Помочь сайту
Поздравления
СМЕРТЬ МАМЫ
8 июля 2015 -
Игорь Николаевич Макаров
СМЕРТЬ МАМЫ
Если сказать, что дом моего детства начал умирать, после смерти мамы, то я, пожалуй, ошибусь. Смерть мамы тоже имеет причинно-следственную связь в жизни. Я думал, почему так рано умерла мама? Болезни? Сама по себе она была довольно энергичная женщина, очень терпеливая, особенно к боли, почти не болела, хотя имела врожденный порок сердца, ей запрещали рожать, но она родила четверых детей. Если старшие были погодки, то есть разница между ними была чуть более года, то мы с младшей сестрой разнились не на столь уж много от старших брата и сестры, то есть на полтора года. Это право, очень большие нагрузки на организм, тем более для женщины страдающим такой болезнью. Если добавить бруцеллез, что она подхватила от животных, то следует сказать, что здоровье её было достаточно крепким, пусть и детские её годы пришлись на самый разгар войны. Линия фронта в начале войны проходила недалеко от Осташкова, где она жила. Было голодно и сестренка, младше её, просто умерла с голоду или от болезни. Краем уха я слышал, что она умерла от водянки, но это явный признак болезни печени или почек. Может быть, у неё был гепатит или чёрт знает ещё что. Мама выжила в этих условиях, но была маленького роста и не очень крепкого телосложения, но всегда с нами косила, мало уступая мужикам, и если и отставала, то не на много. Если принять во внимание, что сенокос это общение с природой не только в утренние прохладные часы, когда обычно косят, но и в самую жару до вечера, когда эту подсохшую траву, под названием сено, уже и гребут и сушат, стаскивают и скирдуют. Тут нынешним хилым призывникам наша мама явно давала фору в очков сто. Если ещё добавить, что сенокос это мероприятие затяжное, то и здоровье, точнее выносливость, должны быть у человека отменным.
Почему же мама умерла так рано? Видимо есть определенное предопределение в судьбе, хоть и судьба и предопределение не являются жесткими критериями. Есть такое замечание, что за некий период перед смертью, обычно это от четырех до шести лет, происходит нечто, точнее событие или поступок, который и приводит человека к смерти по истечении этого периода. Мама умерла в 1997 году. Я не был дома, до похорон матери, почти десять лет. Какое событие привело её к смерти, я судить не берусь. Если с отцом все более или менее ясно, так как таким толчком послужил конфликт со мной в 2002 году, то с мамой ничего не понятно вообще. В принципе, как человек, она выполнила свою функцию на этой земле: родила и подняла детей, то и без первопричин, типа какого-то события, ясно, что цели, стоящие перед ней в этой жизни, она попросту исчерпала, точнее, исполнила всё свои предназначение. Для чего ей было жить на этой земле? Уже в период моей учёбы в институте она ударилась в веру, точнее в религию. Правда, непонятно в какую. Никаких предпосылок к этому не было. Тем более семья наша была не то, что атеистическая, а просто данные вопросы, как и политика, никогда не поднимались в разговорах, а тем более не обсуждались. До ерунды нам не было дела. Все мысли были направлены в сторону практической жизни, а духовное обитало у нас на полках, и кто хотел, тот и доставал кусочек этого духовного прошлого, точнее ту книгу, которая его интересовала. Специально никто их не приобретал, но они появлялись в нашем доме с удивительной регулярностью и постепенно заняли весь книжный шкаф у родителей в доме, где скоро стояли в два ряда. Там была почти вся русская классика, начиная от Пушкина, Лермонтова, Тургенева, заканчивая современными в то время писателями и поэтами, как Рождественский, Дементьев, различными сборниками стихов и прозы. Почти все дети рылись в недрах этого шкафа, особенно часто навещал его я, наряду с развалами журналов, что постоянно выписывались и аккуратно подшивались отцом.
Отец хоть и был коммунист, но не одного коммунистического лозунга или просто постулата из этой области знаний, за всю свою жизнь я так и не услышал. В партию он вступил в 1941 году, и я думаю, что никогда не вступил бы ни в какую организацию, если не встал на сторону тех, кто защищал Родину, а компартия защищала её. Вот все его коммунистические убеждения. Зато он был хороший специалист. Инженер-механик по образованию и по призванию, он просто обожал всякие железки и механизмы, а всякие там идеологические и государственные соображения его не касались. Впрочем, как и нас всех, как я и упоминал выше. Он работал по своей специальности и совершенно не интересовался политикой. Ему было не до таких пустяков, у него и без болтовни было много работы. Летом он возвращался с работы очень поздно, правда, зимой приходил чаще всего вовремя. Хозяйство у нас было по деревенским меркам не особенно большим: держали корову, свиней, кур, иногда гусей, уток, индюков. Ни собак, ни кошек, как я уже говорил, во дворе не было. Отец и мать были чересчур рациональными людьми, чтоб заниматься баловством. Так как отец был железным человеком, то он постоянно выдумывал всякого рода ловушки, в которые попадали мыши и иногда крысы, так что от нашествия грызунов мы были застрахованы. Правда в стайке и на сеновале они обитали постоянно. Так как отец все лето «втыкал», как он говорил на полях колхозных и совхозных, то есть больше копался с техникой, иногда даже сам ремонтировал эту технику, о чем я узнал из рассказов его друзей директоров совхозов, то ничего было думать ни о какой помощи в делах хозяйственных дома. Сенокос, коровы, пастьба и прочее, прочее прочно ложились на мамины хрупкие плечи, для поддержки которых привлекалось все наличное население нашего дома. Отец рано поутру отвозил нас на сенокос, где мы пребывали порой до самой темноты, оставив на хозяйстве младшую сестрёнку. Благодаря совместному труду, не знаю в чью пользу, мы жили довольно дружно. Все обязанности распредели поровну на наличествующих на данный момент лиц. Правда некоторые лица, в делах не столь важных и тяжелых, как сенокос и копка, и посадка картошки, имело свойство отлынивать и удирать с газ долой, но это уже было не важно. Пальцем на них я указывал, для укора их совести. Мол, не надо так поступать, хоть ты уже и старый дед, уважай ближних, редиска!
В делах руководила мама, но наставлять, точнее управлять своими старшими и младшими братом и сестрами приходилось больше мне, поскольку старший брат увиливал постоянно от работы, сваливая свою часть на меня. Стычки из-за этого с ним у меня были постоянно, поскольку человек я был более ответственный, чем он и даже, в чем-то ответственней, чем моя старшая сестра, которая иногда пребывала то ли в своих мечтах, то ли мыслях. Так что мне приходилось брать бремя лидера, руководителя и начальника в доме, которое отец незаметно выпустил из своих рук. Он, конечно, строил, косил, убирал и прочее, даже воспитывал нас, но получалось, что он предоставлял нашу вольницу самим себе и..хозяйству. Его-то и развела мама, для прокормления нас, себя и отца, а мне просто приходилось, прикрываясь авторитетом мамы и словом надо, подталкивать вперед наш коллектив, чтоб тот не впал в апатию и лень. Впрочем, он, этот коллектив, меня уважал с детства не только буйный и взрывной характер, но и за то, что и в детстве я был умненький мальчик и папу обыграл в шахматы через неделю, после того, как он научил гонять фигуры по доске. Зря он это сделал. До нынешних дней я шахматист страстный и могу резаться в них сутками, теперь больше играю по интернету, где обитает достаточно приличных игроков. Карты меня не прельщают.
