ИСТОРИЯ О ТОМ, КАК МЕНЯ ОЧЕРЕДНОЙ РАЗ САДИЛИ НА КИЧУ
Вы, конечно, помните, что я обещал рассказать о том, как меня собирались посадить на губу, то бишь на гауптвахту, если точнее. Поскольку это мой последний рассказ из моего армейского периода жизни, то, надеюсь, что военные не будут дуться на меня за мое поверхностно-насмешливое отношение к армии. Я всегда считал, что любая организация бывает работоспособна тогда, когда во главе стоит человек, который действительно занимает свое место и заинтересован не только в получении денег, а поскольку я там был человеком посторонним, просто инородным телом, то мое пребывание там, при своем строе и духе чуждому всему армейскому строю мысли, было нелепым и смешным явлением. Внутренняя мотивировка службы моей напрочь отсутствовала, а покинуть славные ряды Красной армии мне мешало само же командование, то я болтался в роли дерьма по полку, а, чаще, вне его. Поскольку ни чинов, ни денег мне особо не было нужно, особого подобострастного отношения к начальствующим лицам я так и не выработал до дня сегодняшнего, не говоря о том времени, то рычагов давления на мою грешную душу у начальства: у полкового, батальонного и ротного попросту не было. Попытки запугать меня прокурорами и гауптвахтами, как-то не были действенными, а драться со мной - себе дороже. Так я и дослуживал, появляясь в полку изредка, тем более в то время меня уже вывели за штат и третьим взводом пятой роты уже командовал голенастый выпускник Н-ского пехотного училища, то мое явление в часть было столь не частым, что меня уже начали забывать начисто, кроме моего любимого комполка. Отыскать меня силами полковых пинкертонов никак не удавалось, хотя солдаты, сержанты и прочий рядовой люд прекрасно знал место моего пребывания, поскольку приходил изредка перекусить или отдохнуть на квартиру мадам, жены моей бывшей, где в районе дивана и кресла-кровати торчал я со своей любимой портативной пишущей машинкой. Жил я мирно, редко покидая квартиру, даже не ходя за хлебом и денежным довольствием, как поступали некие спившиеся горемыки от армии. Так что, поймать меня и посадить на гауптвахту, было невозможно без особого на то хотения. Хотения особого не было, так что я являлся, как солнышко красно, то бишь серое, так как шинель моя была серой, а душа почти чиста, кроме неких угрызений совести за хреновое выполнение своих конституционных обязанностей. Впрочем, на конституцию мне было наплювать слюной тягучей, как тогда, так и теперь, то самое это угрызение носило чисто символическое значение, поскольку война в Афгане уже отживала свои дни последние, а иной войны пока не нарождалось, Отечество оборонять нужды не было, как у моего отца и дедов, тут мы и без конституций бы разобрались, как и кому служить и куда совать или вытаскивать свою голову или заднее место.
В дни моего явления, так как прямого начальства у меня уже не было, поскольку я был выведен за штат, меня на губу не садили из-за занятости делами насущными командиров наших полковых, а на краскомов звена рота-батальон я плевал со своего потолка дембельского, да и они не шибко претендовали на душу мою неприкаянную и непредсказуемую. Но моего призыва двухгодичники уже дембельнулись, а я по-прежнему шлялся в ожидании перехода в состояние гражданское, по причинам весьма прозаическим: мой приказ о демобилизации все гулял по штабам выжидая срока отведенного моей службе, наряду с моей душей грешной. В конце осени я запал почти на месяц, и тут обо мне греховодном вспомнил наш всеобщий папа-командир. Явно моей хари идиотски-улыбающейся не хватало ему для спокойствия душевного. Душу я явно не спешил ему успокоить, хотя знал, что там меня разыскивают через верных мне солдат, сержантов и старшин, прибывающих ко мне в гости. Впрочем, я знал, что телепать мне туда придется рано или поздно, но так уж не хотелось портить себе мажорное настроение, что было в душе моей, от усиленного и беззаботного стучания на верной мне машинке, надо сказать, и довольно результативного этого самого стучания..
