Случай на станции Кречетовка. Глава XIV

[Скрыть] Регистрационный номер 0497806 выдан для произведения: Случай на станции Кречетовка. Глава XIV.

      Альберт  Арнольд  быстренько пересчитал количество бойцов, набившихся в кузов полуторки. Десять человек, да в кабинке еще двое. Приглядевшись, он вдобавок различил рыжую шерсть двух крупных овчарок. Так и есть, натасканные поисковые собаки! «А как ты думал, мил человек, - кольнуло едкая мысль, - на что ты рассчитывал, надеясь пехом удрать из цепких лап НКВД?»
      И разом пришло удручающее озарение. Наверняка чекистам удалось просчитать выбранный им маршрут и,  по всей логике, они решили окружить его со всех сторон. Определенно, путь назад начисто отрезан, это кратчайшее расстояние от Кречетовки, и там уже давно поджидают. Если рвануть напрямки на восток, в сторону лесочка Дубровки...? Но учитывая то, что полуторка с бойцами движется со стороны Зосимова, по длинной объездной дороге, а до Дубровки легко добраться со стороны деревушки Гостеевки, лежавшей севернее, то в подлеске уже расположилась засада. Выходит, его обложили кругом, и он в настоящей западне. А самое гадкое, так это розыскные псы, так, быть может, он бы и пробился, но теперь его просто затравят собаками, как зайца-дурашку.
      И вдруг в его сердце появился луч надежды, нарастающий с каждым мгновением... Чтобы еще больше подстегнуть себя, он стал тихо напевать «Эрику» – марш Вермахта, часто передаваемый в радиотрансляциях из Германии: 
                Auf der Heide bluht ein kleines Blumelein 
                Und das heist: Erika. 
                (На лугу цветет маленький цветочек
                Он называется Эрикой (вереском))...
      Бравурная мелодия и незатейливые слова песни вдохновили его и наполнили самоотверженностью: 
                In der Heimat wohnt ein kleines Magdelein 
                Und das heist: Erika. 
                Dieses Madel ist mein treues Schatzelein 
                Und mein Gluck, Erika.
                (На Родине живет маленькая девочка
                Ее зовут Эрикой.
                Эта девушка – мое сокровище
                и счастье – Эрика.)
      Альберт знал за собой, что в трудные жизненные моменты, в предвиденье которых его душа изнывала, не находила себе места, а воображение рисовало картины одна отвратней другой – жизнь теряла всякую прелесть. Он не то чтобы трусил, но находился в нервическом состоянии. Но перейдя грань меж ожидаемым и наступившим, когда путь назад уже отрезан, его внутреннее состояние резко менялось, всяческие опасения и сомнения исчезали, он уже воспринимал события с должной адекватностью, выстраивал правильный алгоритм своих действий, ведущий к несомненному успеху. На него снисходило своеобразное вдохновение, даже некоторая порывистость, психологический тонус резко повышался – он радовался собственному бытию. 
      Вот и сейчас, он явственно осознал, что ситуация в которой он оказался вовсе не катастрофическая. Даже если на его след выйдут свирепые собаки ищейки, он расстреляет зверюг методично и без осечки, как обыкновенные мишени в поселковом тире. А уж в противоборстве с любым человеком он всегда имел фору, приобретенную еще в учебном лагере Николаи под Даркменом.
      И еще у него было одно весомое преимущество. Как никто другой, он излазил эту местность вдоль и поперек. Не зря ведь регулярно из года в год, из выходного в выходной совершал пешие  и велосипедные прогулки по окрестным долям и весям. 
      Альберт быстро прикинул предполагаемую дислокацию начавшейся на него облавы. С востока дозоры выставлены в кустах подлеска, обширное поле между Дубровкой и береговым узеньким перелеском хорошо просматривается. За самим леском вытянулись довольно широкие колхозные пруды, вплавь с вещами их не преодолеть. Единственное удобное место для прорыва - это плотина между двумя их каскадами, но на нее, в подобных обстоятельствах, сунется лишь дурень. На севере расположены сплошь открытые взору зеленя, на них любой человек виден как на ладони. На западе дозорные выставлены на открытых пологих берегах речушки Паршивки. Хотя, на юго-западе зады плодстроевских садов (являющие собой сплошные заросли дикорастущих деревьев и кустарника) вплотную выходят на берег речки. Там, разумеется, усиленный наряд, да и подход к речному руслу через широкий пойменный луг, незамеченным через него не проскочить. На юго-востоке опять водная глад рукотворных озер, распластанный вширь глубокий овраг и открытые взору неугодья, где пасут колхозный скот.
      Тем временем полуторка, миновав плотину пруда, остановилась, с ее кузова бодро стали выскакивать игрушечные (издалека) солдатики. Альберт заметил, что поначалу сгруппировавшись, должно получив вводные инструкции от командира, они быстро рассредоточились в растягивающуюся по ходу шеренгу. Он сообразил, видимо, бойцам приказано прочесать с юга поросший дубами берег реки, где ему пришлось сейчас отсиживаться. Скорее всего, такая картина происходит и на северном направлении, а может, пошли уже и с востока... Через полчаса кольцо сожмется, и он окажется в самых настоящих силках.
      Остается один единственный вариант, пересечь луговую пойму и саму речку на фланговом стыке запада и юга. Как на удачу, береговой бугор совсем недалеко отстоит от ее извилистого русла, на другом берегу которого непроходимая с виду куща диких растений.
      Пригнувшись до самой земли, почти слившись с пышным разнотравьем, Альберт рванул вниз, поначалу проскользнул между узловатыми стволами дубов, потом короткими перебежками в два счета достиг обрывистого берега речушки.
        Он осмотрелся и скакнул на узкую полоску прибрежной осыпи. Теперь его не видно, он разулся, опять снял брюки и перешел вброд тихо струящийся поток Паршивки. Решительно достал фляжку и наполнил ее прохладной водицей. И как можно быстрей углубился в развесистый, дурно пахнущий кустарник. Понимая, что его там могут запросто взять за белые рученьки, Альберт торопливо натянул штаны, прислушался, кажется, все тихо.
       Натянув в ботинки на босу ногу, он поспешил выбраться из прибрежных джунглей, на более-менее обеспечивающее круговой обзор местечко. Оглядевшись, он перевел дух, и, убедившись в отсутствие опасности, уже основательно переобулся, поправил расхристанную одежду и поудобней принайтовил свой саквояж.  
      Альберт Арнольд вовсе не исключал, что он остался незамеченным, и что уже началось его преследование. В таких непроглядных дебрях очень легко схлопотать полю или стать покусанным розыскными собаками. У него только пара глаз и трудно уследить за происходящим вокруг. Потому он решил как можно быстрей вырваться на открытый взору садовый простор, где можно прижухаться в приствольной поросли сорняка, да, и где любой звук слышен особенно отчетливо. 
      И он побежал, не разбирая дороги, перепрыгивая через палые стволы, ожигая руки высокими стеблями крапивы, пригнув голову, продирался сквозь хлесткий кустарник - скорее, скорее миновать это гиблое, брошенное на произвол судьбы, место. Бежать приходилось круто вверх, вскоре он запыхался, сердце нещадно билось, того и гляди скоро вырвется из груди. Выбрав, не осклизлый от сырости, упавший толстый ствол тополя, он присел отдышаться. Нещадно хотелось пить, но он решил беречь воду. Вот бы закурить, но ясное дело, сейчас это будет смертоубийством, псы сразу почуют папиросный дым. Проверил Люггер – не замочил ли? Все в порядке. Оглядел свою одежду, вроде нигде не порвал...
      Ну, вот он выберется в плодовый сад, углубится вглубь его кварталов, а что дальше, что ему предпринять дальше?  И это хорошо, коли не нарвется на засаду или преследователи не обнаружат его присутствие. Следует учитывать, что сад разбит по строгому плану, квадраты его кварталов разграничены широкими наезженными просеками, которые отлично просматриваются по всей своей длине. Его там враз засекут, уж если не чекисты и их помощники, то уж садовые сторожа наверняка. Не хватало ему еще их кавалерийского наскока?!
      Так, что – совсем безвыходное положение? Он был далек от мысли о самоликвидации. Да и задешево, по малодушию, ему никогда бы не пришло в голову отдать свою жизнь. Пока полны патронами его обоймы, он поборется с противником, покажет русским выучку прусского кадрового офицера – на смех, за понюшку табаку его не взять, русским будет совсем нелегко совладать с ним. Пусть он не молод, но сила и ловкость еще не оставили его, им еще придется потягаться с ним – стариком по их понятиям, мужчиной же в самом соку, по его собственному представлению.
      Альберт улыбнулся собственному юмору, ну, а коль он способен на иронию по отношению к себе, то еще не все потеряно, совсем не потеряно...
      По опыту работы разведчиком он знал, нет абсолютно безнадежных ситуаций, просто следует тщательно оценить сложившуюся обстановку и с наименьшими потерями преодолеть, казавшиеся непреодолимыми, трудности.
      Теперь уж нечего пенять на допущенные ошибки, задним умом мы все сильны, но сделанного не воротишь назад.
      Следует исходить из худшего, скорее всего, он оказался в полном окружении, и НКВДешники станут сужать кольцо, прочесывая всю прилегающую местность. Но следует понимать, что людских ресурсов у них не так-то и много. Скажем, в общей сложности роты две-полторы, и это по максимуму. Учитывая рассредоточение бойцов по всей площади прилегаемой территории, ему в случае прорыва придется столкнуться с группой бойцов численность до отделения. Наподобие тех, что прибыли на полуторке со стороны Зосимова. Даже будь у них собаки, он и это переживет. Коли глядеть правде в глаза - не целый же их выводок, не всю псарню потащат они за собой. По всей логике он должен прорваться через подобный кордон. Если действовать толково и быстро, то положит практически всех солдат противника. Но есть одно но, и это существенное но.
      Плохо, что если в цепи преследователей окажутся опытные оперативники или кто-то из бывалых фронтовиков. Вот тогда придется попотеть, но и это не смертельно. Наверняка им приказано взять его как языка, так что под перекрестный автоматный огонь ему не попасть и гранатами его не закидают.
