ПЛЕВАТЬ ПРОТИВ ВЕТРА (Глава третья).

Горный кишлак, 19 мая 1985год.

Сегодня Илья чувствовал себя вполне сносно, для того, чтобы попытаться самому и без посторонней помощи выйти на улицу. И теперь он, не торопясь, нарезал неровные круги по сжатому пространству маленького пыльного дворика, на территории которого нелепой грудой ютились низенькая глинобитная хижина с плоской крышей и ветхий, готовый рассыпаться в пух и прах сарайчик. По двору озабоченно бегали тощие куры во главе с худым жилистым яркой расцветки петухом, который истошно с интервалом в несколько минут орал дурным голосом. В тон ему вторил соседский осел, изредка всовывающий свою рыжую, линялую морду в щель саманного забора. И только коза, маленькая, лохматая, чем-то похожая на беременную кошку, бесцельно слонявшаяся по дворику в поисках давно вытоптанной травы, скромно молчала и таращила умные слезящиеся глаза в сторону Ильи.

Когда он проснулся, Махтуба снова сидела рядом и смотрела прямо на него. Так начиналось каждое утро – она сидит и смотрит, но особенно явственно это Илья ощутил тогда, когда впервые очнулся от легкого и случайного прикосновения на ветхом соломенном матрасе в полумраке маленькой хижины.

В те секунды его распахнутым глазам предстало быстрое движение отдернутой руки, смуглое миленькое личико, склонившейся над ним женщины, её черные бездонные, до боли знакомые глаза, потом едва уловимый жест – и вмиг это лицо оказалось погребенным под лоскутом уродливой паранджи. А сама девушка немного отступила в сторону, словно затерялась в полумраке помещения, и вдруг через мгновение возникла снова. Но теперь у неё в руках была небольшая глиняная плошка, в которой белело что-то жидкое и резко пахнущее. И только после первого, с трудом давшегося ему глотка Илья понял, что это молоко, но с каким-то странным привкусом. Изголодавшийся организм втянул в себя эту жидкость до последней капли за одно мгновение.

Илье захотелось ещё, и он жестами попытался показать, что не прочь повторить, но девушка резко отстранила от него опустевшую плошку и непонятно стала что-то быстро лопотать, мотая закутанной в балахон головой.

Илья вначале не понял категоричности такого решительного отказа. Выпитое молоко не только не удовлетворило, а, наоборот, возбудило в нем волчий голод. Но тут вдруг что-то щелкнуло в голове, и до него смутно дошло: он столько дней ничего не ел, организм, наверное, отвык от этого процесса, и нужно хотя бы немного времени и последовательности в употреблении пищи, чтобы все пришло в норму без явных последствий.

Вскоре девушка присела рядом на солому и принялась ловким движением пальцев от небольшой лепешки лаваша отщипывать маленькие кусочки, и понемножку, крошку за крошкой вкладывать ему в рот.

Так они и приспособились друг к другу – он ел, а она кормила. Странно было вместе со вкусом пресного хлеба ощущать на губах вкус и запах её тоненьких пальцев – они были солеными и терпкими. Возможно, таким терпким и соленым было все её остальное тело. Голова даже невольно закружилась от подобного сравнения, а в паху сладко заныло.

Боже мой, душа еле в теле, а туда же. Да, Птаха, ты не исправим. Возможно, даже, окажись в аду, засмотришься на какую-нибудь соблазнительную чертовку и чего доброго назначишь той романтическое свидание где-нибудь в кипящем котле или на раскаленной сковородке.

Потом состоялся ритуал знакомства, и Илья вспомнил – это та женщина, что недавно, а кажется, так давно, приводила в порядок его грязное тело. Тогда она показалась ему значительно старше, но вот сейчас, когда он оказался в состоянии более адекватно воспринимать действительность и при ближайшем рассмотрении, ей можно было дать чуть-чуть больше двадцати. А для восточной девушки, насколько знал Илья, это весьма и весьма серьёзный возраст, и ей уже по крайне мере надлежало давно быть замужем и иметь кучу чумазых ребятишек. Но мужа почему-то не наблюдалось в этом маленьком убогом жилище, да и детьми не пахло. Странно все это. Может, она  больная?

Но какой бы она не была, все эти несколько дней девушка ухаживала за ним, как могла, ежедневно меняя повязки на ране – и та уже почти не болела, даже стала зарубцовываться. Кормила его Махтуба тем, чем Аллах послал: козьим молоком, лавашем и сушеным урюком. А в последний раз принесла небольшой сверток, в котором оказалась несколько банок тушенки, две плитки шоколада и упаковка галет.

Илье даже не нужно было объяснять, что сей роскошный презент от рыжего цэрэушника. Сам американец пока видимо не горел желанием засвидетельствовать перед ним свое обаятельное присутствие, и весьма скромненько выдерживал соответствующую паузу. Что ж, надо отдать ему должное – тактичен, сволочь. Но Илья понимал, это всего лишь начало какой-то замысловатой игры, первый тактический ход агента империализма, а не пренебрежение его обществом. Не сегодня, так завтра америкоза покажет свое истинное лицо – и этого, увы, никак не избежать. Не зря же с ним так цацкаются, создав все идеальные условия, даже приставив для ухода столь симпатичную и молоденькую сиделку, а не грязного вонючего душмана. Искушают, твари, и знают, что он когда-нибудь да поддастся столь приятному искушению. Чай не монах…  

С Махтубой Илья разговаривал мало, в основном сказывался языковой барьер, но он знал кое-какие слова на её родном языке, а она могла что-то произнести по-русски, и этого оказалось вполне достаточно.

Обычно где-то ближе к полудню девушка куда-то уходила, и возвращалась только под вечер, немного уставшая, но все же чем-то довольная. Вот и сегодня, сменив ему повязку, покормив и поболтав немного, Махтуба куда-то ушла, оставив его одного – хочешь, спи, а не хочешь – думай о своей дальнейшей судьбе.

