Сундук с приданым. Глава четырнадцатая.

 ГЛАВА четырнадцатая.  УЖАСТИКИ НА СОН ГРЯДУЩИЙ.

Сначала не было ничего видно, потом появилось изображение, слегка размытое и наклонное, начало двигаться, и я поняла, что это – домашнее видео, которое кто-то снимал на камеру. Тем временем, изображение еще повернулось: камеру на чем-то устанавливали. Фокус стал резче, и … я почувствовала, что мое сердце обрывается, как будто на него вдруг упала непосильная тяжесть, и становится нечем дышать.

На экране был Ангел. Камера снимала крупным планом его лицо, и было видно, что ему очень плохо: глаза закрыты, почти зажмурены, на лбу, и над верхней губой крупные капли пота, ноздри раздуты, губы… С губами было что-то не так. Я уставилась на экран, не в состоянии даже моргнуть, боясь осознать то, что я вижу, поэтому не сразу поняла, в чем дело: губы Ангела были искусаны до крови, я видела старые, подсохшие ранки,  и совсем свежие, из которых сочилась кровь. Вот он опять закусил губу, пытаясь подавить стон, и я почувствовала, что мое сердце опять летит вниз.

Тем временем, фокус изменился, изображение отдалилось, и я увидела, что мой любимый лежит на полу, обнаженный, рядом с тем самым сундуком, в котором я его нашла, и корчится от боли. Я не сразу поняла, что происходит, только когда очередная конвульсия заставила его повернуться на бок, я увидела, что его левая рука была покрыта глубокими ранами. Четыре или пять, - не меньше. И, видимо, они были нанесены только что, потому что из них шла кровь. Не лилась, а, скорее, капала, - тяжелыми, густыми каплями. Что-то стукнуло, и рядом с ним появилась чья-то рука, женская. Я не сразу сообразила, что вижу Леокадию, вернее, ее руки, проворно подставляющие под капли крови какую-то плоскую белую посудину, похожую на кювету. Я почувствовала, что меня начинает тошнить.

С экрана зазвучал ее голос, я слышала его первый раз в жизни: холодный, высокий, резкий:

- Ну, что? Не надумал пока? Или, может, тебя еще разок попросить?

Ангел молча лежал, сжавшись в комок. Тут я увидела ее ногу: размахнувшись, она коротко и зло пнула его в бедро. Я невольно вскрикнула, - Ангел не проронил ни звука. Тогда Леокадия рывком перевернула его, и принялась методично хлестать по лицу. Голова моталась туда-сюда, но он, по-прежнему, не произнес ни слова.

Я зажала себе рот обеими руками, боясь, что меня вывернет прямо сейчас. А на экране продолжалось избиение, только теперь она опять начала пинать его, куда придется. Я закрыла глаза, не в состоянии смотреть.

«Все прошло, все прошло, ее нет, она мертва, мертва», - шептала я сама себе, как молитву, пытаясь перестать трястись и вдохнуть. Звуки ударов продолжались. Наконец, они затихли, и я рискнула посмотреть.

Ангел лежал на полу, по-видимому, без сознания. Из ноздрей и изо рта сочилась кровь. Руки были безвольно раскинуты, даже израненную левую он не оберегал. Вся грудь, живот, бедра испачканы кровью. Меня опять замутило. Появились ноги Леокадии, потом ведро. Обычное эмалированное ведро, похоже с водой. Я вспомнила, что видела его в ванной. Женские руки начали обмакивать в ведро губку, и смывать с лежащего Ангела кровь. Он тихо застонал. Леокадия, не обращая на это внимания, продолжала его обмывать, пока все не смыла. Остались только порезы, ранки, синяки и … шрамы? Я с ужасом смотрела на тело моего любимого: было похоже, что его терзал какой-то зверь! Он весь был покрыт следами побоев. Я впилась ногтями в собственную ладонь, чтобы не закричать.

На экране Леокадия унесла ведро и губку, вернулась, и теперь стояла около Ангела. Наконец она заговорила:

- Вставай, ублюдок. Нечего разлеживаться здесь. Я хочу спать, так что… пошел на место!

