Инна ничего не понимала. Она не понимала, как оказалась в ванной, и кто эти люди, что намыливают ей голову.
Свет был не ярким, а их тени казались гигантскими, и не ведомый ранее страх проникал в каждую пору, сея в теле странную панику. Однажды она испытала такое чувство, когда детсадовкой едва не осталась в шумном и грязном автобусе.
Теперь же ощущение пьяного бессилия было нестерпимым. Она попыталась оторвать ягодицы от эмалированного дна, но те словно клеем были намазаны. И Инна смирилась и боялась подумать, о тех скребущих звуках, что доносились до её ушей.
Рядом что-то гулко гудело. Так гудеть могла только стиральная машина. «Но что же они стирают?»
Она попыталась взглянуть вправо. Но чья-то рука ухватила её голову. Словно кочан капусты, а сверху громко и внятно пригрозили: «Порежу!».
Инна затихла. Пьяная покорность была милее истерического буйства.
Пауку-Пьеро было жаль эту худощавую маленькую стерву. Он понимал, что эта девочка гордилась своими сексуальными подвигами. Что наличие открытой всем щели давало ей в глазах менее смелых подруг какие-то преференции. Но теперь. Теперь она была жалкой и слабой. И не понимала до конца, что же с ней происходит.
Пьеро торжествовал. Он хорошо помнил, как отец этой девчонки портил ему кровь в школе. Этот невзрачный человек с головой напоминающей, вымазанный в саже отцветший одуванчик. Кудрявость учителя литературы вызывала смех. И эта была не милая есенинская кудрявость. А какая-то иная, жидовская, как об этом говорили редкие антисемиты.
В дневнике его стали появляться слишком заметные двойки. И хотя учитель вел только литературу это было неприятно. Будущий Паук возненавидел этого человека. Ненавидел стойко и верно, как нужно было ненавидеть одних только немецких фашистов.
И теперь он мстил ему. Мстил, превращая в рабыню его дочь.
«Ей ведь не так будет страшно становиться Какулькой?»
Он представил Крамер квохчущей, представил и улыбнулся. Стараясь не спугнуть своего счастливого настроения. Инна сжималась в комок, и напоминала собой шар из розового пластилина. С её головы смывали мыльную пену с остатками волос. Теперь она мало чем отличалась от своих поруганных одноклассниц. Была такой же жертвой неумолимого рока.
«Теперь. Главное, незаметно вывезти её…» - подумал Незнайка и принялся бродить по квартире в поисках чего-нибудь годного для перевозки пока ещё живого человеческого тела.
Инна вдруг догадалась о своей судьбе. Ей всё сказала тень от её головы – она была неприятно круглой, словно бы она, Инна, надела на голову купальную шапочку. «Неужели я – лысая?! Но этого же не может быть, не может быть… И что же делать? Папа сейчас уехал с мамой в санаторий. Он правда очень близко, в соседнем городе. Но ведь он ничего не знает. А вдруг меня убьют? Сначала трахнут, а затем убьют… Я не хочу… Я жить хочу. Боже, я никогда больше не стану спать с мальчишками, только спаси меня. Я прости меня – я была глупой. Я просто так выставлялась. А я… я боюсь. Я жить хочу… Я…
Она вдруг почувствовала на своих губах вкус гениталий своих палачей. Незнайка и Пьеро были гораздо опаснее её бой-френда. Для них она была обычной мерзкой стервой, которая достойна только мучений, но не счастья.
Инна вдруг припомнила все свои злые мысли. Как она совершенно напрасно обвиняла в своих бедах Людмилу и Нелли, как зло и несправедливо завидовала этим девушкам. Как мечтала унизить и оскорбить их.
Но во всех бедах своих виновата была именно она. Ей было тесно в рамках школы, если бы она раньше поняла это и вырвалась из этого нелепого кокона!
«Давай, вставай… Сейчас перекусим, что бог послал… И поедем… По холодку. За одежонку не беспокойся. Одежонка тебе там вовек не понадобится.
Инна с трудом разогнула колени. Ей помогли покинуть эмалированную купальню, и повели на кухню.
Родная квартира теперь была чужой. Она словно бы не узнавала её. И презирала за слабость. Никто не спешил ей на помощь – ни стол, ни диван, ни кровать.
Инна тупо села на табурет и стала есть то, что эти уроды обнаружили в отцовском холодильнике. Есть стараясь не думать о своей обезображенной голове. Она даже не помнила, как эти люди оказались тут пришли они вместе с ней, или сидели в засаде?
Кто-то переворачивал ещё одну страницу её жизни. Теперь было поздно звать на помощь, и биться словно мухе об оконное стекло. Она стала жалким беспомощным насекомым. И смотрела на всё снизу вверх. Смотрела, отлично понимая. Что уже обречена на что-то страшное.
