Лунная дорожка и частые звёзды, отражающиеся в воде, завораживают таинственностью. Тишина. Слышен только лёгкий всплеск воды от весла. Бударка пристала к берегу. Первой из лодки выпрыгнула собака, и за ней – люди.
Фрол с восторгом посмотрел вдаль, пытаясь увидеть новую землю. Но ещё темно и подробности не различимы. Всё равно ликующая радость переполняла его:
– Вот она, воля!
Степан тоже довольно расправил плечи, вздохнул полной грудью, присоединился к Фролу:
– Вольная земля!
Павел, не разделяя их восторга, – для него это будничность, всё же поддержал их:
– Да, ребяты, Задонье! Казакуйтя!
Он стал лицом к степи и, со знанием дела, произнёс обычное напутствие, повторяемое не один десяток раз:
– Слухайте: будете идти – чтоб солнце из-за левого плеча. Направо не завертайте. Там на Мокрой Чубурке староверское селение. Они казаки, в нашей одёже ходять, так же дерутся как мы, саблями и шашками, только злые. К себе не подпустять, и даже воды не подадуть. Слева озорують наши казачки́. Разбой творять. Вам идти прямо. Апосля, вёрст через семьдесят, явится река. Ногаи её называють Е́я или Ея́. Их не разберёшь. Не такая широкая, как Дон-батюшка, но стружки Стеньки Разина в устьице захаживали. За рекой начинается дикая степь, а там и наши, и ногайцы, и татары, и разбойники. До самой Кубани. А за ней сторона Черкесия. Раздобудьте себе коней, а потом уж выбирайте место. Можеть, прибьётеся к кому, к кордону какому-нить, запишитеся в казаки… Ай, наблукаете, чаю…. Тольки не попадайтеся на глаза ногайцам и татарам, поймають и продадуть туркам в рабство. Они хоть и за нас, но сами по себе. Запомните: только труса пуля и сабля всегда найдуть, а смелого и смерть побоится, сторонкой обойдёть. Ну, бывайте, помогай вам Бог.
Павел перекрестил приятелей на прощанье, сел в бударку и, не оглядываясь, поплыл к противоположному берегу. Товарищи со смятением посмотрели ему в след.
– Что, Степан, боязно?
– Да, как-то не по себе стало. Незнаемое, неведомое…
– Всё ж лучше, чем ноздри вырвут и на каторгу, – подвёл черту Фрол.
С восходом солнца беглецы тронулись в путь. Пока оно светило сзади, Степан и Фрол шагали довольно бодро, обращая внимание на всё, что встречается на пути. Жёлтая, выгоревшая бесконечная степь: с пожухлой травой, отцветшим ковылем, с редкими балочками в зарослях тёрна, шиповника, калины, бузины. Ближе к полудню – солнце в глаза, знойный ветер, бьющее по ногам сухое перекати-поле, запах терпкой полыни и усталость.
К вечеру встретилась на пути гора на ровном месте. Они даже обошли вокруг, дивясь её правильному, округлому виду.
– Не иначе люди насыпали. Для чего сей курган, неведомо, – заметил Степан.
– Знамо дело, люди. Для чего-то нужно было. Может быть, на нём дозор стоял, смотрел кругом, чтобы врага не допустить к селению.
– А селение где?
– Враги, наверное, разорили, время тоже не пожалело….
В первый день, любопытство, конечно, преобладало над остальными чувствами. На другой день та же картина: степные дали, непуганые птицы и звери, запахи незнакомых приятелям трав – и снова горячий ветер. Приятели уже не столько глядят по сторонам, сколько вперёд.
– Идём, идём, и ни-че-го, – сокрушается Фрол.
Степан, подозвал разгулявшуюся собаку, в сомнении покачал головой:
– Не сбились?
– А кто ж его знает! Вроде, идём прямо.
Из-под ног выпорхнули фазаны, вокруг свистят перепела. Лёгкая добыча! Но приятели не останавливаются. Еда есть, что ещё надо! Водой бы разжиться. Попробовали вчера набрать её из речушки, покрытой плесенью, водорослями, тиной, – бр-р, отрава!