Ангел не отреагировал, тогда она снова пнула его и сказала:

- А не то вообще жрать не дам, кровопийца! Хочешь жрать? Тогда вставай, вставай, нечего изображать из себя умирающего лебедя. – Опять пинок. – Поднимайся, говорю!

Мне казалось, что она говорит впустую, что Ангел лежит без сознания, но, к моему огромному удивлению, он зашевелился, и попытался приподняться. Наконец, ему это удалось. Леокадия ждала, но не помогала ему. Когда он встал на колени, придерживаясь за стенку сундука, она подхватила его, и буквально засунула внутрь, усадила так, как было нужно, и нажала кнопку. Стенки сдвинулись, сделав его совершенно беспомощным.

Леокадия куда-то исчезла, потом вернулась и присела на край сундука. Ее лица по-прежнему не было видно, только руки: мне показалось, что она держала что-то пластиковое, не то стакан, не то бутылку. Потом стало понятно, что это была странная кружка, с небольшим отверстием сверху, и с длинным носиком. Она приподняла голову Ангела вверх, и грубо просунула между зубов носик кружки. Потом наклонила ее, и что-то полилось прямо в горло пленника. Он с трудом глотнул, потом еще, и еще, движения становились сильнее, он с жадностью пил, стараясь не уронить ни капли. Наконец, жидкость кончилась, и Леокадия убрала кружку. Ангел почти бессознательно продолжал тянуться губами, ловя ее.

- Довольно с тебя, ишь, разохотился! – холодно сказала она. – Посиди-ка вот еще и подумай, - не надумаешь ли все-таки сделать, как тебя просят?

Веки Ангела дрогнули, и раскрылись. Я почувствовала, как по спине пробежала дрожь: его глаза были абсолютно черными, невидящими и … безумными. Впрочем, то, что он сказал, было вполне связно:

- Лучше я умру…

Леокадия расхохоталась:

- Умре-ешь? – презрительно протянула она. – Да вот еще, размечтался! Кто ж тебе даст умереть? Не-ет, дорогуша, ты еще у меня помучаешься, если не образумишься, ты еще пожалеешь тысячу раз, что не согласился сразу! Ты будешь жить, не сомневайся! А я позабочусь об этом, будь спокоен, пупсик, уж я позабочусь!

Вслед за этим она захлопнула крышку, и прошипела с жуткой злобой:

- Смердячий ублюдок! Пиявка, мразь, скотина… Ненавижу!

Изображение погасло.

Я продолжала сидеть перед экраном, чувствуя, что меня трясет.

Я ничего подобного не ожидала! Конечно, я слышала рассказы Ангела, я видела его, когда нашла, но… Господи! Наблюдать все это своими глазами было в тысячу, в миллион раз хуже, чем слушать об этом. И этот ее голос! Когда она говорила: «Ненавижу!», мне стало страшно. Это была какая-то ненормальная, патологическая ненависть, которая пугала почти до потери сознания.

Я посидела еще, отдышалась, досчитала до ста, и вынула кассету. Потом взяла следующую, стиснула зубы, и вставила ее в видеомагнитофон.

Теперь я уже не удивилась, когда на экране снова появился Ангел. Он был опять обнажен, но лежал уже не перед сундуком, а около камина. Руки привязаны к кольцам, вделанным в разные углы медного листа, на котором мы теперь держали дрова, кочергу и щипцы. (А я всегда ломала голову, зачем там могут быть нужны эти кольца? Лучше уж было бы и не знать…)

Почему-то в этот раз Ангел выглядел более измученным, чем в прошлый. Он был в сознании, и даже без видимых следов побоев, но на лице у него отражалась настоящее отчаяние. Вот он попытался рвануться вверх, но ничего не получилось, веревки не пустили, и он опять обессилено упал. Видно было, что это уже не первая попытка, но он не сдавался, дергаясь и извиваясь всем телом.

За кадром зазвучал голос Леокадии, такой же холодный и злобный:

- Ну что, дружочек? Вижу, ты уже жалеешь о своей маленькой шалости? Не хочешь попросить прощения, за то, что укусил меня? Нет? А зря-а… Я ведь теперь, дорогуша, вижу тебя, как на ладони, и понимаю, что не на те точки давила, куда надо было… Но кто же мог догадаться, что ты, ты, пупсик, боишься секса? И, особенно, со мной, а? Это нехорошо, дорогуша, просто обидно, ведь когда-то ты был очень даже не против, правда, сладкий мой? Помнишь, в Софии? А в Варне?

