Главная → Проза → Крупные формы → Романы → Сага о чертополохе (роман) - 47

Сага о чертополохе (роман) - 47

15 июня 2015 - Людмила Пименова
article293597.jpg
Иллюстрация Дениса Маркелова

Надежда Павловна
 
            Стояла осень 1924 года и улицы Самары были неухоженными и грязными, несмотря на то, что вновь нанятые дворники в неопрятных фартуках старались поддерживать относительную чистоту. В них не было лоска тех, прежних, сверкающих начищенными бляхами и гордых сознанием собственной значимости, что были в прежней России. Те, исчезнувшие, имели отношение к полиции и следили не только за чистотой, но и за порядком на своих участках.

Но атмосферу запущенности в городе создавали не столько сор и палые листья, сколько облупленные фасады домов и отсутствие былого блеска. Не сверкали начищенными стеклами витрины, не тщеславились золотыми буквами многочисленные вывески. На щербатой кирпичной стене бывшего реального училища, мимо которой Соня проезжала по утрам, красовалась жирная меловая надпись: «Граждане! Мусор кидать запрещается»
 
Соня уходила с работы поздно, но пока с сыном нянчилась тетя Надя, она не слишком переживала. Тетя Надя вынянчила ее мужа, вынянчит и их сына. После смерти сестры старушка стала заметно сдавать, а после того, как в ее дом поселили посторонних и ей пришлось ютиться в двух комнатах, у нее и вовсе появились моменты отсутствия. На верхнем этаже имелось три спальни, две ванные и туалетная комнаты. Теперь в большой ванной устроили кухню, пробив дверь в коридор, а все остальные комнаты не требовали никакой перепланировки. Там жил теперь следователь из угрозыска со своей семьей и над головой тети Нади целыми днями разносился топот женских каблучков и быстрых детских ног. 
 
Еще до того, как дом разделили на две квартиры, она потребовала, чтобы Максим увез к себе некоторые вещи из тех, которые ей разрешили оставить у себя. Вся остальная мебель тети Нади, необходимая для обустройства новоселов, перешла к новым жильцам. Надежда Павловна утешала себя уже тем, что ей оставили ее любимую кухню и нижнюю туалетную комнату. Маленькая прихожая, куда спускалась деревянная лестница, ведущая наверх, превратилась в место общественного пользования и ее отгородили от бывшей хозяйки простой деревянной дверью. Основным неудобством для нее являлось то, что у нее больше не было собственной ванной и, брезгуя общественными банями, она совершала свой туалет в довольно стесненных условиях, пользуясь для этой цели большой лоханью для стирки.
 
            Несмотря на то, что Максим держался ровно и даже шутил по поводу экспроприации родительского дома, Соня чувствовала, что втайне он переживал. Она убедилась в своей правоте, когда однажды он бегло заметил, что если бы они согласились в свое время жить вместе с матерью, то дом сейчас мог бы остаться бы в их пользовании. И хотя он сказал об этом без малейшего упрека, Соня поняла, что его одолевали сожаления. Она понимала мужа. Оба они считали вполне полноправным передел жилого фонда в пользу неимущего населения и государственных служащих и было бы абсурдным ставить себя в особое положение. Несмотря на это, смутные сожаления, возможно просто пережитки прошлого, от которого не так то просто было избавиться, все еще иногда досаждали. Соня и сама не любила вспоминать, что дом ее родителей ушел из семьи, и не просто стал чьим то временным пристанищем, а хуже того, превратился в неухоженную и безликую контору. Иногда, засыпая, она представляла себе, как по ночам бродят по пыльным комнатам тени ее матери и бабушки, а может быть и других умерших членов семьи и недоумевают о том, что сталось с их родным гнездом. Это было глупо, она понимала это, но мысли такие приходили.
 
