Идеал недостижим. Глава 9. Разлука

1
 
– Швыдче! Швыдче! – повелительно и злобно кричал командир отделения младший сержант Петров.

Они бежали между сосен к учебному пункту. Он находился в бору под Барнаулом, в километре от их воинской части. Игорь попал во внутренние войска.

Крик новобранцы слышали с утра до вечера. Они были ошарашены, подавлены.

В книгах и фильмах отношения в советской армии изображались доброжелательными, уважительными. И Игорь верил этому. Даже предостережениям отца не придавал большого значения. Теперь его представление о мире рушилось.

– Быстрее! Не сачковать! Вы марш-бросок с полной выкладкой не бегали! Швыдче! Не дай бог кто отстанет!

Отстал Игорь. У него стучало в висках. Сердце, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. Он хватал воздух широко открытым ртом. Дальше бежать он был не в силах. Игорь остановился. К нему подскочил Петров.

– Ты что стал? – заорал он. Визгливые нотки зазвучали в его крике. Выглядел он совсем мальчишкой. На учебном пункте большинство командиров отделений были призваны в армию полгода назад.

– Серд… це…– пролепетал Игорь. Он задыхался.

– У всех сердце.

– У меня… сердечна… я… недо… статочность…

– Под больного закосил? Раз призвали – значит, здоров! Вперед! Бегом! Марш!

– Таким то…ном… со мной не… надо… раз… говаривать…

Младший сержант опешил.

– Что?..

Откуда ни возьмись появился командир их учебного взвода. Строго спросил:

– В чем дело?

– Рядовой Лунин бежать не хочет, товарищ лейтенант. Сердце, говорит…

– Отправить в санчасть! – распорядился командир.

Игорь побрел в санчасть. Там его продержали десять минут. Он получил освобождение от бега.

Когда строились на вечернюю проверку, Петров прикрикнул на него:

– А ну живее становись, сачок хренов!

После проверки прозвучала команда «Отбой!» Эту ночь Игорь не мог заснуть. Часа в четыре Петров проснулся, встал, достал из кармана гимнастерки пачку сигарет и, зевая, вышел из казармы. Игорь тоже встал и последовал за ним.

– Куда, земляк? – остановил его у двери Сатыбалды Чыныбаев, худощавый приземистый киргиз из Иссыккульской области. Они с Игорем оказались соседями и в вагоне, и здесь, в дощатой казарме. Сатыбалды был дежурным.

– Я сейчас вернусь, – сказал Игорь и вышел. Ярко светила луна. Петров стоял у стены, курил и смотрел на луну. Игорь стремительными шагами подошел к нему. Тот весь напрягся.

– Ты негодяй, – раздельно и хладнокровно заговорил  Игорь. – Я ведь тебе сказал: «Со мной так не разговаривай». Если еще раз – только раз – со мною так заговоришь, я тебя прикончу. – Он вдруг сжал кулаки и возвысил голос: – Ясно?

Младший сержант изумленно смотрел на него и молчал. Игорь повернулся и возвратился в казарму.

Больше командир отделения ему не грубил. Он даже старался непосредственно к Игорю не обращаться. Избегал встречаться с ним глазами.

Наконец, карантин закончился.

По пыльной дороге они шли строем в часть. Накануне их – полтора десятка солдат – отобрал приехавший на машине майор. Их вел упитанный толстощекий ефрейтор. Он шагал сбоку.

– Что, салажата, гоняли вас сержанты по полной программе? – заговорил он благодушным тоном.

– Чего они такие злые? – спросил Сатыбалды.

– Разговоры в строю!.. Вас месяц гоняли, а их – полгода. На младших командиров учили-дрессировали. А там похуже гоняют. Оттого, короче, и злые… Ничего, в роте полегче будет. Главное – стариков слушайтесь. Не по делу не возникайте, жизнь себе не осложняйте. Старики – это кто полтора года отслужил. Они, короче, – суть и основа. Кто год в армии – помазки. Кто полгода – молодые. Новый призыв, вы то есть, – это салаги. Ну а кто все два года отпахал, как я, к примеру, кто уже приказа ждет – тот дембель... Держать строй!..  А вам, короче, крупно повезло. Во-первых, в Барнауле остались. В глубинке старики строгие.  Да и офицеры там лютуют. Вдали от полкового начальства. Не все, конечно. Во-вторых, в восьмую роту попали. В элитную, короче. Будете больницу охранять. Для зэков-туберкулезников. Она рядом с частью. На судебные, короче, заседания зэков возить. А если в суд – значит, в парадной форме, при галстуке, с пистолетом. Этапировать в другие места назначения. На КПП дежурить. Что это такое, знаете? Контрольно-пропускной пункт, короче. В самой части штаб, магазин, склады сторожить… На посту у полкового знамени стоять. Короче, в нашей роте служить можно.

В части старослужащие окружили их, рассматривали, расспрашивали. Одного лезгина заставили сплясать лезгинку. «Я бы и под угрозой расстрела не стал танцевать», – подумал тогда Игорь. Впрочем, кавказец и плясал, и вообще держался с достоинством.
Восьмая рота располагалась на втором этаже казармы. Над ними была десятая рота; она охраняла промышленные объекты, на которых работали заключенные. На первом этаже находилась  хозяйственная рота или обоз, как ее все называли. Остальные роты были разбросаны по другим городам Алтайского края.

Дедовщину Игорь возненавидел всей душой. Хотя ему еще повезло. Вечером к Игорю подошел командир второго отделения – тот упитанный ефрейтор, который привел их в часть. Спросил:

– Казахи тебя не притесняют? Ты в третьем отделении один русак оказался. И один там молодой.

– Нет, не притесняют.

Действительно, в его отделении все, включая добродушного, невозмутимого командира сержанта Жабаева, были казахами. Судя по всему, он им понравился. Они относились к Игорю дружелюбно, даже, можно сказать, бережно. Впрочем, когда отделение несло службу в туббольнице, полы в караульном помещении мыл только Игорь. Но он мирился с этим, не считал унизительным. А вот когда помазок Даркенбаев попросил его погладить гимнастерку, Игорь ответил резким отказом. Казах был неприятно удивлен, но не настаивал. Даркенбаев был по натуре вредным и злым, но даже он, подчиняясь, видимо, общему настрою, относился к Игорю неплохо.

Однажды поздно вечером, когда они охраняли туббольницу, к нему на вышку поднялся Жабаев. Он был начальником караула. Жабаев по-доброму улыбнулся.

– Шалашовка одна пришла. Хочешь ее? Я тебе подменю на десять минут.

– Нет, – решительно произнес Игорь.

Сержант перестал улыбаться. Пожал плечами. Молча повернулся и стал спускаться.

«Обиделся, наверно, – думал Игорь. – Он пришел с лучшими намерениями, а я так резко – нет!.. А уважает он меня, значит. Начальник караула за новичка на вышке готов был постоять! Ничего подобного не слышал».

Дважды в течение лета приезжал Лунин. Его очень беспокоило сердце сына. Он говорил об этом с командиром роты. Игоря на сутки отпускали из части. Во второй раз Лунин привез толстую кипу шахматных газет и журналов. Чтобы их купить, он регулярно обходил во Фрунзе газетные киоски. У сына не должно было пропадать время впустую. К  его огорчению Игорь взять их в казарму не захотел. Лунин оставил газеты в гостинице.
 
2
 
Прошло полгода, и Игорь немного поднялся в армейской иерархии – стал молодым.

Он сидел на табуретке возле койки и читал письмо отца. Лунин писал ему часто. Присылал посылки. Редкие ответные письма Игоря из трех-четырех предложений больше походили на телеграммы. Он не знал, о чем писать.

«Игорек, дорогой мой!

Неужели у тебя нет потребности написать мне несколько строк, поделиться со мной служебными буднями? Всем тем, о чем думаешь, своими горестями, переживаниями и, может быть, минутами радости от общения с друзьями, от удовлетворения после выполненного долга, после благополучного исхода какого-то дела и т. д.

