ДАРНИК Часть 3

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 
1
            Едва скрылись последние повозки короякского ополчения, Дарник с Меченым, Бортем, Лисичем и старостой Карнашем еще раз обошли место, на котором предстояло возвести войсковое дворище, намечая, где быть конюшням и гридницам, и где находиться двум воротам. Будущая крепость Дарник хотел величиной с само городище. Старосте он объяснил это тем, что внутри дворища нужно иметь место для конных учений, про себя же думал уже о собственном большом городе.
            Обносить Дворище крепким тыном Рыбья Кровь отказался, вместо тына приказал ставить длинные густые рогатки, которые подсмотрел у ромеев в Ургане, это было и быстрее и менее затратно. А уже за широким полукругом рогаток, который одним концом упирался в городище, а вторым в берег реки, строить в ряд сами гридницы и конюшни этакую вторую крепостную стену. Со стороны обрывистого берега реки решено было пока ограничиться легким двухаршинным плетнем – вполне достаточно, чтобы из луков обстреливать ладьи арсов. Напротив Дворища начинался остров, уходящий дальше вверх по реке, от правого берега его отделяла узкая протока, через которую был перекинут мостик для перегона на островное пастбище скота. От левого берега протока была пошире, и Дарник заказал кузнецам Липова выковать цепь на сорок саженей, которая бы перегородила реку, не пропуская вверх ладьи арсов.
            Повезло, что в городище нашлось немало сухого леса и пеньки, так что избы получались полностью готовыми к заселению. Приятно удивили дарникцев липовские печники. Печь в их руках превращалась не просто в закрытый очаг с глиняной трубой, а в лежак, на который сверху можно было безопасно улечься и хорошо согреться.
            Сами дарникцы продолжали, к радости липовцев, ночевать за пределами городища в палатках и повозках, оставленными ушедшим войском в их распоряжении. Зато чем холоднее становились осенние ночи, тем с большим рвением все трудились на строительных работах. Про боевые занятия временно было забыто, неукоснительно прочесывали окружающие леса лишь конные разъезды из четырех гридей: одна пара дозорных сильно впереди, другая позади, дабы избежать какой-либо арсовой засады.
            Впрочем, побежденные русы вели себя вполне тихо. Пару раз их лазутчики были замечены возле Липова, потом все тот же Голован пожаловал с предложением начать небольшую торговлю – Арс сильно нуждался в недополученной пшенице и овсе. Посоветовавшись со старостой Дарник такую торговлю разрешил, только чтобы не больше трех подвод и шести покупателей и подальше от Дворища. Чудное дело – вчерашние свирепые воины покладисто меняли волчьи и оленьи шкуры на зерно и капусту. На возникшее торжище повадились ходить и сами дарникцы, особым спросом у них пользовались пироги с начинкой или вещицы для пленниц-наложниц.
Разумеется, вся дарникская стройка тоже не могла укрыться от пристальных взглядов арсов-торговцев, приходилось даже останавливать отдельные работы. Особенно Рыбья Кровь осторожничал с возведением Больших пращниц и камнеметных гнезд на речном берегу, пристрелочные выстрелы из них вел лишь в самые предрассветные часы, чтобы и липовцы поменьше видели его секреты.
            Если бревна на стройку брались в городище как бы в долг, то за помощь в плотничьих и печных работах воевода старался расплачиваться сразу. Еще больше поразил липовцев, заплатив их кузнецам сто дирхемов за цепь и за стальные рога для шести новых камнеметов. После этого все его поручения выполнялись с завидной быстротой и рвением. Открыв таким образом великую силу денег, Дарник разом определил для себя и главное направление своей будущей деятельности: каждый день чуточку улучшать жизнь окружающих людей.
             Бесценной помощницей оказалась Шуша. Она не только приставила всю полусотню остерских пленниц к срочному шитью зимней одежды, но и завела особые войсковые порядки относительно всех женщин, раз за разом внушая дарникцам:
            – Зачем вам женские слезы и крики? Ведь по согласию всегда все лучше и слаще. А всего-то и надо дать пленнице время смириться. Не сразу хватать и валить под телегу, а заранее указать ей кто именно ее муж и она станет как шелковая.
            – Это почему же?! – хохотали в ответ парни.
            – Потому что стоит одному человеку долго-долго смотреть на другого человека, как он ему непременно начнет нравится.
            – А ты долго смотрела на нашего воеводу, чтобы он понравился? – подначивали ее.
            – Мне хватило и полвзгляда, – находчиво отвечала она.
            Ввела она в уши Дарника и сотских и такое понятие как «мамки», мол, даже в поход десятские и полусотские непременно должны брать своих наложниц, которые не только ублажают своего мужчину, но ухаживают за ранеными, готовят еду, стирают и зашивают одежду, а главное, одним своим видом успокаивают захваченных пленниц.
            – А если холостяки на них вдруг позарятся? – с интересом спрашивал воевода.
            – Когда это пойдет заведенным порядком, то не позарятся.
– А если убьют ее мужа, что тогда?
– Она сама выберет себе другого, только и всего.
Чтобы теперь она ни делала, он воспринимал это с улыбкой, иногда даже поддразнивал:
– Как бы я жил без твоих указаний, совсем пропал бы.
Что вызывало общее веселье, а заодно и симпатии дарникцев к самой Шуше.  И сам порой хохотал, слушая ее рассказы, как она хозяйничала в Арсе. Позубоскалился и над ее неожиданным признанием в беременности:
– У меня уже есть две беременных подружки, ты будешь третьей. Пора всю Липовскую землю заселить моими детьми.
Удивленная, что ее слова восприняты столь беззаботно, она добавила, что отцом ее ребенка является Голован, что дало Дарнику повод еще сильней подтрунивать над ней, мол, интересно, сколько заплатит сотский за возврат наложницы с сыном. Ревность в те времена имела те же особенности, что и нынче, но Дарника она пока мало касалась – всё в его жизни менялось так стремительно и было наполнено столь разнообразными чувствами, что он не мог надолго останавливаться ни на одном из них. К тому же, очень трудно было представить, что кто-то рискнет покуситься на его наложниц, или сами наложницы предпочтут ему кого-то другого. В ромейских свитках, правда, приходилось читать, как жены царей и князей изменяли им с молодыми воинами, но то были старые цари и князья, поэтому в ближайшие лет двадцать он мог ни о чем таком не беспокоиться.
Через две недели дуга рогаток была закончена, а береговую сторону Дворища, помимо плетня закрыли пять треног с камнеметами и четыре ямы с упрятанными в них Большими пращницами: две из них повернуты были в сторону реки, по одной на север и на запад. Из задуманных двадцати домов и двадцати конюшен успели возвести только шесть изб, две конюшни и две бани, зато в избах и конюшнях уже можно было ночевать, оставляя сотню лошадей пока в открытых загонах. А прорехи в едином ограждении временно закрывали повозками и колесницами.
Обоз Быстряна появился на двадцатый день, три повозки с десятью бойниками, наложницами, детьми и скарбом сопровождали три десятка конных княжеских гридей с парой своих легких возов под началом самого воеводы Стержака, что порядком сперва озадачило Дарника: уж не собрался ли князь Роган оказать ему помощь против арсов?
Узнав от дозорных о княжьих людях, Рыбья Кровь обоз встречать не поехал, встретил его уже на Дворище. Помимо дарникцев и пленниц здесь собралось еще до сотни липовцев в праздничных нарядах. Немного смазали торжественность встречи Черна с Зорькой и детьми, с радостными воплями бросившись к Дарнику. На княжеских гридей, хоть они и держались с высокомерным видом, внимания почти не обращали. Ну гости и гости! Те, в свою очередь, с удивлением разглядывали невиданные прежде рогатки. Рыбья Кровь тоже поприветствовал Стержака без особых расспросов, лишь тихонько перекинулся словом с Быстряном:
– А воевода сюда зачем?
– Князь Роган распорядился взять со своей новой вотчины годовые подати. Коль скоро короякцы победили арсов, то значит и Липов с Арсом попали под его власть. Будешь знать, как победы одерживать!
Дарнику оставалось только изумленно хлопать глазами: вот это да! Тридцать гридей, разумеется, никак не могли их ни к чему принудить, зато точно могли определить, сколько нужно войска, чтобы привести Липов в полную покорность. По установившемуся зимнику непременно появится большая дружина, против которой им не устоять.
Стержак, между тем, вел себя по-хозяйски, после осмотра неказистого Дворища вместе с Карнашем и княжескими десятскими отправился в городище, благо из Дворища туда вела небольшая дверца, пробитая жураньцами, дабы напрямик попадать к дарникцам.
Кроме горделивых роганцев, все остальные гости и хозяева были заняты приготовлением к общему пиршеству: на вертелах жарились овечьи и свиные туши, в котлах булькали похлебки и каши, из козел и досок собирали столы и лавки.
Но до пиршества дело так и не дошло. Гонец с южного речного дозора сообщил о приближении арсовых лодий. Очумело забегали женщины, гости-липовцы заспешили домой, бойники кинулись надевать доспехи, обе липовских ватаги спрашивали про коней: приводить их из дома на Дворище или как? Приводить, распорядился Дарник и по совету Быстряна отправил всех женщин в Липов, чтобы под руками не мешались. Борть с тремя гридями поспешил на остров, там в кустах их ждала лодка и изготовленная цепь, которую им предстояло растянуть между двумя вековыми ракитами от острова до левого берега.
Для дополнительной бодрости к Дворищу прискакали мальчишки-пастухи с криками, что к Липову движется большой отряд пеших арсов из крепости. Похоже, эти клещи арсами были заранее подготовлены. Как же вовремя прибыл Быстрян, да еще эта княжеская конная тридцадка, радовался Рыбья Кровь. Но его попытка распорядится роганцами натолкнулась на резкий ответ Стержака:
            – Гриди будут слушаться только меня, а я тебе подчиняться не намерен.
            – Если арсы сюда ворвутся, никому не поздоровится, – воззвал к его здравому уму Дарник. – Вы что так и будете стоять в стороне, или как?
            – Я сам решу, что и как мне делать, – в наличие у Стержака, увы, была лишь воеводская спесь.
Итак, против двухсот – двухсот пятидесяти арсов у него тридцать пешцев Бортя, десять конников Быстряна, тридцать камнеметчиков Меченого и сорок жураньцев, из которых двадцать совсем юных пареньков, их только посадить на коней и издали пугать арсов. Но ведь и роганцы не могут полностью остаться в стороне, непременно тоже вмешаются. Значит, всего сто сорок человек. Если будут действовать как под стенами Арса, то в самый раз. Про оборону из домов лучше забыть, на них никто не полезет, всем занять место у повозок и колесниц. Конница как всегда в центре для латания дыр.
Собрав полусотских и десятских Дарник объяснил, что нужно:
– Срочно заваливаем бревнами все дыры между домами. Повозки, что сейчас пришли, ставим возле сторожевой вышки, там будут конники в запасе. Все камнеметы и пращницы сторожить до конца нет смысла. Где не будет приступа, все оставляем и идем на помощь другим. Главное для всех ни в коем случае не сходиться с арсами на мечах и топорах, колоть издали рогатинами и копьями.
– А эти? – кивнул Борть на тридцатку роганьцев, стоявших в полной готовности рядом со своими конями у забора городища.
– Думаю, они ударят в самый последний момент, чтобы потом говорить, что это они нас спасли, – сердито усмехнулся Рыбья Кровь. – Будем рассчитывать только на себя.
На том и разошлись, исполнять указания воеводы. За бревнами и досками в ход пошли пиршеские столы и лавки, второй завал делали возле бани и примыкающей к ней сторожевой вышки, в недостроенные конюшни загнали лишних лошадей, а не лишних седлали и укрывали от стрел попонами, покрепче связывали рогатки между собой, десятские снопами выносили из оружейниц стрелы и сулицы.
– Плывут! – крикнул Селезень со смотровой вышки.
Дарник поднялся посмотреть. Их было семь восьмивесельных лодий вместо ожидаемых десяти. Значит, никак не больше восьмидесяти бойников, прикинул воевода. Гребцы в шлемах и доспехах усиленно налегали на весла, борта плотно закрывали круглые щиты. Разглядывая флотилию, он вдруг испугался, что она может остановиться у пристани городища, арсы проложат себе путь через его дворы и легко перемахнут саженный дощатый забор прямо на Дворище. Но нет, суда миновали пристань и стали входить в большую протоку, подставляясь под камнеметы и пращницы Меченого.
Натянутая поперек реки цепь явилась для них полной неожиданностью. Стройная колонна лодий сбилась в тесную кучу, по которой тотчас же ударили две пращницы и пять камнеметов, сметая гребцов, щиты, борта и мачты.
С другой стороны, тем временем, из леса на луг выступил и остановился отряд пеших мечников человек в семьдесят. С ними были четыре одноконных телеги. Позади пешцев виднелись двадцать-двадцать пять конников, почти полностью закрытых вместе с лошадьми кожаными доспехами. Они, отделившись от пешцев, не спеша потрусили по безопасной дуге в северную сторону и выехали на берег реки, откуда им видно было, что происходит с их судами.
Там под продолжающимся камнепадом происходила высадка речников на остров, для чего им пришлось, тянуть баграми за собой две особенно пострадавших ладьи. Кое-как пристав к острову, все гребцы с мечами и щитами сперва попрятались за кустами, а после небольшой заминки, пригнувшись, устремились бегом через остров к мостику на правый берег реки. Здесь по ним уже ударили дарникские лучники, стоявшие у северных ворот. Оставляя за собой убитых, речники отступили к своему конному отряду.
– Стреляй! – крикнул Дарник Меченому.
Две пращницы выстрелили на запад и на север, но с сильным недалетом. Что-то у камнеметчиков там разладилось, Меченый, ругаясь, бегал вокруг ям.
– Остальных сюда давай! – зло рявкнул ему воевода. Двадцать камнеметчиков, покинув свои камнеметы и две пращницы, присоединились к центральному отряду.
Наступила небольшая пауза. От западного отряда арсов две телеги также по дуге переместились к северному отряду. Видно было что-то длинное лежащее на телегах.
– Это соколы, – угрюмо сказал Дарнику Быстрян, стоявший внизу на колеснице. – Они развернут телеги и на руках задом погонят их на твои рогатки.
Такого Рыбья Кровь никак не мог предвидеть. Разогнавшись, телеги разнесут рогатки, как пучок лучин, причем, сразу с двух сторон.
– Мешки с землей на воротные повозки! – отдал он команду бортичам.
– Вам стоять с копьями на повозках и не сходить, колоть сверху! – распорядился ватаге мальчишек.
– Как только они прорвутся, забудьте про мечи и луки, в две руки копье и бегом нещадно колоть! – это уже относилось к жураньцам-«ветеранам».
– На конях же лучше! – не согласился было Журань.
– На ногах надежней. На конях потом гнать их будете.  
Не успели еще у северного отряда развернуть телеги, как в них полетели заряды третьей пращницы. По западному отряду арсов следом заговорила и четвертая пращница. Два-три выстрела с перелетом, затем два выстрела в самую гущу арсов. Но противника было уже не остановить: конники подались назад под деревья, зато пешцы, что с запада, что с севера, уцепившись за свои телеги и чуть укрывшись щитами, бегом, ускоряясь, помчались на остроконечные жерди рогаток. Летевшие им навстречу камнеметные «яблоки» и стрелы могли их убить, но не остановить.
Тараны достигли цели почти одновременно. Два тележных сокола ударили со всей мощи в ворота, но лишь заставили подпиравшие их тарначские повозки чуть подпрыгнуть и на пядь сдвинуться с места. Зато два других сокола с легкостью переломили оси рогаток, и их половины широко разлетелись в стороны. В образовавшиеся проходы на Дворище хлынуло до сотни арсов. На северной стороне их приняла на себя ватага Бортя, стоящая сомкнутым строем и две камнеметных колесницы с «орехами», что заставило речников приостановиться. Но к ним на помощь уже скакали кожаные катафракты, вернее, то, что от них осталось после новых выстрелов пращницы.
На западной стороне встречного строя защитников не было, там десять быстрянцев с десятбю пешцами, стоя на повозках и колесницах в упор метали сулицы и кололи арсов чем придется. Но вражеских мечников было вдвое больше, и они умело увертывались.
В центре оставались липовцы и ватага прибежавших камнеметчиков. Дарник находился на смотровой вышке рядом с рыбным знаменем, смотрел что происходит. Тридцатка роганцев вместе со Стержаком и не думала приходить на помощь.
Обогнув ватагу Бортя с севера во Дворище ворвалось с десяток конных арсов.
Журань умоляюще глянул на воеводу.
– На коней! – скомандовал тот.
Ватага жураньских ветеранов вмиг была в седлах и, перехватив двумя руками пики с криком ринулась на неприятеля. Двадцать против десяти – должны были справиться.
У западных ворот положение было тоже неопределенным.    
Рыбья Кровь спустился по лесенке вниз.
– Ну? – крикнул камнеметчикам. Те с готовностью подобрались, каждый держал в руках по рогатине или лепестку.
– Вам здесь стоять! – велел воевода, обернувшись к мальчишкам.
Схватил поданый Терехом лепесток, стал в ряд с камнеметчиками и вместе с ними побежал к западным воротам. И уже почти добежал, как вдруг краем глаза заметил вынырнувшую откуда-то сбоку пятерку арсов, что устремились на мальчишек и знамя. Пока разворачивался увидел, как один из мечников, ловко отбив мечом и щитом наставленные на него копья, продрался к повозке и полоснул отного из мальчишек по ноге. На большее арсов не хватило, лепесток Дарника со страшной силой закружил в воздухе, влепив одному мечнику по шлему, другому по руке. Однако остальные трое были на редкость быстры и умелы, окружив воеводу, они уклонялись от смертоносного лепестка и ловили момент для удара. Оставив знамя, на помощь Дарнику спрыгнул знаменосец, но не сумел даже замахнуться своим клевцом, как был пронзен ближним мечником. Против троих обороняться было вполне сподручно, вот только из-за западных повозок выскочило его трое арсов, что тоже захотели завладеть рыбным знаменем.
За спиной Рыбья Кровь услышал топот десятков ног: неужели роганцы?! Но нет, это из заборной калитки выскочила толпа бородатых отцов и старших братьев мальчишек, вооруженных рогатинами и вилами. Шестерка арсов была тут же сметена, как будто и не было. Часть мужиков свернула к западным воротам, часть продолжило бег к северным. Дарнику было интересно: где же Голован? Любимого переговорщика нигде видно не было. Как потом выяснилось, сотский возглавлял катафрактов, но был выбит из седла, еще не доскакав до Дворища.   
Битва быстро затухала. Мужики добивали раненых мечников. Сбившись двумя групками, арсы отступали к тем проходам, через которые ворвались.
– Теперь в погоню?! – к Дарнику подбежал с безумными глазами Журань.
– Я сам поведу, – решил воевода.
Но когда поредевшие жураньцы выехали из северных ворот, вернее из прорехи среди рогаток, то увидели не только убегающих мечников, но и с десяток кожаных катафрактов у кромки леса, прикрывающей своих пешцев.
– Стоять! – приказал Рыбья Кровь. – Пусть уходят. – Нашел глазами Селезня и Бортя с залитой чужой кровью лицом: – Всех сюда!
Когда собралось около сорока ратников и мужиков, он распорядился конной ватаге следовать за ним, а остальным изготовиться и не давать арсам вернуться, после чего конно двинулся к мостику потом на остров и к ладьям. При их приближении из вытащенных на берег судов поднялись два мечника с луками в руках – вся их охрана. Дарник придержал своих конников. Арсы тоже не спешили стрелять.
– Можете просто уйти, никто вас не тронет. – Воевода сделал знак, и конники расступились, давая проход.
– Не можем. Здесь наши раненые, – ответил тот, что постарше.
– Дам повозку – заберете их с собой.
Арсы переглянулись между собой.
– Одной повозки не хватит, – сказал младший мечник.
– Дам две, но с возвратом.
Охранники все еще сомневались.
– Согласны, – крикнул голос с одной из лодий.
На судах оказалось два десятка раненых, причем почти все получили свои раны еще до камнепада. Чтобы не тащить их через остров, все ладьи кое-как обвели вокруг острова к самому мостику. Затем к нему пригнали две повозки и перенесли на них часть раненых. Все это время оба мечника так и ходили вокруг со своими изготовленными луками и мечами за поясом, их никто не трогал и не задирал. После того как они на подводах уехали в качестве возчиков, гриди под присмотром Дарника занялись ладьями, обнаружив в них немало ценных товаров: бочки с ромейским вином, корзины с южными фруктами, мешки с белым зерном, в котором бывалый Быстрян признал заморский рис, тюки с тканями, серебряной и медной посудой, двое водяных часов, три ромейских лебедки, а самое главное – припрятанные между тюками и мешками восемь увесистых кошелей с монетами на добрую тысячу дирхемов.
– Это тебе, воевода, вместо щита на воротах Арса, – шутили гриди.
Весть о богатой добыче слегка изменило скорбное настроение Дворища, а подсчитанное соотношение потерь и вовсе его улучшило: семнадцать убитых дарникцев против почти шестидесяти арсов. На итог сильно повлияли кольчуги, которые были почти на всех сражающихся: они хорошо держали удары мечей, но почти на защищали от копий, сулиц и игольчатых наконечников степных луков. Да и то сказать, половина арсов погибла еще до самой рукопашной. Не могло не порадовать и новое приобретение кольчуг, мечей, шлемов и наручей. Из липовцев погибло четверо жураньцев, трое мужиков и истек кровью с перерубленной ногой отрок.
Пока на погребальном костре жгли тела погибших, два охранника с лодий успели совершить еще две поездки, вывезли в Арс всех раненых, а своих убитых с разрешения Дарника и Карнаша сожгли в лесу на отдельном костре. 
То, что готовилось на праздничную встречу, пошло на общую тризну. Участие в схватке родителей и старших братьев сняло с липовцев часть горести – получалось, что они сами хотели этого сражения, никто и слова упрека не бросил в сторону дарникцев. Наоборот некоторые пожилые липовцы плакали от счастья – за всю жизнь это была их первая победа над злыми притеснителями. Зато как же неуместно прозвучало прямо на тризне указание Стержака:
– Десятую часть добытого у арсов тоже надо отдавать в пользу князя.
– Завтра утром получите всю плату, – пообещал ему Рыбья Кровь.
Стержак удовлетворенно кивнул, не заметив, как Быстрян тревожно взглянул на своего воеводу – ему интонация Дарника говорила больше чем сами слова.
Совсем не радовались новой победе над арсами и княжеские гриди. Все сражение они простояли в полном вооружении как простые зрители. Остерские пленницы даже попытались пристыдить их, однако Дарник быстро укоротил языкастых:
– Дело ратников слушаться приказов своего воеводы, они наши гости и относитесь к ним как к гостям.
Сам он, впрочем, считал несколько иначе, и когда за вечерним пиршеством княжеские гриди поднимались из-за стола по нужде, назад за стол они уже не возвращались. Отдельная тройка крепышей под командой Бортя хватала их в темноте, связывала и опускала в городище в холодные погреба. Когда сильно выпивший Стержак удивился, что за столом не осталось ни одного его гридя, точно так же поступили и с ним.
            Наутро при стечении всех воинов и липовцев, Рыбья Кровь объявил, что за проявленную трусость княжеские гриди вместе с воеводой лишаются своего оружия и лошадей. Вместо мечей им выдали по простой палке отбиваться от волков, снабдили едой и отправили в Корояк пешком с одной подводой. Стержак, правда, пытался угрожать, но по знаку Дарника через сук развесистого дуба перебросили веревочную петлю, и короякский воевода мигом замолчал, вспомнив участь крикливого арса в Корояке. Так под свист и улюлюканье бравые княжеские гриди, пряча злющие глаза, покинули Липов, а тридцать рослых боевых коней пополнили войсковой табун.
            После убытия роганских вояк настал черед распределения новой добычи. На совете с полусотскими воевода признался, что еще пару дней назад ломал голову, где взять дирхемов на расплату с печниками и предложил все сделать как у князя Рогана: 1 десятая добычи воеводе, 4 десятых в войсковую казну и 5 десятых или половину самим ратникам.
            – А зачем тебе отдельная воеводская часть, если у тебя будет вся войсковая казна? – поинтересовался Борть.
            – Затем, чтобы не приходилось объяснять те или иные свои траты, да хотя бы тот же щит на воротах Арса. И у войсковой казны пусть будет свой казначей, который со мной все время будет ругаться из-за каждой векши.
