9
Изольда Матвеевна торопливо шагала к подъезду. Она и так задержалась, заглянув по пути в гастроном, и выстояв небольшую, но весьма шумную очередь за полудохлыми цыплятами. Заводилами в этом людском скопище были две очкастых бабки. Им не нравились слишком уж анемичные тушки птиц – казалось, что они покупают тушки жертв какого-то птичьего концлагеря.
Наконец цыплёнок был благополучно взвешен и обменен на желтоватую купюру с горстью мелких монет. Это существо годилось разве что для могилы, даже бы кошка побрезговала бы таким ужином.
Добродушный голос Устиньи Яковлевны остановил Изольду Матвеевну на полпути к подъезду. Старушка была легко, но опрятно одета, и словно бы прилежная ученица шевелила своими блистающими спицами.
- А я сегодня Вашего супруга видела. Он в обед с какой-то молодой особой домой приходил.
- С какой такой особой?
- Мне-то почём знать?.. Вероятно, студентка какая-то. Тоненькая, в плаще импортном. И, кажется, уже дорогу-то знает. Как к себе домой шла.
Изольде стало любопытно. Муж никогда не рассказывал ей ни о студентках, ни о том, чему посвящал свой рабочий день. Он вёл себя так, словно бы был чужим и в своей семье, а главное в такой враждебной ему стране.
Мысли о его возможном грехопадении посещали голову Изольды Матвеевны. Она мысленно рисовала себе образы бесстыжих разлучниц – но все эти похотливые миражи были всего лишь нелепыми миражами, не больше.
Она бы не простила мужу подросткового любопытства. В сущности, он мог бы бросить свою драгоценную монетку и в другую щелку – но свой приз он получил именно от неё.
Она вспомнила, как гордилась своим скорым замужеством, как с презрением взирала на истомившихся в ожидании греха подруг. Им также была желанна эта скорая и к тому же приятная процедура. И вот теперь её Валерий решил просмотреть в сторону какого-то иного, ьолее красивого тела.
После свадьбы она была почти мертва от вина и страха. Муж долго примеривался к цели своего пениса, а затем легко и просто сломал мешавшую ему преграду. Изольда даже вскрикнуть не успела. Он вошёл в неё словно бы тонкая нитка в ушко иголки. Движения мужа всё убыстрялись. Он вонзался в неё, словно бы швейная машинная игла в ткань.
Момент разрядки подошел сам собой. Она уже не чувствовала ничего кроме сладостного растворения. Казалось, что её тело становится жидким, как лава, что оно перестаёт существовать, а всё пространство спальни заполняет её радостный крик.
Краткая мысль о дефлорации была тотчас подхвачена ветром. Теперь такая же процедура ожидала и её скромницу дочь. Вика пока не спешила ступить на скользкий путь взросления.
Вика вдруг вспомнила, что так и не заглянула в учебники. Она сидела в сладостной полудрёме, голая, не решаясь опустить свои пальцы ниже пупка, и вновь ощутить приступ неожиданно сладостного чувства.
Оргазм накрыл её с головой, словно бы набежавшая морская волна. Вика была готова вновь пробудить это мимолётное чувство, она знала её причину, и от того неожиданно ехидно усмехалась, вспоминая то несчастных в миг уменьшившихся брата с сестрой, то ту незадачливую и весьма смелую девушку, что так легко и просто согласилась танцевать, нагишом.
Шаги матери за дверью пробудили её от сладостной полудрёмы. Никогда раньше она не гордилась и не стыдилась своим телом одновременно. Наверняка кому-то бы это тело показалось бы баснословно дорогим драгоценным камнем, но сама Вика видела всего лишь невзрачный булыжник.
И теперь ей опять захотелось стать прежней благонравной Викой. Рука потянулась к предательскому сарафанчику. Он идеально лёг на её вспотевшее от ужаса тело.
Изольде Матвеевне было не до дочери. Она всё ещё мысленно конструировала образ той самой соперницы. Быть обманутой мужем, стать посмешищем в глазах соседей, которые наверняка раздули бы эту историю или до размеров вселенской трагедии или почти невозможной комедии.
Она даже не догадывалась об особой дочкиной тайне. Вика же сидела, ни жива, ни мертва, боясь даже шелохнуться – предательницы ягодицы так и норовили прилипнуть к влажному пластиковому сидению. Она никак не могла понять причины этой влажности.