      Совсем плохо, если ему придется встретиться с матерым асом-чекистом или опытным розыскником из системы отбывания наказаний, у тех ребят есть хваткая способность упорно идти по следу беглеца и рано или поздно накрыть его, когда тот расслабится или заснет. Такой вариант развития событий нельзя исключать. А, скорее всего, московский гость именно из таких сноровистых ребят, и ему определенно захочется взять его, Альберта Арнольда, живым. Короче, преподнести своему начальству - немецкого разведчика-нелегала на белом блюдечке с голубой каемочкой.
      «Думай, думай оберст-лейтенат, - приказал он себе, - быстрее шевели мозгами!»
      И он решил, оценив все «pro et contra», двигаться по кромке сада вдоль поречных зарослей, имея возможность обзора проходов через эти дебри и сквозные ряды яблоневых посадок напротив. Идти следовало на юг, там километра через два прибрежная чащоба расширялась и плавно переходила в протяженный дубовый лесок на другом берегу речушки. Таким образом, он выйдет из зоны окружения.
      В лесочке можно сделать привал, передохнуть, отсидеться и обмозговать свои дальнейшие действия.  На первый прикид, неплохо бы прошмыгнуть в деревушку Культяпкино, затаиться до вечера, а затем податься до города, где он уж обязательно сыщет себе надежное укрытие. Переждать там возникший по его душу ажиотаж и отыскать способ навсегда покинуть эти осточертевшие до оскомины места. 
      Засиживаться больше не имело смысла. Он напряг слух, прислушался, привстав, обозрел окрестность. Не отметив  подозрительных звуков и движений, легкой трусцой  припустился вверх по заросшему бурьяном косогору. Вскоре он пересек довольно широкую тропу, являющую собой границу плодового сада. Плодстроевское начальство не стала рыть здесь охранительную канаву. Не было смысла, какой дурак пойдет воровать яблоки за пять километров от поселка, попробуй потом, допри мешок до дома. 
      Альберт было взялся бежать по перепаханному садовому междурядью, стараясь быть ближе к стволам яблонь, полагая при опасности затаиться между их кронами. Но быстро устал, ноги проваливались в рыхлый чернозем, воистину нужно быть трактором, чтобы преодолеть подобную «полосу препятствий». Так впопыхах, он юркнул под раскидистые ветви самой большой яблони, и в изнеможении растянулся на сочной перине, вымахавшей по пояс, сурепки и какого-то подобия осоки. 
      
      Голова поначалу отказывалась соображать, и он представил себя маленьким беззащитным ребенком, лежащим в пеленах под кровом колыбели с кружевным балдахином. Что-то проникновенно детское из потаенных теснин памяти, какими-то проблесками, стало наполнять его. Именно так лучи дневного света или спальной люстры проникали сквозь, нитяную вязь, нависающую над его детской головкой, как теперь солнечные блики играются в листве яблони. 
      - K?tzchen, mein kleiner, wach auf meine Sonne, - раздавался над ним нежный голос мамы или бабушки, отодвигая полог покрывала...
      А он, маленький котеночек, солнышко их любимое, уже и не спал, а только хитренько ждал, когда его попросят пробудиться. И он был счастлив тогда, в окружении безмерно обожающих его взрослых, под их защитой и неустанной опекой.
      Внезапно перед глазами Альберта появились изображения на фотоснимках, хранившихся в материнском большом семейном альбоме. Пожалуй, это была единственная и самая главная вещь, с которой фрау Кристина не расставалась до самой своей смерти, находясь в полном одиночестве в Эберсвальде.  
      Там на стульчике восседает полнощекий малыш, с едва заметными кудряшками, в девичьем платьице с кружевными рюшками. Он цепко держит в пухлых ручонках отшлифованную деревянную дудочку с костяным раструбом.
      В девятнадцатом веке в среде культурных семейств было заведено одевать всех детишек до трех лет в девчачьи наряды: пышные платьица, кружевные панталончики, порой даже вплетали им в кудряшки накрахмаленные большие банты. Зачастую и не различишь, кто там представлен на фотографии - девочка или мальчуган. Этот обычай объяснялся достаточно просто, считалось, что до трех лет ребенок находится исключительно в женском обществе: мамки, няньки и прочие особи слабого пола. Потому ребенку и приличествует походить на них, тем самым не вызывая у младенца травмирующего любопытства о своей половой принадлежности. Зачем, загружать младенческий мозг излишними каверзными вопросами, могущими поставить в тупик даже умудренного жизнью человека. Во всяком случае, тогдашние педагоги по всему миру считали это научно обоснованной моделью поведения. Ну, а потом в мир малышей входили мужчины, и вот тогда он был готов принять свой настоящий пол. Дурацкий, надо сказать, обычай, но ничего не поделать – так было тогда принято. 
      А вот с дудочкой вышла занятная история. Альберт в раннем детстве практически не расставался с этим «музыкальным инструментом», а уж когда он научился дудеть в нее подобно заправском горнисту – покой в доме начисто исчез. Он внезапно появлялся в обществе взрослых в самых неподходящих моментах, и начинал трубить во всю мощь. Его и уговаривали, и всячески ублажали, порой даже наказывали, но он упрямо продолжал бедокурить. Частенько дудочку прятали, и тогда он устраивал самые настоящие истерики, требуя вернуть ее обратно. Ближним приходилось быть у него на поводу, ибо всякие, даже малосущественные нервные потрясения могли пагубно повлиять на развитие психики ребенка – да и сейчас педиатры думают подобным образом.
      Он рано пристрастился к слушанью сказок. Особенно он любил их в изложении своей бабушки, незабвенной Анны-Марии - матушки его отца и супруги деда Иоганна Бертрама – профессора филологии. Постепенно с устного пересказа они перешли на чтение книг – сборников различных волшебных сказок. И вот, настал черед книжки братьев Гримм, со слишком уж реалистичными гравюрами, вызывающими настоящий трепет у маленького слушателя.
      Особое впечатление на Альберта произвела истории о «Гамельнском крысолове», который с помощью своей волшебной дудочки избавил городишко от полщища крыс, уведя их за городские стены и потопив в окрестном озере. Но потом, не получив обещанного вознаграждения от горожан, под мелодию своей дудочки умыкнул из города и всех детей. По сути, страшная сказка, да, как и все истории, придуманные братьями-сказочниками.
      И бабушка Анна-Мария решила, скорее всего, от недалекого ума, попугать мальчика. Он наговорила ему, что однажды и в их городе может появиться таинственный человек в странной пёстрой одежде. И в поисках дудочки забредет в их дом и похитит ее у Альберта, а затем сотворит свое злое дело над детьми.
      Мальчик в ужасе представил себе возможную картину бедствия: плачь и рыдания всех людей, но особенно терзали его предстоящие страдания своих близких.
      И вот ночью, когда все уже спали, он потихоньку пробрался в гостиную и бросил свою драгоценную дудочку в догорающий камин. Вначале оплавился ее костяной раструб, потом ярко вспыхнуло ее дульце с дырочками клапанов, потом тельце дудочки превратилось в обугленную кочерыжку и рассыпалось в прах при очередном порыве пламени. Дудочки не стало - беда от Гумбиннена была отведена...
      Потом взрослые удивлялись, куда подевалась дудочка их мальчика, почему он не ищет ее и не требует приобрести новую. Лишь одна бабушка Анна-Мария загадочно молчала при этом.
      
      Внезапно где-то издалека до слуха Альберта донесся звук, поначалу схожий с мурчанием старого кота, но став явственней, он избавил от всяких сомнений - это рокот мотора мотоциклета. Еще не доверяя вполне своим ушам, Альберт Арнольд сел на корточки, прижался к стволу яблони и, сквозь ядовито зеленые побеги сурепки, стал в оба конца проглядывать пограничную тропу. Треск мотора нарастал, и вот вдали, слева, из-за листвяной гущи, выехал мотоцикл с коляской.
      Сразу же кольнула мысль, скорее всего, гебешники просчитали маневр Альберта и теперь проверяют квадрат, в котором он совершил форсирование Поганки, полагаясь на защиту буйных зарослей ее поймы. В скором времени они нагонят сюда солдат и начнут прочесывание береговых дебрей, а там дальше обратят свои взоры и на прилегающий плодовый сад.
      Таким образом, его план резко меняется. Уже никак нельзя следовать по этот тропе до дубового леса, где он намеривался отсидеться. Остается один вариант  - сад, надежда только на раскидистые кроны яблонь и разросшийся сорняк, не срезанный при пропашке междурядий.
      Альберт взвел Парабеллум и быстренько присел на колени, готовый во всякое мгновение растянуться ниц по земле, чтобы стать совсем неприметным. Мотоцикл с коляской приближался.  Загруженный под завязку, он неповоротливо выруливал по колдобистой тропе. Вскоре стала понятна осторожность его водителя, помимо положенных троих человек, на передке люльки неуклюже примостился еще один боец,  увы, Motorrad не  оборудован четвертым сиденьем. 
      Альберт затаил дух, хотя в душе взыграл соблазн, воспользоваться внезапно представленной возможностью - заполучить технику в свои руки. Но силы были явно не равны, но даже перестреляй он весь экипаж мотоцикла, на звуки выстрелов отреагирует остальное оцепленье, и тогда его затея станет бесполезный, он лишь обнаружит себя.
      Он рассчитывал, что мотоциклист проследует мимо его укрытия, но тот стал снижать скорость и, не доехав метров десять до ряда, где затаился Альберт, остановился.   
      Альберт уже отчетливо различал облик мотоциклистов. Все бойцы в пилотках, определенно, офицера среди них нет. Тот, что в люльке хватко держит автомат ППШ (отчетливо виден магазин барабанного типа), который сидит на люльке, придерживает на коленях новую токаревскую винтовку СВТ-40, явственно различим ее коробчатый патронник. Они о чем-то стали переговариваться, но вот тот, что сидел в коляске, по-видимому, старший из них, отдал приказание. Боец с токаревкой спрыгнул на землю и отошел в сторону, высвобождая мотоциклу дорогу. Тот завелся не сразу, но надсадно прочихавшись, наконец, затрещал и медленно двинулся вперед.
      Альберт понял, чекисты выстраивают оцепление по всем рубежам его предполагаемого нахождения. Скорее всего, с востока уже тоже начали расставлять солдат, а коли так, то мотоцикл скоро вернется, не станет же сержант с ППШ (а это он и есть) сам становится на отдаленный пост. 
