Мафия Небесных Братьев (Гл. 9-я)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

   - Как у тебя с головой? - спросил Борис Иванович, когда мы остались одни. Рому мы отправили домой, взяв у него подписку о невыезде. - У меня лично она идет кругом. Завтра утром еще раз допросим Клевцова, Жукова потеребим, и, конечно, будем ждать сообщений с мест назначения наших бортов.
- Завтра мне на работу, - сказал я с облегчением и тоской.
- Везет вашему брату. А мне вот ночь не спать, дожидаться весточек о приземлении Елены Павловны в одном из означенных портов.
- Никуда Елена Павловна не улетала, - сказал я и испугался того, что произнес.
- Вот-те и раз, - развел руками Варновский, - мы, понимаешь, чуть ли не всероссийский розыск объявляем, а гражданин Старков сидит рядом в полной уверенности, что заядлая преступница Копытова Е.П. не покидала пределов аэропорта и в данное время пьет чай в буфете № 2. Так, что ли?
- Приблизительно, так, - ответил я, уже сам не рад, что сказал такое.
- В нашем деле не бывает слова «приблизительно», уважаемый пастор, - строго сказал Варновский. - Какие у тебя есть основания предполагать, что она здесь?
- Никаких, кроме интуиции, - сказал я совсем упавшим голосом, зная, что сейчас последует. - Дай еще мне полчаса, я подумаю.
- Думай, - разрешил Борис Иванович, - а я вздремну. Там в соседнем кабинете роскошный диван имеется.
Я снова вышел на посадочную площадку. Теперь она не пустовала. К длинному приземистому автобусу тянулась нескончаемая череда людей, которым предстояло провести ночь в воздухе.
- Куда рейс? - спросил я невысокого паренька с рюкзачком за плечами.
- Во Владик, - с гордостью ответил мне юнец и зашагал дальше.
«Ну, вот еще одно возвращение в прошлое», - подумал я с грустью, вспоминая далекий прекрасный город, остров Русский, бухту Золотой Рог.
Автобус тронулся, увозя к трапу самолета группу пассажиров, и тотчас же к перрону подкатил следующий его брат-близнец.
«А прокачусь-ка я тоже вместе с ними, - решил я, - все равно билетов здесь никто не проверяет, и этим же автобусом вернусь. Может, каких знакомых встречу»
Я стал на задней площадке, облокотясь о поручни, стал рассматривать входящих пассажиров. Конечно же, шансов встретить здесь, в малолюдном автобусе, знакомых у меня практически не было, просто меня потянуло постоять рядом с теми, кто через десять-двенадцать часов окажется на берегу Тихого океана, в местах, о которых я всегда вспоминаю с любовью и грустью.
Автобус мягко отошел от перрона, круто повернул направо.
- Ну вот и поехали, - произнес чей-то громкий мужской голос. - Прощай, Черное море! Да здравствует родной Тихий океан!
- Миша, перестань, - попытался остановить его мягкий женский голос. - Тебя сейчас в самолет не пустят, скажут, что пьяный.
- Это они могут, - согласился Миша. - Я намедни в туалет сунулся, все чин чином, деньги заплатил, даже тетке на чай оставил, нет, останавливает меня у входа в мужское отделение какая-то крыса, говорит, что у них технический перерыв на пятнадцать минут. Я даже рассмеялся, говорю, мол, вы может еще переучет на полчаса объявите. Ничего, говорит, не знаю, идите в Южное крыло, там тоже туалет имеется. Так я, говорю, уже деньги заплатил. Сколько, спрашивает. Я на нее глаза вылупил: в туалете работает, а сама не знает, сколько за него люди платят. «Пять рублей», - говорю. И она лезет своей грязной ручищей в карман своего замызганного халата, достает оттуда пять рублей и протягивает их мне. Ты представляешь? Плюнул я ей под ноги, развернулся и пошел в Южное крыло сортир искать.
Я повернулся лицом к говорящему. Круглолицый мужичок в белой футболке с хорошо знакомым мне логотипом магазина «Пульсар» и невзрачная женщина с облупившимся носом сидели, обнявшись, на последнем сиденье. Они вероятно вместе отметили прощание с Черноморским побережьем Кавказа.
- Извините, а когда это было? - спросил я, наклонясь.
- Что было? - ошарашено ответил вопросом на вопрос тихоокеанец.
- Когда с вами обошлись так нехорошо в туалете? - пояснил я.
- А зачем вам это? И кто вы такой? - подозрительно спросил Миша.
- Администрация аэропорта должна разобраться с этим инцидентом и наказать виновных, - обтекаемо объяснил я, оставаясь инкогнито.
- Прямо сразу и наказать, - с досадой сказал Миша. - А может им действительно такой перерыв положен. Что тогда?
- Уймись, законник, - остановила его жена. - Было это три часа тому назад, когда мы только из города приехали.
- Спасибо, - на ходу пробормотал я и прошел к кабине водителя.
Точнее, к месту водителя, потому что кабины как таковой в этом автобусе не имелось. Я отодвинул штору, отделявшую водителя от пассажиров и попросил его:
- Слушай, друг, тормозни здесь, я документы на вокзале забыл.
- Не положено, - сурово ответил шофер.
- Что не положено? - обескуражено спросил я.
- Без сопровождающих лиц находиться в этой зоне не положено. Эта зона рулежкой называется. Здесь тебя в любую минуту самолет задавить может. Вон взгляни на небо. Видишь, как они один за другим с неба сыплются? Сейчас все здесь будут.
Я наклонился к нему поближе, шепнул:
- Понимаешь, я из милиции. Мне очень надо быть сейчас в здании аэровокзала.
- Ну, тогда другое дело, - радушно сказал водитель и как будто даже сбавил ход. - Только ты мне предъяви удостоверение, а то меня съедят тут за то, что я человека чуть ли не на полосе высадил.
- Забыл я удостоверение, - сказал я с досадой.
- Ну, тогда извини, не имею права, - отрезал шофер. - Да ты особо не волнуйся, мы уже, считай, у Владивостокского борта, через пять минут
назад поедем. Так что ты там еще раньше будешь, чем задумал. Я тебя подброшу прямо к тому месту, куда тебе надо.
