Тайная вечеря. Глава вторая

9 ноября 2012 - Денис Маркелов

Глава вторая

Стрелка спидометра заплясала на числе 80…

Отец Александр жалел, что не может сам садиться за руль, а заменивший его Николай выглядел недовольным. Он был не слишком рад в будний день отрываться от своих сельских дел и катить в большой и непонятный город. Но старался не подавать вида, что испытывает недовольство.

Нелли же старалась молчать. Она боялась вновь превратиться в Алису, вспомнить о своём пропавшем без следа каре и дико, по-детски пропеть: «Я – Алиса». Она знала, что если захочет то может умереть для этого мира, умереть понарошку, став для других простым сгустком воздуха. Но не торопилась так радикально менять свою судьбу.

Гораздо проще было уйти на время, стать простой и милой невидимкой, стать просто звуком в чьих-то случайных сплетнях.

Автомобиль пропах пылью, он был трудягой, этот неказистый «Газик» с его лупоглазыми фарами. И в нём можно было думать лишь о несложном труде, том труде, который не под силу, если не заниматься им каждодневно…

Нелли ощущала себя низведённой с престола, она вдруг осознала, что чувствовала невольная белоручка, когда ей приходилось пасти гусей и есть безвкусную похлёбку, как она наверняка мечтала стать вновь Принцессой. Принцессой, которой не придётся доказывать свою нужность таким диким способом.

«Но, если я не буду работать руками, мне придётся зарабатывать хлеб языком или, что ещё хуже -п…!» Матерное определение вагины оказалось в голове, словно сорная бумажка среди ухоженной клумбы.

Нелли поморщилась, поморщилась, словно бы у неё заболел от сладкого зуб. Хотелось на что-то отвлечь свой взгляд.

Инна не решилась дожидаться темноты в не густом борке. Она была уверена, что сможет закоулками добраться до родного дома. Тело совсем не смущало её, практика бесстыдства делало её неуязвимой перед насмешками случайных свидетелей её конфуза.

Сердце тупо отбивало ритм жизни, а ноги заученно, как на параде, или по велению встроенного внутрь механизма совершали такую важную работу, как ходьба. Она шла, шагала, как будто возвращалась с дикого пляжа, или снималась в фильме о приключениях бежавшей из фашистской неволи отважной комсомолки-подпольщицы.

Пыльная грунтовка вывела её к неширокому шоссе. Точнее к окраинам небольшого посёлка, который был совсем рядом с Рублёвском, от городских кварталов это поселение отделял всего лишь маленький перекрёсток.

Инна не собиралась стоять на обочине, словно гаишный манекен. Она отчаянно перебежала через проезжую часть, почувствовав босыми стопами непривычную жгучесть асфальта. Обочина была более снисходительна к девичьей босоногости. И Инна пошла вперёд, намереваясь сойти за чей-то совершенно случайный глюк…

Нелли показалось, что она сходит с ума. Та, что шла впереди по обочине была, да была чем-то похожа на Инну, только вместо вьющихся по плечам прядей у этой полунезнакомки была обычная, пугающе казенная Бритоголовость.

Такими становятся все молодые парни, стоит их головам попасть под машинку военкоматовского стригаля. Но девушкам не приходилось жертвовать красотой ради долга, никто не требовал от них рукотворных лысин, вероятно, это была увлеченная нудизмом буддистка.

«Но ведь ты тоже, ты тоже почти такая! Отчего ты так удивляешься??!».

- А вдруг это случилось не по её воле. И отчего она голая, возможно попала под каких-нибудь извращенцев вроде Мустафы.

Нелли вдруг поймала себя на мысли, что уже месяца два не интересовалась судьбой своего мучителя. Не интересна ей была и некогда обожаемая Руфина. Они ушли с глаз с долой, и, согласно пословице, покинули её исстрадавшееся сердце.

И вот теперь эта голая – от макушки до пяток – девушка заставила душу встрепенуться. Нелли смотрела и пыталась понять: кто это – случайная жертва или кто-то знакомый, знаемый раньше.

