ПЛЕВАТЬ ПРОТИВ ВЕТРА. (Глава четвёртая).

ГЛАВА   ЧЕТВЕРТАЯ.

Горы, 26 мая 1985 года.

Илья и Махтуба бежали, скользили вниз по ложбине, в темноте, на ощупь, ежеминутно оглядываясь. Одно время, как только кишлак остался позади, они делали это как-то машинально, по инерции, словно некто невидимый подталкивал их в спину. Потом они остановились, она, чтобы перевести дух, а он, чтобы собраться с мыслями. Если двигаться наугад, по наитию, ничего не соображая, то так далеко не уйдешь – можно сорваться с какого-нибудь обрыва или же их просто-напросто поймают. Тогда для него снова всё повториться – плен, побои, к чему он уже успел привыкнуть, а вот для Махтубы страшно представить, чем это может закончиться – презревшей обычаи своего народа, а особенно то, что она помогла бежать «гяуру», мести со стороны фанатичных единоверцев никак не миновать.

Моджахеды, те ещё пройдохи, знают в горах каждый камешек, каждую травинку на склонах, и при любом раскладе сумеют настичь их очень скоро, если только они не придумают, как быть дальше. Убежать оказалось проще простого, хотя, возможно, без помощи Махтубы это бы не удалось, а, может быть, определенную роль сыграла беспечность американца – тот ослабил на ночь охрану возле хижины девушки. Херлли, скорей всего, понадеялся на честное слово Ильи, а так же был просто уверен, что этот подавленный морально и слабый физически русский не попытается сбежать, всерьёз уповая на пугающее величие неприступных гор – ибо выше гор могут быть только горы. Ведь только последний «крейзи» решится в одиночку вот так, без соответствующего на то снаряжения и экипировки, бросить этим горам вызов.

А вот они решились – сбежали легко, словно песню спели, правда, уйти от погони будет значительно сложнее.

Илья уперся спиной в плотный, хрустящий желоб, оставленный иссохшим потоком, ощутив при прикосновении легкую прохладу. К нему хрупким, худеньким тельцем прижалась Махтуба, дрожа, то ли от страха, то ли от быстрого бега.

Немного отдышавшись, девушка показала Илье на линию желоба, круто убегающую вверх, и что-то смешно залопотала. Казалось, поди, разберись в этой тарабарщине, смеси слов на разных языках, где кроме пушту и русского немного пробивался английский язык. Илья иногда удивлялся, как быстро Махтуба усваивала полученные знания, полиглот и только, - но он понял, все досконально. Даже посмотрел туда, куда указывала девушка – желоб неровной змейкой, с множеством неровных, острых выступов в виде небольших ступеней терялся во мраке ночи. И вот по этому проёму, сотворённому природой, Махтуба предлагала вначале вскарабкаться, а уже только потом, осмотревшись, выбрать правильное направление.

Конечно, подобное будет тяжело сделать, но это все же, какое ни есть, но решение. И они, вначале легко, а потом, хрипя и задыхаясь, иногда натыкаясь на острые камни, полезли к видневшемуся вдалеке просвету. 

Прошло порядочно времени, прежде чем они одолели кручу и перекинули свои обессилевшие тела через серый валун, свалившись на небольшую ровную площадку. Мучительно захотелось пить, и тогда Махтуба вытащила из своей холщовой котомки небольшой кожаный курдюк до краев наполненный теплой водой, и они позволили себе отпить несколько хороших глотков, а остальное оставили на «потом», когда станет совсем невмоготу.

Утро неторопливо выплюнуло блеклый шар солнца в небо, пока слабо осветив безжизненные, серые склоны, затянутые в длинные ленты ржавчины. Внизу точками хижин и неровных квадратиков полей виднелся оставленный ими несколько часов назад кишлак. Сверху жалкие лачужки выглядели просто игрушечными, и Илья на какой-то миг вдруг показался себе великаном, сильным и могучим, что стоит ему сейчас только наклониться, зачерпнуть все эти хибарки вместе с людьми в руку, как огромным ковшом, и опрокинуть в карман, и тогда проблема разрешиться сама собой – погони никакой не будет.

Но только мгновение он упивался своим беспредельным величием и оглушительной высотой, а затем эта высота смяла, скомкала его и сделала таким же маленьким и игрушечным, мелкой, ничего не значащей песчинкой среди огромных серых скал.

Там, внизу вроде бы все было спокойно – ни тебе мельтешения, ни разных отчаянных криков. Наверное, никто пока не заметил их дерзкого и внезапного исчезновения. Американец, понятное дело, дрыхнет себе без задних ног – а что ему, он здесь как бы на отдыхе. Всё включено. Не поднял вой и  приставленный для  охраны душман. Привык уже к тому, что Махтуба выходит  во двор только после второго намаза.

И все же вылеживаться долго им не следовало – десяти минут отдыха хватило с лихвой. Главное, теперь отойти от кишлака как можно дальше, и успеть это сделать ещё до того пока солнце не поднялось слишком высоко. Воевать с солнцем в горах, особенно в конце весны бессмысленно. Оно, несущее тепло и свет, именно тот враг, что убивает постепенно и безжалостно, не глядя на возраст, вероисповедание и чины. Солнце их убьет, вернее его, хотя бы тем, что вначале сумеет сильно напечь голову.

Про такую мелочь он, а уж тем более Махтуба, как-то не подумали – ну, чего было не запастись какой-нибудь тряпицей. Так что Илья решил снять рубаху и сделать себе нечто наподобие капюшона. Правда, под жаркими лучами, возможно, обгорит тело, покрывшись волдырями от ожогов.

Да и черт с ним, главное – голова. Но Махтуба предупредила его действие, и, сделав несколько резких движений, оторвала порядочный лоскут ткани от подола своего длинного платья, обнажив до коленей стройные смуглые ноги. Затем девушка, наложив этот разноцветный кусок ткани на голову Ильи и проделав ряд нехитрых манипуляций, умело скрутила нечто наподобие чалмы.

После немного отступила в сторону, полюбовавшись проделанной работой, и только тогда, мило улыбнувшись, гулко прищелкнув языком, потянулась к Илье жарким податливым телом. Поцелуй получился нежным, трепетным, но не слишком долгим, потому что сейчас было не до этого – нужно идти дальше, и как можно скорее.

Страшно заблудиться в горах, особенно когда не представляешь куда идешь и какое направление выбрано. Вокруг только скалы, скалы, скалы и еще раз скалы, которые глухо зажимают в капкан и вряд ли тебя отпустят, если ты падешь духом. Даже стоит лишь немного оступиться, стать не туда, упасть, покалечиться – и все, можно остаться здесь навечно, изнемогая и иссыхая от жажды на раскаленных камнях.

Илья не знал, даже не представлял, куда идти, но Махтуба уверенно указывала направление. Откуда у неё бралась такая уверенность и правота в своих действиях, он не понимал, и рядом с этой девчонкой чувствовал себя почти младенцем-сосунком. Хотя, судя по её пространственным высказываниям, дальше кишлака девушка никуда вроде бы не отлучалась. Но из её рассказов выходило, что идти нужно только на север, игнорируя те легкие тропы, которыми всегда пользуются моджахеды. Где-то за перевалом должна быть большая дорога, огромный мост, и там часто на своих машинах и грозно рычащих танках ездят шурави. Туда и следовало идти. Далеко и тяжело. Может и не получиться. Илья ещё слаб, да и рана начала побаливать, ногу иногда так и сводило в судорогах.

Впрочем, чего Илье было рыпаться. Если начал игру, то можно было бы тянуть её до последнего, хотя бы до того, когда он полностью окрепнет.

Чертов «янки» почти каждый день приходил для душераздирающей беседы, философствовал, цитировал Ницше и Шопенгауэра. Особенно упирая на понятие о чести. Ну, кто сказал, что, согласившись на сделку, он, господин Лапус, предает свою Родину, и тем более своих друзей-товарищей? Так уж повелось издавна, что все и всегда – рано или поздно - предают кого-то. Предают ради выгоды, из корыстных побуждений, в конце концов, ради спасения своей жизни и жизней своих близких. Так было и так будет всегда. Так устроен мир, и от этого никуда никому не деться. А такие понятия, как Родина и Отчизна, вполне растяжимые вещи. И это можно в какой-то степени рассматривать под любым углом, и поворачивать так, как это будет удобно, используя все средства давления, наказания и поощрения.

Да, соглашался Илья, все средства хороши, кроме самого предательства – и вот эту черту нельзя пересекать. Но в подобной ситуации по-другому у Ильи никак не получалось. В данный момент у него просто не было выбора, конечно, если только можно назвать выбором то, что потом бы последовало, ответь он отказом на предложение американца. А ведь ещё несколько дней назад он был готов к смерти в любых её проявлениях, даже желал этого страстно всей душой, а сейчас – не хотел умирать. Он хотел жить, просто жить, радоваться солнцу, чистому небу, да и мало ли ещё чему можно выказывать своё удовольствие, когда умирать уже не хочется. И, наверное, для того, чтобы как-то задержаться на этой грешной земле, пойдешь на все. Или же нет? Но теперь у Ильи была своя новая истина, своя новая правда, только ему одному подвластная – всегда оставаться и быть самим собой.

А ведь этой непонятной войны могло бы и не быть в его судьбе. Слишком все удачно складывалось до этого: жизнь – полная чаша, хорошие родители, престижный вуз, любимая девушка. И вдруг все в одночасье внезапно оборвалось. Конечно, тогда можно было что-то изменить, переиграть, но он сорвался, закусил удила, а тут ещё военкомат очередной хапун устроил. Илья не был пацифистом, и никогда бы не подписался под каким-нибудь воззванием против войны, но он не любил насилия и все ему соответствующие атрибуты. А вот тогда на него что-то нашло – он бросил учебу и добровольно пришел на призывной пункт. После его, так сказать, понесло, завертело, закрутило – и окончилось тем, что он сейчас имеет. Умер для всех, для друзей и родителей, умер для той жизни, которая была раньше, просто умер – и никому теперь не был нужен.

Хотя нет, сейчас у него есть Махтуба, и он нужен этой маленькой смуглой черноглазой азиатке. И если она говорит, что он для неё все, и говорит это искренне, если только не лжет, то с этим следует считаться. Впрочем, разве можно вот так сразу взять и за столь короткое время узнать чужого человека, понять его душу? Что это? Любовь? Или всего лишь простое человеческое сострадание? А может быть, случайная привязанность, которая в моменты одиночества и безысходности стала чем-то большим?

Илья не знал, но чувствовал, что он просто необходим Махтубе так же, как и она нужна ему, затерянному в чужом и непонятном мире. Ведь именно эта странная девушка, и никто другой, вдохнула в него веру в жизнь, и теперь, жертвуя собой, помогает ему. Ну, кто, скажите, из его знакомых решился бы на подобную жертву? Алеся? Так её уже больше нет. Она умерла, и с ней вместе умерло и его прошлое. Снегирь? Так тот сам неизвестно где – Союз большой, и ему самому, наверное, требуется помощь. Так что следует принять жертву Махтубы, как должное, и не сомневаться, что эта жертва или божье благословение ради любви, ради большой любви. 

Они старались идти быстро, главное, оказаться как можно дальше от кишлака. Спуск вниз по распадкам был крайне опасен: одно неосторожное движение, шаг не туда, и можно полететь вниз, ломая себе ноги. Но как только они, миновав распадок, снова стали карабкаться вверх, чувство опасности неожиданно отступило. Оказывается, лезть в гору совсем не то, что спускаться с неё без страховки. Вверху они немного отдохнули, а затем опять заскользили вниз. И так продолжалось без конца, метр за метром – горы не давали отдохнуть, а влекли неумолимо за собой – в пропасть.

Возможно, было уже далеко за полдень, когда солнце стало наступать им на пятки, того гляди и укусит. Лицо у Ильи заметно обветрилось и обгорело, и до него было больно дотрагиваться. У Махтубы обнаженными оказались только ноги до колен, но по их смуглому оттенку нельзя было понять, подверглись они обжогам или нет. Правда, девушка уже сама по себе устала от бесконечных спусков и подъемов, также устал и Илья, и поэтому им следовало позаботиться о небольшой передышке.

Но вот сидеть на обжигающем даже сквозь одежду солнцепеке им не доставило никакого удовольствия, да и желания тоже. И тогда они срочно решили отыскать какую-нибудь тень, что было довольно проблематично – вокруг одно открытое пространство.

Вскоре, немного спустившись вниз, они, вернее, глазастая Махтуба, все же сумели обнаружить небольшую узкую расщелину, этакую своеобразную нишу меж огромных похожих на валуны камней, где еле заметно пробивалась серая, безлистая поросль травы, слабо пускавшей вверх тонкие иголочки жизни. В нише было немного прохладнее, а, нависающий под неправильным углом выступ угрюмой скалы давал некое подобие небольшого затенения.