Ангел рванулся, закусив губу, так, что веревка врезалась ему в запястье до крови. Но он продолжал молчать, только отвернулся в сторону, видимо, чтобы ее не видеть. А Леокадия продолжала:

- А теперь, дружочек, ты все сделаешь, как я хочу. Да, я и сама подумывала использовать тебя для этого дела, но… как-то все руки не доходили. А вот теперь дошли!

Ангел повернул голову и отчетливо сказал:

- Ты не посмеешь! Неужели у тебя нет гордости, Леокадия? Неужели ты опустишься до того, чтобы… силой взять то, что тебе не дают? Почему ты не хочешь поверить, что ты более счастлива, чем я, потому что ты осталась человеком?..

Тут она его перебила, заговорив совсем другим голосом, визгливым и дрожащим от ярости:

- Почему?.. Ты имеешь наглость спрашивать, почему?! Да потому, что ты лежишь тут передо мной, такой же красивый и молодой, как двадцать лет назад! Двадцать лет! А я превратилась в старуху! И это по твоей милости, цыганское отродье! Если бы ты сделал то, что я просила, тогда, двадцать лет назад, то я была бы такой же молодой и красивой! Но даже сейчас я хочу жить, я хочу жить долго, я хочу жить вечно! Я хочу продолжать жить тогда, когда умрут все эти людишки, которые шляются сейчас по улицам, и занимаются своими мелкими делишками! Я хочу жить, понимаешь ты это, ублюдок?! Я не хочу умирать, я хочу жить!!!

Она задохнулась и замолчала. Ангел некоторое время смотрел на нее снизу вверх, а потом сказал тихо, но твердо:

- Мне жаль тебя, Леокадия. Ты прожила полжизни, но так ничего и не поняла. Я не стану этого делать. Ты меня не заставишь.

- Не заставлю? Ты так думаешь? – она почти промурлыкала это, но от ее тона у меня по спине побежали мурашки. – Так давай узнаем, кто прав. Я обещаю, тебе, пупсик, что ты сделаешь сейчас все, что я скажу… Даже если не сможешь вспомнить об этом потом. Но ты не волнуйся, - видишь камеру? Я все-все запишу, и покажу тебе потом.

Ангел отвернувшись, молчал. Тут Леокадия, наконец, появилась в кадре. Она присела около распластанного пленника и повернула его лицо к себе. В другой руке она держала уже знакомую мне кружечку с длинным носиком. При виде ее Ангел явственно вздрогнул и попытался отвернуться. Леокадия захихикала.

- Что, малыш, что такое? Тебе не нравится? Ты догадался? Да, ты у нас всегда был догадливым… задним числом. – Она снова мерзко захихикала. – Ну, теперь ты точно знаешь, что все будет, как я хочу, так ведь? Давай, открывай ротик, пупсик, пришло время ням-ням.

Ангел на экране пытался увернуться, но Леокадия, на удивление ловко, зажала его голову, и заставила выпить то, что было в кружке. Когда она его отпустила, он уже не сопротивлялся, просто лежал, тяжело дыша. Я с болью наблюдала за тем, как начинало действовать зелье, - а в том, что она его чем-то опоила, я не сомневалась. Постепенно руки Ангела обмякли, потом и все тело, он закрыл глаза, и как будто отключился. Леокадия снова появилась в кадре, но головы по-прежнему не было видно. Я с некоторым недоумением смотрела, как она снимает халат, потом встает на колени и…

Увидев то, что она сделала потом, я почувствовала, что больше ничего видеть не в состоянии. Вскочив, я понеслась бегом в ванную, и долго стояла над унитазом, содрогаясь от рвотных позывов. Господи, кажется, мне никогда еще не было так плохо! Как мой любимый живет со всем этим?! Я опять застонала, потому что пустой желудок пытался извергнуть самое себя.

Присев на пол, я закрыла глаза, и стала твердить:

- Ее нет, ее нет, Господи, ее уже нет, нет, нет, нет, она умерла, умерла, умерла… нет, я надеюсь, что она не просто умерла, она сдохла! Как может женщина быть такой?!

