Крупейников отдернул руки от папок, словно бы увидел перед собой змею. Что произошло? Перед ним вновь рукопись того графомана, а его собственная исчезла. И как все тщательно проделано, даже папочки одинаковые подобраны. Немудрено, что он так и унес их домой из библиотеки, не заметив подмены.
"Спокойнее, спокойнее, – уговаривал он себя, – нужно напрячь ум, сосредоточиться". Однако сосредоточиться не удавалось, мысли каждый раз спотыкались о совершенную нелепость происходящего и в растерянности отступали.
"Господи, да кому мог понадобиться мой "манускрипт"?"
Он походил по кухне, стараясь не шуметь, – все давно уже спали, - потом открыл другую папку и сразу же наткнулся в ней на записку:
"Это я украл Вашу рукопись. Можете как угодно осуждать меня, даже заявить в милицию, но тогда смиритесь с мыслью, что я ваш "опус" уничтожу. Хотя в принципе-то у меня нет намерения так поступить. Мне просто нужно было каким-то образом еще раз привлечь Ваше внимание к моему роману, "справочку" к которому Вы столь лихо настрочили, лишив меня тем последних надежд на его публикацию. Что касается Вашей рукописи, то, если Вы не будете и дальше злить меня, через пару дней я Вам обязательно ее верну".
А если не вернет? Господи, сколько раз Крупейников корил себя за легкомыслие! Разве можно иметь такие вещи в одном только экземпляре? Ну да, ведь он хотел еще немного над текстом поработать. Вот и поработал!
Что же теперь? Если придется, сколько реально времени понадобится - два, три месяца, чтобы все восстановить по черновикам? Сколько времени будет потрачено зря, не говоря уже о новых объяснениях с редактором, о том, что будут поломаны все ближайшие планы!
Нет-нет, победить тут может только тот, у кого окажутся крепче нервы. Впрочем... а если твой противник сумасшедший? Такое вовсе не исключено, потому что ни одному здравомыслящему человеку решиться на подобный поступок просто в голову бы не пришло. Во всех случаях нужно вести себя с этим параноиком предельно осторожно. И конечно, не стоит пока заявлять о пропаже в милицию. Вора-то они найдут, а как будет с книгой? Собственно, никакой загадки тут нет. Обыкновенный шантаж. Но целесообразнее всего будет шантажу этому подчиниться. Тем более, что условия вроде бы вполне приемлемые. Пока. Впрочем, какие условия? Что он конкретно должен сделать? Ладно, главное – вызволить рукопись, а там будет видно. Здесь, конечно, ничего уже не прояснится, надежда – исключительно на библиотеку. А значит, самое трудное сейчас – дождаться завтрашнего утра.
Что он ощущал больше всего? Пожалуй, растерянность. Ни за что ни про что очутиться вдруг во власти другого человека, который, к тому же, исхитрился взять тебя за горло. Жаль, что Шитов в отпуске, можно было бы позвонить и узнать у него поподробнее, что из себя этот человек представляет.
Что вообще о нем известно? Ну, графоман. Хотя, по рукописи, пожалуй, такого не скажешь. Ясно, что в литературе этот человек не новичок. Крупейников даже ощутил некоторую зависть: что-то сдерживало его самого обычно, мешало, а так хотелось иной раз пофантазировать, попробовать за героя поразмышлять, но тут же следовала оглядка, а вот что такой-то на подобного рода выкрутасы его скажет, а что другой: "Увлеклись! Увлеклись, батенька! Это уже беллетристика!".
Что еще? Крупейников не мог избавиться от ощущения, что за ним наблюдают. И еще острее ощущал свою беспомощность. Как будто его со злой усмешечкой рассматривали сейчас, словно рыбину, поддетую на крючок. Эх, в самом деле, знать бы хоть какие-то приметы, можно было бы этого человека вычислить, отозвать в сторону, поговорить. А что, если Пальчикова расспросить, может он что-нибудь знает? Нет, пожалуй, лучше не делать ни единого шага, терпеливо ждать. Как он написал – "не злить"? Хотя, конечно, нет никаких гарантий, что этот ненормальный не переменит своего решения.
