Помочь сайту
Поздравления
Тихий омут. Глава шестая
11 мая 2013 -
Денис Маркелов
Вере Аркадьевне было не с кем посоветоваться, как только с покойными отцом и матерью.
Аркадий Павлович всегда её понимал. Он был как бы запасным советчиком – обычно она стыдилась спрашивать его о жизни, понимая, что и так злоупотребляет его родственной добротой.
До третьего класса Алиса практически жила в доме маминых родителей. Ей нравилось там бывать, потому что покой и воля тихой улочки нравились ей больше родительской квартиры. Бабушка и дедушка были рады этому – им всегда не хватало чего-то живого и милого в доме.
В те тяжёлые годы они были единственными помощниками для совершенно растерявшейся и слегка напуганной жизнью женщины - Верочка понимала, что материнство отдалило её от мира, что пока она внюхивалась в дочкины пелёнки, в стране что-то произошло, и она стала таять, словно бы кусок рафинада в стакане с горячим чаем.
За год до рождения внучки Аркадий Павлович ушёл на заслуженный отдых. Ему оглушенному войной в 16 лет, теперь хотелось покоя и полной и очевидной правды. Сначала ему импонировала деятельная фигура нового Генерального секретаря, но скоро он стал замечать какую-то усталость от бесконечной трескотни – словно бы не понимал, чего хотят все эти взбудораженные люди.
В стране вновь начиналась революционная ломка. Это слегка пугало Аркадия Павловича, ему не хотелось терять завоеванные позиции, и он не спешил радоваться всему тому новому, что пёло из земли, подобно неизвестным науке растениям. Плевелы и злаки смешались – и до жатвы было очень далеко.
Годящийся ему в сыновья зять – также любил покрикивать, словно ошалевший от обилия людей попугай. Он читал все журналы, что выписывал, и старательно перестраивался, думая, что этим добавляет себе политической импозантности.
Этого набриолиненного крикуна Аркадий Павлович откровенно не жаловал. Он смотрел на Константина Ивановича с лёгким презрением – тот отчего-то казался ему абсолютно чужим..
Ещё одно удерживало его на свете – письма и открытки уехавшего «за запахом тайги» сына. И подрастающий где-то за Уральским хребтом Станислав Вячеславович. Фотографии внука были нарочито неумелыми – и это ещё больше умиляло стареющего фронтовика.
Он не сразу согласился переехать из старого дома в комфортабельную квартиру. Привычка возиться с землёй держала его в том не совсем уютном домишке.
Смерть отца пришлась на роковой для страны 1998 год. В один день с ним хоронили какого-то банкира.. Вера Аркадьевна сначала досадовала на это, но оказалось, что эта самая овдовевшая женщина приходится Константину троюродной сестрой.
Они больше не встречались с той злополучной осени – к тому времени угасла и мать Веры – она не смогла жить в пустой квартире – и попросила сына приехать.
Возвращение старшего брата всколыхнули все чувства Веры Аркадьевны. Она догадывалась, что с этим мужчиной её связывает не полное родство – мать перед смертью рассказала ей о многом.
Аркадий Павлович был женат вторым браком. Его первая жена скончалась при родах. Если бы был жив известный в их городе акушер, то такого возможно бы не случилось, но увы он скончался ровно за четыре года до Марьюшкиных родов.
Незапланированное вдовство больно ударило по Аркадию. Он метался, словно бы раненый хищник, пытаясь уловить нить жизни. Сын слегка тяготил его – казалось, что это он своей мужской настойчивостью и эгоизмом свёл милую улыбчивую девушку в могилу. Ему не хватало женской ласки и хозяйского глаза.
Мать долго говорила об этом милосердном романе. Она по-своему жалела этого парня – между ними пролегло десятилетие – и она старалась быть вежливой и ловкой.
Да и розовый и довольный жизнью пасынок казался ей просто небесным даром.
В родительском дому явно не хватало настоящего, не обезноженного хозяина…
Аркадий Павлович полюбил и этот дом и родных своей милосердной невесты. Он даже был рад, что женился на медсестре. Умение жены ставить банки и управляться со шприцем он оценил гораздо позже, а пока попросту радовался, что у его сына будет такая умелая и добрая мать.
Вячеслав не задавал лишних вопросов. Он скоро привык к своей «мачехе».
Антонина Петровна не выдержала разлуки с мужем. Она вдруг потеряла вкус жизни и стала гаснуть и таять, словно бы оплывающая под лучами солнцем свеча.
В толпе нищенок, сидящих у кладбищенских ворот, выделялась одна немолодая женщина. Она давно уже растеряла всю женскую прелесть и походила на потрепанную жизнью ворону в сером ватнике и длинной юбке. И ватник, и юбку ей дали взаймы за нехитрые услуги. Эти услуги никак не оскорбляли её, ибо она уже забыла это чувство и жила, как давно уже забывшее о смерти существо. Точнее она желала её, ибо понимала, что живёт как-то не так, но поправиться и жить иначе она не могла – не было сил.
