенки. Правда в валенка на ногах хорошие шерстяные носки, большое спасибо за них сестре Гале. На голове ватная шапка. Нары голые и холодные. Куда нас повезут никто не знает. Довольно долго стояли на станции. Но вот, наконец, вагон дёрнулся и сначала редко, а потом все чаще застучали на стыках рельсов его колеса.
Затопили печку и плотно обступили её, наслаждаясь [179] исходящим от неё теплом. Один из блатных спрыгнул с нар и оттолкнул людей, загораживающих печку от блатных на нарах. Требуют печку от них не загораживать, блатным должно быть тепло. Ещё они нам объявили, что будут выдавать нам две пайки на троих, так как в дороге негде им доставать дополнительное питание. Они знают, что пайка, это кровное, но во дороге другого выхода у них нет. Вот сволочи, а в тюрьме и колонии другие блатные трепались, что за кровное убивают, а тут сами это кровное нагло отнимают. Печка греет и в вагоне становится немного теплее. Поезд идёт медленно, иногда подолгу стоит. Кто-то протопал по крыше вагона и зачем-то простучал потолок и стены вагона. Бывалые объяснили, что охрана простукивает вагоны, чтобы выявить не прорезают ли где-нибудь стену вагона заключенные, с целью побега. Простукивают вагоны деревянным молотком с длинной ручкой. С этим молотком мы очень скоро познакомились на вечерней проверке.
Когда поезд остановился, открылась дверь вагона, вошли двое охранников и скомандовали, - Быстро всем в сторону вагона. Мы перебежали в указанную сторону. А сейчас, - говорят, - По одному, быстро, но так, чтобы мы успели вас пересчитать, перебегайте в противоположную сторону. Пошёл первый человек, а охранник его молотком по спине, - Давай побыстрее. Молоток тяжёлый, удар сильный - человек упал на колени. Второй человек уже бегом, но охранник успел ударить и его. Каждый следующий заключенный старался избежать удара молотком, но многим не удалось этого избежать. Я уклонился от удара молотком, миновав опасную зону путём падения с последующим перекатом. Охранник похохатывал от удовольствия, когда ударом молотка сбивал человека с ног. Проверка-экзекуция закончилась: всё в порядке, никто не сбежал. Дверь вагона закрылась и вскоре колеса вновь заскрипели и застучали на стыках рельсов.
Кончился [180] уголь в нашей вагонной печки и температура стала быстро понижаться. Блатные указали одному из заключённых, - Как только остановимся, стучи в дверь, требуй угля! Когда поезд остановился, этот заключённый стал стучать в дверь. Охранник снаружи крикнул, - Прекратить стук! Заключённый перестал стучать, но блатной крикнул, - Бей сильнее. Человек снова начал колотить в дверь. Лязгнул засов, дверь открылась и в вагон запрыгнули два охранника. Сбили стучавшего с ног и, лежащего, начали с двух сторон бить ногами. Затем выпрыгнули из вагона и закрыли дверь. Мужик, избитый охранниками, с трудом поднялся на ноги, ушёл к своим нарам и лёг. Блатные другому мужику, - Бей в дверь, проси угля! Тот отказался. Тогда блатные избили его, сильно избили. Заставили бить третьего мужика, но только он приступил к делу, мы поехали дальше. В вагоне уже холодно. На следующей остановке снова команда блатных, - Бей в дверь, проси угля! Мужик бьёт. И опять два охранника запрыгивают в вагон и избивают стучавшего в дверь мужика. И объявляют, - Вам на сутки положено ведро угля, стучите, не стучите - больше не получите. Лучше, конечно, не стучите, если не хотите взбучки. Выпрыгнули из вагона и закрыли дверь.
Блатные посоветовались и скомандовали ломать нары и досками топить печку. Разбирать нары не трудно, только вот спать уже будет негде и даже посидеть не на чём. Вскоре в печке весело горели доски нар и в вагоне стало потеплее.
Утром в вагон принесли ящик с хлебными пайками. Двое блатных стали раздавать пайки, две на троих, как нам было уже объявлено. Трудно трём очень голодным зекам поровну разделить две пайки на троих. Почти всегда скандал. Иногда третий вообще оставался без хлеба. Народу много, люди не знакомые. Немного зазевается третий, у него нет пайки, и один, а то и оба из тех кто должен был с ним поделиться хлебом, исчезают в толпе зеков, окруживших ящик с хлебом. Блатных эта проблема не интересовала. Они только весело подтрунивали, - Что, черти, ума не хватает, чтобы хлеб делить. Не надо быть таким жадным, третий тоже хочет есть. Если пайка попадала в мои руки, я всегда делился с третьим. [181] Я не мог лишить человека единственного на сутки куска хлеба. Если же третьим оказывался я, то я хватался за обоих мужиков которые должны были поделиться хлебом со мной, и не отпускал их, пока не поделятся хлебом со мной.
Нас везли трое суток, и каждые сутки во время проверок охранники с удовольствием били нас своим молотком с длинной ручкой. Все наши нары, кроме тех, которые занимали блатные быстро сожгли. Доски не уголь, сгорают моментально. В вагоне очень холодно: не мудрено, декабрь, а вагон-то обычный товарный. Потолок, пол, стены всё покрылось коркой изморози, вернее даже ледяной коркой. Не на что ни лечь ни сесть, так больше суток и ехали стоя. Но вот поезд остановился, раскрылись двери вагона и раздалась команда “Строиться выходи”.
Ночь, мороз, очень сильный ветер. Нас строят в колонну и куда-то ведут по большой траншее вырытой в глубоком снегу. Метёт. Снег какой-то жёсткий, при таком сильном ветре даже лицо сечёт. Холодно, сильный ветер продувает мою одежду насквозь. Смотрю на конвой, все конвоиры в полушубках, у всех на ногах валенки, на всех меховые шапки и ватные брюки. Все они сытые, им легче переносить и мороз и этот секущий ветер. Дорога до пересылки в городе Воркуте была не долгой. В Кировской тюрьме я уже слышал об этой Воркуте, что там очень трудно: зима - полгода, морозы и ветер, почти всегда сильный ветер. Запомнился стишок:
Воркута, ты Воркута, чудная планета.
Двенадцать месяцев зима, остальное лето.
Потом я понял что этот шуточный стишок не далёк от истины.
В камеру пересылки нас набили как сельдей в бочку, подогни ноги - не упадешь, плотно зажатый со всех сторон. В камере нет ни нар ни скамеек. Блатные с трудом в дальнем углу камеры устроились для игры в карты. На мою беду я оказался не далеко от них и попался на глаза проигравшему блатняку мой белый свитер. Он подозвал меня и говорит своим друзьям, - Играю на этот свитерок, устроит? Мой свитер пощупали и [182] дали добро. Оставаться без свитера мне нельзя, я просто замёрзну. Блатные увлеклись игрой, а я поживее, с трудом продрался сквозь плотную массу людей подальше от них. Не знаю уж, проиграл ли тот блатняк мой свитер, но он остался на мне. Попробуй найди меня в такой плотной толпе.