Усевшись рядышком с Ильёй, Махтуба медленно, не торопясь, откинула паранджу, а потом, посмотрев ему прямо в глаза, рукавом платья вытерла с его лица пот, проделав это нежно и осторожно, что у Ильи просто перехватило дыхание. Они улыбнулись друг другу, затем соприкоснулись губами, наслаждаясь их близостью и горько-соленых вкусом.

Некоторое время сидели, обнявшись, молча, с замиранием слушая, как бьются их сердца, а также тишину, охватившую безмолвное пространство.

В горах звук иногда раздается очень долго, раскатисто, и летит далеко. И если случайно где-нибудь упадёт камень или вскрикнет редкая птица, спугнутая с гнезда, это можно услышать даже за пару километров.

Но ничего подобного пока не происходило – было так тихо, что просто не верилось, что может ещё, учитывая, что повсюду идёт война, существовать подобная безликая тишина. А раз так, значит, никакой погони за ними нет, или просто та погоня ушла куда-то в другую сторону – их потеряли, и не мудрено – горы умеют прятать следы. Короче, им пока везло. Хотя это ещё ничего не значило. Как говориться, ещё не вечер. А до вечера, ох, как далеко.

Затем они перекусили – есть много не хотелось, а вот воду выпили почти всю без остатка, рассчитывая на то, что вдруг по пути им встретиться какой-нибудь ключ, бьющий со скалы, но на это была слабая надежда.

Жара немного спала, и они, приободрившись, двинулись дальше.

Ночь застала их внезапно, когда они дошли всего лишь до середины следующего гребня. Резко похолодало, а ставшее неожиданно иссиня-черным небо жестоко придавило их ледяными слитками звезд к нагревшимся за день шершавым камням. Но вскоре и камни стали остывать и больше почему-то не грели – от них, как и от звезд исходил, леденящий душу и тело запах неминуемой смерти. Теперь трудно было усмотреть, куда ползти, за что хвататься, если только двигаться вперёд на ощупь, и не бояться, что вдруг сорвешься и скатишься вниз на острые камни.

И все же они ползли дальше вверх, не собираясь сдаваться.

Прошло достаточно времени, прежде чем их усилия увенчались успехом и они, взобравшись на гребень, тяжело дыша, свалились не чувствуя ног на относительно ровной площадке шириной где-то в несколько метров.

Вначале им было жарко, действительно жарко, возможно от нелегкого подъема, у него даже рубаха прилипла к телу от пота. А потом им стало холодно, и для того, чтобы как-то согреться, они прижались друг к другу.

Илья ощущал в своих объятьях хрупкое маленькое тельце девушки, чувствовал её дрожь, и сквозь щемящие острые запахи афганской ночи он уловил даже её запах, терпкий и горьковатый. Этот запах ненавязчиво проник в его подсознание, подчиняя себе всю его сущность, от чего закружилась голова, и внезапно припомнилось, как он впервые увидел Махтубу такой, какая она есть -  без уродливой паранджи.

Вроде бы ничего особенного не произошло, но тогда это действие его словно заворожило. Махтуба, если на это посмотреть с точки зрения европейца, привыкшего к определенному типу женщин, была не так уж и привлекательна. У девушки был слишком широкий рот с припухлыми губами, прямые длинные, черные, как смоль, волосы, нос, немного длинноватый, с небольшой, но приятной горбинкой, темные густые брови и ресницы. А также глаза – о, это уже была отдельная песня, они просто сразили его наповал, - большие, черные, как угольки, какие-то грустные и одновременно загадочные. Он просто не мог вынести их щемящей боли и участия. И сама она маленькая, худенькая, стройная, как березка, раскрылась перед ним совсем по-другому, трепетно, нежно, подчиняясь и в тоже время, подчиняя себе.

А потом случилось и вовсе неожиданное, можно сказать, непредсказуемое: Махтуба одним мимолетным движением высвободилась из рухнувшего мятым тяжёлым комком на пол платья, грациозно выгнулась, как молодая лань, и опустилась рядом с ним на соломенный матрас, нисколько не стыдясь своей наготы.

Илья оторопел – чтоб афганка позволила себе подобное, раздеться перед мужчиной, тем более, чужим – «гяуром», такого ещё никогда не было.

Так они некоторое время лежали, не шевелясь. Она, видимо, не зная, на что дальше решиться, а он, придя в себя, в шоке от подобного сюрприза, от неожиданности, а скорей всего от реальной близости обнаженного женского тела. Господи, да какого тела! Гладкого, смуглого, нежного, с маленькой острой грудью и крепкими коричневыми сосками, вздыбленными торчком.

Боже, а какой был живот, упругий, плоский, плавно переходящий в узкие бедра, гладкие, на вид шелковистые, а впадинка внизу живота, опушенная кудряшками волос, и вовсе могла свести с ума. Чуть ниже бедер ноги почему-то были немного жестче и шершавее вплоть до самых ступней, словно они принадлежали уже не ей, а другой какой-то девушке. Такими же были и руки. И вот эти обнаженные руки вдруг несмело коснулись его тела. Илья не сопротивлялся и позволял делать девушке все то, что та хотела.

Но после и сам решился на действие, вначале робко, боясь спугнуть каким-нибудь нетерпеливым жестом маленькую азиатку. Только вскоре это уже не имело никакого значения, потому что их обоих охватила такая страсть, такое неистовство, и просто не верилось, что подобное случилось наяву, а не во сне.

И все тогда происходило без слов, молча. Да и зачем какие-то глупые слова, когда о том, что они чувствовали и ощущали, говорили их сердца, руки, губы, бедра. Махтуба под ним, не сказать что и лёгким, но и не тяжёлым – за последнее время Илья был немного краше скелета, -  то вытягивалась до предела, как натянутая струна, то поджимала к себе ноги, без устали вращая бедрами. Желание, обуявшее девушку, казалось, выжигало её изнутри, выламывало её хрупкое на вид, но такое гибкое и сильное тело.

А Илья просто стонал от наслаждения – давно с ним такого не было, а Махтуба, плакала, изредка вскрикивая, словно от пронзительной, горячей боли каким-то диким, гортанным криком.

Они жили друг другом, звериная страсть пополам с нежностью пульсировала в них живыми волнами. Они взлетали и падали, словно это было в первый и последний раз, словно завтра этого уже не будет, а им суждено навек расстаться; так они пытались обмануть эту жизнь и это злое время своим неожиданным безумством.

А потом вдруг этот запал страсти иссяк, как вода в высохшем колодце, и нечто, возможно, усталость заставило их тела замереть одновременно, и они успокоились, лениво сжав друг друга в объятьях. Но Илья чувствовал, как гулко бьется маленькое сердечко Махтубы, как пульсирует, сжимаясь и разжимаясь, её уставшее лоно, тесный и обжигающий его увядшую плоть сладкий комочек девичьей плоти.

Понятное дело, потом было ещё несколько подобных ночей, таинственных и порочных, но вот, как та их первая девственная ночь, повторить было уже невозможно. И все происходило тогда, когда во дворе бдительно несли дозор пара ушлых, вооруженных до зубов, сторожей-моджахедов. Короче, стоило б только тем узнать или же просто догадаться, чем, пользуясь безликим мраком ночи, занимаются пленник-гяур и их правоверная землячка, то девушку, без всякого на то суда и следствия, растерзали б прямо на месте, искромсав её хрупкое маленькое тело острыми длинными ножами на сотни и тысячи кусочков. Ему бы, конечно, досталось тоже, но за его спиной стоит «денежный мешок» американец – и, возможно, Илья отделался б всего лишь парой сломанных ребер и энным количеством выбитых зубов.

Илья не понял тогда, да и не понимал сейчас поступков этой маленькой восточной женщины. Зачем она ему помогает? Почему отдалась ему, советскому солдату? Этому не было никакого логического объяснения.

По большой любви? Вряд ли! Хотя и возможно. Насколько он знал, все афганки от малолетних пацанок и до беззубых старух никогда не любили, да и не любят разных там чужеземцев, а теперь и советских – «шурави». Особенно после того, когда войска тех вторглись в их, правда, и до этого не такую мирную жизнь, сея повсюду разрушения и смерть. Без «шурави» было плохо, но с их приходом  стало ещё значительно хуже.

Ужасно хотелось пить, и Илья прикоснулся пересохшими губами к Губам Махтубы, но они были такими же безжизненными и сухими, как и у него, даже слюны не осталось. Тогда он скользнул ниже, задержался на шее, уловив, как нервно пульсирует тонкая жилка, а затем, отогнув ворот платья, нежно припал к жесткому коричневому соску левой груди. Рот жадно захватил этот вставший дыбом сосок, втягивая в себя и всю грудь. Можно было сойти с ума от соленого вкуса терпкой плоти, при этом ощущая трепетное дрожание девичьего тела и чувствуя бешеное биение её сердца. Махтуба сладко застонала, выгибаясь всем телом, а потом непроизвольно раздвинула ноги, куда, словно ожидая этого, устремилась его нетерпеливая рука. Пальцы коснулись влажного лона, слегка поглаживая его, а потом неторопливо вошли в истекающее соком устье.

Но тут Махтуба замерла, горячей маленькой ладошкой накрыв его нетерпеливую ладонь, словно вдруг усмотрев в столь непритязательном естественном действии что-то не очень потребное, а может, неподходящее в сложившейся ситуации. И Илья понял, мгновенно убрав оттуда руку и позволив той другой жест, прижав Махтубу к своей груди.

Вот так, обнимая друг друга, они и забылись тревожным сном…

Очнулись только под утро и то только от высокого ровного звука. Илья тут же вскочил – Махтуба осталась лежать, растерянно, с удивлением глядя на то, как он закричал и запрыгал на одном месте.

Три вертушки – две ведомые и одна прикрытия – летели высоко в синем бездонном небе, мерцая металлом серебряных днищ.

-На боевые пошли, - прокричал Илья, а потом сорвал с себя рубаху, пропахшую потом, и стал размахивать ею над головой, орать, ругаться, плакать, делать все возможное, чтобы его только заметили. Подхватилась и Махтуба. Она тоже стала кричать за ним вслед, повторяя его безумные слова.

Но вертушки, сверкнув задорными остроконечными звездами на фюзеляжах, пролетели мимо, не сходя с курса, а затем исчезли, утонув в слепящих лучах восходящего солнца. Несколько секунд ничего не было слышно, даже звука моторов – за высоким отрогом, находящееся  внизу ущелье поглотило все существовавшие до этого звуки.

Но тут случилось просто невероятное, а может, это и должно было случиться: в той стороне, где только что скрылись вертушки, там, где ещё вчера Илья с Махтубой умирали от жары и жажды, вдруг что-то полыхнуло, словно взорвались горы. Нет, они не  взорвались, а вздрогнули раскатисто и глухо, какофонией одиночных выстрелов и коротких очередей. Но уже через мгновение эту какофонию перекрыла частая череда таких оглушающих и огненных взрывов, что казалось конца и края не будет этому светопреставлению – ослепительные вспышки так и пронзали, ставшее вмиг багровым чистое до  этого лазоревое небо.

И вдруг всё это неожиданно прекратилось, лишь только гулкое эхо ещё долгое время разносило умирающие звуки по отрогам и глубоким ущельям. А затем снова, как три огромные сверкающие птицы, показались вертушки.

И снова Илья закричал, радостно, с надеждой, махая руками и высоко подпрыгивая – вот он, я, Илья Пташевский, гвардии старший сержант, заметьте меня, да заметьте же ради бога, ну что вам  стоит.

Но вертушки снова проскользнули  мимо, только на этот раз надрывно урча, как удовлетворенные удачной охотой звери.

И вот только тогда Илья упал на колени и заплакал, горько, с надрывом, размазывая слезы по грязному лицу, сотрясаясь от рыданий. Плакал он долго, опустошая своё тело и душу. Чуть поодаль сидела Махтуба, не решаясь к нему приблизиться, впервые не зная, как себя поведет этот странный «шурави», попытайся она вдруг его как-то утешить.

Но тут Илью вырвало, просто вывернуло наизнанку, правда, это длилось недолго – не было чем. И от этого во рту стало так противно, так отвратно, словно там стая кошек устроила себе логово. Только это отвращение, как не странно, вернуло Илью к жизни. Он медленно встал с колен, слегка покачиваясь, подобрал брошенную в порыве агонии рубаху и протер тщательно ею своё лицо. И лишь тогда посмотрел на Махтубу, улыбнувшись, словно этим извиняясь за свою мимолетную слабость.

Девушка тоже улыбнулась ему в ответ: мол, ничего страшного, мы скоро уже придем туда, куда нам нужно, - и показала рукой вниз.

Илья, как загипнотизированный  проследил за жестом девушки.

Внизу, где-то далеко, почти у самого подножия розовых скал раскинулся кишлак. И вначале Илья ужаснулся пришедшей на ум мысли: неужели они сбились с пути и вернулись назад. Проклятые горы обманули их, прокатив в который раз на своей адской карусели. Но тогда почему так счастливо улыбается Махтуба и отчего весело лопочет, не переставая?

