Медовый плен. Глава восьмая

 
На следующее утро Григорий  проснулся в шесть часов утра, позавтракал с уже бодрствующей тётей и собрался идти на вокзал к первой электричке на Краснодар.
Он шёл по улице Марата и думал, как хорошо на время покинуть Москву, перестать бегать по своим делам, словно паук по паутине, наконец, ощутить неумолимое течение времени.
Он сам себе казался всё ещё влюбленным юнцом. Мальчишкой из далекого южного посёлка.
 
Сев в электропоезд, он тотчас почувствовала радость. Сегодня в воскресение решалась его судьба.
Он вдруг подумал, что надо было быть ответственнее в тот день с Дашей, что их соитие было и провидением, и ошибкой одновременно. Что, наконец, она попросту подарила ему счастье взросления, не потребовав ничего взамен.
Без пяти минут десять он вышел на платформу «Нефтеморск» - волосы его подхватил ветер, они затрепетали словно бы листья высокой травы. А он, сойдя вниз по ступеням, вышел на пыльную дорогу, миновал железнодорожные пути и зашагал к шумливому и полному опасностей шоссе.
Он помнил, как родители запрещали ему даже думать о том, что бы убегать «за профиль». Он и не убегал, всерьёз боясь этих самодвижущих чудовищ.
Сейчас он шагал медленно, удивляясь этому такому изменчивому миру, человек уйдёт – а мир останется, станет ещё загадочнее и краше.
Он вдруг подумал, что зря пошёл на поводу своей гордыни, и организовал эту дурацкую поездку вокруг Африки. Что лучше было притащить Павла с женой сюда, порадовать его мать – и что, в сущности, русскому человеку достаточно его красивой и необъятной России.
 
Главная улица посёлка была обсажена старыми деревьями. Ему навстречу по проезжей части ехали Газели, эти машины спешили в здешний райцентр, спешили, как раньше, во времена его детства спешили большие охристого цвета автобусы.
Мир детства проникал в каждую пору его тела. Он был неистребим, наполнял душу приятным чувством свободы и бессмертия. Тогда он почти не чувствовал течения времени. Попросту глотал день за днём, тщательно прожёвывая каждый час, минуту даже секунду. Помнил, как сентябрьским днем 1979 года пошёл в первый класс, как смотрел на мир и радовался всему – пожелтевшим листьям деревьям, солнцу, учителям. Еще любил по средам в каникулы ходить на мультсборники в клуб, а по воскресеньям смотреть за гривенник детские фильмы.
Он помнил и красивый белый, похожий чем-то на афинский Акрополь летний кинотеатр. Асфальт вокруг этого культурного строения бугрился – это старательно поработали корни окружающих его тополей. Эти высокие деревья довольно быстро росли, но состарившись, становились опасны.
Вал за валом накатывал на него. Память бурлила, словно бы море в шторм, бурлила и выносила на берег повседневности всё – и хорошее, и дурное.
Он решил сократить себе путь и, перейдя дорогу, прошёлся вдоль небольшого парка. Тут стоял памятник Неизвестному солдату и горел Вечный огонь. Будучи пионером, Григорий возлагал к памятнику цветы, и даже гордился тем фактом, что их всем классом принимали в пионеры накануне Дня Победы.
Тогда ему особенно было лестно то, что галстук ему повязал его родной дед. Старик тогда немного прихварывал, но исправно ходил на работу в парк и даже активно ухаживал за приусадебным участком.
Тот мир стёрли с земли, попросту разрушили, заменив его другим. Он вдруг даже позавидовал деду – тот умер в мире, в который верил, и которому служил верой и правдой. А он, он советский пионер и комсомолец – кем стал он – обычнейшим ренегатом. Таким же гадом, каким были сочувствующие немцам люди в кубанках.
Он с какой-то обидой смотрел  новый сериал о краснодонцах, смотрел и не верил своим глазам. Неужели, их запомнят такими, а что тогда скажут о нём, что скажут о его времени?
«Время человека уходит, а человек остаётся. В чужом времени, в чужой жизни!»
Он устал быть персонажем Божьего эпоса, устал играть предложенную ему роль и, словно бы усталая марионетка, просился на гвоздик. Но Бог всё ещё не отпускал его из великой мистерии, не давал возможности отдохнуть.
Григорий вдруг подумало своей престарелой тётке. Подумал, как легко попросту не проснуться, попросту надоесть Богу своими жалобами, и он решит избавиться от надоевшего ему персонажа.
Он прошёл по покрытой тротуарной плиткой аллейке и вышел к прямой и не столь тенистой улице. Она вела к поселковой больнице. Когда-то в том же направлении протягивал свою длань и медный образ- вождя, но со времён перестройки его развернули лицом к довольно стильному зданию – клубу «Нефтяник».
Он вдруг вспомнил, как его не пускали сюда в плавках, как он мечтал подсмотреть за полуголыми девчонками и тесных бикини, как наконец в нём пробуждалась страсть к жизни.
Теперь всё это было лишь забавным сном – не более того. Он вдруг подумал, что пора навестить, но кого сначала маму, или его дорогую, драгоценную Дашу. Его первую Страстную любовь.
 