Из пересылки нас, человек двадцать, конвой привёл на ОЛП Плотинка. ОЛП - это отдельный лагерный пункт. Те, кто попал на Плотинку - счастливчики, они работают на Воркутинской ТЭЦ, но мы оказывается люди пятидесятого ОЛПа и находимся тут временно. Мы относимся к конторе лагерного строительства и жильё для себя должны построить сами. На Плотинке для нас выделили, кажется, два самых плохих барака. В наш барак натолкали нас битком, но, конечно, не так плотно как в камеру на пересылке. В бараке двойные нары и на них плотно, один к одному, занимают свои места заключённые. Мне досталось место на верхних нарах. Это хорошо, там теплее. В бараке холодно и мрачно, видимо, от того что темно. Смотрю, а кое-где вместо лампочек подвешены банки с водой. Оказывается лампочки для освещения рассчитаны на 127 вольт, а напряжение в сети 220 вольт, так что пришлось подключать по две лампочки последовательно. В этом случае если перегорала одна лампочка, гасла и другая. Вот чтобы эта вторая горела, вместо первой подвешивают банку с водой. Это мне потом объяснил грамотный зек. Я в то время в таких тонкостях не понимал ничего. На нарах тесно, ночью из-за тесноты трудно повернуться на другой бок. Смотрю, утром в бараке у входной двери снежный сугроб: дверь в барак не закрывается плотно и сильный ветер за ночь надул в барак много снегу. Вот пишу ночь, а ночь-то здесь полгода, просто это по отношению к рабочим сменам: одна - дневная, другая - ночная.
Утром принесли в барак ящик с хлебными пайками. В Кирове на пересылке шестисотграммовая [183] пайка - это почти полбуханки, здесь же она почти в два раза меньше - хлеб какой-то сырой и тяжёлый. Всем вновь прибывшим выдали бушлаты и ватные брюки, уже бывшие в употреблении, и новые брезентовые руковицы. Вот где пригодятся мне мои шерстяные варежки. У кого плохая обувь, тем выдали ватные бурки, на ватной же, только утолщённой подошве. Для Воркуты - это не обувь. Вскоре нас, человек пятнадцать, срочно построили и под конвоем куда-то повели. Оказывается упал на бок паровозик узкоколейной дороги, по которой уголь с шахты Капитальной подаётся на Воркутинскую ТЭЦ. Узкоколейка проходит почти по такой же траншее, по какой нас вели на здешнюю пересылку. Паровозик лежал на снежной стенке траншеи. Откуда-то принесли не толстые брёвна шестиметровой длины и подвели их в нужных местах под паровозик. Мы по команде навалились на эти брёвна и паровозик встал на рельсы. Брёвна убрали, паровозик благодарно свиснул и как ни в чём не бывало потащил вагончики с углём на ТЭЦ. Нас вернули в зону и вместе с остальными вновь прибывшими построили построили возле барака. Подошло несколько человек, видимо какое-то лагерное руководство. Один из них спросил, - Печники у вас есть? Выйти из строя. На моё удивление печников среди нас оказалось немало. К вышедшим из строя подошёл один из этого руководства, осмотрел и, кажется, двух человек записал в свой блокнот и сказал им, что с завтрашнего дня они будут работать в его бригаде. Сейчас понятно, что к нам подошли нарядчик и бригадиры, которые подбирают работяг в свои бригады. Нарядчик далее предлагает выйти из строя плотникам. Их оказалось тоже много в нашем строю. Но кряжистый бригадир плотников выбирает опять таки двух, или трёх человек. Точно так же бригадиры выбирают штукатуров и маляров. Так, - говорит нарядчик, - остальные - чернорабочие. Так как я не обладаю ни одной из названных специальностей, то я, естественно, попадаю в разряд чернорабочих. Нарядчик предлагает бригадиру чернорабочих переписать своих людей. Итак, я чернорабочий в бригаде [184] Мартынова. Мартынов молодой, крепкий мужик довольно высокого роста. Хорошо одет, возможно из приблатнённых.
Вечером нас отвели в столовую. Тарелка супа и буквально столовая ложка ячневой каши без всякого масла. Суп - мутноватая вода. Позже я узнал что варят его из мёрзлого турнепса. От этого турнепса при варке не остаётся ничего, только иногда попадаются как бы небольшие кусочки многослойной сетки, связанные из тонкой нити, совершенно не съедобные.
Утром подъём, раздача хлебных паек и через некоторое время команда “Выходи на построение к вахте”. В барак входит нарядчик и с ним ещё двое. Все уже стоят одетыми, но несколько человек лежат на нарах, правда тоже одетые. Нарядчик за ноги сбрасывает их с нар и гонит к вахте, иногда пуская в ход кулаки. Конвой ведёт нас в ОЛП шахты Капитальной. Это совсем недалеко от Плотинки. Зона большая, бараков много. Как только нас вводят в зону, наш конвой снимают. Дальше на работу нас ведут уже бригадиры. В инструменталке получаем рабочий инструмент. За выдачей инструмента следит бригадир. Мне выдают лом, лопату и кайло (кирку). Мартынов расставляет по рабочим местам людей своей бригады. Я должен вырыть котлован под печной фундамент. Здесь вечная мерзлота, землю оттаивать нельзя, иначе печь просто провалится в оттаявшую землю. Размер котлована 150*120 см., глубина 120 см. Мартынов размечает колышками размер котлована в снегу 190*160 см. Это чтоб ты потом вылез из котлована, - говорит он и даёт мне деревянную линейку, где отмечены размеры и глубина котлована.
Дует сильный ветер, по снегу струится поземка. Беру лопату, чтобы выбросить снег до земли. Не тут-то было. Не лезет лопата в снег, как ты на неё не дави. Такого я ещё не встречал, чтобы штыковую лопату не удавалось воткнуть в снег, а какова там будет мёрзлая земля. Беру кайло. Оно в снег втыкается, но снегу откалывает мало. Поработал, поработал кайлом - работа продвигается плохо. Взял лом. [185] От него проку не больше, чем от кайла. И это только снег, а там ещё будет мёрзлая земля. Подошёл работяга из нашей бригады, не новичок - опытный. Говорит, - Мужик, ты обморозил нос. Собственно я и сам уже чувствовал это, но тереть нос снегом на таком морозе не решаюсь: мокрое лицо замерзнет ещё быстрее. Работяга говорит, - Снегом тереть нельзя, просто сними рукавицу и отогрей нос рукой. А копать лучше так: проделай поперёк ямы канавку глубиной сантиметров двадцать и потом кайлом или ломом скалывай в эту канавку снег. Работяга ушёл. Я отогрел нос, так как он сказал и начал долбить снег, так как он посоветовал. Получается лучше, спасибо ему. Добрался до земли. Яма уже скрывает меня с головой. Хорошо что бригадир предупредил чтобы яму в снегу копал шире, действительно потом из ямы не вылезешь. Насчёт земли немного ошибся: это мох со снегом и льдом, но копается это легче чем просто снег. Вот и земля, как свинец, тут почти ничего не откалывается, только земляная дробь летит от удара кайлом. Плохо, за смену я должен вырыть этот котлован - это дневная норма выработки. Чувствую мне этого не сделать. Да ветер еще всё время гонит струи снега в мой котлован и на меня, конечно. Но вот в земле встречается лёд, он скалывается хорошо, потом опять земля, как свинец, и снова местами лёд. Несколько раз за смену собирались на перекур у костра, чтобы отдохнуть и погреться. И всё же я сделал эту норму, но устал очень сильно. Завтра у меня уже не хватит сил, чтобы вырыть этот проклятый котлован.
Вот наконец и команда “Всем к вахте, смена закончена”. Сдали инструмент и идём к вахте, становимся перед воротами. Мороз, метель и сильный ветер. Конвоя пока нет. Люди собираются что-то медленно, потом вдруг колонна начала быстро расти, люди бегут к ней от близлежащих бараков, строятся побригадно. Появляется конвой, опрос бригадиров, все ли работяги в бригадах. Нескольких работяг нет. Ждём [186] их на ветру и морозе. Работяги матерятся, конвой тоже. Вот выскакивают и бегут к колонне и эти последние. Их встречают с кулаками, бьют с удовольствием. Конвой этому некоторое время не препятствует: пусть поучат уму разуму. Потом команда, - Прекратить беспорядок. Затем вахтёру, - открывай ворота.
