ВИШЕНКА (18+ СЛР, Часть 2 / Главы 22-23-24 )

Аннотация:

Двадцатидевятилетний преподаватель ВУЗа Кирилл летом подрабатывает в детском лагере вожатым и неожиданно для себя влюбляется в "пионерку", нарушая тем самым запрет, прописанный в правилах для работников.

Ловелас и сердцеед, баловень матерых хищниц, он вряд ли мог бы подумать, что его жизнь круто изменит застенчивая кисло-сладкая Вишенка.

Похороны были назначены на завтра. Отца и мать разрешили забрать из морга и похоронить в один день, не смотря на еще продолжающие следственные действия – подсуетился Семен Арсеньевич – дело закрыли, а тела выдали для погребения.

Домой Кирилл вернулся после девяти вечера, чуть живой от усталости. Мать это сразу поняла по тому, как тяжело опустился он на стул в передней, чтобы снять туфли. Обычно сын разувался не приседая, в считанные доли секунды, а сейчас ни как не мог справиться со шнурками.

– Ой, мамочка, как я устал. Столько дел успел сегодня сделать. Завтра похороны. Где я только не был: и в больнице, и в морге, и в прокуратуре. Сколько вопросов нужно было утрясти. Сколько справок получить, разрешений каких-то, свидетельств. В общем, жуть! Как я все это выдержал, сам удивляюсь.

Кирилл устало закинул голову назад, с благодарностью встречая затылком холодную стену коридора.

– Ну, как она?

– Да, плохо, сынок. Целый день плачет, ничего не ела. Забудется на полчаса каким-то полусном, полуобмороком и снова плачет. Крошки в рот не взяла, даже чая.

– Ничего, сейчас покормим. Давай, принеси еду, я ее уговорю.

– Кирюша, у меня манная каша есть, свеженькая, только что сварила. Она манную кашу любит?

– Любит. Она все любит. Неси. А я к ней пойду.

Ксюша неподвижно лежала на диване лицом к стене в джинсах и кофточке прямо поверх одеяла.

Кирилл неслышно подошел сзади, пытаясь по глубине дыхания определить спит она или нет. Но в комнате стояла гробовая тишина.

Он сел рядом на край постели, положив свою большую ладонь на остро торчавшее вверх плечо, и тихонько позвал:

– Ксюшечка, девочка моя.

Ксюша вскинулась, повернувшись с проворностью кошки, обвила его шею руками, вжимаясь в него со всех своих силенок.

– Кирилл, Кирилл… – крепкая мужская шея сразу стала мокрой от слез, и губы, плотно прижатые к его коже, бессвязно лепетали слова куда-то в него, как будто она обращалась или хотела докричаться до каждой клеточке его тела, к каждому органу, к каждому нерву. И у нее это получилось.

– Давай покушаем, ягодка моя. Будь умницей. Если ты сейчас не поешь, завтра у тебя совсем не будет сил. Поверь, моя хорошая, завтра будет самый тяжелый день, его надо пережить, нужны силы, а для этого сегодня тебе надо поесть.

Маргарита Кирилловна уже стояла сзади с тарелкой манной каши.

– Давай я тебя покормлю, хочешь?

– Я сама. – Ксюша взяла у него из рук тарелку и, сидя на постели, скрестив ноги по-турецки, ела ложку за ложкой вперемежку со слезами и всхлипываниями. Кирилл держал ее за коленку. Он знал, что его присутствие рядом, прикосновения, поглаживания действуют на нее успокаивающе, лучше всякого лекарства и при случае всегда пользовался этим приемом.

– Потом чай попьем… с бутербродом…, с маслом…, с сыром… – медленно проговаривал он, а сам многозначительно оглянулся на мать и та, поняв его с полуслова, через минуту уже держала в руках чашку с чаем и обозначенный Кириллом бутерброд.

– Так, теперь чай допивай и будем спать ложиться. Ксюшечка, завтра тяжелый день. Тебе нужно отдохнуть.

Мать так же, как в свое время родители Ксюши удивлялась, какое огромное влияние имеет на эту девочку ее сын. Она подчинялась ему беспрекословно, как заколдованная, как зачарованная (а может так оно и было). Вспомнила, что вот точно так же Кирилла слушала и боготворила Света.

– Ну вот и молодец. Давай теперь умоемся и спать.

Пока она была в ванной, мать тихо и незаметно стоя позади, с удивлением наблюдала, как старательно Кирилл сотворил Ксюше постель, разровнял простынь, поправил одеяло, перебил подушку.

Ксюша вернулась из ванны. Кирилл помог ей переодеться в ночную сорочку и уложив на приготовленное ложе, заботливо укрыл и поцеловал на прощанье в лоб:

– Спокойной ночи, моя куколка. Я с тобой посижу, пока ты заснешь.

