–Разжился на кухне, – рассмеялся Дюгонин в ответ на недоумевающий взгляд Анатолия по поводу свертка в его руках. – У меня такое предложение: в лес мы не будем забираться, а расположимся где-нибудь на опушке, костерок разведем, да печеной картошечки, а? Это вам не завтрак, обед и ужин, Анатолий Сергеевич! Тем паче, что я тут и огурчиков, и помидорчиков, и даже кое-что еще прихватил.
Анохин молча пожал плечами, он смотрел на Дюгонина с тревогой. Так же молча, угрюмо наблюдал он за тем, как мастерски укладывал Дюгонин сучья, ветки.
–Странный вы человек, Анатолий Сергеевич, – усмехнулся в конце концов тот. – Не умеете ценить мгновения жизни, все борьба, борьба... А жить-то когда? Однако не буду дольше испытывать вашего терпения, вижу, что вам не до картошечки, не до неба ясного - ни до чего. Хотя, право, что вы ждете от меня, какого ответа? Я вообще в так называемую судьбу не верю, судьба человека, по моему мнению, с математической точностью вытекает из его характера. Ну, конечно, бывают всякие стихийные бедствия, катаклизмы, но в основном-то наша жизнь так буднична, редко что может столь уж сильно естественное ее течение отклонить. Вы вправе обижаться на меня, презирать, ненавидеть, но все, что я мог для вас сделать, я уже предложил. Вот этот костерок, эту опушку – одним словом, жизнь, а альтернативу вы уж сами себе выбрали. Поверьте, мне даже жаль расставаться с вами, наше знакомство столь нелепо обрывается, а можно и нужно было бы о многом поговорить. Ну да ладно, вы уж извините меня за говорливость, пора, пора к делу переходить. Так вот, друг мой Анатолий Сергеевич, вы пытались обмануть нас. Да-да, я понимаю, тут не обман, скорее – отказ. Назвать того человека. Но я навел уже справки, нашлись очевидцы, которые были свидетелями ваших сокровенных бесед. Так что факт можно считать бесспорным, и никаких фотографий вам предъявлять не придется. У вас, конечно, есть еще возможность спасти себя, но со мной вы уже не увидитесь, дальше вами кто-нибудь другой будет заниматься. Не скрою, моя работа с вами далеко не закончена. По сути дела, она только начинается. Теперь, когда я с вами вот так, воочию, познакомился, мне будет гораздо проще провести ее. Мне ведь предстоит выполнить очень сложную задачу, Анатолий Сергеевич: оставить вас в жизни, в памяти людей совершенно нормальным человеком, удалив все признаки и следы вашего сумасшествия. - Он усмехнулся. –Да-да, глубоко ошибается тот, кто считает нас дуболомами, ретроградами, мы тоже, так сказать, на гребне науки, в ногу со временем. Почему-то все усилия обычно сосредоточиваются на том, чтобы вылечить каждого отдельного человека от сумасшествия. А ведь куда важнее вылечить общество от тех последствий, к которым приводят семена, посеянные такими ненормальными. Вы даже представить себе не можете, сколько бед в истории может наделать одна подобная идея. Вот, скажем, стать властелином мира – чем не бредовейшая одержимость, а ведь сколько миллионов душ сгорело в ее пламени! Казалось бы, чушь собачья – мировая революция, а ведь до сих пор в угоду ей взрываются бомбы, гибнут люди, летят под откос поезда. Ну да ладно, я опять за свое, не обижайтесь – тут, наверно, природа на меня действует. Но я больше вас не задерживаю, – Дюгонин вытащил из кармана плоскую фляжку и сделал оттуда небольшой глоток. – Вы свободны, Анатолий Сергеевич, еще раз спасибо вам за радость общения. Ну а я тут еще часок-другой посижу.
Анохин поколебался несколько мгновений, затем тоже присел на корточки возле костра:
–Я очень прошу извинить меня… Наверно, это не положено, но меня гложет любопытство – есть некоторые вещи здесь, которые я сам не в состоянии понять.
–Ах, Господи, конечно же! У вас есть вопросы? Задавайте, я вполне готов ваше любопытство удовлетворить.