Он бы мог подождать прихода девушки, и позволить ей – он чувствовал, что азиатке это доставляет удовольствие – побродить с ним немного по двору. Тем более, в своеобразном моционе была необходимость, прежде всего, для того, чтобы не затекало тело от долгого вынужденного лежания, а так же в какой-то степени способствовало выздоровлению. Но, оказалось, до смерти скучно лежать просто так без дела, да и надоело - належался, и он бочком, опираясь о потрескавшуюся стену, прихрамывая, вышел во двор.

Походив немного, Илья подошел к дувалу, низенькому, сложенному грубоватой кладкой из крупных серых камней и скрепленных рыжей глиной.

Опершись о камни, он осмотрелся. Жизнь в кишлаке во всю кипела. Туда-сюда сновали дети, разного возраста, босоногие, чумазые, одетые кто во что горазд. Заметив Илью, они с любопытством стали коситься в его сторону, о чем-то вразнобой затарахтев, но держались на расстоянии, не решаясь подойти.

Может, и сделали бы это, но их озорное желание сдерживал хмурого вида бородатый охранник, усевшийся прямо на голую каменистую землю у шатких, создающих только одну видимость, ворот. Душман непроизвольно повел стволом автомата в сторону Ильи, а потом гортанно, словно ленясь делать это, что-то крикнул ребятишкам – те и бросились врассыпную.

Где-то по пыльной дороге устало тащилась небольшая группка крестьян с кетменями на плечах, даже издали были заметны их серые изнуренные лица, сгорбленные спины, словно вся тяжесть изрытой ими за всю жизнь земли давила на них своей безысходностью.

Обгоняя крестьян, процокал копытами маленький ушастый ослик, груженный какой-то тяжелой поклажей. Его подгоняла гибкой хворостинкой босоногая девочка-подросток в цветастом до самых пят платье, монотонно понукая, запыхавшееся от бега животное, звонким «цоб-цобэ». Из-под ног ослика испуганно врассыпную кинулись, купавшиеся в пыли на дороге куры. Истошно заорал петух. Вслед ему подпел и петух Махтубы, ловко вскочивший на камни дувала, забил отчаянно крыльями, распространяя вокруг себя ореол пыли и летящих перьев.

Илья невольно отступил в сторону, отошел к хибарке и присел, вытянув дрожащие ноги, на землю. На плоскую крышу дома село несколько диких голубей и заворковало. Слушая их лепет, Птаха устало прикрыл глаза.

Он выжил, но сейчас ему предстоит пройти ещё более сложный путь, где нужно будет сделать правильный выбор. Илья не сомневался, что его станут вербовать, склонять к предательству. Что потребуют? Перейти на сторону моджахедов и стрелять потом в своих товарищей? Или это будет нечто другое? Неизвестно. Но он был уверен, что его выбор никогда не совпадет с выбором его тюремщиков. Возможно, ему пока ещё не хватает мудрости и внутреннего равновесия, но это придет обязательно – достаточно только захотеть. Он обретет это равновесие, которое так или иначе отразится на его мировоззрении и даст ему образ спокойной силы. Главное не перепутать добро со злом, и не поддаться страху. Стать хитрее, изворотливей своих врагов.

Внезапно возле ворот послышались гулкие вразнобой шаги и через мгновение раздались голоса, и вскоре во двор, вспугнув голубей на крыше, вошли Махтуба в сопровождении американца, позади их маячили бородатые моджахеды с оружием наголо. Махтуба встревожено глянула мельком на Илью и тут же, низко опустив голову, быстренько прошмыгнула в дом.

-О, я вижу, вы совсем поправились. Как вы себя чувствуете?

Американец, как и тогда, был сама любезность, улыбчивый, радостный, присел напротив Ильи на корточки, разведя далеко в стороны длинные цаплистые ноги, которые очень смешно смотрелись из широченных штанин. На этих ногах были крепкие армейские полусапожки с рифленой подошвой, явно приспособленные для долгого передвижения в горах и по пересеченной местности – мечта любого «коммандос» или советского десантника.

-Спасибо, ничего.

-О, это очень хорошо, господин Лапус. Значит, вы теперь в состоянии будете воспринять то, о чем я стану говорить?

-Возможно, - произнес Илья, решив не юлить – и так все слишком затянулось, ему хотелось определенности. – И давайте по существу.

-О, я это понимаю. Мне по нраву ваша рассудительность, а ещё очень импонирует ваше бесстрашие. Находясь в столь экстремальной ситуации, не каждый бы выдержал такое. А вот вы просто молодец. Я вами восхищаюсь.

Илья промолчал на хвалебные панегирики в свой адрес – ладно, пускай потреплется, это его основная работа пускать пыль в глаза.

Видя, что его не перебивают, цэрэушник совсем взбодрился:

-Вы смелый солдат, и я вижу, что не боитесь умереть. Это замечательно, но, поверьте мне, просто безрассудно. Зачем умирать, тем более за какие-то там призрачные идеалы. Между прочим, в вашем коммунистическом обществе никаких идеалов нет вообще. Ваши партийные бонзы просто придумали красивую сказочку о равноправии и свободе, а на самом деле, какая свобода и какое равенство могут быть в тоталитарном обществе…

Слушая ровный, иногда склонный к всплеску эмоций, сладкий как патока голос американца, Илью не покидало смутное чувство, что эта пьеса уже давно написана. Драматург оказался очень талантлив, а режиссер – просто на высоте, он мастерски распределил все роли, и ему, Илье, отведена отнюдь не самая лучшая роль, но, как ни крути, главная. И каким бы боком не повернулась сейчас фортуна, пощады ждать неоткуда, да её вообще не будет.

