Нелли в последний раз оглядела свою девичью келью. Она понимала, что это жилище походит на мини-музей настоящей кэрролловской Алисы. Будь тут чуть больше викторианского духа.
Но игра закончилась. Она стала нелепой, словно неумелое лицедейничание в драмкружке. Нелли было противно жеманничать и выпевать то по-английски, то по-русски эту дурацкую фразу.
«Я - Алиса!» - нестройным хором зазвенело в ушах. Словно бы тысяча елочных украшений запела вновь, как тогда 29 декабря, когда она ещё верила в эту нелепую сказку.
Но с того времени она повзрослела. Скоро должна была появиться новая Нелли. Та самая, что уже не будет прикрываться чужим именем, а полюбит своё собственное.
Она посмотрела на мать и вдруг осторожно спросила: «Мам, а почему ты назвала меня именно так: Нелли?»
Ираида Михайловна улыбнулась. Она вспомнила про свою школьную учительницу физики. Та была красивой, но какой-то домашней и умела говорить о б этой науке, как об уютной сказке со своими сказочными законами. И поэтому в её классе было много любителей этой точной науки.
Имя «Нелли» запало в память Ираиды. И, когда порожденная ею дочь нуждалась в имени, она решила назвать её именно так, просто и незатейливо.
«Валерий, ты уверен. Что наша дочь будет там в безопасности?» - спросила она вошедшего мужа.
- Да, дорогая. Надо на время развести их по разным углам. Да и Людмиле будет сложно привыкать быть именно Людмилой. Возможно, эта дружба будет прерванной…»
Нелли поморщилась. Она поняла, что никогда не знала Людочки, да и сама не торопилась быть до конца откровенной с нею. Что ей хватало глупой возни, и больше ничего не связывало их, как ничего не связывает случайных партнёров по сцене…
«Папа. Я готова. Пойдём…»
Она была рада, что ей не пришлось надевать клетчатое платье. Конечно, было стыдно приехать к отцу Александру совсем голышом, но она чувствовала наготу, даже будучи одетой, словно бы её просвечивали рентгеновскими лучами, ища скрытый порок в её организме.
Единственное, что спасало её от самобичевания – было отсутствие свидетелей.
Отец отвозил её в начале седьмого часа утра. И на его «Вольво» никто не обратил внимание.
«Папа, а куда мы едем?» - спросила Нелли стараясь не думать ни о чём кроме будущего.
- В Генералово, дочка.
Это село было неизвестно Нели. Она вообще плохо знала окрестности Рублёвска. Будучи Алисой, она, как и Митрофанушка не нуждалась в знании земной географии, родители сами приучили её к домоседству.
Теперь всё было иначе. Хотелось всё разом переменить, словно бы начиная новую тетрадь в новом учебном году. Нелли вдруг поняла, что всегда мечтал избавиться от этого удушающего образа, что теперь, она могла окончательно пойти ва-банк.
- Папа, значит, я не буду учиться в гимназии?
- Я думаю нет. Тех знаний, что ты там получила тебе полнее хватит. А аттестат, с аттестатом мы что-нибудь решим. Возможно, тебе разрешать сдать экзамены экстерном. И возможно, это всё к лучшему. Кстати, гимназию сливают с какой-то неполной школой, и она перестаёт существовать. Точнее. Она будет называться иначе.
Оболенский был рад ещё раз увидеть отца Александра. Это был сравнительно молодой человек. Между ними была разница лет в двенадцать, отец Александр был рукоположен недавно и был направлен на этот приход местным Владыкой.
До своего священства, он был военным автомобилистом, прошёл закалку боями в одной из среднеазиатских стран, а затем, до ухода в запас служил в одном отдаленном гарнизоне.
Строящийся храм стал его судьбой. Генералово просто не могло нарадоваться на возводимую в нём церковь, - внушительные стены из красного кирпича и готовые к возведению купола, всё это вкупе дарило надежду простым людям. Особенно, когда слышался привычный ропот на не понимающие народ власти, на трудную непривычную жизнь.
