Машина Времени. Первая глава.

Посвящается моей
Любимой Ниночке.
Моей маме.
 
МАШИНА ВРЕМЕНИ.
 
Гаечку бы, гаечку довернуть бы и усё, должно, должно пойтить. Чую пойдёть.
Как жешь не пойдет. Пойдет. Верняк пойдет. – полноватый, лысоватый мужичок, лет шестидесяти  рылся в широкой, ржавой консервной банке, доверху набитой всяким мелким техническим барахлом, бережно открученным и отвинченным от другого барахла покрупнее, которое ну уже совсем никуда не годилось, а эти винтики и болтики вот и пригодились таки.  Всё же не зря, не зря оно это.
        Мужичок уговаривал и успокаивал себя, как мог и наконец таки нашел нужную гаечку. – Вот он, вот он сучий потрох. – мелкая крохатулечка, она подло и непредсказуемо крутилась в толстых, заскорузлых, неуклюжих пальцах мужчины, так и норовя выскочить, но до боли зажав пальцы  он положил её на клочок бумажки, завернул и засунул в карман засаленного комбинезона. – Вот теперь стервоза, ты так просто не убежишь.
         На радостях мужичок поскакал через весь двор  к воротам настежь открытого гаража.
 
 
 
Глава 1.
Козырева Зинаида Николаевна.
 
