Тихий омут. Глава одиннадцатая

Надя не верила своим глазам. Всё, что случилось там, в странной компании казалось ей только фривольным сном. Она почти не помнила, как оголилась и как стала делать то, что теперь видели её глаза.

Парень, держащий перед её взором позорные фото, был предельно вежлив.

- Вам нужны деньги? – пролепетала Надя, краснея, словно поданный к пиву рак. – Сколько?

- Столько, сколько сможешь заработать, - хмыкнул незнакомец. - Думаю, что пять кусков бакинских потянешь.

- А если я откажусь? - профессорская дочь попыталась придать своему голосу наглость.

.- Ну тогда эти фото окажутся в твоём родном деканате. И можешь попрощаться сл своими мечтами об адвокатстве.

- Это же подло. Я не думала, что вы такие…

Она хотела присовокупить к своей фразе какое-нибудь странное ругательство, но вовремя одумалась. Парни, стоящие у неё за спиной секли каждое движение избалованной первокурсницы.

Надя была совершенно одинока в своей группе. Она побаивалась показаться подлизой и между парами встречалась только с довольно хорошо устроившейся Головиной. Эта барышня почти совершенно оклемалась от страшного прошлого и теперь вновь начинала задаваться, стараясь, однако держаться подальше от опасных людей.

Она сухо выслушала жалобы подруги.

- Что ты от меня-то хочешь? – спросила она поникшую Наденьку.

- Не знаю… Что мне и впрямь придётся на панель идти?

- Что они у тебя деньги требуют?

Наденька затрясла головой.

- Говорят, сколько заработаешь, все бабки - наши.

- Слушай, я уже раз на такой крючок клюнула, потом еле отмылась. А тебе, Наденька, лысина пойдёт.

- Какая лысина? Зачем?

- Чтобы парик лучше сидел. Будешь: вчера - брюнетка, сегодня – шатенка, а завтра – блондинка. Чего ты с ними попёрлась? Не могла к Нелли заявиться?

- К Нелли?

Надя глупо заморгала натушенными ресницами. Она почти позабыла о своей школьной подруге. После не слишком пышного вечера, когда она, получив аттестат стала вполне свободной, она не собиралась досаждать своей сопартнице. Даже навязанная отцом Людочка была для неё тоже не очень любимой подругой, она боялась вновь опуститься на самое дно.

История сокурсницы  заставила всколыхнуться озеро её памяти. Людочка словно бы вновь увидела давний, некогда страшный, а теперь просто противный сон. Увидела, как нелепый любительский фильм, снятый на дёшёвой плёнке на давно уже  устаревшей кинокамере.

Она понимала, что кто-то вновь стал играть в опасные игры. Вновь ловить их на давно забытую наживку.

Нелли не ожидала увидеть в гостиной таких гостей. Но мать предупредила её о визите теней из прошлого.

- Нелли ты веришь в де жа вю? – спросила Людочка, жалея, что не может картинно закурить, или показать своё самое тайное место, словно  бы знаменитая голливудская кинозвезда.

- В каком смысле?

- Вот твою подружку по классу шантажируют. Она слегка развлеклась на праздники, а теперь ревёт белугой.

- Слушай, не говори загадками.

- Нелли, меня теперь отец убьёт. Если на панели увидит.

- На какой панели? Ты ведь в адвокаты собиралась?

- Собиралась. А теперь финита ля комедия. Помнишь, я тебе звонила?

- Ну, помню. Ты там у кого-то зажигала.

- Ага. Из искры возгорелось пламя. Я тогда слегка шампанское прихлебнула – и всё… Ничего не помню, всё в тумане. Помню, захотелось мне в уборную. Прямо страшно. Ну, я пошла, а дальше всё, как в тумане.

- Что в тумане? Не говори загадками.

- Да я не помню. Помню только, что на коленях стою,  голая, в каждой руке по члену, и во рту –тоже. Я тогда подумала, что снится мне это всё, спьяну задремала на стульчаке, а тут такое. В общем, не сон это был.

- Постой, ты что афродизаков наглоталась?

- Я почём знаю, что они там намешали. Только помню, что пока срала, едва от духоты не сварилась. Видимо, потому и разделась.

- Ну и дела. А ты хоть имена эти гавриков помнишь?

- Да я не запоминала особо. Я с ними на площади познакомилась. Неохота было к отцу идти, опостылела мне его вежливость. Хотелось кутнуть.

- Вот и кути дальше.

Нелли была противна эта некогда такая забавная куколка. Наденька сама искала приключения на свою изящную задницу.

- Слушай, мы с мамой на службу идём. Пошли с нами.

- На какую службу?

- В храм.

Наденька замерла. Она вновь ощутила себя абсолютно голой. Этот ужасный праздник вновь вставал перед её стыдливо опущенными долу глазами.

- А меня туда пустят? – пролепетала Надя.

- Ты что – некрещенная, что ли?

- Да. Не знаю я. Может мне в милицию пойти, всё им рассказать?