И он, усевшись около нее на кровать, ласково гладил, покуда не послышалось ее тихое, глубокое, ровное дыхание.

Глава 23

Конец октября выдался унылым, промозглым, пронизанный ледяным ветром и срывающимся время от времени мелким, противным дождем.

Организацией похорон занимался Семен Арсеньевич, за что Кирилл был ему крайне благодарен. Он так устал за последние дни, вымотался физически и морально, взваливая всё на себя, стараясь щадить Ксюшу, насколько это было возможно, что такая протянутая ему вдруг рука помощи показалась даром небес.

Семен Арсеньевич хотел сначала посоветоваться по поводу деталей, но Кириллу, по большому счету, было все равно. Он, оставаясь в глубине души атеистом, резонно рассудил, что покойникам уже безразличны красота, роскошь и условности этой трагической минуты. Он их едва знал, отца видел лишь однажды. Мать тоже всего-то несколько раз, не считая посещений в больнице, когда она находилась без сознания, да тот последний день с ее предсмертной просьбой позаботится о дочери. Людей, которые придут на похороны, он не знал вовсе, ему было наплевать, что они подумают или будут говорить. Ксюша, единственное дорогое существо, небезразличное ему, в данный момент вряд ли способна была что либо увидеть или оценить в таком состоянии. Поэтому Кирилл предоставил Семену Арсеньевичу действовать на свое усмотрение.

Но тот исполнил все на самом высоком уровне. Полированные дубовые гробы, море цветов и венков, панихида на европейский манер. Священник, зычным густым басом отслужил молитву, разбавленную хором из приятных женских голосов, усиливающих трагизм события и навевающих еще большее уныние на присутствующих.

Ксюша стояла сбоку от гробов вся в черном и сама вся черная от горя, глядя вокруг невидящими глазами, буквально повисая на Кирилле. Он не выпускал ее ни на минуту, которую ей вряд ли удалось бы простоять самостоятельно. Девочка была так накачена лекарствами, что держалась на ногах исключительно благодаря поддержке Кирилла, находясь в состоянии отрешенной прострации, не реагировала на происходящее. Она не билась в истерике, не плакала, глаза безучастно смотрели в одну точку.

И только когда все стали прощаться с покойниками, вдруг кинулась к матери и зарыдала громко, пронзительно, так, что у Кирилла мурашки пошли по коже и он растерянно посмотрел на Семена Арсеньевича (который одиноко стоял далеко позади всех, в стороне, у ограды чужой могилы), ища у него поддержки и глазами спрашивая как поступить: оттащить от гроба и успокоить или дать напоследок выплакаться, выкричаться, выплеснуть свое горе, положить его в этот гроб рядом с матерью и закопать, чтобы после начать уже другую, новую жизнь. Тот одними глазами ответил, что, мол, пусть поплачет, не торопи ее.

Кирилл поймал себя на мысли, что в такую минуту за поддержкой ему захотелось обратиться именно к Семену Арсеньевичу, что степень уважения и доверия к этому человеку с каждой новой встречей неуклонно растет и он был бы не против иметь такого отца.

Вот ведь как бывает: кровные родственники отдалены друг от друга чертой непонимания, недоверия, неуважения, а совершенно посторонние люди выказывают удивительное единство душ, общность интересов и взглядов. Для такого родства даже слова не нужны. Кирилл одними глазами спросил, Семен Арсеньевич одними глазами ответил. Они поняли друг друга, разделенные двумя гробами, двумя разинутыми пастями свежевырытых могил, несколькими десятками посторонних людей, пришедших проститься с покойниками.

Отец для него был чужим, а к этому благородному, умудренному жизнью человеку тянуло как к родному отцу. И хотя Кирилл привык (жизнь заставила) твердо стоять на ногах, самостоятельно принимать решения, брать на себя ответственность, у него появилась возможность оценить как здорово иметь рядом сильное плечо и мудрую голову, к которым можно обратиться в трудную минуту, прийти за советом, за помощью и поддержкой.

"Был бы у меня такой отец. Хоть я уже взрослый, самостоятельный человек, я бы и сейчас не отказался. А его горе-сыночек, урод-убийца этого не ценит."

Стоя над их могилами, глядя на лежащих в гробах Ксюшиных родителей, не смотря на все старания патологоанатома хоть как-то загримировать смерть, обезобразившую их лица своей ужасной маской, поддерживая чуть живую от горя, еле стоявшую на ногах девочку, он поклялся, что позаботиться о ней, чего бы ему это не стоило.

Когда ржавая глинистая земля с гулким эхом начала падать на крышки гробов, опущенных в могилы, Ксюша потеряла сознание и Кирилл, подхватив ее на руки, понес к машине.