Кроме отца я обыграл всю нашу улицу, совхоз, то есть наш околоток, и в школе был одним из первых. С мамой у нас были простые отношения. Она говорила, что нужно делать. Я делал и дальше этого у нас отношения обычно не заходили. С отцом же было сложнее. Я продолжал рулить в доме, даже после того, как мои старшие рванули в Иркутск на учёбу. Всё же им приходилось участвовать в различных хозяйственных мероприятиях, как и раньше. Я, конечно, уже практически никем не командовал, поскольку Людаша, моя младшая сестра, у нас всегда была тылом, а с нею мне редко приходилось работать. Тылом она и теперь оставалась. Она всё время была как бы в стороне, словно её и не было. Я не считал нужным её лишний раз загружать, всё время считая её маленькой, хотя она уже достаточно подросла к этому времени. Для меня она и сейчас маленькая, хотя внуков имеет поболя, чем я.
Впрочем, скоро пришел и мой черёд торить дорогу в город. Так что отец, когда вернулся в дом, уйдя на пенсию, меня уже там не обнаружил, правда, авторитет остался, который уже не куда не денешь. Он просто витал в воздухе. С этого момента и началась его борьба с ним, а попутно со мной. Он не знал, что он воюет с ветряными мельницами или призраками. Я всегда был неплохим стратегом, в то время, как он был великолепным тактиком. В борьбе со мной любая тактика обречена на провал. Всю жизнь я гнул только саму жизнь и обстоятельства, а не людей. В данном случае я просто оставлял его наедине с этой борьбой, а сам, избегая стычек, не предпринимал никаких действий против него. Он настраивал против меня всех, а я приезжал, косил сено, копал картошку, пас коров. Помогал и облегчал жизнь. Всякое ополчение, вместо того, чтобы устраивать бойню между собой и побеждать меня, что было сложно и опасно, становилось рядом, впрягаясь в общее ярмо, так что и отцу приходилось пристраиваться сзади. Так, не воюя с ним, я всегда прижимал его к ногтю, что задевала его до самых глубин души. Так как физически я его превосходил в то время, потому и работником я уже был не хуже, а порою и лучше, чем он, так как умел всё делать ещё с пеленок. Принять во внимание, что женщины всегда любят сыновей больше, чем мужей, то поддержкой со стороны матери я всегда пользовался. Я не лез в конфликт с ним, сохраняя равновесие в отношениях. И всегда просто вырабатывал линю поведения, которая позволяла на протяжении обозримого времени добиваться максимальных результатов, не тратя ни сил, ни времени на войну префектур. Со временем это поведение стало для меня привычным, поскольку отношение в различных сообществах носит универсальный характер.
Мне довольно долго удавалось удерживать это равновесие в должных рамках, то есть в рамках приличия. Без конфликтов и сор. Пока.. Пока не произошел один неприятный случай. Отец избил мать. Притом избил её жестоко. Я никогда после не видел ни на ком столько синяков, как на маме. Мама позвонила мне в общежитие, и я, взбешенный, сорвался с занятий и рванул домой на ближайшем попутном поезде. Но.. Но этим поездом была электричка, которая стояла на станции Половина десять минут. Я же, не успев пообедать, кроме того ещё кой-как позавтракал. Я и решил купить пирожок на станции, но электричка опоздала и, вместо десяти минут, простояла минуты три. В общем, когда я выскочил с пирожком в руке, то она уже трогалась. Будь это поезд, в который можно заскочить на ходу я бы заскочил в него, у электрички двери закрываются автоматически. Я только проводил взглядом проносящиеся вагоны электропоезда и стал дожидаться Гидрика, который приходил через час. Короче, за это время я успел получить по морде, что несколько опустило меня на грешную землю. Впрочем, я замечал, что если я злился напрасно на кого-то и зря, то есть выплёскивать свои эмоции в том градусе, в котором я находился и был опасен для других, то у меня по пути обязательно возникал какой-нибудь конфликт с посторонними людьми, который успокаивал меня и гасил злость.
Когда я приехал домой и увидел маму, то только успокоил её, не сказав ни слова отцу. Мы молчали до следующего обеда. Я не конфликтовал и не разговаривал с ним. Первый не выдержал отец. Я чистил картошку, поскольку приближался обед и скоро должна прийти мама. Он сел рядом и стал оправдываться передо мной. Если принять во внимание, что мне тогда исполнилось лет восемнадцать. Я не стал уточнять и лезть в подробности конфликта отца с матерью, поскольку она могла довести его до белой горячки. При мне был случай, когда отец пришел подвыпивший. Мать его начала пилить, как циркулярная пила. Он ушёл на веранду, но она нашла его и там. После чего ушёл в стайку, где он не нашел укрытия. Нам пришлось успокаивать мать, чтоб она оставила его в покое.
Короче, я просто взял с отца слово, чтобы он никогда не бил мать. Слово он своё сдержал, что следует сказать в его оправдание. Правда, после этого случая он невзлюбил меня. На курсе четвертом или пятом я услышал от него одно откровение:
- Ты моя смерть. Я не боялся немцев, но тебя боюсь.
Я попытался выяснить, почему он так считает, но он не смог объяснить мне это. Я отнёс это на счёт нашего конфликта, когда ему старому и опытному мужику, бывшему в разных переделках, честолюбивому, не прощающему никому обид, пришлось, как пацану, объясняться перед сопляком сыном. Впрочем, он оказался прав в чем-то.
После института, я, наплевав на распределение, остался дома. Такой помощник был в семье кстати. Пусть отец был ещё и силен, но не на столько, чтобы тянуть одному всё хозяйство, тем более дети все расползлись по углам, а Людаша училась в Универе. Сначала всё шло нормально, насколько могут быть нормальными отношения между родителями и взрослыми детьми, особенно после того, как сии отпрыски уже хлебнули воли вольной и пригубили самостоятельности. Я хоть и не лез в бутылку и старался избегать конфликтов, но гнул свою линию, особо не переча родителям. Очень скоро я стал понимать, что двум медведям в берлоге тесновато, да и отец прекрасно помнил, тот урок, что я ему преподал года три назад. Он был обидчив и мстителен, ко всему прочему и злопамятен. Незаметно он стал выживать меня из дома, поскольку не чувствовал себя хозяином при мне. Давление с его стороны стало ощутимым. Пока мама меня поддерживала, то равновесие в доме сохранялось, но, может к своему несчастью, я познакомился с Ольгой. Как это звучит не странно, но не одну женщину в своей жизни, кроме Ольги, я так и не полюбил. Нет, я не потерял голову или безумствовал. Нет. Я думаю, что и под бомбами буду сохранять спокойствие, как сохранял его отец. Наследственность, видите ли. Тем более женщин я знал не только с пелёнок, так как у меня было две сестры, но и обучался с ними в школе, а в институте в нашей группе было почти по десятку этих особей на одного мужика. Просто это была моя вторая половина. Если не верите, то это было действительно так. Правда она была худшая моя часть. Я почти не пил, а это было её почти основное занятие. Я следил за здоровьем и регулярно делал зарядку, как и делаю сейчас, она если и занималась гимнастикой, то в глубокой и далекой юности, скорее всего в отрочестве. Она курит, а я терпеть это не могу, если я помешан на интеллектуальном труде и если и режусь в азартную игру, то это шахматы. Читаю всякую научную белиберду, а она, если и читает, то беллетристику самого низкой пробы, которую я и в руки не возьму, а если и начну это делать, то осилю не более десятка страниц. Если я не большой охотник до женского пола, то мужиков в её жизни было не меряно, уже к тому времени она два или три раза успела выйти замуж, и родила ребенка то ли в первом, то ли во втором браке. Ко всему прочему я домосед, а она любит шляться по гостям. Она была на пять лет меня старше, но уже умудрилась пройти такую школу жизни, которая в те годы мне и не снилась. Две противоположности, едва сблизившись, моментально притянулись друг к другу, как магниты. Как бы всё не поворачивалось, но мне всегда было с ней легко. Но, поскольку я жизнь, в отличие от неё, знал изначально, то чувствовал, что у нас ничего не получится. Знал и всё. Всё время преследовало меня это чувство. Судьба готовила мне иную стезю, другой жизненный опыт и, к сожалению, другую женщину.
