Помочь сайту
Поздравления
Воспоминания (продолжение 15)
14 апреля 2015 -
Алексей Лоскутов
Не смотря на то, что я почти не проходил подготовку к параду, в число участников парада я был включен. После октябрьских праздников снова учеба. По результатам осенней инспекторской проверки один я из школы был награжден нагрудным знаком «Отличный связист». Наверное, рановато наградили меня этим знаком. Не демобилизованы еще солдаты и сержанты 1927 года рождения и даже у них на груди далеко не у всех есть этот знак. Я не думаю, что как связист, я уже превзошел их.
Получил письмо от Маши, от той, что из дома около колодца, который я охранял на учениях. Письмо от Маши было полно справедливого гнева. Маша пишет, что мое гнусное письмо, она дала почитать своим подругам, и они вместе решили написать мне это письмо. Пишут, какой же я мерзавец, если мог написать такое девушке вообще, тем более девушке, о которой я ничего не знаю. Письмо довольно длинное, раскрывающее мою мерзкую пошлость. Такого оскорбления я не заслуживаю, так как письмо это Маше я не писал, и обидеть ее я не мог, она мне нравилась. Если уж она решилась написать мне такое письмо, значит полученное ею письмо, сильно ее покоробило своей пошлостью. Кто бы мог написать ей, от моего имени, письмо, так оскорбившее ее. Свой адрес она дала только мне. Кроме Халтурина никого тогда со мной не было, так что сделать это мог только он, или кто-то с его подачи. Я зачитал это письмо в нашем взводе и смотрел кто и как реагирует на это письмо. Халтурин явно выдает себя своим поведением, не может он скрыть, что доволен своей пакостной проделкой. Прочитав письмо, я сказал Халтурину, что это он написал Маше и спросил зачем он это сделал. Понимая, что улики против него неоспоримы, он рассказал, что есть у него написанное, каким-то поэтом что ли, письмо с пошлым, двусмысленным текстом. Ему так хотелось удивить девушку блеском, якобы своего, таланта. Он прочитал нам это сочинение, написано оно действительно гнусно, но интересно, если смотреть со стороны. Если бы Халтурин написал такое письмо какой-нибудь потаскушке, его еще можно бы понять, но в данном случае - это мерзко. Как товарищ по службе Халтурин хороший парень, не ожидал я от него такой пакости. Однако вижу, что курсанты не очень-то его осуждают, ну пошутил неудачно, с кем не бывает.
Меня Машино письмо тоже обидело. Не было в моем поведении в тот день совершенно ничего такого, что позволило бы считать меня автором этого письма. Я ответил ей на это письмо, объяснил, как все это случилось на самом деле. Упрекнул ее в том, что поспешила она считать меня автором этого письма, что если бы она написала мне письмо с требованием объясниться, все бы сразу и разрешилось. Написал, что не осуждаю ее и понимаю, как это письмо оскорбило ее. Недели через две после моего письма Маше, дневальный сказал мне, что звонили с КПП, там какая-то студентка Маша ждет меня на свидание. (Маша говорила, что она учится в Горном институте). Я не пошел на свидание, все-таки не понравилось мне ее письмо. Сейчас я понимаю, что поступил тогда глупо. Машу оскорбил своим письмом Халтурин, отклонив свидание с нею, уже я обидел ее и совершенно напрасно. Пусть и ошибочно, но она не сомневалась, что это пошлое письмо написал я, ошиблась только в том, что не подумала, зачем же мне писать ей такое пакостное письмо. Простить надо было ей эту вынужденную ошибку.
Странно, но почему-то только на втором году службы начальник школы обнаружил, удививший его прокол в моей биографии. Во время мертвого часа, сразу после команды «Отбой» меня поднимает дежурный по роте и говорит, что меня вызывает начальник школы. Одеваюсь, вхожу в кабинет начальника школы.
- Товарищ майор, по Вашему вызову курсант Лоскутов прибыл.
- Хорошо садитесь. Я только что узнал, что Вы не состоите в комсомоле. Хочу знать, почему?
- Товарищ майор, я не люблю собрания.
- Это не серьезно, комсомольские собрания бывают не каждый день.
- Товарищ майор, если бы они были каждый день, это было бы невыносимо не только для меня, я не люблю собрания, как бы редки они не были.
- Я расцениваю это все-таки как отговорку и хочу знать истинную причину.
- Товарищ майор, ничего не изменится – комсомолец я или нет. Я стараюсь учится не хуже комсомольцев, даже интересно соревноваться с ними.
- В том-то и беда, курсант. Комсомолец должен быть примером для других курсантов, а тут вдруг получается, что пример брать нужно не с комсомольца. Так не годится – комсомол передовой отряд молодежи.
- С этим я не спорю, товарищ майор. Никто не мешает комсомольцам учиться лучше моего.
Вот так майор Озеров доказывал мне, что я должен быть в комсомоле, а я, не желая вступать в комсомол, придумывал отговорки. Когда до подъема оставалось минут десять, майор сказал:
- Идите, отдыхайте.
- Слушаюсь, товарищ майор.
Разделся и лег. Я не успел уснуть, как раздалась команда дежурного «Рота подъем». На следующий день в мертвый час дежурный по роте снова поднял меня по вызову начальника школы, и снова настойчивое приглашение вступить в комсомол. Видел я, что майору не понятно и неприятно мое упрямство, но не мог я объяснить майору истинную причину моего нежелания быть комсомольцем: с трехлетнего возраста и вплоть до призыва в армию ничем хорошим не порадовала меня советская власть и если я только чуть-чуть перед ней провинился, то наказан был неоправданно жестоко, поэтому и не хочу я быть комсомольцем. И опять за десять минут до подъема майор произносит:
- На сегодня достаточно, продолжим беседу завтра. Идите, отдыхайте.
- Слушаюсь, товарищ майор.
Лег и думаю: не отстанет майор и очень не хочется мне раздражать его своим упрямством. Хороший он человек, другой на его месте давно бы уже устроил мне хорошую вздрючку, а он терпеливо уговаривает. Ладно, расскажу ему завтра, что я уже был осужден. Если и это не поможет, вступлю в комсомол.
В следующую беседу я рассказал майору, что я был уже осужден, а молчал об этом потому, что при освобождении мне было указано, чтобы в анкетах и на вопросы, был ли сужден, отвечать – сужден не был. На этот мой довод майор заметил, - Так это же прекрасно Вас характеризует. Вас даже предупредили при освобождении, что Вы не были судимы, а Вы все равно не скрываете своего поступка. Вот Вам бумага, пишите заявление о приеме в комсомол.
В комсомол меня приняли в тот же день и сразу же избрали членом комсомольского бюро школы. Такой вот темп моей комсомольской жизни.
Наш взвод первый раз назначили в гарнизонный караул, охранять окружной склад боеприпасов. В комендатуре тщательный инструктаж: объясняют насколько это важный объект, какой серьезной охраны он требует, какие катастрофические последствия ожидают город, если этот склад подорвут диверсанты. Склад в лесу, далеко за городом, огорожен шестью рядами колючей проволоки. В ночное время на каждой их четырех сторон склада к кольцу на тросе, натянутом вдоль проволочного ограждения, привязывается большая злобная овчарка, видимо, специально натасканная на человека. По углам четырехугольника охраняемого объекта вышки для часовых, возле вышки окоп полного профиля. В случае нападения часовой спрыгивает с вышки в окоп и принимает бой. О нападении на объект начальник караула сразу же сообщает в комендатуру города и до прибытия подкрепления руководит боем. Начальник караула обязательно офицер. На расстоянии не менее 150 метров от проволочного ограждения лес начисто вырублен. После такого инструктажа очень зорко наблюдаешь за охраняемой территорией. Кстати, курсант Мухин после такого инструктажа сказал, что он боится становится на охрану такого объекта. Его заменили другим курсантом. Я попал на пост №2, к вышке этого поста очень близко подходят два овражка. За ними я наблюдал особенно тщательно. Когда разводящий ночью разводит караул, собака, привязанная к кольцу на тросе, настолько злобно сопровождает караул, что становится даже страшновато: вдруг она сорвется. Серьезный инструктаж действует – очень внимательно осматриваешь охраняемую территорию. На белой полосе снега, отделяющей территорию склада от леса, кое-где торчат из снега маленькие сосенки. Стоп! Кажется кто-то ползет, внимательно всмотришься – нет, это маленькая сосенка. Такая излишняя настороженность проходит довольно быстро. Это хорошо: спокойная бдительность надежнее бдительности излишне напряженной.
Стоять ночью два часа на вышке довольно скучно. Полаять по-собачьи, караульные собаки подхватят твой лай – глядь и повеселее стало. В гарнизонный караул посылают очень редко. Кажется за всю службу не более четырех раз довелось мне побывать в этом карауле. Начальник школы объявил, что скоро мы поедем на зимние учения. На учениях в зимнее время мы еще не бывали, не знаем, где мы там будем спать и отдыхать после смены.
