Медовый месяц. Глава шестая

После Барановичей поезд   неожиданно свернул к Слониму. Он двигался в наступающей темноте, двигался очень быстро.
Поликсена и Павел заказали себе ужин в купе. Им не хотелось одеваться и идти в вагон ресторан, смотреть на случайных попутчиков и объяснять, почему они так необычно одеты.
Этот маскарад начинал надоедать обоим. Гораздо прозе было мечтать о полной наготе – ведь наггота это одежда бессмертных богов.
Поликсена старательно доела свою порцию. Ей показалось забавным то, как её муж справляется с первым блюдом – странный способ разонравиться – есть в присуствие того, в кого ты влюблён.
Поликсен совершенно не интересовал мир за окном – её бесспокоило лишь одно – обязательная процедура на границе – таможенный досмотр и прочее. Конечно, она не собиралась провозить во Французскую Республику анашу или кокаин – пряча свой груз в заднем проходе.
Павел не понимал, как должен был вести себя- вчерашний демарш жены его испугал – секс вснгда казалсч только милой запретной игрой – игрой за которое платишь своей собственной жизнью.
Он никогда не представлял себя отцом. Возможно, многие надеются на крепость резиновых чехольчиков. Но только не он – прятать свой пенис, как приведение, прятать только для того, чтобы не свершилось то самое, ради чего люди позволяют своим гениталиям целоваться взасос.
Поликсена бы прекрасно выглядела, будучи в положении. Она бы перестала разыгрывать себя ребёнка – бременность луччшее лекарство от инфантилизма. Именно она помогает в таких случаях.
Но заниматься этим сейчас, в поезде, он не хотел. Словно бы боялся показаться преступником.
Капли дождя лизали вагонные стёкла. Они лизали их, словно бы ошалевшие кошки, свою миску.
«Как жаль, что приходится так долго ждать – ужасная глупость проходить границу ночью.
 
Круазье решился на поход по злачным местам.
Он вдруг подлумал что кафе  Носорог – весьма интересно, он вдруг подумал, что стоит навестить его, словно бы милую, на давно разонравившуюся любовницу.
К некоторым местам привыкаешь, как к женщинам – приходить туда время от времени, приходить и радовать своим визитом всех тех, кого увидишь.
Он довольно быстро дошёл до кафе, дошёл. Как в молодости, когда спешил на свидание – в какое-нибудь модное заведение или на последний сеанс в кино – посмотреть «Шербургские зонтики», напрмер.
Его Брест мало чем отличался от Шербура. Тула заходили океанские теплоходы, а в 1912 году там пришвартовался знаменитый «Титаник».
На этом судне погиб возлюбленный его бабушки. Её возлюбленный меч тающий о новой жизни в далёкой Америке.
            В этом уюином кафе не хотелось придаваться печали – в сущности, он сам пришёл в этот уютный мир, и не стоит приносить с собой скуку и слёзы.
            Сделанный заказ был принесён быстро. Он был рад съеесть все эти прекрасные блюда. Например тупец в устричном соусе он прямо-таки таял на языке.
            В нем пробуждался его прадед. Прадедушка любил хорошо и вкусно поесть – любил жизнь т все радости жизни. И ненавидел толко одно –Смерть.
            Смерть была ненавистна и его правнуку. Особенно массовая смерть.
            Чувство стыда за людей не отпускала – наверняка они не хотели быть зверьми – но увы – были именно ими. Казалось, что этот город обречён, что его превратили в груды развалин – но он жив, жив и прекрасен, словно бы степной цветок .
            Еда заняла своё место в  желудке бывшего комиссара. Он вдруг стал выглоядеть бодрее, даже несколько моложе – вкусный ужин – это главное для рростепенно стареющего человека.
            Только одно обстоятельство его слегка угнетало – он запамятовал номер мобильного телефона одной русской дамы, которая была столь красива, сколько умна – он даже не мог сказать ей, что сейчас находится в Волгограде.
            Съев всё, что было положен на тарелки, он вдруг почувствовал радость. Прекрасную и светлую радость. Было важно донести его до отеля – донести, слоно хрустальную корону на голове.
 
            Поликсена посмотрела в окно, этот дурацкий поезд вновь задвигался, но в обратном направлении. Он возвращался туда, откуда пришёл..
Она вновь погрузилась  перепитии детективного сюжета. Теперь её внимание привлёк роман о том, знаменитом Восточном экспрессе.
 Павел с неодобрением посмотрел на жену.
- По-моему мнению, все детективы пишут те, кому охота убивать, но которые боятся сделать это наяву.
- Ты просто дурак. Зато тетя Агата просто душка. У неё такие классные детективы.
- Всё это глупости – убить человека в поезде – что может быть глупее. Из поезда трудно уйти.
- Намного проще, чем сбежать с корабля.
- Ну, можно предположить, что убийцу ожидала подводная додка. Он убивает, а затем бросается вних с кормы – и вуаля.
- Если ты прыгнешь, ты попросту разобьёшься.
- Некоторые люди ужачно арыгают с небоскрёбов – с парашютом – разумеется.
Поликсена вздохнула. Она давно мечтала увидеть экзотические страны, но теперь, когда весь мир наводнили безумцы – это было невозможно. Почему столько людей придумываают проблемы для себя и для других?!
Павел тоже был не в восторге от того, как живёт взбаломученный мир. Он походил на мир в отсуствие взрослых. Все делаи вид, что всё знают и умеют – все, включая первых лиц государств. Но потом, потом имнаверняка придётся на помощь нашего всеобщего Отца.
Пола халата на теле жены немного отодвинулась и её обнаженное засверкало стыдливой девичьей наготой. Вероятно, она запамятовала о трусах – трусы были тем самим манком, на который та падки мужчины.
Прятать свой лобок, словно бы драгоценное ожерелье было так глупо. К тому же предатель-анус частенько подводит таких скромниц – марая их трусики охристыми зловонными пятнами.
 