Пульхерия  Ивановна Убегайло не смотря на свою фамилию никуда убегать не торопилась, напротив с комфортом и с превеликим удовольствием расположившись в кресле возле овального обеденного стола, она  держа своей пухлой ручкой с оттопыренным пальчиком, блюдце с чаем, время от времени отхлебывала из него, а потом с наслаждением вгрызалась белыми зубками в кусок сахарина, предварительно тыкнув его в чай.
         С противоположенной стороны стола,  сидела её точная копия, мини Пульхерия. Пышненькая, ядреная девица, лет пятнадцати, в коричневом расклешенном книзу школьном платьице в белоснежном накрахмаленном фартучке, и таких же белейших гольфиках. На ногах красовались настоящие, сверкающие, лаковые босоножки. Как те, которые были еще до войны, но потом проданы, или обменены на хлеб на городских толкучках. А у этой они были и сверкали, как новые. Пышногрудая, крутобокая, с ярко напомаженными алыми губками, тело девицы явно просилось выскочить из этой официозной школьной формы, во что-то более нарядное и воздушно-беззаботное, соответствующее,  яркому весеннему солнышку, и главное соответствующее дюже прущему во все стороны, стремительно взрослеющему бабьему телу.
         Довольно миловидное, но несколько одутловатое личико девицы,  выражало полнейшую скуку и безразличие ко всему. О таком типе лица говорят - Дунькина красота. Мысль о школе навевала на  нее невыносимую тоску и она, позевывая, нехотя ковыряла большущий кусман рыбного пирога, шумно прихлебывая чай.
- Маманя, ну можно, я на первый урок не пойду? Спать так охота. – заканючила девица, обращая умоляющий взгляд на Пульхерию Ивановну.
- Я тебе не пойду кошка дратая. Опять вчера  допоздна с парнями тягалась, а теперь глаз продрать не в силах. И смой с хари помаду мою. И так в городе о нас шушукаются голодранцы всякие, а ты еще разукрасилась, как  павлин. Война ведь, дура. Все с голоду пухнут, а у тебя рожа от жратвы распухла, вот- вот треснет.
- Ну и пусть война. А я молодая, я гулять хочу, а в школу не хочу. Пусть чучело в школу ходит.
- Тихо ты не ори, - зашикала на нее мать, - неравен час, придет. А ты бы вот хоть чуток мозгами бы шевелила, как она. Чучело, оно конечно чучело и есть, но ведь ее сам директор школы, приглядывать за тобой, да подтягивать по предметам, определил. Виданное ли дело, три класса подряд, в каждом классе по два года сидишь. Твои сверстницы уже семилетку заканчивают, а ты до сих пор в четвертом классе с мелюзгой болтаешься. Уже грудя, как у взрослой, уже мужики за жопу хватают, а примерчики  решать не могешь. Даже с чучелой не могешь. Вчера у нас цельных два часа объяснят, объяснят примерчики та эти, объяснят, объяснят, на что уж я тетка старая, и то дотюкала, а тебе всё как об стенку горох. Списала у неё всё под чистую, хвост веером и побегла в ночь полночь до парней. Иди смой помаду дура, тебе говорю!
- Да на хрен мне ваши примерчики, маманя.
- Это, что еще за на хрен! А ну иди сюда .лять мелкая! Я тя сейчас быстро отвозжаю. – закричала Пульхерия Ивановна, вскакивая с кресла и пытаясь нащупать старый отцовский ремень, предусмотрительно повешенный на подлокотник кресла.
- Маманя, идет кажись, - вскакивая со стула и отбегая подальше, девочка указывала в раскрытое настежь окно.
         По единственной  в Урюпинске, мощенной булыжником улице, весело перепрыгивая весенние ручейки, к дому Пульхерии Ивановны неотвратимо приближалась девочка лет одиннадцати Козырева Зинаида Николаевна, или просто Зиночка. Угловатая, худющая, с резкими , неожиданно сильными движениями, она скорее напоминала пацана, почему то нарядившегося в девчачье платье. Довольно короткие русые волосы на голове были заплетены в две небольшие косички, толстенькие как сосисочки. Они игриво заворачивались вверх, как два собачьих хвостика. Темнокоричневобурое платье в клетку, которую почти невозможно было различить из-за изрядной заношенности и потертости, мешком висело на ней, и было явно на несколько размеров больше положенного. Очевидно, она донашивала, сей гардероб за старшей сестрой, а то и за двумя. Наряд завершали старые стоптанные мужские ботинки, явно тоже не по размеру, одетые на босу ногу. В одном  из ботинок отсутствовал шнурок, и чтобы он не слетал с ноги, ей приходилось постоянно подтягивать её и со стороны казалось, что она прихрамывает.
         И, тем не менее, сей экземпляр, был необычайно счастлив, полон сил и энергии. Бурлящая сила молодости била фонтаном в унисон с весенним буйством природы. Серые, умные глазки сверкали на солнышке, а цепкий, пытливый взгляд, всё замечал и отмечал вокруг. Весело болтая авоськой с книжками и тетрадками, портфель их семье был не по карману, она скакала вперед по булыжникам мостовой. Сейчас ей было любо и  мило всё вокруг, и отражения домов в окнах, заклеенных крест на крест газетной бумагой. И одноногий солдат в старой потертой шинели, ковыляющий куда-то на костылях. И двое маленьких, босоногих пацанят, несущихся мимо неё, и дергающих её за подол платья. Потому что всё было пропитано весной. Её запахи будоражили и пьянили. И ощущение жизни, большой будущей  непознанной еще, громадной жизни, напитывали всю её без остатка.
         Живя на окраине города в подвале старого дома, она редко заходила так далеко в центр и поэтому старые купеческие дома, еще дореволюционной постройки, восхищали её своей помпезностью и величием.  В один  из таких домов она и направлялась. Дом был хорош, в своих бесчисленных каменных завитушках, но его обитатели. При воспоминании  о них её глазки потускнели, а миловидное кругленькое личико с курносым вздернутым носиком неожиданно посерьезнело.
         Люди, эти, были ей неприятны, почти  на уровне физических ощущений. И не только потому, что ей приходилась каждый день вставать не свет не заря, приходить сюда, и отводить в школу эту здоровую, дебелую Лизку.  А потом после школы по два, по три часа сидеть с этой великовозрастной, тупой коровой, мучительно объясняя ей, в который раз, простейшие задачки, которые сама она щелкала, как орешки. Её раздражало и возмущало то, что несмотря на все её самоотверженные усилия, эти люди не только не уважали и не ценили её труд, но и откровенно презирали и вели себя так  по отношению к ней, как жестокие хозяева ведут себя с самыми бесправными рабами. Всё это  возникало не в результате глубоких  размышлений, а именно что в ощущениях. И всё это она терпела только потому, что её милейший, добрейший директор, Альберт Иванович, сам лично, попросил её, взять шефство над Лизкой.