            На что полусотские весело рассмеялись и сей порядок на Дворище был утвержден, после чего всю добычу делить стало гораздо проще: ратникам дирхемы и оружие, а дорогие вещи сподручней позже менять на возы капусты и репы. Мечи и кольчуги достались даже отроческой ватаге и их отцам со старшими братьями.
 
2
            – Я думаю, что Липов все же нужно обнести рвом и валом, – сказал Дарник на совете полусотских и старейшин, когда решали, чем заниматься дальше в первую очередь.
            – По-моему, ты надолго отбил у арсов охоту нападать на тебя, – заметил Карнаш.
            – Я не о них, а о князе Рогане. Князь считает, что раз короякское ополчение победило Арс, то Липов должен платить полюдье.
            Ответом воеводе было тяжелое молчание.
            – Да еще обида Стержаку и гридям, – пояснил Меченый непонятливым старикам.
            – И что они до лета могут прийти? – наивно удивился один из липовцев.
            – Зимой только и бывает полюдье, – вставил Быстрян.
            – Ты хочешь и князя Рогана победить? – дошло наконец и до Карнаша.
            – Никого я не хочу побеждать, – сухо бросил Дарник. – Просто, когда они увидят крепостной вал и тын, договариваться о полюдье можно будет с лучшими условиями.
            – Какими лучшими? – Карнаш оробел еще больше.
            – Чтобы поставил своего наместника, дал гридей против арсов, судить по-своему стал, – дал свое толкование Быстрян.
            – Так может с арсами было полегче? – словно бы про себя обронил толстяк Борть, но его услышали все.
            – Ничего не легче! – возмутился Журань, участвующий на совете как полусотский.
            Так ничего не решив, все разошлись. Дарник понимал, что что-то тут не так, но определенного вывода сделать не мог, у них в Бежети никакого полюдья не было. Поговорил об этом с парочкой короякцев и пошел советоваться с опытным Быстряном.
            – Ведь этого не может быть. Князь ездит в полюдье с тридцатью-сорока гридями, они ночуют и кормятся в тех же городищах, а к нам он как зимой может добраться? Меньше сотни гридей никак с собой не возьмешь. А где ночевать – вокруг на сто верст никого. В лесу у костра? А лошадей чем неделю-две кормить? А остальное княжество тем временем как?
            – Все верно, – согласен был старший полусотский. – Но если сильно захотеть, то все равно может получиться.
            Слова о зимнем набеге князя Рогана быстро облетели дворы Липова, вызвав всеобщий страх. Арсы были привычным злом, князь Роган – злом неведомым. Через два дня о походе княжеской дружины говорили, как о чем-то уже обязательном и неизбежном: явятся двести не ополченцев-ремесленников, а лихих воинов, ничуть не уступающих арсам, не будут даже сражаться, а ночной порой, невидимо для камнеметов подойдут к ограде городища и выпустят каждый по десять зажигательных стрел и как ты не бегай с водой, а все стога сена и соломенные крыши хлевов от огня не убережешь и останутся от Липова посреди зимы одни головешки. Испуганно заквохтали женщины, мрачно пророчествовали старики, дети принялись играть в страшного князя Рогана, мужчины и парни разделились на почти равные половины: «смельчаки» – хотели копать ров и насыпать вал, «пугливцы» – отправились с топорами и лопатами в южные леса устраивать тайные селища с землянками для себя и мелкого скота. Рыбья Кровь выглядел уже не освободителем и защитником, а зачинщиком и виновником будущих смертей и бедствий. 
Тревога поселилась и на Дворище, гриди были возмущены черной неблагодарностью липовцев, кто-то даже предлагал пока на очень поздно погрузиться на уцелевшие трофейные ладьи, добавить к ним лодки городища и отчалить в южные земли, мол, арсовых богатств вполне хватит купить в каком-либо городище подходящие жилища и спокойно пережить зиму. Две ватаги ополченцев продолжали каждый день приходить на строительные работы и боевые занятия, но многие это делали уже против воли отцов.
Октябрь-листопад выдался на редкость теплым и сухим, и работа по возведению жилищ и конюшен Дворища не утихала весь световой день. «Смельчаки» обратились к Дарнику и Быстряну: где и какой рыть ров и вокруг городища закипели усердные земляные работы, благо все летние полевые дела в Липове давно были завершены.  
Неблагополучие коснулось не только воеводского положения Дарника, но и его семейной жизни. Ожидая в городище приезда своих веселых тростенчанок, он предполагал, что ссор из-за Шуши не избежать, но все же не думал, во что это выльется на самом деле, ведь терпели же они какое-то время присутствие в общем шалаше простушки Веты и ничего. Не учел, что всему свойственно со временем меняться. Первая стычка с легким рукоприкладством между наложницами произошла сразу после тризны по погибшим, да такая, что Дарнику пришлось вмешаться и надавать звонких пощечин всем троим «женам», порядком изумив их таким своим наскоком. Позже он отозвал Черну и Зорьку в сторону и предупредил:
– Если хоть одна из вас снова привяжется к Шуше, будет тут же повешена. Я вам больше не ватажный вожак, а воевода. Мне насмешки гридей не нужны. Стисните зубы и терпите, а не хотите терпеть – вот вам монеты, сколько надо, и ищите себе другого мужа.
В том, что он сделает, как сказал, сомневаться не приходилось, резня на ладье Стерха была хорошо памятна обеим молодкам, поэтому они притихли, тем более, что первое время он отправил их на постой в дома зажиточных липовцев.
Но как только на Дворище была готова большая о четырех горницах изба и Дарник с наложницами вселился в нее, женские распри вспыхнули с новой силой. В присутствии воеводы «жены» вели себя сдержанно, не дрались и без него, но их надутые лица тяжело действовали на него. Более того, Черна и Зорька стали не ладить и между собой, что было вообще непонятно. Его новое поведение в постели тоже не осталось незамеченным, но если скромница Зорька просто с удовольствием приняла все новшества, то бойкой Черне многое не понравилось, тем более, что этому он от своей старой толстухи научился.
– И почему она у тебя теперь на первом месте? – спрашивали они уже одинаково.
– Потому что она мне управлять помогает, – отвечал он как есть. – Когда сами так научитесь, тогда и решать будем.
Шуша к такому своему положению относилась с известной долей насмешки:
– Они не только меня, но и тебя в один прекрасный день могут отравить.
– Так же, как и ты их, – с усмешкой кривился он.
Впрочем, дома Дарник появлялся уже в темноте, и так же утром в темноте отправлялся по делам. Приползая, уставшим на ночлег, припоминал, кто из троих наложниц ему в течение дня меньше всего надоедал и шел к ней в качестве поощрения за хорошее поведение. Спокойствие и отдых находил лишь в доме полусотских, и то, когда они не слишком донимали его вопросами.
Недостатки укреплений Дворища были учтены и теперь между домов и конюшен возводились легкие двухсаженные башенки для лучников и камнеметов, а вдоль линии рогаток копалась двухаршинная канава. Рыбья Кровь, между тем, уже бросал загребущий взгляд на левобережье Липы: почему бы не перекинуть туда подвесной мостик, какой он видел в Гребне, его даже можно сделать чуть ниже. А будет мостик – будет и новое левобережное городище, где он станет полным хозяином. Останавливало лишь то, что левый берег был низок и, по рассказам липовцев, по весне затапливался на добрую версту.
На Липовском торжище снова как ни в чем не бывало стали появляться со своими товарами арсы. Липовцы этим порядком возмущались:
– Они наших детей и мужиков поубивали!
Дарник был более снисходителен:
– Ратники сражаются – только тешатся. Сколько мы у них соратников выкосили, то это нам неловко должно быть перед ними.
А раз липовцы не хотели ничего арсам продавать, то он назначил своих перекупщиков, которые провизию, купленую в городище перепродавали потом арсам, к общему для всех удовольствию.
У самих бравых вояк к воеводе был только один вопрос:
            – Раз ты не только сражался с нами, но еще и ограбил наши ладьи, то чем ты сам отличаешься от дорожных разбойников?
            – Я вовсе не собирался вас грабить, – отвечал им Дарник. – Если бы вы просто плыли мимо, я взял бы с вас торговую пошлину, по дирхему с ладьи и только. А вы без всяких переговоров кинулись на мое Дворище – сами виноваты. И передайте своим, вы –хорошие мечники, и кто весной захочет со мной в новый поход – милости прошу.
            Изумленно пучили глаза на его слова не только арсы, но и свои гриди: как так?
            – Давайте с ними мирно доживем не весны, а там посмотрим, – успокаивал он их. 
Потихоньку стали наведываться на торжище и жители дальних лесных селищ – весть об усмирении арсов быстро распространилась на сотню верст окрест. Везли мед, воск, кожи, меха, пряжу, льняное полотно, мешки зерна и овощей, даже сыры, масло и творог, чтобы все это менять не только на заморские, но и на местные диковинки. Вдруг выяснилось, что каждый второй липовец с наступлением холодов превращался в умелого ремесленника: кузнеца, гончара, бондаря, шорника, резчика по дереву и камню.          
Староста Карнаш на вопрос: откуда все это, отвечал просто:
            – Очень давно наши предки дали зарок, что никуда с этой земли не уйдут, а раз так, то приходилось всегда жить с запасом, чтобы никого не тянуло в дальние края. И арсы нам скорее помогли, чем навредили. Чем больше мы им отдавали, тем больше оставалось у нас. И считать, и писать научились через это. В неурожайные годы жили промыслами: строили ладьи, а то и избы, которые затем, разобрав, везли на плотах в степное безлесье.
            Дарник утвердительно кивал головой, но понимал с трудом. Как это так: чем больше отдавать – тем больше остается? Но поневоле и сам старался не ударить в грязь лицом: то распорядится ставить первую харчевню, куда мужчинам удаляться от своих жен, то придумает новое состязания для гридей, то приспособит ромейскую лебедку для нового подъемного моста Дворища.
            Следом за мелкими торговцами в Липов, вернее на воеводское Дворище потянулся тоненький ручеек беглых отроков, которых не смущал ни зимний холод, ни предстоящее нападение рогановского войска, лишь бы стать великими воинами. Рыбья Кровь внешне строжничал, а про себя ликовал: вот они те ратники, которые всем будут обязаны только ему, воеводе. Да и намного сподручней было потери в сложившихся ватагах восполнять не только липовцами, но и сторонним людом. Пока перевес в мужах был на стороне Липова, ему так и суждено оставаться здесь наемным воеводой, а ведь хотелось уже чего-то совершенно другого. Новичков хоть и распределили по ватагам, но использовали лишь в качестве слуг и трудников на строительных работах, как за великую честь предоставляя возможность иногда пострелять из степного лука или поуправлять колесницей.                Добрался до городища и первый торговый караван из Корояка. Старый знакомец Заграй решил разжиться трофейными арсовыми кольчугами и мечами, от себя на обмен привез всего понемножку, обстоятельно прикинув, что может понадобиться дарникцам во время зимовки. С купцом на двух подводах прибыли со своими наложницами Кривонос и двое бойников, что были на хозяйстве в короякском дворище. Теперь это дворище князь Роган отдал Стержаку за обиду, причиненную Дарником. Кривонос подтвердил, что по первому зимнику князь собирается еще строже наказать дерзского бежечанина.  
            Это известие уже мало кого смутило, был лишь вопрос какими силами придут роганцы. Совет полусотских и «смельчаков» одобрил предложение воеводы по обустройству Короякской Заставы. Один из готовых домов раскатали по бревнышку, завезли по короякской дороге за десять верст и снова в два дня сложили. Получилась гридница на шесть гридей, рядом дощатая конюшня и трехсаженная смотровая вышка с хорошим дальним обзором короякской дороги. Вокруг башни и вдоль дороги стали наваливать засеку из ветвистых стволов деревьев, чтобы роганцы могли продвигаться по этой Дороге смерти лишь узкой колонной, под медленным отступлением поставленных в два ряда шести камнеметных колесниц и ватаги конных лучников. Остановить сотню конных дружинников вряд ли удастся, но ущерб им будет весьма существенным.
            – А дальше что? – беспокойно вопрошали «смельчаки». – Если они прорвутся, то уже не будут жалеть ни старого ни малого.
            – Дальше вывезем в лес все семьи и позволим ворваться в Липов и Дворище всей дружине, в тесноте им будет не развернуться и если по двое-трое бросаться на каждого всадника с копьями и вилами, то им будет не устоять. Арсы не устояли, и они не устоят.
            – А если сожгут Липов?
            – А если молния нас всех поубивает? Построим уже не городище, а город.
            Тяжело вздыхали «смельчаки», но делать нечего, приходилось быть сильными и мужественными и уповать лишь на счастливую звезду своего воеводы, о чьих прежних и нынешних приключениях уже десятки раз было рассказано у каждого домашнего очага, да и вы сами видели, как все у него получается.
Среди людей Заграя, прибывших в Липов, затесался ромей Фемел, старый, но весьма бодрый воспитатель купеческих детей, известный всему Корояку. Когда Дарник спросил его, зачем он приехал, ромей без тени смущения ответил:
            – Учить тебя быть первым.
            – Я и так первый, – не мог сдержать улыбки юный воевода.
            – У хазарского кагана есть визирь, который главнее самого кагана. Я научу тебя, как быть главнее всех словенских князей.  
             После Тимолая никакой ромейский умник не вызывал у Дарника ни малейшей робости. Прогонять Фемела по первому мокрому снегу было уже поздно, и он остался жить в Липове. Дабы ромей как следует отрабатывал свои харчи, его приставили к обучению ромейской грамоте и счету детей, выкупленных из рабства. При посторонних Рыбья Кровь говорил с ним по-словенски, наедине только по-ромейски.
Оказалось, что Фемел как раз находился на княжеском дворе, когда там судили бежецкого вожака, и ему очень понравились слова Дарника, что многие могут знать его мать, но никто не может знать его отца. Второй приманкой для воспитателя купеческих детей стало послание Маланкиного сына князю написанное на ромейском языке, наделавшего в Корояке много шума и переводить которое как раз и позвали Фемела.
            – Эти дело нам с тобой надо всячески развить, – уверенно заверял воспитатель. – Станем утверждать, что ты княжеский сын, позже и имя твоему князю-отцу подберем.
            – А если я хочу, чтобы мой род начинался только с меня? – возражал ему Дарник.
            – Такое желание хорошо для тебя самого, но не для тех, кто пойдет за тобой. Им нужны более убедительные причины почитать тебя. Во всем мире, даже у диких народов, есть знатные и не знатные.
            – Глупые выдумки, чтобы держать чернь в повиновении.
            – Вовсе нет. В каждом человеке сосредоточена жизнь и дела всех его предков, и если дела их были великие, то и у их потомка все будет получаться. Разве ты сам не променял свою спокойную жизнь в какой-то Бежети на судьбу вольного бойника? Ведь стоит тебе оступиться хоть раз, попасть в плен к арсам или к Стержаку, и с тобой расправятся как с простолюдином. А если будут знать о твоем знатном происхождении, то даже в плену и на казни ты будешь оставаться князем, а не смердом. И все рассказы о тебе будут звучать по-другому.
            Полусотские и гриди смотрели на нахального ромея весьма косо, видя, как тот хочет пролезть в воеводские советники. Рыбья Кровь их успокаивал:
            – Слушать советы того, кто в жизни не держал ничего тяжелее гусиного пера – себя не уважать. Я просто хочу с ним вспомнить ромейский язык, а то я его уже стал забывать. Когда с вами пойдем на их Царьград, он мне может понадобиться.
            На самом деле прислушиваться к словам Фемела ему приходилось гораздо больше, чем самому ему хотелось. Это именно по его совету, вместе с Заграем назад в Корояк были отправлены на трех подводах восьмеро липовцев с мелким товаром. Трое из них должны были остаться в городе, чтобы, как только князь начнет готовиться к походу на Липов, немедленно выехать впереди войска с предупреждением. Заодно должны были по всему короякскому посаду рассказывать, как все было при нападении арсов на дарникское Дворище на самом деле и как вел себя там Стержак.
            С одобрением рассматривал ромей дарникские камнеметы и пращницы, удивился и цепи через широкий рукав Липы.
            – Ты знал, что в Константинополе через Золотой Рог тоже такая есть?
            – Читал об этом, – честно признался Дарник.
            Никак не мог поверить Фемел, что Дарник сам по свиткам научился читать по-ромейски, не зная даже, как на самом деле звучат эти слова.
            – И после этого будешь говорить, что в тебе нет княжеской крови! – восклицал он.
Опыт с Короякской Заставой получился столь удачным, что полусотские с Карнашем заговорили о таком же «закрытии» дороги на Арс. И вскоре в одну из оттепельных недель с помощью разборки и сборки еще одного дома в пяти верстах от городища была возведена Арсова Застава. Службу в ней признали еще более опасной, чем на западном пограничье. Чуть ли не каждый день сюда наведывались дозорные арсов, всячески задирая дарникцев и вызывая на поединок.
Рыбья Кровь терпел это недолго и однажды с отрядом в сорок человек на восьми санях при четырех камнеметах наведался к Арсу посмотреть, как там поживает его боевой щит. Щита на новых воротах не было. Тогда Дарник развернул перед надвратной башней все сани, сделал три залпа «репами» – и ворота превратились в груду обломков. 
            Арсы об отпоре не помышляли, научившись уже с должным почтением относиться к дарникским метательным орудиям. Вышедший для переговоров Голован объяснил, что щит сняли при ремонте укреплений и вот-вот вернут на место. Сотский не преминул также с некоторым злорадством поинтересоваться, когда воевода ждет к себе карательное войско князя Рогана. Рыбья Кровь за словом в карман не полез:
            – Я князю отписал, чтобы собирал дружину побольше, потому что теперь мы с Арсом союзники и будем сражаться вместе.
            – Это ты хорошо ему сказал, – одобрительно заметил Голован. – Ну, а раз мы соломенные союзники, то почему бы не устроить боевые игрища?
            – А как же обещанная кровная месть?
            – Это я тогда малость погорячился. За храбрость в бою кровной мести не бывает.
            – Все равно к вам приезжать мы поострежемся, поэтому пожалуйте к нам, – Дарник был само радушие – почему бы и нет.
            И действительно вскоре соломенное союзничество было установлено: наезды на Арсову Заставу прекратились, и на боевые игрища на лугу перед Липовым был разрешен вход аж двадцати арсам. Для начала их допустили лишь на поединки на палках и кулаках. Арсы, правда, жаждали и более серьезных состязаний, но воевода был непреклонен:
            – Мне кровь нужна в сражении, а не на веселье.
            На палках предписано было сражаться только в шлемах, а на кулаках запрещено бить по голове.
            – Не люблю щербатых молодцов, – объяснял Рыбья Кровь недовольным.
            Причем то обстоятельство, что арсы выигрывали три четверти поединков, он считал весьма полезным – как повод больше требовать от гридей на боевых учениях.
Вскоре эти игрища-торжища приобрели еще более основательный вид, на них под охраной отцов и братьев потянулась даже девицы окрестных селищ. Арсовы дирхемы, которые доставались не только торговцам и липовским мастерам, но и своим гридям, делали свое дело – быстро формировали потребности в самых разных развлечениях: покупка не только товаров, но и всевозможных угощений, смотрины женихов и невест, песни и шутки записных остряков.
 
3
– Соль кончается! – жаловались кашевары.
– Подков не хватает, – вторили им коноводы.
– Тулупов на всех не достает, – ныли десятские.
– Спать в одной куче приходится, – надоедали наложницы гридей.
Один за другим являлись липовские мастера требуя каких-то уплат. За ними шли поставщики овса и сена торговаться о цене. В очередь стояли матери липовцев-отроков с хлопотами о своих чадах. Целая сумятица начиналась при разборе женских ссор и драк.
Самое удивительное, что все это втайне Дарнику чрезвычайно нравилось, давало ощущение своей полезности и нужности. Правда, сначала он относился к не военным обязанностям весьма напряженно, боясь в чем-то опростоволоситься, но вскоре заметил, что его ближайшие помощники еще больше во всем этом теряются, и успокоился. Справился с военной жизнью справится и с мирной.
Дельный совет дал Фемел: распределять весь день по части и неукоснительно следовать заданному распорядку, дабы народ приходил не тогда, когда ему удобно, а когда удобно воеводе. Не все были с этим согласны, но их раздражение было направлено не на Дарника, а на «зарвавшегося ромея» (ведь ясно же кто виноват). Зато успевать Рыбья Кровь стал гораздо больше.
Как-то вечером караульный со смотровой вышки сообщил о дальних кострах с левобережья Липы. Дарник поднялся на вышку и точно: далеко на востоке, там, где пойменный луг переходил в лес светились с пяток костровых точек. Утром от них к Липову пожаловали трое переговорщиков на лошадях. Настелив на еще хлипкий лед больших веток, двое из них осторожно с шестами в руках перебрались на остров, потом по мостику к Дворищу. Вопрос у них к Дарнику и Карнашу был один: можно ли им там на левобережье построить свое селище и пользоваться пойменными землями. Это были беженцы из селища Глины с верховья Липы, которых арсы прижали этой осенью так сильно, что они решили прямо зимой переселиться под защиту липовского воеводы. Карнаш не скрывал своего недовольства от такого соседства, Дарник же был приятно польщен и удивлен.
Оставив переговорщиков в качестве заложников на Дворище, воевода вместе с двумя гридями, что половчее, таким же способом, как и глинцы с шестами в руках пересекли реку, сели вместе с глинцем-коноводом на их коней и поехали к стойбищу беженцев. На поляне среди дубов стояло два десятка остроконечных круглых шалашей, укрытых полостями, сшитыми из овчин и войлока. В загородках из жердей томилась весьма немногочисленная скотина, десяток саней наполовину были нагружены привезенным с собой сеном. Полусотня взрослых смотрела на приезжих с тревогой и надеждой, сотня детей – с любопытством и страхом. Увы, одним разговором о разрешении поселиться дело не обошлось – глинцам во всем требовалась самая срочная помощь, за которую они в конце переговоров предлагали сперва скотину и имущество, а под конец уже и девушек в закупы, с возможностью выкупить их через год или два.
С тяжелым чувством возвращался Рыбья Кровь в Липов. Вместо полновестных признающих его главенство подданных полторы сотни голодранцев. Как помочь, если у самих тоже недостаток и в харчах, и в фураже, да даже в простой зимней одежде? Переговорил с полусотскими, те особого сочувствия не проявили, лишь посмеялись, спрашивая, а хороши ли предлагаемые девушки. Зато с Фемелом разговор пошел другой.
– А если помогать, но по-другому. (Дарник был весь внимание.) Сам говорил, что не все липовцы тебя жалуют. Вот и ты их не жалуй. Направь к глинцам двадцать гридей с топорами и пилами, ну и с харчами конечно. Скажи, что будешь там возводить запасную крепость, куда отступишь, если Роган придет. И здесь порядок наладится и там.
Предложение ромея привело воеводу в восхищение – недаром Романия тысячу лет первая среди других стран, даже простые ее подданные вон на какие козни горазды!   
Ну, а пока Липа покрывалась прочным льдом, Дарник в один из дней, переночевав с полуватагой на Короякской Заставе, предпринял дальнюю конную разведку на запад, до первого мирного городища. Там победителя арсов встретили со всем возможным почетом и гостеприимством, главное сообщили, что князь Роган уехал на съезд князей в столицу каганата и подымные подати отправил собирать вместо себя воевод. От такого известия можно было вздохнуть с облегчением и заниматься липовскими делами без особой оглядки. Договорившись о покупке двадцати саней сена и двадцати мешков зерна, воевода в хорошем настроение поскакал назад, настрого предупредив гридей молчать о князе Рогане – пусть де «пугливцы» продолжают рыть в мерзлой земле свои лесные землянки.
Через три дня в Липов прибыл обоз с сеном и зерном и прямиком отправлен был вместе с ватагой Бортя в Глины. Внешне это действительно выглядело как обустройство отдельного укрепленного селища. А полное подчинение глинцев Дарнику превращало селище в его безоговорочную вотчину. Не пришлось даже намекать о возможном отступлении сюда всей дарникской дружины, липовцы и сами легко догадались об этом и дружно заговорили, что они вовсе ни в чем не упрекают воеводу и готовы вместе и строить укрепления и до последнего защищать свое городище.