-О, я на вас не давлю и не заставляю. Разве можно кого-то заставить в корне изменить жизнь? Человек существо разумное и имеет право выбора. Даже если вы мне скажете «нет» - я это приму, как должное, завтра же уйду из кишлака, не причинив вам никакого вреда. У меня много дел и без вас. Но если меня здесь уже не будет, то и защищать вас больше не зачем и не кому. Я не знаю, что с вами сделают эти дикие люди. Может, опять бросят в грязный каменный мешок. Хотя это вряд ли. Зачем лишние хлопоты. Скорей всего просто перережут вам горло, как они говорят, во славу Аллаха. А может, захотят поиздеваться, и ради забавы отрубят вам все конечности, одну за другой, а потом бросят диким собакам на растерзание. Они на это мастера – насмотрелся. Так что меня потом вы не вините, - я тут буду не причем.

И все это звучало из уст америкозы как-то весело, бесшабашно. И потом в таком же тоне, нисколечко не смутившись, бравый цэрэушник стал предлагать ему дружественный союз, суть которого склонялась к одному: к предательству.

Илья, конечно, мог бы сразу сказать решительное «нет», гордо встать в позу, сказав типа «Русские не сдаются». Ну, допустим, скажет, и что с того? В лучшем случае он сразу получит свою порцию горячего свинца прямо в лоб, а в худшем… Об этом как-то не хотелось и думать.

Что ж, если ему силком навязывают очень интересную игру, так почему бы не взять, да и не поиграть в неё немножко. Как-никак, а разнообразие.

-Я же предлагаю вам жить. Мы с вами, господин Лапус, цивилизованные люди, не то, что эти восточные варвары. И мы должны довериться друг другу. Держитесь меня, и вы не пропадете. У вас будет все, слава, деньги, девочки, много девочек, какой угодно масти и расцветки. Хотите черненькую? – будет вам черненькая. Беленькую? – будет беленькая. А может, вам китаяночки нравятся. О, этого добра предостаточно. Главное, только захотеть… 

Американец смеялся весело и задорно, мол, смотри, какой я рубаха-парень, фактически свой в доску. Так что, господин старший сержант, расслабьтесь – все очень и очень «верри гуд».

Но Илья расслабляться и не собирался, был, как говориться, на чеку, ожидая основной, более совершенной атаки. Он понимал, что лепет Херлли всего лишь пустая болтовня, искусная уловка высококвалифицированного агента, стремящегося запутать его в перипетиях своего словесного поноса. И в тоже время был рад этому трёпу, культурным пассажам раскованной речи – давно он не слышал такого количества искусно набранных фраз.

Но это вскоре стало надоедать, рискованная игра грозила затянуться. Так что следовало брать инициативу в свои руки и начинать играть, а там уж, как повезет. Бог не выдаст – свинья не съест.

-Ладно, я согласен, - сказал Илья, только не уточнив, с чем и почему.

Такая неожиданность заставила американца заткнуться – надо же и полчаса не потребовалось, чтобы этот русский дал согласие. Оставалось только в удовлетворении потирать руки, что он и не преминул сделать.

А Илья тоже с удовлетворением проследил за реакцией рук Херлли – мне поверили, и теперь стоит надеяться, что до полнейшего выздоровления оставят пока в покое, а, может, ещё и охрану снимут. Было  бы здорово.

Его хотели искусить - вот и искусили. Ему предложили предать – он согласился и на это. Пускай американец считает, что первый раунд за ним.

Илья понимал, что сейчас Херлли сильнее его, и не только физически – у него власть, возможности и куча духов с оружием наперевес, а вот он, старший сержант советской армии, очень слаб и, конечно, не способен именно сейчас противопоставить себя такому количеству враждебной силы. Никуда не убежишь и не скроешься – кругом черные скалистые горы, словно захлопнутый капкан. И из этого капкана, ой, трудно вырваться. Для этого ему придется хитрить, юродствовать, унижаться. На что он, к сожалению, вынужден пойти. А потом взять – и уйти, но так, чтобы в стальных челюстях огромных тисков не осталась его кровоточащая лапа…

23 сентября 2002 год. База «отдыха».

Ночь просто замечательное время для каких-либо раздумий и различных измышлений. Ведь именно ночью рождаются в голове самые невероятные и порой фантастические на успех проекты. К тому, именно в это время суток Генка мог чувствовать себя достаточно свободным от всего, что окружало его днем, что навязчиво подчиняло себе и подавляло. Только ночью он мог на время стать самим собой и поразмыслить о предстоящих потрясениях.

Вот и сейчас он лежал, укрывшись до подбородка легким солдатским одеялом, и слушал тишину. Правда, нельзя было назвать абсолютной тишиной то, что происходило за мрачными стенами его маленькой тюрьмы. Там, снаружи постоянно что-то грохотало, шлепалось, ежеминутно слышались шаги, то торопливые, спешащие куда-то, то медленные, слегка шаркающие. Изредка сквозь толщу стен прорывались голоса, расплывавшиеся бессвязной массой словосочетаний и ничего не значащих реплик, по крайне мере, для Генки.

Короче, жизнь кипела, не так, чтобы очень, но вполне сносная для создания относительной видимости работы данного объекта. Казалось, минет от силы ещё с полчаса, и затем, возможно, всё утихнет до утра. И только случайные звуки в ржавых канализационных трубах будут нарушать эту тишину своим утробным урчанием.

Прошло всего два долгих бесконечных дня с того момента, как его выдернули из привычного и довольно спокойного окружения старого хутора, где были простор и невиданное по размахам лесное раздолье, и впихнули в эту тесную, пахнущую пустотой и пылью, каморку. Здесь его, как старались, подавляли морально и духовно, навязывая свое мнение и превосходство. К тому, поставив перед определённым выбором. Правда, пока было не понятно в чём этот выбор, и кто кого подавил, и чьё интеллектуальное превосходство оказалось выше – Генки или господина Слатина. Или товарища Слатина? Ну, на это с какой ещё колокольни посмотреть, только вот сути оно никак не меняет.