         Зиночка взбежала по ступенькам маленького крылечка и постучала в громадную дубовую дверь. На порог тут же выкатилась Пульхерия Ивановна на пару со своей драгоценной доченькой.
- Ты где шляешься? Мы тя уже пол часа ждем. Всё уже отсидели, шо могли, с Лизонькой. – скорчив презрительную мину Пульхерия Ивановна,  с высока поглядывала на девочку.
- Так еще времени полно. Да и рано. Мы в школе минут за 15-20 до звонка будем. Не стоило вам так рано подниматься.
- Ишь ты арифметик, какой, всё посчитала. А чумазая то, что такая? Вона вся щека черная.
Не иначе трубочистом по ночам работашь. – и мать и дочь довольные захихикали. А Лизонькино гоготанье, так напоминало звуки отрыжки, что Зиночка невольно улыбнулась.
Улыбка девочки разозлила мамашу, - Что лыбишся чучело, как ты с такой рожей учителям в школе покажешься. Ведь ты у них там отличница. Все в пример тебя ставят. – Мамаша и дочка опять презрительно захихикали.
- Да это я печку перед уходом растапливала, наверное, испачкалась случайно. Братик младший болеет, зябнет. Можно я у вас умоюсь?
- Еще чего не хватало. Вон, на подол поплюй, и оботрись. Да  еще на вот, на. – И она, как бы нехотя сунула в руку девочки, небольшой, черствый как камень, кусок черного хлеба.
Весь пыльный, грязный, неизвестно где эта краюха до сих пор валялась, но девочка схватила его как драгоценность и судорожно зажала в худенькой ручке. Шел второй год войны и ничего дороже и вкуснее хлеба, в этой жизни для Зиночки не было. Лицо её осветилось неподдельной, безмерной, ласковой благодарностью. Она смотрела на Пульхерию Ивановну, как на ангела. Губы её невольно коснулись руки дающей.
- Ну что ты, что ты, господь с тобой. – отдернув руку она смущенно смотрела в благодарные, голодные глаза девочки. – Мы люди добрые. От себя последний кусочек отрываем. Сами недоедаем. Но детю какому, никогда в куске не откажем.
         Лизка вспомнила, что видела этот кусок хлеба на заднем дворе, возле будки их пса Тузика. Он мусолил его со вчерашнего дня, но так и не съел. – Так вот почему мамаша расщедрилась, - смех-отрыжка вырвались из Лизкиной утробы, но мамаша быстро прервала его, незаметно и больно ущипнув дочь. – Ой, ты чего маманя, больно же.
А будет еще больнее, если не поумнеешь. Ну-ка сойди с крыльца. – Лизка сбежала вниз по ступенькам и недовольная отвернулась.
А мамаша, наклонившись над ухом Зины, быстро зашептала. – Ты смотри, Лизоньку в школу поведешь, за руку её держи, не отпускай, а то неравен час, опять парни попадутся.
А у нее до парней то, интерес уже. Так что будет рваться не отпущай ни в коем случае. Скажи ей – Мамка велела только в школу идти и всё тут. И из школы также приведешь.
- Да еще, сегодня после того, как задачки порешаете, полы помоешь да отскребешь во всем доме. А я тебя как прошлый раз отблагодарю. Полы почитай, три недели, как не мыты. – При одном упоминании о полах у девочки внутри всё заныло от тоски. Один раз, она уже соглашалась на такую работу, и ей пришлось одной отмывать и отскребать дощатые не крашенные полы в громадном двухэтажном доме. После четырех часов работы девочка совершенно была обессилена и выжата, как лимон. И за этот титанический труд она получила от хозяйки один единственный, жалкий стакан пшена.
- Я сегодня не смогу Пульхерия Ивановна. Братик болеет, присматривать надо.
- Ничего. За твоим братиком , кто ни будь другой присмотрит, вас там мал, мала, меньше. И в дом еды принесешь. Матери помогать то надо, не всё задачки решать.
         Зиночка отвернула взгляд в сторону. Ей уже сейчас невыносимо было думать о предстоящей работе.
Пульхерия Ивановна, успокаивающе похлопала её по плечу. – Ничего, ничего ты девка жилистая выдюжишь. Что тебе еще делать, учись да работай, работай да учись. Ну, давай-ка, давай, - и она слегка подтолкнула её, - а то в школу опоздаете.
         Презрительно, смотря девочке в спину, женщина думала про себя. – Это же надо Козырева, фу ты нуты. Такой дурынде и такую царскую фамилию. – Пульхерии Ивановне страшно не нравилась мужняя фамилия Убегайло. Тебе дешевка больше Шестеркина подходит.
-Чучело, пугало огородное! – И она всё шипела и шипела беззвучно, вслед уходящей Зиночке, пока девочки не скрылись за углом.
          А душу, Зиночки вновь наполнила весна и счастье. Она как будто снова вырвалась на свободу из зловонной болотной трясины и только кикимора в виде  Лизки, что-то недовольно бурчащая себе под нос, тянула её назад в болото. Но, не обращая внимания на сопротивление, девочка рывками тащила её за собой. Предвкушение встречи со школой, с любимой учительницей немецкого языка Светланой Львовной, наполняло её энергией и силой. Зиночка любила, умела и страстно хотела учиться.
Школа для неё, как выход в другой, светлый, большой, настоящий мир, так не похожий, на её мир сегодняшний.
         Неожиданно Лизкино сопротивление уменьшилось, а затем и вовсе исчезло. Лизка забежала вперед Зиночки, и теперь оказалось, что не она из последних сил тащит за собой толстозадую дуреху, а та легко и не принужденно, кокетливо покачивая бедрами, вышагивает впереди, ведя за собой непослушную, младшую сестренку. Глупенькое выражение личика великовозрастной девицы, старательно, с неимоверным усилием, заменялось на выражение лица надменной, знающей себе цену, как бы взрослой женщины. Зиночка подивилась столь разительной перемене, но посмотрев вперед всё поняла. За четыре дома по ходу, на углу стояла залихватская, разудалая троица парней, жадно наблюдавших за приближением Лизки. Особенно выделялся один, стоявший чуть впереди остальных, в заломленном блатном кипаре, с папироской зажатой в углу рта. Парням было лет по 16-ть, 17-ть. Они о чем то оживленно переговаривались, время от времени скупо похохатывая сквозь зубы.
         Заметив банду, Зиночка попыталась остановиться, задержав белое Лизкино тело, страстно несущееся вперед, но куда там. Лизка зло зыркнула назад, резко крикнув на неё, - Чё уперлась дура, в школу из за тя опоздаем.
- Давай через дорогу перейдем, на другой тротуар, - твердо и решительно произнесла Зиночка.
- Не хрен бегать туда сюда. Идем в школу, так идем.
И теперь уже Лизка потащила вперед упирающуюся Зиночку.
 