      Тем временем солдатик (Альберт успел его хорошенько разглядеть) справил малую нужду прямо в кусты и закурил какую-то вонючую папиросину. Дуновение ветерка донесло ее едкий запах аж до логова, где засел беглец. Солнце нещадно припекало, боец снял пилотку и засунул ее за поясной ремень. Открылась взору его коротко остриженная лопоухая голова и вздернутый пипочкой носик. Парень стал медленно прохаживаться вдоль тропки, туда-сюда, но не больше десяти шагов в одну сторону. Альберт стал опасаться, что боец обратит внимание на его следы, оставленные в рыхлой пашне, но тот, видимо, по молодости был крайне безалаберен, считал свой пост пустой формальностью.
      Действительно, скоро раздались звуки возвращающегося мотоцикла. Постовой принял уставную стойку, мотоциклист лишь слегка притормозил рядом с ним. Получив наказ от старшего, солдатик резво козырнул. Для пущей убедительности он снял винтовку с плеча и молодецки потряс ею. Видимо, пообещал командиру, что не сплохует и задаст перцу любому вражине. Начальник, еще что-то добавил, показывая на часы, и махнул рукой мотоциклисту – вперед. Незаглушенный аппарат сразу набрал скорость и довольно шустро затарахтел, удаляясь в зеленое марево.
      Бедный солдатик, он не мог предполагать, что в эти самые мгновения решается его судьба. Альберт стоял перед дилеммой. Красноармейца, на первый взгляд, необходимо ликвидировать, с целью завладения его винтовкой, именно в ее дальнобойности и нуждался сейчас Альберт Арнольд. Ее скорострельность и хороший прицел позволят ему на дальних подступах уничтожить своих преследователей. А их, по всей видимости, предвидится не мало, он понимал, что на него развернута полномасштабная охота.
      Но, с другой стороны, он находился метрах в двухстах от солдата, незамеченным подобраться к нему довольно сложно. И где гарантия того, что в самый последний момент тот не нажмет на спусковой крючок, хотя бы для того, чтобы подать сигнал своим товарищам. Еще, Альберт не исключал, что постовой хорошо виден в армейский бинокль из тех дальних зеленей. Вполне вероятно, что там мог располагаться наблюдательный пункт за всей этой граничащей с садом тропой. Далее, начни он приближаться к бойцу, вдруг появится мотоцикл с объездом, в этом тоже нельзя быть уверенным, несколько человек его обнаружат в два счета. И последнее, убитого им солдатика найдут, разумеется, довольно быстро, и тогда для его преследователей значительно сузится зона их поиска. В настоящее время место нахождения Альберта толком не известно чекистам, они действуют практически наугад, да и вообще уверенны ли они, что он находится именно в этом районе, а давным-давно не уехал с проходящим составом.
      Конечно, заполучить винтовку и боекомплект к ней весьма соблазнительно, но уж слишком рискованно. И напоследок – уж не является ли одиночный красноармеец своеобразной подсадной уткой, приманкой на живца – в изощренности методов гепеушникам нельзя отказать. Они пойдут на все, лишь бы выманить немецкого агента.
      Таким образом, участь красноармейца была решена, парень останется жить, а вот Альберту придется уносить ноги с этого места куда подальше. Только – куда ему податься? Долго прятаться в саду совсем не годится, во фляжке осталось совсем мало воды. А просидеть на жаре целый день удовольствие ниже среднего. Да и ночью в саду ни зги не видно, его сцапают за милую душу, стоит лишь ему начать движение наобум лазаря. Одним словом, остаться  под укрытием яблонь на долгое время не получится.
      Арнольд попытался как можно точней, по памяти, определить свои координаты. Итак, он находится в конце второй линии садовых кварталов, если считать с северной стороны. Если пойти на юго-запад, то максимум через час он окажется в поселке второго отделения совхоза Плодстрой. Там можно найди какой-нибудь домик с одиноким хозяином, на худой конец – сарай, где можно спокойно залечь на долгое время. Проблема только с жильцом, ну, не убивать же его в самом-то деле? Хотя он знал, рука у него не дрогнет, но потом греха не оберешься, в смысле, даст повод обнаружить себя, да и лишние все эти потуги. Держать его заложником тоже не выход, придет кто-нибудь из соседей или совхозный посыльный, да мало ли кто – и все насмарку. Хотя, это все же вариант, хоть какой, но вариант.
      Если, чуть углубиться в сад, и пойти прямо на юг, то он упрется в большой лог, образованный ручьем, вытекающим из обширных плодстроевских прудов. Помнится, ему не раз доводилось удить рыбу, расположившись с другими рыбачками под сенью плакучих ив на их широкой плотине, заляпанной коровьими лепешками. Утром и вечером по ней прогоняют огромное совхозное стадо, издалека пахнущее парным молоком. Если пробраться по извилистому логу на восток, то откроется прямой выход на деревушку Культяпкино.
      Заманчивая идея! Полное соответствие его первоначальным планам. Переждать в деревне, а затем рвануть в город, и ищи-свищи ветра в поле. Только вот в деревушке может быть засада, уж слишком близко она расположена к торной дороге с города на Староюрьево, да и не зря по тропе к ней шнырял мотоциклист. Во всяком случае, они уже успели выставить оцепленье по всем хоженым дорогам вдоль русла речки Паршивки, вплоть до самого тракта. Да и пробираясь по открытому всем ветрам логу, его фигура будет далеко заметна. Жаль, но с выбором Культяпкино придется расстаться во второй раз.
      Ничего не остается кроме маршрута ко второму отделению совхоза Плодстрой. Придется посидеть в огородах и выбрать подходящее логово. Бог даст, может даже сыщется какой-нибудь нежилой домишко, где он и найдет себе пристанище.
      Альберт Арнольд дождался, когда постовой зашагает в противоположную стону, резво поднялся, обогнул ветвистый ствол яблони, и торопливо зашагал к западу, стараясь не выходить на открытое пространство. Благо июньская листва служила хорошей ширмой, надежно укрывая его от всякого пристального взора. 
      Но все же продвигался он с некоторой опаской, частенько приседая и оглядываясь назад, вдруг караульному бойцу приспичит пройти чуть подальше и выйти на междурядье, вдоль которого ковылял Арнольд. Но вот большая часть квартала пройдена и за раскидистыми кронами яблонь стало ничего не видно. Альберт ускорил шаг и вскоре вышел на границу смежных участков. Посреди которой были высажена тополиная аллея, деревца были совсем юными, пуха еще не давали, но если идти промеж них, то их клейкая и яркая листва опять же послужит надежным прикрытием. Так он почти дошел до двусторонней широкой дороги, разделяющей линии кварталов, идущих с запада на восток. Посреди нее опять была высажена, искрящаяся в солнечных лучах, тополиная аллейка.
      И вдруг до его слуха донесся явственно различимый конский топот. Альберт залег в разнотравье, затаил дыхание. Он прекрасно знал, что в плодстроевских садах постоянно дежурят конные объездчики, даже в пору, когда еще нет съедобных плодов, они несут регулярную бдительную службу. Действительно, вскоре показался парный конный разъезд, что было несколько удивительно. По обыкновению объездчики курсируют в гордом одиночестве, и лишь при массовом набеге на сады, подают сигнал сотоварищам, чтобы пришли на выручку. Но он как-то не придал тому значения. Возможно, конники поскакали вместе просто за компанию, чтобы убить время в общении, да и мало какая им шлея под хвост попала?
      Лоснящиеся потом кони пронеслись галопом, только пыль столбом. Ну и ладно, при таком темпе объездчики определенно не смогут углядеть в траве затаившегося чужака. Но Альбер все же заметил, что за спиной конников отчетливо выделялись охотничьи двустволки. По обыкновению стражники заряжали их солью, чтобы не изувечить воришек, но при случае могут дослать в ствол и настоящий жекан. Рябята они бравые и шутки с ними плохи, кречетовцы их не любят, потому садовые охранники появлялись в поселке только группой, поодиночке ходить опасались. Правда горят, что теперь на место ушедших на фронт молодых парней, набрали отставников-пенсионеров из милиции и ВОХРа, которые даже злей прежних молодцов, ну, да Бог с ними.
      Альбер весь подобрался и в несколько рывков проскочил опасную дорогу, благо, что объездчики и не думали оборачиваться. Потом он забрал резко вправо, намериваясь наискосок пересечь квартал, впрямую прилегающий ко второму отделению Плодстроя. Но сразу же был вынужден опять затаиться под развесистой кроной яблони, чуть ли не вжаться в окружающий ее густой сорняк. Опять раздался прихлоп конских копыт, и, по недавно покинутой им аллейке, теперь с юга на север проскакал одиночный всадник, хорошо было видно, как он понукал коня плетью. «Что у них за спешность такая, - подумал Альберт, - уж не сигнал ли какой получили? Странно все это, да и только?»
      Потому он благоразумно решил повременить с посещением дворов второго отделения совхоза, нужно получше осмотреться, понять, что же там происходит. Он с большей осторожностью миновал половину квартала и выбрал отличную наблюдательную позицию, посреди густых кустов калины. Откуда отлично проглядывался садовый квартал и краешек совхозного селения, точнее его огороды. Он расслабился и невольно обрадовался случайно приключившемуся отдыху.
      
      В первых числах декабря восемнадцатого года он, Роман Денисович Ширяев, согласно всем имеющимся у него документам сошел на виленском железнодорожном вокзале. Добирался он сюда из  Инстербурга в изрядно переполненном вагоне Brawa-DRG (четвертого класса) на второй полке. Было довольно зябко, наверное потому Вильно (немцы, захватив город вернули ему польское название) удивил его своими пустынными улицами, по которым изредка патрулировали немецкие патрули в подобие русских шапок-ушанок. Его дважды остановили: на углу Садовой и Шопеновской, а потом почти рядом, на перекрестке Киевской и Александровского  бульвара. Альберту пришлось общаться с ними на ломанном немецком, так как оккупационными властями было запрещено употребление русского языка, их распоряжения выходили на немецком, польском и литовском языках. Проверив бумаги, не придравшись оба раза, солдаты сразу же его отпустили. Да и было совсем недалеко на Смоленскую, где сразу же за пересечением Киевской и Новгородской в двухэтажном особнячке располагалась явочная квартира.