Скоро наши встречи стали достоянием общественности. В небольших поселениях все обо всех знают. Вы можете смело здороваться с любым прохожим, поскольку один хрен, ты где-то его видел, а может быть сталкивался или, даже, учился в одной школе. Общественность быстренько поделилась этой новостью с моими родителями. Так что последний мой союзник, в лице мамы, перешел в стан моего отца. Нет, они не пилили меня, как пилы циркулярные или продольные. Строгать, как Буратино или чурку, меня было бесполезно, да и в паре они мало походили на папу Карло. Я отнекивался, но всё равно под вечер исчезал в туманной дали, что начиналась сразу за кортом, где я гонял футбольный пузырь на пару с Петей-футболистом и десятком таких же оболтусов, как я и он, чуть ранее. Всё катилось к тому, что скоро, под давлением родителей и благосклонности женщины, я начну вить себе домашнее гнёздышко неподалёку от предков, но.. Если вы не забыли о том, что Ольга была старше меня на пять лет, то напомню. Ко всему прочему баба прожженная и опытная. Правда она была не настолько умна и продолжала мечтать о принце на белом коне, а меня держать первым, а может быть и вторым запасным. В наше время принцы остались только на западе одичалом, а кони ещё большая редкость, как и те, кто на них сидит. Я постоянно торчал у неё дома, ходили в кино, на танцы, посетили по многу раз её друзей. Я даже сделал ей предложение, но она ни то чтобы отказалась, но и не дала конкретного ответа. Ситуация становилась патовая, исчерпывала себя. Хождения мои продолжались более полутора лет. Гордеев узел становился туже и запутанней. Пусть я и толстокожий и трудно пробиваемый тип, но и меня можно достать. А если пробить толстокожего, то он становится нервным и неуправляемым, как бегемот. Чтобы кого-то ненароком не затоптать, приходилось вылизать из этого шашечного сортира. Я уже прекрасно понимал, что нужно что-то делать. Родители совсем извелись сами и стали доскребаться и до моей безразмерной души, которую я вечно прятал по углам от посторонних, но они стали её находить и там. Отношения же с Ольгой оставались такими же неопределенными, как и в начале нашего знакомства. Они и не собирались двигаться дальше. Я стал всё больше и больше смахивать на нервного бегемота, хотя не в чем это не проявлялось внешне. Вот в это время и вызвали меня в прокуратуру. Государство вспомнило, что оно когда-то и где-то учило и пестовало, потребовало право господина на мою душу. Мне сразу сказали, что мол вы можете остаться и дома, поскольку работаете в совхозе, кроме того родители пенсионеры и люди уважаемые. Отца и мать они знали прекрасно, как и меня. Я сказал, что я не остаюсь и уехал по распределению, так и не рассказав толком никому о деталях разговора в прокуратуре. Родители вздохнули с облегчением, а Ольга не стала меня держать. Был ли я ей безразличен? Скорее всего, нет, но я был молод и малопонятен для неё, а принцы должны быть вида мужского, крепкого, матерного, и быть надежны, как их статуи из бронзы. Я же просто сильно походил на принца. Интеллигентный, воспитанный, изящный, стройный и спортивный. Жаль, но лошадь мне жизнь припасла и не одну, а четыре. Вот только они стояли на шахматной доске, и она их не заметила. Бывают осечки, просто в шахматы она не играет и понятия о них не имела.
С этого началась моя странническая жизнь. Впрочем, пять лет в институте было сплошным странничеством. Я постоянно менял места жительства и на одном месте редко не задерживался более года. Тощий чемодан, что таскал я за собой, мало обременял меня. Правда, скоро появился ещё один, более объемный, в который я запихивал книги. Прожив в К., что на юге Красноярского края, сменив две профессии: экономиста, на журналиста, я оказался в рядах славной Красной армии, правда, почему-то, она тогда называлась Советской. Из сорока офицеров запаса, что таскали тогда в военкомат, служить призвали только нас двоих молодых и холостых: меня и ещё одного парня. Поцеловав поочерёдно любовниц, чтобы не одна из них не подозревала о сопернице, я погрузился в общий вагон. У моего напарника оказался припасен чемоданчик с провизией и водкой. Мы его тотчас распечатали. Жрачки хватило до самой Хабары, а водку пришлось прикупать в Чите. Так началось моё приобщение к офицерскому сословию. В армии я выпил водяры больше, чем за всю оставшуюся и предыдущую жизнь. Видимо норму, что отпущена была мне на все долгие годы, я соизволил испить тогда. В З-х, всё текло в это время своим чередом. Людаша отучилась в Универе и прибыла к родителям, заменив меня. Правда в роли ломовой лошади я смотрелся предпочтительней, но мой характер, был не мазан мёдом, да и сам я мало походил на пай-мальчика и всю жизнь прям и несгибаем, как железный лом, что не скажешь о сестре. Скоро она вышла замуж за своего одноклассника. С Лёхой Рогачёвым, точнее паном Рогачевским, мы были прекрасно знакомы ещё со школы. После института я гонял с ним футбол и громил его в шахматы. Впрочем, третий разряд он имел крепкий и, когда был в форме, то вытягивал на второй. Так что играть с ним было довольно интересно, но только тогда, когда я долго не играл в шахматы. Если же я набирал форму, то Лёхи со мной было бороться трудно, а выигрывал у меня он тогда очень редко. Впрочем, мы всегда были с ним дружны и шахматы только сближали нас, в то время как в футбол он играл откровенно плохо, так как имел приличные кондиции весовые и был лениват от природы и по воспитанию.
Во время пребывания в рядах нашей славной Советской Армии, я лишь однажды посетил родной дом. Три звёздочки на моих плечах и просвет, на погоне, произвёл впечатление на всех моих родных, а особенно на отца. К большему сожалению я узнал, что моя подруга вышла замуж. Я не стал её тревожить, но более не стал теребить своё покрытое любовными шрамами сердце. Оно не остыло ещё от её знойных глазок. Я счёл за лучшее их обойти стороной, хотя раза два видел её в окно. Она по-прежнему жила в том же доме сразу за кортом.
После армии я не поехал домой. Жить с родителями я не хотел и не мог, дёргать душу прошлой любовью я не желал и не был обязан это делать. Ещё, будучи в уплотнённых армейских рядах, разреженных до состава мирного времени, я познакомился со своей будущей супругой. Колея, в которую я попал после службы, оказалась глубокая и плохо преодолимая. Она сильно углубились, когда родилась дочь, а после рождения сына вовсе превратилась в окоп, из которого выбраться, при моей любви к детям, было сложно, если учитывать мои взгляды на жизнь и её приоритеты. Правда в этом окопе можно было хорошенько окопаться и держать круговую оборону довольно долго, чем я и занимался долгие годы. Единственным моим утешением и поддержкой извне были Ольгины глаза, подруги из моего родного посёлка. Каюсь, но они не дали мне упасть, как и дети, и моя писанина. Жизнь моя была тошная и некрасивая. Контакты с женой быстро превратились в бои местного значения. Скоро, впрочем, я привык к одиночеству и к жизни без женщины. Это-то при моём темпераменте! Скоро к детям, которые в сосунковом возрасте были беспокойны и не давали мне спать порой всю ночь, прибавился тёщин огород и соток одиннадцать картошки к нему. Поскольку наш город не был городом Москвой, то и снабжался не по меркам высшего света, то и продукты на прилавках были те, что не успели слопать москвичи. Приходилось переходить на подножный корм. Я охотился, добывая прокорм не только себе, но и домочадцам. Кроме славной памяти тёщи и тестя, на мою шею примостилась ещё и дочь моей жены Анька. Старики медленно угасали, точнее, теряли всякий интерес к работе, так что огороды полностью удивительно ровно и плавно переваливались на мои плечи. Я уже не говорю о таких мелочах, как десяток кубометров дров, которые приходилось не только пилить, правда, не в ручную, но и шинковать их в мелкую капусту. Править и заново возводить заборы, которые падали уже на второе лето, подкошенные гнилым и жарким приморским климатом, реанимировать сараи, возвращая их из небытия на грешную землю.