Эльвира надеяля не показаться всем слишком глупой. Она впервые выезжала за рубеж и слегка побаивалась пограничников и таможенников, железноддорожников, а главное незнакомых людей в далёкой и непонятной Франции.
То, что она согласилась быть танцовщицей на шикарном лайнере, было слишком, слишком сказочно. Эльвира вовсе не хотела кому-то давать объяснения, особенно распространяться о том занятии, что предстояло ей на борту «Принцессы Океанов».
Танцевать нагишом – в сущности, в  театр ходят ради женского тела. Её тела. Эта языческая забава – все эти пируэты, прыжки, поддержки – милое и приличное кривляния.
 
 
* * *
Поликсена ужасно стеснялась своего внешнего вида. Было глупо выходить из вагона в халате, но ещё глупее – в свадебном платье.
Люди вокруг явно пялили на неё глаза, к тому же быть белой вороной не входило в планы Поликсены. Она никак не могла привыкнуть к грядущему оголению,но это красивое платье скорее привлекало чужие взгляды, чем спасало от них
Пограничники  задавали много вопросов, они просили задекларироввать всю валюту, что была в их кошельках – на её личные нужды. Отец не пожадничал и отчего-то слиишком расщедрился – отвалил им нала по пятнадцать тысяч на нос.
Ася эта суматоха нервировала Роликсену. Она не понимала, к чему голой барышне так много денег – и где она станет прятать бумажник – неужели в только что откупоренной вагине, как прячут свои незаконные вези контрабандистки наркотиков.
Наконец всё было завершено. И она вернулась в вагон и легла в постель, старательно думая только о приятном. Муж также поспешил разобрачиться и лёг рядом – поезд двинулся и покатил дальше, с кажлым часом всё ближе продвигаясь к Ривьере.
Она пробудилась только тогда, когда поезд полходил к Оставе. Пробудилась и почувствовала лёгкий голод. Муж оежкл рядом в позе верного сенбернара – он спал свернувшись в клубок словно ёж.
Поликсена отправилась в санузел – облегчиться и почистить зубы. В этой маленькой комнате, было так тесно, что она чуть не дала себе зарок больше никогда не выеезжать из Москвы.
 
Её отец имел другое мнение. Он невольно завидовал дочери – быть на огромном корабле посреди огромного океана – что же ещё нужно уставшему от цивилилизации человеку.
Он был щедр к Поликсене. Пятнадцать тысяч долларов -  какая малость – зато его дочь может радовать себя маленькими сюрпризами – вроде флакоа духов или какой-нибудь нестоящей безделушки
            Сам он намеревался провести лето со сватом. Фирменный поезд должен был унести их от пыщущей адом столицы в ласковому морю, в знаменитый Город-Герой – подвиг нго защитников воспел в своей знаменитой книге Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев.
            Григорий Иванович вспоминал, как в школе читал эту брошюрку. Изданную Политиздатом, как даже выступал на какои-то собрании, стараясь получить по истории пять. Или это был не он. Прошлое часто обманывало его, подсовывая вместо желаемого то, что он помнил через других.
            Теперь ему хотелось наконец ступить на борт Дункана. Выйти в море и забросить спининнг в водц – собираясь поймать какое-либо морское чудо. А детстве он видел, как зашлоелые мужики предлагали морских рыб отдыхающим
            Было бы здорово вновь стать мальчишкой – словно вёрткий уж, плескаться в воде, плескаться и равдвоваться каждому дню, имкя из в запасе целый мешок. Было приятно строить планы, воображая себя то капитаном дальнего плавания или знаменитым полярным исследователем, или ещё кем-то более или менее приличным.
            Они с Аркадием отказались от слишком скучного и вылизанного Люкса, гораздо приятнее было поехать в плацкартном – но он не смог перебороть свою брезгливость к этому загону для неудачников. Решили сойтись на купейном вагоне, тем более путь до прекрасного города занмал всего какие-то сутки.
            Из Новороссийска оба мужчины собирались поехать в Нефтеморск. Там у них рбрих были свои недоделанные дела. Григорий собирался наконец решить эту маленькую проблему – вновь сойтисмь со своей первой любовью, которую он так подло обрек на судьбу матери0одиночки.
            Она никогда не укоряла его. Словно бы была даже благодарна за этот мимолётный дар, словно быы этот милый мальчик с имнем апостола был ей дороже всего на свете.
            Григормй не мог понять этого. Он не мог понять, как люди отказываюисяч от даденного им во владение миа, как соглашаются попросту сидеть на одном месте, словно посаженный садовником куст или дерево.
            После того, как он проводил дочь, он вернулся в свою московскую квартиру, принячл душ и стал собирать вещи, стараясь ничего не забыть. Обычно этим занималась Клавдия, но сейчас она сама была озабочена предстоящим отъездом.
            Она не могла поверить своему счастью. Хозяин купил ей билет в фирменный поезд «Москва-Саратов» в купейный вагон и ещё заплатил деньги вперёд.
            «Можете считать это премией. Как хорошо увидать семью. Я ведь, представьте, тоже из Рублёвска!»
            Клавдия благодарно заулыбалась. У неё было слишком мало вещеё. Они легко уместились в лорожную сумку, которую она должна была взять с собой.
            Приехать к старикм  деньками. Правда они ещё работали дотягивали свою лямку, мечтая о спокойной и обеспеченной старости. Клавдия уживлялась, как быстро её отец и мать из здоровых вполне счастливых людей превратились в гервозных, вечно едовольных жизнью нытиков. Неужели и она, когда-нибудь пожалеет о расстраченных попусту днях?
Пока ей нравилось работать горничной – помогать поддерживать чистоту в доме, прислуживать Поликсене прикупании, и даже – о ужас – подмывать ей зад после посещения туалета.
            Эта кароттзуля вряд ли сможет справиться без неё – тем более там на сужне, где все будут словно бы куклы – голые и доступные. Где уже не спрячешь кусрчек дерька, что выбрался из расщелины ануса, и висит, словно бы альпинист над пропастью.
            Поликсена так и не повзрослела. Она оставалась милой избалованной затворницей, со своими глупыми фантазиями милой девочки – папиной куклы.
 