Выехали на учения в обычном зимнем обмундировании, даже без валенок. Для отдыха после смены миткалевые палатки с небольшими железными печками. Вскоре убедились, что печкой в палатке пользоваться практически невозможно, если закрыть палатку – задохнешься от дыма, с открытой палаткой печка совершенно не эффективна. Мы с Чемодановым придумали такой способ. Наломаем больше елового лапника, над ним натянем палатку, сильно подогнем полог палатки внутрь под себя, лежим отдыхаем, можно и поспать. Места в палатке немного и воздух в ней согревается. Так как на учениях отрабатывалась оборона в зимнее время, то располагались мы на одном месте, и однажды мы обнаружили недалеко от нашего расположения колхозный сарай с сеном. Отдыхать в сарае на сене намного лучше, чем в лесу. Тут и устроились мы, несколько человек. Отдых нам испортил председатель колхоза. Он объявил нам, что мы сломали на дверях сарая какой-то конский замок, и поэтому он подаст на нас жалобу командиру части. Мы от него ушли в расположение узла связи, его туда не пустили, но это оказался какой-то майор или подполковник в отставке, и, видимо, не понравилось ему наше, не очень почтительное к нему, отношение. Он все-таки пробился к командиру части. Вычислили, кто, примерно, мог отдыхать в этом сарае. Подозреваемых построили и председатель с удовлетворением нас опознал. Пришлось перед ним извиняться. Не знаю, зачем все это нужно было председателю, он же прекрасно знал, что никакого замка на дверях сарая не было и ничего мы там не испортили – это подтвердил конюх. Однако он устроил этот спектакль и, видимо, с единственной целью, чтобы перед ним извинились. Мы извинились, но только потому, что не хотели причинять какие-либо неприятности своему командиру части.
В январе 1950 года нам присвоили сержантские звания. Курсанту Гашееву из третьего взвода и мне были присвоены звания сержантов, всем остальным курсантам, звания младших сержантов. Сержантов в части стало очень много: служат еще сержанты 1926 и 1927 года рождения, правда первых уже демобилизуют. Меня оставили в школе, помощником командира взвода у Андриевского. При выпуске из школы с нами, с каждым по отдельности, побеседовал офицер госбезопасности. Просто беседа о жизни: как нравится служба, хочется ли быть сержантом, как дела дома, каков состав семьи и прочее в том же духе. Андриевский тоже провел с нами беседу, но не по долгу службы, а просто, поделился опытом, в том числе и военным. Главное, сказал он, не допускайте панибратства с подчиненными, солдат должен чувствовать дистанцию между ним и своим командиром, пусть и младшим. Подчиненных своих не давайте в обиду, например, назначив их во внеочередной караул или наряд. Не забывайте, нужно иметь уважение у своих подчиненных, постарайтесь завоевать его побыстрее – это очень важно.
Почти сразу после присвоения звания, я был назначен дежурным по штабу. Наряд не трудный: руководить дневальными по штабу, отвечать на телефонные звонки, отвечать четко: сначала свой номер телефона – 2785, потом кто слушает. В семь часов утра телефонный звонок. Беру трубку - 2785, дежурный по штабу сержант Лоскутов слушает. Голос по телефону:
- Говорит генерал Соколов, передайте командиру части, чтобы он к восьми утра, - щелчок в трубке телефона, - ко мне на квартиру. Не знаю, что за слова сказал генерал в момент щелчка в телефонной трубке, но переспрашивать генерала мне удобно, - Слушаюсь, товарищ генерал.
В это время командира части замещал подполковник Фоменко, грузный, преклонного возраста человек. Захожу к нему в кабинет:
- Товарищ подполковник, Вас к восьми утра к себе на квартиру вызывает генерал Соколов.
- Зачем это я ему потребовался, - сказал Фоменко, посмотрел на свои карманные часы, - надо уже идти.
Надел шинель и ушел. Минут через 40 зазвонил телефон. Снимаю трубку, - 2785, дежурный по штабу сержант Лоскутов слушает. А в трубке:
- Говнюк, такую мать и дальше минуты три сплошной мат. Понимаю, что-то не так, в чем-то я крепко провинился, губы мне не миновать. Вернулся подполковник Фоменко, подошел ко мне, - Не стыдно тебе, так далеко сгонял старика. Докладываю генералу, - Товарищ генерал, подполковник Фоменко по Вашему вызову прибыл, а генерал мне, - Да…мать, ты мне не нужен, что на тебе я в штаб округа поеду. Сказал ему, что так мне передал дежурный по штабу. Генерал в бешенстве крикнул, - Посадить мерзавца на 15 суток. Расскажи, как же так получилось.
Я рассказал. Он подошел и сказал, - Видимо на коммутаторе переключили по ошибке.
На губу Фоменко меня не посадил, снял с наряда и этим ограничился. Спасибо ему за доброту.
В школу прибыло новое пополнение двумя группами, призывники из Челябинской области и из Донбасса. В наш взвод попали призывники в основном из Донбасса. Эти уже грамотнее нас, с десятилеткой – не деревня, а горожане. Среди них даже три еврея: Бройтман, Браверман и Кульман. Кульман и Браверман попали в наш взвод, а Бройтман – в третий взвод. Браверман попал в наше отделение, а Кульман в отделение БОДО.
Началась учеба новых курсантов. Я вел занятия по телеграфии, проблем у меня не было – СТ-35 я знал хорошо. Сменился начальник школы. Майора Озерова перевели куда-то в другое место, уже не в нашей части. Новый начальник школы тоже майор, по фамилии Панфилов. На мой взгляд он намного уступает Озерову.
В свой первый наряд дежурным по роте с новым пополнением, я как раз столкнулся со случаем, когда только один курсант Филь по команде «Отбой» не успел во время лечь в постель, причем демонстративно. Медленно расстёгивает пуговицы на гимнастерке, снимает сапоги и брюки, видно, что умышленно тянет время. Лег. Командую «Курсант Филь – Подъем». Так же медленно поднимается. Говорю ему, - Хотите поиграть, курсант Филь, я не возражаю, как дежурному по роте мне спать не положено. Сел на стул и говорю, - Ну что ж, начнем. «Курсант Филь – Отбой». Филь не спеша раздевается.
- Так две с половиной минуты вместо полутора. «Курсант Филь – Подъем».
Филь не спеша одевается. Эту процедуру мы с ним проделали, наверное, раз пять, пока он не уложился в норму. Курсанты в постелях негромко хихикали, наблюдая за этой процедурой. Больше курсант Филь уже не куражился, выполняя команды «Отбой» и «Подъем».
Утром, осматривая заправку коек, я увидел на тумбочке Филя книгу – Ленин «Материализм и эмпириокритицизм». Слова для меня совершенно не знакомые и непонятные. Спросил Филя, что это за книга. Отвечает, что это капитальный труд Ленина по философии материализма. О философии я тоже ничего не слыхал. Сказал Филю, что тут я ничего не понимаю. Видно, что Филь доволен тем, что в философии он превосходит сержанта, но ведет себя скромно.
Мне нравятся курсанты нашего взвода кроме, пожалуй, Горавермана. Впечатление такое, что он не понимает ничего. Даже устройство какого-нибудь простого узла, несколько раз объясняешь ему одному, бесполезно, не поймет ничего. На весенней инспекторской проверке из-за него пострадают показатели взвода.
Вчера был в наряде, дежурным по КПП. Пустяковый случай, который произошел во время дежурства, поразил меня и заставил задуматься о личности маршала Советского Союза Г.К. Жукова. Я знал, что Жуков выдающийся полководец, под руководством которого нашей армией были одержаны величайшие победы в Великой Отечественной войне. Видел, как Жукова любят в армии и в народе. Когда демонстранты в майские и октябрьские праздники проходят перед трибуной на площади 1905 года и видят на ней Жукова, они криком, - Ура Жукову! – заглушают все другие лозунги.
Случай на КПП приоткрыл новую грань отношения к Жукову, но уже явно не стороны народа и армии. В Свердловске проводились Всеармейские стреловые соревнования. Офицерам, участникам этих соревнований, места для проживания предоставляли в гостинице для офицерского состава, находящейся в нашем военном городке. Заступая в наряд, я был проинструктирован о том, чтобы машину Жукова пропускать без малейшей задержки, и порядке пропуска офицеров в гостиницу: проверить документы и объяснить, как пройти в гостиницу. Во время дежурства, проверяя документы у капитана из Новосибирска, я увидел, что едет Жуков. Крикнул караульному на воротах, - Жуков едет, открывай быстрее!
Капитан спрашивает меня, - Какой Жуков?
Я посмотрел на него с недоумением – Жукова не знает! Говорю ему, - Маршал Жуков.
Надо было видеть, как обрадовался капитан, даже лицо у него засветилось от радости, говорит, - А у нас ходят слухи, что его уже расстреляли. В конце войны я воевал на Первом Белорусском фронте. В наших войсках любили Жукова и знали: там где Жуков – там и победа.
Рассказ капитана из Новосибирска очень удивил меня. Жуков, командующий войсками округа, а в Новосибирске, в армии! ходят слухи, что Жуков расстрелян. Кто же мог распространять такие слухи и зачем? Кому это надо и кому выгодно? Кому слава Жукова вредит или мешает? Ясно, что кому-то из очень высокостоящих. Кстати, у нас тоже все считают, что охрана Жукова приставлена к нему для того, что свести к минимуму его возможности встречаться с народом.
Интересную историю, также связанную с Жуковым, рассказал нам капитан Шевырталов, командир штабной роты. Во время войны он был офицером связи на Первом Белорусском фронте. Самый конец войны. Наши и союзные войска вот-вот должны уже встретиться. Во избежание недоразумений или даже инцидента при встрече, договорились о радиообмене между передовыми частями наступающих войск. Наши части ночью вышли на берег реки, замаскировали технику и ждали рассвета. Командование предполагало, что на другой берег реки одновременно выйдут союзники. Когда рассветало, увидели на другом берегу реки много техники и как будто не немецкой. Как и было условлено запросили союзников по радио. Ответа не последовало, вместо этого последовал артиллерийский обстрел наших позиций. Связались с Жуковым, обрисовали обстановку, запросили, как быть? Приказ: на огонь ответить огнем. Лавина огня накрыла противоположный берег реки. Удирающих союзников догоняли на мотоциклах: не задирайтесь друзья, вы встретили союзников. Капитан Шевырталов очень доволен этим заключительным этапом войны. Союзники ему неприятны, он говорит:
- Всю войну они уклонялись от военных операций против Германии и открыли второй фронт только тогда, когда увидели, что мы можем и одни освободить всю Европу. И тут еще, сволочи, решили попробовать нашу силу. Молодец Жуков, пусть хорошо запомнят этот урок.