- Мне к Северному крылу.
- К Северному, так к Северному, - покладисто согласился водитель и лихо подал автобус к трапу.
На обратном пути он вел автобус побыстрее, что не мешало ему переговариваться со мной. Отсутствие у меня удостоверения работника милиции не вызвало у него сомнения в том, что перед ним действительно настоящий мент.
- Сегодня у нас в аэропорту что-то непонятное творится, - сетовал он. -
Пальба идет, как в Лас-Вегасе. Пассажиров шмонают, аж дым идет. Бабу какую-то ищут, террористку. Ты, небось, по этому делу рыщешь?
- По этому, - неохотно пробурчал я: уж больно мне не понравилось слово «рыщешь», хотя оно точно подходило к теперешнему моему состоянию.
- Тогда вот что я тебе скажу, - оживился водитель, - не там вы ее ищете. Ну какая нормальная террористка будет по аэровокзалу шастать, когда там на одного пассажира по два мента. Улететь она тоже не улетит: сейчас нормальному человеку страшно к самолету подходить, столько у трапа всяких служб понатыкано. В город ей тоже не выбраться: весь транспорт на трех постах проверяют. Вот куда бы ты лично в этой ситуации пошел?
- Не знаю, - честно признался я.
- А я знаю. В смысле, знаю, куда бы направился, будь я на месте этой бабы.
- И куда же? - торопливо спросил я. Никогда не мог я предполагать даже, что столько людей, кроме меня, конечно, склонны к криминальному сыску. Один из таких людей был сейчас передо мной, и он был уверен, что именно он способен найти преступника.
- Куда, спрашиваешь? - играл водитель на моих нервах. - А ты вот посмотри во-о-н на тот огонек справа от нас. Видишь? Знаешь, что это за огонек? Это бомжи у костра чаи гоняют. А может что и покрепче.
- А как же это так: костер на территории аэропорта? Да и бомжи могут оказаться не такими уж безобидными.
- А ты попробуй их отсюда убери. Ты только подумаешь об этом, а они уже исчезли, растворились, как ежики тумане. А насчет территории, так это ведь мусорные баки, там всегда что-то горит.
- А как же ты их вычислил, если они такие неуловимые?
- А чего их вычислять? У нас там мойка рядом. Не совсем официальная, конечно: настоящая мойка у нас в боксе, но она работает только с восьми до восемнадцати. А с нас требуют, чтобы аппарат был в порядке круглые сутки. Вот и оборудовали мы там площадку для мойки: кран да шланг, вот и вся премудрость. Ну, часто подъезжаю туда, а они, то есть, бомжи эти подходят: кто закурить попросит, кто пожрать. Так что я, можно сказать, их всех в лицо знаю. Правда, контингент у них непостоянный: некоторых к осени в лесок тянет, ягоды там, орехи, шалаш можно для жилья соорудить, да и не гоняет их там никто. С другой стороны, наблюдается приток свежей силы: кое-кому просто надо вечером с кем-то посидеть да выпить, душу, так сказать отвести. Я наблюдал, вполне приличные люди там у костра сидят, женщины бывают тоже не из последних. Ну, вот мы и приехали, Северное крыло, служебный вход справа.
- Слушай, - обратился я к водителю, - тебя как зовут?
- До сей поры Димой Мухиным кликали. А что?
- А работаешь ты сегодня до какого часа?
- Как всегда, до восьми утра.
Я взглянул на часы: был без пятнадцати час.
- Дима, - вновь заторопился я, - надо будет на мойку съездить. Но только так, чтобы бомжи ни о чем не догадались. Ты меня понял?
- А чего не понять. Только ты зря беспокоишься: к нашим автобусам бомжи уже привыкли. Вот пока мы с тобой здесь катаемся да разговоры ведем, там не меньше как две машины уже побывали.
- Хорошо. Где мне тебя найти?
- А там же. Посадочная площадка номер четыре. У меня рейс через полчаса, а потом перерыв. До трех тридцати.
Он помолчал с минуту, а потом с плохо скрываемым торжеством добавил:
- А все-таки я правильный путь тебе подсказал, если ты так засуетился.
Выбирать выражения, видимо, было не в его привычках.
Я вошел в здание аэровокзала через служебный вход, Дежуривший там милиционер сонно посмотрел на меня и, видимо, признал во мне своего. Я беспрепятственно прошел через какие-то служебные помещения, узкие коридорчики и темные тамбуры, и вышел в просторный вестибюль прямо к ярко горящей неоновой надписи: «Туалет». Несмотря на поздний час здесь вовсю сновал туда-сюда народ, было шумно и безалаберно, и у меня сразу пропали остатки сонного состояния, тоже захотелось двигаться и разговаривать. Я огляделся. Поток мужчин и женщин вливался в одну общую дверь и выливался через другую: вероятно, разделение по половому признаку происходило за этими дверьми, равно как и их воссоединение после известных процедур. Это Броуново движение одновременно завораживало и раздражало, в нем было что-то неприличное и двусмысленное.
Затем мой взгляд наткнулся на симпатичную высокую девушку в серой кофточке и темно синей юбке. Она стояла почти рядом со мной и напряженно вглядывалась в проходящих мимо людей.
«Сержант Измайлова», - догадался я и пожурил про себя горе- конспираторов: в ней за версту можно было угадать милиционера. В другом углу вестибюля я заметил еще двух подобных субъектов, только мужского пола.
«Здесь мне делать нечего, - подумал я, - слишком много народа как с той, так и с другой стороны»
Я пошел дальше по вестибюлю, он постепенно сузился и перешел в длинный коридор с множеством дверей с табличками.
«Дежурный администратор», - прочел я на одной из них.
«А вот здесь мне бы не мешало побывать», - решил я и осторожно постучал в дверь.
- Войдите, - услышал я голос, по которому было трудно определить, мужчиной или женщиной был его обладатель.
Я вошел в просторный кабинет, где за обширным столом с множеством письменных приборов сидела очень видная женщина в аэрофлотовской форме. Она курила и листала журнал в яркой глянцевой обложке.
- Опоздал на рейс? - спросила она, не глядя на меня.
