Оранжевый снег 3 часть

Часть третья

                                          Глава первая

                                 

                                                                       I

 

    Николай знал наверняка, - ему необходимо поговорить с Потоцким. Особой симпатии Карл Генрихович у него не вызывал, никак не мог простить ему Коля, тех двух суток проведённых в его поганой лаборатории, но посоветоваться было необходимо, и посоветоваться больше было не с кем. Предприятие, затеянное им с Вольфгангом, было слишком рискованным. Здесь промах смерти подобен. А Потоцкий – умом не обделён, выполнит нужные расчёты, определит время и даты. Пришлось уговорить себя поехать…

    Коле снова повезло. Он вообще стал замечать, что в последнее время, всё складывается как то ладно, проходит без сучка, без задоринки. Он застал кандидата на месте. Вкратце изложив ситуацию, попросил о помощи. Потоцкий понимающе покивал головой, попросил расписание электричек и быстренько вытолкал Николая вон, сославшись на занятость, но пообещав позвонить сегодня, ближе к вечеру.

 

    Звонок раздался в половине пятого. На том конце провода, Потоцкий, сдавленным голосом, словно кто-то сцепил руки на его горле, или у него внезапно началась ангина, сообщил Николаю набор цифр, которые тот старательно, повторяя вслух, чтобы не ошибиться, занёс в свою записную книжку. Карл Генрихович, расшифровав 16-ти значный код, быстро, не прощаясь, повесил трубку.

    Выходило: первые четыре цифры – число и месяц, следующая четвёрка – отправление поезда с Финляндского вокзала, ещё четыре – время перехода через «мост», и наконец, последние четыре – час возвращения по местному времени.

    Следовательно: завтра, в 8:45, им надлежит быть в вагоне электрички направляющейся до Ладожского озера. В 10:15 – войти в будку паровоза, а в 21:50 по местному, то есть тамошнему времени, возвращаться назад.

    Через пять минут, Потоцкий перезвонил снова. Уточнил, всё ли ясно в его расчётах, велел отзвониться, а лучше всего отчитаться при личной встрече, и сообщил что следующие дату и время, Николай получит телеграммой, по электронной почте или посредством SMS. Велел продиктовать адреса и номер мобильного, дал краткие указания о том, как вести себя при невозможности выдержать время обратного перехода, просил больше пока не звонить и не приходить и опять, не прощаясь, отключился.

    Николаем овладели чувства растерянности, неуверенности и полного непонимания происходящего. Почему так? Ведь не на преступление он собрался. Как раз наоборот. Почему Потоцкий, так странно говорил с ним? Не позвонить ли Степану Игнатьевичу? Неужели сведения о нём лично, или о чудесах, творящихся на берегу Ладоги, достигли некоей третьей стороны? Если так – то кругом одни шпионы! Бояться ничего не нужно! Нужно быть внимательнее. Как при грозе не стоит вставать под высокие деревья с раскидистой кроной, так и здесь, в данной ситуации – следует тщательно обдумывать каждое слово. Слово, нечаянно произнесённое даже во сне…

 

 

 

 

                                                                        244

    Несколько вопросов сидело в голове Николая, требуя разрешения. Часть из них – в первую очередь, часть – второстепенные, но легко могущие стать первоочередными. Как, не имея подходящих документов, твёрдой легенды, формы, в конце концов, ступить им на землю по ту сторону паровозной будки. В этом случае нельзя просто так, как из метро или вокзала – «выйти в город». Риск абсолютно не оправдан. Дважды они с Вольфгангом заставили понервничать тех, кто лучше бы был абсолютно спокоен. Так как же быть? Алексей Кутузов – подло бежал. Хотя, почему подло? И почему бежал? Просто вернулся. Причём вернулся туда, где ему и надлежит быть. Предпочёл не вмешиваться в пространственно-временные связи. Будущее его не приняло. Произошло отторжение. Главное, чтобы не случилось заражения. Лёха вернулся в голод, тяжкий труд и неизвестность. Но вернулся с уверенностью в том, что Германия будет повержена. Враг будет разбит. Наше дело всё-таки окажется правым, мы победим! Сбежал с уверенностью в благополучном исходе, пожалуй, самой страшной войны. Прикоснувшись к будущему. Увидав его воочию. Получив по рёбрам милицейской дубинкой. Зная, в НКВД – бьют больнее.

    Лёха вернулся. Подло сбежал – то сгоряча. Поди, отыщи его теперь. А может он часа на полтора промахнулся и теперь, вспоминает бедняга, кто он есть… Вот бы изыскать возможность с ним связаться. Насколько бы всё упростилось. Но нет. Невозможно! Короче: надежды на Кутузова никакой… Ведь даже если бы и нашёлся, бегал бы от них, как от прокажённых. Никакого расчёта на содействие.

    Практически, Алексея Кутузова, можно было исключить из списка живых. Живых помощников.

 

    SMS-сообщение, пришло ровно в 19:00. Текст гласил: «Попытайтесь найти посредника среди первых встреченных. Удаляться на значительные расстояния от «моста» сейчас опасно. Позже всё решим, урегулируем, обсудим детали. Форма в топке. Как запасной вариант. Ну и кретины же вы! Ваш КГП».

 

    Так коротко, ясно и понятно, мог выразиться только кандидат медицинских наук. Полу немец – полу еврей, привыкший любой свой шаг совершать обдуманно. Отмеряя семь раз и отрезая раз и навсегда. С размаху. Наотмашь.

    Через пару минут пожаловало следующее сообщение: «Выход в любое время. Не проверено. Всего лишь предположение, но я почему-то более чем уверен в его верности. КГП».

 

    Зевал весь вагон. Утро выдалось хмурым. То и дело начинал накрапывать дождик. Косые лучики не выспавшегося солнца, пробивались сквозь редкие разрывы тяжёлых облаков, подкрашенных снизу, синим. Не дать, не взять – полдень августа.

    На конечной станции, прибывшая вовремя электричка, отдуваясь, опустила пантографы, словно большая птица, проделавшая долгий путь и присевшая на удобное место сложила крылья.

    Всё вокруг, будто даже самый воздух, было до отказа пропитано влагой. И тишина!

    Уйма звуков издаваемых городом, проникла зачем-то внутрь вагона, подавившись вокзальной суетой. Сдохла на Ржевке. От пёстрой смеси звуков, остался лишь шум электрички. Теперь не стало и его. Николай поёжился от сырости. Или озноб, от внезапно навалившейся тишины?

    В первый раз его напутствовала какая-то сумасшедшая птица, громко оравшая в соснах на территории пионерлагеря. А теперь тишина. Зловещая? Не обещающая ничего

 

 

 

                                                                       245

хорошего. Впрочем, ничего хорошего, Николай ни от кого и ни от чего уже давно не ждал…

    Вольфгангу тревога Николая, ничуть не передалась. Он по-прежнему выглядел совершенно спокойным и чуть печальным.

    Спутники присели на скамейку, прямиком напротив паровоза. Николай, достал из-за пазухи флягу с коньяком и, отвернув крышечку дрожащими руками, предложил Вольфгангу. Тот молча взял, сделал добрый глоток и, поморщившись, снова приложился к горлышку.

    «Всё-таки психует, а притворяется» - подумал Коля и немного успокоился сам, словно почувствовав поддержку со стороны немца.

    Вокруг ни души. Заморосил мелкий дождик, который, судя по усиливающемуся ветру, непременно должен был вскоре, перейти в ливень. Николай трижды обошёл вокруг монумента. Краем глаза заметил машиниста, вышедшего из кабины электропоезда, с зонтиком в руках. Он немного потоптался на месте, запер дверь и не спеша отправился в хвост электрички.

    «Теперь уж точно ни души вокруг. Пора» - сообразил Николай, возвращаясь к скамейке. Вольфганг стоял уже наготове, с рюкзаком за плечами и сумками в руках.

 

    Первым в будку поднялся Николай. Вольфганг страховал сзади. В два шага Коля пересёк будку, рванул на себя противоположную дверь. Дверь не поддалась. Нашарив задвижку, Николай убедился в том, что засов отодвинут. «Заперто изнутри» - успел подумать он и тут подоспел Вольфганг. Слегка налёг на дверь плечом, и та с лёгким скрипом, широко распахнулась.

    - Двери перевесили. Для чего не знаю. Но сделали это не теперь, - проговорил он, высовываясь наружу и оглядываясь по сторонам.

    - Об этом я и не подумал, - отозвался Николай, закрывая обе двери. Потом, зачем-то отхлебнул ещё коньяка, забыв предложить попутчику и резко выдохнув, треснул ногой (руки заняты сумками), по древнему железу. Металл лишь глухо взвыл, но дверь отворяться не пожелала.

    - Теперь ещё раз перевесили? – Раздражённо спросил Николай, потерявшегося в кромешной тьме немца.

    - Вполне возможно, - ответил тот.

    - А окна-то, зачем заглушены?

    - Светомаскировка. Всё сработало! Чуешь, как от топки жаром несёт?

    Николай вполголоса выругался, ободрав кожу на ладонях об упрямую задвижку. Наконец ему удалось открыть дверь.

    Снаружи мело. Ветер гулко звенел в телеграфных проводах, змеился по сугробам, ледяным песком, гремел привязанным к поручню пустым ведром, в котором кувыркался обломок кирпича. На соседнем пути было пусто, между тем, вдали, возле выходных стрелок суетились средь вьюжной кутерьмы два путейца. Видимо стрелки за ночь забило снегом. Паровоз стоял под составом хвост, которого тонул в белёсой мгле. Паровоз был потушен. Стало быть, внезапного появления локомотивной бригады можно было не опасаться. Опасаться было нужно часового, охранявшего состав. А то и двух. Николай не успел подумать об этом, как охрана, не замедлила появиться в поле зрения. Закутанный в тулуп не по размеру, в шапке с опущенными ушами и лицом, замотанным до переносицы, серым пуховым платком, часовой вынырнул между вторым и третьим вагонами. Николай едва успел отпрянуть назад. Показалось, что солдат заметил его, потому как замер на

 

 

 

 

                                                                       246

месте, поднеся сдёрнутую рукавицу, козырьком к глазам, старательно всматриваясь вперёд. Через минуту, часовой, незаменимой на посту рукавицей, отряхнул снег с валенок, подцепив согнутым указательным пальцем, край платка, сдвинул его с носа, высморкался, подпрыгивая, глубже утопил себя в тулупе и, приплясывая, направился в хвост поезда.

    «Один» - с облегчением подумал Коля и стал осторожно спускаться вниз, по стальным, обледеневшим ступеням.

    Мешки и коробки с провизией, пришлось оставить прямо здесь, в междупутье. Часовой, возвращаясь, непременно наткнётся на них. Первой его мыслью, станет конечно мысль о том, что в мешках взрывчатка и мысль эта, отчасти будет верной. Потому как, кроме как взрывом, назвать то, что последует после вскрытия находки – нельзя. Все пломбы на вагонах целы! Откуда взялось. Вольфганг предлагал более тщательно перепаковать продукты. Сделать новые бирки и ярлыки. Но эта идея, показалась Николаю, во-первых: пустой и трудновыполнимой, во-вторых: небезопасной – неизвестно ведь как поведут себя мясные консервы, перешагнув через временной вихрь. О чём-то таком, его предупреждал Потоцкий. Развил мысль, превратив её в пространный монолог. В конце концов, запутался сам и окончательно запутал Колю. Согласно его теории, там выходило что-то на манер того, будто переброшенные продукты, могут попросту исчезнуть. Дескать, есть вероятность, разрушения некоей молекулярной цепочки, или, к примеру, говяжья тушёнка, вспомнит, что была мясным быком. Помилуйте! Быком, она была совсем недавно, а война закончилась шесть с лишним десятков лет назад. Не превратилась ведь футболка Николая в связку хлопковых коробочек, а сам он в сперматозоид, вцепившийся в яйцеклетку. Потоцкий, вроде бы, поначалу, согласился с тем, что сперва чего-то не учёл, а после предположил, что с организмом Николая, Лёхи Кутузова и «фрица» Мейера, могли произойти необратимые изменения. Просто необходимо подвергнуть их, тщательнейшему медицинскому обследованию. После чего и запутался. Сам ведь и подвергал и вполне убедился в том, что даже состав крови не изменился. Короче говоря: злосчастное путешествие во времени, ни положительного, ни отрицательного влияния на здоровье путешественников не оказывало.

    Одним словом – теперь всё обошлось. Николай и Вольфганг были вынуждены перепаковать только те продукты, пакеты и пачки из-под которых, несли на себе слишком много латиницы. Становиться во второй раз шпионом (теперь уже английским или немецким), в случае поимки, становиться не хотелось. Здесь, ничего и никому не докажешь. Расстреляют и дело с концом. А то ещё и патронов пожалеют – вздёрнут! Это уже совсем никуда не годится, хоть и суровые законы военного времени…

    Так или иначе, но взрыв был ещё впереди, и Николай, нисколько не сомневался, что эхо его, непременно докатится до Алексея Кутузова. Куда дурак бежал? Зачем? Ему теперь по гроб жизни не откреститься от контактов с пленным разведчиком и шпионом. А бродит ли ещё Лёха Кутузов среди живых?

    По всем расчётам, часовой, должен был вот-вот вернуться. Неизвестно с какой стороны состава он решит пройти теперь, или меж каких вагонов вылезет, сокращая себе путь. Быстро сунув в один из трёх мешков, куда Вольфганг компактно переместил содержимое рюкзаков и сумок, отпечатанную на принтере и помещённую в непромокаемый файл записку, Николай следом за немцем первым услышавшим шаги часового, влетел в паровозную будку.

    Ведро с кирпичом, настигло его в тот момент, когда Коле оставалось ступить на последнюю перекладину стальной лестницы. Зазубренный, мятый край ведра, рассёк ему бровь. Тёплая струйка крови, мигом достигла подбородка, обогнув глаз по переносице,

 

 

 

 

                                                                       247

и испортила любимую жёлтую водолазку.

 

    Этим вечером, Николай опять заснул, будучи мертвецки пьяным. Заснул мгновенно, словно потеряв сознание оглушённый.

 

                                                                       II

 

    Колю разбудил настойчивый треск телефона. Приглушённый во сне, резкий и отчётливый наяву. Пытаясь попасть левой ногой в правый тапок, подло забравшийся под кресло и не желающий вылезать, Николай нашарил на дне рюкзака фонарик и, посветив на циферблат будильника, сообразил, что спал всего три часа.

    Вместо «алло», из пересохшего горла вылетел некий звук, напоминавший стон губной гармошки окунутой в воду.

    - Николай, - донёсся издалека, бодрый голос Потоцкого. – Это вы?

    - Я. Кто ж ещё? – Из горла словно вылетела пробка и, дав «петуха» на слове «Я», Коля говорил теперь, чуть ли не басом.

    - Ну как всё у вас прошло?

    - Одну минутку, - прохрипел Коля, понимая, что его прямо сейчас стошнит, на спящего, или притворяющегося спящим Вольфганга, что впрочем, неважно. Попутно он пожалел, что не обзавёлся беспроводным телефоном.

    Выблевав пенный коньяк с побелевшим ржаным хлебом (весь вчерашний ужин) в таз с безнадёжно испорченной отбеливателем водолазкой, Николай напился горьковатой, тёплой воды из-под крана и, икая, вернулся к телефону.

    - Я вас слушаю Карл Генрихович.

    - Это я вас слушаю. Как прошло?

    - Что прошло? У меня ничего не болело. Ах, вы об этом…

    - Николай, - с укоризной заметил Потоцкий. – Вы слишком крепко спите.

    - Я слишком много пью, и почему-то тянет на некачественное спиртное. Прости Карл Генрихович. Устал я как-то за последние дни. Всё нормально прошло. Наверное…

    - Значит, умудрились-таки наследить? Как ваша бровь?

    - Заживёт. Нормально, - ответил Коля, и икота его мигом прошла. Откуда Потоцкий знает про эту неприятность? – А откуда вы…

    - Откуда я знаю? – Опередил его собеседник. – Тогда уж, и вы меня простите Николай. К сожалению, я не мог с вами беседовать нормально. Не из дома, не по телефону в клинике. Меня окружает множество людей и далеко не всем им я склонен доверять. К тому же, я думаю, что некоторые из них, уже что-то заподозрили. Ваш рассказ, признаюсь, сильно заинтересовал меня, и я не смог удержаться.

    - Вы за мной… нами, следили?

    - Что вы Николай! Гораздо хуже!

    - Что же может быть хуже?

    - Часового помните?

    - Так это были вы!?

    Николай вдруг почувствовал, что прошла не только икота. Теперь его оставляла ещё и способность соображать, а вскоре видимо, покинет и сознание. Это мало того, что коньяк почти не оказывает никакого действия.

    - Уже неделю несу службу! Причём под собственными именем и фамилией. Даже документы подделывать почти не пришлось. Рядовой Карл Генрихович Потоцкий,

 

 

 

 

                                                                        248

1901 года рождения. Из добровольцев, ополченцев, холост, беспартийный.

    - Так возраст-то не призывной?

    - Николай, что с вами? Война батенька. А я стреляю как чукотский охотник. Белку, в прыжке в глаз бью! Долго рассказывать. Я себе такую легенду сочинил, полковник Исаев – робкий пацан некурящий в сравнении со мной! Я ведь ещё и по госпитальной части. Есть тут в Осиновце одна гнида – военврач. Женщина во всех отношениях приятная, но тварь записная. Кстати, подальше от неё держитесь! Вы знакомы, между прочим. Да. Подальше. И чем дальше, тем лучше…

    - Пацан-то некурящий – это я, - заткнул Николай красноречие Потоцкого. – Как же вы на двух фронтах-то управляетесь? Ловко же вы меня провели!

    - Повторяю. Война! Понимаете Николай, война! И потом, ваша великолепная пятёрка, тут таких дров наломала! Кому-то надо за вами подметать.

    - Почему пятёрка, - изумился Коля. Но вспомнив, продолжил: - Ах да, был ещё один…

    - То есть, как это был, - усмехнулся Карл Генрихович. – Есть! Представьте, снова есть! Кутузов прячет его у себя на маяке, но тот упорно рвётся назад в лес, где Алексей и нашёл его полумёртвого рядом со сбитым самолётом.

    - Позвольте вопрос.

    - Николай, я ведь с вами из пустого вагона электрички отстаивающейся здесь, на станции говорю. Можно сказать из-под лавки. Три часа ночи! Но если коротко, валяйте.

    - Посылка дошла до адресата?

    - В лучшем виде! В Борисовой гриве уже ловят диверсантов. С запиской вы перестарались, конечно. Никто ведь не поверил.

    - Я и не рассчитывал на это.

    - Зачем было писать про то, что немец хороший? Детский сад, её богу! Для них, для всех, хорошие немцы сейчас – мёртвые! Помните как в известном фильме: у них, мол, сейчас не Дюрер, а Фюрер.

    - А при чём здесь Борисова грива?

    - Эшелон под нашим паровозом, не собран, да и с самой машиной нелады. Что-то с котлом, я не сильно разбираюсь, но где-то примерно с неделю, он ещё пробудет в Борисовой гриве. Оно и к лучшему. Суеты там поменьше. Эвакуацию и эвакуацией пока что назвать нельзя. Тоже кстати, неплохо. Боевой дух на высоте. Обороноспособность так сказать! Все, всё ещё на что-то надеются, на какой-то перелом. Так что, дальше будет ещё веселее. Вы пока отдыхайте. Послезавтра к вечеру, я составлю для вас, точные инструкции как действовать дальше. Но вернее всего, и вот это, вам мой искренне добрый совет: лучше всего, всё это прекратить. Хотя игра слишком увлекательна…

    - Я бы с радостью, - произнёс Коля, чувствуя, что душа опять просит, изрядной доли коньяка. Неужели это и есть алкоголизм? – Да. Я бы с радостью, а как быть с Вольфгангом?

    - И с ним что-нибудь придумаем. Вернее всего будет, если всё останется на своих местах. Кстати. Ваш сын немецкого народа – не самая большая головная боль. Гораздо хуже дела обстоят с тем «подарком», который скрывается на маяке. В его случае, что-то время серьёзно запетлило. Да и ведёт он себя как «Пятница». Ну да ладно. Наверное, нет нерешаемых проблем. Я ведь всё-таки учёный. Всего доброго Николай. Отдыхайте.

    И Карл Генрихович повесил трубку. Однако через пару минут, снова раздался звонок.

    - Ещё раз извините Николай, - каким-то погрустневшим голосом проговорил Потоцкий. – Вы знаете, какой день будет у них послезавтра?

 

 

 

 

 

                                                                       249

    - Нет. Я там, в календари не заглядывал.

    - Тридцать первое декабря, тысяча девятьсот сорок первого года!

    - Так Новый год!

    - Вот именно! Кстати, мой самый любимый праздник. Был. Пока живы были родители.

    И Потоцкий снова отключился. Теперь уже насовсем.

 

    Николаю больше не спалось, как он ни ворочался, как ни накрывался подушкой – сон не шёл. Вдобавок разболелась голова.

    Вольфганг, похоже, не притворялся. Но ведь он и не пил за ужином, если конечно можно назвать ужином полбуханки чёрного хлеба с солью и несладким чаем. Немец ровно, без храпа дышал под натянутым до макушки одеялом. В последние дни, сон его стал спокойным и судя по всему глубоким. Вольфганг понемногу оправлялся от пережитого. Осознав, что всё произошедшее с ним – неизбежность и с этим придётся продолжать жить. Накладывать на себя руки, он, как настоящий мужчина считал непростительным малодушием, тем более, даже если бы и принял такое решение, то кроме пневматического пистолета и кушака от потёртого халата, в доме Николая более подходящих для самоубийства приспособлений не было. Ждать момента – когда раз в год выстрелит палка от швабры – бесперспективно. А вешаться… Вешаться противно даже самому висельнику, что уж говорить о тех, кто обнаружит безобразный труп. Честь офицера, вроде бы и не сильно задета. Потому и был сон Вольфганга, спокойным и глубоким.

    Николай оделся. Подошёл было к компьютеру, но тут-же вспомнил, что карточка для доступа в Интернет – закончилась ещё позавчера, а купить новую он не позаботился.

    Пересчёт наличности, огорчил Николая ещё больше. Денег оставалось в обрез, а им двоим, как-то нужно было продержаться ещё месяц. Был, правда, не очень законный источник дохода. Среди знакомых Николая, водилось несколько сильно ностальгирующих по девяностым годам прошлого столетия личностей. Личности эти, до сих пор любили наряжаться в спортивные костюмы и чёрные кожаные куртки. По праздникам – напялив малиновые пиджаки и нацепив пёстрые галстуки поверх тяжеловесных золотых цепей, любили они погулять в сауне с девочками. Бизнес их теперь, стал менее опасным и похожим на приключения Робин Гуда, зато, более легальным и доходным. Николай изредка оказывал этим, почти отошедшим от прежних дел бандитам, некие «хакерские», как они их называли – услуги. Ничего сложного! Добыть базу данных, необходимую им для каких-то своих целей, подобрать пару нужных паролей на сайтах турфирм, разблокировать ворованный мобильник с ценной информацией и другие мелкие, но уголовно наказуемые деяния. «Труд» этот, достаточно щедро оплачивался, также к оплате, почти всегда привешивались обещания: вот мол, подкопим деньжат, откроем свою фирму и будешь ты у нас самым – самым главным и незаменимым системным администратором. Время шло, деньжата не копились, а обещаниями сыт не будешь, потому приходилось довольствоваться имеющимся.

    Сам Николай в поисках «работёнки», обращался к ним крайне редко, только лишь в совсем уже безвыходных ситуациях. Коля умел экономить и нуждался в принципе, не во многом. Еда – достаточно скромная, сигареты, выпивка и удобная, причём намеренно недорогая одежда. Вот в чём Коля нуждался ежедневно, так это в паре чистых носков. Стирать их он ненавидел, предпочитая выбрасывать. Если с нижним бельём всё обстояло относительно благополучно – трусы и плавки можно было вытоптать в пене от шампуня или геля попадавших в ванну, когда Коля принимал душ, то стирка носков, приводила его

 

 

 

 

                                                                       250

в бешенство. После вытаптывания, ношеные носки, всё равно казались грязными. Но траты на носки – траты копеечные. Презервативы иногда дороже стоят. Кстати, свежая пара носков всегда ассоциировалась у Николая с презервативом и одноразовым, бумажным платочком. Ведь ни один нормальный человек не станет стирать использованный презерватив и носовой платок почти из туалетной бумаги. Не станет он, и пользоваться ими вторично. Носки чем хуже?

    Николай набрал телефон Эдуарда – главного в малиновопиджачной шайке псевдо предпринимателей. Тот ответил не сразу. Эдуард еле ворочал языком, будучи мертвецки пьян. В трубке слышались шлепки ладонями по мокрым, голым телам и кокетливый женский смех. Николай догадался, что он не совсем вовремя, однако, Эдуард сам разрешил ему в случае возникновения каких-либо проблем, без смущения и ложной скромности, беспокоить его в любое время суток. А пацан сказал – пацан сделал!

    В этот раз требовалась сущая безделица: нужно было взломать почтовый ящик коммерческого директора, одной мелкой охранной фирмы. Деньги Эдуард посулил приличные и обещал рассчитаться, что немаловажно – сразу же, после выполнения поставленной задачи.

    Николай с большим удовольствием прогулялся до ночного магазина, взял бутылку виски (на коньяк смотреть сил уже не было), интернет-карту и пару бутылок тёмного пива для Вольфганга. Немец всё-таки! А выходя из магазина, подумал, что уж лучше бы вместо виски, взял бы колбасы или на худой конец замороженных пельменей. Голодец после пьянки, наутро будет смертный! Пришлось возвращаться за пельменями. В пустовавшем минуту назад «ночнике», откуда-то взялись люди, в кассу даже выстроилась небольшая очередь. Коля уже отсчитывал деньги, когда за спиной раздался тонкий девичий голосок:

     - Ты виски пельменями закусывать будешь?

    Голосок принадлежал смазливой девчушке на вид лет четырнадцати. И как отцы таких из дому в столь поздний час, да в наше время выпускают?

    - А что. Отличная закуска под самогон, пусть даже шотландский, - ответил Николай.

    - Угостишь вискарём? Пойдём ко мне, у меня после вчерашнего дня рождения тортик остался, - томно произнесла деваха, расстёгивая верхнюю пуговку на блузке.

    - Сколько стукнуло? – Осведомился Николай.

    - А тебе не всё равно? – Надув губки прошептала девчонка. – Тем более. Двойной повод, я сегодня паспорт получила!

    Николай выудил из морозильной камеры сахарную трубочку, протянул девушке, сказал: - Поздравляю! – сгрёб сдачу и бросив уходя: - Пописать перед сном не забудь, а то ручей приснится! -  выскочил из магазина.

    Вернувшись, домой, он застал Вольфганга на кухне. Тот ковырял острием ножа концы сырого яйца, собираясь его выпить.

    - Не советую! – Сказал Коля, протягивая немцу пиво. – У нас сальмонеллёз свирепствует.

    - Что? – Не понял Вольфганг.

    - Зараза такая. Хуже триппера, - объяснил Николай и, бросив пельмени в холодильник, взял из шкафа стакан.

    - Может виски?

    - Терпеть не могу! – Сморщился немец.

    - Ну как знаешь, - пожал плечами Коля и удалился к компьютеру.

 

                                                                        III

 

 

 

 

                                                                       251

    Эдуард в этот раз, был необычайно щедр. Ночь для него прошла, похоже, как та, одна из тысячи. С Шахерезадами дарившими Эдуарду лучшие из своих сказок. Выглядел он и впрямь, будто не сутки провёл без сна в свои-то пятьдесят, а посетил с утра турецкие бани, освежился свежевыжатым соком и только что вышел из кабинета косметолога.

    - С работой всё хуже и хуже с каждым днём, - печально сообщил он. – Народец пошёл бздиловатый. Бздиловатый и ушлый, все на закон кивают. Боятся его, закона-то. Ни хрена в жизни не боялись пяток лет назад и на тебе!

    - Может так оно и лучше? – Робко спросил Коля.

    - Для нас с тобой, уж точно не лучше, - зло ответил Эдуард и довольный остротой заржал, обнажив два ряда золотых зубов. – Ладно! Живы будем, не помрём! Где наша не пропадала! Мы себе пропитание всегда нароем. Как кроты!

    Эдуард сложил губы трубочкой, зажмурил глаза и, зашевелив перед собой растопыренными пальцами, часто зачмокал, изображая видимо крота, хотя в тот момент больше всего походил на сонного борова.

    - Короче братан! Ты покуда не трезвонь. Если чего под тебя появится, сам найду. Извини, дела, ехать надо. Бывай!

 

    Николай пересчитал тысячные купюры в толстой пачке. Вполне сносно за полчаса работы больше похожей на увлекательную игру в кошки-мышки. Николай как обычно оказался кошкой.

 

    Ближе к вечеру, вместо ожидаемого звонка, Потоцкий наплевав на свою законспирированность, заявился самолично. Следом за ним волочилась огромная спортивная сумка.

    - Ох, ребятушки, - заявил он с порога. – Натерпелся я страху пока до вас добрался! Вы и не представляете! Ну что бы я сказал остановившим меня вдруг патрульным? – Карл Генрихович прошёл в комнату, не разуваясь, хотя на улице шёл дождь, плюхнулся в кресло и выцедил себе остатки ночного вискаря в Колин стакан. – Что в сумке? Личные вещи. А ну покажи? А в сумке-то! В сумке два комплекта формы майора НКВД, и лейтенанта – адъютанта его вроде бы. Документы поддельные. Мама дорогая! Ну и кто я после этого и сколько мне за это светит?

    - Да нисколько, - попытался успокоить Карла Генриховича Николай.

    - Это почему же нисколько?

    - Да потому, что НКВД уже нет, а люди, которым якобы принадлежат эти документы, уже давно в почве сгнили или седые старцы в лучшем для них случае, - сказал Николай с усмешкой. – Ну, соврали бы, в конце концов, что вы киношник, ну там, или театральный костюмер или портной… нет. Документы. Лучше киношник. Фильмов про войну сейчас только ленивые не снимают!

    - Да, об этом я как-то… - сказал Потоцкий опрокидывая в себя содержимое стакана и утирая рот рукавом. Затем, перевёл взгляд на пустую бутылку, одобрительно покачал головой и осведомился: - Ещё есть?

    - Будет, - пообещал Николай и уселся напротив как следователь на допросе. – Рассказывайте Карл Генрихович.

    И вот тут, Потоцкого как будто подменили. Виски так подействовало что ли? Карл Генрихович, сразу как будто сник, вжался в кресло, а на лице его появилось страдальческое выражение. Он ещё раз с сожалением глянул на пустую тару из-под шотландского нектара, и глубоко, обречённо вздохнул.

 

 

 

 

                                                                      252

    - Чего уж рассказывать. Вы и сами всё знаете. Трудно там и страшно. Трудно и страшно! И снова повторюсь: прекратить надо эти прогулки пока не поздно.

    - А почему должно стать поздно? – Вынимая из-за спинки кресла припрятанную бутылку кальвадоса, поинтересовался Коля. – Что поздно? Спасти десяток жизней поздно?

    - Ты хочешь сказать, спасти, рискуя своей? – Потирая переносицу, как делал всегда в минуты раздражения или смущения произнёс Потоцкий. – Это конечно твоя жизнь, и рисковать ею, ты вправе сколь тебе заблагорассудится. Тем более, я не знаю, как на тебя подействует пуля там. Здесь бы, укокошила точно, а вот там – не знаю. Но дело не в этом. Может быть, приняв смерть, лютую и несправедливую у стенки барака в Ваганове, ты спокойно воскреснешь здесь, у себя в постели, может, нет, не суть. Пойми, обречённых спасти нельзя! Ну что эти твои макароны? Капля в море!

    - Какая никакая, а поддержка, - воскликнул Николай. – Сегодня капля, завтра капля, а вода, как известно камень точит!

    - Ну что ты пылишь? – Карл Генрихович устало перевёл дух. – Не поймёшь! Попробую объяснить. Ты ведь читал фантастов? Фильмы по их произведениям смотрел? Историю с «Наутилусом» помнишь? Сколько теперь этих наутилусов? Полёты на луну, гиперболоид… перечислять можно бесконечно. Очень многое из того что казалось невозможным, фантастическим, по прошествии какого-то времени стало привычным и обыденным. Только вот две вещи из всей научной фантастики, пока что остаются, именно научной фантастикой. Посещение земли пришельцами и машина времени. Межпланетные полёты не в счёт. Совсем немного времени до осуществления этой мечты у человечества осталось. Пришельцев кстати, тоже говорят, уже встречали, или в каких-то холодильниках они лежат дохлые. Американцы в семидесятых всему миру уши об этом прожужжали, вот, мол, какие мы избранные, что даже гуманоиды над Америкой крушение потерпели и предпочли попасть в руки военным. Так что, они у нас есть, но вы их не увидите. А вот с машиной времени, загвоздочка серьёзная. Этой темы, почти все касались. Тот же Жюль Верн. И фильмов сколько снято. Земекис вон, аж на три части разродился. Кстати наш паровоз взял пример с его паровоза в третьей части. Вот только не летает. И заметь Коля, сколько бы ни касались этой темы писатели, учёные – они всегда предостерегают! Всегда.

    - Предостерегают от чего, - спросил Николай, наполняя стаканы. Вольфганг отказался и от кальвадоса, любимого напитка писателя, которого он боготворил, прочтя у Коли «Трёх товарищей» и «Чёрный обелиск». Знай, цедил своё пиво.

    - Предостерегали от глупостей, от поспешности, от принятия скорых, необдуманных решений. У того же Земекиса вечно проблемы с пространственно-временными связями. Лезете в будущее или прошлое, не ломайте веток, не давите бабочек и, увы, Коля – не подкармливайте умирающих от голода. Всё должно быть неизменным. Время это не магнитофонная лента, не трек на компакт-диске. Обратно не отмотаешь. Не сотрёшь, не перезапишешь без ошибок. Попробуй, отыщи стакан воды вылитый в реку! Также и здесь. Есть у тебя полные гарантии того, что в будущем ничего не изменится, после того как ты там нагадил где-нибудь не в тех кустах? То-то! И у меня нет, и вон у него, ни у кого нет! Принцип такой есть. И я считаю распространяться он должен не только на медиков. Не навреди! Хочется героем прослыть? Сотне другой жизнь спасти. А если в этой сотне, окажется тот, который выжив, пристрелит не того, перевернув ход войны, переиначив её исход. Это ведь как леска, соскочившая с катушки – упустил виток – пиши, пропало. А далее катастрофа! Пойми Коля не ураган, не цунами или извержение вулкана. Конец человечеству. Это не шутка, прогноз абсолютно верен. Иначе просто не может быть.

 

 

 

 

                                                                       253

И как же промысел божий? Судьба, наконец, которая у каждого своя. Должен ты подохнуть с голодухи, значит должен, и подохнешь именно с голодухи а, не попав под трамвай! Должен утонуть – утонешь! Эх, да что я тебе объясняю, - Потоцкий в отчаянии махнул рукой и осушил стакан до дна. Как объяснить подонку по жизни, только что спасшему ребёнка, что он всё равно подонок, несмотря на свой человеколюбивый поступок, хоть и герой, хотя, герой относительный, потому как плавать умеет, а ребёнок нет. Подумаешь, подонок искупался и хоть раз в жизни, сделал что-то для кого-то.

    - Карл Генрихович, - Коля всё-таки решился прервать Потоцкого, потому что начал переживать за него, слишком уж болезненно-возбуждённым тот выглядел. – Вы сами-то верите в то, что говорите?

    - Ещё час назад, когда шёл к вам, не очень верил. Теперь – совершенно точно, верю.

    - Тогда зачем же вам скажите, эта огромная сумка?

    Потоцкий смущённо замолк, но через минуту, будто бы прозрев, оправдался: - А обмундирование вам, я бы в карманах нёс? Там ведь и шинели и сапоги…

    - А какого чёрта вы несли нам обмундирование? Ведь мы всё одно там ветку сломим, голодного накормим. Бабочек вот только нет. Не сезон.

    Потоцкий опять стушевался, как тогда, запутавшись со своими теориями. Подтянул колени, упёрся в них плотно сведёнными локтями, обхватил ладонями голову. Он сильно напоминал сейчас переростка-второгодника, сбитого с толку непонятным вопросом. Общую картину, портила лишь бородка, которая у второгодников, как известно, отсутствует.

    Николай решил не добивать и без того посрамлённого кандидата и пододвинув очередной стакан сказал:

    - Выкладывайте свои инструкции.

    - Ладно. Сдаюсь, - сказал Потоцкий, поднимая руки вверх. – Вы правы Николай. Эта беготня по десятилетиям, и вправду действует как наркотик, или нам нынешним, избалованным, тепличным, не хватает приключений. Странно действует, особенно на такого любопытного кретина как я. Одним словом; повидал я вашего Кутузова.

    - Как он там? – Николай подскочил с кресла. – Сидит?

    - Вот сидеть-то ему сейчас, как раз не очень удобно. Ранение у вашего Алексея. Ожог так сказать, задней, нижней части туловища. Не успел он перешагнуть порог своих родных покоев, как сцапали его по доносу одной небезызвестной вам дамочки. Там ведь и ведать не ведают, кто эти доносы им поставляет, а разбираться сами знаете, времени нет, но отреагировать долг велит. Ну а я быстро сообразил. Сидит как неприкаянная и чего-то пишет, в планшетке, левой рукой. Глаз у меня намётанный. Что-то думаю, тут не по обыкновению происходит – накладные и формулярчики доктор наш правой рукой заполняет! Ну как свечерело, заглянул я к ней в планшетку. А там! Батюшки святы! Донос на меня лежит и есть, не просит. И, мол, перо самопишущее у меня явно немецкое – это про авторучку китайскую. Случайно засветил. И сигареты у меня вражеские, хотя наши «Ява» вот те крест! И вообще я враг закоренелый, да такой что взять меня и без суда и следствия, прямо к стеночке, в расход. Ну, репутация-то у меня безупречная. Еврей. Послужной список хоть и фальшивый, но впечатляет. А тут! Мне даже самому за себя стыдно стало, какой я оказываюсь негодяй. Я уж было из рядовых в фельдшера наметился, а тут такое! Ну так я доносик из планшетки вынимать не стал. Пусть думаю, будь что будет, а то ещё гаже выйдет, если сопру. Всё, конец мне тогда. Ну, доносик-то, ясный пень по нужному адресу пошёл. На следующий день, вызывают. Захожу.

 

 

 

 

 

                                                                       254

Сидит, гляжу один голой жопой на печке, а двое его держат, чтоб не рыпался. Подержат малость, и зад ледяной водичкой поливают. Голожопый не колется, отмечаю про себя – молодец, хотя зад уже чуть ли не на бок жареной колбасы смахивает. Ну, вопросы мне разные: кто, да что, да как? А зачем? Откуда, мол, вражеские сувениры да курево? Так я ж на передовой и в ополчении повоевать успел – отвечаю. Трофеи! Гляжу – те и верят и не верят, а что со мной делать ума не приложат. Но я ведь не на пустом месте там нарисовался. В архивах посидел, Интернет излазил. Одним словом; подготовился так сказать к внедрению. И в тылах у меня всё шито-крыто. Очкарик там один есть. Колотовский его фамилия Константин Михайлович. Прикидывается в официальной обстановке, переводчиком с немецкого на русский и наоборот. На самом деле это не человек. Определения этому чудовищу пока нет. Смотрит он на меня, а будто сквозь меня. Я оборачиваюсь и вижу что эта жертва пьяного зачатия с обугленным задом, сознание от боли потеряла. Этого – спрашивает, знаешь? А как же, - отвечаю. Это же Лёха Кутузов! Герой мать его! Ну, очкарик тут же встрепенулся. Какой – говорит, он герой, когда трёх пленных упустил. Один – понятно, шпион фашистский, второй – неясно, что за фрукт. А вот третий! Точно гад из местных! Или диверсант или провокатор. Ну, тут я допер, что речь идёт о вас, и спокойненько так говорю: что мол, они сами в этом признались? Не верю! Да вот нет – отвечает, тот, который с самолётом гробанулся, вообще чуть не подох. Хорошо у нашего военврача руки и сердце золотые оказались, хотя, по сути, преступление совершила, не следовало «ганса» выхаживать. А про это вы откуда узнали? – Интересуюсь. А должность у меня – говорит, такая, всё должен я тут знать! Ну, тут я с духом собрался и думаю – «или сейчас или никогда!» Что же вы – говорю, при должности своей, наших от чужих отличить не можете? Тот аж посинел! Каких таких наших? - Бормочет испуганно. Ну, тут уж я расстарался. Легенду заодно и вам подготовил, так что господа сотрудники Народного Комиссариата Внутренних дел – не подведите. В прифронтовой полосе, вы были с инспекционной проверкой. И немчик вовсе не разбился на самолёте, а был ранен в схватке с лётчиком, который после, решив, что убил противника, благополучно смылся, переодевшись в его форму и вероятно до сих пор, где-то бродит по лесам. Пусть поищут. Взамен же оставил свою, уничтожать не стал. Вот только на Кутузова теперь вся надежда. Не раскололся бы. Хотя, когда тебе ежедневно зад поджаривают,… Получается, конечно, в принципе, я его и отмазал где-то. В общем, всё знаю, всё ведаю, всё что мог, сделал, ничего больше знать не хочу. Да, чуть было не запамятовал; есть там один верный человек. Называть его имя вам не буду, пока. Мало ли что! В нашей жизни, сами понимаете, сегодня виски пьёшь, а завтра голой сракой на буржуйке вместо чайника восседаешь. Короче: при первой возможности, должен человек этот предупредить Кутузова. Так что, ничему не удивляйтесь. Но лучше бы это было в последний раз.

 

    Николаю, стало, почему-то жаль Карла Генриховича, жаль чуть ли не до слёз, когда смотрел он вслед сутулой фигуре, медленно, усталой походкой пересекающей двор.

    Коля вернулся в комнату, собрал пустую тару и грязную посуду. Когда он нагибался чтобы достать пустую бутылку, из-под виски, стоявшую у журнального стола, взгляд его упал на небольшую книжечку в серенькой обложке, валявшуюся у ножки кресла в котором, несколько минут назад сидел Потоцкий. Николай с интересом развернул её на первой странице. Фотография наличествовала. И изображён был на ней ни кто иной, как Карл Генрихович Потоцкий. Все надписи в книжке были на финском языке, Коля определил это, по часто встречающемуся в тексте, знакомым словам – Суоми и Котка.

 

 

 

 

                                                                       255

Судя по всему, это была солдатская книжка финского военнослужащего. Заведена она была в 1938 году, а в строки для имени и фамилии вписано: Tarvo Taanner.

    «А ты не так прост дядя, как пытаешься казаться» - подумал Николай, пряча книжку в ящик стола.

 

                                                                       IV

 

    Обмундирование и правда занимало слишком много места, поэтому количество продуктов пришлось сократить, а позже, Николаю пришлось и вовсе отказаться от затеи доставить на Ладогу что-нибудь съестное. Он вспомнил о своей не вовремя подброшенной записке. В принципе, ничего особенно страшного, в этом идиотском послании не содержалось, но не к месту положенная не на тот стол записка, могла выстрелить не в ту мишень.

    Трюк с переодеванием прошёл гладко. Главное что уяснил для себя Николай, чётко следовать инструкциям Потоцкого и никакой самодеятельности. Дома. Перед сном, они с Вольфгангом, часок потренировались перед зеркалом в ношении формы. Отработали кое-какие необходимые жесты, мимику, взгляды, значащие каждый своё. Ими придётся обмениваться в затруднительных ситуациях. Перед отъездом, Николай, ещё раз досконально проверил все мелочи. Ещё раз тщательно проинструктировал Вольфганга. Тот реагировал с неизменным, скучающе-плаксивым выражением на лице. И всё-таки, тревога не покидала Николая. Не бывало такого, чтобы ему невезучему, вдруг повезло. Нонсенс! Волновали возможные варианты ответов на вопросы об оружии, цели приезда, причине инспекции вообще. Мучал страх сбиться в неподходящий момент. Забыть нужный поведенческий штамп, перепутать даты, имена. Просто выдать себя какой-нибудь незначительной мелочью.

    Война незначительно сместила столь мощную структуру как НКВД на второй план. В голове военного эшелона стояла регулярная армия, но Ленинград – город-фронт и потому милиция, пожарные и военные, в кольце блокады, делали одно дело, общее, правда, каждый по-своему.

    Паровоз потушен. Стало быть, локомотивная бригада переброшена на другую машину. Эшелон охраняется. Все насторожены. Все кого-то ищут. Со слов Потоцкого, все силы брошены на поиски немецкого пилота. Вольфганг вроде бы как, оказался своим. «Эх, лучше бы Карл Генрихович, вырядил нас особистами или инспекторами из ставки Верховного. Насколько бы всё было проще, настолько же впрочем, и рискованней» - подумал Николай. Связь пока что действовала, и не составило бы труда проверить, действительно ли они те, за кого себя выдают. Время-то военное, всё этим сказано. А НКВД, никто особо и напрягаться не станет, да и подозрительного в их действиях мало. Ну, проверяют офицеры местное население на вшивость, заодно и за своими присматривают. Преступников выявляют. Мародёров там, воров, грабителей, саботажников. Да мало ли ещё сволочи, даже на переднем крае обороны. Опять же, каждый делает своё дело, общее, да, но по-своему, и желает, и вправе даже, требовать, чтобы ему не мешали. Почему заявились под Новый год? Так ведь война братцы! Война. Не время под ёлочкой портвейны пить. Вот разобьём врага и тогда уж, все вместе и отпразднуем по-человечески!

 

    Одежду Николай спрятал в ящик под сиденьем машиниста. Там обычно хранилась чистая ветошь, которой локомотивная бригада пользовалась крайне редко, обходясь парусиновыми лоскутами и старой, промасленной. Паровоз – машина грязная. Пакет

 

 

 

                                                                       256

с двумя бутылками водки, шампанским и коробкой шоколадных конфет, был уложен туда же. Коля забросал всё сверху ветошью и слегка присыпал песком, собранным с настила.

    Перед тем как покинуть локомотив, Николай и Вольфганг выкурили по сигарете, тщательно зарыв окурки в топочную золу. Отхлебнули из Колиной фляжки по глотку коньяку и, выбрав подходящий момент, спустились вниз. Николай опять, зачем-то перекрестился.

    Они неспешно шли вдоль эшелона, тихо переговариваясь. Пытаясь выглядеть уверенно, преодолевая страх и сомнения. Метель унялась. Дело шло к оттепели. Падал крупный пушистый снежок и в начинающихся сумерках окружающий пейзаж выглядел сказочным, тихим и безмятежным. Теперь уже Николай свободно мог прочесть название станции на доске, прибитой к шесту, воткнутому в мёрзлую землю на том самом месте, где совсем недавно, находилась разобранная на топливо деревянная платформа. «Борисова грива» - красным по фанере гласила надпись на табличке.

    - Стой!!! Кто идёт?

    Часовой, ощетинившийся одновременно винтовкой и автоматом, спрыгнул с тормозной площадки третьего вагона, преградив им дорогу. Вольфганг мгновенно застыл, словно окаменев заколдованный. Остановился и Николай, опередив его на полтора шага.

    - Ваши документы? – приказал часовой, поднимая ствол автомата на уровень груди Николая.

    Коля, пытаясь сохранить самообладание, полез за пазуху и выудил аккуратно перетянутые бечёвкой подделки. Вольфганг последовал его примеру. Часовой посветил карманным фонариком (зачем-то меняя светофильтры), вначале на документы, предъявленные Колей, затем, изучил столь же внимательно второй комплект, но возвращать их законным владельцам не торопился.

    - А вы собственно, с какой целью здесь? – осведомился, сверля Николая недобрым взглядом.

    - Не слишком ли много вопросов рядовой, - подпустив хрипотцы в голос, сказал Коля.

    - Не слишком. Я обязан выяснить причины нахождения посторонних на вверенном мне объекте.  

    - Направлены для инспекции. Проверка местного населения. Тебя бы читать научили, прежде чем к посту прислонять. В предписании и командировочном всё значится. За посторонних придётся ответить. Забылся? Мы ведь тоже при исполнении, - твёрдо отчеканил Николай. – Веди к коменданту!

    - Успеется, - продолжал нарушать субординацию часовой. – А как добрались? Поезда-то не ходят?

    - Спасибо, хорошо, - сострил Вольфганг, включившись в действие. – Поезда не ходят, зато машины ездят.

    - Знакомый шофёр, на Литейном служит, до Торфяного подбросил, - через силу растягивая рот в улыбку, говорил Николай. – А дальше мы пешком как видишь. Чаю горячего смерть как хочется.

    - Вижу, вижу, - с недоверием пробурчал часовой и крикнул куда-то в сторону: - Скворцов!

    - Чего в вагонах-то? – Поинтересовался Коля. Окидывая эшелон любопытным взглядом.

    - Порожняк.

    - Воздух везёт, - согласился Николай. – Про золотой песок знаю, но про золотой воздух слышу впервые. Пломбы на вагонах тогда зачем? И почему такие строгости?

    - По закону военного времени! – И снова в сторону: - Скворцов! Мать твою растак!

 

 

 

 

                                                                        257

    Николай боковым зрением засёк как из-под уцелевшего перронного навеса вышел ещё один солдат и направился к ним. Николай встревожился; вдруг этот второй, видел, как они спускались из паровозной будки. Но, по мере приближения бойца, понемногу успокоился: не иначе, как тот спал стоя, прислонившись к одному из столбов подпиравших навес.

    - Проводи в комендатуру, - обратился к Скворцову, рыжему, круглолицему парню часовой, передавая ему документы задержанных.

    Отойдя с десяток шагов, Николай обернулся и крикнул часовому: - С наступающим боец!

    Ответа не последовало, часовой светил фонариком на двери вагонов, проверяя все ли пломбы целы на «порожняке».

 

    Прислонившись спиной к ограждению площадки хвостового вагона и скрестив на груди руки, подобен памятнику Александру Сергеевичу на развилке Пулковского и Киевского шоссе, стоял Алексей Кутузов и мрачно взирал на приближающуюся троицу.

    Поравнявшись с ним, Скворцов остановился, пропуская офицеров вперёд, и сочувственно поинтересовался у Кутузова: - Болит Лёша?

    Кутузов вздрогнул, бешено сверкнул глазами.

    - Тебе какое дело? Болит, не болит. Это кто такие?

    - Сам не видишь? Голобородько задержал. В комендатуру вот.

    - А я их знаю! – неожиданно весело воскликнул Кутузов.

    «Всё пропало!» - подумал Коля, но виду, что разозлён предательством этого подонка, не подал. Промолчал. «Ну и сука же ты Лёша!»

    - Давно? – С явным интересом спросил Скворцов.

    - Порядочно! Это же я их потерял в тот раз со всем этим маскарадом, что товарищи офицеры учинили. Думал, что и в живых-то, их уже нет. Я с вами, в комендатуру.

    «Не такая уж и сука» - передумал Николай.

    - Пошли. Вчетвером веселее, - согласился Скворцов, правда, осталось невыясненным, что он имел в виду, говоря так. На протяжении всего пути до комендатуры, никто из них не проронил ни слова.

    Наконец подошли к приземистому, одноэтажному домишке, одиноко стоящему на краю леска возле шоссе. Скворцов провёл всех на широкое крыльцо, попросил Алексея присмотреть, мало ли что, и скрылся за дверь, войдя без стука. Отсутствовал он минут пять, но этого времени Николаю и Кутузову, вполне хватило для объяснений.

    - Ты что же сбежал-то козёл вонючий, - шептал Николай, стараясь не смотреть Кутузову в лицо.

    - А чего мне оставалось делать? А? вам хорошо! Вы погостили и по домам, а мне тут жить! И хотелось бы подольше.

    - Будешь так быстро бегать в нетрезвом виде – дольше не проживёшь, - зло прошипел Вольфганг.

    - Цыц. Собака фашистская, - огрызнулся Лёха.

    - Коля, я так больше не могу! Опять он за своё, - вздохнул Вольфганг.

    - Чего заслужил, - с улыбкой произнёс Николай и вновь повернулся к Кутузову: - Как задница? Бегать не мешает?

    - Пошёл ты! Между прочим, благодаря моей заднице, вы ещё живы, не будь на ней кровавых волдырей, вы бы уже валялись дохлыми на том месте, где вас обнаружили.

    - Ладно. Ладно, - дружелюбно произнёс Коля, похлопав по плечу Кутузова. – Не дуйся.

 

 

 

 

                                                                       258

На тебя смотреть больно. Лучше расскажи про дон Кихота. Где ты его в очередной раз откопал?

    - Да нигде! – Кутузов оживился. – Я по началу лесом, всё вокруг, да около. Приглядеться да прислушаться. Чего обо мне говорят? Думал, сначала издали всё поразведаю, и дальше, буду решать. Тропок в лесу тьма, народ за топливом изредка шастает. Ну и я вот хоронясь, гуляю, глядь, а у развилки, метрах в десяти от дороги, под ёлкой, что-то темнеет. Подошёл ближе – смотрю, старый знакомый. Сидит и плачет бедолага, а потом вдруг сердится, в грудь себя кулаком лупит, орёт: «кёниг» да «кёниг», и ещё мешок тарабарщины – не разберёшь. Я сперва посмеялся, как следует, он всё волком на меня глядел, потом поманил его, смиренно пошёл. Ну, я его окольными путями до кладовой на маяке довёл, там и укрыл. Жестами, да рожей страшной вроде объяснил ему, чтобы он не высовывался, потом домой к себе пошёл. Тут меня и сцапали…

    - И на печь! Чтобы мозги разогреть, - не удержался Коля.

    - Ты заткнёшься! – Заорал Кутузов. – Мозги в порядке, а вот заражение крови с такими ожогами я вполне могу получить. Сдалась тебе моя жопа! За своей следи!

    - М, м, м да! Заражение… возможно. Место ведь деликатное. Дальше что было?

    - Да чёрт его знает? Вчера выпустили меня. Оправдан так сказать – вчистую! Я домой, в кладовую. Этого гада нет, я к развилке, в лес, где самолёт. Вокруг следы. Точно его! Сапоги эти длинноносые. Шляется где-то вокруг как шатун. И чего его к этому месту тянет? Ума не приложу.

    - Что бы что-то приложить, сначала это заиметь надо, а у тебя, как пар у чайника, со свистом из ушей вышел, когда ты… ну ты понял, - опять не удержался Николай.

    Кутузов снова было раздул ноздри, затопал ногами, зашипел, сжав кулаки, и двинулся на Николая, как вдруг, дверь комендатуры отворилась, на порог возник Скворцов и попросил пройти внутрь. Кутузов двинул было следом, но Скворцов, грудью оттеснил его, пропустив только Вольфганга и Николая.

    Оказавшись внутри прокуренной комнаты, курящий Николай закашлялся. Возникло ощущение дежа-вю. Дурной табачный дым не плавал в воздухе, сам воздух состоял из него. Ощущение уже виденного усилилось, когда навстречу им, из-за стола вышел пожилой человек в застиранной гимнастёрке, с очками, сдвинутыми на лоб. Николай узнал Орлова.

    Орлов выглядел очень дружелюбно. Широко улыбался. Не было в нём больше прежней злости и нервозности.

    «Потоцкий и впрямь хорошо поработал» - подумал Николай, садясь на предложенный табурет. Младший по званию Вольфганг разместился на стуле у дверей.

    Орлов вернулся к столу, закурил очередную бесчисленную папиросу и, щурясь от дыма, принялся любоваться пришедшими. Смотрел он на них так, как будто встретил добрых друзей, с которыми не виделся много лет.

    Николай открыл было рот, чтобы хоть как-то начать разговор. Взгляд Орлова был ему невыносим, но тот, жестом приказал ему молчать, подвинул по заваленному бумагами столу сложенные стопкой и перевязанные точно так же как и раньше документы и первым нарушил молчание.

    - Ничего не нужно рассказывать, докладывать, объяснять, - мягко проговорил он. – Всё знаю, обо всём в курсе. Готов принести извинения, если потребуется, ответить за всё, но и вашего снисхождения и понимания прошу. Знаю и в вашем департаменте, сейчас работёнки хватает, но… по правде сказать, - Орлов хрюкнул и усмехнулся: - Методы вы выбираете… это же додуматься надо – эвакуируемый и немец пилот-разведчик. Даёте!

 

 

 

 

                                                                       259

Трудно товарищи всем! Но всё же, почему первый раз не прибыли обычным порядком. К чему этот театр? Не вы, не мы, в игрушки не играем.

    - У нас также как и у вас, принято исполнять приказы вышестоящего начальства, - уверенно ответил Николай. – А если уж приспичит их обсуждать – то только после исполнения и не с начальством. В двух словах: эти методы применялись ещё в гражданскую. Действует безотказно.

    - Описывались где, - заинтересовался Орлов.- Занятно было бы прочесть.

    - Вот чего не знаю, того не ведаю.

    - Больно уж скрытным стал ваш департамент, - усмехнулся Орлов. – Ну да ладно, в каждой избе свои щи варят.  - Помощь, поддержка какие требуются?

    «Ты бы всем очень помог, если б застрелился» - подумал Коля, вслух сказал:

    - Нет. Разберёмся сами, разве что списки местных жителей, да адреса перевалочных пунктов для эвакуации.

    - Чего ж так скромно? – Орлов искренне удивился. – я в свою бытность, проверяющим, не стеснялся. Мнение населения и военнослужащих друг о друге, изложенное в письменном виде, просматривать не будете?

    - Доносы что ли? Нет. Позже. Теперь, дел по горло! А в бытность проверяющим чего, или кого? Если конечно не секрет.

    Орлов понял, что сболтнул лишнего. Смутившись он сдёрнул со лба очки и принялся яростно протирать и без того чистые стёкла.

    - Да, так. Была служба. Теперь впрочем, неважно. Может коньяку с дороги.

    - Не откажемся, - подпустив важности пополам с подозрительностью в голос, согласился Николай. – Кстати, откуда коньяк? Это теперь-то такая роскошь?

    Орлов вздрогнул. Очки звякнули о столешницу.

    - Припас к празднику. Новый год всё-таки, - протараторил он и засуетился на своей половине комнаты отделённой столом, гремя кружками и вынимая из несгораемого шкафа бутылку. Отгородившись этой ненадёжной стеной, он явно чувствовал себя в безопасности.

    «Жать сильнее на этого слизня, пока не потечёт, как советовал Потоцкий» - думал Коля, вспоминая инструкции Карла Генриховича. «С НКВД отношения у него, где-то явно разладились. Доносы друг на друга, слежка, наушничество – обычные дела в этой мощной организации. Вот чего он боится. Того что возглавляют систему другие люди. Не он. У него своё. Интересно, куда он сплавил Лисицына? Ведь он явно служил костью в его необъятном горле».

    - Армянский? – поинтересовался Николай, изучая этикетку и прикидывая, на сколько потянула бы сейчас эта коллекционная бутылочка, горлышко которой, помимо деревянной пробки, было залито сургучом.

    - Точно! Из старых запасов!

    Коньяк действительно был хорош и Николай на правах гостя, сам, щедрой рукой наполнял кружки. Вышло три тоста. За товарища Сталина! За Победу (победа для нас второстепенна, а товарищ Сталин мог бы обидеться, и очень просто, лет эдак на пятнадцать)! За Новый год, наступающий на пятки старому. Второй бутылкой Орлов не пожертвовал, хотя краем глаза, Николай заметил, что сейф набит коньяком. А так хотелось. Чесался язык предложить тост за павших, за Капранова, Селивёрстова и ещё многих и многих…

    «Рано. Пока ещё рано» - решил Николай.

 

 

 

 

 

                                                                       260

    Комендатуру Николай и Вольфганг покинули, когда солнце, едва осветив землю, засобиралось на долгий ночлег. На улице было непривычно тихо, не было слышно далёких раскатов немецкой артиллерии. Фашисты тоже готовились к встрече Нового года. «Победоносного» - как уверял их великий Фюрер.

    В Шлиссельбурге, на площади у Гостиного двора, взвод немецких солдат дожидался попутного ветра, чтобы отправить в крепость и на правый берег два аэростата. К аэростатам были прикреплены большие корзины набитые бутылками с превосходным Рейнским вином, пачками галет, консервированными сосисками, бобами с мясом. Поздравление «Рюс зольдатам» с Новым годом! В каждой корзине лежало также по рождественскому гусю, начинённому взрывчаткой с часовым механизмом. Но ветра как назло не было. Скованная льдом Ладога белой пустыней расстилалась перед взором немецких снайперов и пулеметчиков, рассредоточившихся по огневым точкам вдоль Невы и Новоладожского канала. Чёрная вода выглядывала из пробитых снарядами полыней на Неве, между левым берегом и таким близким, но неприступным Орешком. Расчёты дальнобойных орудий, по случаю грядущего праздника, жрали шнапс в тёплых блиндажах и горланили песни. Можно было расслабиться и отдохнуть от праведных военных трудов…

 

                                                                       V

 

    Орлов расквартировал вновь прибывших проверяющих в соседнем от эвакопункта бревенчатом доме, находящемся на самом краю посёлка. За домом раскинулось бывшее колхозное поле, по краю которого змеился проселок, уходивший на запад в Ириновку. Просёлок мог служить теперь лишь санным путём, по осени, полуторки, следовавшие в объезд огромной воронки на шоссе, совершенно разбили его. В сани приходилось впрягаться людям. Последнюю конягу, неделю назад, пустили на жидкий суп рабочим и обессилевшим ленинградцам, ожидавшим в госпитале при эвакопункте, отправки на большую землю.

 

    Вольфганг и Николай, курили стоя у калитки в ожидании Кутузова, усланного к локомотиву за праздничным тайником. Николай нервничал – сказалось напряжение от пережитого в комендатуре, Вольфганг как всегда оставался, пусть даже только внешне, совершенно спокоен.

    Из-за поворота вынырнул грузовик. Подпрыгивая на обледенелых ухабах, пролетел мимо калитки и вдруг, резко затормозил. Машину занесло и развернуло почти поперёк дороги. В кузове что-то бутылочно звякнуло и когда, из кабины вывалился Орлов, стало ясно что. Он мелко засеменил к стоящим у калитки, многозначительно подняв вверх указательный палец. Снег похрустывал под его сияющими сапогами с короткими щегольскими голенищами. Приблизившись к калитке, Орлов шумно перевёл дух.

    - Совсем забыл. Заработался, - произнося эти слова Орлов, неотрывно глядел на Николая. Беседуя в комендатуре, он тоже смотрел только на Николая. Вольфганга как будто вовсе не существовало. И вообще, у Коли создавалось ощущение, что Орлов пытается разглядеть в нём не офицера НКВД, а немецкого шпиона. Для окружающих, Орлов плёл иллюзию, словно только что познакомился с инспекцией, или мозгом он болен и это действительно так. – Совсем забыл. У меня ведь новые сведения по лётчику!

    Николая передёрнуло. Он изо-всех сил старался взять себя в руки и с ужасом понимал, что у него ничего не выходит.

 

 

 

 

                                                                      261

    - Какому ещё лётчику? – Устало проговорил Николай. – Мы ведь уже разобрались со всеми лётчиками.

    - Не со всеми. Несколько дней назад, по данным батареи в Сосновце, был сбит ещё один самолёт. И упал он где-то неподалёку. Лётчика видели местные жители, в лесу. Как только ситуация прояснилась, я направил патрули прочесать лес и побережье. Вдруг ему взбредёт в голову по льду пробираться к своим?

    - Рискованная затея, - задумчиво покачивая головой, сказал Вольфганг с сомнением в голосе.

    - Я тоже так думаю, но доведённый до отчаянья, загнанный волк иногда рвётся напролом, через все кордоны, сквозь стаю загнавших его псов, и выходит уцелевшим из переделки. Поверьте старому охотнику. В лесу ему долго не протянуть. Чуть покрепче ударит морозец – верная смерть. К тому же, если он ранен…

    - Да говорите вы, опуская свои рассуждения и выводы. Факты, детали, время, - прервал Орлова Николай.

    - Нет. Вы не совсем правильно поняли меня. Я хочу обратить ваше внимание на то, что незамеченным выйти к берегу ему теперь ну никак не удастся. Помимо батарейных дозоров: Коккорева, Сосновца и Кошкино, там ещё и мои патрули. А мои ребята – что надо. Мышь не проскочит. Я думаю о том, нет ли у кого из местного населения плотного контакта с этим «фрицем». Жрать-то ему что-то нужно! Согреваться. Вот это я вам собственно и пытался изложить.

    - А местное население способно питаться святым духом? – Спросил Коля, думая о Кутузове.

    - Возможно, возможно, может быть моё предположение ошибочно, но согласитесь – не лишено смысла. И вы всё-таки присмотритесь. Ещё раз с наступающим!

    Орлов вернулся в машину, которую водитель успел выровнять за время разговора, и грузовик, скрипя шинами, скрылся за поворотом.

 

    Прячась среди заиндевевших сосновых стволов, Лёха Кутузов, выбирал подходящий для пересечения шоссе момент. Он уже десять минут стоял, прислонившись спиной к холодному дереву, а момент всё не наступал. Алексей начинал замерзать, ругая себя за неодетую меховую поддевку под телогрейку. В руках его был пакет, в пакете преизрядное количество согревающего, но, во-первых; Николай твёрдо пообещал убить за пропажу хоть одной капли, во-вторых; было непривычно тихо, и любой шорох мог быть услышан за сотню метров.

    Сперва Кутузов стал свидетелем неожиданной остановки Орлова, который абсолютно точно направлялся к Астаховой на встречу Нового года. Не дай ему господи потенции! Докторша была симпатична Лёхе, хоть он и знал теперь, что обожжённой задницей обязан именно ей. После, к эвакопункту, подкатили два автобуса и три полуторки, груженные ящиками со сливочным маслом. Полуторки, постояв немного, двинулись дальше, к станции. Кутузову вдруг вспомнилось, что отправки живого груза сегодня не будет. Ждали оттепели. Подозрительно тихо! Из дверей барака, начали выходить люди. Они сгрудились на широком крыльце с надеждой глядя на суетившегося промеж автобусов майора, распекавшего водителей за задержку тех самых автобусов. Те и не думали оправдываться, и казалось, не обращали на вопящего, на все лады военного никакого внимания, продолжая осматривать свои машины. Алексей, стараясь не издавать ненужных звуков, засунул пакет за пазуху и, пользуясь отвлекающим фактором, походкой охотника и разведчика, перекатывая стопу с пятки на носок, не спеша перешёл шоссе.

 

 

 

 

                                                                       262

    Внутри дома, если не считать дикого холода, всё выглядело так, будто бы только вчера его покинули хозяева. Прибраны были лишь постели и на голых пружинах матрацев, нелепо возвышались пирамиды подушек. Большой дубовый стол был сдвинут в сторону и посреди комнаты, зиял могильной чернотой, квадратный лаз погреба. Николай заглянул в него светя фонариком. Ровно одиннадцать ступенек вели в подпол. Печь в кухне была наполовину разобрана, отсутствовала часть дымохода. Между тем в комнате, в метре от входной двери, прямо из-под пола, вылезала жестяная времянка. Изогнувшись коленом, она уползала в окно.

    Кутузов приволок несколько торфяных брикетов и кулёчек сухих сосновых игл. Через полчаса, в погребе можно стало находиться без шинели и фуражки. Бревенчатые стены намокли, иней на них растаял, и запахло баней.

    Алексей суетился молча. Для начала, он опустил в подвал круглую подставку под вазу, могущую служить столом. Стулья. Кое-что из посуды. Раздобыл две коптилки, хотя в доме имелась керосиновая лампа, коптилки были куда более экономичны, но зато, и света давали немного. Затем, Лёха вывернул карманы, где обнаружились: горсть сушёных снетков, полторы картофелины, полпачки галет и маленький пакетик сушёной чечевицы. Соль нашлась в буфете, перец тоже. Кутузов наполнил котелок снегом и водрузил на печку. Поднялся наверх и приволок патефон с  одной единственной пластинкой с записью какой-то легкомысленной песенки. Сквозь скрип и треск, жгучая брюнетка-испанка, наверное, томно пела, должно быть о страстной любви под ласковым южным солнцем, средь шума тёплых волн, на белоснежном песке.

    Апофеозом Лёхиных предпраздничных хлопот, стала метровая ёлочка, ведро с дырой в днище и горсть поломанных церковных свечек, закреплённых на бельевых прищепках.

    Оставалось лишь нарядить лесную красавицу и накрыть стол. Этим и занялись Вольфганг с Кутузовым. Лёха отвлекался на свою новогоднюю похлёбку. То подбросит чечевицы, почистит картофель. Попробует, посолит.

    Решили выпить по первой. Кутузов даже слюну пустил при звуке разливаемой по кружкам водки. Выпили. За тишину! Закусили шоколадной конфетой.

    Николай решил наведаться на эвакопункт и заодно зайти в госпиталь. Нужно было с чего-то начинать не вызывая подозрений.

    Низкое солнце почти достигло горизонта, но всё ещё светило достаточно ярко, чтобы слепить, отражаясь от поверхности накатанного обледенелого шоссе.

    Автобусы загнали в лес. Так безопасней. Беспокойный майор и там не оставлял в покое водителей, носясь со своими указаниями и распоряжениями, совершенно не принимая во внимание валящихся с ног мужиков.

    Перед крыльцом эвакопункта, истопник со сторожем, вкапывали ель. Старики по очереди утаптывали снег вокруг ствола и стряхивали его с ветвей. Рядом с елью, чернел большой железный ящик с мешаниной из блестящих гильз, аптекарских склянок и самодельных бус, искусно сделанных из стеклянных поплавков для сетей. Красная фанерная звезда уже красовалась на верхушке дерева.

    Во двор вышли ребятишки, но Николай не услышал весёлого гомона, звона тонких голосков. В глазах не зарябило от суетливой возни. Дети были спокойны и серьёзны. На лицах их не читалось страдальческого выражения как у  многих взрослых, но лица эти были лицами взрослых людей.

    С женских лиц, отпечаток боли и тревоги не сходил даже во сне, мужчины были сосредоточены, но как бы не было тяжело, многие из них, изредка позволяли себе улыбаться. На лицах же этих детей, отпечатались мрачные пятна пережитого.

 

 

 

 

                                                                      263

    Николаю стало не по себе. Словно стоял он сейчас перед шеренгой взрослых, которые под воздействием злого волшебства, внезапно превратились в карликов. Разновозрастных от пяти до двенадцати – четырнадцати лет. Закутанных во все, что могло согревать, не исключая носовых платков. Молчаливых и серьёзных. Страшных в своём немом покорном подчинении обстоятельствам. В ожидании неизбежного.

    Коля вспомнил «Цветок жизни» - как привезли тогда на Ржевку их класс, где-то на третьем-четвёртом году обучения. Что это было? Просто весёлая прогулка тогда ещё за город. В тёплом автобусе. От школы и обратно. Николай помнил, что сначала, ребята притихли, увидев на берёзах лоскуты красной материи, так похожие на пионерские галстуки, повязанные на их шеях. Но спустя какое-то время, снова поднялся шум и учительнице, вместе с парой ответственных членов родительского комитета, никак было не усмирить детскую энергию, бьющую через край.

    Не в состоянии тогда дети были почувствовать, понять, что такое дневник Тани Савичевой. Зачем всё это в камне? Ведь вокруг весна, светит начинающее пригревать солнце, и казалось всегда так, было и будет. Ну была война, блокада, но мы выстояли и победили. Радоваться надо! Никак не мог тогда понять Николай, почему так горько плачет не старая ещё женщина, согнувшись в три погибели перед огромной бетонной ромашкой. Может быть той женщиной, была одна из девочек стоящих сейчас на крыльце эвакопункта. Николай почувствовал, как что-то тяжёлое надавило на грудь. Ему вдруг стало очень одиноко среди этих маленьких людей, многим из которых осталось жить не так уж долго. Может быть, такие выражения лиц созданы предчувствием?

    Ребятишки не спеша рассредоточились вокруг ели. Пытались затеять хоровод, но истопник притащил лестницу и часть детей, образовав живую цепь, передавала друг другу «украшения», старик, улыбаясь беззубым ртом, кряхтя, развешивал их на ветках.

    Несколько ребят постарше, окружили широкий пень и сосредоточенно возились вокруг него. Коле стало любопытно, чем же это они там заняты? Он сделал несколько шагов в их сторону.

    Оказалось, что среди этой небольшой кучки ребятишек, нет ни одного мальчугана. Только девочки. Хотя в таких нарядах, мальчика трудно было отличить от юной представительницы прекрасного пола. Николай подошёл ещё ближе. Оказалось – дети лепят снежки. Голыми руками, на ощутимом морозе, когда на ладонях надеты варежки, рыхлый снег не схватывается. На пне возвышалась уже порядочная горка. Николай присел рядом с одной из девочек.

    - Тебя как зовут? – Шёпотом спросил он у неё.

    - Катя, - ответила девчушка, даже не взглянув на Николая, продолжая, наморщив лоб и выпятив посиневшие губы валять очередной снежок.

    - А что вы делаете?

    Николай потянулся было к верхнему комочку, но Катя резко остановила его окриком:

    - Дяденька! Нельзя! Ещё не Новый год. Мы будем раздавать мандарины, когда украсят ёлочку.

    - Мандарины? – Удивился Николай. – Катенька, где же ты видишь мандарины? Это снежки!

    - Дяденька, отойди в сторонку, - попросила девочка стоявшая рядом. – Все видят, а ты не видишь! Потому что ты солнышко закрываешь, и мандарины становятся белыми.

    Николай разогнулся и отступил на пару шагов в сторону. Закатное солнце, которое он закрывал собой, мигом окрасило горку снежков в оранжевый цвет, так, что они действительно стали напоминать сочные мандарины, рассыпанные на хрустальном подносе.

 

 

 

                                                                       264

    Катя надела варежку, взяла верхний снежок и, держа его на вытянутой руке в раскрытой ладони, подошла к Николаю.

    - Дяденька, понюхай, как пахнут!

    Коля ощутил нестерпимую боль в груди, в том месте, где что-то тяжело давило, теперь возникло ощущение проворачиваемого вокруг острого ножа. Слёзы покатились из глаз. Николай чувствовал, что ему не хватает воздуха, чистого, морозного воздуха, которого было так много вокруг. Воздуха пропитанного оранжевым светом и ароматом мандаринов. И вдруг всё отступило. Горло разжалось. Коля глубоко втянул воздух носом, так чтобы защипало в ноздрях, и действительно ощутил нежный мандариновый аромат.

    - Пахнут? – С нетерпением переспросила девочка.

    - Пахнут, - сдавленным голосом произнёс Николай.

    Приходи когда нарядят ёлочку. Получишь свой мандарин. Всем хватит! Вон их сколько!

    - А какие же мандарины, когда нет конфет? – Спросил Николай.

    - Конфеты будут летом, когда растает снег, - тоненьким голоском пропела Катя. – Когда пройдёт дождь и намочит песок.

    - В Новый год, под ёлочкой должны быть конфеты! – Упрямо повторил Николай. – Катюша, я мигом, никуда не уходите.

 

    Николай пулей влетел в погреб и ни слова не говоря, сгрёб с накрытого Кутузовым стола, открытую коробку конфет.

    - Эй. Куда закуску поволок? – Возмутился Лёха. – Может по второй?

    Николай лишь отмахнулся от него.

 

    Ещё долго Коля сидел на ступенях крыльца эвакопункта, плача, глядя на то с какой деловитостью и как справедливо делят его неожиданный подарок эти рано повзрослевшие человечки. Делят, называя сначала имена родителей, бабушек и дедушек, сестёр и братьев и затем только, будто стыдясь свои.

    - Товарищ! Вам плохо?

    Рука ласково положенная на плечо, заставила Николая вздрогнуть от неожиданности и резко обернуться.

    Перед ним, в нелепой шапке-ушанке, огромных, не по размеру серых валенках и телогрейке накинутой поверх белого халата с бежевым фартуком, стояла бледная, исхудавшая Настя.

 

                                                                     VI

 

    Кутузов с Вольфгангом расстарались на славу. Лёха, натащил сырых веток, раскочегарил печурку чуть ли не докрасна. По бревенчатым стенам погреба, ручьями стекала вода, быстро впитываясь в земляной пол. Хорошо хоть с потолка не капало. Тепло понемногу утекало в приоткрытый люк, иначе дышать в погребе, было бы совершенно невозможно. Сырой воздух с запахом подгнившей древесины, вызывал у Николая приступы болезненного кашля, да ещё Кутузов навонял своими паршивыми, самодельными самокрутками, которые не выпускал изо рта.

    Уговорить Настю встретить Новый год вместе со всеми, стоило Николаю большого труда. И сейчас, отогревшись в погребе, девушка, всё одно, чувствовала себя не в своей тарелке. Николай налил ей водки, заставил выпить и закусить прибережённой конфетой.

 

 

 

                                                                        265

 По впалым Настиным щекам, тотчас же пополз румянец, но её тут же начало клонить в сон. Работая в госпитале при эвакопункте, спать ей приходилось урывками, по два, три

часа в сутки. Ослабевшие от голода и холода ленинградцы, а в особенности дети, ждавшие отправки на Большую землю, требовали постоянной заботы. Из ста, ста пятидесяти человек, проходивших через эвакопункт, живыми удавалось отправить от силы восемьдесят, девяносто душ. Часть умирала в дороге. Братские могилы в Ириновке, Борисовой гриве, Ваганове, Кобоне, Лаврово. Вот и сегодня эвакуацию отменили из-за ожидаемой оттепели, в которою езда по ладожскому льду превращалась в «Русскую рулетку» и из-за подозрительной, зловещей тишины. Придя в себя после празднования Нового года, немцы, это знали все, выпустят по ледовой трассе и прибрежным посёлкам, двойной запас снарядов, но отправлять людей сейчас, всё равно было рискованно. Мало ли что «гансам» и «фрицам», спьяну придёт в голову? Ко всему прочему, береговые и линейные посты, сообщали о кружащем сегодня с трёх часов дня разведчике. Кому-то было не до праздника. Война вытравляла из душ, маленькие, не говоря уже о больших, человеческие радости.

    Лёхина похлёбка поспела. На часах 23:40. Время провожать Старый год. С величайшими предосторожностями зажгли церковные свечки, аккуратно прикреплённые Вольфгангом к ветвям молодой ёлочки. В душном, сыром погребе, появилось мизерное ощущение праздника, хотя Николаю казалось, что всё это действо, смахивает на тайный обряд крещения незаконнорожденного ребёнка. Едва уловимый запах оттаявшей хвои, плавал где-то под низким бревенчатым потолком. Испанка в сотый раз принималась обольщать неизвестного возлюбленного. Кутузов сдвинул кружки в середину стола, наполнил их на четверть и произнёс длинный, неказистый тост, в котором упомянул всё: и внезапные трудности, выпавшие на долю советского народа в уходящем году, и великого вождя, которому даже посрать некогда из-за дум и забот о судьбе страдающей отчизны, проклятого фашиста (выразительно и недвусмысленно глядя при этом на Вольфганга, неотрывно на протяжении всей фразы), и выразил сердечную надежду на скорую победу.

    Глухо чокнувшись кружками – выпили. Алексей разлил похлёбку. Проглотив одну ложку, Николай перелил содержимое своей миски в Настину. Та сперва отшатнулась в сторону, но спустя мгновение, посмотрела на Колю с благодарностью.

    Ровно в полночь, было без хлопка откупорено шампанское. Вполголоса произнесены поздравления. Кутузов закопал в земляной пол пустые бутылки и, не делая долгих пауз, свернул пробку второй водочной бутылке.

    Погреб стал казаться уютным, языки постепенно развязывались. Особенно преуспел в этом Кутузов. Трещал не переставая.

    - Я вот помню прошлый Новый год. В Ленинграде встречал. На Петроградке. Парнишка, ещё с детства дружили, женился на буфетчице. Буфетчица в университете – должность почётная? – Спросил Кутузов.

    Ну не знаю как тогда, сейчас – не очень, - ответил за всех Коля и понял, что при Насте говорить этого не следовало.

    - Ну не важно. Отец у неё профессором в том университете, она – буфетчицей. Но говорит – это временно, потому как, учится на парикмахера. А подруга у неё! Они с дружком моим её специально для меня позвали. Всё меня женить хотели. Ну, подруга, я вам доложу! Повезёт тому, кому в жёны достанется. Ох и напились мы на той свадьбе. А поутру, в глаза друг дружке стыдно смотреть. Новобрачные нас и так, и сяк. И посадят рядом и пошлют за чем-нибудь на кухню вместе. А мы и словом обмолвиться стесняемся. Всё на «вы». И главное в памяти всё не целиком сохранилось. Обрывки какие-то нищие.

 

 

 

 

                                                                       266

Помню лишь одно: ладони я отбил об стол, а Верка, подругу буфетчицы Веркой звали, голышом почти на подоконнике плясала, а после, в сём же непотребном виде, ко мне на колени и целовать взасос. Я пьяный! Подпрыгивал, а после отключился. Проснулись к полудню. Глянь, а на одном диване, под тонкой простынкой и оба, в чём мать на свет народила.

    - Так было чего? – сквозь пьяный смех спросил Николай.

    - Здесь дамы, - укорил Кутузов. – А даже, если чего и было, то моё участие в содеянном не засчитывается. Говорю ведь, ещё на танцах заплохело мне.

    - Свадьба, стало быть, не состоялась? – Осмелев от выпитого, поинтересовалась Настя.

    - Какое там! – Продолжал Лёха. – Я же со второго дня так и сбежал без оглядки к себе на маяк, с первым поездом. У неё даже адреса не спросивши, вот как стыдно!

    Выпили по последней. Николай проводил Настю. Она торопилась на эвакопункт. Под утро должен был прибыть очередной состав из Ленинграда. Два вагона с людьми, остро нуждающимися в срочной эвакуации – дети-инвалиды из интерната под Пушкиным, платформы с танковыми запчастями и стрелковым оружием, минами для минирования подходов к озеру и Дороге жизни.

    Тоненькая артерия, связывавшая осаждённый город со страной, пока ещё работала не в полную силу. Как холестериновые бляшки, часто закупоривали её бомбёжки и обстрелы, нехватка автомашин, отвратительная погода, голод, дающий о себе знать всё настойчивее.

    Военный совет фронта, из кожи вон лез, принимая экстренные меры по обеспечению работоспособности ледовой магистрали, и всё равно, в Новый год, Ленинград вошёл с 908 тоннами муки, которой едва хватило бы на пару дней.

    Спасибо Карлу Генриховичу – Николай и Вольфганг, теперь имели некое отношение к 1-й дивизии НКВД, а миссия их была отвратительна. Зато, постановка на довольствие по прибытии к месту командировки, давала шанс не сдохнуть с голоду. Армейский паёк был пожирнее. Да. Миссия отвратительна, но вероятно необходима. Выяснение настроений местного населения, личного состава. Разбор фактов саботажа, нарушения дисциплины, мародёрства. Чего греха таить, бойцы, сопровождавшие поезда, частенько обшаривали карманы умерших ленинградцев. И нужно сказать, им было чем поживиться. Человек покидая обжитое, насиженное место, берёт с собой самое ценное – довоенное фото умершей от голода и болезней жены, а для другого – самое ценное, фамильное серебро и бриллиантовые броши прабабки. Слава богу! В штаб дивизии, обязательная явка лжекомиссарам, предписана не была. Спасибо Карлу Генриховичу!

    Нынешняя эвакуация – капля в море. Возможности трассы по разным прогнозам выходили различными. Учитывалось всё: число, периодичность и места бомбёжек, подмога, недавно поступившая в виде дополнительно сформированных автомобильных и строительных частей, очаги обстрелов, остающиеся неизменными неделями. Немцы опровергли широко распространённое мнение о невозможности попадания снаряда дважды в одну воронку. Благодаря их чёртовой аккуратности, правда, игравшей на руку нашим, попадали! И дважды и трижды! И дорога работала! Работала почти без перебоев!

    Некоторым облегчением стала небольшая прибавка норм выдачи хлеба войскам и населению, подоспевшая аккурат к католическому рождеству. Рабочим и ИТР – 350г. Служащим, иждивенцам и детям – 200г. Войскам тоже подбросили сотку граммов. И теперь вот… хлеба в городе, меньше чем на два дня. Для кого эти два дня – миг, для кого – вечность. А как прожить вечность?

    Военно-автомобильная дорога № 102 – такое официальное наименование получила Дорога жизни в зимние месяцы. Тридцать километров этой дороги исчезали весной.

 

 

 

 

                                                                        267

Как хотелось, чтобы навсегда! Чтобы скорее. С войной, блокадой должно быть покончено. О том, что предстоит ещё один сезон напряжённой работы этой самой ВАД-102, из находившихся в погребе, знали все кроме только что ушедшей Насти.