            Клавдия собиралась побродить по улицам Рублёвска. Вновь ощтить его запах. Со времени их расставания прошло двенадцать лет. Она вдруг подумала, что чем-то похожит на блудного сына из евагшгельской притчи, который вместо того, чтобы преумножить родительский капитал расточил его в бесплодной погоне за удовольствием.
            Она не собирала вокруг развратных юношей и не спешила предлагать им свои тайные места. Желание подражать ошалевшей от похоти обезьяне у неё не было никогда – родители не делали секрета из своих соитий – и потому эта дурацкая гимнастика Клавдию совершенно не привлекала.
            Но несмотря на все старанияч отца и матери они так и не смогли завести второго ребёнка. То осечку давал отец слишком рано вынимая из разверсчтой щели жены свой готовый к работе орган, предпрчмиая рсиавит беловаиый след на простыне, чем наградить её возможным материнством.
            Он боялся, что ему придётся делать выбор. Что впуская в жену своё скмя, он приближает её смерть, так уже опыленный цветок погибает – превращаясь в плод, который в свою очередь обречён на гибель, ради того, чтобы семечки, таящиесся в нём превратились в новые плодоносящие деревья.
            Он вдруг подумал, что людям не дано преугадать своё будущее. Что он когда-то верил. Что Советский Союз просоцествует тысячу лет – а не распадётся на части после самидесяти лет, словно бы тленный и смертный человек.
            Клавдия боялась думать о грядущем сиротстве. Плохо, когда сиротство приходит слишком рано, но ещё кухе, когда оно запаздывает. Рна не могла представить себя сиротой – ни круглой, ни поовинной – существование родителей давало ей смысл и дальне работать на своих хозяев, стараясь быть всегда прилежной и нужной служанкой.
            Собрав свои сумки, она решила посмотреть телевизор. Тот был настроен на телеканал Дисней – любовь к американским мультикам было в крови Клавдии – отец также считал их очень занятными и поучительными.
Мультфильмы про Гуфи были её самыми любимыми – незадачливый пёсочеловек был доволльно мил – он чем-то напоминал их соседа по дому – вечно внешне несуразного, но себе на уме. А вороватый и наглый Рит вызывал откровенный смех – торговец подержанными тачками ла ещё такой толстый словно бы генеральный директор какого-нибудь завода.
            Клавдия не ззаметила, как начало светать – теперь солнце поднималось над землёй очень рано – и от его подглядывающего взгляда ничего не могло бы укрыться. Коавдия задремала к ерсле подле своих сумок отлично зная, что уже сегодня в пятницу отправится на вокзал и сядт в любимый с детства фирменный поезд
Её матери довелось проехаться на нём до столицы. Пятилетняя  дочь, держась за руку отца старалась не плакать – ей отчего-то казалось, что мама уезжает далеко-жалеко и может не вернуться. А мама предвкушала приятное путешествие, предвкушала и улыбалась миру.
Это был последний счастливый год их жизни. Следующий год оказался олелвым для страны – люди разом оказались на руинах так плохо оберегаемого ими дворца, им хотелось одного поскорее перестать стыдиться своего скоропалительного выбора. Родители маленькой Клавы тоже потянулись к избирательной урне. Они опустили свои бюлетени за всеми обожаемого седовласого политика, не ведая, что своим выбором подписали смертельный приговор системы.
Клава помнила, как жадно напузривалась «Колокольчиком, как ела принесенные родителями пиродные, а потом долно и пристально наблюдала, как её мать сменив свой выходной костюм на затрепезный халат, старательно опаливает полудохлого цыплёнка.
Ей ещё казалось, что проклятые коммунисты спрятали от народа все свои богатства, что они собираются развязать всеобшую войну. Верила она в это истово, и даже убеждала в своей пправоте случайных старух. Все эти бывшие главные бухгалтера, учителя и врачи сочувственно качали головами и попросту молчали, совершенно не реавгируя на материнскую агитацию.
Не понимала мать и Клава. Она предакушала тот момент, когда наденет красивое школьное платьи войдёт в класс с другими девочками и мальчиками – ей ужасно хотелось быть красивой и загадочной.
Но красивую форму отменили. Она показалалась кому-то анахронизмом – и все девочки стали напоминать маленькиих щенков-далматинцев из-за своих покрытых селкими чёрными пятнышками белых легинсов.
Она уже не восхищалась школой, как раньше. В ней уже не было загадки – обычная ежедневная обязанность, которую ей предстояло нести на себе долгие годы.
Родители были рады, что форму отменили – но другие девочки одевались, как принцессы, они смотрели свысока на скромную Клаву – потешаясь над её глупым именем.
И напрасно она говорила, что это имя римских цезарей. Девчонки ничего не знали о Древнем Риме, им просто хотелось кого-то легонько пощипывать, словно бы ошалевшим от безделья птицам на знаменитом птичьем дворе из сказки Ганса Христиана Андерсена.
Во сне она вновь видела себя маленькой девочкой. Видела своих почти уже вычеркнутых из памяти одноклассниц, представлял их дамами бальзаковского возраста и посмеивалась. Наверянка они были наслышаны о её затянувшемся вояже в Москву.
Проснулась она в половине десятого. Было ещё время сготовить себе лёгки завтрак, ей вовсе не хотелось выглядеть, возвращающейся к родным пенатам провинциалкой. Особенно нелепо выглядели те кто страстно поедал взятую в дорогу провизию – в сущности, она может слегка поголодать.
 