Добавить к этому ещё и работу, которая была обязательна для всех тружеников городов и сёл, то нагрузка у меня была близка к запредельной. Чем-то приходилось жертвовать. Жертвовать мне приходилось именно работой. Работая рядовым сотрудником, времени и сил ещё как-то хватало на всё, но тогда моя бывшая жена заболевала редкой болезнью под странным названием острая денежная недостаточность. Когда эта болезнь обострялась, мне приходилось хвататься за более оплачиваемую работу, точнее работать главным специалистом. Труд же на подобных должностях есть гиморой большой и конкретный, вам это подтвердит любой человек поработавший на подобной работе. Если добавить постоянное сексуальное напряжение, поскольку с женой мы не жили, то бишь не занимались сексом, после рождения детей, то рано или поздно должны происходить срывы, при такой борьбе на два фронта. Жертвовал я всегда работой, поскольку та была гораздо менее ценным фактором в моём понимании, чем воспитание детей.
Мне, при таком раскладе моей жизни, не было просто времени съездить в гости к родителям, и я не знал, что происходит в З-х, а именно в родительском доме. Общались мы всё больше по телефону, а из разговоров по нему едва ли вы будете иметь полную картину жизни. Никто не станет огорчать или напрягать своими проблемами близких. Я лишь однажды приезжал к ним в гости с Татьяной и Надеждой. Приезд был связан с болезнью Татьяны, поскольку врачи настойчиво рекомендовали нам сменить климат. Попали мы по приезду на сенокос, и меня, естественно, сразу запрягли. Родители не приняли мою бывшую супругу, поскольку она не была образована и интеллигентна. Если добавить к этому и ревность родителей и сестёр, то приём нам был оказан довольно холодный. Естественно, что Надежда не захотела оставаться в З-х, кроме всего прочего между родителями был серьёзный конфликт, который я погасил простейшим образом: отбил косы, собрал грабли и загнал всех присутствующих в родительский ГАЗ-69 и сам сел за руль. Не помню, что говорил кот Матроскин в мультфильме о пользе совместного труда, но примирение я добился весьма быстро, а самое главное без эксцессов и дальнейших метастазов.
После этого я не был в З-х почти десять лет. Приехал я уже на похороны мамы. Что произошло за эти десять лет дома, я не знал.
Утром восьмого февраля 1997 года я узнал о смерти матери. Денег, билетов и прочего, прочего у меня просто не было. Это было в десять часов утра. Через час было уже всё. Шеф дал деньги и притом без лишних разговоров и даже больше, чем я рассчитывал. В двенадцать я уже катил в Артём, в Аэропорт, через два часа я был уже в самолёте, а около двенадцати ночи я был уже в доме родителей. Чуть раньше приехала сестра, но путь её был в три раза короче. Брат просто не успевал. Ему сначала не могли дозвониться, после того, как он узнал, у него не оказалось денег, которые он не мог найти столь быстро. Это не судьба.
Мы были рады встречи, после столь долгой разлуки. Просто разговаривали с сёстрами и отцом. Мы были уже взрослые и не только взрослые, но и зрелые люди. Самой младшей из нас было 37 лет. Мы прекрасно понимали, что люди не вечны, что пришел черёд умирать старшему поколению. Мы сами становились поколением старшим. Седины у меня было уже больше, чем у отца. Впрочем, мы ещё тогда не осознали, что мамы больше нет.
Похороны прошли обычно. Народу, проводить маму, пришло много. Отец и мать были известны в З-х. Был февраль, темнело рано, да за стол мы сели часов в семь. Свет почему-то горел только в прихожей. В зале, где стояли все столы, его не включили. Я сидел в углу, несколько в стороне от своих сестёр. Может быть, пришло осознание, того, что я потерял что-то очень большое и значительное в этой жизни. Мне было тошно. Сосед налил мне почти полстакана водки, сказав, мол, выпей - полегчает. До этого на кладбище я выпил несколько рюмок почти без закуски, а ещё полстакана для меня была просто запредельной нормой. Я съел несколько котлет, сало и ещё что-то. Я был, конечно, пьян, но не на столько, чтобы сказать, что вдрызг. Неожиданно слёзы хлынули у меня из глаз. Я так не плакал никогда в жизни ни до, ни после. Если учесть, что вышибить из меня слезу даже палками, как и мольбу о пощаде, невозможно, но те слёзы я просто не мог остановить. Они лились ручьём. Благо, я сидел в темноте, и никто этого не видел. Я вытирал их рукавом, но они текли и текли. От слёз мне стало несколько легче. Гости, помянув, собирались уходить. Все поминки отец, поднимая очередной тост, беспрерывно называл маму голубушкой, родной, хотя я прекрасно знал, что женился он просто по расчёту и особенно не любил нашу маму, погуливая втихаря. Мама прекрасно знала об этом и смотрела на всё сквозь пальцы, понимая, что ей нужно поднять четырёх охламонов, да и силы и темперамент отца едва ли бы смогла поглотить и погасить полностью маленькая худенькая женщина. Всё-таки я был пьян, иначе бы не сказал того, что сказал, когда ушли все гости.
- Отец, - сказал я, когда за столом остались только самые близкие и родные, включая мужа Людаши, Лёхи и его родню, - ты никогда не любил маму.
Меня просто тошнило от тех слов и того фальшивого многословия, что никак не соответствовало глубокой скорби и печали. Это была рисовка и игра на публику, а я просто потерял мать. Скулы у меня свело от горя, но я всё-таки это сказал.
Шквал упрёков и даже оскорблений, что обрушились на меня, не дал даже мне открыть рот в своё оправдание. Меня обвинили в такой ереси, в какой не обвиняли ведьм иезуиты. Отца все оправдывали, меня осуждали единогласно. Никто не понимал меня. Я лишь сказал ещё:
- Отец, я потерял мать, а ты лишь одну из женщин, - после этого я ушёл из-за стола. Только Лёха пытался остановить меня. Он, видимо, понял сказанное мной, один из всех. Я направился на вокзал. Странно, но дальнейшие события стали развиваться столь стремительно, что меня даже удивили. Если полёт на мамины похороны напоминали мне всё-таки сжатием какой-то невидимой пружины, то поездка в обратном направлении её стремительным распрямлением. Минут через пятнадцать после моего прихода на вокзал, подошёл поезд, на который я взял билет без особых проблем, а на вокзале в Иркутске, уже стоял автобус, следующий в аэропорт, когда я подъехал и туда, то на самолёт, что летел во Владивосток, заканчивалась посадка. Я без проблем тоже взял билет на него, прошёл регистрацию, и он без задержки унёс меня в Артём, где я так же без ожидания сел в рейсовый автобус, который шёл в Ус-ск. Утром следующего дня я был уже дома.
За трое суток я проехал и пролетел более семи тысяч километров, похоронил маму и оказался вновь в той же точке, откуда и уехал.
Я тогда, может быть, не понимал, но именно тогда заканчивалось моё детство. Я не знал, что оно окончательно должно было умереть моей душе только через пять лет.