    Кутузов хмелел всё больше и больше. Что казалось странным. Спиртное давно закончилось. Вольфганг почти спал, положив голову на руки сложенные на столе как у первоклассника на парте. Николай, притащивший попавшуюся по дороге от эвакопункта здоровенную еловую ветвь, перочинным ножом, резал её на «дровишки». А Лёха болтал без умолку. От выпитого лишь слегка помутнел его взор, мысль вроде оставалась чёткой и ясной, но всё же он пьянел всё больше и больше. Часто, с трудом сдерживаемая ярость, настойчиво пробивалась на поверхность его рассказов, но Кутузов как-то справлялся с ней.

    - Вы значит, теперь проверяющие, - окидывая взглядом в сию секунду полным ненависти сумеречный подвал, процедил Лёха.

    - Вроде того, - весело ответил Коля, отрывая веточку. – Мы всегда проверяющие.

    - Почему вы? Почему не я? – Спрашивая Кутузов, дёрнул плечами, словно от внезапно нахлынувшего озноба.

    - Но ты же подло бежал с корабля получившего пробоину, но всё ещё держащегося на плаву, - промычал Вольфганг, не поднимая головы, вторую, наверное, фразу за весь вечер.

    - Рожа твоя слишком узнаваема по всей дороге, потому и не ты, - заключил Николай.

    - Да я вас, я… не простил, но кто старое помянет, - погрустнел вдруг Лёха. – Честно сказать, мне с вами, за одним столом сидеть противно. Чего вы лезете не на свою колокольню?

    - Думаешь, я себе этот вопрос не задаю? – Сказал Николай, поднимая отскочившую дверцу печурки и обжигая пальцы. – Постоянно!

    - Тогда зачем?

    - Точно не знаю, но иногда становится очень обидно. За себя, за родителей, стариков. За державу одним словом! Вон эти, - Коля кивнул на Вольфганга. – Побеждённые, теперь живут лучше победителей, это тоже обидно, неправильно как-то. И здесь всё неуклюже, нечестно.

    - Всё честно, - возразил Кутузов. – На войне всё и всегда предельно честно. Иначе и быть не может.

    - Ладно, - отмахнулся Николай. – Знаем, знаем, в едином порыве партия и народ… только вот обожаемый тобою товарищ Орлов, коньяк жрёт, не ему, кстати, предназначенный, а ты спиртягу у фельдшерицы воруешь, а она в свою очередь на тебя расстрельные доносы малюет. Тебе ещё повезло, доказать что ты не верблюд в этом случае очень сложно. Как говорят: вилки нашлись, но осадочек остался. И тебе Лёша, при первом же удобном случае – всё припомнят.

    Кутузов притих, глубоко уйдя в свои, ставшие совсем невесёлыми мысли, а Николай, почувствовав себя хозяином ситуации, продолжил добивать этого слепого котёнка, мозги которого, упорно не желали становиться на место.

    - Ты видел своими глазами, во что всё превратилось там, спустя отрезок времени ничтожный, в каких-то шесть десятилетий. Это здесь и сейчас для нас с тобой всё серьёзно, потому что в любую секунду, или мы, или нас. Твои мысли и поведение – понятны. Немцу деваться некуда, остальных надежда питает, мне – просто скучно, любопытно, что из всего этого выйдет. Обидно, наконец. Через четыре года, ты, если доживешь, конечно, будешь радоваться победе, в едином порыве, конечно же! После, начнёшь строить новую жизнь, Ленинград, может быть, поедешь восстанавливать.

 

 

 

 

                                                                       268

Мужики с фронтов вернуться, больше половины сопьётся с горя, часть сядет, так, ни за что, а кто-то и по доносу милейшего соседа. Война закончится – враги почему-то не переведутся!? До пятьдесят третьего года народ будет расстреливаться, ссылаться, садиться – времени предостаточно! И вот задумайся; те с кем ты сейчас в едином порыве, смотрят на тебя как на полезное насекомое, на манер шмеля ты у них. Трудишься, суетишься, стойко переносишь все тяготы и лишения военных будней! Честнейшее, умнейшее и справедливейшее правительство, паровоз под парами держит и готовится, ежели жопу припечёт, сверкнув пятками, удрать, как только силы тебя оставят и в едином порыве, опять же, ляжешь ты в сырую землю. Как повезёт. Ленинград живёт и борется, Кировский завод под носом у немцев работает. Танки, снаряды на Большую землю идут, обмундирование шьётся. Подвиг, несомненно, но… Орлов получает, ворует у тебя, между прочим, свой коньяк, а ты получаешь по морде и стограммовую армейскую прибавку, не потому что служивый, а потому что знаешь кое-что, что знавать тебе, ну, не совсем положено. Вспомни, как ты меня за товарища Жданова чуть не убил. Что-то он не похудел и не говори что этот мозг, принадлежащий неутомимому борцу, нужно питать лучше, чем твой. В Смольном, поди, не на 350 граммов чёрного хлебушка в день живут, и спирт у докторов не клянчат. Товарищи…

    Кутузов тяжело вздохнул, встряхнулся. С надеждой во взоре заглянул в свою пустую кружку – надежда тотчас потухла, и вздохнул ещё тяжелее.

    - Может ты и прав, чего спорить, но я при своём мнении всё же останусь. Сейчас оно мне никак не повредит. Видел я правда, всю ту несправедливость, о которой ты чуть ли не на каждом шагу кричишь. Стоило немцу про золото вспомнить, у тебя глаза загорелись и не отпирайся, золотишко хочется поиметь, и я не сомневаюсь, что пойдёшь ты за это на всё.

    - А что? Почему бы нет? Доходное приключение. Что в том плохого?

    - Я тут тоже, как блокада началась, много чего повидал. Орловский коньяк – яблоки в чужом саду, по сравнению с тем, что идёт в Смольный, чуть ли не каждый день. По два-три вагона! Район можно накормить. Прибавь ещё пайки от ЦК, доставляемые самолётами.

    - Что ты сказал? – Встрепенулся под убаюкивающее ворчание Кутузова Вольфганг.

    - Не твоё дело фашистская твоя рожа! – Зло огрызнулся Лёха. – Ты свой шесток всё же знай! Я же не посмотрю, что ты теперь мои настроения выясняешь, мне, видишь ли, как находящемуся при военном объекте, тоже оружие полагается. Пристрелю ведь как пса бродячего, а скажу, в потёмках не признал, и точно обойдусь без поминок.

    - Обиделся, - заключил немец и, откинувшись к взмокшим брёвнам, прикрыл глаза.

    - Вот ему расскажу! – Кутузов неожиданно подобрел, глянул на Колю, ещё раз обследовал опустевшую кружку, вздохнул, поковырялся под подкладкой, брошенной по случаю тепла на лавку телогрейки и извлёк оттуда две аптечные склянки тёмного стекла. – На чёрный день берёг, вот он видимо и наступил, - сообщил он выплёскивая содержимое склянок в кружку, швыряя туда же горсть снега и перламутровый кусочек сахара. Кружка была поставлена возле печи, и казалось, Кутузов тотчас же забыл о ней, погрузившись в мрачные раздумья, из которых его выдернул голос Николая.

    - Прав ты Лёша. Чёрный день и впрямь уже наступил, - проговорил он, приподнимая кружку и нюхая её содержимое.

    - Каждый день, каждый теперь чёрный, - пробурчал Алексей. – И каждый словно последний.

    Выпили, обделив Вольфганга. Тот уснул, раскрыв рот и захрапев. В склянках, вопреки

 

 

 

 

                                                                       269

опасениям Николая, оказался чистейший ректификат.

    - Ты рассказывать чего-то собирался?

    - Думал. Так ведь знаю я, кто вы есть на самом деле. Получается вроде как разглашение военной тайны.

    - Сам-то ты кто есть? Вспомни.

    - Кто есть людям и богу ведомо, мне самому и в паспортном столе. Как на ладони. Потому доносам и не верят. Ты что ли думаешь, мне веки будто Вию кто приподнял, и засиял для меня, а не наоборот, свет великой истины? Да ничуть не бывало. Доносик далеко не первый…

    - И боюсь не последний, - согласился Николай.

    - Возможно. Так вот знай, в каждом составе, есть два-три вагона, которые на манер секретного конверта, вскрывать – ни-ни! Охрана там снаружи и внутри. Снаружи, так себе, невзрачненькие с виду солдатики, но на деле… я так думаю что и не люди там вовсе, а помесь волка с дьяволом. Загружают их, возле дальнего пакгауза, в Осиновце. Территория там охраняется будь здоров! Вхож только Орлов! Цепляют, подталкивая обычно в хвост. Кстати, подходы к тому пакгаузу заминированы.

    - Зачем?

    - Затем! Чтобы нос любопытный подальше отбросило взрывной волной ежели чего! В конверте секретном лишь информация, она и измениться может. Её в случае чего, вдруг проворонили, и восстановить и уничтожить можно, а в вагонах тех… - Лёха перешёл на шёпот. – Там…

    - Я могила! – Поспешил убедить Кутузова в своей не болтливости Коля.

    - Там… Там жратва!

    Николай вздохнул с облегчением. Совсем не то оказалось в таинственных вагонах, далеко не то чего он ожидал.

    - Там столько жратвы! Я же говорю, район можно накормить!

    - Ну а ты откуда знаешь? – Спросил Коля, стягивая сапог.

    - Люди редко уносят с собой в могилу даже самые сокровенные секреты, не поделившись ими прежде с кем-нибудь. Так вот, в случае с вагонами, это всего лишь людские догадки. Слухи можно сказать. Но сытый, полупьяный водитель, выехавший за ограду пакгауза, под страхом смерти, но выболтнет, голодному и трезвому коллеге. Любовник – любовнице. А у меня, у самого глаза есть! Я ведь говорил: молодым грехом и белку бил и соболя бил. В глаз бил, как чукчи, чтобы мех не портить. Правда я тут такой меткий не один, ну это дело десятое, потерпит… Видел раз, как на отправочных путях, в «Костыле», ещё по ноябрю, один из чертей тех, что внутри, на свежий снежок мочился, а солнышко закатное, возьми да позолоти то, что внутри вагона припрятано. Выссался чёрт, калитку задвинул, а пацан с площадки скок, засовчик снизу подпёр замочком хитрым и пломбу присобачил.

    - Заткни фонтан! – Резко оборвал Алексея вовсе не спавший немец. – Открыл Колумб Америку! Вагоны те, уходят на Охту, дальше опять грузовиками на Пески, там такой же пакгауз выстроен, а уж потом в Смольный. Ещё в сентябре, на Песках, прямым попаданием один такой в  щепки разнесло. Так что я – морда фашистская, поболее тебя, до черноты ночной засекреченного сотрудника военного объекта, знаю! И не только жратва в тех вагонах. Ты про алкоголь забыл, лекарства, наркотики, для верхушки вашей гнилой, про радиомины для особо важных на взгляд Москвы объектов. Тоже мне секрет Полишинеля! Любой рядовой в Синявинских окопах, в курсе, что обожаемый тобой Орлов ворует лишь крошки с барского стола. Чего ты таращишься – носитель военной тайны. Немецкая разведка, представь, не хуже вашей работает!

 

 

 

                                                                       270

    - И ведь сволочь не подавится! – В сердцах ударяя ладонью по раскалённой печи, воскликнул Кутузов.

    - Сволочи никогда не давятся! – Подвёл итог Николай, зевая до треска челюстных замков.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                                       271

                                                          Глава вторая

 

                                                                    I

 

    В сумерках, под проливным дождём, по раскисшей дороге, то и дело, спотыкаясь о будто бы всплывшие на поверхность из толщи песка булыжники, ориентируясь по бледным, мерцающим огонькам, пляшущим поверх крепостных стен, брёл к замку господин Ионари. Настроение у священника, было препаршивейшее. Промок, замёрз, в кишках урчало и казалось, в желудке, заблудилось стадо ежей. Изредка, пугаясь урчания, ёж сворачивался в клубок, вонзая иглы в ноющую плоть. Вечерний кусок пирога с лососиной, пришёлся как видно, совсем некстати. Плотнее кутаясь в засаленную накидку, переделанную из старой попоны, Ионари ломал голову над тем, какого чёрта (не священником будь, упомянут козлоногий), его вызвали в замок к ночи. Почему гонец, передав ему категоричный, не допускающий возражений приказ, проследовал далее к окраинам и наотрез отказался подвезти его? Почему факелы на гребне стены пляшут, будто обезумев, а не светят, мирно покоясь в своих гнёздах? Несмотря на проливной дождь – погода совершенно безветренная. Чем вызвана тревога? Чем прогневили люди небо? Волшебную закатную благодать в считанные минуты накрыло не иссякающей тучей. Проклятый пирог и без пива показался кисловатым. «Неужели старею» - вдруг подумалось священнику и в ту же секунду, он получил столь ощутимый пинок под зад, что едва не слетел к обочине, едва сохранив шаткое равновесие и с трудом устояв на ногах.

    - Чего шляешься в потёмках старый хрыч? – Раздался хриплый голос сзади. – Чего вынюхиваешь бродяга?

    Гонец из замка, почему-то возвращавшийся обратно пешим, не узнал Ионари закутанного в своё поношенное одеяние, и занёс было ногу для повторного пинка, но, не удержав равновесия, распластался на скользкой дороге.

    - Проваливай поскорее, - зарычал он, барахтаясь в грязи. – Нет погоди. Сейчас покажу тебе скотина, как путаться под ногами и мешать добрым людям. Сейчас сюда подъедет господин Ионари. Я оставил ему своего коня, возле дома. Господину Ионари надлежит явиться в замок, а господин Ионари очень медлителен. Но верхом он нас быстро нагонит, и тут уж предаст тебя анафеме старый попрошайка.

    «Несомненно, старею» - снова подумал священник и откинул назад ветхий капюшон. Возня в грязи прекратилась, гонец поднялся на ноги, но узнав священника и попятившись, сию же минуту вновь оказался сидящим в глубокой луже.

    - Ты пьян скотина! – Возмущённо выкрикнул Ионари. – Вместо того чтобы доставить меня в замок, как должно быть и было тебе приказано, избавив меня от необходимости месить грязь, ты поспешил пьянствовать, забыв даже про лошадь! Мало того, ты посмел ударить священника. Мало того… - спустя минуту Ионари понял, что пытается усовестить пустоту. Гонца уж и след простыл. Решив, что из страха, тот уже не вернётся, и остаток пути всё равно придётся проделать пешком, священник глубоко вздохнул. Тут же его стошнило. Избавившись от неудобного пирога, Ионари почувствовал себя немного лучше и, кряхтя, продолжил путь. Миновав ворота и ступив на скользкий мост, переброшенный через глубокий бурлящий от потоков дождя ров, Ионари остановился перевести дух. «Всё. Точно старею. Пустяшный путь, а устал как загнанная собака!»

 

 

 

                                                                      272

    Вновь дал о себе знать желудок. Ёжик – задремавший было после приступа рвоты, опять заворочался, расправляя слипшиеся колючки.

    Младший рыцарь, мокнущий возле колодца, на вопрос священника о том, что происходит в замке, никак не отреагировал. Мысленно наслав холеру на этого рыжего молчуна, Ионари пересёк внутренний двор и, стряхнув капли дождя с ресниц и бороды вошёл в кухню, освещённую лишь одной чадящей масляной лампой. В кухне не было ни души. Красные блики танцевали на начищенных боках огромных медных сковород и котлов. Где-то между столом и закопчёнными плитами, жалобно мяукала кошка. В древнем камине тлела гора углей. Ионари растянул вымокшую грязную накидку на скамье, придвинул её поближе к каминной решётке, сам опустился на корточки, возле выщербленной ударами кочерги и временем колонны. Быстро затекли ноги, и Ионари уселся на основание колонны, оказавшееся неожиданно тёплым, откинулся назад и вскоре погрузился в сон.

    Когда Елена заглянула в кухню, священник видел во сне светлый луг, с пасущимися на нём огромными чёрными свиньями, и одна из них пристально глядела на него небесно-голубыми глазами в обрамлении густых, рыжих ресниц. Ионари словно бы оцепенел под этим гипнотическим взглядом и испытывал сильное желание потрепать свинью между ушей, обнять её крепко прижавшись и расцеловать в мягкое рыло.

    Елена слегка коснулась руки священника. Веки его затрепетали, дыхание стало глубже и чаще. Повторное прикосновение вызвало его окончательное пробуждение и соответственно расставание с влюблённой свинкой.

    Постанывая и потирая затёкшую ногу, священник выпрямился во весь рост, сдержанно поздоровался с Еленой и заковылял к выходу.

    - Господин Ионари. Постойте! – Остановила священника Елена. Тот повернулся со страдальческим выражением на лице. Сделал несколько шагов назад. Каждый раз, поднимая ногу для очередного шага, Ионари морщился от колик в желудке. Приблизившись к девушке, он пристально вгляделся в её лицо, поднял указательный палец и, покачав им из стороны в сторону, наставительно произнёс:

    - Я не знаю, что ты делаешь тут девочка. Мне не ведомы дорожки, которыми ты дошла до королевской кухни, но зато, мне хорошо памятны дни, в которые вы с вашей покойной матушкой посещали мою церковь. А знаешь, почему я их запомнил?

    - Нет, Святой отец.

    - Вот. Вот именно! Святой отец! Запомнил я их из-за того что и было то всего два таких дня. Именно Святой отец! Господин Ионари! Покойный король лишь в минуты гнева, заметь обращённого не на мою скромную персону, мог назвать меня господином Ионари. Всё прочее время я был для него Святым отцом! Как и для остальных моих прихожан. Честных прихожан. Святой отец! А теперь я должен идти. Король Густав желал срочно видеть меня, а из-за тупости и склонности к пьянству одного из его гонцов, червей ему в печень, я и так потерял уйму времени.

    Ионари раздражённо сдёрнул с лавки подсыхающую накидку, от которой к закопчённому потолку кухни, поднимались клубы пара.

    - Заждался верно, Его Величество, нерадивого слугу своего, - успокоившись, проворчал Ионари. – Укажи девица того кто проводит к нему.

    - Никто, увы, не проводит, - прошептала Елена, усаживаясь за стол, подпирая подбородок ладонями. – Не к кому провожать…

    Ионари окаменел. Выронил накидку и не стал подбирать.

    - Да что же за мор напал, на род сей? – Сделавшимся хриплым голосом спросил он, будто бы ни к кому не обращаясь. Сложно перекрестился. Задумчиво почесал бороду.

 

 

 

                                                                       273

Подошёл к безмолвно сидящей Елене и положил руку на вздрагивающее плечо.

    - Это не мор Святой отец! – Проговорила девушка. – Это проклятье или тот, кому беззаветно служишь ты, призвал его.

    - Когда скончался? Тело где? – Хриплый голос священника вдруг задрожал.

    Елена резко поднялась из-за стола, распрямилась, и Ионари показалось вдруг, что глядит она на него, сверху вниз, хотя на  деле, всё обстояло наоборот. Священнику вдруг стало, как-то не по себе.

    - Тела нет. Потому и призвала я вас Святой отец. Потому и считаю исчезновение Густава божьим промыслом, - деловым тоном, словно речь шла о дележе земельных угодий, говорила Елена, расхаживая по кухне.

    - Но причём здесь я? Моя паства мирно спит сейчас внизу, на дальней окраине в преддверии нового трудового дня. Чем я заслужил? Или чем провинился?

    - Помолчите, господин Ионари, - воскликнула Елена. – Помолчите и послушайте.

    Священник поморщился. Неприятно когда тебя называют не так как хотелось бы, хоть ты уже и указал на это, и вдобавок затыкают рот. И кто!? Ионари осенило. Словно проворный уголек, улизнув из камина, ловко закатился ему за шиворот.

    - Вдовствующая королева!? – С вернувшимся чувством собственного достоинства, снова окрепшим голосом спросил он.

    - Вы чрезвычайно догадливы.

    Ионари внезапно поймал себя на мысли, что служа уже долгие годы, он так и не выкроил времени повнимательнее присмотреться к своим прихожанам. Эта девочка, выросла у него на глазах. Выкатившись из придорожной пыли младенцем, вскоре, став взрослее, превратилась в заботливую, любящую дочь. Обрела горделивую осанку и не лишилась скромности, так украшавшей её, так несвойственные представителям её сословия. Бог даровал ей красоту. Нет. Не простую и доступную её сверстницам и соседкам. Благородную и сдержанную красоту. Божественную, тайную, вечную спутницу, должно быть вечной и возвышенной любви. Королевскую поистине красоту. Власть, не требующую доказательств и символов. Теперь Ионари, ни на йоту не сомневался что перед ним вдовствующая королева. О самозванстве и речи быть не могло.

    Священник опустился перед Еленой на колени и припал лицом к её ладоням.

    - Святой отец. Простите меня за то, что я была вынуждена испортить вам ночь. Но другого выхода у меня попросту не нашлось. Сегодня вам придётся переночевать в замке. Марта проводит вас.

    - Благодарю Ваше Величество. Я обойдусь кухней.

    - Об этом не может быть и речи. Рано утром в кухне начнётся невообразимое. Вы переночуете в верхних покоях. Ближе к полудню, соберёте людей. Они помогут вам с переездом. Ну а к вечеру, похоронная процессия тронется в путь.

    Королева вышла из кухни, не прощаясь со священником, пропустив в дверях заплаканную Марту.

 

                                                                         II

 

    Карл умирал долго и мучительно. Расмусу и Михаилу – младшим рыцарям назначенным исполнить старинный, но бессмысленный и жестокий обряд, не хватало сноровки в этом скорбном деле. Не вышло с первого раза пронзить горячее сердце молодого скакуна и Карл, хрипя, перекатывался теперь с боку на бок по усыпанному сухим подорожником полу манежа, окрашивая его кровью, фонтаном бьющей из груди.

 

 

 

                                                                        274

 Пытаясь подняться на ноги, конь судорожно бил копытами, не позволяя своим палачам, повторным ударом прекратить свои мучения. Умер Карл лишь спустя полчаса.    

    Расмус, бледный как полотно, отправился доложить начальнику стражи об окончании казни, а Михаил, тщетно пытался успокоить остальных лошадей, истошно ржавших в своих загонах. Увы. Ни ласковые уговоры, ни двойная порция отборного овса, не помогли ему в этом.

    Ночь протекла вяло, как грязь в обильных потоках, низвергавшихся с растормошённых ливнем холмов.

    Елена, еле передвигая ноги от усталости вызванной нервным перенапряжением и бессонницей, бродила по всему замку гудевшему, несмотря на поздний час, как переполненный улей. Проверяя, как идут последние приготовления к несуразному обряду погребения ни в чём не повинного животного, останавливалась возле каждой закрытой двери и подолгу стояла, прикрыв глаза, и словно вслушиваясь в то, что происходило внутри комнат. Дважды спускалась в кухню, присаживалась на широкую скамью и вглядывалась в весёлые языки пламени, плясавшие в очаге. Ближе к вечеру, отчаявшись забыться сном, Елена направилась в библиотеку, навестить Ионари.

    «Возможно, старый священник заснул, но начинает темнеть и пора завершать сборы» - думала королева, медленно поднимаясь по лестнице, и стараясь не потерять равновесие на скользких ступенях.

    Ионари не спал. Елена, остановившись возле приоткрытой двери, сперва услыхала возню, будто перекладывали на дубовом столе увесистые металлические предметы. Затем, священника сразил приступ кашля и он долго и отчаянно подражал разъярённому моржу. Некоторое время понадобилось ему, дабы отдышаться и вскоре, возня возобновилась. В библиотеке стало светлее. Ионари зажёг масляные светильники. Елена не решалась войти внутрь. Опасливо вглядывалась в полоску желтоватого света, выпадавшую в щель между дверью и косяком, нервно дрожащую на замшелых плитах пола. Священник готовился к мессе. Королева не ошиблась.

    - Salvator mundi, Salva nos! – Послышалось вскоре. Священник находился в библиотеке совершенно один, и потому пришлось заменять собой певчих. В коротких паузах между фразами, составлявшими молитву доминиканцев, Ионари, возвышая голос, гнусаво пел: - Libere me Dominide morteeternae…

    Елена бесшумно опустилась на колени, прижавшись лбом к сырой стене. Вслушиваясь в певучую латынь, королева силилась понять, почему присутствие священника, так успокаивает и даже несколько ободряет её. Что особенного в этом седом как лунь старике? Какой силой он наделён? На мгновение Елене стало страшно, но страх быстро прошёл. Ионари говорил с богом, от имени сотен скорбящих. От её имени. Вся горечь внезапной утраты, вся неожиданность сокрушительного удара судьбы, всё отступало куда-то, в туманную, не очерченную даль, под настойчивым напором мягкого голоса. И острый клинок в эту минуту, не способен рассечь тонкий волос и нож режет воду.

     «Salvator mundi, Salva nos! »

    Свет погас. Всё стихло. Робко постучав, Елена неслышно прокралась в библиотечную прохладу. Ионари, кряхтя, стаскивал с себя хабит. Покончив с этим, несомненно, трудным для него делом, священник не замечая присутствия вдовствующей королевы, нагнулся за оброненной кем-то монетой и непроизвольно, совсем по земному, шумно пустил ветры.

    «Вельзевулов пирог с лососиной! Червей в печень испекшему его» - прокомментировал отец Ионари случившееся.

 

                                                                       III

 

 

 

                                                                      275

    Церемониал похорон Карла, до мельчайших деталей повторил предыдущий. Старший конюх, ворчал, что если и дальше события будут разворачиваться в подобном ключе, то все породистые жеребцы, вскоре переведутся в королевстве. Жёны рыбаков и крестьян – дружно выли. Пламя факелов металось на ощутимом северном ветру, каждую минуту грозя сорваться с фитиля.

    Уныло, соответствуя настроению, моросил холодный дождь. Чёрные облака метались по траурному небосводу, изредка давая возможность взглянуть на погребальную процессию, дьявольски оскалившейся, полной луне.

    Дважды, Елене показалось, что в неверном свете гаснущих факелов, мелькнуло преисполненное злорадством, лицо Иоханнеса Перта. Ей, во всяком случае, хотелось так думать.

    «Нет. Не видела она его. Всего лишь померещилось. Кто-то из рыбаков, здорово похож на это исчадье ада» - едва эти мысли мелькнули в воспалённом мозгу молодой женщины, как физиономия бывшего начальника стражи, выплыла перед Еленой в третий раз. И в третий раз, королева решила не доверять своим глазам. Так оно, как-то спокойнее.

    По возвращении в замок, Елена велела слугам подать ужин на две персоны в библиотеку, куда вскоре и поспешила. Священник был уже там. Прищурившись, будто затевал хитрость, копался в пыли столетий. Натыкаясь на неясности, гневно воздевал руки к потолку и удовлетворённо причмокивал, если что-то нравилось или само собой разъяснялось.

    За поздним ужином, священник ел с аппетитом, даже позволил себе выпить немного вина, найдя его превосходным и придающим сил. Ночь предстояла бессонная. Требовалось повторно совершить мессу и к утру, священник намеревался покинуть замок, чтобы к полудню не огорчать верных прихожан своим отсутствием.

    Елена не решилась утомлять Святого отца расспросами и разговорами вообще. Ионари заметил в покрасневших, слезящихся глазах королевы искру надежды. Отметив это как очень положительный признак, ведь тело исчезло бесследно, никто не видел короля мёртвым, и, следовательно, надежда на его воскрешение, нет, чудесное возвращение – живее всех живых, как это было в прошлый раз.

    Покончив с ужином, Ионари пожелал королеве спокойной ночи и снова зарылся в древние свитки. Непосредственно перед трапезой, старик нащупал в старых манускриптах нити своего рода, и ему не терпелось распутать этот сложный клубок до конца. Концом являлся сам Ионари. Скромный, бездетный священник. Слишком молодой душой и слишком старый телом. В эти минуты, неуёмной энергией его руководил генеалогический интерес.

 

                                                                        IV

 

    Замок наконец-то угомонился. На двор опустилась тишина. Тишину эту прорезали лишь редкий скрип ворот, при особенно сильном порыве ветра, шорох крыльев летучих мышей, плевавших на нелётную погоду, да стража перекликалась изредка. В остальном, остаток ночи не предвещал ничего неприятного. Дождь прекратился, хотя мордастая луна совершенно укрылась среди чёрных туч, наотрез отказываясь освещать дорогу запоздалым путникам.

    Елена, сбросив тесное платье и с трудом справившись с костяным корсетом, облачилась в тонкую шерстяную накидку и прилегла на край огромной кровати, так и не исполнившей до конца своё назначение, быть уютным супружеским ложем.

 

 

 

 

                                                                       276

Интимным обиталищем молодой королевской четы. Все попытки выстроить чёткую цепь событий, для последующего анализа – заканчивались провалом. В воспалённом мозгу, мелькали лишь обрывки воспоминаний. Большие и маленькие кусочки произошедшего, словно фрагменты упрямой мозаики, никак не складывались они в единую, цельную картину.

    Неуклюжее падение Густава. Плотный воздух, будто вместивший злобных, невидимых демонов, уволокших короля на свидание к чёртовой матери. Крик Виктора. Истошный, нечеловеческий, словно тот увидал корову с медвежьей головой. Удивлённые и в то же время испуганные взгляды Карла и Гелена. Тем же взглядом Гелен провожал Карла уводимого в манеж на бессмысленную казнь. Ионари совершающий последнюю мессу. Мутный облик Перта в толпе. Мёртвый с перепоя рыбак, валяющийся у стен монастыря. Тёмная опочивальня. Сама Елена на краешке кровати…

    Всё кружилось, превосходное вино. Мозг настойчиво требовал отдыха. Поворочавшись с четверть часа, королева заснула зыбким, тревожным сном.

 

    Ионари благодарил всевышнего за дарованную возможность и невероятную удачу, выпавшие на его долю, в сей скорбный день. Он совершенно не чувствовал усталости, перебегая от одного стеллажа к другому. Даже зрение его, как казалось, обострилось. Ионари раскопал свои корни. Выяснил откуда он родом, кем были его предки. Старательно вычерчивал старый священник на куске серой холстины загрунтованной известковой пылью в смеси с молоком, ветви и веточки своего рода. Разрозненные сведения о многочисленных прямых или косвенных родственниках Ионари, встречались теперь почти в каждом манускрипте. Лишь одно несколько смущало Святого отца – почти все представители рода по мужской линии, почему-то выбирали трудный путь священника. Лишь пара-тройка молодцов, предпочла податься в рыцари и корабелы. То, что почти все дамы рода были упомянуты лишь как верные супруги своих мужей, совершенно без указания рода их деятельности – никоим образом его не смущало. Не трогало также и то, что сам господин Ионари, являлся первым «уродом» в семье. Он единственный, несмотря на достаточно преклонный возраст, оставался неженатым и, следовательно, обрекал тоненькую веточку выраставшего с поразительной скоростью могучего дерева, на увядание.

    Пожилой священник, был настолько увлечён своим трудом и воспоминаниями, что не обратил никакого внимания на скрипнувшую дверь и лязг тяжёлого засова, запираемого снаружи.

    Замок спал. Крепким предутренним сном. Страшное потрясение осталось в прошлом. Наступило некоторое облегчение. Боль отпустила, и людям требовался отдых. Замок крепко спал… Сон, настиг людей неожиданно, подкрался как всегда бесшумно. Испортившаяся погода, как нельзя лучше способствовала глубине сна. Беснующийся ветер – убаюкивал, обеспечивал прохладой, словно ласкал нежной рукой головы спящих, а не лизал влажным языком холодные стены и камни мостовых. Стража клевала носом на постах, ближе к рассвету, перекликались всё реже, тише, неуверенней. Бодрствовал лишь Ионари, но надёжный засов и толстые стены библиотеки, превращали его почти, что в мёртвого. Замок спал…

    Иоханнес Перт, походящий даже тенью на коварного аспида, передвигался по коридорам, закуткам и лестницам, шурша плащом, позвякивая цепью, которая сковывала обе его ноги, но совсем казалось, не стесняла движений. Перт, привык передвигаться мелким и частым шагом. Он ворочал тяжёлые засовы, сдвигал балки, скрипел массивными

 

 

 

 

                                                                       277

дверями, совершенно не опасаясь привлечь к себе ни малейшего внимания. Вино в поминальных кувшинах, совсем чуть-чуть изменило свой вкус, почти неуловимая горчинка появилась в нём, но никто этого и не заметил. Как же! Ведь пили-то за упокой души короля, на дармовщинку, много. Страх, потрясение, усталость. Травить обитателей замка – пока преждевременно, а вот покрепче усыпить – в самый раз. Перт, превосходно поколдовал над кувшинами, оставленными надолго без присмотра в дальнем углу кладовой. Кстати, стража в опустевшем на время похорон замке, своего тоже не упустила.

    Елена дважды просыпалась от непонятного звука доносящегося снизу. Казалось, что замок готовится обороняться от внезапно нагрянувшего неприятеля. Что-то гремело, звенело, ворочалось, и никто при этом не произносил ни слова.

    Пробудившись от шума в третий раз, Елена почувствовала лёгкий озноб. Выпив вина, некоторое время, молча глядела на бегущие облака. Королева чувствовала себя совершенно опустошённой, смертельно уставшей.

    «Завтра. Будет завтра» - решила Елена и, закрыв ставни, на ощупь в наступившей непроглядной тьме добралась до кровати, поплотнее завернулась в шерстяную накидку и укуталась в необъятное одеяло из рысьих шкур. Сон пришёл мгновенно…

 

                                                                       V

 

    У священника затекла спина. Кряхтя, забросив в дальний угол библиотеки кедровую, остро отточенную палочку. Ионари пытался разогнуться над столом. Неловким движением он опрокинул чернильницу. Багровая лужа поглотила четверть пышной кроны родового дерева. Поминая ежесекундно козлоногого, и ежесекундно же прося прощения у всевышнего, Ионари сражался с царапающимися когтями, вонзившимися в его спину от межлопатья до копчика. Чем больше он пытался разогнуть одеревеневший позвоночник, тем глубже вонзались острые когти в страдающую плоть. В конце концов, Ионари повернулся так неловко, что получил в спину помимо когтей, острую пику, пронзившую его почти насквозь. Дыхание на мгновение остановилось и Святой отец, отчаянно загребая руками воздух, боком завалился на холодный пол. Сразу полегчало. Спину отпустило, и появилась возможность, обдумать своё скверное положение.

    В ту самую секунду, когда Ионари, внезапно ощутил отсутствие возможности дышать, проснулась и королева. Ей тоже не хватило воздуха, но причиной нехватки, послужило отнюдь не ущемление нерва. На лицо Елены, легла огромная ладонь с кривыми тонкими пальцами, затянутая в пахнущую мышами, чёрную перчатку.

    Сон Елены был слишком крепок, настолько глубоко она в него нырнула, что сил для возвращения на поверхность не хватало. Однако она чувствовала все, что происходит с её телом. Горло, словно было заполнено вязкой смолой. Настолько плотно, что для доступа воздуха, осталась лишь узкая щель, грозившая сомкнуться в любую секунду. И тогда, неминуемо наступило бы чёрное удушье.

    Королева не могла пошевелиться под навалившейся на неё тяжестью, не в состоянии была разомкнуть ставшие свинцовыми веки. Что-то холодное, неприятно щекотало низ живота, обтекало ноги. Ощущения были сродни тем, что Елена испытывала, продираясь прохладными августовскими вечерами, сквозь усыпанные ледяными капельками росы, стебли и листья камыша. Ей чудилось, что она лежит под огромной скалой, готовой вот-вот рухнуть, превратившись в надёжную, вечную её могилу. Казалось, что скала покачивается. Вот уже и начали осыпаться сверху небольшие камни сколотые движением.

Ноги стали разъезжаться в стороны не выдерживая неимоверной тяжести, ломаясь,

 

 

 

 

                                                                      278

скользя на сухом, скрипучем песке. Холод сосредоточился в промежности, отпустив ноги и живот. Стал невыносимым, обжигающим как ледяная вода в Мёртвом ручье. Елене чудилось, что и сама она теперь, превращается в глыбу прозрачного голубого льда. И превращение началось почему-то с этой, уязвимой точки. Королева чувствовала себя абсолютно голой, распятой на гигантском колесе посреди рыночной площади, лютой зимой, в трескучий мороз, усиленный во сто крат северным ветром, заряженным колючей снежной крупой. Площадь переполнена людьми. Люди указывают на обнажённую королеву, кто пальцем, кто иным предметом случайно оказавшимся в руках. Мужчины хохочут до рвоты. Держатся за животы, сгибаются пополам. Женщины презрительно фыркают и отворачиваются, прячут свои раскрасневшиеся лица. То ли от стыда, то ли от мороза. Прячут, куда придётся: в рукава, воротники, подолы. Королева распята на колесе. Двинуться невозможно. Нет сил и нечем прикрыть беззащитную наготу. Тело распластано. Крепко спутано прочными веревками, окаменевшими на морозе, безжалостно вгрызающимися в стремительно теряющую чувствительность кожу. Кто-то, чьё лицо скрывает безобразная маска, а руки затянуты в так омерзительно пахнущие мышами чёрные перчатки, начинает вращать колесо. Гогот толпы оглушает, рёв усиливается. Где-то начинают плакать сотни младенцев. Скала между тем, накренивается до предела и не думает возвращаться в прежнее положение. Страх и стыд внезапно проходят. Распятая королева вдруг обретает уверенность, кажется, что вот-вот вернутся и силы. Ей больше не стыдно своей наготы, она гордится совершенством своей фигуры, тело великолепно, формы безупречны, кожа чиста и нежна. И в рёве толпы, теперь можно уловить и возгласы восхищения, удивления, желания, ненависти. Всё смешано поровну, как ингредиенты доброго глёга. Всего в меру и ничего лишнего.

    При очередном повороте колеса, Елена видит себя со стороны и… о ужас… лишь лицо осталось прежним, только цвет его изменился. Утончённая бледность королевского лица обратилась в мертвенную, чёрные отметины наступающего удушья проступили на высушенной ветром и морозом коже. Руки и ноги покрыты язвами, напоминают своей кривизной лягушачьи лапы или трупы издохших змей. Груди отвисли и сморщились, а соски походят на огромные, зелёные бородавки. Кровавый гной и прозрачная слизь, сочатся из промежности, стекая по испещрённому шрамами, отвратительному отвисшему животу. На огромном колесе, на потеху, распята безобразная королева-гадина. Исчадье ада. Средоточие зла, греха и порока. Гадина на редкость живуча. Вот уже полчаса кружится она на морозе, её секут плетьми, обливают кипящей смолой, пронзают копьями, но существо продолжает глумиться над толпой, высовывая язык, выпучивая жёлтые, волчьи глаза и источая зловонный гной. Демонстрируя своё явное превосходство над простыми смертными, сознающими ничтожность свою и теперь от ужаса вопящими во всё горло.

    Человек в мышиных перчатках, слегка двинул колесо вбок, перевернув королеву вниз головой. Вынул из бочки стоявшей рядом, длинный ивовый прут, с которого скатывались рубиновые капли. Прут был замочен в крови несчастного Карла. Экзекутор рассёк розгой воздух, пробуя её на гибкость, воздух в ответ застонал как порванная струна. Опрокинутая королева ощутила себя воронкой пропускающей сквозь себя густой поток грязи. Скала снова угрожающе качнулась. Чёрный человек занёс руку для удара, целясь Елене в пах. Налетел очередной обжигающий порыв ветра. Человек ударил. Скала рухнула и принялась ритмично подпрыгивать, вколачивая истерзанное тело в землю. После удара, боли не случилось, внезапно исчез холод, его сменило ласковое тепло в секунду переполнившее расплющенное тело. Елена, наконец, сумела вырваться из дурманного сна и открыть глаза.

 

 

 

                                                                      279

                                                                       VI

 

    Последние пару лет, Николай обходился почти без праздников. По правде сказать, и праздновать-то особо было нечего. Такие даты как Восьмое марта, Первомай, День Независимости, превратившийся вскоре в День России, четвёртое ноября вместо седьмого – волновали его мало. Всеобщее февральское ликование по поводу Дня Защитника Отечества, воспринималось им тоже, как-то неоднозначно. Армия ведь, весь год гуляет! Каждый род войск, отмечен своим памятно-праздничным днём: День Танкиста, День Ракетных войск и Артиллерии, праздник ВМФ, ВВС, День Десантника «украшенный» беспричинным, так куража ради, избиением граждан, пьяными купаниями в фонтанах и изъятием арбузов у таджиков. День Пограничника. Даже День Радио – служивый люд считает внеочередным Днём Связиста. И дней таких уйма! Иногда создаётся впечатление, что все 365 дней в году у военных праздничные, прямо как у Православной церкви. Отстать, что ли боятся, или переплюнуть решили? Достаточно взять календарь гражданский и календарь церковный, мысленно совместить их, чтобы окончательно убедиться в этом. И постные дни – бывают праздничными. И вот опять нет повода не выпить. А ведь жизнь, каждый её день, действительно стоит проводить как праздник. Следовательно, праздник вечен!

 

    Свой день рождения, Николай конечно отмечал. Звонили, поздравляли, человек десять-двенадцать (причём с каждым прожитым годом, количество звонящих уменьшалось), некоторые напрашивались в гости. Николай благодарил, сообщал, что праздновать не планирует. Тон поздравляющего сразу менялся и разговор расклеивался. Ну, может быть, как-нибудь после. Встретимся. Посидим. Выпьем. Глядишь, и ещё какой-либо повод со временем присоединится. Зажимал одним словом, Николай застолье. Но вовсе не жадность и не лень, а действительно желание никого не видеть в этот день овладевало Колей. К вечеру, утомившись слоняться по квартире, отвечая на редкие звонки, Николай отправлялся в магазин. Брал бутылку коньяка (баловал себя, водка в день рождения – казалась ему грубым напитком), тщательно выбирал самый симпатичный лимончик. Добавлял некоторое количество деликатесов и по ложечке готовых салатов, обязательно покупал кофе. Настоящий, в зёрнах. Это в обычные дни, можно было обходиться молотым, сомнительного качества в сцементированной вакуумом упаковке, но в праздник – ни-ни!

    Вернувшись, домой, долго сервировал журнальный столик, ставил старый, наивный фильм и ужинал в одиночестве. Ужин затягивался далеко за полночь. Вот только тридцатилетие выпало. И как выпало, так и покатились к чёртовой бабушке те самые ужины в гордом одиночестве…

    Вторым отмечаемым событием, был День Победы. Тут можно было выкушать, чуть ли не литр водки. Каждые сто грамм – были «наркомовскими». Тем более – праздновалась великая дата, почти всегда на природе. Совмещался праздник прекрасно с первым в году выездом на шашлыки. И, конечно же, в компании. Небольшой, но приятной.

    Ну и наконец – святой Новый год! Подготовка к употреблению «ночного ерша», начиналась где-то за пару недель, до сказочного и удивительного во всех отношениях дня – 31 декабря.

    Пока жива была мама, непременным атрибутом встречи Нового года, неизменным его символом, являлась живая ель. Ранним, католически-рождественским утром, Коля садился в первую электричку, добирался до Ленинского проспекта, пересаживался на лужское направление и спустя час, притопывая окоченевшими ногами, бродил по ёлочному базару

 

 

 

                                                                       280

в Сиверском. Только там, казалось ему, можно было выбрать достойную красавицу-ель. Только сиверские ели, по глубокому убеждению мамы, пахли как-то по особенному и не сбрасывали колючки до Старого Нового года.

    Весь обратный путь, Николай проделывал в тамбуре, ворочая бедное деревце. Спасая пышные, перехваченные бечёвкой ветви от грубых пассажиров, любопытных детей и собак, демонстрируя заветный талончик с лиловой печатью лесничества, подтверждающей законность приобретения, каждому должностному лицу, интересующемуся отсутствием у Николая склонности к браконьерству.

    Зато, когда ёлочка оттаивала и водружалась на высокий табурет, в ведро с пахнущим свежей могилой песком из дворовой песочницы (песок этот Николай откалывал в той песочнице стареньким дворницким ломом), - квартира действительно приобретала совершенно иной вид. Аромат сиверской ёлочки и впрямь был каким-то особенным.

    Наряжала лесную красавицу обыкновенно мама, не доверяя Коле прикасаться к старым игрушкам, сказочный вид которых, так привлекал его в детстве. Причудливо выдутые из стекла представители всех пятнадцати республик союза, рыбки с поролоновыми плавниками, космонавты, волшебные стеклянные домики. Хрупкие! Дунь и рассыплются в прах, как здоровье утром первого января.

    После маминой смерти, в канун очередного Нового года, Николай купил в одном из гипермаркетов, двухметровую синтетическую ёлку и два пакета, нагрузил разноцветными, китайскими шарами. Бездушными, но зато небьющимися и наряжая суррогатное деревце, умудрился расколотить более половины антикварных уже, маминых сокровищ.

    Наряженная декорация, отныне встречала Новый год в пустой квартире. Николай настойчиво искал и ввязывался в любую компанию, лишь бы вечером тридцать первого декабря уйти из дому. Собирать гостей у себя, ему было лень. Он представлял себе, во что выльется встреча Нового года дома. Не считая финансового ущерба, готовка, уборка, сервировка стола, раскладывание пьяных гостей, похмелье, мытьё посуды, опять уборка. Можно было конечно переложить львиную долю хлопот на хрупкие плечи подруг. Пара-тройка знакомых девчонок с радостью взялись бы за это дело. Но… лень! Всеобъемлющая, уютная лень, мешала позвонить, сходить, купить, снова звонить, приглашать. Куда проще было набить пакет горой шоколадок и ничего не значащих сувениров, например символами наступающего года и присоединиться к шумной компании. Разбрасывая подарочки налево и направо, мило улыбаясь и выпивая в меру, быстро становишься душой компании. Сами собой всплывают в памяти анекдоты и складываются на языке меткие остроты. Женская часть общества, красивеет с каждой рюмкой и утро наступает раньше, чем хотелось бы. Потом… ну а потом возвращаешься в холостяцкую берлогу. Спокойно отсыпаешься, вечером принимаешь звонки очарованных тобой дам и спокойно вспоминаешь, какая из них, вела себя наиболее непринужденно, нежели остальные, сопоставляешь с внешними данными и спустя полчаса, как бы спохватившись, перезваниваешь. Приглашаешь на первый в Новом году ужин. Отказы редки…

    Прекрасное начало Нового года. Всякий раз новое и хоть и следующее по накатанной колее, но всё равно, несколько иное.

 

    Такое начало Нового года как сегодня, уж точно запомнится навсегда! И не только тем, что Николай встречал его второй раз за год. Причём, Новый год получился всамделишным, со снегом, морозом, за городом, почти в лесу, в необычной компании, но и тем, что острых ощущений, нахлебался с избытком. Даже тошнило.

 

 

 

 

                                                                       281

    Кутузов проснулся первым. Разбудил его сыпавшийся за шиворот мусор. Погреб ходил ходуном. Продолжался утренний обстрел. Новогодний привет из Шлиссельбурга и Синявино, растормошил и Николая. Тот, поёживаясь от холода, принялся будить Вольфганга. Занятие оказалось не из лёгких. Немец наотрез отказывался приходить в себя. Мычал, не открывая глаз, отталкивая от себя Колю как просящуюся на прогулку собаку и силился повернуться спиной, забиваясь под стол. Коля отогнал, возникшую было мысль облить Вольфганга ледяной водичкой. Проблему разрешил снаряд легший неподалёку. Тряхнуло так, что печурка подпрыгнула на кирпичах, и Вольфганг, выкатился из-под стола, мгновенно вскочив на ноги и сразу опустившись на четвереньки. Обведя туманный от пыли подпол, красными как у крысы-альбиноса глазами, немец застонал.

    Тепло из погреба выдуло совершенно и бревенчатые стены, снова покрылись инеем.

    - Сколько времени? – Прокряхтел Алексей, притопывая возле лесенки, пытаясь согреться.

    Николай взглянул на циферблат. Мысленно добавил час.

    - Минут десять ещё осталось.

    Наверху что-то страшно затрещало, слышно было, как закачалось и после, с оглушительным грохотом опрокинулось на крышку погреба, будто рассыпавшись. Послышался звон разбивающейся посуды, хруст стекла.

    - Буфет? – неуверенно произнёс Кутузов.

    - Или сервант, - отозвался Коля.

    - Если буфет, то ведь он тяжёлый, дубовый, - испуганно прошептал Алексей и решительно вскарабкался на три ступеньки вверх.

    - Лёха! Погоди ты, - закричал Николай, но было поздно.

    Кутузов налёг на крышку и та, вопреки ожиданиям, легко откинулась. Кутузов стоял на последней ступеньке с таким видом, будто только что поднял рывком пустой чайник, будучи уверенным в том, что он полон крутого кипятка. Высунул голову, огляделся. Закашлялся, вдохнув невесть откуда взявшейся, бурой кирпичной пыли. Буфет действительно лежал рядом, сантиметрах в трёх от края лаза…

    Канонада и свист, стихли через три минуты.

    Троица выкарабкалась наружу. Николай сейчас, как-то уж очень сильно почувствовал неудобство НКВДешной формы, а главное – понял, что совершенно не умеет её носить. Сапоги, мало того что промерзали насквозь (не спасали даже портянки подкорректированные в пользу теплосбережения уде в двадцать первом веке), натирали ноги и нещадно скрипели. Неумело подогнанные ремни портупеи, тянули плечи, кожаная тужурка каменела на морозе, а воротник превращался во влажный наждак – скоблил шею, во всяком случае, не хуже. Судя по выражению лица Вольфганга, он испытывал такие же неудобства.

    На самой станции и в пристанционном посёлке, жизнь кипела вовсю. Только что подошёл состав из Ленинграда. Требовалась срочная разгрузка. Поезд ждали дальше. Ближе к озеру.

    Наступил Новый год, немецкие артиллеристы трезвели, и в любую секунду, можно было ожидать начала нового обстрела. Похмельная злость германца… Ответный огонь Сосновца и Кошкинской батареи, сегодня не особо впечатлял противника. Там экономили снаряды. До слуха долетало лишь частое, возбуждённое татаканье зениток, гонявших в небе над Ладогой одиноких разведчиков, кружащих в небе как высматривающие добычу коршуны.

 

 

 

                                                                     282

    Николай дважды зацепил взглядом Анастасию, суетящуюся возле госпитального крыльца. Девушка делала вид, что не замечает его. «Может это и к лучшему» - подумалось Николаю. «Каждый занят своим делом».

    Кутузов бодро пёр по узким тропинкам между огородов, засыпанных снегом. Тропинкам, известным лишь ему одному. Настаивал на движении след в след. Пару раз, провалившись в придорожные канавы почти по пояс, Коля убедился в правильности Лёшиных требований. «То ли ещё будет в лесу!» - Думал он, оглядываясь по сторонам и стараясь запомнить дорогу. Так, на всякий случай…

 

                                                                      VII

 

    На утоптанную тропу, выбрались минут через сорок. Видно было, что со вчерашнего дня, тропкой не пользовались. Дорожку слегка подзамело. Хотя… как знать? К «подстреленной пташке» существовал ещё один подход – с востока, из Ваганова.

    Пройти оставалось чуть менее километра, как вдруг Кутузов, застыл на месте, вытянув шею, прислушиваясь и принюхиваясь как охотничья собака. Был бы у него хвост. Вытянул бы его Алексей в струнку, принимая стойку. Огромные уши чуткого спаниеля, прекрасно имитировала развязанная шапка-ушанка.

    - Чего встал как вкопанный, притомился? – Спросил Николай, налетев на широкую Лёхину спину.

    - Тсс-с! – Зашипел Кутузов, ещё более вытягивая шею и высвобождая ухо из-под шапки. – Идёт кто-то.

    Теперь и Николай навострил уши. И впрямь, шагах в пятидесяти впереди, кто-то скрипел снежком, направляясь, скорее всего им навстречу. Вслушавшись глубже, Николай догадался, что загадочный незнакомец, топчется на месте. Будто некто, согреваясь, ходил вокруг костра.

    Кутузов смешно отклячивая зад, будто любопытный гусь (Вольфганг не удержался и тихо захихикал в рукавицу), сделал несколько шагов вперёд. Николай пытался последовать его примеру, но на последнем шаге, не глядя под ноги, обратившись в слух, споткнулся о торчавший из земли корень и, растянувшись поперёк тропки, смачно выругался. Алексей чуть сквозь землю не провалился. Но недалёкий скрип не стих. Некто, упрямо продолжал нарезать круги на месте, ведь смешно было думать; что идя им навстречу, неизвестный делал один шаг вперёд и три назад…

    Вольфганг и Николай расстегнули кобуры, Кутузов отступил назад и вооружился сломанным кем-то суком. Теперь уже все трое, неслышно приближались к источнику звука, перейдя на «шпионский» шаг и стараясь не задевать нависающие над дорогой, заснеженные еловые лапы.

    На полянку они вышли почти одновременно. Тропка заметно расширялась, приближаясь к месту назначения. Увиденное, заставило их застыть в изумлении: вокруг торчащих из земли обломков сбитого самолёта, кружил, хлопая себя по ногам и плечам, подпрыгивал, пытаясь согреться, целый и невредимый, сбежавший из Кутузовского надёжного как сейф убежища, старый приятель – дон Кихот.

 

                                                                      VIII

 

    Иоханнес Перт – это чудовище во плоти, неуклюже прикрывшись плащом, лежал рядом, наматывая на скрюченный палец с обломанным, почерневшим ногтем, волосы Елены.

 

 

 

                                                                      283

    Физиономию его искажала ухмылка. Было в ней всё: и удовлетворение и жестокость, и упоение властью. Морда сытого шакала.

    Елена по-прежнему не могла шевельнуться. Нагая гадина валялась рядом, пачкая своими лапами её локоны, а она не могла воспротивиться этому.

    «В вино был подмешан яд» - мелькнула в страдающем мозгу догадка. «Это не было сном, не было плодами воспалённого воображения».

    Резкая боль внизу живота, разом объяснила все, что произошло совсем недавно в тёмной опочивальне. И это не было сном!

    Перт, отбросил плащ, не спеша принялся облачаться в доспехи. Королеву тошнило. Тварь ликовала – ухмылка становилась ярче. Покончив с одеждой, чудовище прошествовало к столу. Швырнув на пол глиняный кубок, из которого пила королева, он отыскал новый, плеснул в него немного вина и смешал с серым порошком, высыпанным из наперстка, висевшего у него на поясе. Над кубком взлетело голубоватое облачко. Как следует, перемешав противоядие, Перт, кривым рыбацким ножом, разжал сведённые судорогой челюсти королевы, несильно при этом, порезав ей губу, влил снадобье в рот и плотно прижал ладонь к лицу.

   - Вот и славно, моя королева! – скрипучим голосом молвил бывший начальник стражи. – Спустя некоторое время, ты станешь абсолютно здоровой, милой молодой дамой. Более того! Силы твои утроятся, а красота, теперь, когда мужем твоим стал истинный, предназначенный к тому рыцарь, а не хилый слюнтяй, превращающийся в воспоминание при каждом падении, якобы королевской крови – красота твоя, станет ослеплять всякого, осмелившегося взглянуть на тебя. В этих жилах, - Перт, выразительно ударил себя в грудь. – Лишь в этих жилах течёт истинно королевская кровь.

    - Когда же состоялась свадьба? – Прошептала Елена, к которой понемногу возвращалась способность говорить, но не двигаться.

    - Да только что! – Иоханнес запрокинув голову захохотал. – А тебе и невдомёк? Ты вдобавок ты ещё и глупа, - просмеявшись, Перт, присел на край кровати, выдавили из глаз фальшивые актёрские слезы, и скривил рот. – Глупость привилегия королев. Я должен был это предвидеть. Быть тебе королевой! Осталось недолго. Я знал многих женщин, но подобное случается со мной впервые. Лучших минут в жизни, я и не припомню. Ни одна из них, не отдавалась мне столь страстно, теряя рассудок от любви. И потом… как знать, возможно, зерно, оброненное в результате этой любви, превратится вскоре в спелый плод, и прекрасный принц или принцесса, станут достойно продолжать наш род. Истинно королевский род!

    Средоточие зла, греха и порока! Ночной кошмар добропорядочного гражданина. Распятая на морозе гадина, справедливо растерзываемая толпой.

    «Почему не приходит смерть» - думала королева. «Почему к мгновенью радости, приходится идти столь долго, по неровной размытой дороге, на которой заготовлено слишком много препятствий, так трудно преодолеваемых. Всё ради короткого мига? Зыбкого, придуманного ощущения благодати и уюта. Как долго строится хрупкий замок на песке и как в секунду, разрушается он внезапной, большой волной, неожиданно налетевшим порывом ветра, или неосторожной чайкой. Миг счастья и бездна горя и страданий! Где равновесие? Где справедливость?»

    Елена попыталась приподняться на локтях. Удалось! Заметив это Иоханнес Перт, молниеносно сменив маску, вскочил и торопливо заходил вокруг стола.

    - Ты возвращаешься к жизни, гораздо быстрее, чем я рассчитывал. Это прекрасно! Здоровое потомство обеспечено!

 

 

 

 

                                                                        284

    Елена, судорожно глотая спёртый, влажный воздух, попыталась позвать на помощь.

    - Бессмысленно, - заметив это, проскрипел Перт. – Противоядие, пробуждающее от кошмарного, уносящего в бездну небытия сна – получила только ты. Остальные спят, и переживают сейчас, самые ужасные моменты своей жизни, воспалённая фантазия их рождает таких чудовищ, которых не смогла бы создать сама преисподняя. Чудовища те сожрут их воспоминания, вывернут наизнанку их души. Проснувшись, эти люди долго не смогут поверить в то, что это случилось с ними на самом деле. Станут послушны как ягнята, преисполнятся чувствами благодарности к своим властителям: могущественному королю Иоханнесу и прекрасной королеве Елене! Они никогда не вспомнят принца Густава, и случись тому воскреснуть в очередной раз, этот недоносок будет, вышвырнут за ворота и станет благодарить судьбу за такое везение. Но вероятнее всего, его бросят в ров, забьют лошадьми или повесят как лазутчика на Мельничной башне. И наступит тогда невиданный расцвет королевства. Замок и добрая половина города, превосходно справила поминки, выпив уйму дармового вина, а мой верный друг, несчастный аптекарь по прозвищу – Сухогрудый Ларс, которого так ненавидел этот старый кукольник Эрик, отлично потрудился над гадючьим жиром, оленьим рогом и кошмар-травой. Бессмысленно!

    Перт коротким толчком, вернул королеву в прежнее положение.

    - А теперь, великолепная супруга моя, я вынужден ненадолго покинуть тебя. Есть тут среди нас, своенравный слуга, противящийся приходу славных времён. Некий Тарво, волею гнусного щенка Густава, занявший ненужное мне теперь место. Место начальника стражи. О как несправедливо небо! Как подл люд! Как зол рок! Старине Ларсу, в своей уютной могиле возле Белой отмели, есть о чём печалиться нынче. Как он старался! А проклятущий, недобрый Тарво, пренебрёг его угощением, заполз трусливой улиткой в укромную щель и не хочет лицезреть своего могущественного короля Иоханнеса, - Перт, презрительно скривился, отчего битое оспой лицо его стало похоже на рыло ящерицы. – А может он захочет повидать свою королеву? Ты ненароком не ведаешь, где отсиживается этот слизняк?

 

                                                                       IX

 

    Прощелыга Кутузов, раздухарившись насчёт водки вчерашним вечером, тем не менее, оказался запасливым, экономным и где-то жадноватым всё-таки парнем. Заначку пришлось раскрыть. Выяснилось что вчера, он тайком получил от Насти не две, а четыре скляночки с ректификатом, и умело припрятал их в карманах своих необъятных штанов. Теперь же, пришлось клад обнародовать. Слить содержимое склянок во флягу, как прежде всыпать снежку и подогреть в настоящую минуту общеукрепляющий и согревающий напиток. Подогревать пришлось посредством союзнической зажигалки подаренной Николаем. Это чудо американской мысли не гасло на ветру и дожде и вызывало зависть и восхищение окружающих.

    Густав, от холода уже синеть начал и случись им задержаться минут на двадцать-полчаса, спирт бы, сохранился и пригодился Алексею, в критические моменты будущего.

    Николай с Вольфгангом, о чём-то тихо совещались, утаптывая снег вокруг обломков поверженного Фокке-Вульфа. Вольфганг отрицательно качал головой, делая недоумённое лицо, а Николай, словно допрашивая его, говорил отрывисто и зло сплёвывал в сторону.

    - Ну вот, - приговаривал Кутузов, обнимая дон Кихота за плечи и поднося фляжку к сомкнутым губам его. – Сейчас малость отогреемся и после потопаем с новыми силами, куда начальство укажет.

 

 

 

                                                                        285

    Густав сверлил назойливого Алексея взглядом затравленной лисицы, мычал, не раскрывая рта, и отрицательно мотал головой, уворачиваясь, от направленного в лицо, горлышка фляги.

    - Да не упрямься ты, - раздражённо воскликнул Кутузов. – Вон закоченел весь. Ещё помрешь, не ровён час. И без того с тобой хлопот рот полон! То явишься, то исчезнешь, аки дух святой.

    Лёха поразмышлял секунду и с сомнением добавил: - Или злой?

    Через некоторое время дон Кихот сдался. Как-то обмяк и отхлебнул-таки глоток. Закашлялся сперва, после, лицо его озарилось детской улыбкой, он отобрал у Лёхи флягу и с жадностью высосал содержимое.

    - Ну, вот и молодец! – Проскрипел Кутузов, косясь на пустую флягу и, нащупывая в кармане оставшуюся (ловко спёртую, но угрызения совести не мучали) склянку. – Вот и славно. Теперь пожевать бы чего, да нечего, на вот, зёрнышко кофейное, закуси.

    Тем временем Николай с Вольфгангом, закончили обсуждение чего-то очень важного. Немец закопался в обломках глубоко врезавшихся в промёрзший торф. Николай, смешно раскорячившись на хвосте, вспоротом как брюхо касатки, чем-то острым, уцепившись левой рукой за свёрнутый киль, правой страховал немца.

    - Всё! Довольно! – Донёсся из-под снега голос Вольфганга. Коля скатился с фюзеляжа, прижимая к груди коробку промёрзших галет. Немец вскоре, вылез самостоятельно, оттирая от налипшего снега и частичек торфа, пузатую бутылку мадеры.

    - Вот это дело! – Воскликнул Алексей. – Там больше ничего нету, столь же ценного?

    - Берёг, как это у вас говорится; на чёрный понедельник!

    - На чёрный день, - поправил Николай.

    - Снова скажу: теперь каждый день чёрный, - прокряхтел Кутузов, воюя с пробкой.

    - Ты чего делаешь? – Закричал Николай, пытаясь отнять бутылку.

    - Я всё правильно делаю! – Отвечал Алексей, откупорив, наконец, бутылку и пролив несколько капель на снег. – Будто кровь, правильно я всё делаю, - глоток. – Уничтожай врага на месте, - ещё глоток. – Ты чего скажешь, попадись эта орластая бутылка кому на глаза? Трофейная скажешь? – И ещё глоток…

 

    В Борисову гриву – вернулись, когда стемнело уж совершенно. Разошлись на развилке дорог возле колодца. Прячась за сараями, короткими перебежками, Алексей, дон Кихот и Вольфганг, проследовали в прежнее убежище. Николай же, направился на эвакопункт. Рябой, тощий солдатик не впустил его, сославшись на некое распоряжение сделанное доктором Панкратовым. Мол, карантин, вчера вечером из города было отправлено несколько инфекционных больных. На Колины документы, солдат даже не взглянул. Николай подумал было сшибить тощего с крыльца и зарыть его в сугроб, но сдержался. Безуспешными остались и попытки вызвать Настю. Еле державшийся на ногах боец оставался непреклонен.

    Коля дважды обошёл вокруг барака, утопая по колено в снегу и заглядывая в окна. Как назло они были наглухо затянуты шторами светомаскировки, а стучать он не решился.

    Вернувшись к крыльцу, он попробовал подъехать к солдатику с другой стороны. Сперва предложил закурить, но тот оказался некурящим. Затем, в ход пошли припрятанные конфеты. Николай предложил две, но боец взял одну. Торопливо прожевал. Поблагодарил. Выдержав небольшую паузу, Коля вновь предпринял атаку:

    - Пойми ты, - начал он, вновь разворачивая липовое удостоверение и светя на него лучом карманного фонарика. – Мне необходимо допросить кое-кого из персонала. Читать-то умеешь? Мне везде можно, а вот у тебя могут быть неприятности!

 

 

 

                                                                            286

    - Везде можно, а сюда нельзя без разрешения доктора Панкратова, - боец усмехнулся. – Думаете, я как барышня за сладости вам калитку распахну?

    - Так позови мне этого треклятого доктора, чёрт бы его побрал! Дело срочное! Понимаешь ты, дубовая твоя голова?!

    - Подождать придётся, - невозмутимо ответствовал часовой. – Доктор в Ваганове. На тамошнюю перевалку уехал. Списки сверяет.

    - Когда уехал? С кем? Вернётся когда?

    - На попутке укатил, часа два назад. А когда вернется, не знаю. Может и к утру. Менингит говорят. Болезнь опасная, заразная. Слухи ходят, что немец на город бомбу с заразой этой кинул.

    - Расстреливать нужно за слухи, - пробурчал Николай. – А что, сам-то заразиться не боишься? – Спросил он, внезапно смягчившись и протягивая рябому вторую конфету. – Да бери, бери не стесняйся.

    - Нет, я не боюсь, - сказал солдат, засовывая угощение в рот и скоро жуя как в первый раз. - Ко мне зараза, почему-то не пристаёт. Вся школа помню, скарлатиной маялась – а я нет! Как дурак, один в класс приходил. Всё ждал, когда хоть кто-то выздоровеет. Так две недели. Ладно уж. Вижу что и впрямь вам этот разговор необходим. Но только пять минут. И никуда от крыльца не отходить!

    Часовой утопал за Настей, а Николай принялся прикидывать, сколько грузовиков с ящиками и мешками, способен принять в себя, один порожний вагон. По самым средним подсчётам, выходило – шесть-восемь.

    Вскоре вернулся боец и сообщил, что Насти в госпитале нет. Доктор прихватил с собой двух медсестёр, так что, Николаю не повезло.

    Поблагодарив рябого, Коля наведался в штабной бункер, располагавшийся возле входной горловины станции. Выяснил время прохода очередного эшелона в сторону города. Пожилой кондуктор, долго вчитывался в предъявленные Николаем документы, тяжело вздохнул и неторопливо крутанул ручку полевого телефона.

    - Аллё! Аллё! Рябина? Сосна беспокоит, ага, сто второй. Посылки собрали? Когда готовы отправлять. Ага! А вес? Скоропортящийся? Да! Порядок! Литерный ждём, ждём. Туточки и разминутся. Ну, прощевайте. Чего? А у нас «до свидания» не в ходу. Так-то вот, - кондуктор опять вздохнул, протяжно закашлялся.

    Николай выжидающе смотрел на старика, который казалось, позабыл о его присутствии.

    - Когда же ждать? – Не вытерпев спросил он.

    - Закурить у тебя нет? Ты прости меня мил человек, я без чинов, штатский я не разбираюсь. Всю жизнь при шпалах.

    - Есть! Отчего же…

    Николай терпеть не мог папирос и потому, раздавал их направо и налево, сам же изредка выкуривал сигарету, одну из десятка, спрятанных в хитром тайнике, устроенном в портсигаре.

    В клубах сизого дыма прозвучало что поезд, должен был где-то через полчаса, выйти с Каботажной, под нужным паровозом №4375.

 

    Заглянув на обратном пути на эвакопункт, Николай напоролся на запертую изнутри дверь. Рябой солдат – отсутствовал. «Замёрз» - решил Коля и поспешил в погреб.

 

    Тесно сгрудившись вокруг печки, все четверо молчали. Мирные туристы, охотники…

 

 

 

 

                                                                            287

Ну, наконец, рыболовы, вечерком, за рюмкой, ни дать ни взять – старые друзья у янтарного камелька. Хотя ещё совсем недавно, наверху, в разогретой комнате, Николай скрипел битым стеклом и гремел обломками мебели, натыкаясь на них впотьмах, и испытывал отвращение к разрухе, отсутствию элементарного умывальника с тёплой водой, хотя бы подобия человеческой постели…

    Никто не удивился его скорому возвращению. Никто кроме вечно ждущего подвоха со стороны судьбы Густава. Когда Коля ввалился в подвал, он вздрогнул всем телом и едва не сверзился с чурбака, на котором сидел в неудобной по обыкновению позе.

    - Как сходил, и чего так скоро? – Спросил Кутузов, полируя остатками фетра от патефонного диска, пряжку своего ремня.

    - С Настей пока ничего не получилось. Попробуем в другой раз.

    - Обозвала предателем, влепила пощёчину и отказалась?

    - Уехала с каким-то Панкратовым в другой госпиталь.

    - С доктором? – Воскликнул Лёха. – О, это шустрый малый, смотри, как бы не увёл.

    - Прекрати ты, - проворчал Коля, извлекая из тайника сигарету и наклоняясь к покрасневшей печке. – Карантин у них там. Менингит вроде. Или эпидемия… я толком не разобрался.

    - Свят! Свят! – Часто крестясь, запричитал Алексей. – Страшная болезнь! Хуже триппера! Смотри от Насти своей не подхвати. У меня тётка, двоюродная, от неё коньки отбросила! По-первости: жар у неё случился, хоть прикуривай! Потом – узнавать всех перестала, ну а уж к концу ближе, бредить начала: мол она адъютант Будённого, а у неё лошадь пала, от того что глаза у ней полопались от запора. Кормили лошадей репейником. К утру и померла тётка. Аккурат второго мая. Погуляла первого, где-то под дождём, по набережной с залётным морячком. Простыла, и – всего хорошего! Живите долго, да не поминайте лихом. А морячок тот, должно быть, и поныне живой ежели, где не убило. «Яблочко» - где-нибудь отплясывает перед девками. А тётка… ох красавица была!

    - Ладно, - прервал его Николай. Кончай воспоминания. Собираться пора. Приведи этого охотника за мельницами в божеский вид. Чтобы на задержанного походил.

    - Ты что? – Искренне удивился Кутузов. – С собой его решил взять? Да его же тут уже знают. Знают что сбежал. А чтобы на задержанного похоже… ну, могу по морде съездить…

    - Съезди, съезди, только не сильно. Он сбежал, а мы словили! Какие молодцы! И потом, ты предлагаешь его тут оставить? Вот вы вдвоём и спалитесь опять.

    - Тебе виднее, - покорно произнёс Кутузов, выдёргивая из-под дремавшего Вольфганга, драный, тонкий как бумага тулуп. Обернув им руку, Лёха, одним коротким ударом в физиономию, снёс Густава с чурбака.

 

    Полчаса спустя, Вольфганг, Николай и стонущий, потирающий ушибленную половину лица дон Кихот, подходили к станции. На мутном январском небе, ярко светили звёзды. На востоке, над лесом, вился белёсыми клубами паровозный дым. Вдоль полотна, как ошпаренный, носился старикан-кондуктор. Во время очередного рейса, он бросил на бегу:

    - Людей и без того не хватает, а вы, всё арестовываете и арестовываете!

    - За дело папаша! – Вдогонку ему прокричал Николай. – Других за такое расстреливают. А мы вот, добрые, зачем-то… Ты нам места по первому разряду организуй…

    Вольфганг ткнул дон Кихота стволом в бок и тот послушно, как уставшая лошадь, поплёлся вперёд. До семафора оставалось пройти сотню шагов. Именно там, почти у самой стрелки, паровоз отцеплялся от состава и уходил назад, набирать воду.

 

 

 

                                                                            288

    Лучшего «первого разряда», нельзя было и придумать…

 

                                                                            X

 

    Откуда только взялось столько не иссякающей энергии в проржавевшем всю жизнь «при шпалах», дурно кашляющем, немощном старике. Примчавшись с востока, где прибывающий поезд, почему-то остановился, не входя на станцию, дедок наорал на стрелочника, обругав его за тупость, рванул рычаги семафора, открыв путь составу, идущему из Ленинграда, и молнией умчался обратно. Через пять минут он снова орал на стрелочника, пихая ему в руки, керосиновый фонарь в котором вместо вонючего топлива, чадила крохотная сальная свеча.

    - Что происходит отец? – Спросил его Николай, на обратном пути, ухватившись за полу кондукторской шинели.

    Дед от неожиданности, поскользнувшись, шмякнулся оземь, при этом с головы его слетела фуражка с обломанным козырьком.

    - Ты чего? Сдурел? Под суд пойдёшь! – Заорал старикан, подслеповато щурясь на троицу и нашаривая вокруг себя ладонью, в поисках утерянного головного убора.

    - Ты что, не узнал меня отец? – Молвил Коля, поднимая фуражку, отряхивая с неё снег и подавая кондуктору.

    - А, это вы, - дедок слегка присмирел. – Не уедете сегодня. Без остановки поезд пройдёт, груз дюже срочный.

    - Как без остановки? – Оторопел Вольфганг.

    - Вот так! Я ведь сказал: груз срочный. Сейчас встречный примем на боковой, а на Ленинград состав, по главному пропустим. Бегите. Вон он у входа стоит. Может быть, и успеете. Хотя вряд ли…

    Николай повернул голову влево, вглядываясь в небо поверх чернильной ленты деревьев. Ни дыма, ни искр пока не было заметно.

    - Бежим! – крикнул он спутникам и, не оборачиваясь, вся компания помчалась по рыхлому снегу вдоль насыпи. Вольфганг подтолкнул Густава, хотя того и не требовалось, тот и сам догадался что везде и во всём, следовало слушаться именно Николая. Не очень-то Вольфганг походил на начальника.

    Дымок на западе, стал, виден где-то на половине пути к стоящему на перегоне поезду. Николай прибавил ходу. Вольфганг заметно отстал. Раненая нога напоминала о себе. Становилась временами будто ватной, временами – тяжелела как мешок, наполненный сырым песком.

    Входной семафор восточного входа на станцию, почему-то, напомнил Николаю пленного немца-инвалида, на параде Победы. Прошли стройные ряды победителей-освободителей, прокатила по брусчатке техника, а фрицы и гансы в лохмотьях, грязные, голодные и униженные, молча ожидали своей очереди. Первого и последнего парада по главной улице так и не сломленного ими города. Нехорошо косились немцы на поливальные машины. «Интересно, был ли у кого-нибудь из них, в кармане негодного обмундирования, пригласительный билет на банкет в «Асторию»?» - думал Николай.

    Мачта семафора была перебита в двух местах. Соединяли разрозненные части наскоро, при помощи обломков вагонки и толстой проволоки, глубоко впившейся в мёрзлое дерево. Струны тросов приводящих в движение крылья, также, связанные концами, были обмотаны проволокой. Потоньше, но столь же прочной. Тем не менее – семафор действовал. Ковыляя мимо сигнального поста, Вольфганг, будто бы случайно облокотился

 

 

 

 

                                                                            289

на рычаг, открывая составу вход на станцию. Паровоз окутался густым облаком пара, тяжело задышал. Скрипнули дышла, по составу пробежал короткий лязг, и поезд медленно двинулся вперёд, отклоняясь на боковой путь, предназначенный для прибывающего, встречного эшелона. Пристраиваясь под хитроумные лебёдки, закрывая вагонной очередью погрузочно-разгрузочные эстакады.

    Теперь, догонять его не имело смысла. Задержка на какое-то время была обеспечена. Николай повернул назад. Поравнявшись с сигнальным постом, он рывком поставил на ноги облокотившегося на рычаг немца и хорошенько встряхнул его не произнеся ни слова.

    С запада донеслись два сухих, резких щелчка револьверных выстрелов.

    Николай ясно представил себе, что творится теперь со стариком-кондуктором. В сложном механизме, лопнула малюсенькая пружинка. Заело крохотную шестеренку, и механизм… блин… дал сбой! Устройство в чёткой цепи ещё сотен таких же устройств, перестало функционировать верно. Заменить его невозможно. Ничем. Ни на что! Как невозможно никем заменить любимую женщину, с которой прожил десяток лет. В ней все, чем жил! Все радости, горести и разочарования. Женщина ушла, умерла, устала… и всё… жизнь практически закончилась. Разлука – это маленькая смерть! Места себе не найти. В голову лезет всяческая сентиментальная пурга: когда, где, зачем… Всегда с ней!!! И вот её нет! Жить, зачем теперь? Может быть и вправду незачем. Да и кто ты такой!? Устройство дало сбой! Роковой! Фатальный! Устройство необходимо остановить на время необходимое для замены пружинки и шестерни. Кем теперь ощущал себя кондуктор? Шестернёй или пружинкой? Неизвестно. Но то что теперь, он как негодная более деталь, будет отправлен в переплавку не вызывало никаких сомнений.

 

    Поезд остановился, втянувшись на боковой путь. Три или четыре вагона, не поместившись на станции, блокировали выходную стрелку и оставались на перегоне. Встречный эшелон, приближался неумолимо.. Стрелочник, кряхтя, перекладывал противовес, ставший вдруг неподъёмным, невероятно тяжёлым. Думал ли он что переводит стрелку, возможно в последний раз. Последний раз в жизни! Знал ли он что виноват во всём будет в первую очередь он сам – стрелочник! Потому что стрелочник виноват всегда!

    Из штабной избушки, теряя на ходу шапку, люто матерясь и расстёгивая на ходу кобуру, вылетел начальник станции. Вот уже виден, стал, вынырнувший из-за поворота локомотив встречного состава. Шипя как кобра, готовящаяся к броску, светя крохотными щелями прикрытых светомаскировкой буферных фонарей, походил он на решительного, оголодавшего до безумия мартовского волка настигающего добычу. А добыча: дедок-кондуктор и застенчивый, исполнительный стрелочник, прижавшись, друг к другу, при добрых минус двадцати, обливались потом. Сохраняя железное спокойствие и целеустремлённость, плавно снижая скорость, паровоз прошёл стрелку и двинулся дальше, по главному пути, волоча за собой состав из цистерн, платформ со смертью прикрытой окаменевшим брезентом. Расшатанные теплушки дребезжали в хвосте. Пять из них остались на перегоне. Небольшая станция «Борисова грива», строившись, никак не рассчитывалась на военные транспортировки…

    Все трое, воспользовавшись темнотой и всеобщим замешательством, скатились с насыпи, провалившись в снег по грудь, перебрались через водоотводную канаву и укрылись за штабелем шпал на другом её берегу.

    Николай прекрасно понимал, что ломиться в паровозную будку, размахивая своими липами, пока ещё преждевременно.

 

 

 

 

                                                                            290

    «Только бы не поднялась суматоха, с отстрелом виновных, ручным расцепом и привлечением к тому массы народу» - думал Коля, выковыривая снег из-за голенища надорванного сапога.

    Совсем близко, по насыпи, свистя прокуренными легкими, пробежал начальник станции. С площадок крытых вагонов спрыгивали часовые, разминая затёкшие от долгого, неподвижного стояния ноги.

    Из сосняка к эстакадам, один за другим, начали выезжать машины, спрятанные там до поры. Было слышно из-за неплотно прикрытой двери штабной избушки, как дробно трещал, надрываясь, телефон. Из полуразрушенного станционного барака выходили люди, цепью, серыми тенями, рассредоточивались они вдоль состава, ожидая приказов. Где-то далеко позади, на огородах, ритмично повизгивала пила, издавала звук, вызывающий беготню мурашек. Пила выла далеко, но звук казался совсем близким. Спасибо морозному воздуху.

    Народ прибывал. Вновь подходящие, как по команде, ныряли под вагоны, добирались до прибывшего эшелона и где-то там, скрытые от глаз забором попавшего в западню маленькой станции поезда, молча делали своё дело. Заскрипели лебёдки, единственный, неуклюжий подъёмный кран протянул стрелу к главному пути. Погрузка-разгрузка, несмотря на совершенно неподходящие для этого условия, всё же началась.

    Николай совершенно растерялся. Что следовало предпринять теперь? Пробраться вдоль череды огородов ближе к паровозу и улучив момент воспользоваться «мостиком»? слишком рискованно! Откуда-то выползла луна и вмиг, к неясным силуэтам и размытым очертаниям вернулись чёткие формы. Вернуться в погреб? Невозможно! И оставаться здесь дольше – немыслимо! Коля точно знал, что по прибытии в Ленинград № 4375 встанет на промывку котлов и мелкий ремонт. Паровозов не хватало, но и загонять технику эксплуатируя её без должного обслуживания – преступление!

    Кто может точно знать, когда теперь подвернётся подходящий случай? Что делать? Теперь Коля жалел, что решил взять с собой дон Кихота. Это пугало, могло в любой момент выкинуть провальный фортель, грозивший обернуться катастрофой. Хотя и вёл он себя сейчас на редкость смирно. Был ручным как болонка и молчаливым как рыба.

    Начальник станции в сопровождении двух бойцов, в одном из которых Николай узнал рябого сержанта, увели кондуктора, опять потерявшего где-то свою негодную фуражку. Старик шел, пошатываясь словно пьяный, сгорбившись и что-то бормоча себе под нос. Стрелочника почему-то не тронули. Коля с укором взглянул на Вольфганга, тот отвёл глаза.

    Людей вокруг становилось всё больше. Вот уже Николай разглядел в массе смертельно уставших, вымотанных скудным пайком, холодом и дурными предчувствиями людей, чётко выполнявших определённые действия в лишь одним им понятной последовательности – физиономию Лёхи Кутузова не пожелавшего отсиживаться в подполье. Мелькали лица вчерашних ребятишек, похожих на худых, нераскрашенных фарфоровых кукол. Они не отставали от взрослых ни на шаг и тоже приносили пользу, вчетвером – впятером волохая мешки и ящики. Им не нужно было пригибаться, ныряя под вагоны благодаря маленькому росту. Препятствиями были лишь рельсы, через которые ношу приходилось перекатывать. Доктор Панкратов оказался молодым, болезненно тучным евреем, которому больше подошла бы фамилия Михельсон, к примеру, ну или, скажем – Кацман. Да мало ли… Как-то не вязалась внешность и Абрам Кузьмич Панкратов. Но было заметно, что доктор пользуется заслуженным, наверное, авторитетом и уважением. Стайка девушек – медсестёр, среди которых Николай заметил и Настю,

 

 

 

 

                                                                             291

следовала за ним по пятам, ловила каждое сказанное им слово и беспрекословно исполняла любое поручение. Из-под вагонов начали выносить носилки с лежавшими на них, укрытыми мешковиной и застиранными больничными одеялами людьми.

    Всё разом пришло в движение. Зажило своей будничной жизнью, в которой, тем не менее, чувствовалась некоторая нервозность и торопливость. Воздух вокруг, казалось, звенел от напряжения. Теперь, прилегающая к станции территория напоминала потревоженный муравейник. Люди походили на роботов. Наверное, потому что работали молча. Редкие слова произносили лишь руководящие процессом, да долетали изредка до слуха, реплики и смешки краснощёких часовых топтавшихся возле охраняемых ими вагонов.

    Какой-то неуклюжий парень, должно быть глухой, вылезши из-под вагона, вдруг замер на месте. Вытянул шею и задвигал ноздрями принюхиваясь. Уловив некий чудесный запах, он завертел головой, ища его источник и наконец, нашёл его. Лицо его расплылось в улыбке, он прислонился к стенке вагона и блаженно зажмурился, глубоко дыша через нос, шевеля губами, беззвучно произнося одно лишь слово. Губы его при этом смешно вытягивались в трубочку, после, он громко причмокивал и красноречиво щёлкал себя по кадыку.

    Отвлёкшийся от разговора со своими солдат-охранник, не спеша, вразвалочку подошёл к глухому сзади и, скинув с плеча винтовку, легонько ткнул его прикладом в сгиб ноги. Парень, повинуясь сработавшим рефлексам, присел и повалился набок, стукнувшись плечом об рельс. Улыбка слетела с его лица, вмиг принявшего виноватое выражение. Он встал отряхиваясь. Взвалил на плечо мешок, отставленный в сторону и вопросительно взглянул на бойца. Солдат замахал руками отстраняя глухого и что-то говоря ему, должно быть ругаясь. Парень одной рукой придерживая мешок, свободной указал на оба своих, бесполезных уха, плаксиво сморщился и вопросительно, хитро указал на стенку вагона. Часовой решительно столкнул его с насыпи. Глухой ушёл, но вернувшись через пару минут, опять прильнул лицом к грубой вагонке, жадно принюхиваясь. Вскоре он схлопотал по зубам и подгоняемый тычками приклада в спину, был усажен на штабель шпал, за которым притаилась троица. Теперь было ясно, какой такой волшебный запах, уловил чуткий нос глухого, возле вагона. Кряхтя и отдуваясь, парень с восхищением произносил одно лишь слово, произносил беззвучно: - Коньяк!

