Ираида Михайловна уже знала, как назовёт эту картину.
«Переправа»
Название было довольно точным, хотя вряд ли кто захотел переправляться на тот лесистый берег. Да и сама фигура перевозчика была какой-то нелепой, словно бы он сбежал с иллюстрации к Божественной комедии Данте Алигьери. И чем ближе подходила лодка, тем более удивлялась начавшая стареть художница. В свои тридцать шесть, она чувствовала себя вполне старой. Даже то, что она вновь жила в своём году было как-то неловко.
В тридцать шесть был гильотинирован Робеспьер. Когда-то в школе, она хотела быть похожим на него. Но только не носить дурацких очков. Зато выступать в Конвенте, как ей казалось, не сложнее, чем вести комсомольские собрания, призывая то к помощи Чили, то возмущаясь политикой Вашингтона. Ираиде нравилось рисовать звероподобные морды сторонников хунты. Она запоминала лица дворовых алкоголиков и старательно, по памяти вырисовывала их на большом листе ватмана.
Учителя прочили ей будущее художника. Ираиде это нравилось. Особенно ей нравилась знаменитая картина Брюллова с библейской красавицей. Но, по словам учителей, эта картина была полна расистского духа.
А Ираида в тайне завидовала Вирсавии, ей тоже хотелось так сидеть, положив ногу на ногу и чувствовать своё превосходство перед смуглокожей прислужницей.
Но в их классе не было темнокожих девушек. Не было даже казашек. И Ираиде приходилось дожидаться ночи, чтобы насладиться своей обнаженной красотой.
Так продолжалось до того рокового мая.
Нелли ещё не знала, что скажет матери. А вдруг глаза обманывают её, и это вовсе не её мать. Вдруг она просто свихнулась в ожидании, и теперь принимает свои грёзы за явь?
Шест, которым она управляла лодкой, был не слишком удобен. К тому же она боялась потревожить сомов. Те, вероятно, были рады присовокупить её тело, к телу так нелепо погибшего Фанарина.
Нелли было жаль этого юношу. Будь он немного поумнее, она бы не отказалась назвать его своим братом. Одиночество и нелепая выдуманная жизнь давно опостылели ей, как опостылела фраза: «Я – Алиса!». Пора было взрослеть. Но не так грязно и стремительно, как повзрослела она в этом особняке. Нелли понимала, что сама бы никогда не решилась тревожить чужие гениталии своим в меру брезгливым языком. Что теперь, вероятно, ничего нельзя сделать, она сама сделала из себя заготовку для шлюхи, она, еще так недавно брезговавшая даже обычными поцелуями.
Теперь ей было жаль мать. Впрочем, мать никогда не видела в ней живого человека. Она воспринимала её, словно очередную гипсовую статуэтку, или пришедшую на сеанс натурщицу, о которой не хочется думать, потому что тогда будет жаль и эти груди, и живот, и ноги. Проще было считать её замечательной трёхмерной фигурой, неким симбиозом шаров, цилиндров и сложных трёхмерных поверхностей.
Нелли выпрыгнула на мелководье и старательно побежала к художнице, стараясь бежать так, как она бегала на уроке физкультуры, радуясь своим новым силам.
Она бежала, как вероятно бежал тот самый промотавшийся сын к своему отцу. Голодный в лохмотьях с обритой наголо головой. Но у неё даже не было лохмотьев. Она была ещё более несчастной. К тому же мысль о том, что рядом проклятое гнездо Черномора не отпускала её.
- Мама! – крикнула она изо всех сил.
Ираида Михайловна вздрогнула. Ей сначала показалось, что она ослышалась, приняв шум налетевшего ветра за крик так нелепо утраченной дочери. Но затем, вглядевшись в смугловатую фигурку, она всё поняла. Это была Нелли. Не замаскированая под Алису, а настоящая, живая, голая. Такая, какой она давно позабыла её, поверив вслед за мужем глупой детской фантазии.
Нелли её Нелли бежала в мир из небытия. Возможно, она действительно побывала по ту сторону жизни. Содрав с себя нелепый прилипчивый образ. Возможно, тот образ застил глаза им всем, проще было играть в дочки-матери с куклой, чем воспитывать дочь.