 
Даша сама не понимала, зачем включила телевизор. Там начиналась трансляция старого советского фильма про любовь – "Сердца четырёх».
Когда она смотрела эту кинокомедию запоем – в клуб пару раз привозили довольно изношенную копию, но это было давно в мае 1985 – на День 40-летия Великой Победы.
Тогда всем казалось, что фашизм окончательно повержен. Так люди, справившись с очагом заразы, не замечают, что болезнь уже в них, что они стали носителями вирусов, и что новая вспышка вируса – неизбежна.
Она вдруг подумала о США. Подумала, как боялась смотреть на газетные карикатуры, особенно презирая непонятное слово из четырёх латинских букв. Его ей не советовали произносить вслух, слово напоминало мерзкого прожорливого паука, а мать Даши уверяла, что это всё тот же воскрешенный всееарропейский вермахт.
Эти потерявшие всякую совесть люди угрожали России новыми бедами. Они не могли простить ей её существования, не могли простить, что богатства Сибири не продаются задёшево, а ещё лучше – не принадлежат им по праву.
Даша вдруг поняла, что половина мира окончательно сошла с ума, что сейчас глупо совершать половые акты – ты или станешь убийцей, или безумцем, который не ведает, что творит.
«Люди бы давным-давно обрели бессмертие, если бы не боялись смерти. Если бы не поклонялись её как божеству!»
Она понимала, что страсть сотворить новое тело, взамен своего. Это всего лишь усмешка дьявола, он приравнивает нас всех к червям и мухам – чья плодовитость доказывает только одно – они слишком верят в Смерть.
Даша вдруг подумала, что хорошо, что она почти избавилась от зова плоти, от желания и вновь заниматься нелепой и постыдной гимнастикой – искать для этого занятия напарника, а затем обманывать его лживыми посулами.
Время телесных безумств миновало. «Бог и половые органы», - вспомнила она фразу, вычитанную ею в какой-то книге. – И всё это мы именуем, одним словом Любовь!
Она давным-давно перестала поклоняться своей вагине. Та была не против, слегка попоститься. Трогать её пальцами не имело никакого смысла – вагина начинала жутко фальшивить. А искать для этих струн подходящий смычок – у неё не было ни желания, ни сил.
Конечно, можно было переступить через гордость – позволить какому-нибудь заезжему пенису проникнуть туда, и даже поселить в её матке свои сперматозоиды. Даша любила рисковать – она сравнивала соитие двух людей с химическим опытом – в результате реакции, именуемой половым актом – из двух тел создавалось третье.
Смотря вполглаза на экран, она почти прозевала звонок в дверь. Кто-то решил навестить её. Но кто8 Она никого не ждала в это июльское воскресение
 
 
 
 
 
* * *
Лайнер «La fille de Roi des mers» стоял у причальной стенки морского порта в Ницце.
К зданию морского вокзала съехались такси и богатые лимузины – ни высаживали своих седоков, А будущие пассажиры прекрасного лайнера радостно улыбались.
Они были все чисты и прекрасны. И к тому же весьма откровенны, тяготясь необходимостью прятать свои тела под привычными для общества одеждами.
Им всем хотелось жить в рукотворном Раю, в божьем саде, подражая своим прародителям во всём.
Поликсена и Павел скоро затерялись в этом многолюдье. Из динамиков звучал ласкающий голос Джон Дассена. Его неистребимо пляжная мелодия о любви.
Но, ни Поликсена, ни Павел не помнили этой мелодии. Она принадлежала юности их родителей – милая простая, хватающая за сердце мелодия...
Им не терпелось взойти на борт сверкающего белизной лайнера – и разом стать похожими на сотни других пассажиров этого удивительного судна.
Слово «судно» не нравилось  Поликсене. Услышав его, она представляла не прекрасный корабль, а нелепый  эмалированный сосуд, который ещё сравнивали с домашней плавающей птицей сосуд.
Между тем зазвучал неувядающий «Салют». Поликсена и Павел взошли на борт.
 
Им сразу понравилась их каюта. Она была просторной с двуспальной кроватью и окном, а также с санузлом с ванной и туалетом.
Всё было прекрасно. Теперь оставалось самое сложное – переодеться в наготу.
Поликсена так долго предвкушала этот момент, что теперь не решалась сделать первый шаг. Ей вдруг разонравилась эта затея – словно бы эта игра уже была давно не модной.
Павел не решался начать оголение первым. Он вдруг застеснялся своего пениса, тот всегда норовил поднять свою голову в самый неподходящий момент.
Но всё-таки он стал избавляться от опостылевшего ему фрака и панталон – быть всегда пародией на дирижеров – это было невыносимо.
Поликсена охотно последовала его примеру. Ей вдруг захотелось назло страху зарозоветь, стать похожей на забавную фигурку их марципана, что была на их свадебном торте – обнаженная невеста в фате под руку с обнаженным женихом в цилиндре.
Она съела жениха, а Павел съел невесту. Это шуточное канибадьство очень развеселило её. Фигурки слишком походили на них, на них именно сейчас. Она вдруг подумала, что фату можно оставить, вот если бы у Павла имелся цилиндр!
«Целый месяц свободы. Свободы посреди огромного океана!»
Поликсена старалась не думать о печальном. Рева думала только о том, как мило проведёт своё время в путешествии. Как жаль, что любезный папа снабдил её большой суммой наличных денег – он предпочитал доллар евро.
Поликсена упала на застеленную постель и тотчас приняла зовущую позу. Она насмотрелась таких поз на множестве репродукций картин, и теперь металась между Венерой кисти Джорджоне и приготовившейся к порке девушки Буше.
Для последней позы требовалась кушетка. Да и Павел вряд ли имел права прикасаться к её ни разу не поротому заду.
Аромат преступного язычества уже витал вокруг. Он проникал в поры кожи, словно бы целебный пар. Поликсена радостно улыбнулась.
«Может, немного повозимся?» - задорно спросила она, показывая мужу свою драгоценную раковину.
Павел, молча, смотрел на раскрытые гениталии жены. Он вдруг понял, что должен привыкнуть в их виду, что теперь им предстало вести себя, как ведут себя приматы где-нибудь в глубине джунглей.
* * *
Григорий так увлёкся вальсированием с Дарьей, что едва не забыл о том, что обещал сыну позвонить ему. Теплоход должен был отойти  от причала ровно в полдень по времени Ниццы.
Он тотчас вытащил из кармана мобильник и набрал номер Павла.
«Какой же ты добрый, что так одарил нашего мальчика!»
Дарьи захотелось увидать свою невестку, увидать наяву, во плоти. Она не верила, что может вот-вот стать бабушкой – наверняка Павел и его молодая жена уже трудятся над созданием его или внука, или внучки.
«Как же быстро летит жизнь. Ещё недавно я стыдливо подтягивала сползающие гольфы и носила форменное платье, а теперь бабушка. Бабушка. Пусть пока что в проекте, но это же, так грустно!»
Она устала ощущать себя на вечном эскалаторе. Жизнь возносила одних наверх, других опускала в зловонную пропасть.
Ей хотелось взять из руки  Павла телефон, взять и прокричать в него все радостные слова.
- Не отвечает,  - грустно проговорил Павел, - Наверное, шалит с женой.
- А может и нам немного пошалить, - задыхаясь от восторга, проговорила Даша и прикоснулась губами к слегка шереховатой щеке Григория.
 