- Ну, чё там, матрац достали? – деловито и властно обращался парень в кепке к остальным двум своим корешам.
- Да лежит уже, ждет, не дождется телочку, - прохихикал в ответ писклявым тенорком, противный, прыщавый, худой, как палка парень.
- Тихо ты, близко уже, услышит. – зашикал на него, главный.
- Да и услышит, так чего. Она и сама не прочь. Лизка, она ж хочет до писка. – Опять тонюсеньким смешком заверещал прыщавый. – Чур, я второй на очереди, после тебя Васёк.
 
         До парней оставалась уже  шагов двадцать, когда Зиночка почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. На противоположенной стороне улицы, как раз напротив поджидающей их троицы, стоял парень, примерно такого же возраста, как и те.
         Он, слегка улыбаясь, пристально наблюдал за Зиночкой.
И этот заинтересованный, добрый, предназначенный только для неё взгляд, так удивил и смутил её. Впервые  на неё смотрел представитель противоположенного пола  так, по особенному. А страдания от невнимания уже начали прорастать в ней, ей уже было 11, в ней уже потихоньку, еще очень нерешительно, но уже  просыпалась женщина.
         Поэтому интерес  любого парня, пусть даже самого неказистого, воспринимался  с её стороны как минимум с благодарностью, но этот был красив и хорош настолько, что она невольно опускала глаза, удивляясь, почему он смотрит именно на нее, а не на эту сисястую дуру.
          Одетый в спортивную полосатую тенниску, еще по довоенной моде, мешковатые черные шаровары из легкой ткани и сандалии на босу ногу, он, весь такой , загорелый, не походил на местного. Скорее это был житель юга. Одесса, Ялта вот это были самые его города, но не как не Урюпинск. Всё это пронеслось в голове Зиночки, и она вновь осмелилась поднять глазки. Он всё также смотрел на неё, задорно, ободряюще улыбаясь. Светло русые  волосы с вихрастым чубом, голубые глаза, открытое приятное лицо, простого русского парня, напоминала ей бесстрашного героя фильма «Цирк», но более тонкие черты лица делали его одновременно похожим, на образ капитана, который она себе нарисовала, после прочтения «Алых парусов». Лукавые искорки  в остром проницательном взгляде,  говорили, что он не так прост, как кажется и вся его показная открытость это всего лишь миф, приманка для людей недалеких.
         Подходя всё ближе и ближе, и внимательно изучая парня, она чуть не вскрикнула от удивления. Почти не заметный при ярком свете весеннего солнышка, но если внимательно присмотреться, всё же различимый, парня окружал голубоватый светящийся ореол. Весь его контур был подсвечен, как будто сзади находился источник этого необычного света. Зиночка испуганно соображала, что бы это могло, быть, может, ей это мерещится. Наверное, просто солнышко так освещает его. Но её испуг тут же улетучился, как только она опять встретилась взглядом с его голубыми глазами.
         Тем временем Лизка дотащила Зину до парней.
Привет Лизок, - процедил сквозь зубы, как будто только её, заметив, парень в кепаре.
А, Васенька. Привет, привет. Всё гуляешь? – жеманно пропела Лизка, слегка выставив вперед свое крупное, крутое бедро .
Да вот с хлопцами прохаживаемся. Ты это, коль мы так случайно встретились, пойдем, поговорим что ли. Вон в развалины уединимся, чтобникто не мешал, а мои парни на стреме постоят.
Сразу за углом на них слепо пялились, разбитыми оконными проёмами, два дома, разрушенные бомбежкой.
Грудь Лизки  поднималась и опускалась от волнительных вздохов. Не долго думая, она стала нетерпеливо отдергивать Зиночкину руку. Но Зина  крепко держала колыхавшиеся в страсти Лизкины телеса, помня о наказе её матери.
Да отцепись ты чучело хреново, - Лизка уже с остервенением выдергивала руку и пнула Зину ногой, но та ловко отскочила в сторону.
- Тебе что мать сказала, в школу идти, а не с парнями шариться.
Это что здесь за мелюзга чумазая вякает? А ну отпустила её быстро. И дуй отседа, чтоб пятки сверкали, - властно закричал парень в кепке, вплотную подступив к Зиночке.
- Ей учиться надо. Мать сказала её до школы довести.
- Я сам доведу. А ты вали отсюда чумазая.
Нет. Сам вали.
Ярость захлестнула парня с головой. Со всего маха он ударил Зиночку кулаком по левому уху. Та, ещё секунду держала Лизку, но потом коленки её подкосились, и, потеряв сознание она медленно осела наземь, отпустив её.
- Да ты чё Васёк. Ты же убил её. Валить надо быстро – испуганно прошептал прыщавый.
         Васёк сам, побледнев и раскрыв рот, в недоумении смотрел на Зину. В этот момент девочка пошевелилась, и простонав, попыталась подняться.
Васёк облегченно выдохнул.
- Вот видишь. А ты говоришь, убил. Чумазые они живучие. Пойдем Лизок быстро, пока эта зараза не очухалась. – И он повёл её в сторону развалин, а за ним потрусила вся его команда.
         В это же время к Зиночке подбежал тот самый парень. Он вдогонку испепелил взглядом её обидчика, страстно желая отомстить за неё, но сдержавшись остался с девочкой.
Приподняв её на руках, он с тревогой и нежностью наблюдал за ней.
Маленькая струйка крови сочилась из уха. Её блуждающий взгляд не осознавал пока, где она и что с ней происходит, но затем он стал осмысленным, и наконец разглядел того, кто держит её на руках.
Её лицо расплылось в блаженной улыбке. Она подняла дрожащую руку и коснулась его щеки и почувствовала, как будто какой то мягкий слой между рукой и его телом разделял их. И весь он, по прежнему, был окружен светящимся ореолом, который был теперь виден четко и ясно.
- Ты ангел, да?
- Эх ты птичка невеличка. Её чуть не убили, а она улыбается. И какой я к черту ангел. Я дьявол. – и он зло посмотрел в сторону, ушедших в развалины парней. Зубы его заскрежетали от злобы и ярости и порываясь встать, он слегка приподнял, схватившую его за руки Зиночку.
Подожди не уходи. Мне так хорошо с тобой, и легко.
Парень достал из кармана штанов, скомканный не очень чистый носовой платок, приложил его к уху девочки и осторожно прижал её же рукой. Она сразу опять почувствовала, мягкий и скользкий слой, покрывающий платок, как тот, когда она касалась его щеки.
         Озираясь по сторонам, парень увидел проходящую  мимо бабу с пустым ведром. Он схватился за это ведро.
Баба возмущенно отпрянула, отдергивая ведро на себя.
- Человеку плохо. Дайте, она присядет на ведро, что ж ей на земле лежать.
- А я здесь причем. Хочется ей лежать, пусть лежит. Мало ли голодранцев по углам валяется.
- Вот на тебе три рубля. – и парень сунул ей в руку трешку.
- За ведро, целых три рубля? – баба посмотрела на парня, как на полоумного. И её рука самопроизвольно разжалась, выпустив ведро.
Она даже, не обратила внимание, на чуть заметное голубое свечение вокруг купюры, но почувствовала на ощупь, что она как будто покрыта чем-то мягким. – Жиром что ли трешка заросла, - подумалось ей, - А ничего, не баре, и такая сгодится.
А парень быстро перевернул ведро, донышком вверх, приставив  к стене дома, и посадил на него Зиночку, оперев её спиной о стену.
А сам стремглав пустился в сторону развалин, на бегу прокричав ей.
- Сиди смирно и не двигайся. Я скоро приду.
         Зиночка с тревогой посмотрела в след  своему ангелу,  оставшись неподвижно и покорно ждать.
         Он обежал сначала один дом, затем другой , но никого не нашел. И тут он услышал звуки со второго этажа.
Быстро взлетев по лестнице, он увидел двух  давешних парней сидящих на корточках в коридоре, заваленном всяческим мусором. Из за закрытой двери, около которой они примостились, слышались вздохи и ахи.
-Те чё, урод здесь надо? А ну вали отсюда. – подскочив, заверещал прыщавый парень. Но тут же сходу получил резкий удар под дых, и согнулся пополам, судорожно ловя ртом воздух. Второй с робкими, красноватыми, как у кролика, глазками, весь белесенький и плюгавенький, не долго думая, дал стрекоча, да так что через секунду его и след простыл. 
         Ворвавшись в комнату, наш парень-ангел увидел, посередине большую металлическую кровать с порванной панцирной сеткой, подпертой снизу поломанными тумбочками. Сверху на сетке лежал ватный, весь дырявый и ржавый матрац, из которого во все стороны торчали грязные клочья. А уже на нем, на этом богатстве возлежала Лизка. С ней проводилась основательная подготовка перед боем. Верх платья был расстегнут, лифчик висел на металлической спинке кровати, а упитанные Лизкины грудяки, с торчащими, как по стойке смирно, большими сосками, старательно гладил и жомкал, тот самый сволочной Вася. Низ платья Лизки он задрал вверх и уже удобно расположился между её полных бедер, спустив штаны и алчно сверкая ягодицами. Процесс вот-вот должен был начаться, и Лизкина честь, должна была рухнуть в бездонную пропасть беспробудного блуда, с минуты на минуту. Но наш парень-ангел схватил, лежащую на полу отломанную ножку табурета и со всего маха запечатал мощный удар промеж Васиных лопаток. Неожиданно, честь Лизка не утратила, хотя совершенно не понимала, зачем она ей нужна и что она вообще у неё есть.
         Вася соскочил с Лизки, вопя от боли, и в сильном прогибе назад. А Лизка, еще ничего не понимая, недоуменно смотрела на нежданного гостя, раскорячив ноги, как  в гинекологическом кресле, для всеобщего обозрения.
         Этот видос несколько смутил нашего ангела и он, подскочив к кровати, быстро одернул Лизкино платье, гневно сверкнув на неё глазами. – Прикройся, курва дешевая.
         Вася всё еще скакал вокруг и вопил, путаясь в собственных штанах. – Ты откуда взялся сволочь, убью на….- но, не успев закончить фразу, получил резкий удар ногой по возбужденным гениталиям. После чего заскулил и заскакал еще сильнее, но уже в полном загибе вперед. Тут уже, на пару с ним, заголосила Лизка.  
- Что, чмо позорное, нравится? Это тебе не с девчушками малыми воевать. – И последний удар кулаком в лицо завершил, полное крушение Васькиного величия. Он упал навзничь, и находясь в глубоком нокауте, пытался еще, что то произнести, беззвучно шевеля распухшими, окровавленными губами.
         Парень –ангел наклонился над ним, - Не слышу чего бормочешь? – Блуждающий, затуманенный взгляд Васи силился найти лицо своего обидчика. Наконец ему удалось сфокусироваться на парне,  и он еле слышно произнес. – Кто ты?
- Я смерть твоя. Помни об этом. Еще раз тронешь эту девочку, - и что бы его правильно поняли, мотнул головой назад, - Да не эту проб..дь, а другую, которую ты ударил, пид.р. Будешь иметь дело со мной. И живьем я тебя уже не оставлю.
         За спиной парня с удвоенной силой заверещала Лизка. В полумраке комнаты, она вдруг отчетливо разглядело голубое свечение вокруг его фигуры. Он обернулся и посмотрел на нее гневно и презрительно. В этот момент фигура парня заходила волнами и помехами, как в испорченном телевизоре и его изображение исчезло из поля зрения. Лизка еще громче заорала и как была без лифчика и босоножек, в белых гольфиках, с расстегнутым платье, с колыхающимися сиськами, пулей вылетела из комнаты, оставив корчиться своего голого кавалера в полном одиночестве.
 

