Главная → Проза → Крупные формы → Романы → Воспоминания (продолжение 14)

Воспоминания (продолжение 14)

6 апреля 2015 - Алексей Лоскутов
      На осенней инспекторской проверке нас уже будут проверять на стрельбище. Сейчас отрабатываем упражнение в стрельбе на 200 метров четырьмя патронами лежа без упора. На выполнение упражнения дается две минуты. На тренировке дается обойма с четырьмя холостыми патронами. По команде «Лежа четырьмя патронами заряжай» вставляешь обойму в магазинную коробку. Команда «Приготовиться» и «Огонь». На тренировках у меня на это упражнение уходит 30-35 секунд. Андриевский этим недоволен, - Курсант Лоскутов, цельтесь лучше. Много раз он меня предупреждал, я стараюсь, целюсь хорошо и все равно заканчиваю упражнение все за те же 30-35 секунд.
      - Я тебя предупреждаю Лоскутов, что если на стрельбище ты не выполнишь упражнение, то получишь двое суток ареста.
      Вскоре пошли и на стрельбище. На огневом рубеже Андриевский подошел ко мне и говорит, - Ты помнишь, что я тебе сказал?
      - Так точно, товарищ старший лейтенант, - отвечаю я.
      Пока мы разговаривали, раздалась команда «Внимание, прицел три. Приготовиться». Я взял на прицел мишень (голову в каске). Команда «Огонь» и звук моего выстрела сливается с этой командой. Еще три выстрела и докладываю, - Курсант Лоскутов стрельбу закончил. Андриевский стоит около меня, - У тебя снова 30 секунд. Я тебя предупреждал. И тут я увидел, что и не выставил. На прицельной рамке карабина прицел три. Отвлек меня Андриевский. Говорю ему:
       - Товарищ старший лейтенант, я не выставил прицел три.
      - Тем хуже для тебя, - сердито отозвался Андриевский.
      Подошли к мишени. Я выбил 17 очков, пули легли ниже, но точно по центру и очень кучно. Только для того, чтобы выполнить упражнение нужно выбить 18 очков. Значит я это упражнение не выполнил и двое суток ареста заработал. После окончания стрельбы была объявлена благодарность тем, кто выполнил упражнение на отлично (24 и более очков), мне Андриевский объявил два наряда вне очереди. Осознал, видимо, что отвлек меня на основном рубеже. Впрочем, в наряды эти он так меня и не послал. Недели через две мы снова пошли на стрельбище, упражнение то же самое. На этот раз я отстрелялся за 35 секунд, но выбил уже 36 очков. Когда шли с огневого рубежа Андриевский сказал мне, - Или из тебя стрелок выйдет, или ни хрена не выйдет. Стрелок, не стрелок, но все упражнения на стрельбище в дальнейшем я выполнял только на отлично.
      Подошла осень, похолодало. Спать в миткалевой палатке в трусах и майке под тонким одеялом довольно прохладно. Говорят, что в лагерях мы будем до 15 октября. У нас в части новый начхим, очень активный в отличие от прежнего. Ходили проверять пригодность наших противогазов. В лесу на небольшой поляне поставили палатку, в которой был установлен баллон с каким-то газом. В палатку запускали по одному. Время пребывания в палатке одна минута. Первый же курсант, вошедший в палатку, вылетел оттуда секунд через пять, быстро сорвал с себя шлем противогаза, и судорожно закашлялся. Начхим сказал ему, - Отойди в сторонку, отдышись. И второй и третий курсанты, да и все остальные, выскакивали из палатки, как ошпаренные. Я задохнулся в этой палатке, кажется, на первом же вздохе. Газ удушающий, сразу же перехватывает дыхание. Начхим доволен, он доказал, что дело свое знает и добросовестно его выполняет. Нам выдали новые противогазы и проверили их вышеописанным способом. Противогазы были исправны. В расположении батальона начхим установил сирену и во всех ротах было объявлено, что рев сирены - это сигнал химической тревоги. По этому сигналу следует надеть противогаз и не снимать его до отбоя тревоги сигналом той же сирены. Довольно неприятно целый час сидеть на занятиях в противогазе. И вот однажды, буквально через пять минут после сигнала химической тревоги, завыла сирена отбоя тревоги, причем завыла сирена почему-то у нас в школе. Дежурные других рот, по этому сигналу объявили в своих ротах отбой тревоги. Начхим в ярости бегал из роты в роту, искал того, кто включал сирену. Такой отбой тревоги продолжался и дальше, начхим уже знал, что воет не его сирена, а что-то в нашей школе, но выяснить, что же это воет, так и не смог. А выл, великолепно подражая сирене, курсант из третьего взвода, не помню уже его фамилии.
       Осень уже напоминала о себе ночными заморозками. Дрожишь ночью под тонким одеялом и слышишь утром «Рота подъем! Физзарядка голым торсом». Выскакиваешь из палатки в трусах и сапогах и на физзарядку. Проделываем в темпе несколько раз упражнения на 16 тактов, 25-30 приседаний и бегом марш. Километровая пробежка, возврат в роту и умываться на реку Пышму. Там уже забереги, то есть у берегов реки уже лед. Проломишь его ударом сапога и умываешься. На физзарядке разогреться и умываться ледяной водой даже приятно.
      Как и говорили, кажется 12 октября, вернулись на зимние квартиры. За успехи в освоении техники мне был предоставлен отпуск на родину, десять дней, не считая дороги. Это очень большое везение, очень немногим выпадало такое счастье. Для меня оно было неожиданным и поэтому особенно приятным. Получил необходимые документы и на вокзал. Увы, билетов нет, а на дорогу мне, туда и обратно, дается всего четыре дня. Как быть, не хочется тратить дни отпуска на железнодорожном вокзале. Вышел на перрон. На поезд Свердловск – Москва уже заканчивается посадка. Прошел вдоль поезда, рассматривая проводниц, выбрал, как мне показалось, самую добрую и объяснил ей, как важно мне уехать в этом поезде. Она помолчала немного, посмотрела на меня и сказала, - Заходи. До Молотова у меня не было места, а после Молотова проводница показала мне место, которое я могу занять.
      Выходя из поезда на станции Котельнич, я поблагодарил проводницу и пошел ловить попутную машину до Тужи. Остановил машину, в кузове которой уже полно пассажиров. Шофер кричит, - Залазь быстрее. Залез в кузов и машина, быстро набирая скорость, и почему-то виляя от обочины к обочине, помчалась по ухабистому тракту. Пассажиров пугает такая езда. Слышны голоса, - Да он же пьяный, он нас угробит. Один мужчина постучал в кабину. Машина остановилась, шофер открыл дверцу кабины, - Что там у вас?
      - Давайте я поведу машину, я автомеханик, шофер, – сказал ему мужчина.