Недолго я был помощником командира взвода у Андриевского. Однажды я был в наряде дежурным по роте. При Озерове дежурному по роте спать не разрешалось, ни одного часа за все дежурство. После дежурства ему разрешалось сразу после ужина ложиться спать. Я так и сделал. Однако новый старшина роты, старший сержант Котляровский, решил поднять меня перед вечерней прогулкой роты. Я ему сказал, чтобы он не мешал мне спать, я сменился с нарда и имею право лечь спать сразу после ужина. Котляровский распорядился, чтобы роту не отпускали в казарму, пока я не встану. Лежу, роту прогуливают, хотя пора уже давать команду «Отбой». Сволочь Котляровский, курсанты-то в чем провинились? Встал. Курсантов отпустили в казарму и скомандовали «Отбой». Я снова лег. Еще не уснул, подошел дежурный по роте и сказал, что меня вызывает начальник школы. Встал, зашел в кабинет начальника школы:
- Сержант Лоскутов по Вашему приказанию прибыл.
Майор Панфилов выслушал Котляровского, и за попытку не выполнения приказа объявил мне пять суток ареста. Не ожидал.
Утром на гарнизонную гауптвахту из здания школы меня провожал весь взвод. Даже в груди защемило, не ожидал я такого отношения к своей персоне.
На губе в камере нас шесть человек, все сержанты. Один сержант богатырь, с гарантией весит более ста килограммов. Койки в камере на день поворачиваются к стене и запираются. Первый день из камеры выводили только в столовую, на второй день нас вдвоем отвели в котельную городской бани. Это лучше, чем сидеть в камере. Подвезешь на тачке угля в кочегарную и отдыхай. Благодать! Вечером до отбоя, то есть до тех пор пока откроют койки, вспоминали разные эпизоды из своей жизни. Могучий сержант рассказывал, какой у него сильный был отец, какие он поднимал тяжести. Вот тогда я и сказал ему, что вот всех их пятерых я удержу на плечах. Здоровяк посмотрел на меня, рассмеялся и говорит:
- Да я тебя одной рукой прижму к полу.
- Вот и давайте попробуем. По одному человеку повиснут у меня на плечах, двое повиснут со спины, а ты, как самый тяжелый повиснешь спереди, чтобы уравновесить тех, что на спине. Только опускайтесь одновременно и плавно, иначе я могу потерять равновесие, так как переступать мне некуда.
Так и сделали. Те, что у меня за спиной, обняв меня за шею резко подогнув ноги, чуть не уронили меня. Я повторил свое условие, здоровяк со мной согласился. По моей команде все одновременно плавно начали поднимать ноги. Я смотрю на здоровяка и вижу по выражению его лица, что он не сомневается, что сейчас вдавят меня в землю. Вначале, он просто давил мне на плечи руками. Потом вижу глаза у него растеряно забегали и он, подогнув ноги, тоже повис на мне. Я их удержал, все они удивились этому, особенно здоровый сержант.
На следующий день, после завтрака, всех нас построили во дворе гауптвахты. Начальник губы разделил нас на две группы и объявил:
- Сейчас двумя группами вы пойдете в баню на ул. Куйбышева. Идти с песней, строевым шагом. За нарушение порядка прохождения, ведущий группу дополнительно получает пять суток ареста. Всем другим по степени виновности.
Начальник губы подошел к нашей группе, указал пальцем в одного сержанта, - Выйти из строя. Тот вышел. Он посмотрел на него и презрительно сказал, - Баба! Встать в строй. Указал на меня, - Выйти из строя. Я вышел.
- Ведите группу в баню, строевым, по мостовой, с песней. Я на машине поеду следом.
Я скомандовал: Равняйсь! Напра-во! Строевым, марш!
Начальник губы нас не задержал. Пока что из его лап мы вырвались. Как только немного отошли от губы, группа моя, не слушая командира перешла на тротуар и я понял, что ничего не могу сделать, не буду же я выдавать их начальнику губы. Мы успели дойти до бани и уже были в мойке, когда пришла вторая группа, а следом за ними и начальник губы. Закончили мыться, я снова построил свою группу и обратно, опять по тротуару, домой на губу. Командую, - «Шире шаг». Идут быстро. И на обратном пути не успел нас перехватить начальник губы, избежал я дополнительных пяти суток. Тот, кто вел втору группу, пять дополнительных суток получил. Когда я вернулся с губы, мне объяснили, что приказом командира части я переведен в четвертую роту, сержант, побывавший на губе, не может оставаться в школе. Четвертая рота кабельно – шестовая, телефонисты. Странно, я же телеграфист. Пришел в четвертую роту, у них знаменитый старшина сверхсрочник Шустов – весь рукав шинели в шевронах, показатель того, как давно он уже служит. Подошел к нему, говорю, что я переведен в Вашу роту. Шустов говорит:
- Я знаю.
Говорю ему:
- Я же телеграфист, а вы телефонисты.
- Вам изучить телефонный аппарат – раз плюнуть. Вот занимай эту койку и отдыхай.
Сходил на ужин один, без строя. Вернулся в роту. Подошел Шустов:
- Нечего делать? Хочешь, ложись спать.
Вот это старшина! Не хуже отца. Утром после завтрака, подхожу к Шустову, спрашиваю:
- Чем мне заняться?
- Отдыхай. Не знаешь разве: на службу не напрашивайся, от службы не отказывайся.
Пошел в телеграфную мастерскую. Телеграфного мастера старшего сержанта Сницарука я уже знал. Предложил ему свою помощь. Разобрали СТ-35, чистим и смазываем его детали. Команда начальника мастерской «Смирно» и доклад, чем занимается мастерская в настоящий момент. В мастерскую зашел начальник штаба части подполковник Космодемьянский. Увидел меня, спрашивает:
- А вы сержант Лоскутов, что тут делаете?
- Помогаю, товарищ полковник, старшему сержанту Сницаруку.
- Почему не в школе?
- Меня отчислили в четвертую роту.
- За что?
- Я получил пять суток ареста.
- Почему переведен не во вторую роту, а в четвертую?
- Не знаю, товарищ полковник.
- Я посмотрю, есть ли вакантные сержантские должности во второй роте, если есть переведем Вас туда.
Он ушел. Сницарук говорит, какие там вакантные места, сержантов, как нерезаных собак, многие даже на должности рядовых. Поработал со Сницаруком до конца смены. Странно, что начальник штаба части удивлен, что я переведен в четвертую роту. Поделился своим недоумением с Шустовым. Он сказал, что странного здесь
ничего нет. Как раз в это время командир части и начальник штаба были в Москве. Командира части замещал в это время его заместитель по строевой подполковник Фоменко – телефонист. Вот и перевел он тебя в нашу роту, он же знал, что ты был отличником в школе.
Сходил на ужин и вернулся в четвертую роту. Старшина Шустов увидел меня и спрашивает:
- А ты чего еще тут делаешь?
- Как что? Вернулся в свою роту.
- А так ты еще не знаешь? Приказом командира части ты переведен в штабную роту командиром отделения СТ-35.
Пришел во вторую, штабную роту. Принял отделение. Все солдаты 1927 года рождения, посматривают на меня свысока. Взвод временно подчиняется непосредственно командиру роты капитану Шевырталову. На следующий день я уже проводил занятия по теме «Устранение мелких неисправностей аппарата СТ-35». Здесь нет учебного аппарата, взял штатный, разбираю определенные узлы и объясняю какие неисправности в этом узле могут быть и как они проявятся при работе аппарата. В отделении несколько телеграфистов первого класса, в том числе и помощник командира взвода старший сержант Кравцов. Слышу два друга, оба телеграфисты первого класса, ефрейторы Яшин и Кулаков шепотом, но так, чтобы я слышал, спрашивают один у другого:
- Кто же этот штатный аппарат собирать будет?
Делаю вид, что я их не слышал. Даю команду на перерыв. После перерыва объясняю, как следует устранять те или иные неисправности и собираю аппарат. Собрал, отрегулировал и включил.
- Ефрейтор Яшин, проверьте исправность аппарата.
Яшин встал и пошел к аппарату: сейчас он покажет, что нельзя разбирать штатный аппарат. В высоком темпе дает проверочные тесты: ТГ, ТГ…,ТГСЛНД, ТГСЛНД… и ЧАЮ, ЧАЮ. Аппарат работает четко без сбоев. Вижу, как удивлен Яшин и другие солдаты. Все они были твердо уверенны, что аппарат работать не будет. Этого урока оказалось достаточно, чтобы меня признали.
Снова весенние окружные учения штабов округа. На этот раз отрабатываются оборонительные бои армии. На этих учениях хорошо запомнилось рытье капониров под аппаратные. За четыре часа нужно вырыть капонир в который можно было бы загнать и замаскировать Студебеккер с фургоном. Глубина капонира метра полтора, длина, вместе с выездом, метров двенадцать, ширина, чтобы входила машина. Грунт оказался – хуже не придумать, сплошная дресва. Это плотный мелкий пластинчатый камень. Лопата его практически не берет, только лом и кирка. Работаем в высоком темпе. Солдаты набивают руки до кровавых мозолей – непривычны к такой работе. И все-таки, мы вырыли этот капонир, возможно не уложились немного в норму, по крайней мере упреков нам не было. Для связистов эти учения трудности не представляют: развернули узел связи, установили связь с войсками и остается только дежурство. Из-за нового начхима несколько солдат попали в медчасть. Начхим придумал устроить химическую тревогу. Завыла сирена, команда «Химическая тревога», чтобы все надели противогазы. Начхим разбрасывает шашки с учебным отравляющим веществом. Я сел в кабину к шоферу аппаратной Циулину. Начхим увидел, что мы без противогазов и бросил под машину шашку. Очень скоро в кабине стало нечем дышать, перехватывает дыхание. Мы выскочили из кабины и побежали на опушку леса. Всего-то до опушки метров триста, но мы еле до нее добежали. Грудь разрывает резкая боль, задыхаешься, не чувствуешь вдыхаемый воздух. Кое-как отдышались. Хуже досталось солдатам, которые после смены спали в палатке. Начхим им спящим бросил шашку прямо в палатку. Задыхаясь солдаты вскакивали на ноги, в белом дыму ничего не видно. Сорвали палатку и тоже на опушку. Хорошо еще, что палатка стояла близко от опушки, но все равно пять человек пришлось положить в санчасть. На другой день я видел, как начальник санчасти при солдатах материл начхима, называя его идиотом. По уставу такое не допускается, нельзя при солдатах так поносить офицера.