Анохин кивнул.
–Первый вопрос: кто вы?
–Кто мы? – Дюгонин рассмеялся. – Что ж, это очень непростой вопрос. Но я могу вам на него ответить. В конце концов, если я действительно желаю вас перевербовать, то я должен объяснить вам наши цели и предназначение. Начну с того, что я не знаю, кто мы. – Игорь Валентинович развел руками как бы в полной растерянности и заморгал глазками. – Я не могу вам сказать с уверенностью, есть ли у нас какая-то организация. Я не хочу знать об этом, точнее даже – предпочитаю об этом не знать. Как это ни покажется вам странным, но такой вариант устраивает как меня самого, так и тех людей, которым я подчиняюсь. Я служу не им, я служу идее, Мысли, и всегда все свои поступки и побуждения сверяю только с этой идеей. Так что можно сказать, что я служу самому себе. Между нами даже есть здесь какое-то сходство, однако есть и отличие – в том хотя бы, что я далеко не сразу стал майором. Какая же главная Мысль лежит в основе моих убеждений? Справедливость. А от нее уже все остальное. Самое страшное зло я вижу в эксплуатации. Эксплуатации одного человека другим. Все люди должны обладать равными правами, равными возможностями. И за это я готов бороться до конца.
–Вы хотите сделать людей послушными винтиками огромной машины?
–Нет, я хочу, чтобы каждый человек мог найти для себя применение в этой машине. А подобного можно добиться, как я вам уже говорил, только силой, Анатолий Сергеевич. Свобода – это прежде всего порядок. Если нет порядка, значит, ни о какой свободе не может быть и речи. В человеке слишком много недостатков, чтобы он мог стихийно придти к цивилизованному, высокоорганизованному обществу, нужно сделать этот процесс управляемым. Иначе человечество может захлебнуться в своем же собственном дерьме. Вы посмотрите только, что сейчас вокруг происходит: разврат, воровство, коррупция, невежество, пьянство, разрушается то, что с таким трудом, такими жертвами создавалось. Вам это нравится?
–Ну а вам хотелось бы вернуться в то, что было тридцать лет назад?
–Нет, Анатолий Сергеевич. Нельзя войти в одну и ту же реку дважды… Как видите, философию я изучал. Да и зачем возвращаться? У того времени была своя великая миссия: построить фундамент. К сожалению, людей, которые могли бы продолжить дело и возвести надежное здание вместо той хибары, которая сейчас на ветру качается, не нашлось. Но они неизбежно появятся, уверяю вас. Расплата будет страшной тогда, но справедливой. И чем дольше этот процесс оттянется, тем страшнее будет возмездие. Ведь снова понадобятся жертвы, и наряду с преступниками пострадает много невинных людей.
–И вас это не остановит?
–Нет. Потому что пострадают тысячи, а счастье обретут миллионы. Да, понадобится террор, чтобы возвратить людям веру в справедливость. Возмездие, чтобы, кого через страх, кого через убежденность, но к чистоте, честности людей привести. Однако террор со стороны общества – это уже не беззаконие. Вам не нравится то, с какими жертвами шло наше становление? Но посмотрите, сравните, что сейчас делается вокруг. Много ли времени прошло, а уж сосут ведрами кровь из народа разжиревшие чинуши всех мастей и не боятся, что может быть как прежде: зажрался – к стенке, кто бы ты ни был, какой бы пост ни занимал. Вы хотите, чтобы я у этих людей был в услужении, лакомые кусочки им как верный пес подносил? Или, может, вам нравится, что в любой момент вас могут убить, ограбить, поглумиться над вами расплодившиеся как вши уголовники? Или вам рассказать о том, о чем вы понятия не имеете: о том, как молодежь растлевается, о наркомании, проституции? О том, как люди от вашей "свободы" бездушными скотами становятся? На мой взгляд, Анатолий Сергеевич, диктатура предпочтительнее анархии, тем более, что к диктатуре мы уже вряд ли когда вернемся, речь идет о демодиктатуре. Вы говорите о жертвах? Но ведь главное предназначение и общества, и демократии состоит в том, чтобы защитить человека от насилия другого человека. Да, вот какой-то ребенок заплакал, вот кто-то безвинно пострадал. Давайте скорее все как один восстанем, раздуем из этого вселенский пожар. А почему же вы не видите те невидимые миру слезы, которые и детям и взрослым несет ваша так называемая "свобода"? Почему вам воры, убийцы и прочие отбросы общества дороже честных людей? Откуда это вообще в нашем характере, что проститутка для нас милей Богородицы?