Я вдруг вспомнила, как Ангел спросил меня, когда я его нашла: где Леокадия? Я тогда ответила, что она умерла, а он… Он сказал: слава Богу. Вот уж воистину, слава Богу, что этой ведьмы больше нет…

Умывшись, я поплелась в спальню, надеясь, что мерзость, которую она засняла, уже закончилась. Мне почти повезло. Почти. Я увидела самый финал: как тело Ангела выгибается вверх, словно подброшенное непреодолимой силой… Я остановилась, как вкопанная. Я знала, когда это происходит с ним. Мне стало холодно и пусто, как будто что-то умерло внутри. Леокадия добилась своего: она таки сделала с ним то, что хотела.

Я продолжала тупо смотреть на экран, не в состоянии отвести взгляд. Леокадия медленно поднялась, оторвавшись от распростертого на полу Ангела, и, повернувшись, потянулась к камере, видимо, чтобы ее выключить. Так я увидела ее в первый раз в жизни.

Она оказалась красавицей. Самой настоящей.

Не знаю, сколько лет ей было на момент съемки, но я бы больше тридцати пяти никак не дала. У нее была внешность восточного типа: черные, тяжелые, блестящие волосы; округлое, чистое, смуглое лицо; брови, как черные дуги; полные, вишневые губы, и, неожиданно, большие, темно-серые  глаза, с длиннющими, словно стрелы, ресницами. Ее лицо было видно не больше секунды, но оно продолжало стоять передо мной, словно впечатавшись в мозг.

Раньше я не представляла ее себе вообще никак. Она всегда была для меня каким-то абстрактным персонажем, героиней страшных сказок, и теперь, когда я осознала, что она все-таки существовала на самом деле, увидела ее, и узнала, что она делала с моим Ангелом, я чувствовала себя, как человек, увидевший воочию привидение.

Постояв некоторое время, я сглотнула, вытащила кассету, положила на пол, и осторожно, как паука, взяла следующую.

На этот раз я ждала начала с ужасом. Изображение не сразу сфокусировалось, сначала там плавали какие-то цветные пятна, потом картинка постепенно прояснилась, и я увидела Ангела. Он сидел, съежившись, около сундука, опять обнаженный, обхватив голову руками, и закрыв глаза. Некоторое время ничего не происходило. Потом что-то свистнуло, и на плече у Ангела появилась красная полоса. Потом еще раз, и еще раз, - только тут до меня дошло, что Леокадия хлестала его чем-то вроде бича. Он только вздрагивал, но не двигался, даже не закрывался. Я застонала, глядя на то, как его спина и плечи покрываются следами от ударов.

Наконец, она выдохлась, и бич упал на пол, рядом с Ангелом. Он никак не отреагировал на это. Потом она присела на корточки, взяла его за волосы и потянула голову вверх. Камера бесстрастно показала бескровное лицо, белые губы, закрытые глаза. Когда она встряхнула его, голова мотнулась, а потом безвольно упала на грудь. Она со злостью что-то процедила сквозь зубы и ушла. Потом вернулась с уже знакомой кружечкой, всунула носик ему в рот, и начала выливать содержимое.

Ангел вздрогнул, поперхнулся, закашлялся, и попытался отвернуться. Но Леокадия со злостью повернула его за подбородок обратно, и продолжала поить силой. Когда жидкость закончилась, она хмыкнула, и поднялась. Ангел несколько раз судорожно сглотнул, и вдруг, - я не поверила своим глазам! – сунул в рот два пальца, и вызвал рвоту. Все, что она заставила его выпить, вылилось на пол, а он опять закашлялся. Леокадия немедленно заорала:

- Ах ты, скотина безмозглая! Ты что, опять?! Это что еще за номера? Ты что, решил, что так быстрее сдохнешь? Черта с два я тебе дам помереть! Даже не надейся! Ах ты, урод, уже три порции извел зря! Ну, все, я тебе сейчас устрою!

Я смотрела, как ее ноги решительно протопали мимо, а Ангел свернулся в клубочек.