    Понемногу Николаем начинала овладевать растерянность. Не то чтобы, поскользнулся, упал, встал, отряхнулся, натянул милую улыбку и как ни в чём не бывало, потопал дальше. Реальная растерянность. Чувство, что в данной ситуации, он абсолютно беспомощен. Вольфганг – выкарабкается. Ну, не выкарабкается – пропадёт. Судьба значит. Густав. Да собственно, кто он такой? И почему у Коли должна по этому поводу болеть голова? Кутузова вот, жаль. Нормальный вроде парень, а сгинет ни за понюшку табаку. Мысли при этом струятся чётко, размеренно и плавно в пределах обозначенного русла. Но вот уверенность исчезла. Да и была ли она?

 

                                                                             XI

 

    Как Кутузов расшифровал их убежище, осталось невыясненным, но громко проорав что-то замешкавшемуся возле носилок с ранеными, кривоногому мужичку, он на мгновение исчез из поля зрения Николая, наблюдавшего за погрузочной кутерьмой, и тотчас, как чёрт из коробочки, вынырнул из-за забора, за спинами прятавшихся возле шпал.

 

 

 

 

                                                                            292

    - Дрянь дело мужики, - сообщил он, деликатно обметая снег со штанов полынным веничком. – Шухер кто-то учудил на станции первосортный. Не ваша случаем, работа? Орлов примчался, носится по посёлку как в крестец ужаленный, наградным размахивает, всё кого-то пристрелить норовит. Пришлось вылезать.

    - А где этот чёрт, что вечно некстати, - осведомился Коля.

    - Да вроде спокойно себя ведёт. Сидит в обнимку с печкой.

    - Дай-то бог, чтобы подольше посидел.

    - Посидит! Я его припугнул слегка. А вам, что-то предпринимать нужно. Причём срочно. «Ушастые» все углы сейчас обшаривать начнут. Это ж диверсия! Понимать надо.

    - Ну а к нам-то какие претензии? Нас только дедок и видел. И сам отсоветовал даже пытаться состав догонять.

    - Дедок-то и взбаламутил пруд. И кстати, вас в первую очередь поминает.

    - Пронесёт, - отмахнулся Николай.

    - Боюсь, не пронесёт, - с сомнением в голосе возразил Алексей. – У Орлова есть привычка – не верить никому, порой и себе, да и зуб на вас сохранился. Он-то считает, что его дураком выставили. Отомстит! Будьте покойны. При первом же удобном случае. А этот случай самый подходящий.

    - Ну и что делать-то? – поинтересовался Вольфганг.

    - Так поступим, - многозначительно ткнув в небо указательным пальцем, произнёс Кутузов. – Выныриваем из укрытия и пулей к санитарному вагону. На бегу орите, что в голову придёт. Но чтобы убедительно. Возле санитарного, я часовых отвлеку. Это без труда. Они меня и сами за шиворот поймают, чтобы узнать что творится. Вы, ныряете под вагон, продолжая орать, будто гонитесь за кем-то, и хоронитесь на площадке первого же вагона. Дальше как хотите: на Мельничном ручье, паровоз отцепят и погонят за водой. Это уж точно, ну а дальше, сами знаете что делать. Ну, удачи! С богом!

    - Ты же в бога-то не веруешь, - усмехнулся Николай.

    - С вами, и в чёрта поверишь!

 

                                                                           XII

 

    План почти удался, с той лишь разницей, что возле санитарного вагона – остатка электросекции выкрашенной желтоватой краской с огромными красными крестами на бортах и крыше, часовой поймал за воротник не Кутузова, а Николая. Тот не растерялся, молниеносно выхватив удостоверение и ткнув его в нос часовому.

    Вынырнув в междупутье, Николай догнал Вольфганга, успевшего пробежать уже метров сто к голове готовящегося к расцепке состава. Желанная цель – паровоз, пыхтел где-то за выходной стрелкой, утянув за собой с десяток крытых вагонов.

    Внезапно, Вольфганг остановился и присел. Похож он был сейчас на удирающего от ментовской облавы бомжа, неожиданного застигнутого великой нуждой. Будто бы, даже штаны спустить успел. Николай сходу чуть не налетел на него, остановившись, лишь благодаря тому, что успел ухватиться за крюк, торчавший из боковой стенки вагона, пребольно при этом треснувшись плечом о ступеньку подножки. Потирая ушибленное место, он подковылял к сидевшему на корточках немцу, и тут только разглядел то, что так приковало к себе его внимание. Прямо перед Вольфгангом, корчась в страшных судорогах, катался по снегу ребёнок. Та самая девчушка, та самая Катенька снежок-мандаринка. Под вагоном, оперевшись на рессору, сидел беспокойный, глухой парень, совсем недавно пивший коньячный аромат раздутыми ноздрями. В руках парень держал добрый обломок доски от вагонной обшивки. Шипя, он пытался что-то объяснить, но

 

 

 

                                                                           293

разобрать слов его, не представлялось возможным.

    - Мука в мешках, в вагоне, - отвернувшись от умирающего ребёнка, объяснил Вольфганг. – Досочку кто-то подломил, и дитё добралось. Горстей пять в себя впихнула. Теперь уже ничем не поможешь…

    Ребёнок затих. Николай, наконец, догадался позвать на помощь, знаками показал глухому, что нужно привести кого-нибудь, сам же попытался поставить на ноги Вольфганга. Немец поднялся, пошатываясь как пьяный и совсем не торопился догонять Колю снова рванувшего вперёд. Наконец, он остановился совсем. Прильнув лбом к стенке вагона, как совсем недавно, принюхиваясь это делал глухой, которого, как понял Николай из криков, прибывавших на место происшествия людей, звали – Толик.

    Молодцом оказался парень: быстро стряхнул с себя оцепенение и первым приволок доктора Панкратова, который, несмотря на тучность свою, быстро перебирая по ссыпающемуся, обледеневшему щебню, коротенькими ногами, нёсся впереди всех. Быстрым, ловким движением, практически бесшумно, сняв пару досок с настила вагонной площадки, перетянул их кушаком своего кургузого пальтеца – соорудив носилки и зачем-то дуя в лицо девочки, обмякшей как мешок с той самой – смертельно ядовитой для изнурённого голодом желудка мукой, бережно уложил её на них.

    Катеньку унесли, люди разошлись. В междупутье остались лишь двое охранников. Один прилаживал на место выломанную доску обшивки, другой притопывал рядом, вполголоса поругиваясь. Клял на чём свет стоит войну, зиму, проклятого немца.

    Коля тянул за собой Вольфганга, скрипевшего зубами. Казалось у него, вновь невыносимо разболелась раненая нога. Оглушительно громыхнув буферами осаживаемых вагонов, тронулся эшелон, уходящий в сторону Ладоги. Скоро должен был отправиться и Ленинградский. Следовало поторапливаться, а они плелись вдоль платформ, под завязку нагруженных укрытыми брезентом ящиками. Примоститься на них, не было никакой возможности. Происшествие, оставившее в душе скребущих кошек, увело их прочь от вагонов снабжённых тормозными площадками. Торопиться, торопиться, и вот теперь неожиданно, что-то нашло на Вольфганга.

    Мимо прогрохотал последний вагон уходящего поезда, и Коле показалось, будто бы вокруг, стало немного светлее. Платформы, наконец, закончились. Николай перевёл дух. Две цистерны, два грузовичка без площадок и до паровоза, четыре двухосных вагона, с превосходными тормозными площадками, прикрытыми высоким, глухим ограждением.        Два грузовичка и довершили дело. Возле одного из них, Вольфганг остановился, вчитываясь в нацарапанные мелом каракули на чёрной металлической табличке, укреплённой возле сдвижной двери. Глаза его налились кровью. Николай собравшийся было в очередной раз поторопить его, рванув за рукав, отпрянул в сторону.

    Немец зарычал. Собравшись, словно изготовившийся к прыжку хищник, сжавшись в клубок, он вцепился в лом, прикрученный толстой проволокой к буферному брусу, взвыл, рванув, что есть силы, и выдрал его вместе с гвоздями. Коля, сообразив, в чём дело, кинулся к обезумевшему Вольфгангу.

    - Не подходи! – Срывающимся голосом предупредил немец.

    - Ты что делать собрался? Идиот! – Закричал Николай.

    - Не подходи, сказал! – Ответил Вольфганг, и Коля понял, что он не шутит, и в действительности готов размозжить ему башку ломом, сделай он хоть один шаг вперёд.

    - Что ты собираешься сделать? – Уже спокойнее переспросил Николай.

    - Уходи, - опустив лом, произнёс немец. – Уходи, - повторил он, опускаясь на одно колено и нацеливая острие на планку запора. – Догоняй локомотив и постарайся по

 

 

 

 

                                                                           294

возвращении к себе, хорошенько напиться и позабыть всё как страшный сон. Это жестокое, слишком жестокое развлечение. Это сорок второй год! Понимаешь? Это их время! Время этих людей, которым суждено спастись или погибнуть. Они должны сами справиться с этим. Твои подачки – капля в море по сравнению с тем, что им действительно необходимо сейчас. Не суйся сюда больше! Это и моё время. Мой сорок второй год! И мой подарок покажется им посущественнее…

 

                                                                        XIII

 

    Все последующие события прошли перед взором Николая словно кинолента, заряженная в неисправный проектор. То, замедляясь, то ускоряясь, замирая и плавясь от нестерпимого жара излучаемого безжалостной лампой.

    Истошно закричав, Вольфганг, сшиб, нижний засов. Ловко, по-обезьяньи уцепившись за поручень и встав на скобу, вывернулся и снёс верхний. Падая, засов ударил его вскользь по затылку, отчего немец рассвирепел ещё больше. Дверь отлетела в сторону, подобно сорванной с петель садовой калитке. Вольфганг влетел в темноту вагона, и содержимое его полетело на снег междупутья и соседнюю свободную колею. Коробки с консервированной ветчиной и сосисками, коробки с медикаментами, перевязочными пакетами, разноцветными склянками и разнообразными средствами. Небольшие жестяные коробочки со спасительным морфием, раскрывались на лету и ампулы, сверкая в свете выплывшей на ночное дежурство жирной луны, рассыпались крохотными сосульками. Летели целлофановые свёртки с икрой, промороженные окорока, сорванные с крюков, ящики сгущёнки, яркие жестянки американского апельсинового сока, стеклянные банки с вишнёвым компотом, пачки сигарет и пухлые пакеты прессованного трубочного табака, тюки тончайшего, шерстяного нижнего белья, рулоны первоклассной кожи, холщовые свёртки коста-риканского кофе, брикеты цейлонского чая, ящики с водкой и короба с коньяком, бурдюки вина, лопались, падая на щебень и следующий деликатес плюхался в багровую лужу.

    Вагон был разгружен не более чем за три минуты. Последней Вольфганг вытолкнул большущую корзину, доверху наполненную оранжевыми, спелыми, самыми что ни на есть всамделишными мандаринами. Корзина опрокинулась, треснула, и плоды разлетелись далеко вокруг, довершая картину нелепейшего, совершенно неуместного здесь, на путях, возле разорённого вагона, разлёгшегося изобилия. И таких вагонов, оставалось ещё три…

    Зудящий, невыносимый вой заслонил собою всё. Все звуки растворились в скулеже несущего смерть металла посланного издалека, ищущего нелёгкую добычу. Гадкая железяка, продрав когтями стабилизаторов крышу вагона, будто получив дополнительные силы, спиралью ушла в небо, описав невероятную дугу, ввинтилась в ельник, и глухо ухнув, на мгновение, превратив январскую ночь в июньское утро, разжужжавшись ядовитыми осколками, сдохла под колокольный звон остывающей стали.

    Оглохшего Николая, накрыла волна нестерпимого жара. Показалось ему, что попал он в парилку сказочной бани, бани раскалённой докрасна, до последнего гвоздя. Устоять на ногах было невозможно, и Коля сам не заметил, как подогнулись его колени. Страшно защипало глаза, густая, горячая, красная жидкость, стекая лениво со лба, казалось, ослепит сию минуту. Будто и не своя кровь. Ведь боли нет, только звенит в ушах и щиплет глаза.

    Топот на сцене. Актёры словно взбесились. Едва ли такой переполох начался из-за того, что один из них сбился, забыл текст, выпал из роли. Должно быть, случилось нечто

 

 

                                                                           295

 экстраординарное. У кого-то прямо в зале начались роды, или с глухим треском лопнул мочевой пузырь. Волнение зрителей передалось артистам, и те запаниковали. А может быть стартовый пистолет в финале, кто-то заменил настоящим и вышел натуральный самострел вместо условного.

    Мягкая лень. Пушистая. Обволакивающая. Будто проваливаясь в сон, слышишь колыбельную, совершенно уже не понимая слов. «Баю, баюшки, баю. Не ложися на краю! Придёт серенький волчок…» Прилетит чугунная юла, разорвётся тысячей осколков и два из них найдут тебя! Один оцарапает вскользь голову, где-то выше лба, а второй вопьётся в мякоть плеча, прошьёт бицепс, вену, чмокнет рвущейся кожей и с шипением утонет в снегу. С Новым годом! И совсем не больно! Задёрнулся алый занавес. Николай потерял сознание.

 

                                                                           XIV

 

    - Эта сволочь, неутомима. Рыщет по замку как затравленная кошачьим племенем крыса, вот уже несколько часов кряду. И не отобьёт же себе, свои поганые ноги! – Сокрушался Михаил, нервно расхаживая по погружённой во тьму караульной комнате, натыкаясь на беспорядочно расставленную мебель. – Ну, ничего. К рассвету должно быть, всё же утомится. Не волнуйтесь господин Тарво, - произнёс он, обращаясь к молча сидевшему возле окна, за широким дубовым столом, теперь уже снова бывшему, начальнику стражи. – Не принимайте близко к сердцу. Дверь у нас – тараном не вышибешь. А обо всём остальном, мы позаботимся, когда мир осветит солнце. Верно Расмус?

    Расмус, занятый чисткой медного котла, прежде мирно висевшего над очагом, согласно закивал, но тут же, глубоко о чём-то задумался и, почесав переносицу, громко чихнул, за что, сию секунду схлопотал от Михаила добрый подзатыльник.

    - Как вы проглядели? Я ведь рассчитывал на вас! Доверял как самому себе!

    Угомонившийся было Михаил, начал снова, нервно кружить вокруг стола, опрокидывая скамьи.

    - Кто же мог помыслить о том, что этой собаке, придёт в голову мысль прикинуться пьяным рыбаком. И ведь рыбу-то где-то раздобыл нечистый! Плащ. Корзина, глубокий капюшон. Мы и решили: старик Сало приволок вечерний улов. Хлебнёт винца, посудачит с кухарками, да и уберётся восвояси. Мы и не думали что…

    - Конечно, не думали, - гневно воскликнул Тарво. – Как вы могли думать, прикончив бочку пива и закусив солонинкой? Думали, небось, но лишь о том, куда бы примостить поудобнее зады свои ленивые, да животы праздные, тяжёлые. Хорошо хоть, хватило ума поминального вина не пить. Хотя. Теперь-то что? Старик бы уцелел, да с королевой ничего дурного не случилось бы, а с этой ехидной, я и сам с рассветом дело завершу.

    В это мгновение, через маленькое оконце караульной комнаты, пробился дрожащий факельный свет и возле крыльца, послышался стук кованых подошв на башмаках Перта. Вслед за этим, до слуха притаившихся стражников и их бывшего начальника, донеслись проклятия, и сожаления о том, что запас «Выборгского грома»* остался в пещере, в противном случае, от караульного дома, остались бы щепки. Также прозвучало предположение о том, что за толстыми брёвнами, вполне мог бы прятать своё жалкое тело и ничтожную душонку негодяй Тарво, кровь которого, надлежало бы к рассвету слизывать с росистых камней, бродячим собакам, которых, к слову, также развелось без всякой меры. Помимо обещаний вытравить из королевства всех собак, старых лошадей, юных прихвостней рода Терлингов, было высказано и признание в ненависти к Луне, так некстати скрывшейся за облаками, ночной сырости, разболевшимся старым ранам – одним словом, к белому свету вообще.

 

 

                                                                          296

    Пробушевав с десяток минут, злодей отбыл в сторону конюшен, дважды грохнув кистенем в неподатливую дверь, отчего глиняные кружки на столе опрокинулись, выплеснув остатки закисшего пива, а Расмус выронил котёл.

    С уходом адова угодника, наступила мёртвая предутренняя тишина. Час, когда рассветные птицы ещё не поют, воды молчаливы, ветер безмолвен и тиха листва. Лишь лошади бесшумно кивают головами, досматривая свои скучные и однообразные сны. Сны, в которых есть пыльные дороги, бескрайние поля и заснеженный лес, прохладная вода после долгого и утомительного бега. Есть яркие звёзды, ночная тишина и гром сражений, луга юности и душистые стога зрелости, живодерни старости есть в этих снах, но нет в них цветов и красок, есть любовь, но любовь эта не взаимна, да и не любовь это вовсе. Так, привязанность. Скучно. Начало жеребячье, повесть конская, конец собачий, а продолжения не будет. Нет. Скучно.

 

    Михаил и Расмус улеглись вдвоём, прямо на полу возле двери, подложив под головы старую попону, провонявшую плесенью. Окутались облаком пивного смрада и доброй солонины. Спали словно младенцы или щенки, поскуливая и постанывая, изредка с шипением выпуская на волю вышеупомянутые ароматы. Тарво мышью прошмыгнул мимо них, смазав петли обрезками сала, бесшумно отворил дверь и нырнул в темноту двора.

 

    Искать встречи с Иоханнесом Пертом долго не пришлось. Едва Тарво нырнул в узкий коридор образованный стеной конюшни и высокой каменной оградой дозорной башни, тень негодяя замаячила в конце этого коридора. Перт, осматривал открытые стойла в торцевой части конюшен – длинной деревянной постройки, одним концом упиравшейся в караульную избу, другим – выходящей к просторному манежу, как раз в том месте, где заканчивалась каменная ограда. Тарво постоянно находился в тени. Даже ярким солнечным днём, свет не проникал в этот узкий коридор, сейчас же, в предутренних сумерках, проходя по нему, можно было и вовсе остаться незамеченным.

    Самозваный король, осмотрел последнее стойло, смахнул со лба прилипшие, мокрые от пота волосы и уселся, раскорячившись нелепо, на основание козел, прислоненных к внешней стене, и в эту же секунду, из-за угла вышел Тарво, держа в одной руке короткий меч, в другой же, крепко сжимая позаимствованный у Михаила тесак с очень удобной рукоятью. Убедившись в том, что Перт, заметил его, но не собирается тотчас, словно бешеная собака приступать к расправе, пытаясь сохранить достоинство и не выдать волнения, вдруг овладевшего им, Тарво медленно вышел на середину манежа, и пошире расставив ноги, прочно уперевшись в рыхлую землю подошвами, утвердил тесак и оперся ладонями об отполированное до матового блеска топорище.

 

                                                                            XV

 

    Коля пришёл в себя ближе к полуночи. Он определил время каким-то шестым чувством, сообщившим ему об этом сквозь назойливый звон в ушах, горечь и сухость во рту, ноющую боль в ступне. Уже, будучи в полном сознании, он лежал, боясь открыть глаза. Судя по специфическим запахам, находился он в госпитальном отделении эвакопункта. За стеной, кто-то негромко переговаривался коридору, беспрерывно проходили люди. Громко тикали ходики в кабинете по соседству. Они-то через полчаса и подтвердили подсказку шестого чувства, громко пробив полночь.

 

 

 

 

                                                                            297

    Защебетали цепи с подвешенными грузами, и с лёгким скрипом отворилась дверь. Всё ещё не решаясь открыть глаз, Николай услышал, что в помещение, стараясь ступать как можно тише – вошли двое. Скорее всего, мужчина и женщина. Мужчина, схватив насморк (что неудивительно по такой погоде), сопя и присвистывая нездоровой носоглоткой, остался стоять у двери. Женщина же, подошла к койке. Зазвенела металлом и вскоре Коля ощутил лёгкий укол в бедро. Почти сразу растворилась в голубой дымке, боль в ноге и исчез звон. Лишь тогда стало возможным открыть глаза. У дверей стоял Орлов, заложив руки за спину, мусоля в потрескавшихся припухших губах, потухшую папиросу, а возле прикроватной тумбы, отвинчивая иглу от шприца и укладывая всё это хозяйство в небольшой несессер, возилась незнакомая Николаю женщина. Коле она показалась вроде знакомой и божественно красивой. Серый халат и безрукавка, перешитая из чёрной телогрейки, не скрывали, а лишь подчёркивали достоинства её идеальной фигуры. Светлые локоны, выбившиеся из-под пилотки, обрамляли прекрасное лицо, со слегка вздёрнутым остреньким носиком и пронзительно изумрудными глазами, отчего-то, ярко сверкавшими в полумраке кладовки, превращённой в довольно-таки уютную палату на одно койко-место.

    Орлов, казалось, не замечал удивлённо-восхищённого взгляда Николая, устремлённого на барышню, потому как, не вынимая изо рта изжёванного мундштука, щурясь в полутьме, глухо прохрипел:

    - Анна Сергеевна, ампулы пустые, сдадите мне. Пожалуйста, не забудьте. И как очухается, не больше одного укола. Проявите паршивое сочувствие – собственноручно расстреляю!

    - Не беспокойтесь. Я ведь тоже по неприятностям не скучаю. Только вот боюсь, что ещё один укол ему и не понадобится. Панкратов, царство ему небесное, успел его осмотреть, перед тем как получил от вас девять граммов в череп и ничего угрожающего не нашёл. Кстати, а зачем вы его убили? Всё равно бы он никому и ничего не рассказал.

    - Привычка дорогуша. Ну и как говорится: по законам военного времени. Аннушка, под ногами и без Панкратовых земля дрожит, того и гляди проглотит без следа, дел по горло, да ещё и эти сюрпризы.

    Коля поспешил закрыть глаза. Обратился в слух и почти не дышал.

    - Вы бы бросали свои дурные привычки, кстати, это и к курению относится. Слишком уж они опасны.

    - Заткнись! Не твоего это ума дело. Заткнись и занимайся тем, что тебе говорят. Что-то ты в последнее время забывчивостью страдать стала. И болтливостью.

    - Я никому ничего не говорила, - обиженно произнесла женщина, захлопывая крышку несессера.

    - Не говорила!? А чего же мне прохода не дают. При встрече всё о свадьбе спрашивают? Когда, мол, где и на какие шиши? Я да будет тебе известно – женат. Что там дальше – время покажет, но учти стервоза похотливая, последний раз! До моей поездки в Ленинград – последний раз. Эта сука, чтоб выжила! В жизни так мало удовольствий, и моя на них не столь богата, чтобы ими разбрасываться.

    - А я?

    - Ты – наказание! Грешил много, вот и расплачиваюсь.

    Орлов вышел и удалился, не мешкая, сапоги его вскоре проскрипели по снегу за окном. Проходя мимо, он дважды, значительно постучал по стеклу.

    «Анна Сергеевна» - подумал Коля. «Вольфганг обязан тебе, несомненно. Помогла. Донос на бестолочь Кутузова, левой рукой. Превосходно. Спишь с Орловым. Подкармливаешься? Тоже хорошо. Стервоза похотливая, нимфоманка. Но красивая тётка!»

 

 

                                                                           298

    Мысли путались. Голубой туман сгущался. Осторожно, Коля вновь в узкую щель, разлепил дрожащие веки. Анна Сергеевна, скинув жилетку, присела на край тумбочки и была занята сверкой каких-то списков, разложив их на коленях. Странный запах исходил от этой женщины. Николаю почудилось, что именно так должны пахнуть смерть и предательство. Тонкий, хвойный аромат обязаны источать они, манящий мускус женского пота, горечь шоколада и ваниль парного молока. Гремучая смесь, но именно так. Коля глубоко вдохнул тяжёлый воздух и чихнул против воли. Анна Сергеевна вздрогнула.

    - О! Очухались! – Радостно воскликнула она, крутанувшись на тумбочке как на конторском кресле. – С возвращением вас, товарищ лицедей! Хотя, - она на секунду задумалась, слегка закатив изумрудные глаза и покусывая кончик карандаша. – Скорее актёр-стажёр. – Высказавшись, Анна Сергеевна лучезарно улыбнулась и будто бы случайно остановила вопросительный взгляд на распростёртом на койке Николае.

    - Это почему ещё? – Еле ворочая языком в пересохшей пасти, промямлил Коля.

    - Почему? А кто ты есть юноша?

    - Точно уж не юноша, - Коля поморщился. – Чего собственно происходит-то? Я тут что делаю? Где Настя? Товарищи мои…

    - Что делаешь? Контузило тебя голубок нешуточно. Кровь из ушей и носа, фонтаном хлестала, осколок в ступню ужалил. Несильно. Достали. Отлёживаешься ты здесь. А где товарищи твои..? Немчика, с которым вы в баньке орловской сдружились, по соседству здесь поместят, вот только прооперируют, его так нашпиговали, что живого места нет. Мародёр, тоже мне! Ещё кто у тебя в товарищах?

    - Не ваше дело, - проскрипел Коля и отвернулся.

    - Ну вот! Ни до чего мне дела быть не должно. А не по-твоему! Есть дело! И поболее чем ты думаешь…

    - Всё понятно. Отстаньте, как вас там… Анна…

    - Сергеевна. Астахова моя фамилия.

    - Да хоть Поликарпова. Всё равно отстаньте.

    - А к Насте интерес потерял?

    Коля напрягся, но старался не подать виду.

    - Я же сказал, оставьте меня в покое! Только на один вопрос ответьте. Я ходить смогу?

    - Влюбился голубь, - усмехнулась Астахова. – А признать стесняешься? Всё в порядке с Настей, вот только одна незадача. Ты ей совсем неинтересен. Ну, совсем! Её вообще на мужичков, как то не тянет. Может она женщинами больше интересуется? А, как мыслишь? Хотя… девочка ведь совсем, и чего ты ею голову свою забиваешь? У нас тут с женским полом всё благополучно. И по хлебу изголодались, и по мужикам тоже, но, голодный мужик, мало, на что способен.

    Анна Сергеевна пересела на краешек койки и нежно положила ладонь на Колино плечо. Тот дернулся, пытаясь увернуться, но Астахова настойчиво прижимала его к матрацу.

    - Что вам, в конце концов, понадобилось? – Раздражённо произнёс Николай, отводя взгляд от красивого лица докторши.

    - Мне юноша нужно от тебя совсем немного и гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Хочу знать то, чего не знает, либо о чём не догадывается Орлов. Это для начала. А после посмотрим. – Анна Сергеевна отпустив Николая, поднялась, подошла к двери и выкрикнула в коридор: - Настя! – затем обернулась. – Если не веришь мне, притворись спящим. Удивлён будешь, сверх меры.

    Коля подивился на себя. Он почему-то беспрекословно послушался зеленоглазую бестию. Покорно закрыл глаза и даже, чуть-чуть захрапел.

 

 

 

 

                                                                              299

    - Звали Анна Сергеевна? – В помещение вошла запыхавшаяся Настя.

    - Звала. Подойди ближе.

    Сложно, ох как сложно в полутёмной комнате, сквозь сомкнутые веки, находясь под всё усиливающимся действием морфия, наблюдать за двумя женщинами, ставшими вдруг, неожиданно, столь желанными. Прислушиваться к их разговору, плести понятную для себя нить из их распевно произносимых слов и определять истинный смысл. Коля боялся проиграть. В его положении, проиграть сейчас, значило умереть.

    - Настя, постарайся правильно меня понять. Я старше тебя, кое, на что имею право, будучи твоей начальницей, но сейчас, я говорю с тобой, как женщина с женщиной, как человек с человеком, наконец. Настя. Рушится всё вокруг. Камень не выдерживает, но люди крепче. Мы всё переживём…

    - Анна Сергеевна. Зачем вы мне всё это говорите? Я давно уже не ребёнок.

    - Затем родная, чтобы ты не просто поняла всё происходящее вокруг, а жила этим происходящим, какое-то время. Так будет лучше всем, а в первую очередь тебе. Знаешь, ведь всё заканчивается когда-нибудь. Когда- нибудь, закончится и эта война, и блокаду прорвут и всё то, что занимает нас сию минуту, через некоторое время, будет казаться, попросту неприятным сном. Это как необходимость посетить процедурный кабинет. Ты знаешь, что там тебе сделают больно, но также, ты знаешь, что так будет лучше для тебя. Несколько секунд неприятия металлической иглы в теле, в будущем, обернутся здоровьем. Днями, часами, месяцами, да что там говорить – годами здоровья. А здоровье – это всё! Мне сорок, и я знаю, с высоты своего возраста, я уверена в сказанном. Молодость, к которой здоровье липнет как деньги к нечистым рукам, пролетает в один миг. Стоит вымыть руки, перестанут липнуть деньги, стоит обратить внимание внутрь себя, дать разгореться эгоизму – оказываешься ненужной, но любить себя необходимо. Хотя бы затем, что ты женщина. А женщина перестаёт быть женщиной, когда её прекращают желать, любить, перестают ею восхищаться.

    - Анна Сергеевна, - Настойчиво повторила Настя – зачем вы всё это, мне сейчас говорите?

    - Дура! – Астахова уселась на ноги Николая. Одна из них – раненая, отозвалась болью. Морфий не всесилен. Но Коля стерпел. Изумрудные глаза. Мягкий, податливый, тёплый зад. А какой серьёзной, и даже страшной показалась Анна Сергеевна в свой первый визит к Вольфгангу в орловской бане. Коля стерпел. – Дура! – Зло повторила Астахова. – Ладно, не хочешь по-хорошему, будем по-другому. Ты знаешь этого типа, который отравляет воздух в тесноте кладовки?

    - Знаю, - с дрожью в голосе произнесла Настя. Девушка оказалась гораздо более понятливей, чем предполагал Николай.

    - Имя, звание и прочий бред, меня не интересуют. Мне важно знать кто он на самом деле?

    - Анна Сергеевна. Зачем?

    - Ты ничего не поняла?

    - Я не знаю!

    - Верю! До поры! Но запомни. Я вам всем, ну как мама. Строгая, но справедливая. За послушание и трудолюбие – приласкаю, за шалости и ложь – не только в угол поставлю.

    - Я, правда, ничего не знаю, а точнее, знаю лишь то, что мне положено знать, но ведь это известно всем, и секретом не является.

    - Пошла вон! – В голосе Астаховой, лязгнули, безразличные, стальные нотки. Коля невольно вздрогнул. Как он любил их сейчас! Обеих!

    - Лейтенанту совсем худо. Он, похоже, навоевался и должно быть, отвоевался… - Настя, зарыдав, вылетела из палаты.

 

 

                                                                              300

    Анна Сергеевна двумя поворотами ключа в дверном замке, отрезала бывшую кладовку от окружающего мира и, вернувшись к койке, потеребила здоровую ступню Николая.

    - Цирк уехал! Клоуны разбежались! Понял теперь икс или игрек, чего ты тут стоишь? Кто ты?

    Николай, войдя в роль, не подавал признаков жизни. Забавно было, вот так лежать, прикидываясь беспомощным, потерявшим сознание. Красивая, совсем нестарая ещё женщина, совершает над тобой какие-то манипуляции, а ты получаешь от этого удовольствие. Шествуешь по бесконечному голубому коридору, в мягких тапках и тишина превращается в музыку. Любые острые углы, разлившийся по жилам морфий, превращает в мягкие подушки.

    Война далеко, подобно жужжанию комара в душной ночи. Снаряды, рвущиеся где-то рядом – те же комары. Тоже летают. Пищат громче. Но ведь они и крупнее и больше весят. И прекрасная женщина рядом. Орлов, подонок, обозвал её. Нет, она не нимфоманка, не стареющая блядь никогда не испытавшая материнства, не строевая замуштрованная пизда, не военврач, готовый жертвовать собою ради людей. Она богиня! В ней всё! Красота, радость, запах молока и утреннего тумана. Она всё! И мама, гладящая по голове, впитывающая в усталые руки боль и грусть, и жена, кормящая, любящая, ждущая, замерзающая жаркими ночами в одиночестве. И сестра готовая на всё, ради родной кровиночки, непутёвого брата, на всё: на все муки земные, и собака-сучка, преданная мужчине-хозяину. Без неё жизнь не имеет смысла. Без неё нет жизни. ПОЛОВИНА! ДВЕ ПОЛОВИНЫ ОБРАЗУЮТ ЦЕЛОЕ!!!

    Словно искра, вспыхнувшая и тотчас потухшая, промелькнула в мозгу Николая комната одноклассника, где два подростка из восьмого, курили как взрослые. В Питере. В спальном районе. Пятиэтажка-хрущёвка с ничтожной звукоизоляцией. На второй, самой трудной сигарете, сосед-грузчик, за стенкой, извините, пёрнул спросонья, после ночной смены, приложив к пердежу вдох и выдох удовлетворённый, как после глотка ледяного пива в жару. Хором они тогда произнесли: «Будьте здоровы!», а он им ответил: «Спасибо!» Долго болел живот от смеха, передозировки никотина и в самом низу, от заманчивых картинок с дамами в белоснежном, полупрозрачном нижнем белье, картинок из каталога «Quelle», далёких и недоступных взрослых блондинок с изумрудными глазами, точь-в-точь такими, как у Анны Сергеевны, которых по выражению одноклассника – кто-то ведь трахает! Изумрудные глаза Анны Сергеевны Астаховой, вцепившейся мёртвой хваткой в эпилептически трясущуюся ступню Николая.

    Проклятый морфий! Коля обнажил её за сорок пять секунд, а она и не сопротивлялась. Первой полетела на пол омерзительная пилотка, следом всё остальное. Святая нагота, слепящая в лунном свете, в бликах дальних разрывов, в зарницах ответных залпов. Мерзкая вытяжка сперва заключённая в ампулу, затем впрыснутая в тонкую вену, обрела и даровала невообразимую свободу. И не стоило обращать внимания на синяки в локтевых сгибах рук Аннушки. Богини сейчас. Сию минуту! Коля впервые в жизни совокуплялся с богиней! Богам подвластно всё! Это, несомненно, богиня! Она спасла Вольфганга, неизлечимого немца, чумного патриота, умудрившегося в этой вселенской смуте, остаться человеком. Как не отблагодарить её за это. На жалкой, пошлой койке, сию минуту происходило, великое таинство любви. И даже чистейший морфий тут не был виновен. Странная какая-то связь времён осуществлялась. Месть? Вряд-ли. Месть и любовь? Такая любовь? Невероятно! Так не бывает. Это любовь! Её высшее, низшее, природное, примитивнейшее воплощение. И всё-таки, это любовь! Вечная! Случившаяся. Лёгкая. А зачем за неё страдать? Лить кровь? Любовь!!!

 

    Вот такие посткоитальные ласки: Коля прикинулся спящим, а Анна Сергеевна,

 

 

                                                                               301

 изловчилась, и одеться за сорок пять секунд, отряхнула пилотку, ловко водрузив её на растрепавшуюся гриву, подхватила несессер и была такова. Волки сыты, овцы – целы!

    Хлопнула дверь за Астаховой, Орлов подавился коньяком, Густав отброшенный взрывом и ушибленный рельсом, отряхивал пыль с сапог во дворе у коновязи. Прозвонили ходики, Вольфганг очнулся, раздираемый болью, а Николай, дурно засмеявшись, сел на койке. Всё происходило одновременно.

 

                                                                           XVI

 

    Иоханнес Перт, застигнутый в нелепой позе, раскоряченным на козлах, злейшим врагом, тяжело дышал. Глаза его сверкали, как у разъярённого волка и казалось что из открытого рта, вместе с тяжёлым дыханием, брызгала слюна. Тарво окончательно убедившись в том, что первым, выяснение отношений Перт, не начнёт, перекинул топор на плечо и неторопливо двинулся в сторону соперника, поигрывая мечом.

    - У тебя осталось слишком мало времени, чтобы играть в рыцарские игры. И мы не на турнире, - усмехнулся, Перт, протирая сапог перчатками. – Лучше бы молитву какую-нибудь вспомнил. Кому там, в аду, вы, гадюки молитесь?

    - Ад это твоё обиталище, перекладывая топор клинком вверх, ответил Тарво. – Тебе лучше знать.

    - Сейчас увидим, - крякнуло чудовище, распрямляясь во весь рост и демонстративно обрывая боковые застёжки нагрудника.

    - Обнажаешь своё дьявольское сердце? – Поинтересовался Тарво. – Думаешь, оно настолько переполнилось ядом, что стало неуязвимым?

    - Справлюсь с муравьём и голыми руками.

    Тарво ловко увернулся от свистящего булыжника, пролетевшего в десятке локтей от его левого уха.

    - Негоже пользоваться орудием пролетариата, - сказал Тарво, покачав головой. – Не по титулу тебе, да и по времени рановато.

    - Что-о-о? – Не поняв ничего из сказанного, взревел Перт, и нелепо подпрыгнув, едва не перекувырнувшись в воздухе, вылетел на середину круга. Неожиданный манёвр, помог ему частично разоружить противника. Отступая, Тарво заклинил топор в щели, между досками манежного настила и сломал топорище. Отполированная частым прикосновением, лёгкая деревянная палка, слабо подходила для отражения атак обезумевшего чудовища, и Тарво, отбросил её в сторону. Топорище, прогрохотав по сухим доскам, нырнуло в водоотливную канаву. В три прыжка, Перт, настиг его, нанёс удар в лицо, удар такой силы, что зазвенело в ушах. Другой лапой, вывернул руку Тарво сжимавшую меч, который сам выскользнул из ладони, и наконец, навалившись всей своей немалой массой, опрокинул несчастного на спину. Клешни его, сомкнулись на шее Тарво Таннера, который вмиг, почувствовал себя жертвой, руки которой, правда, оставались свободны. Но что он мог сделать этими свободными руками, против превосходящего его вдвое, а то и втрое, по силе и массе противника. Перт, сдерживал сейчас своё обещание расправиться с муравьём голыми руками.

    В глазах темнело, звенело в ушах всё сильнее. Тарво понимал, что ещё несколько мгновений и всё будет кончено. Перт, преспокойненько его задушит, запретив даже побиться в предсмертных судорогах.

    Спасительная мысль, озарила умирающий мозг, как молния озаряет окрестности перед оглушительным раскатом грома. И гром прогремел, руки-то были свободны. Не подвёл надёжный «Вальтер», стянутый под шумок на праздновании дня рождения Куускинена,

 

 

 

                                                                            302

полу спятившего коллекционера всевозможного оружия. Куускинен, живущий в Койвисто, в доме стоящем на сваях, второй год подряд, собирал всю их пехотную бригаду, отпраздновать очередную годовщину своей жизни на земле. Хочешь, не хочешь, а приходилось присутствовать. Оружие до зубовного скрежета осточертевшее всем, любовно извлекалось из аккуратных витрин и демонстрировалось в действии, бесчисленное количество раз. Как в диванной гостиной, так и в небольшом, но прекрасно оборудованном тире. Куускинен гнал великолепный самогон и если бы не огромное его количество, визиты к Куускинену, напоминали бы, обязательные посещения гарнизонного лектория, для которого, командование заняло библиотеку Аалто*. «Вальтеров» у Куускинена было шесть. Кстати пропажу одного из них, и четырёх пачек фирменных патронов, он так и не заметил, а Тарво, гордился теперь тем, что приобрёл ещё одну, вполне мирную профессию – Вор!

    Тарво благодаря свободным рукам, вогнал в бок негодяя всю обойму, продолжая из последних сил надавливать на спусковой крючок, некоторое время после того, как стальной ошейник, сжимающий горло ослаб и неподъёмное тело, придавившее его к земле, обмякло. В последний раз дёрнулось оно, приплющивая Тарво к настилу и вмиг, отвалилось в сторону. Над всем этим безобразием, валяющимся у ног его, стоял Густав, вытирая пучком сухого мха, лезвие своего любимого кривого кинжала.

 

                                                                         XVII

 

    Доктор Астахова грохнула на печку ведро наполненное снегом, Орлов откашлялся. Густав загнал меч в ножны. Заскрипели ходики. Вольфганг понял что умирает. Николай встал на обе ноги. Вдоль отвесной стены дозорной башни, пролетела, будто крылатая растрёпанная тень. Тело мягко шлёпнулось о камни. Ионари взвыл у открытого окна. Опоздав ровно на одну секунду, теперь уже, он ничего не мог исправить.

 

    Дверь в кладовку оказалась незапертой. Коля, поначалу робко ступая на раненую ногу, шагов с десяти – осмелел. Ступал медленно, но не осторожничал. Сделав контрольный проход по коридору, начал поочерёдно заглядывать в тёмные палаты. На столе дежурной сестры пронзительно затрещал телефон. Тотчас же появилась и сама сестра, неся перед собой подносик со шприцем и двумя тёмными склянками. Николай укрылся за выступом стены. Сестра долго молчала, кивала головой, выслушивая какие-то наставления и наконец, повесив трубку, прошла в Колину кладовку. Выскочив оттуда через секунду, бросилась к телефону…

 

    Шесть дней, Николай отсиживался в давешнем подполье. Жутко болела нога, с голодухи, по ночам, стали являться жёлтые, криворотые старухи, грозя узловатыми пальцами. Одна из них, не грозила, звала, подманивала.

    Отапливаться приходилось по-чёрному. Николай жёг кору, потихоньку отдирал щепки от сруба. Морозы ослабли, обстрелы участились, и топить, проклятущую печурку, приходилось лишь пока дымились воронки и разрушенные прямыми попаданиями строения.

    На седьмой день, наверху зашуршало. Кто-то пытался открыть тяжёлый люк. Коля вооружился кирпичом и отбитым горлышком бутылки. Притаился, нырнув под лестницу. Узкая полоска света, засиявшая в проёме, обрисовала маленькую, будто мальчишескую фигурку. Фигурка была замотана в неописуемые лохмотья, на ногах имела огромные, явно не по размеру валенки. Люк захлопнулся. Вошедший замер на верхних ступенях лесенки, и Николай услыхал шипение шахтёрской карбидки. Освещая себе путь, визитёр

 

 

                                                                            303

 

 осторожно спустился вниз и остановился оглядываясь.

    - Эй, - услышал Коля голос, который невозможно было спутать ни с чьим другим. – Эй! Тут кто-нибудь есть?

    - Есть! – Почти крикнул Николай, выходя из-за лестницы. Фигурка присела от неожиданности. – Это я Настенька. Не пугайся…

 

    - Коля, там такое творится! – Рассказывала девушка, разматывая из обрезка старого армейского одеяла, кружку с ещё тёплым бульоном.

    - Как ты меня нашла? – Не веря своим глазам, спросил Николай, тяжело опускаясь на скрипучий ящик, служивший ему бесконечные семь дней и креслом и постелью.

    - Тебя все ищут! Доктор Астахова, просто взбеленилась, когда узнала, что ты исчез. Лёша Кутузов под арестом, на маяке, правда, под домашним. Орлов арестован! Следственная группа рыщет повсюду, от побережья до Рахьи. А ты вот тут. Под самым носом у них. Я ведь знала, что ты далеко уйти не мог. Нога! И спрятаться тебе тоже негде. А следователи. Ух, лютые! Меня дважды допрашивали. Главный у них там – Арзумян, хитрый армянин! Всё сетовал, что собак не осталось, а сам, Митридата, пса покойного Абрама Кузьмича, пристрелил за то, что он его за лодыжку хватанул не признавши.

    - А с напарником-то моим что?

    - Нет его больше, - вздыхая и отводя взгляд, ответила Настя. – В тот день, у нас просто мор какой-то поднялся. Двенадцать трупов и он в том числе. Да шутка ли, из него целый таз осколков извлекли. Обгорел сильно…

    - Похоронили-то где?

    - В Ириновку их всех отвезли. Там в одну могилу. Пятая братская уже. Но его теперь добром поминают.

    - Так есть за что! Сумасшедший.

    - За что Колечка!? За что милый? За закуску барскую из ларя миру явленную? Так того лишь на день. А лучше бы и не было ничего. И то, троих положили за кусок деликатесный. Жизнь человеческая этого стоит, скажи мне?

    - А она вообще-то чего-нибудь стоит? – Задумчиво, грустно как-то произнёс Коля, ставя на край ящика кружку и благодарно взирая на девушку.

    - Стоит. Склянки с морфием, бутылки коньяка, слова неверно произнесённого для одних, жизни самой – для других. Но стоит!

    - Нет Настёна. Ни черта жизнь человеческая не стоит. Мне-то поверь, я ведь лет на шестьдесят тебя получается старше. И уж если сейчас, ваше поколение с этим сталкивается, то про нас, нечего и говорить.

    Глаза девушки округлились и блестели алмазами почти в полной темноте.

    - Так вот глупо, получается, - говорил Николай, млея от бульонного тепла. – Сейчас сорок второй год. Тебе сколько лет? А я родился лишь в семьдесят втором. Если всё суммировать, и учесть тот год, откуда я выпал зачем-то, по чьей-то воле, то аккурат шестьдесят годочков с лишком и вырисовывается. И уверяю тебя, в «нулевых», как впрочем, и в «девяностых», жизнь человеческая и бутылки коньяка уже не стоит. И любовь куда-то запропастилась. Продают друг друга почём зря. Как рыбы ищут, где глубже, рубашки свои в тело врастают намертво. Совесть, честь, верность, преданность – тьфу! Что это такое? Родина, как понятие уже не существует. Жизнь мы готовы отдать, точнее, продать подороже в битве с конкурентами, но не за клочок землицы родной с чахлой берёзой в центре. Хотя, забавно там всё. Тебе бы увидеть…

 

 

 

 

                                                                           304

    - Зачем? После того что ты рассказал! Я ведь ни единому слову твоему, всё равно не верю. Но, чёрт возьми, хоть бы одним глазком взглянуть на это будущее.

    - Можешь посмотреть на него двумя глазами. Нужно ли?

    - Интересно.

    - Интересно, что дальше делать? Мне, например?

    - Уходить тебе нужно Коля, - вздохнула девушка.

    - Хорошо бы знать, куда и как? – Отозвался Николай, морщась от внезапной боли в ноге.

    - Туда откуда пришёл.

    Превозмогая боль, Коля всё же встал и, прихрамывая, словно под грустное регги Боба Марли, заходил по замусоренному погребу.

    - О чём ты говоришь? Мне даже отсюда не выйти. Шлёпнут моментально! И машинку мою возвратную, как я слышал, на южную ветку перевели.

   - Локомотивов не хватает. Там участок напряжённый очень. Бронепоезд застрял где-то возле Дуная, вытаскивать надо? Надо! Боеприпасы нужно подвозить….

    - А надолго, не знаешь?

    Настя только улыбнулась.

 

                                                                          XVIII

 

    От неожиданной оттепели, снег съёжился и почернел. Кое-где с ветвей и еловых лап, даже капало. Смешной путь в шестнадцать километров – на деле обернулся адским трактом. Дорога была совершенно разбита, теперь по оттепели на ней возникли бесчисленные скользкие лужи, замаскировавшиеся под прочный грунт, прикрывшись ноздреватым, умирающим ледком и вспотевшим снегом. На трёхкилометровом отрезке этой, с позволения сказать дороги, там и сям, торчали вывороченные из земли шпалы разобранной на ежи узкоколейки. В сумерках, шпалы казались солдатами чудного войска, замершими перед атакой.

    Проклятая нога, при каждом шаге, отзывалась нестерпимой болью. Настя стучала зубами. Непонятно от чего, то ли от холода, то ли от волнения. Хотя, её то, что было волноваться? В медицинской сумочке, между перевязочных пакетов, сложенным вдвое, покоилось вполне легальное командировочное удостоверение. Туда и обратно. Борисова грива – Шлиссельбургский пост ШПЗ*.

 

    Прошли Ладожский трудпосёлок, километра через четыре, выяснилось, что забрали влево. Среди сосен, засеребрилась пустыня замёрзшего озера с торосами возле берега и вмёрзшим в них, опрокинутым набок, грузопассажирским пароходиком. «Арзамас» - значилось синими буквами на белом ограждении мостика.

    Пришлось возвращаться узкой тропой. Топать вдоль берега было небезопасно. Встреча с орловскими патрулями не входила в Колины планы. У подъёма, ближе к шоссе, наткнулись на взорванный Т-26. Как и зачем он тут оказался?

    Возле Ганнибаловки, смертельно уставшие, так и не дождавшись открытия второго дыхания, присев передохнуть в брошенной караульной будке контрольно-пропускного поста – впервые за всю дорогу услышали волков. Леденящий душу вой, прозвучал как обыкновенный шум, как скрип колчедана под ногами, как треск сломавшейся под весом потяжелевшего снега еловой лапы.

 

    Пунктуальные немцы, завели свою гремящую шарманку, по которой Николай сверил часы.

 

 

                                                                           305

 Часы. Единственное что вносило хоть какую-то строгость в творящееся вокруг. Пообещав себе не забывать их заводить, Коля сдержал своё обещание, одно из немногих сдержанных, из бесчисленного количества данных. Часы Петродворцового часового завода марки «Ракета», механизма которых, может быть касались и руки матери.

 

    Снаряды рвались только в посёлке. Немцы, вероятно, рассчитывали сохранить завод. Возле восточной проходной, в двух десятках метров от неё, зияла на теле планеты четырёхметровая дыра-воронка с безнадёжно застрявшей в ней пожарной машиной.

    В Морозовке, до чужаков, казалось, никому не было дела. Люди молча перемещались по своим заботам. Скорбным, неотложным, ненужным.

 

    Коля дважды бывал в посёлке, в гостях у Паши, долговязого очкарика, коллеги по работе. Первый раз, всей конторой, они ввалились к Павлу встречать новый год, обвешанные сумками с провизией и алкоголем. Изначально, праздновать предполагалось на природе, но в тот год, рождественские морозы поспешили и, промёрзнув в электричке, проплутав по посёлку в поисках Пашиной берлоги, вся команда, отказалась от своих намерений изгадить берег Ладоги, и изгадила квартиру сослуживца, а заодно и лестничную клетку, уютной, трёхэтажной казармы по «каменке»*. Второй раз – Николай навещал девушку, с которой и познакомился у Паши. А был в ту пору Первомай.

    Из этой поездки, Коля запомнил лишь митингующих стариков и старушек, возле зениток-памятника. Отвратительный вкус баночной колы с водкой напополам и то что, разругавшись вдрызг с девушкой (за время прошедшее с нового года до Первомая, она умудрилась забеременеть, ни словом не обмолвившись о сём интересном факте в пылких письмах, которые приходили еженедельно), орал революционные песни, включая «Интернационал» с наполовину забытыми словами, пока какие-то люди в чёрном, не вытолкали его из электрички на Ржевке, откуда, после, пришлось долго выбираться трамваем. Трамвай скрежетал по Рябовскому шоссе, тошнило и революционных песен больше не хотелось. А ещё, давило что-то. Ком стоял в горле. Обида ли… Досада…

    Теперь же, посёлок ничем не напомнил ему ту, после, послевоенную Морозовку.

    Николай давно разобрался в том, что если вдруг не везёт – то это серийно, а повезти может, лишь один раз в сплошной череде обломов. Паровоз пыхтел возле стрелки переводящей составы на заводскую ветку, и в будке пусто. И старый знакомый – на рычаге реверса. Помятый, закопчённый чайник.

    Как давеча. Настя, приняв душ, отсыпалась на любимом Колином диванчике, а сам Коля – смертельно уставший, по-человечески перебинтовав ногу, шаркал на кухне, пытаясь сварганить поздний завтрак.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                                           306

                                                                  Глава третья

 

                                                                                I

 

 

    Тёплый сентябрь закончился. О том чтобы включить отопление повсеместно, коммунальные службы, будто бы позабыли. Коля жутко мёрз ночами в пустой квартире. Алкоголь стал неинтересен, да и согревал ненадолго. Жечь газ – бессмысленно. В кухне тепло держалось не более получаса, в комнатах ничего не изменялось.

    Мамины цветы давно зачахли и даже подлый кактус, сосланный в туалет за удивительную способность подворачиваться под руку в самый неподходящий момент, пожелтел и стремительно стал терять колючки.

    Дела на работе пошли из рук вон плохо. Многочисленное начальство, как один человек, вдруг изменило своё отношение к подчинённым. Николаем все вдруг стали недовольны. И причин не объясняли. Почему-то задержали на три дня августовскую зарплату. Отпускных Николай дожидается до сих пор.

    Ко всему прочему нагрянула простуда. Как обычно затяжная, труднопротекающая. Часто поднималась температура и тогда все силы покидали тело, голова готова была лопнуть. Жить естественно не хотелось.

    Никто не вспоминал про Колю, и тому также ни к кому не хотелось обращаться. Никого не хотелось видеть.

    Осенняя депрессия. За ней последует зимняя, затем авитаминоз и как следствие – депрессия весенняя. Так всю жизнь в Питере и окрестностях, с небольшой передышкой на лето. А может быть, кто-то страдает и летней депрессией?

    Николай литрами поглощал горячий чай без сахара. Не подходил к компьютеру, не смотрел телевизор. Стараясь не залёживаться, боролся со слабостью сидя в глубоком кресле под торшером, листая старые журналы, извлечённые из кладовки. «Куба» - тридцать шесть номеров с 1982-го по 1985 год. Там перерыв на лето, отдых от депрессий длится круглый год. Наивно выглядят сейчас люди, оставшиеся на фотографиях в старых журналах, наивно, как молодые родители в свадебном альбоме. Наивно и где-то смешно. Но почему-то частенько становится жаль этих людей. Их лучшие годы прошли у тебя перед глазами. А теперь и они не считают их лучшими, да и тебе так не кажется.

    Болеешь – становишься сентиментальным, начинаешь жалеть всех вокруг и себя жалеть начинаешь.

 

    В первый день второго осеннего месяца, зарядил мелкий холодный дождик. Ночью он перешёл в ливень непрекращавшийся целых два дня. Третьего, утром, опавшие листья покрылись инеем, а к полудню распогодилось. Выглянуло солнце и показалось даже что огромные облака, при отсутствии ветра на земле, быстро пролетавшие по голубому, по

осеннему прозрачному небу, будто бы огибали яркий, но уже не слепящий диск.

 

    Николай вновь почувствовал себя здоровым и полным сил. Часам к двум, оставаться в квартире стало невмоготу, и, коля, решил прогуляться по городу, заодно пополнить запас продуктов – в холодильнике шаром покати, и быть может заглянуть в парк. С бесплатным входом в Петергофе их осталось всего два, но это и к лучшему. Народу там всё-таки поменьше. Зарубежных туристов там, в принципе не бывает, а жители Питера устраивают набеги только по выходным.

 

 

 

                                                                                307

    На всякий случай Николай оделся потеплее. Долго искал ключи от квартиры и в итоге

 обнаружил их в кармане куртки. По привычке проверил газ, воду, свет и уже уходя, светя себе фонариком в тёмной прихожей, полез, было в ящик подзеркального шкафчика, но заметил на телефонной полке, карту, с крестиком, отмечавшим место падения самолёта и почти засохшую Настину ромашку. Зачем-то сгрёб всё это в рюкзачок, сунул туда же пачку сигарет и пару пластиковых пакетов. Отпер дверь, шаря рукой по стене, нащупал гвоздь, повесил фонарик и вышел на лестничную площадку.

    Внезапно, на мгновение Коля почувствовал волну слабости. В глазах потемнело и бешено застучало в висках. Через секунду-другую дурнота прошла.

    Какая-то сволочь починила пружину входной двери, и Николай пожалел, что не захватил фонарик с собой. Дверь эта и зимой и летом, благодаря сломанной пружине оставалась открытой, впуская в тёмный подъезд, хоть малую толику света. Теперь же на первом этаже царил непроглядный мрак. Пришлось вернуться. Смотреть в зеркало и трижды плевать через левое плечо. Но фонарик заартачился. Николай выудил из кармана зажигалку. Скрежетнуло колёсико, и прямо перед собой, Николай увидел грозное лицо Александра Филлипенко со свастикой, намалёванной на высоком лбу. Старый рекламный плакатик фильма «Трудно быть богом». Находясь, всё время в тени, он неплохо сохранился и даже не выцвел. Только вот – шаловливые пока ещё руки с проклятой свастикой. И также, последнее слово в названии фильма, кто-то протёр кистью вымазанной синей краской (должно быть той, какой был выкрашен весь подъезд), и выходило теперь философское: «Трудно быть..!»

    Воздух и впрямь оказался чист и прозрачен. Точно таким, каким виделся через стекло.

    «Вероятно теперь уже, точно последний тёплый денёк» - подумал Николай, проходя мимо злополучного «Квартала».

 

 

                                                                                II

 

 

    Прошёл ровно месяц с тех пор, как Николай, выждав, чёрт его знает кем положенные три дня, отзвонился Потоцкому и рассказал об исчезновении Насти. Спустя сутки, Карл Генрихович совершил ответный звонок и сообщил, что с ней всё в порядке и двенадцатого февраля 1942 года, Анастасия Дементьева, уроженка Ленинграда, была благополучно переправлена на Большую землю. Дальнейший путь её лежал в Казахстан, а после, след терялся…

 

    Коля никак не мог взять в толк – зачем? Почему Настя, мгновенно вписавшаяся в мир существующий спустя шестьдесят лет после Победы, в мир который ей так пришёлся по душе, вдруг, ни с того ни с сего сбежала? Сбежала от остатков спасшейся семьи. От мирного времени. Сбежала от с таким трудом разысканного брата, единственного человека поверившего им. Смутило то, что младший братишка, теперь, убелённый давно не нюхавшими ножниц сединами, развалина-старик, собирающий стеклотару и пивные банки, дабы дотянуть до очередной пенсии? Вряд ли!

    Сбежала! Бросила Колю, Колюшку, Колюню, с которым сразу же стала жить как с мужем, и Николай, вмиг избавился от тяги к простым холостяцким радостям и уже через неделю, не представлял, как он мог раньше обходиться без этой золотой девчушки.

 

 

 

 

 

                                                                                308

    Жить пришлось учиться заново. Все попытки оправдать её поступок; мол, место её там, долг, ответственность и так далее… все попытки натыкались на препятствие в виде прочной и высокой стены, его собственного непонимания случившегося. Всю жизнь приходится чему-то учиться – теперь вот; нужно учиться жить без Любимой. И жить-то нужно. Непонятно зачем, но нужно.

 

                                                                                 III

 

    В следующем по пути магазине, народу было как в поликлинической регистратуре во время эпидемии гриппа, но Коля терпеливо отстояв все очереди, разжился пол-литровой фляжкой «Старого Кёнигсберга», двумя банками консервированной фасоли, бутылкой минералки и пачкой сосисок сомнительного вида и неизвестного происхождения.

    Продуктовую корзину, дополнили: половинка чёрного хлеба, нарезной батон, лимончик, пачка чая и блок «Camel». Любимых! Всё это прекрасно уместилось в рюкзачок. Николай попрыгал на одной ноге, сделал пару глубоких вдохов и, прислушавшись к ощущениям, решил, что может погулять ещё.

 

    В тот, такой же золотистый день, Настя выглядела чем-то обеспокоенной с самого утра. Выскользнув из-под ещё более чем разгорячённого Николая, вихрем умчалась на кухню. Наскоро приготовила завтрак. Её так восхищали обилие и доступность разнообразных продуктов, что колдуя у плиты (которая, кстати, тоже восхищала её своей простотой и безотказностью, микроволновки правда, она побаивалась), радовалась как ребенок, получивший новую, долго не надоедающую, вроде железной дороги – игрушку.

    Сегодня же, её почему-то ничего не радовало. Ближе к полудню, Настя впервые за всё прошедшее с возвращения время, попросила отвезти её на Ладогу. Коля всячески отнекивался, но девушка настаивала, и пришлось сдаться.

    Борисова грива, пешочком до Коккорево, через Ваганово, дальше, до Осиновца. Копчёный сиг, коньяк. Тихо спустился вечер и, не терять же драгоценные секунды для любви, тем более в таком месте.

    Выкурив сигаретку и воспользовавшись новёхоньким, только что отстроенным туалетом, Николай потерял её навсегда.

    Дверь паровозной будки, не заварили до сих пор, но мостик, после ухода Любимой, перестал действовать.

    Коля, раз пятнадцать, пересекал будку в обе стороны, пока не угодил в лапы милиции и не убрался восвояси, увозя с собой в Питер, штрафной квиток, выписанный за нарушение общественного порядка.

 

    Наутро следующего дня, Карл Генрихович позвонил ещё раз. Из клиники скорой помощи имени Джанелидзе, где ему промыли глубокую рану на предплечье, оставленную раскалённым предметом, и наложили несколько швов. Раскалённый предмет, почему-то напомнил подозрительным хирургам пулю, и Потоцкий долго отнекивался от огнестрела. Хотя, на самом-то деле, пуля пулей и являлась. «Вальтер» был украден дважды. Коллекция Куускинена и Тарво Таннер пристреливший поганца Иоханнеса. Не всю обойму всадил он в дьявола. Осталась одна пуля, которую Густав и вогнал себе в лоб, стоя на коленях, возле могилки Елены, похороненной как обычная простолюдинка на кладбище  Зелёного острова. Без церемоний, факельных шествий, упокоилась она рядом с

 

 

 

 

                                                                              309

 матерью. «Раскалённый предмет», пробил череп, не успев остыть в измученном бессонными ночами мозгу, и пребольно царапнул предплечье летящего в спасающем

 прыжке к задурившему королю человека, бывшего некогда начальником замковой стражи, сержантом Тарво Таннером, доктором, кандидатом медицинских наук Карлом Генриховичем Потоцким. Врачом и учёным, как говорится – от бога! А от бога до чёрта, расстояние как на поверку выходит, совсем небольшое.

    И ещё поведал Карл Генрихович о том, что в кладбищенской книге Ириновского поселкового кладбища, в списке погребённых в братском склепе №5, значится некий Василий Матвеев, геройски погибший при налёте фашистской авиации на станцию Борисова грива. Никому кроме Вольфганга Мейера, в данном списке, подобные инициалы не подходят. Так-то вот.

 

    На улице, сунув руку в карман за сигаретами, Николай наткнулся на карту. Достал её, развернул и долго, задумчиво смотрел на бледно-зелёный квадратик, неровно отчерченный дрожащей рукою Вольфганга, испещрённый синими чёрточками, с красным крестом по центру и извилистой пунктирной линией, идущей от креста к краю, вверх.

    «А почему бы и не сегодня?» - Подумал Николай, озираясь вокруг. «По снегу я точно туда не доберусь. Время тут работает не на меня» - размышлял Коля и сперва несколько неуверенно, по после, всё быстрее, зашагал по направлению к вокзалу.

 

    Николай едва не опоздал на электричку, бегая вокруг Финляндского вокзала в поисках карты области. Она была необходима ему для сверки. Как назло, нужной, нигде не находилось. На Балтийском вокзале, Николай покупку отложил, понадеявшись на Роспечать. И она не замедлила его подвести. Пришлось купить толстенный автодорожный атлас, и теперь, сидя в полупустом после «Мельничного ручья» вагоне, он листал его, прикидывая, где лучше сойти.

    «Успею на обратном пути» - подумал он и стал смотреть в окно, решив ехать до конечной.

 

    На берегу Ладоги, солнечной погоды, которая воодушевила Николая на путешествие, и следов не было. Небо заволокло низкими серыми тучами, и моросил мелкий, холодный дождик. С озера дул резкий, порывистый ветер. Опасаясь за воскрешение, давешней своей простуды, Николай повернул назад, к вокзалу.

    На привокзальной площади пусто. Одна лишь сонная бабка, торгующая вяленой рыбой возле железного тюльпана смерти под перронным навесом. Магазин и соседствующий с ним киоск были закрыты.

    Николай в первый раз за всю поездку глотнул коньяку. Словно воду. Ковырнул лимон. Пососал корочку и выплюнул, попав точнёхонько в урну.

    Паровоз, чёрной громадиной нависал над ним в осенних сумерках. Нет. Не страшной громадиной. Скорее загадочной, сулящей неожиданности.

   Двери, ведущие в будку, заварили похоже на днях, но так ненадёжно. Но всё же, человеку, не имеющему специального инструмента, вряд ли удалось бы их вскрыть. Тем не менее, сварной шов, был будто бы бритвой прорезан.

    Николай потянул дверь на себя, но вопреки ожидаемому, она не открылась. Дёрнул посильнее – тот же результат. «Двери стали открываться внутрь, как на реальном локомотиве, а вовсе не как на памятнике» - подумал Коля и теперь уже от себя толкнул ржавое железо. Дверь отворилась совершенно без скрипа, будто бы только теперь была установлена и тщательно смазана.

 

 

 

                                                                               310

    - Сынок, - раздалось сзади.

    Николай вздрогнул, обернулся и увидал проснувшуюся бабусю с корзиной вяленой рыбы.

    - Чего бабка? – Отдуваясь, спросил он.

    - Рыбки бы не взял с собой?

    - На черта она мне сдалась?

    - Путь не близкий, вдруг оголодаешь? – Прошепелявила бабка, выбирая из корзины рыбину покрупнее. – Вот щука добрая!

    - Не ем я щуку. Аллергия у меня на неё, - выбираясь из будки, шипел Коля.

    - Щуку не признаёшь, леща вот возьми, плотвы, - бабка и не думала отвязываться.

    - Бабусь, - умоляюще произнёс Коля. – Отвянь а? такую рыбу под пиво есть нужно, ну чего просто так? Обопьешься ведь потом!

    - Чепуху городишь, сынок… внучок… Я ж, блокадница, из этой вяленки, и жрать-то нечего, а соли вдоволь, мы и суп варили, лучше свежей ухи, даром, что без лука с картошкой, ну так травки разной вокруг навалом. Камыш вон. Побеги его сладкие, рыхлые, да всё это на хвойном отваре. Роток вяжет, а вкусно! Жрать-то боле нечего! А дорога у тебя далёко. Я то знаю!

    - Чего ты бабка несёшь-то, откуда что знаешь, цыганка что ль?

    Коля был готов надеть бабуле на уши её рыбную корзину, лишь бы та затихла, отвязалась, не поняла, зачем он полез внутрь памятника. А ведь он полез, полез в надежде, что мостик снова заработал. Восстановился механизм перемещения, коротнуло что-то. А ведь, столь сладок запретный плод. Так крепко держит – как наркотик эта жажда. Ломки уже начинались. Обжегшись на молоке, дуют на ключевую воду. Коле было страшно. Он и дуть готов был на всю Ладогу, от Кошкинских маяков, до северных шхер, далеко за Валаамом. Но бабка была напориста, упряма, препирались они полчаса, и всё-таки снабдила она Николая тремя засушенными до голубизны лещами. В червонец всё удовольствие. И убралась безропотно после, молча, восвояси.

 

                                                                               IV

 

    Будка не изменилась нисколько. Николай выглянул в противоположные окна. Даже дверь открыл. Всё такое-же, октябрьское небо, пожухшая трава, подстилка из павших иголок в междупутье, хрюкающий электропоезд у перрона. Всё то же самое что и по другую сторону. Коля прикрыл дверь и уселся на пол. Закурил. Сизый дымок приятно защекотал ноздри и, мешаясь с паром от дыхания, заструился к выбитым окнам, причудливо змеясь в солнечных столбиках.

    Что впереди? Торцевая часть паровозного котла. Ниже, заваренные наглухо, раздвижные дверцы топки, угольный поддон. Рычаги, битые манометры, выкушенные до основания медные трубки. Вот он – главный регулятор! Мощный рычаг. Бегунок, скользящий по шкале. Сама шкала с градуировкой от 0 до 25, с промежуточными чёрточками и если, приглядеться повнимательнее, над каждой промежуточной чёрточкой, будто бы отточенным гвоздём нацарапано: 1941, 1942… и так, до 1959. И что бы это означало? И почему не замечалось раньше? Регулятор был установлен аккурат на 1943. И всё! Стоп! Ни с места! Стрелять буду! Решительно на 1943! В дверь! Ночь! Снег, зелёные сигнальные ракеты, воздух от мороза словно студень. Лоб мгновенно повлажневший, покрывается колючими кристалликами. Крик из леса: «Блядь! Блядь! Я, кажется, ногу сломал! Ёбаная татарва! Накидали сучьев! Блядь! Пристрелю Карима суку!»

    Дверь захлопывается. Снова 1943!

 

 

 

                                                                              311

    День клонится к закату. Морозно. В тендере возня. Скрип угля, женский стон. Какого-то Мишу, упрекают в свинстве, мол, спустил внутрь, а теперь не время. Война ещё не кончилась. Какие дети?

    Миша подал голос, жалуется, на таком морозе, да ещё и раз в неделю… не хер, мол, обижаться. А с другой стороны, Мише этому, всё равно, он и жениться ежели чего, готов. Тогда уж каждый день! И по-собачьи, и в постели, и во французском кружевном белье, где для удобства, щели, где нужно предусмотрены. А насчёт детей? Мише мол, не стоит, и дрейфить, она, видишь ли, неделю Михаила к себе не подпускала. И надоело спускать в шинель! В тёплое-то оно лучше!

     «Военное порно! Блокадно-полевой роман!» - Подумал Коля и представился ему сейчас Миша. В зелёной шинели, щелчком точным, сбивающим мутную сосульку с пальца, и Маша в оливковой телогрейке, дующая на замёрзшие ладони.

    Дверь захлопывается снова, пугая тендерных голубков. И опять. Настойчиво – 1943.

    Май, наверное. И ни души. Скорее конец мая! Пахнет почему-то шашлыком. Хорошим шашлыком. Не уксусно-замаринованным, а настоящим. Оказалось, в междупутье валяется вскрытая и обожжённая ракетой кошка. Миленькая такая! Молодая кошечка. Светло-серенькая с розовым носиком. Розовый носик – все, что можно различить среди бесформенности крови и жёлтого мяса, лиловости внутренностей, серенькой шерсти, всего, что размазано по талому снегу и пахнет шашлыком. Последнее «мяу», не просящее, не зовущее подружить двуногое чудовище с четвероногим чудом. Просто – «мяу», - исполненное боли и непонимания. За что? Зачем? Из ракетницы – зелёный! По мне, я чего кому плохого сделала? У кого чего украла?.. И глазки замутившиеся остались открыты.

 

    Николай вдруг ощутил ужас. Не дикий, внезапный, проходящий быстро страх, а настоящий, животный ужас. Будто силы оставили. Волна откатывает от берега, унося тебя туда, где и пятками дна не достать. Гребок вперёд на полметра – волна назад, на метр. И всё! Сил больше нет.

    Задыхаясь, Коля вывалился из будки. Рухнул с полутораметровой высоты, словно спустился на одну ступеньку. Потный, взъерошенный, с дико колотящимся сердцем.

    На той самой скамейке, где казалось совсем недавно он пил пиво, сидел сухонький старичок в тельняшечке и безрукавке смастерённой из ватника, да так лихо! На плечах, и возле карманов, безрукавочка была украшена лоскутами в мелкий, белый горох. У ног старикашечки покоилась, точь в точь, такая же корзина, как и у настойчивой бабуси, торговавшей рыбой. Рядышком стояла початая полутора литровка «Петровского». Николай подковылял к старику и молча выложил рыбу ему на колени. Дед изумлённо воззрился на Николая, затем перевёл взгляд на рыбу.

    - Закуси дед, - подмигнув старику, сказал Николай. Дедуня, уверенными движениями, в два приёма, отломил лещу башку и порвал его вдоль.

    - Как оправился сынок? – Осведомился дедок, запихивая в беззубый рот, кусочек костлявого мяса.

    - Да не за этим я туда лазил, - смущаясь, ответил Коля.

    - А зачем? – Хитро прищурившись, молвил старикашка, шустро выплёвывая жуткие кости.

    - Да, так… - вяло промямлил Николай отворачиваясь.

    - Я уж тут, почитай который год живу, и в предзимье, всегда говно из будки выгребаю. Весной – говно! Летом – говно! И осенью тоже, до второго снега – говно! Приедет дачник, нажрётся жениного харча грязными руками, и до города не довозя, вывалит в заслуженном паровозе. Летом, кой-то чёрт, говорят, по радио объявил, что тут купаться

 

 

 

                                                                                312

дюже чисто, ну и попёр народ почём зря. Срут напропалую, ссут, аж течёт из будки-то.

    Дед принялся за вторую половину леща и продолжал душу изливать, будто бы благодарного слушателя найдя. А Николай обрадовался. Дедок-то видимо и впрямь в его невиновность поверил. А он от жути и действительно чуть было не сходил и по-малому, и по-большому. Вот только не на фанерный пол, а в собственные штаны. Оттого и пот и вылезшие из орбит глаза и одышка. И ведь что самое паскудное-то, туалет есть!

    Дед приподнял бутыль и протянул её Николаю: «Хлебни сынок».

    В ответ, Коля выудил из рюкзака коньяк, чему дедушка обрадовался несказанно. Он надолго присосался к бутылке, крякнул после, и нехотя отдал опорожнённую наполовину бутылку. Коля сделал пару глотков.

    - Нешто теперича, уж не то, что давеча, мужики уж яйцы бреють, - произнёс дедуня, потирая волдырь на синих тренировочных штанах.

    - А ты дедуль, местный? – Спросил Николай, отдышавшись после коньяка.

    - А что, не видать по мне-то?

    Коля ещё раз, внимательно оглядев деда, и будто бы уловив в нём что-то знакомое до боли, неопределённо пожал плечами.

    - Тебя сынок, я будто бы тоже встречал, - сурово сдвинув брови, сказал старик. – У меня и медаль имеется За оборону Ленинграда». И ксива к ней, не сомневайся. Я ж всю блокаду тута! А под конец войны, ранил сам себя, вот дальше и не послали... да и не годен я к строевой.

   - Как же ты отец, сам себя-то?

    - Грешным делом. Грешным. Пьян был на радостях, али с горя, теперь уже и не вспомню. Ну и полез куражу ради на маяк. И ведь, что примечательно, я на той лестнице, каждую ступеньку, будто дочь родную помню, а тут вот, не свезло. Что ни день, я в гостях у смотрителя, не подфартило вот. Ступил на шаткий камень, и кубарем вниз, да башкой о ларь с лампами. Череп чуть не пополам! Долго ни черта вспомнить не мог. Даже как кличут меня. Ну да в госпитале особливо и не интересовались. Лечат знай!

    - А как тебя зовут-то дед? – Спросил Николай, твёрдо уверенный в том, что ведь старик наверняка ему где-то встречался. В очереди возможно…

    Вместо ответа, дедок порылся за пазухой. Безрукавка, явно имела внутренние карманы. Порывшись, извлёк на свет божий, потрёпанное, порыжевшее удостоверение к медали и с гордым видом, вручил его Николаю.

    - Кутузов! Алексей! Ты!?

    Николай, охнув как от неожиданного укола под лопатку, выронил удостоверение в размазню из прелых листьев.

    - Сынок, ну что ты! Мухи в руках у тебя ебутся что ли? Ведь говорили – оберни, - сокрушался дед, дуя на картонку, вытирая её о тренировочные штаны и пряча в карман.

    - Лёха! Кутузов! – Вновь восторженно вскричал Коля и полез к деду обниматься.

    Старикашка шарахнулся от Николая как от чумы.

    - Ты чего сынок? Коньяк у тебя что ли, больно крепок? Какой я тебе Лёха? Мне восемьдесят шесть лет!

    - Да ты что? Не помнишь ничего?

    - Всё помню! И под себя не хожу покамест.

    Дед не на шутку испугался, даже отодвинулся на скамье, а корзину, поставил между собой и Николаем.

    - Смотритель Осиновецкого маяка?

    - Был когда то.

    - Ну?

 

 

 

                                                                                313

    - Что ну?

    - Коля! Николай я!

    - Мне то что, - пропищал дед, подхватываясь со скамьи.

    - Ну как же это? Вольфганг? Немец! Ты его ещё фашистом дразнил. Помнишь?

    - Не помню! По мне, так все немцы – фашисты. Сучье племя. Чего они к нам полезли? Народу тьму погубили?

    Дед с опаской схватил корзину и сделал шаг прочь.

    - Алексей! – Взвыл Коля.

    - Восемьдесят шесть лет Алексей, - проговорил старик, оборачиваясь. – Ты сынок, мухоморов видать, лишку съел. Так, поди, вон, в Ладоге искупнись. Она сейчас температурку имеет, как раз для таких как ты. У меня вон внучка, так тоже грибы жрёт почём зря. Как на бледную погань до сих пор не нарвалась – я удивляюсь. Пропащая. Папоротник сушит. А вот недавно при мне, майку, фу, срам-то, баба и в майке! Майку- то вспорола, писано на майке, что из конопли ткана, по ниткам разобрала и в «Беломор». Вонь вон с августа никак не выветрится. Коньяк у тебя, точно на мухоморах. Мне чтой-то тоже не по себе. Лечись сынок, потом поздно будет.

    И дед, ворча, утопал к озеру.

 

    «Да сон всё это» - обрадовался Николай. «А если не сон?» - Тут же огорчился он. « Если не сон, то мы сейчас это проверим».

    Сунув в рюкзак бутылку, и выкинув вонючих лещей, Николай рванул к угрожающе шипящей электричке, намеревающейся отправиться в обратный путь, на ходу разворачивая карту, и шурша страницами атласа.

 

    Вышел Коля в Ваганово. Если верить картам, и первой и второй – то отсюда ближе получалось. Дошёл до края взмокшей и пустой платформы, спустился на осклизлую тропинку и бодро зашагал к лесу.

    Начинало темнеть. Вокруг – ни души. Лишь один дачник припозднившийся, спотыкаясь, пронёсся мимо, чуть не сбив его с ног, но напоследок, несильно стукнув старательно упакованной в холстину, алюминиевой стремянкой. Тропка то – двоим не разойтись! Но обозначена на старой карте, именно дорогой, на новой, выглядела как ручей. Но всё-таки, то была дорога, и ею пользовались. Правда, судя по состоянию, крайне редко. Колеи оползли. Середина заросла лопухами, пожелтевшими, но не поломанными или примятыми.

    Прошагав с километр, Коля нашёл причину непопулярности дороги. Мостик, перекинутый через овражек с тощим ручейком, бегущим по дну, имел весьма шаткий вид. Большинство досок настила, отсутствовали, остальные – сгнили. Середина проезда, была обуглена. Явно, мост неоднократно поджигали какие-то засранцы.

    Коля перепачкался с головы до пят, перебираясь через овражек. Ко всему прочему, изловчился утопить мобильник. Тот булькнул, наглотавшись стылой воды и скончался.

    «Ничего. Просохнет, оживёт. Не в первый раз» - подумал Николай и вновь стал сверяться с картами. Старая – поплыла от сырости, и пришлось искать в недрах рюкзака фонарик. Сумерки, всё более сгущались. Воздух заискрился, а наплечные ремни рюкзака начали поскрипывать. Холодало с каждой минутой. Николая уже дважды пронзало неприятное ощущение озноба, и он зашагал быстрее. Если доверять картам, до цели, оставалось от силы, километра полтора, или того меньше. И тут… случилось страшное. Предательски торчащий посреди жухлой травы кусок проволоки, принял в свою петлю, носок Колиного ботинка, обутого как раз на раненую ногу, и хозяин ботинка, вспорхнул как напуганный голубь с подоконника.

 

 

                                                                                314

    Умудрившись вывернуться в полёте, Коля приземлился на все четыре точки, больно ободрав о гравий ладони. Рюкзак сорвался с плеча и отлетел в сторону к бетонному бортику. Звякнуло предсмертно, и ветер донёс до ноздрей, аромат ванили и фиалок. Последний привет от «Старого Кёнигсберга» протекшего в рюкзак.

    «Коньяк на мухоморах! Тоже мне, знаток благородных напитков!» - Подумал Николай, вспомнив не признавшего его, маразматика Кутузова, вытер ободранные ладони о свитер, подобрал рюкзак и свернул в лес. Если доверять компасу и двум чёртовым картам, свернул там, где нужно.

 

    Всепоедающее болото, уничтожило почти все следы падения самолёта. Хотя и законсервировало некоторые приметы. Приметное дерево с расщеплённым стволом. Залечившие теперь уже все раны сосенки, вывернутый пласт торфа, образовавший бугор, щедро поросший кустарником. Истончённый ржавчиной – словно бумажный киль – всё что осталось.  Земля и время, хоть и медленно, но верно, уничтожали следы присутствия человека на планете. Николай вспомнил виденный недавно, документально-фантастический фильм, о том, сколько лет понадобится природе, чтобы стереть с лица земли все следы пребывания человека, если вдруг, этот самый человек, неожиданно сам исчезнет с планеты. Вот так вот, сразу! В один миг!

    Николай вдруг почувствовал дикий голод. Съев под остатки разбитого коньячка, полпачки сырых сосисок с хлебом, Коля подумал сразу о двух вещах: не захватил консервного ножа, и негде добыть кипятка для чая.

    Странно должно быть выглядел этот ужин в полутёмном осеннем лесу. Поднялся ветер. Деревья вокруг заскрипели, словно пытаясь нагнать страху, а нагнав страху, изгнать непрошенного гостя из сумрачного своего мира. Нелепого гостя, невесть, зачем пожаловавшего. И впрямь, ну чего здесь делать человеку? Грибная пора минула, дрова, так далеко не заготавливают, на горбу ведь переть придётся. Так чего припёрся?

   Похолодало окончательно. Остатков коньяка, на сугрев не хватило. Развести костёр? А смысл? Не собирается Коля ночевать здесь. Он вообще не понимает, для чего припёрся сюда. Не ради охотничьего интереса, не ради какого-то жизненно важного дела. Прогулялся! И это называется, прогулялся?

    Дождя не предвиделось,  судя по всему. Николай сгрёб в кучу все, что могло гореть, и принялся разжигать огонь. Никудышному Прометею приходилось часто вставать на четвереньки, на холодный торф, усыпанный толстым слоем сырых опавших листьев и во всю силу дуть на тлеющие веточки. Ветер, стихший так же внезапно, как и поднялся, не помогал.

    Спустя полчаса, Николай стоял возле жарко полыхающего костра. Стемнело совершенно и в неровных отблесках огня, на соседних стволах, заплясали призрачные лесные тени. Почудилось вдруг Коле, восточнее, в стороне озера, будто снежная воронка. Вот она приподнялась над поваленной сосной и переместилась выше. Огонь костра нервно мерцал. Николай, повернувшись к нему спиной, взглянул на небо. Ни единой звезды, лишь редкие искорки, кружась, взмывали к верхушкам наполовину голых стволов и сию же секунду гасли. Одна искорка, змеясь, поднялась гораздо выше остальных, задела ветку, распалась на десяток микроскопических, огненных брызг и в этот момент, в костре, треснула коряга, выбросив фонтанчик шипящих иголок.

    После того как костёр разгорелся, и в лесу стало как-то уютнее что ли, Николаю было совершенно не страшно. Даже не пришлось себя успокаивать. А может быть мысль о том, чтобы провести у костра всю ночь, отвлекала от остального? Приблизительно помня обратную дорогу, можно было конечно, двигаться на стук колёс, но до железнодорожного

 

 

 

                                                                                315

полотна, уж точно не меньше трёх километров, а в лесу очень, очень, по-осеннему темно. К чему рисковать? «Отоспаться можно и днём. Зато, какое-никакое, а приключение» - подумал Николай и, зацепив здоровенный обломок ствола, поволок его в костёр.

    К трём часам ночи, Николай успел собрать всё горючее в радиусе десяти метров, смастерить себе некое подобие кресла из распластанного на сучьях рюкзака, выкурить полпачки сигарет и открыть-таки банку фасоли, при помощи металлического уголка и невесть как оказавшегося здесь кирпичного обломка.

    Насладившись вторым, слишком поздним ужином, или чересчур ранним завтраком, Николай почувствовал непреодолимое желание вздремнуть. Ненадолго, хоть на полчаса, хоть на пятнадцать минут. Прыжки на месте и энергичное похлопывание себя по щекам, помогали слабо. Наконец, Коля сдался, и, перетащив импровизированное кресло поближе к стволу покалеченной сосны, свалил все запасы горючего в костёр, решил всё же, чуток вздремнуть. Он нашёл самую громкую мелодию на просохшем мобильном, поставил будильник на полчаса, сунул трубку за отворот вязаной шапки и, прислонившись затылком к сосне, мгновенно уснул.

 

                                                                                V

 

 

    Человек, привязанный к сцепному крюку, накрытой брезентом платформы, сидел на рельсе, положив ноги обутые в продранные в нескольких местах, серые валенки, на противоположный. Цепь обвивала его грудь дважды, была продета меж рук скованных наручниками и перекинутая через плечо, уходила на крюк. Спиной, человек опирался на кривой лом, вбитый в шпалу и расщепивший её пополам. Выражения лица, вымазанного грязью и кровью, разглядеть не представлялось возможным.

    Платформа, несколько крытых вагонов и чёрная громадина паровоза окутанного белым паром. Человек не двигался, но глубоко дышал воздух выходил из его лёгких со странным свистом и бульканьем, будто бы через коктейльную соломинку, продували воздух через до краёв наполненный стакан. На вдохе человек словно бы икал, после чего захватывал ртом огромный кусок несущего боль воздуха, как раскалённый пар.