Конечно, ничего нельзя делать по обязанности, но ты ведь знаешь, друг мой, что моя жизнь в тебе, что весь год наполнен только тобой, связан только с твоей судьбой. Не всегда приходится делать то, что хочется. Есть долг и обязанность (уж коли нет охоты, нет желания). В общем, сделай себе выводы.

Сейчас делаю дела по дому, разборку всякую. После твоего отъезда стало все время болеть сердце.
Ну, ничего, скоро пойду в горы, там меньше всяких расстройств.

Я тебя прошу очень написать мне о следующем.

1.Здоровье. 2.Служба. 3.Настроение 4.Шахматы 5.Что нужно прислать, в чем нуждаешься. 6.Прочее.

Целую тебя, мой мальчик. Желаю тебе всего, всего хорошего!

Твой папа».

За окнами медленно падали крупные снежинки. В Барнаул уже пришла зима. А дома наверняка еще тепло и солнечно. Он стал обдумывать ответ. Ничего не получалось. Мысли о Степанищеве отвлекали.

Этот высокий, крепко сбитый старик появился в их взводе недавно. Его за самоволки перевели из обоза, с какой-то престижной, комфортной  должности. Степанищев был необыкновенно силен. Утром он рассердился на Великанова, маленького щуплого солдата, призванного этой осенью. Тот не заправил ему вовремя кровать. Великанов должен был делать это каждый день. Другие старики заправляли, как правило, сами. Степанищев схватил его за воротник, оторвал от пола и несколько секунд держал в таком положении одной рукой. Еще и кричал на него при этом. Великанов лишь беспомощно трепыхался. С солдатами, отслужившими меньше года, Степанищев разговаривал грубым, повелительным тоном. Большого различия между салагами и молодыми не делал.

Игорь чувствовал, что рано или поздно они со Степанищевым столкнутся.

В конце декабря. ударили лютые морозы, до сорока с лишним градусов.

Игорь стоял на вышке. Переступал с ноги на ногу, зорко поглядывал на контрольную полосу. На нем были ватные штаны, длинный овчинный тулуп, валенки, но все рано было очень холодно. Особенно мерз нос.

Лицо его было мрачным. Но не от стужи. Физические тяготы службы он переносил сравнительно легко. Жизнь в горах помогала, наверно.
Два дня назад Степанищев получил приказ этапировать заключенного в город Бийск на судебное заседание. Это называлось командировкой. Он стал собираться.

– Рядовой Степанищев! К командиру роты! – прокричал дневальный.

Степанищев огляделся. Выругался.

– Куда все салаги слиняли? – Посмотрел на Игоря. – Молодой, подворотничек пришей.

Тот решительно отказался. Тогда Степанищев заорал на него. Кричал на всю казарму.  Игорь не успел отреагировать – растерялся. Он всегда терялся от наглости. Степанищев пошел к командиру. Потом уехал.

Из Бийска он должен был вернуться дня через два. Мысль, что еще целых два дня Степанищев не будет знать, что на него, на Лунина, так рявкать нельзя, отравляла существование. Иногда Игорь ощущал в сердце слабую тупую боль. В угнетенном душевном состоянии такое с ним бывало.

Сегодня два дня истекали.

Четыре часа тянулись долго. Он едва дождался смены караула. Перед караульным помещением разрядили автоматы. Ждали, когда начальник караула скомандует заходить. Но он медлил. Широко открытыми глазами всматривался в Игоря.

– Да у тебя нос совсем белый! – вскричал он. – Живо снегом три! Без носа так можно остаться!

«Это, наверно, оттого, что сердце болит, – думал Игорь, растирая снегом нос. – У других же не побелели».

Их наряд закончился. Они вернулись в часть.

Степанищев появился в казарме после отбоя. Игорь слышал, как он с ворчанием укладывался спать.

А среди ночи раздался пронзительный крик:

– Рота, в ружье!

Из туббольницы сбежал заключенный.

Их взвод стал редкой цепью в сосновом бору, подступавшем к больнице. Ночь была темная. Игорь едва различал в отдалении, слева и справа, две фигуры – своих соседей в оцеплении. Одним из них был Степанищев. Сжимая автомат, Игорь напряженно вглядывался в темноту перед собой, прислушивался. И пританцовывал. Шинель и сапоги от мороза защищали плохо. Тулупы, ватные штаны, меховые рукавицы  и валенки они надевали, только когда охраняли больницу.

Иногда казалось, что хрустнула ветка. Или мерещилось, что кто-то  притаился за стволом сосны. Игорь представлял, как внезапно выскакивает из-за дерева зэк. В руке нож. Кидается на него. Или просто пробегает мимо. Тогда, если зэк не остановится на окрик «Стой, стрелять буду!» и на предупредительный выстрел, надо будет стрелять на поражение. Не по себе становилось от этой мысли.

Так прошел час. Он уже начинал дрожать от холода. Наконец, оцепление сняли. Солдаты поспешно, чуть не вприпрыжку,  зашагали к казарме. Впереди Игоря маячила крупная фигура Степанищева. Больше поблизости никого не было. Он догнал его. Произнес раздельно:

– Ты таким тоном со мной никогда больше не разговаривай.

Степанищев резко остановился.

– А то что?

Игорь подошел ближе. Посмотрел ему в глаза. И, потрясая оружием, выпалил:

 – А то застрелю из этого вот автомата!

И быстро пошел дальше. Он чувствовал огромное облегчение.

– В роте поговорим, – с угрозой процедил ему вслед Степанищев.

Беглеца поймал второй взвод.

Укладываясь спать, обсуждали ЧП.

– Вот дурень! Ему до конца срока два месяца оставалось!

– Сказал, падло, что хотел новый год на воле отметить.

– Такое бывает. Весной – помните? – побег был. Зэк десятку отсидел, через полмесяца освобождался. Не выдержал, побежал. Мочи не хватило ждать! Поймали, еще добавили.

– Психология!

Проснулся Игорь полубольным. Очевидно, простудился ночью в бору. Но в санчасть не пошел. И состояние было терпимым, и он не хотел, чтобы Степанищев подумал, что он хочет избежать таким способом выяснения отношений. С утра Игорь ждал обещанного разговора. Но Степанищева снова отправили в командировку.

Был канул нового года, однако это не ощущалось. Все шло по заведенному распорядку. Их отделению, как обычно, выпало сторожить туббольницу. На дежурство заступали в четыре часа дня, на сутки. По дороге Игорь почувствовал, что у него начинается жар.
Новый год он встретил на вышке. Начальник караула позвонил ему, поздравил. Впервые в жизни Игорь не ждал от нового года ничего хорошего.

Мороз, кажется, был еще сильнее, чем в предыдущее дежурство. Время от времени он снимал с руки меховую рукавицу и засовывал нос в нее. Так и стоял с рукавицей у лица, пока не начинала коченеть рука. Его знобило.

В караульном помещении он о высокой температуре никому не сказал. Не хотел жаловаться. И надеялся, что все пройдет.

В казарме его состояние заметил Сатыбалды. Игорь уже лязгал зубами. Сатыбалды всполошился, настоял, чтобы тот немедленно шел в санчасть.

На другой день почтальон – молодой из обоза – принес Игорю в санчасть письмо от отца.

– Тебе еще письмо есть, – сказал почтальон. – От девушки, похоже. То ли с открыткой, то ли с фото. Оно у стариков из вашей роты. Они его тебе сами принесут.

– Зачем же ты им его отдал?

– Сегодня принесут, – буркнул почтальон вместо ответа и ушел.

Игорь гадал, от кого письмо. Девушки у него не было.

На соседней койке лежал помазок. Он тоже получил письмо из дома. Перечитал его два раза. Глядя в потолок, задумчиво произнес:

– Да… Стоишь на вышке и всю жизнь на гражданке вспоминаешь, во всех подробностях. Многое понимать начинаешь. Главное – понимаешь, что родителей не ценил, их отношение… – Он вздохнул. И неожиданно сменил тему. – Лунин, ты никак верующий? Не куришь, не пьешь, не материшься.

– Я атеист.

– А что тогда?

– Не нахожу в этом радости.