Разумеется, и самих глинцев никто не собирался кормить просто так. Все парни и молодые мужики были по чуть-чуть приставлены к воинской службе: стреляли в мишени из луков и сулицами, рубились деревянными клевцами и мечами, махали лепестками и цепами, привыкали к строевым построениям. Десять пятнадцатилеток были отправлены на прокорм и войсковое обучение на Дворище. Позже туда же отвезли и с десяток десятилеток обучать грамоте и счету, а пятеро девушек забраны были в городище в качестве жен журанцев. Также были переписаны все лошади и под страхом наказания запрещено их резать. Взамен же всему этому было организовано несколько больших загонных охот и передано пару саней заготовленной с осени вяленой рыбы. В общем все в Глинах из голода и холода, кое-как было превращено в полуголод и полухолод.
Заодно на законном основании осуществилось тайное желание Дарника. На острове и напротив на левобережье было возведено по четыре деревянных сруба, которые доверху заполнили землей и камнями. Если весной выдержат ледоход и подтопление, то вот и будет всем на удивление подвесной мостик с берега на берег.
Помимо дел хозяйских пришлось воеводе как следует вернуться и к войсковой службе. Занятый заставами и Глинами, он был немало озадачен, когда обнаружил в гарнизоне сильный разлад между разными подразделениями гридей: конники кичились своим превосходством перед лучниками, а камнеметчики перед щитниками. А тут еще и совсем посторонние новички объявились, которых «ветеранам» непременно хотелось высмеять и унизить. Во время похода из Корояка на Арс Дарник, размышляя о своем будущем войске, решил, что у него в отличие от Рогановского разделения дружины на десятки и сотни, устройство войска будет пятеричное: двадцать бойников – ватага, пять ватаг – сотня, пять сотен – хоругвь, пять хоругвей – полк. С пятью отрядами проще и ясней, а четыре-пять помощников лучше, чем десять, за которыми трудней уследить.
И вот, взявшись улаживать ссоры гридей между собой, он пришел к выводу, что необходимо их всех перемешать, чтобы в каждой ватаге кроме пешцев были и конники, и камнеметчики. Основа ватаги – десять пешцев из шести щитников и четырех лучников, при них колесница с тремя камнеметчиками, пара тяжелых конников-катафрактов и две пары легких конников. И еще сам вожак-полусотский. Итого двадцать воинов. Сотня таким образом будет состоять из полусотни пешцев, пяти колесниц, десятка катафрактов и двух десятков легких конников. Один из ватажных вожаков становится сотским, а четыре – полусотскими колесничих, пешцев, катафрактов и жураньцев. На стоянке и дома гриди подчиняются полусотскому ватаги, в бою и на учениях – полусотскому подразделения.
            От своей придумки Дарник пришел в полный восторг и, дождавшись крупной потасовки между жураньцами и камнеметчиками, срочно собрал полусотских и потребовал перемешать гридей между собой, чтобы находясь бок о бок в одной ватаге они не заносились перед другими. Правда, сперва никто из помощников не понял, как они сами будут одновременно и вожаками ватаг, и вожаками подразделений. Еще с большим недоумением встретили новое распределение рядовые гриди, не желая переселяться со скарбом и наложницами в другие гридницы, но Рыбья Кровь был неумолим.
            Первую неделю с новым порядком в самом деле возникла сильная путаница, кому и где заступать на стражу, кому и с кем выезжать в дозор и как потом меняться между собой. Воеводе пришлось чуть ли не каждую пару ратников разводить по их местам, пока, в конце концов, к этому не стали привыкать. Сильно помогло введение в обычные боевые игрища ватажных состязаний: перетягивание цепи, выталкивание другой ватаги из очерченного круга, бой на палках. Тут уже все в ватаге были заодно и слабые могли отлично приноровиться для борьбы с отдельными силачами.
Еще более трудным испытанием для Дарника явились дела судебные. В мороз выставлять голышом к позорному столбу никого не будешь, значит, надо что-то другое. За обычные драки, он с легким сердцем отправлял драчунов на три-четыре месяца в возчики и коноводы. За сон в охранении, разозлясь, приказал всем полусотским и десятским носить с собой увесистую палку, дабы сразу на месте огреть по хребтине соню (никакая не порка, а отеческий подзатыльник). За злое обращение с наложницами тут же на неделю отправлял грубияна на заставу (иди охладись). Более серьезным проступком он считал продажу или проигрыш в зернь доспехов и оружия. За это оружие и доспехи просто отнимались, а продавец и купец отправлялись на пару месяцев в недалекий известковый карьер добывать заряды для камнеметов, никакие оправдания, что им хватит и одного кистеня не принимались. Еще строже было с продажей оружия на сторону. Тут гридей-продавцов с напарниками определяли в известковую каменоломню на целых полгода.
Дошло дело и до смертной казни. Она было назначена одному из меченцев за покупку у десятского пешцев наградной фалеры, с которой камнеметчик вздумал потом щеголять на боевых игрищах.
– Десятского в карьер на полгода, а потом в простые ратники на год, камнеметчика с напарником повесить, – вынес решение Рыбья Кровь.
Пока сооружали виселицу на две петли, народ ходил вокруг и охал:
– Ну что он такого сделал? Похвастаться, покрасоваться захотел, за это не вешают.
По представлениям словен-русов можно было сколько угодно убивать в момент гнева и ярости, но только не на холодную голову. Поэтому и отдавали смертную казнь на откуп князьям – пускай те несут грех расчетливого убийства.
– Неужели не ясно? Чужую славу себе присвоил, – объяснял Дарник полусотским.
Фемел, улучив момент, высказал ему тишком свое мнение:
– Это правильное решение, но оно будет правильным через год-два, не сейчас.
И воевода отступил. Уже, когда на обоих осужденных накинули петли, дал знак отпустить, сменил казнь на двухлетнее изгнание. И с первым же торговым обозом камнеметчиков без оружия и доспехов отправили в короякскую сторону. По предложению ромея на обратных сторонах фалер стали выбивать отдельные номера и заносить их в приказные списки, что сделало невозможным их продажу или воровство.
            Бей своих, чтоб чужие боялись – липовцев суд Дарника никак не касался, но и они уже понижали голос и чутко поводили головами при любом его появлении. Юный возраст воеводы уже никем не замечался, а его военные успехи, камнеметы с пращницами, ромейский язык, даже его укрощение трех наложниц шаг за шагом возвели его на ступень, недоступную простой зависти или неприязни – слишком явным было его первенство и исключительность. Одновременно усваивалось ровное, спокойное-улыбчивое обращение воеводы с теми, кто ничего не нарушал, гриди уже принимали как данность его поведение с арсами, пленницами, купцами и глинцами и сами старались вести себя соответственно.
            – Посмотри, половина парней даже походку твою перенимают, – отмечал Фемел.
Без какого-либо указа вокруг Дарнику стали появляться и определенные воеводские приятности: два оруженосца, Селезень и Терех, посменно день и ночь находились поблизости, взяв на себя обязанность всегда обеспечить воеводе оседланного коня, наточенное оружие, изысканную еду и теплый ночлег. Гриди при всяком его появлении непременно подтягивались и замирали, показывая свою готовность слушать и выполнять его распоряжения.
            Жизнь на Дворище тоже преображалась в лучшую сторону. Помимо домов и конюшен на Дворище росли и другие постройки. В войсковой кузне ковали лошадей и чинили кольчуги, в шорной мастерской по арсовому образцу шились кожаные доспехи для катафрактов, на берегу реки чинили разбитые ладьи арсов, шилась зимняя одежда и шапки, из закупленного льна и шерсти ткалось полотно и сукно, молодые гриди с липовскими сверстниками не только обучались боевым навыкам и вместе ходили на охоту, но и устраивали любовные игрища с песнями и плясками с молодками Липова.
            Свое любовное игрище, но уже без плясок и песен возникло и у воеводы. Всегда ласковая и сдержанная Зорька, в чьей верности Дарник был уверен не меньше, чем в преданности Селезня или Быстряна, вдруг высказала желание уйти от него.
– А куда? – Он был порядком озадачен.
– Один парень хочет взять меня в жены, – осторожно призналась наложница. – Он знает, что я беременна, и все равно хочет.
Непривычные мысли медленно ворочались в голове Дарника. Особого возмущения не было, только бесконечное тупое недоумение: какого лешего ей это надо? Сразу вспомнился Клыч из Каменки, тот тоже почему-то выбрал тихую семейную жизнь в лесу, а не блистательную воинскую судьбу. Если уж молодой парень так сделал, то какой спрос с молодой женщины? И как же она ему доверяет, если решается о таком просить? С одной стороны, любой человек, способный круто изменить свою жизнь внушал ему невольное уважение, но, с другой, как быть с таким понятием как честь воеводы.
– Хорошо, я подумаю, – пообещал он Зорьке.
К Быстряну за советом Дарник не пошел – Вета до сих пор жила с ним, как пример того, что подобное уже было однажды решено. Фемел, как чужестранец тоже отпадал. Не называя имен и выдавая это за свое желание избавиться от одной из наложниц, он рассказал о сложившемся положении старосте Карнашу. Тот воспринял его со всей серьезностью и высказал опасение, что если не сейчас, то потом он, Дарник, непременно начнет притеснять неприятную ему супружескую пару. Насчет этого Рыбья Кровь как раз был совершенно спокоен. Его больше интересовало, как отнесутся к ситуации липовцы.
– Они-то все поймут и только плечами пожмут, а вот ты повесишь себе хомут на всю жизнь, – заверил Карнаш.
– Это почему же?
– Ты же не позволишь, чтобы твоя бывшая наложница потом бедствовала или терпела другую какую нужду.
– Очень даже позволю. Мне-то какое будет дело? – не согласился воевода.
– Не позволишь, я же вижу. Не тот ты человек, чтобы позволить.
Дарник порядком удивился – он-то привык считать, что относится к людям с полным безразличием, а оказывается, со стороны его видят совсем другим.
Суженым Зорьки являлся один из десятских Жураня. В качестве выкупа за невесту он предложил Дарнику двух коров (в них Дворище нуждалось больше чем в лошадях) и двадцать дирхемов. Воевода с усмешкой принял выкуп. Выходило, что уже третий раз (включая перегудскую вдову) менял он своих подружек на дорогие вещи. Радовало лишь, что еще большую неловкость ощущали жених и невеста. На свадьбе неожиданно выявилась еще одна польза от этого события – оказалось, что гриди и липовцы рассматривают его, как ритуал породнения пришлых короякцев с жителями городища.
Выдворение из воеводского дома Зорьки, однако, не принесло ожидаемого умиротворения, Черна с Шушей принялись ругаться еще сильней, еще звонче.
– Может, вас обеих тоже замуж выдать? – мрачно шутил юный муж.
И дошутился: вернувшись как-то с Короякской Заставы, дома Шушу не застал. Взяв себе в товарки одну из безмужних остерских пленниц, она отправилась с ней жить на Арсову Заставу. Когда он примчался туда за ней, Шуша с уже заметно выступающим животом встретила его с полной невозмутимостью:
– Вот нашла себе подходящее пристанище. Погоди, приедешь через неделю, у меня все тут будет сверкать и блестеть.
Про Черну не говорила, словно ее и на свете не было. Зато спокойно упоминула о сотском Головане.
– Да, он уже был здесь. Мы с ним даже поговорили через засеку. Не волнуйся, пока я здесь, у Липова с Арсом будет мир.
– Это почему же? – не поверил он. – Как раз наоборот. Легко и тебя схватить могут, и меня подкараулить.
– Арсы не нападают на тех, кто их не боится, ведь волк волка не должен обижать. С тобой они будут жить в мире, если только ты сам их в угол загонять не будешь. Через Зорьку ты породнился с Липовым, а со мной здесь, на Заставе, породнишься с Арсом.
Дарник насчет этого думал иначе, но спорить не стал. Присутствие за легкой перегородкой молодых сторожей Заставы ничуть не смущало Шушу, так же как стирка и готовка для них еды – редкие свидания с воеводой служили ей надежной охраной от их мужских посягательств. И скоро уже никого не удивляло, что, какая бы смена сторожей на Заставе ни находилась, подлинной ее хозяйкой и командиршей являлась именно Шуша.
Отныне в воеводском доме на Войсковом Дворище воцарились лад и покой. Черна, удалив соперниц, торжествовала, горделиво выдавая себя за главную жену, и не замечала, что тем самым оставляет в Дарнике неприятный осадок поражения.
 
4
К концу зимы на Дворище уже было шесть полновесных ватаг. Шестую, состоящую из глинцев и пришлых юных лесовиков Рыбья Кровь целиком взял под свое крыло. Он еще отлично помнил опекунство брата Сбыха и свои похождения с каменецким Клычем, поэтому понимал не только тайные желания учеников, но даже чувствовал тот особый ритм, в котором они способны обучаться лучше всего. Каждый день на ристалище Дворища обязательно готовил им какое-нибудь новое, необычное упражнение: то по натянутой веревке перебраться с одного столба на другой, то с помощью шеста перепрыгнуть двухсаженную яму, то протащить на спине по кругу «раненого» напарника. Потом и вовсе принялся сообща с ними придумывать новый вид войска: пращников, –этакое особое звено из трех человек, впереди идет парень с большим щитом, следом пращник с двухаршинной палкой с пращей, которой он со всей дури запускает три фунтовых камня на сто шагов, а за ним подносчик с ручной волокушей с двумя пудами камней. И трудно было сказать, кому эти занятия доставляли большее удовольствие: подросткам или воеводе – победителю десятка битв. Занимавшиеся рядом со своими вожаками гриди, и те часто завистливо оглядывались на азартные вопли подростков. 
По этому поводу у Дарника с Фемелом даже произошел большой спор.
– Ты, кажется, собираешься сделать из бездомных мальчишек свою гвардию, – заметил ромей как-то во время игры в затрикий. – Только ничего не получится.
– Это почему же?
– Гвардия из рабов – самые ненадежные войска. Они будут тебе служить верно до первых неудач. А потом выберут другого главного, и ты ничего не сможешь сделать. Ты думаешь, почему в Романии войскам не дают сильно зазнаваться? Потому что в старом Риме они были на первом месте и почти каждый год меняли римского императора.
Дарник не возражал, желая выслушать все до конца.
– Да и ваши княжеские гриди – пустое место. Тоже могут свободно переходить от одного князя к другому. Надежными бывают только воины, привязанные к земле.
– Которые больше хозяйством занимаются? – съязвил воевода.
– Которые кормятся со своей земли, – уточнил Фемел. – А потом насмерть ее защищают.
– Или с готовностью примут того, кто у них эту землю не станет отбирать.
– Да без собственной земли ты сам для них ненадежен. Сел на коня и ускакал служить другому князю. Я еще удивляюсь, как в Липове тебе доверяют.
Упрек был не в бровь, а в глаз. Дарник едва сдержался от резких слов. Через несколько дней они снова вернулись к этому разговору.
– Чтобы кормиться со своей земли, каждому воину надо иметь на ней хотя бы пятерых холопов, – привел свой довод воевода. – А сколько холопов надо, чтобы прокормиться десятскому или сотскому? Я как-то считал, и у меня получилось, чтобы оплатить за год жалованье ста гридям надо десять тысяч дирхемов.
– Ты сам и ответил, – спокойно пожал плечами ромей. – Посади гридей на землю, и тебе хватит на них две тысячи дирхемов. Заведи свое воеводское хозяйство на сто смердов и тысячу дирхемов возьмешь с собственной земли, да тысяч пять с торговых пошлин. Глины у тебя уже есть, нужно лишь еще одно такое селище.
– Выходит, тогда и за добычей не придется в поход идти? – Дарника самого удивило такое предположение.
– Романия за добычей никуда не ходит, и при этом самая богатая из всех стран, – добил его своим выводом Фемел и принялся рассказывать о фемной системе Романии.
Юный воевода угрюмо молчал. Кажется, и правильное строение войска придумал, и должный распорядок, и лучшее вооружение, а оказывается, главное – подвести основу, нижний, самый прочный венец под уже сложенный сруб.
Разумеется, ни о какой разговоре с полусотскими: а не хотите ли вы свое собственное селище, куда мы нагоним семейных пленников он даже и думать не стал. Потолковал лишь с Быстряном насчет собственных войсковых пашен и пастбищ. Тот выслушал внимательно:
– Давай сперва посмотрим, как ты со своей Воеводины первый урожай получишь?
– С какой Воеводины? – не понял он.
– Так гриди твои Глины называют.
Ну что ж, посмотрим так посмотрим – Дарник особо спорить не стал. Тут неизвестно чем зима закончится, а уж селища, смерды и нивы когда-нибудь апосля.
Между тем, богачество добытое в двух ограблениях арсов и казавшееся таким большим, постепенно стало каким-то непонятным образом улетучиваться. В выигрыше оказались одни липовцы, но хулить их за это язык не поворачивался – все уплачено было за продукты и выполненную работу. Пора было и в самом деле прокладывать торговый путь на восток. И как только обустройство Глин более-менее было налажено, две ватаги по очереди принялись прокладывать, вернее восстанавливать старую дорогу на Остер. Делали просто: рубили прямые просеки и накатывали санный путь. Весной оставалось только выкорчевывать пни, засыпать песком ямы, и дорога будет готова. Хорошо хоть светлые дубово-березовые леса были здесь не такие дремучие, как в Бежети.
Фемел много рассказывал о том, какие у них в Романии ухоженные дороги, с постоялыми дворами через каждых несколько миль. Такую же дорогу мечтал построить себе и Дарник. Когда ему говорили, что все овраги не засыпешь и все взгорки не сроешь, он только отмахивался. Переправы через реки его тоже не смущали – где не найдем брода, наведем паромную переправу и построим для охраны сторожевые вежи, отвечал воевода.
Сам же он тоже раз за разом со своей полуватагой предпринимал глубокие рейды на восток. Обнаружить удалось лишь селище лесовиков, живущих в дерновых землянках и говорящих на непонятном наречии, да два отдельных словенских дворища, где жили не менее одичавшие огородники, кормившиеся одной капустой и репой. Однажды, уже в начале марта-просыхи, воспользовавшись удлинившимся безморозным днем, Дарник с гридями забрался особенно далеко. На санях расстояние имело совсем другое измерение, чем верхом или на подводе. Думая, что прошли верст сорок, они преодолели все шестьдесят, и достигли реки Илочи, как и Липа тоже текущей на юг. Здесь они увидели санные колеи и по ним вышли к большому городищу Толоке. Там их сперва приняли за арсов, едва не обстреляв из луков, потом все смягчились, а после того, как Дарник рассказал, что освободил из Арса двух их землячек, и вовсе устроили для гостей большой пир. А ночевать выпало на настоящем гостином дворе, где находилось несколько купцов из Остера, те тоже рады были услышать про остерских пленниц. Назад дарникцы уезжали, навалив на сани целые копны сена и прикупив изрядное количество муки.
В Липове долго не разнеживались, а захватив с собой двух толочиц и пятерых остериц с мужьями, снова покатили в Толоку. Новая гостевание проходило уже совсем по-родственному, под ликование родителей пленниц, Рыбья Кровь почти за бесценок купил одно из дворищ и оставил на нем обоих гридей, мужей пленниц, с тем, чтобы они обустраивали липовский торговый двор.
От Толоки до Остёра существовала наезженная дорога, с селищами через каждые двадцать-тридцать верст. Слух о дарникцах бежал впереди их санного поезда и всюду их встречали вполне радушно. Даже хмельной мед подавали, только плати.
Сам Остёр раскинулся на высоком берегу Остерицы, еще одному притоку Танаиса, текущему на юг. Город по размеру превышал Корояк. Детинец был обнесен валом с деревянной крепостной стеной и глубоким рвом. Осенью по недосмотру выгорело половина посада, и теперь здесь вовсю возводились новые дома.  Быстрота, с какой шло строительство, объяснялась просто – те погорельцы, которые успевали построить свои дома до весны, на пять лет освобождались от всех видов податей. 
Князь Остёра Вулич пожелал увидеть липовского воеводу и принял его, словно посла соседней державы с обильной трапезой и переговорами в приемном зале своего терема. Впрочем, по-восточному пышные одежды князя и тиунов-управляющих, как и роскошное убранство зала мало тронули Дарника – все это было слишком крикливо и хвастливо. Во время трапезы князь, черноволосый сорокалетка с ястребимым носом, невзначай обмолвился несколькими фразами на ромейском языке со своими тиунами, на что Рыбья Кровь учтиво заметил, что все понимает и не хочет услышать то, что ему не предназначается. Его слова произвели выгодное впечатление на присутствующих, и князь Вулич даже захотел побеседовать с ним наедине. Благосклонно выслушав намерение Дарника проложить от Корояка до Остёра торговый путь, он предложил ему свою помощь в окончательном уничтожении Арса. Дарник мягко возразил:
– Если полностью уничтожить Арс, окрестные жители перестанут надеяться на мою защиту и получать с них подати будет гораздо трудней.
            Вулич, весело рассмеявшись, согласился с этим и спросил, не хочет ли Дарник вступить с ватагой в его остёрскую дружину, дескать, здесь, на востоке, гораздо больше возможностей проявить себя, чем в лесной глуши.
            – Не доделав одно, слишком опрометчиво браться за другое, никто потом не будет относиться ко мне серьезно, – ответил гость и воспользовался случаем, чтобы попросить разрешение на покупку в городе торгового двора.
            – Чем же ты намерен у нас торговать? – полюбопытствовал князь.
            – Еще не знаю. Просто если не будет торговли мои бойники захотят взяться за разбойный кистень.
            – Можно решить и по-другому. Липов переходит под мою руку, торговлей пусть купцы занимаются, а ты с бойниками будешь свободен для дальних военных походов. Жалованье сотского пять сотен дирхемов в год и еще доля в военной добыче.
            – Все это для меня большая честь. Но, боюсь, князь Роган считает меня своим полусотским, а Липов своим владением.
            – Кажется он два раза пытался покорить Арс. И оба раза неудачно, – проявил свою осведомленность Вулич. – И если липовцы соберут вече и откажутся от его защиты, то ничто не будет мешать им попросить на княжение меня. Если захочешь, можешь с моим жалованьем сотского в Липове и остаться. Подумай об этом. В отличие от Рогана от меня заботы и пользы для вас будет гораздо больше.
            Чтобы такой высокий государь и так беззастенчиво его, Дарника, сватал! У парня голова шла кругом. Хорошо хоть не надо было давать какого-то обещания.
Два дня, проведенных в Остёре, дали ему возможность как следует присмотреться к городу, близость главной торговой реки Итили сказывалась не только на богатстве горожан, но и на их разноплеменности. Такими же пришлыми людьми были и почти все княжеские гриди, и Рыбья Кровь воочию мог убедиться в достоинствах и недостатках наемного воинства. В одиночку каждый гридь вел себя в городской толпе достаточно незаметно, зато, стоило им собраться группой, как они сразу принимали высокомерный и воинственный вид. В Корояке все было наоборот: одиночки могли заноситься до небес, а группой гриди вели себя весьма сдержанно, словно стесняясь показывать себя перед безоружными людьми более смелыми, чем на ратном поле. Еще выяснилось, что при всей своей дерзости остерские молодцы очень не любят связываться с теми, кто может дать должный отпор. Это и понятно – участь покалеченного никому не нужного чужестранца была намного печальней участи тех, кто имел рядом большую родню. В то же время отчужденное, неприязненное отношение местных жителей гораздо крепче привязывало остерских вояк к своему князю, чем их короякских собратьев.
Из пяти остерских пленниц лишь две выразили желание остаться в родном городе, остальные с гордостью рассказывали родне, что у них в Липове, хоть все и беднее, но гораздо интересней: никто не навязывает строгих правил, все зависит только от твоего собственного поведения. И так это красочно расписали, что отправиться в лесную глушь захотели две молодых бездетных вдовы, а с ними пяток их двоюродно-троюродных братьев. Для отвода глаз были даже придуманы трое саней с товаром, мол, там, на западе мед и меха намного дешевле, чем в Остёре. Не осталась без покупок и воеводская полуватага, набрав на торжище женской радости: янтаря и речного жемчуга.
Обратный путь санного поезда проходил под непрерывный смех и песни. Ночевки у костра под полушубками на мешках с сеном тоже лишь приятно бодрили. Весело и непринужденно было и в Толоке. Глядя на остерских вдовиц, и местные девицы захотели взглянуть на место, где толпами ходят завидные женихи. Тут уж сани с товарами придумывали уже их отцы и дядья, не обошлось и без братьев-пятнадцатилеток – если там безопасно, то почему бы не посмотреть и себя показать.