    Вокруг эшелона суетились люди в белом. «Маскхалаты» - догадался Коля. Люди громко переговаривались между собой по-русски и немецки, но Николай понимал всё сказанное на обоих языках, но никак не мог вникнуть в смысл разговоров. Он совершенно не боялся быть замеченным. Словно верные друзья окружали его. Вот только этот прикованный к платформе человек, видимо преступник, и совершил он, несомненно, нечто ужасное. За кражу – хватило бы и наручников. А возможно, что он и украл что-нибудь посерьезнее, чем кошелёк или перстень.

     Вдалеке раскатисто заворчал гром, чуть ближе, что-то гулко ухнуло и словно покатилось, подскакивая на лету, по гладкой поверхности. Так металлический шарик, падая на диск рулетки, бежит по нему некоторое время, выбирая понравившуюся лунку. Решая чью-то судьбу

     Никто казалось, на шум, не обратил никакого внимания. Люди в маскировочных халатах по-прежнему продолжали бродить вдоль поезда и громко разговаривать.

    Николай поближе подошел к прикованному человеку и, уже хотел было спросить, за что его так некрасиво наказывают, но тут вдруг вспомнил, что ему очень хочется курить, а сигареты лежат где-то возле паровоза. «Этому сипатому, тоже верно курить охота», - подумал Коля и вдруг, с ужасом заметил, что вовсе не кровью и грязью перепачкано

 

 

 

 

                                                                                316

лицо незнакомца, а поросло редкой, разноцветной шерстью. И нет на этом лице, ни глаз ни носа ни бровей, лишь хлюпающий рот, жадно глотающий воздух.

    Ногам вдруг стало холодно, Николай почувствовал как в темноте ботинка, в двух парах тёплых носков, синеют пальцы, белеют ступни и невероятно быстро отрастают ногти. Что лицо его тоже постепенно лишается носа и  глаз, зарастает противной шерстью. Не хватает воздуха, он становится едким как мыльная пена и горьким на вкус…

 

                                                                               VI

 

    В левое ухо – грянула «Барселона». Коля пулей вылетел из дурного сна, тотчас, закашлявшись и отплёвываясь. В густом дыму от костра, еле угадывались языки пламени. Глаза щипало, болела голова и чесались ноги. Николай упал на бок и откатился в сторону метра на полтора, жадно вдыхая ледяной воздух.

    Резь в глазах скоро прошла, но слёзы застилали их и Николай принялся нещадно тереть их кулаками, вслух укоряя себя за тупость. Засыпая, он и не подумал о дыме и ветре.

    Наконец, зрение и дыхание пришли в норму. Коля отнял кулаки от глаз, и застыл в изумлении. Возле костра, сидел неизвестный бородатый мужик, упакованный в какие-то лохмотья и нагло, даже не морщась, жрал Колин лимон. Сок стекал по его бороде и капал в банку фасоли. Банка была аккуратно вскрыта и из неё торчала блестящая ложка. Мужик был слишком увлечён едой и не обращал на Николая, ни малейшего внимания.

    Коля вернулся на прежнее место у костра, не обнаружив рюкзака, присел на корточки напротив чавкающего незнакомца.

    - Здравствуйте, - прошептал он, заглядывая мужику в лицо.

    Тот вздрогнул всем телом, уронил банку и освободившейся таким образом рукой, извлёк из пасти измусоленный огрызок лимона.

    - Здравствуйте, - вежливо ответил он с едва уловимым прибалтийским акцентом. – Заблудились?

    - Не то чтобы заблудился, - проговорил Коля. – Скорее… - Николай растерянно огляделся по сторонам. – Скорее просто устал. Гулял по лесу и вот…

    Бородач что-то промычал, будто соглашаясь со сказанным, вытряхнул остатки содержимого банки в рот, запрокинув при этом голову далеко назад. Затем тщательно облизал ложку и сунул её за пазуху, действуя при этом одной только левой рукой.

    С минуту незнакомец изучал пустую банку, понюхал этикетку, поковырял её грязным ногтем. Вскоре это занятие видимо наскучило ему и банка полетела за спину, шлёпнувшись в лужу за обломками самолёта.

    - Зря вы спите, вот так, в лесу в одиночестве, - наконец произнёс бородач, запуская указательный палец глубоко в ноздрю.

    - Как-то случайно вышло, сказал Коля закуривая.

    Мужик вытащил палец из ноздри, тщательно вытер его о то, что могло бы, некогда именоваться штанами и молча протянул ладонь, прося, таким образом, сигарету. Он прикурил от головни, глубоко затянулся, пустил дым колечками, и блаженно зажмурившись, тихо произнёс: - Какого чёрта? Это же лес! Ветер, дым! Торф, в конце концов, хоть и влажный, но горюч же он. Ботинки вон чуть не спалили с ногами вместе.

    Николай осмотрел подошвы и сказал раздражённо: - Вы тоже хороши! Видите что с человеком неприятность – сгорает заживо человек, и молчите. Продукты эти, между прочим, были мои.

    - Ну и что, - безразлично произнёс незнакомец. – Это вам уроком послужит на будущее! спать в осеннем лесу, ночью! Кстати, спасибо за угощение.

    - Пожалуйста. У меня ещё сосиски остались и хлеб, - смягчился Коля.

 

 

                                                                                 317

    - Уже нет.

    - Чего нет?

    - Не осталось. Я же говорю; спасибо за угощение!

    «Борзый, какой мужик» - подумал Николай. «Спасибо за угощение! Я и не думал всяких бомжей в лесу угощать своей жратвой, купленной, между прочим, на последние деньги. Кстати, где мой рюкзак?»

    Рюкзак лежал рядом с бородатым поганцем, вывернутый наизнанку. Развёрнутые карты, прижатые фонариком, лежали рядом.

    «А он часом, не уголовничек в бегах» - подумал Николай, приглядываясь к одеянию бродяги, а вслух произнёс: - Вещи мои верните, пожалуйста.

    - Да, пожалуйста, - отозвался мужик, перебрасывая Николаю рюкзак и фонарик. Карты он оставил возле себя.

    - Это вы, похоже, заблудились, - прошипел Николай, пытаясь расстегнуть негнущимися пальцами воротник куртки.

    - С чего вы взяли?

    - Зачем же вам тогда мои карты?

    - Да они мне ни к чему, - громко воскликнул мужик, комкая карты и бросая их в огонь.

    Кнопка от воротника, отлетела в сторону, срикошетила от соседнего ствола и запуталась у наглого мужика в бороде.

    - Вы чего себе позволяете? – Вскричал Николай, вскакивая на ноги.

    Мужик повелевающим жестом, приказал Николаю сесть обратно и тот подчинился.

    - И вам они больше не понадобятся, - успокоительным тоном произнёс он. – Из леса я вас выведу, а сюда приходить больше не нужно.

    - Из леса, я и сам выберусь, безо всякой карты, а вот указывать мне, куда приходить, а куда не стоит, не надо. Вы кто такой вообще?

    - А вы?

    - Чего вопросом на вопрос-то? Мне долго рассказывать…

    - Ну а мне ещё дольше, да и неинтересно это.

    Незнакомец говорил так спокойно и серьёзно, а кнопка, застрявшая в его бороде, смотрелась очень смешно. Вскоре, поняв, что мужик не представляет для него никакой угрозы, а действительно, является лишь полоумным местным бездомным, зачем-то шляющимся ночами по лесу, Николай успокоился и решился повернуться к нему спиной. Справить малую нужду. «Всякое уже, кажется, бывало» - лихорадочно соображал он. «Ночь коротать вдвоём, вроде, как и веселее. Уходить он, похоже, как и не собирается. Тепло и нажрался».

    - И всё-таки, вы кто? – спросил Николай, застёгивая штаны и оборачиваясь к незнакомцу, который в это время, с наслаждением вдыхал коньячные пары из пустой бутылки с отбитым горлом.

    - Я то? – Переспросил он. – Да никто, пожалуй. Дух лесной бесплотный. Тень чья-то. Как у Андерсена, помните?

    - У Шварца! – Поправил Коля.

    - У Андерсена, - настоял мужик. – Старичок-лесовичок, леший, тролль болотный и так далее.

    «В лесу сём, несмотря на октябрь холодный, произрастают галлюциногенные грибы, и бомжара в них похоже неплохо разбирается» - подумал Коля, выздоровевшими глазами, с интересом, разглядывая странного субъекта, придвинувшегося ближе к огню. Тот громко чихнул, вытер ноздри драным рукавом, и тут же закашлялся. Надсадно, мучительно, как

 

 

 

 

                                                                              318

чахоточник в последней стадии. Николай нисколько не усомнился в том, что будь у мужика белый носовой платок, и вытри он им губы, покрылся бы платок кровавыми пятнами. Коля отыскал минералку, свернул крышку и протянул незнакомцу. В ответ, тот отрицательно покачал головой и моментально перестал кашлять, заговорив вновь прежним голосом, как будто выматывающего силы приступа и вовсе не было.

    - Судьбу благодарите молодой человек, что я вот мимо проходил… Минут через пять, возможности вернуться домой, у вас бы уже не было.

    - Спасибо, - смущённо пробубнил Коля. – Меня Николаем зовут!

    - Весьма неприятно, - сказал бородатый.

    - Коля смутился ещё больше и чтобы скрыть это смущение, принялся перешнуровывать ботинок. «А ведь и впрямь, он мне мог жизнь спасти. И спас бы, если бы я заснул ещё крепче» - подумал он, но тут же одёрнул себя, решив, что мужичок-то, ведёт себя и впрямь чересчур нахально. Валить надо отсюда. Фонарик, если постоянно включённым не держать, может и дотянет до Ваганово, а там первая электричка и к чёртовой матери. В гробу видел Николай это всё. Хватит…

    - Чёрта частенько поминаешь Николай, - прохрипел мужик. Начинался очередной приступ кашля. – И в гробу тебе меня уж точно не увидеть…

    Николай остолбенел поначалу, решив, что незнакомец читает его мысли, а затем до него дошло: попросту вслух, хотя и очень тихо, произнёс он слова про чёрта, гроб и про нахальность мужика. В очередной раз ему стало совестно. «Мужик-то больной бесконечно, а в гробу я его не увижу, потому как бомж. Кто-же их в гробах-то хоронит? В пакет полиэтиленовый завернут, и в крематорий или братскую могилу, а там, поминай, как звали. Не вспомнишь. И ведь может ещё в лесу этом треклятом загнуться. Ещё и не найдут».

    Откашлявшись, мужик снова заговорил. Только теперь, голос его показался Николаю, будто бы чужим. Грубее что-ли.

    - Ты мил человек, лишнего про меня не думай. Ни к чему. Я-то ведь знаю, зачем ты сюда припёрся. Хотел знать, кто я? Изволь. Егерь я. Охотничье хозяйство «Приневское», слыхал про такое? Костёрчик ты развёл аккурат на моей территории.

    - Я не знал что это запрещено, - виновато пробормотал Николай.

    - Незнание законов, не освобождает от ответственности. Сейчас не об этом. Найдёшь что искал, забирай! Но не приходи сюда больше никогда!

    - Почему? Ведь это уж точно не запрещено?

    - Не тревожь ты ничьи души. Не оскорбляй. Думаешь, мёртвые не завидуют ныне живущим? Ещё как завидуют. Никакая жизнь вечная, тоскливая, не сравнится с жизнью сущей, реальной.

    Николай вдруг живо представил себе, как должно быть и в самом деле скучно им там, умершим, на хвалёном том свете, имеющим жизнь иную, вечную. Ну, к чему стремиться? За что бороться? И там ведь наверняка существуют свои догмы и запреты. А что люди? Точнее души их чувствуют там? Начальник на земле, наверное, и там начальник, а батрак, был батраком, им и на небесах останется.

    Выдававший себя за егеря, тем временем продолжал: - Много тут народу шляться стало, вот мёртвым и плохо спится. Нету им покоя, там ведь, - мужичок многозначительно ткнул пальцем в небо. – Там ведь, все равны. И всё равно, героем ты был или мразью. И никто тебя ни в чём не упрекнёт.

    - Вы так уверенно всё излагаете, будто сами на том свете побывали, - не скрывая иронии, произнёс Николай.

 

 

 

 

                                                                                319

    - А чё… Можа и побывал. Мне одному ведомо, - хитро прищурившись, ответил незнакомец.

    «Так он скоро заговорит на старославянском» - подумал Коля, а вслух прошептал: - И что, не врут, будто рай и ад существуют? Грешники на сковородках маются, а праведники в райских кущах яблочки трескают?

    - Ох, врут!

    Мужичок с хрустом потянулся и широко зевнул, продемонстрировав застрявший меж зубов, фиолетовый, размокший кусочек фасолевой шелухи.

    - Тебя-то я, можно сказать, знаю, - продолжал он, принявшись заплетать бороду в косицу. – Видал частенько, потому и не трону, а вот остальным сюда, дорога заказана.

    - Я ведь впервые тут, - соврал Коля.

    Мужик вдруг рассердился. Глаза его нехорошо блеснули, он зло щёлкнул зубами и беззвучно топнул ногой. Торф проглотил удар.

    - Не бреши! Мне не ври! Меня обмануть не выйдет! Себя скорее обманешь, а меня не смей!

    Почудилось вдруг Николаю, что сидит перед ним, скаля зубы и бешено вращая выпученными глазами, не бородатый русский мужик в драной брезентовой робе, обмотанный дырявым, засаленным шарфом, а ладный ариец в комбинезоне лётчика Люфтваффе. Вот только ногу подвернул он как то неестественно и плечо придерживает. Видать ранен…

    От неожиданности, Николай резко подскочил, забыв про толстенный сук, простершийся словно нарочно, в полуметре от его макушки…

 

                                                                               VII

 

    Николая разбудила холодная капля, упавшая с тощего последнего листа, на кончик носа. Он открыл глаза и тут же зажмурился от попавших в них брызг, на которые разбилась следующая капля.

    Костёр спокойно догорал, распространяя вокруг, ещё достаточное количество тепла. Неярко светило солнце, на небе не наблюдалось ни облачка.

    Николай, выдернув руку из-под полы укрывавшей его куртки, ощупал макушку. Так и есть. Приличная шишка! Но голова не болела, и вообще, Коля чувствовал себя прекрасно выспавшимся и совершенно здоровым. Быстро собравшись, Николай обнаружил под рюкзаком полбутылки коньяку. О чудо! «Лесовичок» ведь вынюхал ночью всё, до самого запаха. А приходил ли он, этот странный егерь? Николай бросил взгляд на то место, где восседал этот нестандартный тип. Торфяной пласт был продавлен явно человеческой задницей. Тонкие корни обнажились. Корни сеткой поначалу оплетавшие металлическое днище фюзеляжа, спустя время, как днище окончательно сожрала ржа, пошли вглубь, настойчиво, будто земляные черви. Меж голых древесных сосудов, артерий и вен, торчал бок чемоданчика из чёрной в прошлом кожи. Теперь же материал напоминал потрескавшееся дно высохшего ручья. Замки открылись с лёгкостью, будто бы все те годы, что провёл чемоданчик в сыром торфянике, какой-то внимательный леший, аккуратно смазывал их.

    Два горизонта по два ряда аккуратных слиточков. Всего сорок золотых кирпичиков с выбитыми буквами «DNB» и распростёршими крылья орлами, держащими в когтистых лапах венки со свастиками.

    Тяжеленный чемоданчик, тем не менее, легко уместился в рюкзаке.

 

 

 

 

                                                                              320

                                                                         VIII

 

    По дороге, Николай успел дважды здорово испугаться. Первый раз, когда с треском отскочила никчёмная, тощая ручка, скверно пришитая к верху рюкзачка, и тот всей тяжестью рухнул на платформу. И второй раз, когда уже на Балтийском вокзале, слишком бдительный милиционер, проверил Колины документы.

 

    Через три с половиной часа, совершенно ошарашенный всем произошедшим Николай, сбросил рюкзачную лямку с онемевшего плеча, в прихожей петергофской квартиры.

    Мысли о том, что же делать с неожиданным счастьем, свалившимся на него в виде сорока брусочков жёлтого металла, недолго занимали Колину голову.

    «Не имей сто рублей, а имей сто друзей и тысячу приятелей и просто хороших знакомых!»

 

    Реально конечно, золотишко стоило много дороже. Но и та сумма, которая покоилась в битком набитой спортивной сумке, легко могла свести с ума и подвигнуть на преступление, очень и очень многих…

 

  

 

 

  

    

 

 

 

 

 

 

 

 

  

   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

   

 

    

 

 

 

 

 

 

                                                                                321

 

                                                       Глава четвёртая

 

 

 

 

 

                                                                    I

 

.    - Коля! Тебе необходима помощь психиатра! – Ставя на стойку полупустую чашку, произнесла девушка.

    - Среди психиатров, у меня почти, что друзья есть, - отозвался Николай, ища взглядом официанта в туманном от висящего над столиками табачного дыма зале. – Кстати! Милое создание! Мы уже полчаса как хорошие знакомые беседуем, а я до сих пор не знаю твоего имени.

    - Ольга. Ольга Фишер, младший маг секты Ванильной звезды, племени Аргу.

    Девушка пристально вгляделась в дно чашки.

    - У вас там, в секте, все Фишер? – Поинтересовался Коля, глупо ухмыляясь.

    - Я избранная.

    - Путём свободных демократических выборов?

    - Где-то так…

    Ольга вдруг сделалась грустной, и Николай мысленно укорил себя за напор. Явно излишний.

    - Ольга. Прости.

    - За что? Между прочим, я бы на твоём месте не стала бы раскрывать душу первому встречному.

    - Встречной, - поправил Николай. - А почему секта Ванильной звезды?

    - Ваниль – упрощённый вариант латинского слова «вагина». По вашему, по-русски – пизда, хотя и грубо, но точно.

    Коля покраснел до ушей, на подобную прямую речь, даже под воздействием двойного кофе с ромом, он никак не рассчитывал.

    - У меня на родине, это бранное, нецензурное слово.

    - Ну и что? «Киска» или «дырочка», что, менее браны в данном контексте?

    - В вашей секте, все члены женского пола?

    - Не совсем. Есть один член, лишённый члена. Извини за каламбур. Повар. Евнух или кастрат – не знаю. Хозяйство ему снесло где-то в Афганистане, то ли осколком, то ли сослуживцами. Кстати парень что надо! И голос у оскоплённого ничуть не изменился, не Лоретти, не Фаринелли, что твой Хворостовский!

    - Откуда ты знаешь про Хворостовского?

    - Я его самого знаю! Года два тому назад, три концерта у нас давал. А я тогда горничной в гостинице, где он останавливался, работала.

    Наконец официант, всё же подкатил к их столику с видом весьма недовольным. Николай сделал заказ. Ольге в этот раз он осмелился предложить «Кровавую Мэри», и она не отказалась.

    - Только водку с соком не смешивайте, - попросил Николай. Официант сгрёб кучу серебра с края стола и удалился с видом побитой собаки.

    - А что, в России не перемешивают? – удивлённо спросила Ольга.

    - Перемешивают, - отозвался Николай. – Но не с соком, - с этими словами он многозначительно поднял вверх указательный палец правой руки. – С пивом, например, или портвейном.

 

 

                                                                            322

    Было видно, девушке хотелось пооткровенничать. После «Мэри», это её желание, явно усилилось.

    - Ну а кто же ты сейчас? – поинтересовался Коля.

    - Портовая девка.

    Николай поперхнулся дорогим гаванским дымом.

    - То есть!? Младший маг и портовая девка?

    - Ну и что тут непонятного? Шлюха! Проститутка если угодно. Блядь с внешностью школьной учительницы. Парень ты я вижу резвый! Можешь и меня отбананить, - Ольга взяла паузу на пару мгновений, а затем почти прошептала: - даже бесплатно! Ты мне нравишься.

    Николай довольно быстро пришёл в себя, после этих слов. Кому как не ему показалось по прибытии в Анжелтаун, что всё, даже песок на пляже пропитан здесь ароматом секса. Шорты у туристов, конечно, не оттопыривались на каждом шагу, но всё же… кроме секса в тесном воздухе витал и дух алкоголя, а алкоголь и секс, вообще-то малосовместимы.

    В кармане пискнул мобильник и деловито заползал в недрах широких штанов.

    «Никто меня здесь не знает, никто соответственно звонить не должен» - подумал Коля и вновь залюбовался Ольгой. Алкоголь окончательно раскрепостил её.

    - Ну и чем же вы в своей секте занимаетесь? Какую идеологию проповедуете? - опрокинув в широко раскрытый рот стакан с кроваво-красным содержимым, поинтересовался Николай.

    - А тебе не всё равно? – Ольга поправила лямочку на плече. – Ты когда в Анжелтауне объявился?

    - Сегодня утром. А прилетел вчера.

    - Из аэропорта до города пешком добраться за полчаса можно! В клумбе, что ли ночевал?

    - Я в Гавану прилетел, автобусы перепутал, дождь лил не прекращаясь. Сел у окошка, пейзаж однообразный, заснул. Просыпаюсь – город, догадался на маршрутном указателе прочесть: «Гавана-Анжелтаун». Сколько отсюда до Гаваны?

    - Километров двести. Но у нас уютнее и море рядом. А ты, правда, из России?

    - Да. Я же на русском говорю. Ты тоже.

    - Из страны водки, морозов, матрёшек и медведей?

    - Из всего перечисленного тобой, знаком близко только с первым.

    - А зачем приехал?

    - Вот только затем, чтобы в этом засранном заведении вешать тебе лапшу на уши, про свою хромую судьбу и параноидальные сны.

    Николай начинал злиться. Сам не зная почему. Всё кроме Ольги начинало его раздражать. И «Кровавая Мэри» с ромом вместо привычной водки и тяжёлые столы из корабельного дуба, и плетёные жёлтые стульчики. Темнокожий медлительный официант – тоже раздражал, так и подмывало съездить ему в смешно оттопыренное ухо.

    - Почему у тебя русское имя? – спросил Коля, успокаиваясь после большого глотка и доброй затяжки.

    - Родители русские. Папа сбежал из социализма в социализм. Только здесь как ему казалось социализм другой. Настоящий!

    - Тёплый круглогодично и с ласковым морем под боком?

    - Я не знаю! Возможно, он так и думал.

    - А где же теперь твои родители?

    - Мама живёт в Гаване, а отец… - Ольга замолчала, распрямилась и вновь оправила платьице. – Папа умер семь лет назад.

 

 

 

                                                                      323

    - Извини. А что случилось-то?

    - Социализм кончился!

    - Как кончился!? – Произнёс Коля с усмешкой. – Мне показалось, что сейчас, у вас как раз самый расцвет! Самый развитой социализм, какой только можно себе представить. Пара шагов и Куба утонет в раю коммунизма. Взять хотя бы Анжелтаун, не столица, а метро есть, две больницы…

    - Три, - поправила Ольга.

    - Тем более! Гольф-клуб, шикарный стадион, Сити с небоскрёбами, киностудия, эдакий «Анжелвуд», чего ещё там у вас есть и чего не хватает?

    - Беднейший квартал есть, наводнённый ворами и бандитами, чёртовы вооружённые до зубов гаитянцы и кубинцы и все в одинаковых майках с Че Геварой на пузе, красных бейсболках и автоматами Калашникова. Мочат друг дружку почём зря, в любое время суток. Гаитянец – гаитянца, кубинец – кубинца, кубинец – гаитянца, гаитянец – кубинца. Всё смешалось. Набережная Свободы ещё есть, где стройными рядами, вот такие как я. Негласный комендантский час. А знаешь, кем мы оказывается, работаем?

    - Ты недавно сама сказала.

    - Да! Сфера услуг. Туристический бизнес. Чего там у нас ещё есть? Четыре полицейских участка, вантовый мост на Большой остров, роскошный аэропорт, ни хрена не нужный морской порт, типография и наша Вагинальная секта.

    - Ванильная.

    - И то и другое, ну какая разница, редкая вагина благоухает ванилью, чаще мускусом. Моя вот говорят с перчинкой. Попробовать не хочешь?

    «Девчонка напилась» - подумал Николай. «Пора выйти на свежий воздух, хотя какой он тут свежий! Первый час ночи, а на улице плюс 25! А классная девчонка!»

    В кармане Николиных штанов снова пискнул и заворочался телефон.

    «Кой чёрт» - подумал Коля и выволок трубку на божий свет. Номер знакомый, более того код питерский, кто это такой экономный трезвонит с городского телефона?

    Поздно! Мобильник притих, превратившись в комок пластика начинённый электроникой. «Перезванивать не буду. Не хочу!» - решил Николай, пряча аппарат обратно в карман и переводя взгляд на красивую шлюху.

    - По-моему, пора прогуляться, - тихо проговорил Коля. Местный ром, оказался на редкость крепок.

 

                                                                          II

 

    Они шли по той самой набережной Свободы, мимо отеля «Сатурн» в двадцать два этажа. С пролива долетал лёгкий бриз, приятно щекоча кожу. Оранжевые цифры электронного табло над полицейским участком, утверждали, что сию минуту ровно 2:45 и +25^оС. Умалчивая о том, сколько по Фаренгейту.

    Николай вышагивал не совсем уверенно, ноги казались ватными и неприятно липли к разогретому асфальту. Ольга, привыкшая к местному рому, нежно поддерживала его, ухватив за локоть. Ни дать, ни взять – семейная пара, припозднившись, возвращается из гостей или ночного ресторана. Дважды Николай ронял гостиничную ключ-карточку, и дважды они с Ольгой сталкивались лбами, одновременно нагибаясь за ней. Николай смущённо потирал лоб, а Ольгу это, несомненно, забавляло, она громко смеялась, дула на ладонь и прикладывала к ушибленному месту.

    - А ты где всё-таки остановился? – Спросила Ольга, помогая Николаю поднять с мостовой, уроненную в очередной раз карточку.

 

 

 

                                                                         324

    - Хотел бы в «Сатурне», но пришлось в «Веге».

    - Клопов нет? – Усмехнулась девушка.

    - Нет, только блохи и бабочек, ночных полно, - на полном серьёзе ответил Николай.

    - Блохи-то откуда?

    - Бывалые постояльцы утверждают что раньше, «Вега» была приютом для домашних животных потерянных хозяевами. Старое здание перестроили, а блохи, где-то переждали это бедствие, чтобы с новыми силами, накинуться на новых гостей. Хорошо, что на людях они не квартируют.

    - Я как погляжу, ты лучше меня всё знаешь. «Вега» была перестроена. Ничего себе приют для домашних животных в шестнадцать этажей.

    - Так это когда было…

    - Я, во всяком случае, тех времен, увы, не помню.

    Ольга зевнула, мило прикрыв рот кончиками наманикюренных пальчиков.

    - Может, погуляем по городу, а потом продолжим знакомство, где-нибудь в приличном заведении? - Робко, видя, что девушка устала, предложил Николай.

    - Я вижу, ты парень денежный, - вскинулась Ольга. – Но должна тебя разочаровать; в это время, по городу, осмеливаются гулять, лишь хорошо вооружённые люди, или сумасшедшие вроде тебя. Приезжие могут, конечно, но только во дворе своей гостиницы.

    - А как насчёт пляжа?

    - Драться умеешь?

    - Этому учат только профессионалов, да и смотря за что? Если за честь такой дамы как ты…

    - Ладно, - Ольга рассмеялась. – Как там у вас… «утро вечера мудренее». Давай-ка по домам. А завтра, с полудня, я совершенно свободна. У тебя водительские права есть?

    - Не международные.

    - У нас на это не смотрят, возьмёшь в любом прокате кабриолет постарше…

    - Зачем постарше?

    - Они надёжнее. И я буду ждать тебя, с двенадцати, в пиццерии «Атлантика», за первым от стойки столиком слева.

    - Ну а если он будет занят? Эти ваши буржуазные замашки…

    - Он не будет занят, - широкая и без того улыбка девушки, стала ещё шире. – Это мой столик. Я выкупила землю, на которой он стоит. А замашки скорее полу буржуазные.

    - Хозяин пиццерии, твой клиент? – Разочарованно прошептал Коля.

    - Хозяину сети пиццерий «Атлантика» - семьдесят шесть лет, он верный муж, прекрасный отец и дедушка восьмерых внучек, и с ним у меня, просто хорошие, можно сказать, дружеские отношения. Мне иногда кажется, что и он в свою очередь относится к моей персоне, точно так же, как и к своим внучкам. Потреплет так, иной раз по-стариковски и смотрит грустно вслед тебе, уходящей, съёжившись в своём инвалидном кресле. Герой Второй Мировой войны, между прочим.

    - Сколько их, героев разных войн… - задумчиво произнёс Николай, любуясь игрой огней отражённых в водах пролива Благоденствия.

    - А теперь, спускайся в метро, переходи налево, твоя станция – «Бульвар Нарцисс», и там до отеля, три шага.

    - А метро разве, не закрыто?

    - Ты точно с Луны! Как оно может быть закрыто? Зачем? Это же транспорт! Метро открыто круглосуточно, ночью лишь, поезда ходят реже.

    - Вообще-то там, откуда я прибыл, кавалерам полагается провожать дам, до подъезда их дома.

 

 

 

                                                                         325

    - А если я феминистка? Ага, провожать! А после, скулить до утра под окном серенады, душным голосом, и усыпать мостовую окурками.

    - Всё упрощаешь… - рассердился Николай.

    - Я здесь живу, а город наш курортный. Не беспокойся. Я превосходно доберусь на такси.

    - Здесь и такси ночью ловятся?! – Куда-то в сторону, пробурчал Коля и разочарованно пожал плечами.

    Точно по мановению волшебного жезла, из переулка, вырулил неторопливо оранжевый кэб. Ольга вскинула руку, и древнее авто, проворно вскочив на бордюр, замерло, в пяти сантиметрах от бедра потенциальной пассажирки.

    - Пока, - девушка послала Николаю воздушный поцелуй, и бесшумно открыв заднюю дверцу, растворилась в глубине салона.

    Такси, мгновенно сорвалось с места, и, взвизгнув словно поросёнок, получивший доброго пинка, скрылось за поворотом.

    С минуту, Николай растерянно, провожающе, смотрел вслед, так внезапно сбежавшему, единственному живому существу, как ему казалось, в этом чужом городе. Потом, выудил из кармана пачку невероятно крепких кубинских сигарет, где и не пахло привычной американской смесью Турков с вирджинцами, пачку, купленную как сувенир на время пребывания, в аэропорту, купленную, но не выкуренную ещё даже до половины. После пары затяжек, казалось, что лёгкие выворачиваются наизнанку. Рассеянно закурил. Вдохнул едкий дым, закашлялся, швырнул сигарету в воды пролива и твёрдым теперь уже шагом, двинулся к стеклянному павильону с ярко сияющей, огромной буквой "U”, над входом.

 

    Весёленького, похожего на светофор поезда, из трёх вагонов, окрашенных в красный, синий и белый цвета, пришлось ждать, ровно двадцать три минуты. Николай засёк время по станционным часам.

    Прокатившись три или четыре раза мимо нужной станции «Бульвар Нарцисс», Николай сообразил, что линия метро – кольцевая и в ночное время, обслуживается только одним поездом, мечущимся с внешнего кольца на внутреннее. Полностью кольцо, состав проходил где-то за полчаса, связывая между собой все острова архипелага на которых расположился Анжелтаун и, заходя на одну единственную «материковую» станцию, если можно «Остров Свободы» обозвать материком. Но станция эта, почему-то называлась «Космос».

    В метро было прохладнее, чем на поверхности, и Николай почувствовал, что если бы не тяга в ватерклозет и не жутко гремящий, раздолбанный и покрытый бесталанным граффити состав – катался бы и катался до рассвета. А может и дольше.

    Ольга оказалась права, от выхода со станции «Бульвар Нарцисс», расположенного на заднем дворе, почти на стоянке ночного клуба, до гостиницы «Вега», путь действительно состоял из нескольких шагов. «Как это я раньше не замечал, что метро у меня прямо под боком?» - Подумал Николай и решительно ступил в гулкий холл отеля. «Кой чёрт им по ночам не спится?» - про себя выругался Коля и шагнул к стойке портье. Выйдя из лифта, Николай, нос к носу столкнулся с дежурной по этажу.

    - Товарищ чего- нибудь желает? – Одёргивая фартук, коим могли похвастать официантки в советских до пыли ресторанах, «Метрополе» к примеру, поинтересовалась горничная.

    - Товарищ желает поговорить с кем-нибудь на родном языке и выпить водки, - молвил Николай по-русски, подумав про себя: «Проститутки у них только за баксы, автопарк

 

 

 

                                                                            326

американский, гостиницы в пятьдесят этажей, а сервис и мозги – советские. Тамбовский волк тебе товарищ! Здесь я намерен быть господином! С такими-то деньгами!?»

    - Не понимаю, - расплывшись в улыбке, прощебетала дежурная.

    - Водки выпить! – Проорал Николай.

    Теперь, горничная понимающе закивала, указывая пальчиком в пол, из чего Николай сделал верный вывод: «Водки мол, в номер по ночам у нас не положено, а хочешь надраться, вали вниз, в бар».

    Николай отдал ей ключи от номера, велел сменить бельё, включить кондиционер, открыть настежь окно. Шут с ними с бабочками, а сам, спустился в бар.

    «Хорошо, что английский, я всё-таки учил» - подумал Коля и тут же укорил себя: «А вот немецкий, будь он проклят!»

    В баре, с трудом взгромоздившись на высокий стул у стойки, Николай велел бармену принести чистой водки и далеко бутылку не убирать. Бармен – молодой рыжий парень, сильно смахивающий на ирландца, молча кивнул, сгрёб зелёненькие и потопал к дальнему концу стойки, где помещался холодильник, размерами напоминавший трёхдверный платяной шкаф. Вернувшись, рыжий водрузил перед Николаем, припотевшую бутылку шведского «Абсолюта», крохотную стопку и блюдечко с солёным кешью. Коля презрительно отодвинул стеклянный напёрсток, попросил стакан, нацедил примерно с четверть, залпом выпил, разгрыз орех, и удовлетворённо втянув носом воздух, закурил. Теперь уже, кубинская, смертельно крепкая сигарета, именуемая в «совке» - «горлодёр» - не показалась ему такой поганой как недавно на набережной.

    В кармане дёрнулась мобила.

    - Эх, блядь! – разочарованно протянул Николай, сосредоточив восклицание на последнем слове, осушив вторую четвертинку. – Ни одной родной фразы! И хлебца чёрного нет!

    - А какую такую фразу, хотел бы услышать господин? – Вдруг, на чистейшем русском языке, проговорил рыжий бармен, пристально всматриваясь в полуопустошённую бутылку «Абсолюта».

    - К-как ты сказал? – Николай поперхнулся ореховыми крошками. – Русский что ли?

    - Нет. Японец, - улыбаясь, ответил рыжий.

    - А язык, откуда… Тьфу стерва, издеваешься? – Рассердился осенённый Коля.

    - Русский я, русский, - успокоительным тоном произнёс бармен. – Но вот если господин будет издеваться, вмиг превращусь в эскимоса. Моя твоя не понимай!

    Николай, скрипнув стулом, отвернулся от рыжего парня, обвёл мутным взглядом зал, затем вернулся к прежнему положению и протянул руку над стойкой.

    - Разрешите представиться. Николай, - с трудом ворочая языком, произнёс он. «Абсолют» на ром – как-то жестоко.

    - Костя, - просто ответил бармен, пожимая Колину ладонь и продолжая улыбаться.

    - Слушай, Константин!?

    - Весь внимание.

    - У тебя ещё одна такая есть? – Спросил Николай, кивая на «Абсолют».

    - Допустим.

    - Слушай! Бери её сейчас и давай поднимемся ко мне. Посидим, поговорим. Давно родину на «Баунти» променял?

    - Четыре года уж как. А вот посидеть не получится. Работа! Разве что, в семь утра, когда всё закроют.

    - А всё-таки ты сука Костя, - прошипел Коля, сгребая со стойки бутылку и стакан, кряхтя, слезая с высокого стула. – В кои веки земляка встретил и то облом. Сука.

 

 

 

                                                                           327

    - Не согласен, - ничуть не обидевшись, сказал бармен.

    Николай уже отошедший от стойки, неожиданно вернулся, сгрёб, оставшиеся в блюдце орешки, бросил их в рот. Прожевал. И тут… его стошнило на стойку…

 

    Проснулся Коля около девяти утра, от надрывного кряхтения, ползавшего по полу мобильника. Голова не болела, но ныло всё тело, будто били его, Николая, Дорогого товарища Николая, господина кутилу, бейсбольной битой, обёрнутой рукавом телогрейки. Номер был прежний, но трубку снять он снова не успел.

    «Абсолют» - это вам не кайф российского розлива» - думал он, шагая в душ. «На свидание явлюсь как огурец!»

    Он долго стоял под прохладным душем. Послушная горничная, как и было ей велено, врубила кондиционер, и несмотря также на распахнутые окна, в номере царила невыносимая духота.

    Коля вышел из душа. Не вытираясь, прошлёпал к кровати, натянул шорты. Вчерашний бармен, невзирая на оскорбление, оказался приличным парнем, заботливым ко всему ещё. Каким-то одному ему известным образом, транспортировал Колю в номер, изъял удушающий «Лигерос» и вместо этой дряни, запихал в карман шорт, настоящий, американский «Лаки Страйк». Вывернув регулятор кондиционера на полную мощность, Коля с удовольствием закурил, улёгшись на кровать, прямо под выход сплита.

    В дверь коротко постучали.

    «Горничная» - смекнул Николай. «Только горничные стучат так коротко и настойчиво». Николай не понимал, откуда в его, отнюдь не воспалённом мозгу, появилась эта мысль. Ведь в гостиницах он живал не так уж и часто.

    - Открыто, - произнёс он на английском.

    Дверь отворилась и на пороге действительно возникла давешняя горничная, держа в руках пачку свежего постельного белья.

    - Мистер. Водка?! – Воскликнула она, укоризненно качая головой.

    - Хочешь? – Спросил Коля, беря с тумбочки бутылку «Абсолюта», в которой напитка оставалось меньше половины.

    - Ноу. Ноу дринк, - девушка покачала головой и уставясь в пол, вытянула указательный палец в сторону кровати.

    «Была бы хоть симпатичная, так ещё вдобавок и дура» - подумал Николай и отвалил к окну, дав горничной возможность сменить бельё.

    Мобильник пополз под тумбочку. На этот раз Коля успел нажать кнопку ответа и вальяжно приложил трубку к уху.

    - Коля. Колян! – Неслось из трубки.

    - Слушаю, - Николай узнал голос Мишки из Приветненского, но постарался сохранить серьёзность, хотя и не виделись и не созванивались, они уже давно. «Господи, и за тысячи километров ты меня достал. Как тесен мир!» - Подумал Коля и повторил: - Слушаю вас.

    - Слушаю вас, - передразнил Мишка. – Ты там что, в редакции «Форбс» или на заседании клуба первых миллиардеров? Ты вообще, где есть?

    - Я в славном городе, герое почти – Анжелтауне в паре сотен километров от Гаваны – столицы Острова Свободы. Куба. В отеле «Вега» на десятом этаже. Сижу на подоконнике, курю «Лаки Страйк».

    - Сижу, курю! А чё не сигару гаванскую?

    - Потому что говно, честно сказать. Чего ты хотел? Излагай поскорее, а то связь дорогая.

 

 

 

 

                                                                            328

    - Так ведь я тебе со службы звоню, пусть шеф платит. Мне по-барабану.

    - Быстрее говори. Уволит тебя завтра шеф к чёртовой матери, когда узнает, куда ты звонил.

    - Уже. Уже!

    - Что уже?

    - Уже уволил. Я вот сижу расчёта жду, дай, думаю, звякну, не чужой ведь человек.

    - Вечно меня все используют. Ну, я ещё могу понять, когда физическая помощь нужна, если там достать что-то, но вот чтобы начальству насрать. Неэтично как-то, да и по отношению ко мне не совсем порядочно.

    - Да всё ништяк! Как говорит младая поросль. Ты вот что, ты в календарь давно заглядывал?

    - Давно, а что такое?

    - Число, какое у нас сегодня?

    - У вас, не знаю, а у нас тут двадцать четвёртое декабря.

    - Ну, так вот!

    - Что вот?

    - Ты там чего? Обамериканился совсем, или в католики записался?

    - В католики не записываются. Это всё по велению души… А Америку и американцев, здесь вообще-то недолюбливают.

    - Невозможно. Неважно кто там кого долюбливает. До нового года, всего ничего осталось!

    - Ну и что?

    - Как это что? – Возмущению в трубке не было предела.

    - Да. Ну и что?

    - Ты чего там, пальму нарядишь и с кубинцами вокруг хоровод? Так ведь кубинки кокошников и сарафанов надевать не станут. А вот наши девочки!

    - Нет. Мне тут хорошо пока. А ваши девочки… ну что ваши девочки? Какие ваши девочки?

    - Наши девочки! Слушай Колян, не прикидывайся. Скажу тебе по большому секрету – ОНА обещала быть!

    - Кто?

    - «Пина Колада» плохо действует на память? – Подкололи в трубке.

    - Ни разу не пробовал.

    - Дошли до меня слухи, что видели тебя с неким синим чулком. Чулочком.

    - Платочком мля, - Николай начинал злиться. – Слушай, чего тебе надо, выкладывай скорее. Мне на пляж пора.

    На другом конце завистливо хмыкнули, потом, волной поднялось, заурчало многоголосье, и Михаил торопливо произнеся что, мол, Коля свинья и подонок, бросающий старых друзей в беде, изменяющий традициям многолетним, если, дескать, вдруг опомнится заедаемый совестью, то тридцать первого декабря, ровно к девяти вечера, ждут его те самые друзья, с которыми он поступает как последний подонок, в Мишином тереме, в Приветненском. Следом, в трубке, послышался громкий мат, голос принадлежал какой-то тётке, что-то пискнуло, и наступила тишина.

    Николай слез с подоконника и подойдя к кровати, уселся на свежее покрывало. Взяв с тумбочки бутылку шведского пойла, сделал добрый глоток, поморщился и поманил горничную, закончившую прибирать номер и стоявшую теперь у двери с опущенным подбородком. Горничная ждала чаевых и не двинулась с места. Николай сунул ей в карман передника мятую купюру и помахал перед носом бутылкой.

 

 

 

                                                                           329

    - Последний раз спрашиваю, будешь? – Заорал Николай, оскалившись, и бешено вращая глазами.

    - Ноу. Ноу. Ноу дринк. Ноу секс. Бич, бич, - запричитала девушка и, указав куда-то за окно, кошкой выскользнула за дверь.

    За последовавшие пятнадцать минут, Николай успел побриться, переодеться, выкурить ещё одну сигарету и спуститься вниз. Из-за прикрытых дверей ресторана, тянуло свежесваренным кофе и, почему-то манной кашей, как из столовки пионерлагеря. Есть не хотелось. Решив, что если уж припрёт, перехватит что-нибудь на улице, Николай решительно вышел из холла.

    Рубашка моментально, неприятно прилипла к телу, а сандалии к асфальту. Мелькнула мысль: «Ну его к чёртовой матери, этот океан, это купание. Нырнуть обратно в кондиционируемый отель и просто проваляться весь день, до вечера, пока не станет прохладнее».

    Коля машинально взглянул на часы, плюнул с досады и перевёл взгляд на электронное табло над полицейским участком. 11:15. Свои часы, Николай так и не перевёл с Московского на местное время. Он тут же вспомнил про пиццерию «Атлантика», ванильную сектантку и, выудив из кармана путеводитель, пару минут водил пальцем по карте Анжелтауна, беззвучно шевеля губами. Вскоре, к нему выкатился черномазый швейцар и на плохом русском, узнав, в чём дело, объяснил дорогу в ближайший пункт проката автомобилей.

    Rent-a-car – представлял собой, всего лишь маленькую конторку, отделённую перегородкой от общего зала, скромного автосалона. Пожилой, ленивый прокатчик, невидящим взглядом пробежался по документам, сосредоточился на странице паспорта с фамилией и именем Николая, быстро, корявым почерком, заполнил прокатную карточку, снял с гвоздя связку ключей и осклабившись, пригласил Колю следовать за ним.

    Стоянка прокатной конторы располагалась в подземном этаже и соседствовала с автосервисом. Где-то у дальней стенки, в полумраке, копошились чернокожие механики в грязных комбинезонах, сверкая зубами и белками глаз. Один из них, что-то тихо сказал и все заржали. Дружно, громко.

    Хозяин, широким жестом обвёл свои владения, предложив выбирать и, медленно пошаркал к грохочущему табуну.

    Кабриолеты отсутствовали. «Может мотоцикл взять?» - Подумал Коля, обходя видавший виды шоссейный «Триумф» и чоппероподобную «Ямаху» неизвестной модели. «А что? Тот же кабриолет, только о двух колёсах». Соблазн был велик, но Николай с ним справился. Опыта вождения неизвестных мотоциклов на местных дорогах нет. Значит, не расслабишься. Пару минут ещё, он задумчиво побродил вокруг двух «Москвичей» неопределённого цвета, красной «Копейки», старого «Лендровера» и огромного, бизоноподобного «Шевроле», и, собравшись убраться уже восвояси в другую контору, Коля вдруг заметил в самом тёмном углу гаража, именно то, что ему было нужно. Кабриолет! Точнее, не совсем умело превращённый в кабриолет 911-й «Порше Карерра». Достаточно повидавшего на своём веку, судя по внешности. Кабриолет! Да ещё и старый. «Порше» - всегда остаётся тем, что он есть на самом деле» - подумал Николай и оглушительным свистом, отвлёк хозяина от увлекательного занятия – группового ржания.

    Ленивый кубинец, остался верен себе. Из одного угла в другой, он добирался бесконечно долго. Дошаркав, наконец, он выжидающе воззрился на Николая. Коля указал на «Порше». Хозяин растянулся в улыбке, слегка присел и совершил жест, понятный вероятно всему человечеству. Потёр большим пальцем указательный. Николай в свою

 

 

 

 

                                                                             330

очередь, просемафорил о том, что деньги для него проблемой вроде бы и не являются. Качество мол, подавай.

    С оставшимися формальностями, было быстро покончено. Хозяин вручил клиенту бесплатный экземпляр подробнейшей карты города, страховой полис с карточкой, объявил о ненадобности пригонять машину непосредственно в контору, нужно всего лишь оставить её на любой охраняемой парковке, оплатив сутки хранения и позвонив в контору, далее, можно было ни о чём не беспокоиться. Пожелал также счастливого пути и неспешно удалился.

    «Вот жук!» - Подумал Николай, включив зажигание и поглядев на указатель уровня топлива. Почти ноль и жёлтый огонёк мигает. «А я уже было хотел похвалить местный сервис, кроме отелей конечно. Ну, ничего, заправка вон, в двух шагах, главное выехать отсюда» - подумал Коля и включил стартёр. «Порше» ухнул пару раз и породисто заурчал мощным мотором. «Даже бензин здешний ему по вкусу. С голодухи, что не схаваешь, и происхождение не повлияет» - думал Николай, выбираясь из гаража и заруливая на заправку. Местные заправки ничем не отличались от американских, но что-то их всё же рознило. Лишь две колонки. Бензин и солярка, и никаких дискриминаций по октановым числам.

 

                                                                             III

 

    Пиццерия «Атлантика» располагалась в достаточно уютном квартале одно-двухэтажных домов, рядом с гребным каналом на противоположном берегу которого, возвышалась башня недавно построенного Национального банка. Флаг не тот казалось, развевался над входом. Лишь одна звезда вместо россыпи.

    Проезжая на парковку, мимо витрины, Николай отметил, что первый от стойки слева столик, не занят. Хотя расстояние было слишком большим, чтобы узнать это наверняка.

    Три часа просидел Николай в «Атлантике», съел две резиновых пиццы, от которых немедленно началась страшная изжога. Курить в пиццерии не разрешалось, крепкого алкоголя не подавали. Кислое кубинское пиво, Николаю не нравилось, даже холодным.

    «Ольга – динамо!» - Повторял про себя Николай, уж в который раз. «Странно, она сказала, что столик не будет занят, но меня никто не побеспокоил за всё прошедшее время» - размышлял Николай. «Правда и не попросили пересесть. Может быть персонал предупреждён? А сама Ольга занята неотложными делами? Хотя, известно какие там у неё могут быть дела!»

    Он уже поднялся было, намереваясь покинуть раз и навсегда прохладную пиццерию, как в ту же секунду, в просторный зал впорхнула Ольга, и, бросая приветливые взгляды по сторонам, поспешила к столику слева от стойки. Следом, в дверях появились двое патрульных полицейских, и Николаю показалось даже, что Ольга явилась сюда, в их сопровождении. Полицейские вполголоса переговаривались о чём-то друг с другом, проследовали к стойке, взяли, видимо заранее приготовленные для них пакеты, и расположились за столиком возле входных дверей.

    - Извини за опоздание, - лучезарно улыбаясь, пропела девушка. – Давно ждёшь?

    - С рождения! – Ответил Коля.

    - Не обижайся. Вчера я не сообразила взять номер твоего телефона. Дурацкая история приключилась. Всё вроде распланируешь, и тут, как назло выплывет дело.

    - Мне показалось… - медленно выговорил Николай, барабаня ногтями по пластиковой поверхности стола. – Мне показалось, что обычно дамы награждают мужчин номером своего телефона, а никак не наоборот.

 

 

 

                                                                           331

    - Да? – Девушка казалось, была удивлена. – Пиццу будешь?

    - Спасибо. Уже отведал, - буркнул Коля. – Теперь бы соды выпил. Заказать?

    - Не надо. Сейчас всё принесут. А изжога, это с непривычки. Поноса нет от местной воды?

    - Бог миловал.

    Принесли две пиццы, два стакана лимонада и большую миску неведомого, ярко-оранжевого соуса. Николай отметил про себя, что принесённая сейчас пицца, весьма и весьма отличается от той, прежней, заказанной им ранее. И отличается в лучшую сторону. Во-первых, тарелки. Во-вторых – запах, невероятно аппетитный. В-третьих – соус, и наконец, сам вид блюда. Сыр с желтоватой корочкой, расплавлен равномерно. Присутствуют маслины и каперсы, а не картофельные чипсы. Причём, пицца, была порезана.

    - А тебя здесь любят, - произнёс Николай, обмакивая добрый кусок пиццы в неизвестный соус.

    В зале, и без того было не слишком шумно, но сию секунду, воцарилась мёртвая тишина, лишь лёгкий скрип лопастей огромного, но бесполезного вентилятора под потолком, и жужжание толстой мухи, тщетно пытающейся пробить стеклянную витрину, нарушало её.

    - Ты что делаешь? – Прошептала девушка.

    Николай непонимающе огляделся по сторонам. Он, конечно, заметил, что с появлением Ольги, все немногочисленные взгляды обратились на неё, но теперь, они были прикованы к его руке, держащей кусок пиццы, вымазанный соусом с болтающимися нитями расплавленного сыра.

    - Немедленно выброси этот кусок, - зашипела девушка, продолжая ослепительно улыбаться. – Выброси и сделай вид, что макнул его в эту посудину специально, а, вовсе не собираясь съесть. Например, муху выловил.

    - А что произошло-то? – Спросил Николай, повинуясь приказанию и пытаясь рассмеяться. Вместо него, это сделала Ольга. Внимание публики ослабло несколько.

    - Ты что, впервые в пиццерии? – Спросила девушка, сдвигая злополучный соус на край стола, от греха, то бишь Николая, подальше.

    - Да бывал. И не раз.

    - И всегда ешь пиццу вместе с парафином?

    - С чем, с чем?

    - То, куда ты обмакнул свой кусок, намереваясь затем его съесть, вовсе не соус.

    - А что же? Пахнет кетчупом.

    - У тебя есть зажигалка?

    Николай протянул Ольге зажигалку, с опаской хлебнул лимонада и принялся наблюдать за её действиями. Девушка положила пару кусочков пиццы, на круглую лопаточку, пододвинула к себе миску с «соусом», щёлкнула зажигалкой, подожгла содержимое и с невозмутимым видом, принялась подогревать на голубоватом пламени, остывшую еду.

    - Мармит! – Догадался Николай.

    - Не кетчуп, - подтвердила девушка.

    Оба рассмеялись, вновь приковав к себе взгляды. Даже повар выглянул из-за кухонной двери.

    - Век живи – век учись! – Сказал Коля. – И путешествуй, набираясь опыта. В тех пиццериях, где мне доводилось бывать, до подобного пока ещё не додумался обслуживающий персонал.

 

 

 

 

                                                                             332

    - Ты думаешь, это по всей Кубе так?

    - Наверное.

    - Нет. Нет и нет. Только в «Атлантиках» посетители, проводят времени больше чем в других подобных заведениях, поэтому владелец сети и придумал это несложное устройство. Глиняная миска, жидкий парафин, какие-то отходы от производства рома и сахара… И вот, результат.

    - А я то, думал, на кой чёрт, нам приволокли эти сапёрные лопатки!?

    - Какие планы на ближайшее будущее? – Спросила Ольга с набитым ртом.

    Пицца действительно оказалась отменной.

    - Я рассчитывал на совместное их обсуждение, - ответил Коля. – Сиеста у вас не в моде?

    - У меня нет!

    - Тогда на пляж может быть? Я ведь с приезда так и не искупался в Атлантике.

    - Ну не наедайся, значит. А то разморит.

   

    Когда Ольга и Николай выходили из пиццерии, краем глаза, Коля заметил что девушка, успела обменяться коротким, но многозначительным взглядом с одним из патрульных. Николай не придал поначалу, никакого значения этому мелкому событию. Кабриолет Ольге понравился, и последующие несколько часов, они провели превосходно. Огромный пляж, был почти безлюден, в многочисленных кафе и ресторанчиках, коими изобиловала набережная Свободы, было прохладно, и играла живая музыка. Дважды их останавливала за превышение скорости дорожная полиция, но Ольга, всякий раз, при помощи своей лучезарной улыбки, добивалась того, что полицейские быстро отвязывались, даже штрафа не взяв. С некоторыми из них, она успевала переброситься парой испанских фраз. Николай не понял ни слова. На вопрос, не служит ли Ольга в полиции, та отвечала, что, дескать – нет, сексотом она не является и добровольным помощником тоже, просто городок-то, в сущности, так мал, и все здесь друг друга знают.

    - А! – Коля изобразил на физиономии догадку. – Маг – портовая девка.

    - Нет, - рассмеялась девушка. – Это не мои клиенты.

    Где-то за полночь, Ольга вновь, как и вчера, быстро распрощалась, снова попросила не провожать её, но обещала обязательно позвонить ближе к обеду. Николай нацарапал её номера своих телефонов. Гостиничного и мобильного. Нацарапал на клочке прокатной квитанции. Быстро чмокнув Николая в щёку, девушка спустилась в подземный переход у станции метро «Отель «Либерти»», а Коля, медленно двинулся к своей гостинице, снова чувствуя острое желание напиться и всё-таки затащить в постель смугленькую горничную.

    На стоянке отеля, к нему подошёл вертлявый, чернокожий парень. Выдал несколько фраз и, убедившись, что перед ним иностранец, отвернул воротник рубахи, продемонстрировав, крохотный белый пакетик и выставив граблями розовые ладошки с растопыренными пальцами. Николай отрицательно помотал головой и решительно направился к лифту.

    Дежурная по этажу сменилась на менее симпатичную, но более смуглую. Выяснилось что прежняя, заботливо убрала «Абсолют» в холодильник. Коля допил водку, выкурил пару сигарет на просторном балконе, полюбовался на низкие, яркие звёзды, поплевал в пальмовые ветви, как на парижский бульвар с высоты Эйфелевой башни. Ветви мерно раскачивались под балконом. После, он просто завалился спать, врубив кондиционер на полную мощность.

 

    Утром выяснилось, что куда-то запропастилась его кредитка. Как назло, все телефоны

 

 

 

                                                                         333

банка, оказались заняты. Запасы наличности сильно подтаяли за вчерашний вечер и требовали немедленного пополнения. Дозвонившись, наконец, в местный банк, снизу, из холла, Николай получил исчерпывающую информацию о том, что на счету его находятся всего лишь, какие-то паршивые двадцать долларов, остальные сто сорок четыре тысячи, были сняты в течение ночи в двенадцати терминалах, разбросанных по всему городу. Код вводился верно. Деньги выдавались исправно, и если Николай имеет какие-то претензии и подозрения, то ему прямая дорога в службу безопасности банка. У них, дескать, имеются фотографии лиц, снимавших деньги с камер наблюдения терминалов.

    «Лучше бы уж сразу послали на хер или куда подальше» - подумал Николай. «Какие фотографии? Мои деньги уже за тремя морями!»

    Николай всё-таки обратился в полицию, благо участок был недалеко. Оставалось, правда, ещё десять тысяч в чеках «Американ экспресс», но это, так сказать НЗ.

    «Если бы Ольга была сейчас рядом. Наверняка знает возможные варианты выхода из этой паскудной ситуации» - подумал Николай. Но Ольги рядом не было. Мобильник упорно помалкивал, хотя вчера, в это время, они уже неслись по широкой набережной Свободы, к казавшемуся таким далёким маяку, чем то напоминавшем Осиновецкий, только покрупнее.

    Потный дежурный инспектор, долго копошился в каких-то папках, сверял документы, пил газировку из древнего сифона, стоявшего почему-то на полу. Скрипел креслом, пытаясь получше устроится, под неуловимым потоком воздуха от старенького, ноющего вентилятора. Сочтя, наконец, что все формальности соблюдены, он сунул Николаю на подпись несколько бумаг, и, не разъяснив его дальнейших действий, отпустил.

    - И что же мне делать дальше? – Удивившись, осведомился Николай. – Ведь у меня ни гроша!

    - Как долго вы планируете пробыть на Кубе? - Спросил инспектор на ломаном английском.

    «Удивительная манера у этих начинающих капиталистов, отвечать вопросом на вопрос»,- подумал Николай, а вслух сказал: - Недели полторы, две, ну… - он споткнулся. – Ну, если деньги найдутся. Я планировал потратить их здесь и изрядное количество.

    - Похвально, - промычал полицейский. – Вы свободны, с вами свяжутся.

    - Но…

    - Повторяю, - голосом вокзальной тётки, сплёвывая пот, прогнусил толстяк. – С вами свяжутся. Где вы остановились?

    - Отель «Вега».

    - Превосходно!

    Николай не мог взять в толк, что же превосходного в том, что у него спёрли сумасшедшие деньги, но всё-таки, вышел из полицейского участка, на ходу подумав, что подобные учреждения, в принципе, во всех странах мира, похожи друг на друга, как интерьерами, так и тупостью сотрудников.

    Мчась по бесконечному мосту, соединявшему две части города, Николай тщетно пытался в деталях восстановить все эпизоды вчерашнего дня и вечера. Где и когда он пользовался картой. Кто и когда мог подсмотреть код. Почти всегда, его руку, набиравшую четыре заветные цифры, закрывала собой Оля. Хотя, это случалось так часто. Может быть, и не всегда она была рядом, на заправке, например.

    Едва не сбив мирно стоящий у столба мотороллер развозчика пиццы, Николай, резко затормозил у входа в «Атлантику». На счастье, за стойкой стоял вчерашний парень в клетчатой рубашке и красной бейсболке. После пары минут, тупого разглядывания перекошенной физиономии Николая, парень, на таком же, как и у полицейского

 

 

 

                                                                            334

паршивом английском, сообщил, что девушку эту, так же как и Николая, он видел вчера, первый раз в жизни.

    - Она же ваша постоянная посетительница, - залпом осушив стакан колы, выдохнул Коля.

    - Это с чего же вы взяли мистер? – Удивился парень.

    - Столик у окна! Она сказала, что это её постоянное место. Ваш престарелый хозяин специально держит его свободным для неё. У них прекрасные дружеские отношения.

    - Да за этот столик, вообще никогда никто не садился, - вскричал внезапно оживившийся парень. – Там жарковато, как раз под полом, на котором и стоит этот стол, находится водогрей. Хозяин вообще подумывает переставить столы в другом порядке. И с чего вы взяли, что он престарелый? По мне, так он моложе вас будет. Вам сколько, а?

    - Неважно. Извините.

    - Ничего, бывает, - парень осклабился, видимо вспомнив вчерашний конфуз, произошедший с Колей.

    «Ах, женщины! Вам имя – вероломство! Обманывать-то зачем? Что бы это изменило? Я, по-моему, и так уже влюбился по уши! Ночами горькую пью, по родине не ностальгирую…» - думал Николай, выходя из пиццерии.

    На улице к Коле привязался прыщавый развозчик пиццы. Выяснилось что Николай, клыком бампера, всё-таки отколол кусочек краски с передка его тупомордого аппарата. Парень махал руками, словно ветряная мельница, дико вращал глазами и выкрикивал что-то на испанском. Видимо ругательства, часто поминая какого-то Луиса. Николай отмахнулся от него, когда тот пытался вцепиться ему в рукав, и уже садясь в машину, погрозил ему кулаком. Прыщавый курьер разозлился ещё пуще. Николай смачно плюнул на мостовую, дал задний ход и поспешил удалиться с места происшествия, пока сцена не привлекла внимания полиции, или какой-нибудь местной банды.

    Ещё пару часов, Николай бесцельно колесил по городу, вглядываясь в лица встречных и попутных девушек, заглядывая в уличные кафе и бары, навестил и тот, первый бар, где они собственно и познакомились. Ольга сама подсела к нему. Младшего мага секты Ванильной звезды – нигде не было. «Может, случилось чего?» - Думал Коля. «Профессия-то у неё связана с риском, и молока не положено. Чёрт! Как всё удачно складывается последнее время. Заявиться на этот проклятый остров Свободы, чтобы избавиться от половины этого грёбанного клада и притом остаться почти без гроша. Влюбится вот, ещё угораздило!»

    Мобильник ожил, издав пронзительную трель. Коля от неожиданности топтанул педаль тормоза. Сзади завизжало. Оказалось что водитель «Лотуса», обладает отличной реакцией. Бампер его раритета, замер в паре сантиметров от «Порше». «Лотус» с затонированными до черноты стёклами, слегка попятился, аккуратно объехал Николаев рыдван по тротуару. Водительское стекло приспустилось и из недр «Лотуса», вылетел смятый презерватив, и шлёпнулся на сидение рядом с Колей. Лотус окутался облаком сизого дыма, отжёг покрышки об асфальт, и исчез. Николай извлёк мобильник на свет божий. Это опять оказался Мишка.

    - Да, - Коля так свирепо рявкнул в трубку, что на другом конце беспровода, повисла секундная пауза.

    - Коляныч?

    - Тебя ещё не рассчитали? – Сердито осведомился Коля.

    - Колюня, я собственно не об этом. Займу лишь секунду твоего драгоценного времени. Тут… - Миша замялся.

 

 

 

 

                                                                           335

    - Ну что? Что? – Взревел Николай.

    - В общем, все ребята и девчонки, просили сказать тебе, что мы тебя очень ждём. Понимаешь, очень!

    - Миша, - Коля немного смягчился. – Миша, ну не до вас сейчас! Прости…

    - Ты чего там, очередную революцию решил замутить? – В трубке не удержались от подкола.

    - Вроде того.

    - Ну да пребудет с тобой Че! – Торжественно пожелал Мишка и отключился.

 

    Николай огляделся по сторонам. Сверился с картой. Занесло его, как выяснилось, в район порта, о ненужности которого, как-то обмолвилась Ольга. «Ольга! Опять Ольга!» - С досадой подумал Коля и решил взглянуть на уличные гонки. Рекламу этих гонок, он видел вчера на растяжках, вывешенных возле стадиона имени Ленина. Он тогда ещё, натурально охренел. Насквозь буржуазный город-курорт, город-отель, город-пляж, рай для толстосумов, а стадион имени Ленина. Позже правда, Ольга рассказала, что поначалу стадион должен был носить имя Гевары, но возводили его вроде бы советские строители и Леонид, указал тогда Фиделю его место. Фидель проглотил. Хотя, в Анжелтауне, его всё равно именуют стадионом «Либерти».

    «Ольга! Ольга, опять Ольга! Либерти, либерти, свобода» - думал Николай, нервно дёргая рычаг трансмиссии, взбираясь на мост. Опять же мост назывался – «Либерти». «Неплохо бы сейчас было поучаствовать в этих самых гонках, пока нерв не ослаб, но на прокатных машинах, это строжайше запрещено, а штрафы, теперь уже платить нечем».

    Телефон снова подал признаки жизни, когда Николай достиг середины моста. Скорость движения на нём была ограничена тридцатью милями в час. Экстренного торможения не случилось. Номер не определился и Николай секунду раздумывал, отвечать или нет, потом решительно вдавил кнопку «yes» и поднёс трубку к уху.

    - Добрый вечер, - послышался знакомый полицейский голос.

    - Я слушаю, - отозвался Николай и продолжил неуверенно: - А разве уже вечер?

    - Представьте себе мистер, уже вечер. Э… Гм… Вы не очень заняты в настоящее время?

    - Не особенно, хотя, хотелось бы взглянуть на уличные гонки.

    - Взглянете в другой раз. Это у нас часто случается. Я помню, вы планировали задержаться у нас, а гонки проходят дважды в неделю. Я лично против подобных мероприятий, но как ни странно, большинство за них. Так вот. Не могли бы вы часов до семи, наведаться в наш департамент?

    -Зачем?

    - Дело в том, что мы располагаем фотографиями преступника, точнее… Одним словом, служба безопасности банка, только что прислала нам фото с камер. Желаете взглянуть? Вдруг личность окажется, вам знакома?

    - Я буду у вас через десять минут! – Быстро произнёс Николай, швыряя телефон, в соседи к презервативу и разворачиваясь через двойную сплошную, даже не глядя вокруг себя.

 

    В каморке инспектора, ничего не изменилось за то время, которое прошло с посещения сего учреждения Николаем. Даже воды в сифоне не убавилось. Урчал где-то под столом принтер, выплёвывая отпечатанные листы и укладывая их в аккуратную стопку, чистой стороной вверх. Изображения на мониторе, Николай видеть не мог.

 

 

 

 

 

                                                                         336

    - А, это вы! – Радостно воскликнул инспектор. – Что у вас за автомобиль, совершенно не даёт разговаривать по телефону.

    Николай вдруг вспомнил, что забыл мобильник в «Порше». «Сопрут» - подумал он. Надежды что вора отпугнёт презерватив – было мало.

    - Прокатная.

    - «Порше» - хорошая машина, - сказал инспектор, кряхтя, залезая под стол и извлекая отпечатанные фотографии из лотка принтера. – Вот полюбуйтесь, этому человеку, вы обязаны исчезновением денег с вашего банковского счёта. В двенадцати местах.

    Инспектор веером раскинул по столу фотографии. Это был один и тот же человек. Во всяком случае, у Николая, сомнений на этот счёт не оставалось совершенно. Светлые локоны, ниспадавшие со лба, прикрывали левый глаз, зато правый, на всех фото был хитро прищурен. Кончик языка, зажат между рядами зубов и слегка высунут наружу. Казалось, что Ольга старательно размешивала в этот момент сахар в кофе или извлекала соломинку из коктейля. Тут-то её, как хороший папарацци и словил объектив, спрятанный внутри банкомата.

    - Можно я заберу их с собой? – Попросил Николай инспектора.

    - Берите, - отозвался тот, поднимаясь из-за стола. – К моему великому сожалению, эта дамочка не числится ни в нашей базе данных, ни в базе Интерпола. Но это дело поправимое. Смею вас уверить. Вот только искать её будет труднее.

    - Как иголку в стоге сена, - задумчиво проговорил Коля.

    - Что простите?

    - Нет, ничего. Всего доброго.

    Таким невозмутимым и рассудительным, Николай не помнил себя уже очень давно. Он расплатился за гостиницу, отогнал всё-таки машину в пункт проката сам, немного удивив тем самым ленивого хозяина. Ему повезло в первый раз, когда выяснилось что рейс на Москву, отправляется сегодня, и билеты на его имя уже заказаны. Причём им самим. И даже оплачены.

    «Хреново работаете, господа полицейские Острова Свободы» - злорадно подумал Коля. «Обращений по карте было тринадцать!»

    Повезло и во второй раз! Местный авиарейс до Гаваны, через час. И в третий раз повезло. Таксист, сразу согласился ехать в аэропорт и при этом оказался парнем немногословным.

 

                                                                            IV

 

    Москва встретила Николая пушистым снежком, комфортно переносимым морозцем и праздничной новогодней иллюминацией, уже в аэропорту.

    Опозорившийся в день торжественного открытия «Аэроэкспресс», исправно довёз его до Савеловского вокзала. До питерского поезда, оставалось ещё пара часов, и Николай решил прогуляться по ставшей на несколько дней уютной Москве. Не поленился и сделал крюк на Красную площадь. Шумел каток, сияли подсвеченные купола, величаво высились стройные ели вдоль кремлёвской стены. Предновогодняя Москва начинала нравиться Николаю.

 

    В поезде, удалось отлично выспаться, хотя было шумно. Несгибаемый народ начал праздновать, несмотря на то, что до праздника, оставался ещё один день.

    В Питере, слякоть и порывистый ветер. Выйдя из тёплого вагона, Николай моментально продрог, и, очутившись внутри светового зала, найдя свободную скамью, тотчас же принялся за поиски тёплой куртки укрытой в недрах дорожной сумки.

 

 

                                                                            337

    Удалось зацепиться за рукав, но под руки попадались прохладные бока бутылок из дьюти фри, сигары россыпью, целлофановые пакеты с футболками, украшенными портретами Че и Фиделя, прочая дребедень. Николай боялся вывернуть всё это из сумки на блестящий вокзальный пол, и потому, тянул очень аккуратно. Наконец, куртка была извлечена, развёрнута и на пол шлёпнулся, туго перетянутый резинками рулон белой бумаги. Тонер, составляющий изображение, серо просвечивал наружу, но детали различить не представлялось возможным. Светлые локоны, закрывающие левый глаз. Зажатый между зубками язычок. Николай, не разворачивая, швырнул свёрток в ближайшую урну, с наслаждением натянул куртку, закинул сумку на плечо и быстрым шагом, направился к входу в метро.

 

                                                                        V

 

    «Уважаемые пассажиры! С пятой платформы, десятый путь, начинается посадка на пригородный поезд, до станции «Ладожское озеро». Отправлением двадцать часов пятнадцать минут. Поезд проследует со всеми остановками. Спасибо за внимание».

    Громкоговорители выдержали короткую паузу и ожили вновь.

    «Уважаемые пассажиры! Будьте осторожны! От второй платформы, путь номер три, отправляется пригородный поезд до станции Выборг, через Приморск. Поезд не имеет остановок от станции Удельная, до станции Белоостров, от станции Белоостров, до станции Зеленогорск. Счастливого пути!

    Николай взглянул на табло. Выборг через Приморск, время отправления 20:10. Перевёл взгляд на вокзальные часы – 20:08.

    Ладожская электричка была поновее. Салоны освещались ярче, сиденья были мягкими, а внутри, наверняка топились все печки. Соблазнительно.

    «А был ли мальчик?» - Вдруг подумал Николай. Поёжился, словно бы его знобило, поправил ремень от сумки на начинавшем побаливать от тяжести дьютифришного спиртного плече и почти бегом направился ко второй платформе.

    Сиденья деревянные, но топят тоже неплохо. Это не самый тяжёлый отрезок пути. Бывали и похуже.

    В кармане загудело. Миша!

    - Алло!

    - Успеваешь?

    - Немного опаздываю, но буду ещё в старом году.

    - Встречать?

    - А как же?

    И хор в трубке: «Ура-а-а-а!!!»

 

    «Следующая остановка – «Ланская». Осторожно! Двери закрываются…»

 

 

 

                                               Санкт-Петербург, Шлиссельбург

                                               Апрель 2005 – Февраль 2012 гг.

 

 

 

 

 

 

 

                                                                            338

 

                                              Послесловие. Вместо эпилога.

 

    Не всё легло на бумагу, так как задумывалось. Виной тому лень, мысли о том, что занят графоманством и никому, в итоге, труд сей, не нужен. Долгие или короткие семь лет, я откладывал «Оранжевый снег» в долгий ящик, самый нижний и пыльный, и всё равно возвращался к нему. Почему? Сам не знаю.

    Интернет убедил меня в том, что книга эта может быть кому-то интересна. Люди судили по первым двум частям, которые были выложены в сети. Один из достаточно известных и состоявшихся писателей, к сожалению, совсем недавно покинувший этот мир, советовал не останавливаться. Тема мол, интересная, но… непопулярная почему-то. Теперь уже заезженная.

    Я думаю, что тема путешествий во времени, заезжена ещё со времён Уэллса, Жюля Верна. Но тут она не главная. Так, подстрочник. Показать хотелось совсем иное. Напомнить совсем о другом. О чём? По-моему в повествовании, всё достаточно ясно и всё на своём месте.

    У каждого героя должны быть прототипы. Есть они и у действующих лиц «Оранжевого снега».  Николай – вполне реальный человек, и поныне, я надеюсь счастливо живущий в своём родном Петергофе.

    Дело было в девяностые, на одном из концертов «Аквариума», точнее после концерта. Так вышло, что на данном мероприятии, я в этот раз был один, без друзей, подруг, подруги. Познакомились мы почти на бегу. Концерт закончился поздно, и нужно было успеть добежать до станции «Горьковская» до её закрытия, а Николаю (на самом деле звали его Никита), предстояло попасть на последнюю электричку. Я дал ему немного дурацкий совет. Не ехать на Балтийский вокзал, а выйдя на конечной, попытаться перехватить электричку  в «Дачном». Затея не удалась, и нам пришлось ночевать у меня. Лето, в квартире никого, и мы проговорили всю белую ночь под коньячок с солёными орешками. Тогда-то он и рассказал мне о своих удивительных, многосерийных снах. Засыпает он в нашем времени, во сне переносится в суровые сороковые прошлого века, и почему-то ему трудно просыпаться после. Что-то мучает его. Что-то похожее на стыд. Упрямый, жгучий стыд. Сны эти буквально преследовали его. Рассказчиком он был никудышным, наверное, потому я и поверил каждому его слову. Вот и первый прототип. Что-то из рассказанного вошло в повествование. Соседка Машка, дворник дядя Варлаам, умершая от рака мама. Пьяная ночь не переросла в дружбу, но лет через десять, я случайно встретил Никиту на одном из пивных фестивалей. Он счастливо женат на соседке Машке, детей своих пока нет, зато есть трое усыновлённых, отпрысков внука Варлаама, живёт, по-прежнему в Петергофе, и сны многосерийные, посещать его перестали…

    Почему поверил я ему тогда? Не производил он впечатление человека начитанного, с хотя бы поверхностным интересом к истории. Работал программистом в каком-то затрапезном, на ладан дышащем НИИ, но зато… путешествовал по времени во снах. И я уверен совершенно. Это было правдой!

    Другое имя и у смотрителя знаменитого Осиновецкого маяка. Кстати, старичок и поныне здравствует, продолжая исполнять свои обязанности, надеюсь, не обидится на меня, если доведётся ему, прочесть сей опус.

    История Вольфганга, реальна во всём, за исключением его визита в наше время. Многостраничное сочинение сие, посвятил я своему деду, свидетелю работы Дороги Жизни и Дороги Победы. Дед и поведал мне историю немца, имя которого осталось ему неизвестным. И погиб тот «фашист» - точно так же как и Вольфганг, и похоронен, скорее всего, там же, на тихом Ириновском кладбище, в одной из братских могил.

 

 

                                                                         339

                                                              

    Вообще-то если внимательно вчитаться, можно обнаружить множество реальных людей и отсылок к всамделишным событиям. Только нужно внимательно…

   

    Планировалось большее. Больший объём, больше исторических соприкосновений, но в один момент, я начал понимать, что если напишу, так как задумывал изначально – никогда ничего не напишу. Распланировал будущую книгу и увидел – жизни не хватит. Будет много повторов, неуместная заумь и ещё большая скукотища.

    По-хорошему, «Оранжевый снег» здорово опоздал. Кино опередило. На момент начала работы над повествованием, существовали максимум десяток книг и пяток фильмов. Самым замечательным в киношной теме, конечно, было и останется «Зеркало для героя», а в литературной – мистер Брэдбери. Теперь-то навалом: «Мы из будущего 1,2» и т.д. и т.п. Тема-то как выясняется всё же интересная.

    Ну что получилось, то получилось. На все вопросы дам ответы во всемирной паутине, всем, кого заинтересует. Заранее спасибо.

 

                                                                              С любовью и миром vlad71dan@yandex.ru

 

 

                                                                  Примечания

 

Стр.3  – «Дизель», Дизель-поезд – моторвагонный, либо состоящий из локомотива (или пары локомотивов) и пассажирских вагонов пригородного, либо межобластного сообщения. Используется в пригородных, межобластных, реже междугородних пассажирских перевозках, на неэлектрифицированных линиях.

 

Стр.15  – «Октоберфест» - пивной фестиваль в Германии, проходящий традиционно в октябре. Октябрьские народные гуляния, среди мюнхенцев также известные под названием "Wiesn” (на баварском диалекте – «луг») – самое большое народное гуляние в мире. Октоберфест привлекает каждый год около 6 миллионов посетителей приезжающих в Мюнхен со всех частей Баварии и Германии, а также из других стран. Праздник проводится в середине сентября – начале октября на лугу Терезы – в центре Мюнхена, неподалёку от Главного вокзала. Его продолжительность в среднем составляет 16 дней.

Октоберфест организуется и проводится администрацией Мюнхена. К участию в этом фестивале допускаются только мюнхенские пивоваренные компании, которые варят для него специальное октоберфестовское пиво с содержанием алкоголя 5,8-6.3%, которое в другое время года обычно называют мартовским или венским.

Праздник несколько раз отменяли. В 1813 году праздник не состоялся, так как в это время Бавария была втянута в Наполеоновские войны. Из-за эпидемий холеры праздник отменяли в 1854 и 1873 году. В 1866 году праздник не состоялся по причине Прусско-австрийской войны, а в 1870 – из-за Франко-прусской кампании.

В 1872 году Октоберфест был впервые перенесён на конец сентября, так как в это время погода в Мюнхене, более комфортная чем в середине октября.

С 1914 по 1918 год Октоберфест не проводился из-за Первой Мировой войны. В 1924 году от проведения праздника пришлось отказаться по причине гиперинфляции в Германии.

С 1939 по 1945 годы Октоберфест не проводился из-за Второй Мировой войны.

 

 

 

 

 

                                                                   340

                                                                         

На празднике происходит множество торжественных и традиционных событий: «Шествие хозяев пивных палаток», «Церемония открытия первой пивной бочки», костюмированные шествия и многое другое. Работает множество аттракционов: Американские горки (Olympia Looping), Колесо обозрения, Euro Star, Alpina Bahn, Блошиный цирк.

 

Стр. 15 - «Юнкерс-52» - пассажирский трёхмоторный самолёт – детище выдающегося немецкого авиаконструктора и промышленника Гуго Юнкерса. В годы Второй Мировой войны, использовался Люфтваффе как десантно-транспортный самолёт. Самолёт получил неофициальные прозвища: "Tante Ju” – «Тётушка Ю» и «Железная Анни», во время Гражданской войны в Испании – «Индюшка».

После окончания Второй Мировой войны, эта модель самолёта в небольших количествах производилась во Франции и Испании. В ВВС Швейцарии Ю-52 эксплуатировался до 1980-х годов.

 

Стр. 16 – «Фольварк» (также «Фахверк») -  дом европейской, преимущественно немецкой архитектуры. Мыза, усадьба, обособленное поселение. Стилистически фольварки выделяют окрашенные чёрным на белом фоне фасадов несущие конструкции(фахверковые конструкции), придающие постройкам, необычный, сказочно-романтический вид.

Исторически в Речи Посполитой фольварк – наименование помещичьего хозяйства, в узком смысле слова – барской запашки. Фахверк появляется в 15 веке в Германии и становится очень популярным в Европе, особенно в северной части, от Бретани до Польши.

 

Стр. 29 – «Тендер» - (на Ладоге) – небольшое самоходное судно, первоначально предназначавшееся для транспортировки донных грунтов, песка и т.п. С началом эвакуации, тендеры, оснащённые автомобильными двигателями стали использоваться для перевозки людей.

Изначально тендерами назывались парусные суда с косым вооружением, имеющие одну мачту и бушприт, на которые ставятся грот, стаксель и один-два кливера. В эпоху парусного флота, тендером называлось одномачтовое судно вспомогательного назначения, водоизмещением в 50-60 т. Вооружённое 10-12 пушками небольшого калибра.

 

Стр. 35 – «Шмайссер» - оружие, которое в обиходе принято называть «шмайссерами», представляет собой пистолет-пулемёты МР-40, разработанные конструктором Генрихом Фольмером, на основе конструкции Хуго Шмайссера.

 

Стр. 40 - … пронзительно-голубого неба Испании, наполненного русскими «крысами» - Рата (исп.) – крыса. Прозвища советских истребителей И-15, И-16.

 

Стр. 41 – Галланд Адольф (нем.Adolf Josef Ferdinand Galland) – родился 19 марта 192 года в местечке Вестерхольт близ Реклингаузена, земля Северный Рейн-Вестфалия, умер – 9.02.1996г. в Обервинтере. Немецкий лётчик-ас. Один из организаторов и руководителей люфтваффе. Генерал-лейтенант авиации.

 

Стр. 56 – «Каботажная» - железнодорожная станция, построенная во время развития Ириновского направления в годы ВОВ. Находилась между станциями «Ладожское озеро» и «Ваганово». Ныне «Платформа 44 километр».

 

                                                                       341

                                                                            

«Каботажная» стала центром пассажирских эвакоперевозок. Здесь люди уезжавшие из Ленинграда пересаживались в автомашины, ехали к берегу озера где их ожидали пароходы, катера и баржи.

 

Стр. 97 – «Койвисто» - торговый поселок до 1939г. Основан по указу от 30.10. 1925г., который гласил: «Согласно распоряжению министерства внутренних дел определяется, что эта территория волости Койвисто, которая включает целиком все деревни залива Коттерлахти, а также дома №№ 1-5, 7, 8 деревни Тервахартела, 1 января 1927г., отделяется от общины Койвисто в отдельную общину, преобразованную в посёлок Койвисто, в административном отношении входящий в Выборгскую губернию и в Береговой уезд».

Ныне город Приморск Выборгского района Ленинградской области.

 

Стр. 113 – «ЛаГГ» (ЛаГГ-3) – Одноместный, одномоторный, поршневой истребитель-моноплан, состоявший на вооружении ВВС РККА перед и во время Великой Отечественной войны. Использовался в качестве истребителя, истребителя-перехватчика, истребителя-бомбардировщика, самолёта-разведчика. Производился в 1941-1944 гг. Название расшифровывается по фамилии конструкторов: Лавочкин, Горбунов, Гудков.

 

Стр.114 – «Тевтонский крест» - символ Тевтонского ордена – латинский чёрный крест с белой границей, перекрытый (для Рыцарей Чести) шлемом с чёрно-белыми перьями или (для членов общества Св. Марии) простым круговым украшением из чёрно-белой орденской ленточки. Стилизованное изображение Тевтонского креста использовалось в качестве опознавательного знака ВВС Германии с 1933 по 1945 гг.

 

Стр. 167 – «Крысы», «Крыса», «Рата» (Испанск.) – прозвище советского истребителя И-16 конструкции выдающегося советского авиаконструктора Н.Н. Поликарпова. Прозвище было дано ему фашистскими лётчиками во время Гражданской войны в Испании. Превосходная манёвренность и скорость, присущие этому самолёту и навеяли на итальянских фашистов мысли о сравнении шустрого истребителя с грязным, но юрким и хитрым грызуном. Среди испанских республиканцев, также было распространено прозвище «Моска» (исп. «Муха»).

 

Стр. 183 – «Нево» - старинное новгородское наименование Ладожского озера.

 

Стр.208 – «Ханномаг» - немецкий бронетранспортёр.

 

Стр.296 – «Выборгский гром» - кульминационный момент осады Выборга. «Выборгский гром» легенды связывают с комендантом Выборгской крепости Кнутом Поссе, руководившим обороной города. Финский писатель Захарий Топелиус о нём говорит: «… Кнут Поссе был столь же ловок, сколь и храбр; он получил образование в Париже. Этот комендант – «колдун» в разгар осады крепости, якобы сварил в огромном котле, страшное зелье, состоявшее из «змей, жаб, ртути и соли». Потом, сообщает легенда, он велел отнести это зелье под стены единственной уцелевшей башни, а своим подданным приказал уши замазать воском. Тогда-то и раздался оглушительный взрыв. Так называемый «Адский котёл».