      Его уже ждали. Плотно покормили и весь остаток суток, практически до полуночи посвящали в курс дел - здесь в Вильне, да и прилегающей территорией с востока, захваченной Красной Армией. 
      В конце декабря немцы наметили полное отступление из Виленского края, оккупированного ими еще в пятнадцатом году. Альберт знал о ходе почти месячной операции десятой германской армии генерала Эйхгорна против десятой русской армии – Радкевича. После захвата Ковны девятого августа, немцы, совершая обходные маневры, непрерывно атакуя, пытались потеснить русских, но в упорных встречных боях к двадцать второму августу германское наступление захлебнулось. Тогда в помощь Эйхгорну германскому командованию пришлось на севере сосредоточить мощную конную группировку Гарнье, которая стала громить русские тылы, кавалеристы дошли до Березины, перерезали основные дороги с востока на город. Чтобы избежать окружения русским пришлось третьего сентября оставить Вильну. Но в последующих боях с русской армией, немцы истощили свои силы, фронт стабилизировался, и германскому командованию пришлось перейти к позиционной обороне.
      Особая резидентура Вальтера Николаи в Вильне не имела никаких сношений с разведывательными службами дислоцированной в крае германской армией и охранкой округи административного образования  «Обер-Ост», на захваченный землях Прибалтики. Смысл созданного полковником подразделения сводился к организации шпионажа против Советской России. Они прекрасно понимали мощь восточного гиганта, не идущей ни в какое сравнение, ни с Литовской Тарибой, формально провозгласившей себя властью в Литве, но опирающейся на оккупационные штыки, ни с польским национальным движением, опять же поддерживаемым немцами. В Вильне ожидали неминуемого возвращения русских в их худшем, большевистском варианте. Секретность же была  обусловлена тем, что чекистская агентура уже успела свить надежные сети в городе с многочисленным еврейским населением, которое, после ухода русских из города, заняло их нишу во всех канцелярских структурах, поляки же продолжали амбициозно воротить нос, предпочитая только своих. Потому Николаи и считал, что в Вильне любая тайна – секрет Полишинеля.
      Немцы прекрасно знали, что по их уходу поляки свергнут Тарибу и захватят власть в городе, в надежде привлечь силы из Польши и организовать отпор наступающим частям Красной Армии. Но в резидентуре также прекрасно осведомлены  и о большевистском подполье, которое начнет незамедлительно действовать в поддержку Красным. Но никто не сомневался, что Советам долго не продержаться в этом довольно сложном месте, без достаточной доли русского населения. Поляки, которых здесь подавляющее большинство рано или поздно возьмут свое, евреи же примут любую власть.
      Потому план был таков: Арнольду-Ширяеву срочно следует внедриться в среду оставшихся русских пролетариев-железнодорожников, найти контакт с подпольщиками, всячески помогать им, стать своим, что поможет ему без лишних проблем попасть в дальнейшем на территорию Советской России.
      Поутру, на следующий день он с доверенным человеком пошел на уже заранее подготовленную съемную комнату, тут же рядом на Архангельской. Все бумаги были загодя выправлены. Осталось лишь представиться  местному околоточному. Тот, видимо, понимая с кем имеет дело, даже толком и не поговорил с Альбертом, пытался даже проводить гостей, но его вовремя остановили.
      Затем они отправились в виленское паровозное депо. Благо оно располагалось совсем рядом, стоило лишь выйти на  Полтавскую с которой зады огромного веерного депо хорошо просматривались. А сама двухэтажная контора находилась через квартал, прямо на углу Оренбургской. Они пролезли сквозь протоптанный лаз в дощатом заборе, прошли вдоль каких-то складских построек и вышли на огромный полуциркульный амфитеатр, образованный корпусом депо. Альберт насчитал более двадцати стойловых ворот и сбился. Посредине был огромный поворотный круг, на который загонялись паровозы, и он медленно вращаясь, распределял их уже по нужным местам. Они зашли в одну из многочисленных пристроек, в глаза сразу бросились большие гильотинные ножницы, в окружении верстаков с коваными тисками и прочей оснасткой, и спросили Семеныча.
      Максимом Семеновичем оказался маленький щупленький старикашка в очках на веревочке. Он-то и был мастером слесарного участка. Дедок был несколько глуховат, а потому, что дело было деликатное, они вышли на воздух. Короче, мастеру перепала увесистая пачка купюр ост-марок, и он обещал сегодня же переговорить со старшим конторщиком, ведающим подбором кадров. Все дело в том, что большинство заводов и фабрик города в военную годину была закрыто, единственным источником приличной работы оставались железнодорожные предприятия. Разумеется, там никаких вакансий не имелось, разве лишь по блату или за хорошую мзду. Следует добавить, что кадровик был из немцев, и ему еще вчера успели сказать пару ласковых слов, так, что с его стороны затруднений не имелось. Таким образом, никаких осложнений по устройству на работу у Альберта не возникло.
      Но зато он явственно увидал проблемы стоящие перед Deutsche Reichsbahn. Надо сказать, что в отличие от России немецкие железные дороги состояли из многочисленной сети «земельных» железных дорог, как-то: прусских, баварских, саксонских, вюртембергских и так далее. Каждая из них производила свои локомотивы, совершавшие маршруты в пределах своих земельных образований, но по ходу военных действий с двух фронтов, все эти паровозы стали курсировать по всей Германии в целом, да и по оккупированной Польше и другим странам. Возникли серьезные вопросы с обслуживанием и ремонтом этих паровозов в конкретных депо, из-за нехватки соответственных запасных узлов, да просто отсутствия надлежащих технологических карт – локомотивы то были разные.  Но еще большие проблемы появились по причине разницы железнодорожной колеи Европы и России. Перешивать колею с 1435 мм. на большую (1524 мм.) было крайне накладно, да во многих случаях и нецелесообразно, так как линия фронта частенько кардинально менялась. Но все же части линии от Варшавы до Двинска, от Вержболово до Вильны и стратегическая ветвь Ораны - Олита были немцами перешиты на российскую колею. 
      Одно дело вагонный парк – тут просто менялись тележки. Для переделки же паровозов на российскую колею необходимо было производить перепрессовку и перестановку центров колесных пар с одной стороны оси на другую с сохранением старых осей, либо заменой осей более длинными, а также сдвигом бандажей на центрах. При этом производились серьезные конструктивные изменения движущего и парораспределительного механизмов. В принципе эти вопросы были решаемые, но достигнуть масштабности в жестких условия войны не представлялось возможным.
      По этой причине Виленское депо являло собой  сборную солянку из немецких (в основном прусских) паровозов – грузовых: Т-9, P-8, G-8, и даже стандартизированного для всех немецких дорог Prussian G-12; пассажирских:  Prussian S-10, Prussian G-10 и стандартизированного DRG-02. Осталось конечно и много русских паровозов - старых серий «Ч» с четырьмя движущими осями (типа 0-4-4), Од (с кулисным механизмом Джоя), Ов («овечка» - основной Вальсхарта), Од («джойка»), Ок (основной коломенский), Щ («щука» -  по осевой формуле 1-4-0), был даже усиленный паровоз серии «Фита» по одноименной букве русского алфавита. Как ни странно, но пассажирских русских паровозов в депо не имелось – русские покинули на них Литву.
      Роман Денисович стал работать слесарем-ремонтником, приходилось заниматься разными делами, вплоть до отладки тормозной системы. Но он достаточно хорошо изучил устройство паровозов разных систем. Так что особых  трудностей в своей работе не испытывал. Гораздо сложней была пройти притирку в трудовом коллективе слесарного участка. Естественно, не обошлось без пристальных расспросов об его прошлом, но легенда, сработанная в центре полковника Николаи служила безотказно.  Помотало его по матушке России достаточно, потом занесла лихая на фронтовые перевозки, попал в окружение, затем немецкий плен, работал в Кенигсберге в ремонтных мастерских. Потом пришло послабление, и решил податься он поближе к России, на виленщину. Все как бы сошлось. Альберту пришлось стать прежним виленским «Быней», из той прошлой детской жизни - компанейским парнем-рубахой, не держащим ни для кого камня за пазухой, готовому прийти каждому на помощь. В депо в основном работали русские рабочие, литовцев и поляков было мало, да их недолюбливали, и они подолгу в деповских цехах не задерживались.
      Можно было конечно подивиться его неприхотливости и долготерпению. Казалось бы, генштабист, элита прусского офицерства - работает за чистые гроши в промозглом деповском чаду. Не каждый человек, скажем так, благородного происхождения вытерпит подобное измывательство над собственной натурой. Но он сохранял самообладание и не унывал. По роду своей деятельности он достаточно хорошо знал историю развития спецслужб разных стран, в том числе и историю древнеримского централизованного шпионского ведомства (numerus frumentariorum). Особенно запомнилась история его раннего периода, когда Публий Корнелий Сципион, взяв за основу методы карфагенского шпионажа, значительно усовершенствовал его в римской армии. Теперь разведчики во время своей деятельности обязаны были жертвовать всем, даже своим статусом в римском обществе. Так, Сципион под видом рабов включил в состав посольства к царю Нумидии Сифаксу своих лучших центурионов. При этом возникла «пикантная» ситуация. Один из «рабов» – центурион Люций Статорий, мог быть опознан Сифаксом, так как прежде был у царя на аудиенциях вместе с эмиссарами Рима. Выход нашли довольно нестандартный – решили публично наказать якобы провинившегося «слугу» палками. Ведь так никто бы не усомнился в его самом низком социальном статусе. И ради своей конспирации Люций Статорий вытерпел подобное унижение. Вот так-то... Вот, что такое настоящий разведчик нелегал.
      Романа Денисовича Ширяева, так теперь он прозывался официально, а так как работал простым рабочим, то звали его запросто Романом, ну, а по относительной молодости лет (в депо, как правило, остались работать пожилые, семейные люди) кликали его обыкновенно – Ромкой. Он легко сошелся с русскими мужиками работягами, имел даже определенное уважение, как побывавший в плену, а значит, являлся человеком, в избытке хлебнувшим лиха. Одна беда, постоянной барышни ему так и не удалось завести, но ушлые ребята порекомендовали одно заведенье на Киевской (с красотками-польками), вот туда он порой и захаживал. Но ему мало было простого общения с рабочим  людом и городскими обывателями, следовало сойтись с участниками, оставленного в городе коммунистического подполья. И такой случай вскоре представился. 