Порой ей приходилось видеть курносую и строгую школьницу. Это видение являлось обычно при плотно закрытых веках. Женщина не любила это видение, гнала его прочь. Было странно предположить, что и она была когда-то девушкой и стыдилась быть грязной и неопрятной, и ещё мечтала о подвиге, который воспринимала по-детски, словно удачно спетую песню или рассказанный у доски стих.
Ей не приходилось тогда думать о куске насущного хлеба. На столе в обед её ждала миска с борщом и словоохотливая бабушка, которая вязала чулок и слушала, что говорит строгая и учёная внучка.
Всё изменилось в самом конце, когда Надя уже грезила Москвой. Она представляла её по кинокартинам и уже распланировала свою столичную жизнь. Учиться в МГУ казалось было б не сложно, она уже знала, куда пойдет и что скажет, и как посмотрит на того или иного нахала, который предложит ей. А что он ей может предложить?
Вся мудрость Нади была книжной. Она до сих пор верила во все те сказки, которыми пичкала её школа. Верила, что и она не испугалась двуручной пилы и гордо говорила бы «Нет! Не знаю! Не скажу!». Учителя видели в ней эту показную гордость – им нравился строгий взгляд девочки. Она смотрела на мир, словно бы с фотоовала на надгробном памятнике – строго и непреклонно, зная всему свою цену.
Сейчас она знала цену только себе. Миражи Прошлого давно растаяли.
Она отчего-то хорошо запомнила тот день. День своего скорого взросления. И вовсе не из-за того, что случилось. Произошедшее было всего лишь сном, лживым кошмарным сном. Ей просто напекло голову, и весь этот ужас ей просто приснился. Не могла она и впрямь, словно лягушка пластаться перед этими недорослями.
Она уже не помнила, как оказалась у того маленького подземелья. Вероятно туда её привёл Алекс длинноволосый фанат группы «Битлз». Она шла, выговаривая ему за его увлечение, тоном дошкольницы разговаривающей с плюшевым медведем или пластмассовой куклой.
Дальнейшее не могло быть явью. Это был какой-то неправильный сон. В своих снах она всегда торжествовала над мучителями. Родители оберегали её от страданий – и ни разу не наказывали её ремнём. Боль была чем-то вроде сказочного Кощея – она была где-то далеко – и Надя лишь знала, что она существует, но у кого-то другого.
Она вдруг боится боли. Боится до дрожи в коленках. Всё её тело противилось боли и унижало ещё так недавно весело порхающую душу.
«Что я делаю? – думала она, изнемогая под подлым натиском мальчишек Они набрасывались на неё словно изголодавшиеся дворовые псы. Старая бабушка говорила ей о каких-то мученицах за Веру, которых выпускали голыми на арену цирка и голодные львы смиренно ложились на песок возле их ног.
Рыжеволосый рок-н-рольщк, как-то стёрся из её памяти. Возможно, и он хватал её за груди, презрительно именуя их «сиськами» и «буферами». Её саму, которая так мечтала прославиться.
Она сделала всё правильно, как было написано в книге. Как сделала её любимая героиня – и это впрямь было ужасно. Ужасно от того, что она невольно подыгрывала этим прыщавым недоноскам, боясь чего-то ещё более позорящего.
Она боялась, что останется тут розовой. Или, что мальчишки расскажут всем о её слабости и её лишат долгожданного кругляшка награды. Мысли о том, что ей не нужна ни эта награда, ни Москва – стучались в её голову, словно запоздавшие и уже отчего-то хмельные гости. Она вдруг почувствовала неожиданную свободу и почувствовала радость от того, что не нужно супить брови и смотреть исподлобья на предполагаемых врагов.
Теперь она была рада, что пала так рано.
Её тело предало душу. Всё было иначе, не так как в срежиссированном ею кино. Мальчишки добились от неё покорности. Она поняла, что не брезгует ими, а брезгует скорее собой, поставленной на колени зазнайкой и лизоблюдкой.
Когда её глаза встретились с виноватым взглядом рыжеволосого отщепенца – она неожиданно ловко выплюнула на него весь запас слюны. Этот урод даже не пытался утираться – он отчего-то дрожал и кривил губы, силясь что-то сказать.
- Да пошёл ты на…
Бранное слово само слетело с её искривленных губ. Оно было созвучно слову «буй».
Надя и не подозревала, что знает это слово и может произнести его, как когда-то «Всегда готова!» или «Слава КПСС!». Она так и не осознала, что произносила эти слова. не понимая, что ни к чему в сущности не готова.
Зато ей понравилось быть жертвой. Все смотрели на неё и ничего не требовали, кроме покорности. Она вдруг удивилась, почему раньше так боялась быть податливой и слабой, словно оплывшая свечка. Почему хотела противиться, а не покоряться.