      - Вы боитесь, что я немного выпил и могу вас вывалить. Это чепуха, я всю войну возил маршала Толбухина, даже на его похороны ездил.
      Захлопнул дверцу и мы поехали дальше. Минут через 10-15 остановился – перегрелся мотор. Вскоре нас догнал другой грузовик, наши пассажиры замахали руками – грузовик остановился, шофер открыл дверцу кабины и спросил, - Что у вас случилось? Наши пассажиры попросились к нему. Шофер не возражал, - Садитесь. Стали требовать деньги у нашего шофера за незавершенный проезд. Он дает, сколько просят. Одна женщина говорит, - Вы мне дали на пять рублей больше.
      - Ну дал, тебе что мало, могу добавить. Убирайся!
      Грузовик уехал. Мы остались вдвоем с каким-то сержантом.
      - А вы что? Почему не уехали? – спросил нас шофер.
      - А вы нам понравились, - ответили мы.
      - Молодцы! Я маршала Толбухина возил и он всегда был доволен.
      Сел в кабину, нажал на стартер, но машина не заводилась.
      - Пусть остынет, подождем немного, - присев на подножку машины, сказал шофер.
      Подождали еще минут десять. На этот раз мотор заработал и мы поехали. Грузовик с нашими пассажирами мы обогнали уже за Черной. Приехали в Тужу, денег с нас шофер не взял, чуть ли не доволен был, что мы от него не сбежали.
      Погода на удивление хорошая, тепло и сухо. Везу я с собой только подарок: три килограмма сахару, знаю, что в деревне все еще сахару нет. Конечно, не плохо бы захватить сахару побольше, но денежное довольствие солдата в то время было 30 рублей в месяц, так что и эти три килограмма сахарного песку удалось мне купить с трудом. Купил, еще в Туже бутылку водки, чтобы угостить деревенских наших мужиков. Конечно, мне очень обрадовались дома. Подумали, что меня уже демобилизовали. Объяснил, что я приехал в отпуск на десять дней, – Это поощрение за хорошую службу. Мать такое разъяснение очень огорчило, - Что, ты приехал всего на десять дней, почему им жалко, чтобы ты погостил подольше?
      - Из армии в отпуск, мам, отпускают очень немногих, так что и за эти десять дней отпуска можно только благодарить судьбу. Подарку моему очень обрадовались. Мать удивлялась, что сахар свободно продается в магазинах, она держала пакет с сахаром в руках и приговаривала, - Надо же как хорошо живут у вас в городе, даже не верится, почему же тогда у нас этого нет?
      - Скоро, мам, в деревне все появится, - утешал я ее.
Как и после Воркуты вскоре пришли навестить меня Дмитрий Петрович, Михаил Степанович и Александр Михайлович – все мужское население нашей деревни. Сели за стол. Хлеб все еще с лебедой, но молока, творога и сметаны на столе много, соленые огурцы и картошка. Распечатал бутылку с водкой, выпили за встречу. Дмитрий Петрович говорит:
      - Я и сейчас, как и после Воркуты, не буду тебя спрашивать, как кормят, по тебе видно, что кормят тебя хорошо, таким справным я тебя еще не видел. Как там живут в городе?
      - В городе живут хорошо. В магазинах есть все.
      - Смотри ты, как получается, в городе живут хорошо, в магазинах все есть, так почему же нам ничего не дают даже на заработанные трудодни? Из деревни бегут все кто только может. Вот и Сергей Петрович со своей семьей уехал куда-то в Краснодарский край, а ведь председателем колхоза был. Вот и весь уже ваш год рождения взяли в армию и уже сейчас можно сказать, что никто из вас домой не вернется. Из мужского населения осталось в деревни три подростка. Колька Санин, Ленька Степанов и мой Гошка, так ведь и их через 4-5 лет возьмут в армию. И останется после них один Ванюшка Григорьев. Скоро уже не будет нашей деревни.
Михаил Степанович и Александр Михайлович тоже видят, что все к этому идет, но считают, что правительство не может этого допустить.
      Разговаривали долго. Все вспоминали про службу в армии, про войну и военные годы. Мне было интересно слушать их воспоминания. Сравнивая свою службу в армии с их армейскими воспоминаниями, мне казалось, что моя служба в армии будет, пожалуй поинтересней, разумеется исключая из сравнения годы войны. Тяжелое чувство осталось у меня на душе после разговоров с нашими мужиками. Мужиков на всю деревню – старик и два инвалида. Как жалко мне нашу деревню, ведь даже я видел ее живой, жизнерадостной и многолюдной. Помню, как было много в деревне детей и как много было в ней парней и девушек и здоровущих мужиков, а мне всего-то 21 год и все это даже я помню. И вот военный ураган снес все это почти начисто. И это в деревне, которая находилась так далеко от фронта, от полей великих сражений. Прав Дмитрий Петрович, что-то тут не так, несправедливо в отношении деревни. Почему город живет хорошо, а деревня, которая производит хлеб и мясо, не имеет ни того, ни другого. Может быть где-то, в каких- то других областях деревня и живет хорошо, но почему здесь-то в Кировской области она гибнет. Мать прервала эти мои невеселые размышления и попросила, чтобы я рассказал ей, как мне живется в армии. Рассказал ей, какая у нас великолепная казарма, как хорошо нас кормят, какие у нас хорошие командиры и что специальность, которую я приобрету в армии, очень нужна и в гражданке, особенно в городах. Галя спросила, переписываюсь ли я с Милей. Сказала, что Миля работает в школе села Васькино. Я знаю, где это Васькино, от нашей деревни до него, наверное километров 12 будет. То, что Миля работает в Васькино, я знал из ее писем. Хотелось бы пойти на свидание с ней уже сегодня, но нельзя же так огорчать мать. Галя говорит, что сейчас развелось много волков, в конце марта они напали на женщину, которая поздно вечером пошла из деревни Вороничи в соседнюю деревню Малиничи. Видимо, заметив волков, женщина подожгла стог, но сырое сено почти не загорелось. Волки разорвали женщину, оставив от нее только ноги в валенках.
- Тебе, - говорит Галя, - придется идти на свидание с Милей как раз по этой дороге.
- Сейчас не весна, волки сытые, да и случаи такие очень редки, - отозвался я.
      Хорошо, конечно, дома, но сейчас уже поздняя осень, гуляний нет, и вечеринок пока тоже нет – они зимой. Так что в деревне сейчас скучновато. Даже раков сейчас не половишь – холодно. Спросил Аню, как она учится. Говорит, что хорошо, только в школу ходить сейчас далеко, школа в селе Михайловское. Действительно далековато, до Михайловского километров семь. Учеников в деревне всего-то двое: Ванюшка Григорьев да она. Мать смеется, - Чему их только учат, сидит и читает вслух и кроме слов «дырка на бок» я ничего понять не могу.