Если сказать, что дом моего детства начал умирать, после смерти мамы, то я, пожалуй, ошибусь. Смерть мамы тоже имеет причинно-следственную связь в жизни. Я думал, почему так рано умерла мама? Болезни? Сама по себе она была довольно энергичная женщина, очень терпеливая, особенно к боли, почти не болела, хотя имела врожденный порок сердца, ей запрещали рожать, но она родила четверых детей. Если старшие были погодки, то есть разница между ними была чуть более года, то мы с младшей сестрой разнились не на столь уж много от старших брата и сестры, то есть на полтора года. Это право, очень большие нагрузки на организм, тем более для женщины страдающим такой болезнью. Если добавить бруцеллез, что она подхватила от животных, то следует сказать, что здоровье её было достаточно крепким, пусть и детские её годы пришлись на самый разгар войны. Линия фронта в начале войны проходила недалеко от Осташкова, где она жила. Было голодно и сестренка, младше её, просто умерла с голоду или от болезни. Краем уха я слышал, что она умерла от водянки, но это явный признак болезни печени или почек. Может быть, у неё был гепатит или чёрт знает ещё что. Мама выжила в этих условиях, но была маленького роста и не очень крепкого телосложения, но всегда с нами косила, мало уступая мужикам, и если и отставала, то не на много. Если принять во внимание, что сенокос это общение с природой не только в утренние прохладные часы, когда обычно косят, но и в самую жару до вечера, когда эту подсохшую траву, под названием сено, уже и гребут и сушат, стаскивают и скирдуют. Тут нынешним хилым призывникам наша мама явно давала фору в очков сто. Если ещё добавить, что сенокос это мероприятие затяжное, то и здоровье, точнее выносливость, должны быть у человека отменным.
Почему же мама умерла так рано? Видимо есть определенное предопределение в судьбе, хоть и судьба и предопределение не являются жесткими критериями. Есть такое замечание, что за некий период перед смертью, обычно это от четырех до шести лет, происходит нечто, точнее событие или поступок, который и приводит человека к смерти по истечении этого периода. Мама умерла в 1997 году. Я не был дома, до похорон матери, почти десять лет. Какое событие привело её к смерти, я судить не берусь. Если с отцом все более или менее ясно, так как таким толчком послужил конфликт со мной в 2002 году, то с мамой ничего не понятно вообще. В принципе, как человек, она выполнила свою функцию на этой земле: родила и подняла детей, то и без первопричин, типа какого-то события, ясно, что цели, стоящие перед ней в этой жизни, она попросту исчерпала, точнее, исполнила всё свои предназначение. Для чего ей было жить на этой земле? Уже в период моей учёбы в институте она ударилась в веру, точнее в религию. Правда, непонятно в какую. Никаких предпосылок к этому не было. Тем более семья наша была не то, что атеистическая, а просто данные вопросы, как и политика, никогда не поднимались в разговорах, а тем более не обсуждались. До ерунды нам не было дела. Все мысли были направлены в сторону практической жизни, а духовное обитало у нас на полках, и кто хотел, тот и доставал кусочек этого духовного прошлого, точнее ту книгу, которая его интересовала. Специально никто их не приобретал, но они появлялись в нашем доме с удивительной регулярностью и постепенно заняли весь книжный шкаф у родителей в доме, где скоро стояли в два ряда. Там была почти вся русская классика, начиная от Пушкина, Лермонтова, Тургенева, заканчивая современными в то время писателями и поэтами, как Рождественский, Дементьев, различными сборниками стихов и прозы. Почти все дети рылись в недрах этого шкафа, особенно часто навещал его я, наряду с развалами журналов, что постоянно выписывались и аккуратно подшивались отцом.
Отец хоть и был коммунист, но не одного коммунистического лозунга или просто постулата из этой области знаний, за всю свою жизнь я так и не услышал. В партию он вступил в 1941 году, и я думаю, что никогда не вступил бы ни в какую организацию, если не встал на сторону тех, кто защищал Родину, а компартия защищала её. Вот все его коммунистические убеждения. Зато он был хороший специалист. Инженер-механик по образованию и по призванию, он просто обожал всякие железки и механизмы, а всякие там идеологические и государственные соображения его не касались. Впрочем, как и нас всех, как я и упоминал выше. Он работал по своей специальности и совершенно не интересовался политикой. Ему было не до таких пустяков, у него и без болтовни было много работы. Летом он возвращался с работы очень поздно, правда, зимой приходил чаще всего вовремя. Хозяйство у нас было по деревенским меркам не особенно большим: держали корову, свиней, кур, иногда гусей, уток, индюков. Ни собак, ни кошек, как я уже говорил, во дворе не было. Отец и мать были чересчур рациональными людьми, чтоб заниматься баловством. Так как отец был железным человеком, то он постоянно выдумывал всякого рода ловушки, в которые попадали мыши и иногда крысы, так что от нашествия грызунов мы были застрахованы. Правда в стайке и на сеновале они обитали постоянно. Так как отец все лето «втыкал», как он говорил на полях колхозных и совхозных, то есть больше копался с техникой, иногда даже сам ремонтировал эту технику, о чем я узнал из рассказов его друзей директоров совхозов, то ничего было думать ни о какой помощи в делах хозяйственных дома. Сенокос, коровы, пастьба и прочее, прочее прочно ложились на мамины хрупкие плечи, для поддержки которых привлекалось все наличное население нашего дома. Отец рано поутру отвозил нас на сенокос, где мы пребывали порой до самой темноты, оставив на хозяйстве младшую сестрёнку. Благодаря совместному труду, не знаю в чью пользу, мы жили довольно дружно. Все обязанности распредели поровну на наличествующих на данный момент лиц. Правда некоторые лица, в делах не столь важных и тяжелых, как сенокос и копка, и посадка картошки, имело свойство отлынивать и удирать с газ долой, но это уже было не важно. Пальцем на них я указывал, для укора их совести. Мол, не надо так поступать, хоть ты уже и старый дед, уважай ближних, редиска!
В делах руководила мама, но наставлять, точнее управлять своими старшими и младшими братом и сестрами приходилось больше мне, поскольку старший брат увиливал постоянно от работы, сваливая свою часть на меня. Стычки из-за этого с ним у меня были постоянно, поскольку человек я был более ответственный, чем он и даже, в чем-то ответственней, чем моя старшая сестра, которая иногда пребывала то ли в своих мечтах, то ли мыслях. Так что мне приходилось брать бремя лидера, руководителя и начальника в доме, которое отец незаметно выпустил из своих рук. Он, конечно, строил, косил, убирал и прочее, даже воспитывал нас, но получалось, что он предоставлял нашу вольницу самим себе и..хозяйству. Его-то и развела мама, для прокормления нас, себя и отца, а мне просто приходилось, прикрываясь авторитетом мамы и словом надо, подталкивать вперед наш коллектив, чтоб тот не впал в апатию и лень. Впрочем, он, этот коллектив, меня уважал с детства не только буйный и взрывной характер, но и за то, что и в детстве я был умненький мальчик и папу обыграл в шахматы через неделю, после того, как он научил гонять фигуры по доске. Зря он это сделал. До нынешних дней я шахматист страстный и могу резаться в них сутками, теперь больше играю по интернету, где обитает достаточно приличных игроков. Карты меня не прельщают.