– А, вот так…

Второе письмо не принесли. Через три дня Игоря выписали.

Первым, кого он увидел в казарме, был Степанищев. Он сидел на кровати и до блеска начищал пряжку ремня. Увидев Игоря, усмехнулся.

– В санчасти решил посачковать?

 Враждебности в его голосе не было. Он продолжил свое занятие, как бы давая понять, что больше ему сказать нечего. Игорь спросил о письме.

– Я его у Кирюхи видел. У него спроси.

– Зачем он взял?

– Думал: от девушки. – Степанищев говорил  нормальным,   человеческим   тоном.
– Хотел на фото взглянуть. Оказалось, письмо от матери твоей.

Ни у Кирилла, ни у других стариков письмо не нашлось. Оно затерялось.

Степанищев больше на него голос не повышал.
 
3
 
Лунин тяжело переживал разлуку с сыном. Его любящей натуре не хватало рядом человека, которому можно отдавать душевное тепло, о котором нужно заботиться.

В феврале Лунин съездил – сделал вылазку, как он говорил, – в горы, в Нарынскую область, за мумиё. Сильно мерз, но мумие нашел много. В Рыбачьем, садясь во фрунзенский автобус, Лунин не хотел класть рюкзак с сырцом мумиё в багажник. Ведь, если разобраться, любой пассажир мог на остановке взять его рюкзак – по ошибке или с умыслом – и унести. Водитель вряд ли помнил, кому какая кладь принадлежит. Но Лунина с рюкзаком, довольно объемистым, в салон не пустили.

– Осторожно! Не толкайтесь так, – восклицала в   автобусе   одна   из   пассажирок.

– Здесь беременные.

Пассажиры рассаживались.

– Кто беременный? – серьезным тоном заговорил Лунин, продвигаясь по проходу к свободному месту у окна. Оттуда можно было бы наблюдать, какие вещи берут из багажника. – Нет, я не беременный. Вы что-то путаете, товарищи.

Несмотря на неудачу с рюкзаком, настроение у Лунина было хорошим, и в нем пробудился озорник. Мужчины засмеялись. Водитель просто затрясся от смеха. Женщины эту шутку не приняли. Лишь одна – статная, с красивым лицом южно-украинского типа – коротко хохотнула. И уселась на облюбованное Луниным место. Он сел рядом.

Как-то сразу  у них завязался непринужденный разговор. Соседку звали Ниной. Она жила в поселке Быстровка, с престарелым отцом, сыном и двумя дочками. Год назад развелась. Работала учительницей русского языка.

Говорила Нина очень эмоционально. Взгляды бросала пламенные. Энергия в ней била через край. Как будто какой-то электромоторчик постоянно вырабатывал ее. Лунину нравились такие энергичные люди. Он сам был таким. 

Он кратко рассказал о себе, о своей эпопеи с сыном. Нина увлеченно слушала. Заговорил  о мумиё. Это ее тоже заинтересовало.

Они ехали по Боомскому ущелью. Три дня назад, когда он добирался сюда из Фрунзе, Лунин долго провожал глазами место, где он первый раз собирал эфедру. Вспоминал Святкиных, Любу. Сейчас все его внимание было приковано к соседке.

Почти сразу за Боомом лежала Быстровка. В этом поселке, основанном, по распространенному мнению, переселенцами с Украины, Нина вышла. Она обещала приехать во Фрунзе на следующий день, купить у него мумие. Они тепло попрощались.

Лунин был взволнован, возбужден. Всю дорогу до Фрунзе он думал о новой знакомой. И внешностью, и характером она приближалась к его идеалу.

Нина приехала как обещала. Купила мумие. Двадцать граммов Лунин ей подарил.

Он заранее накупил всякой снеди, сухого вина. Денег не жалел.

Они сели за стол. Разговор быстро перешел на детей.

– Пять раз я к сыну в армию ездил. Беспокоюсь за него. У него сердечная недостаточность. И ранимый он очень. Я ведь воспитывал Игорька в колоссальном уважении к его личности.

Нина смотрела на него влюбленными глазами.

– Ничего, Вадим, последние полгода служить легко… Каждый должен отслужить. Помню, в деревне мы, девчата, за настоящих парней не считали тех, кто в армии не служил, не хотели с ними знакомиться… А я хочу, чтобы моего Андрея поскорее в армию забрали! Два года еще ждать. Сердце за него болит. Дружки у него нехорошие. Вовлекут они его в какое-нибудь подсудное дело… Пересуды идут: мол, у учительницы – и такой сын….– Голос ее дрогнул – Домой может прийти под утро, пьяный, избитый, С четырнадцати лет это началось. Отец – Андрея отец – его даже к кровати цепью приковывал…

– Разве так можно! – воскликнул Лунин.

– Нельзя, конечно. Мы спорили из-за этого… – Нина помолчала. – Первый Андрей в драку не лезет. Но если увидит, что слабого обижают, всегда заступится. Ну и если его заденут, ответит. И с  теми, кто много старше, будет драться. Или один против нескольких. В Быстровке с ним и мужики считаются. А девчонки все на шею вешаются.

– Меня еще одна мысль беспокоит, – подхватил эту тему Лунин. – Скоро Игорек из армии вернется, захочет жениться. А он может так ошибиться! – В действительности эта мысль не беспокоила, а страшила Лунина. – Он неопытный, наивный. Его кто угодно может в себя влюбить. Возможно, не сложатся у меня с его избранницей хорошие отношения. Она может настроить его против меня. И потеряю я сына!

Нина принялась его успокаивать и ободрять.

Лунин достал альбомы, стал показывать фотографии.

Она удивилась, узнав, сколько ему лет. Нина полагала, что Лунин намного моложе. Он был старше ее на пятнадцать лет.

Особенно ее заинтересовали фотографии из дореволюционного альбома – обитого зеленым бархатом, с медной пряжкой и картонными страницами. Фотографии тоже были из картона. Они хорошо сохранились.

– Какие благородные лица! – восклицала она.

Вдруг, без видимого повода, Нина громко запела. Пела она замечательно. Лунина очаровали и ее пение, и эта ее импульсивность.

Через два дня она приехала снова. Просто в гости, как он просил.

Прошла неделя после встречи в автобусе, а они уже не могли друг без друга жить.

Наконец, и он, накупив подарков,  приехал к Нине в гости. Ее отец Данила Никанорович оказался высоким – выше Лунина, –  статным, бодрым  стариком с молодыми бледно-голубыми глазами. Он обладал изрядным чувством юмора. Десятилетняя Люда, младшая из детей, и внешностью, и характером была копией матери. Надя больше походил на деда. Встретили его приветливо. «Мама столько о вас рассказывала!» – с восторгом воскликнула младшая дочка. Лишь сын – красивый, крепкий – держался отчужденно. Независимость и уверенность чувствовались в нем.

Однако со временем и Андрей стал относиться к Лунину дружелюбно Сердце у него оказалось отзывчивым.
Ни в кого не влюблялся Лунин так сильно как в Нину.
 
4
 
Взвод строился на завтрак.

– А ты что мрачнее тучи? Тоже суицид замышляешь? – с суровой шутливостью спросил командир взводу у молодого солдата Васюточкина. И зло добавил: – Как тот негодяй?

Три дня назад рядовой из первого отделения застрелился на вышке. Его девушка написала, что полюбила другого. Он прослужил почти год.  У взводного, у командира рота, у комбата были неприятности. Самоубийцу все ругали.  А Игорь чувствовал к нему уважение. Он представлялся ему натурой глубокой, тонкой, чувствительной.

– Никак нет, – буркнул Васюточкин.

Его призвали из заброшенной в тайге сибирской деревушки. Он рассказывал, что дважды сталкивался в чаще с медведем, что убил несколько волков, Стрелком он, действительно, был отменным, на стрельбищах неизменно показывал отличный результат.
Васюточкин был диковат, упрям. И очень раним.  «Дури в нем много, – говорили старики. – Надо ее выбить». И выбивали!
Васюточкин не хотел признавать законов дедовщины. Безуспешно боролся за справедливость. Он становился с каждым днем угрюмее. Исчезла его первоначальная жизнерадостность, исчезла мечтательность в больших голубых глазах.
Игорь испытывал к нему симпатию и сочувствие. А Васюточкин приводил его в пример. Когда Игорь стал стариком, в его поведении ничего не изменилось. Он держался со всеми как с равными. Ничем не показывал, что он старик. Дедовщину ненавидел по-прежнему.