      - Мама, я тебе говорила уже, что не «дырка на бок», а der Knabe.
      Я рассмеялся: с третьей четверти в пятом классе мы тоже начинали изучать немецкий язык и это слово я помню, мальчик в переводе на русский. Через два дня я сказал матери, что схожу в Васькино, повидаю Милю. На мое удивление она сказала, - Конечно сходи. Заодно повидайся с Ванькой Егоровым, в детстве вы так любили друг друга. Его тоже вот-вот возьмут в армию.
      На следующий день я пошел в Вороничи. Подошел к знакомому с детства дому. Тишина. Неужели никого нет дома. Толкнул дверь, она открылась. Зашел в избу. Тетка Марья еле узнала меня, заохала, засуетилась, - Ванька-то ушел к Ваське, гуляют они, совсем скоро уже их в армию возьмут. Ты посиди, я пойду позову его.
      Она ушла. Вскоре пришел Ванька с Васькой. Ванька рад встрече, конечно, рад встрече и я. Ванька открыл бутылку водки. Я говорю:
      - Ваня, я пойду в Васькино на свидание с Милей, не хочется, чтобы от меня воняло водкой.
      - Согласен с тобой, давай за встречу маленькую рюмочку, больше не волью.
      Выпили, разговорились. Ванька заинтересовано расспрашивает, как живется в армии, в каких войсках служу, какие планы на будущее. Говорю ему, что в армии мне нравится и службы этой можно не бояться.
      - Да я и не боюсь, сейчас не война, плохого об армии я ни от кого не слышал. Ты когда пойдешь в Васькино?
      - Думаю, что подойти мне туда надо к окончанию занятий в школе, часам к трем, четырем.
      - Конечно, не раньше, даже попозже. После занятий учителя не сразу расходятся по домам, - посоветовал Ванька.
      В Васькино я ни разу не бывал. Село это находится в стороне от основных дорог. Ванька сказал, что до Васькино от ихней деревни восемь километров. Сидим мы, разговариваем, а тетка Марья неотрывно смотрит на нас и, глядя на нее, видно, как трудно ей будет расстаться со своим младшим сыном. Жалко тетку Марью, скоро она останется совсем одна. Старший сын Саша погиб под Каменец-Подольским в 1944 году, дочь Лиза давно уже вышла замуж, дядя Егор, ее муж, умер, кажется, в 1946 году, а сейчас вот и Ваню забирают в армию. Посидев немного с нами, тетка Марья накрыла стол и мы пообедали. Я расспросил Ваньку, как пройти в Васькино.
      - До деревни Малиничи дорога идет по лугам на запад, вдоль опушки леса, перед деревней совсем небольшое поле, за деревней дорога поворачивает на юг и до Васькино идет полями еще через одну деревню.
В Васькино я пришел в сумерки. У первой, встретившейся мне женщины, спросил в каком доме живет учительница Людмила Александровна. Женщина объяснила, - Пойдешь по этой улице до школы, в доме, сразу за школой она и живет.
      Дошел до школы, вижу, что два окна в школе еще светятся. Прошел до следующего дома: окна в нем не светятся. Постучал в дверь – тишина, никто не отзывается. Вернулся к школе, вошел в здание. Коридор еле освещается светом, падающим из окон. Навстречу идет женщина, спросил у нее, в школе ли сейчас Людмила Александровна?
      - Вон в той комнате, - рукой показала она.
      Я подошел к указанной двери, постучал и услышал, - Да, да. Входите. Вошел, поздоровался. За столом у настольной, керосиновой лампы две девушки, одна из них Миля. Девушка, незнакомая мне, смотрит на меня с вопрошающим выражением на лице – кто такой и что нужно? Миля же в полной растерянности смотрит на меня и даже слово здравствуй не может сказать. Понять ее нетрудно, она знает, что я служу в Свердловске, что до демобилизации мне еще далеко и вдруг здесь в Васькинской школе увидела меня. Подруга посмотрела на нее и все поняла, - Я пошла, Миля. Свои тетради я проверила. До свидания, - сказала она нам.
      Мы остались вдвоем. Я подошел к Миле, она шагнула навстречу мне. Я ее прижал к себе и поцеловал. Шепчу ей, -
      - Как мне хотелось увидеть тебя, Миля, и какой далекой, далекой казалась эта встреча и так неожиданно повезло – дали отпуск на родину.
      - И как надолго?
      - Всего на десять дней, Миля. Сегодня кончается третий. Очень хотел навестить тебя раньше и не смог – мать жалко. Когда я сказал ей, что приехал на десять дней, она даже испугалась от этих слов. Как, говорит, на десять, какой же это отпуск. Так что только на третий день и осмелился сказать ей, что сегодня пойду на свидание.
      - Вот какой трус, но я не обижаюсь на тебя за то, что ты пожалел свою мать, тем более, что трусость свою ты все-таки преодолел. Я бы маму тоже пожалела.
      Миля стала расспрашивать меня о моей службе в армии.
Рассказал ей, что служу в войсках связи, изучаю телеграфную буквопечатающую аппаратуру. Рассказал и о том, как трудно нам было со своими пятью, шестью классами образования втягиваться в учебу, требующую знаний десятилетки, какие сравнения находил начальник школы для того, чтобы мы стали хотя бы что-то понимать в электротехнике.
      - Вот и в разговоре с тобой, Миля, я испытываю некую неловкость от своей безграмотности.
      - Я совершенно не чувствую твоей безграмотности, а вот в знании телеграфной аппаратуры я совершенно безграмотна, так что давай не будем даже заикаться на эту тему, - рассмеялась она.
      - Спасибо тебе, а быть пограмотней я все же постараюсь.
Мы с ней просидели всю ночь, даже не заметив, что уже светает. Увидели, что засветились окна домов напротив школы, давая понять, что пора уже расставаться. Миля только сейчас сказала:
      - Жаль, что за время твоего отпуска мы уже не сможем больше встретиться. Завтра я должна ехать на трехдневный семинар в город Яранск.
      - А может быть можно послать туда кого-то другого?
      - К сожалению так не получается. Я всю ночь думала об этом – ничего не выкраивается.
      - Мне так не хочется расставаться с тобой, Миля, понимая, как долго придется ждать нашей новой встречи. Вдруг за это время тебе встретиться другой парень и ты забудешь меня.
      - А ты надейся и верь, что этого не случится, и я на тебя тоже буду надеяться, хотя девушек в городе ой как много. Не хочется расставаться, но скоро уже придут в школу учителя.