Кроме отца я обыграл всю нашу улицу, совхоз, то есть наш околоток, и в школе был одним из первых. С мамой у нас были простые отношения. Она говорила, что нужно делать. Я делал и дальше этого у нас отношения обычно не заходили. С отцом же было сложнее. Я продолжал рулить в доме, даже после того, как мои старшие рванули в Иркутск на учёбу. Всё же им приходилось участвовать в различных хозяйственных мероприятиях, как и раньше. Я, конечно, уже практически никем не командовал, поскольку Людаша, моя младшая сестра, у нас всегда была тылом, а с нею мне редко приходилось работать. Тылом она и теперь оставалась. Она всё время была как бы в стороне, словно её и не было. Я не считал нужным её лишний раз загружать, всё время считая её маленькой, хотя она уже достаточно подросла к этому времени. Для меня она и сейчас маленькая, хотя внуков имеет поболя, чем я.
Впрочем, скоро пришел и мой черёд торить дорогу в город. Так что отец, когда вернулся в дом, уйдя на пенсию, меня уже там не обнаружил, правда, авторитет остался, который уже не куда не денешь. Он просто витал в воздухе. С этого момента и началась его борьба с ним, а попутно со мной. Он не знал, что он воюет с ветряными мельницами или призраками. Я всегда был неплохим стратегом, в то время, как он был великолепным тактиком. В борьбе со мной любая тактика обречена на провал. Всю жизнь я гнул только саму жизнь и обстоятельства, а не людей. В данном случае я просто оставлял его наедине с этой борьбой, а сам, избегая стычек, не предпринимал никаких действий против него. Он настраивал против меня всех, а я приезжал, косил сено, копал картошку, пас коров. Помогал и облегчал жизнь. Всякое ополчение, вместо того, чтобы устраивать бойню между собой и побеждать меня, что было сложно и опасно, становилось рядом, впрягаясь в общее ярмо, так что и отцу приходилось пристраиваться сзади. Так, не воюя с ним, я всегда прижимал его к ногтю, что задевала его до самых глубин души. Так как физически я его превосходил в то время, потому и работником я уже был не хуже, а порою и лучше, чем он, так как умел всё делать ещё с пеленок. Принять во внимание, что женщины всегда любят сыновей больше, чем мужей, то поддержкой со стороны матери я всегда пользовался. Я не лез в конфликт с ним, сохраняя равновесие в отношениях. И всегда просто вырабатывал линю поведения, которая позволяла на протяжении обозримого времени добиваться максимальных результатов, не тратя ни сил, ни времени на войну префектур. Со временем это поведение стало для меня привычным, поскольку отношение в различных сообществах носит универсальный характер.
Мне довольно долго удавалось удерживать это равновесие в должных рамках, то есть в рамках приличия. Без конфликтов и сор. Пока.. Пока не произошел один неприятный случай. Отец избил мать. Притом избил её жестоко. Я никогда после не видел ни на ком столько синяков, как на маме. Мама позвонила мне в общежитие, и я, взбешенный, сорвался с занятий и рванул домой на ближайшем попутном поезде. Но.. Но этим поездом была электричка, которая стояла на станции Половина десять минут. Я же, не успев пообедать, кроме того ещё кой-как позавтракал. Я и решил купить пирожок на станции, но электричка опоздала и, вместо десяти минут, простояла минуты три. В общем, когда я выскочил с пирожком в руке, то она уже трогалась. Будь это поезд, в который можно заскочить на ходу я бы заскочил в него, у электрички двери закрываются автоматически. Я только проводил взглядом проносящиеся вагоны электропоезда и стал дожидаться Гидрика, который приходил через час. Короче, за это время я успел получить по морде, что несколько опустило меня на грешную землю. Впрочем, я замечал, что если я злился напрасно на кого-то и зря, то есть выплёскивать свои эмоции в том градусе, в котором я находился и был опасен для других, то у меня по пути обязательно возникал какой-нибудь конфликт с посторонними людьми, который успокаивал меня и гасил злость.
Когда я приехал домой и увидел маму, то только успокоил её, не сказав ни слова отцу. Мы молчали до следующего обеда. Я не конфликтовал и не разговаривал с ним. Первый не выдержал отец. Я чистил картошку, поскольку приближался обед и скоро должна прийти мама. Он сел рядом и стал оправдываться передо мной. Если принять во внимание, что мне тогда исполнилось лет восемнадцать. Я не стал уточнять и лезть в подробности конфликта отца с матерью, поскольку она могла довести его до белой горячки. При мне был случай, когда отец пришел подвыпивший. Мать его начала пилить, как циркулярная пила. Он ушёл на веранду, но она нашла его и там. После чего ушёл в стайку, где он не нашел укрытия. Нам пришлось успокаивать мать, чтоб она оставила его в покое.
Короче, я просто взял с отца слово, чтобы он никогда не бил мать. Слово он своё сдержал, что следует сказать в его оправдание. Правда, после этого случая он невзлюбил меня. На курсе четвертом или пятом я услышал от него одно откровение:
- Ты моя смерть. Я не боялся немцев, но тебя боюсь.
Я попытался выяснить, почему он так считает, но он не смог объяснить мне это. Я отнёс это на счёт нашего конфликта, когда ему старому и опытному мужику, бывшему в разных переделках, честолюбивому, не прощающему никому обид, пришлось, как пацану, объясняться перед сопляком сыном. Впрочем, он оказался прав в чем-то.
После института, я, наплевав на распределение, остался дома. Такой помощник был в семье кстати. Пусть отец был ещё и силен, но не на столько, чтобы тянуть одному всё хозяйство, тем более дети все расползлись по углам, а Людаша училась в Универе. Сначала всё шло нормально, насколько могут быть нормальными отношения между родителями и взрослыми детьми, особенно после того, как сии отпрыски уже хлебнули воли вольной и пригубили самостоятельности. Я хоть и не лез в бутылку и старался избегать конфликтов, но гнул свою линию, особо не переча родителям. Очень скоро я стал понимать, что двум медведям в берлоге тесновато, да и отец прекрасно помнил, тот урок, что я ему преподал года три назад. Он был обидчив и мстителен, ко всему прочему и злопамятен. Незаметно он стал выживать меня из дома, поскольку не чувствовал себя хозяином при мне. Давление с его стороны стало ощутимым. Пока мама меня поддерживала, то равновесие в доме сохранялось, но, может к своему несчастью, я познакомился с Ольгой. Как это звучит не странно, но не одну женщину в своей жизни, кроме Ольги, я так и не полюбил. Нет, я не потерял голову или безумствовал. Нет. Я думаю, что и под бомбами буду сохранять спокойствие, как сохранял его отец. Наследственность, видите ли. Тем более женщин я знал не только с пелёнок, так как у меня было две сестры, но и обучался с ними в школе, а в институте в нашей группе было почти по десятку этих особей на одного мужика. Просто это была моя вторая половина. Если не верите, то это было действительно так. Правда она была худшая моя часть. Я почти не пил, а это было её почти основное занятие. Я следил за здоровьем и регулярно делал зарядку, как и делаю сейчас, она если и занималась гимнастикой, то в глубокой и далекой юности, скорее всего в отрочестве. Она курит, а я терпеть это не могу, если я помешан на интеллектуальном труде и если и режусь в азартную игру, то это шахматы. Читаю всякую научную белиберду, а она, если и читает, то беллетристику самого низкой пробы, которую я и в руки не возьму, а если и начну это делать, то осилю не более десятка страниц. Если я не большой охотник до женского пола, то мужиков в её жизни было не меряно, уже к тому времени она два или три раза успела выйти замуж, и родила ребенка то ли в первом, то ли во втором браке. Ко всему прочему я домосед, а она любит шляться по гостям. Она была на пять лет меня старше, но уже умудрилась пройти такую школу жизни, которая в те годы мне и не снилась. Две противоположности, едва сблизившись, моментально притянулись друг к другу, как магниты. Как бы всё не поворачивалось, но мне всегда было с ней легко. Но, поскольку я жизнь, в отличие от неё, знал изначально, то чувствовал, что у нас ничего не получится. Знал и всё. Всё время преследовало меня это чувство. Судьба готовила мне иную стезю, другой жизненный опыт и, к сожалению, другую женщину.