Инна решила обернуться. Шум автомобильного мотора заставлял её сердце биться сильнее, кто-то слишком пристально смотрел на её ягодицы, смотрел и сожалел об их обнажённости, словно бы она только что встала с колен.

Ягодицы были свободны от нелепых шрамов, они были чисты, но в то же время своей оголенностью заставляли искать ответ на вопрос о причине столь радикальной обнаженности этого столь интимного места.

Этого краткого взгляда было достаточно, чтобы Нелли торопливо выдохнула: «Стой!».

Николай притормозил. Он не спешил глушить мотор, просто держал руку переключения в нейтральном положении, заставляя ту вибрировать, как вибрировала и нога самой Нелли.

- Ты знаешь, эту заблудшую? – спросил отец Александр.

- Знаю. Это моя одноклассница. То есть она… была моей одноклассницей.

Оболенская выпрыгнула из пропахшего пылью газика, выпрыгнула и побежала к Инне.

Та смотрела на неё, словно бы не узнавала, и вдруг совершенно нелепо стала сгибаться словно плотничий метр, сгибаться и явно противиться странному искусу.

«Что это с ней? Может у неё эпилепсия?», – подумала Нелли, стараясь не искать иного объяснения этим непонятным корчам.

Инна впервые со времен начальной школы почувствовала желание своего неумолимого кишечника. Во всём были натянутые до предела нервы, она не могла более терпеть, собравшиеся за три дня кишечные богатства стали ярой зловонной рекой, и старались выплеснуться наружу, заставив её краснеть от своей настойчивости.

Инна вдруг почувствовала, как эта бесцеремонная жижа марает ей бёдра, как предательски бежит по ним вниз, словно не ко времени выступившие слёзы, как наконец старательно заявляет о себе особым запахом, так наверняка пахнут скунсы-победители.

Нелли чувствовала, что не может оставить сконфуженую врагиню без помощи.

- А ты разве… разве тебя не съел сом?

- А кто тебе это сказал?

- Мустафа… Он говорил. Что ты полезла купаться и тебя проглотил громадный сом-людоед…

- Мустафа… Так тебя тоже… Тогда понятно…

Инна устыдилась. Она вдруг поняла, что выглядит в глазах Нелли обычной поруганной жертвой. Тем, кем она не желала быть в принципе. Страх окончательно утонуть в чужой жалости заставил её вспомнить о той зловонной жиже, что падала в пыльную землю слишком весомыми каплями.

Нелли нашарила взятые в дорогу бумажные салфетки. Она вдруг увидела в Инне маленькую девочку. Она теперь мало чем отличалась от Артура, только разве своим мнимо взрослым видом. Она старалась не смотреть на чёрные скрещенные, но разно направленные треугольники на лбу Инны

Следы конфуза стирались одним движением, словно бы мел со старой школьной доски. Обтерев ноги и анус Крамер, Нелли отбросила изгаженные бумажки в сторону и почувствовала себя спасительницей мира.

- Пошли… Мы тебя отвезём домой…

Инна вздрогнула. Она вдруг поняла, что нага. И что никакого иного платья не существует кроме того, которое она так глупо потеряла. «Уж лучше бы я утонула… Стала мертвецом, утопленницей…»

Она вдруг почувствовала сочувственный взгляд. Разумеется, на неё смотрел не автомобиль своими нелепыми фарами, а кто-то другой, смотрел, как смотрит тот, кто имеет силу и власть, чтобы наказывать и миловать…

Инна вздрогнула. Но Нелли уже вела её к автомобилю, вела и старалась не думать о такой нелепой наготе Крамер.

В ней уже не было ничего вызывающего. Напротив, теперь всё казалось особенно мерзким, словно бы она была готова распластаться, словно потерявшая весь свой запас воздуха резиновая кукла…

Отец Инны негодовал на себя. Он никак не мог простить себе ни своей мягкотелости, ни интеллигентского чистоплюйства.

Инне не чего было делать на этом празднике. Он не мог сам пойти на это мероприятие. Надо было сдавать очередной номер, и вместо него в этот странный мир направилась лучшее перо «Рублевского вестника».