– Смотри, лошадь! – зашептал восхищённо Степан, указывая на курган, опять возникший на горизонте. На его вершине, в блеске утренних лучей солнца, красовался поджарый конь. – Давай, поймаем! Нам же нужны кони!
Фрол усмехнулся:
– Ай, не поймаем. Ты что не понял? На горбине[1] дикий конь. Зверь, одним словом. Вот смотри! – Фрол свистнул – и конь в мановенье ока исчез.
Солнце уже в зените. Ни лесочка, ни тенёчка. Сели обедать на солнцепёке, запили теплой солоноватой водой из Павловой кубышки, и дальше в путь…
Солнце на закате – усталые приятели, изнывающие от зноя и жажды, медленно бредут по выжженной степи, следом плетётся пёс с высунутым языком. И только ночь останавливает их движение. Где тьма застала, там и легли, пожевав остатки засохшего хлеба.
На пятый день уже с раннего утра товарищи почувствовали иное дыхание ветра, злое, обжигающее. Солнце сначала побледнело, а потом и вовсе скрылось за пыльной пеленой. Запершило в горле. Затем стало трудно дышать. Ветер усилился: он жёг кожу, засыпал пылью глаза, нос, рот. Потеряв направление, Фрол и Степан брели наугад, пока не поняли, что сбились с пути. Укрыться было негде, и они, ничего не видя вокруг, продолжали движение …. Им казалось, что идут бесконечно долго. Хотелось есть, но на пути никакого затишка…. Беспросветная, серая от пыли степь и ветер….
– Давай, Стёпка, остановимся, – прошептал Фрол.
– Где?
– Да прямо тут, – Фрол в изнеможении опустился на землю, – закроемся одёжей и будем лежать, пока не закончится ветер.
Степан присел рядом и устало пробормотал:
– Да, откуда нам знать, когда он закончится!? Пожалуй, занесёт нас песком и пылью, умрём от голода, жажды и никогда не увидим казачьей воли….. Нет, надо идти.
Степан тяжело встал и протянул Фролу руку. Так они и шли, взявшись за руки, навстречу суховею, теряя счёт времени.
Долго ли шли, коротко ли…. И вдруг, как в сказке, перед ними встала рукотворная стена – высокая плотная изгородь, зеленеющая ракитником. Что, кто за ней? Приятели не знали – радоваться им или огорчаться. Но что укрыться от ветра за плетнём смогут, точно. Около получаса шли вдоль него – ни калитки, ни ворот. Тогда они стали кричать:
– Откройте, откройте!
Никого. Им казалось, что здесь, в этом месте, уже были, что идут и кричат по кругу второй раз. И когда их терпение и силы иссякли, неожиданно прямо перед лицами приятелей приоткрылось окошко в плетне, и в нём показалась бородатая личность лет сорока:
– Что надо? Чего взгалчилися?
– Откройте!
– Чего это ради! Кто вы такие?
– Беглые мы. Подались было на Дон, а там уже нет воли. Мы сюда. Пусти спрятаться от ветра – дышать нечем.
– А веры какой?
– Православной.
– Никонианские свиньи, – казак со злостью захлопнул окошко.
– Староверы![2] – воскликнули путники одновременно, вспомнив предостережения дядьки Павла.
– Как пить дать, оставят нас подыхать, – проговорил Фрол, перекрикивая шум ветра.
Ветер сёк песчинками лицо и руки, забивал глаза. И Степан в отчаянии заревел во всё горло:
– Люди вы али звери?! Откройте!
– Не откроют, – только успел проговорить Фрол, как перед ними распахнулась калитка, тоже замаскированная под сплошной плетень.
– Входите! – неприветливо пригласил их тот же казак, – суховей пересидите и убирайтеся на все четыре стороны.