Мысли о Москве растаяли, словно дым над угасшим костром. Она понимала, что уже не имеет право на это, что все по её виду догадаются о том позоре, что от неё будет вечно пахнуть гнилым картофелем и особым подвальным запахом.
- Ну, що? Одягайся і йди додому. Завтра на цьому ж місці поміркуємо[1] - пробасил толстый парень с улыбкой циркового силача
- Зачем? – стыдливо, как какая-нибудь старорежимная княжна, пискнула она, нашаривая на пропахшей стынью крышке ларя свои ещё утром абсолютно чистые панталончики.
От ужаса ей мерещились пауки и мыши. Первые норовили коснуться её оголенного плеча, а вторые пробежать между и так сведённых вместе ног.
- А что, если я - всего лишь глупая дошкольница?
Она по-настоящему испугалась. Вновь всё начинать с самого начала – корпеть над прописями, чувствовать злые и жестокие взгляды мальчишек. Груди к счастью были на месте. Они покачивались как два больших праздничных шара и вовсе не спешили в плен бюстгальтера.
Она больше не думала о вожделенном кругляше. Мальчишки нашли для неё новую мечту. Ей хотелось свободы и от щколы и от всего мира. Теперь не нужно было притворяться правильной – она уже провалила этот экзамен – а на переэкзаменовку не было ни желания ни сил.
Весь июнь она дарила им своё тело. Экзамены были не нужной нагрузкой. Её толком даже и не спрашивали, обрывая на полуслове холодным и резким «Достаточно!». Даже её высосанное из пальца и совершенно бездарное сочинение они приняли на ура.
Наде хотелось написать о дрожащих коленках Ульяны Громовой. О том, о чём стыдливо по-стариковски умолчал Александр Фадеев. От одних воспоминаний о подвальном провале у неё дрожали губы. Они вновь тянулись, то ли к чужим губам, то ли к сарделькообразным отросткам. А пальцы досадовали на тонкость шариковой ручки.
На прощальный бал она не осталась. Ей было скучно смотреть на нетронутых девушек. Им мерещились всякие сказки. а она знала главное – она законченная. Короткое злое слово спрыгивало с языка подобно мерзкой жабе.
Сразу после выпускного бала, она пошла, искать работу.
Алиса чувствовала, что эти старухи ждут от неё подаяия. Они чем-то напоминали дворняжек, от которых она откупалась бутербродами, опасаясь, что те нападут на неё и порвут колготки.
Она до сих пор чувствовала этот страх. Её словно бы брали в коробочку- женщины чувствовали её слабость.
Особенно пристально смотрела женщина в ватнике. Она была страшна и чем-то напоминала падшую княжну из сериала. Два года тому назад Алиса едва не описалась, когда увидела, как просто оголила Наташу хмурая неулыбчивая баба.
«Почему она не сопротивляется? Надо же драться… Кусаться…»
В то лето ей запрещали гулять во дворе. В городе пропали какие-то школьницы, их похитили прямо с праздника. 9 мая… Тогда Алиса боялась пропасть без вести. Она вообще боялась пропасть – мать частенько вываливала на неё свои страхи, живлописуя всё, как упоённый своей страстью маньяк
Теперь она впервые почувствовала страх. Вероятно, эта хмурая женщина догадывалась о её проступках. Догадывалась. что Алиса уже один раз предала сеья, притворившись другим человеком.
Под её тяжёлым взглядом Алиса чувствовала себя сбежавшим из кунсткамеры скелетом. Она охотно отдала этой женщине всё и даже села бы подле неё на картонку, как маленькая гладкошёрстная собачка.
«О чём я только думаю? Глупость какая!» - с капризными интонациями своей мультяшной тёзки подумала эта девочка – и стала совать в руки женщинам старые синие купюры и новые монеты, улыбаясь, как на сцене.
Вера Аркадьевна жалела, что в эту субботу пришла сюда с дочерью.
Алиса была, словно бы взятая напоказ кукла – её было жалко бросить, но и тащить за собой было трудно и страшно.
Она чувствовала, что Алисе то же не нравится её долгое стояние у памятника. Она словно бы молилась этим двум лицам, выглядывающим из своих окошечек, моллась и чувствовала, как внутри исковерканной временем и миром душе зреет какое-то решение.
- Развестись с Константином?
Она была рада, что не избавилась от старого дома. Им удалось сохранить его. Она охотно прописалась у стариков, опасаясь вынужденного бездомья, если Константину Ивановичу вдруг захочется уединения и тишины.
- Надо давно было так поступить. Какая я дура, что так долго…
И она замолчала, устало глядя на секомую первыми снежинками фигуру дочери
Рейтинг: +1
415 просмотров
Комментарии (1)
| Людмила Пименова # 30 января 2014 в 01:20 +1 | ||
|