© Copyright: Андрей Лазарев, 2015

Регистрационный номер №0302130

от 7 августа 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0302130 выдан для произведения: Посвящается моей
Любимой Ниночке.
Моей маме.
 
МАШИНА ВРЕМЕНИ.
 
Гаечку бы, гаечку довернуть бы и усё, должно, должно пойтить. Чую пойдёть.
Как жешь не пойдет. Пойдет. Верняк пойдет. – полноватый, лысоватый мужичок, лет шестидесяти  рылся в широкой, ржавой консервной банке, доверху набитой всяким мелким техническим барахлом, бережно открученным и отвинченным от другого барахла покрупнее, которое ну уже совсем никуда не годилось, а эти винтики и болтики вот и пригодились таки.  Всё же не зря, не зря оно это.
        Мужичок уговаривал и успокаивал себя, как мог и наконец таки нашел нужную гаечку. – Вот он, вот он сучий потрох. – мелкая крохатулечка, она подло и непредсказуемо крутилась в толстых, заскорузлых, неуклюжих пальцах мужчины, так и норовя выскочить, но до боли зажав пальцы  он положил её на клочок бумажки, завернул и засунул в карман засаленного комбинезона. – Вот теперь стервоза, ты так просто не убежишь.
         На радостях мужичок поскакал через весь двор  к воротам настежь открытого гаража.
 
 
 
Глава 1.
Козырева Зинаида Николаевна.
 