      Миля в эту ночь так и не уходила из школы, не поспала ни одного часа, а ей еще предстоит целый день заниматься с учениками. Я крепко обнял ее, посидели еще немного на дорожку, поцеловались и расстались. На обратном пути я снова зашел к Ваньке. На этот раз от выпивки отказаться уже не удалось, хотя и не люблю я водку, да и выпивку вообще. Выпили. Ванька далеко провожал меня. На прощание обнялись, пожелали друг другу удачи и расстались. Последние дни октября, а на улице тепло и сухо. Иду по лугам и вспоминаю детские годя и годы войны. Пиштенурской водяной мельницы уже нет, осталась только часть гати, вспоминаю как мы когда-то в половодье пытались здесь через проран в гати перейти разлившуюся реку. Подошел к реке, разулся и перешел ее вброд. Без сомнения река стала и уже и мельче, а почему? Отчего мелеют ее воды? Об этом спросил я Дмитрия Петровича. Он ответил, - Как же не мелеть реке, если в ее верховьях вчистую вырубаются вековые леса. Какие там были леса я видел, когда ходил за солью на станцию Тоншаево.
      Луга от мельницы, вернее от того места, где она была, уже наши, нашего колхоза. Все тут мне знакомо, все изгибы реки и ее омуты. Вот и Красная Речка, сразу за ней начиналась наша улица, но нет уже сейчас здесь домов. Далеко от бывшего кольца деревни одиноко стоит дом Степана Константиновича, а дальше опять пусто вплоть до дома Сани Мишихи, в нем еще во время войны жил старик Нефед. Затем снова большой прогал и дом Дмитрия Петровича, еще два пустыря и наш дом. И все, на всю улицу остались четыре дома. Еще три дома в слободке. Семь домов на всю деревню. Смерть деревни страшнее смерти отдельного, даже знаменитого человека, тем более, что гибнет не одна наша деревня. Много умирающих деревень, пугающе много.
      Мать обрадовалась моему возращению, но сказала, - Приехал всего-то на десять дней и два дня не было дома. На следующий день на свидание к Гале пришел Николай. Он оказывается Милин дядя. У Мили уже давно нет отца и он, можно сказать, заменил отца ей и ее младшей сестре Клаве. Николай тоже расспросил меня о моей службе, сказал, что со службой мне повезло и еще сказал, что Мильке я нравлюсь. Спросил, - Какие у тебя планы на будущее?
      - Пока еще не знаю, далеко еще до конца службы.
      - Домой, как видишь возвращаться не стоит, тем более имея такую специальность. Оставайся в Свердловске, город хороший, заводов много и телеграфист там работу всегда найдет.
      - Ладно, Николай, к концу службы видно будет как поступить.
                На следующий день сходил в Пиштенур, посмотрел на школу, в которой учился в пятом и шестом классе, сейчас в ней детдом. Вот и сельсовет, откуда разносил я когда-то повестки мужикам, призываемым на фронт. Посмотрел и на здание начальной школы в Жеребецкой, сильно обветшало оно, не поймешь заброшено уже или кто-то живет в нем. На душе щемящая тоска, тяжело мне смотреть на наступающее запустение. Всего-то десять лет назад здесь кипела жизнь. В каждом доме – минимум двое детей, чаще их трое, четверо, у Ивана Нефедовича – семеро. В каждом доме мужик, один – редко, чаще два, а то и три мужика, считая взрослых сыновей. Рождались дети, появлялись новые семьи, не будь войны, пополнялась бы домами наша слободка. Страшную дань взяла война с нашей деревни. Погибли в ее огне практически все мужики, тяжелейшая жизнь в деревне в годы войны и после нее, как метлой вымела молодежь, не узнать даже, где все они сейчас, многочисленные в прошлом школьники, вместе с которыми я учился. Как много нас было! И как жаль, что никого из них я уже не встречу. Рушится наше гнездовье, а ведь даже маленькие птицы мечутся в горе, когда разоряют их гнезда.
      Дома плохо с дровами. Что было распилили с Галей, расколол чурбаки и сложил дрова в поленницу. Галя говорит, что дров она купит, да и Николай может помочь. Вчера Сережка Верин сказал, что он поедет со мной в Свердловск, зовет его туда старший брат Александр, который уже давно, задолго до войны обосновался в Свердловске.
      Кончился мой отпуск, завтра я уже уезжаю. Мать спрашивает, что мне нужно на дорогу – носки, варежки. Сказал, что ничего мне не нужно – не разрешаются неуставные предметы одежды. Сварила на дорогу яичек и испекла хлеба без лебеды.
      На другой день утром пешком пошли в Тужу. Первые дни ноября, а тепло и солнечно. Я даже снял шинель. Удивительно, но когда проходили деревню Цепаи, меня ужалила пчела. Причем она не кружила, как обычно, а с лету ужалила меня. Я хлопнул ее рукой уже после того, как она ужалила. Мать говорит, - Не маши руками, это еще больше злит пчел. Только она это проговорила, как точно таким же образом и почти в то же место, в висок возле правого уха, меня ужалила вторая пчела. Это в начале ноября! Что-то очень обозлило пчел.
      В Туже мы с Сережкой Вериным остановили первый появившийся на тракте грузовик. Я простился с матерью, потом уже из кузова машины помахал ей рукой, она смотрела вслед удаляющейся машины и прощально махала. Махала рукой до тех пор, пока мы не скрылись из виду.
      Билеты до Свердловска на станции Котельнич купили без затруднений. Поразила погода в Свердловске. Нас здесь встретил настоящий тридцатиградусный мороз. Сережка, выйдя из вагона с удивлением воскликнул, - Вот это Урал! Пока ждали трамвай оба замерзли: неожиданный мороз переносится труднее, да и одет Сережка не по зимнему легко. Ехать нам с вокзала на разных трамваях. Сережка уехал первый, я пожелал ему счастливой жизни на новом месте, однако на Урале он не прижился, уже на следующий год уехал в Краснодарский край.

© Copyright: Алексей Лоскутов, 2015

Регистрационный номер №0281517

от 6 апреля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0281517 выдан для произведения:       На осенней инспекторской проверке нас уже будут проверять на стрельбище. Сейчас отрабатываем упражнение в стрельбе на 200 метров четырьмя патронами лежа без упора. На выполнение упражнения дается две минуты. На тренировке дается обойма с четырьмя холостыми патронами. По команде «Лежа четырьмя патронами заряжай» вставляешь обойму в магазинную коробку. Команда «Приготовиться» и «Огонь». На тренировках у меня на это упражнение уходит 30-35 секунд. Андриевский этим недоволен, - Курсант Лоскутов, цельтесь лучше. Много раз он меня предупреждал, я стараюсь, целюсь хорошо и все равно заканчиваю упражнение все за те же 30-35 секунд.
      - Я тебя предупреждаю Лоскутов, что если на стрельбище ты не выполнишь упражнение, то получишь двое суток ареста.
      Вскоре пошли и на стрельбище. На огневом рубеже Андриевский подошел ко мне и говорит, - Ты помнишь, что я тебе сказал?
