В просторное помещение ямской станции вошёл смотритель и, потирая замёрзшие руки, предложил пассажирам:
– Господа, а не откушать ли нам чаю? Свободных лошадей нет, так что придётся подождать ещё пару часов.
Чиновник, ехавший в соседнюю губернию по казённой надобности, возроптал, было:
– Сколько можно?! У меня важные государственные дела, они-то не будут ждать. Некогда и чаи распивать. Лучше поторопи ямщиков.
– Чайку – это хорошо, можно согреться. Такая стынь на улице, – тепло и спокойно проговорила миловидная дама средних лет, снимая серый салоп. Остальные поддержали её: прапорщик с пробивающимся баском, его денщик, или скорее дядька, да щеголеватый молодой господин, видно, из мещан, но почему-то с гусарскими усами и бачками.
Они с готовностью уселись за прямоугольный стол, покрытый бурой выгоревшей скатертью
– Помоги мне, дружок, – обратился станционный смотритель к дядьке юного офицера, – жена моя в тягостях, уехала рожать к матери, один перебиваюсь по хозяйству, – виновато проговорил он.
Пока смотритель готовил посуду да нехитрые заедки, как-то: мочёные яблоки, чёрствые бублики и вишнёвое варенье, – дядька прапорщика Евтеич раздувал сапогом полуведёрный самовар, приговаривая:
– Ишь, разбуянился, запыхтел. С самоваром-буяном чай важнее и беседа веселее.
Все, глядя на старика, заулыбались.
– А вы, по какой надобности едете на Юг, Андрей Ильич? – спросил чиновник офицера, продолжая прежний разговор, – там, говорят, очень опасно.
– Служить Отечеству! – пламенно воскликнул юнец, – служить, живота не жалея!
– Да война, вроде, окончилась, мир заключён, – с лёгкой иронией улыбнулся чиновник, вполне понимая пылкость юноши. – Хотя, если турок говорит о мире, значит, будет война.
– Я, батюшка, – встрял в разговор дядька, – чаю, с турками каши не сваришь. Хочешь чтобы турок тебя послушался – ударь его палкой. Иначе мира не будет. Я в прошлую турецкую канпанию обзнакомился с ними. Верить им – нельзя. Ещё Пётр Первый говаривал: бабе не верь, турку не верь, непьющему не верь.
Все рассмеялись.
– Мой барин, – он с любовью посмотрел на воспитанника, – храбрый вьюнош и своего добьётся.
– Заслужу награду, получу чин, и батюшка представит меня ко двору, самой императрице, – пояснил юнец.
– А кто же у Вас батюшка? – спросил молодой человек в бачках.
– Князь, действительный статский советник.
Молодой человек заинтересовано посмотрел на юного офицера.
– Эге ж! – воскликнул он, – и Вы начинаете службу с прапорщика?
– Нет, в полку числился со штык-юнкера. Теперь уж прапорщик. Как сказано в табели о рангах: «Отечеству никаких услуг не покажут, и за оные характера не получат»! У нас все мужчины в роду начинали службу с самых низших званий.
– Господа, чай готов! – смотритель разлил по чашкам напиток.
Чай получился душистый и вкусный, что редко случается на ямских станциях.
– Божественно! – воскликнула дама, – сюда бы ещё пирожных!
– Или пряников! – мечтательно добавил молодой человек в бачках.
– А вот бублички, яблочки мочёные. Угощайтесь, – суетился смотритель.
– А Вы не хотите назвать своё имя, любезный? - обратился к любителю пряников чиновник.
– Егор Мокошин, – представился тот, – мастер куафюр, по-нашему цирюльник. Но не только брадобрей. Могу причёску сделать. И дамскую тоже. Учился у французов. Служил в разных местах, даже в фиятрах, причёсывал актёрок. Вот решил поискать счастия в южных краях.
– А что, Евтеич, – воскликнул юный офицер, – не взять ли нам цирюльника на службу? Ведь ты подстричь, расчесать толком не умеешь. Какой я буду офицер с твоей стрижкой? Да и веселее нам станет.
– Ваша барская воля. Только до сих пор Вы обходились моими трудами? – обиделся дядька.
– Юн был. Довольствовался малым.
– Ну, если я Вам не гожусь, извольте отправить меня в деревню. Домой.