Сваты Аркадий и Григорий встретились на площади Трёх вокзалов.
Им не терпелось занять предназначеное для них купе, занять и отправиться к морю.
Москва легко отпускала их – после того, как их дети приближались к Средиземному морю, им было милее оказаться на знакомом с детства Чёрном.
Город-герой когда-то поразил Григория. Он съездил туда со школьной искурсией – директор специально заказал туристский автобус и провёз лучших пионеров школы по всем знаменательным местам Новороссийска.
Тогда  Гриша чувствовал в сеюе лёгкий позыв храбрости – он смотрел на своих одноклассниц. Те жалтсь друг к дуругу ужачно стеснясь своего праздничного вида – белых блузок, чёрных юбок и алых, как кровь, пилоток со золоченными шнурками – все цвета государственного флага Йемена.
В конце экскурсии их отвезли на дальний пляж. Гриша сначала подумал, что они все вместе будут купаться совершенно голыми, как делали это пионеры времён Сталина – но под одеждой у девочек оказались бикини, а у малчтшек – плавки – и только он запамятовал, что их просили взять с собою купальные костюмы.
Тогда он впервые был обижен чудьбой. Все резвились в волнах. Только он один сидел рядом со встревоженной Верой Александровной и смотрел, как его любимая девочка ныряет в воду.
После непродолжительного купания все вышли на берег и разошлись по кабинкам. Девочки вновь стали примерными пионерками – но на их лицах заиграли загадочные улыбки – наверняка теперь у всех был один, но очень опасный сюрприз.
«Да, они же там – они же там – совершенно голые!» - подумал Гриша и отчего-то тотчас загордился. Этим тайным знанием
Он идел обнаженных женщин на не слишком многочисленных репродукциях в журналах и стеснялся этого иетереса. Чужое голое тело – в нём было много загадочного, но и много отталкивающего.
Он боялся стать для кого-то слишком противным – было бы нелепо подглядывать за девчонками – тем более после того, что он услышал от экскурсовода.
Аркадию не довелось мальчишкой побывать в Новороссийске. Но он помнил Анапу – её олинные чадящие Икарусы, её мелковатое море и обжигающий песок пляжей.
Тогда он боялся лишь случайно пострадать от внезаного, словно извержение Везувия поноса.
Тот настигал его где-то на третий день. Бегать из белой мазанки к  неказистому дощатому туалету, боясь уроеить зловонную струю нде-нибудь на половине пути.
Он вообше не любил жары – не любил неизбежно смуглеть, словно бы туземец нде-нибудь на Таити. Не любил бродить по улицам этого приморского города, траащась а редкие кафе или заходить в небольшой павильое в парке – там стояли для гкого-то очень желанные  игровые автоматы.
Аркадий в азаре убивал уток, топил корабли, а потом, потом старнно довольный своей меткостью тащил свою мать к очередному ящику с мороженым.
Теперь его уже не тянуло к этому миру, было глупо возвращаться туда, где он был только ребёнком.
 
Из радиоточки доносилась знакомая с детства песня «Память».
Оба мужчины сидли друг против друга и ловидли своими напряженными ушами – чуть хрипловатый голос певца. Он пел о главном, о том самом, что у них оставалось – Памяти.
Вероятно, человек чем-то похож на бобину с магнитной лентой – он приходит в мир, чтобы собрать информацию и уйти – словно бы созданный богом литературный персонаж – и что тоько Бог знает, что ему предстоит испытать.
Без Бога их существование не имело смысла. Оба мужчины это понимали, но боялись сказать это вслух – и теперь, породнившись, они ощущали лёгкую тоску, словно бы два слишком близко сведенных магнита.
Григорий не хотел выглядеть в глазах Аркадя. Они были сверстниками и вели себя словно бы двое мальчишек, всё ещё соперничающих между собой.
Клавдия была рада отправиться на родину.
Она вдруг подумала, что не стоит выделяться среди других пассажиров, что простая одежда лучше всякй брони защитит её от ненужных распросов и приставаний. Дома, в Рублёвске среди знакомых ей с детства людей.
Она не собиралась прикидываться бизнес-вумен. Это было глупо – всякий, кто хотя бы чуть-чуть имел дело с бизнесом тотчас разоблачил её, как законченную лгунью, о признаваться в том, что подтирает задницу бизнесменской дочке и стирает пыль с антикварных вещей.
Когда-то она мечтала стать учёно, заняться тем, что не удалось её отцу – настоящей наукой. Но жизнь перевела её, словно бы слишком торопливый состав на другой путь.
Теперь она молча взирала на пробегающий за окнами пейзаж, смотрела и молча размышляла о том, что скажет родителям. Те давно смирились с её падентем – и подозревали , что дочь слегка лукавит, что по настоящему – она, вероятно, торгует единственным принадлежащм ей товаром – её собственным телом.
В Москве было немало таких живых «гутаперчивых кукол». На их услуги всегда находился спрос – мужчины считали эту мерзкую гимнастику жизненной необходимостью, но стеснялись этих часто бесплодных движений.
Если раньше секс повпринимали своеобразной лотерей и с придыыханием ожидали получения выигрыша, то сейчас эьль, Богом данный выигрыш, старательно отвергали и даже самонадеянно выбрасывали в грязь.
Такое телесное бескорыстие удивляло. Оно было очень забавным – кое-кто напрасно проделывад все эти упражнения – словно бы монету за монетой, бросая в чрево ненасытного «однорукого бандита». Людм начмнал нравиться процесс. Им было плевать на результат, на то, ради чего они так страстно сливаются воедино со своими возлюбленными.
Клавдия улыбнулась. Ей было странно представлять свою юную хлзяйку с кем-то ещё кромек воздуха. Обычно она предавалась наивной забаве, научно именуемой онанизмом – ей нравилось играть на своей киске , воображая будущих любовников. Никто из этих воображаемых сожителей  не был похож на тихого и интеллигентого Павла – с его манерами хорошего секретаря или конферансье.
Она боялась представить их слившимися воедино. Вль, что значит, одна плоть, из двух равнозначных тел получается третье – красивое и здоровое.
Поезд на какое-то время задержался в Узуново. Можно было выйти, постоять возле вагона, поболтать за жизнь с проводниками. Но Клавдия не решилась такпоступить – ей хотелось поскорее дечь спать, дабы утром пробудиться уже на подъезде к Саратову. Она улыбнулась и принялась представлять свою встречу с родными.
 
Аркадий Иванович был рад, что не привык курить. Теперь для любителей подымить настали плохие дни, их считали обычными вредителями и загоняли в резервации. Григорий чувствовал себя довольным – поезд катил от станции к станции, словно бы шар в кегельбане, катил и готовилося обрушить очередную шеренгу кеглей.
Сейчас он двигался по перегон между Мичуринском-Воронежским и Придачей. Григорий вдруг подумал, сколько людей смотрит в окна вагона и почти не запоминает этих мимолётных пейзажей. Вероятно, русским очень трудно привыкнуть к своим просторам.
 
 
 
 
.
 
 
 

© Copyright: Денис Маркелов, 2015

Регистрационный номер №0298057

от 12 июля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0298057 выдан для произведения:

Глава шестая.