Собственно, ну отказался бы он, не написал ту свою "справку" – и дальше? Что подобные рецензии могут изменить, если решение всегда принято заранее и вопрос лишь в отписке? На что они вообще надеются, эти великовозрастные мальчики с папками под мышкой? Он хоть, по крайней мере, добросовестно их опусы читал, а у многих других уже отработанная методика: несколько заготовленных трафаретов, достаточно только заглянуть пару раз в текст, надергать словечек шероховатых и не слишком переврать имена. Ну а при желании можно обойтись и вообще без рецензии, отписав что-нибудь универсальное, что хоть к Сидорову, хоть к Достоевскому с равным успехом можно отнести. "Что ему вообще нужно, этому графоманишке? Может, дальше он начнет требовать, чтобы в обмен на рукопись я помог ему напечататься? Неужели он настолько глуп, чтобы не понять: помочь я ему ничем не могу! Если бы этот человек хоть какое-то представление имел об издательской специфике, он бы знал: мои возможности на сей счет ничтожны даже внутри исторической редакции, а уж о художественной прозе и говорить не приходится. Господи, что же делать? Нет, все-таки без Шитова с Пальчиковым здесь никак не обойтись. Пусть подыграют как-нибудь, чтобы вызволить рукопись. В конце концов, сами они меня в эту историю втянули, пусть теперь и вызволяют".
Крупейников вздохнул и написал на листе бумаги размашисто: "Я согласен на любые Ваши условия. Но, Бога ради, верните поскорее рукопись. Как человек творческий, Вы должны меня понять".
Вот и все, дальше продолжать не будем, любое лишнее, неосторожное слово может все испортить. И Крупейников отправился в буфет. Ему вспомнилось то время, когда он только начинал работать в "Историчке". Сидеть в читальном зале для него было невыносимой мукой, он использовал любой предлог для того, чтобы ускользнуть из этого публичного скопища. И любимыми прибежищами для него в то время были буфет, да еще курительная комната с мило щебечущими холеными женскими созданиями, которыми он, разинув рот, любовался. И тогда еще он дал себе зарок, что когда надумает жениться, то только здесь, среди этих созданий будет искать себе жену. И еще сразу вспоминался ему приторный вкус ячменной бурды, гордо именовавшейся в меню кофейным напитком.
– Хороши девахи! – загоготал Шпынков, морщась после укола и натягивая штаны. – Ширяют классно! Заметили, наверное, сволочи, что мы таблетки их в сортир выбрасываем. А что, Анохин, может, и мы им ширнем? Как ты на это? Думаешь, не живые они – на задницы-то голые целыми днями смотреть? Ну как? Я ведь уже договорился – ночью, во время дежурства их. Спирт дармовой...
– Нет, что-то не хочется, – сухо ответил Анатолий.
– Зря, зря, – разочарованно покачал головой Шпынков. – Жить везде надо, жить везде можно. Последнее дело – нюни распускать...
- Меня опять к вам?..
– Да, угадал. Гнусная работенка. Думаешь, я садист? Но что делать, передали мне тебя по кругу. Попугали, по душам пытались поговорить, теперь конкретно... Ну, совсем инвалида из тебя делать я пока не собираюсь, но что-то из внутренно-стей придется отбить. Думаю, почки для начала... Вот после этой сестры задастой как раз к тебе и приду. Но для формальности я должен тебя допросить. Так, пара вопросов...
– Что ж, я слушаю.
– Ну, не хочешь ли ты добавить что-то к своим показаниям? Не вспомнил ли того человека, не встречал ли других людей, которые заговаривали с тобой о задании, которое ты выполняешь? Не хочешь ли выдать наконец, кто твой резидент?
