Квартет княжон. Глава первая

11 февраля 2015 - Денис Маркелов

Глава первая.

Серафима Андреевна Купидонова была слегка взволнована.
            Она всегда так чувствовала себя перед открытием очередной выставки. Художники порой были похожи на тайные противопехотные мины. Их работы могли радовать, но могли и вызывать вопросы.
            Выставка Ираиды Оболенской была именно такой. Эта постепенно скатывающаяся к старости женщина явно не понимала, что играет с огнём. Она была наивна словно бы
какая-нибудь студийка. На еёполотнах была обнажены не только тела, но и душа этой внешне лакированной и чистенькой дамы.
            Картина «Голгофа комсоргши» была повешена на самом видном месте. Она была как бы главным манком, главным гвоздём всей программы. Нагое тело, свеча, чужие темные тела. И это бледное тело – гордое и жалкое в своей наготе одновременно.
            Эта картина заставляла морщиться красивое лицо лиректриссы. Она была явно недовольна тем, что вместо красивого мира, ей показывали унылое подземелье.
            Ираида Мижайловна в свою очередь содрогалась от одной мысли о разговоре с дочерью. Она боялсь переступить через грань, стать вновь жалкой и скверной, потерять спасительную взрослость.

            Нелли старалась не думать о возможном замужестве. Она даже не представляла, как начать разговор об этом столь скользком и неприятном предмете. Любовь к Кондрату казалась обычным предутренним кошмаром, она не могла честно признаться ни в том, что любит его, ни в том, что попросту ненвидит.
            Кондрат был вписан в программу выставки. Он должен был исполнить на кабинетном рояле пару бравурных пьес Фредерика Шопена. Исполнить, поклониться и уйти, передав эстафетную палочку струнному девичьему квартету «Моцартелло».
            Этот квартет был достопримечательностью Рублёвска. Он выступал - зимой – в залах – а летом – на парковой эстраде. Руководителем ансамбля был темноволосый и горбоносый человек в белом пиждаке и гладких, словно шкура тюленя, брюках. Он был обожаем всеми квартетистками сразу. Девушки происходили из немецких семей – их олдные вернулись сюда совсем нелавно и ещё чувствовали себя несколько чужими этому столь активно преображаюшемся городу.
            В соседнем Екатеринштадте всё было иначе. Он казался деревней по сравнению с Рублёвском. Особенно это ощущала Лидия Дитц. Ей было неловкор среди новых подруг, она намеревалась связать свою жизнь с музыкой и ужасно стеснялась грубых фраз и движений.
            Сейчас, натягивая поверх стрингов шёлковые панталоны, она ощущала некоторую скованность. Одеваться было стыднее, чем раздеваться. Концертное платье скорее оголяло, чем прикрывало от любопытных и от того ещё более бесстыдных взглядов.
            Армен Аганесович, казалось, видел её насквозь. Он был умелым кукловодом, от одного его взгляда у Лидии становились красными уши, а такие бесстыдные соски вставали торчком, словно бы уши у зайца.
            Подруги по ансамблю были разновозрастными. Она, как скрипачка была самой юной, а самой старшей была Эльвира Браун. Она играла на виолончели, старательно выпевая смычком красивые душевные звуки.
            Мечтою Эльвиры было сравниться со знаменитой виолончелисткой, прославившей знаментый виолончельный концерт Элгра. Ей особенно нравилась первая часть. Играть в квартере было также интересно, но ей не хватало какой-то изюминки в произведениях, которые она исполняла.
            Лидия вдруг вспыхнула. Она представила, как они четверо играют совершенно обнаженными. Не прячясь за шелками, будучи совершенно откровенными в своих чувствах.

            Нелли было немного стыдно за мать. Та была слишком восторженной, принимая чужие часто слишком прилизанные букеты и комплименты. Публика кочевала от картины к картине, кочевала и вполголоса восхищалась какой-нибудь акварелью или полотном в довольно стильной, но современной раме.
            У «Голгофы комсоргши» они задерживались надолго. Нагота главной героини была похожа на слегка подтаявший стеарин. Она словно бы оплывала под любопытными взглядами.
            Нелли показалось, что на ней нет спасительного платья. Она старалась держаться поотдаль от Кондрата, то был похож на вспугнутого стрижа, в своём концертном фраке и тёмных брюках.
Он хотел понравиться и чужим и своим – словно бы был простым заштатным тапёром на шумной свадьбе.
            Нелли было стыдно. Она стыдилась саму себя, девушку, которая так легко согласилась придти сюда.