Потом перевернула страницу и, не дождавшись ответа на свой вопрос, задала следующий:
- Билеты потерял?
И только после того, как я не ответил и на этот вопрос, она подняла голову и посмотрела на меня пустым отсутствующим взглядом. Потом в ее глазах проснулось любопытство.
- О, какие люди к нам, да еще после полуночи! - воскликнула она и отложила журнал в сторону, - Если не ошибаюсь, вы коллега небезызвестного капитана Варновского. Я видела, как вы ему оказывали помощь после покушения. Это было ужасно! Разрешите представиться: Полякова Марина Сергеевна, дежурный администратор. Что вас привело ко мне?
Я в свою очередь тоже отрекомендовался, только весьма невнятно, чтобы не оставлять следов сыщика-любителя в анналах международного аэропорта, и перешел к делу:
- Вы, вероятно, знаете, Марина Сергеевна, какую операцию проводит милиция на территории вашего аэропорта?
- А кто же этого не знает? - не вытерпела Марина Сергеевна. - Ловите какую-то женщину, террористку. И на мой взгляд, делаете это непрофессионально, наобум. Я бы на вашем месте закрыла бы наш аэропорт часиков этак на пять, и ваша террористка сама бы всплыла, как барабулька кверху пузом.
Я не стал разубеждать Полякову, как и не противоречил и Диме Мухину, насчет террористических наклонностей Елены Павловны, и постарался вернуть ее к моим сиюминутным заботам:
- Марина Сергеевна, я вижу, что вы действительно в курсе нашей операции по поимке преступницы, и тогда вы должны знать, что ее засекли в туалете Северного крыла аэропорта, откуда она исчезла совершенно непонятным образом.
- А вот этого как раз я и не знала, - оживилась дежурный администратор. - Так может она до сих пор там и сидит?
- А вот это я и хотел выяснить у вас: возможно ли это? - как можно почтительней сказал я, стараясь показать ей, что я целиком завишу от нее. - У вас не найдется план этого заведения?
- У меня найдется план любого помещения нашего аэропорта: от ВИП гостиной до кладовки для хранения инструмента уборщицы, - с гордостью сказала Марина Сергеевна, уже начиная понимать мою зависимость от нее.
Она достала из стоящего в углу шкафа толстый гроссбух и раскрыла его на столе. План злосчастного туалета она нашла мгновенно и уже через минуту давала мне разъяснения по поводу его устройства:
- Это вестибюль, где сидит кассир. Справа от него - дверь в мужской туалет, слева - в женский. Это - основные помещения, с унитазами, писсуарами и умывальниками.
- Эти два помещения, мужского и женского туалетов, соединяются как-нибудь? - спросил я.
- Непосредственно нет, - дотошно продолжала объяснять мне Марина Сергеевна. - Но видите эту крохотную каморку? Это помещение техничек. И оно имеет две двери, выходящие в оба эти зала. Это очень удобно, техничкам не надо обходить вестибюль, чтобы перейти из одного помещения в другое. Понимаете теперь?
Я понимал это и раньше. Я догадывался, почему сержант Измайлова упустила Елену Павловну буквально у себя из-под носа. Теперь мне надо было узнать, как Копытова могла попасть в помещение техничек, затем покинуть его, причем, и в этом у меня не было никакого сомнения, выйти затем в вестибюль через мужской туалет.
- Марина Сергеевна, нельзя ли пригласить сейчас сюда техничку из этого туалета? - попросил я.
- Конечно, можно, - четко ответила Полякова, она энергично и напористо входила в курс расследования.
Пока посланный ею помощник искал некую Клавдию
Андреевну Агафонову, туалетную уборщицу Северного крыла, как изволила выразиться дежурный администратор, я решил выяснить еще одно обстоятельство:
- А как часто бывают в туалетах технические перерывы?
- Технический перерыв бывает один раз в смену, - последовал незамедлительный ответ. - Об этом есть объявление на дверях, где указано время начала и окончания перерыва. Там же администрация извиняется перед пассажирами за причиненные неудобства и предлагает им воспользоваться услугами туалетов Южного крыла.
Я понял, что Марина Сергеевна была самым сведущим администратором всех аэропортов России, а, может быть, и ближнего зарубежья. Я как можно теплее поблагодарил ее, и в это время дверь распахнулась и на пороге встала крохотная женщина в халате мышиного цвета с воинственно упертыми в бока руками.
- Звали, Марина Сергеевна? - спросила она грубым, никак не соответствующим ее размерам голосом и, не спрашивая разрешения, приземлилась в одно из двух кресел, стоявших у стола. Эта посадка скорее всего была вынужденной, так как сидя в другом кресле, я учуял мощнейший выброс хмельного запаха, который сам по себе уже мог служить источником алкогольного опьянения.
- Клавдия, - с великой укоризной произнесла Полякова, почему-то делая ударение на втором слоге, - до конца смены еще черт знает сколько времени, а ты уже лыка не вяжешь. Ну как ты будешь отвечать на вопросы следователя теперь?
Волнение делало Марину Сергеевну косноязычной. Зато речь Клавдии Андреевны была эмоциональной и образной:
- Какого еще следователя? Мне следователи в гробу снились в белых кальсонах со штрипками. Что они исследуют в моем туалете? Качество или количество?
- Ну, вот видите, - развела руками администратор, - как можно с нею сейчас разговаривать?
- Ничего страшного, - успокоил я ее.
Я видел, что Клавдия Андреевна немного переигрывает. Несмотря на высокую степень опьянения, она чувствовала надвигающуюся опасность и старалась сыграть совсем уж невменяемую старуху. Мне нужен был внезапный ход в духе Бориса Ивановича Варновского, который бы отрезвил уборщицу и заставил ее отказаться от игры. И я пошел ва-банк.
- Скажите, Клавдия Андреевна, - вкрадчиво и в то же время твердо спросил я, - сколько дала вам женщина в бежевом костюме, чтобы вы устроили в туалете внеочередной технический перерыв?
Мой ход оказался результативным: Агафонова уронила голову на грудь, замотала ею во все стороны и завыла:
- Да не хотела я их брать, доллары эти, чуяла, что принесут они мне беду! Как в воду глядела! Теперь каждый на меня пальцем будет тыкать: Клавдя террористку укрыла, за деньги продалась! У-у-у, будьте вы прокляты все: и деньги, и бабы-террористки, и вы, менты поганые!