Вскоре после учений я, единственный раз за всю службу, был назначен вместе с сержантом Кривякиным в патрульный наряд по городу. Незадолго до конца смены дежурному по гарнизону сообщили, что какой-то лейтенант, приехавший к матери в отпуск с Дальнего востока сошел с ума. Буйное помешательство, всех кто пытается войти к нему в комнату бьет, чем попало. Причем особенно не любит людей в белых халатах. Просили помочь, обещали выслать к комендатуре санитарную машину. Вот меня с Кривякиным и послали выполнить миссию по доставке этого лейтенанта в психиатрическую больницу. Я сказал Кривякину, что буйнопомешанные не чувствуют боли и очень сильны. Рассказал как с Петром Андреевичем везли мы в психиатрическую больницу в городе Советске буйнопомешанную Татьяну. Подъехали к дому, где проживает сошедший с ума лейтенант, зашли в квартиру. Дверь в комнату лейтенанта заперта. Его мать рассказывает нам, что зайти к нему невозможно. Он только громко вспоминает своих лучших друзей Сергея и Игоря. Спросили как зовут лейтенанта. Как ни странно, но зовут его Адольф. Договорились с Кривякиным выдать себя за любимых друзей Адольфа. Кривякин будет Сергеем, а я Игорем. Мать Адольфа отперла дверь, мы ее резко распахнули и с возгласом, - Здравствуй, Адольф, - бросились к нему. Он осторожно на нас смотрит. Кривякин хватает его за одну руку, я – за другую.
- Да ты что, Адольф, не узнаешь меня, я же твой друг Сергей, - трясет его руку Кривякин.
- А я Игорь, ты что, Адольф, даже меня не узнаешь, - трясу его руку я.
Адольф обхватил нас за плечи и заплакал, приговаривая:
- Друзья мои, как я вас ждал.
- Тебе здесь надоело, Адольф, поедем с нами у нас машина у подъезда.
С вами друзья я поеду куда угодно, я не могу здесь находиться.В обнимку мы сели в машину, захлопнулась дверь фургона и мы поехали в психиатрическую больницу. Немного отъехали, Адольф предлагает:
- Друзья, споем нашу любимую песню.
Кто знает, какая у них любимая песня, тем более, что я вообще не пою. Кривякин не растерялся:
- Конечно, споем. Запевай Адольф.
- В саду не слышен, не весом, - запел Адольф, Кривякин подхватил. Подтягиваю и я – нельзя раздражать сумасшедшего. Так и добрались благополучно до психиатрической больницы. Врач, которая ехала в кабине с шофером привела санитаров с врачом. Дверь открыли и врач психиатр стал разговаривать с Адольфом. Удивительно, но Адольф разговаривал с врачом, почти как нормальный человек. Выполнив свою миссию на санитарной машине мы вернулись в комендатуру.
Весенняя инспекторская проверка прошла успешно. На этот раз я был сфотографирован под развернутым знаменем части. Объявили о демобилизации солдат и сержантов 1927 года рождения. Буквально за несколько дней до демобилизации беда подкараулила ефрейтора Кулакова. Он был дежурным по классу. В классе дровами топилась печь. Я проводил занятия по телеграфии, Кулаков подметал пол. Вдруг у меня за спиной хлопнул выстрел и по классу что-то пролетело с шелестящим звуком. Я повернулся на звук выстрела и вижу: Кулаков закрыл лицо руками и из-под руки у него сбегает по щеке тонкая струйка крови. Оказывается Кулаков бросил подметенный мусор в печь и не успел закрыть дверцу печи, как раздался выстрел. Взорвался патрон от автомата. Развороченная гильза пролетела по классу, а капсюль от патрона попал Кулакову немного ниже левого глаза и, как выяснилось в госпитале, перебил зрительный нерв. Чтобы извлечь латунный капсюль пришлось удалить глаз. Вот такое дикое невезение в последние дни службы. Было проведено расследование этого случая: откуда же взялся этот проклятый патрон. Нигде недостачи патронов обнаружить не удалось. Когда Кулаков из госпиталя вернулся в роту,
306
чтобы демобилизоваться, все его сослуживцы были уже демобилизованы.
За несколько дней до демобилизации старшего сержанта Сницарука я был приказом командира части назначен старшим телеграфным мастером. Принял у Сницарука все его хозяйство и приступил к исполнению своих обязанностей. В тот день, когда придя из четвертой роты, я помогал Сницаруку с ремонтом аппарата СТ-35 и обратил внимание, что аппарат требует профилактического ремонта и чистки. Став старшим телеграфным мастером я с первого же дня к этому и приступил. Нас в мастерской четыре мастера: оружейный - старшина сверхсрочник Пеутин, фронтовик, снайпер; телефонный – сержант Журавлев, радиомастер – старший лейтенант Акимов и телеграфный – я. Старшина Пеутин поразил нас, когда мы первый раз стреляли по мишени. Кто-то пожаловался, что у него не пристрелян карабин. Майор Озеров сказал Пеутину, чтобы он проверил этот карабин. Пеутин взял карабин и сделал из него несколько выстрелов по прямоугольной пристрелочной мишени. После этого пригласил нас и говорит:
- Вон видите ту березовую веточку возле мишени.
- Видим.
- Сейчас смотрите.
Он прицелился и выстрелил. Веточку срезало пулей из обычного карабина. Это нас поразило: со ста метров с первого выстрела попасть в тонкую березовую веточку. Невероятно. Мы смотрели на него с восхищением. Какой специалист и человек старший лейтенант Акимов я многократно убеждался в дальнейшем. Вот один довольно яркий пример. Заходит к нам в мастерскую командующий войсками связи округа генерал-майор Соколов. Акимов командует, мастерская «Смирно». Генерал его останавливает «Вольно», Генерал Акимову, - Товарищ старший лейтенант посмотрите мой трофейный радиоприемник, Гитлер жаловал такие только наиболее отличившиеся генералам, вот и мне достался один. Приемник превосходный, но вот забарахлил сдавал в мастерскую, две недели продержали, ничего не сделали. Говорят, схемы на него нет и таких радиоламп у них тоже нет. Я Вам его оставлю, посмотрите. Акимов согласился:
- Конечно, посмотрю, товарищ генерал. Привозите приемник.
- Он уже здесь. Сейчас принесут.
Приоткрыл дверь, махнул рукой, - Заносите.
Два солдата внесли очень большой, красиво оформленный радиоприемник. Генерал спрашивает Акимова:
- Когда заехать, товарищ старший лейтенант.
- Товарищ генерал, подождите немного я посмотрю.
Выдвинул радиоприемник из корпуса и включил его. Осмотрел схему, покрутил рукоятку настройки, постучал по деталям схемы. Приемник при этом завывал разными голосами. Осмотрев приемник, Акимов попросил генерала подождать еще немного. Он взял керамическое сопротивление и намотал на него тонкой константановой проволоки, припаял концы проволоки к выводам сопротивления, удалил из схемы приемника какое-то старое сопротивление и на его место поставил свое, только что намотанное сопротивление. Включил приемник и он превосходно заработал на всех диапазонах. Генерал был очень удивлен и смотрел на Акимова с восхищением.
- Спасибо, старший лейтенант. Удивили Вы меня. Я уже не надеялся, что этот приемник можно отремонтировать. Спасибо.
Приемник унесли в машину генерала и он уехал довольный и тем, что отремонтирован его великолепный приемник и тем, что у него вот такой превосходный радиомастер. О телефонном мастере Журавлеве ничего особенного сказать не могу - обычный сержант, тем более, что удивить нас чем-то , ему было невозможно, очень уж просто устроен телефонный аппарат. Начальник мастерских, капитан Смирнов. Неплохой человек, но большой любитель выпить, за что позже его уволили из армии. Насколько грамотен он был технически – сказать не могу. В наши дела он никогда не вмешивался. Заняв должность старшего телеграфного мастера, кстати, офицерскую должность, у меня появился противник: тот самый телеграфист первого класса, помощник командира взвода, старший сержант Кравцов. Он был уверен, что старшим мастером назначат его и остался, видимо из-за этого, на сверхсрочную службу. Неудачу с назначением переживал тяжело. Неоднократно предупреждал меня, что я провалюсь на первых же окружных учениях. Я молчал, так как не думал, что он хуже меня знает телеграфные аппараты, но и виноватым перед ним я себя не чувствовал: не напрашивался я на эту должность, да и смешны были бы такие потуги для новоиспеченного сержанта срочника.
Этим летом в лагерях мне уже не нужно было ставить палатку и строить учебный класс. Мастерские расположены в капитальном здании на берегу реки Пышмы. Мы только оборудовали себе рабочие места и на этом подготовка к жизни в лагерях была закончена.
Быть старшим телеграфным мастером совсем не плохо, не ощущаешь над собой никакого командира. Капитан Смирнов никогда ничего не приказывает и не указывает. Старший лейтенант Акимов – это просто хороший друг.