– Да годишься, годишься! Не обижайся, Евтеич. Чего бы-то советовался с тобой, если б не годился.
– Пойдёшь ко мне? – обратился он к цирюльнику.
– Эге ж, – без раздумий согласился Егор.
– Вот и хорошо. Зовут меня Андрей Ильич, ты уже слышал. Дядьку моего можешь звать Евтеич. Хотя он заслуженный воин, можно сказать, герой турецкой войны. Сколько ты просишь платы за труды?
– Три рубля в год.
– Эко загнул, – хмыкнул Евтеич, – хватит и одного. Питаться со мной будешь.
– Эге ж, – Егор кивнул головой.
– Что ж, договорились, – обрадовался Андрей, – покажешь потом свои рекомендации.
– Сами поглядим, что за птица, – буркнул Евтеич.
– Господин смотритель, нельзя ли не два, а три места в карете? – прапорщик обратился к смотрителю.
– Слушаюсь, Ваше благородие.
Вскоре появилась карета, и начался долгий путь с пересадками к южным рубежам империи.
За три недели путешественники одолели по почтовому тракту четырнадцать станций. В степи дули резкие восточные ветры, отплясывали свой единственный танец мокрые снежинки. Привычные к любым капризам непогоды почтовые лошадки спокойно трусили по мокрой дороге. В памяти Андрея всплывали картины прежней жизни в Санкт-Петербурге, в стенах родительского дома. Он, пухленький румяный мальчик, возвращается с няней с прогулки. У парадной лестницы стоит маменька. За давностию лет её образ несколько размыт. Но вспоминаются ощущения радости, тепла, нежности. Она поднимает его на руки и целует, целует. От неё исходит удивительный, волшебный, аромат.
Потом занавешенные зеркала, печальные лица…. Няня ведёт его к маменьке. Но что это? Она лежит вся в цветах и не шевелится, не встаёт, не целует его….
Несколько лет прошло, унылых и горьких. Он понимал, что маменька никогда не вернётся. Но тосковал по ней. Вокруг все строгие, неласковые: папенька, гувернёры, учителя.… Никакой тебе любви, нежности, внимания.
Слышал только ото всех: должен, обязан, надо…
А потом у папа появилась новая жена, которую Андрею велели называть её маменькой. Он противился – отец наказывал. Мальчик видел, что он никому не нужен, даже ему. Это состояние ненужности, холодности со стороны домашних чуть ли не привело к печальному исходу – нервной болезни.
Но вот приехал дединька. Какой же он добрый был! Летом князь собирал внуков у себя в усадьбе. И сколько радости, веселья, интересных дел было там у детей! А когда у отца родился новый сын, дед вовсе забрал Андрея к себе. Он генерал в отставке, и хотя был затейник, выдумщик, воспитывал внука в армейской строгости…
– Барин, слобода Луганская, – ямщик кнутом указал на юг.
В верховье реки Лугань перед путниками предстали земли войска Донского. Здесь начиналось Дикое поле, родина донского казачества, защитника южных рубежей России.
– Всё иное, – удивлялся Егор, глядя на деревянные домишки казачьей слободы.
Евтеич, много повидавший на своём веку, дремал, свесив голову, а молодые люди, прилипши к окошкам экипажа, рассматривали здешние места.
Чем дальше продвигались на восток, тем реже встречались в степях хутора и станицы: с опасением селились русские люди на этих неспокойных землях.
Сменив лошадей на последней почтовой станции, Андрей с дядькой и цирюльником направились к сильнейшей на юге России крепости имени Святителя Дмитрия Ростовского, где несколько лет подряд размещался штаб Кубанского корпуса и где предстояло служить ему, начинающему офицеру. Андрей лелеял честолюбивые замыслы не только ради поддержания чести своего княжеского рода. Была одна мечта, очень личная. В Петербурге у него осталась любовь, нежная и тихая. Кузина Лизонька Залесская… Девушка, ради которой он станет героем, добьётся высокого чина. Вернётся с войны этаким Ахиллом и попросит у отца её руки и сердца. На их прощальной встрече она дала понять Андрею, что он тоже ей не безразличен. Ах, Лизонька, Лизонька! Андрей дотронулся рукой до груди, где у него находился медальон с русым локоном возлюбленной.