–Так вы же сами себе и ответили, Игорь Валентинович, все дело не в свободе, а в отсутствии свободы. О какой свободе и справедливости вы вообще говорите? Если бы они были, мы бы здесь с вами не беседовали. Я был бы дома, по крайней мере.
–Вы хотите сказать, что если дать людям возможность болтать открыто, что-то из того, о чем я говорил, изменится в лучшую сторону?
–Да, несомненно.
–Вот почему вы здесь и пребываете, Анатолий Сергеевич. Тут ваш дом родной. Поскольку вы во всех временах опасны, как опасен любой, оторванный от жизни моралист и идеалист. Дай вам волю, так вы в народе подорвете последнюю веру, а тогда кровь и дерьмо всю страну зальют.
–Основа всякой веры – Бог. Не противоречите ли вы себе, Игорь Валентинович?
–Нисколько. Только я верю не в Бога, а в человека. Что до религии, то всякая вера, насколько мне помнится, складывается из двух начал: любви и страха. Вы, как я понимаю, признаете только любовь?
–Отчего же? Я страх признаю. Но только тот страх, что от любви происходит, не оттого верую, что боюсь, а боюсь хоть чем-то в вере своей поступиться. Вероотступничество – вот самый страшный и самый распространенный грех.
–Ерунда. Главное, что из постулата этого можно извлечь: страх перед Богом очень просто можно превратить в страх перед людьми. Я уничтожу и здесь ваш след, а мысль вашу мы возьмем на вооружение. У вас больше нет ко мне вопросов?
–Есть. Есть еще один вопрос: почему вы со мной столь откровенны - вы уже объяснили, однако не боитесь ли вы, что вы слишком откровенны со мной?
Дюгонин расхохотался:
–Так, так! Что же вы остановились, Анатолий Сергеевич, продолжайте! Не боюсь ли я того, что вы откроете глаза на меня моему начальству? Нет, не боюсь. Во-первых, вы не доносчик и никогда им не станете. Если я и вменил вам в вину то, что вы не опознали того человека, то ведь это не грозило ему физической расправой, потому что он уже мертв. Во-вторых, было бы наивным с моей стороны потчевать вас какими-то сказочками, не того ума вы человек, чтобы я мог позволить себе так с вами обращаться. Не зря же вам предлагают у нас звание полковника, думаете, мы направо-налево такими званиями разбрасываемся? Значит, действительно вы в чем-то могли бы меня превзойти. В-третьих, я просто высказываю вам свои личные взгляды. Ну и наконец главное – у вас никогда не будет возможности рассказать кому-нибудь о нашем разговоре. Да, я действительно, как могу, борюсь против несправедливости, которую вижу вокруг, но я далеко не одинок, нас много, мы повсюду, и как только вы станете для нас опасны, мы вас тут же уничтожим. Мы ведь давно уже следим за каждым вашим шагом, только вы не подозревали об этом. Но даже... даже если бы вам представилась такая возможность – о нас рассказать, можете ли вы надеяться, что найдется хоть один человек, который не сочтет ваши слова бредом? А если вдруг найдется, сколько, как вы думаете, он после этого на свете проживет? Хотя, если желаете знать мое, сугубо личное, мнение, некоторая реклама нам не помешала бы, слишком уж много людей судят о нас по тому, что есть на поверхности, а оттого и видят в нас только инквизиторов и палачей. А мы – разные, понимаете, разные! Но здесь, наверно, говорит во мне гордыня – каждому человеку хочется, чтобы оценили по достоинству его филигранный, самоотверженный труд. - Он помолчал немного, затем вздохнул. –Прощайте, Анатолий Сергеевич, прощайте. И не поминайте меня лихом. Видит Бог, я все, что мог, сделал для вас.
Помочь сайту
Поздравления