Получил письмо от Маши, от той, что из дома около колодца, который я охранял на учениях. Письмо от Маши было полно справедливого гнева. Маша пишет, что мое гнусное письмо, она дала почитать своим подругам, и они вместе решили написать мне это письмо. Пишут, какой же я мерзавец, если мог написать такое девушке вообще, тем более девушке, о которой я ничего не знаю. Письмо довольно длинное, раскрывающее мою мерзкую пошлость. Такого оскорбления я не заслуживаю, так как письмо это Маше я не писал, и обидеть ее я не мог, она мне нравилась. Если уж она решилась написать мне такое письмо, значит полученное ею письмо, сильно ее покоробило своей пошлостью. Кто бы мог написать ей, от моего имени, письмо, так оскорбившее ее. Свой адрес она дала только мне. Кроме Халтурина никого тогда со мной не было, так что сделать это мог только он, или кто-то с его подачи. Я зачитал это письмо в нашем взводе и смотрел кто и как реагирует на это письмо. Халтурин явно выдает себя своим поведением, не может он скрыть, что доволен своей пакостной проделкой. Прочитав письмо, я сказал Халтурину, что это он написал Маше и спросил зачем он это сделал. Понимая, что улики против него неоспоримы, он рассказал, что есть у него написанное, каким-то поэтом что ли, письмо с пошлым, двусмысленным текстом. Ему так хотелось удивить девушку блеском, якобы своего, таланта. Он прочитал нам это сочинение, написано оно действительно гнусно, но интересно, если смотреть со стороны. Если бы Халтурин написал такое письмо какой-нибудь потаскушке, его еще можно бы понять, но в данном случае - это мерзко. Как товарищ по службе Халтурин хороший парень, не ожидал я от него такой пакости. Однако вижу, что курсанты не очень-то его осуждают, ну пошутил неудачно, с кем не бывает.
Меня Машино письмо тоже обидело. Не было в моем поведении в тот день совершенно ничего такого, что позволило бы считать меня автором этого письма. Я ответил ей на это письмо, объяснил, как все это случилось на самом деле. Упрекнул ее в том, что поспешила она считать меня автором этого письма, что если бы она написала мне письмо с требованием объясниться, все бы сразу и разрешилось. Написал, что не осуждаю ее и понимаю, как это письмо оскорбило ее. Недели через две после моего письма Маше, дневальный сказал мне, что звонили с КПП, там какая-то студентка Маша ждет меня на свидание. (Маша говорила, что она учится в Горном институте). Я не пошел на свидание, все-таки не понравилось мне ее письмо. Сейчас я понимаю, что поступил тогда глупо. Машу оскорбил своим письмом Халтурин, отклонив свидание с нею, уже я обидел ее и совершенно напрасно. Пусть и ошибочно, но она не сомневалась, что это пошлое письмо написал я, ошиблась только в том, что не подумала, зачем же мне писать ей такое пакостное письмо. Простить надо было ей эту вынужденную ошибку.
Странно, но почему-то только на втором году службы начальник школы обнаружил, удививший его прокол в моей биографии. Во время мертвого часа, сразу после команды «Отбой» меня поднимает дежурный по роте и говорит, что меня вызывает начальник школы. Одеваюсь, вхожу в кабинет начальника школы.
- Товарищ майор, по Вашему вызову курсант Лоскутов прибыл.
- Хорошо садитесь. Я только что узнал, что Вы не состоите в комсомоле. Хочу знать, почему?
- Товарищ майор, я не люблю собрания.
- Это не серьезно, комсомольские собрания бывают не каждый день.
- Товарищ майор, если бы они были каждый день, это было бы невыносимо не только для меня, я не люблю собрания, как бы редки они не были.
- Я расцениваю это все-таки как отговорку и хочу знать истинную причину.
- Товарищ майор, ничего не изменится – комсомолец я или нет. Я стараюсь учится не хуже комсомольцев, даже интересно соревноваться с ними.
- В том-то и беда, курсант. Комсомолец должен быть примером для других курсантов, а тут вдруг получается, что пример брать нужно не с комсомольца. Так не годится – комсомол передовой отряд молодежи.
- С этим я не спорю, товарищ майор. Никто не мешает комсомольцам учиться лучше моего.
Вот так майор Озеров доказывал мне, что я должен быть в комсомоле, а я, не желая вступать в комсомол, придумывал отговорки. Когда до подъема оставалось минут десять, майор сказал:
- Идите, отдыхайте.
- Слушаюсь, товарищ майор.
Разделся и лег. Я не успел уснуть, как раздалась команда дежурного «Рота подъем». На следующий день в мертвый час дежурный по роте снова поднял меня по вызову начальника школы, и снова настойчивое приглашение вступить в комсомол. Видел я, что майору не понятно и неприятно мое упрямство, но не мог я объяснить майору истинную причину моего нежелания быть комсомольцем: с трехлетнего возраста и вплоть до призыва в армию ничем хорошим не порадовала меня советская власть и если я только чуть-чуть перед ней провинился, то наказан был неоправданно жестоко, поэтому и не хочу я быть комсомольцем. И опять за десять минут до подъема майор произносит:
- На сегодня достаточно, продолжим беседу завтра. Идите, отдыхайте.
- Слушаюсь, товарищ майор.
Лег и думаю: не отстанет майор и очень не хочется мне раздражать его своим упрямством. Хороший он человек, другой на его месте давно бы уже устроил мне хорошую вздрючку, а он терпеливо уговаривает. Ладно, расскажу ему завтра, что я уже был осужден. Если и это не поможет, вступлю в комсомол.
В следующую беседу я рассказал майору, что я был уже осужден, а молчал об этом потому, что при освобождении мне было указано, чтобы в анкетах и на вопросы, был ли сужден, отвечать – сужден не был. На этот мой довод майор заметил, - Так это же прекрасно Вас характеризует. Вас даже предупредили при освобождении, что Вы не были судимы, а Вы все равно не скрываете своего поступка. Вот Вам бумага, пишите заявление о приеме в комсомол.
В комсомол меня приняли в тот же день и сразу же избрали членом комсомольского бюро школы. Такой вот темп моей комсомольской жизни.
Наш взвод первый раз назначили в гарнизонный караул, охранять окружной склад боеприпасов. В комендатуре тщательный инструктаж: объясняют насколько это важный объект, какой серьезной охраны он требует, какие катастрофические последствия ожидают город, если этот склад подорвут диверсанты. Склад в лесу, далеко за городом, огорожен шестью рядами колючей проволоки. В ночное время на каждой их четырех сторон склада к кольцу на тросе, натянутом вдоль проволочного ограждения, привязывается большая злобная овчарка, видимо, специально натасканная на человека. По углам четырехугольника охраняемого объекта вышки для часовых, возле вышки окоп полного профиля. В случае нападения часовой спрыгивает с вышки в окоп и принимает бой. О нападении на объект начальник караула сразу же сообщает в комендатуру города и до прибытия подкрепления руководит боем. Начальник караула обязательно офицер. На расстоянии не менее 150 метров от проволочного ограждения лес начисто вырублен. После такого инструктажа очень зорко наблюдаешь за охраняемой территорией. Кстати, курсант Мухин после такого инструктажа сказал, что он боится становится на охрану такого объекта. Его заменили другим курсантом. Я попал на пост №2, к вышке этого поста очень близко подходят два овражка. За ними я наблюдал особенно тщательно. Когда разводящий ночью разводит караул, собака, привязанная к кольцу на тросе, настолько злобно сопровождает караул, что становится даже страшновато: вдруг она сорвется. Серьезный инструктаж действует – очень внимательно осматриваешь охраняемую территорию. На белой полосе снега, отделяющей территорию склада от леса, кое-где торчат из снега маленькие сосенки. Стоп! Кажется кто-то ползет, внимательно всмотришься – нет, это маленькая сосенка. Такая излишняя настороженность проходит довольно быстро. Это хорошо: спокойная бдительность надежнее бдительности излишне напряженной.
Стоять ночью два часа на вышке довольно скучно. Полаять по-собачьи, караульные собаки подхватят твой лай – глядь и повеселее стало. В гарнизонный караул посылают очень редко. Кажется за всю службу не более четырех раз довелось мне побывать в этом карауле. Начальник школы объявил, что скоро мы поедем на зимние учения. На учениях в зимнее время мы еще не бывали, не знаем, где мы там будем спать и отдыхать после смены.
Выехали на учения в обычном зимнем обмундировании, даже без валенок. Для отдыха после смены миткалевые палатки с небольшими железными печками. Вскоре убедились, что печкой в палатке пользоваться практически невозможно, если закрыть палатку – задохнешься от дыма, с открытой палаткой печка совершенно не эффективна. Мы с Чемодановым придумали такой способ. Наломаем больше елового лапника, над ним натянем палатку, сильно подогнем полог палатки внутрь под себя, лежим отдыхаем, можно и поспать. Места в палатке немного и воздух в ней согревается. Так как на учениях отрабатывалась оборона в зимнее время, то располагались мы на одном месте, и однажды мы обнаружили недалеко от нашего расположения колхозный сарай с сеном. Отдыхать в сарае на сене намного лучше, чем в лесу. Тут и устроились мы, несколько человек. Отдых нам испортил председатель колхоза. Он объявил нам, что мы сломали на дверях сарая какой-то конский замок, и поэтому он подаст на нас жалобу командиру части. Мы от него ушли в расположение узла связи, его туда не пустили, но это оказался какой-то майор или подполковник в отставке, и, видимо, не понравилось ему наше, не очень почтительное к нему, отношение. Он все-таки пробился к командиру части. Вычислили, кто, примерно, мог отдыхать в этом сарае. Подозреваемых построили и председатель с удовлетворением нас опознал. Пришлось перед ним извиняться. Не знаю, зачем все это нужно было председателю, он же прекрасно знал, что никакого замка на дверях сарая не было и ничего мы там не испортили – это подтвердил конюх. Однако он устроил этот спектакль и, видимо, с единственной целью, чтобы перед ним извинились. Мы извинились, но только потому, что не хотели причинять какие-либо неприятности своему командиру части.