После Барановичей поезд   неожиданно свернул к Слониму. Он двигался в наступающей темноте, двигался очень быстро.
Поликсена и Павел заказали себе ужин в купе. Им не хотелось одеваться и идти в вагон ресторан, смотреть на случайных попутчиков и объяснять, почему они так необычно одеты.
Этот маскарад начинал надоедать обоим. Гораздо прозе было мечтать о полной наготе – ведь наггота это одежда бессмертных богов.
Поликсена старательно доела свою порцию. Ей показалось забавным то, как её муж справляется с первым блюдом – странный способ разонравиться – есть в присуствие того, в кого ты влюблён.
Поликсен совершенно не интересовал мир за окном – её бесспокоило лишь одно – обязательная процедура на границе – таможенный досмотр и прочее. Конечно, она не собиралась провозить во Французскую Республику анашу или кокаин – пряча свой груз в заднем проходе.
Павел не понимал, как должен был вести себя- вчерашний демарш жены его испугал – секс вснгда казалсч только милой запретной игрой – игрой за которое платишь своей собственной жизнью.
Он никогда не представлял себя отцом. Возможно, многие надеются на крепость резиновых чехольчиков. Но только не он – прятать свой пенис, как приведение, прятать только для того, чтобы не свершилось то самое, ради чего люди позволяют своим гениталиям целоваться взасос.
Поликсена бы прекрасно выглядела, будучи в положении. Она бы перестала разыгрывать себя ребёнка – бременность луччшее лекарство от инфантилизма. Именно она помогает в таких случаях.
Но заниматься этим сейчас, в поезде, он не хотел. Словно бы боялся показаться преступником.
Капли дождя лизали вагонные стёкла. Они лизали их, словно бы ошалевшие кошки, свою миску.
«Как жаль, что приходится так долго ждать – ужасная глупость проходить границу ночью.
 
Круазье решился на поход по злачным местам.
Он вдруг подлумал что кафе  Носорог – весьма интересно, он вдруг подумал, что стоит навестить его, словно бы милую, на давно разонравившуюся любовницу.
К некоторым местам привыкаешь, как к женщинам – приходить туда время от времени, приходить и радовать своим визитом всех тех, кого увидишь.
Он довольно быстро дошёл до кафе, дошёл. Как в молодости, когда спешил на свидание – в какое-нибудь модное заведение или на последний сеанс в кино – посмотреть «Шербургские зонтики», напрмер.
Его Брест мало чем отличался от Шербура. Тула заходили океанские теплоходы, а в 1912 году там пришвартовался знаменитый «Титаник».
На этом судне погиб возлюбленный его бабушки. Её возлюбленный меч тающий о новой жизни в далёкой Америке.
            В этом уюином кафе не хотелось придаваться печали – в сущности, он сам пришёл в этот уютный мир, и не стоит приносить с собой скуку и слёзы.
            Сделанный заказ был принесён быстро. Он был рад съеесть все эти прекрасные блюда. Например тупец в устричном соусе он прямо-таки таял на языке.
            В нем пробуждался его прадед. Прадедушка любил хорошо и вкусно поесть – любил жизнь т все радости жизни. И ненавидел толко одно –Смерть.
            Смерть была ненавистна и его правнуку. Особенно массовая смерть.
            Чувство стыда за людей не отпускала – наверняка они не хотели быть зверьми – но увы – были именно ими. Казалось, что этот город обречён, что его превратили в груды развалин – но он жив, жив и прекрасен, словно бы степной цветок .
            Еда заняла своё место в  желудке бывшего комиссара. Он вдруг стал выглоядеть бодрее, даже несколько моложе – вкусный ужин – это главное для рростепенно стареющего человека.
            Только одно обстоятельство его слегка угнетало – он запамятовал номер мобильного телефона одной русской дамы, которая была столь красива, сколько умна – он даже не мог сказать ей, что сейчас находится в Волгограде.
            Съев всё, что было положен на тарелки, он вдруг почувствовал радость. Прекрасную и светлую радость. Было важно донести его до отеля – донести, слоно хрустальную корону на голове.
 
            Поликсена посмотрела в окно, этот дурацкий поезд вновь задвигался, но в обратном направлении. Он возвращался туда, откуда пришёл..
Она вновь погрузилась  перепитии детективного сюжета. Теперь её внимание привлёк роман о том, знаменитом Восточном экспрессе.
 Павел с неодобрением посмотрел на жену.
- По-моему мнению, все детективы пишут те, кому охота убивать, но которые боятся сделать это наяву.
- Ты просто дурак. Зато тетя Агата просто душка. У неё такие классные детективы.
- Всё это глупости – убить человека в поезде – что может быть глупее. Из поезда трудно уйти.
- Намного проще, чем сбежать с корабля.
- Ну, можно предположить, что убийцу ожидала подводная додка. Он убивает, а затем бросается вних с кормы – и вуаля.
- Если ты прыгнешь, ты попросту разобьёшься.
- Некоторые люди ужачно арыгают с небоскрёбов – с парашютом – разумеется.
Поликсена вздохнула. Она давно мечтала увидеть экзотические страны, но теперь, когда весь мир наводнили безумцы – это было невозможно. Почему столько людей придумываают проблемы для себя и для других?!
Павел тоже был не в восторге от того, как живёт взбаломученный мир. Он походил на мир в отсуствие взрослых. Все делаи вид, что всё знают и умеют – все, включая первых лиц государств. Но потом, потом имнаверняка придётся на помощь нашего всеобщего Отца.
Пола халата на теле жены немного отодвинулась и её обнаженное засверкало стыдливой девичьей наготой. Вероятно, она запамятовала о трусах – трусы были тем самим манком, на который та падки мужчины.
Прятать свой лобок, словно бы драгоценное ожерелье было так глупо. К тому же предатель-анус частенько подводит таких скромниц – марая их трусики охристыми зловонными пятнами.
 