– Когда на дембель, товарищ старший лейтенант? – спросил один из старослужащих.

– Первая партия на той недели домой поедет. Из нашего взвода – Лунин и Чыныбаев. Как примерные солдаты.

– А что только из второго отделения?

– А в самоволки не надо было бегать, – отрезал взводный. – Взвод, смирно! Напра-а-во! В столовую ша-а-гом марш!

Сатыбалды пришел в состояние радостного возбуждения. На его круглом плоском лице то и дело появлялась широкая улыбка.

После  завтрака заговорили о предстоящей демобилизации.

– Вот Айзат обрадуется! – обратился Игорь к земляку. У него тоже было отличное настроение. Айзат была невестой Сатыбалды.

– Да уж! – счастливо засмеялся тот. Это словечко он еще в начале службы перенял у одного из стариков.

Игорь видел фотографию Айзат. Ее смуглое скуластое лицо с раскосыми глазами было очень миловидным. В такую девушку и он мог бы влюбиться.

– Да может, она тоже другого нашла, – заметил Илья Яцуценко, еще один старослужащий из их отделения. – Он любил подтрунивать над простодушным киргизом.

Лицо Сатыбалды омрачилось.

– Наши девушки все два года ждут!.. – произнес он с обидой. – Сельские. За городских не скажу…  Она в каждом письме спрашивает, когда приеду. Летом свадьба  будет.

– Да успокойся, – усмехнулся Яцуценко. – Ждет она тебя, ждет.

Сатыбалды вдруг положил руку Игорю на плечо.

– Слушай! Приезжай на свадьбу! Приедешь?

Игорь замялся. Встречи с неизвестными людьми всегда пугали его.

– Постараюсь. За приглашение спасибо.

– Не надо стараться. Просто приезжай и все! Знаешь, какие у  нас  места  красивые.

– Сатыбалды жил в аиле на южном берегу Иссык Куля. – Живи, пока не накупаешься.

Они обменялись адресами. Договорились не терять связь.

Игорь решил погладить парадную форму.

– Молодого заставь, – посоветовал ему Яцуценко, – Хоть эти последние дни стариком побудь.

– Да уж, – поддержал его Сатыбалды.

– Нет, я сам.

– Уважаю! – с чувством произнес вдруг Васюточкин. Он сидел с отрешенным видом на табуретке возле своей койки. Вчера старики из других отделений его избили.

Игорь пошел в каптерку, взял там парадную форму, отутюжил ее в специально отведенной для этого комнатке.

Вернувшись, он почувствовал: что-то изменилось. Сатыбалды выглядел растерянным. Раза два бросил на Игоря испытывающий взгляд.

– К дембелю-то готов? – поинтересовался Яцуценко у Сатыбалды. Завистливые нотки послышались в его голосе.

Старики готовились к демобилизации заранее, за несколько месяцев. Относились к этому делу со всей серьезностью, любовно. Заводили так называемый дембельский альбом. Всеми правдами и неправдами доставали различные значки. Украшали по возможности парадную форму, погоны. Лишь Игорь, к всеобщему недоумению, ничего этого не делал. Он находил в этой подготовке что-то комичное.

– Бахрому к погонам осталось пришить, – ответил Сатыбалды.

Он огляделся. Остановил взгляд на Васюточкине.

– Слушай, пришей к погонам бахрому. Только ровно, смотри. Сейчас я китель принесу. – Он направился было в каптерку.

– Сам пришьешь! – буркнул Васюточкин.

Сатыбалды помрачнел. Несмотря на свой добродушный характер, стариком Сатыбалды был довольно строгим. Считал справедливым, чтобы молодые солдаты относились к нему так же, как он в свое время относился к старикам.

– Пришей. По-хорошему говорю.

– Отстань уже! Сказал – не буду.

Сатыбалды быстро подошел и слегка ударил Васюточкина по щеке. Прежде Игорь за ним рукоприкладства не замечал. Из глаз Васюточкина неожиданно закапали слезы. Яцуценко присвистнул.

– Меня как старики гоняли… – проворчал Сатыбалды. – Я же права не качал. – Он словно оправдывался.

– Не хнычь, молодой, – заговорил Яцуценко, – Все в армии по хрюкалу получали. Да и тебе не привыкать. – Он вздохнул. Помолчал. И вдруг указал   пальцем   на   Игоря.

– Вот единственный человек, которого за два года никто не ударил!

«Попробовали бы ударить!» – подумал Игорь.

Все же ему было в чем себя упрекнуть. Три раза старики и один раз командир полка грубо накричали на него, и он их не осадил. Сразу не получилось. Потом не представлялась возможность. А потом вроде и поздно уже было. Эти случаи остались в душе незаживающими ранами.
Недоволен Игорь был и своим поведением в последние полгода. Раньше он думал, что, став стариком, будет всеми силами искоренять дедовщину. Но он ее не искоренял. Разве что личным примером. Он даже ни разу  не заступился за Васюточкина. Хотя в душе всегда был на его стороне.

Васюточкин ушел, опустив голову. Вскоре ушел и Яцуценко.

Сатыбалды повернулся к Игорю и, отводя глаза, заговорил тихо и смущенно:

– Илья сейчас сказал… Говорит, от кого-то услышал, что ты у комвзвода шестеркой был. Поэтому, мол, первым домой едешь. Поэтому в санаторий хотели послать…

 В ноябре Игорь неожиданно получил путевку в санаторий МВД в Алма-Ате. Это был редкий случай, чтобы солдату срочной службы, тем более рядовому, дали такую путевку. Он гадал тогда, кто мог этому поспособствовать. Командир роты? Громадный, громогласный, неизменно хмурый, он был добр по своей натуре. Солдаты его уважали. Взводный? Игорь писал для него лекции, которые тот потом читал взводу на политзанятиях. Начальник хозяйственной части полка майор Попушев? Заядлый шахматист, он иногда звонил командиру роты и просил отпустить Игоря поиграть в шахматы. Человеком он был добродушным, каким-то домашним, на военного совсем не походил. Попушев напоминал Игорю капитана Тушина из «Войны и мира». Сослуживцы были удивлены, узнав о путевке. Еще больше они удивились, когда Игорь от нее отказался. Совестно ему было перед ними ехать в санаторий.

Игорь стиснул зубы. Возмущенно прошелся взад и вперед.

– Завидуют! Вот и все, – добавил Сатыбалды, желая, видимо, подчеркнуть, что он в это не верит.

Игорь ничего не сказал.

Скорее всего, они с Сатыбалды заступали на дежурство в туббольнице последний раз. Игорю достался КПП. Время тянулось бесконечно. «Потому что скоро домой», – догадался он. Перед глазами стояло мрачное, напряженное лицо Васюточкина.  Не нравилось Игорю его состояние. «А вдруг он в самом деле надумает с собой покончить?» Наконец, его сменили. Он прилег на нары. Через четыре часа во дворе затопали. Это пришла с вышек первая смена, в том числе Сатыбалды и Васюточкин.

– Разряжай! – скомандовал начальник караула. – А тебе – особое приглашение? – поторопил он кого-то. И внезапно истошно закричал: – Отставить!

Игорь вскочил, распахнул дверь.

Васюточкин стоял в некотором отдалении от остальных, наведя автомат на Сатыбалды и странно улыбаясь. На лице Сатыбалды не было страха, только недоумение. Он словно не верил, что тот всерьез собирается его убить.

Раздалась длинная очередь. Сатыбалды рухнул на землю. Васюточкин отшвырнул автомат и патетически воскликнул:

– А теперь можете меня бить!

(продолжение следует)

© Copyright: Владимир Ноллетов, 2021

Регистрационный номер №0487647

от 18 января 2021

[Скрыть] Регистрационный номер 0487647 выдан для произведения: 1
 
– Швыдче! Швыдче! – повелительно и злобно кричал командир отделения младший сержант Петров.