Пришли в свою зону и разошлись по баракам. Я сразу же залез на свои голые нары. Как тут хорошо и тепло, а ещё вчера мне казалось, что тут холодно и мрачно. Усманов, сосед по нарам, рассказал мне как после работы строиться в колонну. Плохо становиться в колонну в числе первых - замёрзнешь ждать. Ещё хуже быть в числе последних - ожидающие изобьют обязательно. Лучше из тамбура барака наблюдать как строится колонна, видишь что она быстро растёт, не зевай - беги в колонну. Полежал, отдохнул немного. Вскоре скомандовали на ужин в столовую. Ужин в точности такой же, как и вчера. Вернулся в барак и снова улёгся на своё место. Пришёл Мартынов и каждому вручил по маленькому талончику по которому работяга завтра получит заработанную пайку и обед. Пайка здесь с выработки, которую по нормам оценивает бригадир. Свыше ста процентов - пятый котёл, 90-100 процентов - четвёртый, 80-90 - третий. Не помню, были ли второй и первый котлы. По крайней мере от работяг я не слыхал, что у него сегодня второй или, тем более первый котёл. В зависимости от того какой котел, меняется практически только вес вес пайки хлеба: пятый котёл - килограмм хлеба и дополнительное питание, небольшой крупяной биток; четвёртый котёл - 800 граммов хлеба, третий котёл - 600 граммов хлеба. Биточек только на пятый котёл, на него отдельный талончик. После вечерней проверки можно ложиться спать. Лежу и думаю, что меня ожидает завтра и, вообще, что со мной будет здесь. Как хорошо я устроился в ИТК №2, и как неожиданно круто всё изменилось в худшую сторону. Снова сверлит мозг гнетущая мысль: как же преодолеть голод, морозы, свирепый ветер и метели ежедневно работая на [187] открытом воздухе.
На следующий день, утром, я получил восьмисотграммовую пайку хлеба. Восемсот граммов хорошего хлеба - это почти буханка, а тут не большой кусок хлеба. Судя по пайкам, по тому, как они нарезаны, создаётся впечатление, что таких паек из одной буханки получается четыре. И вчера, и сегодня, свою пайку я съел сразу, как только получил - не мог остановиться, не удержался. Это при хорошем питании требуется немного хлеба, если же человек питается практически одним хлебом, выполняя тяжёлую работу на морозе, да ещё при сильном ветре, то съедая такую пайку он не ощущает сытости и с каждым днем испытывает всё больший постоянный голод.
Сегодня при получении инструмента бригадир вручил мне молоток и мешочек с обрубками двухмиллимитровой проволоки, длиной миллиметров сорок. Хорошо, сегодня я не буду рыть котлован. Подошли к строящемуся бараку и бригадир говорит мне, - Сегодня будешь крыть крышу вот этой дранкой. Показал, как это делать. Я набрал в ящик дранки, туда же положил молоток и мешочек с гвоздями из проволоки. Залез на крышу. Мороз и сильный ветер. Держать в рукавицах гвоздик-проволоку очень трудно, вернее невозможно, без руковиц - очень быстро мёрзнут руки. Немного поработал - не могу, замерзаю. Уже два раза обморозил нос, момент, когда белеет кончик носа, я чувствую. Отогреваю нос рукой без рукавицы, а руки-то тоже мёрзнут. Больше не могу, слез с крыши и подошел погреться к костру, около которого греются плотники. Как хорошо плотникам, поработают, погреются у костра и снова за работу. Да и работа - не дранку на крыше гвоздиками прибивать, голой рукой придерживая гвоздик, и не котлованы рыть. Хотя рыть котлован, пожалуй, всё же лучше: в котловане не дует так сильно ветер, да и согреваешься на такой работе. Наверное и пяти минут не прошло, как я подошёл к костру, как ко мне с матом [188] подбегает Мартынов и гонит на крышу. Не смей слазить с крыши, пока не позовут на перекур, - раздражённо говорит он. Работаю, замерзаю. Когда же кончится эта смена! Вспоминаю кузнечный цех: вот бы сейчас пожариться у нагревательной печи, хотя от той жары так хотелось лечь в снег. Перекур. Как хорошо всё-таки посидеть у костра, насладиться его теплом, отогреть руки и ноги и потом даже на крыше некоторое время можно держаться на морозе и ветре. Не долго удаётся продержаться, вскоре ледяной ветер снова выдувает всё тепло и вновь становится холодно, очень холодно. Не знаю уж сколько раз в ту смену белел мой нос, сколько раз я отогревал его голой, тоже мёрзнувшей рукой. Думаю, как было хорошо, если бы попал я к плотникам.
Когда очередной раз спустились с крыши на перекур, к нашему костру подошёл бригадир плотников - спокойный, сильный и какой-то внушительный. И, неожиданно для себя, я говорю ему, - Возьмите меня в свою бригаду. Он внимательно посмотрел на меня, помолчал немного и крикнул, - Мартынов, подойди-ка сюда! Подошёл Мартынов, он ему, - Отдай мне этого парня. А Мартынов, - Да забирай, пожалуйста, на какой … он мне нужен. Бригадир плотников говорит мне, - Всё, сынок, завтра выходи в мою бригаду. Вот это да, даже, как будто, теплее стало. Вот, наконец-то, и команда “Кончай работу, сдать инструмент и к вахте на построение. Сегодня я действую по инструкции Усманова. Зашёл в тамбур барака, впрочем, там уже было много таких как я, тем лучше. В нужный момент выскочили из тамбура и бегом. На построение к вахте. Хорошо получилось, ждать пришлось недолго. Но несколько работяг опять опоздали на построение. И этих, как и вчера, тоже старательно отметелили.
Утром на следующий день нас, четыре бригады, под конвоем вели на работу. Шли как раз по направлению к тем трубам, которые вчера я уже видел. Дорога до работы короткая, меньше километра. Подвели опять же к зоне с высоким забором и вышками. Через большие ворота в зону ведет железнодорожная колея. Через эти ворота нас и ввели в зону, и здесь, по обе стороны дороги, я увидел столько штабелей брёвен, что даже оторопел от увиденного. Зачем тут столько брёвен и что из них делают на этом, видимо, деревоперерабатывающем заводе? Наш конвой занял место на вышках зоны, освободившийся конвой собрал бригады заключенных ночной смены в колонну и повёл их в зону. Нашим бригадам дали задания на рабочую смену и бригадиры развели свои бригады по рабочим местам. Наша бригада пошла по железнодорожной колее в сторону завода. Здесь, сбоку от дороги, стояли мощные маятниковые пилы с режущими дисками диаметром, мне кажется, не менее семидесяти сантиметров. Вот на этих пилах мы должны будем распиливать шестиметровые брёвна на чурбаки метровой длины, грузить эти чурбаки на вагонетки и затем толкать эти вагонетки к заводским воротам, где они под уклон сами катятся на территорию завода. Успел узнать, что это не завод, а ТЭЦ, работающая на дровах. Это сколько же леса сгорает в её топках! Где-то этот лес рубят, вывозят к железнодорожным [171] станциям, грузят в вагоны и везут сюда. Сколько людей заняты на этих работах и сколько леса вырублено для того, чтобы дымили непрерывно трубы этой ТЭЦ!