            Поначалу, очутившись запертой, как в клетке, между скромной гостиной и столовой, Надежда Павловна окружила себя каким-то невообразимым нагромождением всевозможной утвари. Разобранный стол на восемь персон, которому уже не было места в занятой кроватью столовой, стоял у стены, поблескивая лакированной крышкой, свернутый в трубку ковер торчал в углу, стопки покрывал и постельного белья занимали все стулья, а буфет был до отказу загроможден всевозможной посудой и безделушками. Надежда Павловна целыми днями перебирала все эти свидетельства их прошлой счастливой жизни, вдыхала полузабытые запахи и никак не могла решиться расстаться с ними. Конечно, ее жизнь старой девы в доме замужней сестры могла кому-то показаться неинтересной, но сама она считала ее необычайно счастливой. Несмотря но то, что после гибели ее жениха где-то на Кавказе она так и не вышла замуж, она не томилась одиночеством. После смерти родителей сестрам достался по наследству уютный родной домик в два этажа, где они продолжали жить вместе. Кроме того, незамужней младшей дочери отец оставил небольшую ренту и она всегда чувствовала себя материально независимой. Муж Веры Павловны, военный инженер, впоследствии преподававший какую-то ужасно скучную науку, был человеком на редкость добрым и молчаливым и относился к ней с уважением. Жена его не отличалась крепким здоровьем, ей часто досаждали приступы мигреней и она целыми днями не выходила из комнаты. Что говорить, Надежда Павловна всегда была полноценным, и даже незаменимым членом семьи, именно она следила за порядком в доме и нянчилась с единственным племянником.
 
Надежда Павловна испытывала некое удовлетворение оттого, что пробираясь из одной комнаты в другую, ей приходилось протискиваться в сквозь залежи домашнего скарба, это позволяло ей считать себя умной и хозяйственной. Но в конце концов она пришла к выводу, что дальнейшее существование в подобном кафарнауме сведет ее с ума и она решила избавиться от лишних вещей. Обеденный стол, слегка выцветший шелковый ковер, гардины, столовый сервиз и еще тысяча мелочей перекочевали на квартиру Максима, а то, чему не нашлось там места, она решилась продать. Надежда Павловна была совершенно неспособна продавать что либо, а потому она доверила это мероприятие одной своей давнишней знакомой. Та с горячностью взялась за дело, но по мере исчезновения вещей деньги практически не приносила. У нее всегда имелись веские основания для отсрочек, которые она подробно излагала. Надежда Павловна понимала, что ее хотят обмануть, но не имела понятия, как этому противостоять. А оттого в последние дни ее жизни все ее разговоры сводились к сетованиям на людскую жадность и трогательные описания драгоценных утрат.
 
Максим стал замечать, что тетка его практически ничего не ела, хотя он и старался всячески помогать ей с продуктами. Она варила разнообразные супчики в крошечной кастрюльке, служившей прежде для варки яиц, и потчевала ими внучонка, а сама возможно довольствовалась остатками. Приезжая по вечерам за сыном, он находил Надежду Павловну за маленьким чайным столиком выверяющую состояние продаж по составленным ею спискам. Сердце его сжималось от одного взгляда на ее добрейшее худощавое лицо в сломанных очках, поредевшие, но все еще элегантно уложенные волосы и неизменные белые воротнички на дряблой, сморщенной шее. Она поднимала на него поверх очков любящие блеклые глаза и нежно улыбалась.
- Вот, проверяю состояние дел, впрочем, это совершенно бесполезно, - говорила она.
- Володя уже уснул? Ну, как вы тут? – спрашивал Максим для порядка и кивал, когда Надежда Павловна отвечала:
- Все в порядке. Что, по-твоему, с нами сделается? Ты без Сони сегодня? Хочешь чаю?
Максим торопился домой, после работы он всегда был страшно голоден, но встречая на себе выжидающий, полный надежды взгляд тети, неизменно заявлял:
- А ты? Если вместе с тобой, то хочу.
Надежда Павловна легко снималась с места и спешила на кухню и Максим следовал за ней. Повод был вполне подходящим, чтобы оставить на столе кулек сахару или сверток продуктов на завтра. Ожидая, пока остынет чай, Максим грел руки у знакомой, слегка выцветшей чашки и слушал все, что накопилось у старушки за целый день горьких раздумий.
- Подожди, пусть остынет, - привычно приговаривала она, - пить чай слишком горячим неприлично и к тому-же вредно для зубов. Ну, рассказывай, как там Сонечка?
- Ей приходится очень много работать в последнее время. Мы почти не видимся.
- Безобразие! Ты должен вмешаться и призвать к порядку ее начальника, очевидно он забыл, что его секретарь в первую очередь мать семейства. Я, конечно же, отнюдь не отказываюсь помогать вам с Володенькой, и даже вынуждена признаться, что без него моя жизнь была бы лишена всякого смысла, но все-таки. К слову хочу тебе заметить, что Сонечка не очень-то любит свою работу. И не спрашивай, откуда я знаю об этом, Я прожила достаточно долгую жизнь, чтобы научиться разбираться в таких вещах.
Максим с готовностью кивал, но не переставал удивляться теткиной проницательности.
 