Она вернулась с уже знакомым ведром и кружкой. Заставила его сесть, прислонив к сундуку, и принялась связывать ему руки. Ангел даже не пытался сопротивляться, похоже, что он был в полубессознательном состоянии. Когда она закончила, его руки были крепко стянуты за спиной, голова запрокинута на край сундука, рот открыт, и носик кружки всунут между зубов.

Зажав его голову, Леокадия снова начала поить его, не позволяя отвернуться, или выплюнуть то, что она в него вливала. Он снова начал кашлять, но больше она не дала ему даже опустить голову, - держала до тех пор, пока он не сдался. Минут через пять он смирился, и просто сидел, закрыв глаза. Леокадия отпустила его, и начала убирать лужу на полу. Потом унесла ведро, и вернулась с каким-то флакончиком. Деловито села около моего любимого, и в ее опущенной руке сверкнул маленький ножичек.

Я схватилась за горло. Но не успела закрыть глаза, как она сделала это, - чиркнула лезвием по предплечью Ангела, он дернулся, но глаз не открыл. Поползла капля крови, как всегда у вампиров, - медленно и тягуче. Тут Леокадия отмочила такой номер, от которого меня чуть опять не стошнило: она подставила под каплю палец, а потом  засунула его в рот. Затем она также слизнула следующую каплю, и еще, и еще одну.

Я ощутила, как мой желудок медленно, но верно, поднимается к горлу. Я закрыла глаза, чтобы больше не видеть этой людоедской улыбки, с которой она смаковала кровь Ангела. Это было невыносимо:  видеть, как она издевается над моим любимым, - видеть, и не иметь возможности что-нибудь изменить!

Тут я, очнувшись, вспомнила, что все это осталось в прошлом, Леокадии больше нет, и на теле Ангела не осталось даже следов после ее пыток, если не смотреть в его душу… Правда, пока я только один раз видела, как его мучил кошмар, но, похоже, что теперь кошмарами была обеспечена я сама, причем, до конца жизни…

На экране тем временем Леокадия снова запихивала Ангела в сундук, закрывала крышку, и выключала камеру.

Глубоко, до судороги, вздохнув, я вытащила просмотренную кассету, и вставила следующую. Стиснув руки, я пообещала самой себе, что не буду воспринимать все слишком глубоко, потому что все уже прошло, прошло, и не вернется больше никогда!

На экране вновь появился Ангел, крупным планом. Я мельком подумала, что никогда не буду его снимать на видео, никогда-никогда, просто не смогу, и точка.

На этот раз, видимо, ради разнообразия, Леокадия позволила ему спать не в сундуке, потому что он спал, в этом я не могла ошибиться. Сомкнутые ресницы подрагивали, дыхание было каким-то быстрым и прерывистым, он вздрагивал во сне, иногда что-то быстро шептал на незнакомом языке, и опять замолкал.

Изображение стало удаляться, и я увидела, что он опять лежит, привязанный к кольцам около камина. Мое сердце немедленно глухо стукнуло, словно предупреждая. Впрочем, я не нуждалась в предупреждениях, я уже поняла, какие именно неприятные воспоминания были связаны у Ангела с этим треклятым камином!

«Разберу его, как пить дать, разберу, к чертовой матери!» - с глухой ненавистью подумала я. Было похоже, что Леокадия снимала уже после того, как… Я даже про себя не смогла сказать, что именно она с ним делала там. Мерзкая, старая крыса!

Тут она сама появилась в кадре, опять неся в руке ведро. Присев рядом, она намочила губку, и принялась водить ею по лицу Ангела, он вздрогнул от прикосновения и проснулся. Его глаза казались гораздо более осмысленными, чем раньше. Он взглянул на нее настороженно, но ничего не сказал. Она тоже молча продолжала его мыть, - видимо, именно так это и называлось, - без мыла, без полотенца, как будто он был предметом мебели.

Вымыв его, она унесла ведро, и пришла с каким-то флакончиком. При виде его Ангел забеспокоился, и попытался отодвинуться. Леокадия молча откупорила его, зажала голову Ангела, и влила содержимое ему в рот. Он задергался, пытаясь освободиться, но безуспешно: с руками, привязанными к кольцам, он ничего не мог поделать. Она еще подержала его немного, дождавшись, пока он перестанет вырываться, и потом отпустила. Встав, она отошла. Изображение опять придвинулось вплотную к лицу Ангела, фиксируя его полузакрытые глаза, белую, как гипс, кожу, внезапный пот, бисеринками выступивший на лбу и висках, и раскрывшийся рот.