Эльвира надеяля не показаться всем слишком глупой. Она впервые выезжала за рубеж и слегка побаивалась пограничников и таможенников, железноддорожников, а главное незнакомых людей в далёкой и непонятной Франции.
То, что она согласилась быть танцовщицей на шикарном лайнере, было слишком, слишком сказочно. Эльвира вовсе не хотела кому-то давать объяснения, особенно распространяться о том занятии, что предстояло ей на борту «Принцессы Океанов».
Танцевать нагишом – в сущности, в  театр ходят ради женского тела. Её тела. Эта языческая забава – все эти пируэты, прыжки, поддержки – милое и приличное кривляния.
 
 
* * *
Поликсена ужасно стеснялась своего внешнего вида. Было глупо выходить из вагона в халате, но ещё глупее – в свадебном платье.
Люди вокруг явно пялили на неё глаза, к тому же быть белой вороной не входило в планы Поликсены. Она никак не могла привыкнуть к грядущему оголению,но это красивое платье скорее привлекало чужие взгляды, чем спасало от них
Пограничники  задавали много вопросов, они просили задекларироввать всю валюту, что была в их кошельках – на её личные нужды. Отец не пожадничал и отчего-то слиишком расщедрился – отвалил им нала по пятнадцать тысяч на нос.
Ася эта суматоха нервировала Роликсену. Она не понимала, к чему голой барышне так много денег – и где она станет прятать бумажник – неужели в только что откупоренной вагине, как прячут свои незаконные вези контрабандистки наркотиков.
Наконец всё было завершено. И она вернулась в вагон и легла в постель, старательно думая только о приятном. Муж также поспешил разобрачиться и лёг рядом – поезд двинулся и покатил дальше, с кажлым часом всё ближе продвигаясь к Ривьере.
Она пробудилась только тогда, когда поезд полходил к Оставе. Пробудилась и почувствовала лёгкий голод. Муж оежкл рядом в позе верного сенбернара – он спал свернувшись в клубок словно ёж.
Поликсена отправилась в санузел – облегчиться и почистить зубы. В этой маленькой комнате, было так тесно, что она чуть не дала себе зарок больше никогда не выеезжать из Москвы.
 
Её отец имел другое мнение. Он невольно завидовал дочери – быть на огромном корабле посреди огромного океана – что же ещё нужно уставшему от цивилилизации человеку.
Он был щедр к Поликсене. Пятнадцать тысяч долларов -  какая малость – зато его дочь может радовать себя маленькими сюрпризами – вроде флакоа духов или какой-нибудь нестоящей безделушки
            Сам он намеревался провести лето со сватом. Фирменный поезд должен был унести их от пыщущей адом столицы в ласковому морю, в знаменитый Город-Герой – подвиг нго защитников воспел в своей знаменитой книге Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев.
            Григорий Иванович вспоминал, как в школе читал эту брошюрку. Изданную Политиздатом, как даже выступал на какои-то собрании, стараясь получить по истории пять. Или это был не он. Прошлое часто обманывало его, подсовывая вместо желаемого то, что он помнил через других.
            Теперь ему хотелось наконец ступить на борт Дункана. Выйти в море и забросить спининнг в водц – собираясь поймать какое-либо морское чудо. А детстве он видел, как зашлоелые мужики предлагали морских рыб отдыхающим
            Было бы здорово вновь стать мальчишкой – словно вёрткий уж, плескаться в воде, плескаться и равдвоваться каждому дню, имкя из в запасе целый мешок. Было приятно строить планы, воображая себя то капитаном дальнего плавания или знаменитым полярным исследователем, или ещё кем-то более или менее приличным.
            Они с Аркадием отказались от слишком скучного и вылизанного Люкса, гораздо приятнее было поехать в плацкартном – но он не смог перебороть свою брезгливость к этому загону для неудачников. Решили сойтись на купейном вагоне, тем более путь до прекрасного города занмал всего какие-то сутки.
            Из Новороссийска оба мужчины собирались поехать в Нефтеморск. Там у них рбрих были свои недоделанные дела. Григорий собирался наконец решить эту маленькую проблему – вновь сойтисмь со своей первой любовью, которую он так подло обрек на судьбу матери0одиночки.
            Она никогда не укоряла его. Словно бы была даже благодарна за этот мимолётный дар, словно быы этот милый мальчик с имнем апостола был ей дороже всего на свете.
            Григормй не мог понять этого. Он не мог понять, как люди отказываюисяч от даденного им во владение миа, как соглашаются попросту сидеть на одном месте, словно посаженный садовником куст или дерево.
            После того, как он проводил дочь, он вернулся в свою московскую квартиру, принячл душ и стал собирать вещи, стараясь ничего не забыть. Обычно этим занималась Клавдия, но сейчас она сама была озабочена предстоящим отъездом.
            Она не могла поверить своему счастью. Хозяин купил ей билет в фирменный поезд «Москва-Саратов» в купейный вагон и ещё заплатил деньги вперёд.
            «Можете считать это премией. Как хорошо увидать семью. Я ведь, представьте, тоже из Рублёвска!»
            Клавдия благодарно заулыбалась. У неё было слишком мало вещеё. Они легко уместились в лорожную сумку, которую она должна была взять с собой.
            Приехать к старикм  деньками. Правда они ещё работали дотягивали свою лямку, мечтая о спокойной и обеспеченной старости. Клавдия уживлялась, как быстро её отец и мать из здоровых вполне счастливых людей превратились в гервозных, вечно едовольных жизнью нытиков. Неужели и она, когда-нибудь пожалеет о расстраченных попусту днях?
Пока ей нравилось работать горничной – помогать поддерживать чистоту в доме, прислуживать Поликсене прикупании, и даже – о ужас – подмывать ей зад после посещения туалета.
            Эта кароттзуля вряд ли сможет справиться без неё – тем более там на сужне, где все будут словно бы куклы – голые и доступные. Где уже не спрячешь кусрчек дерька, что выбрался из расщелины ануса, и висит, словно бы альпинист над пропастью.
            Поликсена так и не повзрослела. Она оставалась милой избалованной затворницей, со своими глупыми фантазиями милой девочки – папиной куклы.
 