«РублёвскИнвестБанк» контролировал денежные потоки, необходимые для строительства. На счёт прихода приходили необходимые финансы, иногда их приносили прихожане, иногда охочие для лёгкой рекламы бывшие кооператоры, пытающиеся таким образом загладить годы вынужденного атеизма. Да и сам Оболенский, не особо веря в евангельскую историю, давал по мере сил свои личные сбережения.
Он вдруг почувствовал в этом острую необходимость. Сам он не мог определить кем является - заблудшим католиком, спящим православным, или бредущим в темноте атеистом. Да и эти отвлеченные мысли казались обычным бредом. Словно бы он случайно перепил на деловой вечеринке, и стал слышать укоряющие его голоса.
* * *
Людочка была рада, когда ей доверили самостоятельно пасти коз. Она выгнала их на небольшой лужок неподалёку от текущей по равнине речки. Выгнала и, присев на небольшой походный стульчик, стала любоваться пейзажем.
Козы неторопливо щипали траву. Они готовились стать более мохнатыми, готовясь к наступающей не слишком скоро зиме.
И хотя в этот день ещё пахло летом, чувствовалось приближение августа. Так, по крайней мере, казалось Людмиле. Она была рада, что сидит совершенно одна и смотрит то на реку, то на небо с белыми облаками.
Теперь ей совсем не хотелось кем-либо притворяться. Она не знала саму себя. Не знала, как поведёт себя в следующий момент, боялась каждого нового шага. Людочка Головина, её душа была какой-то заторможенной калекой.
«Ну, почему так произошло? Я ведь не хотела этого, не хотела. Но я ведь стала сначала этой дурацкой Принцессой, а затем Какулькой, согласной на всё, только бы её перестали задевать.
Теперь она меньше всего нуждалась в друзьях на час. С когда-то обожаемой ею, Нелли её больше ничего не связывало, кроме общего падения в ужасно липкую и зловонную клоаку. Они барахтались в ней, как две лягушки из притчи, но не одна из них не сбила даже грамма масла.
Теперь она была согласна даже сменить им и фамилию, спрятаться, как пряталась в свой насквозь лживый образ. Стать к примеру полоумной пастушкой.
Проклятая сказочность не отпускала. Казалось, что она навсегда обречена на неё. Даже теперь эта пасторальная сцена стала её угнетать – было неясно всерьёз ли всё это или просто её очередной каприз.
Солнце, словно безжалостный театральный софит обжигало её сверху.
Нелли была слегка ошарашена. Она не ожидала, что в этом доме будет такая музейная чистота. У неё возникла мысль, что её вот-вот поставят на положенное место, поставят и заставят стоять в неудобной позе.
Отца Александра не было дома, он ещё не вернулся из церкви, зато была дома его жена и дочь Ксения.
- Папа с Антоном скоро придут. Антон ему в алтаре помогает. Он уже большой. На следующий год в Волгоград поедет…
- В Волгоград? Зачем?
- Будет в училище учиться. Папа согласен. Он сначала хотел, чтобы Антон в семинарию пошёл, но потом поговорил с отцом Анатолием и передумал.
- С кем?
Ксения не стала объяснять.
«Вот, как хорошо. Хорошо в такой день. Нынче ведь день тихвинского образа Богоматери…», - говорила матушка Анна, глядя на гостью добрыми серыми глазами. - А в воскресенье на Петра и Павла мы разговляться начнём.
После завтрака для Нелли нашлась работа. Она вдруг удивилась своему умению делать то, что казалось ей слишком простым и обыкновенным. Например, готовить праздничные блюда для воскресного разговения. Она старалась не снимать намотанной на голову косынки, а тёзка отцовской секретарши не задавала лишних вопросов.