- И что ты расскажешь, что сама с малознакомыми личностями на хату пошла. Да ты и мылась, небось, потом много раз.

- Мылась. Я же думала, что это всё – сон.

Наденька впервые представила себя в позорной позе с высунутым от усердия языком. А Нелли вдруг с лёгкой брезгливостью спросила: «А ты в кожвене была?».

- Где?

- В кожвене. А то небось чего-то уже подхватила!

Наденька заплакала. Она уже считала себя почти прокаженной. Мысли в голове запрыгали, словно учёные блохи. Прыгали и играли какую-то какофоническую мелодию.

Отец Нади не привык к поздним возвращениям дочери. Тогда в новогоднюю ночь он чувствовал какое-то странное волнение, но голос дочери был удивительно спокоен и даже весел.

Она вернулась домой ближе к полудню. Вернулась, как-то странно улыбаясь, тогда он не придал значения это улыбке. Но теперь.

Дочь сослалась на усталость, минут десять постояла под душем, а потом шмыгнула в свою комнату отсыпаться после праздничной суеты.

- Неужели она вот0вот пойдёт по рукам, - думал профессор. – Наденька…

Перед глазами вновь встала героиня рассказа Мамлеева. Дочь, вероятно, тяготилась его заботой. Тяготилась, как избалованная девочка тяготится надзором строгой и неулыбчивой бонны.

Теперь Наденька выглядела странно. Она вернулась домой к вечеру и смотрела на всех жалобно и странно.

Родители готовились к дежурному разговению. Точнее они собирались совместить полезное с приятным – посмотреть на церковную службу и ещё раз повеселить свой желудок.

Николай Семёнович почти дремал, убаюканный непривычной для него церковной службой. Напитанный желудок был рад подаянию, он мерно работал, разлагая поглощенные яства на химические элементы. Но тут кто-то сильно и пронзительно позвонил в дверь.

Николай Семёнович был уверен, что это пришли назойливые и не совсем трезвые колядщики. Они казались ему кем-то вроде цыган, цыган, которых он ужасно боялся в детстве и ненавидел теперь за внешнюю неопрятность и хитроватый нрав.

Надя вздрогнула. Она вдруг представила, что сейчас отец вызовет её в прихожую, а затем…

Ноги девушки мелко задрожали. Она вдруг почувствовала себя безнадёжно испорченной куклой, куклой, которую не может исправить даже самый искусный механик.

И она не ошиблась.

Николай Семёнович вернулся с толстым конвертом. Тот расползался по швам, словно перегруженный начинкой пирожок.

- Коля, что это? – скрывая зевок, спросила мать Нади, объедая куриное крылышко.

- Я почём знаю. Вот кто-то под дверь бросил. Ни адреса, ни фамилии.

- Ну и выбрось. Вдруг там что-то плохое.

Наденька затаилась, как мышь. Она собиралась по-пантерьи прыгнуть и вырвать этот ненавистный конверт. Но опоздала. Подмокший конверт сам раскрылся, выпуская из себя дождь фотографий, словно яркая хлопушка конфетти.

- Снимки какие-то.

Отец с любопытством мальчишки присел на корточки и стал собирать прямоугольники фотобумаги. Большинство этих прямоугольников упало на ковёр вверх тылом, и он не сразу увидел то, что заставило его гневно взглянуть на дочь.

- Что это значит?

Надя икнула. Ей стало страшно и стыдно, словно бы отец собирался выпростать её из яркой обёртки и отправить себе в рот, словно бы самую вкусную и красивую конфету.

- Вот полюбуйся, как наша красавица новый год встречает.

Мать едва не подавилась курятиной. Она гневно взглянула на дочь.

- Что это значит? Кто эти… люди?

Последнее слово слетело с губ матери, словно комок говна из ануса лошади. Она не знала, как ещё определить этих развратных существ. Не называть же их по латыни - nudus primates.

Праздничная ночь стала для Наденьки адовой темью. Родители заставили её извиваться в плаче и выкрикивать пустые, ничего особенно не сулящие оправдания. Отец смотрел на неё, как  режиссёр на истеричную, но бездарную актрису.

Её оставили нюхать портьеры. Надя торопливо сбросила одеяние приличной девушки, и встала на колени, ощущая коленями стылость опостылевшего в миг линолеума.

Родители не замечали её. Смотрели равнодушно и молчали, накидывая груз этого брезгливого молчания на её нежные плечи. Надя пыталась вспомнить, что было там в этой грязной компании.

- Так, дочка. Выбирай. Или завтра идем к участковому. Или отец тебя из дома выставляет. Нечего тут место зря занимать.

Голос матери был суров. Ей очень хотелось, чтобы дочь заплакала, вцепилась ей в подол. Эта такая непонятная Наденька.

Она теперь скучна и противна, словно побывавшая в чужих руках кукла. Была противна своей подавленностью и покорным видом согрешившей пай-девочки.