Скоро наши встречи стали достоянием общественности. В небольших поселениях все обо всех знают. Вы можете смело здороваться с любым прохожим, поскольку один хрен, ты где-то его видел, а может быть сталкивался или, даже, учился в одной школе. Общественность быстренько поделилась этой новостью с моими родителями. Так что последний мой союзник, в лице мамы, перешел в стан моего отца. Нет, они не пилили меня, как пилы циркулярные или продольные. Строгать, как Буратино или чурку, меня было бесполезно, да и в паре они мало походили на папу Карло. Я отнекивался, но всё равно под вечер исчезал в туманной дали, что начиналась сразу за кортом, где я гонял футбольный пузырь на пару с Петей-футболистом и десятком таких же оболтусов, как я и он, чуть ранее. Всё катилось к тому, что скоро, под давлением родителей и благосклонности женщины, я начну вить себе домашнее гнёздышко неподалёку от предков, но.. Если вы не забыли о том, что Ольга была старше меня на пять лет, то напомню. Ко всему прочему баба прожженная и опытная. Правда она была не настолько умна и продолжала мечтать о принце на белом коне, а меня держать первым, а может быть и вторым запасным. В наше время принцы остались только на западе одичалом, а кони ещё большая редкость, как и те, кто на них сидит. Я постоянно торчал у неё дома, ходили в кино, на танцы, посетили по многу раз её друзей. Я даже сделал ей предложение, но она ни то чтобы отказалась, но и не дала конкретного ответа. Ситуация становилась патовая, исчерпывала себя. Хождения мои продолжались более полутора лет. Гордеев узел становился туже и запутанней. Пусть я и толстокожий и трудно пробиваемый тип, но и меня можно достать. А если пробить толстокожего, то он становится нервным и неуправляемым, как бегемот. Чтобы кого-то ненароком не затоптать, приходилось вылизать из этого шашечного сортира. Я уже прекрасно понимал, что нужно что-то делать. Родители совсем извелись сами и стали доскребаться и до моей безразмерной души, которую я вечно прятал по углам от посторонних, но они стали её находить и там. Отношения же с Ольгой оставались такими же неопределенными, как и в начале нашего знакомства. Они и не собирались двигаться дальше. Я стал всё больше и больше смахивать на нервного бегемота, хотя не в чем это не проявлялось внешне. Вот в это время и вызвали меня в прокуратуру. Государство вспомнило, что оно когда-то и где-то учило и пестовало, потребовало право господина на мою душу. Мне сразу сказали, что мол вы можете остаться и дома, поскольку работаете в совхозе, кроме того родители пенсионеры и люди уважаемые. Отца и мать они знали прекрасно, как и меня. Я сказал, что я не остаюсь и уехал по распределению, так и не рассказав толком никому о деталях разговора в прокуратуре. Родители вздохнули с облегчением, а Ольга не стала меня держать. Был ли я ей безразличен? Скорее всего, нет, но я был молод и малопонятен для неё, а принцы должны быть вида мужского, крепкого, матерного, и быть надежны, как их статуи из бронзы. Я же просто сильно походил на принца. Интеллигентный, воспитанный, изящный, стройный и спортивный. Жаль, но лошадь мне жизнь припасла и не одну, а четыре. Вот только они стояли на шахматной доске, и она их не заметила. Бывают осечки, просто в шахматы она не играет и понятия о них не имела.
С этого началась моя странническая жизнь. Впрочем, пять лет в институте было сплошным странничеством. Я постоянно менял места жительства и на одном месте редко не задерживался более года. Тощий чемодан, что таскал я за собой, мало обременял меня. Правда, скоро появился ещё один, более объемный, в который я запихивал книги. Прожив в К., что на юге Красноярского края, сменив две профессии: экономиста, на журналиста, я оказался в рядах славной Красной армии, правда, почему-то, она тогда называлась Советской. Из сорока офицеров запаса, что таскали тогда в военкомат, служить призвали только нас двоих молодых и холостых: меня и ещё одного парня. Поцеловав поочерёдно любовниц, чтобы не одна из них не подозревала о сопернице, я погрузился в общий вагон. У моего напарника оказался припасен чемоданчик с провизией и водкой. Мы его тотчас распечатали. Жрачки хватило до самой Хабары, а водку пришлось прикупать в Чите. Так началось моё приобщение к офицерскому сословию. В армии я выпил водяры больше, чем за всю оставшуюся и предыдущую жизнь. Видимо норму, что отпущена была мне на все долгие годы, я соизволил испить тогда. В З-х, всё текло в это время своим чередом. Людаша отучилась в Универе и прибыла к родителям, заменив меня. Правда в роли ломовой лошади я смотрелся предпочтительней, но мой характер, был не мазан мёдом, да и сам я мало походил на пай-мальчика и всю жизнь прям и несгибаем, как железный лом, что не скажешь о сестре. Скоро она вышла замуж за своего одноклассника. С Лёхой Рогачёвым, точнее паном Рогачевским, мы были прекрасно знакомы ещё со школы. После института я гонял с ним футбол и громил его в шахматы. Впрочем, третий разряд он имел крепкий и, когда был в форме, то вытягивал на второй. Так что играть с ним было довольно интересно, но только тогда, когда я долго не играл в шахматы. Если же я набирал форму, то Лёхи со мной было бороться трудно, а выигрывал у меня он тогда очень редко. Впрочем, мы всегда были с ним дружны и шахматы только сближали нас, в то время как в футбол он играл откровенно плохо, так как имел приличные кондиции весовые и был лениват от природы и по воспитанию.
Во время пребывания в рядах нашей славной Советской Армии, я лишь однажды посетил родной дом. Три звёздочки на моих плечах и просвет, на погоне, произвёл впечатление на всех моих родных, а особенно на отца. К большему сожалению я узнал, что моя подруга вышла замуж. Я не стал её тревожить, но более не стал теребить своё покрытое любовными шрамами сердце. Оно не остыло ещё от её знойных глазок. Я счёл за лучшее их обойти стороной, хотя раза два видел её в окно. Она по-прежнему жила в том же доме сразу за кортом.
После армии я не поехал домой. Жить с родителями я не хотел и не мог, дёргать душу прошлой любовью я не желал и не был обязан это делать. Ещё, будучи в уплотнённых армейских рядах, разреженных до состава мирного времени, я познакомился со своей будущей супругой. Колея, в которую я попал после службы, оказалась глубокая и плохо преодолимая. Она сильно углубились, когда родилась дочь, а после рождения сына вовсе превратилась в окоп, из которого выбраться, при моей любви к детям, было сложно, если учитывать мои взгляды на жизнь и её приоритеты. Правда в этом окопе можно было хорошенько окопаться и держать круговую оборону довольно долго, чем я и занимался долгие годы. Единственным моим утешением и поддержкой извне были Ольгины глаза, подруги из моего родного посёлка. Каюсь, но они не дали мне упасть, как и дети, и моя писанина. Жизнь моя была тошная и некрасивая. Контакты с женой быстро превратились в бои местного значения. Скоро, впрочем, я привык к одиночеству и к жизни без женщины. Это-то при моём темпераменте! Скоро к детям, которые в сосунковом возрасте были беспокойны и не давали мне спать порой всю ночь, прибавился тёщин огород и соток одиннадцать картошки к нему. Поскольку наш город не был городом Москвой, то и снабжался не по меркам высшего света, то и продукты на прилавках были те, что не успели слопать москвичи. Приходилось переходить на подножный корм. Я охотился, добывая прокорм не только себе, но и домочадцам. Кроме славной памяти тёщи и тестя, на мою шею примостилась ещё и дочь моей жены Анька. Старики медленно угасали, точнее, теряли всякий интерес к работе, так что огороды полностью удивительно ровно и плавно переваливались на мои плечи. Я уже не говорю о таких мелочах, как десяток кубометров дров, которые приходилось не только пилить, правда, не в ручную, но и шинковать их в мелкую капусту. Править и заново возводить заборы, которые падали уже на второе лето, подкошенные гнилым и жарким приморским климатом, реанимировать сараи, возвращая их из небытия на грешную землю.