            Как то, приехав за сыном, он обнаружил Надежду Павловну свернувшейся калачиком на диване рядом со спящим мальчиком. Она зябко куталась в английский клетчатый плед и очки ее лежали на столе рядом с неприбранной тарелкой со следами супа.
- Что-то я зябну сегодня, - сказала она, - во-видимому мне немного нездоровится.
Тетка не имела обыкновения валяться на диване, а потому Максим немного обеспокоился.
- Давай ка я свезу тебя с утра к доктору, - предложил он.
- Вот еще! Попробуй лучше раздобыть немного меду, этого будет вполне достаточно для поправки моего здоровья.
Несмотря на это на другой день Максим ушел с работы пораньше и обнаружил сына за столом играющего в облупленных оловянных солдатиков, а Надежду Павловну лежащей под пледом на диване, как раз на том месте, где мальчик обычно засыпал по вечерам.
- Видишь, что я обнаружила в одной из шкатулок? Твоих оловянных солдатиков! – слабо сказала тетка, выпростав из-под пледа тощую руку.
- Тетя Надя, собирайся, я отвезу тебя в больницу, - потребовал он.
- Ну хорошо, хорошо. Так и быть. Что станет с Володей, если я окончательно слягу?
 
            Доктор не нашел у Надежды Павловны ничего особенного, кроме крепко устоявшегося малокровия и общей слабости организма, связанной по всей видимости с ее возрастом и отсутствием аппетита. Посоветовав ей полноценное питание, прогулки и продолжительный отдых, он отпустил их домой. Максим с трудом уговорил тетю пожить у них с Соней хотя бы несколько дней, в тайне надеясь, что она останется насовсем. Ему пришлось везти ее домой за необходимыми на неделю вещами и продуктами, которые могли испортиться за это время. Соня устроила старушку в детской, скрасив ее спартанский вид ковриком и несколькими безделушками, а Владюше стелили вечером на диване.
 
            Эти три-четыре дня показались им почти праздником, ведь им не нужно было везти с утра ребенка на другой конец города, что позволяло чуть дольше поспать и даже выпить чаю. Возвращаясь вечером они находили на кухне горячий ужин, хотя и приказывали тете Наде отдыхать. Но вернувшись однажды пораньше, Максим нашел входную дверь запертой и понял, что тетка вернулась к себе.
 
            Она, казалось, ожила, суетилась, стирая с мебели пыль и поливая цветы. На вопрос племянника смущенно ответила, что ей с ними было, конечно, очень хорошо, но она нестерпимо скучает по дому, по своим привычным устоям и вещам. Даже Володя был рад снова очутиться среди множества интересных вещей и вышитых думок, из которых он мог строить себе избушку.
 
             Однажды морозным осенним утром он привез, как обычно, сына к тетке, но та не спешила отворять дверь. Максим поднялся к соседям, но те ничего не могли сказать о соседке. Немного поколебавшись, Максим взломал тощую теткину дверь.
 
            На кухне и в гостиной стоял безупречный порядок. Тетка дисциплинировано лежала в своей постели, одетая, как положено, во фланелевую ночную рубашку и чепец. Рядом с кроватью, на ночном столике, стоял на подносе графин с водой и лежали перевязанные суровой ниткой очки. На коврике у кровати стояли ее домашние туфли с облезлыми меховыми помпонами. Все, казалось, было по-прежнему, но что-то неощутимо изменилось. Пока Максим проверял у старушки пульс, хотя это и было уже бесполезным, сосед поднялся к себе, звонить. Володя, не понимая, что происходит, достал из шкатулки своих оловянных солдатиков и уселся играть, как обычно, на чайном столике в гостиной.
 
            Максим вернулся в тети Надину спальню, осторожно присел на краешек кровати рядом с ее худеньким тельцем и удушливая судорожная спазма сдавила ему горло. Он почувствовал себя страшно одиноким, словно остался последним у самого края невидимой пропасти.
 
 
 

© Copyright: Людмила Пименова, 2015

Регистрационный номер №0293597

от 15 июня 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0293597 выдан для произведения:
Надежда Павловна
 
            Стояла осень 1924 года и улицы Самары были неухоженными и грязными, несмотря на то, что вновь нанятые дворники в неопрятных фартуках старались поддерживать относительную чистоту. В них не было лоска тех, прежних, сверкающих начищенными бляхами и гордых сознанием собственной значимости, что были в прежней России. Те, исчезнувшие, имели отношение к полиции и следили не только за чистотой, но и за порядком на своих участках.