Приятели вошли в калитку, следом, поджав хвост, заскочил пёс. За оградой было спокойнее, и не такой жгучий ветер. Первое, что им бросилось в глаза – это чистота и порядок, которые царили в староверском селении. Аккуратные дома с двускатными камышовыми крышами располагались вокруг площади. Несколько домов было больше остальных, наверное, для начальства. Все селяне заняты делом. Кинув беглый взгляд на путников, они продолжали свою работу. Грязных голопузых ребятишек, как повсюду в сёлах и станицах, тоже не наблюдалось. Казак пренебрежительно произнёс:
– В дом вас никто не впустить, в пуньку[3], рази что….
Он подвёл Степана и Фрола к сарайчику, открыл аккуратную дверь со смазанными навесами и бросил на пол несколько клоков сена.
– Отдыхайте! Нужду справлять ходите дальше от пуньки, за тот бугор. – Где у вас можно набрать воды? – спросил Фрол. – Пить хочется.
Бородатый строго взглянул на непрошенных гостей и, молча, вышел.
– Да-а, воды нам не дадут, хорошо хоть хлеб остался, – Степан заглянул в котомку, – и того только на сегодня.
Фрол сел на сено, задрал штанину: на правой ноге воспалилась язва:
– Вишь, уже больно ходить, пекёт. Зола не помогает.
Степан посмотрел на рану:
– Нужен лекарь, иначе заражение начнётся. Так и помереть можно.
– Не каркай, – буркнул Фрол, – подай-ка мне мешок.
Степан подал приятелю мешок. Тот, положил его рядом, прикрыл сеном и вытянул ноги.
– У нас воды ни капельки?
Степан отрицательно качнул головой.
На удивление, вода всё же появилась. Её принёс в деревянном ведре молодой парень. Он тоже неприветливо поздоровался и спросил:
– У вас есть из чего пить? Мы свою посуду осквернять не даём.
– Есть! – радостно воскликнули оба приятеля. Степан снял с пояса кубышку.
Парень отрицательно помотал головой и крикнул кому-то за дверь:
– Давай корыто.
Мальчик лет двенадцати приволок в сарай свинячье корыто, довольно чистое. Парень, наливая в него из кадки воды, приговаривал по-церковно-славянски:
– Из рожець, онже ядяхуть свинии. Заблудшие сыны Божии….
– Что он сказал? – Фрол вопросительно посмотрел на Степана.
– Помнишь притчу о блудном сыне? В евангелии? Так вот, этот сын в своих блужданиях ел из корыта, из которого жрали свиньи. Понял?
– Ничего, смотри, вода чистая, прозрачная. Наберём в кубышку, и из неё напьёмся, и Фрол опустил сосуд в воду. Одновременно в корыто сунула морду измученная собака.
Парень двуперстно перекрестился, пришёптывая молитву. Разобрали только «Господи Иисусе, помилуй мя грешнаго», постоял немного – видно хотел что-то сказать, потом резко развернулся и вышел.
Поужинав хлебом с водой, приятели завалились на сено и крепко уснули.
Наутро суховей не кончился. Очень хотелось выйти из пуньки, но, опасаясь гнева суровых хозяев, высунули только за дверь головы. На улице раскольников было немного. Кто-то шёл по своим делам. Пробежала баба с кулём сухого камыша, прошествовал казак в окружении ребятишек. Он что-то рассказывал, они с уважением внимали ему.
– Смотри, Фрол, как у них чисто, и все деловитые, строгие. Мне у них глянется. Остаться бы здесь.
– Ты им не глянешься. Неужели непонятно? Они нас ненавидят.
– Так, спросить можно. За спрос не отвертят нос.
– Всё у них правильно, а воли тоже нету. Одни запреты, – поморщился Фрол.
К пуньке подходил вчерашний молодой парень. В его руках была коврига хлеба и ведро с водой. Угрюмо поздоровавшись, он передал приятелям хлеб, из карманов достал с десяток огурцов, поменял в корыте воду.
Фрол и Степан вежливо поблагодарили его.
– А зовут тебя, как? – спросил Степан, – я Степан, а это Фрол.
– Антоний, – хмуро ответил парень.