В январе 1950 года нам присвоили сержантские звания. Курсанту Гашееву из третьего взвода и мне были присвоены звания сержантов, всем остальным курсантам, звания младших сержантов. Сержантов в части стало очень много: служат еще сержанты 1926 и 1927 года рождения, правда первых уже демобилизуют. Меня оставили в школе, помощником командира взвода у Андриевского. При выпуске из школы с нами, с каждым по отдельности, побеседовал офицер госбезопасности. Просто беседа о жизни: как нравится служба, хочется ли быть сержантом, как дела дома, каков состав семьи и прочее в том же духе. Андриевский тоже провел с нами беседу, но не по долгу службы, а просто, поделился опытом, в том числе и военным. Главное, сказал он, не допускайте панибратства с подчиненными, солдат должен чувствовать дистанцию между ним и своим командиром, пусть и младшим. Подчиненных своих не давайте в обиду, например, назначив их во внеочередной караул или наряд. Не забывайте, нужно иметь уважение у своих подчиненных, постарайтесь завоевать его побыстрее – это очень важно.
Почти сразу после присвоения звания, я был назначен дежурным по штабу. Наряд не трудный: руководить дневальными по штабу, отвечать на телефонные звонки, отвечать четко: сначала свой номер телефона – 2785, потом кто слушает. В семь часов утра телефонный звонок. Беру трубку - 2785, дежурный по штабу сержант Лоскутов слушает. Голос по телефону:
- Говорит генерал Соколов, передайте командиру части, чтобы он к восьми утра, - щелчок в трубке телефона, - ко мне на квартиру. Не знаю, что за слова сказал генерал в момент щелчка в телефонной трубке, но переспрашивать генерала мне удобно, - Слушаюсь, товарищ генерал.
В это время командира части замещал подполковник Фоменко, грузный, преклонного возраста человек. Захожу к нему в кабинет:
- Товарищ подполковник, Вас к восьми утра к себе на квартиру вызывает генерал Соколов.
- Зачем это я ему потребовался, - сказал Фоменко, посмотрел на свои карманные часы, - надо уже идти.
Надел шинель и ушел. Минут через 40 зазвонил телефон. Снимаю трубку, - 2785, дежурный по штабу сержант Лоскутов слушает. А в трубке:
- Говнюк, такую мать и дальше минуты три сплошной мат. Понимаю, что-то не так, в чем-то я крепко провинился, губы мне не миновать. Вернулся подполковник Фоменко, подошел ко мне, - Не стыдно тебе, так далеко сгонял старика. Докладываю генералу, - Товарищ генерал, подполковник Фоменко по Вашему вызову прибыл, а генерал мне, - Да…мать, ты мне не нужен, что на тебе я в штаб округа поеду. Сказал ему, что так мне передал дежурный по штабу. Генерал в бешенстве крикнул, - Посадить мерзавца на 15 суток. Расскажи, как же так получилось.
Я рассказал. Он подошел и сказал, - Видимо на коммутаторе переключили по ошибке.
На губу Фоменко меня не посадил, снял с наряда и этим ограничился. Спасибо ему за доброту.
В школу прибыло новое пополнение двумя группами, призывники из Челябинской области и из Донбасса. В наш взвод попали призывники в основном из Донбасса. Эти уже грамотнее нас, с десятилеткой – не деревня, а горожане. Среди них даже три еврея: Бройтман, Браверман и Кульман. Кульман и Браверман попали в наш взвод, а Бройтман – в третий взвод. Браверман попал в наше отделение, а Кульман в отделение БОДО.
Началась учеба новых курсантов. Я вел занятия по телеграфии, проблем у меня не было – СТ-35 я знал хорошо. Сменился начальник школы. Майора Озерова перевели куда-то в другое место, уже не в нашей части. Новый начальник школы тоже майор, по фамилии Панфилов. На мой взгляд он намного уступает Озерову.
В свой первый наряд дежурным по роте с новым пополнением, я как раз столкнулся со случаем, когда только один курсант Филь по команде «Отбой» не успел во время лечь в постель, причем демонстративно. Медленно расстёгивает пуговицы на гимнастерке, снимает сапоги и брюки, видно, что умышленно тянет время. Лег. Командую «Курсант Филь – Подъем». Так же медленно поднимается. Говорю ему, - Хотите поиграть, курсант Филь, я не возражаю, как дежурному по роте мне спать не положено. Сел на стул и говорю, - Ну что ж, начнем. «Курсант Филь – Отбой». Филь не спеша раздевается.
- Так две с половиной минуты вместо полутора. «Курсант Филь – Подъем».
Филь не спеша одевается. Эту процедуру мы с ним проделали, наверное, раз пять, пока он не уложился в норму. Курсанты в постелях негромко хихикали, наблюдая за этой процедурой. Больше курсант Филь уже не куражился, выполняя команды «Отбой» и «Подъем».
Утром, осматривая заправку коек, я увидел на тумбочке Филя книгу – Ленин «Материализм и эмпириокритицизм». Слова для меня совершенно не знакомые и непонятные. Спросил Филя, что это за книга. Отвечает, что это капитальный труд Ленина по философии материализма. О философии я тоже ничего не слыхал. Сказал Филю, что тут я ничего не понимаю. Видно, что Филь доволен тем, что в философии он превосходит сержанта, но ведет себя скромно.
Мне нравятся курсанты нашего взвода кроме, пожалуй, Горавермана. Впечатление такое, что он не понимает ничего. Даже устройство какого-нибудь простого узла, несколько раз объясняешь ему одному, бесполезно, не поймет ничего. На весенней инспекторской проверке из-за него пострадают показатели взвода.
Вчера был в наряде, дежурным по КПП. Пустяковый случай, который произошел во время дежурства, поразил меня и заставил задуматься о личности маршала Советского Союза Г.К. Жукова. Я знал, что Жуков выдающийся полководец, под руководством которого нашей армией были одержаны величайшие победы в Великой Отечественной войне. Видел, как Жукова любят в армии и в народе. Когда демонстранты в майские и октябрьские праздники проходят перед трибуной на площади 1905 года и видят на ней Жукова, они криком, - Ура Жукову! – заглушают все другие лозунги.
Случай на КПП приоткрыл новую грань отношения к Жукову, но уже явно не стороны народа и армии. В Свердловске проводились Всеармейские стреловые соревнования. Офицерам, участникам этих соревнований, места для проживания предоставляли в гостинице для офицерского состава, находящейся в нашем военном городке. Заступая в наряд, я был проинструктирован о том, чтобы машину Жукова пропускать без малейшей задержки, и порядке пропуска офицеров в гостиницу: проверить документы и объяснить, как пройти в гостиницу. Во время дежурства, проверяя документы у капитана из Новосибирска, я увидел, что едет Жуков. Крикнул караульному на воротах, - Жуков едет, открывай быстрее!
Капитан спрашивает меня, - Какой Жуков?
Я посмотрел на него с недоумением – Жукова не знает! Говорю ему, - Маршал Жуков.
Надо было видеть, как обрадовался капитан, даже лицо у него засветилось от радости, говорит, - А у нас ходят слухи, что его уже расстреляли. В конце войны я воевал на Первом Белорусском фронте. В наших войсках любили Жукова и знали: там где Жуков – там и победа.
Рассказ капитана из Новосибирска очень удивил меня. Жуков, командующий войсками округа, а в Новосибирске, в армии! ходят слухи, что Жуков расстрелян. Кто же мог распространять такие слухи и зачем? Кому это надо и кому выгодно? Кому слава Жукова вредит или мешает? Ясно, что кому-то из очень высокостоящих. Кстати, у нас тоже все считают, что охрана Жукова приставлена к нему для того, что свести к минимуму его возможности встречаться с народом.
Интересную историю, также связанную с Жуковым, рассказал нам капитан Шевырталов, командир штабной роты. Во время войны он был офицером связи на Первом Белорусском фронте. Самый конец войны. Наши и союзные войска вот-вот должны уже встретиться. Во избежание недоразумений или даже инцидента при встрече, договорились о радиообмене между передовыми частями наступающих войск. Наши части ночью вышли на берег реки, замаскировали технику и ждали рассвета. Командование предполагало, что на другой берег реки одновременно выйдут союзники. Когда рассветало, увидели на другом берегу реки много техники и как будто не немецкой. Как и было условлено запросили союзников по радио. Ответа не последовало, вместо этого последовал артиллерийский обстрел наших позиций. Связались с Жуковым, обрисовали обстановку, запросили, как быть? Приказ: на огонь ответить огнем. Лавина огня накрыла противоположный берег реки. Удирающих союзников догоняли на мотоциклах: не задирайтесь друзья, вы встретили союзников. Капитан Шевырталов очень доволен этим заключительным этапом войны. Союзники ему неприятны, он говорит:
- Всю войну они уклонялись от военных операций против Германии и открыли второй фронт только тогда, когда увидели, что мы можем и одни освободить всю Европу. И тут еще, сволочи, решили попробовать нашу силу. Молодец Жуков, пусть хорошо запомнят этот урок.