Пришедший из церкви отец Александр принялся помогать своим домашним. Он ходил по комнатам в сером одеянии, которое называлось как-то странно – подрясник. И во всех его действиях была какая-то душевная чистота, словно бы он служил этим женщинам.
« А сегодня в Рублёвске детский карнавал. Все нарядятся и в парк пойдут», - проговорила Ксения возясь с сорванными с грядки овощами.
- Карнавал. Что же пусть веселятся. И по какому это поводу?
- А в этот день известный детский писатель родился. Он ещё повесть «Кондуит и Швамбрания» написал.
Ксения произнесла это вполголоса. Ей, если честно, не хотелось в ряженую толпу. Быть кем-то анна час было противно, в этот миг она забывала, кем является, образ вторгался в душу, словно домушник в оставленную без присмотра квартиру.
- А вот всяческие игрища в пост – грех. Игрища ведь эти только с виду безобидны. Смех и веселье всегда слезами кончаются. Сегодня ты весел, радостен, вот и оторвался от жизни, вот в свои мечтания и ушёл. А коли ты не тут, то где ты, а? То-то.
Нелли была согласна с отцом Александром. Она уже отсмеялась, отыграла, и теперь тщетно искала свою забросанную всякой мерзостью душу. Ведь не могла же её душа спокойно сносить всю ту мерзость, что приходилось делать телу.
Время потекло быстрее. Нелли сама не заметила, как наступил вечер. Она не чувствовала усталости, напротив была рада занять свои руки и не думать о своих упражнениях с ушедшей в небытиё хозяйкой.
Руфина была обычной мерзостью из фильма ужасов. Она была внешне красива, но под этой оболочкой скрывалось нечто зловонное и пупырчатое. Она могла визжать и плеваться зловонным огнём, но это не могло ей помочь. Она сгорела бы. Подобно мифической саламандре…
…Людочка не верила своим глазам.
Она вдруг устыдилась своего «отражения». Теперь Лора мало чем отличалась от неё, и раздень их обеих догола, они бы сошли за дивную пару.
- Пошли, я помою тебя. Ты ведь с дороги? – шепнула она в ухо своей обретенной родственницы.
В бревенчатом домике, сидя на скамейке, она вдруг устыдилась своей тайны.
То, что она совершила с отцом было простым капризом. Людочка иногда чутко прислушивалась к себе, но пока никаких признаков зарождения в ней новой жизни не наблюдалось.
Лора старалась не смотреть на гениталии бывшей Какульки. Она помнила, как сама привыкала быть никем, как уставала ходить гусиным шагом и теперь, тереть, тереть ненавистные унитазы…
- Знаешь, я теперь женщина, - призналась Людочка. – Не веришь?
Она была готова предъявить вещественные доказательства. Прорванная девственная плева делала её живой, куклы не могут быть женщинами – они навсегда остаются девочками. Девочками, которыми играют все кому не лень.
- Зачем? И с кем?
- С папой. Не говори ничего, я знаю, что это мерзость. Но я должна, должна понимаешь. А кто ещё согласился бы переспать со мной, с такой уродкой?..
- Дура. А вдруг кто-то узнает. Вдруг Степана Акимовича посадят. Какая же ты дура, какая эгоистичная дрянь.
Лора кипела, словно поставленный на газовую горелку кофейник. Она боялась вновь стать безотцовщиной. Вновь искать своего папу, искать, как она делала в детстве, подходя к незнакомым мужчинам и пристально, не по-детски глядя им в глаза.
Людочка покраснела. Она покраснела вовсе не из-за жары. Ей вдруг стало жаль отца, отца, который как-то подстраивался к её странностям. Как-то умел скрыть всё смешное, что могло повредить ей во мнении взрослых. Он был для неё тем, чем было конопляное зернышко было для сказочного Алёши.
«Тут ещё живут наши кузины. У них тоже нет волос. Это не страшно, если мы по-настоящему облысеем, папа купит нам парики. И вообще это прикольно быть не такою как все…
Отец Александр раскрыл довольно толстую книгу.