Добавить к этому ещё и работу, которая была обязательна для всех тружеников городов и сёл, то нагрузка у меня была близка к запредельной. Чем-то приходилось жертвовать. Жертвовать мне приходилось именно работой. Работая рядовым сотрудником, времени и сил ещё как-то хватало на всё, но тогда моя бывшая жена заболевала редкой болезнью под странным названием острая денежная недостаточность. Когда эта болезнь обострялась, мне приходилось хвататься за более оплачиваемую работу, точнее работать главным специалистом. Труд же на подобных должностях есть гиморой большой и конкретный, вам это подтвердит любой человек поработавший на подобной работе. Если добавить постоянное сексуальное напряжение, поскольку с женой мы не жили, то бишь не занимались сексом, после рождения детей, то рано или поздно должны происходить срывы, при такой борьбе на два фронта. Жертвовал я всегда работой, поскольку та была гораздо менее ценным фактором в моём понимании, чем воспитание детей.
Мне, при таком раскладе моей жизни, не было просто времени съездить в гости к родителям, и я не знал, что происходит в З-х, а именно в родительском доме. Общались мы всё больше по телефону, а из разговоров по нему едва ли вы будете иметь полную картину жизни. Никто не станет огорчать или напрягать своими проблемами близких. Я лишь однажды приезжал к ним в гости с Татьяной и Надеждой. Приезд был связан с болезнью Татьяны, поскольку врачи настойчиво рекомендовали нам сменить климат. Попали мы по приезду на сенокос, и меня, естественно, сразу запрягли. Родители не приняли мою бывшую супругу, поскольку она не была образована и интеллигентна. Если добавить к этому и ревность родителей и сестёр, то приём нам был оказан довольно холодный. Естественно, что Надежда не захотела оставаться в З-х, кроме всего прочего между родителями был серьёзный конфликт, который я погасил простейшим образом: отбил косы, собрал грабли и загнал всех присутствующих в родительский ГАЗ-69 и сам сел за руль. Не помню, что говорил кот Матроскин в мультфильме о пользе совместного труда, но примирение я добился весьма быстро, а самое главное без эксцессов и дальнейших метастазов.
После этого я не был в З-х почти десять лет. Приехал я уже на похороны мамы. Что произошло за эти десять лет дома, я не знал.
Утром восьмого февраля 1997 года я узнал о смерти матери. Денег, билетов и прочего, прочего у меня просто не было. Это было в десять часов утра. Через час было уже всё. Шеф дал деньги и притом без лишних разговоров и даже больше, чем я рассчитывал. В двенадцать я уже катил в Артём, в Аэропорт, через два часа я был уже в самолёте, а около двенадцати ночи я был уже в доме родителей. Чуть раньше приехала сестра, но путь её был в три раза короче. Брат просто не успевал. Ему сначала не могли дозвониться, после того, как он узнал, у него не оказалось денег, которые он не мог найти столь быстро. Это не судьба.
Мы были рады встречи, после столь долгой разлуки. Просто разговаривали с сёстрами и отцом. Мы были уже взрослые и не только взрослые, но и зрелые люди. Самой младшей из нас было 37 лет. Мы прекрасно понимали, что люди не вечны, что пришел черёд умирать старшему поколению. Мы сами становились поколением старшим. Седины у меня было уже больше, чем у отца. Впрочем, мы ещё тогда не осознали, что мамы больше нет.
Похороны прошли обычно. Народу, проводить маму, пришло много. Отец и мать были известны в З-х. Был февраль, темнело рано, да за стол мы сели часов в семь. Свет почему-то горел только в прихожей. В зале, где стояли все столы, его не включили. Я сидел в углу, несколько в стороне от своих сестёр. Может быть, пришло осознание, того, что я потерял что-то очень большое и значительное в этой жизни. Мне было тошно. Сосед налил мне почти полстакана водки, сказав, мол, выпей - полегчает. До этого на кладбище я выпил несколько рюмок почти без закуски, а ещё полстакана для меня была просто запредельной нормой. Я съел несколько котлет, сало и ещё что-то. Я был, конечно, пьян, но не на столько, чтобы сказать, что вдрызг. Неожиданно слёзы хлынули у меня из глаз. Я так не плакал никогда в жизни ни до, ни после. Если учесть, что вышибить из меня слезу даже палками, как и мольбу о пощаде, невозможно, но те слёзы я просто не мог остановить. Они лились ручьём. Благо, я сидел в темноте, и никто этого не видел. Я вытирал их рукавом, но они текли и текли. От слёз мне стало несколько легче. Гости, помянув, собирались уходить. Все поминки отец, поднимая очередной тост, беспрерывно называл маму голубушкой, родной, хотя я прекрасно знал, что женился он просто по расчёту и особенно не любил нашу маму, погуливая втихаря. Мама прекрасно знала об этом и смотрела на всё сквозь пальцы, понимая, что ей нужно поднять четырёх охламонов, да и силы и темперамент отца едва ли бы смогла поглотить и погасить полностью маленькая худенькая женщина. Всё-таки я был пьян, иначе бы не сказал того, что сказал, когда ушли все гости.
- Отец, - сказал я, когда за столом остались только самые близкие и родные, включая мужа Людаши, Лёхи и его родню, - ты никогда не любил маму.
Меня просто тошнило от тех слов и того фальшивого многословия, что никак не соответствовало глубокой скорби и печали. Это была рисовка и игра на публику, а я просто потерял мать. Скулы у меня свело от горя, но я всё-таки это сказал.
Шквал упрёков и даже оскорблений, что обрушились на меня, не дал даже мне открыть рот в своё оправдание. Меня обвинили в такой ереси, в какой не обвиняли ведьм иезуиты. Отца все оправдывали, меня осуждали единогласно. Никто не понимал меня. Я лишь сказал ещё:
- Отец, я потерял мать, а ты лишь одну из женщин, - после этого я ушёл из-за стола. Только Лёха пытался остановить меня. Он, видимо, понял сказанное мной, один из всех. Я направился на вокзал. Странно, но дальнейшие события стали развиваться столь стремительно, что меня даже удивили. Если полёт на мамины похороны напоминали мне всё-таки сжатием какой-то невидимой пружины, то поездка в обратном направлении её стремительным распрямлением. Минут через пятнадцать после моего прихода на вокзал, подошёл поезд, на который я взял билет без особых проблем, а на вокзале в Иркутске, уже стоял автобус, следующий в аэропорт, когда я подъехал и туда, то на самолёт, что летел во Владивосток, заканчивалась посадка. Я без проблем тоже взял билет на него, прошёл регистрацию, и он без задержки унёс меня в Артём, где я так же без ожидания сел в рейсовый автобус, который шёл в Ус-ск. Утром следующего дня я был уже дома.
За трое суток я проехал и пролетел более семи тысяч километров, похоронил маму и оказался вновь в той же точке, откуда и уехал.
Я тогда, может быть, не понимал, но именно тогда заканчивалось моё детство. Я не знал, что оно окончательно должно было умереть моей душе только через пять лет.
Рейтинг: 0
541 просмотр
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