В Глинах-Воеводине Дарника сотоварищи встретил целая куча новостей. За три недели их отсутствия из Корояка прибыл купеческий обоз от Заграя с намерением строить в Липове заграйский торговый двор, а также всем составом явились посланные в Корояк липовцы, развеев опасения городища насчет карательного похода князя Рогана. Кто-то из полусотских проговорился, что Рыбья Кровь знал об этом еще три месяца назад, и обида липовцев, что воевода в тревожное время поехал куда-то кататься быстро улеглась, зато бунтовать стали гриди, растратившие последние дирхемы. Арсы по-прежнему тише воды, ниже травы – Быстрян оказывается тоже умеет с ними строго разговаривать. Твоего Фемела кто-то ночной порой так отдубасил палками, что тот до сих пор отлеживается и отвары пьет. Ну, а самая главная весть – все три воеводские зазнобы родили: Шуша девочку, Черна и Зорька по мальчику и все младенцы живы и здоровы. Последнее известие заставило воеводу облегченно выдохнуть. Он-то и сбежал в Остер во многом из-за того, что боялся присутствовать при этих родах: в Бежети умирал при рождении каждый третий ребенок.
В общем, въезжал на Дворище в полной готовности и улыбаться, и наводить порядок. Дозорный на смотровой вышке вовремя усмотрел их санный поезд и встречать воеводу на берег Липы высыпало все население Дворища и городища. Как же приятно, однако было! Пока еще нетвердо, всего лишь одной ногой, но ощущал он уже место, свой кусок земли, где ему быть и набираться великих сил. После доклада Быстряна, отправился с гостинцами навещать рожениц, сперва Черну и Зорьку, потом на Арсовой Заставе Шушу. Весьма кстати пришлись янтарь и жемчуг. На новорожденных он смотрел с некоторой опаской. Лишенный в Бежети забот о младших братьях и сестрах, он не знал, как нужно проявлять отцовские чувства и был благодарен воеводским делам, которые бесцеремонно уводили его от детских колыбелек.
Черна назвала сына Смугой в честь дела Дарнику, о котором он ей много рассказывал. Зорька выбрала для своего чада имя Тур, Шуша пока еще над именем думала.
– Будет правильно, если спросишь у Голована, – посоветовал он ей.
Теперь можно было одобрить строительство на Дворище торгового дома Заграя и разобраться с посланными в Корояк липовцами:
– Я же говорил, что трое из вас должны там до лета остаться. Смотрите, если Роган придет неожиданно, вы трое будете повешены.
С бунтовщиками на общем сходе разговор был длиннее, здесь уже судилище ждало самого воеводу.
– Ты сам сначала определись: мы бойницкое братство или твои подначальные гриди? – предъявил обвинение десятский Струсь, не самый последний воин, уже получивший за Арс наградную фалеру. – Если гриди, то плати нам как гридям, если братство, то сам соблюдай законы братства.
Полусотские угрюмо отводили глаза, чувствуя свою вину за то, что не сумели сами утихомирить возникший бунт.
– Дальше давай, – попросил воевода, сладко утомленный приятным путешествием, он никак не мог настроиться на серьезный лад.
– Ты ни с кем не советуешься, растратил всю нашу казну, всегда стоишь за липовцев, слушаешь одного своего дурного ромея, – перечислил десятский.
– Это все?
– Не все. Говорят, хочешь завести большое хозяйство, чтобы мы как смерды землю пахали и коров доили. Я не для того сбежал из дома, чтобы снова за соху браться.
– Как ты думаешь, мы бы без камнеметов справились с арсами?
Струсь молчал, ответ для всех был весьма очевиден.
– Как ты думаешь, мы бы пережили зиму, если бы не тратили войсковую казну на возы зерна и сена, на оплату плотников и печников? Каждый бы тратил свою добычу, как ему захочется? А пахать землю, да, это не для настоящего гридя и бойника. Но осенью за зерно опять придется платить. Я просто хочу платить не липовцам и дальним селищам, а тем из вас, кто хочет зарабатывать не только мечом, но и серпом. Потом не жалуйтесь, что кто-то стал богат, а другой беден. Начало-то у всех у нас равное.
– А твоя воеводская казна? Как-то она не совсем братская?
– Моя воеводская казна почти вся уже ушла на Глины и сейчас на Остёр. Раз я вас веду от победы к победе, то почему вы сомневаетесь, что не приведу вас из унылого скучного селища в богатый, веселый город? Спросите трех остерок, которые не захотели оставаться в княжеской столице, а всем сказали, что в Липове даже теперь жить лучше. Для этого мне и нужна воеводская казна, чтобы каждый раз не объяснять на что и почему я ее трачу. Ну что ж, если кто не согласен, я готов ему выплатить из своей и войсковой казны его долю, но пусть тогда он живет где хочет, даже пойдет с нами в поход, но на Дворище уже ни разу не ступит. Будет, как арсы каждый день проситься, чтобы мы его на свои игрища пускали. Вон у них отличное бойницкое братство, но без наших игрищ уже тоже не могут.
Последние его слова гриди встретили дружным смехом, слишком живо представив себе несчастных скучающих бравых мечников.   
– А ты молодец! – похвалил после схода воеводу Быстрян. – Так просто и понятно все разложил, даже я заслушался.
Дарник и сам знал, что он молодец. Тем более, что теперь не надо было дополнительно ратовать за обретение собственной войсковой нивы и рогатой скотины. Нашлось не менее тридцати желающих поупражняться с молодецкой сохой и косой, только просили, чтобы их не называли смердами.
– Хорошо, – согласился Рыбья Кровь. – Будете зваться войсковыми хлебниками.
Возник лишь вопрос, как быть с жураньцами: работать им на родительской или войсковой пашне? Это уже было отдано на откуп их родителям, как те решат. Общими усилиями пришли к соглашению, что те жураньцы, кто женат, получали на войсковой ниве свой отдельный пахотный надел, трудясь как бы на себя, ведь сказал же воевода, что осенью зерно будет выкупаться.
Больной после побоев Фемел, раз за разом просил Дарника повторить свою речь перед гридями, тоже с похвалой отмечая каждый воеводский довод:
– Неужели тебе только двадцать лет и уже так цицеронить наловчился.
Маланкин сын едва удерживался от признания, что только что в весеннее равноденствие ему исполнилось полных шестнадцать лет.
– А за что тебя все-таки побили? – допытывался он у ромея.
– Я сказал, что через год мальчишки, которых я учу грамоте, будут сами учить их неграмотных. Наверно, за это, – благодушно рассуждал Фемел.
Желая отвлечь его и соскучившись по умным разговорам, Дарник решил подшутить над Романией, говоря, что за свое отношение с рабами, она еще тысячу лет не оправдается никакими молитвами и праведной жизнью. Больной тут же встрепенулся:
            – Неужели ты думаешь, что ваше словенское рабство лучше нашего?
            – Да уж своих рабов мы на крестах не распинаем, – козырнул знанием ромейской истории воевода.
            – Во-первых, это было очень давно, во-вторых, сильное окружающее рабство дает свободным людям лучше почувствовать и ценить свою свободу.
            – А у нас разве по-другому?
            – Ваше рабство скрытое и поэтому вы страдаете от него еще больше, – отвечал купеческий воспитатель.
            – Как это?
            – Сильная зависимость от чего-либо и является скрытым рабством. Поэтому все ваши пьяницы, игроки, ратники и преступники являются скрытыми рабами.
            – Ты еще скажи, что и все арсы рабы, – съехидничал Дарник.
            – А ты видел хоть одного старого арса? – в тон ему спросил Фемел.
            – Они просто не доживают до старости.
            – Вовсе нет. Я расспрашивал многих из них. Те, кто доживают до седых волос, просто уходят из Арса и никто не знает куда.
            – А ты, выходит, знаешь?
            – Я знаю: почему. Пролитие большой крови не проходит безнаказанно. Если у человека есть ум, он обречен в конце жизни содрогнуться от содеянного и уползти в какую-нибудь нору замаливать грехи.
            – И я тоже уползу?
            – Нет, ты не уползешь. Твоя гордыня слишком безмерна, и ты всегда будешь руководствоваться только своей волей.
Дарник почувствовал себя польщенным, не совсем понимая смысл сказанного.
 
5
            Вешняя вода затопила пойму Липы до едва виднеющихся на горизонте Глин-Воеводины. Наполненные землей и камнями срубы на острове и левобережье с честью выдержали напор ледохода. Все городище выходило на берег смотреть, как на рукотворных островках спасаются от воды зайцы, барсуки и лисы.
            Едва талая вода спала, на липовской, войсковой и на глинской нивах развернулись большие пахотные работы, дабы обеспечить возросшее население хлебом, не как лакомством, а как едой. Дарник никогда раньше во все это не вникавший, с интересом наблюдал, как расчищаются под пашню новые участки земли и удобряются навозом и золой старые (в Бежети о таком и не слыхивали), как весенний приплод скота увеличивает прежние стада. Особый интерес он проявлял к лошадиным табунам – для конницы и повозок нужны были рослые и сильные кони, пусть даже и изнеженные овсом и ячменем.
Еще дружней, чем осенью стучали топоры плотников, возводя деревянные срубы прямо за оградой Липова с тем, чтобы потом можно было любой из них перевезти на место дальнего поселения. По приказу воеводы на рукотворных островках были построены две крепких башенки, между ними протянули на цепях подвесной мостик, по которому легко можно было перейти на левый берег, исчерпав при этом все запасы железа у городища и Дворища. Липовцы сперва посчитали такую переправу чистым баловством, но не прошло и недели, как только очень упрямые из них перебирались через реку на лодках, остальные предпочитали Воеводский мосток.
Зашевелились и арсы, то один, то другой их представитель при случае заговаривал с Дарником о возможном совместном набеге на ладьях на юг в город Дубовец, где они осенью лишились трех судов. Воевода отвечал уклончиво – ждал, чтобы арсы предложили ему возглавить такой набег. Те же прикидывались непонимающими.
Однако события приняли совсем другой оборот. Вдруг в полдень прискакал гонец с Короякской Заставы с сообщением, что к Липову движется огромное княжеское войско. Немедленно все в городище и на Дворище пришло в движение: собирались отовсюду гриди, сгонялась в хлева скотина, надевались доспехи, выбиралось оружие, на колесницы грузили метательные заряды. Кажется, именно к этому много раз готовились, и все же смятение и страх охватило как липовцев, так и само войско. Не избежал замешательства и Рыбья Кровь, спустя полгода мирной жизни трудно было сразу настроиться, что вот сейчас снова придется проливать свою и чужую кровь. А тут, как назло, еще и не хватало двух ватаг: одна корчевала пни на Толокской дороге, вторая вязала плоты из срубленных за зиму бревен в северном лесу, чтобы пригнать их в Липов. За ними сразу же послали гонцов, но никто не мог точно сказать, когда они явятся.
В распоряжении Дарника оставались всего четыре ватаги, из них одну надо было оставить на Дворище готовить оборону, тем не менее отменять выступление он не стал: восемнадцать камнеметчиков на шести колесницах, сорок ратников в седло и вперед. Было ясно, что к Короякской Заставе уже не поспеть, зато преспокойно заняли оборону у второй засечной линии, где тоже имелся узкий проход в завале деревьев. Колесницы развернулись в два ряда, рядом стояли пешцы с двухсаженными пиками и луками, за их спинами – два десятка конников с запасными лошадьми для ватаги пешцев. Такая расстановка ратников опробовалась несколько раз, и каждый знал, что ему следует делать. Высланные вперед конный дозор сообщил, что княжеское войско движется пешим строем.
            Быстрян удивился:
            – Почему пешим строем?
            – Стараются не утомить перед налетом лошадей, – объяснил по-своему Дарник.
            Прискакавшая с северного леса по двое в седле ватага Лисича сильно всех приободрила – меньше стало дрожи и напряжения.
И вот из лесной прогалины показалась большая масса воинов: копье на одном плече, щит на другом, без всякой разведки и осторожности. Увидев перед собой преграду в виде сомкнутых колесниц и строя с большими щитами, передние ряды короякцев остановились, но задние продолжали идти, и походная колонна по инерции продвинулась еще на десяток шагов. До залпа «орехами» было далековато, поэтому Меченый скомандовал зарядить камнеметы «яблоками». Эта небольшая заминка всех и спасла. Из середины колонны вперед кое-как выбрался на коне не кто иной, как купеческий десятский Лопата и, размахивая сулицей как знаменем, потрусил к колесницам.
            – Это я, Лопата! Новое войско для вас ведем! Не стреляйте, свои мы! – голосил он.
Рыбья Кровь весь прямо вспыхнул от досады – так обмишулиться!
            Его давние слова о торговом наземном пути на восток предназначенные князю, стали еще осенью широко известны в Корояке. И не только помешали княжеской дружине выступить зимой против Липова, но по весне снова взбаламутили купцов и вольных бойников. Стихийно собралось большое ратное ополчение, чтобы окончательно покончить с Арсом, к нему присоединились купцы с гружеными товаром повозками, а также гриди Стержака, позорно изгнанных осенью без оружия из Липова. Насмешки других княжеских гридей не давали им всю зиму покоя, и теперь они на службе у Дарника хотели восстановить свое доброе имя.
Купец Заграй, гончар Куньша и десятский гридей не смогли поделить между собой воеводскую власть. Вот и двигались всю дорогу бесформенной толпой, даже на дневку и ночевку располагались, когда поднимался особенно сильный ор с требованием остановки.
            Но это Дарник узнал уже потом, а в первый момент он, отведя свой заслон в сторону, хмуро наблюдал, как мимо к городищу проходит колонна в четыре сотни короякцев: бесшабашных крикунов, вооруженных самым немыслимым образом, с дубинами, вилами, простыми охотничьими луками. Только княжеские гриди, охранники купеческих повозок и бывшие осенние ополченцы имели хорошее вооружение. Что со всеми ими делать, Рыбья Кровь совершенно не представлял себе. В голове вертелась неприятная мысль, что все эти весельчаки явились сюда вовсе не за воинской службой, а просто безнаказанно покуролесить – ведь он, Дарник, всегда воюет малой кровью.
            Высыпавшие из городища липовцы поначалу радостно приветствовали прибывших – нет сражения, нет убитых и раненых, но скоро их радость сменилась недоумением, когда выяснилось, что короякцы прибыли без всяких съестных припасов и без денег. А своих припасов по весне в Липове и так оставалось в обрез. Поэтому первым делом Дарник отправил две ладьи к нижним селищам закупать продукты и целую ватагу ловить рыбу.
            Короякцы, разойдясь в разные стороны, с любопытством оглядывали защитные сооружения Дворища, торжище, Воеводский мосток, большие гридницы. Признав на торжище нескольких арсов, толпа ополченцев окружила их и едва не растерзала, не вмешайся Быстрян со своей ватагой. Кто-то уже и к женщинам подкатываться начал.
            – Их нельзя оставлять здесь. Они как саранча, – встревожился Фемел.
            Дарник и сам понимал это, поэтому чуть погодя дал знак трубачу. На звук трубы все стали собираться на ристалищном лугу. По одну сторону ровными прямоугольниками с вожаками впереди привычно выстроились липовцы, по другую – яйцевидной толпой короякцы. Сидя на коне, воевода молча смотрел на них. Под его холодным взглядом шумный говор пришельцев быстро стих и установилась полная тишина.
            – Те, кто пришли сюда просто повеселиться, могут сразу поворачивать назад, – заговорил он. – Пока что вы здесь гости, а не хозяева. За первое же нарушение липовского порядка любого из вас прикуют на три дня к позорному столбу, за второе отберут оружие и прогонят прочь, за третье – повесят. Нарушением считается не только не выполнение воинского приказа, но и любая жалоба на вас жителя Липова. Кто пойдет в поход, а кто останется возводить и охранять дорожные вежи, решать мне. Будет еще один сигнал трубы. Кто согласен на эти условия, соберется здесь снова и пойдет на левый берег реки.
            – А как с добычей будет? – выкрикнул кто-то из ополченцев.
            – Вам только слава, а добыча вся мне, – с серьезным видом пошутил Дарник.
            Ватаги липовцев разразились дружным смехом.
            – А на кого пойдем? – спросил еще кто-то.
            – Кто тебя испугается, на того и пойдем.
            Теперь засмеялись и короякцы.
            – А когда? – совсем уже весело вопрошал третий ополченец.
            – Когда ты из седла вываливаться перестанешь.
            – А Арс брать будем?
            – Ты первым на стену полезешь.
            Рыбья Кровь отвечал с удивительной свободой и легкостью, ничуть не заботясь, что его могут понять как-то не так. Почему на всякую глупость нужно реагировать со всей серьезностью? Пусть глупым все растолкуют менее глупые, только не он.
            И в самом деле, едва липовцы после команды разошлись, как сразу попали в окружение короякцев, желавших узнать истинный смысл воеводской речи. Не остался без внимания и сам Дарник. К нему пробились четверо или пятеро прорицательниц и гадалок, прибывших с походной колонной. Самая старая и безобразная из них все пыталась ухватить Дарника за руку, чтобы предсказать ему ближайшую судьбу. Рыбья Кровь вначале лишь брезгливо отмахивался, а потом сам поймал ее за руку.
            – Тебе, старая, я тоже могу предсказать: если ты до завтрашнего полудня не уберешься отсюда, сама на том дубе и повесишься.
            Он хотел сказать: будешь по моему приказу повешена, но в раздражении запутался в словах. Его в этот момент отвлекли короякские купцы во главе с Заграем, спрашивая, где им располагаться на ночлег, и на время про свою оговорку он забыл. После купцов настал черед княжеских гридей, которых интересовало их возможное жалованье.
            – Наравне со всеми. Будут игрища, посмотрим на что вы способны, – обрезал их воевода.
            Дошла очередь и до своих полусотских.
            – А как нам с ними быть? – высказал общее беспокойство Меченый. – Как бы драки не случилось. Давай, может, хоть топоры и мечи у них заберем? Тебя они послушаются.
            – Забирать, а потом отдавать – лишние хлопоты. Возьмите для себя каждый по четыре гридя. И в эту ночь к ним не лезьте.
            – А они не подумают, что мы их боимся, если мы будем везде с охраной? – возразил Борть.
            – Если не будешь, бояться, то не подумают, – заметил на это Дарник. – И не ввязывайтесь с ними в разговоры. Держите их на расстоянии, но без зла. Злым вожаком буду для них я, а добрыми вожаками должны быть вы все.
            Вечером прозвучал звук трубы, призывающий становиться под дарникское знамя. Надежда воеводы на сильное уменьшение ополчения не сбылась, переправляться на левый берег пожелали почти все короякцы. Гриди и те согласились. На правобережье остались лишь купцы со своими повозками и охранниками, да десятка полтора заробевших бойников. Заробевшим выдали еды на пять дней пути и отправили восвояси, а купцы разбили на указанном воеводой месте свой стан. Часть ополченцев перешла на левобережье по мостку, конники с лошадьми вплавь. Немногочисленные повозки были переправлены на грузовых ладьях. Вместе с короякцами на левый берег переправлена была и ватага Жураня, ей надлежало быть охраной Глин-Воеводине от пришлых гостей.
            Ночь в ополченском стане прошла достаточно бурно, с гульбой, драками, захватом лучших палаток и шалашей. Дарник с дружиной, прибыв к ним наутро, только усмехался, поздравляя ополченцев с побитыми рожами и с их последним вольным деньком, и вместе с полусотскими и писарями из числа фемелских учеников внося ратников в общий войсковой список. Поблизости вертелась и главная прорицательница, назойливо убеждая ополченцев, что вчерашнему предсказанию воеводы насчет ее самоповешенья никогда не сбыться. Дарник, несмотря на свое благодушное настроение, понял, что с ней все же надо что-то делать.
            – Сейчас проверим твои чары, – сказал он колдунье и велел ее с петлей на шее и со связанными за спиной руками поставить на чурбак под ближайшим деревом.
            Чурбак был с ровными отпилами, и даже ребенок мог простоять на нем достаточно долго. Но старой прорицательнице, да еще выкрикивающей грозные проклятия много времени не понадобилось. Не прошло и получаса, как ее старческие ноги соскользнули с чурбака, и крошечное корявое тело повисло на суку, слегка раскачиваясь.
             – Больше никто не желает повеситься? – вопрос воеводы предназначался другим колдуньям, которые живо попрятались за спинами воинов, и к вечеру уже ни одной в Липове не осталось.
            Делая вид, что целиком занят подходящими к нему по одному ополченцами, Рыбья Кровь чутко прислушивался к настроению окружающих и с облегчением отметил, что его расправа над вредной старухой вызвала скорее одобрение, чем осуждение, а сама висельница служила лучшим доказательством, что слова воеводы о наказаниях не пустой звук.    
Всего в войсковой список было внесено 320 человек. Вместе с липовским гарнизоном больше четырех сотен воинов. Все бы хорошо, да вот в войсковой казне оставалось всего 500 дирхемов (которые надо было оставить в гарнизоне) и около 100 дирхемов набиралось в воеводской шкатулке (Черну и семерых урганских детей тоже без денег не оставишь). Купцы требовали скорейшего похода на восток, короякские ополченцы – осады Арса, собственные полусотские предлагали погрузиться на ладьи и плоты и наведаться вместе с арсами к Дубовцу, а то и к хазарскому Калачу – там и сражения серьезные и добычи поболе, чем в Арсе.
Раздумывая над окончательным решением, Дарник обратился за советом к Фемелу, искушенный в хитростях ромей его не подвел: предложил просто немного выждать, пускай те, кто заинтересован в походе, сами все оплатят. Подождать воевода мог, тем более, что нужно было привести войско в свой дарникский порядок. И уже со следующего дня пошло: стрельба по мишеням, боевые построения, ватажные и парные поединки, конные и колесничные перемещения. Не было только одного: столь милого рогановским гридям единоличных поединков.
– Вы здесь не для своей, а для общей славы, – говорил им Дарник. А для лучшего усвоения этих слов сам вместе с Быстряном, вооружившись двумя короткими палками, выходил в бойцовский круг и раз за разом выбивали из круга все пары роганцев, поразив своей удалью как всех ополченцев, так и явившихся поглазеть липовцев. В том же духе шло испытание умения и у остальных короякцев. Полусотским и десятским, переведенным ныне в сотские и полусотские велено было внимательно наблюдать, дабы потом набирать в свои расширенные отряды кого получше.
С гончаром Куньшей у воеводы разговор был самый строгий:
– Где все припасы?
– У меня с собой пятьсот дирхемов как прошлый раз.
– Ну и кому здесь в глуши твои дирхемы нужны? Хочешь, чтобы лесные смерды меняли сухари и колбасы на монеты, а потом на них покупали что-то другое? Они так не умеют, всегда думают, что их обязательно дурят. Не дирхемы нужно было везти, а товары.
– У купцов товары с собой.
– Ну вот и покупай их на дирхемы, а потом меняй на сухари, колбасы, подковы и наконечники для стрел.
– Купцы не продадут. Им в Остер с товарами надо. Возьми Арс и все будет. Или еще куда. Войско же хорошее.
– Грамота от Рогана на это есть? Без нее мы просто будем новыми арсами, или ополченцы этого не понимают? Так я им это скажу.
Бедный гончар не знал, что и сказать.
Дарник же продолжал как ни в чем не бывало усиленное обучение и испытание новичков, распределение их по парам, ватагам и видам войск. Снова запестрели расшитые рубахи-кафтаны поверх доспехов со знаками старшинства и принадлежности к определенной сотне и ватаге.  
Арсы, тайно наблюдая за развитием событий, через Шушу попытались выяснить, действительно ли Рыбья Кровь задумал новую осаду Арса. Воевода снова не отвечал ничего определенного. Первыми сдались купцы, через Заграя предложив Дарнику в долг на год две тысячи дирхемов, только бы скорее в путь. Дарник лишь рассмеялся в ответ, и сумма сразу возросла до трех тысяч. Следом пожаловали на переговоры Голован с предводителем Хваном.
            – Я не могу никуда уходить, оставляя вас за своей спиной, – напрямик объяснил им Рыбья Кровь.
            – Верни нам наши ладьи, и мы тоже уйдем, – предложил Хван.
            Но Дарнику этого было мало. Он хотел, чтобы к его войску еще присоединилась ватага арсов.
            – Тебе нужны воины или заложники? – прямо спросил Голован.
            – Мне нужны те, кто заткнут за пояс моих лучших бойцов.
            – Им не поздоровится, в твоем войске, – осторожно заметил Хван.
            – Они будут моей личной охраной, – просто ответил Дарник, следую очередному совету Фемела.
