[Скрыть]
Регистрационный номер 0098366 выдан для произведения:
Глава восьмая
В одну из суббот сентября Ираида Михайловна решила съездить на свидание с дочерью.
У неё возникло ощущение, что она едет в какую-нибудь особую клинику или в тюрьму, что ей придётся говорить с почти незнакомкой, а та будет стыдиться натянутой до предела родственной связи.
«Неужели это всё из-за этого мерзкого лета? Нет, почему я не чувствовала этого раньше? Почему это случилось только сейчас, только сейчас…»
Она решила быть скромной и воспользоваться общественным транспортом, просто не выказывать своего превосходства и тратить деньги на подорожавший бензин.
До монастыря вела довольно неприглядная улица. Она поднималась в гору с большим уклоном, а совсем рядом был тёмный и суровый в своей неизвестности лес.
«А вдруг она уже отреклась от меня. Вдруг ей там промыли мозги, и хотят оставить её у себя. Если так, то…»
Она побоялась доканчивать эту суровую мысль. Лишиться Нелли было сродни потере любимой куклы, удобной натурщицы, игрушки, которой так удобно играть. Она была слегка замарана чужими руками, но это была ерунда, её можно было отмыть, проглотить всю свою брезгливость, словно недожаренный бифштекс и… быть вновь любящей и всё понимающей матерью для целлулоидной куклы.
Дочь перестала быть Алисой. Но это было не страшно, этот образ ушёл всего на какой-то малый срок, он вновь мог возникнуть и всё пошло бы по-старому, как хорошо отлаженные часы, о которых забываешь, как о покойнике.
Нелли отвыкала быть маменькиной дочкой. Она вдруг с ужасом вспоминала, как была очередной Купальщицей или Евой, как пыталась притвориться голой на мгновенье, а затем - вновь спрятаться за спасительным образом маленькой английской леди.
Она ещё не знала ничего о хобби этого странного сказочника. Оказывается, он тоже был извращенцем, был таким же ненормальным, как Руфина или их тихая историчка. Нелли вдруг представила, что ей и Людочке предстояло оголиться чуть раньше и дрожать, боясь случайно брошенного взгляда на свои по-поросячьи розовые тела.
«Но наверняка она больше всех секла бы эту глупую Крамер. Она бы быстро разучилась хвастать. И вообще, голая – она такая скучная!!!».
Нелли старалась забыть об этой придорожной встрече. Забыть, как совсем не желая быть доброй с этой развратницей, заученно и совсем не брезгливо вытирала той её дрожащий от ужаса анус.
«Но я же убиралась в комнате у Веры Андреевны. И даже выносила её утку. И это было не стыдно, ведь и Людочка выносила горшок за Артуром. Правда, она тогда была… Какулькой…»
Она гнала прочь все мирские мысли. Её мысли должны были быть внутри этой небольшой церквушки, в которой собрались почти все насельницы монастыря и жители окрестных домов, слушать службу и в нужные местах произносить ещё не до конца затверженные молитвы.
Это было трудно, всё было похоже на новый урок, урок, который надо понять именно здесь, что потом ничего не поймёшь и всё перезабудешь. И это было по-своему страшно, страшно и нелепо.
Женщины, что были рядом с Нелли старались уберечь её. Она это чувствовали, края платка скрывали ненавистную мету, но она чувствовала её, мета саднила, как свежая рана, а мысли вновь сбивались на то мимолётное прошлое, что теперь было стыдно, словно бы размазанный по трусам кал.
Этот запах пытался пробиться сквозь аромат ладана. Он отчаянно боролся с силою фимиама, боролся и изнемогал от той борьбы, а Нелли уже не чувствовала себя рабой, она даже преклоняла колени без особой боязни прослыть слабой.
Это совсем не походило на то, как она готовилась к очередной ночи любви, как смотрела на эту опостылевшую ей расщелину, боясь, что из этой самой расщелины и забьёт тот наиболее стыдный родничок. Быть окаченной чужой уриной, снося это омовение со льстивой улыбкой, забывая о том, что она не только выдуманная кем-то Алиса, но и дочь банкира и вновь высовывая онемевший от усердия язык.
Запели что-то удивительно чистое и высокое. Голоса женщин из хора были чисты и гармоничны, а Нелли смотрела на всё широко раскрытыми глазами и привыкала быть одетой.
Ираида Михайловна стояла в притворе и смотрела на службу взглядом живописца. Её поразило сочетание угольно-чёрного и лимонной желтизны. Одеяния монахинь, и позолота. Фигурка дочери всё время скрывалось в этих чёрных волнах, она казалась ей плывущей, плывущей прочь от неё.
«Может, не стоит её лишний раз беспокоить. И что я могу сказать, что мы на грани разорения? Что детство кончилось, так она сама это знает…».
Вдовство ещё не до кона проникло в сознание Ираиды Михайловны. Она чувствовала, что должна перемениться, перестать быть только домохозяйкой, что теперь всеми силами она должна сохранить привычный для дочери мир.
«А если это надо, надо… Если ей так на роду написано. Ведь глупо спорить с Господом. Он знает лучше, что надо всем нам …»
Она вспоминала, как бездумно тратила своё время на творчество, как упивалась своей способностью довольно умело копировать предметы на листах бумаги и создавать карандашом ли кистью загадочную иллюзию пространства.
Она постепенно начала относиться к миру, как совокупности движущихся пятен. Он не имел никакого смысла. Кроме того, чтобы показывать ей эти пятна и ждать, когда она остановит их в своём воображении…
Выходя из церкви, Нелли не сразу заметила мать. Та была одета по-городскому и от того казалась ей чужой, незнакомой, слишком выделяясь, словно неумелый мазок на полотне.