Внезапно он задышал часто-часто, как будто ему не хватало воздуха, и он боялся задохнуться, потом и это прошло, и мой любимый как будто погрузился в глубокий транс. Он лежал абсолютно неподвижно, уставившись куда-то глазами, которые напоминали оникс, и были такими же матовыми и мертвыми.

Вдруг послышался голос Леокадии. От неожиданности я вздрогнула. Она говорила на незнакомом языке, немного напоминающем латынь, ее голос звучал монотонно, усыпляющее, то повышаясь, то понижаясь. До меня не сразу дошло, что она читала заклинание! Наконец, речитатив смолк, и она заговорила по-русски, медленно, делая паузы между словами:

- Ты, вампир, рекомый Ангелом, слышишь ли ты меня? Отвечай!

Я увидела, как вздрогнули его ресницы, в глазах не отразилось даже проблеска мысли, но он ответил, тихо и ясно:

- Я слышу тебя, ведьма.

- Приказываю тебе ответить на мои вопросы, честно и без утайки. Клянешься?

- Клянусь.

- Тогда скажи мне, рекомый Ангелом, можешь ли ты обратить человека в вампира?

Даже под воздействием снадобья, Ангел ответил не сразу, словно борясь сам с собой:

- Да, могу.

- Почему ты отказываешься сделать это?

- Потому что я не хочу делать этого.

- Как можно заставить тебя сделать это?

- Никак.

- Чего ты боишься?

- Ничего не боюсь.

- В чем причина твоего отказа?

Ангел молчал, хотя губы беззвучно шевелились.

- Ответь! Я приказываю тебе: ответь!

- Обращение в вампира… это слишком сложно. Нужно очень хотеть это сделать. И это неприятно, мерзко… особенно для человека. Вампиру… тоже тяжело, нужно много сил… Я поклялся, что никого не обращу. Хватит того, что я сам…

- Как можно заставить тебя нарушить твою клятву?

Ангел молчал.

- Я спрашиваю, вампир, как можно заставить тебя нарушить твою клятву?

Ангел по-прежнему молчал. Леокадия что-то с грохотом уронила. Я подпрыгнула от неожиданности, но Ангел на экране даже не дрогнул. Ведьма что-то прошипела, а потом забормотала угрожающим тоном. Когда она смолкла, Ангел как будто впал в еще более глубокий транс: глаза совершенно остекленели, рот полуоткрылся, на виске задергался мускул.

Леокадия снова повторила свой вопрос, еще более низким, приказным тоном:

- Как я могу заставить тебя нарушить твою клятву?

На этот раз Ангел ответил, хотя голос у него был совершенно мертвым:

- Только угрожая тому, кого я люблю…

- Ага! – на этот раз в голосе Леокадии звучало торжество, и сдержанное ликование. – А теперь отвечай, кого ты любишь?

Ангел снова замолчал. Уже насмерть. Не помогли ни бормотания Леокадии, ни ее угрозы, ни заклинания, - он больше не произнес ни слова. Наконец, ведьма сдалась. Изображение отдалилось, снова стало видно, что Ангел лежит перед камином, но тут я заметила кое-что, чего не было раньше: на его груди появились какие-то странные черно-красные полосы.

Пока я смотрела на них в недоумении, пытаясь понять, чем его намазала Леокадия, она появилась в кадре, взяла кочергу, которая была засунута в камин, прямо в угли, вытащила ее, и приложила раскаленным концом к его голой груди. Я дернулась и вскрикнула, но Ангел даже не шелохнулся. Подержав кочергу некоторое время, она сердито плюнула, убрала ее в угол, и ушла. Только тогда Ангел задрожал, как-то внезапно, всем телом. Он с трудом повернул голову, посмотрел куда-то вверх слепыми глазами и прошептал:

- Сколько ещё?..