Мир её детства уходил в прошлое, как уходил Саупгемптонский причал от борта «Титаника». Инна ещё ничего не знала, она знала только одно, ей следовало было быть умнее.
Этот персидский ковёр отлично подходил. Незнайка вдруг улыбнулся представив, как закатает свою жертву, словно бы сервелат в оберточную бумагу. Инна могла пойти и своими ногами понукаемая и стыдливая. Было бы забавно провести её голой по всему дому. Словно ставшую рабыней аристократку.
Но она могла сбежать. В отличие от прежних девчонок, ей было что терять.
«А может быть я зря всё усложняю. Пара оплеух. И эта девочка станет шелковой. Как овечка?»
Когда он знал отца этой стервы, тот был ещё холост. А теперь, теперь было забавно посмотреть ему в лицо. Конечно, время от времени Боксёр покупал Рублёвский вестник. И даже прочитывал наиболее хлесткие материалы, любуясь на чёткие и довольно талантливые рисунки Алексея Кошкина.
На них было много голых глистообразных женщин. И теперь такой же розовой глистой была и та. Что ещё недавно гордилась своим развратным поведением.
Инна старалась молчать. И когда ей протянули листок почтовой бумаги и шариковую ручку она также молчала.
Инна стала писать, как писала бы нелюбимый, но очень важный диктант. Страх опозориться ещё больше, прекратить своё существование и окунуться в пугающую посмертную неизвестность заставлял её быть покорной...
Родители не приучили её к вере. Они даже не задумывались о существовании Бога. Просто жили. Проклиная свою жизнь за трудности, и благодаря за редкие подачки счастья.
Ягодицы Инны намертво приклеились к табуретному сидению. Ей даже показалось, что она невольно пустила струю, как какая-нибудь запуганная грозной нянькой дошкольница. Рука сама выводила в меру корявые буквы, а сердце билось. Словно почуявшая весну птаха о прутья своей железной клетки.
Теперь никто не мог помочь ей. Записка была посмертной. Инна это знала. Она догадывалась, что её сейчас убьют, а потом инсценируют самоубийство. А может всё будет иначе. И она сбежит. Сбежит. Разумеется, она не вернётся к родителям. Можно ведь прожить и без них, просто притворившись загнанной в угол одиночкой.
«Вот умница. А теперь поедешь с нами. Тебе давно пора было оказаться именно там…»
Паук запретил брать что-либо кроме джинсового костюма.
Незнайка с какой-то жалостью посмотрел на драгоценный ковёр с затейливым узором и красивым ворсом. Он бы охотно обнёс эту сладенькую квартиру, оставив ненавистному словеснику только голые стены, но их «пирожок» был слишком тесен для всего этого добра.
Инна тщетно уверял себя, что вышла выбросить мусор. Спускаться по грязным затоптанным ступеням нагишом было страшно. Каждое мгновение ей чудились чужие любопытные взгляды, Наверняка дверные глазки были уже оккупированы глазами жильцов. И все эти противные тётки пялились на неё, словно члены инквизиции на голую поруганную ими ведьму.
Так, не торопясь, Инна спустилась к выходной двери. Вышла под нелепый лунный свет, ощутив на голом теле ночную прохладу. Диск пуны смотрел на неё, и от его взгляда пахло мусоропроводом, точнее этот запах исходил от полуоткрытой двери.
«Давай быстрей. Шевели копытами…»
Инна заложила руки за спину и пошла. Пошла туда, где её тело будет не так заметно. В темнеющие листвой кусты. Там темнел автомобиль этих страшных уродов, темнело её новое узилище.
Незнайка с Пауком-Пьеро были молчаливы. Теперь было важно вырваться из объятий городских улиц, вырваться на простор шоссе и поехать туда. Где они ощущали себя равными богам.
Инна теряла счёт времени. Она уже не помнила сколько минут прошло с того мига, как она оказалась в пахучей и стылой тьме, ощущая поцелуи своего испуганного зада с запасной покрышкой. Сидеть на этом упругом торе было как-то неловко, внутрь фургона поступали запахи улиц и терпко и нестерпимо пахло ещё и машинным маслом.
Похитители ничего не говорили. Они были рядом, в кабине за зарещетчатым окошком. Были там, где положено быть хозяевам, а она – там где дозволено быть рабам и зверям.
Улицы Рублёвска были пусты. Люди, наверняка уже видели пятые сны, а она сжималась от стыда и страха и была мучима бессонницей, как какая-нибудь преступница.
«Неужели им никто не сможет помешать? Неужели никому нет никакого дела до меня? Но ведь я хотела, чтобы подобное случилось с Нелли и Людочкой, почему бы и мне не походить без волос и без одежды?!».
Инна вдруг представила, как этот автомобиль карабкается по железобетонному динозавру, как минует написанное аршинными буквами слово «САРАТОВ» и лихо, словно бы перворазрядник ГТО поднимается к главной вершине города.
