Светало. Нелли привыкла просыпаться очень рано. Она всегда старалась уйти из хозяйской спальни побыстрее. Ей хватало тех ужасных мгновений, когда её язык скользил по сладкой расщелине, доставляя радость так до конца и не повзрослевшей девочке.
Руфина тщетно притворялась взрослой. В её интонациях проявлялась вся её потайная суть. Суть так до конца и недолюбленного ребёнка. Нелли немного жалела эту несчастную фараонессу, Руфина недалеко ушла от вечной затворницы Людочки, только она имела возможность верховодить живыми людьми, а не пластмассовыми куклами.
Её муж также был похотливым и злобным подростком. Он продолжал играть в свои подростковые игры, не понимая, что время таких игр давно миновало. И ему не к лицу быть секс-террористом. Нелли вдруг поняла одно она сама загнала себя в этот страшный мир, что его создала именно она, вообразив себя такой послушной и милой английской леди.
И вот теперь ей открывался единственный шанс для спасения. Вероятно, её смерть не входила в планы Мустафы, он просто поиграл ею, словно взятой на время куклой, и нехотя отдавал назад. А Нелли должна была привыкнуть к своему новому облику, и в таком диком виде приспосабливаться к забывшему её миру.
Остальные девчонки были давно уже брошенными на произвол игрушками. О них забыли, и теперь их ждало долгожданное и спасительное всесожжение. Мустафа не скрывал, что хотел бы прослыть местным Сарданапалом. Он собирался выпить обезболивающее и взойти на костёр, словно Джорданнно Бруно.
Этот замок должен был стать пепелищем. Превратиться ни во что, унеся с собой всё то, что так долго скрывали его стены.
Мустафа боялся перестать быть властителем. Он устал пресмыкаться перед Шабановым, устал быть наполовину царём и наполовину рабом.
Запах ещё свежей листвы доносился до ноздрей Оболенской. Она совсем позабыла о своём египетском прозвище, позабыла и долго и тяжело молчала, заставляя сомневаться в здравости её рассудка.
Клим не сводил глаз с обнаженной фигуры дочери управляющего банком. В мыслях он хотел бы обладать этой девушкой. Было бы забавно стать зятем такого человека. Стать хотя бы в мечтах.
Он еще надеялся уйти отсюда живым. Так, привезенный на бойню боров ещё не думает, что может стать беконом. Так и почти уже бывший служащий кредитного отдела К.И. Фанарин не думал, что окажется отличным кормом для подслеповатых гигантских придонных рыб.
Он вдруг ощутил в себе нечто детсадовское. Ему правился блистающий лаком «ЗиМ». Нравились выстроенные, словно почётный караул рабыни гостеприимного Мустафы. А особенно ему нравилась молчаливая и похожая на отменную гувернантку – Нелли.
Та старалась не думать об этом человеке. Было даже забавно поехать на природу в чём мать родила. Особенно этой возможности радовался надоедливый и приставучий, словно муха Клим. Он норовил лишний раз коснуться её бедра, или покровительственно, почти по-братски похлопать по ягодице, отряхивая только ему одному видимый сор.
В качестве музыкального сопровождения эти любители живой природы решили взять старомодный патефон. На нём ещё сохранилась медная табличка с гравировкой, какой-то Иван Михайлович Кобзарёв премировался этим чудом техники за трудовые успехи.
Нелли шмыгнула в салон вслёд за Мустафой. Всё происходящее ей стало напоминать знаменитый сказочный пикничок, только не хватало вечно спящей Сони.
Автомобиль стал медленно, словно медведка из своей норы, выползать за ворота. Девушки ещё долго стояли у парадного входя, а затем начали разбредаться, предвкушая желанную встречу с долгожданной новенькой.
Оксана не слишком доверяла еврейкам. Она старалась избегать этих темноволосых и красивых девушек. Обычно такие девушки нравились парням, их завораживали тёмные глаза и уютные фигуры.
И вот такая красавица должна была появиться в их давно уже определенном мире. Оксана не верила, что ей доведётся понюхать, как пахнут еврейские сраки. Родители всегда представляли евреек хитрыми, но в то же время очень мягкотелыми. А Оксане было приятно, когда за глаза обсуждали очередную Иду или Зосю.
То, что новенькую зовут Инна ей тоже понравилось. Это имя немного попахивало. Но пока не дерьмом, а стойким запахом чеснока. Оксана вдруг представила, как эта красавица, захлёбываясь в слезах и соплях станет, давясь, жрать «кабачковую икру» собственного производства. То, что эту красотку обязательно пронесёт, она даже не сомневалась.