И, присмотревшись внимательнее, Илья понял – кишлак другой, другие постройки и дувалы. Да и «зеленка», окружающая его, шире и гуще по своей массивности. К тому, мечеть была расположена чуточку южнее. А дальше и вовсе открывалась восхитительная панорама: прямо через ущелье тянулась линия железобетонного моста, где чуть поодаль виднелись коробочки БТРов и каменный бастион блокпоста. Там были свои, ребята, ребятишки. Там было их долгожданное спасение.

Казалось, до всего этого великолепия рукой подать. Но это только так казалось. Ещё идти и идти – от силы день, не больше, если только, конечно, ринуться напрямик, сиганув прямо вниз со скал. А вот в обход – и целых два. Да за это время может произойти, что угодно. Не исключая погоню. Но страшнее всего жажда. Вот было бы хорошо найти воду.

Но о воде можно было только мечтать. Они всухомятку перекусили тем, что у них осталось, а потом снова пустились в путь, вниз по скалам…

Сколько они шли, Илья уже не помнил, утратил счет времени, тем более у него открылась рана. Махтуба, как могла, перебинтовала его, соорудив из разорванной штанины, нечто наподобие бинта. Передохнув, они снова потащились, сбивая в кровь ноги  о ржавые камни.

Илья чувствовал, что ещё чуть-чуть, и он умрет. От жары, от жажды, от боли, которая сжимала всего тело от макушки до пяток. Стоило только удивляться тому, как он поспевал за Махтубой, не отставая, след в след.

Девушка, конечно, и сама была на пределе, но, пройдя немного, усаживалась на камни и поджидала его, подбадривая каждый его шаг бодрым голоском. Глядя на такое упорство, Илья и сам не думал сдаваться.

Но вскоре в глазах у него замельтешило, казалось, он идет уже вслепую, взирая только сквозь веки на бесконечные горы, бездонное небо, убегающие вниз расщелины, ручеек.

Ручеек?! Он замер от неожиданности, а затем услышал радостный вскрик девушки, её легкое и звонкоголосое: «Али, Али, вода», а потом и сам медленно ступил ногой, чуть не поскользнувшись, в небольшой, струящийся откуда-то из недр каменистой почвы, родник.

Он опустился на колени и погрузил раскаленное лицо в долгожданную прохладу. Илья пил долго, захлебываясь, булькая, пуская пузыри, стараясь как можно больше наполнить свое иссохшее тело живительной влагой, пил до ноющей боли в животе. Махтуба пила тоже, но медленно, и утолила жажду довольно быстро, затем наполнила чистой водой до краев курдюк. А потом они ещё долго смывали с себя липкую грязь, набитые пылью глаза, уши.

После они обнаженные лежали в ложбинке, вытесанной неутомимым потоком ручья, а мимо них, через них, под ними, словно проходя через всю их сущность, текла волшебная живительная прохлада, дарящая их усталым телам покой и радость. Они замирали от восторга, когда касались друг друга кончиками пальцев, ибо на дальнейшие действия у них просто не было никаких сил. Простиранная Махтубой одежда сохла на раскаленных камнях.

Когда покой и радость прошли, уступив место смутному беспокойству и тревоге, а рассудок победил над тем, чтобы взять и здесь остаться, а потом  ждать неизвестно чего, они снова потянулись по пыльным, порыжевшим от жаркого солнца склонам. Да, чего ждать, вдруг погоня уже на подходе. Вряд американец допустит, чтобы советский солдат, на которого было затрачено столько времени и средств, оставил его, маститого цэрэушника, с носом. Если только, конечно, группа преследования не нарвалась, ну, совсем случайно, на следовавшие каким-то своим курсом вертушки. На войне всякое бывает.

После небольшой гряды им пришлось подниматься дальше вверх, потому что по обе стороны не было вообще никакого прохода. Правда, склон был совершенно пологим, однако это все же был подъем, и он, как никогда теперь, отнимал последние остатки сил. К тому же ноги иногда чуть не проваливались в небольшие трещины и рытвины в камнях. А потом снова был спуск вниз, где их и застала ночь…

Лучи утреннего солнца выплеснулись из-за скал, и Илья отклонил голову в сторону, чтобы спастись от их безжалостного сияния. От бессонницы было некое ощущение песка в глазах, сразу появилась неприятная резь, и он стал неудержимо тереть глазницы, думая подобным образом облегчить свое состояние. Но резь ещё больше усилилась, даже выступили слезы.

Махтубы рядом не оказалось. Илья попытался приподняться, но тело не желало слушаться, а ноги и вовсе одеревенели. Он хотел было крикнуть, позвать девушку, но даже не услышал себя – так сдавило горло. Поискал котомку, чтобы попить воды, но вспомнил, что Махтуба всегда носит ту за спиной, как рюкзак.

Тут Илья не в шутку заволновался – где девушка? Может, покинула его? Но вздох облегчения вырвался из груди: из-за огромного серого валуна, глыбой взметнувшегося на их пути, показалась маленькая фигурка и бегом устремилась к нему, что-то возбужденно лопоча.

Илья медленно ковылял вслед за Махтубой, тянувшей его упрямо вниз. Шаг за шагом они миновали один завал, затем другой – и сразу прямо за поворотом открылась пыльная в мелких камешках дорога, по которой, пыля, на определенном расстоянии друг от друга тянулись коробочки машин и БТРов.

Он застыл от неожиданности, а Махтуба, махая руками, падая и поднимаясь, бежала по склону вниз и  звонко кричала:

-Шурави. Шурави…

Их в семье было четверо. Отец, мама, маленький братик Али и она – Махтуба. Отец, сколько она себя помнит, занимался заготовкой хвороста, возил его на маленьком кургузом ослике, запряженном в небольшую на деревянных колесах тележку. Но отец, бывало, часто болел, и случалось, что он долго не мог потом работать. А для лечения требовались деньги, много денег, ведь доктор не хотел лечить бесплатно. И поэтому денег никогда не хватало, и они еле сводили концы с концами. Пришлось маме наняться в услужение в один зажиточный дом, где она с утра до вечера делала самую грязную работу, терпя пинки и выслушивая бесконечную ругань взбалмошных хозяев. Домой мама приходила еле живая, усталая, кое-как готовила ужин, а потом валилась без задних ног и неподвижно – болело все тело - лежала до утра, без стонов и плача, чтобы не напугать своей болью мужа и детей. А утром вставала чуть свет, будила Махтубу и Али, младшего братика, кормила их и больного отца тем, что можно было собрать в доме, а сама полуголодная, а то и вообще натощак, уходила снова на работу, как на каторгу.

Махтуба оставалась дома, прибиралась после скудного завтрака, и если все же кое-что оставалось из еды, приберегала эти остатки на обед для отца и Али. Потом она играла с братиком в разные, ей самой придуманные игры, тем самым, отвлекая того от чувства голода – Али почему-то все время хотел есть. А если еды не находилось ни крохи, то оставалось только ждать вечера, когда придет мама и что-нибудь принесет. Но и это случалось не всегда.

Когда отцу становилось лучше, и он чувствовал себя относительно неплохо, тогда он уходил к подножью гор  в поисках хвороста. Конечно, он мог взять с собой и Махтубу – небольшая, а все-таки помощь, - но кто б тогда остался с Али, которому едва минуло три годика.

И вот как-то раз отец ушел в горы, а Махтуба завозилась по хозяйству, затеяв стирку. Али вначале играл во дворе, но вскоре ему это надоело и малыш вышел на улицу, сиганув за дувал. Махтуба не обратила на это особого внимания – братик иногда любил смотреть, стоя у ворот, как старшие мальчишки играют в «лямги». Но вот подошло время обеда, а Али всё не было. Махтуба ждала брата долго и терпеливо, а потом кинулась искать его. Вначале на улицу, спрашивая у мальчишек, видели ли они Али, но те заверили девочку, что её брат рядом с ними даже не появлялся, да и не взяли бы они Али играть в свою серьёзную игру – ещё слишком мал для этого.

Потом Махтуба подумала, что пока она ходила и искала, Али, может быть, уже давно дома. Но там его не было. И тогда девочка заплакала, громко, навзрыд, и, рыдая, вспомнила, что за домом есть сухой колодец. А что если Али упал туда? Но ни в колодце, ни у ручья, куда затем побежала девочка,  братика тоже не оказалось. Не было его нигде, где она только не искала.

А потом вдруг подумала: а может, Али убежал к маме, захотел кушать, решив, что та его чем-нибудь покормит тайком от жадных хозяев – так стоило ли волноваться. Махтуба так и не рискнула пойти туда, чтоб проверить свою догадку, хотя девочка и была не робкого десятка, но все же боялась хозяйки зажиточного дома толстой, в три обхвата, ханум Фатимы, её злого языка и легкой волосяной плетки, с которой та ходила не расставаясь. Но ближе к вечеру пришла мама, а вместе с ней отец – Али с ними не было.

Они искали братика до самой ночи, ночь и все последующие дни, а потом наступила долгая пора ожидания и надежды в тревогах и беспокойстве – вдруг Али сам вернется. Мама перестала ходить на работу, бродила по кишлаку, как неприкаянная, лазила по горам, сбивая в кровь ноги и обдирая руки об острые камни. И куда б она не посмотрела, везде ей чудилось лицо Али. Она ничего не ела, перестала даже разговаривать, смеяться, погрузившись в свои мрачные думы, а потом вдруг и вовсе заболела, и как-то в одночасье умерла – не выдержала её хрупкая душа такой несправедливой  потери.

Остались они вдвоем, но вскоре и с отцом стало происходить странное: как-то сидя под деревом, заметил он ветку, которая неожиданно поразила его воображение, и ему стало казаться, что эта ветка чем-то похожа на Али.

Отец тогда улыбнулся и сказал: «Сынок, давай спускайся и иди ко мне. Мы тебя давно заждались». Но ветка ему ничего так и не ответила, а шустрый ветерок только всколыхнул её зеленые листики и спугнул спрятавшегося в листве соловья. Отец, приняв маленькую птичку за душу сына, закричал: «Ты куда, Али? Не улетай. Не оставляй нас с Махтубой». Но соловей даже не услышал его отчаянного крика. И стал после Али мерещиться отцу в каждом дереве, в каждой пролетающей птице.

Однажды отец следил за полетом дикого голубя, и ему почудилось, что дух Али вошел в эту свободолюбивую птицу. Голубь беззаботно порхал над завороженным отцом, словно что-то желая ему сказать. Но тут неожиданно раздался выстрел – как бы разверзлось безмятежное небо, - и через мгновение голубь с разорванной грудью забился на земле. К мертвой тушке подбежал Мурад, охотник и, ликуя, засунул свою добычу в кожаный мешок.

И тогда отец горько заплакал, почувствовав свое одиночество и безнадежность ожидания, а сердце его заныло - и в тот же миг разорвалось от боли. Так осталась Махтуба одна одинешенька на этом белом свете. Ей только-только исполнилось одиннадцать лет, а она уже познала боль и горечь утраты. Сколько слез тогда она выплакала - одному Аллаху только известно. Но плачь, не плачь, а жить все же надо, и пришлось Махтубе идти в услужение к чужим людям, чтоб хоть как-то продлить свое уже недетское существование.

Потом было девятнадцатое саура 1358 года, когда люди просто сошли с ума и стали убивать друг друга, род пошел на род, сосед на соседа. Хотя их кишлак и находился далеко в горах, но отголоски братоубийственной войны докатились и досюда. А потом пришли «шурави».

Вначале советским даже были рады, потому что ненависть и вражда между афганцами уступили место примирению и взаимоуважению. Но недолго длился этот мир, вскоре опять заговорили ружья и автоматы, только в этот раз они были направлены в другую сторону, на всеобщего врага – «шурави». Как так получилось, никто так и не понял, да и стоило ли вдаваться в такие мелочи, когда жизнь уже больше ничего для людей не значила. Хотя подобное случалось и раньше.

Махтуба это понимала, как никто, и для молодой неискушенной девушки была весьма сообразительна в подобном вопросе, считая, что убивать не хорошо, и что смерть - не развлечение, а трагедия, как для убитых, так и для тех, кто убивает. Ведь если уже кто-то каким-либо образом столкнулся со смертью, то потом никогда уже не сможет жить полноценно той жизнью, которой жил до этого раньше. Его жизнь просто превратиться в бесконечное количество толчков и вздохов, а также убеждение в том, что вскоре и она может также быстро оборваться в любое время.

Махтубе вроде бы повезло: эта война не коснулась её, не обдала своим смертельным дыханием – смерть ещё раньше до этого отняла у неё самых близких людей. Девушка некоторое время работала на тех хозяев, на кого в свое время гнула спину её мама, но потом, устав от бесконечных придирок вздорной Фатимы и нескромных предложений её худосочного мужа, ушла, напросившись в дом старосты кишлака, ухаживать за его больной матерью. Там оказалось значительно лучше. К тому же Махтуба решилась на продажу отцовского ослика – он ей был теперь ни к чему, – и за те несколько выторгованных ей афгани купила лохматую козочку и с десяток пушистых цыплят. Так обзаведясь маленьким хозяйством, она стала жить дальше.