Казалось, их длительные беседы были всего лишь бессмысленной попыткой фривольно поразмыслить о смысле жизни, о сущностях бытия, короче, о всякой чепухе. От этих разговоров Генке было ни холодно, ни жарко – жалкий треп зажравшегося чиновника, и только. Но Георгию Сергеевичу явно нравились подобные дискуссии. И было от чего! Тут чиновнику, как никогда, удалось блеснуть своей эрудицией, философским складом ума, и чувствовалось, что это не хитрая игра в бесцветные слова – государственный служка или кто он там на самом деле, именно так и думает. А то, что в Снегиреве приобрел идеального собеседника, который и выслушает внимательно, и поспорит там, где надо поспорить, а главное – не сбежит от его изысканных монологов, - видел перст судьбы.

Вот и вчера чинуша пришел, минута в минуту, словно до определенного момента стоял под дверью и чего-то ждал, и как всегда в начале беседы корректно сдержанный, и пахнущий осенним лесом. Из этого можно было сделать вывод, что объект, в котором удерживали Снегиря, находится за чертой загазованного тяжелыми металлами города.

Но сейчас Георгий Сергеевич не уселся, как обычно, что делал исключительно церемониально и как бы декаденствуя, в принесенное для этой цели удобное кожаное кресло, где можно было вальяжно развалившись, разглагольствовать о разной ерунде. Генка уже успел привыкнуть к словесному поносу своего оппонента, и был приятно удивлен, когда тот, стоя у распахнутых дверей, выдал немного с пафосом:

-Что вы, милейший, скажете о небольшой прогулке на свежем воздухе? 

Ну, об этом Снегирева не нужно было просить дважды – он и так застоялся, как лошадь в стойле, вернее, отсидел все, что можно отсидеть и отлежал то, что  можно отлежать. Так и геморрой заработать недолго.

Вскоре оппоненты, молча, прошлись по длинному гулкому коридору, никого не встретив на своем пути. И только на выходе, немного отступив в сторону, их пропустил через решетчатую железную дверь, упакованный в серо-голубой камуфляж охранник, парень двухметрового роста, неулыбчивый, с бронзовым загаром, гора горой, и с модернизированным АКМС наперевес. Такого попробуй только тронь – мало не покажется.

Свежий прохладный воздух непривычно опьянил. Генка вздохнул полной грудью, стараясь как можно больше вдохнуть хмельной смолистый аромат, нависших над его головой стройных сосен. К запаху сосны как бы ненавязчиво примешались сладко-кислые запахи, раскинувшейся где-то за высоким, из массивных железобетонных плит, забором, березовой рощи. В воздухе летали обрывки белесой паутины. Для бабьего лета вроде бы было рановато, но по всем приметам оно, видимо, наступило. Что ж, это неплохо. Можно, ещё несколько погожих деньков погреться на ласковом солнышке, дать, так сказать, небольшую  зарядку организму перед грядущим ненастьем.

Они вышагивали по извилистой, петлявшей между деревьев, тропинке, не торопясь, по-прежнему удерживая молчание: Генка был рад такой неожиданной передышке ума, а Слатин, наверное, чего-то выжидая.

Деревья уже начали ронять потрепанные, утратившие летнюю свежесть листья, они падали, шурша, пытаясь следовать за порывами легкого ветерка, но  безнадежно отставали, скапливаясь на тропинке и у забора небольшими разорванными багряными кучками.

Дав какое-то время своему партнеру немного насладиться прелестями погожего сентябрьского денька, Георгий Сергеевич позволил себе, наконец,  заговорить:

-Надеюсь, вы не будете возражать, если я сразу перейду к делу?

Попробовал бы Генка послать слащавого, как патока, господинчика ко всем чертям, ничего б не получилось. Уж если тот пристал, как банный лист, то теперь так просто не отвяжется, пока не добьется своего.

-Еще вчера я решил, что эту нашу беседу лучше всего провести на природе. Можно было, конечно, и в помещении, но у меня нет уверенности, что ваша камера не взята под наблюдение. Хотя у меня и большие полномочия, и без моего на то, так сказать, соизволения здесь даже мышь не запищит, но рисковать все же не стоит. Кое-кто мог и подстраховаться – мало ли что. В нашем ведомстве всегда хватало и до сих пор предостаточно разного рода доброжелателей. Поверьте, тому, кто служит в подобном месте, не то, что с собственной тенью разговаривать нельзя, язык надлежит проглотить. А вот думать можно – думать не страшно. Не изобрели ещё такой аппаратуры, которая имеет способность считывать человеческие мысли. Хотя умники учёные уже работают над этим, и не без успеха. Кхе-хе. В общем, о чем я вам сейчас поведаю, знать лишним людям вовсе не обязательно. Это в первую очередь выгодно вам самому, милейший, да и мне тоже. Пусть это будет нашей маленькой тайной.

-Как вам, Георгий Сергеевич, иногда нравиться из любой незначительной мелочи делать тайну. О, да, тайна во всем. Наверное, вам желательно узнать, как мы с Птахой подсматривали за девчонками в школьном туалете? А вдруг это наше детское любопытство каким-нибудь образом пошатнет устои государственных структур. А может, вы раскрыли, что я не только скрытый гомосексуалист, а ещё и транссексуал в придачу? А то и того хуже – желаю изменить пол. Вот мечтаю стать женщиной, такой ветреной кокоткой с большой грудью, и все. Носить разные там воздушные легкие платьица, кружевные шелковые трусики. Трусы-семейники, знаете, мне слегка поднадоели, больно уж рубчики натирают одно причинное место…

-Вы опять начинаете ёрничать, Геннадий Сергеевич. А зря. Сегодня у нас разговор особенный. Так что настраивайтесь на серьёзный лад, и слушайте меня внимательно. Это же в ваших интересах.

-Ладно, - кивнул Генка, остановившись и прижавшись спиной к шершавой коре огромной, вскинувшей до самого неба свои зеленые стрелы, суковатой сосне, - я весь внимание. Вешайте свою лапшу мне дальше на уши.