Но атмосферу запущенности в городе создавали не столько сор и палые листья, сколько облупленные фасады домов и отсутствие былого блеска. Не сверкали начищенными стеклами витрины, не тщеславились золотыми буквами многочисленные вывески. На щербатой кирпичной стене бывшего реального училища, мимо которой Соня проезжала по утрам, красовалась жирная меловая надпись: «Граждане! Мусор кидать запрещается»
 
Соня уходила с работы поздно, но пока с сыном нянчилась тетя Надя, она не слишком переживала. Тетя Надя вынянчила ее мужа, вынянчит и их сына. После смерти сестры старушка стала заметно сдавать, а после того, как в ее дом поселили посторонних и ей пришлось ютиться в двух комнатах, у нее и вовсе появились моменты отсутствия. На верхнем этаже имелось три спальни, две ванные и туалетная комнаты. Теперь в большой ванной устроили кухню, пробив дверь в коридор, а все остальные комнаты не требовали никакой перепланировки. Там жил теперь следователь из угрозыска со своей семьей и над головой тети Нади целыми днями разносился топот женских каблучков и быстрых детских ног. 
 
Еще до того, как дом разделили на две квартиры, она потребовала, чтобы Максим увез к себе некоторые вещи из тех, которые ей разрешили оставить у себя. Вся остальная мебель тети Нади, необходимая для обустройства новоселов, перешла к новым жильцам. Надежда Павловна утешала себя уже тем, что ей оставили ее любимую кухню и нижнюю туалетную комнату. Маленькая прихожая, куда спускалась деревянная лестница, ведущая наверх, превратилась в место общественного пользования и ее отгородили от бывшей хозяйки простой деревянной дверью. Основным неудобством для нее являлось то, что у нее больше не было собственной ванной и, брезгуя общественными банями, она совершала свой туалет в довольно стесненных условиях, пользуясь для этой цели большой лоханью для стирки.
 
            Несмотря на то, что Максим держался ровно и даже шутил по поводу экспроприации родительского дома, Соня чувствовала, что втайне он переживал. Она убедилась в своей правоте, когда однажды он бегло заметил, что если бы они согласились в свое время жить вместе с матерью, то дом сейчас мог бы остаться бы в их пользовании. И хотя он сказал об этом без малейшего упрека, Соня поняла, что его одолевали сожаления. Она понимала мужа. Оба они считали вполне полноправным передел жилого фонда в пользу неимущего населения и государственных служащих и было бы абсурдным ставить себя в особое положение. Несмотря на это, смутные сожаления, возможно просто пережитки прошлого, от которого не так то просто было избавиться, все еще иногда досаждали. Соня и сама не любила вспоминать, что дом ее родителей ушел из семьи, и не просто стал чьим то временным пристанищем, а хуже того, превратился в неухоженную и безликую контору. Иногда, засыпая, она представляла себе, как по ночам бродят по пыльным комнатам тени ее матери и бабушки, а может быть и других умерших членов семьи и недоумевают о том, что сталось с их родным гнездом. Это было глупо, она понимала это, но мысли такие приходили.
 
            Поначалу, очутившись запертой, как в клетке, между скромной гостиной и столовой, Надежда Павловна окружила себя каким-то невообразимым нагромождением всевозможной утвари. Разобранный стол на восемь персон, которому уже не было места в занятой кроватью столовой, стоял у стены, поблескивая лакированной крышкой, свернутый в трубку ковер торчал в углу, стопки покрывал и постельного белья занимали все стулья, а буфет был до отказу загроможден всевозможной посудой и безделушками. Надежда Павловна целыми днями перебирала все эти свидетельства их прошлой счастливой жизни, вдыхала полузабытые запахи и никак не могла решиться расстаться с ними. Конечно, ее жизнь старой девы в доме замужней сестры могла кому-то показаться неинтересной, но сама она считала ее необычайно счастливой. Несмотря но то, что после гибели ее жениха где-то на Кавказе она так и не вышла замуж, она не томилась одиночеством. После смерти родителей сестрам достался по наследству уютный родной домик в два этажа, где они продолжали жить вместе. Кроме того, незамужней младшей дочери отец оставил небольшую ренту и она всегда чувствовала себя материально независимой. Муж Веры Павловны, военный инженер, впоследствии преподававший какую-то ужасно скучную науку, был человеком на редкость добрым и молчаливым и относился к ней с уважением. Жена его не отличалась крепким здоровьем, ей часто досаждали приступы мигреней и она целыми днями не выходила из комнаты. Что говорить, Надежда Павловна всегда была полноценным, и даже незаменимым членом семьи, именно она следила за порядком в доме и нянчилась с единственным племянником.
 