 

 

 

 

                                                                     342

 

 

 

 

 

 

 

  

 

 

 

   

 

 

 

 

   

 

 

 

      

 

 

 

 

    

 

 

 

 

     

 

 

 

 

    

   

  

 

 

 

 

                                                     

 

 

     

 

      

 

 

© Copyright: Владислав Данилов, 2014

Регистрационный номер №0205784

от 1 апреля 2014

[Скрыть] Регистрационный номер 0205784 выдан для произведения:

Часть третья

                                          Глава первая

                                 

                                                                       I

 

    Николай знал наверняка, - ему необходимо поговорить с Потоцким. Особой симпатии Карл Генрихович у него не вызывал, никак не мог простить ему Коля, тех двух суток проведённых в его поганой лаборатории, но посоветоваться было необходимо, и посоветоваться больше было не с кем. Предприятие, затеянное им с Вольфгангом, было слишком рискованным. Здесь промах смерти подобен. А Потоцкий – умом не обделён, выполнит нужные расчёты, определит время и даты. Пришлось уговорить себя поехать…

    Коле снова повезло. Он вообще стал замечать, что в последнее время, всё складывается как то ладно, проходит без сучка, без задоринки. Он застал кандидата на месте. Вкратце изложив ситуацию, попросил о помощи. Потоцкий понимающе покивал головой, попросил расписание электричек и быстренько вытолкал Николая вон, сославшись на занятость, но пообещав позвонить сегодня, ближе к вечеру.

 

    Звонок раздался в половине пятого. На том конце провода, Потоцкий, сдавленным голосом, словно кто-то сцепил руки на его горле, или у него внезапно началась ангина, сообщил Николаю набор цифр, которые тот старательно, повторяя вслух, чтобы не ошибиться, занёс в свою записную книжку. Карл Генрихович, расшифровав 16-ти значный код, быстро, не прощаясь, повесил трубку.

    Выходило: первые четыре цифры – число и месяц, следующая четвёрка – отправление поезда с Финляндского вокзала, ещё четыре – время перехода через «мост», и наконец, последние четыре – час возвращения по местному времени.

    Следовательно: завтра, в 8:45, им надлежит быть в вагоне электрички направляющейся до Ладожского озера. В 10:15 – войти в будку паровоза, а в 21:50 по местному, то есть тамошнему времени, возвращаться назад.

    Через пять минут, Потоцкий перезвонил снова. Уточнил, всё ли ясно в его расчётах, велел отзвониться, а лучше всего отчитаться при личной встрече, и сообщил что следующие дату и время, Николай получит телеграммой, по электронной почте или посредством SMS. Велел продиктовать адреса и номер мобильного, дал краткие указания о том, как вести себя при невозможности выдержать время обратного перехода, просил больше пока не звонить и не приходить и опять, не прощаясь, отключился.

    Николаем овладели чувства растерянности, неуверенности и полного непонимания происходящего. Почему так? Ведь не на преступление он собрался. Как раз наоборот. Почему Потоцкий, так странно говорил с ним? Не позвонить ли Степану Игнатьевичу? Неужели сведения о нём лично, или о чудесах, творящихся на берегу Ладоги, достигли некоей третьей стороны? Если так – то кругом одни шпионы! Бояться ничего не нужно! Нужно быть внимательнее. Как при грозе не стоит вставать под высокие деревья с раскидистой кроной, так и здесь, в данной ситуации – следует тщательно обдумывать каждое слово. Слово, нечаянно произнесённое даже во сне…

 

 

 

 

                                                                        244

    Несколько вопросов сидело в голове Николая, требуя разрешения. Часть из них – в первую очередь, часть – второстепенные, но легко могущие стать первоочередными. Как, не имея подходящих документов, твёрдой легенды, формы, в конце концов, ступить им на землю по ту сторону паровозной будки. В этом случае нельзя просто так, как из метро или вокзала – «выйти в город». Риск абсолютно не оправдан. Дважды они с Вольфгангом заставили понервничать тех, кто лучше бы был абсолютно спокоен. Так как же быть? Алексей Кутузов – подло бежал. Хотя, почему подло? И почему бежал? Просто вернулся. Причём вернулся туда, где ему и надлежит быть. Предпочёл не вмешиваться в пространственно-временные связи. Будущее его не приняло. Произошло отторжение. Главное, чтобы не случилось заражения. Лёха вернулся в голод, тяжкий труд и неизвестность. Но вернулся с уверенностью в том, что Германия будет повержена. Враг будет разбит. Наше дело всё-таки окажется правым, мы победим! Сбежал с уверенностью в благополучном исходе, пожалуй, самой страшной войны. Прикоснувшись к будущему. Увидав его воочию. Получив по рёбрам милицейской дубинкой. Зная, в НКВД – бьют больнее.

    Лёха вернулся. Подло сбежал – то сгоряча. Поди, отыщи его теперь. А может он часа на полтора промахнулся и теперь, вспоминает бедняга, кто он есть… Вот бы изыскать возможность с ним связаться. Насколько бы всё упростилось. Но нет. Невозможно! Короче: надежды на Кутузова никакой… Ведь даже если бы и нашёлся, бегал бы от них, как от прокажённых. Никакого расчёта на содействие.

    Практически, Алексея Кутузова, можно было исключить из списка живых. Живых помощников.

 

    SMS-сообщение, пришло ровно в 19:00. Текст гласил: «Попытайтесь найти посредника среди первых встреченных. Удаляться на значительные расстояния от «моста» сейчас опасно. Позже всё решим, урегулируем, обсудим детали. Форма в топке. Как запасной вариант. Ну и кретины же вы! Ваш КГП».

 

    Так коротко, ясно и понятно, мог выразиться только кандидат медицинских наук. Полу немец – полу еврей, привыкший любой свой шаг совершать обдуманно. Отмеряя семь раз и отрезая раз и навсегда. С размаху. Наотмашь.

    Через пару минут пожаловало следующее сообщение: «Выход в любое время. Не проверено. Всего лишь предположение, но я почему-то более чем уверен в его верности. КГП».

 

    Зевал весь вагон. Утро выдалось хмурым. То и дело начинал накрапывать дождик. Косые лучики не выспавшегося солнца, пробивались сквозь редкие разрывы тяжёлых облаков, подкрашенных снизу, синим. Не дать, не взять – полдень августа.

    На конечной станции, прибывшая вовремя электричка, отдуваясь, опустила пантографы, словно большая птица, проделавшая долгий путь и присевшая на удобное место сложила крылья.

    Всё вокруг, будто даже самый воздух, было до отказа пропитано влагой. И тишина!

    Уйма звуков издаваемых городом, проникла зачем-то внутрь вагона, подавившись вокзальной суетой. Сдохла на Ржевке. От пёстрой смеси звуков, остался лишь шум электрички. Теперь не стало и его. Николай поёжился от сырости. Или озноб, от внезапно навалившейся тишины?

    В первый раз его напутствовала какая-то сумасшедшая птица, громко оравшая в соснах на территории пионерлагеря. А теперь тишина. Зловещая? Не обещающая ничего

 

 

 

                                                                       245

хорошего. Впрочем, ничего хорошего, Николай ни от кого и ни от чего уже давно не ждал…

    Вольфгангу тревога Николая, ничуть не передалась. Он по-прежнему выглядел совершенно спокойным и чуть печальным.

    Спутники присели на скамейку, прямиком напротив паровоза. Николай, достал из-за пазухи флягу с коньяком и, отвернув крышечку дрожащими руками, предложил Вольфгангу. Тот молча взял, сделал добрый глоток и, поморщившись, снова приложился к горлышку.

    «Всё-таки психует, а притворяется» - подумал Коля и немного успокоился сам, словно почувствовав поддержку со стороны немца.

    Вокруг ни души. Заморосил мелкий дождик, который, судя по усиливающемуся ветру, непременно должен был вскоре, перейти в ливень. Николай трижды обошёл вокруг монумента. Краем глаза заметил машиниста, вышедшего из кабины электропоезда, с зонтиком в руках. Он немного потоптался на месте, запер дверь и не спеша отправился в хвост электрички.

    «Теперь уж точно ни души вокруг. Пора» - сообразил Николай, возвращаясь к скамейке. Вольфганг стоял уже наготове, с рюкзаком за плечами и сумками в руках.

 

    Первым в будку поднялся Николай. Вольфганг страховал сзади. В два шага Коля пересёк будку, рванул на себя противоположную дверь. Дверь не поддалась. Нашарив задвижку, Николай убедился в том, что засов отодвинут. «Заперто изнутри» - успел подумать он и тут подоспел Вольфганг. Слегка налёг на дверь плечом, и та с лёгким скрипом, широко распахнулась.

    - Двери перевесили. Для чего не знаю. Но сделали это не теперь, - проговорил он, высовываясь наружу и оглядываясь по сторонам.

    - Об этом я и не подумал, - отозвался Николай, закрывая обе двери. Потом, зачем-то отхлебнул ещё коньяка, забыв предложить попутчику и резко выдохнув, треснул ногой (руки заняты сумками), по древнему железу. Металл лишь глухо взвыл, но дверь отворяться не пожелала.

    - Теперь ещё раз перевесили? – Раздражённо спросил Николай, потерявшегося в кромешной тьме немца.

    - Вполне возможно, - ответил тот.

    - А окна-то, зачем заглушены?

    - Светомаскировка. Всё сработало! Чуешь, как от топки жаром несёт?

    Николай вполголоса выругался, ободрав кожу на ладонях об упрямую задвижку. Наконец ему удалось открыть дверь.

    Снаружи мело. Ветер гулко звенел в телеграфных проводах, змеился по сугробам, ледяным песком, гремел привязанным к поручню пустым ведром, в котором кувыркался обломок кирпича. На соседнем пути было пусто, между тем, вдали, возле выходных стрелок суетились средь вьюжной кутерьмы два путейца. Видимо стрелки за ночь забило снегом. Паровоз стоял под составом хвост, которого тонул в белёсой мгле. Паровоз был потушен. Стало быть, внезапного появления локомотивной бригады можно было не опасаться. Опасаться было нужно часового, охранявшего состав. А то и двух. Николай не успел подумать об этом, как охрана, не замедлила появиться в поле зрения. Закутанный в тулуп не по размеру, в шапке с опущенными ушами и лицом, замотанным до переносицы, серым пуховым платком, часовой вынырнул между вторым и третьим вагонами. Николай едва успел отпрянуть назад. Показалось, что солдат заметил его, потому как замер на

 

 

 

 

                                                                       246

месте, поднеся сдёрнутую рукавицу, козырьком к глазам, старательно всматриваясь вперёд. Через минуту, часовой, незаменимой на посту рукавицей, отряхнул снег с валенок, подцепив согнутым указательным пальцем, край платка, сдвинул его с носа, высморкался, подпрыгивая, глубже утопил себя в тулупе и, приплясывая, направился в хвост поезда.

    «Один» - с облегчением подумал Коля и стал осторожно спускаться вниз, по стальным, обледеневшим ступеням.

    Мешки и коробки с провизией, пришлось оставить прямо здесь, в междупутье. Часовой, возвращаясь, непременно наткнётся на них. Первой его мыслью, станет конечно мысль о том, что в мешках взрывчатка и мысль эта, отчасти будет верной. Потому как, кроме как взрывом, назвать то, что последует после вскрытия находки – нельзя. Все пломбы на вагонах целы! Откуда взялось. Вольфганг предлагал более тщательно перепаковать продукты. Сделать новые бирки и ярлыки. Но эта идея, показалась Николаю, во-первых: пустой и трудновыполнимой, во-вторых: небезопасной – неизвестно ведь как поведут себя мясные консервы, перешагнув через временной вихрь. О чём-то таком, его предупреждал Потоцкий. Развил мысль, превратив её в пространный монолог. В конце концов, запутался сам и окончательно запутал Колю. Согласно его теории, там выходило что-то на манер того, будто переброшенные продукты, могут попросту исчезнуть. Дескать, есть вероятность, разрушения некоей молекулярной цепочки, или, к примеру, говяжья тушёнка, вспомнит, что была мясным быком. Помилуйте! Быком, она была совсем недавно, а война закончилась шесть с лишним десятков лет назад. Не превратилась ведь футболка Николая в связку хлопковых коробочек, а сам он в сперматозоид, вцепившийся в яйцеклетку. Потоцкий, вроде бы, поначалу, согласился с тем, что сперва чего-то не учёл, а после предположил, что с организмом Николая, Лёхи Кутузова и «фрица» Мейера, могли произойти необратимые изменения. Просто необходимо подвергнуть их, тщательнейшему медицинскому обследованию. После чего и запутался. Сам ведь и подвергал и вполне убедился в том, что даже состав крови не изменился. Короче говоря: злосчастное путешествие во времени, ни положительного, ни отрицательного влияния на здоровье путешественников не оказывало.

    Одним словом – теперь всё обошлось. Николай и Вольфганг были вынуждены перепаковать только те продукты, пакеты и пачки из-под которых, несли на себе слишком много латиницы. Становиться во второй раз шпионом (теперь уже английским или немецким), в случае поимки, становиться не хотелось. Здесь, ничего и никому не докажешь. Расстреляют и дело с концом. А то ещё и патронов пожалеют – вздёрнут! Это уже совсем никуда не годится, хоть и суровые законы военного времени…

    Так или иначе, но взрыв был ещё впереди, и Николай, нисколько не сомневался, что эхо его, непременно докатится до Алексея Кутузова. Куда дурак бежал? Зачем? Ему теперь по гроб жизни не откреститься от контактов с пленным разведчиком и шпионом. А бродит ли ещё Лёха Кутузов среди живых?

    По всем расчётам, часовой, должен был вот-вот вернуться. Неизвестно с какой стороны состава он решит пройти теперь, или меж каких вагонов вылезет, сокращая себе путь. Быстро сунув в один из трёх мешков, куда Вольфганг компактно переместил содержимое рюкзаков и сумок, отпечатанную на принтере и помещённую в непромокаемый файл записку, Николай следом за немцем первым услышавшим шаги часового, влетел в паровозную будку.

    Ведро с кирпичом, настигло его в тот момент, когда Коле оставалось ступить на последнюю перекладину стальной лестницы. Зазубренный, мятый край ведра, рассёк ему бровь. Тёплая струйка крови, мигом достигла подбородка, обогнув глаз по переносице,

 

 

 

 

                                                                       247

и испортила любимую жёлтую водолазку.

 

    Этим вечером, Николай опять заснул, будучи мертвецки пьяным. Заснул мгновенно, словно потеряв сознание оглушённый.

 

                                                                       II

 

    Колю разбудил настойчивый треск телефона. Приглушённый во сне, резкий и отчётливый наяву. Пытаясь попасть левой ногой в правый тапок, подло забравшийся под кресло и не желающий вылезать, Николай нашарил на дне рюкзака фонарик и, посветив на циферблат будильника, сообразил, что спал всего три часа.

    Вместо «алло», из пересохшего горла вылетел некий звук, напоминавший стон губной гармошки окунутой в воду.

    - Николай, - донёсся издалека, бодрый голос Потоцкого. – Это вы?

    - Я. Кто ж ещё? – Из горла словно вылетела пробка и, дав «петуха» на слове «Я», Коля говорил теперь, чуть ли не басом.

    - Ну как всё у вас прошло?

    - Одну минутку, - прохрипел Коля, понимая, что его прямо сейчас стошнит, на спящего, или притворяющегося спящим Вольфганга, что впрочем, неважно. Попутно он пожалел, что не обзавёлся беспроводным телефоном.

    Выблевав пенный коньяк с побелевшим ржаным хлебом (весь вчерашний ужин) в таз с безнадёжно испорченной отбеливателем водолазкой, Николай напился горьковатой, тёплой воды из-под крана и, икая, вернулся к телефону.

    - Я вас слушаю Карл Генрихович.

    - Это я вас слушаю. Как прошло?

    - Что прошло? У меня ничего не болело. Ах, вы об этом…

    - Николай, - с укоризной заметил Потоцкий. – Вы слишком крепко спите.

    - Я слишком много пью, и почему-то тянет на некачественное спиртное. Прости Карл Генрихович. Устал я как-то за последние дни. Всё нормально прошло. Наверное…

    - Значит, умудрились-таки наследить? Как ваша бровь?

    - Заживёт. Нормально, - ответил Коля, и икота его мигом прошла. Откуда Потоцкий знает про эту неприятность? – А откуда вы…

    - Откуда я знаю? – Опередил его собеседник. – Тогда уж, и вы меня простите Николай. К сожалению, я не мог с вами беседовать нормально. Не из дома, не по телефону в клинике. Меня окружает множество людей и далеко не всем им я склонен доверять. К тому же, я думаю, что некоторые из них, уже что-то заподозрили. Ваш рассказ, признаюсь, сильно заинтересовал меня, и я не смог удержаться.

    - Вы за мной… нами, следили?

    - Что вы Николай! Гораздо хуже!

    - Что же может быть хуже?

    - Часового помните?

    - Так это были вы!?

    Николай вдруг почувствовал, что прошла не только икота. Теперь его оставляла ещё и способность соображать, а вскоре видимо, покинет и сознание. Это мало того, что коньяк почти не оказывает никакого действия.

    - Уже неделю несу службу! Причём под собственными именем и фамилией. Даже документы подделывать почти не пришлось. Рядовой Карл Генрихович Потоцкий,

 

 

 

 

                                                                        248

1901 года рождения. Из добровольцев, ополченцев, холост, беспартийный.

    - Так возраст-то не призывной?

    - Николай, что с вами? Война батенька. А я стреляю как чукотский охотник. Белку, в прыжке в глаз бью! Долго рассказывать. Я себе такую легенду сочинил, полковник Исаев – робкий пацан некурящий в сравнении со мной! Я ведь ещё и по госпитальной части. Есть тут в Осиновце одна гнида – военврач. Женщина во всех отношениях приятная, но тварь записная. Кстати, подальше от неё держитесь! Вы знакомы, между прочим. Да. Подальше. И чем дальше, тем лучше…

    - Пацан-то некурящий – это я, - заткнул Николай красноречие Потоцкого. – Как же вы на двух фронтах-то управляетесь? Ловко же вы меня провели!

    - Повторяю. Война! Понимаете Николай, война! И потом, ваша великолепная пятёрка, тут таких дров наломала! Кому-то надо за вами подметать.

    - Почему пятёрка, - изумился Коля. Но вспомнив, продолжил: - Ах да, был ещё один…

    - То есть, как это был, - усмехнулся Карл Генрихович. – Есть! Представьте, снова есть! Кутузов прячет его у себя на маяке, но тот упорно рвётся назад в лес, где Алексей и нашёл его полумёртвого рядом со сбитым самолётом.

    - Позвольте вопрос.

    - Николай, я ведь с вами из пустого вагона электрички отстаивающейся здесь, на станции говорю. Можно сказать из-под лавки. Три часа ночи! Но если коротко, валяйте.

    - Посылка дошла до адресата?

    - В лучшем виде! В Борисовой гриве уже ловят диверсантов. С запиской вы перестарались, конечно. Никто ведь не поверил.

    - Я и не рассчитывал на это.

    - Зачем было писать про то, что немец хороший? Детский сад, её богу! Для них, для всех, хорошие немцы сейчас – мёртвые! Помните как в известном фильме: у них, мол, сейчас не Дюрер, а Фюрер.

    - А при чём здесь Борисова грива?

    - Эшелон под нашим паровозом, не собран, да и с самой машиной нелады. Что-то с котлом, я не сильно разбираюсь, но где-то примерно с неделю, он ещё пробудет в Борисовой гриве. Оно и к лучшему. Суеты там поменьше. Эвакуацию и эвакуацией пока что назвать нельзя. Тоже кстати, неплохо. Боевой дух на высоте. Обороноспособность так сказать! Все, всё ещё на что-то надеются, на какой-то перелом. Так что, дальше будет ещё веселее. Вы пока отдыхайте. Послезавтра к вечеру, я составлю для вас, точные инструкции как действовать дальше. Но вернее всего, и вот это, вам мой искренне добрый совет: лучше всего, всё это прекратить. Хотя игра слишком увлекательна…

    - Я бы с радостью, - произнёс Коля, чувствуя, что душа опять просит, изрядной доли коньяка. Неужели это и есть алкоголизм? – Да. Я бы с радостью, а как быть с Вольфгангом?

    - И с ним что-нибудь придумаем. Вернее всего будет, если всё останется на своих местах. Кстати. Ваш сын немецкого народа – не самая большая головная боль. Гораздо хуже дела обстоят с тем «подарком», который скрывается на маяке. В его случае, что-то время серьёзно запетлило. Да и ведёт он себя как «Пятница». Ну да ладно. Наверное, нет нерешаемых проблем. Я ведь всё-таки учёный. Всего доброго Николай. Отдыхайте.

    И Карл Генрихович повесил трубку. Однако через пару минут, снова раздался звонок.

    - Ещё раз извините Николай, - каким-то погрустневшим голосом проговорил Потоцкий. – Вы знаете, какой день будет у них послезавтра?

 

 

 

 

 

                                                                       249

    - Нет. Я там, в календари не заглядывал.

    - Тридцать первое декабря, тысяча девятьсот сорок первого года!

    - Так Новый год!

    - Вот именно! Кстати, мой самый любимый праздник. Был. Пока живы были родители.

    И Потоцкий снова отключился. Теперь уже насовсем.

 

    Николаю больше не спалось, как он ни ворочался, как ни накрывался подушкой – сон не шёл. Вдобавок разболелась голова.

    Вольфганг, похоже, не притворялся. Но ведь он и не пил за ужином, если конечно можно назвать ужином полбуханки чёрного хлеба с солью и несладким чаем. Немец ровно, без храпа дышал под натянутым до макушки одеялом. В последние дни, сон его стал спокойным и судя по всему глубоким. Вольфганг понемногу оправлялся от пережитого. Осознав, что всё произошедшее с ним – неизбежность и с этим придётся продолжать жить. Накладывать на себя руки, он, как настоящий мужчина считал непростительным малодушием, тем более, даже если бы и принял такое решение, то кроме пневматического пистолета и кушака от потёртого халата, в доме Николая более подходящих для самоубийства приспособлений не было. Ждать момента – когда раз в год выстрелит палка от швабры – бесперспективно. А вешаться… Вешаться противно даже самому висельнику, что уж говорить о тех, кто обнаружит безобразный труп. Честь офицера, вроде бы и не сильно задета. Потому и был сон Вольфганга, спокойным и глубоким.

    Николай оделся. Подошёл было к компьютеру, но тут-же вспомнил, что карточка для доступа в Интернет – закончилась ещё позавчера, а купить новую он не позаботился.

    Пересчёт наличности, огорчил Николая ещё больше. Денег оставалось в обрез, а им двоим, как-то нужно было продержаться ещё месяц. Был, правда, не очень законный источник дохода. Среди знакомых Николая, водилось несколько сильно ностальгирующих по девяностым годам прошлого столетия личностей. Личности эти, до сих пор любили наряжаться в спортивные костюмы и чёрные кожаные куртки. По праздникам – напялив малиновые пиджаки и нацепив пёстрые галстуки поверх тяжеловесных золотых цепей, любили они погулять в сауне с девочками. Бизнес их теперь, стал менее опасным и похожим на приключения Робин Гуда, зато, более легальным и доходным. Николай изредка оказывал этим, почти отошедшим от прежних дел бандитам, некие «хакерские», как они их называли – услуги. Ничего сложного! Добыть базу данных, необходимую им для каких-то своих целей, подобрать пару нужных паролей на сайтах турфирм, разблокировать ворованный мобильник с ценной информацией и другие мелкие, но уголовно наказуемые деяния. «Труд» этот, достаточно щедро оплачивался, также к оплате, почти всегда привешивались обещания: вот мол, подкопим деньжат, откроем свою фирму и будешь ты у нас самым – самым главным и незаменимым системным администратором. Время шло, деньжата не копились, а обещаниями сыт не будешь, потому приходилось довольствоваться имеющимся.

    Сам Николай в поисках «работёнки», обращался к ним крайне редко, только лишь в совсем уже безвыходных ситуациях. Коля умел экономить и нуждался в принципе, не во многом. Еда – достаточно скромная, сигареты, выпивка и удобная, причём намеренно недорогая одежда. Вот в чём Коля нуждался ежедневно, так это в паре чистых носков. Стирать их он ненавидел, предпочитая выбрасывать. Если с нижним бельём всё обстояло относительно благополучно – трусы и плавки можно было вытоптать в пене от шампуня или геля попадавших в ванну, когда Коля принимал душ, то стирка носков, приводила его

 

 

 

 

                                                                       250

в бешенство. После вытаптывания, ношеные носки, всё равно казались грязными. Но траты на носки – траты копеечные. Презервативы иногда дороже стоят. Кстати, свежая пара носков всегда ассоциировалась у Николая с презервативом и одноразовым, бумажным платочком. Ведь ни один нормальный человек не станет стирать использованный презерватив и носовой платок почти из туалетной бумаги. Не станет он, и пользоваться ими вторично. Носки чем хуже?

    Николай набрал телефон Эдуарда – главного в малиновопиджачной шайке псевдо предпринимателей. Тот ответил не сразу. Эдуард еле ворочал языком, будучи мертвецки пьян. В трубке слышались шлепки ладонями по мокрым, голым телам и кокетливый женский смех. Николай догадался, что он не совсем вовремя, однако, Эдуард сам разрешил ему в случае возникновения каких-либо проблем, без смущения и ложной скромности, беспокоить его в любое время суток. А пацан сказал – пацан сделал!

    В этот раз требовалась сущая безделица: нужно было взломать почтовый ящик коммерческого директора, одной мелкой охранной фирмы. Деньги Эдуард посулил приличные и обещал рассчитаться, что немаловажно – сразу же, после выполнения поставленной задачи.

    Николай с большим удовольствием прогулялся до ночного магазина, взял бутылку виски (на коньяк смотреть сил уже не было), интернет-карту и пару бутылок тёмного пива для Вольфганга. Немец всё-таки! А выходя из магазина, подумал, что уж лучше бы вместо виски, взял бы колбасы или на худой конец замороженных пельменей. Голодец после пьянки, наутро будет смертный! Пришлось возвращаться за пельменями. В пустовавшем минуту назад «ночнике», откуда-то взялись люди, в кассу даже выстроилась небольшая очередь. Коля уже отсчитывал деньги, когда за спиной раздался тонкий девичий голосок:

     - Ты виски пельменями закусывать будешь?

    Голосок принадлежал смазливой девчушке на вид лет четырнадцати. И как отцы таких из дому в столь поздний час, да в наше время выпускают?

    - А что. Отличная закуска под самогон, пусть даже шотландский, - ответил Николай.

    - Угостишь вискарём? Пойдём ко мне, у меня после вчерашнего дня рождения тортик остался, - томно произнесла деваха, расстёгивая верхнюю пуговку на блузке.

    - Сколько стукнуло? – Осведомился Николай.

    - А тебе не всё равно? – Надув губки прошептала девчонка. – Тем более. Двойной повод, я сегодня паспорт получила!

    Николай выудил из морозильной камеры сахарную трубочку, протянул девушке, сказал: - Поздравляю! – сгрёб сдачу и бросив уходя: - Пописать перед сном не забудь, а то ручей приснится! -  выскочил из магазина.

    Вернувшись, домой, он застал Вольфганга на кухне. Тот ковырял острием ножа концы сырого яйца, собираясь его выпить.

    - Не советую! – Сказал Коля, протягивая немцу пиво. – У нас сальмонеллёз свирепствует.

    - Что? – Не понял Вольфганг.

    - Зараза такая. Хуже триппера, - объяснил Николай и, бросив пельмени в холодильник, взял из шкафа стакан.

    - Может виски?

    - Терпеть не могу! – Сморщился немец.

    - Ну как знаешь, - пожал плечами Коля и удалился к компьютеру.

 

                                                                        III

 

 

 

 

                                                                       251

    Эдуард в этот раз, был необычайно щедр. Ночь для него прошла, похоже, как та, одна из тысячи. С Шахерезадами дарившими Эдуарду лучшие из своих сказок. Выглядел он и впрямь, будто не сутки провёл без сна в свои-то пятьдесят, а посетил с утра турецкие бани, освежился свежевыжатым соком и только что вышел из кабинета косметолога.

    - С работой всё хуже и хуже с каждым днём, - печально сообщил он. – Народец пошёл бздиловатый. Бздиловатый и ушлый, все на закон кивают. Боятся его, закона-то. Ни хрена в жизни не боялись пяток лет назад и на тебе!

    - Может так оно и лучше? – Робко спросил Коля.

    - Для нас с тобой, уж точно не лучше, - зло ответил Эдуард и довольный остротой заржал, обнажив два ряда золотых зубов. – Ладно! Живы будем, не помрём! Где наша не пропадала! Мы себе пропитание всегда нароем. Как кроты!

    Эдуард сложил губы трубочкой, зажмурил глаза и, зашевелив перед собой растопыренными пальцами, часто зачмокал, изображая видимо крота, хотя в тот момент больше всего походил на сонного борова.

    - Короче братан! Ты покуда не трезвонь. Если чего под тебя появится, сам найду. Извини, дела, ехать надо. Бывай!

 

    Николай пересчитал тысячные купюры в толстой пачке. Вполне сносно за полчаса работы больше похожей на увлекательную игру в кошки-мышки. Николай как обычно оказался кошкой.

 

    Ближе к вечеру, вместо ожидаемого звонка, Потоцкий наплевав на свою законспирированность, заявился самолично. Следом за ним волочилась огромная спортивная сумка.

    - Ох, ребятушки, - заявил он с порога. – Натерпелся я страху пока до вас добрался! Вы и не представляете! Ну что бы я сказал остановившим меня вдруг патрульным? – Карл Генрихович прошёл в комнату, не разуваясь, хотя на улице шёл дождь, плюхнулся в кресло и выцедил себе остатки ночного вискаря в Колин стакан. – Что в сумке? Личные вещи. А ну покажи? А в сумке-то! В сумке два комплекта формы майора НКВД, и лейтенанта – адъютанта его вроде бы. Документы поддельные. Мама дорогая! Ну и кто я после этого и сколько мне за это светит?

    - Да нисколько, - попытался успокоить Карла Генриховича Николай.

    - Это почему же нисколько?

    - Да потому, что НКВД уже нет, а люди, которым якобы принадлежат эти документы, уже давно в почве сгнили или седые старцы в лучшем для них случае, - сказал Николай с усмешкой. – Ну, соврали бы, в конце концов, что вы киношник, ну там, или театральный костюмер или портной… нет. Документы. Лучше киношник. Фильмов про войну сейчас только ленивые не снимают!

    - Да, об этом я как-то… - сказал Потоцкий опрокидывая в себя содержимое стакана и утирая рот рукавом. Затем, перевёл взгляд на пустую бутылку, одобрительно покачал головой и осведомился: - Ещё есть?

    - Будет, - пообещал Николай и уселся напротив как следователь на допросе. – Рассказывайте Карл Генрихович.

    И вот тут, Потоцкого как будто подменили. Виски так подействовало что ли? Карл Генрихович, сразу как будто сник, вжался в кресло, а на лице его появилось страдальческое выражение. Он ещё раз с сожалением глянул на пустую тару из-под шотландского нектара, и глубоко, обречённо вздохнул.

 

 

 

 

                                                                      252

    - Чего уж рассказывать. Вы и сами всё знаете. Трудно там и страшно. Трудно и страшно! И снова повторюсь: прекратить надо эти прогулки пока не поздно.

    - А почему должно стать поздно? – Вынимая из-за спинки кресла припрятанную бутылку кальвадоса, поинтересовался Коля. – Что поздно? Спасти десяток жизней поздно?

    - Ты хочешь сказать, спасти, рискуя своей? – Потирая переносицу, как делал всегда в минуты раздражения или смущения произнёс Потоцкий. – Это конечно твоя жизнь, и рисковать ею, ты вправе сколь тебе заблагорассудится. Тем более, я не знаю, как на тебя подействует пуля там. Здесь бы, укокошила точно, а вот там – не знаю. Но дело не в этом. Может быть, приняв смерть, лютую и несправедливую у стенки барака в Ваганове, ты спокойно воскреснешь здесь, у себя в постели, может, нет, не суть. Пойми, обречённых спасти нельзя! Ну что эти твои макароны? Капля в море!

    - Какая никакая, а поддержка, - воскликнул Николай. – Сегодня капля, завтра капля, а вода, как известно камень точит!

    - Ну что ты пылишь? – Карл Генрихович устало перевёл дух. – Не поймёшь! Попробую объяснить. Ты ведь читал фантастов? Фильмы по их произведениям смотрел? Историю с «Наутилусом» помнишь? Сколько теперь этих наутилусов? Полёты на луну, гиперболоид… перечислять можно бесконечно. Очень многое из того что казалось невозможным, фантастическим, по прошествии какого-то времени стало привычным и обыденным. Только вот две вещи из всей научной фантастики, пока что остаются, именно научной фантастикой. Посещение земли пришельцами и машина времени. Межпланетные полёты не в счёт. Совсем немного времени до осуществления этой мечты у человечества осталось. Пришельцев кстати, тоже говорят, уже встречали, или в каких-то холодильниках они лежат дохлые. Американцы в семидесятых всему миру уши об этом прожужжали, вот, мол, какие мы избранные, что даже гуманоиды над Америкой крушение потерпели и предпочли попасть в руки военным. Так что, они у нас есть, но вы их не увидите. А вот с машиной времени, загвоздочка серьёзная. Этой темы, почти все касались. Тот же Жюль Верн. И фильмов сколько снято. Земекис вон, аж на три части разродился. Кстати наш паровоз взял пример с его паровоза в третьей части. Вот только не летает. И заметь Коля, сколько бы ни касались этой темы писатели, учёные – они всегда предостерегают! Всегда.

    - Предостерегают от чего, - спросил Николай, наполняя стаканы. Вольфганг отказался и от кальвадоса, любимого напитка писателя, которого он боготворил, прочтя у Коли «Трёх товарищей» и «Чёрный обелиск». Знай, цедил своё пиво.

    - Предостерегали от глупостей, от поспешности, от принятия скорых, необдуманных решений. У того же Земекиса вечно проблемы с пространственно-временными связями. Лезете в будущее или прошлое, не ломайте веток, не давите бабочек и, увы, Коля – не подкармливайте умирающих от голода. Всё должно быть неизменным. Время это не магнитофонная лента, не трек на компакт-диске. Обратно не отмотаешь. Не сотрёшь, не перезапишешь без ошибок. Попробуй, отыщи стакан воды вылитый в реку! Также и здесь. Есть у тебя полные гарантии того, что в будущем ничего не изменится, после того как ты там нагадил где-нибудь не в тех кустах? То-то! И у меня нет, и вон у него, ни у кого нет! Принцип такой есть. И я считаю распространяться он должен не только на медиков. Не навреди! Хочется героем прослыть? Сотне другой жизнь спасти. А если в этой сотне, окажется тот, который выжив, пристрелит не того, перевернув ход войны, переиначив её исход. Это ведь как леска, соскочившая с катушки – упустил виток – пиши, пропало. А далее катастрофа! Пойми Коля не ураган, не цунами или извержение вулкана. Конец человечеству. Это не шутка, прогноз абсолютно верен. Иначе просто не может быть.

 

 

 

 

                                                                       253

И как же промысел божий? Судьба, наконец, которая у каждого своя. Должен ты подохнуть с голодухи, значит должен, и подохнешь именно с голодухи а, не попав под трамвай! Должен утонуть – утонешь! Эх, да что я тебе объясняю, - Потоцкий в отчаянии махнул рукой и осушил стакан до дна. Как объяснить подонку по жизни, только что спасшему ребёнка, что он всё равно подонок, несмотря на свой человеколюбивый поступок, хоть и герой, хотя, герой относительный, потому как плавать умеет, а ребёнок нет. Подумаешь, подонок искупался и хоть раз в жизни, сделал что-то для кого-то.

    - Карл Генрихович, - Коля всё-таки решился прервать Потоцкого, потому что начал переживать за него, слишком уж болезненно-возбуждённым тот выглядел. – Вы сами-то верите в то, что говорите?

    - Ещё час назад, когда шёл к вам, не очень верил. Теперь – совершенно точно, верю.

    - Тогда зачем же вам скажите, эта огромная сумка?

    Потоцкий смущённо замолк, но через минуту, будто бы прозрев, оправдался: - А обмундирование вам, я бы в карманах нёс? Там ведь и шинели и сапоги…

    - А какого чёрта вы несли нам обмундирование? Ведь мы всё одно там ветку сломим, голодного накормим. Бабочек вот только нет. Не сезон.

    Потоцкий опять стушевался, как тогда, запутавшись со своими теориями. Подтянул колени, упёрся в них плотно сведёнными локтями, обхватил ладонями голову. Он сильно напоминал сейчас переростка-второгодника, сбитого с толку непонятным вопросом. Общую картину, портила лишь бородка, которая у второгодников, как известно, отсутствует.

    Николай решил не добивать и без того посрамлённого кандидата и пододвинув очередной стакан сказал:

    - Выкладывайте свои инструкции.

    - Ладно. Сдаюсь, - сказал Потоцкий, поднимая руки вверх. – Вы правы Николай. Эта беготня по десятилетиям, и вправду действует как наркотик, или нам нынешним, избалованным, тепличным, не хватает приключений. Странно действует, особенно на такого любопытного кретина как я. Одним словом; повидал я вашего Кутузова.

    - Как он там? – Николай подскочил с кресла. – Сидит?

    - Вот сидеть-то ему сейчас, как раз не очень удобно. Ранение у вашего Алексея. Ожог так сказать, задней, нижней части туловища. Не успел он перешагнуть порог своих родных покоев, как сцапали его по доносу одной небезызвестной вам дамочки. Там ведь и ведать не ведают, кто эти доносы им поставляет, а разбираться сами знаете, времени нет, но отреагировать долг велит. Ну а я быстро сообразил. Сидит как неприкаянная и чего-то пишет, в планшетке, левой рукой. Глаз у меня намётанный. Что-то думаю, тут не по обыкновению происходит – накладные и формулярчики доктор наш правой рукой заполняет! Ну как свечерело, заглянул я к ней в планшетку. А там! Батюшки святы! Донос на меня лежит и есть, не просит. И, мол, перо самопишущее у меня явно немецкое – это про авторучку китайскую. Случайно засветил. И сигареты у меня вражеские, хотя наши «Ява» вот те крест! И вообще я враг закоренелый, да такой что взять меня и без суда и следствия, прямо к стеночке, в расход. Ну, репутация-то у меня безупречная. Еврей. Послужной список хоть и фальшивый, но впечатляет. А тут! Мне даже самому за себя стыдно стало, какой я оказываюсь негодяй. Я уж было из рядовых в фельдшера наметился, а тут такое! Ну так я доносик из планшетки вынимать не стал. Пусть думаю, будь что будет, а то ещё гаже выйдет, если сопру. Всё, конец мне тогда. Ну, доносик-то, ясный пень по нужному адресу пошёл. На следующий день, вызывают. Захожу.

 

 

 

 

 

                                                                       254

Сидит, гляжу один голой жопой на печке, а двое его держат, чтоб не рыпался. Подержат малость, и зад ледяной водичкой поливают. Голожопый не колется, отмечаю про себя – молодец, хотя зад уже чуть ли не на бок жареной колбасы смахивает. Ну, вопросы мне разные: кто, да что, да как? А зачем? Откуда, мол, вражеские сувениры да курево? Так я ж на передовой и в ополчении повоевать успел – отвечаю. Трофеи! Гляжу – те и верят и не верят, а что со мной делать ума не приложат. Но я ведь не на пустом месте там нарисовался. В архивах посидел, Интернет излазил. Одним словом; подготовился так сказать к внедрению. И в тылах у меня всё шито-крыто. Очкарик там один есть. Колотовский его фамилия Константин Михайлович. Прикидывается в официальной обстановке, переводчиком с немецкого на русский и наоборот. На самом деле это не человек. Определения этому чудовищу пока нет. Смотрит он на меня, а будто сквозь меня. Я оборачиваюсь и вижу что эта жертва пьяного зачатия с обугленным задом, сознание от боли потеряла. Этого – спрашивает, знаешь? А как же, - отвечаю. Это же Лёха Кутузов! Герой мать его! Ну, очкарик тут же встрепенулся. Какой – говорит, он герой, когда трёх пленных упустил. Один – понятно, шпион фашистский, второй – неясно, что за фрукт. А вот третий! Точно гад из местных! Или диверсант или провокатор. Ну, тут я допер, что речь идёт о вас, и спокойненько так говорю: что мол, они сами в этом признались? Не верю! Да вот нет – отвечает, тот, который с самолётом гробанулся, вообще чуть не подох. Хорошо у нашего военврача руки и сердце золотые оказались, хотя, по сути, преступление совершила, не следовало «ганса» выхаживать. А про это вы откуда узнали? – Интересуюсь. А должность у меня – говорит, такая, всё должен я тут знать! Ну, тут я с духом собрался и думаю – «или сейчас или никогда!» Что же вы – говорю, при должности своей, наших от чужих отличить не можете? Тот аж посинел! Каких таких наших? - Бормочет испуганно. Ну, тут уж я расстарался. Легенду заодно и вам подготовил, так что господа сотрудники Народного Комиссариата Внутренних дел – не подведите. В прифронтовой полосе, вы были с инспекционной проверкой. И немчик вовсе не разбился на самолёте, а был ранен в схватке с лётчиком, который после, решив, что убил противника, благополучно смылся, переодевшись в его форму и вероятно до сих пор, где-то бродит по лесам. Пусть поищут. Взамен же оставил свою, уничтожать не стал. Вот только на Кутузова теперь вся надежда. Не раскололся бы. Хотя, когда тебе ежедневно зад поджаривают,… Получается, конечно, в принципе, я его и отмазал где-то. В общем, всё знаю, всё ведаю, всё что мог, сделал, ничего больше знать не хочу. Да, чуть было не запамятовал; есть там один верный человек. Называть его имя вам не буду, пока. Мало ли что! В нашей жизни, сами понимаете, сегодня виски пьёшь, а завтра голой сракой на буржуйке вместо чайника восседаешь. Короче: при первой возможности, должен человек этот предупредить Кутузова. Так что, ничему не удивляйтесь. Но лучше бы это было в последний раз.

 

    Николаю, стало, почему-то жаль Карла Генриховича, жаль чуть ли не до слёз, когда смотрел он вслед сутулой фигуре, медленно, усталой походкой пересекающей двор.

    Коля вернулся в комнату, собрал пустую тару и грязную посуду. Когда он нагибался чтобы достать пустую бутылку, из-под виски, стоявшую у журнального стола, взгляд его упал на небольшую книжечку в серенькой обложке, валявшуюся у ножки кресла в котором, несколько минут назад сидел Потоцкий. Николай с интересом развернул её на первой странице. Фотография наличествовала. И изображён был на ней ни кто иной, как Карл Генрихович Потоцкий. Все надписи в книжке были на финском языке, Коля определил это, по часто встречающемуся в тексте, знакомым словам – Суоми и Котка.

 

 

 

 

                                                                       255

Судя по всему, это была солдатская книжка финского военнослужащего. Заведена она была в 1938 году, а в строки для имени и фамилии вписано: Tarvo Taanner.

    «А ты не так прост дядя, как пытаешься казаться» - подумал Николай, пряча книжку в ящик стола.

 

                                                                       IV

 

    Обмундирование и правда занимало слишком много места, поэтому количество продуктов пришлось сократить, а позже, Николаю пришлось и вовсе отказаться от затеи доставить на Ладогу что-нибудь съестное. Он вспомнил о своей не вовремя подброшенной записке. В принципе, ничего особенно страшного, в этом идиотском послании не содержалось, но не к месту положенная не на тот стол записка, могла выстрелить не в ту мишень.

    Трюк с переодеванием прошёл гладко. Главное что уяснил для себя Николай, чётко следовать инструкциям Потоцкого и никакой самодеятельности. Дома. Перед сном, они с Вольфгангом, часок потренировались перед зеркалом в ношении формы. Отработали кое-какие необходимые жесты, мимику, взгляды, значащие каждый своё. Ими придётся обмениваться в затруднительных ситуациях. Перед отъездом, Николай, ещё раз досконально проверил все мелочи. Ещё раз тщательно проинструктировал Вольфганга. Тот реагировал с неизменным, скучающе-плаксивым выражением на лице. И всё-таки, тревога не покидала Николая. Не бывало такого, чтобы ему невезучему, вдруг повезло. Нонсенс! Волновали возможные варианты ответов на вопросы об оружии, цели приезда, причине инспекции вообще. Мучал страх сбиться в неподходящий момент. Забыть нужный поведенческий штамп, перепутать даты, имена. Просто выдать себя какой-нибудь незначительной мелочью.

    Война незначительно сместила столь мощную структуру как НКВД на второй план. В голове военного эшелона стояла регулярная армия, но Ленинград – город-фронт и потому милиция, пожарные и военные, в кольце блокады, делали одно дело, общее, правда, каждый по-своему.

    Паровоз потушен. Стало быть, локомотивная бригада переброшена на другую машину. Эшелон охраняется. Все насторожены. Все кого-то ищут. Со слов Потоцкого, все силы брошены на поиски немецкого пилота. Вольфганг вроде бы как, оказался своим. «Эх, лучше бы Карл Генрихович, вырядил нас особистами или инспекторами из ставки Верховного. Насколько бы всё было проще, настолько же впрочем, и рискованней» - подумал Николай. Связь пока что действовала, и не составило бы труда проверить, действительно ли они те, за кого себя выдают. Время-то военное, всё этим сказано. А НКВД, никто особо и напрягаться не станет, да и подозрительного в их действиях мало. Ну, проверяют офицеры местное население на вшивость, заодно и за своими присматривают. Преступников выявляют. Мародёров там, воров, грабителей, саботажников. Да мало ли ещё сволочи, даже на переднем крае обороны. Опять же, каждый делает своё дело, общее, да, но по-своему, и желает, и вправе даже, требовать, чтобы ему не мешали. Почему заявились под Новый год? Так ведь война братцы! Война. Не время под ёлочкой портвейны пить. Вот разобьём врага и тогда уж, все вместе и отпразднуем по-человечески!

 

    Одежду Николай спрятал в ящик под сиденьем машиниста. Там обычно хранилась чистая ветошь, которой локомотивная бригада пользовалась крайне редко, обходясь парусиновыми лоскутами и старой, промасленной. Паровоз – машина грязная. Пакет

 

 

 

                                                                       256

с двумя бутылками водки, шампанским и коробкой шоколадных конфет, был уложен туда же. Коля забросал всё сверху ветошью и слегка присыпал песком, собранным с настила.

    Перед тем как покинуть локомотив, Николай и Вольфганг выкурили по сигарете, тщательно зарыв окурки в топочную золу. Отхлебнули из Колиной фляжки по глотку коньяку и, выбрав подходящий момент, спустились вниз. Николай опять, зачем-то перекрестился.

    Они неспешно шли вдоль эшелона, тихо переговариваясь. Пытаясь выглядеть уверенно, преодолевая страх и сомнения. Метель унялась. Дело шло к оттепели. Падал крупный пушистый снежок и в начинающихся сумерках окружающий пейзаж выглядел сказочным, тихим и безмятежным. Теперь уже Николай свободно мог прочесть название станции на доске, прибитой к шесту, воткнутому в мёрзлую землю на том самом месте, где совсем недавно, находилась разобранная на топливо деревянная платформа. «Борисова грива» - красным по фанере гласила надпись на табличке.

    - Стой!!! Кто идёт?

    Часовой, ощетинившийся одновременно винтовкой и автоматом, спрыгнул с тормозной площадки третьего вагона, преградив им дорогу. Вольфганг мгновенно застыл, словно окаменев заколдованный. Остановился и Николай, опередив его на полтора шага.

    - Ваши документы? – приказал часовой, поднимая ствол автомата на уровень груди Николая.

    Коля, пытаясь сохранить самообладание, полез за пазуху и выудил аккуратно перетянутые бечёвкой подделки. Вольфганг последовал его примеру. Часовой посветил карманным фонариком (зачем-то меняя светофильтры), вначале на документы, предъявленные Колей, затем, изучил столь же внимательно второй комплект, но возвращать их законным владельцам не торопился.

    - А вы собственно, с какой целью здесь? – осведомился, сверля Николая недобрым взглядом.

    - Не слишком ли много вопросов рядовой, - подпустив хрипотцы в голос, сказал Коля.

    - Не слишком. Я обязан выяснить причины нахождения посторонних на вверенном мне объекте.  

    - Направлены для инспекции. Проверка местного населения. Тебя бы читать научили, прежде чем к посту прислонять. В предписании и командировочном всё значится. За посторонних придётся ответить. Забылся? Мы ведь тоже при исполнении, - твёрдо отчеканил Николай. – Веди к коменданту!

    - Успеется, - продолжал нарушать субординацию часовой. – А как добрались? Поезда-то не ходят?

    - Спасибо, хорошо, - сострил Вольфганг, включившись в действие. – Поезда не ходят, зато машины ездят.

    - Знакомый шофёр, на Литейном служит, до Торфяного подбросил, - через силу растягивая рот в улыбку, говорил Николай. – А дальше мы пешком как видишь. Чаю горячего смерть как хочется.

    - Вижу, вижу, - с недоверием пробурчал часовой и крикнул куда-то в сторону: - Скворцов!

    - Чего в вагонах-то? – Поинтересовался Коля. Окидывая эшелон любопытным взглядом.

    - Порожняк.

    - Воздух везёт, - согласился Николай. – Про золотой песок знаю, но про золотой воздух слышу впервые. Пломбы на вагонах тогда зачем? И почему такие строгости?

    - По закону военного времени! – И снова в сторону: - Скворцов! Мать твою растак!

 

 

 

 

                                                                        257

    Николай боковым зрением засёк как из-под уцелевшего перронного навеса вышел ещё один солдат и направился к ним. Николай встревожился; вдруг этот второй, видел, как они спускались из паровозной будки. Но, по мере приближения бойца, понемногу успокоился: не иначе, как тот спал стоя, прислонившись к одному из столбов подпиравших навес.

    - Проводи в комендатуру, - обратился к Скворцову, рыжему, круглолицему парню часовой, передавая ему документы задержанных.

    Отойдя с десяток шагов, Николай обернулся и крикнул часовому: - С наступающим боец!

    Ответа не последовало, часовой светил фонариком на двери вагонов, проверяя все ли пломбы целы на «порожняке».

 

    Прислонившись спиной к ограждению площадки хвостового вагона и скрестив на груди руки, подобен памятнику Александру Сергеевичу на развилке Пулковского и Киевского шоссе, стоял Алексей Кутузов и мрачно взирал на приближающуюся троицу.

    Поравнявшись с ним, Скворцов остановился, пропуская офицеров вперёд, и сочувственно поинтересовался у Кутузова: - Болит Лёша?

    Кутузов вздрогнул, бешено сверкнул глазами.

    - Тебе какое дело? Болит, не болит. Это кто такие?

    - Сам не видишь? Голобородько задержал. В комендатуру вот.

    - А я их знаю! – неожиданно весело воскликнул Кутузов.

    «Всё пропало!» - подумал Коля, но виду, что разозлён предательством этого подонка, не подал. Промолчал. «Ну и сука же ты Лёша!»

    - Давно? – С явным интересом спросил Скворцов.

    - Порядочно! Это же я их потерял в тот раз со всем этим маскарадом, что товарищи офицеры учинили. Думал, что и в живых-то, их уже нет. Я с вами, в комендатуру.

    «Не такая уж и сука» - передумал Николай.

    - Пошли. Вчетвером веселее, - согласился Скворцов, правда, осталось невыясненным, что он имел в виду, говоря так. На протяжении всего пути до комендатуры, никто из них не проронил ни слова.

    Наконец подошли к приземистому, одноэтажному домишке, одиноко стоящему на краю леска возле шоссе. Скворцов провёл всех на широкое крыльцо, попросил Алексея присмотреть, мало ли что, и скрылся за дверь, войдя без стука. Отсутствовал он минут пять, но этого времени Николаю и Кутузову, вполне хватило для объяснений.

    - Ты что же сбежал-то козёл вонючий, - шептал Николай, стараясь не смотреть Кутузову в лицо.

    - А чего мне оставалось делать? А? вам хорошо! Вы погостили и по домам, а мне тут жить! И хотелось бы подольше.

    - Будешь так быстро бегать в нетрезвом виде – дольше не проживёшь, - зло прошипел Вольфганг.

    - Цыц. Собака фашистская, - огрызнулся Лёха.

    - Коля, я так больше не могу! Опять он за своё, - вздохнул Вольфганг.

    - Чего заслужил, - с улыбкой произнёс Николай и вновь повернулся к Кутузову: - Как задница? Бегать не мешает?

    - Пошёл ты! Между прочим, благодаря моей заднице, вы ещё живы, не будь на ней кровавых волдырей, вы бы уже валялись дохлыми на том месте, где вас обнаружили.

    - Ладно. Ладно, - дружелюбно произнёс Коля, похлопав по плечу Кутузова. – Не дуйся.

 

 

 

 

                                                                       258

На тебя смотреть больно. Лучше расскажи про дон Кихота. Где ты его в очередной раз откопал?

    - Да нигде! – Кутузов оживился. – Я по началу лесом, всё вокруг, да около. Приглядеться да прислушаться. Чего обо мне говорят? Думал, сначала издали всё поразведаю, и дальше, буду решать. Тропок в лесу тьма, народ за топливом изредка шастает. Ну и я вот хоронясь, гуляю, глядь, а у развилки, метрах в десяти от дороги, под ёлкой, что-то темнеет. Подошёл ближе – смотрю, старый знакомый. Сидит и плачет бедолага, а потом вдруг сердится, в грудь себя кулаком лупит, орёт: «кёниг» да «кёниг», и ещё мешок тарабарщины – не разберёшь. Я сперва посмеялся, как следует, он всё волком на меня глядел, потом поманил его, смиренно пошёл. Ну, я его окольными путями до кладовой на маяке довёл, там и укрыл. Жестами, да рожей страшной вроде объяснил ему, чтобы он не высовывался, потом домой к себе пошёл. Тут меня и сцапали…

    - И на печь! Чтобы мозги разогреть, - не удержался Коля.

    - Ты заткнёшься! – Заорал Кутузов. – Мозги в порядке, а вот заражение крови с такими ожогами я вполне могу получить. Сдалась тебе моя жопа! За своей следи!

    - М, м, м да! Заражение… возможно. Место ведь деликатное. Дальше что было?

    - Да чёрт его знает? Вчера выпустили меня. Оправдан так сказать – вчистую! Я домой, в кладовую. Этого гада нет, я к развилке, в лес, где самолёт. Вокруг следы. Точно его! Сапоги эти длинноносые. Шляется где-то вокруг как шатун. И чего его к этому месту тянет? Ума не приложу.

    - Что бы что-то приложить, сначала это заиметь надо, а у тебя, как пар у чайника, со свистом из ушей вышел, когда ты… ну ты понял, - опять не удержался Николай.

    Кутузов снова было раздул ноздри, затопал ногами, зашипел, сжав кулаки, и двинулся на Николая, как вдруг, дверь комендатуры отворилась, на порог возник Скворцов и попросил пройти внутрь. Кутузов двинул было следом, но Скворцов, грудью оттеснил его, пропустив только Вольфганга и Николая.

    Оказавшись внутри прокуренной комнаты, курящий Николай закашлялся. Возникло ощущение дежа-вю. Дурной табачный дым не плавал в воздухе, сам воздух состоял из него. Ощущение уже виденного усилилось, когда навстречу им, из-за стола вышел пожилой человек в застиранной гимнастёрке, с очками, сдвинутыми на лоб. Николай узнал Орлова.

    Орлов выглядел очень дружелюбно. Широко улыбался. Не было в нём больше прежней злости и нервозности.

    «Потоцкий и впрямь хорошо поработал» - подумал Николай, садясь на предложенный табурет. Младший по званию Вольфганг разместился на стуле у дверей.

    Орлов вернулся к столу, закурил очередную бесчисленную папиросу и, щурясь от дыма, принялся любоваться пришедшими. Смотрел он на них так, как будто встретил добрых друзей, с которыми не виделся много лет.

    Николай открыл было рот, чтобы хоть как-то начать разговор. Взгляд Орлова был ему невыносим, но тот, жестом приказал ему молчать, подвинул по заваленному бумагами столу сложенные стопкой и перевязанные точно так же как и раньше документы и первым нарушил молчание.

    - Ничего не нужно рассказывать, докладывать, объяснять, - мягко проговорил он. – Всё знаю, обо всём в курсе. Готов принести извинения, если потребуется, ответить за всё, но и вашего снисхождения и понимания прошу. Знаю и в вашем департаменте, сейчас работёнки хватает, но… по правде сказать, - Орлов хрюкнул и усмехнулся: - Методы вы выбираете… это же додуматься надо – эвакуируемый и немец пилот-разведчик. Даёте!

 

 

 

 

                                                                       259

Трудно товарищи всем! Но всё же, почему первый раз не прибыли обычным порядком. К чему этот театр? Не вы, не мы, в игрушки не играем.

    - У нас также как и у вас, принято исполнять приказы вышестоящего начальства, - уверенно ответил Николай. – А если уж приспичит их обсуждать – то только после исполнения и не с начальством. В двух словах: эти методы применялись ещё в гражданскую. Действует безотказно.

    - Описывались где, - заинтересовался Орлов.- Занятно было бы прочесть.

    - Вот чего не знаю, того не ведаю.

    - Больно уж скрытным стал ваш департамент, - усмехнулся Орлов. – Ну да ладно, в каждой избе свои щи варят.  - Помощь, поддержка какие требуются?

    «Ты бы всем очень помог, если б застрелился» - подумал Коля, вслух сказал:

    - Нет. Разберёмся сами, разве что списки местных жителей, да адреса перевалочных пунктов для эвакуации.

    - Чего ж так скромно? – Орлов искренне удивился. – я в свою бытность, проверяющим, не стеснялся. Мнение населения и военнослужащих друг о друге, изложенное в письменном виде, просматривать не будете?

    - Доносы что ли? Нет. Позже. Теперь, дел по горло! А в бытность проверяющим чего, или кого? Если конечно не секрет.

    Орлов понял, что сболтнул лишнего. Смутившись он сдёрнул со лба очки и принялся яростно протирать и без того чистые стёкла.

    - Да, так. Была служба. Теперь впрочем, неважно. Может коньяку с дороги.

    - Не откажемся, - подпустив важности пополам с подозрительностью в голос, согласился Николай. – Кстати, откуда коньяк? Это теперь-то такая роскошь?

    Орлов вздрогнул. Очки звякнули о столешницу.

    - Припас к празднику. Новый год всё-таки, - протараторил он и засуетился на своей половине комнаты отделённой столом, гремя кружками и вынимая из несгораемого шкафа бутылку. Отгородившись этой ненадёжной стеной, он явно чувствовал себя в безопасности.

    «Жать сильнее на этого слизня, пока не потечёт, как советовал Потоцкий» - думал Коля, вспоминая инструкции Карла Генриховича. «С НКВД отношения у него, где-то явно разладились. Доносы друг на друга, слежка, наушничество – обычные дела в этой мощной организации. Вот чего он боится. Того что возглавляют систему другие люди. Не он. У него своё. Интересно, куда он сплавил Лисицына? Ведь он явно служил костью в его необъятном горле».

    - Армянский? – поинтересовался Николай, изучая этикетку и прикидывая, на сколько потянула бы сейчас эта коллекционная бутылочка, горлышко которой, помимо деревянной пробки, было залито сургучом.

    - Точно! Из старых запасов!

    Коньяк действительно был хорош и Николай на правах гостя, сам, щедрой рукой наполнял кружки. Вышло три тоста. За товарища Сталина! За Победу (победа для нас второстепенна, а товарищ Сталин мог бы обидеться, и очень просто, лет эдак на пятнадцать)! За Новый год, наступающий на пятки старому. Второй бутылкой Орлов не пожертвовал, хотя краем глаза, Николай заметил, что сейф набит коньяком. А так хотелось. Чесался язык предложить тост за павших, за Капранова, Селивёрстова и ещё многих и многих…

    «Рано. Пока ещё рано» - решил Николай.

 

 

 

 

 

                                                                       260

    Комендатуру Николай и Вольфганг покинули, когда солнце, едва осветив землю, засобиралось на долгий ночлег. На улице было непривычно тихо, не было слышно далёких раскатов немецкой артиллерии. Фашисты тоже готовились к встрече Нового года. «Победоносного» - как уверял их великий Фюрер.

    В Шлиссельбурге, на площади у Гостиного двора, взвод немецких солдат дожидался попутного ветра, чтобы отправить в крепость и на правый берег два аэростата. К аэростатам были прикреплены большие корзины набитые бутылками с превосходным Рейнским вином, пачками галет, консервированными сосисками, бобами с мясом. Поздравление «Рюс зольдатам» с Новым годом! В каждой корзине лежало также по рождественскому гусю, начинённому взрывчаткой с часовым механизмом. Но ветра как назло не было. Скованная льдом Ладога белой пустыней расстилалась перед взором немецких снайперов и пулеметчиков, рассредоточившихся по огневым точкам вдоль Невы и Новоладожского канала. Чёрная вода выглядывала из пробитых снарядами полыней на Неве, между левым берегом и таким близким, но неприступным Орешком. Расчёты дальнобойных орудий, по случаю грядущего праздника, жрали шнапс в тёплых блиндажах и горланили песни. Можно было расслабиться и отдохнуть от праведных военных трудов…

 

                                                                       V

 

    Орлов расквартировал вновь прибывших проверяющих в соседнем от эвакопункта бревенчатом доме, находящемся на самом краю посёлка. За домом раскинулось бывшее колхозное поле, по краю которого змеился проселок, уходивший на запад в Ириновку. Просёлок мог служить теперь лишь санным путём, по осени, полуторки, следовавшие в объезд огромной воронки на шоссе, совершенно разбили его. В сани приходилось впрягаться людям. Последнюю конягу, неделю назад, пустили на жидкий суп рабочим и обессилевшим ленинградцам, ожидавшим в госпитале при эвакопункте, отправки на большую землю.

 

    Вольфганг и Николай, курили стоя у калитки в ожидании Кутузова, усланного к локомотиву за праздничным тайником. Николай нервничал – сказалось напряжение от пережитого в комендатуре, Вольфганг как всегда оставался, пусть даже только внешне, совершенно спокоен.

    Из-за поворота вынырнул грузовик. Подпрыгивая на обледенелых ухабах, пролетел мимо калитки и вдруг, резко затормозил. Машину занесло и развернуло почти поперёк дороги. В кузове что-то бутылочно звякнуло и когда, из кабины вывалился Орлов, стало ясно что. Он мелко засеменил к стоящим у калитки, многозначительно подняв вверх указательный палец. Снег похрустывал под его сияющими сапогами с короткими щегольскими голенищами. Приблизившись к калитке, Орлов шумно перевёл дух.

    - Совсем забыл. Заработался, - произнося эти слова Орлов, неотрывно глядел на Николая. Беседуя в комендатуре, он тоже смотрел только на Николая. Вольфганга как будто вовсе не существовало. И вообще, у Коли создавалось ощущение, что Орлов пытается разглядеть в нём не офицера НКВД, а немецкого шпиона. Для окружающих, Орлов плёл иллюзию, словно только что познакомился с инспекцией, или мозгом он болен и это действительно так. – Совсем забыл. У меня ведь новые сведения по лётчику!

    Николая передёрнуло. Он изо-всех сил старался взять себя в руки и с ужасом понимал, что у него ничего не выходит.

 

 

 

 

                                                                      261

    - Какому ещё лётчику? – Устало проговорил Николай. – Мы ведь уже разобрались со всеми лётчиками.

    - Не со всеми. Несколько дней назад, по данным батареи в Сосновце, был сбит ещё один самолёт. И упал он где-то неподалёку. Лётчика видели местные жители, в лесу. Как только ситуация прояснилась, я направил патрули прочесать лес и побережье. Вдруг ему взбредёт в голову по льду пробираться к своим?

    - Рискованная затея, - задумчиво покачивая головой, сказал Вольфганг с сомнением в голосе.

    - Я тоже так думаю, но доведённый до отчаянья, загнанный волк иногда рвётся напролом, через все кордоны, сквозь стаю загнавших его псов, и выходит уцелевшим из переделки. Поверьте старому охотнику. В лесу ему долго не протянуть. Чуть покрепче ударит морозец – верная смерть. К тому же, если он ранен…

    - Да говорите вы, опуская свои рассуждения и выводы. Факты, детали, время, - прервал Орлова Николай.

    - Нет. Вы не совсем правильно поняли меня. Я хочу обратить ваше внимание на то, что незамеченным выйти к берегу ему теперь ну никак не удастся. Помимо батарейных дозоров: Коккорева, Сосновца и Кошкино, там ещё и мои патрули. А мои ребята – что надо. Мышь не проскочит. Я думаю о том, нет ли у кого из местного населения плотного контакта с этим «фрицем». Жрать-то ему что-то нужно! Согреваться. Вот это я вам собственно и пытался изложить.

    - А местное население способно питаться святым духом? – Спросил Коля, думая о Кутузове.

    - Возможно, возможно, может быть моё предположение ошибочно, но согласитесь – не лишено смысла. И вы всё-таки присмотритесь. Ещё раз с наступающим!

    Орлов вернулся в машину, которую водитель успел выровнять за время разговора, и грузовик, скрипя шинами, скрылся за поворотом.

 

    Прячась среди заиндевевших сосновых стволов, Лёха Кутузов, выбирал подходящий для пересечения шоссе момент. Он уже десять минут стоял, прислонившись спиной к холодному дереву, а момент всё не наступал. Алексей начинал замерзать, ругая себя за неодетую меховую поддевку под телогрейку. В руках его был пакет, в пакете преизрядное количество согревающего, но, во-первых; Николай твёрдо пообещал убить за пропажу хоть одной капли, во-вторых; было непривычно тихо, и любой шорох мог быть услышан за сотню метров.

    Сперва Кутузов стал свидетелем неожиданной остановки Орлова, который абсолютно точно направлялся к Астаховой на встречу Нового года. Не дай ему господи потенции! Докторша была симпатична Лёхе, хоть он и знал теперь, что обожжённой задницей обязан именно ей. После, к эвакопункту, подкатили два автобуса и три полуторки, груженные ящиками со сливочным маслом. Полуторки, постояв немного, двинулись дальше, к станции. Кутузову вдруг вспомнилось, что отправки живого груза сегодня не будет. Ждали оттепели. Подозрительно тихо! Из дверей барака, начали выходить люди. Они сгрудились на широком крыльце с надеждой глядя на суетившегося промеж автобусов майора, распекавшего водителей за задержку тех самых автобусов. Те и не думали оправдываться, и казалось, не обращали на вопящего, на все лады военного никакого внимания, продолжая осматривать свои машины. Алексей, стараясь не издавать ненужных звуков, засунул пакет за пазуху и, пользуясь отвлекающим фактором, походкой охотника и разведчика, перекатывая стопу с пятки на носок, не спеша перешёл шоссе.

 

 

 

 

                                                                       262

    Внутри дома, если не считать дикого холода, всё выглядело так, будто бы только вчера его покинули хозяева. Прибраны были лишь постели и на голых пружинах матрацев, нелепо возвышались пирамиды подушек. Большой дубовый стол был сдвинут в сторону и посреди комнаты, зиял могильной чернотой, квадратный лаз погреба. Николай заглянул в него светя фонариком. Ровно одиннадцать ступенек вели в подпол. Печь в кухне была наполовину разобрана, отсутствовала часть дымохода. Между тем в комнате, в метре от входной двери, прямо из-под пола, вылезала жестяная времянка. Изогнувшись коленом, она уползала в окно.

    Кутузов приволок несколько торфяных брикетов и кулёчек сухих сосновых игл. Через полчаса, в погребе можно стало находиться без шинели и фуражки. Бревенчатые стены намокли, иней на них растаял, и запахло баней.

    Алексей суетился молча. Для начала, он опустил в подвал круглую подставку под вазу, могущую служить столом. Стулья. Кое-что из посуды. Раздобыл две коптилки, хотя в доме имелась керосиновая лампа, коптилки были куда более экономичны, но зато, и света давали немного. Затем, Лёха вывернул карманы, где обнаружились: горсть сушёных снетков, полторы картофелины, полпачки галет и маленький пакетик сушёной чечевицы. Соль нашлась в буфете, перец тоже. Кутузов наполнил котелок снегом и водрузил на печку. Поднялся наверх и приволок патефон с  одной единственной пластинкой с записью какой-то легкомысленной песенки. Сквозь скрип и треск, жгучая брюнетка-испанка, наверное, томно пела, должно быть о страстной любви под ласковым южным солнцем, средь шума тёплых волн, на белоснежном песке.

    Апофеозом Лёхиных предпраздничных хлопот, стала метровая ёлочка, ведро с дырой в днище и горсть поломанных церковных свечек, закреплённых на бельевых прищепках.

    Оставалось лишь нарядить лесную красавицу и накрыть стол. Этим и занялись Вольфганг с Кутузовым. Лёха отвлекался на свою новогоднюю похлёбку. То подбросит чечевицы, почистит картофель. Попробует, посолит.

    Решили выпить по первой. Кутузов даже слюну пустил при звуке разливаемой по кружкам водки. Выпили. За тишину! Закусили шоколадной конфетой.

    Николай решил наведаться на эвакопункт и заодно зайти в госпиталь. Нужно было с чего-то начинать не вызывая подозрений.

    Низкое солнце почти достигло горизонта, но всё ещё светило достаточно ярко, чтобы слепить, отражаясь от поверхности накатанного обледенелого шоссе.

    Автобусы загнали в лес. Так безопасней. Беспокойный майор и там не оставлял в покое водителей, носясь со своими указаниями и распоряжениями, совершенно не принимая во внимание валящихся с ног мужиков.

    Перед крыльцом эвакопункта, истопник со сторожем, вкапывали ель. Старики по очереди утаптывали снег вокруг ствола и стряхивали его с ветвей. Рядом с елью, чернел большой железный ящик с мешаниной из блестящих гильз, аптекарских склянок и самодельных бус, искусно сделанных из стеклянных поплавков для сетей. Красная фанерная звезда уже красовалась на верхушке дерева.

    Во двор вышли ребятишки, но Николай не услышал весёлого гомона, звона тонких голосков. В глазах не зарябило от суетливой возни. Дети были спокойны и серьёзны. На лицах их не читалось страдальческого выражения как у  многих взрослых, но лица эти были лицами взрослых людей.

    С женских лиц, отпечаток боли и тревоги не сходил даже во сне, мужчины были сосредоточены, но как бы не было тяжело, многие из них, изредка позволяли себе улыбаться. На лицах же этих детей, отпечатались мрачные пятна пережитого.

 

 

 

 

                                                                      263

    Николаю стало не по себе. Словно стоял он сейчас перед шеренгой взрослых, которые под воздействием злого волшебства, внезапно превратились в карликов. Разновозрастных от пяти до двенадцати – четырнадцати лет. Закутанных во все, что могло согревать, не исключая носовых платков. Молчаливых и серьёзных. Страшных в своём немом покорном подчинении обстоятельствам. В ожидании неизбежного.

    Коля вспомнил «Цветок жизни» - как привезли тогда на Ржевку их класс, где-то на третьем-четвёртом году обучения. Что это было? Просто весёлая прогулка тогда ещё за город. В тёплом автобусе. От школы и обратно. Николай помнил, что сначала, ребята притихли, увидев на берёзах лоскуты красной материи, так похожие на пионерские галстуки, повязанные на их шеях. Но спустя какое-то время, снова поднялся шум и учительнице, вместе с парой ответственных членов родительского комитета, никак было не усмирить детскую энергию, бьющую через край.

    Не в состоянии тогда дети были почувствовать, понять, что такое дневник Тани Савичевой. Зачем всё это в камне? Ведь вокруг весна, светит начинающее пригревать солнце, и казалось всегда так, было и будет. Ну была война, блокада, но мы выстояли и победили. Радоваться надо! Никак не мог тогда понять Николай, почему так горько плачет не старая ещё женщина, согнувшись в три погибели перед огромной бетонной ромашкой. Может быть той женщиной, была одна из девочек стоящих сейчас на крыльце эвакопункта. Николай почувствовал, как что-то тяжёлое надавило на грудь. Ему вдруг стало очень одиноко среди этих маленьких людей, многим из которых осталось жить не так уж долго. Может быть, такие выражения лиц созданы предчувствием?

    Ребятишки не спеша рассредоточились вокруг ели. Пытались затеять хоровод, но истопник притащил лестницу и часть детей, образовав живую цепь, передавала друг другу «украшения», старик, улыбаясь беззубым ртом, кряхтя, развешивал их на ветках.

    Несколько ребят постарше, окружили широкий пень и сосредоточенно возились вокруг него. Коле стало любопытно, чем же это они там заняты? Он сделал несколько шагов в их сторону.

    Оказалось, что среди этой небольшой кучки ребятишек, нет ни одного мальчугана. Только девочки. Хотя в таких нарядах, мальчика трудно было отличить от юной представительницы прекрасного пола. Николай подошёл ещё ближе. Оказалось – дети лепят снежки. Голыми руками, на ощутимом морозе, когда на ладонях надеты варежки, рыхлый снег не схватывается. На пне возвышалась уже порядочная горка. Николай присел рядом с одной из девочек.

    - Тебя как зовут? – Шёпотом спросил он у неё.

    - Катя, - ответила девчушка, даже не взглянув на Николая, продолжая, наморщив лоб и выпятив посиневшие губы валять очередной снежок.

    - А что вы делаете?

    Николай потянулся было к верхнему комочку, но Катя резко остановила его окриком:

    - Дяденька! Нельзя! Ещё не Новый год. Мы будем раздавать мандарины, когда украсят ёлочку.

    - Мандарины? – Удивился Николай. – Катенька, где же ты видишь мандарины? Это снежки!

    - Дяденька, отойди в сторонку, - попросила девочка стоявшая рядом. – Все видят, а ты не видишь! Потому что ты солнышко закрываешь, и мандарины становятся белыми.

    Николай разогнулся и отступил на пару шагов в сторону. Закатное солнце, которое он закрывал собой, мигом окрасило горку снежков в оранжевый цвет, так, что они действительно стали напоминать сочные мандарины, рассыпанные на хрустальном подносе.

 

 

 

                                                                       264

    Катя надела варежку, взяла верхний снежок и, держа его на вытянутой руке в раскрытой ладони, подошла к Николаю.

    - Дяденька, понюхай, как пахнут!

    Коля ощутил нестерпимую боль в груди, в том месте, где что-то тяжело давило, теперь возникло ощущение проворачиваемого вокруг острого ножа. Слёзы покатились из глаз. Николай чувствовал, что ему не хватает воздуха, чистого, морозного воздуха, которого было так много вокруг. Воздуха пропитанного оранжевым светом и ароматом мандаринов. И вдруг всё отступило. Горло разжалось. Коля глубоко втянул воздух носом, так чтобы защипало в ноздрях, и действительно ощутил нежный мандариновый аромат.

    - Пахнут? – С нетерпением переспросила девочка.

    - Пахнут, - сдавленным голосом произнёс Николай.

    Приходи когда нарядят ёлочку. Получишь свой мандарин. Всем хватит! Вон их сколько!

    - А какие же мандарины, когда нет конфет? – Спросил Николай.

    - Конфеты будут летом, когда растает снег, - тоненьким голоском пропела Катя. – Когда пройдёт дождь и намочит песок.

    - В Новый год, под ёлочкой должны быть конфеты! – Упрямо повторил Николай. – Катюша, я мигом, никуда не уходите.

 

    Николай пулей влетел в погреб и ни слова не говоря, сгрёб с накрытого Кутузовым стола, открытую коробку конфет.

    - Эй. Куда закуску поволок? – Возмутился Лёха. – Может по второй?

    Николай лишь отмахнулся от него.

 

    Ещё долго Коля сидел на ступенях крыльца эвакопункта, плача, глядя на то с какой деловитостью и как справедливо делят его неожиданный подарок эти рано повзрослевшие человечки. Делят, называя сначала имена родителей, бабушек и дедушек, сестёр и братьев и затем только, будто стыдясь свои.

    - Товарищ! Вам плохо?

    Рука ласково положенная на плечо, заставила Николая вздрогнуть от неожиданности и резко обернуться.

    Перед ним, в нелепой шапке-ушанке, огромных, не по размеру серых валенках и телогрейке накинутой поверх белого халата с бежевым фартуком, стояла бледная, исхудавшая Настя.

 

                                                                     VI

 

    Кутузов с Вольфгангом расстарались на славу. Лёха, натащил сырых веток, раскочегарил печурку чуть ли не докрасна. По бревенчатым стенам погреба, ручьями стекала вода, быстро впитываясь в земляной пол. Хорошо хоть с потолка не капало. Тепло понемногу утекало в приоткрытый люк, иначе дышать в погребе, было бы совершенно невозможно. Сырой воздух с запахом подгнившей древесины, вызывал у Николая приступы болезненного кашля, да ещё Кутузов навонял своими паршивыми, самодельными самокрутками, которые не выпускал изо рта.

    Уговорить Настю встретить Новый год вместе со всеми, стоило Николаю большого труда. И сейчас, отогревшись в погребе, девушка, всё одно, чувствовала себя не в своей тарелке. Николай налил ей водки, заставил выпить и закусить прибережённой конфетой.

 

 

 

                                                                        265

 По впалым Настиным щекам, тотчас же пополз румянец, но её тут же начало клонить в сон. Работая в госпитале при эвакопункте, спать ей приходилось урывками, по два, три

часа в сутки. Ослабевшие от голода и холода ленинградцы, а в особенности дети, ждавшие отправки на Большую землю, требовали постоянной заботы. Из ста, ста пятидесяти человек, проходивших через эвакопункт, живыми удавалось отправить от силы восемьдесят, девяносто душ. Часть умирала в дороге. Братские могилы в Ириновке, Борисовой гриве, Ваганове, Кобоне, Лаврово. Вот и сегодня эвакуацию отменили из-за ожидаемой оттепели, в которою езда по ладожскому льду превращалась в «Русскую рулетку» и из-за подозрительной, зловещей тишины. Придя в себя после празднования Нового года, немцы, это знали все, выпустят по ледовой трассе и прибрежным посёлкам, двойной запас снарядов, но отправлять людей сейчас, всё равно было рискованно. Мало ли что «гансам» и «фрицам», спьяну придёт в голову? Ко всему прочему, береговые и линейные посты, сообщали о кружащем сегодня с трёх часов дня разведчике. Кому-то было не до праздника. Война вытравляла из душ, маленькие, не говоря уже о больших, человеческие радости.

    Лёхина похлёбка поспела. На часах 23:40. Время провожать Старый год. С величайшими предосторожностями зажгли церковные свечки, аккуратно прикреплённые Вольфгангом к ветвям молодой ёлочки. В душном, сыром погребе, появилось мизерное ощущение праздника, хотя Николаю казалось, что всё это действо, смахивает на тайный обряд крещения незаконнорожденного ребёнка. Едва уловимый запах оттаявшей хвои, плавал где-то под низким бревенчатым потолком. Испанка в сотый раз принималась обольщать неизвестного возлюбленного. Кутузов сдвинул кружки в середину стола, наполнил их на четверть и произнёс длинный, неказистый тост, в котором упомянул всё: и внезапные трудности, выпавшие на долю советского народа в уходящем году, и великого вождя, которому даже посрать некогда из-за дум и забот о судьбе страдающей отчизны, проклятого фашиста (выразительно и недвусмысленно глядя при этом на Вольфганга, неотрывно на протяжении всей фразы), и выразил сердечную надежду на скорую победу.

    Глухо чокнувшись кружками – выпили. Алексей разлил похлёбку. Проглотив одну ложку, Николай перелил содержимое своей миски в Настину. Та сперва отшатнулась в сторону, но спустя мгновение, посмотрела на Колю с благодарностью.

    Ровно в полночь, было без хлопка откупорено шампанское. Вполголоса произнесены поздравления. Кутузов закопал в земляной пол пустые бутылки и, не делая долгих пауз, свернул пробку второй водочной бутылке.

    Погреб стал казаться уютным, языки постепенно развязывались. Особенно преуспел в этом Кутузов. Трещал не переставая.

    - Я вот помню прошлый Новый год. В Ленинграде встречал. На Петроградке. Парнишка, ещё с детства дружили, женился на буфетчице. Буфетчица в университете – должность почётная? – Спросил Кутузов.

    Ну не знаю как тогда, сейчас – не очень, - ответил за всех Коля и понял, что при Насте говорить этого не следовало.

    - Ну не важно. Отец у неё профессором в том университете, она – буфетчицей. Но говорит – это временно, потому как, учится на парикмахера. А подруга у неё! Они с дружком моим её специально для меня позвали. Всё меня женить хотели. Ну, подруга, я вам доложу! Повезёт тому, кому в жёны достанется. Ох и напились мы на той свадьбе. А поутру, в глаза друг дружке стыдно смотреть. Новобрачные нас и так, и сяк. И посадят рядом и пошлют за чем-нибудь на кухню вместе. А мы и словом обмолвиться стесняемся. Всё на «вы». И главное в памяти всё не целиком сохранилось. Обрывки какие-то нищие.

 

 

 

 

                                                                       266

Помню лишь одно: ладони я отбил об стол, а Верка, подругу буфетчицы Веркой звали, голышом почти на подоконнике плясала, а после, в сём же непотребном виде, ко мне на колени и целовать взасос. Я пьяный! Подпрыгивал, а после отключился. Проснулись к полудню. Глянь, а на одном диване, под тонкой простынкой и оба, в чём мать на свет народила.

    - Так было чего? – сквозь пьяный смех спросил Николай.

    - Здесь дамы, - укорил Кутузов. – А даже, если чего и было, то моё участие в содеянном не засчитывается. Говорю ведь, ещё на танцах заплохело мне.

    - Свадьба, стало быть, не состоялась? – Осмелев от выпитого, поинтересовалась Настя.

    - Какое там! – Продолжал Лёха. – Я же со второго дня так и сбежал без оглядки к себе на маяк, с первым поездом. У неё даже адреса не спросивши, вот как стыдно!

    Выпили по последней. Николай проводил Настю. Она торопилась на эвакопункт. Под утро должен был прибыть очередной состав из Ленинграда. Два вагона с людьми, остро нуждающимися в срочной эвакуации – дети-инвалиды из интерната под Пушкиным, платформы с танковыми запчастями и стрелковым оружием, минами для минирования подходов к озеру и Дороге жизни.

    Тоненькая артерия, связывавшая осаждённый город со страной, пока ещё работала не в полную силу. Как холестериновые бляшки, часто закупоривали её бомбёжки и обстрелы, нехватка автомашин, отвратительная погода, голод, дающий о себе знать всё настойчивее.

    Военный совет фронта, из кожи вон лез, принимая экстренные меры по обеспечению работоспособности ледовой магистрали, и всё равно, в Новый год, Ленинград вошёл с 908 тоннами муки, которой едва хватило бы на пару дней.

    Спасибо Карлу Генриховичу – Николай и Вольфганг, теперь имели некое отношение к 1-й дивизии НКВД, а миссия их была отвратительна. Зато, постановка на довольствие по прибытии к месту командировки, давала шанс не сдохнуть с голоду. Армейский паёк был пожирнее. Да. Миссия отвратительна, но вероятно необходима. Выяснение настроений местного населения, личного состава. Разбор фактов саботажа, нарушения дисциплины, мародёрства. Чего греха таить, бойцы, сопровождавшие поезда, частенько обшаривали карманы умерших ленинградцев. И нужно сказать, им было чем поживиться. Человек покидая обжитое, насиженное место, берёт с собой самое ценное – довоенное фото умершей от голода и болезней жены, а для другого – самое ценное, фамильное серебро и бриллиантовые броши прабабки. Слава богу! В штаб дивизии, обязательная явка лжекомиссарам, предписана не была. Спасибо Карлу Генриховичу!

    Нынешняя эвакуация – капля в море. Возможности трассы по разным прогнозам выходили различными. Учитывалось всё: число, периодичность и места бомбёжек, подмога, недавно поступившая в виде дополнительно сформированных автомобильных и строительных частей, очаги обстрелов, остающиеся неизменными неделями. Немцы опровергли широко распространённое мнение о невозможности попадания снаряда дважды в одну воронку. Благодаря их чёртовой аккуратности, правда, игравшей на руку нашим, попадали! И дважды и трижды! И дорога работала! Работала почти без перебоев!

    Некоторым облегчением стала небольшая прибавка норм выдачи хлеба войскам и населению, подоспевшая аккурат к католическому рождеству. Рабочим и ИТР – 350г. Служащим, иждивенцам и детям – 200г. Войскам тоже подбросили сотку граммов. И теперь вот… хлеба в городе, меньше чем на два дня. Для кого эти два дня – миг, для кого – вечность. А как прожить вечность?

    Военно-автомобильная дорога № 102 – такое официальное наименование получила Дорога жизни в зимние месяцы. Тридцать километров этой дороги исчезали весной.

 

 

 

 

                                                                        267

Как хотелось, чтобы навсегда! Чтобы скорее. С войной, блокадой должно быть покончено. О том, что предстоит ещё один сезон напряжённой работы этой самой ВАД-102, из находившихся в погребе, знали все кроме только что ушедшей Насти.