«Мама?», - произнесла она вопросительно.
Ираида Михайловна не знала, что ей сделать – кивнуть головой или произнести: «Да…».
Дочь слишком изменилась. И если в доме отца Александра она была ещё узнаваема, то теперь.
«А ты бы хотела, чтобы её тебе сделали прежней. Чтобы она привычно играла в свою игру и не создавала проблем. Или раздевалась по первому твоему желанию?1».
Дочь слишком резко повзрослела. Она была уже не её, ею владели эти озабоченные старухи, что двигались, словно автоматы.
«Присядем», - как-то робко предложила она, взглянув на пустую скамейку.
Дочь не стала спорить. Она села и вдруг стала говорить о каком-то приюте, о какой-то женщине, о какой-то картине.
Ираида Михайловна с трудом вникала в эту скороговорку. Она только услышала знакомое имя и насторожилась.
- Ты говоришь, Евсей Поляков…
- Ну, да… А что?
- Просто меня попросили достать одну картину этого живописца. Она называется «Тайная вечеря» и стоит несколько сот тысяч фунтов стерлингов. Так по крайней мере мне сказал тот человек, что хотел бы приобрести полотно…
- Мама, и ты согласилась?
- Дочка… я вынуждена была согласиться. Во-первых, этот человек умеет уламывать, а во-вторых, эти деньги нам сейчас очень нужны. В нашем банке большие проблемы…
Разговор с матерью поразил Нелли. Она могла не вдаваться в подробности, а просто сказать: «Дорогая, мы разорены. Ты должна выйти замуж за господина X».
Игуменья разрешила проводить мать до троллейбусной остановки. Они шли вниз. Шли и тихо обсуждали свою новую жизнь – в этой жизни уже не было места глупым фантазиям и играм.
«Значит. Мы должны будем продать дом… Ведь он такой большой…»
Нелли не спрашивала просто размышляла. Она вдруг представила, как будет попросту нищей, как станет смотреть на всех снизу вверх и возможно займётся тем, что уже раньше пробовала.
«Неужели моя дочь обречена стать проституткой. Пусть не для всех, пусть для одного особенно благосклонного к ней человека. Ведь мужчины уже не ценят наличие в женщине тайны. Женщина становится попросту сексуальным прибором с очень не хитрой инструкцией по применению. А моя дочь. У неё уже есть опыт…»
Она вдруг вспомнила, как слышала от других женщин, как они мечтают завести себе подруг за всё. Что-то вроде полупроституток-полугорнишных. Вчерашних неискушенных девочек со свежими телами…
«Неужели я из матери стану мамкой… А что, если такая жизнь. Вообще-то можно заняться чем-то более приличным – открыть салон по искусству или курсы для молодых начинающих живописцев.
Она вспомнила, как в конце восьмидесятых сходила вместе с мужем на спектакль по пьесе Михаила Булгакова. Там под вывеской модного ателье работал настоящий бордель. А вчерашние гимназистки и институтки ублажали потерявших всякую совесть нэпманов.
Нет, её дочь не должна платить за свою глупость собственным телом. Она была слишком дорога. Но и запирать её здесь, в этом непонятном месте, где люди скрывают от мира свою телесность она не могла.
Неужели нельзя просто жить, просто бежать по этой надоевшей дистанции. Почему нельзя сойти раньше срока, попросту перестать пытаться быть первой.
Она вспомнила, как первый раз почувствовала себя тяжёлой. Это было как-то особенно странно, точно ей предстояло совершить маленький подвиг. Та обязательная для всякой невесты ночная возня приобрела иной смысл. Вероятно, и её дочери предстояло пройти через это создавая для неё живую утеху в старости.
Троллейбус был переполнен. Ираида Михайловна еле втиснулась в него и сразу утонула в месиве тел. Они были тёплыми. Чей-то не до конца эрегированный член уже стал искать вход в её скрытое юбкой влагалище, это явно был радостно озабоченный студиоз, возвращавшийся домой с удачного перепиха на домашней тахте.
К конечной остановке салон опустел. Ираида Михайловна сменила один троллейбус на другой, в нём было больше театралов, они возвращались с какого-то спектакля и громко спорили. Только одна озабоченная женщина с полосатыми сумками ехала от самого вокзала.
Ираида Михайловна решила запомнить лицо этой простоватой женщины. Она вдруг поняла, что может протянуть этот год, пользуясь оставленным мужем капиталом, своими картинами и вообще научиться жить без этой спасительной загородки., называемой мужем.
Дома было тихо и страшно. Дочь могла бы разбавить весь этот ужас, согласившись жить, как прежде, а не прятаться от мира на этой непонятной горе. Но она пока ещё не отошла от шока и жила тихо и пусто. Как кукла.
Нелли раскрыла аккуратный бордовый молитвенник и стала медленно и вдумчиво читать вполголоса записанные в нём молитвы.
Было как-то внове читать каждый вечер одно и то же. Но ведь она уже совершала каждый вечер один и тот же ритуал, по крайней мере читать молитвы было проще…
Ей нравились эти удивительно складные слова. Они напоминали стихи, вероятно во всём была виновата странная логичность. И скоро она уже не читала а повторяла, как милое заклинание.
«Всё-таки в этом есть какой-то смысл…», - подумала она переводя дыхание, - « Я бы не смогла бы, если бы в этом не было смысла…»
Вероятно, и раньше в её действиях был смысл. Когда она получала за свою расторопность очередной конфетный набор и жадно заедала им всё то, что попадало ей в рот из милой норки хозяйки.
Помочь сайту
Поздравления
Не бойтесь...