В конце короткого сумрачного дня тройка поднялась по косогору одного из бесчисленных оврагов на высокое правобережье Дона. Впереди за широкой балкой, которая спускалась на юг, к небольшому притоку Дона, виднелись домишки солдатской слободки. А далеко внизу, где кончались обрывы правобережья, под толстым панцирем льда, покрытого снежной пеленой, нес к Азову свои воды могучий Дон.
Сопровождаемая любопытными взорами солдаток и яростным лаем многочисленных собак, тройка проехала слободку и остановилась у крепостных ворот, перекрытых полосатым шлагбаумом. Андрей Барятинский показал документ казаку, шлагбаум подняли, и вот уж карета мчит по территории крепости. Андрей не ожидал увидеть здесь настоящий город, в центре которого на площади высился величавый собор, увенчанный восьмигранным барабаном и куполом. На площадь выходили и фасады зданий военного ведомства, гарнизонная школа кантонистов[1] и дом для коменданта, перед которым и остановилась карета. На противоположной стороне – сурово возвышался острог
На крыльцо комендантского дома вышел молодой офицер, посмотрел на него и широко улыбнулся:
– Разрешите представиться – прапорщик Никита Обросимов. – Вы, я полагаю, – Андрей Барятинский?
– Он самый.
– Милости просим! Обер-комендант крепости, бригадир Михаил Афанасьевич Машков Вас ждёт.
Андрея провели в кабинет к обер-коменданту. За столом сидел грузный, румяный, ещё не старый человек. Поздоровавшись, Андрей щёлкнул каблуками:
– Разрешите доложить, Ваше высокоблагородие. Прапорщик от артиллерии Андрей Барятинский прибыл для прохождения службы!
– Зачем же так официально, Андрей Ильич. У нас без церемоний. Служба опасная. Рады каждому офицеру, особенно изъявившему желание именно у нас проходить службу. А это так. Я получил письмо от князя, Вашего дединьки. По стопам, значит, пошли. Отважный был генерал! И начинал со штык-юнкера. Знавал его. Ну, оглядитесь, обживитесь… На квартиру Вас проводит прапорщик Обросимов. Тот, что Вас встретил. Я думаю, вы сойдётесь. А в понедельник, милости просим на службу. Да, не на службе можете меня называть Михаилом Афанасиевичем, попросту.
Андрей опять щёлкнул каблуками. Чему-чему, а выправке дед его научил:
– Ну, иди, голубчик, иди!
Ямщик уже начал нервничать. Ему хотелось скорее попасть к местной своей зазнобушке. Наконец, Андрей Ильич с молодым офицером вышли из дома коменданта и сели в карету.
– Я провожу вас до квартиры. Это недалеко, – сказал новый знакомец, и тройка стронулась с места. Андрею было любопытно смотреть в окошко экипажа. В центре крепости размещались солдатские казармы, провиантские и артиллерийские склады, военные госпитали. Далее шли кварталы, застроенные офицерскими домами, жилыми домами для купцов и ремесленников, лавками и питейными заведениями. Виднелись ратуша, таможня со складами, порт, купола церквей.
– Вот мы и приехали. Хозяйка квартиры, Бутецкая, офицерская вдова, предупреждена, комнаты для вас подготовлены, - проговорил Амбросимов, выходя из экипажа.
Внесли вещи в гостиную. Из своих комнат вышла молодая женщина в скромном платье с длинными аккуратно уложенными волосами.
– Здравствуйте, милейшая Екатерина Юрьевна. Представляю Вам нового жильца, Андрея Ильича Барятинского и его спутников.
Андрей поклонился и хотел поцеловать даме руку, но не был уверен, что это уместно. Он слегка отступил и, указывая на своих спутников, назвал их:
– Карп Евтеич, Егор – мои люди.
Однако Егор, обидевшись на такое представление, поклонился и добавил:
– Мастер-куафюр.
Евтеич осуждающе глянул на него. Дама сделала вид, что не заметила наглости слуги, и приятно улыбнувшись, проговорила:
– Милости прошу. Пойдёмте, я покажу Ваши комнаты.
[1]Кантонист - солдатский сын, прикрепленный со дня рождения к военному ведомству и подготовлявшийся к несению солдатской службы в особой низшей военной школе.
Помочь сайту
Поздравления