Приступили к работе. Поражает скорость с которой маятниковая пила отрезает от бревна очередной чурбак. Такое впечатление, что человек, управляющий пилой, как будто отсекает его ударом режущего диска пилы. Вот маятник пилы поднимается вверх, рабочие по рольгангам толкают бревно, на длину чурбака, под пилу. Рабочий на пиле опускает её вниз, по брёвнам, диаметром сантиметров до двадцати резко, почти ударом режущего диска по бревну, и чурбак отрезан. Часть бригады на вагонетках подвозит брёвна из штабеля к пиле, два человека по рольгангам подают брёвна на распил, человек пять грузят чурбаки на вагонетки и отправляют их к воротам ТЭЦ. Я как раз был среди тех, кто грузил чурбаки на вагонетки. Здесь два человека поднимают чурбаки и кладут их на плечи тех, кто тоскает чурбаки к вагонетке. Укладывает чурбак на вагонетку сам носильщик. На первом же чурбаке я схлопотал удар кулаком по загривку. Этот первый чурбак был очень толстым и тяжёлым. Когда мне положили его на правое плечо, голову мою пригнуло к левому плечу и я никак не могу обхватить его руками, чтобы удерживать от падения. С трудом сделал несколько шагов и уронил чурбак на землю. Ко мне тут же подскочил один из тех, кто поднимает чурбаки на плечи и ударил меня кулаком, не сильно, и предупредил, - Если ты, фикса, уронишь ещё раз, то получишь по настоящему. Фикса - это человек, который фальшивит, хитрит, пытаясь увильнуть от тяжёлой работы. На меня снова навалили этот чурбак и больше я его не уронил, донёс до вагонетки. Постепенно приноровился к этой работе, но правое плечо стало саднить, так как чурбаки часто попадаются сучковатые и сучки сильно режут плечо, да и корявая кора толстых берёз режет плечо почти так же. Попробовал носить на левом плече, но получается хуже, хотя привыкать к этому надо. Часа через два небольшой перерыв на перекур и отдых в теплушке. Набиваемся в неё плотно, всего две [172] скамейки возле стен, поэтому отдыхаем стоя. Хорошо и это.
Я обратил внимание на одного мужика. Как только зашли в теплушку, мужик этот почти сразу же уснул стоя. Лицо у него полное, одутловатое. Я спросил у мужика, с которым вместе работал, - Что такое с этим мужиком? Это Князев, - ответил он, - у него водянка. Вскоре этот Князев умер. Во второй половине дня пришла вертушка с лесом, восемь вагонов, которые затолкнул к нам в зону маневровый паровоз. Все бригады сразу же снимают на разгрузку вагонов, так, за простой вагонов на ТЭЦ налагается большой штраф. Нашей бригаде для разгрузку выделили два вагона, вернее одна платформа с высокими стойками, связанными вверху над брёвнами, стальной проволокой; и вагон без крыши с высокими бортами. Нашей бригаде повезло: штабеля бревен на участке наших вагонов, около дороги, были уже израсходованы на дрова, так что было место для разгрузки вагонов. Дальше от нас вагоны стояли между штабелями брёвен высотой почти с вагон. Разгружать эти вагоны намного труднее, так как брёвна из них приходится не сбрасывать вниз по покатам, а по таким же покатам выкатывать на штабеля, что очень неудобно из-за пустого пространства между бортами вагонов и штабелями брёвен. И, разумеется, тяжело.
Бригадир разделил нашу бригаду на две группы. Нашей группе досталась разгрузка платформы. При разгрузке платформы стойки с нужной стороны подрубаются внизу, затем перерубается наверху проволока связывающая стойки. Подрубленные стойки ломаются и практически половина брёвен по покатам скатывается на землю. Скатившиеся брёвна поправляют, переставляют на новое место поката и сбрасывают оставшиеся на платформе брёвна. Вагон разгружать намного труднее. Здесь брёвна приходится поднимать на поката, опирающиеся на борт вагона. Это высоко и требует больших усилий. После разгрузки вагонов снова пилим [173] брёвна и грузим вагонетки.
В этот первый день я очень устал и думал, смогу ли я работать на следующий день. После ужина написал письмо домой, сообщил, что нахожусь в ИТК №2, недалеко от Кирова, около железной дороги в город Молотов, разъезд Полой. На следующий день наша бригада скатывала брёвна в штабеля. Понемногу втягиваюсь в работу. Познакомился, подружился даже, с тем мужиком, который в первый же день стукнул меня по загрувку. Хороший парень, бывший фронтовик, Лёнька Касьянов. После ранения вернулся в свою деревню. Однажды на гулянье познакомился с хорошей девушкой, у которой, оказывается, уже был до него любимый друг. Так вот этот друг схватил вилы, подскочил к Лёньке и ударил его вилами в грудь. Лёнька левой рукой сумел перехватить эти вилы, хотя кисть руки при этом была пробита вилами насквозь. Правой рукой он выхватил из кармана нож и ударил им нападавшего в грудь. Не убил, но парень тот получил серьёзное ранение. За это Лёньке по статье 142 (тяжёлое телесное повреждение) дали семь лет. Мне лично не кажется правильным такое решение суда.
Не долго работал я в бригаде Суслова, но и за это время две смены прочно врезались в память. В первую из этих смен была очень плохая погода. Валил мокрый снег, ворочая брёвна и таская мокрые чурбаки мы промокли насквозь, а к вечеру резко похолодало и мокрая одежда замерзла на нас. Пока нас вечером строили в колонну, пока снимали с вышек наш конвой, мы обледенелые, буквально окоченели от холода. И в тот момент, когда уже раздалась команда “Шагом марш” показались вагоны вертушки. Колонну остановили, чтобы быстрее, двумя сменами, разгрузить вагоны с лесом. Начальник конвоя скомандовал “Разойтись на разгрузку вагонов”. А по рядам колонны как шелест пролетел призыв “Не расходиться”. Начальник конвоя повторил команду, а колонна все равно не расходится, стоит на месте. У конвоя права большие: в случае неподчинения может применяться оружие. Начальник конвоя выхватил из [174] кобуры пистолет и выстрелил над нашими головами “Разойдись!”, колонна не шевельнулась. Начальник конвоя опустил пистолет, подумал и сунул его обратно в кобуру. Затем скомандовал “Бригадир Меркушев, ко мне”. И Меркушев вышел из колонны и подошёл к начальнику конвоя. Дайте список бригады, - сказал начальник конвоя. Меркушев отдал. Начальник конвоя стал вызывать членов его бригады по списку и люди выходили. Команда “Меркушев, ведите бригаду на разгрузку вагонов”. И бригада Меркушева ушла. Тоже самое было проделано и с остальными бригадами. Очень трудной была для нас эта разгрузка. На другой день забрали в тюрьму Шемякина, как организатора саботажа, хотя, кажется мне, не было тогда никакого организатора, может быть и сказал кто-то первым слово “не расходиться”, но, сомневаюсь я, что можно судить его как организатора саботажа. Просто слово это желали слышать все.