      Как-то в обеденный перерыв его отозвал уже немолодой рабочий не из их участка, да и был ли он, рабочим вообще, судя по не замызганной, но вполне приличной одежде. Он непредвзято, но с хваткой заправского следователя вызнал у Романа подробности его биографии и особенно немецкого плена. Поинтересовался – понимает ли он по-немецки, ответ его удовлетворил, умеет ли бывший машинист пользоваться стрелковым оружием, Ширяев подтвердил и таковой навык. И тут таинственный «коммивояжер» рассказал ему о готовящемся мятеже польской Самообороны и намерении русских людей помешать полякам захватить власть в Вильне.
      Немцы отступали по всему фронту, и их командование договорилось с большевиками о мирной передаче Виленского края Советской России. Надо сказать, что с марта восемнадцатого года в Вильне работало эфемерное литовское правительств, кроме того в городе нашло убежище эвакуированное из Минска, занятого Красной Армией, правительство буржуазной Белорусской Народной республики. Так вот, прекрасная Вильна стала объектом территориального спора между тремя пограничными странами: Литвой, Польшей и БНР, каждая хотела охватить столь лакомый для них кус земель Виленского края. Вот почему в середине декабря был создан подпольный большевистский Виленский городской  совет рабочих делегатов, как будущий законный правопреемник России на город и его окрестности.
      Как потом, немного позже, Роман Денисович узнал, что Совет возглавляли поляки: Казимеж Тиховский, бывший секретарь Петроградской группы Социал-демократиии Королевства Польши и Литвы и Иван Куликовский член Коммунистической рабочей партии Польши. Так, что Лемех (это была партийная Плугина Федора Сергеевича – большевика, члена совета), который слегка слукавил, для затравки, поначалу представив Ширяеву сопротивление полякам, как чисто русское детище. За всем этим, естественно, стояла  РКП(б) и штаб советской Западной армии. Но формирование боевиков возглавлял именно Лемех. Он-то и позвал  Ширяева на тайную сходку, где Романа Денисовича быстренько приобщили к общему делу. Поняв, что малый вполне может постоять за себя и даже способен руководить боевой группой, ему выдали оружие и наделили соответствующими полномочиями.
      Надо сказать, что организация польских военных отрядов  в Вильне началось уже в начале сентября. Поляками вначале был создан Комитет общественной безопасности, который предпринял работы по консолидации польского, еврейского, литовского и  белорусского населением города, с целью защиты города от большевиков. Но эта затея заведомо провалилась. Поэтому самостоятельно решать поставленные Варшавой задачи решила сформированная польская Краевая самооборона Литвы и Белоруссии, под руководством генерала Владислава Вейтко. В Вильне действовала Самооборона под руководством генерала Евгения Контковского, насчитавшая около тысячи двухсот добровольцев.
      Буквально в конце декабря польские власти в Варшаве распустили Литовскую Краевую самооборону, приписав ее членов в ряды Войска польского. Генерал Вейтко был назначен главой военного округа Литвы и Белоруссии. В результате чего, польские отряды получили приказ осуществлять самостоятельные военные действия в Вильне в случае входа в город Красной армии.
      Поняв, что немцы вскоре сдадут город большевикам, поляки приняли решение самостоятельно взять контроль над городом, и даже вытеснить из него немецкие войска. Накануне католического нового года генерал Вейтко издал обращение о мобилизации (мобилизационный штаб находился в Заречье). В тот же день в Вильне начались боевые столкновения. Поляки практически овладели старым городом, и даже стали разоружать немецких солдат. Немцы уступили, но оставили на сутки за собой контроль за новым городом и железнодорожным вокзалом. Поляки назначили военным комендантом города генерала Адама Мокржецкого. Тем временем германское командование стало активно эвакуировать свои части из города, и в ночь на третье января поляки заняли железнодорожный вокзал.
      В условиях эвакуации немецких войск местные коммунисты в первый день Нового года вышли из подполья и открыли стрельбу против польской Самообороны. В этот же день поляки атаковали  усадьбу Виленского городского совета на улице Вороньей, комендант народной милиции Лазарь Чаплицкий, не выдержав рьяного напора поляков, покончил жизнь самоубийством. Самооборона разгромила здание городского совета и захватила его арсенал.
      Роман Денисович с отрядом русских боевиков оборонял позицию к востоку от железнодорожного вокзала. Ни в коем случае нельзя было допустить повреждения небольшого моста через Островоротную улицу, пути вели напрямую к вокзалу. Ему пришлось подстрелить из нагана двух польских жолнежей из отряда самообороны, пытающегося взять мост в свои руки, бойцы его группы с восхищением смотрели на своего командира и были готовы за ним в огонь и в воду. 
      Надо сказать, что полякам крайне не везло. В конце первой недели января состоялись первые бои Самообороны с Красной армией под Новой Вилейкой. И параллельно произошло столкновение с немецкими войсками на Большой Погулянке, немцы нещадно потрепали обнаглевшее панство.
      Большевики наступали на город с направления с востока и Неменчина,  полякам пришлось перебросить все свои силы в центр города и попытаться остановить русских. Но силы были явно не равны. В морозное воскресенье, несмотря на злобное сопротивление польских отрядов в Заречье и в Антоколе, опасаясь репрессий большевиков, если им придется брать город штурмом, Самооборона решила отступить. Но началась такая неразбериха и хаос, что поляки побросали все свое вооружение, а их солдаты отказывались от длительного марша на запад. Тем временем германцы интернировали генерала  Вейтко и почти все его руководство. Части Красной Армии стали занимать кварталы города, а немцам спешно пришлось перебросить разоруженных польских солдат по железной дороге в Ляпы.
      Позже в Вильну переехало из Двинска советское руководство во главе с Мицкявичюсом-Капсукасом, а позже возникло кратковременное государственное образование Литбел (Литовско-Белорусская Советская Социалистическая Республика), просуществовавшая лишь до середины июля девятнадцатого года.
      Роман Денисович, конечно, следил за революционными переменами в городе, но рассчитывать (как члену боевой организации) хотя бы на маломальский пост в кулуарах новой власти ему не полагалось. Из-за нехватки в виленском депо, по уходу немцев, паровозной обслуги, Ширяева как бывшего машиниста сразу же приставили водить поезда на восток (в сторону Минска, Двинска, Гродно). 
      Далась ему это не просто, разумеется, он (с инженерной точки зрения) хорошо знал «овечку», «джойку» и «щуку», но имел недостаточно опыта вождения этих паровозов, так что поначалу приходилось хитрить и изворачиваться, мотивируя тем, за  три года плена растерял навыки паровозника. Но потом быстро все наладилось. Перегоны были не слишком большие, уклоны незначительные, да составы приходилось водить в условиях той неразберих довольно короткие. 
       В царское время паровозы использовали только превосходные угольные брикеты (кардифы) или хороший донецкий уголь. Но его нельзя путать с донецким антрацитом, который имеет самую высокую среди углей температуру сгорания. А это чревато для паровоза зашлаковаванием топки, уголь плавится и заполняет колосники непроходимым для воздуха слоем (огонь в  топке попросту гаснет). Да и еще, при застывании этот слой становится как металл. «Залили колосники», - так тогда говорили. 
      Сортов углей существует множество. Лучшими считались ПЖ (паровично-жирный), Г (газовый), Д (длиннопламенный), СС (слабоспекающийся), ОС (отягощенно-спекающийся), «Силезия». Силезско-домбровские угли прекрасно горели, давали хороший жар и при этом не шлаковали топку, да и в принципе не оставляли после себя никаких отходов, сгорали, как бумага. Любой опытный паровозник сразу же отличит 
уголь по окрасу пламени и даже запаху горения, качественный уголь горит густо, а вот плохие и особенно АРШ (антрацит-рядовой-штыб), требовалось перед забросом смачивать водой до состоянии каши, иначе половина их сразу же бы улетела в трубу. Надо знать, что угли делились и по размеру: плита, крупный, кулак, орех, мелкий, семечко и, наконец, самый мелкий, почти пыль – штыб.
      Да что там уголь, нужно еще учесть, что угля на складах практически не было, даже голимого штыба. Порой приходилось довольствоваться дровами, напиленными работягами оборотных депо из бревен близлежащих домов, разрушенных войной.
      Поезда из Вильны ходили из рук вон плохо, но Роману Денисовичу все же удавалось отслеживать их маршруты и характеристики формируемых составов и регулярно сообщать эти данные в особнячок на Смоленской. Там уже прекрасно понимали, что Литбел скоро уйдет в небытие, а точнее, Красная Армия под ударами поляков отступит на восток, и даже знали приблизительные сроки, когда будет оставлен Минск.
      
      Роман Денисович застрял в одной поездке под Двинском (Динабургом - старое немецкое название), и не мог лицезреть взятие поляками Вильны в апреле девятнадцатого года. Возвращать в город ему было не резон, да и двинский ревком имел на счет его совершенно иные планы.
      Двинск во времена российской империи был довольно большим городом со стодвадцатитысячным  населением. Основанный тевтонскими рыцарями более семисот лет назад, как замок-крепость, он поначалу стал центром латгальского комтурства. За свою многовековую истории не раз переходил в руки разных властителей: литовцев, шведов, поляков, русских, и лишь в последней четверти восемнадцатого века окончательно стал российским городом. Входя в Витебскую губернию, он по своему населению значительно превосходил  и Витебск и Минск. А все потому, что город являлся важнейшей стратегической базой русской армии (крупнейшая на западе России крепость) и важнейшим железнодорожным узлом – перекрестьем севера, юга, востока и запада.
      Романа Денисовича, в качестве машиниста, временно пристроили в местные железнодорожные мастерские, являвшие собой симбиоз паровозного, вагонного депо и железоделательного завода, они являлись самым крупным промышленным предприятием города (до войны в них работало более тысячи человек). 