Павел никак не мог привыкнуть к близости обнаженной жены. Та сидела рядом и пыталась завязать разговор с одной милой англичанкой, что сидела рядом со своим бой-френдом.
Обедать в чем мать родила было ново – Павел думал, что слишком привычке прятать своё тело, прятать и стыдиться его. Словно бы украденной вещи.
Эллис весело щебетала о лондонской жизни, о то, что метро баставало, а её родители застряли в Уимблдоне на знаменитом турнире:
- Your Sharapova is a miracle. My father is crazy about her. He gathers all of his photos. Even goes to tournaments where she plays. You know, I like to be naked, so cool, you can feel and equality and fraternity!
Поликсена снисходительно улыбнулась:
- And your dad walks around the house naked?
-No, he tortured me with tweed and other fabrics. Dresses up like a doll. Disgusting. Now I am just me. And it's so nice!
Девушка широко улыбнулась.
Она совсем не походила на засушенную девственницу. Англичанки казались Павлу именно такими. Милые скромницы – с невыразительными телами и постоянной скукой во взгляде.
Обедать было приятно, но нетерпеливая в своей страсти Поликсена подталкивала его колено своим и загадочно улыбалась после каждого толчка.
 
Та же самая улыбка играла на губах Даши.
Она была рада вновь почувствовать в себе член Григория, словно бы ей вновь было те мимолётных семнадцатьи лет. Тех семнадцать лет, которые так быстро превратились в роковые сорок три.
Они вновь были школьниками, вчерашними школьниками, не ведающими своей грядущей, такой извилистой жизни.
Тим казалось, что она будет  и светлой, и чистой, и прекрасной. Точно такой, какой им обещали учителя. Что в неё каждый день будет подобен празднику, и стоит только выбрать себе прямую и светлую дорогу.
Но мир стал стремительно меняться. Страна, кажущаяся неколебимым колосом, раскололась, словно заблудившийся в Гольфстриме гренландский айсберг. А они, они не умели плавать в суровом и опасном океане.
Дарья вдруг стал вспоминать всю свою жизнь, вспоминать день за днём, считая себя обманутой и опороченной. Жизнь была полна клякс, словно бы бездарное сочинение, сочинение, за которое ей обязательно грозит кол.
Она вдруг стала целовать своего гостя, целовать страстно и красиво, словно бы всё это было не с ней – глупой поселковой неудачницы, а с кем-то другой, более достойной простого женского счастья.
Страх перед беременностью отступил. Она желала вновь почувствовать в своей матке ток семени. Оно наполняло смыслом её жизнь, к тому же сулило какое-никакое, благосостояние.
Григорий впервые был счастлив. Он жил, жил ради этого дня, жил для того, чтобы вернуться к Дане, к её новому, незнакомому телу, телу, которому он дарил радость и свет любви.
Наверняка и его сын сейчас штурмовал свою вершину. Пытался подарить Поликсене шанс стать матерью, стать нужной в этом мире – огромном божьем саду.
- Милый, милый. Какая радость, что ты вернулся.
Она вдруг подумала, что зря сомневалась в его верности – в сущности, Павел был повенчан с ней, повенчан судьбой.
 