- Расскажите, пожалуйста, все по порядку, - не меняя тона, попросил я.
Выплеснутые разом проклятия и мое спокойствие благотворно сказались на настроении Клавдии Андреевны. Она взяла себя в руки и решила исповедоваться.
- Значит, заступила я на смену, зашла в нашу каморку, проверила инвентарь и присела, чего скрывать, выпить чуток за то, чтобы дежурство прошло быстро и спокойно, без эксцессов. Слышу, кто-то дверь со стороны женского туалета дергает, да так, будто хочет ее с петель сорвать. Ну, я встала, открыла дверь, Смотрю, стоит женщина, как вы выразились, в бежевом костюмчике, очень приличная дама, при ридикюле. Я, конечно, на нее здорово шумнула: чего надо, мол, чего двери ломаешь? А она, значит, извиняется, просит не шуметь, а сама, бочком-бочком, в каморку пролезть стремится. И все лопочет про какие-то неприятности и про благодарность мне, если я ей помогу.
Клавдия Андреевна снова заревела белугой и выложила на стол довольно-таки солидную кучу смятых долларовых купюр.
- Вообще-то я ровным счетом ничего не понимала, - немного успокоившись, продолжала она. - Чую только, что баба в большом переплете, между жизнью и смертью ходит по узенькой досточке. Деньги она сразу мне на стол выложила, я еще ей и пообещать ничего не успела.
Я поглядела на них, и меня ах мороз по коже продрал: за всю жизнь свою таких деньжищ не видела. Спрашиваю: «Чего-то от меня тебе надо?» А она просит спрятать ее пока в моей каморке, а потом, когда ее по туалету перестанут искать, незаметно как-то вывести ее отсюда. Ну, искать ее в нашем заведении быстро прекратили. Оно и понятно, в писсуаре, чай, не спрячешься, а на дверь в нашу каморку никто и не посмотрел: покрашена она под цвет стены, и догадаться, что это дверь можно только по ручке, которая из нее торчит. Мы сидим, значит, тихо, электричество я выключила, но по щелям к нам немного свету из обоих залов пробивает. Я налила по стаканам немного водки, толкаю ее: выпей, мол, для храбрости. Она не побрезговала, выпила все до дна. Я ей огурец в руку сую, а она отмахнулась: не надо, мол, спасибо. Потом мы начали шепотом обсуждать наше положение. Она рассуждает так: пусть даже ее искать здесь перестали, но могут оставить кого-нибудь для наблюдения. Значит, выходить ей надо через мужскую половину. Я подумала тогда и решила устроить технический перерыв. С мужиками немного побазарила, которые самыми настырными оказались, веревочку с бирочкой протянула, и вся недолга. Гостья моя под ту веревочку поднырнула и была такова. А я пошла снова к себе, мой доход обмыть. Объявление про перерыв пока решила не снимать, все спокойнее будет. Только присела, слышу с мужской стороны: «стук –стук». Что за черт, думаю, выпить спокойно не дадут. Открываю дверь - она, гостья моя, стоит передо мной и мелко трясется.
Уборщица изобразила, как именно тряслась ее гостья, и это подействовало так угнетающе, что она не выдержала, быстрым движением выхватила из кармана халата блестящую фляжечку и жадно приложилась к ней.
- Клавдия, - пораженно и очень укоризненно произнесла администратор, - ты все-таки отчет себе отдавай. Рабочая смена еще не закончилась.
- Для меня все закончилось, - с трагическим надрывом сказала Клавдия Андреевна и заплакала.
- Что было дальше? - торопливо спросил я, жалея о потерянном зря времени.
- А что могло быть дальше? Спрашиваю я ее: «Чего трясешься?» А она мне: мол, погибла моя бедная головушка, везде милиционеры стоят через каждые два шага, у них на руках все мои приметы имеются. Поверите, у меня тогда в первый раз мысль появилась сдать ее органам. Такой она мне противной показалась. Ах, думаю, стерва-террористка, шкодила, шкодила, а теперь дрожишь туточки от страха, деньгами большими откупаешься. Короче, просит она костюм ей поменять. Чтоб быть, значит, как можно неприметнее. Ну, это у нас всегда пожалуйста. Кто может быть неприметней уборщицы вот в таком халатике?
Клавдия Андреевна демонстративно потрясла полами своего серого халата и, не дождавшись нашей реакции на столь выразительный жест, продолжила свой рассказ:
- Отдала я ей вот точно такой халат, галоши и платочек моей сменщицы, одела ее, для верности дала ей в руки ведро и швабру и отправила восвояси. Все. Больше я ее не видела. Можете меня, гражданин следователь, теперь заарестовывать, я всю правду вам рассказала.
- Оставила ли она у вас что-либо из своей одежды? - спросил я, еще не зная, для чего она может понадобиться.
- Не взяла она только туфли, ридикюль пустой и чулки капроновые, уж больно они к галошам не подходили, - пояснила Клавдия Андреевна.
- Будьте добры, принесите это все сюда, - попросил я ее.
- Без конвоя, что ли? - удивилась уборщица. - А если я утеку?
- Никуда вы не убежите, - успокоил я ее. - Некуда вам бежать.
- Это точно, - согласилась Клавдия Андреевна. - В туалете меня никто прятать не будет, как я эту стерву прятала, дура старая.
Она еще не скрылась за дверью, как я уже набирал номер местного отделения милиции.
- Срочно пришлите сержанта Измайлову в кабинет дежурного администратора, - приказал я, не дожидаясь вопросов, как только на другом конце взяли трубку.
Во мне уже проснулся азарт сыщика-охотника, и я забыл, что я никакой не следователь, и что я не имею никакого права допрашивать людей и вообще вести какое-либо расследование. Мне и в голову не приходило, что делаю что-то не так или, еще того хуже, наношу вред следствию. Я чувствовал, что зверь, если можно было так назвать Елену Петровну, загнан за красные флажки, ему некуда деваться, а взять его выпало мне, да простят меня матерые детективы и опера.