Другая смена, которую я тоже надёжно запомнил, была самой обычной. Мы пилили на маятниковой пиле толстые берёзовые брёвна. Я подавал под пилу по рольгангам эти брёвна. Одно из брёвен было очень кривым, конец его не далеко от диска пилы провалился между роликами и его никак было не протолкнуть под пилу. Я пошёл вперед, встал между роликами и сказал толкающим, что как только я приподниму бревно над роликами, вы толкайте его вперед. Бревно толстое, тяжёлое и я с трудом его приподнял. Бревно толкнули, но оно не прошло между моих ног, а уперлось мне в живот, и меня вместе с бревном толкнули под пилу. Ноги мне зажало бревном и я только плотно прижался к бревну, чтобы меня не зарезало диском пилы. Толкающие сумели остановить движение бревна, когда от моего туловища до диска оставалось несколько сантиметров. Стоящий на пиле не мог поднять её выше, не позволяла конструкция пилы. Сквозь брюки я чувствовал ветерок от вращающегося режущего диска пилы. Один из работающих выключил [175] пилу и диск остановился. Бревно немного подали назад и я осторожно, чтобы не порвать брюки, покинул это опасное место. Могла пила разрезать меня, но повезло мне: спасли эти несколько сантиметров, отделяющих меня от режущего диска.
При разводе на работу большие проблемы с обувью для заключенных. Однажды к колонне уже построенной для выхода на работу, подошёл комендант зоны и спросил, - Кто умеет плести лапти выйти из строя. Мой отец плёл лапти и я ему иногда помогал и, разумеется, эта работа намного легче работы с брёвнами, и я рискнул - вышел из строя. Вместе со мной из строя вышло ещё четверо. Комендант нас забрал с собой. Завёл в небольшое помещение и сказал, - Вот здесь будете плести лапти. Переписал нас и неожиданно назначил меня начальником мастерской. Оказывается к этой работе уже готовились. Нам выдали кодочиги, паклю для витья верёвок и несколько связок лутошек (стволиков коры молодых лип). Мы тут же приступили к работе. Заготовили лыко, навили верёвок и начали заплетать лапти. Отец плёл русские лапти, у них есть правый и левый лапоть. А есть ещё марийский лапоть, одинаковый для левой и правой ноги. Один из лапотников предложил плести именно эти лапти, они проще в производстве. Показал как их заплетать. Я согласился с этим предложением и стали мы плести только лапти этого типа. Лутошки нам заготавливали расконвоированные заключённые. Работа пошла и комендант был нами доволен. По утрам часто приходилось работать в очень высоком темпе. Новых лаптей не хватало и мы быстро ремонтировали изношенные лапти заключённых, непосредственно перед выходом на работу. Чтобы мы всегда были на рабочем месте комендант разрешил нам спать в мастерской.
Однажды днём меня вызвали на вахту. Думаю, зачем это. Пошёл, а там ждет меня сестра Галя! Плачет, говорит, - Ой, какой же ты худой, как плохо, видимо, вас кормят. Рассказала как она добиралась. Машины, - говорит, - до Котельнича почти не [176] ходят, за билет до Кирова пришлось чистить железнодорожные пути. Привезла мне посылку: ржаной муки, топлёного коровьего масла и ещё шерстяные носки и варежки и белый хлопчатобумажный свитер. Какое богатство, вот уж наемся досыта. Мало что успели рассказать друг другу, как вахтер объявил, - Всё, свидание закончено. Длилось оно, наверное, не более десяти минут. Галя снова заплакала и мы расстались. Я пришёл в мастерскую, затопил печку, вскипятил воду и приготовил завариху из ржаной муки. Какая же она была вкусная с топлёным коровьем маслом. На следующий день после работы я взял муки и масла и пошёл к Лёньке Касьянову. Сказал ему, что получил посылку и пришёл его угостить. Вручил ему муку и кусок масла. Спасибо, - говорит, - только давай заварим завариху и поедим вместе. Я согласился. Приготовили завариху, заправили её маслом и с удовольствием едим. Только вдруг подходит к нам блатной Дорохов и с возмущением, в котором явственно слышится угроза говорит, - Что же вы черти получили посылку и не делитесь. Лёнька ему в ответ, - Пошёл отсюда на …! У Дорохова аж лицо перекосило от неожиданного отпора, и он с шипением к Лёньке, - Что это ты прошамкал чёрт! Лёнька положил ложку, встал и, схватив Дорохова за грудки, бросил его спиной на дверь. Дверь отскочила, Дорохов, уже за дверью, перевернулся через голову, встал и молча ушёл как побитая собака. Лёнька сел на место, взял ложку и говорит, - Сволочи, даже поесть спокойно не дадут. Силён Лёнька! Я знал что у него очень сильные руки, когда здоровается, так сожмёт руку, что кажется кровь из под ногтей может брызнуть. Но Дорохов-то высокий, широкоплечий богатырь, а вылетел как котёнок! И даже про гонор свой блатной забыл. Сейчас я понял что тогда, когда я уронил чурбак, он меня не ударил, а так, дружески погладил.
Жизнь моя в колонии, можно сказать, наладилась. Конечно, очень плохо с питанием, есть хочется всегда, даже как будто дрожит что-то в животе, просит пищи. Конечно, мне семнадцать лет, растёт организм, требует [177] кормёжки. Хорошо, что работа сейчас не тяжёлая. На такой работе перетерпеть три года можно. Прав был отец, когда говорил, - Учись делать любую работу, в жизни всё пригодится. И как ещё пригодилось мне моё умение плести лапти! Можно сказать это умение спасает мне сейчас жизнь! И еще, как много в жизни случайностей. Вот не было бы тогда на мельнице конфликта с женой председателя колхоза и, наверное, не был бы я мобилизован на завод и, следовательно, не было бы меня сейчас здесь. И, если бы тогда, в кузнечном цехе, хлопнулся бы на меня раскалённый брус или здесь, на пиле, протолкнуло бы меня бревно под режущий диск, тоже всё пошло бы не так. И ещё, я не хотел об этом рассказывать, но что было - то было.
Расскажу еще об одном неприятном случае. На другой день после той попытки отказаться от разгрузки вагонов настроение было очень подавленное, казалось, что выжить тут будет невозможно. И я решился на членовредительство, решил сбросить с плеча, торцем, чурбак на ступню ноги. И я сделал это. Когда мне положили на плечо толстый, тяжёлый чурбак, я сделал вид, что поскользнулся на льду и сбросил этот чурбак торцем на ступню правой ноги. Удар был силен: из-под торца чурбака брызнули в стороны осколки льда. Но мне опять повезло, судьба пожалела меня, удар пришёлся на противоположную от ступни кромку торца чурбака, а ступню только ушибло, довольно сильно, так что пришлось даже похромать. Упади чурбак немного под другим углом и он разбил бы мне ступню ноги. Прозрел я быстро, понял, какая это глупость и слабость. Слабость я не любил, никогда! Поэтому и рассказывать об этом случае не хотел.
Вскоре новая случайность вновь перевернула мою судьбу. Однажды в мастерскую зашёл комендант и говорит мне, - Давай с вещами на вахту. Каким-то холодом, неприятностью повеяло от этого вызова с вещами на вахту. Значит отсюда меня отправляют - куда, зачем? Здесь я хорошо устроился, навряд ли найдется место лучше и люди здесь хорошие, а Лёнька Касьянов, Лёнька Бородин, Мишка Чесноков даже друзья. У вахты нас собралось человек, наверное, двадцать. Всегда пишу наверное, потому что никогда не считал сколько же было человек в том или ином случае.
Пешим этапом [178] привели нас снова на Кировскую пересылку. Поместили в совершенно пустую камеру с двойными нарами. Камера большая, места на нарах полно, располагайся где нравится. Странно как-то, не бывает так в тюрьмах. Погадали, что к чему и легли спать. Разбудил шум в камере. Открыл глаза, смотрю: в камеру ввели новую группу заключённых. Причём, какую-то агрессивную. Нас согнали на нижние нары, а новички облюбовали верхние. Наконец, всё утихло и я снова уснул. Но сильный шум в камере опять меня разбудил. Вижу, в камеру добавили новую группу заключенных, ещё более агрессивных. Эти, новые, загнали под нары наших обидчиков, нас же, на нижних нарах, не тронули.