      Перевозки были не стабильными, как правило, в основном вывозились грузы, уходившей со своими тылами на восток Красной Армии. Из-за частого отсутствия сменных бригад в оборотных депо, приходилось брать своих сменщиков и гонять составы   до Полоцка, Борисова, а то и до самого Пскова. Но и простои случались весьма значительные.
      Так что он волей-неволей облазил весь Двинск вдоль и поперек. Город обустраивался весьма забористо, причина тому - три основные преграды: Двина, дамба вокруг центра и железная дорога, они и определили его деление на районы. Изначально - Центр, за путями - Новое строение, за дамбой - Грива, за Двиной - Гаек. 
      Комнатушку он снял практически в центре Нового города, в местности под названием Церковная горка. Вблизи находилось целых три храма: белый с золочеными куполами - православная Борисоглебская церковь, за дорогой - краснокирпичная с острым шпилем кирха Мартина Лютера и белоснежный двухбашенный костел Зачатия Девы Марии, а чуть подальше Никольско-Рождественская - старообрядческая моленная. Надо сказать, что Двинск издревле привлекал к себе русских старообрядцев разных толков, а так как священников у них со временем не стало, то свои храмы «безпоповцы» называли моленными. Вот так – «в колокольном благовесте» он и жил...
      Первым делом Ширяеву пришлось снестись с немецким резидентом, обосновавшимся в старом городе — в большом трехэтажном строении на углу улиц Постоялой и Петроградской. Вообще, лучше всего в незнакомом городе ориентироваться по многочисленным культовым сооружениям, разбросанным по главным перекресткам.  Так и Роман Денисович выискал окольный путь к этому кирпичному дому. От Риго-Орловского вокзала он шел по узенькой Рижской, не доходя до костела Петра в Веригах, сворачивал налево и вскоре оказывался на месте. А если выйти из воротной арки под эркером следующего модернового особняка, то в торце Петроградской возвышались главы величественного кафедрального собора Александра Невского. 
      Резидентом был обрусевший немец по имени Карл Иванович, уже совсем пожилой человек, но он продолжал верой и правдой служить кайзеру, даже после революционных событий в Германии. После каждой поездки Ширяев приносил ему накопившиеся за это время сведения о грузопотоках на пройденном им плече. И конечно, докладывал обо всем услышанном и увиденном, не забывал даже сплетни и домыслы, подслушанные в привокзальных харчевнях.
      Чем же примечательным запомнился Ширяеву Двинск? Пожалуй, башней-дроболитейной - центральной доминантой, видимой из разных точек города, высотой около тридцати метров. Можно подумать, что это водонапорное сооружение, но нет, это производственное здание, построенное для фантастически архаичной технологии. Принцип работы таков: наверх подаётся расплавленный свинец, который затем сливается вниз через подобие дуршлагов, с отверстиями разного сечения, в подбашенный подвал - глубиной еще метров двадцать. Падая с огромной высоты, капли расплавленного металла принимают идеальную шаровую форму и, затвердевая в полете, сыплются вниз дробинками разного калибра. 
      Также Двинск знаменит своей огромной пересыльной тюрьмой, под названием «Красный дом», напоминающей мощный замок типа Мариенбурга. Этот острог расположен прямо у дамбы, с самого края Гайка. Сама дамба была насыпана еще в первой половине прошлого века для защиты города от наводнений. Потом Двина обмелела, и в поречной низине выросло многолюдное поселение, некий Двинский «Подол». 
      А еще, в Двинске он  сошелся с красивой солдаткой по имени Авдотья Никитична. Женщина, прямо сказать, мягкая и сладкая, из мещан, ее муж - приказчик одной из солидных купеческих фирм, сгинул где-то в горниле войны. Убили - не убили, в плену - не в плену, но вестей от него не было уже более двух лет. Жила Авдотья почти на самой окраине Нового строении, в собственном деревянном доме на улице Житомирской, почти рядом с перекрестком Минской улицы. Познакомился он с ней на привокзальном рынке, когда подбирал себе ботинки взамен разбитых вдрызг сапог. Женщина сказала, что у нее имеется много носильных вещей, оставшихся от мужа, предложила сходить к ней домой (может что сгодится), определенно, молодой железнодорожник внушил ей доверие. Идти до нее было совсем недалеко, всего лишь два квартала. Как говорится, лучшего варианта и не сыскать. Он получал, какой-никакой паек, привозил разные сласти с поездок, чего еще большего желать молодке двадцати восьми лет, да и ему холостяку было, где прилично похарчеваться.
      Но тут началось наступление белополяков по всему фронту, Красная армия отступала, так как существенных подкреплений советские войска в Беларуси не получили, все резервы Советы направляли на южное направление против Добровольческой армии Деникина, рвавшейся летом к Москве. В конце сентября Двинский ревком мобилизовал Ширяева в бригаду паровозников для переброски элитной Латышской дивизии РККА с польского на Южный фронт. Следует отметить, что победа над белыми стала возможной благодаря фланговому удару Ударной группы, основу которой составляли латыши. Вот так Роману Денисовичу пришлось распрощаться со своей двинской зазнобой, впрочем, он особенно и не сожалел об этом. Да и оставаться больше там не имело смысла. В первых числах января двадцатого года войска Эдварда Рыдз-Смиглы неожиданным ударом захватили  Двинск, а затем поляки передали город латвийским властям.
      Латышская дивизия насчитывала девять пехотных и один кавалерийский полк, естественно, чтобы перевезти такую махину требовалось множество паровозных бригад. Формировали их по пути всего ее следования, но основной костяк был заложен в Двинске. В последней декаде сентября  Ширяев был переведен на казарменное положение, и со дня на день ждал своей очереди отправки. Наконец, в самом конце месяца его вызвали принимать паровоз, под подошедший с запада воинский состав. 
      У «овечки» уже стоял латышский патруль. Роман Денисович знал, что красные латыши не чета русским, они гораздо собранней, дисциплина у них строжайшая, да и сами они более ожесточенные. «Шарманку» - металлический сундучок с барахлом и инструментами, заказанный у жестянщика еще в Двинске, и сидор с носильными вещами пришлось оставить под их присмотром, велели взять лишь документы. Его отвели к штабному вагону и представили пожилому седовласому командиру с офицерской выправкой, определенно еще царской выучки. Он, со своим мягким прибалтийским акцентом, довольно подробно расспросил Романа Денисовича о прошлой жизни, о немецком плене, об опыте работа паровозником. Был приятно удивлен, что Ширяев жил в Вильне, и не преминул заметить, что сам он в свое время окончил Виленское пехотное училище.    
      В итоге Романа Денисовича назначили основным машинистом на весь путь следования этой части. Его сменщиком стал пожилой местный машинист Данила Лукьянов, человек семейный, с большой неохотой воспринявший новую обязанность, но как говорится, тут ничего не попишешь... А так как они не знали рельеф пути (уклоны и горки) всего маршрута, то помощниками ему будут набираться опытные машинисты из оборотных депо, которые и подскажут - где подбросить угольку, а где подсыпать песочку под колеса. 
      До Полоцка (аж сто пятьдесят верст или сто шестьдесят километров по нашему времени) они домчали довольно быстро, потом заправились и сменили бригаду, их напарником до Витебска стал сухонький болтливый старичок с наградными «мозерскими» часами, у Ширяева были лишь русские «Павел Буре». Отдыхать в «заезжих комнатах» им было запрещено, потому выделили два купе в первом от паровоза вагоне второго класса, туда же кочегары и доставлял положенное им котловое довольствие. Так что, наевшись «от пуза» Роман Денисович сладко заснул и проснулся лишь у семафора под Старым селом, почти под Витебском, ехать до него было всего ничего, всего лишь девяносто верст. 
      Опять длительная стоянка, экипировка паровоза, смена бригады. На этот раз его помощником стал рослый дядя лет сорока, по виду из белорусских селян, говорил глухо и коряво. От Витебска до Смоленска путь не малый, опять  порядка ста пятидесяти километров. Явно смена Ширяеву досталась не очень удачная, да и ехать пришлось ночью.
      Следующее оборотное депо  было в Рославле, поспал он самую малость, да чего там всего лишь сто верст пути - везунчик однако механик Лукьянов. Опять ему придется пилить до Брянска на час больше чем ехал до того сменщик.  
      В Брянске стояли долго. Командование  никак не могло решить куда дальше направить состав. Как он потом узнал, из переброшенных с запада воинских частей в районе Дмитровск - Навля стала создаваться ударная группа Южного фронта. Наконец, решили – высадка будет в Навле, совсем еще новой станции, расположенной в укромном местечке среде обширных  Брянских лесов. Путь не дальний, всего полсотни верст. Да, он и не спал, да и есть не хотелось.
      Почему он так запомнил этот маршрут? Да Бог его знает, возможно, из-за постоянного контроля дотошных латышей. Правда, потом их командир, как оказалось подполковник строй армии, тепло пожал ему руку и в подарок торжественно вручил писчую ручку - «Вечное перо», которое еще долго служило Ширяеву верой и правдой. А вероятно, еще потому, что это была его первая большая поездка пусть по не большому, но обширному куску необъятной России. А может, главное, по причине того, что он надолго покинул близкую ему родную Прибалтику, и как оказалась потом, покинул совсем - навсегда.
      Порожний состав ему пришлось отогнать обратно в Брянск. По отметке в депо, ему приказали зайти в военную комендатуру станции, где предъявили бумагу «Центробронь» с чьей-то размашистой резолюцией, по которой его откомандировали на Брянский завод (паровозостроительный), расположенный верстах в десяти северо-западнее Брянска в городке Бежица, у слияния реки Болтва с Десной. 
      Как узнал Ширяев - в сентябре, в разгар наступления белых на Москву, на завод прибыли эшелоны фронтовой рембазы тринадцатой армии, эвакуированной из Краматорска. Возглавлял базу, приказом Управления бронесил Южного фронта, Константин Карлович Сиркен, под руководством которого Брянский завод быстро наладил массовый ремонт и выпуск новых бронепоездов (бепо – так их тогда называли) для Красной Армии.
      Бежица городок совсем маленький по сравнению с Брянском, а уж тем более с Двинском, исходить его вдоль и поперек можно было за несколько часов. Его поселили в деревянных домах-казармах, стоящих по периметру Старого рынка, практически рядом с проходной, дымящего многочисленными трубами, механического завода. 