      - Так точно, товарищ старший лейтенант, - отвечаю я.
      Пока мы разговаривали, раздалась команда «Внимание, прицел три. Приготовиться». Я взял на прицел мишень (голову в каске). Команда «Огонь» и звук моего выстрела сливается с этой командой. Еще три выстрела и докладываю, - Курсант Лоскутов стрельбу закончил. Андриевский стоит около меня, - У тебя снова 30 секунд. Я тебя предупреждал. И тут я увидел, что и не выставил. На прицельной рамке карабина прицел три. Отвлек меня Андриевский. Говорю ему:
       - Товарищ старший лейтенант, я не выставил прицел три.
      - Тем хуже для тебя, - сердито отозвался Андриевский.
      Подошли к мишени. Я выбил 17 очков, пули легли ниже, но точно по центру и очень кучно. Только для того, чтобы выполнить упражнение нужно выбить 18 очков. Значит я это упражнение не выполнил и двое суток ареста заработал. После окончания стрельбы была объявлена благодарность тем, кто выполнил упражнение на отлично (24 и более очков), мне Андриевский объявил два наряда вне очереди. Осознал, видимо, что отвлек меня на основном рубеже. Впрочем, в наряды эти он так меня и не послал. Недели через две мы снова пошли на стрельбище, упражнение то же самое. На этот раз я отстрелялся за 35 секунд, но выбил уже 36 очков. Когда шли с огневого рубежа Андриевский сказал мне, - Или из тебя стрелок выйдет, или ни хрена не выйдет. Стрелок, не стрелок, но все упражнения на стрельбище в дальнейшем я выполнял только на отлично.
      Подошла осень, похолодало. Спать в миткалевой палатке в трусах и майке под тонким одеялом довольно прохладно. Говорят, что в лагерях мы будем до 15 октября. У нас в части новый начхим, очень активный в отличие от прежнего. Ходили проверять пригодность наших противогазов. В лесу на небольшой поляне поставили палатку, в которой был установлен баллон с каким-то газом. В палатку запускали по одному. Время пребывания в палатке одна минута. Первый же курсант, вошедший в палатку, вылетел оттуда секунд через пять, быстро сорвал с себя шлем противогаза, и судорожно закашлялся. Начхим сказал ему, - Отойди в сторонку, отдышись. И второй и третий курсанты, да и все остальные, выскакивали из палатки, как ошпаренные. Я задохнулся в этой палатке, кажется, на первом же вздохе. Газ удушающий, сразу же перехватывает дыхание. Начхим доволен, он доказал, что дело свое знает и добросовестно его выполняет. Нам выдали новые противогазы и проверили их вышеописанным способом. Противогазы были исправны. В расположении батальона начхим установил сирену и во всех ротах было объявлено, что рев сирены - это сигнал химической тревоги. По этому сигналу следует надеть противогаз и не снимать его до отбоя тревоги сигналом той же сирены. Довольно неприятно целый час сидеть на занятиях в противогазе. И вот однажды, буквально через пять минут после сигнала химической тревоги, завыла сирена отбоя тревоги, причем завыла сирена почему-то у нас в школе. Дежурные других рот, по этому сигналу объявили в своих ротах отбой тревоги. Начхим в ярости бегал из роты в роту, искал того, кто включал сирену. Такой отбой тревоги продолжался и дальше, начхим уже знал, что воет не его сирена, а что-то в нашей школе, но выяснить, что же это воет, так и не смог. А выл, великолепно подражая сирене, курсант из третьего взвода, не помню уже его фамилии.
       Осень уже напоминала о себе ночными заморозками. Дрожишь ночью под тонким одеялом и слышишь утром «Рота подъем! Физзарядка голым торсом». Выскакиваешь из палатки в трусах и сапогах и на физзарядку. Проделываем в темпе несколько раз упражнения на 16 тактов, 25-30 приседаний и бегом марш. Километровая пробежка, возврат в роту и умываться на реку Пышму. Там уже забереги, то есть у берегов реки уже лед. Проломишь его ударом сапога и умываешься. На физзарядке разогреться и умываться ледяной водой даже приятно.
      Как и говорили, кажется 12 октября, вернулись на зимние квартиры. За успехи в освоении техники мне был предоставлен отпуск на родину, десять дней, не считая дороги. Это очень большое везение, очень немногим выпадало такое счастье. Для меня оно было неожиданным и поэтому особенно приятным. Получил необходимые документы и на вокзал. Увы, билетов нет, а на дорогу мне, туда и обратно, дается всего четыре дня. Как быть, не хочется тратить дни отпуска на железнодорожном вокзале. Вышел на перрон. На поезд Свердловск – Москва уже заканчивается посадка. Прошел вдоль поезда, рассматривая проводниц, выбрал, как мне показалось, самую добрую и объяснил ей, как важно мне уехать в этом поезде. Она помолчала немного, посмотрела на меня и сказала, - Заходи. До Молотова у меня не было места, а после Молотова проводница показала мне место, которое я могу занять.
      Выходя из поезда на станции Котельнич, я поблагодарил проводницу и пошел ловить попутную машину до Тужи. Остановил машину, в кузове которой уже полно пассажиров. Шофер кричит, - Залазь быстрее. Залез в кузов и машина, быстро набирая скорость, и почему-то виляя от обочины к обочине, помчалась по ухабистому тракту. Пассажиров пугает такая езда. Слышны голоса, - Да он же пьяный, он нас угробит. Один мужчина постучал в кабину. Машина остановилась, шофер открыл дверцу кабины, - Что там у вас?
      - Давайте я поведу машину, я автомеханик, шофер, – сказал ему мужчина.
      - Вы боитесь, что я немного выпил и могу вас вывалить. Это чепуха, я всю войну возил маршала Толбухина, даже на его похороны ездил.
      Захлопнул дверцу и мы поехали дальше. Минут через 10-15 остановился – перегрелся мотор. Вскоре нас догнал другой грузовик, наши пассажиры замахали руками – грузовик остановился, шофер открыл дверцу кабины и спросил, - Что у вас случилось? Наши пассажиры попросились к нему. Шофер не возражал, - Садитесь. Стали требовать деньги у нашего шофера за незавершенный проезд. Он дает, сколько просят. Одна женщина говорит, - Вы мне дали на пять рублей больше.
      - Ну дал, тебе что мало, могу добавить. Убирайся!
      Грузовик уехал. Мы остались вдвоем с каким-то сержантом.
      - А вы что? Почему не уехали? – спросил нас шофер.
      - А вы нам понравились, - ответили мы.
      - Молодцы! Я маршала Толбухина возил и он всегда был доволен.
      Сел в кабину, нажал на стартер, но машина не заводилась.
      - Пусть остынет, подождем немного, - присев на подножку машины, сказал шофер.