    Кутузов хмелел всё больше и больше. Что казалось странным. Спиртное давно закончилось. Вольфганг почти спал, положив голову на руки сложенные на столе как у первоклассника на парте. Николай, притащивший попавшуюся по дороге от эвакопункта здоровенную еловую ветвь, перочинным ножом, резал её на «дровишки». А Лёха болтал без умолку. От выпитого лишь слегка помутнел его взор, мысль вроде оставалась чёткой и ясной, но всё же он пьянел всё больше и больше. Часто, с трудом сдерживаемая ярость, настойчиво пробивалась на поверхность его рассказов, но Кутузов как-то справлялся с ней.

    - Вы значит, теперь проверяющие, - окидывая взглядом в сию секунду полным ненависти сумеречный подвал, процедил Лёха.

    - Вроде того, - весело ответил Коля, отрывая веточку. – Мы всегда проверяющие.

    - Почему вы? Почему не я? – Спрашивая Кутузов, дёрнул плечами, словно от внезапно нахлынувшего озноба.

    - Но ты же подло бежал с корабля получившего пробоину, но всё ещё держащегося на плаву, - промычал Вольфганг, не поднимая головы, вторую, наверное, фразу за весь вечер.

    - Рожа твоя слишком узнаваема по всей дороге, потому и не ты, - заключил Николай.

    - Да я вас, я… не простил, но кто старое помянет, - погрустнел вдруг Лёха. – Честно сказать, мне с вами, за одним столом сидеть противно. Чего вы лезете не на свою колокольню?

    - Думаешь, я себе этот вопрос не задаю? – Сказал Николай, поднимая отскочившую дверцу печурки и обжигая пальцы. – Постоянно!

    - Тогда зачем?

    - Точно не знаю, но иногда становится очень обидно. За себя, за родителей, стариков. За державу одним словом! Вон эти, - Коля кивнул на Вольфганга. – Побеждённые, теперь живут лучше победителей, это тоже обидно, неправильно как-то. И здесь всё неуклюже, нечестно.

    - Всё честно, - возразил Кутузов. – На войне всё и всегда предельно честно. Иначе и быть не может.

    - Ладно, - отмахнулся Николай. – Знаем, знаем, в едином порыве партия и народ… только вот обожаемый тобою товарищ Орлов, коньяк жрёт, не ему, кстати, предназначенный, а ты спиртягу у фельдшерицы воруешь, а она в свою очередь на тебя расстрельные доносы малюет. Тебе ещё повезло, доказать что ты не верблюд в этом случае очень сложно. Как говорят: вилки нашлись, но осадочек остался. И тебе Лёша, при первом же удобном случае – всё припомнят.

    Кутузов притих, глубоко уйдя в свои, ставшие совсем невесёлыми мысли, а Николай, почувствовав себя хозяином ситуации, продолжил добивать этого слепого котёнка, мозги которого, упорно не желали становиться на место.

    - Ты видел своими глазами, во что всё превратилось там, спустя отрезок времени ничтожный, в каких-то шесть десятилетий. Это здесь и сейчас для нас с тобой всё серьёзно, потому что в любую секунду, или мы, или нас. Твои мысли и поведение – понятны. Немцу деваться некуда, остальных надежда питает, мне – просто скучно, любопытно, что из всего этого выйдет. Обидно, наконец. Через четыре года, ты, если доживешь, конечно, будешь радоваться победе, в едином порыве, конечно же! После, начнёшь строить новую жизнь, Ленинград, может быть, поедешь восстанавливать.

 

 

 

 

                                                                       268

Мужики с фронтов вернуться, больше половины сопьётся с горя, часть сядет, так, ни за что, а кто-то и по доносу милейшего соседа. Война закончится – враги почему-то не переведутся!? До пятьдесят третьего года народ будет расстреливаться, ссылаться, садиться – времени предостаточно! И вот задумайся; те с кем ты сейчас в едином порыве, смотрят на тебя как на полезное насекомое, на манер шмеля ты у них. Трудишься, суетишься, стойко переносишь все тяготы и лишения военных будней! Честнейшее, умнейшее и справедливейшее правительство, паровоз под парами держит и готовится, ежели жопу припечёт, сверкнув пятками, удрать, как только силы тебя оставят и в едином порыве, опять же, ляжешь ты в сырую землю. Как повезёт. Ленинград живёт и борется, Кировский завод под носом у немцев работает. Танки, снаряды на Большую землю идут, обмундирование шьётся. Подвиг, несомненно, но… Орлов получает, ворует у тебя, между прочим, свой коньяк, а ты получаешь по морде и стограммовую армейскую прибавку, не потому что служивый, а потому что знаешь кое-что, что знавать тебе, ну, не совсем положено. Вспомни, как ты меня за товарища Жданова чуть не убил. Что-то он не похудел и не говори что этот мозг, принадлежащий неутомимому борцу, нужно питать лучше, чем твой. В Смольном, поди, не на 350 граммов чёрного хлебушка в день живут, и спирт у докторов не клянчат. Товарищи…

    Кутузов тяжело вздохнул, встряхнулся. С надеждой во взоре заглянул в свою пустую кружку – надежда тотчас потухла, и вздохнул ещё тяжелее.

    - Может ты и прав, чего спорить, но я при своём мнении всё же останусь. Сейчас оно мне никак не повредит. Видел я правда, всю ту несправедливость, о которой ты чуть ли не на каждом шагу кричишь. Стоило немцу про золото вспомнить, у тебя глаза загорелись и не отпирайся, золотишко хочется поиметь, и я не сомневаюсь, что пойдёшь ты за это на всё.

    - А что? Почему бы нет? Доходное приключение. Что в том плохого?

    - Я тут тоже, как блокада началась, много чего повидал. Орловский коньяк – яблоки в чужом саду, по сравнению с тем, что идёт в Смольный, чуть ли не каждый день. По два-три вагона! Район можно накормить. Прибавь ещё пайки от ЦК, доставляемые самолётами.

    - Что ты сказал? – Встрепенулся под убаюкивающее ворчание Кутузова Вольфганг.

    - Не твоё дело фашистская твоя рожа! – Зло огрызнулся Лёха. – Ты свой шесток всё же знай! Я же не посмотрю, что ты теперь мои настроения выясняешь, мне, видишь ли, как находящемуся при военном объекте, тоже оружие полагается. Пристрелю ведь как пса бродячего, а скажу, в потёмках не признал, и точно обойдусь без поминок.

    - Обиделся, - заключил немец и, откинувшись к взмокшим брёвнам, прикрыл глаза.

    - Вот ему расскажу! – Кутузов неожиданно подобрел, глянул на Колю, ещё раз обследовал опустевшую кружку, вздохнул, поковырялся под подкладкой, брошенной по случаю тепла на лавку телогрейки и извлёк оттуда две аптечные склянки тёмного стекла. – На чёрный день берёг, вот он видимо и наступил, - сообщил он выплёскивая содержимое склянок в кружку, швыряя туда же горсть снега и перламутровый кусочек сахара. Кружка была поставлена возле печи, и казалось, Кутузов тотчас же забыл о ней, погрузившись в мрачные раздумья, из которых его выдернул голос Николая.

    - Прав ты Лёша. Чёрный день и впрямь уже наступил, - проговорил он, приподнимая кружку и нюхая её содержимое.

    - Каждый день, каждый теперь чёрный, - пробурчал Алексей. – И каждый словно последний.

    Выпили, обделив Вольфганга. Тот уснул, раскрыв рот и захрапев. В склянках, вопреки

 

 

 

 

                                                                       269

опасениям Николая, оказался чистейший ректификат.

    - Ты рассказывать чего-то собирался?

    - Думал. Так ведь знаю я, кто вы есть на самом деле. Получается вроде как разглашение военной тайны.

    - Сам-то ты кто есть? Вспомни.

    - Кто есть людям и богу ведомо, мне самому и в паспортном столе. Как на ладони. Потому доносам и не верят. Ты что ли думаешь, мне веки будто Вию кто приподнял, и засиял для меня, а не наоборот, свет великой истины? Да ничуть не бывало. Доносик далеко не первый…

    - И боюсь не последний, - согласился Николай.

    - Возможно. Так вот знай, в каждом составе, есть два-три вагона, которые на манер секретного конверта, вскрывать – ни-ни! Охрана там снаружи и внутри. Снаружи, так себе, невзрачненькие с виду солдатики, но на деле… я так думаю что и не люди там вовсе, а помесь волка с дьяволом. Загружают их, возле дальнего пакгауза, в Осиновце. Территория там охраняется будь здоров! Вхож только Орлов! Цепляют, подталкивая обычно в хвост. Кстати, подходы к тому пакгаузу заминированы.

    - Зачем?

    - Затем! Чтобы нос любопытный подальше отбросило взрывной волной ежели чего! В конверте секретном лишь информация, она и измениться может. Её в случае чего, вдруг проворонили, и восстановить и уничтожить можно, а в вагонах тех… - Лёха перешёл на шёпот. – Там…

    - Я могила! – Поспешил убедить Кутузова в своей не болтливости Коля.

    - Там… Там жратва!

    Николай вздохнул с облегчением. Совсем не то оказалось в таинственных вагонах, далеко не то чего он ожидал.

    - Там столько жратвы! Я же говорю, район можно накормить!

    - Ну а ты откуда знаешь? – Спросил Коля, стягивая сапог.

    - Люди редко уносят с собой в могилу даже самые сокровенные секреты, не поделившись ими прежде с кем-нибудь. Так вот, в случае с вагонами, это всего лишь людские догадки. Слухи можно сказать. Но сытый, полупьяный водитель, выехавший за ограду пакгауза, под страхом смерти, но выболтнет, голодному и трезвому коллеге. Любовник – любовнице. А у меня, у самого глаза есть! Я ведь говорил: молодым грехом и белку бил и соболя бил. В глаз бил, как чукчи, чтобы мех не портить. Правда я тут такой меткий не один, ну это дело десятое, потерпит… Видел раз, как на отправочных путях, в «Костыле», ещё по ноябрю, один из чертей тех, что внутри, на свежий снежок мочился, а солнышко закатное, возьми да позолоти то, что внутри вагона припрятано. Выссался чёрт, калитку задвинул, а пацан с площадки скок, засовчик снизу подпёр замочком хитрым и пломбу присобачил.

    - Заткни фонтан! – Резко оборвал Алексея вовсе не спавший немец. – Открыл Колумб Америку! Вагоны те, уходят на Охту, дальше опять грузовиками на Пески, там такой же пакгауз выстроен, а уж потом в Смольный. Ещё в сентябре, на Песках, прямым попаданием один такой в  щепки разнесло. Так что я – морда фашистская, поболее тебя, до черноты ночной засекреченного сотрудника военного объекта, знаю! И не только жратва в тех вагонах. Ты про алкоголь забыл, лекарства, наркотики, для верхушки вашей гнилой, про радиомины для особо важных на взгляд Москвы объектов. Тоже мне секрет Полишинеля! Любой рядовой в Синявинских окопах, в курсе, что обожаемый тобой Орлов ворует лишь крошки с барского стола. Чего ты таращишься – носитель военной тайны. Немецкая разведка, представь, не хуже вашей работает!

 

 

 

                                                                       270

    - И ведь сволочь не подавится! – В сердцах ударяя ладонью по раскалённой печи, воскликнул Кутузов.

    - Сволочи никогда не давятся! – Подвёл итог Николай, зевая до треска челюстных замков.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                                       271

                                                          Глава вторая

 

                                                                    I

 

    В сумерках, под проливным дождём, по раскисшей дороге, то и дело, спотыкаясь о будто бы всплывшие на поверхность из толщи песка булыжники, ориентируясь по бледным, мерцающим огонькам, пляшущим поверх крепостных стен, брёл к замку господин Ионари. Настроение у священника, было препаршивейшее. Промок, замёрз, в кишках урчало и казалось, в желудке, заблудилось стадо ежей. Изредка, пугаясь урчания, ёж сворачивался в клубок, вонзая иглы в ноющую плоть. Вечерний кусок пирога с лососиной, пришёлся как видно, совсем некстати. Плотнее кутаясь в засаленную накидку, переделанную из старой попоны, Ионари ломал голову над тем, какого чёрта (не священником будь, упомянут козлоногий), его вызвали в замок к ночи. Почему гонец, передав ему категоричный, не допускающий возражений приказ, проследовал далее к окраинам и наотрез отказался подвезти его? Почему факелы на гребне стены пляшут, будто обезумев, а не светят, мирно покоясь в своих гнёздах? Несмотря на проливной дождь – погода совершенно безветренная. Чем вызвана тревога? Чем прогневили люди небо? Волшебную закатную благодать в считанные минуты накрыло не иссякающей тучей. Проклятый пирог и без пива показался кисловатым. «Неужели старею» - вдруг подумалось священнику и в ту же секунду, он получил столь ощутимый пинок под зад, что едва не слетел к обочине, едва сохранив шаткое равновесие и с трудом устояв на ногах.

    - Чего шляешься в потёмках старый хрыч? – Раздался хриплый голос сзади. – Чего вынюхиваешь бродяга?

    Гонец из замка, почему-то возвращавшийся обратно пешим, не узнал Ионари закутанного в своё поношенное одеяние, и занёс было ногу для повторного пинка, но, не удержав равновесия, распластался на скользкой дороге.

    - Проваливай поскорее, - зарычал он, барахтаясь в грязи. – Нет погоди. Сейчас покажу тебе скотина, как путаться под ногами и мешать добрым людям. Сейчас сюда подъедет господин Ионари. Я оставил ему своего коня, возле дома. Господину Ионари надлежит явиться в замок, а господин Ионари очень медлителен. Но верхом он нас быстро нагонит, и тут уж предаст тебя анафеме старый попрошайка.

    «Несомненно, старею» - снова подумал священник и откинул назад ветхий капюшон. Возня в грязи прекратилась, гонец поднялся на ноги, но узнав священника и попятившись, сию же минуту вновь оказался сидящим в глубокой луже.

    - Ты пьян скотина! – Возмущённо выкрикнул Ионари. – Вместо того чтобы доставить меня в замок, как должно быть и было тебе приказано, избавив меня от необходимости месить грязь, ты поспешил пьянствовать, забыв даже про лошадь! Мало того, ты посмел ударить священника. Мало того… - спустя минуту Ионари понял, что пытается усовестить пустоту. Гонца уж и след простыл. Решив, что из страха, тот уже не вернётся, и остаток пути всё равно придётся проделать пешком, священник глубоко вздохнул. Тут же его стошнило. Избавившись от неудобного пирога, Ионари почувствовал себя немного лучше и, кряхтя, продолжил путь. Миновав ворота и ступив на скользкий мост, переброшенный через глубокий бурлящий от потоков дождя ров, Ионари остановился перевести дух. «Всё. Точно старею. Пустяшный путь, а устал как загнанная собака!»

 

 

 

                                                                      272

    Вновь дал о себе знать желудок. Ёжик – задремавший было после приступа рвоты, опять заворочался, расправляя слипшиеся колючки.

    Младший рыцарь, мокнущий возле колодца, на вопрос священника о том, что происходит в замке, никак не отреагировал. Мысленно наслав холеру на этого рыжего молчуна, Ионари пересёк внутренний двор и, стряхнув капли дождя с ресниц и бороды вошёл в кухню, освещённую лишь одной чадящей масляной лампой. В кухне не было ни души. Красные блики танцевали на начищенных боках огромных медных сковород и котлов. Где-то между столом и закопчёнными плитами, жалобно мяукала кошка. В древнем камине тлела гора углей. Ионари растянул вымокшую грязную накидку на скамье, придвинул её поближе к каминной решётке, сам опустился на корточки, возле выщербленной ударами кочерги и временем колонны. Быстро затекли ноги, и Ионари уселся на основание колонны, оказавшееся неожиданно тёплым, откинулся назад и вскоре погрузился в сон.

    Когда Елена заглянула в кухню, священник видел во сне светлый луг, с пасущимися на нём огромными чёрными свиньями, и одна из них пристально глядела на него небесно-голубыми глазами в обрамлении густых, рыжих ресниц. Ионари словно бы оцепенел под этим гипнотическим взглядом и испытывал сильное желание потрепать свинью между ушей, обнять её крепко прижавшись и расцеловать в мягкое рыло.

    Елена слегка коснулась руки священника. Веки его затрепетали, дыхание стало глубже и чаще. Повторное прикосновение вызвало его окончательное пробуждение и соответственно расставание с влюблённой свинкой.

    Постанывая и потирая затёкшую ногу, священник выпрямился во весь рост, сдержанно поздоровался с Еленой и заковылял к выходу.

    - Господин Ионари. Постойте! – Остановила священника Елена. Тот повернулся со страдальческим выражением на лице. Сделал несколько шагов назад. Каждый раз, поднимая ногу для очередного шага, Ионари морщился от колик в желудке. Приблизившись к девушке, он пристально вгляделся в её лицо, поднял указательный палец и, покачав им из стороны в сторону, наставительно произнёс:

    - Я не знаю, что ты делаешь тут девочка. Мне не ведомы дорожки, которыми ты дошла до королевской кухни, но зато, мне хорошо памятны дни, в которые вы с вашей покойной матушкой посещали мою церковь. А знаешь, почему я их запомнил?

    - Нет, Святой отец.

    - Вот. Вот именно! Святой отец! Запомнил я их из-за того что и было то всего два таких дня. Именно Святой отец! Господин Ионари! Покойный король лишь в минуты гнева, заметь обращённого не на мою скромную персону, мог назвать меня господином Ионари. Всё прочее время я был для него Святым отцом! Как и для остальных моих прихожан. Честных прихожан. Святой отец! А теперь я должен идти. Король Густав желал срочно видеть меня, а из-за тупости и склонности к пьянству одного из его гонцов, червей ему в печень, я и так потерял уйму времени.

    Ионари раздражённо сдёрнул с лавки подсыхающую накидку, от которой к закопчённому потолку кухни, поднимались клубы пара.

    - Заждался верно, Его Величество, нерадивого слугу своего, - успокоившись, проворчал Ионари. – Укажи девица того кто проводит к нему.

    - Никто, увы, не проводит, - прошептала Елена, усаживаясь за стол, подпирая подбородок ладонями. – Не к кому провожать…

    Ионари окаменел. Выронил накидку и не стал подбирать.

    - Да что же за мор напал, на род сей? – Сделавшимся хриплым голосом спросил он, будто бы ни к кому не обращаясь. Сложно перекрестился. Задумчиво почесал бороду.

 

 

 

                                                                       273

Подошёл к безмолвно сидящей Елене и положил руку на вздрагивающее плечо.

    - Это не мор Святой отец! – Проговорила девушка. – Это проклятье или тот, кому беззаветно служишь ты, призвал его.

    - Когда скончался? Тело где? – Хриплый голос священника вдруг задрожал.

    Елена резко поднялась из-за стола, распрямилась, и Ионари показалось вдруг, что глядит она на него, сверху вниз, хотя на  деле, всё обстояло наоборот. Священнику вдруг стало, как-то не по себе.

    - Тела нет. Потому и призвала я вас Святой отец. Потому и считаю исчезновение Густава божьим промыслом, - деловым тоном, словно речь шла о дележе земельных угодий, говорила Елена, расхаживая по кухне.

    - Но причём здесь я? Моя паства мирно спит сейчас внизу, на дальней окраине в преддверии нового трудового дня. Чем я заслужил? Или чем провинился?

    - Помолчите, господин Ионари, - воскликнула Елена. – Помолчите и послушайте.

    Священник поморщился. Неприятно когда тебя называют не так как хотелось бы, хоть ты уже и указал на это, и вдобавок затыкают рот. И кто!? Ионари осенило. Словно проворный уголек, улизнув из камина, ловко закатился ему за шиворот.

    - Вдовствующая королева!? – С вернувшимся чувством собственного достоинства, снова окрепшим голосом спросил он.

    - Вы чрезвычайно догадливы.

    Ионари внезапно поймал себя на мысли, что служа уже долгие годы, он так и не выкроил времени повнимательнее присмотреться к своим прихожанам. Эта девочка, выросла у него на глазах. Выкатившись из придорожной пыли младенцем, вскоре, став взрослее, превратилась в заботливую, любящую дочь. Обрела горделивую осанку и не лишилась скромности, так украшавшей её, так несвойственные представителям её сословия. Бог даровал ей красоту. Нет. Не простую и доступную её сверстницам и соседкам. Благородную и сдержанную красоту. Божественную, тайную, вечную спутницу, должно быть вечной и возвышенной любви. Королевскую поистине красоту. Власть, не требующую доказательств и символов. Теперь Ионари, ни на йоту не сомневался что перед ним вдовствующая королева. О самозванстве и речи быть не могло.

    Священник опустился перед Еленой на колени и припал лицом к её ладоням.

    - Святой отец. Простите меня за то, что я была вынуждена испортить вам ночь. Но другого выхода у меня попросту не нашлось. Сегодня вам придётся переночевать в замке. Марта проводит вас.

    - Благодарю Ваше Величество. Я обойдусь кухней.

    - Об этом не может быть и речи. Рано утром в кухне начнётся невообразимое. Вы переночуете в верхних покоях. Ближе к полудню, соберёте людей. Они помогут вам с переездом. Ну а к вечеру, похоронная процессия тронется в путь.

    Королева вышла из кухни, не прощаясь со священником, пропустив в дверях заплаканную Марту.

 

                                                                         II

 

    Карл умирал долго и мучительно. Расмусу и Михаилу – младшим рыцарям назначенным исполнить старинный, но бессмысленный и жестокий обряд, не хватало сноровки в этом скорбном деле. Не вышло с первого раза пронзить горячее сердце молодого скакуна и Карл, хрипя, перекатывался теперь с боку на бок по усыпанному сухим подорожником полу манежа, окрашивая его кровью, фонтаном бьющей из груди.

 

 

 

                                                                        274

 Пытаясь подняться на ноги, конь судорожно бил копытами, не позволяя своим палачам, повторным ударом прекратить свои мучения. Умер Карл лишь спустя полчаса.    

    Расмус, бледный как полотно, отправился доложить начальнику стражи об окончании казни, а Михаил, тщетно пытался успокоить остальных лошадей, истошно ржавших в своих загонах. Увы. Ни ласковые уговоры, ни двойная порция отборного овса, не помогли ему в этом.

    Ночь протекла вяло, как грязь в обильных потоках, низвергавшихся с растормошённых ливнем холмов.

    Елена, еле передвигая ноги от усталости вызванной нервным перенапряжением и бессонницей, бродила по всему замку гудевшему, несмотря на поздний час, как переполненный улей. Проверяя, как идут последние приготовления к несуразному обряду погребения ни в чём не повинного животного, останавливалась возле каждой закрытой двери и подолгу стояла, прикрыв глаза, и словно вслушиваясь в то, что происходило внутри комнат. Дважды спускалась в кухню, присаживалась на широкую скамью и вглядывалась в весёлые языки пламени, плясавшие в очаге. Ближе к вечеру, отчаявшись забыться сном, Елена направилась в библиотеку, навестить Ионари.

    «Возможно, старый священник заснул, но начинает темнеть и пора завершать сборы» - думала королева, медленно поднимаясь по лестнице, и стараясь не потерять равновесие на скользких ступенях.

    Ионари не спал. Елена, остановившись возле приоткрытой двери, сперва услыхала возню, будто перекладывали на дубовом столе увесистые металлические предметы. Затем, священника сразил приступ кашля и он долго и отчаянно подражал разъярённому моржу. Некоторое время понадобилось ему, дабы отдышаться и вскоре, возня возобновилась. В библиотеке стало светлее. Ионари зажёг масляные светильники. Елена не решалась войти внутрь. Опасливо вглядывалась в полоску желтоватого света, выпадавшую в щель между дверью и косяком, нервно дрожащую на замшелых плитах пола. Священник готовился к мессе. Королева не ошиблась.

    - Salvator mundi, Salva nos! – Послышалось вскоре. Священник находился в библиотеке совершенно один, и потому пришлось заменять собой певчих. В коротких паузах между фразами, составлявшими молитву доминиканцев, Ионари, возвышая голос, гнусаво пел: - Libere me Dominide morteeternae…

    Елена бесшумно опустилась на колени, прижавшись лбом к сырой стене. Вслушиваясь в певучую латынь, королева силилась понять, почему присутствие священника, так успокаивает и даже несколько ободряет её. Что особенного в этом седом как лунь старике? Какой силой он наделён? На мгновение Елене стало страшно, но страх быстро прошёл. Ионари говорил с богом, от имени сотен скорбящих. От её имени. Вся горечь внезапной утраты, вся неожиданность сокрушительного удара судьбы, всё отступало куда-то, в туманную, не очерченную даль, под настойчивым напором мягкого голоса. И острый клинок в эту минуту, не способен рассечь тонкий волос и нож режет воду.

     «Salvator mundi, Salva nos! »

    Свет погас. Всё стихло. Робко постучав, Елена неслышно прокралась в библиотечную прохладу. Ионари, кряхтя, стаскивал с себя хабит. Покончив с этим, несомненно, трудным для него делом, священник не замечая присутствия вдовствующей королевы, нагнулся за оброненной кем-то монетой и непроизвольно, совсем по земному, шумно пустил ветры.

    «Вельзевулов пирог с лососиной! Червей в печень испекшему его» - прокомментировал отец Ионари случившееся.

 

                                                                       III

 

 

 

                                                                      275

    Церемониал похорон Карла, до мельчайших деталей повторил предыдущий. Старший конюх, ворчал, что если и дальше события будут разворачиваться в подобном ключе, то все породистые жеребцы, вскоре переведутся в королевстве. Жёны рыбаков и крестьян – дружно выли. Пламя факелов металось на ощутимом северном ветру, каждую минуту грозя сорваться с фитиля.

    Уныло, соответствуя настроению, моросил холодный дождь. Чёрные облака метались по траурному небосводу, изредка давая возможность взглянуть на погребальную процессию, дьявольски оскалившейся, полной луне.

    Дважды, Елене показалось, что в неверном свете гаснущих факелов, мелькнуло преисполненное злорадством, лицо Иоханнеса Перта. Ей, во всяком случае, хотелось так думать.

    «Нет. Не видела она его. Всего лишь померещилось. Кто-то из рыбаков, здорово похож на это исчадье ада» - едва эти мысли мелькнули в воспалённом мозгу молодой женщины, как физиономия бывшего начальника стражи, выплыла перед Еленой в третий раз. И в третий раз, королева решила не доверять своим глазам. Так оно, как-то спокойнее.

    По возвращении в замок, Елена велела слугам подать ужин на две персоны в библиотеку, куда вскоре и поспешила. Священник был уже там. Прищурившись, будто затевал хитрость, копался в пыли столетий. Натыкаясь на неясности, гневно воздевал руки к потолку и удовлетворённо причмокивал, если что-то нравилось или само собой разъяснялось.

    За поздним ужином, священник ел с аппетитом, даже позволил себе выпить немного вина, найдя его превосходным и придающим сил. Ночь предстояла бессонная. Требовалось повторно совершить мессу и к утру, священник намеревался покинуть замок, чтобы к полудню не огорчать верных прихожан своим отсутствием.

    Елена не решилась утомлять Святого отца расспросами и разговорами вообще. Ионари заметил в покрасневших, слезящихся глазах королевы искру надежды. Отметив это как очень положительный признак, ведь тело исчезло бесследно, никто не видел короля мёртвым, и, следовательно, надежда на его воскрешение, нет, чудесное возвращение – живее всех живых, как это было в прошлый раз.

    Покончив с ужином, Ионари пожелал королеве спокойной ночи и снова зарылся в древние свитки. Непосредственно перед трапезой, старик нащупал в старых манускриптах нити своего рода, и ему не терпелось распутать этот сложный клубок до конца. Концом являлся сам Ионари. Скромный, бездетный священник. Слишком молодой душой и слишком старый телом. В эти минуты, неуёмной энергией его руководил генеалогический интерес.

 

                                                                        IV

 

    Замок наконец-то угомонился. На двор опустилась тишина. Тишину эту прорезали лишь редкий скрип ворот, при особенно сильном порыве ветра, шорох крыльев летучих мышей, плевавших на нелётную погоду, да стража перекликалась изредка. В остальном, остаток ночи не предвещал ничего неприятного. Дождь прекратился, хотя мордастая луна совершенно укрылась среди чёрных туч, наотрез отказываясь освещать дорогу запоздалым путникам.

    Елена, сбросив тесное платье и с трудом справившись с костяным корсетом, облачилась в тонкую шерстяную накидку и прилегла на край огромной кровати, так и не исполнившей до конца своё назначение, быть уютным супружеским ложем.

 

 

 

 

                                                                       276

Интимным обиталищем молодой королевской четы. Все попытки выстроить чёткую цепь событий, для последующего анализа – заканчивались провалом. В воспалённом мозгу, мелькали лишь обрывки воспоминаний. Большие и маленькие кусочки произошедшего, словно фрагменты упрямой мозаики, никак не складывались они в единую, цельную картину.

    Неуклюжее падение Густава. Плотный воздух, будто вместивший злобных, невидимых демонов, уволокших короля на свидание к чёртовой матери. Крик Виктора. Истошный, нечеловеческий, словно тот увидал корову с медвежьей головой. Удивлённые и в то же время испуганные взгляды Карла и Гелена. Тем же взглядом Гелен провожал Карла уводимого в манеж на бессмысленную казнь. Ионари совершающий последнюю мессу. Мутный облик Перта в толпе. Мёртвый с перепоя рыбак, валяющийся у стен монастыря. Тёмная опочивальня. Сама Елена на краешке кровати…

    Всё кружилось, превосходное вино. Мозг настойчиво требовал отдыха. Поворочавшись с четверть часа, королева заснула зыбким, тревожным сном.

 

    Ионари благодарил всевышнего за дарованную возможность и невероятную удачу, выпавшие на его долю, в сей скорбный день. Он совершенно не чувствовал усталости, перебегая от одного стеллажа к другому. Даже зрение его, как казалось, обострилось. Ионари раскопал свои корни. Выяснил откуда он родом, кем были его предки. Старательно вычерчивал старый священник на куске серой холстины загрунтованной известковой пылью в смеси с молоком, ветви и веточки своего рода. Разрозненные сведения о многочисленных прямых или косвенных родственниках Ионари, встречались теперь почти в каждом манускрипте. Лишь одно несколько смущало Святого отца – почти все представители рода по мужской линии, почему-то выбирали трудный путь священника. Лишь пара-тройка молодцов, предпочла податься в рыцари и корабелы. То, что почти все дамы рода были упомянуты лишь как верные супруги своих мужей, совершенно без указания рода их деятельности – никоим образом его не смущало. Не трогало также и то, что сам господин Ионари, являлся первым «уродом» в семье. Он единственный, несмотря на достаточно преклонный возраст, оставался неженатым и, следовательно, обрекал тоненькую веточку выраставшего с поразительной скоростью могучего дерева, на увядание.

    Пожилой священник, был настолько увлечён своим трудом и воспоминаниями, что не обратил никакого внимания на скрипнувшую дверь и лязг тяжёлого засова, запираемого снаружи.

    Замок спал. Крепким предутренним сном. Страшное потрясение осталось в прошлом. Наступило некоторое облегчение. Боль отпустила, и людям требовался отдых. Замок крепко спал… Сон, настиг людей неожиданно, подкрался как всегда бесшумно. Испортившаяся погода, как нельзя лучше способствовала глубине сна. Беснующийся ветер – убаюкивал, обеспечивал прохладой, словно ласкал нежной рукой головы спящих, а не лизал влажным языком холодные стены и камни мостовых. Стража клевала носом на постах, ближе к рассвету, перекликались всё реже, тише, неуверенней. Бодрствовал лишь Ионари, но надёжный засов и толстые стены библиотеки, превращали его почти, что в мёртвого. Замок спал…

    Иоханнес Перт, походящий даже тенью на коварного аспида, передвигался по коридорам, закуткам и лестницам, шурша плащом, позвякивая цепью, которая сковывала обе его ноги, но совсем казалось, не стесняла движений. Перт, привык передвигаться мелким и частым шагом. Он ворочал тяжёлые засовы, сдвигал балки, скрипел массивными

 

 

 

 

                                                                       277

дверями, совершенно не опасаясь привлечь к себе ни малейшего внимания. Вино в поминальных кувшинах, совсем чуть-чуть изменило свой вкус, почти неуловимая горчинка появилась в нём, но никто этого и не заметил. Как же! Ведь пили-то за упокой души короля, на дармовщинку, много. Страх, потрясение, усталость. Травить обитателей замка – пока преждевременно, а вот покрепче усыпить – в самый раз. Перт, превосходно поколдовал над кувшинами, оставленными надолго без присмотра в дальнем углу кладовой. Кстати, стража в опустевшем на время похорон замке, своего тоже не упустила.

    Елена дважды просыпалась от непонятного звука доносящегося снизу. Казалось, что замок готовится обороняться от внезапно нагрянувшего неприятеля. Что-то гремело, звенело, ворочалось, и никто при этом не произносил ни слова.

    Пробудившись от шума в третий раз, Елена почувствовала лёгкий озноб. Выпив вина, некоторое время, молча глядела на бегущие облака. Королева чувствовала себя совершенно опустошённой, смертельно уставшей.

    «Завтра. Будет завтра» - решила Елена и, закрыв ставни, на ощупь в наступившей непроглядной тьме добралась до кровати, поплотнее завернулась в шерстяную накидку и укуталась в необъятное одеяло из рысьих шкур. Сон пришёл мгновенно…

 

                                                                       V

 

    У священника затекла спина. Кряхтя, забросив в дальний угол библиотеки кедровую, остро отточенную палочку. Ионари пытался разогнуться над столом. Неловким движением он опрокинул чернильницу. Багровая лужа поглотила четверть пышной кроны родового дерева. Поминая ежесекундно козлоногого, и ежесекундно же прося прощения у всевышнего, Ионари сражался с царапающимися когтями, вонзившимися в его спину от межлопатья до копчика. Чем больше он пытался разогнуть одеревеневший позвоночник, тем глубже вонзались острые когти в страдающую плоть. В конце концов, Ионари повернулся так неловко, что получил в спину помимо когтей, острую пику, пронзившую его почти насквозь. Дыхание на мгновение остановилось и Святой отец, отчаянно загребая руками воздух, боком завалился на холодный пол. Сразу полегчало. Спину отпустило, и появилась возможность, обдумать своё скверное положение.

    В ту самую секунду, когда Ионари, внезапно ощутил отсутствие возможности дышать, проснулась и королева. Ей тоже не хватило воздуха, но причиной нехватки, послужило отнюдь не ущемление нерва. На лицо Елены, легла огромная ладонь с кривыми тонкими пальцами, затянутая в пахнущую мышами, чёрную перчатку.

    Сон Елены был слишком крепок, настолько глубоко она в него нырнула, что сил для возвращения на поверхность не хватало. Однако она чувствовала все, что происходит с её телом. Горло, словно было заполнено вязкой смолой. Настолько плотно, что для доступа воздуха, осталась лишь узкая щель, грозившая сомкнуться в любую секунду. И тогда, неминуемо наступило бы чёрное удушье.

    Королева не могла пошевелиться под навалившейся на неё тяжестью, не в состоянии была разомкнуть ставшие свинцовыми веки. Что-то холодное, неприятно щекотало низ живота, обтекало ноги. Ощущения были сродни тем, что Елена испытывала, продираясь прохладными августовскими вечерами, сквозь усыпанные ледяными капельками росы, стебли и листья камыша. Ей чудилось, что она лежит под огромной скалой, готовой вот-вот рухнуть, превратившись в надёжную, вечную её могилу. Казалось, что скала покачивается. Вот уже и начали осыпаться сверху небольшие камни сколотые движением.

Ноги стали разъезжаться в стороны не выдерживая неимоверной тяжести, ломаясь,

 

 

 

 

                                                                      278

скользя на сухом, скрипучем песке. Холод сосредоточился в промежности, отпустив ноги и живот. Стал невыносимым, обжигающим как ледяная вода в Мёртвом ручье. Елене чудилось, что и сама она теперь, превращается в глыбу прозрачного голубого льда. И превращение началось почему-то с этой, уязвимой точки. Королева чувствовала себя абсолютно голой, распятой на гигантском колесе посреди рыночной площади, лютой зимой, в трескучий мороз, усиленный во сто крат северным ветром, заряженным колючей снежной крупой. Площадь переполнена людьми. Люди указывают на обнажённую королеву, кто пальцем, кто иным предметом случайно оказавшимся в руках. Мужчины хохочут до рвоты. Держатся за животы, сгибаются пополам. Женщины презрительно фыркают и отворачиваются, прячут свои раскрасневшиеся лица. То ли от стыда, то ли от мороза. Прячут, куда придётся: в рукава, воротники, подолы. Королева распята на колесе. Двинуться невозможно. Нет сил и нечем прикрыть беззащитную наготу. Тело распластано. Крепко спутано прочными веревками, окаменевшими на морозе, безжалостно вгрызающимися в стремительно теряющую чувствительность кожу. Кто-то, чьё лицо скрывает безобразная маска, а руки затянуты в так омерзительно пахнущие мышами чёрные перчатки, начинает вращать колесо. Гогот толпы оглушает, рёв усиливается. Где-то начинают плакать сотни младенцев. Скала между тем, накренивается до предела и не думает возвращаться в прежнее положение. Страх и стыд внезапно проходят. Распятая королева вдруг обретает уверенность, кажется, что вот-вот вернутся и силы. Ей больше не стыдно своей наготы, она гордится совершенством своей фигуры, тело великолепно, формы безупречны, кожа чиста и нежна. И в рёве толпы, теперь можно уловить и возгласы восхищения, удивления, желания, ненависти. Всё смешано поровну, как ингредиенты доброго глёга. Всего в меру и ничего лишнего.

    При очередном повороте колеса, Елена видит себя со стороны и… о ужас… лишь лицо осталось прежним, только цвет его изменился. Утончённая бледность королевского лица обратилась в мертвенную, чёрные отметины наступающего удушья проступили на высушенной ветром и морозом коже. Руки и ноги покрыты язвами, напоминают своей кривизной лягушачьи лапы или трупы издохших змей. Груди отвисли и сморщились, а соски походят на огромные, зелёные бородавки. Кровавый гной и прозрачная слизь, сочатся из промежности, стекая по испещрённому шрамами, отвратительному отвисшему животу. На огромном колесе, на потеху, распята безобразная королева-гадина. Исчадье ада. Средоточие зла, греха и порока. Гадина на редкость живуча. Вот уже полчаса кружится она на морозе, её секут плетьми, обливают кипящей смолой, пронзают копьями, но существо продолжает глумиться над толпой, высовывая язык, выпучивая жёлтые, волчьи глаза и источая зловонный гной. Демонстрируя своё явное превосходство над простыми смертными, сознающими ничтожность свою и теперь от ужаса вопящими во всё горло.

    Человек в мышиных перчатках, слегка двинул колесо вбок, перевернув королеву вниз головой. Вынул из бочки стоявшей рядом, длинный ивовый прут, с которого скатывались рубиновые капли. Прут был замочен в крови несчастного Карла. Экзекутор рассёк розгой воздух, пробуя её на гибкость, воздух в ответ застонал как порванная струна. Опрокинутая королева ощутила себя воронкой пропускающей сквозь себя густой поток грязи. Скала снова угрожающе качнулась. Чёрный человек занёс руку для удара, целясь Елене в пах. Налетел очередной обжигающий порыв ветра. Человек ударил. Скала рухнула и принялась ритмично подпрыгивать, вколачивая истерзанное тело в землю. После удара, боли не случилось, внезапно исчез холод, его сменило ласковое тепло в секунду переполнившее расплющенное тело. Елена, наконец, сумела вырваться из дурманного сна и открыть глаза.

 

 

 

                                                                      279

                                                                       VI

 

    Последние пару лет, Николай обходился почти без праздников. По правде сказать, и праздновать-то особо было нечего. Такие даты как Восьмое марта, Первомай, День Независимости, превратившийся вскоре в День России, четвёртое ноября вместо седьмого – волновали его мало. Всеобщее февральское ликование по поводу Дня Защитника Отечества, воспринималось им тоже, как-то неоднозначно. Армия ведь, весь год гуляет! Каждый род войск, отмечен своим памятно-праздничным днём: День Танкиста, День Ракетных войск и Артиллерии, праздник ВМФ, ВВС, День Десантника «украшенный» беспричинным, так куража ради, избиением граждан, пьяными купаниями в фонтанах и изъятием арбузов у таджиков. День Пограничника. Даже День Радио – служивый люд считает внеочередным Днём Связиста. И дней таких уйма! Иногда создаётся впечатление, что все 365 дней в году у военных праздничные, прямо как у Православной церкви. Отстать, что ли боятся, или переплюнуть решили? Достаточно взять календарь гражданский и календарь церковный, мысленно совместить их, чтобы окончательно убедиться в этом. И постные дни – бывают праздничными. И вот опять нет повода не выпить. А ведь жизнь, каждый её день, действительно стоит проводить как праздник. Следовательно, праздник вечен!

 

    Свой день рождения, Николай конечно отмечал. Звонили, поздравляли, человек десять-двенадцать (причём с каждым прожитым годом, количество звонящих уменьшалось), некоторые напрашивались в гости. Николай благодарил, сообщал, что праздновать не планирует. Тон поздравляющего сразу менялся и разговор расклеивался. Ну, может быть, как-нибудь после. Встретимся. Посидим. Выпьем. Глядишь, и ещё какой-либо повод со временем присоединится. Зажимал одним словом, Николай застолье. Но вовсе не жадность и не лень, а действительно желание никого не видеть в этот день овладевало Колей. К вечеру, утомившись слоняться по квартире, отвечая на редкие звонки, Николай отправлялся в магазин. Брал бутылку коньяка (баловал себя, водка в день рождения – казалась ему грубым напитком), тщательно выбирал самый симпатичный лимончик. Добавлял некоторое количество деликатесов и по ложечке готовых салатов, обязательно покупал кофе. Настоящий, в зёрнах. Это в обычные дни, можно было обходиться молотым, сомнительного качества в сцементированной вакуумом упаковке, но в праздник – ни-ни!

    Вернувшись, домой, долго сервировал журнальный столик, ставил старый, наивный фильм и ужинал в одиночестве. Ужин затягивался далеко за полночь. Вот только тридцатилетие выпало. И как выпало, так и покатились к чёртовой бабушке те самые ужины в гордом одиночестве…

    Вторым отмечаемым событием, был День Победы. Тут можно было выкушать, чуть ли не литр водки. Каждые сто грамм – были «наркомовскими». Тем более – праздновалась великая дата, почти всегда на природе. Совмещался праздник прекрасно с первым в году выездом на шашлыки. И, конечно же, в компании. Небольшой, но приятной.

    Ну и наконец – святой Новый год! Подготовка к употреблению «ночного ерша», начиналась где-то за пару недель, до сказочного и удивительного во всех отношениях дня – 31 декабря.

    Пока жива была мама, непременным атрибутом встречи Нового года, неизменным его символом, являлась живая ель. Ранним, католически-рождественским утром, Коля садился в первую электричку, добирался до Ленинского проспекта, пересаживался на лужское направление и спустя час, притопывая окоченевшими ногами, бродил по ёлочному базару

 

 

 

                                                                       280

в Сиверском. Только там, казалось ему, можно было выбрать достойную красавицу-ель. Только сиверские ели, по глубокому убеждению мамы, пахли как-то по особенному и не сбрасывали колючки до Старого Нового года.

    Весь обратный путь, Николай проделывал в тамбуре, ворочая бедное деревце. Спасая пышные, перехваченные бечёвкой ветви от грубых пассажиров, любопытных детей и собак, демонстрируя заветный талончик с лиловой печатью лесничества, подтверждающей законность приобретения, каждому должностному лицу, интересующемуся отсутствием у Николая склонности к браконьерству.

    Зато, когда ёлочка оттаивала и водружалась на высокий табурет, в ведро с пахнущим свежей могилой песком из дворовой песочницы (песок этот Николай откалывал в той песочнице стареньким дворницким ломом), - квартира действительно приобретала совершенно иной вид. Аромат сиверской ёлочки и впрямь был каким-то особенным.

    Наряжала лесную красавицу обыкновенно мама, не доверяя Коле прикасаться к старым игрушкам, сказочный вид которых, так привлекал его в детстве. Причудливо выдутые из стекла представители всех пятнадцати республик союза, рыбки с поролоновыми плавниками, космонавты, волшебные стеклянные домики. Хрупкие! Дунь и рассыплются в прах, как здоровье утром первого января.

    После маминой смерти, в канун очередного Нового года, Николай купил в одном из гипермаркетов, двухметровую синтетическую ёлку и два пакета, нагрузил разноцветными, китайскими шарами. Бездушными, но зато небьющимися и наряжая суррогатное деревце, умудрился расколотить более половины антикварных уже, маминых сокровищ.

    Наряженная декорация, отныне встречала Новый год в пустой квартире. Николай настойчиво искал и ввязывался в любую компанию, лишь бы вечером тридцать первого декабря уйти из дому. Собирать гостей у себя, ему было лень. Он представлял себе, во что выльется встреча Нового года дома. Не считая финансового ущерба, готовка, уборка, сервировка стола, раскладывание пьяных гостей, похмелье, мытьё посуды, опять уборка. Можно было конечно переложить львиную долю хлопот на хрупкие плечи подруг. Пара-тройка знакомых девчонок с радостью взялись бы за это дело. Но… лень! Всеобъемлющая, уютная лень, мешала позвонить, сходить, купить, снова звонить, приглашать. Куда проще было набить пакет горой шоколадок и ничего не значащих сувениров, например символами наступающего года и присоединиться к шумной компании. Разбрасывая подарочки налево и направо, мило улыбаясь и выпивая в меру, быстро становишься душой компании. Сами собой всплывают в памяти анекдоты и складываются на языке меткие остроты. Женская часть общества, красивеет с каждой рюмкой и утро наступает раньше, чем хотелось бы. Потом… ну а потом возвращаешься в холостяцкую берлогу. Спокойно отсыпаешься, вечером принимаешь звонки очарованных тобой дам и спокойно вспоминаешь, какая из них, вела себя наиболее непринужденно, нежели остальные, сопоставляешь с внешними данными и спустя полчаса, как бы спохватившись, перезваниваешь. Приглашаешь на первый в Новом году ужин. Отказы редки…

    Прекрасное начало Нового года. Всякий раз новое и хоть и следующее по накатанной колее, но всё равно, несколько иное.

 

    Такое начало Нового года как сегодня, уж точно запомнится навсегда! И не только тем, что Николай встречал его второй раз за год. Причём, Новый год получился всамделишным, со снегом, морозом, за городом, почти в лесу, в необычной компании, но и тем, что острых ощущений, нахлебался с избытком. Даже тошнило.

 

 

 

 

                                                                       281

    Кутузов проснулся первым. Разбудил его сыпавшийся за шиворот мусор. Погреб ходил ходуном. Продолжался утренний обстрел. Новогодний привет из Шлиссельбурга и Синявино, растормошил и Николая. Тот, поёживаясь от холода, принялся будить Вольфганга. Занятие оказалось не из лёгких. Немец наотрез отказывался приходить в себя. Мычал, не открывая глаз, отталкивая от себя Колю как просящуюся на прогулку собаку и силился повернуться спиной, забиваясь под стол. Коля отогнал, возникшую было мысль облить Вольфганга ледяной водичкой. Проблему разрешил снаряд легший неподалёку. Тряхнуло так, что печурка подпрыгнула на кирпичах, и Вольфганг, выкатился из-под стола, мгновенно вскочив на ноги и сразу опустившись на четвереньки. Обведя туманный от пыли подпол, красными как у крысы-альбиноса глазами, немец застонал.

    Тепло из погреба выдуло совершенно и бревенчатые стены, снова покрылись инеем.

    - Сколько времени? – Прокряхтел Алексей, притопывая возле лесенки, пытаясь согреться.

    Николай взглянул на циферблат. Мысленно добавил час.

    - Минут десять ещё осталось.

    Наверху что-то страшно затрещало, слышно было, как закачалось и после, с оглушительным грохотом опрокинулось на крышку погреба, будто рассыпавшись. Послышался звон разбивающейся посуды, хруст стекла.

    - Буфет? – неуверенно произнёс Кутузов.

    - Или сервант, - отозвался Коля.

    - Если буфет, то ведь он тяжёлый, дубовый, - испуганно прошептал Алексей и решительно вскарабкался на три ступеньки вверх.

    - Лёха! Погоди ты, - закричал Николай, но было поздно.

    Кутузов налёг на крышку и та, вопреки ожиданиям, легко откинулась. Кутузов стоял на последней ступеньке с таким видом, будто только что поднял рывком пустой чайник, будучи уверенным в том, что он полон крутого кипятка. Высунул голову, огляделся. Закашлялся, вдохнув невесть откуда взявшейся, бурой кирпичной пыли. Буфет действительно лежал рядом, сантиметрах в трёх от края лаза…

    Канонада и свист, стихли через три минуты.

    Троица выкарабкалась наружу. Николай сейчас, как-то уж очень сильно почувствовал неудобство НКВДешной формы, а главное – понял, что совершенно не умеет её носить. Сапоги, мало того что промерзали насквозь (не спасали даже портянки подкорректированные в пользу теплосбережения уде в двадцать первом веке), натирали ноги и нещадно скрипели. Неумело подогнанные ремни портупеи, тянули плечи, кожаная тужурка каменела на морозе, а воротник превращался во влажный наждак – скоблил шею, во всяком случае, не хуже. Судя по выражению лица Вольфганга, он испытывал такие же неудобства.

    На самой станции и в пристанционном посёлке, жизнь кипела вовсю. Только что подошёл состав из Ленинграда. Требовалась срочная разгрузка. Поезд ждали дальше. Ближе к озеру.

    Наступил Новый год, немецкие артиллеристы трезвели, и в любую секунду, можно было ожидать начала нового обстрела. Похмельная злость германца… Ответный огонь Сосновца и Кошкинской батареи, сегодня не особо впечатлял противника. Там экономили снаряды. До слуха долетало лишь частое, возбуждённое татаканье зениток, гонявших в небе над Ладогой одиноких разведчиков, кружащих в небе как высматривающие добычу коршуны.

 

 

 

                                                                     282

    Николай дважды зацепил взглядом Анастасию, суетящуюся возле госпитального крыльца. Девушка делала вид, что не замечает его. «Может это и к лучшему» - подумалось Николаю. «Каждый занят своим делом».

    Кутузов бодро пёр по узким тропинкам между огородов, засыпанных снегом. Тропинкам, известным лишь ему одному. Настаивал на движении след в след. Пару раз, провалившись в придорожные канавы почти по пояс, Коля убедился в правильности Лёшиных требований. «То ли ещё будет в лесу!» - Думал он, оглядываясь по сторонам и стараясь запомнить дорогу. Так, на всякий случай…

 

                                                                      VII

 

    На утоптанную тропу, выбрались минут через сорок. Видно было, что со вчерашнего дня, тропкой не пользовались. Дорожку слегка подзамело. Хотя… как знать? К «подстреленной пташке» существовал ещё один подход – с востока, из Ваганова.

    Пройти оставалось чуть менее километра, как вдруг Кутузов, застыл на месте, вытянув шею, прислушиваясь и принюхиваясь как охотничья собака. Был бы у него хвост. Вытянул бы его Алексей в струнку, принимая стойку. Огромные уши чуткого спаниеля, прекрасно имитировала развязанная шапка-ушанка.

    - Чего встал как вкопанный, притомился? – Спросил Николай, налетев на широкую Лёхину спину.

    - Тсс-с! – Зашипел Кутузов, ещё более вытягивая шею и высвобождая ухо из-под шапки. – Идёт кто-то.

    Теперь и Николай навострил уши. И впрямь, шагах в пятидесяти впереди, кто-то скрипел снежком, направляясь, скорее всего им навстречу. Вслушавшись глубже, Николай догадался, что загадочный незнакомец, топчется на месте. Будто некто, согреваясь, ходил вокруг костра.

    Кутузов смешно отклячивая зад, будто любопытный гусь (Вольфганг не удержался и тихо захихикал в рукавицу), сделал несколько шагов вперёд. Николай пытался последовать его примеру, но на последнем шаге, не глядя под ноги, обратившись в слух, споткнулся о торчавший из земли корень и, растянувшись поперёк тропки, смачно выругался. Алексей чуть сквозь землю не провалился. Но недалёкий скрип не стих. Некто, упрямо продолжал нарезать круги на месте, ведь смешно было думать; что идя им навстречу, неизвестный делал один шаг вперёд и три назад…

    Вольфганг и Николай расстегнули кобуры, Кутузов отступил назад и вооружился сломанным кем-то суком. Теперь уже все трое, неслышно приближались к источнику звука, перейдя на «шпионский» шаг и стараясь не задевать нависающие над дорогой, заснеженные еловые лапы.

    На полянку они вышли почти одновременно. Тропка заметно расширялась, приближаясь к месту назначения. Увиденное, заставило их застыть в изумлении: вокруг торчащих из земли обломков сбитого самолёта, кружил, хлопая себя по ногам и плечам, подпрыгивал, пытаясь согреться, целый и невредимый, сбежавший из Кутузовского надёжного как сейф убежища, старый приятель – дон Кихот.

 

                                                                      VIII

 

    Иоханнес Перт – это чудовище во плоти, неуклюже прикрывшись плащом, лежал рядом, наматывая на скрюченный палец с обломанным, почерневшим ногтем, волосы Елены.

 

 

 

                                                                      283

    Физиономию его искажала ухмылка. Было в ней всё: и удовлетворение и жестокость, и упоение властью. Морда сытого шакала.

    Елена по-прежнему не могла шевельнуться. Нагая гадина валялась рядом, пачкая своими лапами её локоны, а она не могла воспротивиться этому.

    «В вино был подмешан яд» - мелькнула в страдающем мозгу догадка. «Это не было сном, не было плодами воспалённого воображения».

    Резкая боль внизу живота, разом объяснила все, что произошло совсем недавно в тёмной опочивальне. И это не было сном!

    Перт, отбросил плащ, не спеша принялся облачаться в доспехи. Королеву тошнило. Тварь ликовала – ухмылка становилась ярче. Покончив с одеждой, чудовище прошествовало к столу. Швырнув на пол глиняный кубок, из которого пила королева, он отыскал новый, плеснул в него немного вина и смешал с серым порошком, высыпанным из наперстка, висевшего у него на поясе. Над кубком взлетело голубоватое облачко. Как следует, перемешав противоядие, Перт, кривым рыбацким ножом, разжал сведённые судорогой челюсти королевы, несильно при этом, порезав ей губу, влил снадобье в рот и плотно прижал ладонь к лицу.

   - Вот и славно, моя королева! – скрипучим голосом молвил бывший начальник стражи. – Спустя некоторое время, ты станешь абсолютно здоровой, милой молодой дамой. Более того! Силы твои утроятся, а красота, теперь, когда мужем твоим стал истинный, предназначенный к тому рыцарь, а не хилый слюнтяй, превращающийся в воспоминание при каждом падении, якобы королевской крови – красота твоя, станет ослеплять всякого, осмелившегося взглянуть на тебя. В этих жилах, - Перт, выразительно ударил себя в грудь. – Лишь в этих жилах течёт истинно королевская кровь.

    - Когда же состоялась свадьба? – Прошептала Елена, к которой понемногу возвращалась способность говорить, но не двигаться.

    - Да только что! – Иоханнес запрокинув голову захохотал. – А тебе и невдомёк? Ты вдобавок ты ещё и глупа, - просмеявшись, Перт, присел на край кровати, выдавили из глаз фальшивые актёрские слезы, и скривил рот. – Глупость привилегия королев. Я должен был это предвидеть. Быть тебе королевой! Осталось недолго. Я знал многих женщин, но подобное случается со мной впервые. Лучших минут в жизни, я и не припомню. Ни одна из них, не отдавалась мне столь страстно, теряя рассудок от любви. И потом… как знать, возможно, зерно, оброненное в результате этой любви, превратится вскоре в спелый плод, и прекрасный принц или принцесса, станут достойно продолжать наш род. Истинно королевский род!

    Средоточие зла, греха и порока! Ночной кошмар добропорядочного гражданина. Распятая на морозе гадина, справедливо растерзываемая толпой.

    «Почему не приходит смерть» - думала королева. «Почему к мгновенью радости, приходится идти столь долго, по неровной размытой дороге, на которой заготовлено слишком много препятствий, так трудно преодолеваемых. Всё ради короткого мига? Зыбкого, придуманного ощущения благодати и уюта. Как долго строится хрупкий замок на песке и как в секунду, разрушается он внезапной, большой волной, неожиданно налетевшим порывом ветра, или неосторожной чайкой. Миг счастья и бездна горя и страданий! Где равновесие? Где справедливость?»

    Елена попыталась приподняться на локтях. Удалось! Заметив это Иоханнес Перт, молниеносно сменив маску, вскочил и торопливо заходил вокруг стола.

    - Ты возвращаешься к жизни, гораздо быстрее, чем я рассчитывал. Это прекрасно! Здоровое потомство обеспечено!

 

 

 

 

                                                                        284

    Елена, судорожно глотая спёртый, влажный воздух, попыталась позвать на помощь.

    - Бессмысленно, - заметив это, проскрипел Перт. – Противоядие, пробуждающее от кошмарного, уносящего в бездну небытия сна – получила только ты. Остальные спят, и переживают сейчас, самые ужасные моменты своей жизни, воспалённая фантазия их рождает таких чудовищ, которых не смогла бы создать сама преисподняя. Чудовища те сожрут их воспоминания, вывернут наизнанку их души. Проснувшись, эти люди долго не смогут поверить в то, что это случилось с ними на самом деле. Станут послушны как ягнята, преисполнятся чувствами благодарности к своим властителям: могущественному королю Иоханнесу и прекрасной королеве Елене! Они никогда не вспомнят принца Густава, и случись тому воскреснуть в очередной раз, этот недоносок будет, вышвырнут за ворота и станет благодарить судьбу за такое везение. Но вероятнее всего, его бросят в ров, забьют лошадьми или повесят как лазутчика на Мельничной башне. И наступит тогда невиданный расцвет королевства. Замок и добрая половина города, превосходно справила поминки, выпив уйму дармового вина, а мой верный друг, несчастный аптекарь по прозвищу – Сухогрудый Ларс, которого так ненавидел этот старый кукольник Эрик, отлично потрудился над гадючьим жиром, оленьим рогом и кошмар-травой. Бессмысленно!

    Перт коротким толчком, вернул королеву в прежнее положение.

    - А теперь, великолепная супруга моя, я вынужден ненадолго покинуть тебя. Есть тут среди нас, своенравный слуга, противящийся приходу славных времён. Некий Тарво, волею гнусного щенка Густава, занявший ненужное мне теперь место. Место начальника стражи. О как несправедливо небо! Как подл люд! Как зол рок! Старине Ларсу, в своей уютной могиле возле Белой отмели, есть о чём печалиться нынче. Как он старался! А проклятущий, недобрый Тарво, пренебрёг его угощением, заполз трусливой улиткой в укромную щель и не хочет лицезреть своего могущественного короля Иоханнеса, - Перт, презрительно скривился, отчего битое оспой лицо его стало похоже на рыло ящерицы. – А может он захочет повидать свою королеву? Ты ненароком не ведаешь, где отсиживается этот слизняк?

 

                                                                       IX

 

    Прощелыга Кутузов, раздухарившись насчёт водки вчерашним вечером, тем не менее, оказался запасливым, экономным и где-то жадноватым всё-таки парнем. Заначку пришлось раскрыть. Выяснилось что вчера, он тайком получил от Насти не две, а четыре скляночки с ректификатом, и умело припрятал их в карманах своих необъятных штанов. Теперь же, пришлось клад обнародовать. Слить содержимое склянок во флягу, как прежде всыпать снежку и подогреть в настоящую минуту общеукрепляющий и согревающий напиток. Подогревать пришлось посредством союзнической зажигалки подаренной Николаем. Это чудо американской мысли не гасло на ветру и дожде и вызывало зависть и восхищение окружающих.

    Густав, от холода уже синеть начал и случись им задержаться минут на двадцать-полчаса, спирт бы, сохранился и пригодился Алексею, в критические моменты будущего.

    Николай с Вольфгангом, о чём-то тихо совещались, утаптывая снег вокруг обломков поверженного Фокке-Вульфа. Вольфганг отрицательно качал головой, делая недоумённое лицо, а Николай, словно допрашивая его, говорил отрывисто и зло сплёвывал в сторону.

    - Ну вот, - приговаривал Кутузов, обнимая дон Кихота за плечи и поднося фляжку к сомкнутым губам его. – Сейчас малость отогреемся и после потопаем с новыми силами, куда начальство укажет.

 

 

 

                                                                        285

    Густав сверлил назойливого Алексея взглядом затравленной лисицы, мычал, не раскрывая рта, и отрицательно мотал головой, уворачиваясь, от направленного в лицо, горлышка фляги.

    - Да не упрямься ты, - раздражённо воскликнул Кутузов. – Вон закоченел весь. Ещё помрешь, не ровён час. И без того с тобой хлопот рот полон! То явишься, то исчезнешь, аки дух святой.

    Лёха поразмышлял секунду и с сомнением добавил: - Или злой?

    Через некоторое время дон Кихот сдался. Как-то обмяк и отхлебнул-таки глоток. Закашлялся сперва, после, лицо его озарилось детской улыбкой, он отобрал у Лёхи флягу и с жадностью высосал содержимое.

    - Ну, вот и молодец! – Проскрипел Кутузов, косясь на пустую флягу и, нащупывая в кармане оставшуюся (ловко спёртую, но угрызения совести не мучали) склянку. – Вот и славно. Теперь пожевать бы чего, да нечего, на вот, зёрнышко кофейное, закуси.

    Тем временем Николай с Вольфгангом, закончили обсуждение чего-то очень важного. Немец закопался в обломках глубоко врезавшихся в промёрзший торф. Николай, смешно раскорячившись на хвосте, вспоротом как брюхо касатки, чем-то острым, уцепившись левой рукой за свёрнутый киль, правой страховал немца.

    - Всё! Довольно! – Донёсся из-под снега голос Вольфганга. Коля скатился с фюзеляжа, прижимая к груди коробку промёрзших галет. Немец вскоре, вылез самостоятельно, оттирая от налипшего снега и частичек торфа, пузатую бутылку мадеры.

    - Вот это дело! – Воскликнул Алексей. – Там больше ничего нету, столь же ценного?

    - Берёг, как это у вас говорится; на чёрный понедельник!

    - На чёрный день, - поправил Николай.

    - Снова скажу: теперь каждый день чёрный, - прокряхтел Кутузов, воюя с пробкой.

    - Ты чего делаешь? – Закричал Николай, пытаясь отнять бутылку.

    - Я всё правильно делаю! – Отвечал Алексей, откупорив, наконец, бутылку и пролив несколько капель на снег. – Будто кровь, правильно я всё делаю, - глоток. – Уничтожай врага на месте, - ещё глоток. – Ты чего скажешь, попадись эта орластая бутылка кому на глаза? Трофейная скажешь? – И ещё глоток…

 

    В Борисову гриву – вернулись, когда стемнело уж совершенно. Разошлись на развилке дорог возле колодца. Прячась за сараями, короткими перебежками, Алексей, дон Кихот и Вольфганг, проследовали в прежнее убежище. Николай же, направился на эвакопункт. Рябой, тощий солдатик не впустил его, сославшись на некое распоряжение сделанное доктором Панкратовым. Мол, карантин, вчера вечером из города было отправлено несколько инфекционных больных. На Колины документы, солдат даже не взглянул. Николай подумал было сшибить тощего с крыльца и зарыть его в сугроб, но сдержался. Безуспешными остались и попытки вызвать Настю. Еле державшийся на ногах боец оставался непреклонен.

    Коля дважды обошёл вокруг барака, утопая по колено в снегу и заглядывая в окна. Как назло они были наглухо затянуты шторами светомаскировки, а стучать он не решился.

    Вернувшись к крыльцу, он попробовал подъехать к солдатику с другой стороны. Сперва предложил закурить, но тот оказался некурящим. Затем, в ход пошли припрятанные конфеты. Николай предложил две, но боец взял одну. Торопливо прожевал. Поблагодарил. Выдержав небольшую паузу, Коля вновь предпринял атаку:

    - Пойми ты, - начал он, вновь разворачивая липовое удостоверение и светя на него лучом карманного фонарика. – Мне необходимо допросить кое-кого из персонала. Читать-то умеешь? Мне везде можно, а вот у тебя могут быть неприятности!

 

 

 

                                                                            286

    - Везде можно, а сюда нельзя без разрешения доктора Панкратова, - боец усмехнулся. – Думаете, я как барышня за сладости вам калитку распахну?

    - Так позови мне этого треклятого доктора, чёрт бы его побрал! Дело срочное! Понимаешь ты, дубовая твоя голова?!

    - Подождать придётся, - невозмутимо ответствовал часовой. – Доктор в Ваганове. На тамошнюю перевалку уехал. Списки сверяет.

    - Когда уехал? С кем? Вернётся когда?

    - На попутке укатил, часа два назад. А когда вернется, не знаю. Может и к утру. Менингит говорят. Болезнь опасная, заразная. Слухи ходят, что немец на город бомбу с заразой этой кинул.

    - Расстреливать нужно за слухи, - пробурчал Николай. – А что, сам-то заразиться не боишься? – Спросил он, внезапно смягчившись и протягивая рябому вторую конфету. – Да бери, бери не стесняйся.

    - Нет, я не боюсь, - сказал солдат, засовывая угощение в рот и скоро жуя как в первый раз. - Ко мне зараза, почему-то не пристаёт. Вся школа помню, скарлатиной маялась – а я нет! Как дурак, один в класс приходил. Всё ждал, когда хоть кто-то выздоровеет. Так две недели. Ладно уж. Вижу что и впрямь вам этот разговор необходим. Но только пять минут. И никуда от крыльца не отходить!

    Часовой утопал за Настей, а Николай принялся прикидывать, сколько грузовиков с ящиками и мешками, способен принять в себя, один порожний вагон. По самым средним подсчётам, выходило – шесть-восемь.

    Вскоре вернулся боец и сообщил, что Насти в госпитале нет. Доктор прихватил с собой двух медсестёр, так что, Николаю не повезло.

    Поблагодарив рябого, Коля наведался в штабной бункер, располагавшийся возле входной горловины станции. Выяснил время прохода очередного эшелона в сторону города. Пожилой кондуктор, долго вчитывался в предъявленные Николаем документы, тяжело вздохнул и неторопливо крутанул ручку полевого телефона.

    - Аллё! Аллё! Рябина? Сосна беспокоит, ага, сто второй. Посылки собрали? Когда готовы отправлять. Ага! А вес? Скоропортящийся? Да! Порядок! Литерный ждём, ждём. Туточки и разминутся. Ну, прощевайте. Чего? А у нас «до свидания» не в ходу. Так-то вот, - кондуктор опять вздохнул, протяжно закашлялся.

    Николай выжидающе смотрел на старика, который казалось, позабыл о его присутствии.

    - Когда же ждать? – Не вытерпев спросил он.

    - Закурить у тебя нет? Ты прости меня мил человек, я без чинов, штатский я не разбираюсь. Всю жизнь при шпалах.

    - Есть! Отчего же…

    Николай терпеть не мог папирос и потому, раздавал их направо и налево, сам же изредка выкуривал сигарету, одну из десятка, спрятанных в хитром тайнике, устроенном в портсигаре.

    В клубах сизого дыма прозвучало что поезд, должен был где-то через полчаса, выйти с Каботажной, под нужным паровозом №4375.

 

    Заглянув на обратном пути на эвакопункт, Николай напоролся на запертую изнутри дверь. Рябой солдат – отсутствовал. «Замёрз» - решил Коля и поспешил в погреб.

 

    Тесно сгрудившись вокруг печки, все четверо молчали. Мирные туристы, охотники…

 

 

 

 

                                                                            287

Ну, наконец, рыболовы, вечерком, за рюмкой, ни дать ни взять – старые друзья у янтарного камелька. Хотя ещё совсем недавно, наверху, в разогретой комнате, Николай скрипел битым стеклом и гремел обломками мебели, натыкаясь на них впотьмах, и испытывал отвращение к разрухе, отсутствию элементарного умывальника с тёплой водой, хотя бы подобия человеческой постели…

    Никто не удивился его скорому возвращению. Никто кроме вечно ждущего подвоха со стороны судьбы Густава. Когда Коля ввалился в подвал, он вздрогнул всем телом и едва не сверзился с чурбака, на котором сидел в неудобной по обыкновению позе.

    - Как сходил, и чего так скоро? – Спросил Кутузов, полируя остатками фетра от патефонного диска, пряжку своего ремня.

    - С Настей пока ничего не получилось. Попробуем в другой раз.

    - Обозвала предателем, влепила пощёчину и отказалась?

    - Уехала с каким-то Панкратовым в другой госпиталь.

    - С доктором? – Воскликнул Лёха. – О, это шустрый малый, смотри, как бы не увёл.

    - Прекрати ты, - проворчал Коля, извлекая из тайника сигарету и наклоняясь к покрасневшей печке. – Карантин у них там. Менингит вроде. Или эпидемия… я толком не разобрался.

    - Свят! Свят! – Часто крестясь, запричитал Алексей. – Страшная болезнь! Хуже триппера! Смотри от Насти своей не подхвати. У меня тётка, двоюродная, от неё коньки отбросила! По-первости: жар у неё случился, хоть прикуривай! Потом – узнавать всех перестала, ну а уж к концу ближе, бредить начала: мол она адъютант Будённого, а у неё лошадь пала, от того что глаза у ней полопались от запора. Кормили лошадей репейником. К утру и померла тётка. Аккурат второго мая. Погуляла первого, где-то под дождём, по набережной с залётным морячком. Простыла, и – всего хорошего! Живите долго, да не поминайте лихом. А морячок тот, должно быть, и поныне живой ежели, где не убило. «Яблочко» - где-нибудь отплясывает перед девками. А тётка… ох красавица была!

    - Ладно, - прервал его Николай. Кончай воспоминания. Собираться пора. Приведи этого охотника за мельницами в божеский вид. Чтобы на задержанного походил.

    - Ты что? – Искренне удивился Кутузов. – С собой его решил взять? Да его же тут уже знают. Знают что сбежал. А чтобы на задержанного похоже… ну, могу по морде съездить…

    - Съезди, съезди, только не сильно. Он сбежал, а мы словили! Какие молодцы! И потом, ты предлагаешь его тут оставить? Вот вы вдвоём и спалитесь опять.

    - Тебе виднее, - покорно произнёс Кутузов, выдёргивая из-под дремавшего Вольфганга, драный, тонкий как бумага тулуп. Обернув им руку, Лёха, одним коротким ударом в физиономию, снёс Густава с чурбака.

 

    Полчаса спустя, Вольфганг, Николай и стонущий, потирающий ушибленную половину лица дон Кихот, подходили к станции. На мутном январском небе, ярко светили звёзды. На востоке, над лесом, вился белёсыми клубами паровозный дым. Вдоль полотна, как ошпаренный, носился старикан-кондуктор. Во время очередного рейса, он бросил на бегу:

    - Людей и без того не хватает, а вы, всё арестовываете и арестовываете!

    - За дело папаша! – Вдогонку ему прокричал Николай. – Других за такое расстреливают. А мы вот, добрые, зачем-то… Ты нам места по первому разряду организуй…

    Вольфганг ткнул дон Кихота стволом в бок и тот послушно, как уставшая лошадь, поплёлся вперёд. До семафора оставалось пройти сотню шагов. Именно там, почти у самой стрелки, паровоз отцеплялся от состава и уходил назад, набирать воду.

 

 

 

                                                                            288

    Лучшего «первого разряда», нельзя было и придумать…

 

                                                                            X

 

    Откуда только взялось столько не иссякающей энергии в проржавевшем всю жизнь «при шпалах», дурно кашляющем, немощном старике. Примчавшись с востока, где прибывающий поезд, почему-то остановился, не входя на станцию, дедок наорал на стрелочника, обругав его за тупость, рванул рычаги семафора, открыв путь составу, идущему из Ленинграда, и молнией умчался обратно. Через пять минут он снова орал на стрелочника, пихая ему в руки, керосиновый фонарь в котором вместо вонючего топлива, чадила крохотная сальная свеча.

    - Что происходит отец? – Спросил его Николай, на обратном пути, ухватившись за полу кондукторской шинели.

    Дед от неожиданности, поскользнувшись, шмякнулся оземь, при этом с головы его слетела фуражка с обломанным козырьком.

    - Ты чего? Сдурел? Под суд пойдёшь! – Заорал старикан, подслеповато щурясь на троицу и нашаривая вокруг себя ладонью, в поисках утерянного головного убора.

    - Ты что, не узнал меня отец? – Молвил Коля, поднимая фуражку, отряхивая с неё снег и подавая кондуктору.

    - А, это вы, - дедок слегка присмирел. – Не уедете сегодня. Без остановки поезд пройдёт, груз дюже срочный.

    - Как без остановки? – Оторопел Вольфганг.

    - Вот так! Я ведь сказал: груз срочный. Сейчас встречный примем на боковой, а на Ленинград состав, по главному пропустим. Бегите. Вон он у входа стоит. Может быть, и успеете. Хотя вряд ли…

    Николай повернул голову влево, вглядываясь в небо поверх чернильной ленты деревьев. Ни дыма, ни искр пока не было заметно.

    - Бежим! – крикнул он спутникам и, не оборачиваясь, вся компания помчалась по рыхлому снегу вдоль насыпи. Вольфганг подтолкнул Густава, хотя того и не требовалось, тот и сам догадался что везде и во всём, следовало слушаться именно Николая. Не очень-то Вольфганг походил на начальника.

    Дымок на западе, стал, виден где-то на половине пути к стоящему на перегоне поезду. Николай прибавил ходу. Вольфганг заметно отстал. Раненая нога напоминала о себе. Становилась временами будто ватной, временами – тяжелела как мешок, наполненный сырым песком.

    Входной семафор восточного входа на станцию, почему-то, напомнил Николаю пленного немца-инвалида, на параде Победы. Прошли стройные ряды победителей-освободителей, прокатила по брусчатке техника, а фрицы и гансы в лохмотьях, грязные, голодные и униженные, молча ожидали своей очереди. Первого и последнего парада по главной улице так и не сломленного ими города. Нехорошо косились немцы на поливальные машины. «Интересно, был ли у кого-нибудь из них, в кармане негодного обмундирования, пригласительный билет на банкет в «Асторию»?» - думал Николай.

    Мачта семафора была перебита в двух местах. Соединяли разрозненные части наскоро, при помощи обломков вагонки и толстой проволоки, глубоко впившейся в мёрзлое дерево. Струны тросов приводящих в движение крылья, также, связанные концами, были обмотаны проволокой. Потоньше, но столь же прочной. Тем не менее – семафор действовал. Ковыляя мимо сигнального поста, Вольфганг, будто бы случайно облокотился

 

 

 

 

                                                                            289

на рычаг, открывая составу вход на станцию. Паровоз окутался густым облаком пара, тяжело задышал. Скрипнули дышла, по составу пробежал короткий лязг, и поезд медленно двинулся вперёд, отклоняясь на боковой путь, предназначенный для прибывающего, встречного эшелона. Пристраиваясь под хитроумные лебёдки, закрывая вагонной очередью погрузочно-разгрузочные эстакады.

    Теперь, догонять его не имело смысла. Задержка на какое-то время была обеспечена. Николай повернул назад. Поравнявшись с сигнальным постом, он рывком поставил на ноги облокотившегося на рычаг немца и хорошенько встряхнул его не произнеся ни слова.

    С запада донеслись два сухих, резких щелчка револьверных выстрелов.

    Николай ясно представил себе, что творится теперь со стариком-кондуктором. В сложном механизме, лопнула малюсенькая пружинка. Заело крохотную шестеренку, и механизм… блин… дал сбой! Устройство в чёткой цепи ещё сотен таких же устройств, перестало функционировать верно. Заменить его невозможно. Ничем. Ни на что! Как невозможно никем заменить любимую женщину, с которой прожил десяток лет. В ней все, чем жил! Все радости, горести и разочарования. Женщина ушла, умерла, устала… и всё… жизнь практически закончилась. Разлука – это маленькая смерть! Места себе не найти. В голову лезет всяческая сентиментальная пурга: когда, где, зачем… Всегда с ней!!! И вот её нет! Жить, зачем теперь? Может быть и вправду незачем. Да и кто ты такой!? Устройство дало сбой! Роковой! Фатальный! Устройство необходимо остановить на время необходимое для замены пружинки и шестерни. Кем теперь ощущал себя кондуктор? Шестернёй или пружинкой? Неизвестно. Но то что теперь, он как негодная более деталь, будет отправлен в переплавку не вызывало никаких сомнений.

 

    Поезд остановился, втянувшись на боковой путь. Три или четыре вагона, не поместившись на станции, блокировали выходную стрелку и оставались на перегоне. Встречный эшелон, приближался неумолимо.. Стрелочник, кряхтя, перекладывал противовес, ставший вдруг неподъёмным, невероятно тяжёлым. Думал ли он что переводит стрелку, возможно в последний раз. Последний раз в жизни! Знал ли он что виноват во всём будет в первую очередь он сам – стрелочник! Потому что стрелочник виноват всегда!

    Из штабной избушки, теряя на ходу шапку, люто матерясь и расстёгивая на ходу кобуру, вылетел начальник станции. Вот уже виден, стал, вынырнувший из-за поворота локомотив встречного состава. Шипя как кобра, готовящаяся к броску, светя крохотными щелями прикрытых светомаскировкой буферных фонарей, походил он на решительного, оголодавшего до безумия мартовского волка настигающего добычу. А добыча: дедок-кондуктор и застенчивый, исполнительный стрелочник, прижавшись, друг к другу, при добрых минус двадцати, обливались потом. Сохраняя железное спокойствие и целеустремлённость, плавно снижая скорость, паровоз прошёл стрелку и двинулся дальше, по главному пути, волоча за собой состав из цистерн, платформ со смертью прикрытой окаменевшим брезентом. Расшатанные теплушки дребезжали в хвосте. Пять из них остались на перегоне. Небольшая станция «Борисова грива», строившись, никак не рассчитывалась на военные транспортировки…

    Все трое, воспользовавшись темнотой и всеобщим замешательством, скатились с насыпи, провалившись в снег по грудь, перебрались через водоотводную канаву и укрылись за штабелем шпал на другом её берегу.

    Николай прекрасно понимал, что ломиться в паровозную будку, размахивая своими липами, пока ещё преждевременно.

 

 

 

 

                                                                            290

    «Только бы не поднялась суматоха, с отстрелом виновных, ручным расцепом и привлечением к тому массы народу» - думал Коля, выковыривая снег из-за голенища надорванного сапога.

    Совсем близко, по насыпи, свистя прокуренными легкими, пробежал начальник станции. С площадок крытых вагонов спрыгивали часовые, разминая затёкшие от долгого, неподвижного стояния ноги.

    Из сосняка к эстакадам, один за другим, начали выезжать машины, спрятанные там до поры. Было слышно из-за неплотно прикрытой двери штабной избушки, как дробно трещал, надрываясь, телефон. Из полуразрушенного станционного барака выходили люди, цепью, серыми тенями, рассредоточивались они вдоль состава, ожидая приказов. Где-то далеко позади, на огородах, ритмично повизгивала пила, издавала звук, вызывающий беготню мурашек. Пила выла далеко, но звук казался совсем близким. Спасибо морозному воздуху.

    Народ прибывал. Вновь подходящие, как по команде, ныряли под вагоны, добирались до прибывшего эшелона и где-то там, скрытые от глаз забором попавшего в западню маленькой станции поезда, молча делали своё дело. Заскрипели лебёдки, единственный, неуклюжий подъёмный кран протянул стрелу к главному пути. Погрузка-разгрузка, несмотря на совершенно неподходящие для этого условия, всё же началась.

    Николай совершенно растерялся. Что следовало предпринять теперь? Пробраться вдоль череды огородов ближе к паровозу и улучив момент воспользоваться «мостиком»? слишком рискованно! Откуда-то выползла луна и вмиг, к неясным силуэтам и размытым очертаниям вернулись чёткие формы. Вернуться в погреб? Невозможно! И оставаться здесь дольше – немыслимо! Коля точно знал, что по прибытии в Ленинград № 4375 встанет на промывку котлов и мелкий ремонт. Паровозов не хватало, но и загонять технику эксплуатируя её без должного обслуживания – преступление!

    Кто может точно знать, когда теперь подвернётся подходящий случай? Что делать? Теперь Коля жалел, что решил взять с собой дон Кихота. Это пугало, могло в любой момент выкинуть провальный фортель, грозивший обернуться катастрофой. Хотя и вёл он себя сейчас на редкость смирно. Был ручным как болонка и молчаливым как рыба.

    Начальник станции в сопровождении двух бойцов, в одном из которых Николай узнал рябого сержанта, увели кондуктора, опять потерявшего где-то свою негодную фуражку. Старик шел, пошатываясь словно пьяный, сгорбившись и что-то бормоча себе под нос. Стрелочника почему-то не тронули. Коля с укором взглянул на Вольфганга, тот отвёл глаза.

    Людей вокруг становилось всё больше. Вот уже Николай разглядел в массе смертельно уставших, вымотанных скудным пайком, холодом и дурными предчувствиями людей, чётко выполнявших определённые действия в лишь одним им понятной последовательности – физиономию Лёхи Кутузова не пожелавшего отсиживаться в подполье. Мелькали лица вчерашних ребятишек, похожих на худых, нераскрашенных фарфоровых кукол. Они не отставали от взрослых ни на шаг и тоже приносили пользу, вчетвером – впятером волохая мешки и ящики. Им не нужно было пригибаться, ныряя под вагоны благодаря маленькому росту. Препятствиями были лишь рельсы, через которые ношу приходилось перекатывать. Доктор Панкратов оказался молодым, болезненно тучным евреем, которому больше подошла бы фамилия Михельсон, к примеру, ну или, скажем – Кацман. Да мало ли… Как-то не вязалась внешность и Абрам Кузьмич Панкратов. Но было заметно, что доктор пользуется заслуженным, наверное, авторитетом и уважением. Стайка девушек – медсестёр, среди которых Николай заметил и Настю,

 

 

 

 

                                                                             291

следовала за ним по пятам, ловила каждое сказанное им слово и беспрекословно исполняла любое поручение. Из-под вагонов начали выносить носилки с лежавшими на них, укрытыми мешковиной и застиранными больничными одеялами людьми.

    Всё разом пришло в движение. Зажило своей будничной жизнью, в которой, тем не менее, чувствовалась некоторая нервозность и торопливость. Воздух вокруг, казалось, звенел от напряжения. Теперь, прилегающая к станции территория напоминала потревоженный муравейник. Люди походили на роботов. Наверное, потому что работали молча. Редкие слова произносили лишь руководящие процессом, да долетали изредка до слуха, реплики и смешки краснощёких часовых топтавшихся возле охраняемых ими вагонов.

    Какой-то неуклюжий парень, должно быть глухой, вылезши из-под вагона, вдруг замер на месте. Вытянул шею и задвигал ноздрями принюхиваясь. Уловив некий чудесный запах, он завертел головой, ища его источник и наконец, нашёл его. Лицо его расплылось в улыбке, он прислонился к стенке вагона и блаженно зажмурился, глубоко дыша через нос, шевеля губами, беззвучно произнося одно лишь слово. Губы его при этом смешно вытягивались в трубочку, после, он громко причмокивал и красноречиво щёлкал себя по кадыку.

    Отвлёкшийся от разговора со своими солдат-охранник, не спеша, вразвалочку подошёл к глухому сзади и, скинув с плеча винтовку, легонько ткнул его прикладом в сгиб ноги. Парень, повинуясь сработавшим рефлексам, присел и повалился набок, стукнувшись плечом об рельс. Улыбка слетела с его лица, вмиг принявшего виноватое выражение. Он встал отряхиваясь. Взвалил на плечо мешок, отставленный в сторону и вопросительно взглянул на бойца. Солдат замахал руками отстраняя глухого и что-то говоря ему, должно быть ругаясь. Парень одной рукой придерживая мешок, свободной указал на оба своих, бесполезных уха, плаксиво сморщился и вопросительно, хитро указал на стенку вагона. Часовой решительно столкнул его с насыпи. Глухой ушёл, но вернувшись через пару минут, опять прильнул лицом к грубой вагонке, жадно принюхиваясь. Вскоре он схлопотал по зубам и подгоняемый тычками приклада в спину, был усажен на штабель шпал, за которым притаилась троица. Теперь было ясно, какой такой волшебный запах, уловил чуткий нос глухого, возле вагона. Кряхтя и отдуваясь, парень с восхищением произносил одно лишь слово, произносил беззвучно: - Коньяк!