Утром нам выдали пайки, вскоре открылась дверь камеры, и нам приказали выходить. Во дворе пересылки нас построили в большую колонну и привели на железнодорожную станцию. На путях стоял состав с товарными вагонами. В эти вагоны нас и посадили. В нашем вагоне 85 человек, это точно: охранник считал нас когда мы входили в вагон и я слышал как он сказал, - Всё 85 человек. Дверь вагона закрыли. Осмотрелся. В противоположных концах вагона возле стен двойные нары. В середине вагона одинарные нары, высоко - над полом вагона, под этими нарами можно проходить. Сбоку от этих нар железная печка. Сразу же образовалась группа блатных. Они заняли нары, те что посередине вагона, возле печки. Мы заняли места на двухэтажных нарах. В вагоне холодно, а одет я плохо. На мне белая телогрейка, белый же свитер, который привезла сестра Галя, рубашка, хлопчатобумажные брюки и старые подшитые валенки. Правда в валенка на ногах хорошие шерстяные носки, большое спасибо за них сестре Гале. На голове ватная шапка. Нары голые и холодные. Куда нас повезут никто не знает. Довольно долго стояли на станции. Но вот, наконец, вагон дёрнулся и сначала редко, а потом все чаще застучали на стыках рельсов его колеса.
Затопили печку и плотно обступили её, наслаждаясь [179] исходящим от неё теплом. Один из блатных спрыгнул с нар и оттолкнул людей, загораживающих печку от блатных на нарах. Требуют печку от них не загораживать, блатным должно быть тепло. Ещё они нам объявили, что будут выдавать нам две пайки на троих, так как в дороге негде им доставать дополнительное питание. Они знают, что пайка, это кровное, но во дороге другого выхода у них нет. Вот сволочи, а в тюрьме и колонии другие блатные трепались, что за кровное убивают, а тут сами это кровное нагло отнимают. Печка греет и в вагоне становится немного теплее. Поезд идёт медленно, иногда подолгу стоит. Кто-то протопал по крыше вагона и зачем-то простучал потолок и стены вагона. Бывалые объяснили, что охрана простукивает вагоны, чтобы выявить не прорезают ли где-нибудь стену вагона заключенные, с целью побега. Простукивают вагоны деревянным молотком с длинной ручкой. С этим молотком мы очень скоро познакомились на вечерней проверке.
Когда поезд остановился, открылась дверь вагона, вошли двое охранников и скомандовали, - Быстро всем в сторону вагона. Мы перебежали в указанную сторону. А сейчас, - говорят, - По одному, быстро, но так, чтобы мы успели вас пересчитать, перебегайте в противоположную сторону. Пошёл первый человек, а охранник его молотком по спине, - Давай побыстрее. Молоток тяжёлый, удар сильный - человек упал на колени. Второй человек уже бегом, но охранник успел ударить и его. Каждый следующий заключенный старался избежать удара молотком, но многим не удалось этого избежать. Я уклонился от удара молотком, миновав опасную зону путём падения с последующим перекатом. Охранник похохатывал от удовольствия, когда ударом молотка сбивал человека с ног. Проверка-экзекуция закончилась: всё в порядке, никто не сбежал. Дверь вагона закрылась и вскоре колеса вновь заскрипели и застучали на стыках рельсов.
Кончился [180] уголь в нашей вагонной печки и температура стала быстро понижаться. Блатные указали одному из заключённых, - Как только остановимся, стучи в дверь, требуй угля! Когда поезд остановился, этот заключённый стал стучать в дверь. Охранник снаружи крикнул, - Прекратить стук! Заключённый перестал стучать, но блатной крикнул, - Бей сильнее. Человек снова начал колотить в дверь. Лязгнул засов, дверь открылась и в вагон запрыгнули два охранника. Сбили стучавшего с ног и, лежащего, начали с двух сторон бить ногами. Затем выпрыгнули из вагона и закрыли дверь. Мужик, избитый охранниками, с трудом поднялся на ноги, ушёл к своим нарам и лёг. Блатные другому мужику, - Бей в дверь, проси угля! Тот отказался. Тогда блатные избили его, сильно избили. Заставили бить третьего мужика, но только он приступил к делу, мы поехали дальше. В вагоне уже холодно. На следующей остановке снова команда блатных, - Бей в дверь, проси угля! Мужик бьёт. И опять два охранника запрыгивают в вагон и избивают стучавшего в дверь мужика. И объявляют, - Вам на сутки положено ведро угля, стучите, не стучите - больше не получите. Лучше, конечно, не стучите, если не хотите взбучки. Выпрыгнули из вагона и закрыли дверь.
Блатные посоветовались и скомандовали ломать нары и досками топить печку. Разбирать нары не трудно, только вот спать уже будет негде и даже посидеть не на чём. Вскоре в печке весело горели доски нар и в вагоне стало потеплее.
Утром в вагон принесли ящик с хлебными пайками. Двое блатных стали раздавать пайки, две на троих, как нам было уже объявлено. Трудно трём очень голодным зекам поровну разделить две пайки на троих. Почти всегда скандал. Иногда третий вообще оставался без хлеба. Народу много, люди не знакомые. Немного зазевается третий, у него нет пайки, и один, а то и оба из тех кто должен был с ним поделиться хлебом, исчезают в толпе зеков, окруживших ящик с хлебом. Блатных эта проблема не интересовала. Они только весело подтрунивали, - Что, черти, ума не хватает, чтобы хлеб делить. Не надо быть таким жадным, третий тоже хочет есть. Если пайка попадала в мои руки, я всегда делился с третьим. [181] Я не мог лишить человека единственного на сутки куска хлеба. Если же третьим оказывался я, то я хватался за обоих мужиков которые должны были поделиться хлебом со мной, и не отпускал их, пока не поделятся хлебом со мной.
Нас везли трое суток, и каждые сутки во время проверок охранники с удовольствием били нас своим молотком с длинной ручкой. Все наши нары, кроме тех, которые занимали блатные быстро сожгли. Доски не уголь, сгорают моментально. В вагоне очень холодно: не мудрено, декабрь, а вагон-то обычный товарный. Потолок, пол, стены всё покрылось коркой изморози, вернее даже ледяной коркой. Не на что ни лечь ни сесть, так больше суток и ехали стоя. Но вот поезд остановился, раскрылись двери вагона и раздалась команда “Строиться выходи”.
Ночь, мороз, очень сильный ветер. Нас строят в колонну и куда-то ведут по большой траншее вырытой в глубоком снегу. Метёт. Снег какой-то жёсткий, при таком сильном ветре даже лицо сечёт. Холодно, сильный ветер продувает мою одежду насквозь. Смотрю на конвой, все конвоиры в полушубках, у всех на ногах валенки, на всех меховые шапки и ватные брюки. Все они сытые, им легче переносить и мороз и этот секущий ветер. Дорога до пересылки в городе Воркуте была не долгой. В Кировской тюрьме я уже слышал об этой Воркуте, что там очень трудно: зима - полгода, морозы и ветер, почти всегда сильный ветер. Запомнился стишок:
Воркута, ты Воркута, чудная планета.
Двенадцать месяцев зима, остальное лето.
Потом я понял что этот шуточный стишок не далёк от истины.