      Романа Денисовича прикрепили к бригаде слесарей, усиливающей двойным (с демпфирующим слоем) бронированным листовым прокатом бедную «овечку», которую ему и предстояло, затем водить.  
      Как машинист, он был обязан исключить всяческое нарушение ходовых качеств паровоза и обеспечить надежную защиту его основных узлов. Естественно, Ширяеву, в свое время хорошо изучившему немецкие бронированные поезда (Panzerzug), не составило труда подготовить свой паровоз наилучшим образом. Кроме того, специальными инструкторами производилось теоретическое обучение, где детально знакомились с устройством бронепоезда и тактикой его применением в бою. Машинист должен иметь особую сноровку, чтобы вывести состав из-под огня вражеской артиллерии или иных чрезвычайных обстоятельств. В обязательном порядке изучались уставы службы Красной Армии. По окончании этих курсов давалась особая корочка. 
      Помнится, одно из занятий провел сам Константин Сиркен, как выяснил Ширяев, он был его одногодком, происхождения самого простого, инженерного образования не имел, но обладал недюжинными способностями, конструктор и организатор был от Бога. Как потом стало известно - его разработки внесли огромный вклад в модернизацию и стандартизацию бронепоездного парка РККА вплоть до новой войны с Германией. Конечно, Роману Денисовичу хотелось блеснуть своими познаниями, в чем-то даже поправить советского начальника, но приходилось помалкивать в тряпочку.
      И вот, через две недели он погнал полностью обвешанного сталью своего «овцебыка» на случку с остальным бронированным составом. Паровоз и прицепленную со стороны тендера теплушку, обшитую листовым прокатом, с двух сторон зажали двумя огромными четырехосными угольными полувагонами системы «ФоксАрбель».    
      Эти полувагоны (грузоподъемностью около сорока тонн) были полностью железными. В центре платформы располагался бронеказемат с четырьмя пулеметными амбразурами на каждый борт, а на ее концах открыто установили две орудийные башни, с трехдюймовыми пушками, защитой которым служили откидные бронещиты. Причем бронировка осуществлялась в два слоя высокосортной твердой сталью с промежуточной амортизацией из древесины. Орудийные башни были граненой формы и состояли из неподвижной нижней части и верхней турели. Поворот башенной установки осуществлялся вручную. За минуту башня делала круговой оборот. Боезапас к орудиям хранился на стеллажах в центральном каземате. Пулеметное вооружение составляли пулеметы системы Максим, образца десятого года. На каждой платформе имелось порядка шести-восьми пулеметов, они имели сектор обстрела восемьдесят градусов. По штату на каждую бронеплощадку полагалось 600 снарядов и 5000 патронов.
      А напоследок к заднему «боевому» полувагону прицепили еще платформу, загруженную шпалами и рельсами, на случай подрыва врагом рельсового пути.
      Затем пригнали уже обученную загодя команду бронепоезда. Командиром был Третьяков Иван Николаевич - выпускник Харьковской техноложки имени Александра Третьего. Парень не захотел пойти по инженерной стези, и ушел добровольцем на войну, где и спознался с большевиками. Комиссара у него не было, видно партия ему крепко доверяла. Два дня команда знакомилась с оснащением бронепоезда. А потом они последовали на полигон далеко за городом, где в течение трех дней бойцы выполняли чисто боевые задачи. Вот где и проверилась их выучка и способность противостоять возможному противнику. Да и Ширяеву с бригадой пришлось немало попотеть, гоняя состав туда-сюда, отражая удары предполагаемого неприятеля. Надо сказать, Иван Третьяков был толковый командир, Роман Денисович даже чуток завидовал ему, про себя понимая, что с ролью командира бронепоезда он справился бы куда лучше. Но, ничего не попишешь, смирись гордый человек...
      Перед отправкой на фронт какой-то умелец красиво вывел огромными буквами с обеих сторон теплушки:
      Р.С.Ф.С.Р.
      ЦЕНТРОБРОНЬ
      броневой поезд
      БРЯНСКИЙ  ПРОЛЕТАРИЙ
      В пасмурный октябрьский день его бепо покинул гостеприимную Бежицу. Несмотря на то, что под Брянск белые стянули свои отборные части, пунктом назначения был Орел, занятый в этот день частями девятой и эстонской дивизий. Они помахали Брянску ручкой и уже через два часа заправились в Карачеве. 
      Хотя 1-й армейский корпус белых в ходе боев за Орел понес значительные потери, но быстро сгруппировался и отошел на юг вдоль линии железной дороги Орел – Курск. Его 3-я (Дроздовская) пехотная дивизия в ожесточённых встречных боях практически полностью уничтожила 7-ю стрелковую дивизию 14-й армии РККА. Затем она ударила во фланг Ударной группе и вынудила к отступлению 1-ю Латышскую и Червонно-казачью бригады. Это способствовало 1-й пехотной дивизии белых подойти к Кромам, и двадцать третьего октября выбить оставшиеся части латышей из городка. 
      Но, как известно, Сталин, возглавлявший Реввоенсовет Южного фронта, приказал члену РВС 14-й армии Орджоникидзе - не обращать внимания на потерю Кром, а бить противника со всех сторон массивными группами. Потому в состав армии срочно были влиты все бронепоезда находящиеся в этих краях и направлены на оборону подъездных путей к Орлу.
      В ряду первых бепо «Брянский Пролетарий» включили в связку из трех разномастных бронепоездов: легкого, тяжелого с корабельными орудиями, сам же он стал головным, с размещением на путях Орел-Елецкий. Ему предстояло произвести артиллерийский обстрел, оставивших накануне город, 1-го и 3-го Корниловских полков, засевших вдоль путей перед полустанком Михайловка. 
      Отправились они по курской ветке где-то двадцать пятого октября, пополудни, и уже сразу же у разъезда Божковки начали обстрел подразделений противника, занявших позиции в лощинах вдоль высокого холма, довлеющего над равнинной местностью. В течение часа с небольшим белая пехота, изрядно поредевшая под ураганным шрапнельным огнем, была полностью деморализована и пустилась в бегство в юго-западном направлении. 
      Русская шрапнель в действии являлась страшно жутким зрелищем. Именно за это в четырнадцатом году немцы прозвали ее «косою смерти». Один снаряд, накрывал поражающими элементами площадь до полукилометра в длину и от пятидесяти метров в ширину. Дальность стрельбы таким боеприпасом составляла пять километров, хотя имелись модифицированные снаряды дальность даже до восьми километров. Шрапнель применялась для стрельбы по живой вражеской силе на открытой территории. Для защищенных целей имелись фугасные гранаты массой шесть с половиной килограмм, с почти килограммовым зарядом тротила. Одним словом, худо приходится  тем, кто попал под огонь бронепоезда, после его артобстрела оставалась только выжженная земля. 
      Но не только своими орудиями силен бронепоезд... Рьяные корниловцы из офицерских рот, стоявших в деревушках Грачевка и Малая Куликовка предприняли ряд атак с востока, пытаясь взять бронепоезда на штык, но сразу же попадали под бешенный пулеметный огонь. Скорее всего, этих отчаянных смельчаков начисто всех перебили. Артиллерию решили не применять, учитывая довольно плотно населенный район, по эту строну пути.
      К концу дня из Орла подошли два остальных бронепоезда, и наша связка решила продвигаться к полустанку Михайловка. Но едва бепо растянулись на перегоне, как тут же попали под массированный огонь Корниловской артиллерийской бригады. Как оказалось, ее дивизионы сосредоточились по линии Молчановка-Стишь-Ильинский. Красным опять не пришлось огрызнуться собственным огнем, иначе под удар попали бы близлежащие деревни. Легкий и тяжелый бепо быстро покатили назад, а вот «Брянскому пролетарию», из авангарда, ставшего арьергардом, пришлось совершить ряд отвлекающих маневров. Роман Денисович вполне успешно справился с этой задачей, толкая состав то взад, то вперед, не позволяя врагу, навести точные упреждающие прицелы. Командир бронепоезда Иван Третьяков не ожидал такой сноровки от своего машиниста, он просто разинул рот от удивления:
      - Ну, ты и голова Денисович! Я, конечно, слышал про такую тактику, но брат, в деле не видывал. Ты, прямо, ас! 
      - Да, будет Вам, Иван Николаевич, а то перехвалите..., - поскромничал Ширяев, хотя прекрасно знал, что, прежде всего, спасал собственную «шкуру», подкачай он, белые в озлоблении расстреляли бы их всех.
      В завершении они открыли пулеметный огонь на поднявшиеся из Михайловки цепи 2-го полка корниловцев, видимо, решивших повредить путь, и отсечь «Пролетарию» путь к отступлению. Не удержавшись, они все же сделали несколько прощальных шрапнельных залпов в сторону белых орудий, пушки останутся целы, но их прислугу пощиплет по первое число.
      К вечеру связка бепо опять рассредоточилась на запасных путях Орла-Елецкого, нацелив свои грозные орудия на юг, предвосхищая возможные вылазки белогвардейцев. Необходимо было дождаться подхода основных частей Красной Армии, ибо соваться головой в петлю к белым уже не имело смысла.
      На следующий день перешедшая в наступление Латышская дивизия выбила белых из Кром, а 3-я дивизия РККА освободила Дмитровск. Тем же днем из Орла выступили части Эстонской стрелковой дивизии под командованием Якова Пальвадре, переподчиненные 13-й армии РККА. Поддерживаемые огнем уже шести бронепоездов, эстонцы стали по всему фронту теснить упорно сопротивлявшихся белогвардейцев и через сутки взяли станцию Стишь, на следующий день пал Становой Колодезь и изрядно поредевшие части Добровольческой Армии отошли к станции Еропкино. В результате чего, белым пришлось расстаться с мыслью наступления на Орел - это явилось началом краха возглавляемых Деникиным Вооружённых сил Юга России.
      Роману Денисовичу пришлось изрядно попотеть в эти насыщенные жестокими боями дни. Он даже, как ни странно, перестал ощущать себя немецким агентом, видимо, он проникся всеобщим настроем бойцов Красной Армии. Он был для них своим, как и они для него. Он делил с красными бойцами хлеб и соль, он шел с ними под вражеские снаряды, готовый принять вместе с красными и смерть, и счастье победы. Как тогда мальчишкой в Вильне, он проникся чувством братства с людьми, взявшими его в свой стан, доверившими ему свои жизни, и он не мог их подвести, не мог - по закону людской совести. 