Уже давно подошла пора замужества, но никто к Махтубе так и не посватался, и не потому, что у той не было соответствующего калыма, а просто односельчане стали замечать за девушкой довольно странные вещи. Та могла иногда подолгу сидеть на берегу ручья и задумчиво смотреть на воду. А то вдруг начинала разговаривать с деревьями или кустами, а иногда и с небом, где резвились веселые птицы. Сразу тогда приходили на ум её мать и отец, помеченные подобным безумием, и предполагалось, что и Махтубу постигла такая участь. Короче, никто не хотел связывать себя узами с сумасшедшей.

Но Махтуба по этому поводу не сильно и переживала. Она словно чего-то ждала. Какого-то знака свыше. Что это будет, и когда произойдет – неважно. Главное – верить и терпеливо ждать грядущего знамения.

И, наконец, это случилось – она дождалась. Только вот никак не могла предположить, что образ исчезнувшего много лет назад брата Али вдруг проявиться в образе израненного «шурави» - «гяура», врага её народа. Хотя разве может быть этот «шурави» её врагом, если в нем, благодаря Аллаху, ожил дух любимого брата. Нет, она не сошла с ума, она это почувствовала, едва прикоснувшись к израненному нечестивому телу русского. А как только тот заговорил на их родном языке и назвал свое имя, Махтуба уверилась – Али вернулся. И если в таком образе, значит, так угодно Аллаху. Она даже хотела поведать вернувшемуся Али об этом, рассказать, как долго она его искала, как долго ждала, но пришел Хаким и не дал им поговорить, как следует, уведя «шурави» к долговязому американцу, пришедшему накануне в их кишлак с караваном. Староста и мулла беспрекословно слушались того рыжебородого чужеземца, давшего им деньги и оружие, и девушка поняла, что только теперь от него будет зависеть дальнейшая судьба «гяура» с душой Али.

И она, спрятавшись за дувалом, с замиранием сердца ждала решения чужеземца. Какова же была радость, когда её позвали и приказали перенести раненого «шурави» к себе домой и ухаживать за ним. Махтуба ещё раз убедилась в мудрости и величии Аллаха. Он услышал её ежедневные молитвы.

Али был очень слаб, но она вылечит его, выходит, и они снова будут вместе. Как же он повзрослел за эти годы, став настоящим мужчиной, смелым воином. Жаль, что мама и отец не дожили до этого счастливого дня.

И Али выздоравливал, очень быстро шел на поправку – хвала Аллаху! Разговаривали они мало, потому что Али забыл их родной язык – что ж, наверное, такова воля Аллаха, ещё одно испытание для Махтубы, - и она научилась немного говорить по-русски – Али оказался неплохим учителем. А особенно нравилось ей смотреть, как Али спит, и её тогда охватывала такая нежность, такая любовь, что ей просто хотелось обнять его многострадальное тело своими нежными руками, сжать в объятиях и не отпускать, но она боялась даже прикоснуться – а вдруг ненароком спугнет это маленькое счастье.

А затем она случайно – хотя какая тут случайность, просто обыкновенное девичье любопытство - подслушала разговор Али с американцем. И тогда она поняла, как подл и коварен пришлый чужеземец – тот уговаривал, нет, не уговаривал, а просто-напросто заставлял Али предать тот народ, который принял его, как родного. Американец предлагал брату встать на сторону моджахедов, воевать, совершив множество подвигов, а потом уехать с ним в далекую Америку, то есть, предать на этот раз и Махтубу, оставив её одну в этом несправедливом мире. И Махтуба едва не заплакала, потому что Али, нисколько не сомневаясь, принял предложение коварного американца.

Но потом девушка успокоила свои чувства, немного поразмыслив, а скорей всего ей подсказало сердце, что «шурави» это сделал специально, то есть, поддавшись уговорам, он немного схитрил, наверное, для того чтобы ввести рыжебородого в заблуждение. Да и попробовал бы он не согласиться – если б сразу отказался, тогда его просто бы убили. Ведь односельчане не знают, что душа правоверного Али вселилась в тело «гяура», и даже б если она поведала про это, то они просто подняли бы её на смех, а то и во все забросали камнями. Возможно, и «шурави» стало б хуже от такого признания, - и потому Махтуба смолчала.

Девушка даже не знала, что делать, как ей поступить, но она знала одно: ей нельзя потерять Али еще раз – этого она уже просто не переживет.

Однажды ночью, когда луна только рождалась, ей приснился неожиданный сон, хороший и приятный, где к ней пришли отец и мама. Они знали всё и теперь очень радовались тому, что Али нашелся здесь, на земле, потому что у себя, на небе, сколько они его не искали, так и не нашли. Но сейчас он рядом с Махтубой, пускай и в чужом теле. Ведь если Аллах позволил такое, значит, так оно и должно быть. Самое главное, что душа у «шурави» родная – Али. И уходя, на прощание, мама дала совет: Махтубе нужно сродниться с чужим телом Али, принять через свое лоно его душу, которая спустя некоторое  время должна возродиться в её невинном чреве – возможно, для этого она берегла себя все эти годы, - и тогда родившийся младенец, как две капли будет похож на того Али, которого они все помнили.

И Махтуба послушалась совета мамы. И решилась. Её не пугала скоропалительность подобного решения. Все произошло как-то легко и естественно. Она даже не почувствовала боли, а только радость и наслаждение. И хотя она не поспевала мысленно за тем, что происходило наяву, иногда даже казалось, что душа уходила в пятки, а разум мутился, она знала, что поступает правильно. И с каждым разом принимая в себя душу Али, она трепетала от восторга, возблагодарив Аллаха, за этот сладострастный дар, который, правда, не знала, как и назвать – не было в её девичьей неискушенной душе ещё названия такому безумию.

Ей ни на секунду не хотелось отрываться  от Али, хотелось чувствовать его не просто рядом, а замирать в его объятьях, крепких объятьях мужчины. Девушку теперь перестало страшить будущее, потому что до этого настоящее было и шатким, и неопределенным, а прошлое, хотя и жило в её памяти – давно умерло. Теперь ей было достаточно этого малого, а большего она и сама не желала. Желать чего-то большего, значит, гневить Аллаха.

И только уже потом, когда наступила легкая усталость, но не было пресыщения, а тело ещё дрожало и хотело, чтобы это продолжалось до бесконечности, когда душа её сроднилась с душой Али, а душа «шурави» с их душами, Махтуба отыскала название всему, что произошло. И как это она раньше не поняла, что это - любовь.

Не умевшая ни читать и ни писать, ничего не знавшая о высоких человеческих отношениях простая деревенская девчонка просто по-женски, интуитивно почувствовала это, словно сама мать-природа подсказала ей это. И плевать, что там за стенами хижины злая холодная ночь, что там идет непонятная война – её это больше не касалось. У неё появился свой мир, где было всегда тепло, уютно и радостно, где не будет больше никаких смертей, а только одна вечная любовь. Так хочет она! Так хочет Аллах! Если б он не хотел, то никогда бы не допустил подобного.

Но Махтуба понимала, что так долго продолжаться не может. Всему хорошему обязательно приходит конец. Она помнила о договоре Али с американцем, и знала, что когда-нибудь слова начнут обретать действие. И по намекам рыжебородого, приходившего каждый день разузнать о состоянии «шурави», поняла, что это должно случиться со дня на день.

Махтуба не хотела отпускать от себя Али, она прикипела к нему душой и телом, и не знала, что же можно предпринять такое, чтобы избежать мук расставания. Если Али уйдет с американцем, то она его больше и, возможно, уже никогда не увидит – в этом девушка была уверена. А ещё она была уверена, что и сам Али не желает с ней расставаться, а самое главное, что он теперь не хочет больше воевать, это для него равносильно смерти. Это не его война, да и не её тоже. Эту войну придумали для себя баи и ханы, а бедным людям, таким как они, она просто  ни к чему.

И тогда девушка предложила Али бежать в горы, уйти за перевал к «шурави», она ему поможет, и она пойдет с ним – здесь её ничто не держит. И Али согласился. Уйти они надумали сразу, как только приняли это решение – а вдруг завтра будет поздно. Слава Аллаху, ночь выдалась темная, ветреная, с шорохами, и это заглушало их шаги, когда они, проделав небольшой лаз в стене хижины, выбрались на склон горы, и тихо спустились вниз. Охранник не услышал их суеты – наверное, спал, - и они довольные этим обстоятельством побежали прямиком в горы.

Путь оказался не таким и легким, каким она себе его представляла, но все получилось – они дошли. Ещё оставалось совсем немного – и они у цели.

Что будет дальше, Махтуба не хотела загадывать. О себе она не думала. Главное, чтоб с Али всё было хорошо. И, прежде всего, она не хотела лгать самой себе – за эти несколько коротких дней и ночей она полюбила этого «шурави», семя которого – а в этом она была уже точно уверена – носит у себя под сердцем. Вначале она думала - просто ей удобно было так думать, - что душа её брата Али вселилась в тело советского солдата, и веру эту лелеяла в себе до того момента, когда поняла, что это, увы, не так. Новая правда раздавила собой все, что она с таким трудом возвела в своем подсознании. Но это не огорчило Махтубу, наоборот, зародившаяся в ней любовь потребовала всей правды. Так оно и получилось. А все остальное было уже неважно. Она сразу почувствовала, что мир, в котором она жила раньше, изменился, перестал существовать, как перестали существовать те люди, что раньше её окружали, их судьбы и их отношение к жизни. Остались только она и он, её русский Али, женщина и мужчина, бросившие вызов этим суровым и холодным горам, злому жаркому солнцу и даже условностям этого безжалостного к маленьким людям мира. И она, как могла, молилась своему справедливому Аллаху и даже неправильному гяурскому богу, в которого не верил её русский Али, чтоб этот жестокий мир не поглотил их так сразу, а послал хотя бы ещё несколько мгновений быть вместе  и никак не расставаться… 

Махтуба сбежала вниз по склону, навстречу несущейся громадине пятнистого БТРа, внезапно упав, зацепившись за камень, и больно ударилась всем телом о каменистую почву, в бессилии раскинув руки. Видела, как к ней подбежал высокого роста, с густыми пшеничного цвета усами «шурави» с автоматом в руках и что-то надрывно прокричал.

Махтуба, попыталась приподняться, но резкая боль скрутила её в три погибели, и она, рухнув в подставленные руки солдата, прошептала: «Там ваш, шурави». Потом у неё закололо в висках, затянуло пеленой глаза, и она потеряла сознание.

Она уже ничего не  ощущала, как не чувствовала, что заботливые руки солдат грузят её неподвижное тело в БТР, как потом туда же рядом втискивают и Али, который, затем, уложив её голову к себе на колени, будет плакать над ней горькими слезами  счастья…

24 сентября 2002г. 

Генка лежал в засаде, натянув на голову капюшон поношенной куртки-ветровки, и внимательно осматривал окрестности: небольшую асфальтированную дорогу, ведущую прямой чертой к невысоким чугунным воротам, инкрустированным разнообразными узорами, за которыми вычурными монолитами башенок возвышался особняк из красного кирпича.

Уже порядком стемнело, и по всему периметру высокого решетчатого забора ярко горели фонари, так же несколько фонарей освещали особняк и территорию возле него. Да и в самом особняке кое-где горел свет, особенно на первом этаже. Иллюминация была ещё та. Так что пробраться незаметно без малой крови вряд ли получится. Хотя сегодня ему очень везет, и должно повезти и дальше.

Конец сентября выдался на удивление теплым, не дождливым, вот и сегодня днем иногда, а то случалось и чаще, светило солнце. Но оно уже не грело так, как летом, не прогревало землю, и с наступлением сумерек стало не то что холодно, а очень холодно. Одет Снегирь был вроде бы неплохо, и как оказалось с расчетом на изменения в погоде. Но от долгого ожидания и неподвижного наблюдения – где-то около двух часов – он стал ощущать небольшой дискомфорт, а именно: ноги затекли, а тело время от времени стало покалывать, словно в него поочередно впивались миллиарды маленьких, неприятных иголок. А это явно указывало на то, что период бездействия следовало свести к минимуму и срочно на что-то решаться.

Еще утром, получив соответствующие инструкции, документы на новое имя, мобильный телефон для связи и энную сумму денег на личные расходы, Снегирев покинул базу, которую сам для себя окрестил «базой отдыха».

Что ж, отдохнул он, можно сказать, неплохо, приведя тело и мысли в порядок. Но не это оказалось главным, что он вынес из своего принудительного заключения. Полковник настаивал на том, чтобы он, Генка, играл по правилам, которые тот ему расписал, как по нотам, и в этом видел смысл всей начатой им игры: мол, мы к тебе по-хорошему, так что и ты, мил человек, будь с нами тоже предельно чист, а не то.