Сержант Измайлова вошла в кабинет так, как будто она работала не в милиции, а на молочно-товарной ферме.
- Чего вызывали? - спросила, не обращаясь ни к кому конкретно, зевнула и подернула юбку: плохо замаскированный пистолет тянул ее вниз.
- Пройдите в каптерку туалета Северного крыла, проследите за уборщицей Агафоновой и сопроводите ее сюда, как только она соберет вещи особы; которую она скрывала у себя, - приказал я тоном не терпящим возражений, пока сержант Измайлова не стала допытываться, кто я такой и что здесь делаю.
- Вот, зараза, - выругалась девушка и добавила еще несколько непечатных слов, - я так и знала, что ее там кто-то прячет.
Она была готова рассказать нам обо всем, что она думала по этому поводу, но, встретив мой яростный взгляд, козырнула и коротко сказала:
- Есть.
Теперь пора было вызывать подмогу. Поднимать Варновского я не хотел, я был уверен, что сам смогу задержать Елену Павловну. Мне нужен был Олег, чтобы он еще раз допросил уборщицу, теперь уже под протокол, и описал вещи, принадлежавшие Копытовой.
Я нашел Олега на удивление быстро. Он сидел в дежурной части местного отделения милиции и играл в нарды с задержанным гражданином Абхазии по имени Сандро. Об этом можно было догадаться сразу же, потому что вокруг этого человека громоздились корзины с мандаринами, а Олег, бросая кости, беспрерывно напевал на мотив «Сулико» одни и те же слова: «Ты, Сандро, подумай еще, хорошо подумай еще».
Выслушав меня, Олег вслух удивился объему проделанной мною работы, произнеся с вновь приобретенным абхазским акцентом приятные для меня слова:
- Слушай, ты, однако, далеко пойдешь, бичо!
Он охотно согласился продолжить начатое мною дело по выяснению обстоятельств бегства Елены Павловны за пределы туалета, угостил меня выигранными мандаринами и поспешил в кабинет гостеприимной Марины Сергеевны.
А я направился на посадочную площадку №4.
Автобус Димы Мухина стоял чуть в стороне от нее под навесом, а он сам дремал, сидя прямо за рулем. На мой стук по стеклу он сразу же поднял голову, вгляделся в темноту и нажал кнопку на пульте. Дверь с шипением распахнулась, и я зашел в салон.
- Ну, что, начальник, - сонным голосом приветствовал он меня, - будем ехать?
- Будем, Дима, - бодро отвечал я, стараясь, чтобы он не заметил моего волнения и страха. - Протирай моргалы и - вперед!
- Слушаюсь, комиссар, - сразу же изменившимся голосом лихо произнес Дима и сходу завел мотор. Но тронулись мы не сразу. Дима долго разговаривал с кем-то по рации, испрашивая разрешение на пересечение каких-то зон и площадок. Наконец разрешение было получено и мы понеслись по ночному почти пустынному аэродрому в дальний конец его, где слабо мерцали два-три красноватых огонька.
Когда мы съехали с бетонки, Дима чуть сбавил ход и, обернувшись ко мне, сказал:
- Значит, делать будем так. Я подъеду поближе к костру, остановлюсь, будто что-то с движком случилось. Ты за занавесочкой спрячься и смотри: есть ли среди бомжей твоя знакомая. Наверняка кто-то из бомжей к машине приплетется чего-нибудь поклянчить. Я дверь открытой оставлю, а ты слушай, о чем мы будем с ним разговаривать. Я постараюсь задать ему пару наводящих вопросов.
- Только, смотри, чтобы они ничего не заподозрили, - попросил я его.
- Не боись, начальник, мы не пальцем деланы, - куражась, прокричал Дима. - Тебе как вот такой вопрос кажется: «Слышали, мента в аэропорту шлепнули? Говорят, баба какая-то». Если к ним эта женщина приходила, он сразу же побежит к своим: они страшно криминала боятся, особенно мокрухи. И там тотчас начнется разборка, твоя террористка проявится как на моментальном снимке, пусть она трижды будет переодетой и загримированной.
Я был поражен криминалистическими способностями Димы Мухина, и он это понял. Рассмеявшись, Дима взял со щитка перед собой потрепанную книжку и помахал ею в воздухе:
- За дежурство одну, а то и две таких вот книженций прочитываю. Отсюда и рассуждения появляются, вроде этого моего плана действий.
И действительно события начали развиваться непосредственно по его плану.
Прямо напротив мусорных баков, возле которых горело три небольших костерка, автобус вдруг начал дергаться, чихать и наконец окончательно застыл в непосредственной близости от сидевших там людей. Дима вышел из автобуса, громко и смачно выругался и загремел какими-то задвижками. Я осторожно выглянул в окно. У костров сидело две группы людей, в каждой по шесть-восемь человек. Пятеро из них сидели ко мне лицом. Женщин среди них не было, это можно было легко определить по растительности на их лицах. Но один из них был чисто выбрит. Более того, он был одет хотя и в поношенный, но очень приличный на фоне рваных футболок и замасленных пиджаков мундир офицера военно-морского флота. Мундир с множеством орденов на нем был распахнут, под ним тельняшка облегала мощную грудь, широко перевязанную ослепительно белым бинтом.
Широко и отрешенно улыбаясь, Аркадий Петрович Павловский рассказывал своим новым друзьям что-то очень героическое.

ОТСТУПЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
(продолжение)

    Честно признаться, идти в гостиницу к адмиралу мне не хотелось. Я все еще боялся, что начнет выяснять подоплеку нашего разрыва с Соней. И в то же время, у меня не выходили из головы его слова: «Отказ расценю как предательство».
Я был тепло принят Аниными родителями в их уютном деревянном особняке, а сама Аня делала все, чтобы я чувствовал себя здесь как дома.
Но, вероятно, я показался Трапезниковым мрачной и подозрительной личностью: я все время думал о встрече с Аркадием Петровичем.
После шести, когда мы сидели за столом и пили чай с пирогом, я встал и сказал, что мне надо срочно отлучиться по срочному делу.
Супруги Трапезниковы переглянулись, Аня опустила голову, заметно побледнев, но быстро взяла себя в руки и вышла провожать меня в переднюю. Она обняла меня, долгим, печальным взглядом посмотрела мне в глаза, тихо сказала:
- Ты навсегда уходишь?