            Клавдия собиралась побродить по улицам Рублёвска. Вновь ощтить его запах. Со времени их расставания прошло двенадцать лет. Она вдруг подумала, что чем-то похожит на блудного сына из евагшгельской притчи, который вместо того, чтобы преумножить родительский капитал расточил его в бесплодной погоне за удовольствием.
            Она не собирала вокруг развратных юношей и не спешила предлагать им свои тайные места. Желание подражать ошалевшей от похоти обезьяне у неё не было никогда – родители не делали секрета из своих соитий – и потому эта дурацкая гимнастика Клавдию совершенно не привлекала.
            Но несмотря на все старанияч отца и матери они так и не смогли завести второго ребёнка. То осечку давал отец слишком рано вынимая из разверсчтой щели жены свой готовый к работе орган, предпрчмиая рсиавит беловаиый след на простыне, чем наградить её возможным материнством.
            Он боялся, что ему придётся делать выбор. Что впуская в жену своё скмя, он приближает её смерть, так уже опыленный цветок погибает – превращаясь в плод, который в свою очередь обречён на гибель, ради того, чтобы семечки, таящиесся в нём превратились в новые плодоносящие деревья.
            Он вдруг подумал, что людям не дано преугадать своё будущее. Что он когда-то верил. Что Советский Союз просоцествует тысячу лет – а не распадётся на части после самидесяти лет, словно бы тленный и смертный человек.
            Клавдия боялась думать о грядущем сиротстве. Плохо, когда сиротство приходит слишком рано, но ещё кухе, когда оно запаздывает. Рна не могла представить себя сиротой – ни круглой, ни поовинной – существование родителей давало ей смысл и дальне работать на своих хозяев, стараясь быть всегда прилежной и нужной служанкой.
            Собрав свои сумки, она решила посмотреть телевизор. Тот был настроен на телеканал Дисней – любовь к американским мультикам было в крови Клавдии – отец также считал их очень занятными и поучительными.
Мультфильмы про Гуфи были её самыми любимыми – незадачливый пёсочеловек был доволльно мил – он чем-то напоминал их соседа по дому – вечно внешне несуразного, но себе на уме. А вороватый и наглый Рит вызывал откровенный смех – торговец подержанными тачками ла ещё такой толстый словно бы генеральный директор какого-нибудь завода.
            Клавдия не ззаметила, как начало светать – теперь солнце поднималось над землёй очень рано – и от его подглядывающего взгляда ничего не могло бы укрыться. Коавдия задремала к ерсле подле своих сумок отлично зная, что уже сегодня в пятницу отправится на вокзал и сядт в любимый с детства фирменный поезд
Её матери довелось проехаться на нём до столицы. Пятилетняя  дочь, держась за руку отца старалась не плакать – ей отчего-то казалось, что мама уезжает далеко-жалеко и может не вернуться. А мама предвкушала приятное путешествие, предвкушала и улыбалась миру.
Это был последний счастливый год их жизни. Следующий год оказался олелвым для страны – люди разом оказались на руинах так плохо оберегаемого ими дворца, им хотелось одного поскорее перестать стыдиться своего скоропалительного выбора. Родители маленькой Клавы тоже потянулись к избирательной урне. Они опустили свои бюлетени за всеми обожаемого седовласого политика, не ведая, что своим выбором подписали смертельный приговор системы.
Клава помнила, как жадно напузривалась «Колокольчиком, как ела принесенные родителями пиродные, а потом долно и пристально наблюдала, как её мать сменив свой выходной костюм на затрепезный халат, старательно опаливает полудохлого цыплёнка.
Ей ещё казалось, что проклятые коммунисты спрятали от народа все свои богатства, что они собираются развязать всеобшую войну. Верила она в это истово, и даже убеждала в своей пправоте случайных старух. Все эти бывшие главные бухгалтера, учителя и врачи сочувственно качали головами и попросту молчали, совершенно не реавгируя на материнскую агитацию.
Не понимала мать и Клава. Она предакушала тот момент, когда наденет красивое школьное платьи войдёт в класс с другими девочками и мальчиками – ей ужасно хотелось быть красивой и загадочной.
Но красивую форму отменили. Она показалалась кому-то анахронизмом – и все девочки стали напоминать маленькиих щенков-далматинцев из-за своих покрытых селкими чёрными пятнышками белых легинсов.
Она уже не восхищалась школой, как раньше. В ней уже не было загадки – обычная ежедневная обязанность, которую ей предстояло нести на себе долгие годы.
Родители были рады, что форму отменили – но другие девочки одевались, как принцессы, они смотрели свысока на скромную Клаву – потешаясь над её глупым именем.
И напрасно она говорила, что это имя римских цезарей. Девчонки ничего не знали о Древнем Риме, им просто хотелось кого-то легонько пощипывать, словно бы ошалевшим от безделья птицам на знаменитом птичьем дворе из сказки Ганса Христиана Андерсена.
Во сне она вновь видела себя маленькой девочкой. Видела своих почти уже вычеркнутых из памяти одноклассниц, представлял их дамами бальзаковского возраста и посмеивалась. Наверянка они были наслышаны о её затянувшемся вояже в Москву.
Проснулась она в половине десятого. Было ещё время сготовить себе лёгки завтрак, ей вовсе не хотелось выглядеть, возвращающейся к родным пенатам провинциалкой. Особенно нелепо выглядели те кто страстно поедал взятую в дорогу провизию – в сущности, она может слегка поголодать.
 