 
После сытного  обеда молодоженам не терпелось остаться наедине друг с другом.
Поликсена постепенно привыкла не замечать своей наготы, не пялить глаза на зазеркальных двойников, не думать плохо о своём нагом теле, но гордиться им.
Эта ярмарка тщеславия – была самой тщеславной. Эти богачи бахвалились самым летучим капиталом своей красотой, которая в любой момент могла обернуться уродством.
Павел подумал, что теперь он тоже вроде милого манекена, манекена, который должен был создать для своего отца ещё одного манекена.
В каюте было светло и уютно. Ход судна почти не чувствовался. Полина поспешила скинуть с постели покрывало и упасть ничком на постель.
Она лежала как развратница и ещё девственница одновременно. Стыдливо и призывающе, была похожа на всех нагих женщин одновременно – и была неповторима словно бы Даная Рембрандта или Обнаженная Маха Гойи.
Павел набросился на неё словно бы на свежий только что купленный трот. Он не мог знать, что и его отец также познаёт такое же счастье – счастье обладания единственной неповторимой женщиной.
Он вдруг захотел стать с Поликсеной единым целым. Захотел никогда не расставаться с ней, и уже жалел, что был вынужден делиться её телом, выставляя напоказ на чужие завидующие ему глаза.
Он вспомнил о спелых и милых в своей наготе грудях Эллис. Она была забавной – словно бы дорогая кукла без своего обычного наряда. Милая скромная, задушенная правилами англичанка.
Целый месяц свободы от мира. Он оставался там за кормой, оставался со своим дрязгами и проблемами, оставался, как страшный и непонятный сон.
Он больше не вспоминал ни о Москве, ни о прочем. Не вспоминал о том, что его пугало и томило, что заставляло плакать и страдать. Он был свободен и счастлив, и всё более уверенно входил в молодую плоть своей законной жены.
 
- Зачем тебе уезжать сегодня?! Уедешь завтра, - произнесла Даша.
Она стояла у плиты и готовила ему яичницу, готовила впервые с радостным чувством.
Словно бы не было  этих долгих двадцатьи шести лет, не было  страшного одиночества и тоски. Она вдруг вновь почувствовала себя девушкой, словно бы вновь только что потеряла девственность – отдала её, как драгоценный камень своему избраннику.
- Но тётя Аня.
- Твоя полоумная тётка из Новороссийска. Я помню её…
- Помнишь?
- Да. Она приезжала сюда на воды. И ужасно злилась на дороговизну. Это было весело.
Тогда в 1985 году тётя Аня показалась ему путешествующей англичанкой. Она воспользовалась своей привилегией и считалась уже пенсионеркой. Четверть века с оболтусами не прошли для неё даром.
А они были всего лишь влюбленными друг в друга подростками. Глупыми детьми, что не могли наглядеться друг на друга и совсем не ощущали коварного и такого необратимого течения времени.
Он вдруг подумал, что рано или поздно они с Дашей станут стариком со старухой – но не сказочными, а самыми настоящими, что жизнь постепенно вытечет их них, как вытекает вода из дырявого сосуда. Он боялся этой пустоты, возможно Бог заделает дырку и нальёт в них волшебную жидкость снова.
Он меньше всего желал предавать Дашу, она не перенесла бы очередной подлости и обмана, не смогла и дальше уважать его.
- Послушай, Даша, давай поженимся!
- Что?
- Давай поженимся. Я не сделал это тогда – сделаю сейчас.
- Всему своё время, Павлик. Всему своё время. Нельзя ступить в одну и ту же реку дважды.
- Но мы же ступили. Послушай, у твоего сына есть жена, почему я не имею права на такое же счастье.
- Павлик, ты сам решил жить без меня. Вспомни, ты даже ни разу не написал мне ни строчки из Москвы.
- Я просто ошалел от Москвы. Я просто стеснялся…
- Чего? Спросить меня, не беременна ли я?
- Даша, да я – подлец. Я – сволочь. Но я ведь признал Павла, я готов всё искупить.
- Павел не мучай себя. Мы уже не так молоды, чтобы начинать всё сначала.
Она, молча, подала ему тарелку с яичницей-глазуньей, та весело таращилась своими жёлтыми «глазами» и привлекала к себе взгляд.
Он ел и не сводил взгляда своей первой любви. А та в одном лишь переднике смотрела на него с немым обожанием. Возможно, не реши он отправиться в Москву, в его жизни было больше обычного человеческого счастья.
Он мечтал о том, что после института станет работником министерства, что перестанет смотреть с завистью на тех, кто имеет возможность выезжать за рубеж, что его, наконец, станут уважать. И что он сюда приедет в дорогом костюме и выйдет из спального вагона.
Его мечты сбылись, но они не дали ему самого главного – счастья. Скоро возможность ездить за рубеж появилось у всех, у кого завелись деньги – он уже не был избранным, не мог гордиться этой привилегией.
«Ой, сегодня должны «Следствие вели» показывать! – проговорила Даша. – Хочешь посмотреть.
Но на канале вместо этой передачи показывали матч между двумя столичными командами «Зенитом» и «Локомотивом». Обычно  Григорий болел за представителей северной столицы – ему нравилось слово «зенит» и нравились фамилии игроков.
Даша присела рядом и стыдливо, как-то слишком по- школьному, натянула свой цветастый передник на свой взлохмаченный страстью лобок.
Ей вдруг захотелось очистить его от неприличных зарослей, постричь, словно бы английский газончик. Наконец вспомнить о своей женской сути.
«Знаешь, у меня такое ощущение, что сейчас откроется дверь – и войдёт… мама!»
- Мама… А разве она ещё жива?
- Да жива. Мы отметили ей ¾ века. 75 лет. Знаешь, я никогда не думала, что мама будет такой старой, хотя по ней не скажешь, что она старуха.
Футболисты бегали по телевизионному экрану, перепассовывали мяч, а они с Дашей напряженно молчали, боясь проворонить тот миг, когда им обоим захочется вновь слиться воедино
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 


 



 
 
 
 
 
.
 