-Хорошо. Как не прискорбно, но вы покинете территорию базы, - жаль терять столь интересного собеседника. К тому, отдохнули вы неплохо, я вас снабдил нужной информацией. И теперь, как говориться, пора и на свободу с чистой совестью. В общем, займетесь поисками своего друга, бывшего или нет, мне без разницы. И как вы это будете осуществлять, мне все равно, главное – держите себя в рамках закона. Мне бы не хотелось вытаскивать вас из разных там неприятностей, используя свое служебное положение и некоторое влияние. Засвечивать наше ведомство в подобном деле отнюдь не желательно.

-И я буду действовать один? А оружие мне выдадут?

-А вы как думаете? Конечно, нет. Вы не Джеймс Бонд. У нас в государстве оружие полагается только специально обученным для этого людям. 

-Жаль. Приятно было бы чувствовать в кармане тяжесть табельного пистолета. Это придало бы поискам своеобразную остроту ощущений.

-Вот, именно, поискам, а не черт знает чему. Вы должны найти только своего друга, и больше ничего. Вы меня, надеюсь, правильно поняли?

-Уж постараюсь. Как получится. Но вы-то меня уж, конечно, не упустите с поля зрения? Я имею в виду, что будете удерживать на коротком поводке?

-Вы выразились предельно точно и весьма проницательны. Естественно, без этого никак не обойтись. И поверьте, сия подстраховка будет вам только во благо.

-А вдруг я возьму, да неожиданно для вас вильну хвостом, помахав издали ручкой топтунам на прощание – только вы меня и видели.

-Это вряд ли.

-Почему же?

Господинчик криво усмехнулся.

-Ну, для этого есть причина, и довольно веская. И то, что я вам скажу, покажется невероятным, но, скорей всего, очень обрадует. В общем, не буду затягивать. У нас, милейший Геннадий Сергеевич, ваша дочь.

После сказанных слов Слатин внимательно посмотрел на Генку. Никакой ответной реакции не последовало. А стоило бы! Хотя бы округлить выразительно глаза, заморгать, в конце концов, а то просто выругаться, - чем не мимика. Ан, нет! Снегирев даже не шелохнулся. И тогда Слатин продолжил: 

-Вы не ослышались. У вас есть дочь, и она находится у нас, как это выразиться мягче, под домашним арестом.

На этот чувственный повтор Генка лишь только хохотнул:

-Вот тут-то вы и лопухнулись, господин хороший. Как говаривал в свое время незабвенный Остап-Сулейман-Берта-Мария товарищ Бендер: «Разве я похож на человека, у которого могут быть родственники?» Насколько мне известно: я одинок на этой земле, как перст. Родители мои погибли давным-давно, а бабушку я схоронил два года назад. Так что не надо брать меня за яйца. Уж поверьте мне, при всем моем скромном желании я никак не могу иметь детей – много лет тому я получил одну очень серьезную травму, которая и привела к столь плачевным последствиям. А может оно и лучше. Дети – это та ещё забота. Что съели? Так что, если вы кого-то там и загребли – тоже мне похитители нашлись! - это ваша проблема, а не моя.

-Не спешите ухмыляться. Сейчас я расставлю все точки над «i», и вы убедитесь, что я не блефую. Ведь вы получили травму в 1986 году, а до этого момента имели вполне реальную возможность оставить после себя многочисленное потомство. Я досконально изучил вашу биографию, и знаю, что вы были тот ещё ходок. Так что у вас, как не крути, теперь есть очень красивая и взрослая дочь. Зная, что голословные выводы на вас не подействуют, нам пришлось сделать анализ ДНК. И результат, можете мне поверить, оказался положительным. Впрочем, могу показать соответствующие документы.

«Мели Емеля – твоя неделя. Так я тебе и поверил» подумал Генка, но вслух впечатляюще выдохнул – играть, так играть. И только поэтому он взорвался, с энтузиазмом, с эмоциями, как это полагается в подобном случае:

-Твою мать, - ему даже пришлось присесть на корточки, обхватив голову руками, чтобы как-то воссоздать правдоподобность от услышанного известия. Но потом резко вскочил и пронзительным взглядом уставился на Слатина.

-Хотя погодите, почему я ни при понятиях и слышу об этом впервые? И уж если я когда-то, в чем я, видите ли, не уверен, какая-то трахнутая мной телка и понесла от меня, тогда почему она до сих пор не поставила об этом в известность. Насколько я знаю баб, любая драная мной мочалка не упустила б реального шанса захомутать такого классного парня, как я, со всеми потрохами. Эти бабы только спят и видят себя в белом свадебном платье, с фатой по роскошную задницу и огромной куклой  на капоте белоснежного катафалка.

-Ну, с житейскими и бытовыми проблемами не ко мне, - ответил Слатин, поморщившись от красноречивых и пошлых оборотов Снегирёва. – Тем более спросить об этом уже не с кого. Девушка, подарившая вам прекрасную дочь, умерла при родах, и ребенок до совершеннолетия воспитывался в детском доме.

-Да, дела! И кто она, мать моей так называемой дочурки, если это не секрет? Слабо сбросить  маляву.

-Ну, Геннадий Сергеевич, вы же умный человек, и понимаете, что этого я вам сейчас просто не скажу. Вот отыщете своего друга, возьмете у него то, что нам нужно, и тогда вся надлежащая информация будет вам предоставлена на блюдечке с голубой каемочкой.

-А вы не прикалываетесь?

-Ну, за кого вы нас держите. Мы - структура серьезная, и дешевыми провокациями не занимаемся.

«Это как сказать, - подумал Генка. – Врет, сволочь, и не краснеет». Но вслух глухо произнес:

-А так называемую дочь мне можно сейчас увидеть?

-Потом, все потом. Но чтобы вы не огорчались и хоть немного приняли мои слова на веру, я вам покажу её фотографию.

Полковник раскрыл папку из крокодиловой кожи и, перебрав несколько бумажек, протянул Снегиреву небольшой глянцевый цветной фотоснимок.