Надежда Павловна испытывала некое удовлетворение оттого, что пробираясь из одной комнаты в другую, ей приходилось протискиваться в сквозь залежи домашнего скарба, это позволяло ей считать себя умной и хозяйственной. Но в конце концов она пришла к выводу, что дальнейшее существование в подобном кафарнауме сведет ее с ума и она решила избавиться от лишних вещей. Обеденный стол, слегка выцветший шелковый ковер, гардины, столовый сервиз и еще тысяча мелочей перекочевали на квартиру Максима, а то, чему не нашлось там места, она решилась продать. Надежда Павловна была совершенно неспособна продавать что либо, а потому она доверила это мероприятие одной своей давнишней знакомой. Та с горячностью взялась за дело, но по мере исчезновения вещей деньги практически не приносила. У нее всегда имелись веские основания для отсрочек, которые она подробно излагала. Надежда Павловна понимала, что ее хотят обмануть, но не имела понятия, как этому противостоять. А оттого в последние дни ее жизни все ее разговоры сводились к сетованиям на людскую жадность и трогательные описания драгоценных утрат.
 
Максим стал замечать, что тетка его практически ничего не ела, хотя он и старался всячески помогать ей с продуктами. Она варила разнообразные супчики в крошечной кастрюльке, служившей прежде для варки яиц, и потчевала ими внучонка, а сама возможно довольствовалась остатками. Приезжая по вечерам за сыном, он находил Надежду Павловну за маленьким чайным столиком выверяющую состояние продаж по составленным ею спискам. Сердце его сжималось от одного взгляда на ее добрейшее худощавое лицо в сломанных очках, поредевшие, но все еще элегантно уложенные волосы и неизменные белые воротнички на дряблой, сморщенной шее. Она поднимала на него поверх очков любящие блеклые глаза и нежно улыбалась.
- Вот, проверяю состояние дел, впрочем, это совершенно бесполезно, - говорила она.
- Володя уже уснул? Ну, как вы тут? – спрашивал Максим для порядка и кивал, когда Надежда Павловна отвечала:
- Все в порядке. Что, по-твоему, с нами сделается? Ты без Сони сегодня? Хочешь чаю?
Максим торопился домой, после работы он всегда был страшно голоден, но встречая на себе выжидающий, полный надежды взгляд тети, неизменно заявлял:
- А ты? Если вместе с тобой, то хочу.
Надежда Павловна легко снималась с места и спешила на кухню и Максим следовал за ней. Повод был вполне подходящим, чтобы оставить на столе кулек сахару или сверток продуктов на завтра. Ожидая, пока остынет чай, Максим грел руки у знакомой, слегка выцветшей чашки и слушал все, что накопилось у старушки за целый день горьких раздумий.
- Подожди, пусть остынет, - привычно приговаривала она, - пить чай слишком горячим неприлично и к тому-же вредно для зубов. Ну, рассказывай, как там Сонечка?
- Ей приходится очень много работать в последнее время. Мы почти не видимся.
- Безобразие! Ты должен вмешаться и призвать к порядку ее начальника, очевидно он забыл, что его секретарь в первую очередь мать семейства. Я, конечно же, отнюдь не отказываюсь помогать вам с Володенькой, и даже вынуждена признаться, что без него моя жизнь была бы лишена всякого смысла, но все-таки. К слову хочу тебе заметить, что Сонечка не очень-то любит свою работу. И не спрашивай, откуда я знаю об этом, Я прожила достаточно долгую жизнь, чтобы научиться разбираться в таких вещах.
Максим с готовностью кивал, но не переставал удивляться теткиной проницательности.
 