«Неужели я и впрямь только что описалась – но эта жидкость пахла иначе, от её аромата начинала сладко кружиться голова, а руки так и норовили невольно нырнуть под столешницу.
«Мама, у меня что-то нет аппетита. Я искупаюсь, ладно?» - пролепетала она, глядя на свою порцию яичницы.
Вынутый из авоськи цыплячий трупик сам лез в глаза, словно бы грязная тряпка или какой-иной мусор. Вика знала, что мать сейчас сделает газовый факел побольше и станет совать это несчастное тело головой в пламя. Ей всегда было страшно смотреть на эту процедуру. Из цыплёнка можно было сварить неплохой бульон, обычно мать засыпала в него вермишель, и половинку вареного яйца, которое плавало в своём бульоном море, наподобие маленькой китайской джонке.
«Ладно, иди… Только без глупости там!» - проворочала мать Вики.
Вика заперлась в небольшой ванной. Она вдруг вспомнила, как совсем недавно смывала тут пот и грязь – запах подневольного труда, который, казалось, въелся в её тело навеки.
Сейчас, набирая полупрохладную воду, она торжествовала. Теперь роковой Рубикон был почти перейдён – она остановилась на середине и с какой-то странной тоской провожала взглядом покидаемый ею берег. Там оставались все невинные забавы – там оставалась и их такая примерная и всеми любимая семья.
«Я ничего не скажу маме про Елену!», - решила Вика, решительно занося ногу через бортик. Перебравшись в эмалированную купальню, она позволила своим ягодицам соприкоснуться с прохладным дном и замереть в предвкушении милого и такого волнующего времяпровождения.
Ей тело теперь было незнакомо вдвойне. Вика старалась смотреть на себя со стороны, и удивлялась тому факту, что её голова всё ещё находится над этим телом, словно бы фонарь маяка над белой башней.
Изольда Матвеевна между тем занималась тем, что опаливала цыплёнка. Она делала это только ради того, чтобы не думать о той самой наглой особе. Но мысли вновь возвращались к счастливой обладательнице польского плащика.
«И Вика? Неужели она всё это видела? А может быть слышала? Вот почему она…голая…
Изольда вспомнила, как сама волновалась, читая романы Мопассана. Как в классе десятом усвоила для себя те нехитрые движения, дарящие девушкам ощущение псевдосчастья. Она относилась к будущему замужеству, словно бы к какому-то дополнительному, тщательно скрываемому взрослыми, экзамену.
Она тщательно готовилась к нему – приглядываясь к каждому, кто мог бы оценить все её достоинства. Быть наконец спокойной, перестать рыскать взглядом по фигурам сокурсников, выбирая того единственного, которому она собиралась подарить своё тело. Этот подарок был весьма дорогим даром.
Аспирант Емельянов показался ей даром с небес. Он оценил её опрятность и благонравие: так в меру испорченный мальчишка тянется к красивой кукле старшей сестре, предвкушая её целлулоидную наготу
Изольда для проформы промучила его месяца два – а затем – ради грошового зачёта тихо и мирно отдалась ему в лаборантской, стыдливо ёрзая пухлыми ягодицами по холодному учебному столу.
Рождение дочери укрепило их скорый, почти фронтовой брак. Валерий Игнатович не хотел неприятностей накануне своей защиты – да и для будущего доцента было гораздо правильнее быть женатым человеком.
Он был рад получить ключи от новенькой квартиры. Правда она была двухкомнатной и находилась на самом окраине Рублёвска, но это было лучше, чем холостяцкая комнатка в общежитии, где он сам себе казался скорее арестантом, чем свободным человеком.
Теперь, когда дочь была почти взрослой, Изольда Матвеевна вспоминала своё телесное безумство с лёгким привкусом стыдливого отвращения. Словно бы не она испытывала сладкие судороги от несмелого, но, в то же время, целенаправленного проникновения в своё девственное влагалище.
Вечер прошёл как-то вяло и скучно. Взрослые рано уединились в спальне и легли, молча, словно бы чужие.
Запах жены давно раздражал Валерия Игнатовича. Он исходил от её рано пополневшего тела, словно бы это тело не было женским телом, а слишком долго лежащим на ярком и жгучем солнце куском свинины.
Он вдруг ощутил себя провинившимся школьником. Да и жена казалась ему уже не его женой, а старшей сводной сестрой, которая специально дразнит его своими прелестями, готовя очередную подлую каверзу.