«Встань, дочка, встань!», - почти безмолвно молила она.
Но дочь не слышала этих слов, она продолжала стоять на коленях, как тот самый блудный сын из петербургского Эрмитажа, стояла и молчала, собирая силы для первого слова мольбы.
Страх сменялся надеждой, но вдруг вновь напоминал о себе. Но что-то говорило Нелли, что всё самое страшное позади.
Она не ожидала поесть жирного тельца, не ожидала прощения, она сама загнала себя в западню, отказавшись от данного ей при рождении имени, соблазнившись чужим – непонятным и странным.
«Мама, нам надо уезжать отсюда. Иначе он найдет нас…»
- Кто?
- Мустафа. Он наверняка станет искать меня. Ведь он так меня и не выеб.
Матерный глагол прошёл по касательной. Ираида Михайловна сделала вид, что не слышала его. Как не слышала всего того, что говорила ей о дочери та похотливая женщина.
Вероятно, дочь стыдилась своего падения. Но в этих упражнениях было не так много грязи, гораздо труднее было представить её под грязным развратником. Её с уже откупоренной половой щелью.
«Я сама виновата. Я пустила её жизнь на самотёк. И вот результат…»
Мысль о падении дочери было сродни высокотемпературному бреду. Она билась в мозгу ошалевшей бабочкой, это чешуекрылое вилось вокруг мозга, словно вокруг электрической лампы.
«Мы уедем отсюда?» - спросила Нелли.
«Да, после обеда. После обеда. Ты ведь проголодалась. Не бойся, всё уже позади. Твою мучительницу арестовали. Теперь она мало чем отличается от тебя...
- Она облысела… Я знала, знала. Я этого хотела. И теперь она, она стала Какулькой?
- Нет… Её зовут – Плешка. Её так прозвали. Следователь говорит, что ей могут дать пожизненное наказание, а может лет двадцать. Вы больше никогда не увидитесь.
- А Людочка. Ты знаешь, где она?
- Она теперь со своим отцом. Ведь Руфину взяли тогда, когда пыталась изнасиловать твою подругу…
Нелли дёрнулась, словно бы у неё заныл зуб. Она отвыкла называть Головину подругой. Она теперь не знала, кем была эта голубоглазая девушка – возможно, она только приснилась ей, эта самозваная Принцесса.
Сразу после короткого завтрака они начали собираться в путь. Ираида Михайловна накормила дочь, напоила её Тархуном и постаралась сосредоточиться. До родного Рублёвска было более двухсот километров.
«Вольво» выехало на прямое, как ремень шоссе, где-то через полчаса. Лежащая сзади дочь вовсю клевала носом. Она спала, спала, как привыкла спать дома с загадочной улыбкой на губах.
Только теперь до Ираиды Михайловны стало доходить, что произошло. Она вырвала свою дочь из настоящего концлагеря. Ей любимую дочь, её Нелли.
Над дорогой сгущались тучи. Они нависали всё ниже и ниже, грозясь разразиться ужасным летним ливнем. Ливнем, который смоет всю мерзость прошедших дней.
Автомобиль спешил домой изо всех сил. В этот час дорога была не слишком загружена транспортом. Словно бы кто-то открыл им зелёную волну.
Шумный голосистый Саратов был всё ближе. Уже миновали небольшой райцентр, лежащий на реке Аткаре, дорога проходила мимо него, и на этой развилке стояла бензозаправка.
«Нелли, просыпайся. Надо заправить машину. Слышишь…».
Дождь стучал по крыше автомобиля.
Они остановились на границе Саратова. До родного Рублевска оставалось совсем немного. Было бы странно теперь, устав, кружить по лабиринтам улиц. Пробираясь к железобетонному, динозаврообразному мосту.
Дождь усыплял, словно сказочный колдун. Но Нелли, как могла, противилась его чарам. Было опасно спать, здесь, на невзрачной площадке у закрытого дорожного кафе. Она боялась, что всё пойдёт вспять, что этот ужас вернётся снова…
Помочь сайту
Поздравления