            Арсы только изумленно переглянулись между собой: набирать себе в охрану злейших врагов – он или безумец, или действительно великий воин!      
            Через несколько дней в Липов прибыла конная ватага из двадцати арсов со своими женами и детьми, которые на время похода должны были остаться на Дворище под присмотром городового войска. В звериных шкурах поверх доспехов, с бородами, бритыми головами и шрамами на лицах они производили устрашающее впечатление. В первых же состязаниях бородачи быстро доказали, что действительно равных им в личных поединках нет. Да и назначение их в личную охрану воеводы оказалось не таким уж безумием. Откровенная враждебность дарникского войска заставило самых бесстрашных разбойников поумерить свой норов, надежной защитой им служило лишь присутствие самого Дарника. Так они друг друга и охраняли: арсы воеводу, а воевода арсов.
            Зная толк в военном деле, бородачи сперва отнеслись к своей новой службе, как к легкой прогулке, велико же было их удивление, когда они обнаружили, что эта прогулка требует от них ежедневно напряжения всех сил. Воевода спал в сутки по пять-шесть часов, остальное время находился на ногах и в седле, быстро перемещаясь по обоим берегам Липы и нигде надолго не задерживаясь. Арсам приходилось крепко стискивать зубы, чтобы только не отстать от неутомимой фигуры своего нового вожака.
Лесные смерды действительно относились к дирхемам с большим подозрением, чего нельзя было сказать про липовцев, которые при виде серебра в три дня обеспечили войску почти полное приготовление, даже спустили на воду две новых ладьи.
 
6
Два войска уходили из Липова одновременно: вниз по течению реки тронулись ладьи арсов (5 починенных и 2 новых), а навстречу утреннему солнцу двинулась колонна дарникцев, сопровождаемая двумя десятками купеческих повозок. Все сотские и полусотские как заполошные скакали вперед и взад вдоль колонны, постоянно выясняя, что что-то впопыхах забыли. Воевода спокойно пожимал плечами: посылайте гонцов и привозите. Фемел увязался проводить его до Глин-Воеводины.
– А что будет, если с тобой что-то случится? – растерянно повторял он.
– Тебя уж точно тут растерзают, – «утешал» его Рыбья Кровь.
– Лучше бы ты Быстряна вместо себя послал.
– Надо было не меня, а его учить быть первым. Ты же сам говорил: сначала ратная слава, а потом все остальное, – напомнил ромею воевода.
– Говорил-то, говорил, – вздыхал Фемел. – Только мне будет очень жаль, если с тобой что-то случится.
Дарник глянул на него с изумлением – даже мать не позволяла себе с ним таких нежностей.
На хозяйстве на Дворище был оставлен Кривонос с четырьмя ватагами и строгим наказом постоянно держать в крепости две ватаги: одна при оружии в охранении, другая пусть делает что хочет, но только на Дворище, третья ватага пусть стережет обе Заставы и конными разъездами прочесывает окрестности Липова, четвертая может позволить себе отдыхать, ловить рыбу, копаться в земле. Крепостными и строительными работами поручено управлять Фемелу, староста Карнаш должен был проследить за правильностью работ на войсковой пашне, чтобы урожай там был не меньше, чем на липовской ниве.
            Всего в поход выступило семнадцать ватаг с двенадцатью колесницами и тридцатью тремя повозками. Несмотря на все старания запасов доспехов и шлемов на всех не хватило, что, впрочем, воеводу не сильно смутило и перед выходом он приказал, выделить всех безшлемных (или безголовых, как их тут же назвали) в две отдельные ватаги, чтобы оставить их по дороге для возведения и охраны двух торговых застав, где любые купцы и путники могли бы найти какое-либо гостевое пристанище.
            – А не надо было на ратную службу голыми приходить, – объяснил Рыбья Кровь безголовым. – Назад пойдем – шлемы получите.
            Зато все тридцать катафрактов выглядели женихами, на всех под кафтанами были добрые кольчуги, а на конях кожаные доспехи. Впрочем, покрасоваться им Дарник позволил лишь до околицы Глин-Воеводины, дальше согнав на землю, дабы не обременяли до времени своих красавцев коней. Три ватаги жураньцев избежали этой участи, просто ускакав вперед на разведку. Пешцы вышагивали возле своих ватажных повозок, сгрузив на них щиты, копья и колчаны с сулицами. Озабоченный вид был у Меченого, помимо колесниц под его началом находилась еще целая ватага с четырьмя повозками, на которых лежали две Больших пращницы. Его озабоченность объяснялась просто – все детали были новыми, вместе только примеривались, а не собирались, поэтому понять, как они проявят себя в деле было весьма затруднительно.
            Сам воевода тоже был при гостинце. Неделю назад Фемел обмолвился, что всякое оружие хранит в себе память предыдущих владельцев, и Дарник велел себе выковать новые парные мечи, не отказавшись, впрочем, от своего старого неказистого клевца – дух Смуги Везучего мог только помочь ему, как помогал до сих пор.
            Придуманная им стройная система ватаг подверглась вынужденному изменению. Каждому полусотскому понадобился свой гонец-оруженосец, а ватажная повозка требовала своего возницу – и вместо двадцати в ватагах стало по двадцать два ратника. Возниц и гонцов набрали из числа наиболее смышленых пятнадцатилеток. Сюда можно было добавить и десяток мамок: жен полусотских, вызвавшихся сопровождать своих мужей. Рыбья Кровь разрешил, но при условии, что у каждой мамки будет своя одноконная повозка с полотняным верхом, дабы не смущать своим постельным счастьем рядовых ратников. Вот и сидели на своих телегах посреди войсковой колонны разбитные красотки, отбиваясь острым словом от окружающих весельчаков.
            Не обошла сия участь и Дарника. На его тарначской двуконной подводе, рядом с бородатым арсом и сундуком с войсковой казной горделиво восседала Саженка – юная липовка, которая всю зиму ходила на занятия подростковой ватажки воеводы. Высокая и нескладная, она отчаянно мечтала стать воительницей из старинных былин и в самом деле побеждала на палках всех подростков ватажки, да и в метании ножей и сулиц была одной из первых. Отправиться с Дарником она хотела в любом качестве, хоть наложницей, хоть возницей повозки, хоть гонцом-оруженосцем. Он отшучивался:
– Мне положено брать в наложницы самую красивую пленницу, придется тебя тогда кому-нибудь подарить.
– Только я сама выберу, кому ты меня подаришь, – с задором отвечала юница.
– Нет уж, спрашивать я тебя не буду, как сам захочу, – грозился воевода.
В последний перед выступлением день, правда, все чуть не нарушилось – родители закрыли ее в доме, и Дарник вздохнул с чуть заметным сожалением – бесконечные роды и младенцы на добрый месяц лишили его привычных любовных утех. Но лишь миновали Глины-Воеводину, как Саженка на неоседланной лошади догнала войсковую колонну. Мокрое платье, растрепанные волосы, ссадины на руках и ногах ясно свидетельствовали о выигранном битве с отцом. Арсы приветствовали девушку одобрительными возгласами.
– Не волнуйся, я все сама, – сказала она Дарнику и уверенно перебралась на воеводскую повозку.
На первой дневке Саженка действительно была уже с седлом и в полном комплекте боевой одежды, с кистенем, кинжалом и сулицей. Столь же легко она сдружилась и с суровыми воеводской охраной, быстро выучив имена арсов и находя приветливые слова для каждого из них. Ее высокий рост и почти мальчишеская угловатость тоже сыграли свою роль – никто из арсов не смотрел на нее как на женщину, признавая в ней лишь хозяйку воеводского лежбища. Неожиданно появляясь рядом и так же внезапно исчезая, иногда на целых полдня, она не слишком докучала ему, а после того, как научилась держаться в стороне, когда он с кем-нибудь разговаривал, ее присутствие радовало воеводу уже не только ночью, но и днем.
Шестьдесят верст до Толоки растянулись для дарницкого войска в недельное путешествие. Плохо наезженная дорога с пнями, рытвинами и выступающими корнями вдвое замедляла привычную скорость. На первой же переправе через небольшую речушку задержались на три дня, заодно заложив первую двухъярусную вежу. Через день еще одна речная переправа и вторая вежа. Для двух ватаг безголовых работ до глубокой осени: обноси вежи рвом и валом, строй мост через речушку, гридницу, конюшню, гостевой дом.
            На вынужденные задержки никто не роптал, хорошо понимая, для чего все это нужно. Наблюдая за работами, Дарник неожиданно для себя открыл ту высокую цель, ради которой не жалко было никаких стараний. Не воевать и не путешествовать, и даже не строить вот такие места для стоянок, а просто всегда и всюду устраивать «Мир на дорогах», чтобы по ним могли спокойно передвигаться не только купцы со своими охранниками, а и простой смерд с телегой капусты или гороха. Ехавшие рядом арсы, не верили своим ушам, – всегда сдержанный воевода заливался счастливым смехом.
            – Ты чего? – удивился случившийся поблизости Борть.
            – Вспомнил твою вчерашнюю шутку, – ответил воевода, оставив своего сотского в еще большем изумлении.
            Еще один двадцативерстный бросок, и у стен Толоки войсковую колонну уже приветствует местный староста. Здесь долго не задержались, лишь пополнив запасы продовольствия, и разжившись нужным железом (наконечников стрел и сулиц никогда не бывает слишком много).
Путь от Толоки до Остера преодолели за четыре дня, не задерживаясь больше положенного на стоянках. Как-то незаметно все злое чувство Дарника против короякских ополченцев совершенно улетучилось, они ему безоговорочно подчинялись – этого было достаточно если не для любви, то для его великодушия и снисхождения. На вопрос Саженки, почему он всегда такой спокойный и в хорошем настроении, так и объяснил:
– Потому что на всем белом свете я самый главный человек. Ну разве должен царь царей бояться или обижаться на своих подданных?
Слышавшие его слова арсы уже даже не переглядывались между собой – им любая дерзость Дарника была в приятную усмешку.
При подходе к Остеру их встретил княжеский разъезд со знакомым Дарнику городским тиуном. Тиун указал место для войскового стана, после чего купцы со своими товарами, отделившись от войска, поехали на торжище, а воевода с полуватагой арсов, захватив в подарок куньи и лисьи шкуры, отправился на княжеский двор.
– Может, нам не следует туда ехать? Возьми лучше быстрянцев, – проявил разумную осторожность десятский арсов Белогуб.
– Хочу посмотреть, кто кого больше боится: они вас, или вы их, – возразил воевода.
Звероподобные арсы, как ни старались выглядеть чинной дружиной, по дороге на княжий двор встречали только опасливые и враждебные взгляды. Несколько старух даже пытались ругаться и плевать в сторону неприятных гостей, и княжеским гридям, сопровождавшим гостей, пришлось даже взяться за плети, чтобы утихомирить их. На княжеском дворе тиун приказал арсам сдать мечи.
– Они такого бесчестия не вынесут. Пусть лучше здесь со своими мечами  останутся. Хотите, перережьте их, хотите просто посторожите. – Дарник, казалось, мог куражиться в любой обстановке. И пошел, не оглядываясь, в княжеские палаты, оставив остерских гридей в еще более затруднительном положении, чем арсов.
Князь Вулич принял липовского воеводу вместе с хазарским послом, который отвечал, как за торговых людей из Хазарии, так и за поведение остерского князя по отношению к его каганату. Именно он решал, куда направить княжескую дружину и на какой срок. Дарник этого не знал, для него широколицый, пестро одетый хазарин был всего лишь гостем, которому остерский князь оказывает особое уважение. Представив Дарника как победителя арсов и велев тиуну принять подарки, князь заговорил о походе против сарнаков, кочевого племени, наносящего ущерб северным границам княжества. Хазарин вскользь заметил, что неплохо бы еще побеспокоить город булгар Казгар, что обкладывает непомерными пошлинами суда, идущие с юга.
– Но у нас с булгарами мир, – не согласился с ним князь.
– Я слышал, в твоем войске есть арсы? – обратился хазарин к Дарнику.
– Есть, – молодой воевода не очень понимал, к чему тот клонит.
– Твоя вина будет лишь в том, что не смог воспрепятствовать войску арсов пройти по твоей земле, – сказал хазарин князю. – Но арсов никто не может остановить.
Больше к этому не возвращались, и воевода подумал, что говорили просто для его прощупывания. Однако на следующий день князь встретился с Дарником в лесу, подальше от городских стен, здесь разговор вышел более конкретным. Вулич предложил Дарнику выступить кружным путем и напасть на Казгар. Вся добыча будет принадлежать Дарнику и вообще это должно выглядеть, как совместный набег арсов и липовцев, без всякого упоминания имени остерского князя.
Дарник уже знал, что княжеская дружина находится в южном походе, разузнал он кое-что и про Казгар, поэтому такое предложение не очень его удивило. Неприятно было, что это не совсем княжеская воля, а больше указание хазарина. А раз так, то пускай за это и платят, как платят за набеги других русов на непослушных хазарских данников. Впрямую называть свою цену Дарник не стал, сослался лишь на отсутствие припасов для такого похода и на торговые потери, которые он получит, если вместо торговли займется набегом. Усмехнувшись, князь спросил, какая сумма нужна на покрытие всех расходов.
– Восемь тысяч дирхемов, – без промедления ответил Рыбья Кровь. – По двадцать на каждого бойника и две тысячи на всех вожаков.
– Это слишком много.
– В Казгаре гарнизон из трехсот бойников. Без серебра в своих руках мои воины в такой поход не пойдут.
– А как я могу быть уверен, что они пойдут в поход, получив серебро?
– Если они ничего не получат, пока все живы и здоровы, то на что им рассчитывать, когда половина из них будет ранена или убита? Спроси своего посла, он наверняка согласится.
Хазарин действительно согласился, но с оговоркой. Сумма, тайно доставленная Дарнику составляла четыре тысячи дирхемов, еще четыре ждали его по возвращении. Липовский воевода не видел ничего предосудительного в том, что он сейчас пойдёт и начнет за деньги убивать людей, которые не сделали ему ничего плохого. Напротив, именно выплаченные дирхемы, красноречиво указывали, что он не разбойник, ищущий только богатой добычи, а воин, подчиняющийся высоким властителям, пусть на них и будет этот грех. Точно так же считали и сотские, с одобрением встретившие эту новость. Сомнения были лишь у Быстряна, которые он высказал Дарнику с глазу на глаз:
– А Казгару ты что скажешь? Просто захотел вас пожечь и пограбить? Сам же говорил, что не хочешь стать новым Арсом, а получается чистым разбойником и будешь.
Воевода пристыженно молчал. Не зря хазарин намекал, что с арсов никакого спроса за поход не будет.
– Казгару скажу, что пришел невыплаченную дань брать для хазарского кагана.
– Так и скажешь?
– Так и скажу. Хазары, как и ромеи, считают, что все земли, которые они хоть на год завоевали, навсегда принадлежат им. А потом словенские и степные князья друг на друга нападают за этой хазарской данью.
– Хорошо придумал. Только как бы тебя потом за это не позвали на княжеский суд?
– Ну вот, значит, мы ратным делом уже на два года вперед обеспечены! – просиял довольный Дарник. – Хлебом не корми, только дай со всеми князьями повоевать!
            Пополнив запасы продовольствия, липовское войско направилось вдоль правого берега Остерицы на север, якобы к кочевьям вредных сарнаков. В строй дарникцев влились три новых ватаги: одну составили сбежавшие охранники короякских купцов, еще две набралось в Остере, слишком внушительным и добычливым выглядела их воинство, притягивая к себе всех тех, кто захотел попытать с ним свое молодечество. Набралось бы и больше, только всех бесшлемных и бесдоспешных сотские решительно гнали прочь.
Через пять дней походная колонна перешла реку вброд и повернула по едва проезжей дороге на восток. До Казгара по словам остерского проводника оставалось не более пятидесяти верст. Светлые леса сменились холмистой лесостепью, двигаться по которой было одно удовольствие. С повозочным кругом уже никто не заморачивался, ему не смену пришел квадратный стан, по восемь повозок и три колесницы с каждой стороны, так что со второго раза каждый возничий уже знал куда ставить свою колымагу. Для бодрого настроения утро в стане начиналось с «десяти стрел и двадцати палочных ударов» друг по другу, вечер же заканчивался смехом и шутками у ватажных костров.  
            В пяти верстах от Казгара дарникцам повстречался булгарский конный разъезд из десяти человек. Пятеро остались на безопасном отдалении, а пятеро поскакали в голову походной колонны, где находились Дарник с Быстряном и Журанем. На булгарах доспехи были из лакированной, связанной тесемками кожи, вместо мечей секиры и кистени. К седлам приторочены луки и колчаны для стрел.
            – Кто вы? Куда идете и зачем? – спросил булгарский десятский сначала по-булгарски, потом по-словенски.
            – Я Дарник, липовский воевода. А идем, куда нам хочется идти. – Рыбья Кровь не стал пускаться в объяснения перед обычным дозором.
            Белогуб вопросительно посмотрел на него, не зная, как поступить с булгарами, воевода отрицательно мотнул головой, и разъезд спокойно удалился.
            Дорога вышла на широкое поле, на котором паслись стада коров и овец. При виде колонны вооруженных людей пастухи спешно погнали свои стада прочь. Когда въехали на распадок между двумя холмами, вдали открылся красавец Казгар, а за ним широкая синь Итиль-реки, от простора и величавости которой захватывало дух.
 
7
            Сам Казгар состоял из трех частей: в центре находилась крепость с бревенчатыми двухъярусными стенами и тремя каменными башнями-воротами, с севера к ней примыкал обширный, обнесенным рвом и тыном посад, куда выходили одни из крепостных ворот, а на юге за оврагом, служившим спуском к торговой пристани, располагалась купеческая сторона с торжищем, торговыми дворами и полудюжиной гостиных дворов, каждое за своим собственным высоким забором. В овраг к берегу реки выходили вторые ворота. Перед главными крепостными воротами построек не было, здесь был небольшой луг, служивший местом конных состязаний, а глубокий ров перед крепостной стеной был украшен наклонным небольшим тыном, делавшим затруднительным даже подход к стене.
            Именно здесь в Казгаре проходила граница между речными владениями булгар и хазар, за которые они постоянно воевали, при этом насмерть стояли, чтобы не пускать сюда словен и русов.
С появлением дарникцев в окрестностях города возникло сильное волнение. В ворота посада и крепости устремились люди вместе со сгоняемой скотиной, оглашая воздух громогласными криками и ревом. Большой переполох поднялся и у гостиных дворов, стоявшие возле них десятки подвод торопливо тронулись прочь от Казгара по южной дороге.
– Давай их захватим, – предложил Журань.
– Пусть уходят, – не согласился Дарник. – Лови лучше булгар.
Два десятка конников, рассыпавшись цепью, поскакали добывать языков.
Пока расставляли в квадрат повозки и колесницы, жураньцы вернулись с несколькими жителями посада. От них Дарник с сотскими узнали, что в крепости гарнизон из трехсот ратников и все они на месте. А если еще за оружие возьмутся горожане и купеческие охранники, которых в городе тоже как никогда много? Тут не то что воевать малой кровью, а вообще ноги бы унести. Единственный шанс – заставить булгар самих атаковать липовский стан, причем как можно быстрее.
            Из главных ворот, между тем, выступила группа переговорщиков. Разговор у них с Дарником был коротким. На вопрос: что им надо, липовский воевода ответил просто:
            – Мы пришли, чтобы освободить всех пленных словен и русов. Выпустите их с харчами на пять дней, и мы уйдем.
            Окружающие воеводу сотские посмотрели на него с удивлением, такое требование по тогдашним обычаям звучало достаточно странно. Но Рыбья Кровь был невозмутим.
            – Мы подумаем и решим, – сказал главный переговорщик, пытливым взглядом окидывая дарникцев, их вооружение и повозки – велика ли сила пришлого войска.
            Едва переговорщики скрылись в воротах крепости, Дарник приказал Меченому собирать Большие пращницы. Из готовых вымеренных брусьев это было совсем недолго.
            Сто саженей для камнеметов недоступны, а для пращниц в самый раз. Главный камнеметчик даже не спрашивал разрешения, просто посмотрел в сторону воеводы и получил одобрительный кивок. Стремительно развернулись коромысла и пудовые камни улетели за крепостную стену. Что они там делали, сказать было трудно, но вот один из камней, не долетев, со всего размаха врезался в бревенчатую стену верхнего яруса – бревно толщиной с торс подростка переломилось, как тонкая лучина. Беда была лишь в том, что после каждого шестого-седьмого выстрела приходилось стрельбу останавливать и по новой укреплять расшатавшиеся рамы прашниц. Да и ушерб от такой стрельбы вряд ли был большой.
Со стены в ответ понеслись лучные стрелы, но не все из них долетали даже по переднего ряда повозок. Из-за тына посада торчали непокрытые головы казгарцев. Это был разноплеменный люд, для которых булгары были чужаками, поэтому о их вмешательстве беспокоиться не приходилось. То же было и с купеческой стороной. Оттуда уже не только уезжали прочь повозки, но и отплывали ладьи и простые лодки.
Чтобы еще сильней подразнить булгар, Дарник вывел за ворота стана две полусотни пешцев Бортя, со стены они должны были представляться совсем крошечными отрядами. Место между полусотнями заняли выстроившиеся в ряд восемь колесниц, по две колесницы Рыбья Кровь сохранял по бокам стана. Третья пехотная полусотня ждала у передних ворот стана. Катафракты в полной готовности стояли возле своих доспешных коней, конники Жураня, тоже спешенные, заняли место на передней линии повозок с луками в руках. Арсам воевода тоже приказал надеть на коней кожаные доспехи.
            Как воевода и рассчитывал, долго булгары терпеть не стали. Вот запели их трубы, и главные ворота отворились. Проехать в них могли трое всадников в ряд, поэтому вместо того, чтобы сразу атаковать, они принялись разъезжаться в шеренги. Следом за всадниками, которых было около сотни, из ворот крепости повалили пешцы, вооруженные, как и конники, копьями, секирами и щитами.
            Пока противник выстраивался для нападения, заговорили восемь дарникских камнеметов. Пятифунтовые «репы» обрушились на булгар и из-за тесноты каждая из них находила свою жертву. Было дано пять залпов, прежде чем все крепостное воинство пошло в атаку. Камнеметчики и лучники стреляли как на учениях: слаженно и метко, и добрых полсотни булгарских гридей нашли свою смерть или тяжелую рану, еще даже не сблизившись с дарникцами. А с пяти сажен ударили «орехи», и полетели сулицы пешцев, начисто сметая первые ряды нападавших.
            Стоя на своей повозке в середине стана, Дарник внимательно наблюдал за картиной боя, видел, как захлебнулось наступление булгарских конников, как передние кони оседали на задние ноги и вставали на дыбы, не желая налетать на тройной ряд двухсаженных пик, как сзади на них напирали другие всадники. Часть из них все же врезалась в строй дарникцев, который слегка поколебался, но устоял. Следом накатила волна булгарской пехоты, которая все продолжала и продолжала выходить из ворот крепости. Умница Борть дал знак полусотням медленно отступать, вровень с ними двинулись назад и колесницы. Приняв их отступление за свою победу, булгары усилили натиск, десятки их падали под ударами стрел и сулиц, с колесниц их молотили цепами и лепестками, с повозок жураньцы из луков косили их задние ряды, но в горячке боя всего этого противник не замечал. Часть булгар вырвалась из общей свалки и попыталась обойти дарникцев с правого боку. Две повозки с этой стороны разъехались и навстречу им двинулась третья пешая полусотня. И снова до рукопашной не дошло, всюду булгары наталкивались на пики и сомкнутые щиты. Наконец их боевой порыв начал ослабевать.
            Дарник махнул рукой Быстряну. Распахнулись задние «ворота» стана, оттуда выехал конный отряд катафрактов, за ним жураньцы. Ничто не помешало тридцати тяжелым конникам выстроиться нужным клином и, обогнув повозки, врезаться в спину булгарских пешцев. Пика, удерживаемая двумя руками, враз прокалывала двух, а то и трех человек. Этот неожиданный удар решил все дело – войско булгар стало отходить, налет с дикими криками трех ватаг жураньцев с другого края превратил их отступление в паническое бегство. Часть булгар кинулась к воротам крепости, а другая – к оврагу. Борть повел к оврагу третью полусотню, в то время как две первых полусотни вслед за быстрянцами и жураньцами устремились к крепостным воротам. Там творилось сущее столпотворение. Булгарские ратники уже не помышляли ни о каком сопротивлении, только бы успеть попасть в крепость до того, как закроются ворота. Поток бегущих людей захватил и дарникских конников. Преследуя и избивая противника, они вместе с ним тоже втянулись в крепость. За конниками последовали и пешцы.