– Нет. Но у меня есть просьба. Я хотел бы избавиться от этого наваждения. Я не хочу быть больше полковником. Понимаете? Вы ведь считаете, что я запираюсь, упорствую в своем заблуждении? Нет этого. Я просто жертва, жертва каких-то людей, которые контролируют мое сознание. Мне не в чем признаваться, я действительно ни в чем не виноват. Но мне нужно помочь.
Шпынков ухмыльнулся.
– Ты хорошо подумал?
– Да.
– Испугался пыток?
– Нет.
– Боюсь, что это тебе обойдется гораздо дороже. Ты совершаешь еще одну очередную глупость.
– Приятно, что вы так обо мне заботитесь. Но я решил.
Шпынков вздохнул.
– Что ж, выходит, мы с тобой опять расстаемся? Но, думаю, не надолго?
– Лучше бы навсегда.
– Итак, вы хотели бы вылечиться? – Главврач вперил в Анохина удивленно-иронический взгляд. – Но позвольте, Анатолий Сергеевич, мы ведь только тем с вами и занимаемся. Таблетки, уколы, процедуры - неужели вам этого мало? Что же вы еще желаете?
– Я хотел бы облегчить душу, я ведь душевнобольной.
– Ну, милый, разве это по моей части? Я атеист, материалист. Боюсь, что духовника из меня не получится.
– Я согласен на атеиста и материалиста.
Горохов перестал улыбаться и взглянул на Анохина озадаченно:
– Вы что же, такое задание "оттуда" получили?
– Нет. Все как раз наоборот. Я не хочу больше выполнять ничьи задания, я не хочу быть больше полковником.
Главврач облегченно вздохнул и расхохотался.
– Ах, плутишка! – погрозил он Анохину пальчиком. – Плутишка Анатолий Сергеевич! А ведь я вас разгадал! Вы хотите сменить легенду, прошлая оказалась неудачной. Так не бывает! Навязчивые состояния у больных людей не меняются так резко, они лишь развиваются, значит, вы – нормальный человек. Вот вам пример: как вы знаете, у нас тут среди прочих содержится Генералиссимус. Ну помните, помните, надоедливый такой старикашка, он еще каждый раз заставляет вас отдавать ему честь, периодически вызывает вас на совещания. Так вот, до вашего появления здесь он был всего лишь дважды Героем Советского Союза, правда, несколько раз пытался осуществить военный переворот, однако в конце концов успокоился, когда его назначили министром – министром Всех Вооруженных Сил. Так вот, ваше появление резко обострило ход его болезни, теперь он уже четырежды Герой Мира, причем последнюю Звезду получил якобы за космическое сражение при Фобосе, изгоняя с Марса каких-то там инопланетян. Я не знаю, как дальше у него все будет протекать, он ведь ухитряется все свои решения протаскивать через парламент, и даже царя-батюшку нашего соблазнил идеей космической революции. Быть может, в скором времени у нас появится Генералиссимус Вселенной. Почему я это вам рассказываю? Потому что подобное для нашего санатория совершенно нормально. Вы же пытаетесь нарушить правила игры. Зачем вам это? Дайте лучше простор своему воображению. Не всю же жизнь вам ходить в полковниках? Перевербуйтесь либо объявите Генералиссимусу войну. Поверьте, жить сразу станет интереснее. Я первый вас поддержу.
– Вы не совсем поняли меня. Я хочу стать нормальным, хочу вернуться к здоровой жизни.
– О, это сложный процесс. Но случай интересный. Пожалуй, лучше мне не самому им заниматься, а пригласить специалиста. Подождите недельку, я постараюсь что-нибудь сделать для вас.
Когда Крупейников вернулся, записка его лежала на том же месте, и уверенности в том, что она прочитана, у него не было. Зато, впрочем, он мог сказать себе с облегчением, что на сегодня его бдение в читальном зале окончено, и осталось ему выдержать, пребывая в неизвестности, еще один только день.
Помочь сайту
Поздравления
Это хорошо! Позже прочту роман.