- Что ты…! - почти закричал я.
- Я знаю, навсегда, - перебила она меня, провела рукой по щеке и поцеловала в лоб. - Иди, тебе надо, я знаю.
Я готов был забыть об адмирале, забыть обо всем, что было у меня до встречи с Анютой, но будто какая-то сила развернула меня и вытолкнула из двери на промозглую московскую улицу
До гостиницы «Москва» я пошел пешком, мне надо было все обдумать: о чем говорить с Аркадием Петровичем и что делать дальше, вернее, как жить.
У Большого Москворецкого моста произошла неожиданная встреча, будто подводя итог всему, что было связано с моим замыслом мщения Бакаеву.
Из гостиницы «Балчуг» в компании каких-то разукрашенных девиц вышел Сережа Бернштейн, одетый в самом современном и очень дорогом стиле: не наши джинсы, форменная рубашка американского морпеха, узконосые мокасины из настоящей кожи.
Я сделал вид, что не заметил его, и ускорил шаг. Я уже был почти посреди моста, когда услышал крик:
- Старков! Женя! Постой!
Я остановился, оглядел компанию. Кое-кого из девиц я знал, это были университетские дамы полусвета, не брезговавшие подрабатывать, как они выражались, «контактируя с иностранцами». Они смотрели на меня с плохо скрываемым пренебрежением, история о том, «как его бросила девушка», еще не была забыта на Моховой.
Мне стало противно и жалко самого себя, и я повернулся, чтобы продолжить свой путь.
Гениальный Бернштейн сразу понял, в чем дело.
- Женщины, сгиньте, - скомандовал он, и его спутницы послушно поплелись назад по направлению к «Балчугу».
- Старков, ты на меня сердишься? За что? - по-детски обиженно заныл Сережа. - Ну, я рассказал твоей девушке обо всем, что стряслось с тобой и Соней. Ты же не хотел бы, чтобы это сделал кто-нибудь другой, а? Представь только, сколько бы грязи вылили наши доброхоты на Соню, ну, естественно, и на тебя.
- Ты все сделал правильно, - остановил я его. - Я не сержусь на тебя. Тебе это показалось.
- Правда? - обрадовался Бернштейн. - Спасибо, старик. Ты снял с моей души огромный камень. Другой камень будет висеть там вечно. Ты, конечно, понимаешь, о чем я говорю. И, естественно, оправдываешь меня, считая, что я был в стельку пьян. Нет, Женечка, этим меня не обелить. Я - подонок! Я сказал: «Убью!», и я должен был это сделать. А теперь я кто, выходит? Не-е-т, я не просто пустой болтун. Выходит, что я подлый болтун. Я обещал тебе, я клялся, что буду рядом с тобой, когда ты будешь душить эту крысу…
- Ты мне ничего не обещал, а я никого душить не собирался, - прервал я его снова. Я видел, что он в легком подпитии, а может и не в таком уж легком, как мне казалось, а в таком состоянии Сережа Бернштейн мог говорить пусть и гениальные, но практически бесполезные вещи.
- Ладно, - отмахнулся он, - я вижу, что ты не хочешь говорить со мной об этом. Ты презираешь меня. И правильно делаешь. Ты, наверное, еще не знаешь, что я уезжаю в Израиль. У нас оказалась там целая куча родственников. И все хотят, чтобы я обязательно жил там, работал в приличной газете и писал статьи о советских антисемитах. А у меня с этим словом связаны, как не странно, самые приятные воспоминания.
Ты помнишь у Высоцкого…?
- Извини, я спешу, - как можно мягче сказал я, опасаясь огорчить его перед самым исходом в землю обетованную. - Желаю тебе счастья на родине предков.
Я крепко пожал его руку, а он неожиданно обнял меня и прошептал мне на ухо:
- Здесь у меня остаетесь вы… трое: Соня, ты и… Родина.
Я не знаю, почему я тогда не заплакал.
Я оглянулся, когда уже пересек набережную и начал подниматься к Красной площади. Сережа все еще стоял на мосту и держал высоко поднятой правую руку….
… Адмирал ждал меня в холле гостиницы. Он ничего не сказал мне о моем опоздании, пожал мне руку и повел в свой номер.
Там он молча подвел меня к столу, изящным движением руки сдернул салфетку и победоносно взглянул на меня:
- Узнаешь? Все из Молдавии. Сегодня утром земляки подбросили, прямо с поезда.
Он плеснул в рюмки немного коньяка:
- Давай, Женя, за встречу. Сначала по чуть-чуть, ибо разговор у нас серьезный предстоит. А потом, я думаю, помех не будет, чтобы выпить от души за все хорошее, что есть на свете.
Но начать разговор было для него, как я видел, было не просто, он несколько раз пересек просторный люксовый номер, потом снова подошел к столу, налил полную стопку коньяку и залпом выпил.
- Извини, - сказал он виновато, взял со стола кусок копченой баранины, посмотрел на нее, словно раздумывая: закусывать или не закусывать, и с размаху бросил ее обратно в тарелку.