Пульхерия  Ивановна Убегайло не смотря на свою фамилию никуда убегать не торопилась, напротив с комфортом и с превеликим удовольствием расположившись в кресле возле овального обеденного стола, она  держа своей пухлой ручкой с оттопыренным пальчиком, блюдце с чаем, время от времени отхлебывала из него, а потом с наслаждением вгрызалась белыми зубками в кусок сахарина, предварительно тыкнув его в чай.
         С противоположенной стороны стола,  сидела её точная копия, мини Пульхерия. Пышненькая, ядреная девица, лет пятнадцати, в коричневом расклешенном книзу школьном платьице в белоснежном накрахмаленном фартучке, и таких же белейших гольфиках. На ногах красовались настоящие, сверкающие, лаковые босоножки. Как те, которые были еще до войны, но потом проданы, или обменены на хлеб на городских толкучках. А у этой они были и сверкали, как новые. Пышногрудая, крутобокая, с ярко напомаженными алыми губками, тело девицы явно просилось выскочить из этой официозной школьной формы, во что-то более нарядное и воздушно-беззаботное, соответствующее,  яркому весеннему солнышку, и главное соответствующее дюже прущему во все стороны, стремительно взрослеющему бабьему телу.
         Довольно миловидное, но несколько одутловатое личико девицы,  выражало полнейшую скуку и безразличие ко всему. О таком типе лица говорят - Дунькина красота. Мысль о школе навевала на  нее невыносимую тоску и она, позевывая, нехотя ковыряла большущий кусман рыбного пирога, шумно прихлебывая чай.
- Маманя, ну можно, я на первый урок не пойду? Спать так охота. – заканючила девица, обращая умоляющий взгляд на Пульхерию Ивановну.
- Я тебе не пойду кошка дратая. Опять вчера  допоздна с парнями тягалась, а теперь глаз продрать не в силах. И смой с хари помаду мою. И так в городе о нас шушукаются голодранцы всякие, а ты еще разукрасилась, как  павлин. Война ведь, дура. Все с голоду пухнут, а у тебя рожа от жратвы распухла, вот- вот треснет.
- Ну и пусть война. А я молодая, я гулять хочу, а в школу не хочу. Пусть чучело в школу ходит.
- Тихо ты не ори, - зашикала на нее мать, - неравен час, придет. А ты бы вот хоть чуток мозгами бы шевелила, как она. Чучело, оно конечно чучело и есть, но ведь ее сам директор школы, приглядывать за тобой, да подтягивать по предметам, определил. Виданное ли дело, три класса подряд, в каждом классе по два года сидишь. Твои сверстницы уже семилетку заканчивают, а ты до сих пор в четвертом классе с мелюзгой болтаешься. Уже грудя, как у взрослой, уже мужики за жопу хватают, а примерчики  решать не могешь. Даже с чучелой не могешь. Вчера у нас цельных два часа объяснят, объяснят примерчики та эти, объяснят, объяснят, на что уж я тетка старая, и то дотюкала, а тебе всё как об стенку горох. Списала у неё всё под чистую, хвост веером и побегла в ночь полночь до парней. Иди смой помаду дура, тебе говорю!
- Да на хрен мне ваши примерчики, маманя.
- Это, что еще за на хрен! А ну иди сюда .лять мелкая! Я тя сейчас быстро отвозжаю. – закричала Пульхерия Ивановна, вскакивая с кресла и пытаясь нащупать старый отцовский ремень, предусмотрительно повешенный на подлокотник кресла.
- Маманя, идет кажись, - вскакивая со стула и отбегая подальше, девочка указывала в раскрытое настежь окно.
         По единственной  в Урюпинске, мощенной булыжником улице, весело перепрыгивая весенние ручейки, к дому Пульхерии Ивановны неотвратимо приближалась девочка лет одиннадцати Козырева Зинаида Николаевна, или просто Зиночка. Угловатая, худющая, с резкими , неожиданно сильными движениями, она скорее напоминала пацана, почему то нарядившегося в девчачье платье. Довольно короткие русые волосы на голове были заплетены в две небольшие косички, толстенькие как сосисочки. Они игриво заворачивались вверх, как два собачьих хвостика. Темнокоричневобурое платье в клетку, которую почти невозможно было различить из-за изрядной заношенности и потертости, мешком висело на ней, и было явно на несколько размеров больше положенного. Очевидно, она донашивала, сей гардероб за старшей сестрой, а то и за двумя. Наряд завершали старые стоптанные мужские ботинки, явно тоже не по размеру, одетые на босу ногу. В одном  из ботинок отсутствовал шнурок, и чтобы он не слетал с ноги, ей приходилось постоянно подтягивать её и со стороны казалось, что она прихрамывает.
         И, тем не менее, сей экземпляр, был необычайно счастлив, полон сил и энергии. Бурлящая сила молодости била фонтаном в унисон с весенним буйством природы. Серые, умные глазки сверкали на солнышке, а цепкий, пытливый взгляд, всё замечал и отмечал вокруг. Весело болтая авоськой с книжками и тетрадками, портфель их семье был не по карману, она скакала вперед по булыжникам мостовой. Сейчас ей было любо и  мило всё вокруг, и отражения домов в окнах, заклеенных крест на крест газетной бумагой. И одноногий солдат в старой потертой шинели, ковыляющий куда-то на костылях. И двое маленьких, босоногих пацанят, несущихся мимо неё, и дергающих её за подол платья. Потому что всё было пропитано весной. Её запахи будоражили и пьянили. И ощущение жизни, большой будущей  непознанной еще, громадной жизни, напитывали всю её без остатка.
         Живя на окраине города в подвале старого дома, она редко заходила так далеко в центр и поэтому старые купеческие дома, еще дореволюционной постройки, восхищали её своей помпезностью и величием.  В один  из таких домов она и направлялась. Дом был хорош, в своих бесчисленных каменных завитушках, но его обитатели. При воспоминании  о них её глазки потускнели, а миловидное кругленькое личико с курносым вздернутым носиком неожиданно посерьезнело.
         Люди, эти, были ей неприятны, почти  на уровне физических ощущений. И не только потому, что ей приходилась каждый день вставать не свет не заря, приходить сюда, и отводить в школу эту здоровую, дебелую Лизку.  А потом после школы по два, по три часа сидеть с этой великовозрастной, тупой коровой, мучительно объясняя ей, в который раз, простейшие задачки, которые сама она щелкала, как орешки. Её раздражало и возмущало то, что несмотря на все её самоотверженные усилия, эти люди не только не уважали и не ценили её труд, но и откровенно презирали и вели себя так  по отношению к ней, как жестокие хозяева ведут себя с самыми бесправными рабами. Всё это  возникало не в результате глубоких  размышлений, а именно что в ощущениях. И всё это она терпела только потому, что её милейший, добрейший директор, Альберт Иванович, сам лично, попросил её, взять шефство над Лизкой.