 
 

© Copyright: Денис Маркелов, 2015

Регистрационный номер №0298072

от 12 июля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0298072 выдан для произведения:

Глава восьмая

 
На следующее утро Григорий  проснулся в шесть часов утра, позавтракал с уже бодрствующей тётей и собрался идти на вокзал к первой электричке на Краснодар.
Он шёл по улице Марата и думал, как хорошо на время покинуть Москву, перестать бегать по своим делам, словно паук по паутине, наконец, ощутить неумолимое течение времени.
Он сам себе казался всё ещё влюбленным юнцом. Мальчишкой из далекого южного посёлка.
 
Сев в электропоезд, он тотчас почувствовала радость. Сегодня в воскресение решалась его судьба.
Он вдруг подумал, что надо было быть ответственнее в тот день с Дашей, что их соитие было и провидением, и ошибкой одновременно. Что, наконец, она попросту подарила ему счастье взросления, не потребовав ничего взамен.
Без пяти минут десять он вышел на платформу «Нефтеморск» - волосы его подхватил ветер, они затрепетали словно бы листья высокой травы. А он, сойдя вниз по ступеням, вышел на пыльную дорогу, миновал железнодорожные пути и зашагал к шумливому и полному опасностей шоссе.
Он помнил, как родители запрещали ему даже думать о том, что бы убегать «за профиль». Он и не убегал, всерьёз боясь этих самодвижущих чудовищ.
Сейчас он шагал медленно, удивляясь этому такому изменчивому миру, человек уйдёт – а мир останется, станет ещё загадочнее и краше.
Он вдруг подумал, что зря пошёл на поводу своей гордыни, и организовал эту дурацкую поездку вокруг Африки. Что лучше было притащить Павла с женой сюда, порадовать его мать – и что, в сущности, русскому человеку достаточно его красивой и необъятной России.
 
Главная улица посёлка была обсажена старыми деревьями. Ему навстречу по проезжей части ехали Газели, эти машины спешили в здешний райцентр, спешили, как раньше, во времена его детства спешили большие охристого цвета автобусы.
Мир детства проникал в каждую пору его тела. Он был неистребим, наполнял душу приятным чувством свободы и бессмертия. Тогда он почти не чувствовал течения времени. Попросту глотал день за днём, тщательно прожёвывая каждый час, минуту даже секунду. Помнил, как сентябрьским днем 1979 года пошёл в первый класс, как смотрел на мир и радовался всему – пожелтевшим листьям деревьям, солнцу, учителям. Еще любил по средам в каникулы ходить на мультсборники в клуб, а по воскресеньям смотреть за гривенник детские фильмы.
Он помнил и красивый белый, похожий чем-то на афинский Акрополь летний кинотеатр. Асфальт вокруг этого культурного строения бугрился – это старательно поработали корни окружающих его тополей. Эти высокие деревья довольно быстро росли, но состарившись, становились опасны.
Вал за валом накатывал на него. Память бурлила, словно бы море в шторм, бурлила и выносила на берег повседневности всё – и хорошее, и дурное.
Он решил сократить себе путь и, перейдя дорогу, прошёлся вдоль небольшого парка. Тут стоял памятник Неизвестному солдату и горел Вечный огонь. Будучи пионером, Григорий возлагал к памятнику цветы, и даже гордился тем фактом, что их всем классом принимали в пионеры накануне Дня Победы.
Тогда ему особенно было лестно то, что галстук ему повязал его родной дед. Старик тогда немного прихварывал, но исправно ходил на работу в парк и даже активно ухаживал за приусадебным участком.
Тот мир стёрли с земли, попросту разрушили, заменив его другим. Он вдруг даже позавидовал деду – тот умер в мире, в который верил, и которому служил верой и правдой. А он, он советский пионер и комсомолец – кем стал он – обычнейшим ренегатом. Таким же гадом, каким были сочувствующие немцам люди в кубанках.
Он с какой-то обидой смотрел  новый сериал о краснодонцах, смотрел и не верил своим глазам. Неужели, их запомнят такими, а что тогда скажут о нём, что скажут о его времени?
«Время человека уходит, а человек остаётся. В чужом времени, в чужой жизни!»
Он устал быть персонажем Божьего эпоса, устал играть предложенную ему роль и, словно бы усталая марионетка, просился на гвоздик. Но Бог всё ещё не отпускал его из великой мистерии, не давал возможности отдохнуть.
Григорий вдруг подумало своей престарелой тётке. Подумал, как легко попросту не проснуться, попросту надоесть Богу своими жалобами, и он решит избавиться от надоевшего ему персонажа.
Он прошёл по покрытой тротуарной плиткой аллейке и вышел к прямой и не столь тенистой улице. Она вела к поселковой больнице. Когда-то в том же направлении протягивал свою длань и медный образ- вождя, но со времён перестройки его развернули лицом к довольно стильному зданию – клубу «Нефтяник».
Он вдруг вспомнил, как его не пускали сюда в плавках, как он мечтал подсмотреть за полуголыми девчонками и тесных бикини, как наконец в нём пробуждалась страсть к жизни.
Теперь всё это было лишь забавным сном – не более того. Он вдруг подумал, что пора навестить, но кого сначала маму, или его дорогую, драгоценную Дашу. Его первую Страстную любовь.
 