Нелли удивилась, в её семье никто не читал вслух. Все друг от друга таились, даже она не думала, что можно не скрывать своей радости от других. Отец когда-то читал её вслух сказки, но это было давно – не в этой нелепой суматошной жизни.
Нелли поймала себя на мысли, что очень редко слышала голос своего папы. Тот был похож на забавного электронного робота, такие существа, вероятно, могли существовать только в магазине игрушек. Вечно дёрганые и непонятные.
Отец Александр читал эту книгу ровно, словно бы его записывали для радио. Нелли не сразу поняла, кто такой Исайя. Но слушая священника стала понимать одно, всё что говорилось там об иудейском народе можно было приложить и к русским. Например к ней самой.
Нелли становилось стыдно, так, что щетинки на голове старательно впивались в её тупо намотанный платок. Теперь было стыдно за всё – за своё самозванство, за преданную подругу, за то, что она оказалась и податливой. Словно восковая куколка под лучами жгучего солнца.
«Да, хорошо быть честной в закрытой комнате. Ведь и манекены чисты до поры до времени. И я бы продолжала считать себя Алисой, если бы не этот ужас…».
Пророк был похож на сурового судью. Он высказывал своё мнение о народе так, что Нелли была готова покраснеть с головы до пят. Особенно, когда отец Александр дошёл до третьей главы.
Нелли вдруг словно кнутом огрели. Она поняла, кто вторгнул её в эту спасительную для неё клоаку, кого она сумела рассердить своим бесконечным кривлянием. «Значит, я тоже – дщерь Сиона! И у меня Господь оголил темя и обнажил мою срамоту!»
Оболенская была готова разрыдаться. Значит, её просто взяли в плен. И её страдания были так же необходимы, как страдания больного лежащего на операционном столе, она запустила свою болезнь, и теперь расплачивалась за сумасбродство.
«А если бы этого не случилось – я попросту сошла бы с ума. Стала бы заигрываться, и оказалась в психушке, а там, наверняка бреют головы пациенткам.
Чтение закончилось на третьей главе.
Отец Александр закрыл книгу на замочек и положил её на то место, где он её взял.
Нелли вдруг почувствовала некую преграду между нею и этой семьей. Она была здесь не совсем своей, какой-нибудь брошенной собачкой, которой позволяют сидеть у стола, и кого не допускают до своих самых важных дел.
Перед сном все четверо вычитывали молитвы. Нелли смотрела на них из угла и пыталась запомнить всё то, что они произносили полушепотом. Она была их немым свидетелем, свидетелем, которому так хотелось стать своим.
Ночью в постели она долго не могла уснуть. Теперь было стыдно за усвоенные в плену привычки. За ту игру, в которой она бездумно принимала участие, не особенно догадываясь о том, что её ожидает в будущем.
Но дневная усталость взяла верх. Она боялась только одного увидеть себя со стороны. Словно бы в любимом хозяйке порнофильме, где с откровенностью мартышек занимались самым интимным, почти сакральным делом.
«Уж лучше бы меня сожгли в печи. Превратили в кучку пепла. А впрочем я уже стала пеплом. Стала золой. Той прежней Нелли уже нет. И что это за имя Нелли? Наверняка, меня назовут как-то иначе, не могу же я до конца жизни оставаться безымянной.
Похотливая ладошка едва не пробудила в ней прежнюю Нефе. Она готовилась скользнуть навстречу промежности. Скользнуть как бы сама собой, как она скользила в отсутствие Хозяйки, когда требовалось как-то притупить боязливую скуку плоти.
Ночь была тёмной и жаркой. В такую ночь хотелось думать о продлении рода. Но Нелли думала о другом. Её тело не могло согласиться со встревоженной совестью душою. А душа не могла понять мук красивого тела, оставляя его исходить гноем похоти…
Помочь сайту
Поздравления