            Со своей повозки Рыбья Кровь с ужасом смотрел на это, легко представив, как его войско, зажатое со всех сторон хитрым противником, подвергается там уничтожению. Вскочив в седло, он выехал с арсами из стана и остановился, не зная, что делать.
            – Может, и мы? – спросил, подбежав, Лисич. Он, как полусотский стана, мог повести в бой еще тридцать возниц.
            – Стань у ворот и прикроешь отступление наших, – распорядился воевода.
            Возницы Лисича, похватав рогатины и секиры, побежали к крепости. Дарник не уточнил, с какой стороны ворот им стать, и был немало изумлен, когда отряд Лисича тоже скрылся в воротах крепости.
            Возле стана оставались только колесничие Меченого и ватага арсов. Незнакомое чувство беспомощности охватило воеводу – теперь уже ничто не зависело от него. Скакать самому в крепость, или стоять здесь, чтобы потом отсечь преследователей от отступающих липовцевтага арсовртнями опоры побежали к крепости. ?
            – А мы чего ждем? – досадливо проговорил Белогуб. Все арсы уже и мечи достали.         – Стоять! – рявкнул Рыбья Кровь. и арсы нехотя спешились.
– Надо выручать! – крикнул Меченый, подъехав к Дарнику. – Здесь уже без пользы. – Он выразительно указал на строй своих колесниц, откуда на воеводу умоляюще смотрели две дюжины камнеметчиков.
            Неожиданно из ворот крепости показалась группа булгар человек в тридцать.
            – Ну вот, – сердито произнес Дарник.
            – Это пленные, – засмеялся Меченый.
            Действительно булгары были без оружия, а сзади их сопровождали семеро конных жураньцев с пиками в руках. Подогнав пленных к стану, где их приняли камнеметчики с веревками в руках, жураньцы подскакали к Дарнику.
            – Там такое, такое! – радостно проговорил забрызганный чужой кровью старшой. – Мы снова туда.
            – Что такое, что? – спросил, улыбаясь, Меченый.
            – Все наше. – Старшой вопросительно посмотрел на Дарника и, получив одобрительный кивок, помчался с товарищами обратно в крепость.
            – Здесь за главного, – приказал воевода главному камнеметчику и вместе с арсами поскакал в крепость. Сразу за воротами пришлось спешиться – всюду лежали десятки убитых и раненых, и кони боялись ступать между ними. Кровопролитие уже закончилось, сменившись чистым грабежом. Липовцы прочесывали подряд все строения, пока одни вязали и сторожили пленных, другие выносили и складывали на землю под их охрану награбленное имущество. Невыносимы были женские крики и плач.
– Женщин собрать отдельно! – приказал воевода Белогубу.
И арсы, эти знаменитые грабители и насильники, бросилась спасать булгарок.
Опьяненные успехом липовцы во главе с неугомонным Журанем уже порывались напасть на посад и гостиные дворы. Дарник их строго предупредил, что первый, кто туда попадет, будет тут же повешен.
Навстречу Дарнику уже шли Борть с Быстряном, оба целы и невредимы, хоть и сильно забрызганы чужой кровью.
            – Идем, посмотрим, – позвал командира, сияя своим щекастым лицом, Борть.
Двухъярусный воеводский дом посреди крепости был наполовину каменный, наполовину деревянный. Узкая деревянная лестница с резными перилами вела на верхний ярус. Там, в большой нарядной светлице с маленькими стеклянными окошками, толпились катафракты. Посторонившись, они пропустили Дарника с сотскими в комнату, служившую сокровищницей. Вдоль стен тянулись ряды полок с золотыми и серебряными блюдами и кубками, под ними стояли два сундука. Отдельно висели меха и украшенное золотом и драгоценными камнями оружие. В каждом из сундуков было по нескольку отделений, чтобы дирхемы не мешались с солидами, а динары с милиарисиями. Имелись также серебряные и золотые слитки и множество женских украшений.
            – Пленный сказал, что здесь собраны торговые пошлины за год, их должны были вот-вот отправить в Булгар, – объяснил Быстрян.
            – Сколько здесь? – спросил Дарник.
            – Я думаю, тысяч на тридцать-сорок дирхемов.
Поручив Бортю с его лучниками переносить содержимое кладовой в стан, а Селезню с Терехом собирать все пергаменты и восковые свечи, Дарник с Быстряном продолжили осматривать крепость. С береговой стены открывался величественный вид на всю верстовую ширину Итиль-реки и многочисленные ладьи и лодки, направляющиеся к дальнему речному острову, то были посадские жители, в большинстве женщины и дети.  Отдельно вверх по течению усиленно гребли три ладьи с четырьмя-пятью десятками булгарских ратников, спасшихся от третьей полусотни бортичей. Еще пять боевых судов были оставлены невредимыми на берегу.
– Хоть ты в погоню плыви! – усмехался Быстрян.
            – А может, вниз по реке, хазар потрепать? – с серьезным видом бросил воевода.
            – Ну ты вообще всех побить за один раз хочешь! Нам бы с этой добычей как-то расхлебаться. Теперь мы из-за нее у всех бельмом на глазу.
            Похоже, главный сотский был прав. Помимо сокровищницы, в крепости нашлось немало и других ценностей. Дорогие ткани и одежда, меха и посуда, ковры и шубы, мед и вино, множество оружия и доспехов, целый склад железа, меди, олова и свинца. Теперь все это с трудом перетаскивалось в стан.
            – Крепость поджигать будем? – спросил Белогуб, видя, что воевода собирается ехать в стан.
            – Зачем? – вопрос у Дарника вырвался совершенно непроизвольно.
            – Не знаю, можно и так, и так, – пожал плечами полусотский арсов.
            – Тебе решать, – поддержал его Быстрян.
            Для воеводы это было новое дело: взять и сжечь целую крепость.
            – А может я тут вообще захочу остаться, – вывернулся он.
            – Тогда надо оставлять здесь охрану, – рассудил Белогуб. – Казгарцы все здесь разнесут и подожгут, а потом на тебя все свалят.
            – Тут уже нечего разносить, – Дарник еще не до конца понимал.
            – А двери, столы, скамьи, все другое.
            Быстрян кивком головы подтвердил правоту арса.
            – Сегодня пусть твоя ватага останется, – распорядился воевода.
– Смотрите не перепейтесь здесь, – посоветовал Белогубу Быстрян.
            На поле перед воротами крепости возничие Лисича собирали оружие, снимали с убитых булгар доспехи и складывали их ровными рядами. Рыбья Кровь приказал сосчитать свои и чужие потери. Дарникцам победа обошлась в тридцать убитых и столько же раненых. Потери булгар превышали полторы сотни, около сотни было взято в плен. При виде кровавого месива из рубленной человеческой плоти зашлась в истерике Саженка, да и сами липовцы, остынув от кровожадности, выглядели подавленными и удрученными. С наступлением темноты воевода приказал половину трупов булгар утопить в реке, пусть казгарцы считают, что многим из них удалось спастись на ладьях. Собственный погребальный костер тоже особого веселья не вызывал. Но уж слишком велика была добыча!
На тризне Рыбья Кровь объявил, что доля добычи всех погибших обязательно будет выделена и достанется их женам и наложницам, а если у них наследниц не окажется, то будет отдана другим вдовам ватаги, к которой убитые были приписаны. Это тоже немного скрасило общую скорбь.
С доставшимися пленницами решено было поступить по наказам Шуши: ночь пусть спокойно переночуют, а утром уже определять ей хозяина.
– А как быть с теми, кого уже успели сильничать? – не удержался от подначки Журань, чувствующий себя главным удальцом.
– Хорошо, покажи тех, кого сильничали и самих сильников, – распорядился Дарник.
– И что, повесишь их? – обеспокоился сотский.
– Да ничего не будет, ты только покажи.
Другие сотские улыбались в ожидании чего-то необычного. Ну что ж, после небольшого розыска пятеро сильников вместе со своими жертвами совету сотских были представлены.
– Запиши, все их имена, – сказал воевода мальчишке-писарю. – И имена их наложниц, и что отныне они будут всегда жить вместе и заботиться друг о друге.
Хохоту сотских не было предела.
– У меня уже есть жена! – вопил один из сильников.
– Какого лешего мне о ней заботиться? – кричал второй.
– А я получше хочу выбрать! – вторил ему третий. – Не эту!
Сотские хохотали еще пуще. Ратники, когда об этом узнали, тоже веселились от души. Так с тех пор этот закон в дарникском войске и утвердился: а что, будешь знать, как до конца битвы свою похоть распускать!
Но если что делать с пленницами было понятно, то что с пленниками не очень. Быстрян заметил, что, возможно, в посаде и в гостиных дворах найдутся булгары, которые захотят выкупить на свободу соплеменников. Дарник с готовностью согласился на это.
            Среди пленных оказалось два лекаря, которые, не обращая внимания на липовцев и вооружившись ножами, мазями и повязками, принялись извлекать наконечники стрел и сулиц из раненых, не делая различия, кто перед ними словенец или булгар. Превратив одну из телег в большой стол они резали, промывали и сшивали. Привлеченный криками липовца с разрубленным коленом, Дарник пошел взглянуть, что там происходит. Дав раненому болезаглушающее снадобье и перетянув ему выше раны бедро, лекари особой пилой допилили поврежденную кость и затем зашили культю. Судя по всему, они были довольны своей работой и не сомневались, что раненый останется жить. Радовались и товарищи раненого. Один лишь воевода был в сомнении: зачем превращать человека в калеку, не лучше ли дать ему спокойно умереть?
Поняв, что дальнейшего грабежа не будет, к стану дарникцев потянулся ручеек самых отважных гостей. Сначала явились хозяева гостиных дворов с подарками и просьбами не разорять их, следом пожаловали купцы, постояльцы этих дворов – выяснить, что будет с их имуществом. Дарник заверил всех явившихся, что воюет только с воинами, все что ему надо это выдача словенских рабов и даже раздал несколько грамот, разрешающих купцам первый год торговать в Липове беспошлинно. То же самое потом повторил и переговорщикам из посада.
Сейчас его больше всего беспокоила та добыча, которую они захватили, вернее, то, как ее лучше сохранить. Двум ватагам строго было запрещено на тризне пить вино и хмельной мед и смотреть за доверху нагруженными трофеями повозками. Ночью ему даже приснился сон, как арсы воруют мешки с золотом и серебром и о двуконь уносятся в разные стороны.
 
8
Утром Дарника с Саженкой разбудил с лукавой ухмылкой Селезень:
– Там к тебе пришли!
У входа в стан прямо на траве расположилась толпа в несколько сотен одетых в рубище людей: половина мужчин, половина женщин и два десятка детей.
– Твои словенские рабы, – пояснил, стоявший у входа Быстрян.
– Ого! – восхитился, подходя Борть. – А чем кормить будем? Ты, кажется, говорил, чтобы с харчами их отдавали?
Пока что харчи были не самым главным, помимо вина и меда из крепости вынесли достаточное количество колбас, сыров, хлебов, овса и проса. Осмотр рабов вышел безрадостным. При подходе воеводы все они вскакивали на ноги, но смотрели испуганно и недоверчиво, мало представляя, что их дальше ждет. Народ был в основном тщедушный и некрасивый, разве что дети как дети. Дарник молчал, не решаясь что-либо им обещать.
Быстрян, отведя его в сторону, поучил уму-разуму:
– Я тебе еще в Корояке хотел сказать, когда ты своих мальчишек из Ургана привез. Нет никакого смысла освобождать рабов и везти их назад в Словению. Чем еще русы отличаются от словен: когда у словенина голод, он идет сдавать в закупы своих детей, а рус просто берется за кистень. Среди этой толпы рабов ты не найдешь ни одного руса, он непременно зарежет своего хозяина и сбежит. А эти… Словения просто освобождается от негодных для стойкой жизни людей.
– Я хочу заселить ими леса возле Липова, чтобы нам было вдосталь хлеба.
– Думаешь эти смогут хорошо землю пахать?
– Не смогут – заставлю! – сдвинул брови Дарник.
– Тогда нам нужно как можно быстрей возвращаться в Липов, чтобы успеть этим до зимы что-то построить.
Ратники между тем с нетерпением ждали дележки пленниц, многие уже даже успели присмотреть себе кой-которую. Поэтому сразу после утренней трапезы было назначено награждение лучших воинов. Перед общим строем сотские называли своих удальцов и объявляли то, чем они отличились, и воевода вручал им медные фалеры. В Остёре Дарнику успели изготовить еще несколько серебряных фалер. Одна из них досталась Жураню – именно он увлек в крепость и своих конников, и быстрянцев, вторая – катафракту, который стоя у ворот, отбился от пятерых булгар, не дав им закрыть ворота. Полусотские, правда, настаивали еще на третьей серебряной фалере – самому воеводе, но Рыбья Кровь со смехом отмахнулся:
            – Мне подобает только золотая фалера, а их пока у нас нет.
            Помимо фалер каждый из отличившихся воинов получил право выбрать себе наложницу из числа пленных булгарок. Тут вдруг выяснилось, что у половины из них рядом находятся мужья – пленные булгарские ратники. Сам плен и так наказание хуже не бывает, а ежели еще на твоих глазах и жену отдают другому!.. Как нарочно в этот момент из крепости выскочили десятка три булгарских детей, прятавшихся там всю ночь и все вокруг тут же наполнился жалобным детским и женским ором. Что, впрочем, помогло Дарнику найти нужное решение:
            – Я совсем забыл, мы с сотскими решили получить за пленниц выкуп, – стал он выкручиваться. – Если кто согласен, чтобы из его жалованья вычли потом пятьдесят дирхем, то пожалуйста. Или можете выбрать любую рабыню без денег.
            Разумеется, бесплатное женское блюдо оказалось предпочтительней. Сначала выбирали рабынь бойко, но когда остались только старые и некрасивые, один из фалерников попросил вместо наложницы один дирхем, чем вызвал общий хохот дарникцев. За такой выбор Рыбья Кровь тут же вручил ему целых десять дирхемов. Так это правило: наложница или десять дирхемом потом в их войске и закрепилось. К слову сказать, под конец были разобраны и самые уродливые из женщин, с обязательной оговоркой, что после похода они этих своих «зазноб» смогут вернуть назад воеводе.
Сон о воровстве войсковой казны арсами не давал Дарнику покоя, и после награждения он спросил у сотских, не лучше ли часть денег прямо сейчас раздать ратникам, чтобы каждый сам сохранял свое богачество. Возразил только Быстрян: они немедленно все пропьют или проиграют, остальные согласились. Каждому ратнику было роздано по двадцать дирхемов, десятским по тридцать, полусотским по сорок, сотским по пятьдесят. Под шумок Рыбья Кровь постарался заодно избавиться и от войсковой казны – пусть выбранные сотскими гриди стерегут ее, оставив на хранение любимым арсам лишь воеводскую десятину.
Получив на руки желанное серебро, ратники тут же заспешили на казгарское торжище, побыстрее превращать монеты во что-то более приятное, вдогонку им было сказано, что все покупки понесете потом на себе – в обозе места уже нет.
Все понимали, что надо как можно скорее сниматься с места и отправляться в Липов, и никак не могли это сделать. Одно дело было доверху навалить повозки добычей, другое – стронуть все это с места, не забывая при этом о четырех сотнях «этих», которых не сильно погонишь бравой войсковой поступью. Неделя понадобилась на то, чтобы прикупить у купцов и казгарцев дополнительных повозок и лошадей, а на каждого из «этих» по мешку все равно какого зерна. И распределить это потом равными долями по сотням и ватагам.
С особым трудом пришлось освобождаться от булгарских пленников и пленниц. Купцы и слушать не хотели об их покупке, не соблазнялись и обещанием, что потом сами булгары заплатят им за свое освобождение гораздо больше. Выход нашел Борть:
– А давай сделаем ложную сделку, чтобы купцы на глазах пленников платили за них с женами по пятьдесят дирхемов за голову, а позже казначей войска тайно возвернет купцам по сорок дирхемов назад.
Так и сделали, разом освободившись от шестидесяти пленников и сорока их жен – тысяча дирхемов ведь тоже деньги. По договоренности с купцами всех выкупленных пленников вернули в крепость, дабы они сами ее охраняли. Детей и часть раненых пленных отпустили и вовсе без выкупа. Зато двух булгарских лекарей Дарник отказался отпускать и за двойной выкуп:
– Нам они самим нужны. Год-два поживут в Липове, обучат других лекарей и с хорошим жалованьем вернутся в Казгар. Будет только так.
            Помимо сборов в дорогу, за неделю были дважды проведены большие боевые игрища, на которых заодно испытали и рабов, что помоложе и покрепче, с легкой руки Быстряна их теперь так и называли «эти». Если на первых игрищах казгарцы смотрели лишь издали, то на вторых были уже не только полноправными зрителями, а и участниками. Немало присутствовало на ристалище и мелких торговцев, хотевших, как водится скупить за бесценок у победителей часть добычи, но разжиться могли лишь остатками дирхемов ратников. Воевода сильно разочаровал их, разрешив становому сотскому Лисичу продать за должную цену только часть самого тяжелого имущества.
            По завершении вторых игр Рыбья Кровь объявил, что кто хочет получить богатство и славу может присоединиться к ним. Фемел был прав, когда утверждал, что понятие родины в словенской земле еще не существует, как не было его ни в Булгарии, ни в Хазарии. Отрываясь от родительского очага, любой вольный бойник отрывался и от всего остального. Служить племенному вождю почти всегда означало пойти против собственного рода, поэтому молодые воины старались попасть на службу как можно дальше от своего селища. Если платили хорошо, и служба была не в тягость, то многие на чужбине так и оседали, обзаводясь домом и семьей. Но немало находилось и тех, для кого победы и большая добыча были превыше всего. Поэтому побежденные нередко вливались в войско победителя и никому это не казалось зазорным или недопустимым поступком.
            Слова Дарника пали на благодатную почву, у всех, кто их слышал, было достаточно времени, чтобы как следует приглядеться и к липовскому воеводе, и к его гридям, и хорошо все обдумать. Уже на следующее утро сорок молодых казгарцев, половина из которых были булгарами, выразили желание присоединиться к их войску. Отказа не было никому, все они тут же пополнили поредевшие ватаги.
– А ты не боишься, что все эти инородцы научатся у тебя, чему им не следует? – пробовал остеречь воеводу Быстрян.
– Чем наше войско будет разноплеменней, тем лучше, – отвечал ему Дарник.
– Да чем же это лучше?
– Я второй раз родился, когда ушел из Бежети, а третий раз родился, когда перезимовал в Липове. Ты ведь тоже не бежишь в Корояк рассказывать мои секреты. Зато теперь нас в Липове будет больше чем самих липовцев.
– Ну да, чтобы они нас еще сильней невзлюбили?
– Кто же невзлюбит тридцать тысяч серебряных дирхемов!
По итогам игрищ около сотни «этих» были определены не только в возницы, костровые и пастухи, но и в пешцы – таскать тяжелый щит и копье большого умения не надо. Толстяк Борть только пыхтел, когда теперь выстраивал для строевых занятий сто пятьдесят щитников и сто пеших лучников, многих из которых он уже не мог запомнить не только по имени, но и в лицо. Легче приходилось Меченому, но и он старался не отставать. Потребовал купить ему десять двуколок и превращал их в колесницы для двух-трех лучников. Зато довольны были прежние возницы – их перевели в щитники и конники, а некоторые стали старшими напарниками у «этих».
            Наконец, назначен был день отправления. Однако стронуться с места удалось не сразу, выяснилось, что несколько повозок так перегружены, что впору вторую пару лошадей впрягать, сказалось, что из крепости выгребли все железное, включая ножницы и гвозди. Сотские рвали и метали. Кое-как самое тяжелое переложили на другие повозки и с вдвое меньшей скоростью тронулись на запад, по дороге, по которой пришли. Помимо самых разных подвод, брели полсотни вьючных лошадей и семенила пара сотен овец. «Этих» никто не сторожил, давая им полную возможность сбежать.
Единственное, что теперь беспокоило Рыбья Кровь, что его войско потеряло всякую боеготовность, то, что называлось ромейским словом «дисциплина» прямо на глазах исчезало. Видимость порядка сохранялась только у быстрянцев и у пары ватаг Жураня. За воеводой постоянно следовал лишь один десяток арсов, второй оставался возле воеводской повозки. Пешцы шли как придется, балагуря со своими наложницами, и вдали от повозок, на которые были их сложены щиты, копья и сулицы. Строжничать на глазах у веселых женщин как-то не очень получалось. Выставлять правильный повозочный стан пытались только в первый день и то безуспешно, потом и вовсе от этого отказались. Двигались двойной повозочной цепочкой, которая вечером просто разъезжалась в два полукруга из трех рядов повозок в каждом. Вечером их стойбище и вовсе превращалось в веселое празднество, где до глубокой ночи звучали песни и смех, а утром уйма времени уходило на раскачку.
– Да кто на нас тут посмеет напасть, – легкомысленно оправдывались сотские.
Рыбья Кровь уже и не спорил, не сомневаясь, что повод призвать к порядку рано или поздно обязательно найдется.
Шестьдесят верст до Остерицы преодолели за пять дней с постоянными остановками и починкой ломающих повозок. Еще два дня понадобилось для переправы через реку. За это время сбежало не больше десятка «этих», остальные втянулись в общие заботы и устремления. Все чаще спрашивали воеводу, а что их ждет в Липовской земле.
– А что вам лучше: в вольные смерды на поля, в войсковые мастерские или плотничать – избы ставить? – с любопытством откликался Дарник.
– Нам бы возле печей со щами и хмельным медом, – было их главным пожеланием.
Видя воеводскую терпимость, ратники тем временем распускались все больше. Уже и драки стали возникать и мелкое воровство. Однажды уже после переправы через Остерицу случилась кража бочки ромейского вина, после чего две ватаги сильно перепились и устроили драку с разбитыми лицами и ножевыми ранениями. Суд Дарника был короток: всем драчунам велено было бросить жребий, после которого по одному неудачнику от каждой ватаги были поставлены на чурбаки под деревом с петлей на шее. Водяные часы отметили добрый час, один из осужденных сумел развязать свои руки и благополучно скинул с себя петлю, второй, глядя на него, заспешил и, не удержавшись соскользнул с чурбака. Все ахнули и посмотрели на воеводу, но тот, даже не дрогнул. 
Из рядов зрителей выскочила разъяренная Саженка и с кулаками набросилась на Дарника:
– Ну как ты можешь! Как ты можешь! Палач! Палач!.. – Один из ее кулачков даже попал воеводе по лицу. Стерпеть такое в присутствии ратников было невозможно.
– Петлю и на чурбак! – едва сдержав свою руку, потянувшуюся за клевцом, процедил он Белогубу.
Посмотреть на воеводскую наложницу, балансирующую на чурбаке с удавкой на шее, сбежало еще больше народу. Но бывалый арс угодил всем, так связал ей руки, что очень скоро липовское стойбище огласил общий радостный вопль – Саженка развязала их и сняла с шеи петлю.
О повешенном ратнике уже никто не вспоминал, в том числе и Саженка. Весь вечер она была тиха как никогда. Дарник даже настроился, что заснуть придется без соития, но нет, как только он забрался на повозке под покрывало, тут же завозилась, притискиваясь к нему голым животом и обиженная зазноба.
– Я больше так не буду, – шепнула она.
Он хотел тоже извиниться, но вовремя вспомнил шутливый совет данный ему некогда в Бежети дядей Ухватом: «После ссоры с женщиной, никогда нельзя первым извиняться. Она сама должна придумать тебе оправдание».
Войско тоже было как женщина, оно даже не оправдывало, а целиком одобряло своего воеводу: а как еще с нами такими шальными поступать надо. 
Три дня пути вдоль Остерицы в сторону Остёра проходили вполне спокойно, пока вдруг среди короякцев не возникло некоторое брожение умов, которое словами выразил гончар Куньша:
– А стоит ли нам туда идти? А не придумает ли князь Вулич со своими хазарскими послами какую-нибудь каверзу, мол, часть своей добычи вы должны отдать нам, хотя бы за мирный проход по земле княжества?
Рыбья Кровь и сам мельком думал об этом, но не решался произнести вслух, дабы не уличили в чрезмерной робости, но раз и другим такие мысли приходят, то почему бы и не обсудить.
– А как же те четыре тысячи, что тебе еще обещал князь Вулич? – тут же напомнил на войсковом совете Борть.