Степан улыбнулся и примирительно проговорил:
– Хорошо живёте, Антоний. Ладно!
– С Богом, с душой в ладу, вот и ладно.
Парень, прошептав свою молитву, перекрестился, спросил:
– Что ж вы никонианской веры, а бегите с Руси? Это нас, христиан истиной веры, гонять отовсюду. Нашу братью – казаков многих пытали и кнутом били и носы и губы резали напрасно, и жен и девиц брали на постели насильно и чинили над ними всякое ругательство, а детей наших младенцев по деревьям вешали за ноги. А от веры отцов и дедов мы не отказались, как вы.
– Дело не в вере, Антоний.
Степан задумался и, с натугой подбирая слова, выговорил:
– Воли хочется. На своей земле пахать-сеять. Чтобы никто не мог тебя чести, жизни лишить.
Фрол уважительно посмотрел на товарища и добавил:
– Надоело барину пятки чесать. Понятно?
– Это понятно.
Парень взял ведро и, вздохнув, сказал:
– А мне с вами некогда языком чесать. Вот поговорил, а это грех, и мне нужно теперь искупать его лестовкой, земными поклонами с молитвой. И за каждый грех нужно сделать сто поклонов.
– И грешить после такой лестовки не захочется, – понимающе усмехнулся Фрол, – А можно с кем-нибудь из ваших старших поговорить?
– Спрошу, – закрывая дверь, кратко произнёс парень.
– Вишь, какие строгости. Думаешь, придёт кто? Про коней хочу спросить. Солица у тебя есть, моя закончилась? – разрезая пополам огурец,
спросил Фрол.
Степан, молча, протянул приятелю тряпицу с солью. Неспокойно было у него на душе. Мучила неопределённость. «Попросили помощи, а сидим, как полоняне. И чего ждать от этих староверов?» – думал он.
На другое утро Антоний привёл своего деда, старого казака Еремея. Фрол лежал, вытянув ноги с изъязвлёнными щиколотками.
– Что у тебя с ногами? – спросил парень.
Еремей многозначительно посмотрел на приятелей и задал вопрос, от ответа на который не увильнёшь:
– За волю или за татьбу?
– За волю, – ответил Фрол, сообразив, что старик понял, откуда раны.
– Пришлю мази, будешь мазать утром и вечером. Если не пропустишь ни дня, болячки заживуть.
– Благодарствую. Замучили совсем. Пеплом присыпаю, а не помогает.
– Пепел тоже разный. Бываеть, что и не помогаеть.
Старик, видно, разбирался в лекарских делах. Он присел на солому. Антоний остался стоять.
– Зачем звали? Об чём гутарить хотели?
– Вы принимаете к себе других людей? – начал Степан.
– Это, смотря каких. Истиной веры принимаем. Или тех, кто готов принять нашу веру, подчиняться нашим законам, жить праведно.
– А убить человека по вашей вере можно?
– На войне врага можно. И так, в отдельных случаях, допускается.
Один человек убил очень много винных и невинных людей. И решил прекратить это дело. Пошел к попу и спросил, какое ему за это будя положено наказание. Поп велел надеть на лихого человека кандалы и сказал, что когда Бог простить его, вериги сами отпадуть. Ходил этот лихой человек от одной станицы к другой, встретил женщину, она ему и говорить: «Я эту станицу испортила, сейчас пойду другую портить!» И пошла. Понял он, что она колдунья, и решил, что он столько людей погубил, а она их, сколько еще сгубя. Окликнул он её, вроде, подожди, догнал и задушил цепями. Цепи тут с него и упали. Он пошел к попу, тот ему и сказал, что Господь простил ему грехи за то, что он убил колдунью.
– То есть, если убить колдуна или ведьму, то с себя очень много грехов можно свести? – удивился Степан.
– Конечно. Только каждодневно всё равно надобно лестовки творить. Искупать новые грехи. Рядом с человеком летаеть два ангела: один хорошие дела записываеть, а другой – плохие. И когда человек окажется на Судном дне, ангелы будуть зачитывать по очереди хорошие и плохие дела. И сами понимаете, кому дорога в рай, а кому – в ад.