- Ты понимаешь, - почти закричал он, - я, взрослый, неглупый человек, ничего не понимаю! Я перестал понимать все! Причем, ты же меня знаешь, я мужик без предрассудков, не ханжа, не старый брюзга какой-нибудь! Жили вы с Сонькой как бог повелел, и ладно! Мать мне проходу не давала: прикажи им, мол, пусть распишутся. В конце концов, я ее однажды так шуганул, что она даже слово «загс» навсегда забыла. Разбежались вы, тоже я не стал из этого трагедии делать: чего только в жизни не бывает. Хотя и было мне обидно за дочь: неужели она у меня такая непутевая, что можно ее через год после знакомства бросить и забыть?! Но я тебя знал неплохо, водки мы с тобой прилично попили, по душам поговорили достаточно. Не стал я тебя ни в чем винить, все списал на обстоятельства, на несовпадение ваших характеров. Приезжаю вскоре после вашего разрыва в Москву, прихожу домой. И что я там вижу! Лощеный дедок рядом с моей Сонюшкой последний пар из себя выпускает, трепыхается, как мокрый петух под забором. Разговоры какие-то странные идут, что промеж себя, что со мной. Он на меня, на боевого офицера, смотрит сверху вниз и все пробует меня учить, учить, учить… Соню свою я не узнаю: она смотрит на него как на Бога, да и в разговоре у нее каждое второе слово - «Бог». Только не наш обыкновенный православный Бог, а какой-то новый, якобы уже пришедший на Землю и дарующий всем просветление и вечную радость. Предлагаю я ему выпить, а он на меня обижается и уходит прочь из дома. Соня - в истерику. «Неужели ты не понимаешь, - кричит, - что это необыкновенный человек, что это не человек даже, а Мессия». Ты знаешь меня, я человек прямой, порою даже до грубости. «Ну, и как, - спрашиваю, - этот Мессия в постели?» Она сначала обморок изобразила. Очень правдоподобно, надо сказать. Когда я на это не клюнул, тоже из квартиры рванула. А мне что прикажешь делать. Выпил я по-флотски бутылку водки, и - в гостиницу. Там хоть люди нормальные, а не пришельцы какие-нибудь.
Алексей Петрович закурил и открыл дверь на балкон. Отсюда была прекрасно видна наша «высотка» на набережной. Похоже, глядя на нее, мы подумали об одном и том же: как здорово и весело там было когда-то. Там было счастье, рядом с которым было тепло и счастливо всем.
- Попытался я навестить их еще раз - продолжил адмирал, - уж больно мне хотелось понять, что стряслось с моей единственной, любимой дочерью, почему я вдруг перестал узнавать ее. Откуда у нее этот пафос, эти наигранные обмороки, собачья преданность никчемному старикашке? Переборол я себя и пошел к ним с миром. С Ярославом разговариваю почтительно, галиматью его слушаю, не возражая ни единым словом. Скучно, конечно, даже порой противно, но - надо. Штирлицу, наверное, тоже было отвратно слушать откровения недочеловеков, однако, терпел ради идеи и целей своих. Вижу, Соне приятно, что сижу и слушаю ее кумира. Час слушаю, два. Потом чувствую, что крыша ехать начинает. Но основную его мысль усекаю явственно, она у него красной нитью через всю проповедь проходит: надо объединяться вокруг нового учения, которое несет на Землю новый Мессия. И тогда я его этак робко, глуповато спрашиваю: а кто этот новый-то, где он сейчас. И представляешь, этот хлыщ этак стыдливо прячет глазки и молчит. Мол, догадайся сам. Ну, думаю, что ты сволочь, я давно понял, но чтобы таких размеров, это уж извини. Короче, прервал я его проповедь коротким русским матом и дал ему по харе от души. Ничего, утерся, демонстрирует этакое непротивление злу насилием, мол, я выше этих земных разборок. А у меня, честно говоря, пропало тогда желание добивать его. Вижу я: хоть и хорохорится он, а в глазах все-таки страх погуливает. Нет, думаю, не пойдешь ты на костер ради своих мессианских идей. А сказал ему на прощание коротко: «То, что ты дерьмо собачье, я сразу понял, но калечить людей я тебе не дам. Тикай отсюда, пока не поздно». Соньку взял за руку, затолкал силком в машину и увез к другу на дачу. Когда она попыталась мне свой нрав показать, я ей прямо в глаза сказал: «Твой гнилой божок сделал из тебя скотину безвольную. Для меня это хуже твоей смерти. А потому запомни: пойдешь наперекор мне - пристрелю, и рука не дрогнет. Будешь жить здесь, сколько скажу. В университет пойдешь, когда я оттуда этого самодура вышибу. Поверь, это случится раньше, чем ты думаешь. Люди в этом доме - это еще те люди. Будешь с ними встречаться, поймешь это скоро. Они тебе помогут на ноги стать».
Адмирал прикурил вторую папиросу от первой, жадно затянулся. Видимо, он подошел к самому главному в своем рассказе.
- Начал я свою спецоперацию мощно. Подключил всех, кого только можно было. Забил тревогу, как говорится, на всех этажах власти. Сам вышел прямо на Старую площадь, на человека, который делами молодежи ведает, естественно, по партийной линии. Выслушал он меня внимательно, возмутился, что такое возможно в советских вузах, да не просто в каких-то вузах, а в самом МГУ. Поблагодарил за сигнал и пообещал в ближайшее же время известить меня о результатах проверки, которую он назначает немедленно, не выходя из кабинета.