В камеру пересылки нас набили как сельдей в бочку, подогни ноги - не упадешь, плотно зажатый со всех сторон. В камере нет ни нар ни скамеек. Блатные с трудом в дальнем углу камеры устроились для игры в карты. На мою беду я оказался не далеко от них и попался на глаза проигравшему блатняку мой белый свитер. Он подозвал меня и говорит своим друзьям, - Играю на этот свитерок, устроит? Мой свитер пощупали и [182] дали добро. Оставаться без свитера мне нельзя, я просто замёрзну. Блатные увлеклись игрой, а я поживее, с трудом продрался сквозь плотную массу людей подальше от них. Не знаю уж, проиграл ли тот блатняк мой свитер, но он остался на мне. Попробуй найди меня в такой плотной толпе.
Из пересылки нас, человек двадцать, конвой привёл на ОЛП Плотинка. ОЛП - это отдельный лагерный пункт. Те, кто попал на Плотинку - счастливчики, они работают на Воркутинской ТЭЦ, но мы оказывается люди пятидесятого ОЛПа и находимся тут временно. Мы относимся к конторе лагерного строительства и жильё для себя должны построить сами. На Плотинке для нас выделили, кажется, два самых плохих барака. В наш барак натолкали нас битком, но, конечно, не так плотно как в камеру на пересылке. В бараке двойные нары и на них плотно, один к одному, занимают свои места заключённые. Мне досталось место на верхних нарах. Это хорошо, там теплее. В бараке холодно и мрачно, видимо, от того что темно. Смотрю, а кое-где вместо лампочек подвешены банки с водой. Оказывается лампочки для освещения рассчитаны на 127 вольт, а напряжение в сети 220 вольт, так что пришлось подключать по две лампочки последовательно. В этом случае если перегорала одна лампочка, гасла и другая. Вот чтобы эта вторая горела, вместо первой подвешивают банку с водой. Это мне потом объяснил грамотный зек. Я в то время в таких тонкостях не понимал ничего. На нарах тесно, ночью из-за тесноты трудно повернуться на другой бок. Смотрю, утром в бараке у входной двери снежный сугроб: дверь в барак не закрывается плотно и сильный ветер за ночь надул в барак много снегу. Вот пишу ночь, а ночь-то здесь полгода, просто это по отношению к рабочим сменам: одна - дневная, другая - ночная.
Утром принесли в барак ящик с хлебными пайками. В Кирове на пересылке шестисотграммовая [183] пайка - это почти полбуханки, здесь же она почти в два раза меньше - хлеб какой-то сырой и тяжёлый. Всем вновь прибывшим выдали бушлаты и ватные брюки, уже бывшие в употреблении, и новые брезентовые руковицы. Вот где пригодятся мне мои шерстяные варежки. У кого плохая обувь, тем выдали ватные бурки, на ватной же, только утолщённой подошве. Для Воркуты - это не обувь. Вскоре нас, человек пятнадцать, срочно построили и под конвоем куда-то повели. Оказывается упал на бок паровозик узкоколейной дороги, по которой уголь с шахты Капитальной подаётся на Воркутинскую ТЭЦ. Узкоколейка проходит почти по такой же траншее, по какой нас вели на здешнюю пересылку. Паровозик лежал на снежной стенке траншеи. Откуда-то принесли не толстые брёвна шестиметровой длины и подвели их в нужных местах под паровозик. Мы по команде навалились на эти брёвна и паровозик встал на рельсы. Брёвна убрали, паровозик благодарно свиснул и как ни в чём не бывало потащил вагончики с углём на ТЭЦ. Нас вернули в зону и вместе с остальными вновь прибывшими построили построили возле барака. Подошло несколько человек, видимо какое-то лагерное руководство. Один из них спросил, - Печники у вас есть? Выйти из строя. На моё удивление печников среди нас оказалось немало. К вышедшим из строя подошёл один из этого руководства, осмотрел и, кажется, двух человек записал в свой блокнот и сказал им, что с завтрашнего дня они будут работать в его бригаде. Сейчас понятно, что к нам подошли нарядчик и бригадиры, которые подбирают работяг в свои бригады. Нарядчик далее предлагает выйти из строя плотникам. Их оказалось тоже много в нашем строю. Но кряжистый бригадир плотников выбирает опять таки двух, или трёх человек. Точно так же бригадиры выбирают штукатуров и маляров. Так, - говорит нарядчик, - остальные - чернорабочие. Так как я не обладаю ни одной из названных специальностей, то я, естественно, попадаю в разряд чернорабочих. Нарядчик предлагает бригадиру чернорабочих переписать своих людей. Итак, я чернорабочий в бригаде [184] Мартынова. Мартынов молодой, крепкий мужик довольно высокого роста. Хорошо одет, возможно из приблатнённых.
Вечером нас отвели в столовую. Тарелка супа и буквально столовая ложка ячневой каши без всякого масла. Суп - мутноватая вода. Позже я узнал что варят его из мёрзлого турнепса. От этого турнепса при варке не остаётся ничего, только иногда попадаются как бы небольшие кусочки многослойной сетки, связанные из тонкой нити, совершенно не съедобные.
Утром подъём, раздача хлебных паек и через некоторое время команда “Выходи на построение к вахте”. В барак входит нарядчик и с ним ещё двое. Все уже стоят одетыми, но несколько человек лежат на нарах, правда тоже одетые. Нарядчик за ноги сбрасывает их с нар и гонит к вахте, иногда пуская в ход кулаки. Конвой ведёт нас в ОЛП шахты Капитальной. Это совсем недалеко от Плотинки. Зона большая, бараков много. Как только нас вводят в зону, наш конвой снимают. Дальше на работу нас ведут уже бригадиры. В инструменталке получаем рабочий инструмент. За выдачей инструмента следит бригадир. Мне выдают лом, лопату и кайло (кирку). Мартынов расставляет по рабочим местам людей своей бригады. Я должен вырыть котлован под печной фундамент. Здесь вечная мерзлота, землю оттаивать нельзя, иначе печь просто провалится в оттаявшую землю. Размер котлована 150*120 см., глубина 120 см. Мартынов размечает колышками размер котлована в снегу 190*160 см. Это чтоб ты потом вылез из котлована, - говорит он и даёт мне деревянную линейку, где отмечены размеры и глубина котлована.
Дует сильный ветер, по снегу струится поземка. Беру лопату, чтобы выбросить снег до земли. Не тут-то было. Не лезет лопата в снег, как ты на неё не дави. Такого я ещё не встречал, чтобы штыковую лопату не удавалось воткнуть в снег, а какова там будет мёрзлая земля. Беру кайло. Оно в снег втыкается, но снегу откалывает мало. Поработал, поработал кайлом - работа продвигается плохо. Взял лом. [185] От него проку не больше, чем от кайла. И это только снег, а там ещё будет мёрзлая земля. Подошёл работяга из нашей бригады, не новичок - опытный. Говорит, - Мужик, ты обморозил нос. Собственно я и сам уже чувствовал это, но тереть нос снегом на таком морозе не решаюсь: мокрое лицо замерзнет ещё быстрее. Работяга говорит, - Снегом тереть нельзя, просто сними рукавицу и отогрей нос рукой. А копать лучше так: проделай поперёк ямы канавку глубиной сантиметров двадцать и потом кайлом или ломом скалывай в эту канавку снег. Работяга ушёл. Я отогрел нос, так как он сказал и начал долбить снег, так как он посоветовал. Получается лучше, спасибо ему. Добрался до земли. Яма уже скрывает меня с головой. Хорошо что бригадир предупредил чтобы яму в снегу копал шире, действительно потом из ямы не вылезешь. Насчёт земли немного ошибся: это мох со снегом и льдом, но копается это легче чем просто снег. Вот и земля, как свинец, тут почти ничего не откалывается, только земляная дробь летит от удара кайлом. Плохо, за смену я должен вырыть этот котлован - это дневная норма выработки. Чувствую мне этого не сделать. Да ветер еще всё время гонит струи снега в мой котлован и на меня, конечно. Но вот в земле встречается лёд, он скалывается хорошо, потом опять земля, как свинец, и снова местами лёд. Несколько раз за смену собирались на перекур у костра, чтобы отдохнуть и погреться. И всё же я сделал эту норму, но устал очень сильно. Завтра у меня уже не хватит сил, чтобы вырыть этот проклятый котлован.