Вынужденный согласиться с такой постановкой вопроса, Снегирев решил вести себя так, как от него ожидали, не выказывая своего недовольства. Но Генку почему-то, он сам не знал почему, напрягало, давило, держало в каком-то подвешенном состоянии, сказанное как бы вскользь угрожающим, не терпящим никаких препирательств, тоном: «А не то». И, находясь в четырех стенах, в заточении, Генка ничего не мог с этим поделать, точнее, не мог воспротивиться. Но, как только он оказался по ту сторону забора, это внутренне противостояние в нем к ещё не совершенному злу, постепенно стало выползать наружу, выискивая более или менее достойный выход из сложившейся ситуации. То ли взыграло уязвленное самолюбие, то ли ещё что-то другое. Но ему очень захотелось бодаться, как тому молодому телку, который пытался, только что прорезавшимися рожками, как бы в шутку, поддеть старый могучий дуб. И уж если говорить аллегориями, то Генка всего лишь хотел дать понять, что он хоть и телок, но рожки у него крепкие и боднуть он может отнюдь не шуточно.

Правда, действовать он начал не сразу, зная, что за ним последует хвост из топтунов, то есть, установлена слежка. И насколько она будет тотальна, модернизирована, следовало выяснить в течение суток, а так же за этот срок постараться, как можно не навязчивее, усыпить бдительность топтунов, понять в какой они категории и на какое ведомство работают.

Чтобы не засветить месторасположение базы, её территориальные особенности, его вывезли оттуда в «Фольксвагене» закрытого типа с затемненными окнами. Высадили рядом с филармонией возле огромной тумбы с предварительными анонсами предстоящих концертов, пожелав на прощание хорошенько оттянуться, то есть послушать классный музон – те ещё остряки, не нашутились. Но Генке эта мысль показалась вполне здравой и прикольной, и он направил свои стопы к окошку кассы, где купил сразу несколько билетов на завтра и послезавтра предварительно, не вдаваясь в подробности, кто там будет пиликать на скрипке или терзать клавиатуру фортепьяно. Пускай топтуны побегают, и заодно доставят себе эстетическое удовольствие – не все же время им попсу или блатной шансон слушать. 

В киоске Генка купил шариковую авторучку, блокнотик и газетку с рекламой. Усевшись скромненько на лавочке в парковой зоне, он раскрыл рекламный буклет и принялся просматривать его на предмет соответствующих объявлений о съеме квартиры, где-нибудь на окраине города.

Выбранные объявления наугад Генка подчеркивал авторучкой, а затем в блокнотик переписал те, что показались ему более перспективными, и, достав мобильный телефон, позвонил по первому адресу. Трубку подняла женщина. Поговорив с ней и договорившись о встрече через час, Снегирев набрал другой номер. Разговор состоялся в таком же ракурсе с тем же набором фраз, но только с мужчиной. И с ним он договорился довольно быстро, но только о встрече через три часа.

Бросив использованную газетёнку в мусорный контейнер, Генка неторопливо – куда спешить, - и, не оглядываясь, побрел к остановке автобуса. То, что брошенное им за ненадобностью непременно будет извлечено из мусора кем-нибудь из топтунов, он не сомневался, как и не сомневался, что за ним в коробочку автобуса вскочат так же, причём незамедлительно.

Выйдя из автобуса, Снегирёв краем глаза, при этом, не выказывая особой заинтересованности, приметил, как вслед за ним на расстоянии нескольких метров увязался мужчина неприметной наружности – шаркающая походка, сутулые плечи, бесцветное, непроницаемое лицо. То, что это один из топтунов, можно было не сомневаться – Генка засек того ещё возле филармонии. Ну что ж, пускай побегает, бедняжка  – ему не привыкать.

Дом, который оговаривался в рекламном объявлении, находился в частном секторе и являл собой что-то наподобие летней дачи. Хозяйкой этого произведения зодчества оказалась стройная, моложавая, лет под сорок пять женщина, стриженная под мальчика. С Генкой она вела себя кокетливо, пыталась даже заигрывать, умилительно хлопая большими, словно наклеенными ресницами, и вытягивая в уродливый свисток пухлые ярко накрашенные губы. «То, что надо» подумал Снегирев, настроившись на соответствующий лад и позволяя себя обольстить, но пока держась на расстоянии и в качестве аванса бросив несколько изысканных комплиментов в сторону смазливой кокотки. Женщина зарделась от удовольствия и без всяких предисловий, получив задаток, вручила ключ от дома, вернее, от его половины. А после, как бы вскользь заметила, что если ему, новому постояльцу, вдруг что-нибудь срочно понадобиться или потребуется – обольстительница озорно подмигнула, - то она тут, рядышком, на соседней половине, стоит только перемахнуть через калитку, или постучать в стену. Генка обнадеживающе заверил местную красавицу, что будет иметь это в виду.

И как только за женщиной закрылась дверь, Генка бросился к телефону. Использовать мобильный в данной ситуации было нежелательно – кто знает, какую начинку могли впихнуть электронщики. Но тотчас же передумал, и, не спеша, прошелся в ванную, где до упора открыл воду, и рядом на бельевом эмалированном бачке примостил мобильный телефон. Пускай там, если уже успели ввести в действие прослушку, посчитают, что он, как всякий уважающий себя человек, решил совершить ритуал омовения, смыть, так сказать, неприятные впечатления от их навязчивого гостеприимства. И только после этого позволил себе маленькие манипуляции с домашним телефоном. На том конце провода долго не поднимали трубку, но вскоре его терпеливое ожидание увенчалось успехом – и сиплый голос, словно спросонья, выдавил еле слышно:

-Але. Кому что надо?

-Проснись и пой, соловушка, - так же тихо прошептал Генка. – Это я.

-Кто я? – непонимающе засипело в трубке. – Харэ шутки шутить.

-Я, Снегирь. Ну, что узнал?

-Ты вроде бы за бугром? - Кажется, сон мгновенно слетел с того, кто был на том конце трубки. И чувствовалось, что известие о том, что Генка все ещё жив, здоров, и, возможно, в данный момент находится где-то по близости, оказалось не таким уж приятным сюрпризом.

-Как слышишь, вернулся, и вполне в добром здравии. Чего и тебе желаю. Иль ты  не рад?

-Рад, - как-то вяло, без особого восторга по этому поводу пробормотали на том конце провода. – И что ты от меня хочешь?

-Ничего особенного. Так что не переживай. Как ты знаешь, за тобой должок. Но я не стану драть с тебя три шкуры. Сойдемся полюбовно. Мне нужна тачка. Она должна быть не броская, на ходу, и главное - не паленая. Доверенность оформишь на имя Максименко Александра Даниловича. Понял? Возьми, запиши. И ещё. Я на мели. Штука баксов меня реально устроит. И не мелочись. Ты с меня поимел и того больше. Сделаешь это – и мы, как говорится, в расчете. Да и не вздумай шутить. Не советую.

-Упаси Боже. Я ведь при понятиях, - вроде бы облегченно вздохнул говоривший, который, видимо, не рассчитывал отделаться от Генки такой малой кровью. – Где встречаемся? Куда мне подъехать?

-В шесть возле цирка. Я к тебе сам подойду. В общем, до встречи.

В ванной вода чуть не перебежала через край, и Генка успел во время, чтобы перекрыть краны. Чистая вода так заманчиво плескалась в чугунном эмалированном корыте, что Снегирев вдруг по какому-то наитию поддался этому соблазну, и в долю секунды, сбросив с себя все до нитки, окунулся в теплую благодать. Смыв с себя казённый запах «базы отдыха», очистив тело от грязи, и успокоив мысли и душу, Генка, словно заново родился, и был готов, как никогда, к решающей схватке.

Подождав пока хоть немного высохнет ежик стриженых волос, Снегирев беззаботной походкой вышел на улицу. Топтун сидел в тени липы на лавочке напротив дома и курил. Вид затрапезный, бомжеватый, а надо же – изысканной соской дорогая сигарета.

Проходя мимо, Генка весело улыбнулся и приветственно помахал рукой. На этот непритязательный жест топтун злобно сверкнул глазами и вызывающе уставился в другую сторону, противоположную той, куда пошел его «ведомый». И когда повернулся, то Генки и след простыл. Топтун бросился за ним, и успел заметить, как от автобусной остановки с места рвануло такси, номер которого он все же сумел запомнить. Он быстро связался с кем надо и сдержанно передал нужную по этому поводу информацию, и та, минуя всяческие преграды, в одно мгновение дошла туда, куда следует – цепочка не оборвалась.

Снегирев понимал, что хвост не отстанет – дело серьезное, и лопухов к нему не приставят, - но это его не очень то и расстраивало. Наличие топтунов вполне устраивало, пока, до определенного момента. Так что, медля и позволив себя вести дальше, он отправился по второму адресу, где без особого труда снял ещё одну квартиру сроком на неделю, но только в другом конце города, ближе к северной магистрали. Мужчина, хозяин двушки, не вникал в подробности его личной жизни, как та женщина, он просто взял задаток, отдал ключи и смотался, поощрительно подмигнув Генке – мол, я понимаю, для чего мужику нужна соответствующая халупа, так что развлекись заодно и за меня. Конечно, хорошо было б немного расслабиться в объятьях какой-нибудь разбитной прелестницы, вызванной из расплодившихся, как грибы после дождя, элитного массажного салона, но время для таких легких инсинуаций пока недостаточно удачное. Может, потом, чуть позже, когда все закончится, а сейчас следует держать себя соответственно, в рамках приличия. Ведь он все-таки как бы находится на службе у государства, хотя и не заключал для этой цели обычный в таком случае контракт – все было на словах, просто и доверительно, с элементами легкого шантажа. 

После ухода хозяина, Генка тщательно задернул полинявшие, но плотные шторы, включил на полголоса старенький телевизор «Рубин», а так же кое-где свет по территории квартиры – устроил, так сказать, показательную иллюминацию для скучающих в засаде топтунов. Пусть те немного напрягут свои прямые извилины и, возможно, поверят в то, что их клиент решил устроить себе небольшой отдых перед большой дорогой. Снегирю же просто нужно было дождаться сумерек, хотя бы пяти часов вечера. Правда, до этого момента оставалось всего ничего – около часа, и этого хватило на то, чтобы слегка перекусить, выпив большую чашку кофе и съев парочку бутербродов, из тех продуктов, что он прикупил по пути в ближайшем супермаркете. 

Для удачной вылазки и чтоб как-то прошмыгнуть незамеченным, Генке предстояло сменить прикид, и он, конечно, рассчитывал на то, что кое-какая незамысловатая одежонка должна найтись в загашнике у хозяина квартиры, который оказался почти с ним одного роста и комплекции, правда, немножко упитаннее. Если б Снегирев сунулся по магазинам для соответствующей покупки, то это в свою очередь насторожило топтунов, и им пяти минут хватило разузнать, как бы он в дальнейшем выглядел для променажа.

Короче, порывшись в стенном шкафу прихожей, Генка нашел старые потрепанные джинсы, но целые и вполне пригодные для дальнейшей носки, которые он, не канителясь, натянул поверх брюк – как раз пришлись впору. Пришлись впору и свитер синего цвета под самое горло с симпатичным ушастым зайчишкой на груди и защитного цвета куртка. Голову увенчала вязаная шапочка «бандитка». Для полноты антуража не хватало только резиновых сапог-бахил, да удочки с набором разных рыболовецких приспособлений – вот рыбак и готов. Но ничего, и так сойдет. Главное, войти в образ, а там, как покатит.

Оставив все так, как есть, правда, слегка убавив количество световых приборов и приглушив звук телевизора, а так же положив мобильный телефон на виду на диван, предварительно отключив его, Генка тихо прошмыгнул за дверь. Прислушался, выжидающе – внизу вроде бы все было в порядке: тихо, никто не топал ногами, не курил и не болтал. И Снегирь, не нарушая тишину, поднялся на пятый этаж. Насколько он знал, в домах такого типа обязательно должны быть люки с выходом на чердак. Обычно лестница, ведущая туда, обрезалась по причине того, чтобы непоседливая детвора не натворила чего-нибудь такого, о чем бы потом сожалели жильцы дома, но сегодня был не тот случай, даже люк оказался не закрыт на замок, а только прижат ржавым крючком к потолку. Так что Генка оказался на чердаке в считанные секунды.

Высматривать, где засели топтуны, не было времени, да и желания, и если его все-таки и засекут, то это сразу станет заметно. Ведь Слатин предупреждал, что наружка будет вестись определенно для его же блага, так что бояться топтунов в принципе не стоит, они типа бесплатного приложения к соответствующим декорациям и антуражу.

Можно было, конечно, использовать пожарную лестницу, но Генка передумал – а вдруг какая-нибудь бдительная бабуся заметит эти его поползновения, решив, что он вор-домушник, да и вызовет наряд милиции. Так что этот вариант отпадал сам собой, и ему пришлось воспользоваться люком, но с другой стороны дома.