– Когда увидят, что у нас здесь, скажут, не прыгайте отроки выше собственной головы, – Меченого распирала веселость от такого предположения.
– Мы больше четырех тысяч там растратим, чем получим, – по-хозяйски рассудил Лисич.
– А я бы так с удовольствием пару дней походил по остерскому торжищу, девок бы за бока пощипал, – Жураню все было нипочем.
– Будет причина тебе зимой к князю поехать и получить или не получить обещанное, не так обидно будет, если сейчас Вулич начнет юлить, – сказав так, Быстрян полностью угадал собственное желание Дарника.
Позвали проводника узнать, есть ли еще дорога на запад, чтобы не из Остера, тот подтвердил, что есть, только насчет мостов и бродов на ней он не очень уверен. Пришлось искать дополнительного местного проводника. Но это были уже мелочи. Месячной давности проход дарникцев по этим землям ни к каким бедам не привел, а коль скоро липовский воевода готов был щедро платить за любые услуги, то все встречные селища и городища не только продавали им хлеб и мясо, но непрочь были и какими другими прибытками поделиться, так что их чисто военный поход быстро превращался в торговый.  
            Еще неделя пути и вот-вот должна была уже показаться Илочь-река, по которой Рыбья Кровь собирался спуститься до Толоки, а там уже и до Липова рукой подать. Однако общее благостное настроение было резко нарушено гонцом от князя Вулича, сообщившим, что от Казгара по следам дарникского войска идет тысячная конная рать булгар во главе с грозой хазар воеводой Завилой, намереваясь покарать Дарника и вернуть казгарскую казну. Этакая полновестная расплата за слишком легкую победу.
            На военном совете сотские хорохорились:
            – Построим хороший стан с рогатками и «чесноком» и отобьемся. Как с арсами.
            – А ну как они лезть на приступ не будут, а просто будут вести долгую осаду? – возражал воевода.
            – У нас харчей на месяц предостаточно. Стрел и камней тоже.
            – А наших триста коней? Они землю грызть будут? – уточнял Дарник.
            – Конницу можно будет отвести в лес. Она наоборот им житья не даст.
            – Тысяча булгар построятся сетью и прочешут лес так, что никто не уйдет, – отражал Рыбья Кровь.
            – Надо разделиться, – предложил Быстрян. – Обоз пусть уходит в Толоку и Липов. А четыре сотни с колесницами станут где на холме, будут отбиваться и тянуть время.
            – А если они обойдут этот холм и пойдут догонять большой обоз? – воевода и тут нашел чем ответить.
            Сотские удрученно молчали.
            – Надо хотя бы все золото и серебро собрать и зарыть в тайном месте, чтобы в любом случае назад булгарам не отдавать, – придумал Лисич.
            – Ну уж нет! – рассмеялся Дарник. – Нас им будет очень нелегко победить и если они потом еще и казну не получат, то это и совсем несправедливо будет.
            Сотские заулыбались, почувствовав его уверенность в их будущей собственной несомненной победе.
            – Значит, так, – принял решение воевода. – Я остаюсь здесь не с четырьмя, а тремя сотнями. Быстрян с обозом и остальными идет дальше, переправляется через Илочь, находит подходящее место и строит там новый боевой стан и устраивает там большой сенокос для лошадей, чтобы, когда я с тремя сотнями отступлю за Илочь, там было все готово и для нас. Вместо одной дадим булгарам две больших битвы-осады. Думаю, потом мы с ними всю казгарскую казну по-честному разделим пополам и разойдемся в разные стороны.  И каждый сможет трубить о своей несомненной победе.
            Сотские расходились по своим местам улыбаясь, картина, нарисованная их предводителем не могла не понравиться: безнадега оборачивалась легкой мальчишеской драчкой, не более того.
            Срочно было проведено полное перестроение всего войска. Борть, Журань и полусотский-роганец, остававшийся вместо Быстряна получили право добрать в свои сотни лучших ратников. Лучники запасали по три полных колчана стрел. Камнеметчики по всем окрестностям собирали камни. Сулицы, три вида других копий, метательные топорики и ножи, лучшие щиты, шлемы и доспехи – ни о чем не было забыто. Двадцать старых боевых повозок с высокими бортами и двенадцать камнеметных колесниц были освобождены от всякого иного груза, кроме оружия и еды. А их груз переложили на десятки срочно изготовленных волокуш.           
Наконец большой обоз тронулся в путь. Малый же, вспоминая прежние навыки, составили в квадратный боевой стан. Какой же он казался теперь крошечным и не надежным! Убедившись, что все идет должным образом, Дарник направил Белогуба с десятью арсами в дозор на восток, а сам с другой полуватагой арсов отправился по следам большого обоза, примериваясь, где следует занять оборону. Не проехав и пары верст, они обнаружили лесистый взгорок с замечательным трехсаженным обрывом с одной из сторон, стало быть повозками можно было закрывать лишь три его стороны. Здесь воеводу нашел дозорный, сообщивший об обнаруженном стане булгар.
            Когда воевода вернулся к малому обозу, Белогуб со своим десятком был уже там. Арсы выглядели героями и в самом деле были ими, привезя с собой живого завиловца. Тот, правда, делал вид, что не понимает словенского языка, но перекинутая через сук дерева веревочная петля быстро сделала его сговорчивым. По словам пленника всего их в отряде пятьсот человек, повозок нет, но есть двести вьючных лошадей с оружием и едой.
            Дарник снова возблагодарил своих бежецких богов за то, что как вовремя все случилось. А если бы наоборот, первыми бы их беспорядочное безмятежное становище обнаружили дозорные булгар?
 
9
            Не теряя времени, он тут же приказал всем надеть доспехи и как можно быстрей двигаться к облюбованному им взгорку. Прикрывать отход оставил выстроенные поперек дороги четыре колесницы и две ватаги Жураня.
Когда показался первый разъезд булгар, передняя линия повозок на взгорке была уже выстроена, а над колесницами были натянуты полотняные навесы, скрывая до поры смертельный оскал камнеметов. Только вместо «яблок» и «орехов» Рыбья Кровь распорядился использовать лучные стрелы.
– Чтоб сделал мне всех булгар безлошадными, – сказал он Меченому. – Ранение стрелой будет лучше, чем удар камнем на излете.
Расположение их взгорка еще хорошо было тем, что проходящая мимо него дорога тянулась вдоль топкого луга. Поэтому при появлении передовой сотни булгар, которая после небольшой паузы все же двинулась по дороге вперед, Дарник весело закричал, чтобы все услышали:
– Вот они нам и попались, голубчики! Вы только смотрите всех не перебейте там, а то жураньцы вам не простят! Стрелять только по моему знаку. Веревки для пленных все взяли? Кто будет ранен, на глаза не показывайтесь, вы мне все здоровенькими и крепенькими нужны.
Воины смеялись – задор и уверенность воеводы в победе хорошо снимали волнение и страх. Из леса чуть северней тем временем выехала еще сотня булгар и остановилась, обнаружив перед собой обрыв взгорка. По центру выступил и третий, самый многочисленный отряд. Если пленный не обманул с числами, перед дарникцами развернулась вся булгарская рать, еще полсотни коноводов должны были остаться при вьючных лошадях. Посередине большого отряда выделялась небольшая группа всадников в блестящих на солнце доспехах, это без сомнения был сам Завила со своей охраной и гонцами для передачи сотским нужных приказов.
Вот из большого отряда вперед выскочили пятеро конных лучников, которые подскакав к повозочной стене на двадцать сажен, выпустили по две стрелы и повернули назад. Хотят узнать силу и меткость наших луков, понял Дарник. Липовский стан сохранял бездействие.
Передовая сотня булгар, сделав еще одну остановку, снова двинулась по дороге. На небольшом отрезке пути ей предстояло пройти всего в пятидесяти саженях от липовских повозок – для простых охотничьих луков слишком далеко, но только не для луков дальнобойных и камнеметов со стрелами.
– Пуск! – рявкнул Рыбья Кровь.
Восемь камнеметов и шестьдесят дальних лучников, как их называли, спустили свои тетивы. Неприкрытые доспехами кони были великолепной мишенью, да и не все всадники сумели хорошо прикрыться своими обтянутыми бычьей кожей щитами. После третьего залпа это обошлось передовой сотне потерей не менее двух десятков воинов и доброй половины коней. Любо-дорого было смотреть, как мечутся раненые животные и спасаются бегством их горделивые наездники.
            Увы, немедленного лобового нападения на стан не случилось. Уж как только противника не дразнили: и по-булгарски кричали оскорбления и по-словенски и по-хазарски. Несколько молодцов выскочили за повозочную стену со спущенными штанами и весьма красочно показывали, что они хоть сейчас готовы сделать с булгарскими пастухами. Один из жураньцев и вовсе выскочил за стену на коне и живо проскакал вдоль всего завиловского войска. Ответом ему было десяток выпущенных стрел, одна из которых даже слегка ранила жураньского скакуна.
            Чуть подавшись назад в лес, булгары спешились и непонятно было остались они все тут, или половина их обойдя взгорок с другой стороны погналась за большим обозом – следы его ухода на дороге скрыть было невозможно. Белогуб, видя беспокойство Дарника, предложил послать лазутчиков.
            – А что, есть такие охотники? – удивился воевода.
            Оказалось, есть. Двое арсов откликнулись на призыв своего полусотского и на удивление всем украсив свои рубахи и портки ветками травы, скользнули со взгорка в редкий кустарник и лес. Вернулись с двумя булгарскими шлемами, как доказательство того, что они не отсиживались в безопасности. По их словам, все булгарское войско осталось на месте, не понятно только, чего сидит и ждет.
            Загадка разрешилась просто: к вечеру в булгарском становище обнаружилось с десяток обыкновенных телег, взятых, скорее всего из ближайшего словенского селища. Неужели, как и арсы покатят на нас телеги с соколами, удивлялся Рыбья Кровь.
            Но нет, телеги понадобились завиловцам для другого. Нагрузив их целыми стогами травы и веток, их не спеша, на руках покатили к подножию взгорка, составив затем из них нечто вроде своей собственной повозочной стены. Дарник разрешил стрелять по этим толкателям лишь лучшим лучникам при полной уверенности попадания в цель. А камнемены напротив телег были заряжены самыми полновесными «репами».
            С наступлением темноты за телегами стали накапливаться булгарские пешцы, очевидно было их желание быстрым броском преодолеть двадцать сажен расстояния и пользуясь своих численным превосходством ворваться в повозочный стан. Позже выяснилось, что они считали, что дарникцев не больше полуторы-двух сотен.
            Ну что ж, на случай подобной ночной рукопашной у дарникцев имелись белые ленты на шее и плечах и короткие копья-рогатины, которые столь отлично проявили себя в схватке с мечниками арсов, надо было только покрепче взять их в две руки и плечом к плечу со своим напарником вперед. Тут главное было уловить нужный момент, чтобы не было слишком поздно. И когда за телегами скопилось не меньше семи десятков булгарских мечников Рыбья Кровь дал отмашку Меченому. «Репами» по телегам ударили одновременно все двенадцать камнеметов, в три залпа превратив булгарское защитное укрепление в груду обломков. Следом полетели «яблоки» и сулицы. После чего колесницы откатились вглубь стана, а в образовавшиеся прогалины на ошеломленного камнепадом противника с копьями на перевес бросилось сто пятьдесят бортичей. За ними чуть погодя быстрянцы с жураньцами. Завершил же могучую вылазку воевода со своими арсами и Меченый со своими камнеметчиками – им тоже помахаться было в охотку.
            Вспоминая потом этот ночной бой, Дарник всячески корил себя за безумную опрометчивость, ведь стоило Завиле чуть придержать при себе одну из своих сотен и расклад сражения был бы совсем иной. Но случилось так как случилось. Копейная атака, тем более с горки вниз совершенно опрокинула скопление булгар, передние, падая, сметали вторых, а отскоки вторых заставляли делать шаг назад третьих. Когда из стана выскочили арсы, булгары уже побежали, камнеметчикам и вовсе потрудить ноги пришлось больше чем руки в погоне хоть за одним пленным.
            Летний предутренний свет озарил не поле боя, а поле резни, особенно удручающе выглядели десятки лошадей, привязанных к деревьям, хозяевам которых не суждено было до них добраться. Тела булгар покрывали все подножие взгорка, десятки тяжелораненых еще стонали и шевелились, но лишь для того, чтобы через несколько движений окончательно испустить дух. Оба булгарских лекаря уже приступили к делу, стараясь помочь тем, кому еще можно было помочь. Сотские доложили воеводе о собственных потерях, убиты были одиннадцать ратников, сущий пустяк по сравнению с двустами трупов противника. Из сотских пострадал Журань, получив удар копьем в живот, от смертельной раны умирал и второй воеводский оруженосец Терех.
Ратники, уже немного охладев, деловито занимались сбором трофейного оружия, весело показывая друг другу особенно интересные находки. Помимо блестящей победы, им довелось познать плечо боевого напарника и правильность своей выучки. Кто-то подвергся большей опасности, кто-то меньшей, но никто уже не делился на отважных и отсидевшихся в стороне. Конники больше не заносились перед пешцами, арсы перед конниками, камнеметчики перед арсами. Не дожидаясь команды, выбирали лучшего бойца в каждой ватаге и лучшего воина всего сражения.
Если до сих пор Дарнику приходилось удивляться только самому себе, то сейчас он почти с ужасом смотрел на своих гридей – каких чудовищ он выпестовал! Неужели прав Фемел и когда-нибудь ему придется уйти в пустынь замаливать свое человекоубийство? Ему вдруг представилось, что все обиженные им в прежних сражениях будут снова и снова собираться, чтобы наказать его, а ему вновь и вновь придется доказывать им свое превосходство и заново побеждать их. Чем такая доля лучше судьбы смерда, из года в год вынужденного ковырять землю, или раба, зависимого от воли хозяина? Вспомнилось пренебрежительное отношение ромеев к своим блистательным воинам. Все правильно: разбоем проживешь лет десять, но тысячу лет не проживешь никогда. Ужасно хотелось придумать нечто такое, что прославило бы его больше военных побед, но что именно это может быть Рыбья Кровь не мог себе даже смутно представить.
            Пленных было больше сотни, и они еще прибавлялись за счет легкораненых и пойманных беглецов. Если еще вчера они могли быть условием для переговоров, то что с ними делать сейчас. Хоть ты отпускай их на все четыре стороны. Булгарских коней и вовсе было под три сотни, среди них сотня вьючных. К разочарованию обыскивающих две сотни вьюков арсов войсковой казны там не нашлось (коноводы тоже люди, чтобы оставлять серебро врагу), зато полно было целых снопов стрел, веревок и цепей для дарникцев, попон, подков, одеял, медных котлов, полдюжины бочонков с хмельным медом. Нашелся и подарок для воеводы: расшитый прямо ханский шатер Завилы. 
            Не успел Дарник полюбоваться на красивую тонкую материю, как Селезень доложил, что нашли самого Завилу, он оказался среди приведенных жураньцами беглецов. Зоркие глаза, морщинистое голое лицо, сухое сутулое тело, под золочеными доспехами рубашка из шелка-сырца. По рассказам такая рубашка вминалась в тело вместе с наконечником прилетевшей стрелы и потом так же осторожно вместе со стрелой вытаскивалась, не давая ране загноиться. Завила, бестрастно глядя в сторону, хранил упорное молчание. Да и о чем с ним сейчас было говорить? Только увести с глаз прочь под отдельную охрану.
            Если с погрузкой на повозки новой добычи и раненых справиться было не сложно, то сожжение двухсот тел на сырых дровах потребовало гораздо больших усилий. Отдельно были сожжены собственные убитые, включая умерших Жураня и Тереха. Тризну справляли трофейным медом и немеренным количеством жареной конины.
            Когда дошло дело до награждения, выяснилось, что запаса фалер на всех не хватает, ведь            наград достойны были больше чем каждый десятый. Рыбья Кровь под смех ратников тут же стал диктовать писарю, кому и за что выдадут фалеры уже в Липове. Правда, оставались еще три серебряные фалеры, одну из которых воевода собирался вручить Белогубу за его арсов, но потом все же удержался, более того, отозвав Меченого и Бортя в сторонку, объяснил им, что они оба достойны серебряной фалеры, но чтобы ценность награды не уменьшалась, он намерен вручить ее одному Бортю. Тростенцы не возражали, наоборот были польщены, что воевода счел нужным обсудить это с ними.
Липовец Борята, занявший место Жураня все порывался послать гонцов к Быстряну, успокоить большой обоз, что угрозы никакойуже нет.
– Нет уж, пускай еще поволнуются, – под смех сотских остановил его Дарник. – Иначе и половины нужных дел не сделают.
Напоследок оставалось главное: что делать с пленными? Может с сотней охранников вести их в Остер к князю Вуличу, тот придумает, как с ними поступить? Если брать с собой, то как охранять?
С последним помог разобраться Белогуб:
– С их охраной затруднений не будет. Отдели и охраняй Завилу и сотских, без них остальные это стадо овец, пойдут за тобой без всякой охраны. Ты же хотел заселить липовскую землю своими смердами, вот и засели. Будет у тебя городище «этих» и городище булгар.
Так Рыбья Кровь решил и сделать. Добавил от себя пленным лишь небольшое слово через толмача:
– Если которого из вас захотят выкупить, тот будет свободен, как только придут деньги, все остальные получат свободу ровно через два года. За это время вы должны будете построить хорошее городище и поднять хлебную ниву себе на прокорм и все. Обижать вас будут только те, кого вы выберете себе старостами.
И точно, едва с утра повозочный стан развернулся в походный поезд и тронулся в путь, сзади за ним без всякого присмотра зашагали полторы сотни более-менее здоровых пленных. Правда, все лошади на всякий случай были перемещены в голову колонны. Не в пример прежних дней все старались двигаться как можно быстрее и бодрее – до темечка надоели все эти битвы и ношение оружия, скорей бы уже на Дворище, а там голышом нырнуть в Липу и неделю не трогайте меня.
В полдень их встретил сторожевой разъезд большого обоза, с изумлением таращился на бесконечные вереницы трофейных лошадей.
– Да чего там, всего-то одна тысяча и была, нам на один зубок! – со смехом объясняли им записные остряки. – Всех утешили как надо!
Так огромным пыльным облаком и приблизились к Илочи, где переправа так до конца и не закончилась. Оставшиеся на левом берегу ратники со щитами и луками стояли уже наизготовку, тоже не сразу поверив в столь полную и быструю победа своего заградительного войска. 
– Купаться! Купаться! Купаться! – единый стон прошел по рядам победителей.
            Дарник не возражал и скоро половина его дружины уже плескалась в Илочи.
            – Ну как, как? – допытывался у воеводы Быстрян. – Их правда была тысяча? И как удалось?!
            – Всего пятьсот было, только никому не говори, – до ушей ухмылялся Рыбья Кровь.            Переправившись на конях через реку, он вместе с Быстряном и Лисичем поехал смотреть место, которое они нашли для сторожевого городища. Вернее, было найдено целых два места, одно рядом с переправой-бродом просто высокое место не доступное половодью, которое только обнести полукольцом рвом с валом и готово. Второе место было на полторы версты южнее, здесь была излучина реки, которая омывала подходящую площадку с трех сторон, а с четвертой имелся небольшой овраг, очень легко превращаемый в глубокий ров.
            – Здесь самое то, – согласился с выбором сотских Дарник.
            – А не далеко ли будет от Липова? – на всякий случай сомневался Быстрян. – До Толоки считай верст двадцать берегом, а от нее до нас еще два дня пути. Не наездишься.
            – Зато какое место для ссылки всех разгильдяев! – светился удовольствием воевода.
            Оставалось только засучить рукава и делать.
 
10
            Новое городище Дарник решил назвать Запрудой, этакий скрытый намек на то, куда из Бежети смогла дотянуться его рука, рука бывшего запрудника. Здесь он собирался оставить Лисича с сотней «этих». С Лисичем договориться было нетрудно, только упомянуть о Кривоносе на Дворище, и рыжебородый сотский тут же согласился быть запрудским посадником. Другое дело – «эти». За время своего рабского холопства они напрочь разучились принимать собственные решения и откровенно боялись становиться свободными смердами.
            – Князь, позволь мне быть твоим дворовым человеком, любую работу делать буду, – канючил здоровенный детина, умоляюще глядя на Дарника.
            Арсы смеялись, слушая это. Однако, льстивое повышение воеводы в ранге, тут же было подхвачено не только «этими», но и ратниками. Дарник звучало по-мальчишески, Рыбья Кровь – тяжеловестно, воевода – безлико, а вот князь – по-свойски доверительно.
            – Хорошо, – отвечал Маланкин сын детине. – Возьму тебя в дворовые холопы, только одну неделю ты будешь в поварне блюда мыть, а вторую в каменоломне известняк добывать.
            И уже обращаясь к другим «этим»:
            – Из-за вас, обиженных и убогих, я полтысячи ни в чем не повинных булгар положил и своих полсотни потерял. Или вы строите городище и пашете землю или вас сейчас же плетями прогонят назад в Казгар и выживайте, как сможете. С первым снегом я приеду сюда и заберу самых лучших из вас в Липов. Здесь я вам оставлю сто овец и сто лошадей, пятьдесят из них вы можете пустить на мясо или обменять с местными смердами на коров. В лесу полно дичи, в реке рыбы, кто не сможет этим прокормиться, будет такой людской дрянью, которую только утопить или закопать.
            – А мамок нам оставишь? – подал голос кто-то из заднего ряда.
            – Если только сами уговорите. А не сумеете уговорить, отыщите жен в лесных селищах, если, конечно, будет куда ее приводить.
            Самое забавное, что некоторых запрудников пришлось самих уговаривать о приеме жены. Оказавшись совсем близко от Липова, многие ратники вдруг вспомнили о своих липовских женах и воззвали к Дарнику:
            – Как нам избавиться от твоих наложниц?
            – А найдите того, кто их примет, – отвечал Рыбья Кровь.
            Так и получилось, что обладатели наложниц сами платили по 5-10 дирхемов и самой наложнице и ее новому хозяину из «этих», чтобы он принял ее к себе. А следом ходил писарь и записывал кому именно досталась «ночная услада». В итоге в Запруде осталось тридцать рабынь уговоренных и не меньше сорока – за мзду.
            Сотские, правда, предлагали оставить здесь и всех булгар, но воевода не согласился – держал в голове мысль о «триумфе», вычитанном как-то в ромейском свитке, да и слишком велик был риск, что, захватив коней и оружие, булгары сбегут в Казгар.
            Пять дней все войско помогало остающимся запрудникам косить сено, расчищать ниву, готовить для домов бревна. Заодно было проведена окончательная дележка всей добычи. Дарник хотел провести ее в самом Липове, но его убедил довод Быстряна, что не стоит на глазах гарнизона и липовцев слишком много сверкать серебром и золотом, лучше если ратники прибудут уже со своим обильным жалованьем.
            – А как же меха, ткани, блюда, кубки? – спрашивали другие сотские.
            – Все это лучше потом продать на торжище, а зимой выплатить жалованье еще раз.
            Трофейное оружие решено было сделать обычным товаром: хочешь новый меч, согласись, что с твоего жалованья удержат двадцать дирхемов.
            Некоторые споры случились лишь при дележке денег согласно заслугам, насчет заградительного отряда и тех, кто был с большим обозом. Пришли к согласию, что у ночных «героев» жалованье все же на четверть должно быть выше. Потом вспомнили и про оставленную в Липове городовую сотню, ведь она тоже могла сражаться здесь наравне со всеми. Городовикам решено было назначили половинное жалованье «героев».
            Пока все войско, включая «этих» и булгар заготавливало сто копен сена и полтысячи бревен для Запруды, Дарник с Быстряном и арсами скаканул к Толоке себя показать и что делается узнать. В городище его встретили с большим почетом, сведения о Казгаре и разбитых завиловцах у всех были на устах. Короякский торговый поезд уже месяц назад благополучно прошествовал из Остера через Толоку на Липов и Корояк. Чтобы еще больше закрепить о себе благожелательное мнение, воевода на торжище на сто дирхемов закупил местного льняного полотна и воска, чем тоже порадовал сердца толочцев. Его осторожные слова, что вот двадцатью верстами выше по течению он хотел бы заложить собственное селище также сильного возражения не вызвали, более того, староста Толоки пообещал, что на их торжище отказа дарникским смердам ни в чем не будет, пусть только воевода им оставит больше казны на обустройство, да и невест в Толоке полно, богатым женихам здесь завсегда рады. Беспокоились лишь насчет приема дарникского войска, сможем ли всех в городище принять. Это опасение было Дарнику наруку, взяв проводника, он в пяти верстах к западу от Толоки нашел место куда можно было напрямую вывести все свое войско и там уже наезженым путем и до дома близко.