      И круговерть Гражданской войны закружила бронепоезд «Брянский пролетарий», а вместе с ним и его старшего машиниста Ширяева Романа Денисовича. После Стиши бепо срочно перенаправили в Брянск, к которому близко подступила Дроздовская дивизия генерала Витковского. Но Уборевич, получив подкрепление, смог сбить  наступательный пыл белых и после двух дней боев Дроздовцы отошли от  Брянска.
      Ну, а дальше, заправившись по полной на станции Брянск-Льговский «Пролетарий» в составе войск 14-й армии продолжил ее победное наступление. Его срочно подогнали под Дмитриев, где шла концентрация войск по овладению Льговом и Фатежем. Под Льговом «Пролетарию» пришлось схлестнуться с добровольческим бронепоездом «Орел», в спешке присланного из Бахмача. Это был трофейный бронепоезд красных «им. Карла Либкнехта», захваченный белыми в августе девятнадцатого. Изрядно потрепанный в предыдущих боях, «Орел» не смог обеспечить достойного сопротивления, и через час перестрелки ретировался обратно. В середине ноября Льгов был взят красными, а через два дня дивизии соседней 13-й армии захватили  Курск.  В конце месяца «Пролетарий» стоял уже под Сумами, обстреливая позиции белых своей шрапнелью, Сумы сдались в конце ноября. Армии Иеронима Уборевича была поставлена задача, овладеть территориями, лежащими западнее Харькова. Добровольцы остервенело сопротивлялись, но красные упорно продвигались вперед: в начале декабря взята Ахтырка, следом - Краснокутск, потом - Белгород. 13-я армия наступала на Харьков с востока.  Уборевич же довольно быстро занял Валки, следом – Марефу, отрезав противнику пути отхода на юг. А этой же ночью Латышская и 8-я кавалерийская дивизии соседей вступили в предместье Харькова, днём двенадцатого декабря по новому стилю окруженные в городе белогвардейские войска капитулировали.
      Потом «Брянский пролетарий» (переданный уже в 8-ю армию) участвовал в боях по освобождению Донбасса, но вот, как добивали Врангеля, Роману Денисовичу увидеть не довелось. В боях под Ростовом, на станции Шахтная (под городом Александров Грушевский) его бепо подвергся двустороннему обстрелу белых. Бронепоезд сильно пострадал, а Роман Денисович был ранен осколком снаряда, каким-то образом, проникшим сквозь броневые щели. «Пролетарий» оправили на ремонт в Луганск, а самого Ширяева поначалу свезли в полевой госпиталь в Каменской. 
      Там он провалялся до повторного освобождения Ростова в феврале двадцатого года, после того, когда белые взяли город всего на три дня. Затем был Ростовский окружной госпиталь, где он пролежал еще почти три месяца, заболев вдобавок тифом. Был комиссован из армии вчистую, слесарил в депо, но потом, подлечившись, прошел комиссии и устроился помощником на станции Лихая. Где оттрубил аж до двадцать седьмого года.
      Еще находясь в Ростове на излечении, он связался с германским резидентом. За время «тихой» оккупации немцами города в восемнадцатом году, их военной разведке удалось создать в городе и Донской области достаточно разветвленную агентурную сеть. Вот с этими людьми, коих становилось все меньше и меньше (чекисты знали свою работу), он и поддерживал связь аж до собственного перебазирования в Кречетовку.
      
      - Однако, сколько же можно высиживать в кустах калины? - Альберта терзало нетерпение. - Будет, что будет! 
      И он, полусогнувшись, чуть ли не вприпрыжку, как заяц, добежал до границы квартала. Осмотрелся, пересек пограничную широкую межу и оказался  в зарослях лебеды и чертополоха, на запущенных задах чьего-то выходящего к саду огорода.
      По-пластунски, проползая вперед, он раздвинул разросшиеся кусты красной смородины и обозрел открывшийся взору вид. К его неудовольствию, на открытом всем ветрам участке пожилая женщина в откровенном неглиже, а точнее в линялых рейтузах и прилипшей к телу мужской майке, лихо орудовала тяпкой, окучивая картофельные грядки. Ее сдувшиеся, обвислые груди уже не могли вызвать никакого вожделения, да она и сама, видимо понимая, свою бабью непривлекательность, уже никого не стеснялась. Да и кто забредет по сегодняшнему времени на задворки совхозной усадьбы. Но Альберт решил не рисковать, еще, чего доброго, бабка, увидев его, закричит в испуге. Он отполз обратно и опять затаился. 
      По его прикидке, где-то подворий через пять должна быть старая, еще дореволюционная соломенная рига, где извечно хранились уже никому не нужные садовые агрегаты. Уж там-то он точно никого не встретит, женщинам не пристало шастать по дальним местам с ржавыми железяками, ну, а редкие мужики заняты более серьезным делом: покосом или там... пропашкой садовых междурядий с помощью лошадки (трактористы все сейчас на фронте). Скатная крыша риги довольно высокая, если на нее забраться, то можно прекрасно обозреть практически все отделение. И Альберт, опять на полусогнутых, перебежками, заспешил к завидневшейся вдали пожухлой от времени крыше риги.
      На его удачу пробрался он к входу в импровизированное складское помещенье никем не замеченный. Юркнул внутрь, огляделся в полумраке. Опасаясь разбить ногу о нагромождение всяческих сеялок-веялок, он с протянутыми руками, подобно слепцам из картины Брейгеля, протеснился в самый угол риги и, в каком-то дурацком изнеможении, присел на земляной пол. 
      Свербила мысль: « А что дальше? Что ему теперь  делать дальше?» Отдышавшись , он подождал, когда глаза свыкнуться с царящей полутьмой. И тут явь опровергала самое себя первоначальное, оказывается все пространство риги пронизано десятками лучей света, проникающих сквозь прорехи в уже обветшалой кровле. Приглядевшись, он в одном из углов различил две телеги, устланные подобием сена. Вот вам и готовая постелька... Но расслабляться еще слишком рано, пора выходить на разведку. Прежде всего, следовало отыскать заброшенный домишко, в котором можно спокойно провести несколько суток, пока все не уляжется, ну, а затем пополнить запас воды.
      Альберт, крадучись, вышел из дверного проема и стал обходить ригу по периметру, отыскивая лесенку наверх. Лествица, грубо сколоченная из двух жердей, почему-то лежала на земле. Он, быстренько прикинув, выбрал укромную сторону соломенного ската и, изловчившись, приставил к нему незатейливый трап. Как ящерица скользнув наверх, и лежа на колючем гребне кровли, стал внимательно осматривать лежащую внизу местность.
      Время шло к полудню, как назло, ранее казавшийся необитаемым, поселок был изрядно наполнен жизнью. Во дворах и на огородах люди вершили свои незатейливые дела, по улочкам бегали ребятишки, на бережку окрестного пруда стояли с удочками подростки-рыбачки. Альбер заметил даже трех солдат с винтовками, лениво сидевших на груде бревен у конторы отделения. Обратил внимание также на двух верховых объездчиков, поивших своих коней из кадок возле колодца с высоким журавлем. 
      - «Солдаты – это, конечно, плохо, - подумал он, - наверняка на меня начата самая настоящая облава. В риге теперь оставаться опасно, любой, зайдя с фонарем, сразу же его обнаружит и подымет тревогу. Наверняка жители усадьбы уже оповещены о поисках органами беглеца. Нужно скорей найти убежище надежней!»
      Но вот его взор остановился на невзрачной хатенке в отдалении. Огород зарос ковылем и кустарником, видимо давно ничем не засеивался, много засохших плодовых деревьев, забор-плетень местами упал – определенно, здесь давно никто не живет. Что касается питьевой воды, то фляги до вечера хватит, ну, а потом придется набрать родниковой водицы из ручейка, стекающего в совхозный пруд, или вообще пробраться с ведром или иной посудиной к колодцу.
      Альберт осторожно спустился вниз и опять на полусогнутых последовал обратно в яблоневый сад. Решил воспользоваться его густым лиственным укрытием, чтобы подойти поближе к выбранному убежищу. На сей раз, никаких помех не было. Минут через двадцать он уже лежал в запущенном огороде, внимательно разглядывая подступы к облупленной, давно не беленой саманной хатенке. Наверное, ее хозяином был какой-нибудь пропащий бедняк, коли не удосужился срубить себе приличный дом, подобный соседским, а жил в такой халупе, теперь никому не нужной.
      Удостоверившись, что ему ничто не угрожает, Альберт поднялся и пробежками приблизился к приоткрытой, перекошенной от времени, дощатой двери убогого жилища. Достал Парабеллум, передернул затвор и ступил за порог. Непроницаемая тьма вдруг обступила его, чертыхнувшись, он стал тыкать стволом пистолета в стороны, пытаясь найти вход вовнутрь дома...
      Он сам ничего не понял... Внезапно несколько сильных цепких рук, разом скрутили его, отобрали оружие, пригнули голову долу и, отворив пинками входную дверь, впихнули в светлую горницу. Кто-то сильный, скинув кепку, схватив за волосы, приподнял его голову...
      Как в страшном сне, Альберт Арнольд увидал красного командира в полевой форме, сидевшего у окна на табурете. Тот не спеша засунул в кобуру пистолет ТТ, как-то лениво улыбнулся и медленно, будто в старом фильме заговорил. Альбер не сразу понял, что ему сказали. Но сердце уже зашлось, стоило ему разглядеть ромбик на краповых петлицах незнакомца: 
      - Москвич энкаведешник!? – разом сонм противоречивых мыслей пронесся в ошалелой голове Альберта, - все-таки он меня перехитрил, сумел поймать как мальчишку, - был их главный рефрен. – Он победил меня!
      - Вот и свиделись Роман Денисович, или как там Вас величают, пока не знаю... – Воронов встал и подошел ближе. – Алтабаев надень наручники, а ты Андрей осмотри-ка его получше! - И уже обращаясь к Альберту. – Надеюсь, Роман Денисович, вы не станете совершать разные глупости? Вы с нами будете по-хорошему, ну и мы, соответственно, будем очень деликатны...