Нелли старалась забыть о своём заточении. Она была наконец-то вдали и от противной похотливой Руфины, и от этих озлобленных, словно дворняги поздней весной, девчонок.
Теперь главное было уйти от этих двоих, уйти, как можно незаметнее. Нелли давно уже перестала стыдиться своего тела, нагота вошла в привычку, так же, как ежевечерный и ежеутренний кунилингус хозяйке.
Она не могла не думать о прошлом, о своём первом разе, когда она воротила нос и выглядела, как поруганная отличница. Или затем, когда её игры с этой щелкой стали обычны, как детская забава по утрам.
Автомобиль повернул направо и медленно поплыл по грунтовой дороге. Он походил на огромный катер в порту, или шикарную яхту. Мимо, по правому борту, проплыло кладбище. И вскоре, вскоре был виден совершенно крутой спуск к реке.
Евсей Иванович попросил мужчин покинуть салон. Он сделал исключение только для Нелли. Она постаралась не бояться и думать лишь о сохранности патефона и вложенных в него старомодных пластинок с разноцветными круговыми наклейками и чёрным, похожим на застывшую ваксу, винилом.
Разбить свой бивак они решили под этим прекрасным дубом. Нелли почудилось смесь двух сказок - русской и английской. Запахи свежего ветра, речных волн, шелестящего на том берегу леса слегка мутили её разум. После нескольких недель заточения в душной спальне было радостно думать хоть о таком призраке Свободы.
Евсей доставал из багажника всё необходимое для скромного пикника. Он был рад, что не пришлось ехать за тридевять земель. Напротив, близость усадьбы делала этих мужчин довольно слабыми. Так ненавистный Оболенской Клим вёл себя так, как на его месте вёл любой адвокат в Коктебеле до 1914 года. Он словно бы примеривался к роли голотелого денди.
Нелли было труднее сравнить себя со старшеклассницей-гимназисткой или курсисткой, такой, как знаменитая толстовская Даша. Она вдруг вспомнила, что знаменитая поэтесса Марина Цветаева обривала себе голову наголо. И вероятно, также бегала нагишом по крымскому берегу.
«Но ведь это было давно, не сейчас. И ведь она сделала это сама, и никто ей…не помогал!».
Оболенской стало страшно. Ей вдруг показалось, что её просто силой вытряхнули из образа Алисы и теперь просто не знают, что предложить взамен. А быть лысенькой и голой марионеткой так нестерпимо жутко.
Евсей предложил ей придти ему на помощь. Он плохо умел нарезать салаты, а Нелли нуждалась хоть в миражном спокойствии. А холодное оружие в виде ножа давало ей такую возможность.
Она подогнула ноги и стала отважно кромсать взятые в дорогу помидоры, зелень и всё остальное. Евсей открывал консервы специальным консервным ножом и смешивал печень трески с рубленным варёным яйцом, тонким слоём намазывал паштет из гусиной печени на ломти батона.
Нелли удивлялась пестроте этого рукотворного натюрморта. Она понимала, чем скорее эти идиоты почувствуют усталость, тем лучше прежде всего для неё.
«Но куда же я пойду? Там ведь густой лес. Да я вся исцарапаюсь. И как же идти по лесу голышом. Это же лес, а не знаменитые травяные джунгли!».
Она припомнила некоторые научно-популлярные фильмы, где голые африканцы не боялись тесноты деревьев, а отважно ступали под их сень. Но она, несмотря на тотальную наготу оставалась вполне цивилизованной и от того слабой. Было бы забавно походить так с полчаса, а если придётся блуждать – день, другой.
Клим вновь почувствовал приступ неудовлетворенной похоти. Он пытался справиться с ней, но упрямый член торопливо поднимался, словно бы рука отличника при первых звуках учительского голоса, задающего долгожданный вопрос.
Евсей подмигнул Нелли и указал глазами на багажник.
Нелли как бы случайно подошла к нему и увидала нечто белое. Взяв это белое двумя пальцами, она остолбенела, это был парадный школьный фартук, такие фартуки в их школе надевали поверх коричневых платьев только на торжественную линейку в мае.
«Мне что надеть это?» - спросила она у слегка покрасневшего Евсея.
«Надень. И п… видно не будет…» - торопливым шепотом отозвался Евсей.
Нелли не обиделась на грубоватое мужское слово. Она была не уверенна скроет ли этим шагом свои гениталии от постоянного разглядывания. Но и демонстрировать с таким трудом сохраненное целомудрие Климу она не вовсе желала.
Нелли понимала, что он жаждет её. Это было понятно по глуповатой улыбке и странному приторному тону. Климу хотелось еще одной необременительной победы. Победы, за которую не надо платить большую цену. И о которой можно помнить очень долго, каждый раз приукрашивая и привирая.