Душа отца-командира подполковника Ведерникова, неожиданно обрела спокойствие в бане. Ну, вы скажете, что баня тут ни к селу ни к городу. Вы не правы. Оказалось, что в баню ходит не только он, но в субботу поперся и я со своей мадамой в кабинету. Следует заметить, что после двухгодового пребывания в состоянии военном, я стал человеком совершенно не приспособленным к жизни штатской. Почему? А по кочану, да по нарезу, как говаривают малые олухи. У меня в первый же месяц моего пребывания в армии сперли пальто, в течение последующего месяца увели зимние сапоги на чудовищных совершенно каблуках, с коих я валился, матерясь, по прибытию в Ус-ск, разъезжая по великолепному льду, что сделала мерзкая погода и оттепель из снега. Последовательно приватизировали мои гражданские ботинки, в том числе и новенькие злополучные корочки, что таскал лейтенант Кузнецов, спортивный костюм, даже брюки, таки в баню мне пришлось идти в виде военном, при погонах, но без портупеи и пистолета. Мадам не особенно-то щедро тратилась на меня, так что ничего удивительного не было, что я в полном военном облачении таки напоролся на своего недруга-приятеля господина Ведерникова, который подполковник, только что, омывши свои телеса не очень могутные. В гражданки он бы меня чай не признал, бьюсь об заклад, но здесь уж от свидания никак нельзя было увильнуть. Ко всему прочему встреча произошла в месте, где разойтись двоим было трудно даже худосочным, а таким как господин полковой командир мог протиснуться только один. Я, было, дал задний ход, но было уже поздно. Он узнал меня.
Душа подполковника Ведерникова возрадовалась необычайно, и я узнал, что он герой, и он поймал злостного дезертира, что ловили и не поймали цельным полком. Вот туй-то он решил меня посадить на губу гарнизонную, да под замок меня крепкий. Но между замком крепким для меня был ещё веник под мышкой, да бельишко грязное в портфеле. У меня веника-то не было, а белье моё уже отбыло в пенаты моей подруги, сразу после того, как состоялась моя встреча с боссом. Короче красавица моя дунула прочь, тотчас, как над моей кокардой завитал ветерок скандала. Зловредному шефу хотелось домой, но так же хотелось огорчить меня ночевкой в кутузке. Я не горел желанием после баньки торчать в обществе себе подобных, жаждая приобщиться к телевизору возле теплой печки и не очень теплой бабы.
Все-таки планида моя была сильнее командирской, а душе моей не полагалось по ранжиру, парить ласты на нарах, или армия наша находилась не на должной высоте от безделья и отсутствия войны.. Короче, шеф схватился за телефон и потребовал для моей особы транспортину комфортабельную, типа "Линкольн", но с кузовом деревянным и рычагами непотребными. Но так как дежурная машина отбыла в направлении мне неизвестном, а командиры, которые отцы, жирами поменьше, сушили ласты по домам по причине конца службы, а дежурный по части дежурил часа три в районе своей квартиры, то душа моя оказалась невостребованной. На приказы выгнать драндулет из парка помдеж разразился целой оправдательной тирадой, так как там тоже никто ничего не мог выгнать без разрешения зампотехов и кучи подписей под путевкой...
Короче, я созерцал своего любимого подполковника за чесанием репы с ехидной рожей с полчаса не менее. Он явно не знал, что ему делать с бесценной находкой, какой был я. Таскаться, как черт с писаной торбой, ему явно не хотелось, а забросить меня под свою кровать на пару с обтрепанным веником - не было возможности..
В конце, с должным трагическим вздохом, отпустил он меня на волю-вольную, правда мне пришлось пообещать, что я прибуду в часть - ридну, если батьку командир не посадит меня на кичу. Так я не побывал на губе Уссурийской, хотя во Владике я однажды все-таки там ночевал ночь похмельную, но эта другая история, и я вам не расскажу. Вообще-то я, как обещал, приперся в часть. Отец-командир определил меня под начало нашего начштаба, который сунул меня на должность своего ПНШ, в этом я не смыслил совершенно, а самое главное не хотел разбираться, после чего он отправил меня с глаз долой в отпуск с последующим увольнением, хотя я подозреваю, что приказ на меня так к тому времени ещё не пришёл.
Помочь сайту
Поздравления