С фотографии на Генку глянули удивительной чистоты зеленые глаза, которые принадлежали семнадцатилетней девушке. Волосы цвета мёда струящимся водопадом ниспадали на округлые плечи, милое симпатичное личико озаряла счастливая безмятежная улыбка, слегка приоткрыв белоснежную полоску ровных зубов, и на румяных щёчках задорно играли прелестные ямочки. На девушке была легкая простенькая блузка, под цвет её глаз, с высоким воротом, закрывающим длинную точеную шею и плотно облегающая маленькую грудь. Необъяснимую теплоту и негу источало все её существо, пробудив в Снегиреве вдруг смутное предчувствие, что где-то он уже видел и этот взгляд, и эту неповторимую улыбку, и тут память сыграла с ним то, что он никак не ожидал – он вспомнил. Вспомнил, и не поверил, ибо этого не могло быть по той простой причине, что такое просто невозможно.

Заметив, как изменилось Генкино лицо, Слатин подался вперед:

-Что с вами, милейший? Вам эта фотография кого-то напомнила?

-Да, нет, ничего. Лицо вроде бы показалось знакомым, но больше никаких ассоциаций этот снимок у меня не вызвал. Просто я приятно удивился, какая у меня миленькая и симпатичная дочурка, - пробормотал Генка, а про себя подумал: «Так я тебе и признался, пенёк трухлявый. Хотя в чем признаваться – ты и сам без меня прекрасно все, наверное, знаешь. Чистейшей воды блеф. Решил, что я клюну. Не скрою – я поверил. Очень хотелось поверить. Но я-то уж точно знаю, что с матерью этой девушки, которую теперь так упорно господинчик старается навязать мне в дочери, если что-то и было, то до главного так и не дошло. Все, надо взять себя в руки. Пускай полкан уверится, что я попался на крючок. И ради того, чтобы ничего худого не случилось с девочкой, должен согласиться сыграть в его мерзкую игру до победного конца».

Вслух же выдавил из  себя:

-Можно мне оставить фотографию? Кстати, как зовут девочку?

-Оставляйте. У меня ещё есть, - сказал вальяжно Слатин, захлопывая папку. – А девочку зовут Лена. Между прочим, красиво будет звучать: Снегирева Елена Геннадьевна. Да, не делайте вы такое страшное лицо и не переживайте - с девочкой ничего плохого не случиться. Она находиться в очень надежном месте, обеспечена всем необходимым. И как только вы сделаете, что от вас требуется, сразу же состоится радостное воссоединение счастливого семейства.

-Ладно, считайте, что я вам поверил - ваша взяла. Хотя, признаюсь, с вашей стороны это довольно безнравственно. Нашли чем взять за жабры – невинным ребенком. Знали, что меня не взять каким-то там высосанным, наверное, из пальца компроматом. А вот, что такая подлянка сработает, просекли наверняка. Я ведь человек старой закалки и никоим образом не позволю, чтобы за мои ошибки отвечал кто-то посторонний. А вы не боитесь, что этот подлый шантаж вдруг станет достоянием общественности? Вот найду каких-нибудь независимых журналистов и расскажу им все, типа того, что политика нашего государства строиться на шантаже и похищениях детей.

-Не говорите глупостей. Сколько раз вам можно втолковывать, что это дело не политического характера. Хотя, что я перед вами отчитываюсь, как школьник. Я вообще не обязан делать нечто подобное. Да и вам не стоит забивать голову ненужной информацией. Что было нужно, я вам уже сказал, и этого явно предостаточно. Перед вами стоит определенная задача – вот вы её и выполняйте с осознанием долга. Что ещё вам неясно?

-Да вроде бы все, - мрачно, насупившись, произнес Снегирев и, актерствуя, завел руки за спину. - Пошли лучше в камеру. Нагулялся я вволю. Отнюдь, я не в восторге от вашего предложения, а после сегодняшнего разговора уже и от вашей компании. Мне надоела ваша доморощенная философия. Но я согласен играть по вашим правилам. – А про себя добавил: «Пока согласен, а там дальше будет видно. Но вначале следует убедиться, по каким правилам вы играете сами, господин хороший, и на чьей стороне».

-Вот и замечательно, - согласился Георгий Сергеевич. – Мне уже нравиться с какой твердостью вы сказали это. И надеюсь, что искренне.

«Что ж, - подумал Генка, - нравиться моя твердость. Значит, понравиться и всё остальное, что я вам сварганю в лучших традициях какого-нибудь боевичка. Короче, мне следует взять пример с Гамлета: лгать, притворяться и играть. А отыграю я, будь здоров, не хуже принца датского».

ОТРЫВОК ИЗ РУКОПИСИ:

«…Раньше смотреть ей в глаза для меня не составляло никакого труда, я готов был тонуть в их бесконечности, в их нежности, в доброте, но сейчас я старался избежать её взгляда, где поселились боль и отчаяние. Даже сжатые в моих руках её маленькие изящные ладошки обжигали, были словно огонь, но я не отпускал их, боясь, что если вдруг это произойдет, то Аня вырвется, убежит и больше никогда не  вернется.

Мы сидели рядышком, вплотную, друг к дружке, у подножия старой шершавой ивы. Возле нас степенно расхаживал слегка поддатый Сашка. Он молчал уже достаточно долго, а его бесконечное хождение со стороны в сторону «туда» и «сюда» уже начало просто раздражать. Пришлось на этого обормота не зло прикрикнуть:

-Да не мельтеши ты так. И так тошно. Лучше бы придумал что-нибудь.

-А что тут думать. Вам надо бежать, и как можно дальше.

Я посмотрел на Птицу, покрутив пальцем у виска:

-Куда? До первого милиционера. Ты моего отца не знаешь – найдёт, хоть из-под земли достанет, а потом пристрелит нас двоих, да и тебя заодно за компанию.