            Вечером в семье Левицких было тихо и тревожно.
            Мама Кондрата прихлёбывала чай и смотрела местные «Вести». В репортаже пару секунд мелькнул её сын, сидящий за стильным инструментом.
            Нелли удалось уберечься от циклопьего глаза видеокамеры. Она была уверена, что вовсе не желает убыстрять события, да и Кондрат не делал никаких особенных поползновений на её тело и душу.
            Нелли видела, как её избранник смотрит на красивых и нарядно одетых барышень из квартета. Ей даже показалось, что те вот-вот оголятся и соберутся весёлой щебечущей стайкой вокруг этого не то Орфея, не то обычного древнегреческого пастушка.
            Оболенская не могла поверить, что так трудно не ревновать. Она вообще была на взводе - ей не хотелось выдавать своё родство с виновницей торжества, но ненавистная фамилия была невыносима,
            Кондрат намекал ей, что написал свой первый в жизни квартет. Этот квартет был программным, каждая из частей была определенным периодом в жизни дочерей последнего Императора Всероссийского Николая Второго. Нелли стало боязно, Кондрат явно играл с огнём.
            Он уже видел своих княжон в этих девушках из местного центра национальной культуры.. Именно их, чьи тела и души он собирался взять в плен.

            Ираида Оболенская вернулась домой затемно.
            Она была рада, то сдала этот экзамен – рецензии в газетах её интересовали мало, ей было довольно того, что её картины притягивали взгляды.
            Самая главная картина, её кредо, её больное место. «Голгофа комсоргши». Она вдруг представила, что надо написать ещё одно полотно, чтобы превратить это произведение в диптих.
            Перед глазами возник слегка молодцеватый, но отмеченный многими наградами ветеран. Ему нельзя было дать более шестидесяти лет – старик с каким-то увлечением вспоминал свою огненную молодость. И она, она чьи уши яро горели не осознанного ею стыда, а сердце торопко отсчитывала мгновения в ожидании подвига.
            Тогда втиснутая в школьное платье она была слишком наивна. Старик казался ей просто богатырём. Другие ученики молча взирали на рассказчика, стараясь не делать вид, что мальчишкам не терпится пойти погонять мяч, а девочкам повозиться с куклами.
            Тогда она всерьёз мечтала оказаться там, где был этот молодцеватый дед. Кго рассказ был полон надежды, старик словно бы хотел её уверить, что всё было не по-настояшему, что всё это было страшным, но затейливым сном.
            И миленькая, улыбчивая девочка верила ему. Она ио всх сил боролать с улыбкой, бросая взгляд то на портрет Ленина, то на этого, мерно позвяктвающего наградами лектора.
            Тогда она волновалась от другого. Ей никогда не приходило в голову, что никогда не следует напрашиваться на страдания. Быть обманутой своими надеждами, оказаться в ином, презираемом другими разряде – это всё было так глупо, просто невозможно.
            Она верила в свою исключительность. Ей нравилось выделяться среди сверстников, выделяться и показывать всем свою опрятность в мыслях и чувствах.