Они бежали между сосен к учебному пункту. Он находился в бору под Барнаулом, в километре от их воинской части. Игорь попал во внутренние войска.

Крик новобранцы слышали с утра до вечера. Они были ошарашены, подавлены.

В книгах и фильмах отношения в советской армии изображались доброжелательными, уважительными. И Игорь верил этому. Даже предостережениям отца не придавал большого значения. Теперь его представление о мире рушилось.

– Быстрее! Не сачковать! Вы марш-бросок с полной выкладкой не бегали! Швыдче! Не дай бог кто отстанет!

Отстал Игорь. У него стучало в висках. Сердце, казалось, сейчас выпрыгнет из груди. Он хватал воздух широко открытым ртом. Дальше бежать он был не в силах. Игорь остановился. К нему подскочил Петров.

– Ты что стал? – заорал он. Визгливые нотки зазвучали в его крике. Выглядел он совсем мальчишкой. На учебном пункте большинство командиров отделений были призваны в армию полгода назад.

– Серд… це…– пролепетал Игорь. Он задыхался.

– У всех сердце.

– У меня… сердечна… я… недо… статочность…

– Под больного закосил? Раз призвали – значит, здоров! Вперед! Бегом! Марш!

– Таким то…ном… со мной не… надо… раз… говаривать…

Младший сержант опешил.

– Что?..

Откуда ни возьмись появился командир их учебного взвода. Строго спросил:

– В чем дело?

– Рядовой Лунин бежать не хочет, товарищ лейтенант. Сердце, говорит…

– Отправить в санчасть! – распорядился командир.

Игорь побрел в санчасть. Там его продержали десять минут. Он получил освобождение от бега.

Когда строились на вечернюю проверку, Петров прикрикнул на него:

– А ну живее становись, сачок хренов!

После проверки прозвучала команда «Отбой!» Эту ночь Игорь не мог заснуть. Часа в четыре Петров проснулся, встал, достал из кармана гимнастерки пачку сигарет и, зевая, вышел из казармы. Игорь тоже встал и последовал за ним.

– Куда, земляк? – остановил его у двери Сатыбалды Чыныбаев, худощавый приземистый киргиз из Иссыккульской области. Они с Игорем оказались соседями и в вагоне, и здесь, в дощатой казарме. Сатыбалды был дежурным.

– Я сейчас вернусь, – сказал Игорь и вышел. Ярко светила луна. Петров стоял у стены, курил и смотрел на луну. Игорь стремительными шагами подошел к нему. Тот весь напрягся.

– Ты негодяй, – раздельно и хладнокровно заговорил  Игорь. – Я ведь тебе сказал: «Со мной так не разговаривай». Если еще раз – только раз – со мною так заговоришь, я тебя прикончу. – Он вдруг сжал кулаки и возвысил голос: – Ясно?

Младший сержант изумленно смотрел на него и молчал. Игорь повернулся и возвратился в казарму.

Больше командир отделения ему не грубил. Он даже старался непосредственно к Игорю не обращаться. Избегал встречаться с ним глазами.

Наконец, карантин закончился.

По пыльной дороге они шли строем в часть. Накануне их – полтора десятка солдат – отобрал приехавший на машине майор. Их вел упитанный толстощекий ефрейтор. Он шагал сбоку.

– Что, салажата, гоняли вас сержанты по полной программе? – заговорил он благодушным тоном.

– Чего они такие злые? – спросил Сатыбалды.

– Разговоры в строю!.. Вас месяц гоняли, а их – полгода. На младших командиров учили-дрессировали. А там похуже гоняют. Оттого, короче, и злые… Ничего, в роте полегче будет. Главное – стариков слушайтесь. Не по делу не возникайте, жизнь себе не осложняйте. Старики – это кто полтора года отслужил. Они, короче, – суть и основа. Кто год в армии – помазки. Кто полгода – молодые. Новый призыв, вы то есть, – это салаги. Ну а кто все два года отпахал, как я, к примеру, кто уже приказа ждет – тот дембель... Держать строй!..  А вам, короче, крупно повезло. Во-первых, в Барнауле остались. В глубинке старики строгие.  Да и офицеры там лютуют. Вдали от полкового начальства. Не все, конечно. Во-вторых, в восьмую роту попали. В элитную, короче. Будете больницу охранять. Для зэков-туберкулезников. Она рядом с частью. На судебные, короче, заседания зэков возить. А если в суд – значит, в парадной форме, при галстуке, с пистолетом. Этапировать в другие места назначения. На КПП дежурить. Что это такое, знаете? Контрольно-пропускной пункт, короче. В самой части штаб, магазин, склады сторожить… На посту у полкового знамени стоять. Короче, в нашей роте служить можно.

В части старослужащие окружили их, рассматривали, расспрашивали. Одного лезгина заставили сплясать лезгинку. «Я бы и под угрозой расстрела не стал танцевать», – подумал тогда Игорь. Впрочем, кавказец и плясал, и вообще держался с достоинством.
Восьмая рота располагалась на втором этаже казармы. Над ними была десятая рота; она охраняла промышленные объекты, на которых работали заключенные. На первом этаже находилась  хозяйственная рота или обоз, как ее все называли. Остальные роты были разбросаны по другим городам Алтайского края.

Дедовщину Игорь возненавидел всей душой. Хотя ему еще повезло. Вечером к Игорю подошел командир второго отделения – тот упитанный ефрейтор, который привел их в часть. Спросил:

– Казахи тебя не притесняют? Ты в третьем отделении один русак оказался. И один там молодой.

– Нет, не притесняют.

Действительно, в его отделении все, включая добродушного, невозмутимого командира сержанта Жабаева, были казахами. Судя по всему, он им понравился. Они относились к Игорю дружелюбно, даже, можно сказать, бережно. Впрочем, когда отделение несло службу в туббольнице, полы в караульном помещении мыл только Игорь. Но он мирился с этим, не считал унизительным. А вот когда помазок Даркенбаев попросил его погладить гимнастерку, Игорь ответил резким отказом. Казах был неприятно удивлен, но не настаивал. Даркенбаев был по натуре вредным и злым, но даже он, подчиняясь, видимо, общему настрою, относился к Игорю неплохо.

Однажды поздно вечером, когда они охраняли туббольницу, к нему на вышку поднялся Жабаев. Он был начальником караула. Жабаев по-доброму улыбнулся.

– Шалашовка одна пришла. Хочешь ее? Я тебе подменю на десять минут.

– Нет, – решительно произнес Игорь.

Сержант перестал улыбаться. Пожал плечами. Молча повернулся и стал спускаться.

«Обиделся, наверно, – думал Игорь. – Он пришел с лучшими намерениями, а я так резко – нет!.. А уважает он меня, значит. Начальник караула за новичка на вышке готов был постоять! Ничего подобного не слышал».

Дважды в течение лета приезжал Лунин. Его очень беспокоило сердце сына. Он говорил об этом с командиром роты. Игоря на сутки отпускали из части. Во второй раз Лунин привез толстую кипу шахматных газет и журналов. Чтобы их купить, он регулярно обходил во Фрунзе газетные киоски. У сына не должно было пропадать время впустую. К  его огорчению Игорь взять их в казарму не захотел. Лунин оставил газеты в гостинице.
 
2
 
Прошло полгода, и Игорь немного поднялся в армейской иерархии – стал молодым.

Он сидел на табуретке возле койки и читал письмо отца. Лунин писал ему часто. Присылал посылки. Редкие ответные письма Игоря из трех-четырех предложений больше походили на телеграммы. Он не знал, о чем писать.

«Игорек, дорогой мой!

Неужели у тебя нет потребности написать мне несколько строк, поделиться со мной служебными буднями? Всем тем, о чем думаешь, своими горестями, переживаниями и, может быть, минутами радости от общения с друзьями, от удовлетворения после выполненного долга, после благополучного исхода какого-то дела и т. д.

