Всего мгновение назад, она изгибалась, как змея, борясь с приступом диареи.
Ей казалось, что это её тело, растаивая, обращается в зловонную жижу. Что-то мерзкое было в этих вихляниях, что-то такое, что было ей так не привычно.
Неужели, я там отравилась? Боже, как стыдно… И с чего это я взяла, что я - Лидия?
Я скорее Клэр Брюстер – глупая и надменная дурёха а ля Барби. Разве что не блондинка
Мать помогала избавляться ей от зловонной одежды. Она была рада, что обрела свою блудную дочь и боялась выкриком или злобной гримасой напугать своего вернувшегося с того света ребёнка.
Мысленно она готовилась увидеть безгласное тело, где-нибудь на прозекторском столе. Дочь лежала бы, словно бы на картине Репина, но не было бы Иисуса, чтобы оживить её.
Она затащила оголенную дочь под душ и стала старательно отмывать её от грязи.
Голая Алиса походила на парковую скульптуру. На мгновение казалось, что она тот час растает, словно бы слепленная из снега Снегурочка.
Вера Аркадиевна усмехнулась. Она и впрямь вылепила для себя дочку. Алиса была только её игрушкой. А толстый и надменный муж походил на глупого детсадовца, норовящего обидеть её дитя.
Надо будет зайти в школу. Поговорить с учительницей. Да, наверняка, это чужое дурное влияние. Алиса так доверчива.
Под ногами дочери образовался жёлто-коричневый ручеёк. Он стекал в сток в полу ванны, стекал и давал надежду на то, что этим позор дочери и завершился.
«Наверняка, это просто не свежая пицца. Наверняка именно так.
Больше всего Вера Аркадьевна не желала пробуждения мужа. Она так и не вернулась к нему. И очень желала, чтобы он поспал подольше.
Константин Иванович не решался встать.
Он понимал, что лишний там, словно бы ненужный свидетель при разборке двух мафиозных групп. Дочь, какой он её знал, уже никогда не вернулась бы.
Жизнь, ещё вчера казавшаяся прекрасной, теперь пугала. Он был рад также отупить себя – стать вровень с животным.
Его жизнь, когда-то полная смысла, теперь явно была не то. Он явно заблудился в ней, как в лесу. И теперь петлял по множеству тропинок, не находя смысла в своих блужданиях.
- Подать на развод? А алименты. Неужели я не могу подождать ещё четыре года. И тогда… Но тогда, тогда мне уже будет почти 60.
Он тщетно ожидал ответа. Но ответом ему была тишина, с неясным говором струй.
Вера Аркадиевна была уверена, что кладёт дочь не в постель, а на раскаленную докрасна решётку.
Уже однажды она видела такую сцену, только тогда свою оголенную и позоренную дочь нёс на руках мужчина – он был, кажется, барменом.
Она так и не решилась взглянуть на тайное место дочери. Та наверняка осталась девственницей. Но эта девственность казалась выдуманной. На мгновение она подумала о других способах соития и едва не поперхнулась от ужаса и брезгливости.
«Нет, этого не может быть. Я не верю!»
Дочь легла на постель, словно бы на свой собственный одр. Вера Аркадьевна накрыла её одеялом и поспешила уйти.
Замоченное в тазу бельё и трико расставалось с грязью. Вера Аркадьевна встряхнула одежду дочери и поспешила повесить её на плечики. Она не решилась рыться в карманах - и потому, подложенный Алексом, пенальчик с таблетками оказался так и не обнаруженным.
Алиса наконец-то пробудилась от своего долгого сна.
Ей казалось, что прошла целая вечность. И мысли её путались, словно неопытные катальщики на коньках на многолюдном катке. Они уже не понимали, о чём говорят этой девочке.
«Неужели я и впрямь сделала это?» - думала покрасневшая от стыда скромница. Она не понимала, кем была – купальщицей, попавшей вместо озера в болото, лягушкой, или отважной американкой с его потусторонним другом.
Голод заставил её отбросить одеяло.
Все шкафы в комнатке были заперты. Алиса пожала плечами и пошла на разведку. Дверь её комнаты не имела замка. Она легко поддалась – но… На вешалке тоже не было её куртки.
«Может нас ограбили, пока я спала?» - спросила саму себя прилежгная девятиклассница.
Ей не давали покоя мысли о том, что она смутно помнила – какого-то рыжего человека со странным удавьим взглядом. Он был похож на забавную тётку в автобусе, тётку, что продаёт билеты, подозрительно оглядывая каждую пассажирку, подозревая в ней возможного «зайца».
Она не помнила, что делала в той комнате. Картины что возникали в её памяти были смутны. словно бы не попавшее в фокус изображение. Она словно бы вглядывалась в мутную воду.
«Ничего, это даже прикольно. – решила она, стараясь не думать, что станет делать, когда кто-либо позвонит в дверь.
Кристина отоспалась у Алекса.