 
Даша сама не понимала, зачем включила телевизор. Там начиналась трансляция старого советского фильма про любовь – "Сердца четырёх».
Когда она смотрела эту кинокомедию запоем – в клуб пару раз привозили довольно изношенную копию, но это было давно в мае 1985 – на День 40-летия Великой Победы.
Тогда всем казалось, что фашизм окончательно повержен. Так люди, справившись с очагом заразы, не замечают, что болезнь уже в них, что они стали носителями вирусов, и что новая вспышка вируса – неизбежна.
Она вдруг подумала о США. Подумала, как боялась смотреть на газетные карикатуры, особенно презирая непонятное слово из четырёх латинских букв. Его ей не советовали произносить вслух, слово напоминало мерзкого прожорливого паука, а мать Даши уверяла, что это всё тот же воскрешенный всееарропейский вермахт.
Эти потерявшие всякую совесть люди угрожали России новыми бедами. Они не могли простить ей её существования, не могли простить, что богатства Сибири не продаются задёшево, а ещё лучше – не принадлежат им по праву.
Даша вдруг поняла, что половина мира окончательно сошла с ума, что сейчас глупо совершать половые акты – ты или станешь убийцей, или безумцем, который не ведает, что творит.
«Люди бы давным-давно обрели бессмертие, если бы не боялись смерти. Если бы не поклонялись её как божеству!»
Она понимала, что страсть сотворить новое тело, взамен своего. Это всего лишь усмешка дьявола, он приравнивает нас всех к червям и мухам – чья плодовитость доказывает только одно – они слишком верят в Смерть.
Даша вдруг подумала, что хорошо, что она почти избавилась от зова плоти, от желания и вновь заниматься нелепой и постыдной гимнастикой – искать для этого занятия напарника, а затем обманывать его лживыми посулами.
Время телесных безумств миновало. «Бог и половые органы», - вспомнила она фразу, вычитанную ею в какой-то книге. – И всё это мы именуем, одним словом Любовь!
Она давным-давно перестала поклоняться своей вагине. Та была не против, слегка попоститься. Трогать её пальцами не имело никакого смысла – вагина начинала жутко фальшивить. А искать для этих струн подходящий смычок – у неё не было ни желания, ни сил.
Конечно, можно было переступить через гордость – позволить какому-нибудь заезжему пенису проникнуть туда, и даже поселить в её матке свои сперматозоиды. Даша любила рисковать – она сравнивала соитие двух людей с химическим опытом – в результате реакции, именуемой половым актом – из двух тел создавалось третье.
Смотря вполглаза на экран, она почти прозевала звонок в дверь. Кто-то решил навестить её. Но кто8 Она никого не ждала в это июльское воскресение
 
 
 
 
 
* * *
Лайнер «La fille de Roi des mers» стоял у причальной стенки морского порта в Ницце.
К зданию морского вокзала съехались такси и богатые лимузины – ни высаживали своих седоков, А будущие пассажиры прекрасного лайнера радостно улыбались.
Они были все чисты и прекрасны. И к тому же весьма откровенны, тяготясь необходимостью прятать свои тела под привычными для общества одеждами.
Им всем хотелось жить в рукотворном Раю, в божьем саде, подражая своим прародителям во всём.
Поликсена и Павел скоро затерялись в этом многолюдье. Из динамиков звучал ласкающий голос Джон Дассена. Его неистребимо пляжная мелодия о любви.
Но, ни Поликсена, ни Павел не помнили этой мелодии. Она принадлежала юности их родителей – милая простая, хватающая за сердце мелодия...
Им не терпелось взойти на борт сверкающего белизной лайнера – и разом стать похожими на сотни других пассажиров этого удивительного судна.
Слово «судно» не нравилось  Поликсене. Услышав его, она представляла не прекрасный корабль, а нелепый  эмалированный сосуд, который ещё сравнивали с домашней плавающей птицей сосуд.
Между тем зазвучал неувядающий «Салют». Поликсена и Павел взошли на борт.
 
Им сразу понравилась их каюта. Она была просторной с двуспальной кроватью и окном, а также с санузлом с ванной и туалетом.
Всё было прекрасно. Теперь оставалось самое сложное – переодеться в наготу.
Поликсена так долго предвкушала этот момент, что теперь не решалась сделать первый шаг. Ей вдруг разонравилась эта затея – словно бы эта игра уже была давно не модной.
Павел не решался начать оголение первым. Он вдруг застеснялся своего пениса, тот всегда норовил поднять свою голову в самый неподходящий момент.
Но всё-таки он стал избавляться от опостылевшего ему фрака и панталон – быть всегда пародией на дирижеров – это было невыносимо.
Поликсена охотно последовала его примеру. Ей вдруг захотелось назло страху зарозоветь, стать похожей на забавную фигурку их марципана, что была на их свадебном торте – обнаженная невеста в фате под руку с обнаженным женихом в цилиндре.
Она съела жениха, а Павел съел невесту. Это шуточное канибадьство очень развеселило её. Фигурки слишком походили на них, на них именно сейчас. Она вдруг подумала, что фату можно оставить, вот если бы у Павла имелся цилиндр!
«Целый месяц свободы. Свободы посреди огромного океана!»
Поликсена старалась не думать о печальном. Рева думала только о том, как мило проведёт своё время в путешествии. Как жаль, что любезный папа снабдил её большой суммой наличных денег – он предпочитал доллар евро.
Поликсена упала на застеленную постель и тотчас приняла зовущую позу. Она насмотрелась таких поз на множестве репродукций картин, и теперь металась между Венерой кисти Джорджоне и приготовившейся к порке девушки Буше.
Для последней позы требовалась кушетка. Да и Павел вряд ли имел права прикасаться к её ни разу не поротому заду.
Аромат преступного язычества уже витал вокруг. Он проникал в поры кожи, словно бы целебный пар. Поликсена радостно улыбнулась.
«Может, немного повозимся?» - задорно спросила она, показывая мужу свою драгоценную раковину.
Павел, молча, смотрел на раскрытые гениталии жены. Он вдруг понял, что должен привыкнуть в их виду, что теперь им предстало вести себя, как ведут себя приматы где-нибудь в глубине джунглей.
* * *
Григорий так увлёкся вальсированием с Дарьей, что едва не забыл о том, что обещал сыну позвонить ему. Теплоход должен был отойти  от причала ровно в полдень по времени Ниццы.
Он тотчас вытащил из кармана мобильник и набрал номер Павла.
«Какой же ты добрый, что так одарил нашего мальчика!»
Дарьи захотелось увидать свою невестку, увидать наяву, во плоти. Она не верила, что может вот-вот стать бабушкой – наверняка Павел и его молодая жена уже трудятся над созданием его или внука, или внучки.
«Как же быстро летит жизнь. Ещё недавно я стыдливо подтягивала сползающие гольфы и носила форменное платье, а теперь бабушка. Бабушка. Пусть пока что в проекте, но это же, так грустно!»
Она устала ощущать себя на вечном эскалаторе. Жизнь возносила одних наверх, других опускала в зловонную пропасть.
Ей хотелось взять из руки  Павла телефон, взять и прокричать в него все радостные слова.
- Не отвечает,  - грустно проговорил Павел, - Наверное, шалит с женой.
- А может и нам немного пошалить, - задыхаясь от восторга, проговорила Даша и прикоснулась губами к слегка шереховатой щеке Григория.
 