Конечно, ничего нельзя делать по обязанности, но ты ведь знаешь, друг мой, что моя жизнь в тебе, что весь год наполнен только тобой, связан только с твоей судьбой. Не всегда приходится делать то, что хочется. Есть долг и обязанность (уж коли нет охоты, нет желания). В общем, сделай себе выводы.

Сейчас делаю дела по дому, разборку всякую. После твоего отъезда стало все время болеть сердце.
Ну, ничего, скоро пойду в горы, там меньше всяких расстройств.

Я тебя прошу очень написать мне о следующем.

1.Здоровье. 2.Служба. 3.Настроение 4.Шахматы 5.Что нужно прислать, в чем нуждаешься. 6.Прочее.

Целую тебя, мой мальчик. Желаю тебе всего, всего хорошего!

Твой папа».

За окнами медленно падали крупные снежинки. В Барнаул уже пришла зима. А дома наверняка еще тепло и солнечно. Он стал обдумывать ответ. Ничего не получалось. Мысли о Степанищеве отвлекали.

Этот высокий, крепко сбитый старик появился в их взводе недавно. Его за самоволки перевели из обоза, с какой-то престижной, комфортной  должности. Степанищев был необыкновенно силен. Утром он рассердился на Великанова, маленького щуплого солдата, призванного этой осенью. Тот не заправил ему вовремя кровать. Великанов должен был делать это каждый день. Другие старики заправляли, как правило, сами. Степанищев схватил его за воротник, оторвал от пола и несколько секунд держал в таком положении одной рукой. Еще и кричал на него при этом. Великанов лишь беспомощно трепыхался. С солдатами, отслужившими меньше года, Степанищев разговаривал грубым, повелительным тоном. Большого различия между салагами и молодыми не делал.

Игорь чувствовал, что рано или поздно они со Степанищевым столкнутся.

В конце декабря. ударили лютые морозы, до сорока с лишним градусов.

Игорь стоял на вышке. Переступал с ноги на ногу, зорко поглядывал на контрольную полосу. На нем были ватные штаны, длинный овчинный тулуп, валенки, но все рано было очень холодно. Особенно мерз нос.

Лицо его было мрачным. Но не от стужи. Физические тяготы службы он переносил сравнительно легко. Жизнь в горах помогала, наверно.
Два дня назад Степанищев получил приказ этапировать заключенного в город Бийск на судебное заседание. Это называлось командировкой. Он стал собираться.

– Рядовой Степанищев! К командиру роты! – прокричал дневальный.

Степанищев огляделся. Выругался.

– Куда все салаги слиняли? – Посмотрел на Игоря. – Молодой, подворотничек пришей.

Тот решительно отказался. Тогда Степанищев заорал на него. Кричал на всю казарму.  Игорь не успел отреагировать – растерялся. Он всегда терялся от наглости. Степанищев пошел к командиру. Потом уехал.

Из Бийска он должен был вернуться дня через два. Мысль, что еще целых два дня Степанищев не будет знать, что на него, на Лунина, так рявкать нельзя, отравляла существование. Иногда Игорь ощущал в сердце слабую тупую боль. В угнетенном душевном состоянии такое с ним бывало.

Сегодня два дня истекали.

Четыре часа тянулись долго. Он едва дождался смены караула. Перед караульным помещением разрядили автоматы. Ждали, когда начальник караула скомандует заходить. Но он медлил. Широко открытыми глазами всматривался в Игоря.

– Да у тебя нос совсем белый! – вскричал он. – Живо снегом три! Без носа так можно остаться!

«Это, наверно, оттого, что сердце болит, – думал Игорь, растирая снегом нос. – У других же не побелели».

Их наряд закончился. Они вернулись в часть.

Степанищев появился в казарме после отбоя. Игорь слышал, как он с ворчанием укладывался спать.

А среди ночи раздался пронзительный крик:

– Рота, в ружье!

Из туббольницы сбежал заключенный.

Их взвод стал редкой цепью в сосновом бору, подступавшем к больнице. Ночь была темная. Игорь едва различал в отдалении, слева и справа, две фигуры – своих соседей в оцеплении. Одним из них был Степанищев. Сжимая автомат, Игорь напряженно вглядывался в темноту перед собой, прислушивался. И пританцовывал. Шинель и сапоги от мороза защищали плохо. Тулупы, ватные штаны, меховые рукавицы  и валенки они надевали, только когда охраняли больницу.

Иногда казалось, что хрустнула ветка. Или мерещилось, что кто-то  притаился за стволом сосны. Игорь представлял, как внезапно выскакивает из-за дерева зэк. В руке нож. Кидается на него. Или просто пробегает мимо. Тогда, если зэк не остановится на окрик «Стой, стрелять буду!» и на предупредительный выстрел, надо будет стрелять на поражение. Не по себе становилось от этой мысли.

Так прошел час. Он уже начинал дрожать от холода. Наконец, оцепление сняли. Солдаты поспешно, чуть не вприпрыжку,  зашагали к казарме. Впереди Игоря маячила крупная фигура Степанищева. Больше поблизости никого не было. Он догнал его. Произнес раздельно:

– Ты таким тоном со мной никогда больше не разговаривай.

Степанищев резко остановился.

– А то что?

Игорь подошел ближе. Посмотрел ему в глаза. И, потрясая оружием, выпалил:

 – А то застрелю из этого вот автомата!

И быстро пошел дальше. Он чувствовал огромное облегчение.

– В роте поговорим, – с угрозой процедил ему вслед Степанищев.

Беглеца поймал второй взвод.

Укладываясь спать, обсуждали ЧП.

– Вот дурень! Ему до конца срока два месяца оставалось!

– Сказал, падло, что хотел новый год на воле отметить.

– Такое бывает. Весной – помните? – побег был. Зэк десятку отсидел, через полмесяца освобождался. Не выдержал, побежал. Мочи не хватило ждать! Поймали, еще добавили.

– Психология!

Проснулся Игорь полубольным. Очевидно, простудился ночью в бору. Но в санчасть не пошел. И состояние было терпимым, и он не хотел, чтобы Степанищев подумал, что он хочет избежать таким способом выяснения отношений. С утра Игорь ждал обещанного разговора. Но Степанищева снова отправили в командировку.

Был канул нового года, однако это не ощущалось. Все шло по заведенному распорядку. Их отделению, как обычно, выпало сторожить туббольницу. На дежурство заступали в четыре часа дня, на сутки. По дороге Игорь почувствовал, что у него начинается жар.
Новый год он встретил на вышке. Начальник караула позвонил ему, поздравил. Впервые в жизни Игорь не ждал от нового года ничего хорошего.

Мороз, кажется, был еще сильнее, чем в предыдущее дежурство. Время от времени он снимал с руки меховую рукавицу и засовывал нос в нее. Так и стоял с рукавицей у лица, пока не начинала коченеть рука. Его знобило.

В караульном помещении он о высокой температуре никому не сказал. Не хотел жаловаться. И надеялся, что все пройдет.

В казарме его состояние заметил Сатыбалды. Игорь уже лязгал зубами. Сатыбалды всполошился, настоял, чтобы тот немедленно шел в санчасть.

На другой день почтальон – молодой из обоза – принес Игорю в санчасть письмо от отца.

– Тебе еще письмо есть, – сказал почтальон. – От девушки, похоже. То ли с открыткой, то ли с фото. Оно у стариков из вашей роты. Они его тебе сами принесут.

– Зачем же ты им его отдал?

– Сегодня принесут, – буркнул почтальон вместо ответа и ушел.

Игорь гадал, от кого письмо. Девушки у него не было.

На соседней койке лежал помазок. Он тоже получил письмо из дома. Перечитал его два раза. Глядя в потолок, задумчиво произнес:

– Да… Стоишь на вышке и всю жизнь на гражданке вспоминаешь, во всех подробностях. Многое понимать начинаешь. Главное – понимаешь, что родителей не ценил, их отношение… – Он вздохнул. И неожиданно сменил тему. – Лунин, ты никак верующий? Не куришь, не пьешь, не материшься.

– Я атеист.

– А что тогда?

– Не нахожу в этом радости.