«Интересно, а как тут смотрелась бы Беляева? – подумал он, представляя нагловатую дипломницу в нескромном одеянии прародительницы Евы.
Наличие дочери в семье сдерживало его. Он чувствовал, что скоро взвоет от этого бабьего царства. Что и тихоня Вика тоже старается быть такой же сладкотелой, как Беляева и только стесняется делать это открыто.
Представлять длинноволосых и неопрятно одетых недорослей было противно. Они ему напоминали, скорее ослов, превращенных в коротышек. «Кажется, их звали «ветрогоны!», - подумал Емельянов, старательно погружаясь в дрёму.
На следующее утро они мирно разошлись по своим делам. Дочь больше не казалась заводной куклой. Она смотрела на него с дерзкой солидарностью, словно бы намекала на то, что могла слышать.
Вике нравилось выбираться из опостылевшей скорлупы детства. Теперь ей хотелось не быть ничьей игрушкой – даже то, что она сможет грубить учителям заставляло её радоваться и мстительно улыбаться в предвкушении удивления и гнева педагогов.
Взятые из библиотеки книги уже казались ей скучными и глупыми. Они всё врали. Вика старательно вглядывалась в окружающих её мальчишек, аккуратно мысленно оголяя их. Точнее это чувство вызывали их голоса – баритон Олега и весёлый дискант Антона.
Эти двое были наиболее приемлемыми кандидатами для первого любовного опыта. Вика ощущала, как под её скромным платьем ожидающе вибрирует худое и слишком красивое тело. Она была уверена, что мальчишки жаждут увидеть её без этого дурацкого платья, словно бы дорогую игрушку.
Но эти мальчишки не спешили, преследовать её. Вика смотрела на них с любопытством, словно бы на забавных щенков. Эти парни ещё не привыкли смотреть на девочек, как на недоступную, но весьма желанную дичь. И от того охотиться приходилось ей – ещё вчера скромной и совершенно бесцветной.
В этот день был назначен классный час. На урок должен был придти ветеран войны. Никто из одноклассников не знал его имени, и у Вики громко стучало сердце. Ей было слишком страшно увидеть своего соседа по дому – «Только бы не Вилен Тихонович!», - беззвучно шептала она, отводя глаза в сторону, и ловя в заоконном пространстве нечто забавное.
Уроки пролетали, словно короткие, но весьма интересные сны. Наконец, спустясь на второй этаж и зайдя в кабинет истории, Вика привычно заняла своё место и стала ждать того мгновения, когда в класс пойдёт столь долгожданный фронтовик.
Остальные школьники явно досадовали. Им было скучно терять ещё три четверти часа на какой-то скучный рассказ. Май становился всё веселее. Он словно бы намекал, что школьные муки вот-вот кончатся, а взамен скучных уроков наступит долгожданная каникулярная воля.
Вика догадывалась, что возможно больше никогда не увидит ни Антона, ни Олега. Она слишком привыкла к тому, что видит их. Что эти, в меру опрятные мальчишки всегда перед её взором, словно бы надоевшие игрушки. Но вот теперь.
Теперь ей хотелось избавиться от странного страха. Страха навсегда остаться игрушкой самой, точно так же, как и вчера угождать желаниям старших, понимая, что и отец, и мать тоже привыкли к ней, и в душе скорее ненавидят, чем любят.
Теперь ей было особенно стыдно. Ведь если фронтовиком будет Вилен Тихонович, то он обо всём догадается. Догадывался же он, когда она возвращалась домой с двойкой в дневнике!
АХ,ДЕНИС! ВЫ ИЗОЩРЁННЫЙ СКАЗИТЕЛЬ,ОЧЕНЬ ОТКРОВЕННО РАЗДЕВАЮЩИЙ ЖЕНЩИН И ЛЮБУЕТЕСЬ ЭТИМ ПРОЦЕССОМ!!! А ВАШИ ДОХЛЫЕ ЦЫПЛЯТА ОЧЕНЬ ПРАВДИВО ОПИСАНЫ! ВЕДЬ ОНИ ПРИШЛИ ИЗ СОВКОВОГО ВРЕМЕНИ!. В ОБЩЕМ,СПЛОШНАЯ СМЕСЬ НЕГАТИВА С ПОЗИТИВОМ!!! НО,ЧИТАТЬ ИНТЕРЕКСНО! ИДУ НА СЛЕДУЮЩУЮ ГЛАВУ!!!
Помочь сайту
Поздравления