– А если убить просто человека, врага?
– Не на войне? Нет. Только, если исполняешь наказание по решению круга: казнишь за брак с иноверцами, за разбой, грабёж, убийство. За это у нас – смерть. Если сын или дочь подняли руку на родителев – смерть. Кому-то надо исполнять наказание. Только этот грех убийства искупается лестовкой.
– Строго! – удивился Фрол, – А коней у вас можно купить?
– Нет. Мы снимаемся с места. Скоро и эти земли будуть царские, договорилася царица с турками. Дозоры выставляеть. Наши единоверцы давно ушли за Кубань. А теперь и мы пойдём. Потому и коней вам продать не можем – самим нужны.
– Вас поэтому гулебщиками зовут?
– А как бы не звали. Истинной веры мы. Остальные неправедные перед Богом.
Уходя, Еремей напомнил:
– Завтрева мази принесёть вам моя бабка.
Ветер не стихал. Фролу надоела пунька. Уже все лозинки-прутики рассмотрел и сосчитал в ней.
– Эх, не спросили мы, сколько суховеи длятся. Три дня уже сидим тут. Я посмотрю, не тишится ли ветер.
– Что смотреть. В ночь мы всё равно не пойдём. Дождёмся утра.
– Степан, пошли по нужде сбегаем.
– Да что тебе неймётся, ходили уже.
Фрол накинул на плечо мешок.
–Так, я пошёл.
– Мешок-то оставь. Увидят, что ты по нужде с мешком ходишь, отымут, да ещё изобьют, чего хорошего.
Фрол снял с плеча мешок и, присыпав его сеном, выскользнул за дверь. На улице было сумрачно от пыли – солнца не видно. Даже здесь, в ограде, ощущалось горячее движение воздуха. Фрол огляделся. Было безлюдно. Только навстречу гнала коз девка.
Фрол остолбенел. Никогда он такой красы не видал: глаза чёрные, глубокие, ресницы чуть ли не до писаных бровей достают. Правда, нос и рот были закрыты повязкой, от пыли. Зато фигура до того статная: талия, бёдра, грудь…. И ростом чуть ли не с самого Фрола. Он чувствовал, что надо что-то сказать. Уйдёт же! Но всегда бойкий на язык, на этот раз он лишился дара речи. И стопы ног будто приросли к земле. Он промычал что-то невразумительное. Девица даже не посмотрела на него.
Вот она уже поравнялась с ним. И тут только его члены обрели подвижность.
– Как величают такую красу писаную? – с восхищением спросил.
Девица взглянула на Фрола. Он заметил в её глазах интерес. Или хотел заметить? Тут же превратившись в разбитного малого, каким он и был с девками, Фрол подскочил к красавице:
– Меня Фролом зовут, а тебя как величают?
– Мне нельзя с тобой гутарить, – промолвила девица и, опустив глаза к долу, добавила, – Ты неправедный, никонианец.
Фрол весело рассмеялся:
– Ну и что? Никонианец не мужчина разве?
– Грешник, – тихо произнесла она и продолжила путь.
– Сотворим грех вместе, – Фрол последовал за девицей, схватил её за руку и опять засмеялся, – А потом ты лестовками отмолишь его.
Ах, зачем он это сделал? Зачем вообще вышел из пуньки? Из ближайшей хаты вылетели двое молодых казаков с плетьми и принялись его колотить. Как не увиливал Фрол от ударов, как не подпрыгивал и не пытался убежать, они обложили его, как волка. Били со знанием дела, с протягом. Сколько ударов пришлось на его спину и ноги – не счесть. И вот уже Фрол, истекая кровью, лежит в дорожной пыли. Ещё пара ударов, и конец… Не выдержать… Но тут подоспел Еремей.
– Не берите, ребяты, на себя грех смертоубийства, – строго произнёс он, – лучше выбросите этих собак в степь, сами сдохнуть, греховодники.
Казаки послушались старика, подхватили за руки-ноги ухажёра и кинули за плетень.