            Теперь она вдруг вновь захотела быть подростком. Сбросить с плеч ощущение скорби, и вновь радостно заулыбаться, предвкушая тот миг, когда сменит свои атрибуты пионерства на комсомольский значок.
            Да, хорошо было всё начать с чистого листа, вновь почувствоааьб себя ребёнком. Но как вернуться в ту весну она не могла решить.
            Мир слишком изменился с тех пор. Было бы нелепо вновь ходить в дешёвых чулках . Ненавистые резинки оставляли на бёдрах красноватые овалы. Ираида ужасно стеснялась их, как стеснялась ходить с матерью в баню, где её смущали чужие часто безымянные тела женщин.
            Стыдливость в её душе смешивалась с восторженностью. Желание быть влюбленной пугало, женщины впполголоса сплетничали, стараясь облегчить свои души нелепым разговором за жизнь.
            Ираида испугалась своей обнаженности, она вдруг ощутила себя внезапно ожившей куклой, куклой, которой позволили видеть и чувствовать мир.
            Её глаза замечали все недосттки чужих тел. Эти женщины, словно бы в кривых зеркалах отражались, – были то слишком тщедушны, то, напротив , неприлично полнели.
            Ираида была смущена. Она вдруг поймала себя на желании вновь поглядеть на обнаженных богинь – она невольно завидовала им – по совам её наставницы все эти женщины были обычными людьми, но никак не обитательницами Олимпа.
            Она боялась поверить в скорое замужество дочери. Та явно боялась своего шага, боялась, как боится рпитворяющийся лунатиком актёр. Нелли словно бы на ркаю крыши многоэтажного здания стояла. Ираида Михайловна смирилась с возможностью назвать четвероюродного племяника зятем.
            Она боялась предстать дочку беременной. Боялась точно также, как тогдла когда увидела её с гладколй, как колено головой. Тогда дочь стала похожа на пустой тетрадный лист. Всё, что она знала о ней, растаяло, как мираж.
            Она была довольна игрой в Алису. Теперь без привычного глазу платья и всегда тщательно ухоженного каре дочь стала похожа на беглую преступницу. Её глаза смотрели по-иному слишком оценивающе для невинной барышни.
            Она слишком изменилась в то лето…

Нелли старалась не думать о триумфе матери.
            Ей было жаль всех этих любительниц Прекрасного. Старушки старались быть вежливыми, но предпочитали легковесные натюрморты и пейзажные зарисовки всем материнским гвоздям программы.
            Им было недовко, словно бы им приходилось глазеть на аутодафе. Сама Нелли вжруг почувствовала ложь. Лгали картины, люди, даже разложенные по тарелкам яства. Они все только притворялись счастливыми – все эти милые и улыбчивыые спутники успеха.
            Особенно смущеными были разновозрастные квартитистки. Они старались скрыть своё волнение и даже прикладывались к стаканчикам с миниралкой, слишком по-кошачьи вытирая свои пухловатые губы.
            Имя и фамилия одной из девушек вспыхнула в памти, словно бы вывеска над кафе – Лидия Дитц. Мозг тотчас выдал запечатленный образ милой брюнетки в трико с яркокрасным плащом на плечах.
            Лидия Дитц. Именно это имя то и дело произносила троюродная скстра Алиса. Нелли поморщилась – она устала бегать от давно уже разлюбленых кумиров, спасаясь от прежних щенячьих восторгов глухой обороной.
            Теперь ей предстояло научиться жить одним днём. Так живут часы, стараясь не забежать вперёд и не опоздать. Нелли ожидала её временное пристанище и довольно утомительный день в банке, накануне для кого-то очень желанных новогодних каникул.

Регистрационный номер №0270855

от 11 февраля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0270855 выдан для произведения:

Глава первая.

Серафима Андреевна Купидонова была слегка взволнована.
            Она всегда так чувствовала себя перед открытием очередной выставки. Художники порой были похожи на тайные противопехотные мины. Их работы могли радовать, но могли и вызывать вопросы.
            Выставка Ираиды Оболенской была именно такой. Эта постепенно скатывающаяся к старости женщина явно не понимала, что играет с огнём. Она была наивна словно бы
какая-нибудь студийка. На еёполотнах была обнажены не только тела, но и душа этой внешне лакированной и чистенькой дамы.
            Картина «Голгофа комсоргши» была повешена на самом видном месте. Она была как бы главным манком, главным гвоздём всей программы. Нагое тело, свеча, чужие темлые тела. И эо бледное тело – гордое и жалкое в своей наготе одновременно.
            Эта картина заставляла морщиться красивое лицо лиректриссы. Она была явно недовольна тем, что вместо красивого мира, ей показывали унылое подземелье.
            Ираида Мижайловна в свою очередь слдрогалась от одной мымли о разговоре с дочерью. Она боялсь переступить через грань, стать вновь жалкой и скверной, потерять спасительную взрослость.