      Подождали еще минут десять. На этот раз мотор заработал и мы поехали. Грузовик с нашими пассажирами мы обогнали уже за Черной. Приехали в Тужу, денег с нас шофер не взял, чуть ли не доволен был, что мы от него не сбежали.
      Погода на удивление хорошая, тепло и сухо. Везу я с собой только подарок: три килограмма сахару, знаю, что в деревне все еще сахару нет. Конечно, не плохо бы захватить сахару побольше, но денежное довольствие солдата в то время было 30 рублей в месяц, так что и эти три килограмма сахарного песку удалось мне купить с трудом. Купил, еще в Туже бутылку водки, чтобы угостить деревенских наших мужиков. Конечно, мне очень обрадовались дома. Подумали, что меня уже демобилизовали. Объяснил, что я приехал в отпуск на десять дней, – Это поощрение за хорошую службу. Мать такое разъяснение очень огорчило, - Что, ты приехал всего на десять дней, почему им жалко, чтобы ты погостил подольше?
      - Из армии в отпуск, мам, отпускают очень немногих, так что и за эти десять дней отпуска можно только благодарить судьбу. Подарку моему очень обрадовались. Мать удивлялась, что сахар свободно продается в магазинах, она держала пакет с сахаром в руках и приговаривала, - Надо же как хорошо живут у вас в городе, даже не верится, почему же тогда у нас этого нет?
      - Скоро, мам, в деревне все появится, - утешал я ее.
Как и после Воркуты вскоре пришли навестить меня Дмитрий Петрович, Михаил Степанович и Александр Михайлович – все мужское население нашей деревни. Сели за стол. Хлеб все еще с лебедой, но молока, творога и сметаны на столе много, соленые огурцы и картошка. Распечатал бутылку с водкой, выпили за встречу. Дмитрий Петрович говорит:
      - Я и сейчас, как и после Воркуты, не буду тебя спрашивать, как кормят, по тебе видно, что кормят тебя хорошо, таким справным я тебя еще не видел. Как там живут в городе?
      - В городе живут хорошо. В магазинах есть все.
      - Смотри ты, как получается, в городе живут хорошо, в магазинах все есть, так почему же нам ничего не дают даже на заработанные трудодни? Из деревни бегут все кто только может. Вот и Сергей Петрович со своей семьей уехал куда-то в Краснодарский край, а ведь председателем колхоза был. Вот и весь уже ваш год рождения взяли в армию и уже сейчас можно сказать, что никто из вас домой не вернется. Из мужского населения осталось в деревни три подростка. Колька Санин, Ленька Степанов и мой Гошка, так ведь и их через 4-5 лет возьмут в армию. И останется после них один Ванюшка Григорьев. Скоро уже не будет нашей деревни.
Михаил Степанович и Александр Михайлович тоже видят, что все к этому идет, но считают, что правительство не может этого допустить.
      Разговаривали долго. Все вспоминали про службу в армии, про войну и военные годы. Мне было интересно слушать их воспоминания. Сравнивая свою службу в армии с их армейскими воспоминаниями, мне казалось, что моя служба в армии будет, пожалуй поинтересней, разумеется исключая из сравнения годы войны. Тяжелое чувство осталось у меня на душе после разговоров с нашими мужиками. Мужиков на всю деревню – старик и два инвалида. Как жалко мне нашу деревню, ведь даже я видел ее живой, жизнерадостной и многолюдной. Помню, как было много в деревне детей и как много было в ней парней и девушек и здоровущих мужиков, а мне всего-то 21 год и все это даже я помню. И вот военный ураган снес все это почти начисто. И это в деревне, которая находилась так далеко от фронта, от полей великих сражений. Прав Дмитрий Петрович, что-то тут не так, несправедливо в отношении деревни. Почему город живет хорошо, а деревня, которая производит хлеб и мясо, не имеет ни того, ни другого. Может быть где-то, в каких- то других областях деревня и живет хорошо, но почему здесь-то в Кировской области она гибнет. Мать прервала эти мои невеселые размышления и попросила, чтобы я рассказал ей, как мне живется в армии. Рассказал ей, какая у нас великолепная казарма, как хорошо нас кормят, какие у нас хорошие командиры и что специальность, которую я приобрету в армии, очень нужна и в гражданке, особенно в городах. Галя спросила, переписываюсь ли я с Милей. Сказала, что Миля работает в школе села Васькино. Я знаю, где это Васькино, от нашей деревни до него, наверное километров 12 будет. То, что Миля работает в Васькино, я знал из ее писем. Хотелось бы пойти на свидание с ней уже сегодня, но нельзя же так огорчать мать. Галя говорит, что сейчас развелось много волков, в конце марта они напали на женщину, которая поздно вечером пошла из деревни Вороничи в соседнюю деревню Малиничи. Видимо, заметив волков, женщина подожгла стог, но сырое сено почти не загорелось. Волки разорвали женщину, оставив от нее только ноги в валенках.
- Тебе, - говорит Галя, - придется идти на свидание с Милей как раз по этой дороге.
- Сейчас не весна, волки сытые, да и случаи такие очень редки, - отозвался я.
      Хорошо, конечно, дома, но сейчас уже поздняя осень, гуляний нет, и вечеринок пока тоже нет – они зимой. Так что в деревне сейчас скучновато. Даже раков сейчас не половишь – холодно. Спросил Аню, как она учится. Говорит, что хорошо, только в школу ходить сейчас далеко, школа в селе Михайловское. Действительно далековато, до Михайловского километров семь. Учеников в деревне всего-то двое: Ванюшка Григорьев да она. Мать смеется, - Чему их только учат, сидит и читает вслух и кроме слов «дырка на бок» я ничего понять не могу.
      - Мама, я тебе говорила уже, что не «дырка на бок», а der Knabe.
      Я рассмеялся: с третьей четверти в пятом классе мы тоже начинали изучать немецкий язык и это слово я помню, мальчик в переводе на русский. Через два дня я сказал матери, что схожу в Васькино, повидаю Милю. На мое удивление она сказала, - Конечно сходи. Заодно повидайся с Ванькой Егоровым, в детстве вы так любили друг друга. Его тоже вот-вот возьмут в армию.
      На следующий день я пошел в Вороничи. Подошел к знакомому с детства дому. Тишина. Неужели никого нет дома. Толкнул дверь, она открылась. Зашел в избу. Тетка Марья еле узнала меня, заохала, засуетилась, - Ванька-то ушел к Ваське, гуляют они, совсем скоро уже их в армию возьмут. Ты посиди, я пойду позову его.
      Она ушла. Вскоре пришел Ванька с Васькой. Ванька рад встрече, конечно, рад встрече и я. Ванька открыл бутылку водки. Я говорю:
      - Ваня, я пойду в Васькино на свидание с Милей, не хочется, чтобы от меня воняло водкой.