Люк не был закрыт, но зато лестница оказалась обрезана под самый потолок. Выждав пока в одну из квартир на четвертом этаже не впорхнет шумная стайка молодежи, Генка лихо спикировал на лестничную площадку, тихо и бесшумно – тут и Джеймс Бонд позавидовал бы. Эх, знал бы только агент его Величества Британской королевы, какие они с Птахой высоты покоряли, взбираясь без всякой страховки по вековым липам и дубам аж до самых макушек.

Не встретив никого на своем пути вниз по пролетам, Генка вышел из подъезда и побрел, не озираясь. Если за ним кто и увяжется, то это он обязательно почувствует затылком – включится обостренное чувство интуиции. Не став дожидаться рейсового автобуса, Снегирь тормознул частника, и, пообещав тому двойной тариф, попросил, как можно быстрее довести до цирка.

Прибыв на место, Генка внимательно осмотрелся, для проверки на вшивость, то есть на наличие хвоста, сделав небольшой круг через подземные переходы. Слежки не было.

Тот, кому он назначил встречу, низкорослый, с залысинами, сорокалетний мужчина в коричневой кожаной куртке стоял у самого входа в здание, переминаясь с ноги на ноги и нервно похлопывая себя руками по бокам. Генка прошел у него под самым носом, но тот даже никак не среагировал на это – не узнал. Снегирев вернулся назад и с размаху хлопнул кожаного по спине. Тот от неожиданности  присел.

-Привет, Стручок! Как дела-делишки.

-Ну, ты, Снегирь, и дурак, - выдохнул мужчина, носящий странное прозвище Стручок, хотя ничего странного в этом не было – с близкого расстояния лицо мужчины напоминало форму сморщенного стручка фасоли. – Я чуть в штаны не наделал. Нельзя  же так.

-Ничего, тебе не привыкать, - констатировал Генка, непонятно, что этим имея в виду, но сказанные слова задели Стручка за живое, он покраснел, и что-то зло прошептал про себя. – Не злись, и лучше давай перейдем к делу. Где бабки и тачка?

-Да здесь, недалеко, - и Стручок повлек Снегирева за собой.

Они миновали подземный переход, прошли по людной улице вдоль ряда многоэтажных домов, свернули в какой-то переулок, потом прошли ещё немного, очутившись в небольшой парковой зоне. Там у самой кромки тротуара стояла новенькая «Нива» кремовой расцветки. Мимо промчался автомобиль, ослепив на мгновение яркими фарами, и в этой случайной вспышке света, Генка уловил какое-то смутное, показавшееся мимолетным, движение в салоне припаркованной «Нивы». Это насторожило Снегирева, и он как-то внутренне напрягся, хотя внешне остался абсолютно спокойным.

-Я же тебя просил, чтобы тачка была неброская типа «Жигулей» или там «Москвича». А ты мне что подсунул? Документы хоть в порядке?

-Все в отличнейшем виде, - засуетился Стручок. – Там в машине, в бардачке. – И он щелкнул пультом управления, отключив сигнализацию. Мол, смотри, я чист, как на духу, садись и ни о чем таком не думай.

Генка, взяв ключи из рук Стручка, подошел к «Ниве» со стороны водителя. Теперь все решали секунды, и если задняя дверца окажется поставленной на блокиратор, то эффекта внезапности не получиться. Но выбирать не приходилось, и Снегирев, быстро рванув правой рукой заднюю дверцу на себя – открылась, - левой красиво послал внутрь салона. Кулак громко клацнул об нечто огромное и твердое, потом подался дальше, увязая уже в теплом и липком.

Генка с омерзением отдернул руку, и на него стало валиться грузное тело сорокапятилетнего мужчины с пистолетом в руке. Снегирев вырвал оружие и торопливо опустил его в карман куртки – потом будет время рассмотреть его на принадлежность марки и наличие боекомплекта, - отступил немного в сторону и мужчина всей своей тушей глухо скатился на асфальт. Больше в салоне автомобиля никого не было.

Снегирев грозно обернулся к побледневшему Стручку:

-Так, что это такое? Я тебя, кажется, предупреждал, не так ли?

-Да я, да я ничего, - начал, заикаясь, оправдываться тот. – Это Батон меня заставил, - и он кивнул в сторону лежавшего безвольным трупом громилу. – Ты что его убил?

-А ты как думаешь? – улыбнулся Генка и, издеваясь, произнес. – Все Стручок,  на этот раз ты попал – пойдешь, как соучастник.

-Это не я, а ты, - жалобно взвыл мужчина. – Я ментам все расскажу.

-Так они тебе и поверят. Это твой кореш, твоя тачка, вот и оставайся, а я пошел. Найду должника по сговорчивее, не такого жадного фраера, как ты.

-Не уходи. Я тебе дам еще штуку баксов. У меня есть.

-Две, - жестко отрезал Генка. – И быстро садись в машину. А я сейчас.

Бросив беглый взгляд по сторонам – никого не было – и, не обращая внимания на ноющего и суетящегося рядом Стручка, Генка схватил за ноги громилу и оттащил того с проезжей части вглубь сквера, пощупал пульс – мужчина дышал, но был без сознания. А раз дышит, значит, будет жить. Генка не любил убивать, не терпел такого варварского способа решения проблемы, считая любое убийство, даже вынужденное, чем-то противоестественным и аморальным. Но, если все же кому-нибудь случалось попасться Снегирю под горячую руку, то для оппонента это было чревато или выбитой челюстью, или парой-тройкой сломанных ребер – Генка обожал подраться.

Стручок был до того напуган, что, даже не торгуясь, отстегнул Снегирю три тысячи долларов, документы на автомобиль, написав доверенность на его новое имя, и поклялся, что о происшедшем будет молчать, как рыба. А что ещё можно было взять с жадного трусишки, который никогда, сколько знал его Генка, не умел отдавать долги вовремя. Или для того, чтоб это когда-нибудь происходило, требовалось создавать что-то наподобие экстрима?

Итак, транспортное средство у него имеется, а это уже немало. Те гроши, что выдало ему ведомство Слатина, ни в какое сравнение не шли с тем, чем он обладал сейчас, тряхнув, как следует своего потенциального должника со стажем. Чем руководствовался полковник, снабдив его столь малой наличностью, Генка так и не понял. Или заела жадность, или его контора точно не резиновая, как тот признался однажды, но факт оставался фактом – налички отпущенной ему на положительную реализацию дела вряд ли бы хватило. Хорошо, что так удачно получилось со Стручком – и финансы есть, и машина. К тому же и оружием обзавелся на халяву. Ствол, наверное, паленый, но для создания своей значимости в зависимости от обстановки сойдет, хотя бы на первое время. А  там уж, как подфартит. 

Возле филармонии Генка подрулил к тому же самому месту, где его высадили утром, но только «Ниву» развернул в обратном направлении. Сходил в киоск и купил автомобильный атлас города и близлежащих окрестностей.

Сосредоточившись, он стал подсознательно вспоминать те штрихи, шумовые эффекты и разные незначительные для основного большинства, но только не для него, мелочи. И, зная точное время путешествия от базы до филармонии – у Генки часы не забрали, видимо, посчитав это незначительной деталью, тем более они не были наручными, а в виде небольшой серебристой луковички брегета, - Снегирев начал двигаться по проспекту на север.

На МКАД он повернул на восток и, придерживаясь определенной скорости, той, которой руководствовался тогда водитель «Фольксвагена», поехал, припоминая разные повороты и развороты. Уже порядочно стемнело, но это не помешало Генке в конце пути, если, конечно, судить по данному резерву времени, заприметить на одном из поворотов небольшую березовую рощу среди сплошного марева сосняка. Этот своеобразный ориентир, если он все же оказался прав в своих подсчетах, должен точно указать на наличие «базы отдыха» в этой местности. Скоро у него будет возможность проверить это.

Проехав еще немного и съехав с асфальта накатанной дороги на небольшой, поросший мелкой травой проселок, Генка осторожно, стараясь не создавать лишнего шума, двинулся пешком через березовую рощу, держась в стороне от линии шоссе. И вскоре спустя двадцать минут, почти уже не надеясь  на какое-то чудо, уткнулся в железобетон двухметрового забора.

Одного взгляда через небольшую трещину в заборе было достаточно на то, чтобы определить – да, это именно то место, где его держали несколько дней. Теперь, дело оставалось за малым: как туда пробраться? Зачем это было нужно Снегиреву, он пока точно не знал. Скорей всего именно здесь он думал отыскать ту девушку Лену, о которой Слатин распространялся как о его дочери. Правда, вероятность в том, что она находится на базе, была мизерной, но проверить все же не мешало. И если, окажется, что девушку помимо её воли удерживают в одной из камер, то увести малышку из-под носа у Георгия Сергеевича было бы просто замечательно. Во-первых, это послужит весомым доказательством, что с ним, Генкой Снегирем, не стоило все же так поступать, то есть брать нагло и мерзопакостно нахрапом, а во-вторых, лишит зарвавшегося чиновника главной – если тот так считает - козырной карты.

Но сегодня предпринимать, понятное дело, ничего не стоит, и для успешной реализации дела следует всё же тщательнее подготовиться. А вот завтра или послезавтра, если не случиться ничего непредвиденного, можно и позволить себе небольшое шоу с энным количеством действующих лиц.

Снегирь, не торопясь, выехал на главную дорогу и встал осторожно впритык у обочины. И только он собирался выйти из автомобиля, чтобы проверить салон с багажником на наличие чего-нибудь интересного, как вдруг заприметил, что со стороны базы на огромной скорости движется какое-то транспортное средство, при ближайшем рассмотрении оказавшееся темно-синим «BMV». На повороте яркая вспышка от пронесшейся мимо машины, озарила салон автомобиля и в свете мелькнувших фар, Снегирев увидел сосредоточенное и напряженное лицо Слатина.

«Смотри ты, на ловца и зверь бежит, - подумал Генка, пристраиваясь вслед за «BMV» и набирая скорость. – Что-то вы задержались на работе, господин хороший. Знать, не сходятся у вас, как бы вы не пыжились, дебет с кредетом. Проследить за вами, что ли. Все равно нам пока, как говориться, по пути. А вдруг вы меня выведете туда, куда мне надо. Чем черт не шутит».

Перед постом ДАИ Снегирев сбавил газ – не хватало ещё, чтоб менты глупо и нелепо его зарадарили, – и чуть было не упустил Слатина, ибо тот самонадеянно на огромной скорости пронесся мимо застывшего истуканом даишника в канареечной униформе. Но впереди на перекрестке перед светофором образовалась небольшая пробка, и Генка успел вовремя приткнуться в хвост к «BMV» - Слатин собирался свернуть с трассы влево.

Пропустив впереди себя шикарную «Masda 3», Снегирев немного приотстал, осторожничая, но, не выпуская «BMV» с поля зрения. Вскоре окультуренные посадки молодого хвойника по обе стороны дороги окончились, и ровное накатанное шоссе вывело к живописно раскинувшемуся разнообразными коробками элитному поселку.

Через контрольно-пропускной пункт не стоило даже и пытаться проскочить без соответствующего на то пропуска. И, конечно, глупостью было бы извещать душку Слатина о своих намерениях, типа вручить верительные грамоты его многочисленному семейству с целью познакомиться, если только таковое имеется в наличии, и, естественно, выпить рюмочку-другую хорошего марочного коньячка на брудершафт с самим хозяином.

Генка эту проблему решил по-своему: пристроил «Ниву» в небольшой ложбинке недалеко от дороги, но поближе к полутораметровому, выложенному сетчатой кладкой из красного кирпича забору, и, не заметив ничего подозрительного, лихо перемахнул через оный.

Полумрак скрыл и то, как он пробирался незаметно легкими пробежками вдоль линии заборчиков и заборищ, за которыми, где иногда со вкусом, а где и весьма уродливо высились громады коттеджей.

Искать долго не пришлось – шикарный автомобиль Слатина медленно въезжал в невысокие инкрустированные разнообразными узорами ворота и, шурша колесами, подкатил к вычурному зданию из красного кирпича.

Навстречу Георгию Сергеевичу из дома выбежал мужчина лет тридцати пяти крупного телосложения в легкой спортивной куртке и черных джинсах, аккуратно подстриженный под «бокс». Он согнулся как бы в поклоне, угодливо распахивая настежь дверцу автомобиля. Слатин вышел из «BMV», оправив на себе привычно выверенным жестом левой руки пиджак и брюки. Затем двумя ладонями медленно пригладил всклокоченные волосы.

-Ну, Анатолий, все у нас тут в порядке?

-Как всегда, - четко ответил молодой человек.

-Чем занималась наша прекрасная гостья? Надеюсь, ей не было скучно?

-Вроде бы нет. С утра что-то читала, а затем после обеда смотрела телевизор. Да и сейчас, поди, ящик терзает. Да и не мудрено, от такого количества каналов просто офигеть можно. Со мной она не разговаривает, а то и вовсе игнорирует, словно я для неё и не существую. Цаца, и только.

-Оно и понятно, - усмехнулся Слатин. – Девчонка с норовом. Детдомовская. А таким, как говориться, палец в рот не клади – откусят. Тем более о чем ей с тобой говорить. Интеллект у вас разный, да и стар ты для неё.