– А, вот так…

Второе письмо не принесли. Через три дня Игоря выписали.

Первым, кого он увидел в казарме, был Степанищев. Он сидел на кровати и до блеска начищал пряжку ремня. Увидев Игоря, усмехнулся.

– В санчасти решил посачковать?

 Враждебности в его голосе не было. Он продолжил свое занятие, как бы давая понять, что больше ему сказать нечего. Игорь спросил о письме.

– Я его у Кирюхи видел. У него спроси.

– Зачем он взял?

– Думал: от девушки. – Степанищев говорил  нормальным,   человеческим   тоном.
– Хотел на фото взглянуть. Оказалось, письмо от матери твоей.

Ни у Кирилла, ни у других стариков письмо не нашлось. Оно затерялось.

Степанищев больше на него голос не повышал.
 
3
 
Лунин тяжело переживал разлуку с сыном. Его любящей натуре не хватало рядом человека, которому можно отдавать душевное тепло, о котором нужно заботиться.

В феврале Лунин съездил – сделал вылазку, как он говорил, – в горы, в Нарынскую область, за мумиё. Сильно мерз, но мумие нашел много. В Рыбачьем, садясь во фрунзенский автобус, Лунин не хотел класть рюкзак с сырцом мумиё в багажник. Ведь, если разобраться, любой пассажир мог на остановке взять его рюкзак – по ошибке или с умыслом – и унести. Водитель вряд ли помнил, кому какая кладь принадлежит. Но Лунина с рюкзаком, довольно объемистым, в салон не пустили.

– Осторожно! Не толкайтесь так, – восклицала в   автобусе   одна   из   пассажирок.

– Здесь беременные.

Пассажиры рассаживались.

– Кто беременный? – серьезным тоном заговорил Лунин, продвигаясь по проходу к свободному месту у окна. Оттуда можно было бы наблюдать, какие вещи берут из багажника. – Нет, я не беременный. Вы что-то путаете, товарищи.

Несмотря на неудачу с рюкзаком, настроение у Лунина было хорошим, и в нем пробудился озорник. Мужчины засмеялись. Водитель просто затрясся от смеха. Женщины эту шутку не приняли. Лишь одна – статная, с красивым лицом южно-украинского типа – коротко хохотнула. И уселась на облюбованное Луниным место. Он сел рядом.

Как-то сразу  у них завязался непринужденный разговор. Соседку звали Ниной. Она жила в поселке Быстровка, с престарелым отцом, сыном и двумя дочками. Год назад развелась. Работала учительницей русского языка.

Говорила Нина очень эмоционально. Взгляды бросала пламенные. Энергия в ней била через край. Как будто какой-то электромоторчик постоянно вырабатывал ее. Лунину нравились такие энергичные люди. Он сам был таким. 

Он кратко рассказал о себе, о своей эпопеи с сыном. Нина увлеченно слушала. Заговорил  о мумиё. Это ее тоже заинтересовало.

Они ехали по Боомскому ущелью. Три дня назад, когда он добирался сюда из Фрунзе, Лунин долго провожал глазами место, где он первый раз собирал эфедру. Вспоминал Святкиных, Любу. Сейчас все его внимание было приковано к соседке.

Почти сразу за Боомом лежала Быстровка. В этом поселке, основанном, по распространенному мнению, переселенцами с Украины, Нина вышла. Она обещала приехать во Фрунзе на следующий день, купить у него мумие. Они тепло попрощались.

Лунин был взволнован, возбужден. Всю дорогу до Фрунзе он думал о новой знакомой. И внешностью, и характером она приближалась к его идеалу.

Нина приехала как обещала. Купила мумие. Двадцать граммов Лунин ей подарил.

Он заранее накупил всякой снеди, сухого вина. Денег не жалел.

Они сели за стол. Разговор быстро перешел на детей.

– Пять раз я к сыну в армию ездил. Беспокоюсь за него. У него сердечная недостаточность. И ранимый он очень. Я ведь воспитывал Игорька в колоссальном уважении к его личности.

Нина смотрела на него влюбленными глазами.

– Ничего, Вадим, последние полгода служить легко… Каждый должен отслужить. Помню, в деревне мы, девчата, за настоящих парней не считали тех, кто в армии не служил, не хотели с ними знакомиться… А я хочу, чтобы моего Андрея поскорее в армию забрали! Два года еще ждать. Сердце за него болит. Дружки у него нехорошие. Вовлекут они его в какое-нибудь подсудное дело… Пересуды идут: мол, у учительницы – и такой сын….– Голос ее дрогнул – Домой может прийти под утро, пьяный, избитый, С четырнадцати лет это началось. Отец – Андрея отец – его даже к кровати цепью приковывал…

– Разве так можно! – воскликнул Лунин.

– Нельзя, конечно. Мы спорили из-за этого… – Нина помолчала. – Первый Андрей в драку не лезет. Но если увидит, что слабого обижают, всегда заступится. Ну и если его заденут, ответит. И с  теми, кто много старше, будет драться. Или один против нескольких. В Быстровке с ним и мужики считаются. А девчонки все на шею вешаются.

– Меня еще одна мысль беспокоит, – подхватил эту тему Лунин. – Скоро Игорек из армии вернется, захочет жениться. А он может так ошибиться! – В действительности эта мысль не беспокоила, а страшила Лунина. – Он неопытный, наивный. Его кто угодно может в себя влюбить. Возможно, не сложатся у меня с его избранницей хорошие отношения. Она может настроить его против меня. И потеряю я сына!

Нина принялась его успокаивать и ободрять.

Лунин достал альбомы, стал показывать фотографии.

Она удивилась, узнав, сколько ему лет. Нина полагала, что Лунин намного моложе. Он был старше ее на пятнадцать лет.

Особенно ее заинтересовали фотографии из дореволюционного альбома – обитого зеленым бархатом, с медной пряжкой и картонными страницами. Фотографии тоже были из картона. Они хорошо сохранились.

– Какие благородные лица! – восклицала она.

Вдруг, без видимого повода, Нина громко запела. Пела она замечательно. Лунина очаровали и ее пение, и эта ее импульсивность.

Через два дня она приехала снова. Просто в гости, как он просил.

Прошла неделя после встречи в автобусе, а они уже не могли друг без друга жить.

Наконец, и он, накупив подарков,  приехал к Нине в гости. Ее отец Данила Никанорович оказался высоким – выше Лунина, –  статным, бодрым  стариком с молодыми бледно-голубыми глазами. Он обладал изрядным чувством юмора. Десятилетняя Люда, младшая из детей, и внешностью, и характером была копией матери. Надя больше походил на деда. Встретили его приветливо. «Мама столько о вас рассказывала!» – с восторгом воскликнула младшая дочка. Лишь сын – красивый, крепкий – держался отчужденно. Независимость и уверенность чувствовались в нем.

Однако со временем и Андрей стал относиться к Лунину дружелюбно Сердце у него оказалось отзывчивым.
Ни в кого не влюблялся Лунин так сильно как в Нину.
 
4
 
Взвод строился на завтрак.

– А ты что мрачнее тучи? Тоже суицид замышляешь? – с суровой шутливостью спросил командир взводу у молодого солдата Васюточкина. И зло добавил: – Как тот негодяй?

Три дня назад рядовой из первого отделения застрелился на вышке. Его девушка написала, что полюбила другого. Он прослужил почти год.  У взводного, у командира рота, у комбата были неприятности. Самоубийцу все ругали.  А Игорь чувствовал к нему уважение. Он представлялся ему натурой глубокой, тонкой, чувствительной.

– Никак нет, – буркнул Васюточкин.

Его призвали из заброшенной в тайге сибирской деревушки. Он рассказывал, что дважды сталкивался в чаще с медведем, что убил несколько волков, Стрелком он, действительно, был отменным, на стрельбищах неизменно показывал отличный результат.
Васюточкин был диковат, упрям. И очень раним.  «Дури в нем много, – говорили старики. – Надо ее выбить». И выбивали!
Васюточкин не хотел признавать законов дедовщины. Безуспешно боролся за справедливость. Он становился с каждым днем угрюмее. Исчезла его первоначальная жизнерадостность, исчезла мечтательность в больших голубых глазах.
Игорь испытывал к нему симпатию и сочувствие. А Васюточкин приводил его в пример. Когда Игорь стал стариком, в его поведении ничего не изменилось. Он держался со всеми как с равными. Ничем не показывал, что он старик. Дедовщину ненавидел по-прежнему.