-Не говори ерунды. Смотри, как Аньку напугал. Девчонка прямо не в себе. – Сашка кивнул на притихшую, слегка побледневшую Аню, но, на мой взгляд, в таком пришибленном состоянии она пребывала с самого утра. – Того гляди и родит раньше времени.

-Типун тебе на язык.

-А тебе много-много типунов, - передразнил меня Сашка, показав мне язык, дурачась, но уже через секунду он был серьезен и суров, как египетский сфинкс, правда, гордым молчанием, как тот, не мог похвастаться – Птицу было не остановить:

-Между прочим, Серёга, это классная идея, и должна потянуть на все сто. Допустим, решение неприятное, авантюра ещё та, но это, именно, тот случай. Представь себе, вы исчезаете на какой-нибудь месячишко, а потом возвращаетесь. Во-первых, аборт делать уже поздно, а во-вторых, за это время предки немного поостынут, поймут, что вы не можете друг без друга – любовь и все такое. И вскоре, глядишь, и свадебку сыграем. Хочешь Анька в белом платье покрасоваться с шикарной фатой на голове?

-Хочу, - глупо ответила девушка и тут же заплакала.

Я поднес руки к её лицу и коснулся нежно мокрых щёк, стал успокаивать вначале ласковыми и глупыми словами, закончив это действие нежным и затяжным поцелуем.

-Ну, вот опять начали лизаться. Вначале давай решим, как быть дальше, а уж потом обжимайтесь, но только без меня. А то, глядя на вас, и у меня началось сильнейшее слюноотделение, а уж про моего дружка в штанах и говорить не стоит – встал, как пушка.

Пришлось немного поворчать по поводу Сашкиной распущенности и о его пошлых высказываниях явно не к месту. Разрядив обстановку подобным образом, даже вызвав милую улыбку на лице девушки, мы вернулись к нашим баранам.

-Допустим, убежим, и у нас это получиться, а жить вот где, и тем более на что? Попросить у родителей? Отец категорически решил перекрыть мне кислород в этом вопросе, до той поры пока я  не смоюсь в Москву на учебу. А до этого ещё далеко.

-А ты продай свои диски, - подал совет Сашка. – Пацаны с руками оторвут. В крайнем случае, можешь вертушку загнать. Она одна на двести тугриков потянет.

-Ты что, белены объелся? – Я взорвался. – Этим дискарям цены нет.

-Тем более. Тебе что дороже стопка запиленных пластинок или ваше будущее счастье? Если б у меня создалась такая ситуация, как у тебя, я нисколечко бы не задумывался.

Что ж, Птица, как всегда прав. Диски и  вертушка дело наживное, так сказать, не серьезное. А вот Анька и наш будущий ребенок это то, с чем следует считаться. Короче, если провернуть все, не затягивая, то финансовый вопрос вполне разрешим. Осталось только отыскать приличное место, где можно было бы перекантоваться до поры до времени. Но и тут Сашка проявил свою способность соображать более рационально, чем я:

-Ты помнишь того смешного деда с Новосёлок?

-Это тот, у кого пчёлы? Помню.

И воспоминания мгновенно унесли  меня в прошлогоднее лето. Мы тогда с Сашкой от нечего делать решили совершить круиз по реке вниз по течению, прихватив с собой на всякий случай парочку разбитных студенток-абитуриенток. Вскоре этот случай и представился на одной песчаной отмели. Там мы хорошо оттянулись, как говориться, по самые помидоры, да и студенточки оказались на высоте, хотя, учитывая их весьма юный возраст, поверить в сие было довольно трудно. Но факт остался фактом, и уже потом, перелопатив достаточное количество особ женского пола, с мастерством подобного пилотажа мы больше не встречались. Те абитуриентки потом, видимо, так увлеклись подобным творческим процессом, что не поступили в техникум – больше мы их и не видели, а жаль.

Но дело не в них, а просто, когда мы возвращались назад, медленно загребая против быстрого течения, то увидели на середине реки лодку-плоскодонку. В ней то, полусидя, то стоя, маячил среднего роста дедок, обнаженный по пояс, в черных сатиновых трусах-парашютах, и своим худосочным тельцем совершал какие-то странные движения. Девчонки так и прыснули, пошленько хихикнув что-то насчет суходрочки – те ещё язвы.

Но, подплыв поближе, мы увидели в руках у старика кусок мелкой сетки, которую он, прилагая нешуточные усилия, пытался втащить в утлую лодчонку.

Заметив наше приближение, дедок сощурил подслеповатые глазки и звонко проорал нам фальцетом:

-Чего ляпы поразевали, подмогли б.

Убрав весла, Птица мгновенно ухватился за сетку, я вслед за ним. Вскоре, в несколько хороших рывков, на поверхности воды показалась осклизлая вся в тине морда усатого сома. Рыбина истошно билась в тенетах, пытаясь снова нырнуть на глубину.

-Держи крепче, - взвизгнул дедок, отпуская сеть и хватая с днища лодки нечто вроде доброй оглобли, видимо, заменявшее ему весло. – Щчас я ему врежу как следоват, - и, размахнувшись, ладно приложился прямо по центру широкого лба, исчезнувшей в этот момент в воде рыбине.

Одного удара явно оказалось не достаточно, да и тот пришелся по воде, а сомяра лишь встрепенулся, резко рванув вниз, да так, что шаткая лодчонка покачнулась, и мы чуть было не попадали в воду. Но каким-то чудом все же удержались на ногах. Девчонки пронзительно заверещали, ибо нырнувшая рыбина обдала всех с ног до головы брызгами мутной  воды.

-Не бросай, мать вашу раскудыть в корень, а тащи, - снова истошно заорал дед, и мы, кряхтя и напрягаясь, вытянули упирающегося сома на поверхность.

Тут и старичок не растерялся – рыбина получила в лобешник то, что заслуживала, и вмиг обмякла. В длину сом оказался где-то более метра, и весил, наверное, не слабо, так что вряд ли бы дедова лодчонка выдержала подобного монстра. Пришлось абитуриенток зашвырнуть в плоскодонку, а сома с комфортом поместить в нашем уютном корыте.