Обнадеженный возвращаюсь в гостиницу, а там меня уже ожидают донесения моих боевых соратников: из ЦК комсомола, министерства образования, МВД, непосредственно из университета. Везде объявлена тревога, нигде не верят, что такое может быть в наше время, в столице самого прогрессивного в истории человечества государства. Проходит день, другой. Тишина. Я снова, как боцман, беру дудку, объявляю аврал. Ни одного вразумительного ответа. Я не пойму, в чем дело. Наконец, кое-что проясняется. Самыми непосредственными оказались ребята из ЦК комсомола. Когда мой бывший БЧ-5 Вася Косов пришел туда за ответом в третий или четвертый раз, ему прямо так и сказали: «Чего вы всё сюда ходите, да ходите. Ничего там страшного не случилось. Старичок-профессор студенточку охмурил, а папаша её решил ему отомстить. Вот и придумал какую-то секту». Я - на Старую площадь, думаю, я этим комсомолятам покажу обиженного папашу. А в ЦК нашей родной партии говорят мне примерно то же самое, что высказали эти желторотые бонзы моему Васе Косову. И такой отбой на всех флангах. Полное фиаско адмирала Павловского… А мне пора уже на флот возвращаться. Приехал я, значит, домой, жене ничего рассказывать не стал, а сам анализирую тщательно ситуацию: как могло такое случиться, что спустили на тормозах по существу антипартийное, антигосударственное дело? Первый вывод у меня напрашивается очень простой, хотя и мало вероятный: на верху об этом давным-давно знают, это движение или гасит что-то более серьезное, или прямо санкционировано нашими органами для выявления каких-то противоборствующих сил. Вывод этот лежит прямо на поверхности. Представь, я тебе говорю, что у тебя в доме воры орудуют, а ты - ноль внимания. Значит, они только по виду своему воры, а на самом деле охраняют твой дом от более серьезных бандитов. Значит, выходит, что с этой стороны мне этого подлеца не наказать. Начинаю искать другие пути и… ничего не нахожу. Это же одна стена, монолит: партия, КГБ, милиция, комсомол, университетское начальство. Партия сказала, все ответили: «есть!». Опустились у меня руки, стал я попивать, подумывать об отставке. Но, понимаешь, я забыл, старый дурак, что такое морская дружба и взаимовыручка. Мои боевые друзья не сдались, как их командир. Они пошли в лобовую атаку на этого монстра, слугу двух господ. Короче, получаю я от Васи письмо. Он, как старший по возрасту и званию, возглавил бывший гвардейский экипаж подводной лодки и провел ряд острых торпедных атак противника. Бедного Ярослава публично били на его лекциях в различных учебных заведениях, задавая ему каверзные, но корректные вопросы. В солидных журналах появились статьи, где подверглись анализу его многочисленные научные работы. От этих работ не осталось камня на камне. Его каждый день штрафовала милиция за переход улицы в неположенном месте. Вдруг изменил ему весь блатной мир: ему перестали продавать из-под прилавка дефицит, в поликлинике его просили стать в очередь, исчезли билеты в Большой театр. Весь экипаж мечтал увидеть его выселенным из квартиры, но оказывается эта дуреха прописала его в наших апартаментах, и он пользовался теперь всеми благами элитного адмиральского жилья. Но об этом незаконном использовании не принадлежащих ему благ ему регулярно напоминали по телефону. Ты уж поверь, если за справедливое мщение берется морской экипаж, то пути его неисповедимы. Да чего я тебе это рассказываю, ты сам с ТОФа, народ наш знаешь… Прочитал я Васино письмо, повеселел чуть от проявления такой мужской дружбы, но особой радости не испытал: что значат для него эти атаки, если он продолжает преуспевать в главном - в массовом затмении сознания наших ребят. Но оказалось, что что-то значат. Через два дня после письма Косова получаю другое, без обратного адреса. Штамп питерский. Вот возьми, почитай.
Он достал из портфеля большой лист бумаги, протянул его мне. На нем были наклеены разнокалиберные, разноцветные буквы, вырезанные из газет и журналов. Я прочел:
«Если ты не прекратишь преследовать человека, поплатишься многим. Помни о дочери, жене и собственной жизни».
Подписи, естественно, не было.
Когда я поднял глаза, адмирал раскуривал третью подряд папиросу.
- Ну, что скажешь. Я, который смерть видел чаще, чем жену родную, получаю угрозы от какого-то ничтожества, возомнившего на почве шизофрении, что он вершит судьбами человечества. Ну, нет, дорогой, не на того напал! Жаль, что я его тогда не добил…
Аркадий Петрович с отвращением посмотрел на окурок папиросы в своей руке и бросил его в угол комнаты. Застегнув на все пуговицы парадный китель, он присел в кресло, сосредоточился на какой-то мысли.
- Плесни чуток по рюмкам…. Сейчас расскажу тебе о дальнейших своих планах, ради чего я тебя позвал и что я тебя очень прошу сделать…. Значит, так. В двадцать два ноль-ноль я выхожу на исходные, то есть, отправляюсь в свою квартиру на Котельнической. Я договорился с ним по телефону о встрече, якобы по поводу вещей, оставленных мною там. Сразу по приходу я предъявляю этому типу ультиматум. Первое: навсегда покинуть мой дом, университет и, вообще, Москву. Второе: прекратить свою антинаучную, разлагающую деятельность на территории Союза. Третье: обратиться к уже одурманенным им людям с признанием себя мошенником и карьеристом, принести им свои извинения. Все. Если он не принимает мой ультиматум, действую по обстановке. Но результат операции будет один: с лица земли исчезнет Ярослав Бакаев, его учение и секта. Тебя прошу об одном: вот этот пакет любым способом передай моей жене, Анастасии Романовне. Запомни, мы сегодня с тобой не встречались, и, что бы ни произошло, не пытайся вникать в происшедшее. Соня находится вот по этому адресу, здесь же телефон моего хорошего друга, Андрея Викторовича Прозорова, хозяина этой дачи. Узнай, что с нею…
Аркадий Петрович вручил мне увесистый запечатанный сургучом пакет и записку с адресом и крепко пожал мне руку:
- Ну, давай, Евгений, выпьем на прощание родного молдавского коньяку и пожелаем друг другу три фута под килем. И не смотри на меня так. Я вот поэтому никогда баб на причал не пускал, когда уходил в автономное плаванье. Они же, дорогие наши подруги, ручками нам машут, а в глазах у них тоска смертельная, будто на тот свет провожают. Встретимся мы еще с тобой, попомни мои слова. И не кори меня, что тебя с собой сейчас не беру. Читаю, читаю я у тебя в глазах такое желание. Да иначе и быть не могло. Разбил он, подлец, твое счастье. Понятно, что сильно ты хочешь разобраться с ним. Но дай это сделать мне. Я меня счет к нему покруче будет… До встречи, зятек...
… Я вернулся в дом Трапезниковых, где мне сказали, что Аня срочно вылетела в Норильск по телеграмме своей близкой подруги. Мне показывали заверенную копию телеграммы, но я не стал ее читать. Мне стали понятны Анины слова, сказанные на прощание, когда я уходил в гостиницу. Она не спрашивала меня, ухожу ли я навсегда, она хотела этого, зная, что расстаться с прошлым для меня невозможно.
... Через неделю после моей встречи с адмиралом Павловским в гостинице «Москва» я вернулся в университет и узнал, что Ярослав
Бакаев таинственно исчез из стен нашего учебного заведения, равно как из других аналогичных стен.
… Пакет Анастасии Романовне я передать не смог, узнав, что она скончалась на следующий день после моего разговора с адмиралом
… Я узнал это, поехав по адресу, оставленному мне адмиралом. Там же мне сказали, что накануне ночью покончила жизнь самоубийством Соня Павловская.
…Самого же адмирала я с тех пор не встречал и ничего о нем не слышал. Телефон Прозорова не отвечал…