И вот теперь он очень переживал за бывшее школьное платье своей жены. Офелия надевала его до самого окончания школы, этот наряд удивительно шёл ей, и теперь и это платье, и его дочь волновали его. Он вновь чувствовал себя юношей, чьи мысли вертятся вокруг красивой девушки, девушки, которая ему нравится.

В таких случаях взрослые люди начинают опасаться соблазна инцеста. Да и после нескольких лет брака Офелия раздобрела и примелькалась, она стала слишком заметной, и своей заметностью раздражала, превращая всё в нелепый спектакль.

Он пытался уйти от этого чувства, пытался отыскать, в себе ли, во вне себя ли какой-то гвоздь для собственной души – но тщетно.

«Наверное, я теперь никогда не приду в себя. Меня подло и мерзко обманули, обманули и ограбили. Заставили любить призрак.

Когда дочь вернулась из своего кратковременного плена он вздрогнул. Наверное, так должен был себя чувствовать отец идейной комсомолки побывавшей в лапах нацистов, но отчего-то не повешенной, а отпущенной восвояси. Недоговоренность ситуации и новый, слишком новый вид привычного образа. Всё это в купе должно было б настораживать, делать слишком опасным.

И теперь, позволив ей пойти попрощаться с подругами, он лгал перед самим собой. Никаких подруг у дочери не было, она была принципиальной одиночкой, предпочитая издали наблюдать за этим скопищем скромниц.

«Наверняка, она что-то задумала!» - решил он, поднимая глаза к потолку и разглядывая только что отремонтированную поверхность. По сравнению с прежним муравейником, этот кабинет был сродни президентскому.

Мысли о дочери стали слишком колючими, и он понял, что давно не курил. Перекуры помогали избавиться от навязчивых мыслей, они были сродни маленьким переменам в сознании, когда можно было прогнать прочь все страхи.

В небольшом дворике было тихо и спокойно. Казалось, что этот первый сентябрьский вторник будет именно таким, празднично настороженным, словно бы он не знал, о чём больше напоминает людям – о войне или о мире знаний.

И даже, когда во двор медленно въехал не слишком опрятный автомобиль, именуемый в просторечье «козлом» он не избавился от сигареты, старательно убивая её, превращая в серую легковесную пыль.

Но из машины выпрыгнула довольно красивая хотя и не слишком знакомая девушка.

- Иосиф Давидович?! Вы не узнаёте меня…

- Простите…

- Я – Нелли Оболенская

Инна старалась смотреть на мир так, чтобы не выдать своей раздетости. Она вдруг поняла, что стыдится отца, стыдится не потому, что он - её родитель, а потому, что он - такой же самец, как Рахман и другие мужчины, что тупо и торопливо клевали на её неумелое кокетство.

Прошлое вновь встало перед глазами. Тот вечер, когда никто из старших не попытался остановить её, надеясь на то, что мороз и темнота заставит её вернуться домой на щите. Вероятно, они очень сожалели об этом, когда она ушла на всю ночь, ушла, как уходят домашние питомцы – раз и навсегда.

Кишечник больше не стремился вывалить из себя ещё что-либо зловонное. А Инна ощущала свою затаенную детскость, ту самую детскость от которой иногда подрагивают коленки и хочется плакать навзрыд.

Она боялась разнюниться тотчас. Разнюниться и хлюпать носом, как обиженая согруппниками, детсадовка. Но слёзы всё же вытекали из глаз. «А если он не поверит? Если захочет убедиться?»

Иосиф Давидович не желал быть настойчивым. Он замер на полпути к той пассажирской дверце, за которой скрывалась обобранная до нитки дочь. Ему вдруг вспомнился фильм о мести молодой фоторепортёрши, о том, как один из мужчин нёс на руках обнаженную и поруганную дочь.

Он вдруг почувствовал желание вывернуть себя наизнанку. Инна не могла так глупо поступить с ним. И кто же этот ублюдок, что решился сделать из неё жертву. Тот страшный похититель давно уже мёртв, а всё остальное обычный призрак, морок слишком вольного тинейджерства.