Нелли была уверена, что очень скоро этого глистообразного человека потянет в воду. В нём пробуждался затюканный цивилизацией мужчина, даже скорее не мужчина а латетный, дремлеющй в любом обладателе члена, самец.
Мустафа смотрел на своего названного родственника. Он относился к Климу, как к младшему брату. Тот разумеется не годился ему в сыновья, но зато в братья, в братья подходил идеально. И теперь он был слегка смущен. Привычный деловой костюм был у него отобран, и оставалось лишь изнеженное и от того очень смешное тело.
Евсей старался ничем не выдать своей тревоги. Он был уверен, что этот пьяный от своего всевластия человек чего-то задумал ещё. Он походил на знаменитого Валтасара, прощающегося с миром и празднующего свою очередную призрачную победу. Но ему не нужны были свидетели его последнего триумфа. Не нужен и этот странно бессильный банковский клерк. Не нужна и такая старательная и сексапильная банкирская дочка.
Они были в прошлом. В тягучем, словно проголодавшееся болото прошлом. И от них нужно было избавляться. Как от компрометирующих писем, пусть они и пожелтели и стали почти нечитаемы…
Выпитое под шашлык вино заставило Клима думать о подвигах. Он собирался тотчас ринуться в бой с незнакомой равнинной речушкой вбежать в её воды, словно дикий петрово-водкинский жеребец.
Нелли была не готова к роли преследуемой нимфы. Она знала и о знаменитой Европе и о ряде других красавиц, чьим телом интересовался олимпийский небожитель. Но до Зевса Климу было слишком далеко. Он был смертным – худосочным и слабым, как качающийся на ветру тростник.
«Он же на два года младше Руфины!» - вдруг подумала она. Эта мысль была подобна разряду электрического тока. Клим что-то говорил, что появился на свет в год полувекового юбилея пионерской организации, и что в этот год произошла знаменитая Мюнхенская Олимпиада. «Значит он – Крыса. А я- я – курица. Так, значит, это мне пристало сидеть на яйцах, а не Людочке. Но отчего всё случилось именно так?»
Ответа не было. Нелли боялась одного почувствовать неприятную тяжесть в тазу. Было бы глупо искать укромное место и на глазах у этой глисты прощаться со своими кишечными запасами. Прилюдная дефекация была сродни изнасилованию.
«Конечно, если выпить стакан водки, а ещё лучше спирта!» - подумала она, не расставаясь с данным ей ножом. Тот вполне годился для той операции, которой ей так хотелось подвергнуть Клима. Тот был чужим, чужим в квадрате или даже – в кубе. Чужим настолько… Что раньше она бы охотно показала ему свою голую задницу и по-детски лживо пукнула, издав неприличный звук своими ротовыми губами.
«Я пойду, искупаюсь», - для проформы сообщила она этим подвыпившим самцам.
Клим не выдержал. Он последовал вслед за Нелли, досадуя на колкость травы и свою слишком долговязую фигуру. Оболенская ускорила шаг и вдруг побежала, словно бы на уроке физкультуры, стараясь доставать стопами до своих прелестных ягодиц.
Клим попытался также бежать. Сам себе он разумеется, казался древним олимпийцем, догоняющим богиню победы Нику. А со стороны походил на неудачливого эксгибциониста-насильника, бегущего за вырвавшейся из его когтей жертвой.
Первой в эту спасительную реку вошла Нелли. Она вдруг неожиданно умело поплыла, стараясь двигаться в воде, подобно анаконде. Клим стал лихорадочно догонять её, но смущенные водкою конечности были не в силах адекватно воспринимать приказы мозга. Он лишь создавал шум и напрасно пенил воду.
Нелли не поверила своим глазам. Что-то явно заглатывало этого пьяного блудодея. Что-то до поры до времени скрывающееся на дне реки.
«Но здесь же не может быть акул? Но если это не акула, так кто?» И она стала инстинктивно плыть к спасительному противоположному берегу. Тот мог укрыть её от внимания Мустафы и от этого плотоядного монстра.
Клим еще пытался освободить опавшую в чью-то жадную пасть конечность. Но эти попытки были тщетны. Он просто глотал речную воду глотал и понимал, что скоро пойдёт на дно.
«Нет. Нет… Я не хочу, не хочу… Я жить хочу… пусть я буду крысой или собакой, или обыкновенным ужом, но я хочу жить!» - перефразировал он песню Мордаунта.
Но изголодавшийся сом не знал пощады. Он был рад добыче. Рад и счастлив стать вновь сытым и счастливым царём этой реки.
Помочь сайту
Поздравления