Плыли мы не долго, дедок попался балагуристый, смешливый, травил без отдыха различные байки. В деревне мы подождали, пока он сбегал за тачкой, а потом помогли докатить сего монстра прямо к дому. Почти вся деревня сбежалась посмотреть на усатое диво.

Мы хотели было сразу откланяться, но дед, отзывавшийся на странное прозвище Транзистор, затащил нас к себе в гости, так сказать, на ложку меда, как он изящно выразился по этому поводу.

Мы не гордые, и дали себя уговорить. Кто хоть раз пробовал свежий мед с молодыми огурцами, тот меня поймет. Только представьте себе огромную чашу где-то под два литра налитую до краев ароматной янтарной жидкостью, которая так и играла на солнце и просилась прямо в рот. Мы хлебали мед ложками и так наелись от пуза, что чуть не блевали. А дедок только посмеивался в усы, глядя на то с какой жадностью мы с девчонками налегали на липкое удовольствие – перемазались, словно черти. А чтоб закрепить успех, старичок и с собой нам дал ладную кубышку чудесного лекарства. Просил не забывать и вполне искренне зазывал к себе в гости на рыбалку.

Я как-то и позабыл про это, возможно, сказанное по наитию, предложение, а вот Птица и прошлой осенью гостил у Транзистора, да и весной пару раз наведался половить в чистой водице разных там окуней и подлещиков. Сейчас его уверенность, что дед примет нас с распростертыми объятьями, передалась и мне. А что ещё оставалось.

Короче, выбирать не приходилось. И вообще не было никакого на то желания идти на поводу у предков. После состоявшегося накануне разговора с родителями, мы с Аней утром пошли в поликлинику. Маман по отношению к малышке вела себя в тот раз сдержанно и более-менее корректно, подавив в себе неприязнь, осмотрела мою милую, меня, перед этим, естественно, выпроводив вон из кабинета. О чем там они говорили, какие кипели страсти, я мог только догадываться. А та уверенность, что как только маман увидит мою Аннушку, познакомится с ней поближе, и поймет, какая она славная и хорошая, испарилась, едва я вошел в кабинет спустя полчаса.

-Допрыгался, родной, - начала старушка качать права. – Беременна твоя ненаглядная. Уже третья неделя пошла. Преподнесли вы нам с отцом подарочек. Да и старшая сестра твоя, - обратилась она к съежившейся на  белоснежной больничной кушетке Ане, - чай, думаю, не обрадуется такой перспективе. Так вот что, мои милые, пока ещё маленький срок нужно срочно делать аборт.

От этого слова Аню словно передернуло, да и мне стало как-то не по себе.

-И не смотрите на меня так, будто я сказала что-то ужасное. Это вполне обычное дело, полчаса, от силы час – и все неприятности позади. Отец вечером  придет с работы, и мы обо всем поговорим более подробно.

Маман явно ожидала какой-то реакции на свои слова, но я словно игнорируя их проявление, а так же её пронзительный взгляд врача, подошел к Ане, подавал ей руку и мы вышли из кабинета. И уже только на улице, став под тень тонконогой липы, и, удерживая нежно в ладонях её лицо, пробормотал:

-Ведь ты не согласна на аборт?

-Нет, - еле слышно прошептала она. – Я этого очень боюсь.

-Но ведь и рожать страшно? Говорят, даже больно.

-Так это совсем другое. Когда рожаешь, то понимаешь, что, вытерпев боль, ты обретёшь потом что-то большее помимо облегчения – радость, удовлетворение, счастье, в конце концов. Пойми, что маленький человечек, который появится из моего лона - моя плоть и кровь. Он станет реальным продолжением меня, он так же и твое продолжение, любимый. А, согласившись с предложением твоей мамы, я просто опустошу себя, уничтожу. И я боюсь, что тогда просто не переживу этот кошмар.

Я ничего не сказал Аннушке в ответ, а только покрепче прижал её к себе, уловив легкое трепыханье её доброго наивного сердечка.

То, что происходило потом вечером, и описывать не стоит. Картина была все та же, правда, поменялся антураж, место действия, да и диалоги стали жестче, ибо к баритону отца и дисканту матери примешалось меняющееся на октавах крещендо Аниной сестры Ларисы. Та прямо метала гром и молнии на мою беспутную голову, головы моих родителей, но больше всего досталось Аннушке – того, гляди, и  ударит. Но до рукоприкладства, слава богу, дело не дошло, возможно, Лариску сдерживало присутствие моих представительных родителей, посетивших с визитом вежливости её скромные пенаты.

Дав вволю выход эмоциям, Лариска немного поостыла – ну точно моя мамаша – и противоборствующие стороны стали мирно договариваться. Мне с Аней показалось, что мы тут абсолютно лишние, хотя дело касалось именно нас двоих, возмутителей спокойствия. Боже мой, с каким цинизмом стало обсуждаться наше – не их! - будущее, и это ещё при всем том, что никто не испросил на это нашего согласия. И мы, не сговариваясь, тихо шмыгнули в приоткрытое окошко. Только нас и видели. Возможно, в азарте начавшейся торговли предки ещё долго не заметят столь стремительное отсутствие.

Нам ничего не оставалось, как пилить на своих двоих в другой конец города к Птице. Оттуда мы, как разумеющееся само собой, потянулись на Панский берег, где и решили,  что нам нужно на какое-то время исчезнуть с поля зрения озабоченных предков.

-Ничего, малыш, скоро все образуется, - успокаивал я Аню. – Главное, мы вместе.

-Наверное, - согласилась она, но в дрожащем её голоске звучала печаль.

Я залюбовался её профилем на фоне темнеющего быстро неба. Не знаю почему, но мне в тот момент показалось, что у нас все будет хорошо. Боже мой, как я ошибался…».