«Что делать? Ехать с ними. И что потом? Что потом? Косые взгляды праздных пенсионерок, нелепые расспросы, а что, если она пьяна. Ведь все и так догадываются…

Инне было стыдно своего вспотевшего от ожидания бедра. Она сидела, не зная, что приличнее, положить ногу на ногу, и тем самым скрыть свою такую нелепую щель или продолжать сидеть, словно бы не ко времени оживший манекен.

Отец был слишком близко. От него пахло табаком, пахло так, как обычно, но в этой обычности уже был некий вызов обстоятельствам. А этот неказистый мужичок за рулём и сидевший рядом с ним священник слишком напрягали.

И ещё одно обстоятельство было нестерпимо – наличие в салоне совершенно преобразившейся Нелли. Нет, она уже не была Алисой, но была другой, такой же далёкой.

Нелли сознавала, что мешает быть Инне спокойной. Она ведь также могла сидеть нагишом, на время забыв о нелепом благонравии будущей насельницы монастыря. Тело пыталось напомнить о прежней бесстыдной свободе, когда оно выходило на первый план, затмевая душу.

Они бы прекрасно смотрелись бы вместе. Возможно, что и Инна может пожить какое-то время в монастыре. Ведь ей всё равно некуда идти. Да и кому она теперь нужна такая.

Инна боялась прослыть слабой. Она могла спокойно ожидать срока своего преображения. Срока, когда вновь станет злой и циничной Багирой.

«А что, если остаться навсегда такой. Перестать смотреть на мужчину, как на божество, забыть Рахмана, да и больше не смотреть в сторону этих двуногих скотов, которым интересны лишь униженные тела вчерашних небожительниц… Ведь все они думали, что приручают меня, словно бы дворового котёнка, забредшего в чужую квартиру в надежде выпить блюдечко молока.

Быть чьей-то нахлебницей было нестерпимо позорно. Инна не хотела зарабатывать себе хлеб грязным трудом, не хотела быть похожей на заключенную.

Газик подъехал почти вплотную к подъезду. На счастье Иосифа Давидовича в этот час не было праздных соглядательниц, и выскочившая из машины Инна быстро скрылась за неожиданно скучной дверью.

«Ну, что? Поехали, - промолвил Николай. – Распустил девчонку, жидок.

- Ты того, брат, не умничай.

- А я правду, батюшка, говорю. Всю как есть. Коли он её распустил. То, что я, раб божий, поделаю.

- Помнишь заповедь: «Не суди…»?

- Помню.

- Ну, то-то…

Отец Александр вздохнул. Голенькая найдёнка напомнила ему молодого новобранца. Да сходства с солдатом ей только не хватало наличия пениса, да и грушевидные груди были совершенно лишней деталью. Да и вообще сейчас он сожалел, что ушёл из земной, такой ясной армии.

- Отец Александр, а мне её жалко… Её надо было с нами взять…

- Зачем? – буркнул Николай.

- Да так… ей теперь стыдно будет. Ведь с неё словно кожу содрали. Теперь никто ею не восхищался, не завидовал ей…

Нелли вдруг вспомнила, как еще недавно навостряла уши, стоило Инне завести речь о Рахмане, как ей самой становилась школьная одежда, как хотелось быть голой хотя бы понарошку и для себя самой. Но…

После встречи с Мустафой вся её жизнь была полна разочарований. Она вдруг рассердилась на глупого английского сказочника, тот играл своей Алисой, словно бы безгласной куклой, играл и позволял другим играть ею. А она, она…

Нелли вдруг стала думать, что будет там, за оградой монастыря, там, где придётся играть ещё одну роль, где не будет уже ни одного знакомого лица.

Автомобиль постарался на славу. Он уже въезжал на серый железобетонный мост. Нелли улыбнулась. Она вспомнила, как боялась этого ужасного «динозавра», как старалась не думать, что будет, если тот оживёт…