Вот наконец и команда “Всем к вахте, смена закончена”. Сдали инструмент и идём к вахте, становимся перед воротами. Мороз, метель и сильный ветер. Конвоя пока нет. Люди собираются что-то медленно, потом вдруг колонна начала быстро расти, люди бегут к ней от близлежащих бараков, строятся побригадно. Появляется конвой, опрос бригадиров, все ли работяги в бригадах. Нескольких работяг нет. Ждём [186] их на ветру и морозе. Работяги матерятся, конвой тоже. Вот выскакивают и бегут к колонне и эти последние. Их встречают с кулаками, бьют с удовольствием. Конвой этому некоторое время не препятствует: пусть поучат уму разуму. Потом команда, - Прекратить беспорядок. Затем вахтёру, - открывай ворота.
Пришли в свою зону и разошлись по баракам. Я сразу же залез на свои голые нары. Как тут хорошо и тепло, а ещё вчера мне казалось, что тут холодно и мрачно. Усманов, сосед по нарам, рассказал мне как после работы строиться в колонну. Плохо становиться в колонну в числе первых - замёрзнешь ждать. Ещё хуже быть в числе последних - ожидающие изобьют обязательно. Лучше из тамбура барака наблюдать как строится колонна, видишь что она быстро растёт, не зевай - беги в колонну. Полежал, отдохнул немного. Вскоре скомандовали на ужин в столовую. Ужин в точности такой же, как и вчера. Вернулся в барак и снова улёгся на своё место. Пришёл Мартынов и каждому вручил по маленькому талончику по которому работяга завтра получит заработанную пайку и обед. Пайка здесь с выработки, которую по нормам оценивает бригадир. Свыше ста процентов - пятый котёл, 90-100 процентов - четвёртый, 80-90 - третий. Не помню, были ли второй и первый котлы. По крайней мере от работяг я не слыхал, что у него сегодня второй или, тем более первый котёл. В зависимости от того какой котел, меняется практически только вес вес пайки хлеба: пятый котёл - килограмм хлеба и дополнительное питание, небольшой крупяной биток; четвёртый котёл - 800 граммов хлеба, третий котёл - 600 граммов хлеба. Биточек только на пятый котёл, на него отдельный талончик. После вечерней проверки можно ложиться спать. Лежу и думаю, что меня ожидает завтра и, вообще, что со мной будет здесь. Как хорошо я устроился в ИТК №2, и как неожиданно круто всё изменилось в худшую сторону. Снова сверлит мозг гнетущая мысль: как же преодолеть голод, морозы, свирепый ветер и метели ежедневно работая на [187] открытом воздухе.
На следующий день, утром, я получил восьмисотграммовую пайку хлеба. Восемсот граммов хорошего хлеба - это почти буханка, а тут не большой кусок хлеба. Судя по пайкам, по тому, как они нарезаны, создаётся впечатление, что таких паек из одной буханки получается четыре. И вчера, и сегодня, свою пайку я съел сразу, как только получил - не мог остановиться, не удержался. Это при хорошем питании требуется немного хлеба, если же человек питается практически одним хлебом, выполняя тяжёлую работу на морозе, да ещё при сильном ветре, то съедая такую пайку он не ощущает сытости и с каждым днем испытывает всё больший постоянный голод.
Сегодня при получении инструмента бригадир вручил мне молоток и мешочек с обрубками двухмиллимитровой проволоки, длиной миллиметров сорок. Хорошо, сегодня я не буду рыть котлован. Подошли к строящемуся бараку и бригадир говорит мне, - Сегодня будешь крыть крышу вот этой дранкой. Показал, как это делать. Я набрал в ящик дранки, туда же положил молоток и мешочек с гвоздями из проволоки. Залез на крышу. Мороз и сильный ветер. Держать в рукавицах гвоздик-проволоку очень трудно, вернее невозможно, без руковиц - очень быстро мёрзнут руки. Немного поработал - не могу, замерзаю. Уже два раза обморозил нос, момент, когда белеет кончик носа, я чувствую. Отогреваю нос рукой без рукавицы, а руки-то тоже мёрзнут. Больше не могу, слез с крыши и подошел погреться к костру, около которого греются плотники. Как хорошо плотникам, поработают, погреются у костра и снова за работу. Да и работа - не дранку на крыше гвоздиками прибивать, голой рукой придерживая гвоздик, и не котлованы рыть. Хотя рыть котлован, пожалуй, всё же лучше: в котловане не дует так сильно ветер, да и согреваешься на такой работе. Наверное и пяти минут не прошло, как я подошёл к костру, как ко мне с матом [188] подбегает Мартынов и гонит на крышу. Не смей слазить с крыши, пока не позовут на перекур, - раздражённо говорит он. Работаю, замерзаю. Когда же кончится эта смена! Вспоминаю кузнечный цех: вот бы сейчас пожариться у нагревательной печи, хотя от той жары так хотелось лечь в снег. Перекур. Как хорошо всё-таки посидеть у костра, насладиться его теплом, отогреть руки и ноги и потом даже на крыше некоторое время можно держаться на морозе и ветре. Не долго удаётся продержаться, вскоре ледяной ветер снова выдувает всё тепло и вновь становится холодно, очень холодно. Не знаю уж сколько раз в ту смену белел мой нос, сколько раз я отогревал его голой, тоже мёрзнувшей рукой. Думаю, как было хорошо, если бы попал я к плотникам.
Когда очередной раз спустились с крыши на перекур, к нашему костру подошёл бригадир плотников - спокойный, сильный и какой-то внушительный. И, неожиданно для себя, я говорю ему, - Возьмите меня в свою бригаду. Он внимательно посмотрел на меня, помолчал немного и крикнул, - Мартынов, подойди-ка сюда! Подошёл Мартынов, он ему, - Отдай мне этого парня. А Мартынов, - Да забирай, пожалуйста, на какой … он мне нужен. Бригадир плотников говорит мне, - Всё, сынок, завтра выходи в мою бригаду. Вот это да, даже, как будто, теплее стало. Вот, наконец-то, и команда “Кончай работу, сдать инструмент и к вахте на построение. Сегодня я действую по инструкции Усманова. Зашёл в тамбур барака, впрочем, там уже было много таких как я, тем лучше. В нужный момент выскочили из тамбура и бегом. На построение к вахте. Хорошо получилось, ждать пришлось недолго. Но несколько работяг опять опоздали на построение. И этих, как и вчера, тоже старательно отметелили.
Рейтинг: +2
299 просмотров
Комментарии (4)
| Дмитрий Криушов # 30 ноября 2014 в 23:14 +1 | ||
|
| Алексей Лоскутов # 1 декабря 2014 в 19:58 +1 | ||
|
| Дмитрий Криушов # 1 декабря 2014 в 23:12 +1 | ||
|
| Алексей Лоскутов # 3 декабря 2014 в 21:12 0 | ||
|
Новые произведения