Павел никак не мог привыкнуть к близости обнаженной жены. Та сидела рядом и пыталась завязать разговор с одной милой англичанкой, что сидела рядом со своим бой-френдом.
Обедать в чем мать родила было ново – Павел думал, что слишком привычке прятать своё тело, прятать и стыдиться его. Словно бы украденной вещи.
Эллис весело щебетала о лондонской жизни, о то, что метро баставало, а её родители застряли в Уимблдоне на знаменитом турнире:
- Your Sharapova is a miracle. My father is crazy about her. He gathers all of his photos. Even goes to tournaments where she plays. You know, I like to be naked, so cool, you can feel and equality and fraternity!
Поликсена снисходительно улыбнулась:
- And your dad walks around the house naked?
-No, he tortured me with tweed and other fabrics. Dresses up like a doll. Disgusting. Now I am just me. And it's so nice!
Девушка широко улыбнулась.
Она совсем не походила на засушенную девственницу. Англичанки казались Павлу именно такими. Милые скромницы – с невыразительными телами и постоянной скукой во взгляде.
Обедать было приятно, но нетерпеливая в своей страсти Поликсена подталкивала его колено своим и загадочно улыбалась после каждого толчка.
 
Та же самая улыбка играла на губах Даши.
Она была рада вновь почувствовать в себе член Григория, словно бы ей вновь было те мимолётных семнадцатьи лет. Тех семнадцать лет, которые так быстро превратились в роковые сорок три.
Они вновь были школьниками, вчерашними школьниками, не ведающими своей грядущей, такой извилистой жизни.
Тим казалось, что она будет  и светлой, и чистой, и прекрасной. Точно такой, какой им обещали учителя. Что в неё каждый день будет подобен празднику, и стоит только выбрать себе прямую и светлую дорогу.
Но мир стал стремительно меняться. Страна, кажущаяся неколебимым колосом, раскололась, словно заблудившийся в Гольфстриме гренландский айсберг. А они, они не умели плавать в суровом и опасном океане.
Дарья вдруг стал вспоминать всю свою жизнь, вспоминать день за днём, считая себя обманутой и опороченной. Жизнь была полна клякс, словно бы бездарное сочинение, сочинение, за которое ей обязательно грозит кол.
Она вдруг стала целовать своего гостя, целовать страстно и красиво, словно бы всё это было не с ней – глупой поселковой неудачницы, а с кем-то другой, более достойной простого женского счастья.
Страх перед беременностью отступил. Она желала вновь почувствовать в своей матке ток семени. Оно наполняло смыслом её жизнь, к тому же сулило какое-никакое, благосостояние.
Григорий впервые был счастлив. Он жил, жил ради этого дня, жил для того, чтобы вернуться к Дане, к её новому, незнакомому телу, телу, которому он дарил радость и свет любви.
Наверняка и его сын сейчас штурмовал свою вершину. Пытался подарить Поликсене шанс стать матерью, стать нужной в этом мире – огромном божьем саду.
- Милый, милый. Какая радость, что ты вернулся.
Она вдруг подумала, что зря сомневалась в его верности – в сущности, Павел был повенчан с ней, повенчан судьбой.
 