Этот день был ужасен своим трагизмом, но трезвый рассудок Кирилла услужливо подстилал под ноющую от боли душу соломонову мудрость: «Все проходить и это тоже пройдет». Жизнь, споткнувшись и пребольно ударившись, поднимется, расправит сгорбленные бедой плечи и покатится дальше своим чередом. Уж он-то это знал наверняка.

Глава 24

"Ну вот, Кирилл, тебе и досталась эта девочка. Теперь она твоя, как ты и хотел. Сбылась мечта идиота. Спит в двух метрах от тебя, на твоем диване, в твоей комнате. Теперь тебе ее ни с кем не нужно делить. Мать сама передала свое дитя из рук в руки. Распишись в получении. Что ты теперь будешь делать? Воспитывать? Лепить из нее то, что пожелаешь? А у тебя получится? Ты хороший скульптор? Ты уверен, что твой резец высечет Венеру Милосскую, а не надгробный памятник для твоей мечты?"

Кирилл наклонился над сонной девочкой, поправил одеяло, поцеловал в висок, вдохнув запах русых волос, густо перемешавшийся с ароматом шампуня и прикрыв за собой дверь, тихо прошел на кухню.

– Мам, ты не против, если она поживет у нас несколько дней?

– Ну конечно, сынок. О чем речь? Но что ты в дальнейшем думаешь с ней делать?

– Буду воспитывать. Я ее не брошу. Я так сильно об этом мечтал.

– О чем?

– Чтобы она была целиком и полностью моя, понимаешь. Чтобы не путались под ногами ее родители, чтобы она принадлежала только мне. Она стала моей с того мгновенья, когда я впервые увидел ее и это ощущение больше не покидало меня ни на минуту, а только крепло и разрасталось, заполняя все мое существо, сознание и подсознание, мысли и мозги, тело и душу. Вот могущественный Джин из лампы Аладдина и откликнулся на мои мольбы с грустной ухмылкой: "Как же ты меня достал. Получи свое сокровище и отвяжись от меня. И без тебя полным полно дел." И теперь, по-твоему, я долен сказать ему: "Пошел вон со своим благословенным подарком!" Может это звучит кощунственно, но я чувствую, нет, я уверен, что лучше знаю, чего девочке нужно и могу дать ей больше, чем дали бы ее престарелые родители.

– Сынок, нельзя так о покойниках. А я, выходит, тоже престарелая?

– Нет, мамочка, ты у меня молодая. Тебе ведь всего сорок восемь, а представь, что ее матери было уже пятьдесят шесть, отцу пятьдесят девять, а малышке лишь четырнадцать.

– Кирилл, ну ты подумай хорошенько, прежде чем взваливать на себя такой труд и такую ответственность.

– Я не боюсь ответственности и трудностей тоже. И потом, я ее матери перед смертью пообещал. А она умерла, мне не у кого теперь забрать свое обещание обратно.

– Но Ксюша подросток, да к тому же девочка, переходный возраст и всё такое. Ты будешь жить с ребенком?

– Мам, ну не начинай. Я прекрасно осознаю, что она еще ребенок. Я не собираюсь с ней спать. У меня для этих целей есть другая женщина.

Мать удивленно и недоуменно уставилась на него, даже забыла, что наливала в этот момент чай в чашку и спохватилась только после того, как струйка горячего напитка полилась на пол.

– Ну, а что ты думаешь, как я обхожусь? Я же тебе говорил, что Ксюша еще … Одним словом, я ее не трогал и пока не собираюсь. Мне нужна ее невинность, как гарантия моей невиновности перед законом, хотя бы пока. Не хватало мне еще под статью УК попасть.

– Зачем же тебе такие мучения?!

– Да люблю я ее – ЛЮБ-ЛЮ! – больше жизни, понимаешь. А ту, с которой сплю, не люблю, хоть она и хорошая, добрая женщина, уравновешенная, с мозгами дружит, я ей по-своему благодарен и обижать не собираюсь. Но любить не обещал – она это знает – так как место занято, всерьез и надолго. А насчет мучений, так они мне тоже необходимы. Это откупные для моей кармы, которая отнимает у меня всё, к чему я прикипаю душой. Как было со Светой. Судьба моя требует от меня жертвоприношений и если ей не давать малого, сама откусит, но уже огромный кусок и самый лакомый и с кровью – отгрызет по самые гланды и не подавится.

– Ну, сынок, ты и накуролесил. Мне твоих премудростей во век не понять. Поступай, как знаешь, что я могу еще сказать. Слишком много в тебе философии и мистики, учености и псевдонауки. Всего понамешано, как в салате оливье. Ладно, пойду спать. И ты ложись. Завтра утром, между прочим, нужно на кладбище идти и нести завтрак на могилы.

– Вот где условности и псевдонаука, – заключил Кирилл.

– Это традиции народные. Так положено.

– Это дремучие и средневековые пережитки. Но, если надо, то пойдем, что ж делать. Спокойной ночи!