Когда он пришёл в себя, по-прежнему дул ветер, рядом на земле сидел Степан, закрыв от пыли руками лицо. К нему ластился пёс. Фрол застонал.
– Ах ты, кобелиное отродье! – откликнулся Степан. – Что ты полез к девке? Мы были там и так на птичьих правах, а ты ещё и грешить вздумал. Старообрядцы так разъярились, что схватили меня и вышвырнули, как собаку, за ограду. Хорошо, что следом мешки выбросили.
– И мой?
– Я ж сказал – мешки!
– Слава Богу! – обрадовался Фрол, – целехонько моё достояние.
Он, стеная, подполз к Степану, обхватил свой мешок руками, погладил его и мечтательно произнёс:
– А всё-таки девка – краса писаная!
– Тьфу! – плюнул Степан, – кто об чём, а о голый о бане.
Ночь беглецы пересидели под плетнём, а к утру суховей прекратился, и они двинулись в путь. Фрол, стеная и охая, опирался на выломанную из ограды палку. Долго так блуждали по степи. Начался сентябрь, но знойный воздух переливался прозрачными струйками, как в разгар лета.
– Степь…. Ни кусточка, ни лесочка…, – шептал Фрол, еле передвигая ноги.
– Нет, Фролка, гляди-ко буреет какая-то полоса…
– Да это камыш, – Фрол посмотрел вдаль. – Значит, река там. Как на Дону! Если вода – обязательно камыш или рогоз.
Несмотря на усталость, двинулись быстрее: не терпелось хоть какой-то перемены, какого-то, пусть промежуточного, конца их трудного пути. Поднялись на небольшое возвышение, и перед их взором предстало четырёхугольное укрепление[4], состоящее изо рва и двух валов, внутреннего и внешнего, густо поросших бурьяном – свидетельство пребывания здесь людей. Но, видно уж с десяток лет укрепление пустовало: кое-где на валах торчали кривые деревца и кусты боярышника.
Обойдя редут справа, Степан и Фрол наконец, увидели синюю
гладь спокойной степной реки в золотистом обрамлении пышного осеннего рогоза и редких низкорослых деревьев.
– Гляди, ракита? У нас тоже она растёт, только кустами. А тут деревца! – воскликнул Фрол, – отдохнём?
– А что ж не отдохнуть! Сядем под ракиту. А то идём, идём, сами не знаем куда. Бабушка сказку одну баяла. Царь приказывает Ивану: «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что».
– Я тоже слышал эту сказку, когда дитём был. Про нас с тобой, – засмеялся Фрол. – А вот река….
– Об этой реке, видно, говорил Павел: невелика собой, и течение медленное. Название какое-то смешное. Ея или ЕЯ. Чья? Ханская, наверное?
– Вод, земель, лесов ничьих не бывает. Всё, конечно, Богово, а ещё царское, барское, ханское, – вздохнул Фрол.
– А как же воля? Мы ищем, а её нетути. И когда будет, неведомо.
– Земли, воды, простора много – нескоро хозяева доберутся сюда. Показакуем ещё. Нам бы только осесть где-нибудь. А то, как степняки, кочуем, только те на лошадях, а мы пешком. Слушай, Стёпа, есть хочется…. Что там у нас осталось?
Степан заглянул в мешок.
– Хлеба немного. Три луковицы. Щепотка соли, – порылся в карманах, – тёрна горсти две.
– Да…. Мясца бы…. А переправляться через эту Ею как будем?
Ты плавать-то умеешь?
– Сороть переплывал. Она чуть шире этой речки. А ты?
– А где я рос, таких рек не было. Плавать не умею.
– Ну, думаю, речка неширокая, неглубокая – переправимся, – успокоил Фрола Степан, – хотя, не зная броду…
Он посмотрел по сторонам.
– Нам бы бревно какое. Но тут, вишь, деревьев нет, ракитки совсем тоненькие... Главное, чтоб одёжа да мешки не промокли. Придётся, видно, вязать плотик.