         Зиночка взбежала по ступенькам маленького крылечка и постучала в громадную дубовую дверь. На порог тут же выкатилась Пульхерия Ивановна на пару со своей драгоценной доченькой.
- Ты где шляешься? Мы тя уже пол часа ждем. Всё уже отсидели, шо могли, с Лизонькой. – скорчив презрительную мину Пульхерия Ивановна,  с высока поглядывала на девочку.
- Так еще времени полно. Да и рано. Мы в школе минут за 15-20 до звонка будем. Не стоило вам так рано подниматься.
- Ишь ты арифметик, какой, всё посчитала. А чумазая то, что такая? Вона вся щека черная.
Не иначе трубочистом по ночам работашь. – и мать и дочь довольные захихикали. А Лизонькино гоготанье, так напоминало звуки отрыжки, что Зиночка невольно улыбнулась.
Улыбка девочки разозлила мамашу, - Что лыбишся чучело, как ты с такой рожей учителям в школе покажешься. Ведь ты у них там отличница. Все в пример тебя ставят. – Мамаша и дочка опять презрительно захихикали.
- Да это я печку перед уходом растапливала, наверное, испачкалась случайно. Братик младший болеет, зябнет. Можно я у вас умоюсь?
- Еще чего не хватало. Вон, на подол поплюй, и оботрись. Да  еще на вот, на. – И она, как бы нехотя сунула в руку девочки, небольшой, черствый как камень, кусок черного хлеба.
Весь пыльный, грязный, неизвестно где эта краюха до сих пор валялась, но девочка схватила его как драгоценность и судорожно зажала в худенькой ручке. Шел второй год войны и ничего дороже и вкуснее хлеба, в этой жизни для Зиночки не было. Лицо её осветилось неподдельной, безмерной, ласковой благодарностью. Она смотрела на Пульхерию Ивановну, как на ангела. Губы её невольно коснулись руки дающей.
- Ну что ты, что ты, господь с тобой. – отдернув руку она смущенно смотрела в благодарные, голодные глаза девочки. – Мы люди добрые. От себя последний кусочек отрываем. Сами недоедаем. Но детю какому, никогда в куске не откажем.
         Лизка вспомнила, что видела этот кусок хлеба на заднем дворе, возле будки их пса Тузика. Он мусолил его со вчерашнего дня, но так и не съел. – Так вот почему мамаша расщедрилась, - смех-отрыжка вырвались из Лизкиной утробы, но мамаша быстро прервала его, незаметно и больно ущипнув дочь. – Ой, ты чего маманя, больно же.
А будет еще больнее, если не поумнеешь. Ну-ка сойди с крыльца. – Лизка сбежала вниз по ступенькам и недовольная отвернулась.
А мамаша, наклонившись над ухом Зины, быстро зашептала. – Ты смотри, Лизоньку в школу поведешь, за руку её держи, не отпускай, а то неравен час, опять парни попадутся.
А у нее до парней то, интерес уже. Так что будет рваться не отпущай ни в коем случае. Скажи ей – Мамка велела только в школу идти и всё тут. И из школы также приведешь.
- Да еще, сегодня после того, как задачки порешаете, полы помоешь да отскребешь во всем доме. А я тебя как прошлый раз отблагодарю. Полы почитай, три недели, как не мыты. – При одном упоминании о полах у девочки внутри всё заныло от тоски. Один раз, она уже соглашалась на такую работу, и ей пришлось одной отмывать и отскребать дощатые не крашенные полы в громадном двухэтажном доме. После четырех часов работы девочка совершенно была обессилена и выжата, как лимон. И за этот титанический труд она получила от хозяйки один единственный, жалкий стакан пшена.
- Я сегодня не смогу Пульхерия Ивановна. Братик болеет, присматривать надо.
- Ничего. За твоим братиком , кто ни будь другой присмотрит, вас там мал, мала, меньше. И в дом еды принесешь. Матери помогать то надо, не всё задачки решать.
         Зиночка отвернула взгляд в сторону. Ей уже сейчас невыносимо было думать о предстоящей работе.
Пульхерия Ивановна, успокаивающе похлопала её по плечу. – Ничего, ничего ты девка жилистая выдюжишь. Что тебе еще делать, учись да работай, работай да учись. Ну, давай-ка, давай, - и она слегка подтолкнула её, - а то в школу опоздаете.
         Презрительно, смотря девочке в спину, женщина думала про себя. – Это же надо Козырева, фу ты нуты. Такой дурынде и такую царскую фамилию. – Пульхерии Ивановне страшно не нравилась мужняя фамилия Убегайло. Тебе дешевка больше Шестеркина подходит.
-Чучело, пугало огородное! – И она всё шипела и шипела беззвучно, вслед уходящей Зиночке, пока девочки не скрылись за углом.
          А душу, Зиночки вновь наполнила весна и счастье. Она как будто снова вырвалась на свободу из зловонной болотной трясины и только кикимора в виде  Лизки, что-то недовольно бурчащая себе под нос, тянула её назад в болото. Но, не обращая внимания на сопротивление, девочка рывками тащила её за собой. Предвкушение встречи со школой, с любимой учительницей немецкого языка Светланой Львовной, наполняло её энергией и силой. Зиночка любила, умела и страстно хотела учиться.
Школа для неё, как выход в другой, светлый, большой, настоящий мир, так не похожий, на её мир сегодняшний.
         Неожиданно Лизкино сопротивление уменьшилось, а затем и вовсе исчезло. Лизка забежала вперед Зиночки, и теперь оказалось, что не она из последних сил тащит за собой толстозадую дуреху, а та легко и не принужденно, кокетливо покачивая бедрами, вышагивает впереди, ведя за собой непослушную, младшую сестренку. Глупенькое выражение личика великовозрастной девицы, старательно, с неимоверным усилием, заменялось на выражение лица надменной, знающей себе цену, как бы взрослой женщины. Зиночка подивилась столь разительной перемене, но посмотрев вперед всё поняла. За четыре дома по ходу, на углу стояла залихватская, разудалая троица парней, жадно наблюдавших за приближением Лизки. Особенно выделялся один, стоявший чуть впереди остальных, в заломленном блатном кипаре, с папироской зажатой в углу рта. Парням было лет по 16-ть, 17-ть. Они о чем то оживленно переговаривались, время от времени скупо похохатывая сквозь зубы.
         Заметив банду, Зиночка попыталась остановиться, задержав белое Лизкино тело, страстно несущееся вперед, но куда там. Лизка зло зыркнула назад, резко крикнув на неё, - Чё уперлась дура, в школу из за тя опоздаем.
- Давай через дорогу перейдем, на другой тротуар, - твердо и решительно произнесла Зиночка.
- Не хрен бегать туда сюда. Идем в школу, так идем.
И теперь уже Лизка потащила вперед упирающуюся Зиночку.
 