Недолго я был помощником командира взвода у Андриевского. Однажды я был в наряде дежурным по роте. При Озерове дежурному по роте спать не разрешалось, ни одного часа за все дежурство. После дежурства ему разрешалось сразу после ужина ложиться спать. Я так и сделал. Однако новый старшина роты, старший сержант Котляровский, решил поднять меня перед вечерней прогулкой роты. Я ему сказал, чтобы он не мешал мне спать, я сменился с нарда и имею право лечь спать сразу после ужина. Котляровский распорядился, чтобы роту не отпускали в казарму, пока я не встану. Лежу, роту прогуливают, хотя пора уже давать команду «Отбой». Сволочь Котляровский, курсанты-то в чем провинились? Встал. Курсантов отпустили в казарму и скомандовали «Отбой». Я снова лег. Еще не уснул, подошел дежурный по роте и сказал, что меня вызывает начальник школы. Встал, зашел в кабинет начальника школы:
- Сержант Лоскутов по Вашему приказанию прибыл.
Майор Панфилов выслушал Котляровского, и за попытку не выполнения приказа объявил мне пять суток ареста. Не ожидал.
Утром на гарнизонную гауптвахту из здания школы меня провожал весь взвод. Даже в груди защемило, не ожидал я такого отношения к своей персоне.
На губе в камере нас шесть человек, все сержанты. Один сержант богатырь, с гарантией весит более ста килограммов. Койки в камере на день поворачиваются к стене и запираются. Первый день из камеры выводили только в столовую, на второй день нас вдвоем отвели в котельную городской бани. Это лучше, чем сидеть в камере. Подвезешь на тачке угля в кочегарную и отдыхай. Благодать! Вечером до отбоя, то есть до тех пор пока откроют койки, вспоминали разные эпизоды из своей жизни. Могучий сержант рассказывал, какой у него сильный был отец, какие он поднимал тяжести. Вот тогда я и сказал ему, что вот всех их пятерых я удержу на плечах. Здоровяк посмотрел на меня, рассмеялся и говорит:
- Да я тебя одной рукой прижму к полу.
- Вот и давайте попробуем. По одному человеку повиснут у меня на плечах, двое повиснут со спины, а ты, как самый тяжелый повиснешь спереди, чтобы уравновесить тех, что на спине. Только опускайтесь одновременно и плавно, иначе я могу потерять равновесие, так как переступать мне некуда.
Так и сделали. Те, что у меня за спиной, обняв меня за шею резко подогнув ноги, чуть не уронили меня. Я повторил свое условие, здоровяк со мной согласился. По моей команде все одновременно плавно начали поднимать ноги. Я смотрю на здоровяка и вижу по выражению его лица, что он не сомневается, что сейчас вдавят меня в землю. Вначале, он просто давил мне на плечи руками. Потом вижу глаза у него растеряно забегали и он, подогнув ноги, тоже повис на мне. Я их удержал, все они удивились этому, особенно здоровый сержант.
На следующий день, после завтрака, всех нас построили во дворе гауптвахты. Начальник губы разделил нас на две группы и объявил:
- Сейчас двумя группами вы пойдете в баню на ул. Куйбышева. Идти с песней, строевым шагом. За нарушение порядка прохождения, ведущий группу дополнительно получает пять суток ареста. Всем другим по степени виновности.
Начальник губы подошел к нашей группе, указал пальцем в одного сержанта, - Выйти из строя. Тот вышел. Он посмотрел на него и презрительно сказал, - Баба! Встать в строй. Указал на меня, - Выйти из строя. Я вышел.
- Ведите группу в баню, строевым, по мостовой, с песней. Я на машине поеду следом.
Я скомандовал: Равняйсь! Напра-во! Строевым, марш!
Начальник губы нас не задержал. Пока что из его лап мы вырвались. Как только немного отошли от губы, группа моя, не слушая командира перешла на тротуар и я понял, что ничего не могу сделать, не буду же я выдавать их начальнику губы. Мы успели дойти до бани и уже были в мойке, когда пришла вторая группа, а следом за ними и начальник губы. Закончили мыться, я снова построил свою группу и обратно, опять по тротуару, домой на губу. Командую, - «Шире шаг». Идут быстро. И на обратном пути не успел нас перехватить начальник губы, избежал я дополнительных пяти суток. Тот, кто вел втору группу, пять дополнительных суток получил. Когда я вернулся с губы, мне объяснили, что приказом командира части я переведен в четвертую роту, сержант, побывавший на губе, не может оставаться в школе. Четвертая рота кабельно – шестовая, телефонисты. Странно, я же телеграфист. Пришел в четвертую роту, у них знаменитый старшина сверхсрочник Шустов – весь рукав шинели в шевронах, показатель того, как давно он уже служит. Подошел к нему, говорю, что я переведен в Вашу роту. Шустов говорит:
- Я знаю.
Говорю ему:
- Я же телеграфист, а вы телефонисты.
- Вам изучить телефонный аппарат – раз плюнуть. Вот занимай эту койку и отдыхай.
Сходил на ужин один, без строя. Вернулся в роту. Подошел Шустов:
- Нечего делать? Хочешь, ложись спать.
Вот это старшина! Не хуже отца. Утром после завтрака, подхожу к Шустову, спрашиваю:
- Чем мне заняться?
- Отдыхай. Не знаешь разве: на службу не напрашивайся, от службы не отказывайся.
Пошел в телеграфную мастерскую. Телеграфного мастера старшего сержанта Сницарука я уже знал. Предложил ему свою помощь. Разобрали СТ-35, чистим и смазываем его детали. Команда начальника мастерской «Смирно» и доклад, чем занимается мастерская в настоящий момент. В мастерскую зашел начальник штаба части подполковник Космодемьянский. Увидел меня, спрашивает:
- А вы сержант Лоскутов, что тут делаете?
- Помогаю, товарищ полковник, старшему сержанту Сницаруку.
- Почему не в школе?
- Меня отчислили в четвертую роту.
- За что?
- Я получил пять суток ареста.
- Почему переведен не во вторую роту, а в четвертую?
- Не знаю, товарищ полковник.
- Я посмотрю, есть ли вакантные сержантские должности во второй роте, если есть переведем Вас туда.
Он ушел. Сницарук говорит, какие там вакантные места, сержантов, как нерезаных собак, многие даже на должности рядовых. Поработал со Сницаруком до конца смены. Странно, что начальник штаба части удивлен, что я переведен в четвертую роту. Поделился своим недоумением с Шустовым. Он сказал, что странного здесь
ничего нет. Как раз в это время командир части и начальник штаба были в Москве. Командира части замещал в это время его заместитель по строевой подполковник Фоменко – телефонист. Вот и перевел он тебя в нашу роту, он же знал, что ты был отличником в школе.
Сходил на ужин и вернулся в четвертую роту. Старшина Шустов увидел меня и спрашивает:
- А ты чего еще тут делаешь?
- Как что? Вернулся в свою роту.
- А так ты еще не знаешь? Приказом командира части ты переведен в штабную роту командиром отделения СТ-35.
Пришел во вторую, штабную роту. Принял отделение. Все солдаты 1927 года рождения, посматривают на меня свысока. Взвод временно подчиняется непосредственно командиру роты капитану Шевырталову. На следующий день я уже проводил занятия по теме «Устранение мелких неисправностей аппарата СТ-35». Здесь нет учебного аппарата, взял штатный, разбираю определенные узлы и объясняю какие неисправности в этом узле могут быть и как они проявятся при работе аппарата. В отделении несколько телеграфистов первого класса, в том числе и помощник командира взвода старший сержант Кравцов. Слышу два друга, оба телеграфисты первого класса, ефрейторы Яшин и Кулаков шепотом, но так, чтобы я слышал, спрашивают один у другого:
- Кто же этот штатный аппарат собирать будет?
Делаю вид, что я их не слышал. Даю команду на перерыв. После перерыва объясняю, как следует устранять те или иные неисправности и собираю аппарат. Собрал, отрегулировал и включил.
- Ефрейтор Яшин, проверьте исправность аппарата.
Яшин встал и пошел к аппарату: сейчас он покажет, что нельзя разбирать штатный аппарат. В высоком темпе дает проверочные тесты: ТГ, ТГ…,ТГСЛНД, ТГСЛНД… и ЧАЮ, ЧАЮ. Аппарат работает четко без сбоев. Вижу, как удивлен Яшин и другие солдаты. Все они были твердо уверенны, что аппарат работать не будет. Этого урока оказалось достаточно, чтобы меня признали.
Снова весенние окружные учения штабов округа. На этот раз отрабатываются оборонительные бои армии. На этих учениях хорошо запомнилось рытье капониров под аппаратные. За четыре часа нужно вырыть капонир в который можно было бы загнать и замаскировать Студебеккер с фургоном. Глубина капонира метра полтора, длина, вместе с выездом, метров двенадцать, ширина, чтобы входила машина. Грунт оказался – хуже не придумать, сплошная дресва. Это плотный мелкий пластинчатый камень. Лопата его практически не берет, только лом и кирка. Работаем в высоком темпе. Солдаты набивают руки до кровавых мозолей – непривычны к такой работе. И все-таки, мы вырыли этот капонир, возможно не уложились немного в норму, по крайней мере упреков нам не было. Для связистов эти учения трудности не представляют: развернули узел связи, установили связь с войсками и остается только дежурство. Из-за нового начхима несколько солдат попали в медчасть. Начхим придумал устроить химическую тревогу. Завыла сирена, команда «Химическая тревога», чтобы все надели противогазы. Начхим разбрасывает шашки с учебным отравляющим веществом. Я сел в кабину к шоферу аппаратной Циулину. Начхим увидел, что мы без противогазов и бросил под машину шашку. Очень скоро в кабине стало нечем дышать, перехватывает дыхание. Мы выскочили из кабины и побежали на опушку леса. Всего-то до опушки метров триста, но мы еле до нее добежали. Грудь разрывает резкая боль, задыхаешься, не чувствуешь вдыхаемый воздух. Кое-как отдышались. Хуже досталось солдатам, которые после смены спали в палатке. Начхим им спящим бросил шашку прямо в палатку. Задыхаясь солдаты вскакивали на ноги, в белом дыму ничего не видно. Сорвали палатку и тоже на опушку. Хорошо еще, что палатка стояла близко от опушки, но все равно пять человек пришлось положить в санчасть. На другой день я видел, как начальник санчасти при солдатах материл начхима, называя его идиотом. По уставу такое не допускается, нельзя при солдатах так поносить офицера.