Изображение пропало, а я так и осталась сидеть, словно примерзнув. Столько тоски, безнадежности и смертной муки прозвучало в его вопросе, что я, не сдержавшись, заплакала. Я сидела перед телевизором, и оплакивала годы мучений Ангела, осознание невозможности исправить что-либо, мою неспособность избавить его от этих страшных воспоминаний, и бессильную жалость, запоздавшую на десятки лет.

Наплакавшись, я долго сидела, перебирая в памяти все то, что произошло за этот месяц, по-новому оценивая разные события, реакцию Ангела на некоторые вещи, его ранимость, его силу, его любовь. Только теперь я поняла до конца, как тяжело ему было, когда я нашла его. Он действительно умирал, и если бы он не выпил моей крови, то, наверное, умер бы… Я содрогнулась от этой мысли. Если бы можно было повернуть время вспять, теперь я бы сама предложила ему всю себя! Бедный, бедный мой, мне не хватит всей жизни, чтобы залечить раны, которые нанесла тебе эта фурия…

Только теперь я начинала понимать, почему он так болезненно реагировал на свою сексуальность, почему не хотел говорить о Леокадии, почему не рассказывал подробностей о своем заточении никому, даже брату, или мне. Я бы тоже не захотела, чтобы кто-нибудь знал обо мне такое.

Я задумалась, сказать или нет близнецам об этих кассетах? Сохранить их, или уничтожить? Как ни ломала я голову, ничего путного мне на ум не пришло. Единственное, что я ясно понимала, так это то, что мне никогда не удастся сохранить в тайне от Ангела, то, что я узнала. Значит, о находке придется рассказать.

Преодолевая сильнейшее внутреннее сопротивление, я вставила в видеомагнитофон последнюю кассету, и нажала кнопку воспроизведения.

Сначала долго ничего не было, потом, уже почти привычно, появилось лицо Ангела. Он смотрел куда-то в сторону, взгляд был потухшим, безразличным. Изображение отдалилось, и стало видно, что он сидит перед камином, обхватив колени одной рукой. Другая была привязана к кольцу. Рядом с ним стояло кресло, которого я не видела в квартире: большое, с прямой спинкой, с обивкой из мягкой кожи. Оно, скорее, напоминало трон.

Ангел сидел совершенно голый, но следов пыток я на этот раз не заметила. О том, что ему плохо, можно было догадаться разве только по его виду: ему можно было дать лет семнадцать, не больше. С каждой новой пленкой его волосы отрастали все длиннее, и теперь они висели неопрятными, грязными сосульками почти до середины спины.

Ангел вдруг вздрогнул, и посмотрел в камеру. Почти тут же в кадре, откуда-то сбоку появилась Леокадия, одетая в роскошный шелковый халат. Она села в кресло, и  тоже посмотрела в камеру.

Видимо, с предыдущих съемок прошло достаточно много времени, потому что она заметно постарела. Волосы были старательно уложены в прическу, но все равно было видно, что они поредели, и она их красит, лицо слегка обвисло, под глазами наметились мешки, губы усохли, а брови стали тоненькими, как ниточки. Впрочем, сама себе, она, наверное, нравилась, потому что вид у нее был очень довольный.

Она взглянула на Ангела, и сказала холодным, издевательски-участливым тоном:

- Ну что, пожелать мне доброго утра не хочешь?

Ангел никак не отреагировал. Тогда она запустила руку в его волосы, и неожиданно дернула за них, так что его голова оказалась запрокинутой и прижатой к креслу. Повернувшись, чтобы видеть его, она спросила приторно-сиропным тоном:

- Ты что-то пригорюнился, сладенький мой, надеюсь, ты хорошо спал? У меня к тебе дело, дружочек. Надеюсь, тебе оно понравится, так же, как и мне. – Тут она злорадно засмеялась. – У меня сегодня день рождения, пупсик, и я хочу получить от тебя подарочек. Знаешь какой? Ни за что не угадаешь!

Ангел молчал, ничем не показывая, что он ее слышит. Он по-прежнему смотрел куда-то в сторону, и, казалось, не испытывал никакого интереса к происходящему.

 А Леокадия продолжала ерничать:

- Я, голубчик, хочу получить сегодня твое сердце. На блюдечке, с голубой каемочкой.

Губы Ангела разомкнулись, и он безразлично сказал:

- Приятного аппетита.

Леокадия противно захихикала.