– Из чего, Степан? Сам говоришь, что деревьев нету.
– Да, хоть из рогоза. Смотри, его сколько! Нарубим сухих стеблей и свяжем его листьями.
– Как у тебя всё просто получается! Нарубим, свяжем… – Чем нарубим?
Степан рассмеялся:
– А сабли на что? Вот и пригодятся. Давай, поднимайся!
Вынули из ножен сабли, примерились. У Степана дело сразу пошло, споро, весело.
– Одним махом семерых побивахом!
– Ерой! Аника-воин! – ухмыльнулся Фрол и сам попробовал рубить. Но толи замахивался не так, толи силы много в удары вкладывал, не получалось, как у Степана.
– А ты говорил, небольшая наука, помнишь, у Павла?
– Да, – согласился Фрол, – поучиться надо.
Вскоре плот был готов. Поставили на него имущество. Степан стал снимать одежду.
– А ты что стоишь, Фрол? Раздевайся!
– Ай, не робей, воробей! – скинул кафтан Фрол, оголив красную, покрытую струпьями спину.
Холодно, но иначе никак. Осторожно вошли в воду, толкая впереди себя плот. Следом за ними шагнул в воду пёс и поплыл, разбрасывая во все стороны брызги. Дно было илистое и мягкое, покрытое лоскутами водорослей. Отошли шагов на двадцать, как дно ушло на глубину.
– Держись за плот и помогай себе ногами, толкать буду я, – проговорил Степан и ускорил движение. Мимо проплывали удивлённые выдры.
– А вот и еда! – заметил Степан
– Какие-то крысы, бррр…
– Нет, это выдра, по-нашему поречня, обжарим на костре, пальчики оближешь!
Вытолкали плот на сушу. Этот берег был более пологий. Оделись, подобрали место для стоянки и решили разжечь костёр, чтобы согреться.
Слышат вдруг: словно кто-то чавкает, близко-близко. Глянули: выдра на кочке! И на них как будто смотрит. Сидят, не шелохнутся, а ружье далеко. Как тут быть? Шевельнуться, ружьё взять нельзя: уйдет. Тут выдра воду раздвинула бесшумно, точно не она, а кочка под ней поплыла. К берегу приближается. Схватил Степан ружьё, быстро приложился, хотел было выстрелить, да не в кого. Выдры уж нет, — отвесно нырнула она, как гиря .... И видят – на воде треугольником рябь. К ним идет... А впереди темное пятнышко. Жук, что ли, водяной или крыса? И затихло — вода опять, как зеркало. А на берегу выдра сидит, уже что-то в зубах держит. Степан тихонько ружье навел... Пёс залаял – выдра моментально исчезла в реке.
– Эх, ты, охотник, – потрепал собаку за ушами Степан, – из-за тебя добычу упустили. Ну, ладно, её много, непуганая. Выйдет какая на берег ещё, поймаем. В воду не полезем. Я до сих пор не могу согреться. Гляди, ещё одна!
По берегу медленно двигалась крупная выдра. Спина её сильно горбилась. Тяжелый хвост волочился. На суше она потеряла быстроту. Вполне можно поймать. Пёс залаял и бросился на зверя. Он лег на спину и стал отчаянно защищаться от собаки своими мощными клыками и сильными лапами с острыми когтями. Если бы приятели не подскочили к ним, то неизвестно ещё, на чьей стороне была бы победа.
Через некоторое время Степан и Фрол сидели у костра и ужинали мясом, бросая косточки собаке.
– Ну, как? – поинтересовался Степан.
– Очень съедобно. Первый раз ем, как ты говоришь, поречню.
– Слава тебе, Господи. Мясо нежное. Слышь, верещат. Они, поречни.
Фрол прислушался. Действительно. От реки шёл треск и резкий тонкий свист.
Довольные приятели затушили костёр и стали готовить себе ночлег. Сегодня спать будут «на перине» из рогоза. Собака, несмотря на сытость, умчалась гонять выдр. Фрол позвал её пару раз, и, не дождавшись, подложив мешок под голову, растянулся животом вниз на подстилке. Глаза слипались. Через короткое время Степан услышал его посапывание. Сам Степан ещё долго разговаривал со Степанидой, но, в конце концов, тоже уснул.