Сваты Аркадий и Григорий встретились на площади Трёх вокзалов.
Им не терпелось занять предназначеное для них купе, занять и отправиться к морю.
Москва легко отпускала их – после того, как их дети приближались к Средиземному морю, им было милее оказаться на знакомом с детства Чёрном.
Город-герой когда-то поразил Григория. Он съездил туда со школьной искурсией – директор специально заказал туристский автобус и провёз лучших пионеров школы по всем знаменательным местам Новороссийска.
Тогда  Гриша чувствовал в сеюе лёгкий позыв храбрости – он смотрел на своих одноклассниц. Те жалтсь друг к дуругу ужачно стеснясь своего праздничного вида – белых блузок, чёрных юбок и алых, как кровь, пилоток со золоченными шнурками – все цвета государственного флага Йемена.
В конце экскурсии их отвезли на дальний пляж. Гриша сначала подумал, что они все вместе будут купаться совершенно голыми, как делали это пионеры времён Сталина – но под одеждой у девочек оказались бикини, а у малчтшек – плавки – и только он запамятовал, что их просили взять с собою купальные костюмы.
Тогда он впервые был обижен чудьбой. Все резвились в волнах. Только он один сидел рядом со встревоженной Верой Александровной и смотрел, как его любимая девочка ныряет в воду.
После непродолжительного купания все вышли на берег и разошлись по кабинкам. Девочки вновь стали примерными пионерками – но на их лицах заиграли загадочные улыбки – наверняка теперь у всех был один, но очень опасный сюрприз.
«Да, они же там – они же там – совершенно голые!» - подумал Гриша и отчего-то тотчас загордился. Этим тайным знанием
Он идел обнаженных женщин на не слишком многочисленных репродукциях в журналах и стеснялся этого иетереса. Чужое голое тело – в нём было много загадочного, но и много отталкивающего.
Он боялся стать для кого-то слишком противным – было бы нелепо подглядывать за девчонками – тем более после того, что он услышал от экскурсовода.
Аркадию не довелось мальчишкой побывать в Новороссийске. Но он помнил Анапу – её олинные чадящие Икарусы, её мелковатое море и обжигающий песок пляжей.
Тогда он боялся лишь случайно пострадать от внезаного, словно извержение Везувия поноса.
Тот настигал его где-то на третий день. Бегать из белой мазанки к  неказистому дощатому туалету, боясь уроеить зловонную струю нде-нибудь на половине пути.
Он вообше не любил жары – не любил неизбежно смуглеть, словно бы туземец нде-нибудь на Таити. Не любил бродить по улицам этого приморского города, траащась а редкие кафе или заходить в небольшой павильое в парке – там стояли для гкого-то очень желанные  игровые автоматы.
Аркадий в азаре убивал уток, топил корабли, а потом, потом старнно довольный своей меткостью тащил свою мать к очередному ящику с мороженым.
Теперь его уже не тянуло к этому миру, было глупо возвращаться туда, где он был только ребёнком.
 
Из радиоточки доносилась знакомая с детства песня «Память».
Оба мужчины сидли друг против друга и ловидли своими напряженными ушами – чуть хрипловатый голос певца. Он пел о главном, о том самом, что у них оставалось – Памяти.
Вероятно, человек чем-то похож на бобину с магнитной лентой – он приходит в мир, чтобы собрать информацию и уйти – словно бы созданный богом литературный персонаж – и что тоько Бог знает, что ему предстоит испытать.
Без Бога их существование не имело смысла. Оба мужчины это понимали, но боялись сказать это вслух – и теперь, породнившись, они ощущали лёгкую тоску, словно бы два слишком близко сведенных магнита.
Григорий не хотел выглядеть в глазах Аркадя. Они были сверстниками и вели себя словно бы двое мальчишек, всё ещё соперничающих между собой.
Клавдия была рада отправиться на родину.
Она вдруг подумала, что не стоит выделяться среди других пассажиров, что простая одежда лучше всякй брони защитит её от ненужных распросов и приставаний. Дома, в Рублёвске среди знакомых ей с детства людей.
Она не собиралась прикидываться бизнес-вумен. Это было глупо – всякий, кто хотя бы чуть-чуть имел дело с бизнесом тотчас разоблачил её, как законченную лгунью, о признаваться в том, что подтирает задницу бизнесменской дочке и стирает пыль с антикварных вещей.
Когда-то она мечтала стать учёно, заняться тем, что не удалось её отцу – настоящей наукой. Но жизнь перевела её, словно бы слишком торопливый состав на другой путь.
Теперь она молча взирала на пробегающий за окнами пейзаж, смотрела и молча размышляла о том, что скажет родителям. Те давно смирились с её падентем – и подозревали , что дочь слегка лукавит, что по настоящему – она, вероятно, торгует единственным принадлежащм ей товаром – её собственным телом.
В Москве было немало таких живых «гутаперчивых кукол». На их услуги всегда находился спрос – мужчины считали эту мерзкую гимнастику жизненной необходимостью, но стеснялись этих часто бесплодных движений.
Если раньше секс повпринимали своеобразной лотерей и с придыыханием ожидали получения выигрыша, то сейчас эьль, Богом данный выигрыш, старательно отвергали и даже самонадеянно выбрасывали в грязь.
Такое телесное бескорыстие удивляло. Оно было очень забавным – кое-кто напрасно проделывад все эти упражнения – словно бы монету за монетой, бросая в чрево ненасытного «однорукого бандита». Людм начмнал нравиться процесс. Им было плевать на результат, на то, ради чего они так страстно сливаются воедино со своими возлюбленными.
Клавдия улыбнулась. Ей было странно представлять свою юную хлзяйку с кем-то ещё кромек воздуха. Обычно она предавалась наивной забаве, научно именуемой онанизмом – ей нравилось играть на своей киске , воображая будущих любовников. Никто из этих воображаемых сожителей  не был похож на тихого и интеллигентого Павла – с его манерами хорошего секретаря или конферансье.
Она боялась представить их слившимися воедино. Вль, что значит, одна плоть, из двух равнозначных тел получается третье – красивое и здоровое.
Поезд на какое-то время задержался в Узуново. Можно было выйти, постоять возле вагона, поболтать за жизнь с проводниками. Но Клавдия не решилась такпоступить – ей хотелось поскорее дечь спать, дабы утром пробудиться уже на подъезде к Саратову. Она улыбнулась и принялась представлять свою встречу с родными.
 
Аркадий Иванович был рад, что не привык курить. Теперь для любителей подымить настали плохие дни, их считали обычными вредителями и загоняли в резервации. Григорий чувствовал себя довольным – поезд катил от станции к станции, словно бы шар в кегельбане, катил и готовилося обрушить очередную шеренгу кеглей.
Сейчас он двигался по перегон между Мичуринском-Воронежским и Придачей. Григорий вдруг подумал, сколько людей смотрит в окна вагона и почти не запоминает этих мимолётных пейзажей. Вероятно, русским очень трудно привыкнуть к своим просторам.
 
 
 
 
.
 
 
 

 

Медовый плен. Глава пятая

Медовый плен. Глава седьмая