            Нелли старалась не думать о возможном замужестве. Она даже не представляла, как начать разговор об этом столь скользком и неприятном предмете. Любовь к Кондрату казалась обычным предутренним кошмаром, она не могла честно признаться ни в том, что любит его, ни в том, что попросту ненвидит.
            Кондрат был вписан в программу выставки. Он должен был исполнить на кабинетном рояле пару бравурных пьес Фредерика Шопена. Исполнить, поклониться и уйти, передав эстафетную палочку струнному девичьему квартету «Моцартелло».
            Этот квартет был достопримечательностью Рублёвска. Он выступал - зимой – в залах – а летом – на парковой эстраде. Руководителем ансамбля был темноволосый и горбоносый человек в белом пиждаке и гладких, словно шкура тюленя, брюках. Он был обожаем всеми квартетистками сразу. Девушки происходили из немецких семей – их олдные вернулись сюда совсем нелавно и ещё чувствовали себя несколько чужими этому столь активно преображаюшемся городу.
            В соседнем Екатеринштадте всё было иначе. Он казался деревней по сравнению с Рублёвском. Особенно это ощущала Лидия Дитц. Ей было неловкор среди новых подруг, она намеревалась связать свою жизнь с музыкой и ужасно стеснялась грубых фраз и движений.
            Сейчас, натягивая поверх стрингов шёлковые панталоны, она ощущала некоторую скованность. Одеваться было стыднее, чем раздеваться. Концертное платье скорее оголяло, чем прикрывало от любопытных и от того ещё более бесстыдных взглядов.
            Армен Аганесович, казалось, видел её насквозь. Он был умелым кукловодом, от одного его взгляда у Лидии становились красными уши, а такие бесстыдные соски вставали торчком, словно бы уши у зайца.
            Подруги по ансамблю были разновозрастными. Она, как скрипачка была самой юной, а самой старшей была Эльвира Браун. Она играла на виолончели, старательно выпевая смычком красивые душевные звуки.
            Мечтою Эльвиры было сравниться со знаменитой виолончелисткой, прославившей знаментый виолончельный концерт Элгра. Ей особенно нравилась первая часть. Играть в квартере было также интересно, но ей не хватало какой-то изюминки в произведениях, которые она исполняла.
            Лидия вдруг вспыхнула. Она представила, как они четверо играют совершенно обнаженными. Не прячясь за шелками, будучи совершенно откровенными в своих чувствах.

            Нелли было немного стыдно за мать. Та была слишком восторженной, принимая чужие часто слишком прилизанные букеты и комплименты. Публика кочевала от картины к картине, кочевала и вполголоса восхищалась какой-нибудь акварелью или полотном к довольно стильной, но современной раме.
            У «Голгофы комсоргши» они задерживались надолго. Нагота главной героини была похожа на слегка подтаявший стеарин. Она словно бы оплывала под любопытными взглядами.
            Нелли показалось, что на ней нет спасительного платья. Она старалась держаться поотдаль от Кондрата, то был похож на вспугнутого стрижа, в своём концертном фраке и тёмных брюках.
Он хотел понравиться и чужим и своим – словно бы был простым заштатным тапёром на шумной свадьбе.
            Нелли было стыдно. Она стыдилась саму себя, девушку, которая так легко согласилась придти сюда.

            Вечером в семье Синявских было тихо и тревожно.
            Мама Кондрата призлёбывала чай и смотрела местные «Вести». В репортаже пару секунд мелькнул её сын, сидящий за стильным инструментом.
            Нелли удалось уберечься от циклопьего глаза видеокамеры. Она была уверена, что вовсе не желает убыстрять события, да и Кондрат не делал никаких особенных поползновений на её тело и душу.
            Нелли видела, как её избранник смотрит на красивых и нарядно одетых барышень из квартета. Ей даже показалось, что те вот-вот оголятся и соберутся весёлой щебечущей стайкой вокруг этого не то Орфея, не то обычного древнегреческого пастушка.
            Оболенская не могла поверить, что так трудно не ревновать. Она вообще была на взводе - ей не хотелось выдавать своё родство с виновницей торжества, но ненавистная фамилия была невыносима,
            Кондрат намекал ей, что написал свой первый в жизни квартет. Эьль квартет был программным, каждая из частей была определенным периодом в жизни дочерей последнего Императора Всероссийского Николая Второго. Нелли стало боязно, Кондрат явно играл с огнём.
            Он уже видел своих княжон в этих девушках из местного центра национальной культуры.. Именно их, чьи тела и души он собирался взять в плен.