-Тоже скажете, - обиделся «качок», насупившись. – Вон вы вообще ей в дедушки годитесь, а она с вами просто запанибрата, треплется о чем попало.

-Тут, милейший, особый подход нужен, - снисходительно ухмыльнулся Слатин. – Главное, не возраст, а шарм и сила интеллекта. А ты ни тем и не другим не обладаешь. Что, очень нравится девчонка? Вижу по глазам, что нравится. Но ты про это забудь, даже не смей думать – не в коня корм. Тебя приставили её охранять – вот и охраняй. В доме кто-нибудь ещё есть?

-Надежда Васильевна уехали два часа назад в город.

-Зачем?

-Ваша супруга мне не докладывала.

-Ладно, разберемся. В общем, загони машину. Я сегодня больше никуда не поеду, устал. А ты пройдись, все осмотри, как следует, проверь видеокамеры, сигнализацию пока не включай – дождись Надежды Васильевны. Хотя я попробую сейчас до неё дозвониться, но, думаю, это пустое – она в последнее время взяла идиотскую привычку отключать свой мобильный. 

Генка лежал в траве под забором, затаив дыхание, и прослушал весь этот диалог от начала до конца. И очень обрадовался, когда понял, что Лена находиться здесь – вот после этого и не верь своей интуиции. Все получается, как нельзя лучше.

Что ж, теперь немножко терпения, а затем умения и, если бог на твоей стороне, капельку везения – и можно сразу в дамки. И то, что в доме больше никого нет кроме охранника и Слатина – девушка не в счет – Снегирева устраивало. С двумя он бы как-нибудь справился, но вот показательные выступления устраивать пока не желательно. Никто, а уж тем более Георгий Сергеевич, не должен догадаться, что блестяще исполненное шоу – а по-другому и быть не должно – дело рук Генки Снегиря. Пускай он потом, когда все случится, думает на кого угодно, но только не на него. Мало ли конкурентов.

Сейчас прямо таки и созданы идеальные условия для проникновения на территорию, и пока не включена сигнализация, следует этим воспользоваться.

Но охранник, загнав автомобиль, ещё долго копался в гараже, бряцая разными железками, потом, не спеша, прошелся вокруг коттеджа, не столько всматриваясь в окружающую местность, а просто дыша свежим воздухом и наслаждаясь прелестью осеннего вечера. Затем он зашел в дом, и только Генка собирался прошмыгнуть через забор, как зажглась такая потрясающая иллюминация, что привыкшим к полумраку глазам стало больно – он даже прижмурился и еще сильнее прижался к земле.

Шок от внезапной вспышки быстро прошел, и Генка внимательнее присмотрелся к зданию – вспомнил про видеокамеры, о которых не подумал раньше. С западного фасада он насчитал две камеры, возможно, такое количество было и с восточной стороны.

В общем, эту проблему предстояло решить грамотно, то есть засечь по секундам интервал вращения видеокамер, и только уже потом просчитать и вычислить тот угол, где обзор наблюдения будет сведен к минимуму. На это Генке потребовалось всего ничего – пять минут. Конечно, можно было уже после этого штурмовать забор, но Снегирев не исключал такой возможности, что кто-нибудь от нечего делать вдруг да смотрит в окошко, - может охранник или сам Слатин имеют такую, свойственную людям их круга, привычку. И Генка решил подождать ещё немного, хотя бы до тех пор, когда на первом этаже частично погаснет свет – должен же Георгий Сергеевич когда-нибудь лечь спать, ведь давеча жаловался охраннику, что очень устал.

Но ожидание затянулось надолго, и Генка до того замерз от бездействия, что твердо решил: будь, что будет. Ведь если охранник вдруг возьмет да включит сигнализацию, то потом вообще не прорвешься. И он, выждав момент, когда видеокамеры окажутся в определенной точке, мгновенно вскарабкался по решеткам забора, спрыгнул на землю – ухоженный газон смягчил удар – и, не чуя под собой  ног, устремился к зданию коттеджа.

Он прижался спиной к шершавой кладке, немного отдышался, вслушиваясь в тишину – нигде ни с какой стороны не было произнесено даже звука. Значит, его не заметили. Вот и замечательно. И Генка, слегка пригибаясь, пошел вдоль помпезного здания в поисках черного входа – через парадное соваться было бы глупо. И тут ему повезло: несколько нешироких ступеней спускались круто вниз и упирались в дверь подвала.

От прикосновения небольшая дверца с легким скрипом подалась внутрь, и Генка в одно мгновение оказался внутри. Рука по привычке рефлексивно нашарила выключатель, найдя его с левой стороны. Матовым розовым светом вспыхнул сетчатый плафон на низком потолке, освещая длинный по диагонали коридорчик шириной в два метра. В правом углу была небольшая ниша, где в аккуратном порядке ютилась разная утварь по уходу за газоном и садовый инвентарь. Генке приглянулся черенок от лопаты – ну, чем не оружие, - и он, немного выставив его вперед, двинулся вглубь по коридору.

Уже через десяток метров Генка уперся в ступени, в несколько узких пролетов бегущие круто вверх. Только на этот раз не повезло – дверца из мореного дуба оказалась надежно запертой. Одного взгляда было достаточно определить, что запор находиться с той стороны, и скорей всего в виде задвижки – в пазах сквозь щель тускнела узенькая полоска стали. Генка достал из кармана джинсов перочинный ножик – хорошо, что он посчитал необходимым позаимствовать этот незатейливый атрибут у хозяина квартиры, когда рылся в кухонном буфете, - и, прилагая максимум умения и сноровки, принялся небольшим стальным лезвием миллиметр за миллиметром отодвигать задвижку. Конечно, можно было бы сказать, что сто потов сошло с Геннадия, когда он проводил эту кропотливую акцию, то, значит, покривить душой – задвижка поддавалась медленно, но результативно. И вот, наконец, этот прекрасный момент настал – дверца слегка приоткрылась.

Генка убрал нож и осторожно посмотрел в образовавшуюся щель. Помещение оказалось большой кухней с всевозможными кухонными приспособлениями и освещалось одним плафоном над стойкой бара. Конечно, можно было позволить себе промочить горло каким-нибудь оригинально сбитым коктейлем, но у Генки на это просто не было времени, да и не за тем он сюда явился. Так что Снегирь, стараясь не задеть собой какую-нибудь сковородку или кастрюльку, ступая мягко, как кот, прокрался дальше, и попал в роскошно обставленный и декорированный холл.

Что ж, на отделку тут не поскупились. Но Генке подобная излишняя вычурность пришлась не по вкусу – он привык к более скромной обстановке. Так что это, ярко освещенное хрустальными люстрами, пространство он минул без лишних хлопот, не рассматривая, и сразу же уперся в перегородку высоких массивных дверей, и тоже из мореного дуба.

«Хорошо живете, господин Слатин, даже одна такая дверка и то стоит почти целое состояние. Знать неплохо оплачивает вам государство ваш долг и ваше предназначение».

За дверями послышались голоса, глухой бархатный Георгия Сергеевича и высокий девичий с нотками отчаяния и раздражительности.

Генке ничего не оставалось, как только прислушаться.

-Я не понимаю, - говорила девушка, - зачем вы меня здесь держите? И что вам от меня всем надо? И, скажите, по какому такому праву?

-Ну, вот вопросы, опять одни вопросы, - а это уже Слатин грассировал вальяжно. – Я вам, милая девочка, уже не раз говорил, что скоро вы все узнаете. Подождите только немного. И разве вам здесь плохо, не уютно?

-Плохо! – Генке даже показалось, что девушка вдруг топнула ногой. – Я хочу домой. И мне здесь не нравиться, а особенно не нравятся похотливые ужимки этого вашего бугая Толика.

-Насчет Анатолия вы можете не волноваться. Я поставил охранника на место, и он больше никогда не позволит себе нечто подобное. И ещё одно. Разве грязное общежитие кооперативного училища, где с потолков течет непонятно что, да тараканы толпами вальяжно расхаживают, где им придётся, можно назвать родным домом? Впрочем, насчет тараканов я, может, и преувеличиваю, но нельзя же стремиться так одержимо в казенное учреждение от всего, что сейчас вас окружает.

-Я привыкла к подобным рода казенным учреждениям.

-Конечно, это так, и оспаривать вашу прошлую жизнь я не берусь – она была именно такой, какой вы её помните, и с этим ничего не поделаешь. Но, милая девочка, теперь для вас всё в корне изменилось, и, стоит полагать, в лучшую сторону. Правда, вы этого ещё не осознали достаточно хорошо, но это скоро произойдет. Вы поймете, что я желаю вам только добра. А пока ни о чем таком не думайте, не забивайте свою прелестную головку разными глупыми мыслями. Просто читайте хорошие книги на свое усмотрение – у меня отличная библиотека, смотрите телевизор, играйте на компьютере, ешьте и пейте, в общем, делайте, что вашей душе угодно.

-Моей душе угодно уйти из этого дома и как можно скорее. Я не умею жить взаперти  и не желаю. И, наконец, вы мне скажете кто вы?

-Поверьте, деточка, если уж на то пошло, то я не представитель Добра, а уж Зла тем более. Я всего лишь скромный государственный служащий, который правильно в меру скромных возможностей делает свою работу.

-Ой, только не надо мне больше этой вашей философии. За неделю она меня просто задолбала. Лучше на Толике поэкспериментируйте. Или на жене. Впрочем, она бедная от вас сегодня сбежала. Наверное, к любовнику.

-Это не ваше дело, деточка, - уже зло взвизгнул Слатин, и куда только делось его благодушие и снисходительная высокомерность.

«Молодец, девчонка, - подумал Генка. – Достала этого старого козла. А ведь мне ни разу так и не удалось вывести его из равновесия».

-Лучше выключайте свет и ложитесь спать. И больше не пытайтесь сбежать. С этим у вас ничего не получится. Окна из стеклопакетов, разбить их довольно трудно, тем более я приказал их заблокировать снаружи. И запомните, пока вы здесь – вы в полной безопасности. Так что желаю вам хорошо отдохнуть, и спокойной ночи.

Генка напрягся: не хватало еще, чтобы чинуша застал его в столь пикантной ситуации – за подслушиванием, - а тем более узрел его нефотогеничную физиономию. Это в Генкины планы никак не входило. Да и податься больше было некуда – а вдруг охранник не сидит подобострастно в своей каморке, а блуждает неприкаянно по дому. В общем, оставалось только одно – действовать, и действовать очень решительно. И Генка, раскатав шапочку «бандитку» вниз, тщательно скрыл черты лица, оставив только прорези для глаз. Потом, сделав шаг в сторону от двери, стал ожидать появления Слатина.

Тот не замедлил беззаботной походкой продефилировать в холл и, возможно, не поняв даже, что с ним произошло, сразу впал в бессознательное состояние, потому что Генка неуловимым движением руки захватил в кольцо его щуплую шею и несильно пальцем нажал на сонную артерию. Подхватив вмиг обмякшее и такое легкое тело Георгия Сергеевича, Генка быстро заскочил в комнату, плотно прикрывая за собой двери.

Увидев такую неожиданную картину, девушка, находящая в комнате, слабо вскрикнула и немного подалась назад.

-Не бойтесь меня, - тихо спокойным голосом произнес Снегирев, осторожно укладывая безвольное тело полковника лицом вниз на дорогой, возможно, персидский ковер и, заведя тому руки за спину, стянул их тугой бечевкой, вытащенной из кармана куртки.

-Вы кто? – испуганно пробормотала девушка.

-Я, Леночка, ваш друг, и я пришел вам помочь.

-Откуда вы знаете, как меня зовут?

-Это отдельная история. И вам я её расскажу в более комфортной обстановке как-нибудь потом. А сейчас нам нужно срочно покинуть этот гостеприимный дом. Или вы против небольшой прогулки на свежем воздухе?

Не ответив на вопрос, девушка схватила лежащую на стуле легкую курточку, торопливо натянула на себя и подалась навстречу Снегиреву. Тот взял её за руку, и они вышли из комнаты. Правда, перед этим Генка не упустил шанса бросить снисходительный взгляд на Слатина, мысленно пожелав полковнику отдохнуть в расслабленной позе хотя бы с полчаса. Этого времени должно хватить на то, чтобы убраться с территории поселка. А там ищи ветра в поле. Но для страховки Снегирев все же запер двери, а ключ по ходу опустил в холле в декоративную вазу с пышными цветами – ему чужого не надо.

Но только они вышли на середину холла, как вдруг неожиданно из-за поворота смежного коридора показался бугай Толик. Охранник внезапно застыл на месте, видимо, растерявшись, и только потом, сообразив, что к чему, устремился Генке навстречу. Тот тоже не стал ждать, когда эта гора мускулов нападет на него, и хотя ему сделалось как-то не по себе от подобной перспективы схлестнуться нос к носу с явно подготовленным бойцом – сам Генка давно уже не дрался, та недавняя, мелкая потасовка не в счет, - решил сам нанести первый удар. И он черенком лопаты рубанул наотмашь, целясь бугаю в грудь. Раздался треск и, казавшееся на первый взгляд мощным, оружие, разлетелось в щепки. А вот охраннику хоть бы хны – он как таран налетел на Снегиря, пытаясь подмять того под себя.