    Понемногу Николаем начинала овладевать растерянность. Не то чтобы, поскользнулся, упал, встал, отряхнулся, натянул милую улыбку и как ни в чём не бывало, потопал дальше. Реальная растерянность. Чувство, что в данной ситуации, он абсолютно беспомощен. Вольфганг – выкарабкается. Ну, не выкарабкается – пропадёт. Судьба значит. Густав. Да собственно, кто он такой? И почему у Коли должна по этому поводу болеть голова? Кутузова вот, жаль. Нормальный вроде парень, а сгинет ни за понюшку табаку. Мысли при этом струятся чётко, размеренно и плавно в пределах обозначенного русла. Но вот уверенность исчезла. Да и была ли она?

 

                                                                             XI

 

    Как Кутузов расшифровал их убежище, осталось невыясненным, но громко проорав что-то замешкавшемуся возле носилок с ранеными, кривоногому мужичку, он на мгновение исчез из поля зрения Николая, наблюдавшего за погрузочной кутерьмой, и тотчас, как чёрт из коробочки, вынырнул из-за забора, за спинами прятавшихся возле шпал.

 

 

 

 

                                                                            292

    - Дрянь дело мужики, - сообщил он, деликатно обметая снег со штанов полынным веничком. – Шухер кто-то учудил на станции первосортный. Не ваша случаем, работа? Орлов примчался, носится по посёлку как в крестец ужаленный, наградным размахивает, всё кого-то пристрелить норовит. Пришлось вылезать.

    - А где этот чёрт, что вечно некстати, - осведомился Коля.

    - Да вроде спокойно себя ведёт. Сидит в обнимку с печкой.

    - Дай-то бог, чтобы подольше посидел.

    - Посидит! Я его припугнул слегка. А вам, что-то предпринимать нужно. Причём срочно. «Ушастые» все углы сейчас обшаривать начнут. Это ж диверсия! Понимать надо.

    - Ну а к нам-то какие претензии? Нас только дедок и видел. И сам отсоветовал даже пытаться состав догонять.

    - Дедок-то и взбаламутил пруд. И кстати, вас в первую очередь поминает.

    - Пронесёт, - отмахнулся Николай.

    - Боюсь, не пронесёт, - с сомнением в голосе возразил Алексей. – У Орлова есть привычка – не верить никому, порой и себе, да и зуб на вас сохранился. Он-то считает, что его дураком выставили. Отомстит! Будьте покойны. При первом же удобном случае. А этот случай самый подходящий.

    - Ну и что делать-то? – поинтересовался Вольфганг.

    - Так поступим, - многозначительно ткнув в небо указательным пальцем, произнёс Кутузов. – Выныриваем из укрытия и пулей к санитарному вагону. На бегу орите, что в голову придёт. Но чтобы убедительно. Возле санитарного, я часовых отвлеку. Это без труда. Они меня и сами за шиворот поймают, чтобы узнать что творится. Вы, ныряете под вагон, продолжая орать, будто гонитесь за кем-то, и хоронитесь на площадке первого же вагона. Дальше как хотите: на Мельничном ручье, паровоз отцепят и погонят за водой. Это уж точно, ну а дальше, сами знаете что делать. Ну, удачи! С богом!

    - Ты же в бога-то не веруешь, - усмехнулся Николай.

    - С вами, и в чёрта поверишь!

 

                                                                           XII

 

    План почти удался, с той лишь разницей, что возле санитарного вагона – остатка электросекции выкрашенной желтоватой краской с огромными красными крестами на бортах и крыше, часовой поймал за воротник не Кутузова, а Николая. Тот не растерялся, молниеносно выхватив удостоверение и ткнув его в нос часовому.

    Вынырнув в междупутье, Николай догнал Вольфганга, успевшего пробежать уже метров сто к голове готовящегося к расцепке состава. Желанная цель – паровоз, пыхтел где-то за выходной стрелкой, утянув за собой с десяток крытых вагонов.

    Внезапно, Вольфганг остановился и присел. Похож он был сейчас на удирающего от ментовской облавы бомжа, неожиданного застигнутого великой нуждой. Будто бы, даже штаны спустить успел. Николай сходу чуть не налетел на него, остановившись, лишь благодаря тому, что успел ухватиться за крюк, торчавший из боковой стенки вагона, пребольно при этом треснувшись плечом о ступеньку подножки. Потирая ушибленное место, он подковылял к сидевшему на корточках немцу, и тут только разглядел то, что так приковало к себе его внимание. Прямо перед Вольфгангом, корчась в страшных судорогах, катался по снегу ребёнок. Та самая девчушка, та самая Катенька снежок-мандаринка. Под вагоном, оперевшись на рессору, сидел беспокойный, глухой парень, совсем недавно пивший коньячный аромат раздутыми ноздрями. В руках парень держал добрый обломок доски от вагонной обшивки. Шипя, он пытался что-то объяснить, но

 

 

 

                                                                           293

разобрать слов его, не представлялось возможным.

    - Мука в мешках, в вагоне, - отвернувшись от умирающего ребёнка, объяснил Вольфганг. – Досочку кто-то подломил, и дитё добралось. Горстей пять в себя впихнула. Теперь уже ничем не поможешь…

    Ребёнок затих. Николай, наконец, догадался позвать на помощь, знаками показал глухому, что нужно привести кого-нибудь, сам же попытался поставить на ноги Вольфганга. Немец поднялся, пошатываясь как пьяный и совсем не торопился догонять Колю снова рванувшего вперёд. Наконец, он остановился совсем. Прильнув лбом к стенке вагона, как совсем недавно, принюхиваясь это делал глухой, которого, как понял Николай из криков, прибывавших на место происшествия людей, звали – Толик.

    Молодцом оказался парень: быстро стряхнул с себя оцепенение и первым приволок доктора Панкратова, который, несмотря на тучность свою, быстро перебирая по ссыпающемуся, обледеневшему щебню, коротенькими ногами, нёсся впереди всех. Быстрым, ловким движением, практически бесшумно, сняв пару досок с настила вагонной площадки, перетянул их кушаком своего кургузого пальтеца – соорудив носилки и зачем-то дуя в лицо девочки, обмякшей как мешок с той самой – смертельно ядовитой для изнурённого голодом желудка мукой, бережно уложил её на них.

    Катеньку унесли, люди разошлись. В междупутье остались лишь двое охранников. Один прилаживал на место выломанную доску обшивки, другой притопывал рядом, вполголоса поругиваясь. Клял на чём свет стоит войну, зиму, проклятого немца.

    Коля тянул за собой Вольфганга, скрипевшего зубами. Казалось у него, вновь невыносимо разболелась раненая нога. Оглушительно громыхнув буферами осаживаемых вагонов, тронулся эшелон, уходящий в сторону Ладоги. Скоро должен был отправиться и Ленинградский. Следовало поторапливаться, а они плелись вдоль платформ, под завязку нагруженных укрытыми брезентом ящиками. Примоститься на них, не было никакой возможности. Происшествие, оставившее в душе скребущих кошек, увело их прочь от вагонов снабжённых тормозными площадками. Торопиться, торопиться, и вот теперь неожиданно, что-то нашло на Вольфганга.

    Мимо прогрохотал последний вагон уходящего поезда, и Коле показалось, будто бы вокруг, стало немного светлее. Платформы, наконец, закончились. Николай перевёл дух. Две цистерны, два грузовичка без площадок и до паровоза, четыре двухосных вагона, с превосходными тормозными площадками, прикрытыми высоким, глухим ограждением.        Два грузовичка и довершили дело. Возле одного из них, Вольфганг остановился, вчитываясь в нацарапанные мелом каракули на чёрной металлической табличке, укреплённой возле сдвижной двери. Глаза его налились кровью. Николай собравшийся было в очередной раз поторопить его, рванув за рукав, отпрянул в сторону.

    Немец зарычал. Собравшись, словно изготовившийся к прыжку хищник, сжавшись в клубок, он вцепился в лом, прикрученный толстой проволокой к буферному брусу, взвыл, рванув, что есть силы, и выдрал его вместе с гвоздями. Коля, сообразив, в чём дело, кинулся к обезумевшему Вольфгангу.

    - Не подходи! – Срывающимся голосом предупредил немец.

    - Ты что делать собрался? Идиот! – Закричал Николай.

    - Не подходи, сказал! – Ответил Вольфганг, и Коля понял, что он не шутит, и в действительности готов размозжить ему башку ломом, сделай он хоть один шаг вперёд.

    - Что ты собираешься сделать? – Уже спокойнее переспросил Николай.

    - Уходи, - опустив лом, произнёс немец. – Уходи, - повторил он, опускаясь на одно колено и нацеливая острие на планку запора. – Догоняй локомотив и постарайся по

 

 

 

 

                                                                           294

возвращении к себе, хорошенько напиться и позабыть всё как страшный сон. Это жестокое, слишком жестокое развлечение. Это сорок второй год! Понимаешь? Это их время! Время этих людей, которым суждено спастись или погибнуть. Они должны сами справиться с этим. Твои подачки – капля в море по сравнению с тем, что им действительно необходимо сейчас. Не суйся сюда больше! Это и моё время. Мой сорок второй год! И мой подарок покажется им посущественнее…

 

                                                                        XIII

 

    Все последующие события прошли перед взором Николая словно кинолента, заряженная в неисправный проектор. То, замедляясь, то ускоряясь, замирая и плавясь от нестерпимого жара излучаемого безжалостной лампой.

    Истошно закричав, Вольфганг, сшиб, нижний засов. Ловко, по-обезьяньи уцепившись за поручень и встав на скобу, вывернулся и снёс верхний. Падая, засов ударил его вскользь по затылку, отчего немец рассвирепел ещё больше. Дверь отлетела в сторону, подобно сорванной с петель садовой калитке. Вольфганг влетел в темноту вагона, и содержимое его полетело на снег междупутья и соседнюю свободную колею. Коробки с консервированной ветчиной и сосисками, коробки с медикаментами, перевязочными пакетами, разноцветными склянками и разнообразными средствами. Небольшие жестяные коробочки со спасительным морфием, раскрывались на лету и ампулы, сверкая в свете выплывшей на ночное дежурство жирной луны, рассыпались крохотными сосульками. Летели целлофановые свёртки с икрой, промороженные окорока, сорванные с крюков, ящики сгущёнки, яркие жестянки американского апельсинового сока, стеклянные банки с вишнёвым компотом, пачки сигарет и пухлые пакеты прессованного трубочного табака, тюки тончайшего, шерстяного нижнего белья, рулоны первоклассной кожи, холщовые свёртки коста-риканского кофе, брикеты цейлонского чая, ящики с водкой и короба с коньяком, бурдюки вина, лопались, падая на щебень и следующий деликатес плюхался в багровую лужу.

    Вагон был разгружен не более чем за три минуты. Последней Вольфганг вытолкнул большущую корзину, доверху наполненную оранжевыми, спелыми, самыми что ни на есть всамделишными мандаринами. Корзина опрокинулась, треснула, и плоды разлетелись далеко вокруг, довершая картину нелепейшего, совершенно неуместного здесь, на путях, возле разорённого вагона, разлёгшегося изобилия. И таких вагонов, оставалось ещё три…

    Зудящий, невыносимый вой заслонил собою всё. Все звуки растворились в скулеже несущего смерть металла посланного издалека, ищущего нелёгкую добычу. Гадкая железяка, продрав когтями стабилизаторов крышу вагона, будто получив дополнительные силы, спиралью ушла в небо, описав невероятную дугу, ввинтилась в ельник, и глухо ухнув, на мгновение, превратив январскую ночь в июньское утро, разжужжавшись ядовитыми осколками, сдохла под колокольный звон остывающей стали.

    Оглохшего Николая, накрыла волна нестерпимого жара. Показалось ему, что попал он в парилку сказочной бани, бани раскалённой докрасна, до последнего гвоздя. Устоять на ногах было невозможно, и Коля сам не заметил, как подогнулись его колени. Страшно защипало глаза, густая, горячая, красная жидкость, стекая лениво со лба, казалось, ослепит сию минуту. Будто и не своя кровь. Ведь боли нет, только звенит в ушах и щиплет глаза.

    Топот на сцене. Актёры словно взбесились. Едва ли такой переполох начался из-за того, что один из них сбился, забыл текст, выпал из роли. Должно быть, случилось нечто

 

 

                                                                           295

 экстраординарное. У кого-то прямо в зале начались роды, или с глухим треском лопнул мочевой пузырь. Волнение зрителей передалось артистам, и те запаниковали. А может быть стартовый пистолет в финале, кто-то заменил настоящим и вышел натуральный самострел вместо условного.

    Мягкая лень. Пушистая. Обволакивающая. Будто проваливаясь в сон, слышишь колыбельную, совершенно уже не понимая слов. «Баю, баюшки, баю. Не ложися на краю! Придёт серенький волчок…» Прилетит чугунная юла, разорвётся тысячей осколков и два из них найдут тебя! Один оцарапает вскользь голову, где-то выше лба, а второй вопьётся в мякоть плеча, прошьёт бицепс, вену, чмокнет рвущейся кожей и с шипением утонет в снегу. С Новым годом! И совсем не больно! Задёрнулся алый занавес. Николай потерял сознание.

 

                                                                           XIV

 

    - Эта сволочь, неутомима. Рыщет по замку как затравленная кошачьим племенем крыса, вот уже несколько часов кряду. И не отобьёт же себе, свои поганые ноги! – Сокрушался Михаил, нервно расхаживая по погружённой во тьму караульной комнате, натыкаясь на беспорядочно расставленную мебель. – Ну, ничего. К рассвету должно быть, всё же утомится. Не волнуйтесь господин Тарво, - произнёс он, обращаясь к молча сидевшему возле окна, за широким дубовым столом, теперь уже снова бывшему, начальнику стражи. – Не принимайте близко к сердцу. Дверь у нас – тараном не вышибешь. А обо всём остальном, мы позаботимся, когда мир осветит солнце. Верно Расмус?

    Расмус, занятый чисткой медного котла, прежде мирно висевшего над очагом, согласно закивал, но тут же, глубоко о чём-то задумался и, почесав переносицу, громко чихнул, за что, сию секунду схлопотал от Михаила добрый подзатыльник.

    - Как вы проглядели? Я ведь рассчитывал на вас! Доверял как самому себе!

    Угомонившийся было Михаил, начал снова, нервно кружить вокруг стола, опрокидывая скамьи.

    - Кто же мог помыслить о том, что этой собаке, придёт в голову мысль прикинуться пьяным рыбаком. И ведь рыбу-то где-то раздобыл нечистый! Плащ. Корзина, глубокий капюшон. Мы и решили: старик Сало приволок вечерний улов. Хлебнёт винца, посудачит с кухарками, да и уберётся восвояси. Мы и не думали что…

    - Конечно, не думали, - гневно воскликнул Тарво. – Как вы могли думать, прикончив бочку пива и закусив солонинкой? Думали, небось, но лишь о том, куда бы примостить поудобнее зады свои ленивые, да животы праздные, тяжёлые. Хорошо хоть, хватило ума поминального вина не пить. Хотя. Теперь-то что? Старик бы уцелел, да с королевой ничего дурного не случилось бы, а с этой ехидной, я и сам с рассветом дело завершу.

    В это мгновение, через маленькое оконце караульной комнаты, пробился дрожащий факельный свет и возле крыльца, послышался стук кованых подошв на башмаках Перта. Вслед за этим, до слуха притаившихся стражников и их бывшего начальника, донеслись проклятия, и сожаления о том, что запас «Выборгского грома»* остался в пещере, в противном случае, от караульного дома, остались бы щепки. Также прозвучало предположение о том, что за толстыми брёвнами, вполне мог бы прятать своё жалкое тело и ничтожную душонку негодяй Тарво, кровь которого, надлежало бы к рассвету слизывать с росистых камней, бродячим собакам, которых, к слову, также развелось без всякой меры. Помимо обещаний вытравить из королевства всех собак, старых лошадей, юных прихвостней рода Терлингов, было высказано и признание в ненависти к Луне, так некстати скрывшейся за облаками, ночной сырости, разболевшимся старым ранам – одним словом, к белому свету вообще.

 

 

                                                                          296

    Пробушевав с десяток минут, злодей отбыл в сторону конюшен, дважды грохнув кистенем в неподатливую дверь, отчего глиняные кружки на столе опрокинулись, выплеснув остатки закисшего пива, а Расмус выронил котёл.

    С уходом адова угодника, наступила мёртвая предутренняя тишина. Час, когда рассветные птицы ещё не поют, воды молчаливы, ветер безмолвен и тиха листва. Лишь лошади бесшумно кивают головами, досматривая свои скучные и однообразные сны. Сны, в которых есть пыльные дороги, бескрайние поля и заснеженный лес, прохладная вода после долгого и утомительного бега. Есть яркие звёзды, ночная тишина и гром сражений, луга юности и душистые стога зрелости, живодерни старости есть в этих снах, но нет в них цветов и красок, есть любовь, но любовь эта не взаимна, да и не любовь это вовсе. Так, привязанность. Скучно. Начало жеребячье, повесть конская, конец собачий, а продолжения не будет. Нет. Скучно.

 

    Михаил и Расмус улеглись вдвоём, прямо на полу возле двери, подложив под головы старую попону, провонявшую плесенью. Окутались облаком пивного смрада и доброй солонины. Спали словно младенцы или щенки, поскуливая и постанывая, изредка с шипением выпуская на волю вышеупомянутые ароматы. Тарво мышью прошмыгнул мимо них, смазав петли обрезками сала, бесшумно отворил дверь и нырнул в темноту двора.

 

    Искать встречи с Иоханнесом Пертом долго не пришлось. Едва Тарво нырнул в узкий коридор образованный стеной конюшни и высокой каменной оградой дозорной башни, тень негодяя замаячила в конце этого коридора. Перт, осматривал открытые стойла в торцевой части конюшен – длинной деревянной постройки, одним концом упиравшейся в караульную избу, другим – выходящей к просторному манежу, как раз в том месте, где заканчивалась каменная ограда. Тарво постоянно находился в тени. Даже ярким солнечным днём, свет не проникал в этот узкий коридор, сейчас же, в предутренних сумерках, проходя по нему, можно было и вовсе остаться незамеченным.

    Самозваный король, осмотрел последнее стойло, смахнул со лба прилипшие, мокрые от пота волосы и уселся, раскорячившись нелепо, на основание козел, прислоненных к внешней стене, и в эту же секунду, из-за угла вышел Тарво, держа в одной руке короткий меч, в другой же, крепко сжимая позаимствованный у Михаила тесак с очень удобной рукоятью. Убедившись в том, что Перт, заметил его, но не собирается тотчас, словно бешеная собака приступать к расправе, пытаясь сохранить достоинство и не выдать волнения, вдруг овладевшего им, Тарво медленно вышел на середину манежа, и пошире расставив ноги, прочно уперевшись в рыхлую землю подошвами, утвердил тесак и оперся ладонями об отполированное до матового блеска топорище.

 

                                                                            XV

 

    Коля пришёл в себя ближе к полуночи. Он определил время каким-то шестым чувством, сообщившим ему об этом сквозь назойливый звон в ушах, горечь и сухость во рту, ноющую боль в ступне. Уже, будучи в полном сознании, он лежал, боясь открыть глаза. Судя по специфическим запахам, находился он в госпитальном отделении эвакопункта. За стеной, кто-то негромко переговаривался коридору, беспрерывно проходили люди. Громко тикали ходики в кабинете по соседству. Они-то через полчаса и подтвердили подсказку шестого чувства, громко пробив полночь.

 

 

 

 

                                                                            297

    Защебетали цепи с подвешенными грузами, и с лёгким скрипом отворилась дверь. Всё ещё не решаясь открыть глаз, Николай услышал, что в помещение, стараясь ступать как можно тише – вошли двое. Скорее всего, мужчина и женщина. Мужчина, схватив насморк (что неудивительно по такой погоде), сопя и присвистывая нездоровой носоглоткой, остался стоять у двери. Женщина же, подошла к койке. Зазвенела металлом и вскоре Коля ощутил лёгкий укол в бедро. Почти сразу растворилась в голубой дымке, боль в ноге и исчез звон. Лишь тогда стало возможным открыть глаза. У дверей стоял Орлов, заложив руки за спину, мусоля в потрескавшихся припухших губах, потухшую папиросу, а возле прикроватной тумбы, отвинчивая иглу от шприца и укладывая всё это хозяйство в небольшой несессер, возилась незнакомая Николаю женщина. Коле она показалась вроде знакомой и божественно красивой. Серый халат и безрукавка, перешитая из чёрной телогрейки, не скрывали, а лишь подчёркивали достоинства её идеальной фигуры. Светлые локоны, выбившиеся из-под пилотки, обрамляли прекрасное лицо, со слегка вздёрнутым остреньким носиком и пронзительно изумрудными глазами, отчего-то, ярко сверкавшими в полумраке кладовки, превращённой в довольно-таки уютную палату на одно койко-место.

    Орлов, казалось, не замечал удивлённо-восхищённого взгляда Николая, устремлённого на барышню, потому как, не вынимая изо рта изжёванного мундштука, щурясь в полутьме, глухо прохрипел:

    - Анна Сергеевна, ампулы пустые, сдадите мне. Пожалуйста, не забудьте. И как очухается, не больше одного укола. Проявите паршивое сочувствие – собственноручно расстреляю!

    - Не беспокойтесь. Я ведь тоже по неприятностям не скучаю. Только вот боюсь, что ещё один укол ему и не понадобится. Панкратов, царство ему небесное, успел его осмотреть, перед тем как получил от вас девять граммов в череп и ничего угрожающего не нашёл. Кстати, а зачем вы его убили? Всё равно бы он никому и ничего не рассказал.

    - Привычка дорогуша. Ну и как говорится: по законам военного времени. Аннушка, под ногами и без Панкратовых земля дрожит, того и гляди проглотит без следа, дел по горло, да ещё и эти сюрпризы.

    Коля поспешил закрыть глаза. Обратился в слух и почти не дышал.

    - Вы бы бросали свои дурные привычки, кстати, это и к курению относится. Слишком уж они опасны.

    - Заткнись! Не твоего это ума дело. Заткнись и занимайся тем, что тебе говорят. Что-то ты в последнее время забывчивостью страдать стала. И болтливостью.

    - Я никому ничего не говорила, - обиженно произнесла женщина, захлопывая крышку несессера.

    - Не говорила!? А чего же мне прохода не дают. При встрече всё о свадьбе спрашивают? Когда, мол, где и на какие шиши? Я да будет тебе известно – женат. Что там дальше – время покажет, но учти стервоза похотливая, последний раз! До моей поездки в Ленинград – последний раз. Эта сука, чтоб выжила! В жизни так мало удовольствий, и моя на них не столь богата, чтобы ими разбрасываться.

    - А я?

    - Ты – наказание! Грешил много, вот и расплачиваюсь.

    Орлов вышел и удалился, не мешкая, сапоги его вскоре проскрипели по снегу за окном. Проходя мимо, он дважды, значительно постучал по стеклу.

    «Анна Сергеевна» - подумал Коля. «Вольфганг обязан тебе, несомненно. Помогла. Донос на бестолочь Кутузова, левой рукой. Превосходно. Спишь с Орловым. Подкармливаешься? Тоже хорошо. Стервоза похотливая, нимфоманка. Но красивая тётка!»

 

 

                                                                           298

    Мысли путались. Голубой туман сгущался. Осторожно, Коля вновь в узкую щель, разлепил дрожащие веки. Анна Сергеевна, скинув жилетку, присела на край тумбочки и была занята сверкой каких-то списков, разложив их на коленях. Странный запах исходил от этой женщины. Николаю почудилось, что именно так должны пахнуть смерть и предательство. Тонкий, хвойный аромат обязаны источать они, манящий мускус женского пота, горечь шоколада и ваниль парного молока. Гремучая смесь, но именно так. Коля глубоко вдохнул тяжёлый воздух и чихнул против воли. Анна Сергеевна вздрогнула.

    - О! Очухались! – Радостно воскликнула она, крутанувшись на тумбочке как на конторском кресле. – С возвращением вас, товарищ лицедей! Хотя, - она на секунду задумалась, слегка закатив изумрудные глаза и покусывая кончик карандаша. – Скорее актёр-стажёр. – Высказавшись, Анна Сергеевна лучезарно улыбнулась и будто бы случайно остановила вопросительный взгляд на распростёртом на койке Николае.

    - Это почему ещё? – Еле ворочая языком в пересохшей пасти, промямлил Коля.

    - Почему? А кто ты есть юноша?

    - Точно уж не юноша, - Коля поморщился. – Чего собственно происходит-то? Я тут что делаю? Где Настя? Товарищи мои…

    - Что делаешь? Контузило тебя голубок нешуточно. Кровь из ушей и носа, фонтаном хлестала, осколок в ступню ужалил. Несильно. Достали. Отлёживаешься ты здесь. А где товарищи твои..? Немчика, с которым вы в баньке орловской сдружились, по соседству здесь поместят, вот только прооперируют, его так нашпиговали, что живого места нет. Мародёр, тоже мне! Ещё кто у тебя в товарищах?

    - Не ваше дело, - проскрипел Коля и отвернулся.

    - Ну вот! Ни до чего мне дела быть не должно. А не по-твоему! Есть дело! И поболее чем ты думаешь…

    - Всё понятно. Отстаньте, как вас там… Анна…

    - Сергеевна. Астахова моя фамилия.

    - Да хоть Поликарпова. Всё равно отстаньте.

    - А к Насте интерес потерял?

    Коля напрягся, но старался не подать виду.

    - Я же сказал, оставьте меня в покое! Только на один вопрос ответьте. Я ходить смогу?

    - Влюбился голубь, - усмехнулась Астахова. – А признать стесняешься? Всё в порядке с Настей, вот только одна незадача. Ты ей совсем неинтересен. Ну, совсем! Её вообще на мужичков, как то не тянет. Может она женщинами больше интересуется? А, как мыслишь? Хотя… девочка ведь совсем, и чего ты ею голову свою забиваешь? У нас тут с женским полом всё благополучно. И по хлебу изголодались, и по мужикам тоже, но, голодный мужик, мало, на что способен.

    Анна Сергеевна пересела на краешек койки и нежно положила ладонь на Колино плечо. Тот дернулся, пытаясь увернуться, но Астахова настойчиво прижимала его к матрацу.

    - Что вам, в конце концов, понадобилось? – Раздражённо произнёс Николай, отводя взгляд от красивого лица докторши.

    - Мне юноша нужно от тебя совсем немного и гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Хочу знать то, чего не знает, либо о чём не догадывается Орлов. Это для начала. А после посмотрим. – Анна Сергеевна отпустив Николая, поднялась, подошла к двери и выкрикнула в коридор: - Настя! – затем обернулась. – Если не веришь мне, притворись спящим. Удивлён будешь, сверх меры.

    Коля подивился на себя. Он почему-то беспрекословно послушался зеленоглазую бестию. Покорно закрыл глаза и даже, чуть-чуть захрапел.

 

 

 

 

                                                                              299

    - Звали Анна Сергеевна? – В помещение вошла запыхавшаяся Настя.

    - Звала. Подойди ближе.

    Сложно, ох как сложно в полутёмной комнате, сквозь сомкнутые веки, находясь под всё усиливающимся действием морфия, наблюдать за двумя женщинами, ставшими вдруг, неожиданно, столь желанными. Прислушиваться к их разговору, плести понятную для себя нить из их распевно произносимых слов и определять истинный смысл. Коля боялся проиграть. В его положении, проиграть сейчас, значило умереть.

    - Настя, постарайся правильно меня понять. Я старше тебя, кое, на что имею право, будучи твоей начальницей, но сейчас, я говорю с тобой, как женщина с женщиной, как человек с человеком, наконец. Настя. Рушится всё вокруг. Камень не выдерживает, но люди крепче. Мы всё переживём…

    - Анна Сергеевна. Зачем вы мне всё это говорите? Я давно уже не ребёнок.

    - Затем родная, чтобы ты не просто поняла всё происходящее вокруг, а жила этим происходящим, какое-то время. Так будет лучше всем, а в первую очередь тебе. Знаешь, ведь всё заканчивается когда-нибудь. Когда- нибудь, закончится и эта война, и блокаду прорвут и всё то, что занимает нас сию минуту, через некоторое время, будет казаться, попросту неприятным сном. Это как необходимость посетить процедурный кабинет. Ты знаешь, что там тебе сделают больно, но также, ты знаешь, что так будет лучше для тебя. Несколько секунд неприятия металлической иглы в теле, в будущем, обернутся здоровьем. Днями, часами, месяцами, да что там говорить – годами здоровья. А здоровье – это всё! Мне сорок, и я знаю, с высоты своего возраста, я уверена в сказанном. Молодость, к которой здоровье липнет как деньги к нечистым рукам, пролетает в один миг. Стоит вымыть руки, перестанут липнуть деньги, стоит обратить внимание внутрь себя, дать разгореться эгоизму – оказываешься ненужной, но любить себя необходимо. Хотя бы затем, что ты женщина. А женщина перестаёт быть женщиной, когда её прекращают желать, любить, перестают ею восхищаться.

    - Анна Сергеевна, - Настойчиво повторила Настя – зачем вы всё это, мне сейчас говорите?

    - Дура! – Астахова уселась на ноги Николая. Одна из них – раненая, отозвалась болью. Морфий не всесилен. Но Коля стерпел. Изумрудные глаза. Мягкий, податливый, тёплый зад. А какой серьёзной, и даже страшной показалась Анна Сергеевна в свой первый визит к Вольфгангу в орловской бане. Коля стерпел. – Дура! – Зло повторила Астахова. – Ладно, не хочешь по-хорошему, будем по-другому. Ты знаешь этого типа, который отравляет воздух в тесноте кладовки?

    - Знаю, - с дрожью в голосе произнесла Настя. Девушка оказалась гораздо более понятливей, чем предполагал Николай.

    - Имя, звание и прочий бред, меня не интересуют. Мне важно знать кто он на самом деле?

    - Анна Сергеевна. Зачем?

    - Ты ничего не поняла?

    - Я не знаю!

    - Верю! До поры! Но запомни. Я вам всем, ну как мама. Строгая, но справедливая. За послушание и трудолюбие – приласкаю, за шалости и ложь – не только в угол поставлю.

    - Я, правда, ничего не знаю, а точнее, знаю лишь то, что мне положено знать, но ведь это известно всем, и секретом не является.

    - Пошла вон! – В голосе Астаховой, лязгнули, безразличные, стальные нотки. Коля невольно вздрогнул. Как он любил их сейчас! Обеих!

    - Лейтенанту совсем худо. Он, похоже, навоевался и должно быть, отвоевался… - Настя, зарыдав, вылетела из палаты.

 

 

                                                                              300

    Анна Сергеевна двумя поворотами ключа в дверном замке, отрезала бывшую кладовку от окружающего мира и, вернувшись к койке, потеребила здоровую ступню Николая.

    - Цирк уехал! Клоуны разбежались! Понял теперь икс или игрек, чего ты тут стоишь? Кто ты?

    Николай, войдя в роль, не подавал признаков жизни. Забавно было, вот так лежать, прикидываясь беспомощным, потерявшим сознание. Красивая, совсем нестарая ещё женщина, совершает над тобой какие-то манипуляции, а ты получаешь от этого удовольствие. Шествуешь по бесконечному голубому коридору, в мягких тапках и тишина превращается в музыку. Любые острые углы, разлившийся по жилам морфий, превращает в мягкие подушки.

    Война далеко, подобно жужжанию комара в душной ночи. Снаряды, рвущиеся где-то рядом – те же комары. Тоже летают. Пищат громче. Но ведь они и крупнее и больше весят. И прекрасная женщина рядом. Орлов, подонок, обозвал её. Нет, она не нимфоманка, не стареющая блядь никогда не испытавшая материнства, не строевая замуштрованная пизда, не военврач, готовый жертвовать собою ради людей. Она богиня! В ней всё! Красота, радость, запах молока и утреннего тумана. Она всё! И мама, гладящая по голове, впитывающая в усталые руки боль и грусть, и жена, кормящая, любящая, ждущая, замерзающая жаркими ночами в одиночестве. И сестра готовая на всё, ради родной кровиночки, непутёвого брата, на всё: на все муки земные, и собака-сучка, преданная мужчине-хозяину. Без неё жизнь не имеет смысла. Без неё нет жизни. ПОЛОВИНА! ДВЕ ПОЛОВИНЫ ОБРАЗУЮТ ЦЕЛОЕ!!!

    Словно искра, вспыхнувшая и тотчас потухшая, промелькнула в мозгу Николая комната одноклассника, где два подростка из восьмого, курили как взрослые. В Питере. В спальном районе. Пятиэтажка-хрущёвка с ничтожной звукоизоляцией. На второй, самой трудной сигарете, сосед-грузчик, за стенкой, извините, пёрнул спросонья, после ночной смены, приложив к пердежу вдох и выдох удовлетворённый, как после глотка ледяного пива в жару. Хором они тогда произнесли: «Будьте здоровы!», а он им ответил: «Спасибо!» Долго болел живот от смеха, передозировки никотина и в самом низу, от заманчивых картинок с дамами в белоснежном, полупрозрачном нижнем белье, картинок из каталога «Quelle», далёких и недоступных взрослых блондинок с изумрудными глазами, точь-в-точь такими, как у Анны Сергеевны, которых по выражению одноклассника – кто-то ведь трахает! Изумрудные глаза Анны Сергеевны Астаховой, вцепившейся мёртвой хваткой в эпилептически трясущуюся ступню Николая.

    Проклятый морфий! Коля обнажил её за сорок пять секунд, а она и не сопротивлялась. Первой полетела на пол омерзительная пилотка, следом всё остальное. Святая нагота, слепящая в лунном свете, в бликах дальних разрывов, в зарницах ответных залпов. Мерзкая вытяжка сперва заключённая в ампулу, затем впрыснутая в тонкую вену, обрела и даровала невообразимую свободу. И не стоило обращать внимания на синяки в локтевых сгибах рук Аннушки. Богини сейчас. Сию минуту! Коля впервые в жизни совокуплялся с богиней! Богам подвластно всё! Это, несомненно, богиня! Она спасла Вольфганга, неизлечимого немца, чумного патриота, умудрившегося в этой вселенской смуте, остаться человеком. Как не отблагодарить её за это. На жалкой, пошлой койке, сию минуту происходило, великое таинство любви. И даже чистейший морфий тут не был виновен. Странная какая-то связь времён осуществлялась. Месть? Вряд-ли. Месть и любовь? Такая любовь? Невероятно! Так не бывает. Это любовь! Её высшее, низшее, природное, примитивнейшее воплощение. И всё-таки, это любовь! Вечная! Случившаяся. Лёгкая. А зачем за неё страдать? Лить кровь? Любовь!!!

 

    Вот такие посткоитальные ласки: Коля прикинулся спящим, а Анна Сергеевна,

 

 

                                                                               301

 изловчилась, и одеться за сорок пять секунд, отряхнула пилотку, ловко водрузив её на растрепавшуюся гриву, подхватила несессер и была такова. Волки сыты, овцы – целы!

    Хлопнула дверь за Астаховой, Орлов подавился коньяком, Густав отброшенный взрывом и ушибленный рельсом, отряхивал пыль с сапог во дворе у коновязи. Прозвонили ходики, Вольфганг очнулся, раздираемый болью, а Николай, дурно засмеявшись, сел на койке. Всё происходило одновременно.

 

                                                                           XVI

 

    Иоханнес Перт, застигнутый в нелепой позе, раскоряченным на козлах, злейшим врагом, тяжело дышал. Глаза его сверкали, как у разъярённого волка и казалось что из открытого рта, вместе с тяжёлым дыханием, брызгала слюна. Тарво окончательно убедившись в том, что первым, выяснение отношений Перт, не начнёт, перекинул топор на плечо и неторопливо двинулся в сторону соперника, поигрывая мечом.

    - У тебя осталось слишком мало времени, чтобы играть в рыцарские игры. И мы не на турнире, - усмехнулся, Перт, протирая сапог перчатками. – Лучше бы молитву какую-нибудь вспомнил. Кому там, в аду, вы, гадюки молитесь?

    - Ад это твоё обиталище, перекладывая топор клинком вверх, ответил Тарво. – Тебе лучше знать.

    - Сейчас увидим, - крякнуло чудовище, распрямляясь во весь рост и демонстративно обрывая боковые застёжки нагрудника.

    - Обнажаешь своё дьявольское сердце? – Поинтересовался Тарво. – Думаешь, оно настолько переполнилось ядом, что стало неуязвимым?

    - Справлюсь с муравьём и голыми руками.

    Тарво ловко увернулся от свистящего булыжника, пролетевшего в десятке локтей от его левого уха.

    - Негоже пользоваться орудием пролетариата, - сказал Тарво, покачав головой. – Не по титулу тебе, да и по времени рановато.

    - Что-о-о? – Не поняв ничего из сказанного, взревел Перт, и нелепо подпрыгнув, едва не перекувырнувшись в воздухе, вылетел на середину круга. Неожиданный манёвр, помог ему частично разоружить противника. Отступая, Тарво заклинил топор в щели, между досками манежного настила и сломал топорище. Отполированная частым прикосновением, лёгкая деревянная палка, слабо подходила для отражения атак обезумевшего чудовища, и Тарво, отбросил её в сторону. Топорище, прогрохотав по сухим доскам, нырнуло в водоотливную канаву. В три прыжка, Перт, настиг его, нанёс удар в лицо, удар такой силы, что зазвенело в ушах. Другой лапой, вывернул руку Тарво сжимавшую меч, который сам выскользнул из ладони, и наконец, навалившись всей своей немалой массой, опрокинул несчастного на спину. Клешни его, сомкнулись на шее Тарво Таннера, который вмиг, почувствовал себя жертвой, руки которой, правда, оставались свободны. Но что он мог сделать этими свободными руками, против превосходящего его вдвое, а то и втрое, по силе и массе противника. Перт, сдерживал сейчас своё обещание расправиться с муравьём голыми руками.

    В глазах темнело, звенело в ушах всё сильнее. Тарво понимал, что ещё несколько мгновений и всё будет кончено. Перт, преспокойненько его задушит, запретив даже побиться в предсмертных судорогах.

    Спасительная мысль, озарила умирающий мозг, как молния озаряет окрестности перед оглушительным раскатом грома. И гром прогремел, руки-то были свободны. Не подвёл надёжный «Вальтер», стянутый под шумок на праздновании дня рождения Куускинена,

 

 

 

                                                                            302

полу спятившего коллекционера всевозможного оружия. Куускинен, живущий в Койвисто, в доме стоящем на сваях, второй год подряд, собирал всю их пехотную бригаду, отпраздновать очередную годовщину своей жизни на земле. Хочешь, не хочешь, а приходилось присутствовать. Оружие до зубовного скрежета осточертевшее всем, любовно извлекалось из аккуратных витрин и демонстрировалось в действии, бесчисленное количество раз. Как в диванной гостиной, так и в небольшом, но прекрасно оборудованном тире. Куускинен гнал великолепный самогон и если бы не огромное его количество, визиты к Куускинену, напоминали бы, обязательные посещения гарнизонного лектория, для которого, командование заняло библиотеку Аалто*. «Вальтеров» у Куускинена было шесть. Кстати пропажу одного из них, и четырёх пачек фирменных патронов, он так и не заметил, а Тарво, гордился теперь тем, что приобрёл ещё одну, вполне мирную профессию – Вор!

    Тарво благодаря свободным рукам, вогнал в бок негодяя всю обойму, продолжая из последних сил надавливать на спусковой крючок, некоторое время после того, как стальной ошейник, сжимающий горло ослаб и неподъёмное тело, придавившее его к земле, обмякло. В последний раз дёрнулось оно, приплющивая Тарво к настилу и вмиг, отвалилось в сторону. Над всем этим безобразием, валяющимся у ног его, стоял Густав, вытирая пучком сухого мха, лезвие своего любимого кривого кинжала.

 

                                                                         XVII

 

    Доктор Астахова грохнула на печку ведро наполненное снегом, Орлов откашлялся. Густав загнал меч в ножны. Заскрипели ходики. Вольфганг понял что умирает. Николай встал на обе ноги. Вдоль отвесной стены дозорной башни, пролетела, будто крылатая растрёпанная тень. Тело мягко шлёпнулось о камни. Ионари взвыл у открытого окна. Опоздав ровно на одну секунду, теперь уже, он ничего не мог исправить.

 

    Дверь в кладовку оказалась незапертой. Коля, поначалу робко ступая на раненую ногу, шагов с десяти – осмелел. Ступал медленно, но не осторожничал. Сделав контрольный проход по коридору, начал поочерёдно заглядывать в тёмные палаты. На столе дежурной сестры пронзительно затрещал телефон. Тотчас же появилась и сама сестра, неся перед собой подносик со шприцем и двумя тёмными склянками. Николай укрылся за выступом стены. Сестра долго молчала, кивала головой, выслушивая какие-то наставления и наконец, повесив трубку, прошла в Колину кладовку. Выскочив оттуда через секунду, бросилась к телефону…

 

    Шесть дней, Николай отсиживался в давешнем подполье. Жутко болела нога, с голодухи, по ночам, стали являться жёлтые, криворотые старухи, грозя узловатыми пальцами. Одна из них, не грозила, звала, подманивала.

    Отапливаться приходилось по-чёрному. Николай жёг кору, потихоньку отдирал щепки от сруба. Морозы ослабли, обстрелы участились, и топить, проклятущую печурку, приходилось лишь пока дымились воронки и разрушенные прямыми попаданиями строения.

    На седьмой день, наверху зашуршало. Кто-то пытался открыть тяжёлый люк. Коля вооружился кирпичом и отбитым горлышком бутылки. Притаился, нырнув под лестницу. Узкая полоска света, засиявшая в проёме, обрисовала маленькую, будто мальчишескую фигурку. Фигурка была замотана в неописуемые лохмотья, на ногах имела огромные, явно не по размеру валенки. Люк захлопнулся. Вошедший замер на верхних ступенях лесенки, и Николай услыхал шипение шахтёрской карбидки. Освещая себе путь, визитёр

 

 

                                                                            303

 

 осторожно спустился вниз и остановился оглядываясь.

    - Эй, - услышал Коля голос, который невозможно было спутать ни с чьим другим. – Эй! Тут кто-нибудь есть?

    - Есть! – Почти крикнул Николай, выходя из-за лестницы. Фигурка присела от неожиданности. – Это я Настенька. Не пугайся…

 

    - Коля, там такое творится! – Рассказывала девушка, разматывая из обрезка старого армейского одеяла, кружку с ещё тёплым бульоном.

    - Как ты меня нашла? – Не веря своим глазам, спросил Николай, тяжело опускаясь на скрипучий ящик, служивший ему бесконечные семь дней и креслом и постелью.

    - Тебя все ищут! Доктор Астахова, просто взбеленилась, когда узнала, что ты исчез. Лёша Кутузов под арестом, на маяке, правда, под домашним. Орлов арестован! Следственная группа рыщет повсюду, от побережья до Рахьи. А ты вот тут. Под самым носом у них. Я ведь знала, что ты далеко уйти не мог. Нога! И спрятаться тебе тоже негде. А следователи. Ух, лютые! Меня дважды допрашивали. Главный у них там – Арзумян, хитрый армянин! Всё сетовал, что собак не осталось, а сам, Митридата, пса покойного Абрама Кузьмича, пристрелил за то, что он его за лодыжку хватанул не признавши.

    - А с напарником-то моим что?

    - Нет его больше, - вздыхая и отводя взгляд, ответила Настя. – В тот день, у нас просто мор какой-то поднялся. Двенадцать трупов и он в том числе. Да шутка ли, из него целый таз осколков извлекли. Обгорел сильно…

    - Похоронили-то где?

    - В Ириновку их всех отвезли. Там в одну могилу. Пятая братская уже. Но его теперь добром поминают.

    - Так есть за что! Сумасшедший.

    - За что Колечка!? За что милый? За закуску барскую из ларя миру явленную? Так того лишь на день. А лучше бы и не было ничего. И то, троих положили за кусок деликатесный. Жизнь человеческая этого стоит, скажи мне?

    - А она вообще-то чего-нибудь стоит? – Задумчиво, грустно как-то произнёс Коля, ставя на край ящика кружку и благодарно взирая на девушку.

    - Стоит. Склянки с морфием, бутылки коньяка, слова неверно произнесённого для одних, жизни самой – для других. Но стоит!

    - Нет Настёна. Ни черта жизнь человеческая не стоит. Мне-то поверь, я ведь лет на шестьдесят тебя получается старше. И уж если сейчас, ваше поколение с этим сталкивается, то про нас, нечего и говорить.

    Глаза девушки округлились и блестели алмазами почти в полной темноте.

    - Так вот глупо, получается, - говорил Николай, млея от бульонного тепла. – Сейчас сорок второй год. Тебе сколько лет? А я родился лишь в семьдесят втором. Если всё суммировать, и учесть тот год, откуда я выпал зачем-то, по чьей-то воле, то аккурат шестьдесят годочков с лишком и вырисовывается. И уверяю тебя, в «нулевых», как впрочем, и в «девяностых», жизнь человеческая и бутылки коньяка уже не стоит. И любовь куда-то запропастилась. Продают друг друга почём зря. Как рыбы ищут, где глубже, рубашки свои в тело врастают намертво. Совесть, честь, верность, преданность – тьфу! Что это такое? Родина, как понятие уже не существует. Жизнь мы готовы отдать, точнее, продать подороже в битве с конкурентами, но не за клочок землицы родной с чахлой берёзой в центре. Хотя, забавно там всё. Тебе бы увидеть…

 

 

 

 

                                                                           304

    - Зачем? После того что ты рассказал! Я ведь ни единому слову твоему, всё равно не верю. Но, чёрт возьми, хоть бы одним глазком взглянуть на это будущее.

    - Можешь посмотреть на него двумя глазами. Нужно ли?

    - Интересно.

    - Интересно, что дальше делать? Мне, например?

    - Уходить тебе нужно Коля, - вздохнула девушка.

    - Хорошо бы знать, куда и как? – Отозвался Николай, морщась от внезапной боли в ноге.

    - Туда откуда пришёл.

    Превозмогая боль, Коля всё же встал и, прихрамывая, словно под грустное регги Боба Марли, заходил по замусоренному погребу.

    - О чём ты говоришь? Мне даже отсюда не выйти. Шлёпнут моментально! И машинку мою возвратную, как я слышал, на южную ветку перевели.

   - Локомотивов не хватает. Там участок напряжённый очень. Бронепоезд застрял где-то возле Дуная, вытаскивать надо? Надо! Боеприпасы нужно подвозить….

    - А надолго, не знаешь?

    Настя только улыбнулась.

 

                                                                          XVIII

 

    От неожиданной оттепели, снег съёжился и почернел. Кое-где с ветвей и еловых лап, даже капало. Смешной путь в шестнадцать километров – на деле обернулся адским трактом. Дорога была совершенно разбита, теперь по оттепели на ней возникли бесчисленные скользкие лужи, замаскировавшиеся под прочный грунт, прикрывшись ноздреватым, умирающим ледком и вспотевшим снегом. На трёхкилометровом отрезке этой, с позволения сказать дороги, там и сям, торчали вывороченные из земли шпалы разобранной на ежи узкоколейки. В сумерках, шпалы казались солдатами чудного войска, замершими перед атакой.

    Проклятая нога, при каждом шаге, отзывалась нестерпимой болью. Настя стучала зубами. Непонятно от чего, то ли от холода, то ли от волнения. Хотя, её то, что было волноваться? В медицинской сумочке, между перевязочных пакетов, сложенным вдвое, покоилось вполне легальное командировочное удостоверение. Туда и обратно. Борисова грива – Шлиссельбургский пост ШПЗ*.

 

    Прошли Ладожский трудпосёлок, километра через четыре, выяснилось, что забрали влево. Среди сосен, засеребрилась пустыня замёрзшего озера с торосами возле берега и вмёрзшим в них, опрокинутым набок, грузопассажирским пароходиком. «Арзамас» - значилось синими буквами на белом ограждении мостика.

    Пришлось возвращаться узкой тропой. Топать вдоль берега было небезопасно. Встреча с орловскими патрулями не входила в Колины планы. У подъёма, ближе к шоссе, наткнулись на взорванный Т-26. Как и зачем он тут оказался?

    Возле Ганнибаловки, смертельно уставшие, так и не дождавшись открытия второго дыхания, присев передохнуть в брошенной караульной будке контрольно-пропускного поста – впервые за всю дорогу услышали волков. Леденящий душу вой, прозвучал как обыкновенный шум, как скрип колчедана под ногами, как треск сломавшейся под весом потяжелевшего снега еловой лапы.

 

    Пунктуальные немцы, завели свою гремящую шарманку, по которой Николай сверил часы.

 

 

                                                                           305

 Часы. Единственное что вносило хоть какую-то строгость в творящееся вокруг. Пообещав себе не забывать их заводить, Коля сдержал своё обещание, одно из немногих сдержанных, из бесчисленного количества данных. Часы Петродворцового часового завода марки «Ракета», механизма которых, может быть касались и руки матери.

 

    Снаряды рвались только в посёлке. Немцы, вероятно, рассчитывали сохранить завод. Возле восточной проходной, в двух десятках метров от неё, зияла на теле планеты четырёхметровая дыра-воронка с безнадёжно застрявшей в ней пожарной машиной.

    В Морозовке, до чужаков, казалось, никому не было дела. Люди молча перемещались по своим заботам. Скорбным, неотложным, ненужным.

 

    Коля дважды бывал в посёлке, в гостях у Паши, долговязого очкарика, коллеги по работе. Первый раз, всей конторой, они ввалились к Павлу встречать новый год, обвешанные сумками с провизией и алкоголем. Изначально, праздновать предполагалось на природе, но в тот год, рождественские морозы поспешили и, промёрзнув в электричке, проплутав по посёлку в поисках Пашиной берлоги, вся команда, отказалась от своих намерений изгадить берег Ладоги, и изгадила квартиру сослуживца, а заодно и лестничную клетку, уютной, трёхэтажной казармы по «каменке»*. Второй раз – Николай навещал девушку, с которой и познакомился у Паши. А был в ту пору Первомай.

    Из этой поездки, Коля запомнил лишь митингующих стариков и старушек, возле зениток-памятника. Отвратительный вкус баночной колы с водкой напополам и то что, разругавшись вдрызг с девушкой (за время прошедшее с нового года до Первомая, она умудрилась забеременеть, ни словом не обмолвившись о сём интересном факте в пылких письмах, которые приходили еженедельно), орал революционные песни, включая «Интернационал» с наполовину забытыми словами, пока какие-то люди в чёрном, не вытолкали его из электрички на Ржевке, откуда, после, пришлось долго выбираться трамваем. Трамвай скрежетал по Рябовскому шоссе, тошнило и революционных песен больше не хотелось. А ещё, давило что-то. Ком стоял в горле. Обида ли… Досада…

    Теперь же, посёлок ничем не напомнил ему ту, после, послевоенную Морозовку.

    Николай давно разобрался в том, что если вдруг не везёт – то это серийно, а повезти может, лишь один раз в сплошной череде обломов. Паровоз пыхтел возле стрелки переводящей составы на заводскую ветку, и в будке пусто. И старый знакомый – на рычаге реверса. Помятый, закопчённый чайник.

    Как давеча. Настя, приняв душ, отсыпалась на любимом Колином диванчике, а сам Коля – смертельно уставший, по-человечески перебинтовав ногу, шаркал на кухне, пытаясь сварганить поздний завтрак.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                                           306

                                                                  Глава третья

 

                                                                                I

 

 

    Тёплый сентябрь закончился. О том чтобы включить отопление повсеместно, коммунальные службы, будто бы позабыли. Коля жутко мёрз ночами в пустой квартире. Алкоголь стал неинтересен, да и согревал ненадолго. Жечь газ – бессмысленно. В кухне тепло держалось не более получаса, в комнатах ничего не изменялось.

    Мамины цветы давно зачахли и даже подлый кактус, сосланный в туалет за удивительную способность подворачиваться под руку в самый неподходящий момент, пожелтел и стремительно стал терять колючки.

    Дела на работе пошли из рук вон плохо. Многочисленное начальство, как один человек, вдруг изменило своё отношение к подчинённым. Николаем все вдруг стали недовольны. И причин не объясняли. Почему-то задержали на три дня августовскую зарплату. Отпускных Николай дожидается до сих пор.

    Ко всему прочему нагрянула простуда. Как обычно затяжная, труднопротекающая. Часто поднималась температура и тогда все силы покидали тело, голова готова была лопнуть. Жить естественно не хотелось.

    Никто не вспоминал про Колю, и тому также ни к кому не хотелось обращаться. Никого не хотелось видеть.

    Осенняя депрессия. За ней последует зимняя, затем авитаминоз и как следствие – депрессия весенняя. Так всю жизнь в Питере и окрестностях, с небольшой передышкой на лето. А может быть, кто-то страдает и летней депрессией?

    Николай литрами поглощал горячий чай без сахара. Не подходил к компьютеру, не смотрел телевизор. Стараясь не залёживаться, боролся со слабостью сидя в глубоком кресле под торшером, листая старые журналы, извлечённые из кладовки. «Куба» - тридцать шесть номеров с 1982-го по 1985 год. Там перерыв на лето, отдых от депрессий длится круглый год. Наивно выглядят сейчас люди, оставшиеся на фотографиях в старых журналах, наивно, как молодые родители в свадебном альбоме. Наивно и где-то смешно. Но почему-то частенько становится жаль этих людей. Их лучшие годы прошли у тебя перед глазами. А теперь и они не считают их лучшими, да и тебе так не кажется.

    Болеешь – становишься сентиментальным, начинаешь жалеть всех вокруг и себя жалеть начинаешь.

 

    В первый день второго осеннего месяца, зарядил мелкий холодный дождик. Ночью он перешёл в ливень непрекращавшийся целых два дня. Третьего, утром, опавшие листья покрылись инеем, а к полудню распогодилось. Выглянуло солнце и показалось даже что огромные облака, при отсутствии ветра на земле, быстро пролетавшие по голубому, по

осеннему прозрачному небу, будто бы огибали яркий, но уже не слепящий диск.

 

    Николай вновь почувствовал себя здоровым и полным сил. Часам к двум, оставаться в квартире стало невмоготу, и, коля, решил прогуляться по городу, заодно пополнить запас продуктов – в холодильнике шаром покати, и быть может заглянуть в парк. С бесплатным входом в Петергофе их осталось всего два, но это и к лучшему. Народу там всё-таки поменьше. Зарубежных туристов там, в принципе не бывает, а жители Питера устраивают набеги только по выходным.

 

 

 

                                                                                307

    На всякий случай Николай оделся потеплее. Долго искал ключи от квартиры и в итоге

 обнаружил их в кармане куртки. По привычке проверил газ, воду, свет и уже уходя, светя себе фонариком в тёмной прихожей, полез, было в ящик подзеркального шкафчика, но заметил на телефонной полке, карту, с крестиком, отмечавшим место падения самолёта и почти засохшую Настину ромашку. Зачем-то сгрёб всё это в рюкзачок, сунул туда же пачку сигарет и пару пластиковых пакетов. Отпер дверь, шаря рукой по стене, нащупал гвоздь, повесил фонарик и вышел на лестничную площадку.

    Внезапно, на мгновение Коля почувствовал волну слабости. В глазах потемнело и бешено застучало в висках. Через секунду-другую дурнота прошла.

    Какая-то сволочь починила пружину входной двери, и Николай пожалел, что не захватил фонарик с собой. Дверь эта и зимой и летом, благодаря сломанной пружине оставалась открытой, впуская в тёмный подъезд, хоть малую толику света. Теперь же на первом этаже царил непроглядный мрак. Пришлось вернуться. Смотреть в зеркало и трижды плевать через левое плечо. Но фонарик заартачился. Николай выудил из кармана зажигалку. Скрежетнуло колёсико, и прямо перед собой, Николай увидел грозное лицо Александра Филлипенко со свастикой, намалёванной на высоком лбу. Старый рекламный плакатик фильма «Трудно быть богом». Находясь, всё время в тени, он неплохо сохранился и даже не выцвел. Только вот – шаловливые пока ещё руки с проклятой свастикой. И также, последнее слово в названии фильма, кто-то протёр кистью вымазанной синей краской (должно быть той, какой был выкрашен весь подъезд), и выходило теперь философское: «Трудно быть..!»

    Воздух и впрямь оказался чист и прозрачен. Точно таким, каким виделся через стекло.

    «Вероятно теперь уже, точно последний тёплый денёк» - подумал Николай, проходя мимо злополучного «Квартала».

 

 

                                                                                II

 

 

    Прошёл ровно месяц с тех пор, как Николай, выждав, чёрт его знает кем положенные три дня, отзвонился Потоцкому и рассказал об исчезновении Насти. Спустя сутки, Карл Генрихович совершил ответный звонок и сообщил, что с ней всё в порядке и двенадцатого февраля 1942 года, Анастасия Дементьева, уроженка Ленинграда, была благополучно переправлена на Большую землю. Дальнейший путь её лежал в Казахстан, а после, след терялся…

 

    Коля никак не мог взять в толк – зачем? Почему Настя, мгновенно вписавшаяся в мир существующий спустя шестьдесят лет после Победы, в мир который ей так пришёлся по душе, вдруг, ни с того ни с сего сбежала? Сбежала от остатков спасшейся семьи. От мирного времени. Сбежала от с таким трудом разысканного брата, единственного человека поверившего им. Смутило то, что младший братишка, теперь, убелённый давно не нюхавшими ножниц сединами, развалина-старик, собирающий стеклотару и пивные банки, дабы дотянуть до очередной пенсии? Вряд ли!

    Сбежала! Бросила Колю, Колюшку, Колюню, с которым сразу же стала жить как с мужем, и Николай, вмиг избавился от тяги к простым холостяцким радостям и уже через неделю, не представлял, как он мог раньше обходиться без этой золотой девчушки.

 

 

 

 

 

                                                                                308

    Жить пришлось учиться заново. Все попытки оправдать её поступок; мол, место её там, долг, ответственность и так далее… все попытки натыкались на препятствие в виде прочной и высокой стены, его собственного непонимания случившегося. Всю жизнь приходится чему-то учиться – теперь вот; нужно учиться жить без Любимой. И жить-то нужно. Непонятно зачем, но нужно.

 

                                                                                 III

 

    В следующем по пути магазине, народу было как в поликлинической регистратуре во время эпидемии гриппа, но Коля терпеливо отстояв все очереди, разжился пол-литровой фляжкой «Старого Кёнигсберга», двумя банками консервированной фасоли, бутылкой минералки и пачкой сосисок сомнительного вида и неизвестного происхождения.

    Продуктовую корзину, дополнили: половинка чёрного хлеба, нарезной батон, лимончик, пачка чая и блок «Camel». Любимых! Всё это прекрасно уместилось в рюкзачок. Николай попрыгал на одной ноге, сделал пару глубоких вдохов и, прислушавшись к ощущениям, решил, что может погулять ещё.

 

    В тот, такой же золотистый день, Настя выглядела чем-то обеспокоенной с самого утра. Выскользнув из-под ещё более чем разгорячённого Николая, вихрем умчалась на кухню. Наскоро приготовила завтрак. Её так восхищали обилие и доступность разнообразных продуктов, что колдуя у плиты (которая, кстати, тоже восхищала её своей простотой и безотказностью, микроволновки правда, она побаивалась), радовалась как ребенок, получивший новую, долго не надоедающую, вроде железной дороги – игрушку.

    Сегодня же, её почему-то ничего не радовало. Ближе к полудню, Настя впервые за всё прошедшее с возвращения время, попросила отвезти её на Ладогу. Коля всячески отнекивался, но девушка настаивала, и пришлось сдаться.

    Борисова грива, пешочком до Коккорево, через Ваганово, дальше, до Осиновца. Копчёный сиг, коньяк. Тихо спустился вечер и, не терять же драгоценные секунды для любви, тем более в таком месте.

    Выкурив сигаретку и воспользовавшись новёхоньким, только что отстроенным туалетом, Николай потерял её навсегда.

    Дверь паровозной будки, не заварили до сих пор, но мостик, после ухода Любимой, перестал действовать.

    Коля, раз пятнадцать, пересекал будку в обе стороны, пока не угодил в лапы милиции и не убрался восвояси, увозя с собой в Питер, штрафной квиток, выписанный за нарушение общественного порядка.

 

    Наутро следующего дня, Карл Генрихович позвонил ещё раз. Из клиники скорой помощи имени Джанелидзе, где ему промыли глубокую рану на предплечье, оставленную раскалённым предметом, и наложили несколько швов. Раскалённый предмет, почему-то напомнил подозрительным хирургам пулю, и Потоцкий долго отнекивался от огнестрела. Хотя, на самом-то деле, пуля пулей и являлась. «Вальтер» был украден дважды. Коллекция Куускинена и Тарво Таннер пристреливший поганца Иоханнеса. Не всю обойму всадил он в дьявола. Осталась одна пуля, которую Густав и вогнал себе в лоб, стоя на коленях, возле могилки Елены, похороненной как обычная простолюдинка на кладбище  Зелёного острова. Без церемоний, факельных шествий, упокоилась она рядом с

 

 

 

 

                                                                              309

 матерью. «Раскалённый предмет», пробил череп, не успев остыть в измученном бессонными ночами мозгу, и пребольно царапнул предплечье летящего в спасающем

 прыжке к задурившему королю человека, бывшего некогда начальником замковой стражи, сержантом Тарво Таннером, доктором, кандидатом медицинских наук Карлом Генриховичем Потоцким. Врачом и учёным, как говорится – от бога! А от бога до чёрта, расстояние как на поверку выходит, совсем небольшое.

    И ещё поведал Карл Генрихович о том, что в кладбищенской книге Ириновского поселкового кладбища, в списке погребённых в братском склепе №5, значится некий Василий Матвеев, геройски погибший при налёте фашистской авиации на станцию Борисова грива. Никому кроме Вольфганга Мейера, в данном списке, подобные инициалы не подходят. Так-то вот.

 

    На улице, сунув руку в карман за сигаретами, Николай наткнулся на карту. Достал её, развернул и долго, задумчиво смотрел на бледно-зелёный квадратик, неровно отчерченный дрожащей рукою Вольфганга, испещрённый синими чёрточками, с красным крестом по центру и извилистой пунктирной линией, идущей от креста к краю, вверх.

    «А почему бы и не сегодня?» - Подумал Николай, озираясь вокруг. «По снегу я точно туда не доберусь. Время тут работает не на меня» - размышлял Коля и сперва несколько неуверенно, по после, всё быстрее, зашагал по направлению к вокзалу.

 

    Николай едва не опоздал на электричку, бегая вокруг Финляндского вокзала в поисках карты области. Она была необходима ему для сверки. Как назло, нужной, нигде не находилось. На Балтийском вокзале, Николай покупку отложил, понадеявшись на Роспечать. И она не замедлила его подвести. Пришлось купить толстенный автодорожный атлас, и теперь, сидя в полупустом после «Мельничного ручья» вагоне, он листал его, прикидывая, где лучше сойти.

    «Успею на обратном пути» - подумал он и стал смотреть в окно, решив ехать до конечной.

 

    На берегу Ладоги, солнечной погоды, которая воодушевила Николая на путешествие, и следов не было. Небо заволокло низкими серыми тучами, и моросил мелкий, холодный дождик. С озера дул резкий, порывистый ветер. Опасаясь за воскрешение, давешней своей простуды, Николай повернул назад, к вокзалу.

    На привокзальной площади пусто. Одна лишь сонная бабка, торгующая вяленой рыбой возле железного тюльпана смерти под перронным навесом. Магазин и соседствующий с ним киоск были закрыты.

    Николай в первый раз за всю поездку глотнул коньяку. Словно воду. Ковырнул лимон. Пососал корочку и выплюнул, попав точнёхонько в урну.

    Паровоз, чёрной громадиной нависал над ним в осенних сумерках. Нет. Не страшной громадиной. Скорее загадочной, сулящей неожиданности.

   Двери, ведущие в будку, заварили похоже на днях, но так ненадёжно. Но всё же, человеку, не имеющему специального инструмента, вряд ли удалось бы их вскрыть. Тем не менее, сварной шов, был будто бы бритвой прорезан.

    Николай потянул дверь на себя, но вопреки ожидаемому, она не открылась. Дёрнул посильнее – тот же результат. «Двери стали открываться внутрь, как на реальном локомотиве, а вовсе не как на памятнике» - подумал Коля и теперь уже от себя толкнул ржавое железо. Дверь отворилась совершенно без скрипа, будто бы только теперь была установлена и тщательно смазана.

 

 

 

                                                                               310

    - Сынок, - раздалось сзади.

    Николай вздрогнул, обернулся и увидал проснувшуюся бабусю с корзиной вяленой рыбы.

    - Чего бабка? – Отдуваясь, спросил он.

    - Рыбки бы не взял с собой?

    - На черта она мне сдалась?

    - Путь не близкий, вдруг оголодаешь? – Прошепелявила бабка, выбирая из корзины рыбину покрупнее. – Вот щука добрая!

    - Не ем я щуку. Аллергия у меня на неё, - выбираясь из будки, шипел Коля.

    - Щуку не признаёшь, леща вот возьми, плотвы, - бабка и не думала отвязываться.

    - Бабусь, - умоляюще произнёс Коля. – Отвянь а? такую рыбу под пиво есть нужно, ну чего просто так? Обопьешься ведь потом!

    - Чепуху городишь, сынок… внучок… Я ж, блокадница, из этой вяленки, и жрать-то нечего, а соли вдоволь, мы и суп варили, лучше свежей ухи, даром, что без лука с картошкой, ну так травки разной вокруг навалом. Камыш вон. Побеги его сладкие, рыхлые, да всё это на хвойном отваре. Роток вяжет, а вкусно! Жрать-то боле нечего! А дорога у тебя далёко. Я то знаю!

    - Чего ты бабка несёшь-то, откуда что знаешь, цыганка что ль?

    Коля был готов надеть бабуле на уши её рыбную корзину, лишь бы та затихла, отвязалась, не поняла, зачем он полез внутрь памятника. А ведь он полез, полез в надежде, что мостик снова заработал. Восстановился механизм перемещения, коротнуло что-то. А ведь, столь сладок запретный плод. Так крепко держит – как наркотик эта жажда. Ломки уже начинались. Обжегшись на молоке, дуют на ключевую воду. Коле было страшно. Он и дуть готов был на всю Ладогу, от Кошкинских маяков, до северных шхер, далеко за Валаамом. Но бабка была напориста, упряма, препирались они полчаса, и всё-таки снабдила она Николая тремя засушенными до голубизны лещами. В червонец всё удовольствие. И убралась безропотно после, молча, восвояси.

 

                                                                               IV

 

    Будка не изменилась нисколько. Николай выглянул в противоположные окна. Даже дверь открыл. Всё такое-же, октябрьское небо, пожухшая трава, подстилка из павших иголок в междупутье, хрюкающий электропоезд у перрона. Всё то же самое что и по другую сторону. Коля прикрыл дверь и уселся на пол. Закурил. Сизый дымок приятно защекотал ноздри и, мешаясь с паром от дыхания, заструился к выбитым окнам, причудливо змеясь в солнечных столбиках.

    Что впереди? Торцевая часть паровозного котла. Ниже, заваренные наглухо, раздвижные дверцы топки, угольный поддон. Рычаги, битые манометры, выкушенные до основания медные трубки. Вот он – главный регулятор! Мощный рычаг. Бегунок, скользящий по шкале. Сама шкала с градуировкой от 0 до 25, с промежуточными чёрточками и если, приглядеться повнимательнее, над каждой промежуточной чёрточкой, будто бы отточенным гвоздём нацарапано: 1941, 1942… и так, до 1959. И что бы это означало? И почему не замечалось раньше? Регулятор был установлен аккурат на 1943. И всё! Стоп! Ни с места! Стрелять буду! Решительно на 1943! В дверь! Ночь! Снег, зелёные сигнальные ракеты, воздух от мороза словно студень. Лоб мгновенно повлажневший, покрывается колючими кристалликами. Крик из леса: «Блядь! Блядь! Я, кажется, ногу сломал! Ёбаная татарва! Накидали сучьев! Блядь! Пристрелю Карима суку!»

    Дверь захлопывается. Снова 1943!

 

 

 

                                                                              311

    День клонится к закату. Морозно. В тендере возня. Скрип угля, женский стон. Какого-то Мишу, упрекают в свинстве, мол, спустил внутрь, а теперь не время. Война ещё не кончилась. Какие дети?

    Миша подал голос, жалуется, на таком морозе, да ещё и раз в неделю… не хер, мол, обижаться. А с другой стороны, Мише этому, всё равно, он и жениться ежели чего, готов. Тогда уж каждый день! И по-собачьи, и в постели, и во французском кружевном белье, где для удобства, щели, где нужно предусмотрены. А насчёт детей? Мише мол, не стоит, и дрейфить, она, видишь ли, неделю Михаила к себе не подпускала. И надоело спускать в шинель! В тёплое-то оно лучше!

     «Военное порно! Блокадно-полевой роман!» - Подумал Коля и представился ему сейчас Миша. В зелёной шинели, щелчком точным, сбивающим мутную сосульку с пальца, и Маша в оливковой телогрейке, дующая на замёрзшие ладони.

    Дверь захлопывается снова, пугая тендерных голубков. И опять. Настойчиво – 1943.

    Май, наверное. И ни души. Скорее конец мая! Пахнет почему-то шашлыком. Хорошим шашлыком. Не уксусно-замаринованным, а настоящим. Оказалось, в междупутье валяется вскрытая и обожжённая ракетой кошка. Миленькая такая! Молодая кошечка. Светло-серенькая с розовым носиком. Розовый носик – все, что можно различить среди бесформенности крови и жёлтого мяса, лиловости внутренностей, серенькой шерсти, всего, что размазано по талому снегу и пахнет шашлыком. Последнее «мяу», не просящее, не зовущее подружить двуногое чудовище с четвероногим чудом. Просто – «мяу», - исполненное боли и непонимания. За что? Зачем? Из ракетницы – зелёный! По мне, я чего кому плохого сделала? У кого чего украла?.. И глазки замутившиеся остались открыты.

 

    Николай вдруг ощутил ужас. Не дикий, внезапный, проходящий быстро страх, а настоящий, животный ужас. Будто силы оставили. Волна откатывает от берега, унося тебя туда, где и пятками дна не достать. Гребок вперёд на полметра – волна назад, на метр. И всё! Сил больше нет.

    Задыхаясь, Коля вывалился из будки. Рухнул с полутораметровой высоты, словно спустился на одну ступеньку. Потный, взъерошенный, с дико колотящимся сердцем.

    На той самой скамейке, где казалось совсем недавно он пил пиво, сидел сухонький старичок в тельняшечке и безрукавке смастерённой из ватника, да так лихо! На плечах, и возле карманов, безрукавочка была украшена лоскутами в мелкий, белый горох. У ног старикашечки покоилась, точь в точь, такая же корзина, как и у настойчивой бабуси, торговавшей рыбой. Рядышком стояла початая полутора литровка «Петровского». Николай подковылял к старику и молча выложил рыбу ему на колени. Дед изумлённо воззрился на Николая, затем перевёл взгляд на рыбу.

    - Закуси дед, - подмигнув старику, сказал Николай. Дедуня, уверенными движениями, в два приёма, отломил лещу башку и порвал его вдоль.

    - Как оправился сынок? – Осведомился дедок, запихивая в беззубый рот, кусочек костлявого мяса.

    - Да не за этим я туда лазил, - смущаясь, ответил Коля.

    - А зачем? – Хитро прищурившись, молвил старикашка, шустро выплёвывая жуткие кости.

    - Да, так… - вяло промямлил Николай отворачиваясь.

    - Я уж тут, почитай который год живу, и в предзимье, всегда говно из будки выгребаю. Весной – говно! Летом – говно! И осенью тоже, до второго снега – говно! Приедет дачник, нажрётся жениного харча грязными руками, и до города не довозя, вывалит в заслуженном паровозе. Летом, кой-то чёрт, говорят, по радио объявил, что тут купаться

 

 

 

                                                                                312

дюже чисто, ну и попёр народ почём зря. Срут напропалую, ссут, аж течёт из будки-то.

    Дед принялся за вторую половину леща и продолжал душу изливать, будто бы благодарного слушателя найдя. А Николай обрадовался. Дедок-то видимо и впрямь в его невиновность поверил. А он от жути и действительно чуть было не сходил и по-малому, и по-большому. Вот только не на фанерный пол, а в собственные штаны. Оттого и пот и вылезшие из орбит глаза и одышка. И ведь что самое паскудное-то, туалет есть!

    Дед приподнял бутыль и протянул её Николаю: «Хлебни сынок».

    В ответ, Коля выудил из рюкзака коньяк, чему дедушка обрадовался несказанно. Он надолго присосался к бутылке, крякнул после, и нехотя отдал опорожнённую наполовину бутылку. Коля сделал пару глотков.

    - Нешто теперича, уж не то, что давеча, мужики уж яйцы бреють, - произнёс дедуня, потирая волдырь на синих тренировочных штанах.

    - А ты дедуль, местный? – Спросил Николай, отдышавшись после коньяка.

    - А что, не видать по мне-то?

    Коля ещё раз, внимательно оглядев деда, и будто бы уловив в нём что-то знакомое до боли, неопределённо пожал плечами.

    - Тебя сынок, я будто бы тоже встречал, - сурово сдвинув брови, сказал старик. – У меня и медаль имеется За оборону Ленинграда». И ксива к ней, не сомневайся. Я ж всю блокаду тута! А под конец войны, ранил сам себя, вот дальше и не послали... да и не годен я к строевой.

   - Как же ты отец, сам себя-то?

    - Грешным делом. Грешным. Пьян был на радостях, али с горя, теперь уже и не вспомню. Ну и полез куражу ради на маяк. И ведь, что примечательно, я на той лестнице, каждую ступеньку, будто дочь родную помню, а тут вот, не свезло. Что ни день, я в гостях у смотрителя, не подфартило вот. Ступил на шаткий камень, и кубарем вниз, да башкой о ларь с лампами. Череп чуть не пополам! Долго ни черта вспомнить не мог. Даже как кличут меня. Ну да в госпитале особливо и не интересовались. Лечат знай!

    - А как тебя зовут-то дед? – Спросил Николай, твёрдо уверенный в том, что ведь старик наверняка ему где-то встречался. В очереди возможно…

    Вместо ответа, дедок порылся за пазухой. Безрукавка, явно имела внутренние карманы. Порывшись, извлёк на свет божий, потрёпанное, порыжевшее удостоверение к медали и с гордым видом, вручил его Николаю.

    - Кутузов! Алексей! Ты!?

    Николай, охнув как от неожиданного укола под лопатку, выронил удостоверение в размазню из прелых листьев.

    - Сынок, ну что ты! Мухи в руках у тебя ебутся что ли? Ведь говорили – оберни, - сокрушался дед, дуя на картонку, вытирая её о тренировочные штаны и пряча в карман.

    - Лёха! Кутузов! – Вновь восторженно вскричал Коля и полез к деду обниматься.

    Старикашка шарахнулся от Николая как от чумы.

    - Ты чего сынок? Коньяк у тебя что ли, больно крепок? Какой я тебе Лёха? Мне восемьдесят шесть лет!

    - Да ты что? Не помнишь ничего?

    - Всё помню! И под себя не хожу покамест.

    Дед не на шутку испугался, даже отодвинулся на скамье, а корзину, поставил между собой и Николаем.

    - Смотритель Осиновецкого маяка?

    - Был когда то.

    - Ну?

 

 

 

                                                                                313

    - Что ну?

    - Коля! Николай я!

    - Мне то что, - пропищал дед, подхватываясь со скамьи.

    - Ну как же это? Вольфганг? Немец! Ты его ещё фашистом дразнил. Помнишь?

    - Не помню! По мне, так все немцы – фашисты. Сучье племя. Чего они к нам полезли? Народу тьму погубили?

    Дед с опаской схватил корзину и сделал шаг прочь.

    - Алексей! – Взвыл Коля.

    - Восемьдесят шесть лет Алексей, - проговорил старик, оборачиваясь. – Ты сынок, мухоморов видать, лишку съел. Так, поди, вон, в Ладоге искупнись. Она сейчас температурку имеет, как раз для таких как ты. У меня вон внучка, так тоже грибы жрёт почём зря. Как на бледную погань до сих пор не нарвалась – я удивляюсь. Пропащая. Папоротник сушит. А вот недавно при мне, майку, фу, срам-то, баба и в майке! Майку- то вспорола, писано на майке, что из конопли ткана, по ниткам разобрала и в «Беломор». Вонь вон с августа никак не выветрится. Коньяк у тебя, точно на мухоморах. Мне чтой-то тоже не по себе. Лечись сынок, потом поздно будет.

    И дед, ворча, утопал к озеру.

 

    «Да сон всё это» - обрадовался Николай. «А если не сон?» - Тут же огорчился он. « Если не сон, то мы сейчас это проверим».

    Сунув в рюкзак бутылку, и выкинув вонючих лещей, Николай рванул к угрожающе шипящей электричке, намеревающейся отправиться в обратный путь, на ходу разворачивая карту, и шурша страницами атласа.

 

    Вышел Коля в Ваганово. Если верить картам, и первой и второй – то отсюда ближе получалось. Дошёл до края взмокшей и пустой платформы, спустился на осклизлую тропинку и бодро зашагал к лесу.

    Начинало темнеть. Вокруг – ни души. Лишь один дачник припозднившийся, спотыкаясь, пронёсся мимо, чуть не сбив его с ног, но напоследок, несильно стукнув старательно упакованной в холстину, алюминиевой стремянкой. Тропка то – двоим не разойтись! Но обозначена на старой карте, именно дорогой, на новой, выглядела как ручей. Но всё-таки, то была дорога, и ею пользовались. Правда, судя по состоянию, крайне редко. Колеи оползли. Середина заросла лопухами, пожелтевшими, но не поломанными или примятыми.

    Прошагав с километр, Коля нашёл причину непопулярности дороги. Мостик, перекинутый через овражек с тощим ручейком, бегущим по дну, имел весьма шаткий вид. Большинство досок настила, отсутствовали, остальные – сгнили. Середина проезда, была обуглена. Явно, мост неоднократно поджигали какие-то засранцы.

    Коля перепачкался с головы до пят, перебираясь через овражек. Ко всему прочему, изловчился утопить мобильник. Тот булькнул, наглотавшись стылой воды и скончался.

    «Ничего. Просохнет, оживёт. Не в первый раз» - подумал Николай и вновь стал сверяться с картами. Старая – поплыла от сырости, и пришлось искать в недрах рюкзака фонарик. Сумерки, всё более сгущались. Воздух заискрился, а наплечные ремни рюкзака начали поскрипывать. Холодало с каждой минутой. Николая уже дважды пронзало неприятное ощущение озноба, и он зашагал быстрее. Если доверять картам, до цели, оставалось от силы, километра полтора, или того меньше. И тут… случилось страшное. Предательски торчащий посреди жухлой травы кусок проволоки, принял в свою петлю, носок Колиного ботинка, обутого как раз на раненую ногу, и хозяин ботинка, вспорхнул как напуганный голубь с подоконника.

 

 

                                                                                314

    Умудрившись вывернуться в полёте, Коля приземлился на все четыре точки, больно ободрав о гравий ладони. Рюкзак сорвался с плеча и отлетел в сторону к бетонному бортику. Звякнуло предсмертно, и ветер донёс до ноздрей, аромат ванили и фиалок. Последний привет от «Старого Кёнигсберга» протекшего в рюкзак.

    «Коньяк на мухоморах! Тоже мне, знаток благородных напитков!» - Подумал Николай, вспомнив не признавшего его, маразматика Кутузова, вытер ободранные ладони о свитер, подобрал рюкзак и свернул в лес. Если доверять компасу и двум чёртовым картам, свернул там, где нужно.

 

    Всепоедающее болото, уничтожило почти все следы падения самолёта. Хотя и законсервировало некоторые приметы. Приметное дерево с расщеплённым стволом. Залечившие теперь уже все раны сосенки, вывернутый пласт торфа, образовавший бугор, щедро поросший кустарником. Истончённый ржавчиной – словно бумажный киль – всё что осталось.  Земля и время, хоть и медленно, но верно, уничтожали следы присутствия человека на планете. Николай вспомнил виденный недавно, документально-фантастический фильм, о том, сколько лет понадобится природе, чтобы стереть с лица земли все следы пребывания человека, если вдруг, этот самый человек, неожиданно сам исчезнет с планеты. Вот так вот, сразу! В один миг!

    Николай вдруг почувствовал дикий голод. Съев под остатки разбитого коньячка, полпачки сырых сосисок с хлебом, Коля подумал сразу о двух вещах: не захватил консервного ножа, и негде добыть кипятка для чая.

    Странно должно быть выглядел этот ужин в полутёмном осеннем лесу. Поднялся ветер. Деревья вокруг заскрипели, словно пытаясь нагнать страху, а нагнав страху, изгнать непрошенного гостя из сумрачного своего мира. Нелепого гостя, невесть, зачем пожаловавшего. И впрямь, ну чего здесь делать человеку? Грибная пора минула, дрова, так далеко не заготавливают, на горбу ведь переть придётся. Так чего припёрся?

   Похолодало окончательно. Остатков коньяка, на сугрев не хватило. Развести костёр? А смысл? Не собирается Коля ночевать здесь. Он вообще не понимает, для чего припёрся сюда. Не ради охотничьего интереса, не ради какого-то жизненно важного дела. Прогулялся! И это называется, прогулялся?

    Дождя не предвиделось,  судя по всему. Николай сгрёб в кучу все, что могло гореть, и принялся разжигать огонь. Никудышному Прометею приходилось часто вставать на четвереньки, на холодный торф, усыпанный толстым слоем сырых опавших листьев и во всю силу дуть на тлеющие веточки. Ветер, стихший так же внезапно, как и поднялся, не помогал.

    Спустя полчаса, Николай стоял возле жарко полыхающего костра. Стемнело совершенно и в неровных отблесках огня, на соседних стволах, заплясали призрачные лесные тени. Почудилось вдруг Коле, восточнее, в стороне озера, будто снежная воронка. Вот она приподнялась над поваленной сосной и переместилась выше. Огонь костра нервно мерцал. Николай, повернувшись к нему спиной, взглянул на небо. Ни единой звезды, лишь редкие искорки, кружась, взмывали к верхушкам наполовину голых стволов и сию же секунду гасли. Одна искорка, змеясь, поднялась гораздо выше остальных, задела ветку, распалась на десяток микроскопических, огненных брызг и в этот момент, в костре, треснула коряга, выбросив фонтанчик шипящих иголок.

    После того как костёр разгорелся, и в лесу стало как-то уютнее что ли, Николаю было совершенно не страшно. Даже не пришлось себя успокаивать. А может быть мысль о том, чтобы провести у костра всю ночь, отвлекала от остального? Приблизительно помня обратную дорогу, можно было конечно, двигаться на стук колёс, но до железнодорожного

 

 

 

                                                                                315

полотна, уж точно не меньше трёх километров, а в лесу очень, очень, по-осеннему темно. К чему рисковать? «Отоспаться можно и днём. Зато, какое-никакое, а приключение» - подумал Николай и, зацепив здоровенный обломок ствола, поволок его в костёр.

    К трём часам ночи, Николай успел собрать всё горючее в радиусе десяти метров, смастерить себе некое подобие кресла из распластанного на сучьях рюкзака, выкурить полпачки сигарет и открыть-таки банку фасоли, при помощи металлического уголка и невесть как оказавшегося здесь кирпичного обломка.

    Насладившись вторым, слишком поздним ужином, или чересчур ранним завтраком, Николай почувствовал непреодолимое желание вздремнуть. Ненадолго, хоть на полчаса, хоть на пятнадцать минут. Прыжки на месте и энергичное похлопывание себя по щекам, помогали слабо. Наконец, Коля сдался, и, перетащив импровизированное кресло поближе к стволу покалеченной сосны, свалил все запасы горючего в костёр, решил всё же, чуток вздремнуть. Он нашёл самую громкую мелодию на просохшем мобильном, поставил будильник на полчаса, сунул трубку за отворот вязаной шапки и, прислонившись затылком к сосне, мгновенно уснул.

 

                                                                                V

 

 

    Человек, привязанный к сцепному крюку, накрытой брезентом платформы, сидел на рельсе, положив ноги обутые в продранные в нескольких местах, серые валенки, на противоположный. Цепь обвивала его грудь дважды, была продета меж рук скованных наручниками и перекинутая через плечо, уходила на крюк. Спиной, человек опирался на кривой лом, вбитый в шпалу и расщепивший её пополам. Выражения лица, вымазанного грязью и кровью, разглядеть не представлялось возможным.

    Платформа, несколько крытых вагонов и чёрная громадина паровоза окутанного белым паром. Человек не двигался, но глубоко дышал воздух выходил из его лёгких со странным свистом и бульканьем, будто бы через коктейльную соломинку, продували воздух через до краёв наполненный стакан. На вдохе человек словно бы икал, после чего захватывал ртом огромный кусок несущего боль воздуха, как раскалённый пар.