            Ираида Оболенская вернулась домой затемно.
            Она была равда, то сдала этот экзамен – рецензии в газетах её интересовали мало, ей было довольно того, что её картины притягивали взгляды.
            Самая нлавная картина, её кредо, её больное место. «Голгофа комсоргши». Она вдруг представила, что надо написать ещё одно полотно, чтобы превратить это произведение в диптих.
            Перед глазами возник слегка молодцеватый, но отмеченный многими наградами ветеран. Ему нельзя было дать более шестидесяти лет – старик с каким-то увлечением вспоминал свою огненную молодость. И она, она чьи уши яро горели не осознанного ею стыда, а сердце торопко отсчитывала мгновения в ожидании подвига.
            Тогда втиснутая в школьное платье она была солигкорм наивна. Старик казался ей просто богатырём. Другие ученики молча взирали на рассказчика, стараясь не делать вид, что мальчишкам не терпится пойти погонять мяч, а девочкам повозиться с куклами.
            Тогда она всерьёз мечтала оказаться там, где был этот молодцеватый дед. Кго рассказ был полон надежды, старик словно бы хотел её уверить, что всё было не по-настояшему, что всё это было страшным, но затейливым сном.
            И миленькая, улыбчивая девочка верила ему. Она ио всх сил боролать с улыькорй, бросая взгляд то на портрет Ленина, то на этого, мерно позвяктвающего наградами лектора.
            Тогда она волновалась от другого. Ей никогда не приходило в голову, что никогда не следует напрашиваться на страдания. Быть обманутой своими надеждами, оказаться в ином, презираемом другими разряде – это всё было так глупо, просто невозможно.
            Она верила в свою исключительность. , ей нравилось выделяться среди сверстников, выделяться и показывать всем свою опрятность в мыслях и чувствах.

            Теперь она вдруг вновь захотела быть подростком. Сбросить с плеч ощущение скорби, и вновь радостно заулыбаться, предвкушая тот миг, когда сменит свои атрибуты пионерства на комсомольский значок.
            Да, хорошо было всё начать с чистого листа, вновь почувствоааьб себя ребёнком. Но как вернуться в ту весну она не могла решить.
            Мир слишком изменился с тез пор. Было бы нелепо вновь ходить в дешёвых чулках . Ненавистые резинки оставляли на бёдрах красноватые овалы. Ираида ужасно стеснялась их, как стеснялась ходить с матерью в баню, где её смущали чужие часто безымянные тела женщин.
            Стыдливость в её душе смешивалась с восторженностью. Желание быть влюбленной пугало, женщины впполголоса сплетничали, стараясь облегчить свои души нелепым разговором за жизнь.
            Ираида боялась своей обнаженности, она вдруг ощущала себя внезапно ожившей куклой, куклой, которой позволили видеть и чувствовать мир.
            Её глаза замечали все недосттки чужих тел. Эти денщигы словно бы отражались в кривых зеркалах – были то слишком тщедушны, то, напротив , неприлично полнели.
            Ираида была смущена. Она вдруг поймала себя на желании вновь поглядеть на обнаженных богинь – она невольно завидовала им – по совам её наставницы все эти женщины были обычными людьми, но никак не обитательницами Олимпа.
            Она боялась поверить в скорое замужество дочери. Та явно боялась своего шага, боялась, как боится рпитворяющийся лунатиком актёр. Нелли словно бы на ркаю крыши многоэтажного здания стояла. Ираида Михайловна смирилась с возможностью назвать четвероюродного племяника зятем.
            Она боялась предстать дочку ьеременной. Боялась точно также, как тогдла когда увидела её с гладколй, как колено головой. Тогда дочь стала похожа на пустой тетрадный лист. Всё, что она знала о ней, растаяло, как мираж.
            Она была довольна игрой в Плиму. Теперь без привычного глазу платья и всегда тщательно ухоженного каре дочь стала похожа на беглую преступницу. Её глаза смотрели по-иному слишком оценивающе для невинной барышни.
            Она слишком изменилась в то лето…

Квартет княжон. Пролог

Рейтинг: +1 383 просмотра

Кому понравилось произведение? >>

Комментарии (1)

Анна Магасумова # 12 февраля 2015 в 09:05 +1

Денис, ошибки в тексте делаются специально или нет?

RSS-лента комментариев