Тот был рад выказать своё гостеприимство.
Он приготовил ей тосты и крепкий бразильский кофе, и был похож на какого-нибудь эксцентричного джентльмена из романов Чарльза Диккенса.
- А ты уверена, что это как её там – Алиса – годится для нашего дела?
- Ну, я не знаю… Я дала ей пилюлю.
- Зачем?
- Да, так для прикола. Надо же было её напугать.
- А если её мать всё поймёт?
- Да, она не догадается. Спишет всё на гарбургер или шаурму. Или на котлеты в школьной столовой.
- А ты – злая…
- У меня бабка померла. Я теперь сирота…
- Но у тебя же, есть родители…
- Не уверена, что они у меня есть.
Кристина и впрямь была в этом неуверенна. Она чувствовала, что мешает этим людям жить, словно не слишком тяжёлый, но набитый всякой дрянью рюкзак, который зачем-то взяли с собой в поход. Отец был рад избавиться от их обеих – он всегда жаждал одного спокойствия и уверенности в завтрашнем дне и теперь очень страдал от краха своих иллюзий.
Смерть его матери окончательно его подкосила. Нинель Ивановна ушла как-то слишком по-английски.
На кладбище кроме них были ещё старые перечницы из бывшей бабкиной конторы. Они плакали, сморкались, снова плакали. Бабка давным-давно заказала своё отпевание – и её отпевали, словно бы желая этим самым стереть из памяти демонов все её грехи.
В этот осенний день – смерть не казалась тяжким наказанием. Она даже не казалась страшной, напротив, она походила на долгий тихий час в детстве.
Кристина по-своему завидовала бабке. Она охотно бы поменялась с ней местами. Было бы справедливее, если бы это её тело окуривали ладаном.
Её роман с Алексом пугал её саму. Этот странный человек словно бы околдовал её – он явно кому-то желал отомстить – и наслаждался своей ролью, как давно уже потерявший остатки разума маньяк.
Самое странное, что не предлагал ей сблизиться. Ему хватало вуаеристиских забав, Кристина специально играла роль бесстыдной в своей невинности целки, доставляя этому уроду желанное наслаждение…
Она не могла понять одного, зачем ему это детское мщение – целый мир сначала подло обгадившихся, а затем оголившихся девчонок.
Алиса сама себя высекла.
Точнее поставила в угол.
Она вдруг захотела быть именно здесь, словно бы фарфоровая статуэтка.
Родители были рады её обнаружить её именно здесь – чувство вины проходило, оно таяло словно кусок сливочного масла на сковороде. От этой мысли Алисе захотелось съесть или глазунью, или гренки, но она считала не вправе покидать своё убежище.
Её голую попу ничто не тревожило. Мухи готовились к зимней спячке, а комары давно не навещали их жилище. Алиса задумалась… Она вдруг захотела понять, кем является – и почему так ненавидит своего отца. Возможно, тот только притворяется родным папой, а
по-настоящему только отчим.
Размышляя, она не знала чем занять руки. Те висели, как плети. Было как-то неловко ничего не делать, а только стоять. И Алиса стала ощупывать себя, желая прогнать тревожные мысли, почувствовать, как вновь становится весёлой. Перед её внутренним взором промелькнуло лицо Станислава. Она вдруг почувствовала какую-то теплоту в паху и заулыбалась, словно бы во сне, увидя что-то красивое и приятное.
Рыжеволосый колдун Алекс отступил на второй план. Он был рядом как тень, но вдруг стал невидим.
- Я никогда больше не стану с ним встречаться, - проговорила она, ещё толком не осознавая о ком в данный момент думает, – о своём кузене или об Алексе с его барскими замашками и плохо скрываемой злобой на мир.
Наверняка, его кто-то очень сильно обидел.
Алекс, действительно, был обижен.
Он ненавидел весь мир. Ему никогда не удавалось быть довольным собой. Его жизнь напоминала реку, в которой он плыл против течения, а упрямая река никак не желала течь с ним в одном направлении.
Это было ещё в те времена, когда был в возрасте этих красивых девчонок. Тогда он страстно желал оказаться другом комсорга их класса – милой кареглазой шатенки, мечтающей о том, что она когда-нибудь прославится, словно Зоя Космодемьянская или Ульяна Громова.
Она призывала всех помнить о подвигах комсомольцев сороковых, чувствуя, как неожиданно скоро влажнеют её трусы. А всё тело жаждет какой-то ранее неведомой ласки. В этот момент сердце Нади готовилось выскочить наружу, словно бы кукушка из часов.
Алексей не сводил с неё глаз. Он мысленно играл этой девушкой, как куклой, играл и заставлял свой организм наполняться стыдной негой.
Но Наденька не замечала его страданий. А он мечтал иметь её настольную копию – красивую и покорную куколку, с которой мог бы играть в любовь.
Помочь сайту
Поздравления