    Вокруг эшелона суетились люди в белом. «Маскхалаты» - догадался Коля. Люди громко переговаривались между собой по-русски и немецки, но Николай понимал всё сказанное на обоих языках, но никак не мог вникнуть в смысл разговоров. Он совершенно не боялся быть замеченным. Словно верные друзья окружали его. Вот только этот прикованный к платформе человек, видимо преступник, и совершил он, несомненно, нечто ужасное. За кражу – хватило бы и наручников. А возможно, что он и украл что-нибудь посерьезнее, чем кошелёк или перстень.

     Вдалеке раскатисто заворчал гром, чуть ближе, что-то гулко ухнуло и словно покатилось, подскакивая на лету, по гладкой поверхности. Так металлический шарик, падая на диск рулетки, бежит по нему некоторое время, выбирая понравившуюся лунку. Решая чью-то судьбу

     Никто казалось, на шум, не обратил никакого внимания. Люди в маскировочных халатах по-прежнему продолжали бродить вдоль поезда и громко разговаривать.

    Николай поближе подошел к прикованному человеку и, уже хотел было спросить, за что его так некрасиво наказывают, но тут вдруг вспомнил, что ему очень хочется курить, а сигареты лежат где-то возле паровоза. «Этому сипатому, тоже верно курить охота», - подумал Коля и вдруг, с ужасом заметил, что вовсе не кровью и грязью перепачкано

 

 

 

 

                                                                                316

лицо незнакомца, а поросло редкой, разноцветной шерстью. И нет на этом лице, ни глаз ни носа ни бровей, лишь хлюпающий рот, жадно глотающий воздух.

    Ногам вдруг стало холодно, Николай почувствовал как в темноте ботинка, в двух парах тёплых носков, синеют пальцы, белеют ступни и невероятно быстро отрастают ногти. Что лицо его тоже постепенно лишается носа и  глаз, зарастает противной шерстью. Не хватает воздуха, он становится едким как мыльная пена и горьким на вкус…

 

                                                                               VI

 

    В левое ухо – грянула «Барселона». Коля пулей вылетел из дурного сна, тотчас, закашлявшись и отплёвываясь. В густом дыму от костра, еле угадывались языки пламени. Глаза щипало, болела голова и чесались ноги. Николай упал на бок и откатился в сторону метра на полтора, жадно вдыхая ледяной воздух.

    Резь в глазах скоро прошла, но слёзы застилали их и Николай принялся нещадно тереть их кулаками, вслух укоряя себя за тупость. Засыпая, он и не подумал о дыме и ветре.

    Наконец, зрение и дыхание пришли в норму. Коля отнял кулаки от глаз, и застыл в изумлении. Возле костра, сидел неизвестный бородатый мужик, упакованный в какие-то лохмотья и нагло, даже не морщась, жрал Колин лимон. Сок стекал по его бороде и капал в банку фасоли. Банка была аккуратно вскрыта и из неё торчала блестящая ложка. Мужик был слишком увлечён едой и не обращал на Николая, ни малейшего внимания.

    Коля вернулся на прежнее место у костра, не обнаружив рюкзака, присел на корточки напротив чавкающего незнакомца.

    - Здравствуйте, - прошептал он, заглядывая мужику в лицо.

    Тот вздрогнул всем телом, уронил банку и освободившейся таким образом рукой, извлёк из пасти измусоленный огрызок лимона.

    - Здравствуйте, - вежливо ответил он с едва уловимым прибалтийским акцентом. – Заблудились?

    - Не то чтобы заблудился, - проговорил Коля. – Скорее… - Николай растерянно огляделся по сторонам. – Скорее просто устал. Гулял по лесу и вот…

    Бородач что-то промычал, будто соглашаясь со сказанным, вытряхнул остатки содержимого банки в рот, запрокинув при этом голову далеко назад. Затем тщательно облизал ложку и сунул её за пазуху, действуя при этом одной только левой рукой.

    С минуту незнакомец изучал пустую банку, понюхал этикетку, поковырял её грязным ногтем. Вскоре это занятие видимо наскучило ему и банка полетела за спину, шлёпнувшись в лужу за обломками самолёта.

    - Зря вы спите, вот так, в лесу в одиночестве, - наконец произнёс бородач, запуская указательный палец глубоко в ноздрю.

    - Как-то случайно вышло, сказал Коля закуривая.

    Мужик вытащил палец из ноздри, тщательно вытер его о то, что могло бы, некогда именоваться штанами и молча протянул ладонь, прося, таким образом, сигарету. Он прикурил от головни, глубоко затянулся, пустил дым колечками, и блаженно зажмурившись, тихо произнёс: - Какого чёрта? Это же лес! Ветер, дым! Торф, в конце концов, хоть и влажный, но горюч же он. Ботинки вон чуть не спалили с ногами вместе.

    Николай осмотрел подошвы и сказал раздражённо: - Вы тоже хороши! Видите что с человеком неприятность – сгорает заживо человек, и молчите. Продукты эти, между прочим, были мои.

    - Ну и что, - безразлично произнёс незнакомец. – Это вам уроком послужит на будущее! спать в осеннем лесу, ночью! Кстати, спасибо за угощение.

    - Пожалуйста. У меня ещё сосиски остались и хлеб, - смягчился Коля.

 

 

                                                                                 317

    - Уже нет.

    - Чего нет?

    - Не осталось. Я же говорю; спасибо за угощение!

    «Борзый, какой мужик» - подумал Николай. «Спасибо за угощение! Я и не думал всяких бомжей в лесу угощать своей жратвой, купленной, между прочим, на последние деньги. Кстати, где мой рюкзак?»

    Рюкзак лежал рядом с бородатым поганцем, вывернутый наизнанку. Развёрнутые карты, прижатые фонариком, лежали рядом.

    «А он часом, не уголовничек в бегах» - подумал Николай, приглядываясь к одеянию бродяги, а вслух произнёс: - Вещи мои верните, пожалуйста.

    - Да, пожалуйста, - отозвался мужик, перебрасывая Николаю рюкзак и фонарик. Карты он оставил возле себя.

    - Это вы, похоже, заблудились, - прошипел Николай, пытаясь расстегнуть негнущимися пальцами воротник куртки.

    - С чего вы взяли?

    - Зачем же вам тогда мои карты?

    - Да они мне ни к чему, - громко воскликнул мужик, комкая карты и бросая их в огонь.

    Кнопка от воротника, отлетела в сторону, срикошетила от соседнего ствола и запуталась у наглого мужика в бороде.

    - Вы чего себе позволяете? – Вскричал Николай, вскакивая на ноги.

    Мужик повелевающим жестом, приказал Николаю сесть обратно и тот подчинился.

    - И вам они больше не понадобятся, - успокоительным тоном произнёс он. – Из леса я вас выведу, а сюда приходить больше не нужно.

    - Из леса, я и сам выберусь, безо всякой карты, а вот указывать мне, куда приходить, а куда не стоит, не надо. Вы кто такой вообще?

    - А вы?

    - Чего вопросом на вопрос-то? Мне долго рассказывать…

    - Ну а мне ещё дольше, да и неинтересно это.

    Незнакомец говорил так спокойно и серьёзно, а кнопка, застрявшая в его бороде, смотрелась очень смешно. Вскоре, поняв, что мужик не представляет для него никакой угрозы, а действительно, является лишь полоумным местным бездомным, зачем-то шляющимся ночами по лесу, Николай успокоился и решился повернуться к нему спиной. Справить малую нужду. «Всякое уже, кажется, бывало» - лихорадочно соображал он. «Ночь коротать вдвоём, вроде, как и веселее. Уходить он, похоже, как и не собирается. Тепло и нажрался».

    - И всё-таки, вы кто? – спросил Николай, застёгивая штаны и оборачиваясь к незнакомцу, который в это время, с наслаждением вдыхал коньячные пары из пустой бутылки с отбитым горлом.

    - Я то? – Переспросил он. – Да никто, пожалуй. Дух лесной бесплотный. Тень чья-то. Как у Андерсена, помните?

    - У Шварца! – Поправил Коля.

    - У Андерсена, - настоял мужик. – Старичок-лесовичок, леший, тролль болотный и так далее.

    «В лесу сём, несмотря на октябрь холодный, произрастают галлюциногенные грибы, и бомжара в них похоже неплохо разбирается» - подумал Коля, выздоровевшими глазами, с интересом, разглядывая странного субъекта, придвинувшегося ближе к огню. Тот громко чихнул, вытер ноздри драным рукавом, и тут же закашлялся. Надсадно, мучительно, как

 

 

 

 

                                                                              318

чахоточник в последней стадии. Николай нисколько не усомнился в том, что будь у мужика белый носовой платок, и вытри он им губы, покрылся бы платок кровавыми пятнами. Коля отыскал минералку, свернул крышку и протянул незнакомцу. В ответ, тот отрицательно покачал головой и моментально перестал кашлять, заговорив вновь прежним голосом, как будто выматывающего силы приступа и вовсе не было.

    - Судьбу благодарите молодой человек, что я вот мимо проходил… Минут через пять, возможности вернуться домой, у вас бы уже не было.

    - Спасибо, - смущённо пробубнил Коля. – Меня Николаем зовут!

    - Весьма неприятно, - сказал бородатый.

    - Коля смутился ещё больше и чтобы скрыть это смущение, принялся перешнуровывать ботинок. «А ведь и впрямь, он мне мог жизнь спасти. И спас бы, если бы я заснул ещё крепче» - подумал он, но тут же одёрнул себя, решив, что мужичок-то, ведёт себя и впрямь чересчур нахально. Валить надо отсюда. Фонарик, если постоянно включённым не держать, может и дотянет до Ваганово, а там первая электричка и к чёртовой матери. В гробу видел Николай это всё. Хватит…

    - Чёрта частенько поминаешь Николай, - прохрипел мужик. Начинался очередной приступ кашля. – И в гробу тебе меня уж точно не увидеть…

    Николай остолбенел поначалу, решив, что незнакомец читает его мысли, а затем до него дошло: попросту вслух, хотя и очень тихо, произнёс он слова про чёрта, гроб и про нахальность мужика. В очередной раз ему стало совестно. «Мужик-то больной бесконечно, а в гробу я его не увижу, потому как бомж. Кто-же их в гробах-то хоронит? В пакет полиэтиленовый завернут, и в крематорий или братскую могилу, а там, поминай, как звали. Не вспомнишь. И ведь может ещё в лесу этом треклятом загнуться. Ещё и не найдут».

    Откашлявшись, мужик снова заговорил. Только теперь, голос его показался Николаю, будто бы чужим. Грубее что-ли.

    - Ты мил человек, лишнего про меня не думай. Ни к чему. Я-то ведь знаю, зачем ты сюда припёрся. Хотел знать, кто я? Изволь. Егерь я. Охотничье хозяйство «Приневское», слыхал про такое? Костёрчик ты развёл аккурат на моей территории.

    - Я не знал что это запрещено, - виновато пробормотал Николай.

    - Незнание законов, не освобождает от ответственности. Сейчас не об этом. Найдёшь что искал, забирай! Но не приходи сюда больше никогда!

    - Почему? Ведь это уж точно не запрещено?

    - Не тревожь ты ничьи души. Не оскорбляй. Думаешь, мёртвые не завидуют ныне живущим? Ещё как завидуют. Никакая жизнь вечная, тоскливая, не сравнится с жизнью сущей, реальной.

    Николай вдруг живо представил себе, как должно быть и в самом деле скучно им там, умершим, на хвалёном том свете, имеющим жизнь иную, вечную. Ну, к чему стремиться? За что бороться? И там ведь наверняка существуют свои догмы и запреты. А что люди? Точнее души их чувствуют там? Начальник на земле, наверное, и там начальник, а батрак, был батраком, им и на небесах останется.

    Выдававший себя за егеря, тем временем продолжал: - Много тут народу шляться стало, вот мёртвым и плохо спится. Нету им покоя, там ведь, - мужичок многозначительно ткнул пальцем в небо. – Там ведь, все равны. И всё равно, героем ты был или мразью. И никто тебя ни в чём не упрекнёт.

    - Вы так уверенно всё излагаете, будто сами на том свете побывали, - не скрывая иронии, произнёс Николай.

 

 

 

 

                                                                                319

    - А чё… Можа и побывал. Мне одному ведомо, - хитро прищурившись, ответил незнакомец.

    «Так он скоро заговорит на старославянском» - подумал Коля, а вслух прошептал: - И что, не врут, будто рай и ад существуют? Грешники на сковородках маются, а праведники в райских кущах яблочки трескают?

    - Ох, врут!

    Мужичок с хрустом потянулся и широко зевнул, продемонстрировав застрявший меж зубов, фиолетовый, размокший кусочек фасолевой шелухи.

    - Тебя-то я, можно сказать, знаю, - продолжал он, принявшись заплетать бороду в косицу. – Видал частенько, потому и не трону, а вот остальным сюда, дорога заказана.

    - Я ведь впервые тут, - соврал Коля.

    Мужик вдруг рассердился. Глаза его нехорошо блеснули, он зло щёлкнул зубами и беззвучно топнул ногой. Торф проглотил удар.

    - Не бреши! Мне не ври! Меня обмануть не выйдет! Себя скорее обманешь, а меня не смей!

    Почудилось вдруг Николаю, что сидит перед ним, скаля зубы и бешено вращая выпученными глазами, не бородатый русский мужик в драной брезентовой робе, обмотанный дырявым, засаленным шарфом, а ладный ариец в комбинезоне лётчика Люфтваффе. Вот только ногу подвернул он как то неестественно и плечо придерживает. Видать ранен…

    От неожиданности, Николай резко подскочил, забыв про толстенный сук, простершийся словно нарочно, в полуметре от его макушки…

 

                                                                               VII

 

    Николая разбудила холодная капля, упавшая с тощего последнего листа, на кончик носа. Он открыл глаза и тут же зажмурился от попавших в них брызг, на которые разбилась следующая капля.

    Костёр спокойно догорал, распространяя вокруг, ещё достаточное количество тепла. Неярко светило солнце, на небе не наблюдалось ни облачка.

    Николай, выдернув руку из-под полы укрывавшей его куртки, ощупал макушку. Так и есть. Приличная шишка! Но голова не болела, и вообще, Коля чувствовал себя прекрасно выспавшимся и совершенно здоровым. Быстро собравшись, Николай обнаружил под рюкзаком полбутылки коньяку. О чудо! «Лесовичок» ведь вынюхал ночью всё, до самого запаха. А приходил ли он, этот странный егерь? Николай бросил взгляд на то место, где восседал этот нестандартный тип. Торфяной пласт был продавлен явно человеческой задницей. Тонкие корни обнажились. Корни сеткой поначалу оплетавшие металлическое днище фюзеляжа, спустя время, как днище окончательно сожрала ржа, пошли вглубь, настойчиво, будто земляные черви. Меж голых древесных сосудов, артерий и вен, торчал бок чемоданчика из чёрной в прошлом кожи. Теперь же материал напоминал потрескавшееся дно высохшего ручья. Замки открылись с лёгкостью, будто бы все те годы, что провёл чемоданчик в сыром торфянике, какой-то внимательный леший, аккуратно смазывал их.

    Два горизонта по два ряда аккуратных слиточков. Всего сорок золотых кирпичиков с выбитыми буквами «DNB» и распростёршими крылья орлами, держащими в когтистых лапах венки со свастиками.

    Тяжеленный чемоданчик, тем не менее, легко уместился в рюкзаке.

 

 

 

 

                                                                              320

                                                                         VIII

 

    По дороге, Николай успел дважды здорово испугаться. Первый раз, когда с треском отскочила никчёмная, тощая ручка, скверно пришитая к верху рюкзачка, и тот всей тяжестью рухнул на платформу. И второй раз, когда уже на Балтийском вокзале, слишком бдительный милиционер, проверил Колины документы.

 

    Через три с половиной часа, совершенно ошарашенный всем произошедшим Николай, сбросил рюкзачную лямку с онемевшего плеча, в прихожей петергофской квартиры.

    Мысли о том, что же делать с неожиданным счастьем, свалившимся на него в виде сорока брусочков жёлтого металла, недолго занимали Колину голову.

    «Не имей сто рублей, а имей сто друзей и тысячу приятелей и просто хороших знакомых!»

 

    Реально конечно, золотишко стоило много дороже. Но и та сумма, которая покоилась в битком набитой спортивной сумке, легко могла свести с ума и подвигнуть на преступление, очень и очень многих…

 

  

 

 

  

    

 

 

 

 

 

 

 

 

  

   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

   

 

    

 

 

 

 

 

 

                                                                                321

 

                                                       Глава четвёртая

 

 

 

 

 

                                                                    I

 

.    - Коля! Тебе необходима помощь психиатра! – Ставя на стойку полупустую чашку, произнесла девушка.

    - Среди психиатров, у меня почти, что друзья есть, - отозвался Николай, ища взглядом официанта в туманном от висящего над столиками табачного дыма зале. – Кстати! Милое создание! Мы уже полчаса как хорошие знакомые беседуем, а я до сих пор не знаю твоего имени.

    - Ольга. Ольга Фишер, младший маг секты Ванильной звезды, племени Аргу.

    Девушка пристально вгляделась в дно чашки.

    - У вас там, в секте, все Фишер? – Поинтересовался Коля, глупо ухмыляясь.

    - Я избранная.

    - Путём свободных демократических выборов?

    - Где-то так…

    Ольга вдруг сделалась грустной, и Николай мысленно укорил себя за напор. Явно излишний.

    - Ольга. Прости.

    - За что? Между прочим, я бы на твоём месте не стала бы раскрывать душу первому встречному.

    - Встречной, - поправил Николай. - А почему секта Ванильной звезды?

    - Ваниль – упрощённый вариант латинского слова «вагина». По вашему, по-русски – пизда, хотя и грубо, но точно.

    Коля покраснел до ушей, на подобную прямую речь, даже под воздействием двойного кофе с ромом, он никак не рассчитывал.

    - У меня на родине, это бранное, нецензурное слово.

    - Ну и что? «Киска» или «дырочка», что, менее браны в данном контексте?

    - В вашей секте, все члены женского пола?

    - Не совсем. Есть один член, лишённый члена. Извини за каламбур. Повар. Евнух или кастрат – не знаю. Хозяйство ему снесло где-то в Афганистане, то ли осколком, то ли сослуживцами. Кстати парень что надо! И голос у оскоплённого ничуть не изменился, не Лоретти, не Фаринелли, что твой Хворостовский!

    - Откуда ты знаешь про Хворостовского?

    - Я его самого знаю! Года два тому назад, три концерта у нас давал. А я тогда горничной в гостинице, где он останавливался, работала.

    Наконец официант, всё же подкатил к их столику с видом весьма недовольным. Николай сделал заказ. Ольге в этот раз он осмелился предложить «Кровавую Мэри», и она не отказалась.

    - Только водку с соком не смешивайте, - попросил Николай. Официант сгрёб кучу серебра с края стола и удалился с видом побитой собаки.

    - А что, в России не перемешивают? – удивлённо спросила Ольга.

    - Перемешивают, - отозвался Николай. – Но не с соком, - с этими словами он многозначительно поднял вверх указательный палец правой руки. – С пивом, например, или портвейном.

 

 

                                                                            322

    Было видно, девушке хотелось пооткровенничать. После «Мэри», это её желание, явно усилилось.

    - Ну а кто же ты сейчас? – поинтересовался Коля.

    - Портовая девка.

    Николай поперхнулся дорогим гаванским дымом.

    - То есть!? Младший маг и портовая девка?

    - Ну и что тут непонятного? Шлюха! Проститутка если угодно. Блядь с внешностью школьной учительницы. Парень ты я вижу резвый! Можешь и меня отбананить, - Ольга взяла паузу на пару мгновений, а затем почти прошептала: - даже бесплатно! Ты мне нравишься.

    Николай довольно быстро пришёл в себя, после этих слов. Кому как не ему показалось по прибытии в Анжелтаун, что всё, даже песок на пляже пропитан здесь ароматом секса. Шорты у туристов, конечно, не оттопыривались на каждом шагу, но всё же… кроме секса в тесном воздухе витал и дух алкоголя, а алкоголь и секс, вообще-то малосовместимы.

    В кармане пискнул мобильник и деловито заползал в недрах широких штанов.

    «Никто меня здесь не знает, никто соответственно звонить не должен» - подумал Коля и вновь залюбовался Ольгой. Алкоголь окончательно раскрепостил её.

    - Ну и чем же вы в своей секте занимаетесь? Какую идеологию проповедуете? - опрокинув в широко раскрытый рот стакан с кроваво-красным содержимым, поинтересовался Николай.

    - А тебе не всё равно? – Ольга поправила лямочку на плече. – Ты когда в Анжелтауне объявился?

    - Сегодня утром. А прилетел вчера.

    - Из аэропорта до города пешком добраться за полчаса можно! В клумбе, что ли ночевал?

    - Я в Гавану прилетел, автобусы перепутал, дождь лил не прекращаясь. Сел у окошка, пейзаж однообразный, заснул. Просыпаюсь – город, догадался на маршрутном указателе прочесть: «Гавана-Анжелтаун». Сколько отсюда до Гаваны?

    - Километров двести. Но у нас уютнее и море рядом. А ты, правда, из России?

    - Да. Я же на русском говорю. Ты тоже.

    - Из страны водки, морозов, матрёшек и медведей?

    - Из всего перечисленного тобой, знаком близко только с первым.

    - А зачем приехал?

    - Вот только затем, чтобы в этом засранном заведении вешать тебе лапшу на уши, про свою хромую судьбу и параноидальные сны.

    Николай начинал злиться. Сам не зная почему. Всё кроме Ольги начинало его раздражать. И «Кровавая Мэри» с ромом вместо привычной водки и тяжёлые столы из корабельного дуба, и плетёные жёлтые стульчики. Темнокожий медлительный официант – тоже раздражал, так и подмывало съездить ему в смешно оттопыренное ухо.

    - Почему у тебя русское имя? – спросил Коля, успокаиваясь после большого глотка и доброй затяжки.

    - Родители русские. Папа сбежал из социализма в социализм. Только здесь как ему казалось социализм другой. Настоящий!

    - Тёплый круглогодично и с ласковым морем под боком?

    - Я не знаю! Возможно, он так и думал.

    - А где же теперь твои родители?

    - Мама живёт в Гаване, а отец… - Ольга замолчала, распрямилась и вновь оправила платьице. – Папа умер семь лет назад.

 

 

 

                                                                      323

    - Извини. А что случилось-то?

    - Социализм кончился!

    - Как кончился!? – Произнёс Коля с усмешкой. – Мне показалось, что сейчас, у вас как раз самый расцвет! Самый развитой социализм, какой только можно себе представить. Пара шагов и Куба утонет в раю коммунизма. Взять хотя бы Анжелтаун, не столица, а метро есть, две больницы…

    - Три, - поправила Ольга.

    - Тем более! Гольф-клуб, шикарный стадион, Сити с небоскрёбами, киностудия, эдакий «Анжелвуд», чего ещё там у вас есть и чего не хватает?

    - Беднейший квартал есть, наводнённый ворами и бандитами, чёртовы вооружённые до зубов гаитянцы и кубинцы и все в одинаковых майках с Че Геварой на пузе, красных бейсболках и автоматами Калашникова. Мочат друг дружку почём зря, в любое время суток. Гаитянец – гаитянца, кубинец – кубинца, кубинец – гаитянца, гаитянец – кубинца. Всё смешалось. Набережная Свободы ещё есть, где стройными рядами, вот такие как я. Негласный комендантский час. А знаешь, кем мы оказывается, работаем?

    - Ты недавно сама сказала.

    - Да! Сфера услуг. Туристический бизнес. Чего там у нас ещё есть? Четыре полицейских участка, вантовый мост на Большой остров, роскошный аэропорт, ни хрена не нужный морской порт, типография и наша Вагинальная секта.

    - Ванильная.

    - И то и другое, ну какая разница, редкая вагина благоухает ванилью, чаще мускусом. Моя вот говорят с перчинкой. Попробовать не хочешь?

    «Девчонка напилась» - подумал Николай. «Пора выйти на свежий воздух, хотя какой он тут свежий! Первый час ночи, а на улице плюс 25! А классная девчонка!»

    В кармане Николиных штанов снова пискнул и заворочался телефон.

    «Кой чёрт» - подумал Коля и выволок трубку на божий свет. Номер знакомый, более того код питерский, кто это такой экономный трезвонит с городского телефона?

    Поздно! Мобильник притих, превратившись в комок пластика начинённый электроникой. «Перезванивать не буду. Не хочу!» - решил Николай, пряча аппарат обратно в карман и переводя взгляд на красивую шлюху.

    - По-моему, пора прогуляться, - тихо проговорил Коля. Местный ром, оказался на редкость крепок.

 

                                                                          II

 

    Они шли по той самой набережной Свободы, мимо отеля «Сатурн» в двадцать два этажа. С пролива долетал лёгкий бриз, приятно щекоча кожу. Оранжевые цифры электронного табло над полицейским участком, утверждали, что сию минуту ровно 2:45 и +25^оС. Умалчивая о том, сколько по Фаренгейту.

    Николай вышагивал не совсем уверенно, ноги казались ватными и неприятно липли к разогретому асфальту. Ольга, привыкшая к местному рому, нежно поддерживала его, ухватив за локоть. Ни дать, ни взять – семейная пара, припозднившись, возвращается из гостей или ночного ресторана. Дважды Николай ронял гостиничную ключ-карточку, и дважды они с Ольгой сталкивались лбами, одновременно нагибаясь за ней. Николай смущённо потирал лоб, а Ольгу это, несомненно, забавляло, она громко смеялась, дула на ладонь и прикладывала к ушибленному месту.

    - А ты где всё-таки остановился? – Спросила Ольга, помогая Николаю поднять с мостовой, уроненную в очередной раз карточку.

 

 

 

                                                                         324

    - Хотел бы в «Сатурне», но пришлось в «Веге».

    - Клопов нет? – Усмехнулась девушка.

    - Нет, только блохи и бабочек, ночных полно, - на полном серьёзе ответил Николай.

    - Блохи-то откуда?

    - Бывалые постояльцы утверждают что раньше, «Вега» была приютом для домашних животных потерянных хозяевами. Старое здание перестроили, а блохи, где-то переждали это бедствие, чтобы с новыми силами, накинуться на новых гостей. Хорошо, что на людях они не квартируют.

    - Я как погляжу, ты лучше меня всё знаешь. «Вега» была перестроена. Ничего себе приют для домашних животных в шестнадцать этажей.

    - Так это когда было…

    - Я, во всяком случае, тех времен, увы, не помню.

    Ольга зевнула, мило прикрыв рот кончиками наманикюренных пальчиков.

    - Может, погуляем по городу, а потом продолжим знакомство, где-нибудь в приличном заведении? - Робко, видя, что девушка устала, предложил Николай.

    - Я вижу, ты парень денежный, - вскинулась Ольга. – Но должна тебя разочаровать; в это время, по городу, осмеливаются гулять, лишь хорошо вооружённые люди, или сумасшедшие вроде тебя. Приезжие могут, конечно, но только во дворе своей гостиницы.

    - А как насчёт пляжа?

    - Драться умеешь?

    - Этому учат только профессионалов, да и смотря за что? Если за честь такой дамы как ты…

    - Ладно, - Ольга рассмеялась. – Как там у вас… «утро вечера мудренее». Давай-ка по домам. А завтра, с полудня, я совершенно свободна. У тебя водительские права есть?

    - Не международные.

    - У нас на это не смотрят, возьмёшь в любом прокате кабриолет постарше…

    - Зачем постарше?

    - Они надёжнее. И я буду ждать тебя, с двенадцати, в пиццерии «Атлантика», за первым от стойки столиком слева.

    - Ну а если он будет занят? Эти ваши буржуазные замашки…

    - Он не будет занят, - широкая и без того улыбка девушки, стала ещё шире. – Это мой столик. Я выкупила землю, на которой он стоит. А замашки скорее полу буржуазные.

    - Хозяин пиццерии, твой клиент? – Разочарованно прошептал Коля.

    - Хозяину сети пиццерий «Атлантика» - семьдесят шесть лет, он верный муж, прекрасный отец и дедушка восьмерых внучек, и с ним у меня, просто хорошие, можно сказать, дружеские отношения. Мне иногда кажется, что и он в свою очередь относится к моей персоне, точно так же, как и к своим внучкам. Потреплет так, иной раз по-стариковски и смотрит грустно вслед тебе, уходящей, съёжившись в своём инвалидном кресле. Герой Второй Мировой войны, между прочим.

    - Сколько их, героев разных войн… - задумчиво произнёс Николай, любуясь игрой огней отражённых в водах пролива Благоденствия.

    - А теперь, спускайся в метро, переходи налево, твоя станция – «Бульвар Нарцисс», и там до отеля, три шага.

    - А метро разве, не закрыто?

    - Ты точно с Луны! Как оно может быть закрыто? Зачем? Это же транспорт! Метро открыто круглосуточно, ночью лишь, поезда ходят реже.

    - Вообще-то там, откуда я прибыл, кавалерам полагается провожать дам, до подъезда их дома.

 

 

 

                                                                         325

    - А если я феминистка? Ага, провожать! А после, скулить до утра под окном серенады, душным голосом, и усыпать мостовую окурками.

    - Всё упрощаешь… - рассердился Николай.

    - Я здесь живу, а город наш курортный. Не беспокойся. Я превосходно доберусь на такси.

    - Здесь и такси ночью ловятся?! – Куда-то в сторону, пробурчал Коля и разочарованно пожал плечами.

    Точно по мановению волшебного жезла, из переулка, вырулил неторопливо оранжевый кэб. Ольга вскинула руку, и древнее авто, проворно вскочив на бордюр, замерло, в пяти сантиметрах от бедра потенциальной пассажирки.

    - Пока, - девушка послала Николаю воздушный поцелуй, и бесшумно открыв заднюю дверцу, растворилась в глубине салона.

    Такси, мгновенно сорвалось с места, и, взвизгнув словно поросёнок, получивший доброго пинка, скрылось за поворотом.

    С минуту, Николай растерянно, провожающе, смотрел вслед, так внезапно сбежавшему, единственному живому существу, как ему казалось, в этом чужом городе. Потом, выудил из кармана пачку невероятно крепких кубинских сигарет, где и не пахло привычной американской смесью Турков с вирджинцами, пачку, купленную как сувенир на время пребывания, в аэропорту, купленную, но не выкуренную ещё даже до половины. После пары затяжек, казалось, что лёгкие выворачиваются наизнанку. Рассеянно закурил. Вдохнул едкий дым, закашлялся, швырнул сигарету в воды пролива и твёрдым теперь уже шагом, двинулся к стеклянному павильону с ярко сияющей, огромной буквой "U”, над входом.

 

    Весёленького, похожего на светофор поезда, из трёх вагонов, окрашенных в красный, синий и белый цвета, пришлось ждать, ровно двадцать три минуты. Николай засёк время по станционным часам.

    Прокатившись три или четыре раза мимо нужной станции «Бульвар Нарцисс», Николай сообразил, что линия метро – кольцевая и в ночное время, обслуживается только одним поездом, мечущимся с внешнего кольца на внутреннее. Полностью кольцо, состав проходил где-то за полчаса, связывая между собой все острова архипелага на которых расположился Анжелтаун и, заходя на одну единственную «материковую» станцию, если можно «Остров Свободы» обозвать материком. Но станция эта, почему-то называлась «Космос».

    В метро было прохладнее, чем на поверхности, и Николай почувствовал, что если бы не тяга в ватерклозет и не жутко гремящий, раздолбанный и покрытый бесталанным граффити состав – катался бы и катался до рассвета. А может и дольше.

    Ольга оказалась права, от выхода со станции «Бульвар Нарцисс», расположенного на заднем дворе, почти на стоянке ночного клуба, до гостиницы «Вега», путь действительно состоял из нескольких шагов. «Как это я раньше не замечал, что метро у меня прямо под боком?» - Подумал Николай и решительно ступил в гулкий холл отеля. «Кой чёрт им по ночам не спится?» - про себя выругался Коля и шагнул к стойке портье. Выйдя из лифта, Николай, нос к носу столкнулся с дежурной по этажу.

    - Товарищ чего- нибудь желает? – Одёргивая фартук, коим могли похвастать официантки в советских до пыли ресторанах, «Метрополе» к примеру, поинтересовалась горничная.

    - Товарищ желает поговорить с кем-нибудь на родном языке и выпить водки, - молвил Николай по-русски, подумав про себя: «Проститутки у них только за баксы, автопарк

 

 

 

                                                                            326

американский, гостиницы в пятьдесят этажей, а сервис и мозги – советские. Тамбовский волк тебе товарищ! Здесь я намерен быть господином! С такими-то деньгами!?»

    - Не понимаю, - расплывшись в улыбке, прощебетала дежурная.

    - Водки выпить! – Проорал Николай.

    Теперь, горничная понимающе закивала, указывая пальчиком в пол, из чего Николай сделал верный вывод: «Водки мол, в номер по ночам у нас не положено, а хочешь надраться, вали вниз, в бар».

    Николай отдал ей ключи от номера, велел сменить бельё, включить кондиционер, открыть настежь окно. Шут с ними с бабочками, а сам, спустился в бар.

    «Хорошо, что английский, я всё-таки учил» - подумал Коля и тут же укорил себя: «А вот немецкий, будь он проклят!»

    В баре, с трудом взгромоздившись на высокий стул у стойки, Николай велел бармену принести чистой водки и далеко бутылку не убирать. Бармен – молодой рыжий парень, сильно смахивающий на ирландца, молча кивнул, сгрёб зелёненькие и потопал к дальнему концу стойки, где помещался холодильник, размерами напоминавший трёхдверный платяной шкаф. Вернувшись, рыжий водрузил перед Николаем, припотевшую бутылку шведского «Абсолюта», крохотную стопку и блюдечко с солёным кешью. Коля презрительно отодвинул стеклянный напёрсток, попросил стакан, нацедил примерно с четверть, залпом выпил, разгрыз орех, и удовлетворённо втянув носом воздух, закурил. Теперь уже, кубинская, смертельно крепкая сигарета, именуемая в «совке» - «горлодёр» - не показалась ему такой поганой как недавно на набережной.

    В кармане дёрнулась мобила.

    - Эх, блядь! – разочарованно протянул Николай, сосредоточив восклицание на последнем слове, осушив вторую четвертинку. – Ни одной родной фразы! И хлебца чёрного нет!

    - А какую такую фразу, хотел бы услышать господин? – Вдруг, на чистейшем русском языке, проговорил рыжий бармен, пристально всматриваясь в полуопустошённую бутылку «Абсолюта».

    - К-как ты сказал? – Николай поперхнулся ореховыми крошками. – Русский что ли?

    - Нет. Японец, - улыбаясь, ответил рыжий.

    - А язык, откуда… Тьфу стерва, издеваешься? – Рассердился осенённый Коля.

    - Русский я, русский, - успокоительным тоном произнёс бармен. – Но вот если господин будет издеваться, вмиг превращусь в эскимоса. Моя твоя не понимай!

    Николай, скрипнув стулом, отвернулся от рыжего парня, обвёл мутным взглядом зал, затем вернулся к прежнему положению и протянул руку над стойкой.

    - Разрешите представиться. Николай, - с трудом ворочая языком, произнёс он. «Абсолют» на ром – как-то жестоко.

    - Костя, - просто ответил бармен, пожимая Колину ладонь и продолжая улыбаться.

    - Слушай, Константин!?

    - Весь внимание.

    - У тебя ещё одна такая есть? – Спросил Николай, кивая на «Абсолют».

    - Допустим.

    - Слушай! Бери её сейчас и давай поднимемся ко мне. Посидим, поговорим. Давно родину на «Баунти» променял?

    - Четыре года уж как. А вот посидеть не получится. Работа! Разве что, в семь утра, когда всё закроют.

    - А всё-таки ты сука Костя, - прошипел Коля, сгребая со стойки бутылку и стакан, кряхтя, слезая с высокого стула. – В кои веки земляка встретил и то облом. Сука.

 

 

 

                                                                           327

    - Не согласен, - ничуть не обидевшись, сказал бармен.

    Николай уже отошедший от стойки, неожиданно вернулся, сгрёб, оставшиеся в блюдце орешки, бросил их в рот. Прожевал. И тут… его стошнило на стойку…

 

    Проснулся Коля около девяти утра, от надрывного кряхтения, ползавшего по полу мобильника. Голова не болела, но ныло всё тело, будто били его, Николая, Дорогого товарища Николая, господина кутилу, бейсбольной битой, обёрнутой рукавом телогрейки. Номер был прежний, но трубку снять он снова не успел.

    «Абсолют» - это вам не кайф российского розлива» - думал он, шагая в душ. «На свидание явлюсь как огурец!»

    Он долго стоял под прохладным душем. Послушная горничная, как и было ей велено, врубила кондиционер, и несмотря также на распахнутые окна, в номере царила невыносимая духота.

    Коля вышел из душа. Не вытираясь, прошлёпал к кровати, натянул шорты. Вчерашний бармен, невзирая на оскорбление, оказался приличным парнем, заботливым ко всему ещё. Каким-то одному ему известным образом, транспортировал Колю в номер, изъял удушающий «Лигерос» и вместо этой дряни, запихал в карман шорт, настоящий, американский «Лаки Страйк». Вывернув регулятор кондиционера на полную мощность, Коля с удовольствием закурил, улёгшись на кровать, прямо под выход сплита.

    В дверь коротко постучали.

    «Горничная» - смекнул Николай. «Только горничные стучат так коротко и настойчиво». Николай не понимал, откуда в его, отнюдь не воспалённом мозгу, появилась эта мысль. Ведь в гостиницах он живал не так уж и часто.

    - Открыто, - произнёс он на английском.

    Дверь отворилась и на пороге действительно возникла давешняя горничная, держа в руках пачку свежего постельного белья.

    - Мистер. Водка?! – Воскликнула она, укоризненно качая головой.

    - Хочешь? – Спросил Коля, беря с тумбочки бутылку «Абсолюта», в которой напитка оставалось меньше половины.

    - Ноу. Ноу дринк, - девушка покачала головой и уставясь в пол, вытянула указательный палец в сторону кровати.

    «Была бы хоть симпатичная, так ещё вдобавок и дура» - подумал Николай и отвалил к окну, дав горничной возможность сменить бельё.

    Мобильник пополз под тумбочку. На этот раз Коля успел нажать кнопку ответа и вальяжно приложил трубку к уху.

    - Коля. Колян! – Неслось из трубки.

    - Слушаю, - Николай узнал голос Мишки из Приветненского, но постарался сохранить серьёзность, хотя и не виделись и не созванивались, они уже давно. «Господи, и за тысячи километров ты меня достал. Как тесен мир!» - Подумал Коля и повторил: - Слушаю вас.

    - Слушаю вас, - передразнил Мишка. – Ты там что, в редакции «Форбс» или на заседании клуба первых миллиардеров? Ты вообще, где есть?

    - Я в славном городе, герое почти – Анжелтауне в паре сотен километров от Гаваны – столицы Острова Свободы. Куба. В отеле «Вега» на десятом этаже. Сижу на подоконнике, курю «Лаки Страйк».

    - Сижу, курю! А чё не сигару гаванскую?

    - Потому что говно, честно сказать. Чего ты хотел? Излагай поскорее, а то связь дорогая.

 

 

 

 

                                                                            328

    - Так ведь я тебе со службы звоню, пусть шеф платит. Мне по-барабану.

    - Быстрее говори. Уволит тебя завтра шеф к чёртовой матери, когда узнает, куда ты звонил.

    - Уже. Уже!

    - Что уже?

    - Уже уволил. Я вот сижу расчёта жду, дай, думаю, звякну, не чужой ведь человек.

    - Вечно меня все используют. Ну, я ещё могу понять, когда физическая помощь нужна, если там достать что-то, но вот чтобы начальству насрать. Неэтично как-то, да и по отношению ко мне не совсем порядочно.

    - Да всё ништяк! Как говорит младая поросль. Ты вот что, ты в календарь давно заглядывал?

    - Давно, а что такое?

    - Число, какое у нас сегодня?

    - У вас, не знаю, а у нас тут двадцать четвёртое декабря.

    - Ну, так вот!

    - Что вот?

    - Ты там чего? Обамериканился совсем, или в католики записался?

    - В католики не записываются. Это всё по велению души… А Америку и американцев, здесь вообще-то недолюбливают.

    - Невозможно. Неважно кто там кого долюбливает. До нового года, всего ничего осталось!

    - Ну и что?

    - Как это что? – Возмущению в трубке не было предела.

    - Да. Ну и что?

    - Ты чего там, пальму нарядишь и с кубинцами вокруг хоровод? Так ведь кубинки кокошников и сарафанов надевать не станут. А вот наши девочки!

    - Нет. Мне тут хорошо пока. А ваши девочки… ну что ваши девочки? Какие ваши девочки?

    - Наши девочки! Слушай Колян, не прикидывайся. Скажу тебе по большому секрету – ОНА обещала быть!

    - Кто?

    - «Пина Колада» плохо действует на память? – Подкололи в трубке.

    - Ни разу не пробовал.

    - Дошли до меня слухи, что видели тебя с неким синим чулком. Чулочком.

    - Платочком мля, - Николай начинал злиться. – Слушай, чего тебе надо, выкладывай скорее. Мне на пляж пора.

    На другом конце завистливо хмыкнули, потом, волной поднялось, заурчало многоголосье, и Михаил торопливо произнеся что, мол, Коля свинья и подонок, бросающий старых друзей в беде, изменяющий традициям многолетним, если, дескать, вдруг опомнится заедаемый совестью, то тридцать первого декабря, ровно к девяти вечера, ждут его те самые друзья, с которыми он поступает как последний подонок, в Мишином тереме, в Приветненском. Следом, в трубке, послышался громкий мат, голос принадлежал какой-то тётке, что-то пискнуло, и наступила тишина.

    Николай слез с подоконника и подойдя к кровати, уселся на свежее покрывало. Взяв с тумбочки бутылку шведского пойла, сделал добрый глоток, поморщился и поманил горничную, закончившую прибирать номер и стоявшую теперь у двери с опущенным подбородком. Горничная ждала чаевых и не двинулась с места. Николай сунул ей в карман передника мятую купюру и помахал перед носом бутылкой.

 

 

 

                                                                           329

    - Последний раз спрашиваю, будешь? – Заорал Николай, оскалившись, и бешено вращая глазами.

    - Ноу. Ноу. Ноу дринк. Ноу секс. Бич, бич, - запричитала девушка и, указав куда-то за окно, кошкой выскользнула за дверь.

    За последовавшие пятнадцать минут, Николай успел побриться, переодеться, выкурить ещё одну сигарету и спуститься вниз. Из-за прикрытых дверей ресторана, тянуло свежесваренным кофе и, почему-то манной кашей, как из столовки пионерлагеря. Есть не хотелось. Решив, что если уж припрёт, перехватит что-нибудь на улице, Николай решительно вышел из холла.

    Рубашка моментально, неприятно прилипла к телу, а сандалии к асфальту. Мелькнула мысль: «Ну его к чёртовой матери, этот океан, это купание. Нырнуть обратно в кондиционируемый отель и просто проваляться весь день, до вечера, пока не станет прохладнее».

    Коля машинально взглянул на часы, плюнул с досады и перевёл взгляд на электронное табло над полицейским участком. 11:15. Свои часы, Николай так и не перевёл с Московского на местное время. Он тут же вспомнил про пиццерию «Атлантика», ванильную сектантку и, выудив из кармана путеводитель, пару минут водил пальцем по карте Анжелтауна, беззвучно шевеля губами. Вскоре, к нему выкатился черномазый швейцар и на плохом русском, узнав, в чём дело, объяснил дорогу в ближайший пункт проката автомобилей.

    Rent-a-car – представлял собой, всего лишь маленькую конторку, отделённую перегородкой от общего зала, скромного автосалона. Пожилой, ленивый прокатчик, невидящим взглядом пробежался по документам, сосредоточился на странице паспорта с фамилией и именем Николая, быстро, корявым почерком, заполнил прокатную карточку, снял с гвоздя связку ключей и осклабившись, пригласил Колю следовать за ним.

    Стоянка прокатной конторы располагалась в подземном этаже и соседствовала с автосервисом. Где-то у дальней стенки, в полумраке, копошились чернокожие механики в грязных комбинезонах, сверкая зубами и белками глаз. Один из них, что-то тихо сказал и все заржали. Дружно, громко.

    Хозяин, широким жестом обвёл свои владения, предложив выбирать и, медленно пошаркал к грохочущему табуну.

    Кабриолеты отсутствовали. «Может мотоцикл взять?» - Подумал Коля, обходя видавший виды шоссейный «Триумф» и чоппероподобную «Ямаху» неизвестной модели. «А что? Тот же кабриолет, только о двух колёсах». Соблазн был велик, но Николай с ним справился. Опыта вождения неизвестных мотоциклов на местных дорогах нет. Значит, не расслабишься. Пару минут ещё, он задумчиво побродил вокруг двух «Москвичей» неопределённого цвета, красной «Копейки», старого «Лендровера» и огромного, бизоноподобного «Шевроле», и, собравшись убраться уже восвояси в другую контору, Коля вдруг заметил в самом тёмном углу гаража, именно то, что ему было нужно. Кабриолет! Точнее, не совсем умело превращённый в кабриолет 911-й «Порше Карерра». Достаточно повидавшего на своём веку, судя по внешности. Кабриолет! Да ещё и старый. «Порше» - всегда остаётся тем, что он есть на самом деле» - подумал Николай и оглушительным свистом, отвлёк хозяина от увлекательного занятия – группового ржания.

    Ленивый кубинец, остался верен себе. Из одного угла в другой, он добирался бесконечно долго. Дошаркав, наконец, он выжидающе воззрился на Николая. Коля указал на «Порше». Хозяин растянулся в улыбке, слегка присел и совершил жест, понятный вероятно всему человечеству. Потёр большим пальцем указательный. Николай в свою

 

 

 

 

                                                                             330

очередь, просемафорил о том, что деньги для него проблемой вроде бы и не являются. Качество мол, подавай.

    С оставшимися формальностями, было быстро покончено. Хозяин вручил клиенту бесплатный экземпляр подробнейшей карты города, страховой полис с карточкой, объявил о ненадобности пригонять машину непосредственно в контору, нужно всего лишь оставить её на любой охраняемой парковке, оплатив сутки хранения и позвонив в контору, далее, можно было ни о чём не беспокоиться. Пожелал также счастливого пути и неспешно удалился.

    «Вот жук!» - Подумал Николай, включив зажигание и поглядев на указатель уровня топлива. Почти ноль и жёлтый огонёк мигает. «А я уже было хотел похвалить местный сервис, кроме отелей конечно. Ну, ничего, заправка вон, в двух шагах, главное выехать отсюда» - подумал Коля и включил стартёр. «Порше» ухнул пару раз и породисто заурчал мощным мотором. «Даже бензин здешний ему по вкусу. С голодухи, что не схаваешь, и происхождение не повлияет» - думал Николай, выбираясь из гаража и заруливая на заправку. Местные заправки ничем не отличались от американских, но что-то их всё же рознило. Лишь две колонки. Бензин и солярка, и никаких дискриминаций по октановым числам.

 

                                                                             III

 

    Пиццерия «Атлантика» располагалась в достаточно уютном квартале одно-двухэтажных домов, рядом с гребным каналом на противоположном берегу которого, возвышалась башня недавно построенного Национального банка. Флаг не тот казалось, развевался над входом. Лишь одна звезда вместо россыпи.

    Проезжая на парковку, мимо витрины, Николай отметил, что первый от стойки слева столик, не занят. Хотя расстояние было слишком большим, чтобы узнать это наверняка.

    Три часа просидел Николай в «Атлантике», съел две резиновых пиццы, от которых немедленно началась страшная изжога. Курить в пиццерии не разрешалось, крепкого алкоголя не подавали. Кислое кубинское пиво, Николаю не нравилось, даже холодным.

    «Ольга – динамо!» - Повторял про себя Николай, уж в который раз. «Странно, она сказала, что столик не будет занят, но меня никто не побеспокоил за всё прошедшее время» - размышлял Николай. «Правда и не попросили пересесть. Может быть персонал предупреждён? А сама Ольга занята неотложными делами? Хотя, известно какие там у неё могут быть дела!»

    Он уже поднялся было, намереваясь покинуть раз и навсегда прохладную пиццерию, как в ту же секунду, в просторный зал впорхнула Ольга, и, бросая приветливые взгляды по сторонам, поспешила к столику слева от стойки. Следом, в дверях появились двое патрульных полицейских, и Николаю показалось даже, что Ольга явилась сюда, в их сопровождении. Полицейские вполголоса переговаривались о чём-то друг с другом, проследовали к стойке, взяли, видимо заранее приготовленные для них пакеты, и расположились за столиком возле входных дверей.

    - Извини за опоздание, - лучезарно улыбаясь, пропела девушка. – Давно ждёшь?

    - С рождения! – Ответил Коля.

    - Не обижайся. Вчера я не сообразила взять номер твоего телефона. Дурацкая история приключилась. Всё вроде распланируешь, и тут, как назло выплывет дело.

    - Мне показалось… - медленно выговорил Николай, барабаня ногтями по пластиковой поверхности стола. – Мне показалось, что обычно дамы награждают мужчин номером своего телефона, а никак не наоборот.

 

 

 

                                                                           331

    - Да? – Девушка казалось, была удивлена. – Пиццу будешь?

    - Спасибо. Уже отведал, - буркнул Коля. – Теперь бы соды выпил. Заказать?

    - Не надо. Сейчас всё принесут. А изжога, это с непривычки. Поноса нет от местной воды?

    - Бог миловал.

    Принесли две пиццы, два стакана лимонада и большую миску неведомого, ярко-оранжевого соуса. Николай отметил про себя, что принесённая сейчас пицца, весьма и весьма отличается от той, прежней, заказанной им ранее. И отличается в лучшую сторону. Во-первых, тарелки. Во-вторых – запах, невероятно аппетитный. В-третьих – соус, и наконец, сам вид блюда. Сыр с желтоватой корочкой, расплавлен равномерно. Присутствуют маслины и каперсы, а не картофельные чипсы. Причём, пицца, была порезана.

    - А тебя здесь любят, - произнёс Николай, обмакивая добрый кусок пиццы в неизвестный соус.

    В зале, и без того было не слишком шумно, но сию секунду, воцарилась мёртвая тишина, лишь лёгкий скрип лопастей огромного, но бесполезного вентилятора под потолком, и жужжание толстой мухи, тщетно пытающейся пробить стеклянную витрину, нарушало её.

    - Ты что делаешь? – Прошептала девушка.

    Николай непонимающе огляделся по сторонам. Он, конечно, заметил, что с появлением Ольги, все немногочисленные взгляды обратились на неё, но теперь, они были прикованы к его руке, держащей кусок пиццы, вымазанный соусом с болтающимися нитями расплавленного сыра.

    - Немедленно выброси этот кусок, - зашипела девушка, продолжая ослепительно улыбаться. – Выброси и сделай вид, что макнул его в эту посудину специально, а, вовсе не собираясь съесть. Например, муху выловил.

    - А что произошло-то? – Спросил Николай, повинуясь приказанию и пытаясь рассмеяться. Вместо него, это сделала Ольга. Внимание публики ослабло несколько.

    - Ты что, впервые в пиццерии? – Спросила девушка, сдвигая злополучный соус на край стола, от греха, то бишь Николая, подальше.

    - Да бывал. И не раз.

    - И всегда ешь пиццу вместе с парафином?

    - С чем, с чем?

    - То, куда ты обмакнул свой кусок, намереваясь затем его съесть, вовсе не соус.

    - А что же? Пахнет кетчупом.

    - У тебя есть зажигалка?

    Николай протянул Ольге зажигалку, с опаской хлебнул лимонада и принялся наблюдать за её действиями. Девушка положила пару кусочков пиццы, на круглую лопаточку, пододвинула к себе миску с «соусом», щёлкнула зажигалкой, подожгла содержимое и с невозмутимым видом, принялась подогревать на голубоватом пламени, остывшую еду.

    - Мармит! – Догадался Николай.

    - Не кетчуп, - подтвердила девушка.

    Оба рассмеялись, вновь приковав к себе взгляды. Даже повар выглянул из-за кухонной двери.

    - Век живи – век учись! – Сказал Коля. – И путешествуй, набираясь опыта. В тех пиццериях, где мне доводилось бывать, до подобного пока ещё не додумался обслуживающий персонал.

 

 

 

 

                                                                             332

    - Ты думаешь, это по всей Кубе так?

    - Наверное.

    - Нет. Нет и нет. Только в «Атлантиках» посетители, проводят времени больше чем в других подобных заведениях, поэтому владелец сети и придумал это несложное устройство. Глиняная миска, жидкий парафин, какие-то отходы от производства рома и сахара… И вот, результат.

    - А я то, думал, на кой чёрт, нам приволокли эти сапёрные лопатки!?

    - Какие планы на ближайшее будущее? – Спросила Ольга с набитым ртом.

    Пицца действительно оказалась отменной.

    - Я рассчитывал на совместное их обсуждение, - ответил Коля. – Сиеста у вас не в моде?

    - У меня нет!

    - Тогда на пляж может быть? Я ведь с приезда так и не искупался в Атлантике.

    - Ну не наедайся, значит. А то разморит.

   

    Когда Ольга и Николай выходили из пиццерии, краем глаза, Коля заметил что девушка, успела обменяться коротким, но многозначительным взглядом с одним из патрульных. Николай не придал поначалу, никакого значения этому мелкому событию. Кабриолет Ольге понравился, и последующие несколько часов, они провели превосходно. Огромный пляж, был почти безлюден, в многочисленных кафе и ресторанчиках, коими изобиловала набережная Свободы, было прохладно, и играла живая музыка. Дважды их останавливала за превышение скорости дорожная полиция, но Ольга, всякий раз, при помощи своей лучезарной улыбки, добивалась того, что полицейские быстро отвязывались, даже штрафа не взяв. С некоторыми из них, она успевала переброситься парой испанских фраз. Николай не понял ни слова. На вопрос, не служит ли Ольга в полиции, та отвечала, что, дескать – нет, сексотом она не является и добровольным помощником тоже, просто городок-то, в сущности, так мал, и все здесь друг друга знают.

    - А! – Коля изобразил на физиономии догадку. – Маг – портовая девка.

    - Нет, - рассмеялась девушка. – Это не мои клиенты.

    Где-то за полночь, Ольга вновь, как и вчера, быстро распрощалась, снова попросила не провожать её, но обещала обязательно позвонить ближе к обеду. Николай нацарапал её номера своих телефонов. Гостиничного и мобильного. Нацарапал на клочке прокатной квитанции. Быстро чмокнув Николая в щёку, девушка спустилась в подземный переход у станции метро «Отель «Либерти»», а Коля, медленно двинулся к своей гостинице, снова чувствуя острое желание напиться и всё-таки затащить в постель смугленькую горничную.

    На стоянке отеля, к нему подошёл вертлявый, чернокожий парень. Выдал несколько фраз и, убедившись, что перед ним иностранец, отвернул воротник рубахи, продемонстрировав, крохотный белый пакетик и выставив граблями розовые ладошки с растопыренными пальцами. Николай отрицательно помотал головой и решительно направился к лифту.

    Дежурная по этажу сменилась на менее симпатичную, но более смуглую. Выяснилось что прежняя, заботливо убрала «Абсолют» в холодильник. Коля допил водку, выкурил пару сигарет на просторном балконе, полюбовался на низкие, яркие звёзды, поплевал в пальмовые ветви, как на парижский бульвар с высоты Эйфелевой башни. Ветви мерно раскачивались под балконом. После, он просто завалился спать, врубив кондиционер на полную мощность.

 

    Утром выяснилось, что куда-то запропастилась его кредитка. Как назло, все телефоны

 

 

 

                                                                         333

банка, оказались заняты. Запасы наличности сильно подтаяли за вчерашний вечер и требовали немедленного пополнения. Дозвонившись, наконец, в местный банк, снизу, из холла, Николай получил исчерпывающую информацию о том, что на счету его находятся всего лишь, какие-то паршивые двадцать долларов, остальные сто сорок четыре тысячи, были сняты в течение ночи в двенадцати терминалах, разбросанных по всему городу. Код вводился верно. Деньги выдавались исправно, и если Николай имеет какие-то претензии и подозрения, то ему прямая дорога в службу безопасности банка. У них, дескать, имеются фотографии лиц, снимавших деньги с камер наблюдения терминалов.

    «Лучше бы уж сразу послали на хер или куда подальше» - подумал Николай. «Какие фотографии? Мои деньги уже за тремя морями!»

    Николай всё-таки обратился в полицию, благо участок был недалеко. Оставалось, правда, ещё десять тысяч в чеках «Американ экспресс», но это, так сказать НЗ.

    «Если бы Ольга была сейчас рядом. Наверняка знает возможные варианты выхода из этой паскудной ситуации» - подумал Николай. Но Ольги рядом не было. Мобильник упорно помалкивал, хотя вчера, в это время, они уже неслись по широкой набережной Свободы, к казавшемуся таким далёким маяку, чем то напоминавшем Осиновецкий, только покрупнее.

    Потный дежурный инспектор, долго копошился в каких-то папках, сверял документы, пил газировку из древнего сифона, стоявшего почему-то на полу. Скрипел креслом, пытаясь получше устроится, под неуловимым потоком воздуха от старенького, ноющего вентилятора. Сочтя, наконец, что все формальности соблюдены, он сунул Николаю на подпись несколько бумаг, и, не разъяснив его дальнейших действий, отпустил.

    - И что же мне делать дальше? – Удивившись, осведомился Николай. – Ведь у меня ни гроша!

    - Как долго вы планируете пробыть на Кубе? - Спросил инспектор на ломаном английском.

    «Удивительная манера у этих начинающих капиталистов, отвечать вопросом на вопрос»,- подумал Николай, а вслух сказал: - Недели полторы, две, ну… - он споткнулся. – Ну, если деньги найдутся. Я планировал потратить их здесь и изрядное количество.

    - Похвально, - промычал полицейский. – Вы свободны, с вами свяжутся.

    - Но…

    - Повторяю, - голосом вокзальной тётки, сплёвывая пот, прогнусил толстяк. – С вами свяжутся. Где вы остановились?

    - Отель «Вега».

    - Превосходно!

    Николай не мог взять в толк, что же превосходного в том, что у него спёрли сумасшедшие деньги, но всё-таки, вышел из полицейского участка, на ходу подумав, что подобные учреждения, в принципе, во всех странах мира, похожи друг на друга, как интерьерами, так и тупостью сотрудников.

    Мчась по бесконечному мосту, соединявшему две части города, Николай тщетно пытался в деталях восстановить все эпизоды вчерашнего дня и вечера. Где и когда он пользовался картой. Кто и когда мог подсмотреть код. Почти всегда, его руку, набиравшую четыре заветные цифры, закрывала собой Оля. Хотя, это случалось так часто. Может быть, и не всегда она была рядом, на заправке, например.

    Едва не сбив мирно стоящий у столба мотороллер развозчика пиццы, Николай, резко затормозил у входа в «Атлантику». На счастье, за стойкой стоял вчерашний парень в клетчатой рубашке и красной бейсболке. После пары минут, тупого разглядывания перекошенной физиономии Николая, парень, на таком же, как и у полицейского

 

 

 

                                                                            334

паршивом английском, сообщил, что девушку эту, так же как и Николая, он видел вчера, первый раз в жизни.

    - Она же ваша постоянная посетительница, - залпом осушив стакан колы, выдохнул Коля.

    - Это с чего же вы взяли мистер? – Удивился парень.

    - Столик у окна! Она сказала, что это её постоянное место. Ваш престарелый хозяин специально держит его свободным для неё. У них прекрасные дружеские отношения.

    - Да за этот столик, вообще никогда никто не садился, - вскричал внезапно оживившийся парень. – Там жарковато, как раз под полом, на котором и стоит этот стол, находится водогрей. Хозяин вообще подумывает переставить столы в другом порядке. И с чего вы взяли, что он престарелый? По мне, так он моложе вас будет. Вам сколько, а?

    - Неважно. Извините.

    - Ничего, бывает, - парень осклабился, видимо вспомнив вчерашний конфуз, произошедший с Колей.

    «Ах, женщины! Вам имя – вероломство! Обманывать-то зачем? Что бы это изменило? Я, по-моему, и так уже влюбился по уши! Ночами горькую пью, по родине не ностальгирую…» - думал Николай, выходя из пиццерии.

    На улице к Коле привязался прыщавый развозчик пиццы. Выяснилось что Николай, клыком бампера, всё-таки отколол кусочек краски с передка его тупомордого аппарата. Парень махал руками, словно ветряная мельница, дико вращал глазами и выкрикивал что-то на испанском. Видимо ругательства, часто поминая какого-то Луиса. Николай отмахнулся от него, когда тот пытался вцепиться ему в рукав, и уже садясь в машину, погрозил ему кулаком. Прыщавый курьер разозлился ещё пуще. Николай смачно плюнул на мостовую, дал задний ход и поспешил удалиться с места происшествия, пока сцена не привлекла внимания полиции, или какой-нибудь местной банды.

    Ещё пару часов, Николай бесцельно колесил по городу, вглядываясь в лица встречных и попутных девушек, заглядывая в уличные кафе и бары, навестил и тот, первый бар, где они собственно и познакомились. Ольга сама подсела к нему. Младшего мага секты Ванильной звезды – нигде не было. «Может, случилось чего?» - Думал Коля. «Профессия-то у неё связана с риском, и молока не положено. Чёрт! Как всё удачно складывается последнее время. Заявиться на этот проклятый остров Свободы, чтобы избавиться от половины этого грёбанного клада и притом остаться почти без гроша. Влюбится вот, ещё угораздило!»

    Мобильник ожил, издав пронзительную трель. Коля от неожиданности топтанул педаль тормоза. Сзади завизжало. Оказалось что водитель «Лотуса», обладает отличной реакцией. Бампер его раритета, замер в паре сантиметров от «Порше». «Лотус» с затонированными до черноты стёклами, слегка попятился, аккуратно объехал Николаев рыдван по тротуару. Водительское стекло приспустилось и из недр «Лотуса», вылетел смятый презерватив, и шлёпнулся на сидение рядом с Колей. Лотус окутался облаком сизого дыма, отжёг покрышки об асфальт, и исчез. Николай извлёк мобильник на свет божий. Это опять оказался Мишка.

    - Да, - Коля так свирепо рявкнул в трубку, что на другом конце беспровода, повисла секундная пауза.

    - Коляныч?

    - Тебя ещё не рассчитали? – Сердито осведомился Коля.

    - Колюня, я собственно не об этом. Займу лишь секунду твоего драгоценного времени. Тут… - Миша замялся.

 

 

 

 

                                                                           335

    - Ну что? Что? – Взревел Николай.

    - В общем, все ребята и девчонки, просили сказать тебе, что мы тебя очень ждём. Понимаешь, очень!

    - Миша, - Коля немного смягчился. – Миша, ну не до вас сейчас! Прости…

    - Ты чего там, очередную революцию решил замутить? – В трубке не удержались от подкола.

    - Вроде того.

    - Ну да пребудет с тобой Че! – Торжественно пожелал Мишка и отключился.

 

    Николай огляделся по сторонам. Сверился с картой. Занесло его, как выяснилось, в район порта, о ненужности которого, как-то обмолвилась Ольга. «Ольга! Опять Ольга!» - С досадой подумал Коля и решил взглянуть на уличные гонки. Рекламу этих гонок, он видел вчера на растяжках, вывешенных возле стадиона имени Ленина. Он тогда ещё, натурально охренел. Насквозь буржуазный город-курорт, город-отель, город-пляж, рай для толстосумов, а стадион имени Ленина. Позже правда, Ольга рассказала, что поначалу стадион должен был носить имя Гевары, но возводили его вроде бы советские строители и Леонид, указал тогда Фиделю его место. Фидель проглотил. Хотя, в Анжелтауне, его всё равно именуют стадионом «Либерти».

    «Ольга! Ольга, опять Ольга! Либерти, либерти, свобода» - думал Николай, нервно дёргая рычаг трансмиссии, взбираясь на мост. Опять же мост назывался – «Либерти». «Неплохо бы сейчас было поучаствовать в этих самых гонках, пока нерв не ослаб, но на прокатных машинах, это строжайше запрещено, а штрафы, теперь уже платить нечем».

    Телефон снова подал признаки жизни, когда Николай достиг середины моста. Скорость движения на нём была ограничена тридцатью милями в час. Экстренного торможения не случилось. Номер не определился и Николай секунду раздумывал, отвечать или нет, потом решительно вдавил кнопку «yes» и поднёс трубку к уху.

    - Добрый вечер, - послышался знакомый полицейский голос.

    - Я слушаю, - отозвался Николай и продолжил неуверенно: - А разве уже вечер?

    - Представьте себе мистер, уже вечер. Э… Гм… Вы не очень заняты в настоящее время?

    - Не особенно, хотя, хотелось бы взглянуть на уличные гонки.

    - Взглянете в другой раз. Это у нас часто случается. Я помню, вы планировали задержаться у нас, а гонки проходят дважды в неделю. Я лично против подобных мероприятий, но как ни странно, большинство за них. Так вот. Не могли бы вы часов до семи, наведаться в наш департамент?

    -Зачем?

    - Дело в том, что мы располагаем фотографиями преступника, точнее… Одним словом, служба безопасности банка, только что прислала нам фото с камер. Желаете взглянуть? Вдруг личность окажется, вам знакома?

    - Я буду у вас через десять минут! – Быстро произнёс Николай, швыряя телефон, в соседи к презервативу и разворачиваясь через двойную сплошную, даже не глядя вокруг себя.

 

    В каморке инспектора, ничего не изменилось за то время, которое прошло с посещения сего учреждения Николаем. Даже воды в сифоне не убавилось. Урчал где-то под столом принтер, выплёвывая отпечатанные листы и укладывая их в аккуратную стопку, чистой стороной вверх. Изображения на мониторе, Николай видеть не мог.

 

 

 

 

 

                                                                         336

    - А, это вы! – Радостно воскликнул инспектор. – Что у вас за автомобиль, совершенно не даёт разговаривать по телефону.

    Николай вдруг вспомнил, что забыл мобильник в «Порше». «Сопрут» - подумал он. Надежды что вора отпугнёт презерватив – было мало.

    - Прокатная.

    - «Порше» - хорошая машина, - сказал инспектор, кряхтя, залезая под стол и извлекая отпечатанные фотографии из лотка принтера. – Вот полюбуйтесь, этому человеку, вы обязаны исчезновением денег с вашего банковского счёта. В двенадцати местах.

    Инспектор веером раскинул по столу фотографии. Это был один и тот же человек. Во всяком случае, у Николая, сомнений на этот счёт не оставалось совершенно. Светлые локоны, ниспадавшие со лба, прикрывали левый глаз, зато правый, на всех фото был хитро прищурен. Кончик языка, зажат между рядами зубов и слегка высунут наружу. Казалось, что Ольга старательно размешивала в этот момент сахар в кофе или извлекала соломинку из коктейля. Тут-то её, как хороший папарацци и словил объектив, спрятанный внутри банкомата.

    - Можно я заберу их с собой? – Попросил Николай инспектора.

    - Берите, - отозвался тот, поднимаясь из-за стола. – К моему великому сожалению, эта дамочка не числится ни в нашей базе данных, ни в базе Интерпола. Но это дело поправимое. Смею вас уверить. Вот только искать её будет труднее.

    - Как иголку в стоге сена, - задумчиво проговорил Коля.

    - Что простите?

    - Нет, ничего. Всего доброго.

    Таким невозмутимым и рассудительным, Николай не помнил себя уже очень давно. Он расплатился за гостиницу, отогнал всё-таки машину в пункт проката сам, немного удивив тем самым ленивого хозяина. Ему повезло в первый раз, когда выяснилось что рейс на Москву, отправляется сегодня, и билеты на его имя уже заказаны. Причём им самим. И даже оплачены.

    «Хреново работаете, господа полицейские Острова Свободы» - злорадно подумал Коля. «Обращений по карте было тринадцать!»

    Повезло и во второй раз! Местный авиарейс до Гаваны, через час. И в третий раз повезло. Таксист, сразу согласился ехать в аэропорт и при этом оказался парнем немногословным.

 

                                                                            IV

 

    Москва встретила Николая пушистым снежком, комфортно переносимым морозцем и праздничной новогодней иллюминацией, уже в аэропорту.

    Опозорившийся в день торжественного открытия «Аэроэкспресс», исправно довёз его до Савеловского вокзала. До питерского поезда, оставалось ещё пара часов, и Николай решил прогуляться по ставшей на несколько дней уютной Москве. Не поленился и сделал крюк на Красную площадь. Шумел каток, сияли подсвеченные купола, величаво высились стройные ели вдоль кремлёвской стены. Предновогодняя Москва начинала нравиться Николаю.

 

    В поезде, удалось отлично выспаться, хотя было шумно. Несгибаемый народ начал праздновать, несмотря на то, что до праздника, оставался ещё один день.

    В Питере, слякоть и порывистый ветер. Выйдя из тёплого вагона, Николай моментально продрог, и, очутившись внутри светового зала, найдя свободную скамью, тотчас же принялся за поиски тёплой куртки укрытой в недрах дорожной сумки.

 

 

                                                                            337

    Удалось зацепиться за рукав, но под руки попадались прохладные бока бутылок из дьюти фри, сигары россыпью, целлофановые пакеты с футболками, украшенными портретами Че и Фиделя, прочая дребедень. Николай боялся вывернуть всё это из сумки на блестящий вокзальный пол, и потому, тянул очень аккуратно. Наконец, куртка была извлечена, развёрнута и на пол шлёпнулся, туго перетянутый резинками рулон белой бумаги. Тонер, составляющий изображение, серо просвечивал наружу, но детали различить не представлялось возможным. Светлые локоны, закрывающие левый глаз. Зажатый между зубками язычок. Николай, не разворачивая, швырнул свёрток в ближайшую урну, с наслаждением натянул куртку, закинул сумку на плечо и быстрым шагом, направился к входу в метро.

 

                                                                        V

 

    «Уважаемые пассажиры! С пятой платформы, десятый путь, начинается посадка на пригородный поезд, до станции «Ладожское озеро». Отправлением двадцать часов пятнадцать минут. Поезд проследует со всеми остановками. Спасибо за внимание».

    Громкоговорители выдержали короткую паузу и ожили вновь.

    «Уважаемые пассажиры! Будьте осторожны! От второй платформы, путь номер три, отправляется пригородный поезд до станции Выборг, через Приморск. Поезд не имеет остановок от станции Удельная, до станции Белоостров, от станции Белоостров, до станции Зеленогорск. Счастливого пути!

    Николай взглянул на табло. Выборг через Приморск, время отправления 20:10. Перевёл взгляд на вокзальные часы – 20:08.

    Ладожская электричка была поновее. Салоны освещались ярче, сиденья были мягкими, а внутри, наверняка топились все печки. Соблазнительно.

    «А был ли мальчик?» - Вдруг подумал Николай. Поёжился, словно бы его знобило, поправил ремень от сумки на начинавшем побаливать от тяжести дьютифришного спиртного плече и почти бегом направился ко второй платформе.

    Сиденья деревянные, но топят тоже неплохо. Это не самый тяжёлый отрезок пути. Бывали и похуже.

    В кармане загудело. Миша!

    - Алло!

    - Успеваешь?

    - Немного опаздываю, но буду ещё в старом году.

    - Встречать?

    - А как же?

    И хор в трубке: «Ура-а-а-а!!!»

 

    «Следующая остановка – «Ланская». Осторожно! Двери закрываются…»

 

 

 

                                               Санкт-Петербург, Шлиссельбург

                                               Апрель 2005 – Февраль 2012 гг.

 

 

 

 

 

 

 

                                                                            338

 

                                              Послесловие. Вместо эпилога.

 

    Не всё легло на бумагу, так как задумывалось. Виной тому лень, мысли о том, что занят графоманством и никому, в итоге, труд сей, не нужен. Долгие или короткие семь лет, я откладывал «Оранжевый снег» в долгий ящик, самый нижний и пыльный, и всё равно возвращался к нему. Почему? Сам не знаю.

    Интернет убедил меня в том, что книга эта может быть кому-то интересна. Люди судили по первым двум частям, которые были выложены в сети. Один из достаточно известных и состоявшихся писателей, к сожалению, совсем недавно покинувший этот мир, советовал не останавливаться. Тема мол, интересная, но… непопулярная почему-то. Теперь уже заезженная.

    Я думаю, что тема путешествий во времени, заезжена ещё со времён Уэллса, Жюля Верна. Но тут она не главная. Так, подстрочник. Показать хотелось совсем иное. Напомнить совсем о другом. О чём? По-моему в повествовании, всё достаточно ясно и всё на своём месте.

    У каждого героя должны быть прототипы. Есть они и у действующих лиц «Оранжевого снега».  Николай – вполне реальный человек, и поныне, я надеюсь счастливо живущий в своём родном Петергофе.

    Дело было в девяностые, на одном из концертов «Аквариума», точнее после концерта. Так вышло, что на данном мероприятии, я в этот раз был один, без друзей, подруг, подруги. Познакомились мы почти на бегу. Концерт закончился поздно, и нужно было успеть добежать до станции «Горьковская» до её закрытия, а Николаю (на самом деле звали его Никита), предстояло попасть на последнюю электричку. Я дал ему немного дурацкий совет. Не ехать на Балтийский вокзал, а выйдя на конечной, попытаться перехватить электричку  в «Дачном». Затея не удалась, и нам пришлось ночевать у меня. Лето, в квартире никого, и мы проговорили всю белую ночь под коньячок с солёными орешками. Тогда-то он и рассказал мне о своих удивительных, многосерийных снах. Засыпает он в нашем времени, во сне переносится в суровые сороковые прошлого века, и почему-то ему трудно просыпаться после. Что-то мучает его. Что-то похожее на стыд. Упрямый, жгучий стыд. Сны эти буквально преследовали его. Рассказчиком он был никудышным, наверное, потому я и поверил каждому его слову. Вот и первый прототип. Что-то из рассказанного вошло в повествование. Соседка Машка, дворник дядя Варлаам, умершая от рака мама. Пьяная ночь не переросла в дружбу, но лет через десять, я случайно встретил Никиту на одном из пивных фестивалей. Он счастливо женат на соседке Машке, детей своих пока нет, зато есть трое усыновлённых, отпрысков внука Варлаама, живёт, по-прежнему в Петергофе, и сны многосерийные, посещать его перестали…

    Почему поверил я ему тогда? Не производил он впечатление человека начитанного, с хотя бы поверхностным интересом к истории. Работал программистом в каком-то затрапезном, на ладан дышащем НИИ, но зато… путешествовал по времени во снах. И я уверен совершенно. Это было правдой!

    Другое имя и у смотрителя знаменитого Осиновецкого маяка. Кстати, старичок и поныне здравствует, продолжая исполнять свои обязанности, надеюсь, не обидится на меня, если доведётся ему, прочесть сей опус.

    История Вольфганга, реальна во всём, за исключением его визита в наше время. Многостраничное сочинение сие, посвятил я своему деду, свидетелю работы Дороги Жизни и Дороги Победы. Дед и поведал мне историю немца, имя которого осталось ему неизвестным. И погиб тот «фашист» - точно так же как и Вольфганг, и похоронен, скорее всего, там же, на тихом Ириновском кладбище, в одной из братских могил.

 

 

                                                                         339

                                                              

    Вообще-то если внимательно вчитаться, можно обнаружить множество реальных людей и отсылок к всамделишным событиям. Только нужно внимательно…

   

    Планировалось большее. Больший объём, больше исторических соприкосновений, но в один момент, я начал понимать, что если напишу, так как задумывал изначально – никогда ничего не напишу. Распланировал будущую книгу и увидел – жизни не хватит. Будет много повторов, неуместная заумь и ещё большая скукотища.

    По-хорошему, «Оранжевый снег» здорово опоздал. Кино опередило. На момент начала работы над повествованием, существовали максимум десяток книг и пяток фильмов. Самым замечательным в киношной теме, конечно, было и останется «Зеркало для героя», а в литературной – мистер Брэдбери. Теперь-то навалом: «Мы из будущего 1,2» и т.д. и т.п. Тема-то как выясняется всё же интересная.

    Ну что получилось, то получилось. На все вопросы дам ответы во всемирной паутине, всем, кого заинтересует. Заранее спасибо.

 

                                                                              С любовью и миром vlad71dan@yandex.ru

 

 

                                                                  Примечания

 

Стр.3  – «Дизель», Дизель-поезд – моторвагонный, либо состоящий из локомотива (или пары локомотивов) и пассажирских вагонов пригородного, либо межобластного сообщения. Используется в пригородных, межобластных, реже междугородних пассажирских перевозках, на неэлектрифицированных линиях.

 

Стр.15  – «Октоберфест» - пивной фестиваль в Германии, проходящий традиционно в октябре. Октябрьские народные гуляния, среди мюнхенцев также известные под названием "Wiesn” (на баварском диалекте – «луг») – самое большое народное гуляние в мире. Октоберфест привлекает каждый год около 6 миллионов посетителей приезжающих в Мюнхен со всех частей Баварии и Германии, а также из других стран. Праздник проводится в середине сентября – начале октября на лугу Терезы – в центре Мюнхена, неподалёку от Главного вокзала. Его продолжительность в среднем составляет 16 дней.

Октоберфест организуется и проводится администрацией Мюнхена. К участию в этом фестивале допускаются только мюнхенские пивоваренные компании, которые варят для него специальное октоберфестовское пиво с содержанием алкоголя 5,8-6.3%, которое в другое время года обычно называют мартовским или венским.

Праздник несколько раз отменяли. В 1813 году праздник не состоялся, так как в это время Бавария была втянута в Наполеоновские войны. Из-за эпидемий холеры праздник отменяли в 1854 и 1873 году. В 1866 году праздник не состоялся по причине Прусско-австрийской войны, а в 1870 – из-за Франко-прусской кампании.

В 1872 году Октоберфест был впервые перенесён на конец сентября, так как в это время погода в Мюнхене, более комфортная чем в середине октября.

С 1914 по 1918 год Октоберфест не проводился из-за Первой Мировой войны. В 1924 году от проведения праздника пришлось отказаться по причине гиперинфляции в Германии.

С 1939 по 1945 годы Октоберфест не проводился из-за Второй Мировой войны.

 

 

 

 

 

                                                                   340

                                                                         

На празднике происходит множество торжественных и традиционных событий: «Шествие хозяев пивных палаток», «Церемония открытия первой пивной бочки», костюмированные шествия и многое другое. Работает множество аттракционов: Американские горки (Olympia Looping), Колесо обозрения, Euro Star, Alpina Bahn, Блошиный цирк.

 

Стр. 15 - «Юнкерс-52» - пассажирский трёхмоторный самолёт – детище выдающегося немецкого авиаконструктора и промышленника Гуго Юнкерса. В годы Второй Мировой войны, использовался Люфтваффе как десантно-транспортный самолёт. Самолёт получил неофициальные прозвища: "Tante Ju” – «Тётушка Ю» и «Железная Анни», во время Гражданской войны в Испании – «Индюшка».

После окончания Второй Мировой войны, эта модель самолёта в небольших количествах производилась во Франции и Испании. В ВВС Швейцарии Ю-52 эксплуатировался до 1980-х годов.

 

Стр. 16 – «Фольварк» (также «Фахверк») -  дом европейской, преимущественно немецкой архитектуры. Мыза, усадьба, обособленное поселение. Стилистически фольварки выделяют окрашенные чёрным на белом фоне фасадов несущие конструкции(фахверковые конструкции), придающие постройкам, необычный, сказочно-романтический вид.

Исторически в Речи Посполитой фольварк – наименование помещичьего хозяйства, в узком смысле слова – барской запашки. Фахверк появляется в 15 веке в Германии и становится очень популярным в Европе, особенно в северной части, от Бретани до Польши.

 

Стр. 29 – «Тендер» - (на Ладоге) – небольшое самоходное судно, первоначально предназначавшееся для транспортировки донных грунтов, песка и т.п. С началом эвакуации, тендеры, оснащённые автомобильными двигателями стали использоваться для перевозки людей.

Изначально тендерами назывались парусные суда с косым вооружением, имеющие одну мачту и бушприт, на которые ставятся грот, стаксель и один-два кливера. В эпоху парусного флота, тендером называлось одномачтовое судно вспомогательного назначения, водоизмещением в 50-60 т. Вооружённое 10-12 пушками небольшого калибра.

 

Стр. 35 – «Шмайссер» - оружие, которое в обиходе принято называть «шмайссерами», представляет собой пистолет-пулемёты МР-40, разработанные конструктором Генрихом Фольмером, на основе конструкции Хуго Шмайссера.

 

Стр. 40 - … пронзительно-голубого неба Испании, наполненного русскими «крысами» - Рата (исп.) – крыса. Прозвища советских истребителей И-15, И-16.

 

Стр. 41 – Галланд Адольф (нем.Adolf Josef Ferdinand Galland) – родился 19 марта 192 года в местечке Вестерхольт близ Реклингаузена, земля Северный Рейн-Вестфалия, умер – 9.02.1996г. в Обервинтере. Немецкий лётчик-ас. Один из организаторов и руководителей люфтваффе. Генерал-лейтенант авиации.

 

Стр. 56 – «Каботажная» - железнодорожная станция, построенная во время развития Ириновского направления в годы ВОВ. Находилась между станциями «Ладожское озеро» и «Ваганово». Ныне «Платформа 44 километр».

 

                                                                       341

                                                                            

«Каботажная» стала центром пассажирских эвакоперевозок. Здесь люди уезжавшие из Ленинграда пересаживались в автомашины, ехали к берегу озера где их ожидали пароходы, катера и баржи.

 

Стр. 97 – «Койвисто» - торговый поселок до 1939г. Основан по указу от 30.10. 1925г., который гласил: «Согласно распоряжению министерства внутренних дел определяется, что эта территория волости Койвисто, которая включает целиком все деревни залива Коттерлахти, а также дома №№ 1-5, 7, 8 деревни Тервахартела, 1 января 1927г., отделяется от общины Койвисто в отдельную общину, преобразованную в посёлок Койвисто, в административном отношении входящий в Выборгскую губернию и в Береговой уезд».

Ныне город Приморск Выборгского района Ленинградской области.

 

Стр. 113 – «ЛаГГ» (ЛаГГ-3) – Одноместный, одномоторный, поршневой истребитель-моноплан, состоявший на вооружении ВВС РККА перед и во время Великой Отечественной войны. Использовался в качестве истребителя, истребителя-перехватчика, истребителя-бомбардировщика, самолёта-разведчика. Производился в 1941-1944 гг. Название расшифровывается по фамилии конструкторов: Лавочкин, Горбунов, Гудков.

 

Стр.114 – «Тевтонский крест» - символ Тевтонского ордена – латинский чёрный крест с белой границей, перекрытый (для Рыцарей Чести) шлемом с чёрно-белыми перьями или (для членов общества Св. Марии) простым круговым украшением из чёрно-белой орденской ленточки. Стилизованное изображение Тевтонского креста использовалось в качестве опознавательного знака ВВС Германии с 1933 по 1945 гг.

 

Стр. 167 – «Крысы», «Крыса», «Рата» (Испанск.) – прозвище советского истребителя И-16 конструкции выдающегося советского авиаконструктора Н.Н. Поликарпова. Прозвище было дано ему фашистскими лётчиками во время Гражданской войны в Испании. Превосходная манёвренность и скорость, присущие этому самолёту и навеяли на итальянских фашистов мысли о сравнении шустрого истребителя с грязным, но юрким и хитрым грызуном. Среди испанских республиканцев, также было распространено прозвище «Моска» (исп. «Муха»).

 

Стр. 183 – «Нево» - старинное новгородское наименование Ладожского озера.

 

Стр.208 – «Ханномаг» - немецкий бронетранспортёр.

 

Стр.296 – «Выборгский гром» - кульминационный момент осады Выборга. «Выборгский гром» легенды связывают с комендантом Выборгской крепости Кнутом Поссе, руководившим обороной города. Финский писатель Захарий Топелиус о нём говорит: «… Кнут Поссе был столь же ловок, сколь и храбр; он получил образование в Париже. Этот комендант – «колдун» в разгар осады крепости, якобы сварил в огромном котле, страшное зелье, состоявшее из «змей, жаб, ртути и соли». Потом, сообщает легенда, он велел отнести это зелье под стены единственной уцелевшей башни, а своим подданным приказал уши замазать воском. Тогда-то и раздался оглушительный взрыв. Так называемый «Адский котёл».

 

 

 

 

                                                                     342

 

 

 

 

 

 

 

  

 

 

 

   

 

 

 

 

   

 

 

 

      

 

 

 

 

    

 

 

 

 

     

 

 

 

 

    

   

  

 

 

 

 

                                                     

 

 

     

 

      

 

 

 

У кого подрастает дочка?

Оранжевый снег часть 2