Но Генка сумел увернуться и коротко с разворотом заехал «качку» прямо в челюсть – только зубы клацнули. Это не в шутку разозлило охранника, и он, не церемонясь, саданул Генке с правой в висок. У того сразу закружилась голова, в глазах потемнело, ноги подкосились, и чуть-чуть повело в сторону. Сквозь пелену Генка увидал лицо охранника, злое, ожесточенное, лицо человека, который намеревался остановить его любой ценой, пресечь все его действия, вернее, убить. И, предчувствуя заранее легкую победу, Толик на какое-то мгновение раскрылся, но и этого хватило Генке нанести тому из последних сил короткий удар в солнечное сплетение.

Охранник качнулся, хватая ртом воздух, глухо застонав от нахлынувшей боли. Это придало Снегиреву уверенности. Что ж, Толик мужик здоровый, но и с ним можно справиться, смотря только куда бить.

Однако охранник уж очень быстро оправился от удара, и, выставив руки, кинулся, словно раненный зверь, на Генку, мгновенно схватив того за грудки и прижав к себе. Генка попытался нанести Толику удар коленом в пах, но тот, словно предугадав это действие, встал боком и перекинул Снегирева через себя. Генка с глухим стуком упал на пол, а вслед за ним на него всей своей более чем стокилограммовой тушей опустился охранник, мгновенно ослабив захват, для того чтобы схватить Генку за шею. Снегирь постарался использовать этот момент и ударить бугая по ребрам, но удары получились такими слабыми, что это не помогло освободиться. А вот пальцы охранника стальной хваткой, словно острые крючья, больно впивались в его горло. Генке стало тяжело дышать, и уже никаких сил не было дальше сопротивляться. Казалось, вот и пришел конец. Но тут охранник замер, отчего-то вытаращив глаза, протяжно охнул и в одно мгновение рухнул всей тушей на Генку.

Невероятных усилий стоило Снегирю сбросить с себя расплывшуюся по нему массу охранника. Над поверженным ниц «качком» стояла Лена, удерживая в руках изящный и слегка окровавленный бюстик Ницше.

-Вот и философ пригодился, - сипло попытался пошутить Генка.

-Я его убила? – голосок девушки слегка дрожал, она побледнела, её растерянный взгляд блуждал то с Генки на охранника, то  наоборот.

-Не думаю, - хрипло выдохнул Снегирев, потирая опухшее и расцарапанное горло. Говорить становилось все больнее, но чтобы как-то успокоить девушку, произнес: - Сейчас проверю. Вряд ли этого монстра убьешь с одного удара и тем более такой маленькой статуэткой.

Генка перевернул охранника на живот и приложился тому к груди – тот дышал, шумно, как паровоз, создавалось впечатление, что он просто уснул.

-Будет жить. Повезло дуралею. Но перевязать его все-таки стоит, а то изойдет кровью. – И Генка, разорвав на охраннике майку, туго перетянул его кровоточащую голову. Затем снял с него ремень и связал руки за спиной – на всякий, как говориться, случай. Еще каким-то подвернувшимся шнуром спутал ноги – излишние меры предосторожности никогда не помешают.

-Все, - сказал Генка, с трудом приподнимаясь с колен. – Вы, Леночка, как? В состоянии идти дальше?

-Да, - ответила та, отбрасывая в сторону ненужного теперь Ницше, и бюст немецкого философа с глухим стуком покатился куда-то в угол.

На пути к выходу Генка буквально на минуту заскочил в комнату охраны, где изъял кассету с записью, а также отключил все камеры видеонаблюдения и дворовую иллюминацию. Это позволило им с комфортом и без опаски, не особенно напрягаясь, выйти, как белые люди, через главные ворота.

А вот дальше, чтобы оставить территорию элитного поселка, они будут вынуждены карабкаться через забор, и если Генке такое давно не в новинку, то девушке, возможно, придется не так легко. Но здесь Снегирев глубоко ошибся – Лена даже лучше его справилась с этим препятствием, словно всю жизнь только тем и занималась, что скакала через разные заборы.

Вскоре они сидели в салоне автомобиля, двигатель завелся с пол оборота, и уже через полчаса «Нива», умеренно, не превышая скорости, катила по трассе противоположной от МКАД в южном направлении. Загазованный город остался далеко позади.

ОТРЫВОК  ИЗ ПОВЕСТИ:

«…Я сидел на лавочке у дома и ждал, когда приедет Птица. Прошло почти четыре дня, как я с Аннушкой поселился у Транзистора. Сашка оказался  прав – дедок принял нас с распростёртыми объятьями, как родных, если не лучше. Да и моё присутствие пришлось старичку, как нельзя кстати – за это время я помог Транзистору не один воз дров распиловать на небольшие чурбачки ржавым полотном двуручной пилы «Дружба-2». Столь созидательным трудом я нарастил себе недюжинную мускулатуру на мышцах и натер кровавые мозоли на руках. На что дед не зло посмеялся:

-Гультай за дело, а мозоль за тело.

После мои трудовые мозоли Аннушка смазала какой-то дурно пахнущей, кустарного производства мазью, сварганенной за полчаса из подручного материала всезнающим Транзистором. А чтобы оглушающая вонь не отпугивала окружающих, руки мне забинтовала в два слоя марлей. Теперь я немного напоминал египетскую мумию, которую начали бальзамировать, но дело так и  не довели до победного конца.

Сегодня Сашка неожиданно позвонил и сообщил, что вечером подъедет. Правда, ранее мы в целях конспирации договорились, что светить телефон Транзистора не будем – у моего отца в городе повсюду свои уши. А может, мне так кажется, и я слишком  преувеличиваю возможности своего предка, вряд ли он тянет на дона Карлеоне. Как бы то ни было, но Птица наплевал на наш уговор, и позвонил. Значит, что-то  случилось.

Время было позднее, а Сашки все ещё не было. Транзистор был на ферме – хотя старичок и почивал на заслуженном отдыхе, достигнув пенсионного возраста, все ещё работал ночным сторожем. Аннушка уже спала – устала, милая, потому что сегодня слишком увлеклась прополкой грядок, на которых Транзистор неизвестно по какой прихоти понатыкал разной всячины в виде картошки, лука, моркови и капусты. Припахал нас старичок, как папа Карло Буратино. Хотя мы сами этого хотели – ничего даром не дается.

Внезапно где-то недалеко раздался треск, гам и тарарам, резким рассеянным светом полоснуло по кривой линии забора прожекторами фар, и вскоре рядом со мной, плотоядно урча утробой двигателя, остановилось нечто громоздкое и напоминающее мотоцикл.

Признаюсь, такой древности мне ещё видеть не приходилось - рогатый изящно выкрученный руль, высокое седло триумфатора, коляска, вычурная  и довольно вместительная по объёму. Таким  же древним выглядел и водитель транспортного средства - в черном рогатом шлеме и в длиннополом прорезиновом балахоне. Дорожные, громоздкие очки закрывали все лицо.

Не нужно было быть и семи пядей во лбу, чтобы распознать в нелепой фигуре, соскочившей с заглохшего монстра, друга Птицу.

Рогатый шлем, а вслед за ним и очки полетели в  коляску, а пернатый уселся рядышком со  мной  на лавочку.

-Привет!  Как делишки?

-Неплохо. Где ты раздобыл эту  дышащую на ладан таратайку?

-У Михи Сосновского. Ему от деда досталась.

-Не иначе как его старик у Гитлера служил?

-Кто знает. Миха не распространялся. Ну, не загонял вас тут Транзистор?

-Смотри,  - и я явил взору друга  свои искалеченные руки.

Сашка хохотнул.

-Узнаю, деда. Он и меня в прошлый раз припахал. Но я отделался малой кровью.

-Ладно, не трави душу. Рассказывай,  как там обстоят дела.

-Твои предки рвут и мечут. Да и Лариска тоже от них не отстает. Вначале даже хотела обвинить тебя в похищении несовершеннолетней, но твой пахан быстро ей варежку заткнул. Молодец он у тебя. Быстро среагировал. Поднял на ноги все, что только можно. Ищут вас, будь здоров. Так что скоро найдут. Тут ты, Сокол, не сомневайся.

-Ты, что, Птица, с дуба  рухнул? 

-Нет, я просто  констатирую факты. Хотя,  может, и пронесет, но это вряд ли. Вот, например, вас тут в деревне много кто видел. Я ведь просил вас не отсвечивать мордами лица. 

-А что нам нужно было в подполе сидеть, рассол пить и не  высовываться?

-Да нет.

-Тогда что ты предлагаешь? Если, конечно, есть соображения.

Птица  почесал в  затылке.

-Пока нет никаких. Может, тебе с Анькой того, в Москву податься. Там тебя родители уж точно не достанут, возможно, первое время. Главное, выдержать соответствующую паузу. А там аборт будет делать уже поздно. Предки побузят, но потом смирятся с неизбежностью. Глядишь, и свадебку  в скорости сыграем. Ох, я и напьюсь.

-Ты так думаешь?

-А то!

-Тогда нам лучше дать деру прямо сейчас. Возможно, утром будет поздно.

-Лады. Иди, буди  Аньку. Пускай малышка оденется, и как можно теплей, так как на станцию я вас помчу с ветерком.

-А я уже и не сплю, - робкий девичий голосок влился в наш диалог приятным резонансом. – Был такой грохот, что тут и мертвые подхватятся, не то, что я. В общем, весь ваш разговор я слышала  от начала до конца.

-И что ты  на это скажешь?

-Не знаю. А может, нам вернуться обратно. А там будь, что будет.

-Ни за что! – взвился я. – Предки думают, что мной можно командовать, ставя свои идиотские  условия. Так я им уже  не ребенок.

-Знаю, - хохотнул Сашка и пошловато прихлопнул ладошкой по сжатому кулаку. – У самого скоро свои детки будут. Женилка  выросла, будь здоров.

Аня вспыхнула, потупив глаза, и я поспешил толкнуть Птицу в бок.

-Не пошли. Нашел время, - и обратился к малышке. – Иди, оденься как можно теплее. Да и мне принеси, что накинуть.

Как не пытался Сашка развить скорость у своего драндулета, это у него слабо получалось, и прокатить нас с ветерком оказалось не так просто – мотоцикл урчал, ревел, чадил, правда, имел одно явное преимущество – он ехал. А большего и не требовалось.

Вначале мы пылили по проселку, а затем Птица свернул в какой-то живописный лесок. На мой недоуменный взгляд, когда с одной колдобины мы стали попадать на другую колдобину, коротко отрезал:

-Так значительно короче.

Я не стал возражать, типа вдаваясь в пространственные рассуждения по поводу того, что эта новая дорога не слишком удобна для транспортирования беременной девушки, и к тому чревато тем, что можно случайно прикусить себе язык на какой-нибудь заковыристой ямине.

Аню заметно потряхивало в коляске, но девушка стойко и мужественно переносила это временное – я надеюсь – неудобство.

И, слава богу, тряска вскоре прекратилась - мотоцикл, яростно урча мотором, выкатил на шоссе. Дальше все пошло, как по маслу, и то до поры до времени, точнее, до того момента, когда позади себя мы не услышали истеричное завывание милицейской сирены.

-Менты, чтоб их, - выругался Сашка. – Но ничего, сейчас я им покажу экстра-класс.

-Давай, гони, - я тоже решил не отставать от друга, явно раззадоривая его.

Впрочем, не было никакого логического обоснования моему поступку. Только Аня, посмотрев как-то странно на нас, безрассудных, отвернулась и вжала голову в плечи.

Вот тут-то раритет времен неизвестно какой войны и показал, на что он ещё способен. Правда, нас стало мотать из  стороны в сторону, того, гляди, не мудрено было опрокинуться в кювет, возможно, при этом перецеловав и переломав изрядное количество тонконогих березок, которые стояли плотной стеной вдоль полотна узкой  дороги.

-Держись, - проорал Сашка и, не сбавляя скорости, лихо вильнул куда-то в бок на едва заметную тропинку. Люлька повисла в воздухе, казалось,  ещё мгновение и она  всей своей массой обрушиться на нас, грозя раздавить.

Анька взвизгнула, а я напрягся, готовясь к неизбежному падению и к тому, чтобы подхватить, поддержать,  уберечь любимую в  нужный момент. Но внезапно мотор мотоцикла чихнул, буркнул и заглох. При этом зависшая люлька тяжело опустилась на свое единственное колесо. Нас ощутимо тряхнуло. Птица через руль кульбитом выпал на дорогу, ударившись об переднее колесо, меня же кинуло вперед, и я приложился плашмя грудью о бензобак. Резкая боль охватила всё мое тело, и перед тем, как потерять сознание, я краем глаза успел заметить, как Аню тоже бросило вперед на бампер  коляски…»