- Ну, чё там, матрац достали? – деловито и властно обращался парень в кепке к остальным двум своим корешам.
- Да лежит уже, ждет, не дождется телочку, - прохихикал в ответ писклявым тенорком, противный, прыщавый, худой, как палка парень.
- Тихо ты, близко уже, услышит. – зашикал на него, главный.
- Да и услышит, так чего. Она и сама не прочь. Лизка, она ж хочет до писка. – Опять тонюсеньким смешком заверещал прыщавый. – Чур, я второй на очереди, после тебя Васёк.
 
         До парней оставалась уже  шагов двадцать, когда Зиночка почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. На противоположенной стороне улицы, как раз напротив поджидающей их троицы, стоял парень, примерно такого же возраста, как и те.
         Он, слегка улыбаясь, пристально наблюдал за Зиночкой.
И этот заинтересованный, добрый, предназначенный только для неё взгляд, так удивил и смутил её. Впервые  на неё смотрел представитель противоположенного пола  так, по особенному. А страдания от невнимания уже начали прорастать в ней, ей уже было 11, в ней уже потихоньку, еще очень нерешительно, но уже  просыпалась женщина.
         Поэтому интерес  любого парня, пусть даже самого неказистого, воспринимался  с её стороны как минимум с благодарностью, но этот был красив и хорош настолько, что она невольно опускала глаза, удивляясь, почему он смотрит именно на нее, а не на эту сисястую дуру.
          Одетый в спортивную полосатую тенниску, еще по довоенной моде, мешковатые черные шаровары из легкой ткани и сандалии на босу ногу, он, весь такой , загорелый, не походил на местного. Скорее это был житель юга. Одесса, Ялта вот это были самые его города, но не как не Урюпинск. Всё это пронеслось в голове Зиночки, и она вновь осмелилась поднять глазки. Он всё также смотрел на неё, задорно, ободряюще улыбаясь. Светло русые  волосы с вихрастым чубом, голубые глаза, открытое приятное лицо, простого русского парня, напоминала ей бесстрашного героя фильма «Цирк», но более тонкие черты лица делали его одновременно похожим, на образ капитана, который она себе нарисовала, после прочтения «Алых парусов». Лукавые искорки  в остром проницательном взгляде,  говорили, что он не так прост, как кажется и вся его показная открытость это всего лишь миф, приманка для людей недалеких.
         Подходя всё ближе и ближе, и внимательно изучая парня, она чуть не вскрикнула от удивления. Почти не заметный при ярком свете весеннего солнышка, но если внимательно присмотреться, всё же различимый, парня окружал голубоватый светящийся ореол. Весь его контур был подсвечен, как будто сзади находился источник этого необычного света. Зиночка испуганно соображала, что бы это могло, быть, может, ей это мерещится. Наверное, просто солнышко так освещает его. Но её испуг тут же улетучился, как только она опять встретилась взглядом с его голубыми глазами.
         Тем временем Лизка дотащила Зину до парней.
Привет Лизок, - процедил сквозь зубы, как будто только её, заметив, парень в кепаре.
А, Васенька. Привет, привет. Всё гуляешь? – жеманно пропела Лизка, слегка выставив вперед свое крупное, крутое бедро .
Да вот с хлопцами прохаживаемся. Ты это, коль мы так случайно встретились, пойдем, поговорим что ли. Вон в развалины уединимся, чтобникто не мешал, а мои парни на стреме постоят.
Сразу за углом на них слепо пялились, разбитыми оконными проёмами, два дома, разрушенные бомбежкой.
Грудь Лизки  поднималась и опускалась от волнительных вздохов. Не долго думая, она стала нетерпеливо отдергивать Зиночкину руку. Но Зина  крепко держала колыхавшиеся в страсти Лизкины телеса, помня о наказе её матери.
Да отцепись ты чучело хреново, - Лизка уже с остервенением выдергивала руку и пнула Зину ногой, но та ловко отскочила в сторону.
- Тебе что мать сказала, в школу идти, а не с парнями шариться.
Это что здесь за мелюзга чумазая вякает? А ну отпустила её быстро. И дуй отседа, чтоб пятки сверкали, - властно закричал парень в кепке, вплотную подступив к Зиночке.
- Ей учиться надо. Мать сказала её до школы довести.
- Я сам доведу. А ты вали отсюда чумазая.
Нет. Сам вали.
Ярость захлестнула парня с головой. Со всего маха он ударил Зиночку кулаком по левому уху. Та, ещё секунду держала Лизку, но потом коленки её подкосились, и, потеряв сознание она медленно осела наземь, отпустив её.
- Да ты чё Васёк. Ты же убил её. Валить надо быстро – испуганно прошептал прыщавый.
         Васёк сам, побледнев и раскрыв рот, в недоумении смотрел на Зину. В этот момент девочка пошевелилась, и простонав, попыталась подняться.
Васёк облегченно выдохнул.
- Вот видишь. А ты говоришь, убил. Чумазые они живучие. Пойдем Лизок быстро, пока эта зараза не очухалась. – И он повёл её в сторону развалин, а за ним потрусила вся его команда.
         В это же время к Зиночке подбежал тот самый парень. Он вдогонку испепелил взглядом её обидчика, страстно желая отомстить за неё, но сдержавшись остался с девочкой.
Приподняв её на руках, он с тревогой и нежностью наблюдал за ней.
Маленькая струйка крови сочилась из уха. Её блуждающий взгляд не осознавал пока, где она и что с ней происходит, но затем он стал осмысленным, и наконец разглядел того, кто держит её на руках.
Её лицо расплылось в блаженной улыбке. Она подняла дрожащую руку и коснулась его щеки и почувствовала, как будто какой то мягкий слой между рукой и его телом разделял их. И весь он, по прежнему, был окружен светящимся ореолом, который был теперь виден четко и ясно.
- Ты ангел, да?
- Эх ты птичка невеличка. Её чуть не убили, а она улыбается. И какой я к черту ангел. Я дьявол. – и он зло посмотрел в сторону, ушедших в развалины парней. Зубы его заскрежетали от злобы и ярости и порываясь встать, он слегка приподнял, схватившую его за руки Зиночку.
Подожди не уходи. Мне так хорошо с тобой, и легко.
Парень достал из кармана штанов, скомканный не очень чистый носовой платок, приложил его к уху девочки и осторожно прижал её же рукой. Она сразу опять почувствовала, мягкий и скользкий слой, покрывающий платок, как тот, когда она касалась его щеки.
         Озираясь по сторонам, парень увидел проходящую  мимо бабу с пустым ведром. Он схватился за это ведро.
Баба возмущенно отпрянула, отдергивая ведро на себя.
- Человеку плохо. Дайте, она присядет на ведро, что ж ей на земле лежать.
- А я здесь причем. Хочется ей лежать, пусть лежит. Мало ли голодранцев по углам валяется.
- Вот на тебе три рубля. – и парень сунул ей в руку трешку.
- За ведро, целых три рубля? – баба посмотрела на парня, как на полоумного. И её рука самопроизвольно разжалась, выпустив ведро.
Она даже, не обратила внимание, на чуть заметное голубое свечение вокруг купюры, но почувствовала на ощупь, что она как будто покрыта чем-то мягким. – Жиром что ли трешка заросла, - подумалось ей, - А ничего, не баре, и такая сгодится.
А парень быстро перевернул ведро, донышком вверх, приставив  к стене дома, и посадил на него Зиночку, оперев её спиной о стену.
А сам стремглав пустился в сторону развалин, на бегу прокричав ей.
- Сиди смирно и не двигайся. Я скоро приду.
         Зиночка с тревогой посмотрела в след  своему ангелу,  оставшись неподвижно и покорно ждать.
         Он обежал сначала один дом, затем другой , но никого не нашел. И тут он услышал звуки со второго этажа.
Быстро взлетев по лестнице, он увидел двух  давешних парней сидящих на корточках в коридоре, заваленном всяческим мусором. Из за закрытой двери, около которой они примостились, слышались вздохи и ахи.
-Те чё, урод здесь надо? А ну вали отсюда. – подскочив, заверещал прыщавый парень. Но тут же сходу получил резкий удар под дых, и согнулся пополам, судорожно ловя ртом воздух. Второй с робкими, красноватыми, как у кролика, глазками, весь белесенький и плюгавенький, не долго думая, дал стрекоча, да так что через секунду его и след простыл. 
         Ворвавшись в комнату, наш парень-ангел увидел, посередине большую металлическую кровать с порванной панцирной сеткой, подпертой снизу поломанными тумбочками. Сверху на сетке лежал ватный, весь дырявый и ржавый матрац, из которого во все стороны торчали грязные клочья. А уже на нем, на этом богатстве возлежала Лизка. С ней проводилась основательная подготовка перед боем. Верх платья был расстегнут, лифчик висел на металлической спинке кровати, а упитанные Лизкины грудяки, с торчащими, как по стойке смирно, большими сосками, старательно гладил и жомкал, тот самый сволочной Вася. Низ платья Лизки он задрал вверх и уже удобно расположился между её полных бедер, спустив штаны и алчно сверкая ягодицами. Процесс вот-вот должен был начаться, и Лизкина честь, должна была рухнуть в бездонную пропасть беспробудного блуда, с минуты на минуту. Но наш парень-ангел схватил, лежащую на полу отломанную ножку табурета и со всего маха запечатал мощный удар промеж Васиных лопаток. Неожиданно, честь Лизка не утратила, хотя совершенно не понимала, зачем она ей нужна и что она вообще у неё есть.
         Вася соскочил с Лизки, вопя от боли, и в сильном прогибе назад. А Лизка, еще ничего не понимая, недоуменно смотрела на нежданного гостя, раскорячив ноги, как  в гинекологическом кресле, для всеобщего обозрения.
         Этот видос несколько смутил нашего ангела и он, подскочив к кровати, быстро одернул Лизкино платье, гневно сверкнув на неё глазами. – Прикройся, курва дешевая.
         Вася всё еще скакал вокруг и вопил, путаясь в собственных штанах. – Ты откуда взялся сволочь, убью на….- но, не успев закончить фразу, получил резкий удар ногой по возбужденным гениталиям. После чего заскулил и заскакал еще сильнее, но уже в полном загибе вперед. Тут уже, на пару с ним, заголосила Лизка.  
- Что, чмо позорное, нравится? Это тебе не с девчушками малыми воевать. – И последний удар кулаком в лицо завершил, полное крушение Васькиного величия. Он упал навзничь, и находясь в глубоком нокауте, пытался еще, что то произнести, беззвучно шевеля распухшими, окровавленными губами.
         Парень –ангел наклонился над ним, - Не слышу чего бормочешь? – Блуждающий, затуманенный взгляд Васи силился найти лицо своего обидчика. Наконец ему удалось сфокусироваться на парне,  и он еле слышно произнес. – Кто ты?
- Я смерть твоя. Помни об этом. Еще раз тронешь эту девочку, - и что бы его правильно поняли, мотнул головой назад, - Да не эту проб..дь, а другую, которую ты ударил, пид.р. Будешь иметь дело со мной. И живьем я тебя уже не оставлю.
         За спиной парня с удвоенной силой заверещала Лизка. В полумраке комнаты, она вдруг отчетливо разглядело голубое свечение вокруг его фигуры. Он обернулся и посмотрел на нее гневно и презрительно. В этот момент фигура парня заходила волнами и помехами, как в испорченном телевизоре и его изображение исчезло из поля зрения. Лизка еще громче заорала и как была без лифчика и босоножек, в белых гольфиках, с расстегнутым платье, с колыхающимися сиськами, пулей вылетела из комнаты, оставив корчиться своего голого кавалера в полном одиночестве.
 

 

Машина Времени. Вторая глава.