– Когда на дембель, товарищ старший лейтенант? – спросил один из старослужащих.

– Первая партия на той недели домой поедет. Из нашего взвода – Лунин и Чыныбаев. Как примерные солдаты.

– А что только из второго отделения?

– А в самоволки не надо было бегать, – отрезал взводный. – Взвод, смирно! Напра-а-во! В столовую ша-а-гом марш!

Сатыбалды пришел в состояние радостного возбуждения. На его круглом плоском лице то и дело появлялась широкая улыбка.

После  завтрака заговорили о предстоящей демобилизации.

– Вот Айзат обрадуется! – обратился Игорь к земляку. У него тоже было отличное настроение. Айзат была невестой Сатыбалды.

– Да уж! – счастливо засмеялся тот. Это словечко он еще в начале службы перенял у одного из стариков.

Игорь видел фотографию Айзат. Ее смуглое скуластое лицо с раскосыми глазами было очень миловидным. В такую девушку и он мог бы влюбиться.

– Да может, она тоже другого нашла, – заметил Илья Яцуценко, еще один старослужащий из их отделения. – Он любил подтрунивать над простодушным киргизом.

Лицо Сатыбалды омрачилось.

– Наши девушки все два года ждут!.. – произнес он с обидой. – Сельские. За городских не скажу…  Она в каждом письме спрашивает, когда приеду. Летом свадьба  будет.

– Да успокойся, – усмехнулся Яцуценко. – Ждет она тебя, ждет.

Сатыбалды вдруг положил руку Игорю на плечо.

– Слушай! Приезжай на свадьбу! Приедешь?

Игорь замялся. Встречи с неизвестными людьми всегда пугали его.

– Постараюсь. За приглашение спасибо.

– Не надо стараться. Просто приезжай и все! Знаешь, какие у  нас  места  красивые.

– Сатыбалды жил в аиле на южном берегу Иссык Куля. – Живи, пока не накупаешься.

Они обменялись адресами. Договорились не терять связь.

Игорь решил погладить парадную форму.

– Молодого заставь, – посоветовал ему Яцуценко, – Хоть эти последние дни стариком побудь.

– Да уж, – поддержал его Сатыбалды.

– Нет, я сам.

– Уважаю! – с чувством произнес вдруг Васюточкин. Он сидел с отрешенным видом на табуретке возле своей койки. Вчера старики из других отделений его избили.

Игорь пошел в каптерку, взял там парадную форму, отутюжил ее в специально отведенной для этого комнатке.

Вернувшись, он почувствовал: что-то изменилось. Сатыбалды выглядел растерянным. Раза два бросил на Игоря испытывающий взгляд.

– К дембелю-то готов? – поинтересовался Яцуценко у Сатыбалды. Завистливые нотки послышались в его голосе.

Старики готовились к демобилизации заранее, за несколько месяцев. Относились к этому делу со всей серьезностью, любовно. Заводили так называемый дембельский альбом. Всеми правдами и неправдами доставали различные значки. Украшали по возможности парадную форму, погоны. Лишь Игорь, к всеобщему недоумению, ничего этого не делал. Он находил в этой подготовке что-то комичное.

– Бахрому к погонам осталось пришить, – ответил Сатыбалды.

Он огляделся. Остановил взгляд на Васюточкине.

– Слушай, пришей к погонам бахрому. Только ровно, смотри. Сейчас я китель принесу. – Он направился было в каптерку.

– Сам пришьешь! – буркнул Васюточкин.

Сатыбалды помрачнел. Несмотря на свой добродушный характер, стариком Сатыбалды был довольно строгим. Считал справедливым, чтобы молодые солдаты относились к нему так же, как он в свое время относился к старикам.

– Пришей. По-хорошему говорю.

– Отстань уже! Сказал – не буду.

Сатыбалды быстро подошел и слегка ударил Васюточкина по щеке. Прежде Игорь за ним рукоприкладства не замечал. Из глаз Васюточкина неожиданно закапали слезы. Яцуценко присвистнул.

– Меня как старики гоняли… – проворчал Сатыбалды. – Я же права не качал. – Он словно оправдывался.

– Не хнычь, молодой, – заговорил Яцуценко, – Все в армии по хрюкалу получали. Да и тебе не привыкать. – Он вздохнул. Помолчал. И вдруг указал   пальцем   на   Игоря.

– Вот единственный человек, которого за два года никто не ударил!

«Попробовали бы ударить!» – подумал Игорь.

Все же ему было в чем себя упрекнуть. Три раза старики и один раз командир полка грубо накричали на него, и он их не осадил. Сразу не получилось. Потом не представлялась возможность. А потом вроде и поздно уже было. Эти случаи остались в душе незаживающими ранами.
Недоволен Игорь был и своим поведением в последние полгода. Раньше он думал, что, став стариком, будет всеми силами искоренять дедовщину. Но он ее не искоренял. Разве что личным примером. Он даже ни разу  не заступился за Васюточкина. Хотя в душе всегда был на его стороне.

Васюточкин ушел, опустив голову. Вскоре ушел и Яцуценко.

Сатыбалды повернулся к Игорю и, отводя глаза, заговорил тихо и смущенно:

– Илья сейчас сказал… Говорит, от кого-то услышал, что ты у комвзвода шестеркой был. Поэтому, мол, первым домой едешь. Поэтому в санаторий хотели послать…

 В ноябре Игорь неожиданно получил путевку в санаторий МВД в Алма-Ате. Это был редкий случай, чтобы солдату срочной службы, тем более рядовому, дали такую путевку. Он гадал тогда, кто мог этому поспособствовать. Командир роты? Громадный, громогласный, неизменно хмурый, он был добр по своей натуре. Солдаты его уважали. Взводный? Игорь писал для него лекции, которые тот потом читал взводу на политзанятиях. Начальник хозяйственной части полка майор Попушев? Заядлый шахматист, он иногда звонил командиру роты и просил отпустить Игоря поиграть в шахматы. Человеком он был добродушным, каким-то домашним, на военного совсем не походил. Попушев напоминал Игорю капитана Тушина из «Войны и мира». Сослуживцы были удивлены, узнав о путевке. Еще больше они удивились, когда Игорь от нее отказался. Совестно ему было перед ними ехать в санаторий.

Игорь стиснул зубы. Возмущенно прошелся взад и вперед.

– Завидуют! Вот и все, – добавил Сатыбалды, желая, видимо, подчеркнуть, что он в это не верит.

Игорь ничего не сказал.

Скорее всего, они с Сатыбалды заступали на дежурство в туббольнице последний раз. Игорю достался КПП. Время тянулось бесконечно. «Потому что скоро домой», – догадался он. Перед глазами стояло мрачное, напряженное лицо Васюточкина.  Не нравилось Игорю его состояние. «А вдруг он в самом деле надумает с собой покончить?» Наконец, его сменили. Он прилег на нары. Через четыре часа во дворе затопали. Это пришла с вышек первая смена, в том числе Сатыбалды и Васюточкин.

– Разряжай! – скомандовал начальник караула. – А тебе – особое приглашение? – поторопил он кого-то. И внезапно истошно закричал: – Отставить!

Игорь вскочил, распахнул дверь.

Васюточкин стоял в некотором отдалении от остальных, наведя автомат на Сатыбалды и странно улыбаясь. На лице Сатыбалды не было страха, только недоумение. Он словно не верил, что тот всерьез собирается его убить.

Раздалась длинная очередь. Сатыбалды рухнул на землю. Васюточкин отшвырнул автомат и патетически воскликнул:

– А теперь можете меня бить!

(продолжение следует)

 

Идеал недостижим. Глава 10. Разлад

Идеал недостижим. Глава 8. Мумиё