      - Согласен с тобой, давай за встречу маленькую рюмочку, больше не волью.
      Выпили, разговорились. Ванька заинтересовано расспрашивает, как живется в армии, в каких войсках служу, какие планы на будущее. Говорю ему, что в армии мне нравится и службы этой можно не бояться.
      - Да я и не боюсь, сейчас не война, плохого об армии я ни от кого не слышал. Ты когда пойдешь в Васькино?
      - Думаю, что подойти мне туда надо к окончанию занятий в школе, часам к трем, четырем.
      - Конечно, не раньше, даже попозже. После занятий учителя не сразу расходятся по домам, - посоветовал Ванька.
      В Васькино я ни разу не бывал. Село это находится в стороне от основных дорог. Ванька сказал, что до Васькино от ихней деревни восемь километров. Сидим мы, разговариваем, а тетка Марья неотрывно смотрит на нас и, глядя на нее, видно, как трудно ей будет расстаться со своим младшим сыном. Жалко тетку Марью, скоро она останется совсем одна. Старший сын Саша погиб под Каменец-Подольским в 1944 году, дочь Лиза давно уже вышла замуж, дядя Егор, ее муж, умер, кажется, в 1946 году, а сейчас вот и Ваню забирают в армию. Посидев немного с нами, тетка Марья накрыла стол и мы пообедали. Я расспросил Ваньку, как пройти в Васькино.
      - До деревни Малиничи дорога идет по лугам на запад, вдоль опушки леса, перед деревней совсем небольшое поле, за деревней дорога поворачивает на юг и до Васькино идет полями еще через одну деревню.
В Васькино я пришел в сумерки. У первой, встретившейся мне женщины, спросил в каком доме живет учительница Людмила Александровна. Женщина объяснила, - Пойдешь по этой улице до школы, в доме, сразу за школой она и живет.
      Дошел до школы, вижу, что два окна в школе еще светятся. Прошел до следующего дома: окна в нем не светятся. Постучал в дверь – тишина, никто не отзывается. Вернулся к школе, вошел в здание. Коридор еле освещается светом, падающим из окон. Навстречу идет женщина, спросил у нее, в школе ли сейчас Людмила Александровна?
      - Вон в той комнате, - рукой показала она.
      Я подошел к указанной двери, постучал и услышал, - Да, да. Входите. Вошел, поздоровался. За столом у настольной, керосиновой лампы две девушки, одна из них Миля. Девушка, незнакомая мне, смотрит на меня с вопрошающим выражением на лице – кто такой и что нужно? Миля же в полной растерянности смотрит на меня и даже слово здравствуй не может сказать. Понять ее нетрудно, она знает, что я служу в Свердловске, что до демобилизации мне еще далеко и вдруг здесь в Васькинской школе увидела меня. Подруга посмотрела на нее и все поняла, - Я пошла, Миля. Свои тетради я проверила. До свидания, - сказала она нам.
      Мы остались вдвоем. Я подошел к Миле, она шагнула навстречу мне. Я ее прижал к себе и поцеловал. Шепчу ей, -
      - Как мне хотелось увидеть тебя, Миля, и какой далекой, далекой казалась эта встреча и так неожиданно повезло – дали отпуск на родину.
      - И как надолго?
      - Всего на десять дней, Миля. Сегодня кончается третий. Очень хотел навестить тебя раньше и не смог – мать жалко. Когда я сказал ей, что приехал на десять дней, она даже испугалась от этих слов. Как, говорит, на десять, какой же это отпуск. Так что только на третий день и осмелился сказать ей, что сегодня пойду на свидание.
      - Вот какой трус, но я не обижаюсь на тебя за то, что ты пожалел свою мать, тем более, что трусость свою ты все-таки преодолел. Я бы маму тоже пожалела.
      Миля стала расспрашивать меня о моей службе в армии.
Рассказал ей, что служу в войсках связи, изучаю телеграфную буквопечатающую аппаратуру. Рассказал и о том, как трудно нам было со своими пятью, шестью классами образования втягиваться в учебу, требующую знаний десятилетки, какие сравнения находил начальник школы для того, чтобы мы стали хотя бы что-то понимать в электротехнике.
      - Вот и в разговоре с тобой, Миля, я испытываю некую неловкость от своей безграмотности.
      - Я совершенно не чувствую твоей безграмотности, а вот в знании телеграфной аппаратуры я совершенно безграмотна, так что давай не будем даже заикаться на эту тему, - рассмеялась она.
      - Спасибо тебе, а быть пограмотней я все же постараюсь.
Мы с ней просидели всю ночь, даже не заметив, что уже светает. Увидели, что засветились окна домов напротив школы, давая понять, что пора уже расставаться. Миля только сейчас сказала:
      - Жаль, что за время твоего отпуска мы уже не сможем больше встретиться. Завтра я должна ехать на трехдневный семинар в город Яранск.
      - А может быть можно послать туда кого-то другого?
      - К сожалению так не получается. Я всю ночь думала об этом – ничего не выкраивается.
      - Мне так не хочется расставаться с тобой, Миля, понимая, как долго придется ждать нашей новой встречи. Вдруг за это время тебе встретиться другой парень и ты забудешь меня.
      - А ты надейся и верь, что этого не случится, и я на тебя тоже буду надеяться, хотя девушек в городе ой как много. Не хочется расставаться, но скоро уже придут в школу учителя.
      Миля в эту ночь так и не уходила из школы, не поспала ни одного часа, а ей еще предстоит целый день заниматься с учениками. Я крепко обнял ее, посидели еще немного на дорожку, поцеловались и расстались. На обратном пути я снова зашел к Ваньке. На этот раз от выпивки отказаться уже не удалось, хотя и не люблю я водку, да и выпивку вообще. Выпили. Ванька далеко провожал меня. На прощание обнялись, пожелали друг другу удачи и расстались. Последние дни октября, а на улице тепло и сухо. Иду по лугам и вспоминаю детские годя и годы войны. Пиштенурской водяной мельницы уже нет, осталась только часть гати, вспоминаю как мы когда-то в половодье пытались здесь через проран в гати перейти разлившуюся реку. Подошел к реке, разулся и перешел ее вброд. Без сомнения река стала и уже и мельче, а почему? Отчего мелеют ее воды? Об этом спросил я Дмитрия Петровича. Он ответил, - Как же не мелеть реке, если в ее верховьях вчистую вырубаются вековые леса. Какие там были леса я видел, когда ходил за солью на станцию Тоншаево.