Вскоре после учений я, единственный раз за всю службу, был назначен вместе с сержантом Кривякиным в патрульный наряд по городу. Незадолго до конца смены дежурному по гарнизону сообщили, что какой-то лейтенант, приехавший к матери в отпуск с Дальнего востока сошел с ума. Буйное помешательство, всех кто пытается войти к нему в комнату бьет, чем попало. Причем особенно не любит людей в белых халатах. Просили помочь, обещали выслать к комендатуре санитарную машину. Вот меня с Кривякиным и послали выполнить миссию по доставке этого лейтенанта в психиатрическую больницу. Я сказал Кривякину, что буйнопомешанные не чувствуют боли и очень сильны. Рассказал как с Петром Андреевичем везли мы в психиатрическую больницу в городе Советске буйнопомешанную Татьяну. Подъехали к дому, где проживает сошедший с ума лейтенант, зашли в квартиру. Дверь в комнату лейтенанта заперта. Его мать рассказывает нам, что зайти к нему невозможно. Он только громко вспоминает своих лучших друзей Сергея и Игоря. Спросили как зовут лейтенанта. Как ни странно, но зовут его Адольф. Договорились с Кривякиным выдать себя за любимых друзей Адольфа. Кривякин будет Сергеем, а я Игорем. Мать Адольфа отперла дверь, мы ее резко распахнули и с возгласом, - Здравствуй, Адольф, - бросились к нему. Он осторожно на нас смотрит. Кривякин хватает его за одну руку, я – за другую.
- Да ты что, Адольф, не узнаешь меня, я же твой друг Сергей, - трясет его руку Кривякин.
- А я Игорь, ты что, Адольф, даже меня не узнаешь, - трясу его руку я.
Адольф обхватил нас за плечи и заплакал, приговаривая:
- Друзья мои, как я вас ждал.
- Тебе здесь надоело, Адольф, поедем с нами у нас машина у подъезда.
С вами друзья я поеду куда угодно, я не могу здесь находиться.В обнимку мы сели в машину, захлопнулась дверь фургона и мы поехали в психиатрическую больницу. Немного отъехали, Адольф предлагает:
- Друзья, споем нашу любимую песню.
Кто знает, какая у них любимая песня, тем более, что я вообще не пою. Кривякин не растерялся:
- Конечно, споем. Запевай Адольф.
- В саду не слышен, не весом, - запел Адольф, Кривякин подхватил. Подтягиваю и я – нельзя раздражать сумасшедшего. Так и добрались благополучно до психиатрической больницы. Врач, которая ехала в кабине с шофером привела санитаров с врачом. Дверь открыли и врач психиатр стал разговаривать с Адольфом. Удивительно, но Адольф разговаривал с врачом, почти как нормальный человек. Выполнив свою миссию на санитарной машине мы вернулись в комендатуру.
Весенняя инспекторская проверка прошла успешно. На этот раз я был сфотографирован под развернутым знаменем части. Объявили о демобилизации солдат и сержантов 1927 года рождения. Буквально за несколько дней до демобилизации беда подкараулила ефрейтора Кулакова. Он был дежурным по классу. В классе дровами топилась печь. Я проводил занятия по телеграфии, Кулаков подметал пол. Вдруг у меня за спиной хлопнул выстрел и по классу что-то пролетело с шелестящим звуком. Я повернулся на звук выстрела и вижу: Кулаков закрыл лицо руками и из-под руки у него сбегает по щеке тонкая струйка крови. Оказывается Кулаков бросил подметенный мусор в печь и не успел закрыть дверцу печи, как раздался выстрел. Взорвался патрон от автомата. Развороченная гильза пролетела по классу, а капсюль от патрона попал Кулакову немного ниже левого глаза и, как выяснилось в госпитале, перебил зрительный нерв. Чтобы извлечь латунный капсюль пришлось удалить глаз. Вот такое дикое невезение в последние дни службы. Было проведено расследование этого случая: откуда же взялся этот проклятый патрон. Нигде недостачи патронов обнаружить не удалось. Когда Кулаков из госпиталя вернулся в роту,
306
чтобы демобилизоваться, все его сослуживцы были уже демобилизованы.
За несколько дней до демобилизации старшего сержанта Сницарука я был приказом командира части назначен старшим телеграфным мастером. Принял у Сницарука все его хозяйство и приступил к исполнению своих обязанностей. В тот день, когда придя из четвертой роты, я помогал Сницаруку с ремонтом аппарата СТ-35 и обратил внимание, что аппарат требует профилактического ремонта и чистки. Став старшим телеграфным мастером я с первого же дня к этому и приступил. Нас в мастерской четыре мастера: оружейный - старшина сверхсрочник Пеутин, фронтовик, снайпер; телефонный – сержант Журавлев, радиомастер – старший лейтенант Акимов и телеграфный – я. Старшина Пеутин поразил нас, когда мы первый раз стреляли по мишени. Кто-то пожаловался, что у него не пристрелян карабин. Майор Озеров сказал Пеутину, чтобы он проверил этот карабин. Пеутин взял карабин и сделал из него несколько выстрелов по прямоугольной пристрелочной мишени. После этого пригласил нас и говорит:
- Вон видите ту березовую веточку возле мишени.
- Видим.
- Сейчас смотрите.
Он прицелился и выстрелил. Веточку срезало пулей из обычного карабина. Это нас поразило: со ста метров с первого выстрела попасть в тонкую березовую веточку. Невероятно. Мы смотрели на него с восхищением. Какой специалист и человек старший лейтенант Акимов я многократно убеждался в дальнейшем. Вот один довольно яркий пример. Заходит к нам в мастерскую командующий войсками связи округа генерал-майор Соколов. Акимов командует, мастерская «Смирно». Генерал его останавливает «Вольно», Генерал Акимову, - Товарищ старший лейтенант посмотрите мой трофейный радиоприемник, Гитлер жаловал такие только наиболее отличившиеся генералам, вот и мне достался один. Приемник превосходный, но вот забарахлил сдавал в мастерскую, две недели продержали, ничего не сделали. Говорят, схемы на него нет и таких радиоламп у них тоже нет. Я Вам его оставлю, посмотрите. Акимов согласился:
- Конечно, посмотрю, товарищ генерал. Привозите приемник.
- Он уже здесь. Сейчас принесут.
Приоткрыл дверь, махнул рукой, - Заносите.
Два солдата внесли очень большой, красиво оформленный радиоприемник. Генерал спрашивает Акимова:
- Когда заехать, товарищ старший лейтенант.
- Товарищ генерал, подождите немного я посмотрю.
Выдвинул радиоприемник из корпуса и включил его. Осмотрел схему, покрутил рукоятку настройки, постучал по деталям схемы. Приемник при этом завывал разными голосами. Осмотрев приемник, Акимов попросил генерала подождать еще немного. Он взял керамическое сопротивление и намотал на него тонкой константановой проволоки, припаял концы проволоки к выводам сопротивления, удалил из схемы приемника какое-то старое сопротивление и на его место поставил свое, только что намотанное сопротивление. Включил приемник и он превосходно заработал на всех диапазонах. Генерал был очень удивлен и смотрел на Акимова с восхищением.
- Спасибо, старший лейтенант. Удивили Вы меня. Я уже не надеялся, что этот приемник можно отремонтировать. Спасибо.
Приемник унесли в машину генерала и он уехал довольный и тем, что отремонтирован его великолепный приемник и тем, что у него вот такой превосходный радиомастер. О телефонном мастере Журавлеве ничего особенного сказать не могу - обычный сержант, тем более, что удивить нас чем-то , ему было невозможно, очень уж просто устроен телефонный аппарат. Начальник мастерских, капитан Смирнов. Неплохой человек, но большой любитель выпить, за что позже его уволили из армии. Насколько грамотен он был технически – сказать не могу. В наши дела он никогда не вмешивался. Заняв должность старшего телеграфного мастера, кстати, офицерскую должность, у меня появился противник: тот самый телеграфист первого класса, помощник командира взвода, старший сержант Кравцов. Он был уверен, что старшим мастером назначат его и остался, видимо из-за этого, на сверхсрочную службу. Неудачу с назначением переживал тяжело. Неоднократно предупреждал меня, что я провалюсь на первых же окружных учениях. Я молчал, так как не думал, что он хуже меня знает телеграфные аппараты, но и виноватым перед ним я себя не чувствовал: не напрашивался я на эту должность, да и смешны были бы такие потуги для новоиспеченного сержанта срочника.
Этим летом в лагерях мне уже не нужно было ставить палатку и строить учебный класс. Мастерские расположены в капитальном здании на берегу реки Пышмы. Мы только оборудовали себе рабочие места и на этом подготовка к жизни в лагерях была закончена.
Быть старшим телеграфным мастером совсем не плохо, не ощущаешь над собой никакого командира. Капитан Смирнов никогда ничего не приказывает и не указывает. Старший лейтенант Акимов – это просто хороший друг.
Рейтинг: +2
349 просмотров
Комментарии (4)
| Василий Мищенко # 15 апреля 2015 в 17:12 +1 | ||
|
| Алексей Лоскутов # 15 апреля 2015 в 19:41 0 | ||
|
| Дмитрий Криушов # 22 июня 2015 в 22:35 +1 | ||
|
| Алексей Лоскутов # 23 июня 2015 в 19:25 +1 | ||
|