Мысли о самоубийстве стали тише. Инна была избалована жизнью, она любила своё тело и боялась делать его мёртвым. Мёртвая, она бы походила на неразумную кошку, которая не зная правил дорожного движения решилась переходить оживленную магистраль.
Родители также были в этом городе. Они наверняка спали в своей санаторной палате, утомившись хождению по терникуру и радуясь съеденному ужину. Отец мог разыграть партийку в русскую пирамиду. А мать поколдовать над очередным макрамешным шедевром, или новой забавной кофточкой.
Инна уже не помнила, кода была рядом с этими людьми. Она, словно молодая кошка искала свою тропу в жизни, стараясь бравировать своим мнимым сиротством. Теперь это сиротство могло быть настоящим. Вряд ли бы родители поверили в то, что она сама решила свести счёты с жизнью.
«Интересно, а меня будут искать в Волге?» - подумала она, обхватывая голые коленки и ощущая утомительно тягучую скуку. От быстрой езды её стало клонить в сон и слегка подташнивать, а перед глазами возникали отвратительные картины её прежней бессовестной жизни.
Проехавший в неурочное время маленький едва заметный во тьме фургон удивил лейтенанта Некрасова. Он был уверен, что все экспедиторы давно уже спят со своими жёнами, и какой идиот согласиться ехать в ночь за малой партией товара?
«Однако. Он кажется уже гружён. Эх, надо было спросить у него путевой лист. Но ведь он ничего не нарушает и у нас нет никаких причин останавливать его. Вот если бы он взял и превысил скорость!»
Он разумеется, думал о своей службе этот бравый лейтенант. Думал и о растущей семье. Юность и любовная горячка заставила его надеть цепи Гименея слишком рано, постаравшись отдалиться от холостых приятелей. Да и работник милиции, пусть даже и дорожной службы не мог быть обычным пустоцветом.
Жена боялась, очень боялась этих ночных дежурств. Гораздо спокойнее ей казалась работа какого-нибудь бухгалтера. Но после того, как произошёл налёт на один из офисов города и был дерзко застрелен бухгалтер, она изменила своё мнение.
Инна думала даже о том, что надо попроситься в кустики, а потом бежать, петляя, как заяц от гончих. Но запаса физкультурных уроков могло не хватить, она вообще была не слишком сильной бегуньей, а испытывать на своём теле тяжесть чужих башмаков было вообще ни к чему.
Её могли просто запинать, а может и заставить ублажать их пока что дремлющую похоть. Ничто теперь не могло уберечь её от боли и самопрезрения. Так случайно обделавшаяся отличница ощущает такое же чувство при первых флюидах каловых ароматов.
Автомобиль стал сбавлять ход и стал поворачивать.
«Неужели заправка?!» - с какой-то нелепой радостью подумала Инна.
Она почти запамятовала о своей наготе. Конечно появляться в чём мать родила под неоновыми лампами с нелепой улыбочкой законченной идиотки было страшно, но ещё страшнее было сидеть здесь, в этом ящике, ощущая скуку и страх.
Хлопнули дверцы кабины. Эти двое, наверняка направились к круглосуточному магазинчику. А может, просто в туалет поколдовать над писсуаром, заставляя свой член изливаться длинной, похожей на змеиный язык струёй.
Инна, как могла, боролась с тяжестью внизу живота. Казалось, что её задница вот-вот нальётся свинцом, а из едва приметной дырочки будет вылезать, что-то отдаленно напоминающее шоколадную массу.
Олег был рад ночной смене. Он привык помогать матери. Та сидела в уютной будочке. А он деловито, но не навязчиво оказывал помощь ночным путешественникам.
Обычно в ночь выезжали торопливые туристы. Она ценили пустоту трассы и довольно дешёвый бензин. А расторопный и понятливый парень охотно брал на себя заправку их авто, получая за свои труды, согласно совести торопящихся автовладельцев.
Двое, что вылезли из неказистого пирожка, мало походили на туристов. Не были они похожи и на экспедиторов. Да и их машина казалась отчего ворованной.
Олег незаметно подошёл к ней. В кузове явно кто-то сидел. Машина была груженной. Он осторожно постучал по скату заднего правого колеса. И вдруг в ответ услышал такой же осторожный стук по внутреннему борту машины.
«Стук был определенно осмысленным. Олег немного разбирался в азбуке Морзе, и догадался, что кто-то просит о помощи. Выстукивая самый простой код: "sos”.
Инна затаила дыхание. Она понимала, что криком она привлечёт внимание людей. Но и её похитители могут ей оплатить за её смелость.
Только бы он всё понял. Ну, хотя бы запомнил номер машины. И сообщил. Сообщил ментам.»
Она уже не боялась предстать перед людьми в форме голой. Мнимый стыд ушёл глубоко в пятки, теперь от сообразительности этого молчаливого незнакомца зависела её жизнь…
Помочь сайту
Поздравления