      Луга от мельницы, вернее от того места, где она была, уже наши, нашего колхоза. Все тут мне знакомо, все изгибы реки и ее омуты. Вот и Красная Речка, сразу за ней начиналась наша улица, но нет уже сейчас здесь домов. Далеко от бывшего кольца деревни одиноко стоит дом Степана Константиновича, а дальше опять пусто вплоть до дома Сани Мишихи, в нем еще во время войны жил старик Нефед. Затем снова большой прогал и дом Дмитрия Петровича, еще два пустыря и наш дом. И все, на всю улицу остались четыре дома. Еще три дома в слободке. Семь домов на всю деревню. Смерть деревни страшнее смерти отдельного, даже знаменитого человека, тем более, что гибнет не одна наша деревня. Много умирающих деревень, пугающе много.
      Мать обрадовалась моему возращению, но сказала, - Приехал всего-то на десять дней и два дня не было дома. На следующий день на свидание к Гале пришел Николай. Он оказывается Милин дядя. У Мили уже давно нет отца и он, можно сказать, заменил отца ей и ее младшей сестре Клаве. Николай тоже расспросил меня о моей службе, сказал, что со службой мне повезло и еще сказал, что Мильке я нравлюсь. Спросил, - Какие у тебя планы на будущее?
      - Пока еще не знаю, далеко еще до конца службы.
      - Домой, как видишь возвращаться не стоит, тем более имея такую специальность. Оставайся в Свердловске, город хороший, заводов много и телеграфист там работу всегда найдет.
      - Ладно, Николай, к концу службы видно будет как поступить.
                На следующий день сходил в Пиштенур, посмотрел на школу, в которой учился в пятом и шестом классе, сейчас в ней детдом. Вот и сельсовет, откуда разносил я когда-то повестки мужикам, призываемым на фронт. Посмотрел и на здание начальной школы в Жеребецкой, сильно обветшало оно, не поймешь заброшено уже или кто-то живет в нем. На душе щемящая тоска, тяжело мне смотреть на наступающее запустение. Всего-то десять лет назад здесь кипела жизнь. В каждом доме – минимум двое детей, чаще их трое, четверо, у Ивана Нефедовича – семеро. В каждом доме мужик, один – редко, чаще два, а то и три мужика, считая взрослых сыновей. Рождались дети, появлялись новые семьи, не будь войны, пополнялась бы домами наша слободка. Страшную дань взяла война с нашей деревни. Погибли в ее огне практически все мужики, тяжелейшая жизнь в деревне в годы войны и после нее, как метлой вымела молодежь, не узнать даже, где все они сейчас, многочисленные в прошлом школьники, вместе с которыми я учился. Как много нас было! И как жаль, что никого из них я уже не встречу. Рушится наше гнездовье, а ведь даже маленькие птицы мечутся в горе, когда разоряют их гнезда.
      Дома плохо с дровами. Что было распилили с Галей, расколол чурбаки и сложил дрова в поленницу. Галя говорит, что дров она купит, да и Николай может помочь. Вчера Сережка Верин сказал, что он поедет со мной в Свердловск, зовет его туда старший брат Александр, который уже давно, задолго до войны обосновался в Свердловске.
      Кончился мой отпуск, завтра я уже уезжаю. Мать спрашивает, что мне нужно на дорогу – носки, варежки. Сказал, что ничего мне не нужно – не разрешаются неуставные предметы одежды. Сварила на дорогу яичек и испекла хлеба без лебеды.
      На другой день утром пешком пошли в Тужу. Первые дни ноября, а тепло и солнечно. Я даже снял шинель. Удивительно, но когда проходили деревню Цепаи, меня ужалила пчела. Причем она не кружила, как обычно, а с лету ужалила меня. Я хлопнул ее рукой уже после того, как она ужалила. Мать говорит, - Не маши руками, это еще больше злит пчел. Только она это проговорила, как точно таким же образом и почти в то же место, в висок возле правого уха, меня ужалила вторая пчела. Это в начале ноября! Что-то очень обозлило пчел.
      В Туже мы с Сережкой Вериным остановили первый появившийся на тракте грузовик. Я простился с матерью, потом уже из кузова машины помахал ей рукой, она смотрела вслед удаляющейся машины и прощально махала. Махала рукой до тех пор, пока мы не скрылись из виду.
      Билеты до Свердловска на станции Котельнич купили без затруднений. Поразила погода в Свердловске. Нас здесь встретил настоящий тридцатиградусный мороз. Сережка, выйдя из вагона с удивлением воскликнул, - Вот это Урал! Пока ждали трамвай оба замерзли: неожиданный мороз переносится труднее, да и одет Сережка не по зимнему легко. Ехать нам с вокзала на разных трамваях. Сережка уехал первый, я пожелал ему счастливой жизни на новом месте, однако на Урале он не прижился, уже на следующий год уехал в Краснодарский край.
 
Воспоминания (продолжение 15)
Воспоминания (продолжение 13)
Рейтинг: +2 309 просмотров
Комментарии (3)
Серов Владимир # 6 апреля 2015 в 20:59 +1
Интересный рассказ! super
Дмитрий Криушов # 9 апреля 2015 в 21:14 +1
Здравствуйте, Алексей. Со всем вниманием продолжаю читать Ваши воспоминания. Глубоко переживая за Вашу деревню, да и за всю русскую деревню вообще, хотел бы уточнить: послевоенные годы на Урале были самыми сложными и голодными. Да, года с 49-го в магазинах Свердловска было "всё", но кому эта чёрная икра и сервелаты были по карману? Вон, сейчас тоже "всё есть", и что толку? Народ лишь личным хозяйством, крапивой, лебедой, да жмыхом спасался. Вдоволь кушали лишь те, кто "у кормушки", да такие, что золотишко умел мыть. На той же Пышме, к примеру. Кстати, читал тут исследования, посвящённые тем годам, так вот: наши свердловские власти по части дурости и желания выслужиться переплюнули всю страну. Мало того, что под нож ради выполнения плана пустили весь скот, так и из колхозных амбаров выметали всё "под метёлку". Даже посевного материала, и того не оставляли. Весною же, со значительным отставанием от графика сельхозработ, возвращали обратно. Но - уже с десятипроцентной наценкой! Вот так-то: и план по сдаче зерна выполнили, и заработали....
С уважением - Дмитрий.
Алексей Лоскутов # 11 апреля 2015 в 20:20 +1
Уважаемый Дмитрий! Спасибо Вам за добрый комментарий. Я знаю, как тяжело жили первые послевоенные годы жители деревни. Мне кажется, что в нашем глухом краю условия жизни в деревне были даже хуже, чем на Урале. Жалкую оплату за трудодень колхозники получили только в 1954 году, за что были очень благодарны Маленкову. А вот чтобы что-то купить, то денег у колхозника не было совершенно: край глухой, даже со своего огорода ничего не продашь. Еще раз спасибо Вам за добрые слова, дряхлому старику приятно их слышать. Доброго Вам здоровья и творческих успехов.
С искренним уважением А.Лоскутов.