Старый бирюк рыскал в поисках пищи. Еды вокруг было много, но силы уже не те, их хватит разве что на зазевавшуюся мышь-полёвку. И вдруг до его притупившегося обоняния донёсся запах крови и ещё чего-то аппетитного. Он потрусил на запах.
Степан проснулся от резкой боли в плече. Он почувствовал зловонное дыхание зверя и увидел пару огоньков его жёлтых глаз.
– Волк, – ужаснулся Степан. Хотел было закричать, позвать Фрола, но язык не ворочался. Вскоре при свете луны он смог разглядеть у самого своего лица страшную морду зверя, который впился клыками в его плечо и рвал рукав, пытаясь добраться до вожделенного мяса.
И тут появилась собака. Она злобно зарычала и схватила волка за заднюю ногу. Он бросил жертву и повернулся мордой к врагу. Грянул выстрел. Проснувшийся Фрол не растерялся. Благо ружьё лежало рядом с ним.
– Кровь, мясо учуял, - пояснил появление волка Фрол, – хорошо, что бирюк[5]. А если бы стая?!
– Думал, мне уж конец настал! Но какая же псина – умница!
– Молодец, молодец! – Фрол первый раз погладил собаку.
Степан пришёл в себя. Потёр прикушенное плечо.
– Ничего, сквозь одёжу неглубоко.
– Тебе повезло, что старый он. Зубы слабые. А то бы порвал.
Степан, повернувшись к собаке, приласкал её:
– Спаситель мой. Товарищ верный…
– Что ж он у нас без клички? Давай, так и назовём его – Верный.
– Пусть будет Верный. И ты, Фрол, первый друг мой. Да возблагодарим Матерь Божию за Спасение – торжественно произнёс он и, крестясь, прошептал молитву. Затем, по своему обычаю, Степан поцеловал крест. Достал заветный образок и, его также целуя, молвил:
– Благодарю и тебя, ладо моя, Степанидушка.
Фрол лукаво хмыкнул в бороду.
[1] На холме.
[2] Основу кубанского казачества составили донские казаки-старообрядцы. Их первые группы появляются в Прикубанье до 1692 г., а наиболее массовое пополнение рядов кубанского казачества произошло в конце августа - начале сентября 1708 г., в период подавления восстания К.Булавина. Впоследствии кубанские казаки становятся известны в истории под именем некрасовцев, причём налицо следующая особенность: наименование "кубанские" закрепляется за этими казаками-старообрядцами как во внешней среде, внешних источниках (например, в России, российской делопроизводственной документации), так и внутри данного казачьего новообразования - на уровне индивидуального и коллективного сознания.
[3] Летний сарайчик.
[4] Реду́т (фр. redoute — убежище) — укрепление сомкнутого вида, как правило (но не обязательно) земляное, с валом и рвом, предназначенное для круговой обороны . Строился чаще всего в форме четырёхугольника, хотя существовали и пяти-шестиугольные редуты. Обычно имел в длину 50—200 шагов, в зависимости от численности гарнизона, насчитывавшего 200—800 человек. Редут состоял из наружного рва, вала с земляной ступенью для размещения стрелков и орудий, а также внутреннего рва для укрытия обороняющихся. Проход в редут, шириной около 6 шагов, устраивался с горжевого фаса (тыльной стороны), причём за ним устраивалась насыпь (траверс (нид.)русск.) для обстрела неприятеля, если он попытается воспользоваться проходом.
[5] Одинокий волк.
Извините, что пристал со своими замечаниями, но: волк никогда за плечи не хватает, только за горло. Да и Верный волка почуял бы тоже издалека. Или сбежал бы, или забрехал так, что.... Впрочем, ежели Вам нет нужды в моих замечаниях, дайте знать. Обидно просто, когда хороший текст грешит несуразностями....
Помочь сайту
Поздравления