 
После сытного  обеда молодоженам не терпелось остаться наедине друг с другом.
Поликсена постепенно привыкла не замечать своей наготы, не пялить глаза на зазеркальных двойников, не думать плохо о своём нагом теле, но гордиться им.
Эта ярмарка тщеславия – была самой тщеславной. Эти богачи бахвалились самым летучим капиталом своей красотой, которая в любой момент могла обернуться уродством.
Павел подумал, что теперь он тоже вроде милого манекена, манекена, который должен был создать для своего отца ещё одного манекена.
В каюте было светло и уютно. Ход судна почти не чувствовался. Полина поспешила скинуть с постели покрывало и упасть ничком на постель.
Она лежала как развратница и ещё девственница одновременно. Стыдливо и призывающе, была похожа на всех нагих женщин одновременно – и была неповторима словно бы Даная Рембрандта или Обнаженная Маха Гойи.
Павел набросился на неё словно бы на свежий только что купленный трот. Он не мог знать, что и его отец также познаёт такое же счастье – счастье обладания единственной неповторимой женщиной.
Он вдруг захотел стать с Поликсеной единым целым. Захотел никогда не расставаться с ней, и уже жалел, что был вынужден делиться её телом, выставляя напоказ на чужие завидующие ему глаза.
Он вспомнил о спелых и милых в своей наготе грудях Эллис. Она была забавной – словно бы дорогая кукла без своего обычного наряда. Милая скромная, задушенная правилами англичанка.
Целый месяц свободы от мира. Он оставался там за кормой, оставался со своим дрязгами и проблемами, оставался, как страшный и непонятный сон.
Он больше не вспоминал ни о Москве, ни о прочем. Не вспоминал о том, что его пугало и томило, что заставляло плакать и страдать. Он был свободен и счастлив, и всё более уверенно входил в молодую плоть своей законной жены.
 
- Зачем тебе уезжать сегодня?! Уедешь завтра, - произнесла Даша.
Она стояла у плиты и готовила ему яичницу, готовила впервые с радостным чувством.
Словно бы не было  этих долгих двадцатьи шести лет, не было  страшного одиночества и тоски. Она вдруг вновь почувствовала себя девушкой, словно бы вновь только что потеряла девственность – отдала её, как драгоценный камень своему избраннику.
- Но тётя Аня.
- Твоя полоумная тётка из Новороссийска. Я помню её…
- Помнишь?
- Да. Она приезжала сюда на воды. И ужасно злилась на дороговизну. Это было весело.
Тогда в 1985 году тётя Аня показалась ему путешествующей англичанкой. Она воспользовалась своей привилегией и считалась уже пенсионеркой. Четверть века с оболтусами не прошли для неё даром.
А они были всего лишь влюбленными друг в друга подростками. Глупыми детьми, что не могли наглядеться друг на друга и совсем не ощущали коварного и такого необратимого течения времени.
Он вдруг подумал, что рано или поздно они с Дашей станут стариком со старухой – но не сказочными, а самыми настоящими, что жизнь постепенно вытечет их них, как вытекает вода из дырявого сосуда. Он боялся этой пустоты, возможно Бог заделает дырку и нальёт в них волшебную жидкость снова.
Он меньше всего желал предавать Дашу, она не перенесла бы очередной подлости и обмана, не смогла и дальше уважать его.
- Послушай, Даша, давай поженимся!
- Что?
- Давай поженимся. Я не сделал это тогда – сделаю сейчас.
- Всему своё время, Павлик. Всему своё время. Нельзя ступить в одну и ту же реку дважды.
- Но мы же ступили. Послушай, у твоего сына есть жена, почему я не имею права на такое же счастье.
- Павлик, ты сам решил жить без меня. Вспомни, ты даже ни разу не написал мне ни строчки из Москвы.
- Я просто ошалел от Москвы. Я просто стеснялся…
- Чего? Спросить меня, не беременна ли я?
- Даша, да я – подлец. Я – сволочь. Но я ведь признал Павла, я готов всё искупить.
- Павел не мучай себя. Мы уже не так молоды, чтобы начинать всё сначала.
Она, молча, подала ему тарелку с яичницей-глазуньей, та весело таращилась своими жёлтыми «глазами» и привлекала к себе взгляд.
Он ел и не сводил взгляда своей первой любви. А та в одном лишь переднике смотрела на него с немым обожанием. Возможно, не реши он отправиться в Москву, в его жизни было больше обычного человеческого счастья.
Он мечтал о том, что после института станет работником министерства, что перестанет смотреть с завистью на тех, кто имеет возможность выезжать за рубеж, что его, наконец, станут уважать. И что он сюда приедет в дорогом костюме и выйдет из спального вагона.
Его мечты сбылись, но они не дали ему самого главного – счастья. Скоро возможность ездить за рубеж появилось у всех, у кого завелись деньги – он уже не был избранным, не мог гордиться этой привилегией.
«Ой, сегодня должны «Следствие вели» показывать! – проговорила Даша. – Хочешь посмотреть.
Но на канале вместо этой передачи показывали матч между двумя столичными командами «Зенитом» и «Локомотивом». Обычно  Григорий болел за представителей северной столицы – ему нравилось слово «зенит» и нравились фамилии игроков.
Даша присела рядом и стыдливо, как-то слишком по- школьному, натянула свой цветастый передник на свой взлохмаченный страстью лобок.
Ей вдруг захотелось очистить его от неприличных зарослей, постричь, словно бы английский газончик. Наконец вспомнить о своей женской сути.
«Знаешь, у меня такое ощущение, что сейчас откроется дверь – и войдёт… мама!»
- Мама… А разве она ещё жива?
- Да жива. Мы отметили ей ¾ века. 75 лет. Знаешь, я никогда не думала, что мама будет такой старой, хотя по ней не скажешь, что она старуха.
Футболисты бегали по телевизионному экрану, перепассовывали мяч, а они с Дашей напряженно молчали, боясь проворонить тот миг, когда им обоим захочется вновь слиться воедино
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 


 



 
 
 
 
 
.
 
 
 

 

Медовый плен. Глава седьмая

Медовый плен. Глава девятая