            Как то, приехав за сыном, он обнаружил Надежду Павловну свернувшейся калачиком на диване рядом со спящим мальчиком. Она зябко куталась в английский клетчатый плед и очки ее лежали на столе рядом с неприбранной тарелкой со следами супа.
- Что-то я зябну сегодня, - сказала она, - во-видимому мне немного нездоровится.
Тетка не имела обыкновения валяться на диване, а потому Максим немного обеспокоился.
- Давай ка я свезу тебя с утра к доктору, - предложил он.
- Вот еще! Попробуй лучше раздобыть немного меду, этого будет вполне достаточно для поправки моего здоровья.
Несмотря на это на другой день Максим ушел с работы пораньше и обнаружил сына за столом играющего в облупленных оловянных солдатиков, а Надежду Павловну лежащей под пледом на диване, как раз на том месте, где мальчик обычно засыпал по вечерам.
- Видишь, что я обнаружила в одной из шкатулок? Твоих оловянных солдатиков! – слабо сказала тетка, выпростав из-под пледа тощую руку.
- Тетя Надя, собирайся, я отвезу тебя в больницу, - потребовал он.
- Ну хорошо, хорошо. Так и быть. Что станет с Володей, если я окончательно слягу?
 
            Доктор не нашел у Надежды Павловны ничего особенного, кроме крепко устоявшегося малокровия и общей слабости организма, связанной по всей видимости с ее возрастом и отсутствием аппетита. Посоветовав ей полноценное питание, прогулки и продолжительный отдых, он отпустил их домой. Максим с трудом уговорил тетю пожить у них с Соней хотя бы несколько дней, в тайне надеясь, что она останется насовсем. Ему пришлось везти ее домой за необходимыми на неделю вещами и продуктами, которые могли испортиться за это время. Соня устроила старушку в детской, скрасив ее спартанский вид ковриком и несколькими безделушками, а Владюше стелили вечером на диване.
 
            Эти три-четыре дня показались им почти праздником, ведь им не нужно было везти с утра ребенка на другой конец города, что позволяло чуть дольше поспать и даже выпить чаю. Возвращаясь вечером они находили на кухне горячий ужин, хотя и приказывали тете Наде отдыхать. Но вернувшись однажды пораньше, Максим нашел входную дверь запертой и понял, что тетка вернулась к себе.
 
            Она, казалось, ожила, суетилась, стирая с мебели пыль и поливая цветы. На вопрос племянника смущенно ответила, что ей с ними было, конечно, очень хорошо, но она нестерпимо скучает по дому, по своим привычным устоям и вещам. Даже Володя был рад снова очутиться среди множества интересных вещей и вышитых думок, из которых он мог строить себе избушку.
 
             Однажды морозным осенним утром он привез, как обычно, сына к тетке, но та не спешила отворять дверь. Максим поднялся к соседям, но те ничего не могли сказать о соседке. Немного поколебавшись, Максим взломал тощую теткину дверь.
 
            На кухне и в гостиной стоял безупречный порядок. Тетка дисциплинировано лежала в своей постели, одетая, как положено, во фланелевую ночную рубашку и чепец. Рядом с кроватью, на ночном столике, стоял на подносе графин с водой и лежали перевязанные суровой ниткой очки. На коврике у кровати стояли ее домашние туфли с облезлыми меховыми помпонами. Все, казалось, было по-прежнему, но что-то неощутимо изменилось. Пока Максим проверял у старушки пульс, хотя это и было уже бесполезным, сосед поднялся к себе, звонить. Володя, не понимая, что происходит, достал из шкатулки своих оловянных солдатиков и уселся играть, как обычно, на чайном столике в гостиной.
 
            Максим вернулся в тети Надину спальню, осторожно присел на краешек кровати рядом с ее худеньким тельцем и удушливая судорожная спазма сдавила ему горло. Он почувствовал себя страшно одиноким, словно остался последним у самого края невидимой пропасти.
 
 
 
 
Сага о чертополохе - 46
Сага о чертополохе (роман) - 48
Рейтинг: +1 475 просмотров
Комментарии (5)
Денис Маркелов # 16 июня 2015 в 10:58 0
Денис Маркелов # 16 июня 2015 в 10:59 0
Прекрасный, очень нужный роман. Браво! 040a6efb898eeececd6a4cf582d6dca6 50ba589c42903ba3fa2d8601ad34ba1e
Людмила Пименова # 16 июня 2015 в 15:03 +1
Спасибо, Денис, рада, что вы со мной. Спасибо за картиночку! Я щас ее вставлю и сразу вид другой. Наш совместный труд намного интереснее, чем сидеть в одиночестве и кропать. "Тихо сам с собою"
Денис Маркелов # 16 июня 2015 в 21:31 0
Очень буднично и страшно описана смерть
Людмила Пименова # 7 марта 2016 в 15:48 0
Денис, скучаю по вашей лаконичности, подробности письмом snegur