- Не-ет, дружочек, ты не понял. Я не собираюсь тебя есть, - на кой дьявол ты мне сдался? Я хочу, чтобы  ты открыл мне свое сердце, сам, добровольно. Са-ам, понимаешь?

Ангел безразлично помотал головой:

- По-моему, Леокадия, ты постепенно сходишь с ума. Уже налицо явные признаки.

- К большому твоему разочарованию, - нет, дружочек! Благодаря тебе, я бодра и весела, как никогда!

- Приятно знать, что ты меня ценишь, - равнодушно ответил Ангел.

Леокадия снова вцепилась в его волосы, заставляя откинуться назад.

- Ценю, ценю, сладенький, тебе ли не знать этого! Ты для меня, можно сказать, стал всем, все заменил… Благодаря тебе, дружочек, я потратила двадцать пять лет своей жизни на всякое … дерьмо. Но ты не думай, мой золотой, что я забуду когда-нибудь об этом! И я тебя отблагодарю, уж ты не сомневайся. Так вот, я уже сказала, чего хочу, - посмотреть, что ты прячешь от меня в своем сердце. И я узнаю это. Сегодня. Ведь ты по доброй воле мне не скажешь? Я так и думала…Это ж надо, какой упрямый вампир мне попался! Ну что ж, а я все равно все узнаю.

- Не дождешься, - ответил Ангел, начиная проявлять признаки тревоги. – Я ничего не собираюсь тебе рассказывать.

Леокадия опять противно захихикала.

- Да ты и не заметишь, пупсик, как все расскажешь! Я только тебе немножко помогу начать, а дальше ты все-е расскажешь!

Тут Леокадия внезапно, рывком, нагнула голову Ангела вниз, отбросила в сторону гриву его волос и, достав что-то из кармана халата,  с размаху воткнула это ему в затылок. Он, не проронив ни звука, обмяк.

Я вскрикнула, не удержавшись, и сунула кулак в рот, чтобы заставить себя молчать.

Ведьма, кряхтя, перевернула его на живот. Потом вынула то, что вонзила ему в голову, и воткнула это в спину Ангела.

Я вскрикнула снова, несмотря на все попытки сдержаться.

Леокадия, пыхтя, как паровоз, доставала все новые лезвия из кармана, и вонзала их, пока на спине Ангела не оказалось нарисованное железом и кровью сердце, как его рисуют на валентинках.

Тогда она отошла куда-то, и вернулась с доской, на которой был насыпан серый порошок. Ведьма стала брать его маленькими щепотками, и сыпать прямо на рану. Ангел задергался, потом застонал, а потом закричал, как раненное животное.

Я обливалась слезами, глядя на его страдания. Больше всего на свете мне хотелось выключить этот кошмар, и больше никогда о нем не вспоминать. Но я не могла, мне казалось, что это было бы сродни предательству: ведь Ангелу пришлось пережить все это, а у меня не хватало духу даже смотреть, чтобы хоть так разделить с ним его мучения.

Леокадия продолжала сыпать свой порошок, крики Ангела перешли в стоны, потом во всхлипы, а потом он замолк, только мелко-мелко дрожал, словно через него непрерывно пропускали электрический ток. Тогда ведьма принялась читать заклинания: сначала тихо, потом все громче, и, наконец, кричать.

Я с удивлением заметила, что в комнате, там, на экране, заметно потемнело. Голос Леокадии все звучал и звучал, слова были абсолютно незнакомыми, поэтому я не сразу заметила, когда она заговорила по-русски. Хриплым, сорванным голосом она спросила:

- Имя, какое имя? Быстрее, назови мне имя! Ну!!

Ангел замер, словно его парализовало, а потом, прямо на моих глазах, в выколотом на его спине сердце, стали появляться буквы, - одна за другой, как будто их кто-то писал: Р…А…Д…А.

Леокадия некоторое время заворожено смотрела на его спину, а потом повторила вслух:

- Рада… Рада?

В этот момент позади меня прозвучал незнакомый голос:

- Что это?

Я быстро обернулась и остолбенела:  в дверях стояли близнецы, с одинаковыми, застывшими лицами, глядя на экран телевизора. И Ангел повторил абсолютно чужим голосом:

- Что это? Где ты это взяла?