            Перед тем как делать последний путевой бросок, в Липов был послан гонец. По совету хитроумного Белогуба он должен был не только сообщить о возвращении победного войска, но и сильно преувеличить размеры военной добычи:
            – Когда увидят, что ее несколько меньше, зависть будет не такой ядовитой.
Два с половиной дня пути и вот уже вдали видна смотровая вышка Дворища. Дарник полагал, что гарнизон с женщинами сбежится встречать его по воеводскому мостку на левый берег реки. Действительно сюда собралась не только половина Липова, но и многочисленные приезжие чужаки – всем хотелось приветствовать победителя булгар, слава о котором уже катилась по русско-словенским княжествам. Но еще больше людей дожидалось войска на правобережье возле Дворища.
Рыбья Кровь не обманул их ожидания, ехал впереди войска на украшенном узорчатой парчой белом коне, длинные русые волосы красивыми волнами обрамляли его надменное неулыбчивое лицо, на руках были начищенные до блеска наручи, гладкий стальной нагрудник отражал снопы солнечных лучей. Его арсы, такие живописно-неряшливые при выходе из Липова, теперь тоже надели дорогую одежду и облачились в нарядные доспехи. За арсами ехали и шли фалерники. Дальше войско двигалось, разбившись на сотни, со своими колесницами, повозками, пленными и ранеными. Величина колонны создавала обманчивое впечатление полного отсутствия каких-либо потерь. Даже те матери и жены, кому уже сказали о погибших сыновьях и мужьях, не решались голосить, дабы не нарушить общего торжества, и невольно считали своих близких невезучими, нежизнеспособными существами, которые сами виноваты в том, что не сумели уцелеть. Сотским и фалерникам прямо на ходу подавали кубки с медовухой, пироги с лесными ягодами, сладкие медовые пряники. Мальчишки пристраивались к лошадям и бежали рядом, стараясь дотронуться руками до боевого оружия.
У самого берега реки воеводу поджидали Карнаш и Кривонос, чуть позади Фемел.
– Рады видеть тебя в добром здравии и с большой славой! – произнес староста.
– Ваша доля тоже есть в этой славе, – отвечал Дарник. – И не только на словах.
Когда посадники с довольными улыбками отступили чуть в сторону, стал виден предмет их особой гордости: дощатый мост на остров через левый рукав Липы, по ширине пригодный для переправы через реку самых больших купеческих повозок. Правда, когда воевода направил на него своего коня, к нему подскочили два городовых гридя, чтобы взять коня под уздцы. Осторожность была не лишней – мост представлял собой три безмачтовых ладьи, растяжками неподвижно удерживаемых на воде, на них были положены длинные балки, на балки толстые доски. Но при движении по нему повозок и верховых лошадей, он слегка колебался, поэтому пугливых животных лучше было переводить с осторожностью.
Ну что ж, против этого Рыбья Кровь совсем не возражал, так же, как и против подобной переправы всего войска. К сожалению, все это с бесчисленными повозками, лошадьми, «этими» и булгарами заняло добрую половину дня, из-за чего торжественность въезда получилась несколько смазанной. Вернее, она была смазанной наверно лишь в глазах одного воеводы, потому что для липовцев эта медлительность вовсе не выглядела скучной и утомительной, так все хотелось подробнее рассмотреть и оценить. Особый интерес вызывали булгары, иноземцев в Липове до этого прежде не видывали. Ну и конечно всех занимало то, что таилось в закрытых полостями повозках. Туда, правда, никому нос сунуть не дали, зато у всех без исключения ратников было по одному, а то и два вьючных мешка с добычей и покупками, которые они тут же, не входя даже во Дворище, снимали с лошадей и хвастливо развязывали перед глазами своих жен и наложниц. Не избежал сей напасти и воевода, принял от Селезня отдельную суму с гостинцами и передал Черне, вышедшей его встречать с покрупневшим за три месяца отцовского отсутствия Смугой. А после того, как главная наложница убежала в дом все это примерять, Дарник через все того же Селезня отправил по отдельной суме Зорьке и Шуше, наблюдавшим за воеводой издали.
Теперь можно было заняться и такими пустяками, как осмотром созидательных дел и выслушиванием отчета от Кривоноса и Фемела. В прежнем виде осталось только городище, Дворище приняло почти законченный вид, недостроена была лишь береговая сторона, все остальное превратилось в единую бревенчатую полуокружность с чередованием домов, конюшен и двухсаженных башенок для камнеметов. А по другую руку от Дворища на месте овощных огородов вырос целый посад из мелких дворов для войсковых хлебников и заезжих людей. К линии рогаток у крепостной стены добавился еще полуторасаженный ров.
Липовцы, иначе одетые и вели себя иначе, повсюду множество беременных женщин и матерей с младенцами, масса чужаков и важных купцов, новые харчевни и гостиные дворы. На пристани три купеческих ладьи, на торжище два десятка груженых подвод, лавки, торговые столы и навесы. Словом, городище исчезло, а возник хоть и небольшой, но самый настоящий город.
Глядя на все это, Дарник вдруг нашел то окончательное слово, которое ему требовалось: да, он точно будет Улучшателем, тем человеком, который улучшает всем окружающим их жизнь. Не беда, что иногда придется умертвить сотни людей, (а как иначе добыть деньги на Улучшение), зато потом это богачество можно использовать как нельзя полезнее и быстрее.
Между тем Кривонос с Фемелом уже и беспокойные вопросы задают, один в одно ухо, другой в другое:
– Что собираешься делать с этой прорвой народа, ведь не накормить?
– А с булгарами и рабами что?
На Дворище происходило уже некоторое волнение, кто-то из полусотских проговорился, что и вам, городским ватагам, «князь» долю добычи пообещал. Никто не хотел откладывать это на следующий день, только здесь и сейчас.
– Ну что ж, становитесь в очередь и получайте, гриди по 30 дирхемов, десятские по 50, полусотские по 70, Кривонос с Фемелом по 100.
– А как быть с теми четырьмя гридями, что сидят в погребе и дожидаются твоего суда за свои немаленькие проступки?
– А очень просто, им тоже по 30 дирхемов, чтобы потом веселее было на виселицу смотреть.
Видя такое дело, засуетились и липовские мастера, что мост сооружали и с домами помогали.
– Вас награждать будем позже, сегодня только ратников, – отмел их притязания Рыбья Кровь.
С войском на военном совете тоже распорядился просто:
– Пять сотен гридей и бойников нам не прокормить даже за дирхемы. Думаю, к городовым четырем ватагам, добавить еще шесть.
– Двести ратников, да еще с женами – не слишком ли много? – заметил Быстрян.
– Зато не придется, как прошлую зиму трястись: придет Роган – не придет.
Сказав так, Дарник утаил главную причину: чтобы население Дворища превышало число взрослых коренных липовцев. Сказал и про приведенный народ:
– Для «этих» одно селище заложим, для булгар другое, здесь останутся только булгарские вожаки, а рабов каждый кто хочет может получить бесплатно, они сами этого хотят, чтобы смердами не становиться. Только учтите, что потом их голыми на мороз выгонять нельзя будет. Уже не вы будете ярмом на их шеях, а они ярмом на вашей шее.
На следующий день ратники снова заволновались: кто именно будет оставлен – большинству хотелось остаться в Липове: вот только съезжу в Корояк, покрасуюсь там с недельку, захвачу любимый полушубок и обратно. Арсы тоже спрашивали: а с нами как? Однако оставлять их своей личной стражей было уже не совсем осторожно, слишком близко от их бывшей крепости. Спросил у Фемела, тот тоже был согласен, что это не слишком надежно, посоветовал их отправить охранять булгар и повысить им за это жалованье, что будет как повышение по службе. Рыбья Кровь опасался, что арсы почуют подвох, но нет его грозным воеводским телохранителям самим на Дворище было не слишком уютно, в Арс возврашаться они тоже не хотели (чересчур там скучно), поэтому с булгарами так с булгарами. Тех вместе с поправившимися ранеными было полторы сотни, для простого селища слишком много и есть риск, что начнут помыкать мелкими словенскими селищами, поэтому пришли к общему с сотскими выводу, что булгар нужно разделить на две половины: одну половину послать на север, другую на юг, также и арсов-охранников разделить на два десятка. Всех же оставшихся «этих» определили на проживание возле Короякской Заставы.
Но это уже было потом, после ухода в Корояк половины войска, а пока же пользуясь, что все ратники хотят выслужиться, Дарник целую неделю использовал их как хотел: и сено заставил косить, и в двух загонных охотах поучаствовать (только одних туров добыли с полсотни) и большие военные игрища на зависть всем смердам и пленным провести.
Два дня ушло и на скачки. Когда Рыбья Кровь упомянул, что прежде чем избавляться от лишних лошадей, неплохо бы отобрать из них самых лучших.
– Так у нас для этого есть настоящий ипподром, – обрадованно заявил Фемел.
Дарник слышал это слово, но не знал его значения, ромей с готовностью объяснил: 
– Место для конных и колесничных состязаний.
Под это дело как нельзя лучше подходил липовский остров, достаточно широкий и длинный для десяти всадников и трех колесниц, а высокий правый берег через узкую правую протоку отличная трибуна для любого количества зрителей. Сказано – сделано. Всех трофейных коней седлали и отправляли с мальчишками в полный мах с одного конца острова в другой. Двоих самых отставших скакунов, отводили в сторону, остальные восемь могли попытать свою резвость в другом составе попозже. Таким образом, все лошади были разбиты на три части: одна для пополнения войска, другая для войсковых селищ, третья, самая худшая на продажу лесовикам.
Через неделю короякское ополчение собралось наконец в путь. Двести пятьдесят ратников, превратившихся в опытных воинов отправлялись «покрасоваться» в княжескую столицу. Чтобы при осеннем возвращении в Липов они могли встретить радушный прием, каждый из них, помимо нужного снаряжения и зимней одежды должен был привезти по два мешка зерна. Из оружия и доспехом им разрешено было взять лишь то, что они по весне привезли с собой, все трофейное вооружение оставляли в клетях Дворища.
 

© Copyright: Евгений Таганов, 2021

Регистрационный номер №0489978

от 1 марта 2021

[Скрыть] Регистрационный номер 0489978 выдан для произведения: ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 
1
            Едва скрылись последние повозки короякского ополчения, Дарник с Меченым, Бортем, Лисичем и старостой Карнашем еще раз обошли место, на котором предстояло возвести войсковое дворище, намечая, где быть конюшням и гридницам, и где находиться двум воротам. Будущая крепость Дарник хотел величиной с само городище. Старосте он объяснил это тем, что внутри дворища нужно иметь место для конных учений, про себя же думал уже о собственном большом городе.
            Обносить Дворище крепким тыном Рыбья Кровь отказался, вместо тына приказал ставить длинные густые рогатки, которые подсмотрел у ромеев в Ургане, это было и быстрее и менее затратно. А уже за широким полукругом рогаток, который одним концом упирался в городище, а вторым в берег реки, строить в ряд сами гридницы и конюшни этакую вторую крепостную стену. Со стороны обрывистого берега реки решено было пока ограничиться легким двухаршинным плетнем – вполне достаточно, чтобы из луков обстреливать ладьи арсов. Напротив Дворища начинался остров, уходящий дальше вверх по реке, от правого берега его отделяла узкая протока, через которую был перекинут мостик для перегона на островное пастбище скота. От левого берега протока была пошире, и Дарник заказал кузнецам Липова выковать цепь на сорок саженей, которая бы перегородила реку, не пропуская вверх ладьи арсов.
            Повезло, что в городище нашлось немало сухого леса и пеньки, так что избы получались полностью готовыми к заселению. Приятно удивили дарникцев липовские печники. Печь в их руках превращалась не просто в закрытый очаг с глиняной трубой, а в лежак, на который сверху можно было безопасно улечься и хорошо согреться.
            Сами дарникцы продолжали, к радости липовцев, ночевать за пределами городища в палатках и повозках, оставленными ушедшим войском в их распоряжении. Зато чем холоднее становились осенние ночи, тем с большим рвением все трудились на строительных работах. Про боевые занятия временно было забыто, неукоснительно прочесывали окружающие леса лишь конные разъезды из четырех гридей: одна пара дозорных сильно впереди, другая позади, дабы избежать какой-либо арсовой засады.
            Впрочем, побежденные русы вели себя вполне тихо. Пару раз их лазутчики были замечены возле Липова, потом все тот же Голован пожаловал с предложением начать небольшую торговлю – Арс сильно нуждался в недополученной пшенице и овсе. Посоветовавшись со старостой Дарник такую торговлю разрешил, только чтобы не больше трех подвод и шести покупателей и подальше от Дворища. Чудное дело – вчерашние свирепые воины покладисто меняли волчьи и оленьи шкуры на зерно и капусту. На возникшее торжище повадились ходить и сами дарникцы, особым спросом у них пользовались пироги с начинкой или вещицы для пленниц-наложниц.
Разумеется, вся дарникская стройка тоже не могла укрыться от пристальных взглядов арсов-торговцев, приходилось даже останавливать отдельные работы. Особенно Рыбья Кровь осторожничал с возведением Больших пращниц и камнеметных гнезд на речном берегу, пристрелочные выстрелы из них вел лишь в самые предрассветные часы, чтобы и липовцы поменьше видели его секреты.
            Если бревна на стройку брались в городище как бы в долг, то за помощь в плотничьих и печных работах воевода старался расплачиваться сразу. Еще больше поразил липовцев, заплатив их кузнецам сто дирхемов за цепь и за стальные рога для шести новых камнеметов. После этого все его поручения выполнялись с завидной быстротой и рвением. Открыв таким образом великую силу денег, Дарник разом определил для себя и главное направление своей будущей деятельности: каждый день чуточку улучшать жизнь окружающих людей.
             Бесценной помощницей оказалась Шуша. Она не только приставила всю полусотню остерских пленниц к срочному шитью зимней одежды, но и завела особые войсковые порядки относительно всех женщин, раз за разом внушая дарникцам:
            – Зачем вам женские слезы и крики? Ведь по согласию всегда все лучше и слаще. А всего-то и надо дать пленнице время смириться. Не сразу хватать и валить под телегу, а заранее указать ей кто именно ее муж и она станет как шелковая.
            – Это почему же?! – хохотали в ответ парни.
            – Потому что стоит одному человеку долго-долго смотреть на другого человека, как он ему непременно начнет нравится.
            – А ты долго смотрела на нашего воеводу, чтобы он понравился? – подначивали ее.
            – Мне хватило и полвзгляда, – находчиво отвечала она.
            Ввела она в уши Дарника и сотских и такое понятие как «мамки», мол, даже в поход десятские и полусотские непременно должны брать своих наложниц, которые не только ублажают своего мужчину, но ухаживают за ранеными, готовят еду, стирают и зашивают одежду, а главное, одним своим видом успокаивают захваченных пленниц.
            – А если холостяки на них вдруг позарятся? – с интересом спрашивал воевода.
            – Когда это пойдет заведенным порядком, то не позарятся.
– А если убьют ее мужа, что тогда?
– Она сама выберет себе другого, только и всего.
Чтобы теперь она ни делала, он воспринимал это с улыбкой, иногда даже поддразнивал:
– Как бы я жил без твоих указаний, совсем пропал бы.
Что вызывало общее веселье, а заодно и симпатии дарникцев к самой Шуше.  И сам порой хохотал, слушая ее рассказы, как она хозяйничала в Арсе. Позубоскалился и над ее неожиданным признанием в беременности:
– У меня уже есть две беременных подружки, ты будешь третьей. Пора всю Липовскую землю заселить моими детьми.
Удивленная, что ее слова восприняты столь беззаботно, она добавила, что отцом ее ребенка является Голован, что дало Дарнику повод еще сильней подтрунивать над ней, мол, интересно, сколько заплатит сотский за возврат наложницы с сыном. Ревность в те времена имела те же особенности, что и нынче, но Дарника она пока мало касалась – всё в его жизни менялось так стремительно и было наполнено столь разнообразными чувствами, что он не мог надолго останавливаться ни на одном из них. К тому же, очень трудно было представить, что кто-то рискнет покуситься на его наложниц, или сами наложницы предпочтут ему кого-то другого. В ромейских свитках, правда, приходилось читать, как жены царей и князей изменяли им с молодыми воинами, но то были старые цари и князья, поэтому в ближайшие лет двадцать он мог ни о чем таком не беспокоиться.
Через две недели дуга рогаток была закончена, а береговую сторону Дворища, помимо плетня закрыли пять треног с камнеметами и четыре ямы с упрятанными в них Большими пращницами: две из них повернуты были в сторону реки, по одной на север и на запад. Из задуманных двадцати домов и двадцати конюшен успели возвести только шесть изб, две конюшни и две бани, зато в избах и конюшнях уже можно было ночевать, оставляя сотню лошадей пока в открытых загонах. А прорехи в едином ограждении временно закрывали повозками и колесницами.
Обоз Быстряна появился на двадцатый день, три повозки с десятью бойниками, наложницами, детьми и скарбом сопровождали три десятка конных княжеских гридей с парой своих легких возов под началом самого воеводы Стержака, что порядком сперва озадачило Дарника: уж не собрался ли князь Роган оказать ему помощь против арсов?
Узнав от дозорных о княжьих людях, Рыбья Кровь обоз встречать не поехал, встретил его уже на Дворище. Помимо дарникцев и пленниц здесь собралось еще до сотни липовцев в праздничных нарядах. Немного смазали торжественность встречи Черна с Зорькой и детьми, с радостными воплями бросившись к Дарнику. На княжеских гридей, хоть они и держались с высокомерным видом, внимания почти не обращали. Ну гости и гости! Те, в свою очередь, с удивлением разглядывали невиданные прежде рогатки. Рыбья Кровь тоже поприветствовал Стержака без особых расспросов, лишь тихонько перекинулся словом с Быстряном:
– А воевода сюда зачем?
– Князь Роган распорядился взять со своей новой вотчины годовые подати. Коль скоро короякцы победили арсов, то значит и Липов с Арсом попали под его власть. Будешь знать, как победы одерживать!
Дарнику оставалось только изумленно хлопать глазами: вот это да! Тридцать гридей, разумеется, никак не могли их ни к чему принудить, зато точно могли определить, сколько нужно войска, чтобы привести Липов в полную покорность. По установившемуся зимнику непременно появится большая дружина, против которой им не устоять.
Стержак, между тем, вел себя по-хозяйски, после осмотра неказистого Дворища вместе с Карнашем и княжескими десятскими отправился в городище, благо из Дворища туда вела небольшая дверца, пробитая жураньцами, дабы напрямик попадать к дарникцам.
Кроме горделивых роганцев, все остальные гости и хозяева были заняты приготовлением к общему пиршеству: на вертелах жарились овечьи и свиные туши, в котлах булькали похлебки и каши, из козел и досок собирали столы и лавки.
Но до пиршества дело так и не дошло. Гонец с южного речного дозора сообщил о приближении арсовых лодий. Очумело забегали женщины, гости-липовцы заспешили домой, бойники кинулись надевать доспехи, обе липовских ватаги спрашивали про коней: приводить их из дома на Дворище или как? Приводить, распорядился Дарник и по совету Быстряна отправил всех женщин в Липов, чтобы под руками не мешались. Борть с тремя гридями поспешил на остров, там в кустах их ждала лодка и изготовленная цепь, которую им предстояло растянуть между двумя вековыми ракитами от острова до левого берега.
Для дополнительной бодрости к Дворищу прискакали мальчишки-пастухи с криками, что к Липову движется большой отряд пеших арсов из крепости. Похоже, эти клещи арсами были заранее подготовлены. Как же вовремя прибыл Быстрян, да еще эта княжеская конная тридцадка, радовался Рыбья Кровь. Но его попытка распорядится роганцами натолкнулась на резкий ответ Стержака:
            – Гриди будут слушаться только меня, а я тебе подчиняться не намерен.
            – Если арсы сюда ворвутся, никому не поздоровится, – воззвал к его здравому уму Дарник. – Вы что так и будете стоять в стороне, или как?
            – Я сам решу, что и как мне делать, – в наличие у Стержака, увы, была лишь воеводская спесь.
Итак, против двухсот – двухсот пятидесяти арсов у него тридцать пешцев Бортя, десять конников Быстряна, тридцать камнеметчиков Меченого и сорок жураньцев, из которых двадцать совсем юных пареньков, их только посадить на коней и издали пугать арсов. Но ведь и роганцы не могут полностью остаться в стороне, непременно тоже вмешаются. Значит, всего сто сорок человек. Если будут действовать как под стенами Арса, то в самый раз. Про оборону из домов лучше забыть, на них никто не полезет, всем занять место у повозок и колесниц. Конница как всегда в центре для латания дыр.
Собрав полусотских и десятских Дарник объяснил, что нужно:
– Срочно заваливаем бревнами все дыры между домами. Повозки, что сейчас пришли, ставим возле сторожевой вышки, там будут конники в запасе. Все камнеметы и пращницы сторожить до конца нет смысла. Где не будет приступа, все оставляем и идем на помощь другим. Главное для всех ни в коем случае не сходиться с арсами на мечах и топорах, колоть издали рогатинами и копьями.
– А эти? – кивнул Борть на тридцатку роганьцев, стоявших в полной готовности рядом со своими конями у забора городища.
– Думаю, они ударят в самый последний момент, чтобы потом говорить, что это они нас спасли, – сердито усмехнулся Рыбья Кровь. – Будем рассчитывать только на себя.
На том и разошлись, исполнять указания воеводы. За бревнами и досками в ход пошли пиршеские столы и лавки, второй завал делали возле бани и примыкающей к ней сторожевой вышки, в недостроенные конюшни загнали лишних лошадей, а не лишних седлали и укрывали от стрел попонами, покрепче связывали рогатки между собой, десятские снопами выносили из оружейниц стрелы и сулицы.
– Плывут! – крикнул Селезень со смотровой вышки.
Дарник поднялся посмотреть. Их было семь восьмивесельных лодий вместо ожидаемых десяти. Значит, никак не больше восьмидесяти бойников, прикинул воевода. Гребцы в шлемах и доспехах усиленно налегали на весла, борта плотно закрывали круглые щиты. Разглядывая флотилию, он вдруг испугался, что она может остановиться у пристани городища, арсы проложат себе путь через его дворы и легко перемахнут саженный дощатый забор прямо на Дворище. Но нет, суда миновали пристань и стали входить в большую протоку, подставляясь под камнеметы и пращницы Меченого.
Натянутая поперек реки цепь явилась для них полной неожиданностью. Стройная колонна лодий сбилась в тесную кучу, по которой тотчас же ударили две пращницы и пять камнеметов, сметая гребцов, щиты, борта и мачты.
С другой стороны, тем временем, из леса на луг выступил и остановился отряд пеших мечников человек в семьдесят. С ними были четыре одноконных телеги. Позади пешцев виднелись двадцать-двадцать пять конников, почти полностью закрытых вместе с лошадьми кожаными доспехами. Они, отделившись от пешцев, не спеша потрусили по безопасной дуге в северную сторону и выехали на берег реки, откуда им видно было, что происходит с их судами.
Там под продолжающимся камнепадом происходила высадка речников на остров, для чего им пришлось, тянуть баграми за собой две особенно пострадавших ладьи. Кое-как пристав к острову, все гребцы с мечами и щитами сперва попрятались за кустами, а после небольшой заминки, пригнувшись, устремились бегом через остров к мостику на правый берег реки. Здесь по ним уже ударили дарникские лучники, стоявшие у северных ворот. Оставляя за собой убитых, речники отступили к своему конному отряду.
– Стреляй! – крикнул Дарник Меченому.
Две пращницы выстрелили на запад и на север, но с сильным недалетом. Что-то у камнеметчиков там разладилось, Меченый, ругаясь, бегал вокруг ям.
– Остальных сюда давай! – зло рявкнул ему воевода. Двадцать камнеметчиков, покинув свои камнеметы и две пращницы, присоединились к центральному отряду.
Наступила небольшая пауза. От западного отряда арсов две телеги также по дуге переместились к северному отряду. Видно было что-то длинное лежащее на телегах.
– Это соколы, – угрюмо сказал Дарнику Быстрян, стоявший внизу на колеснице. – Они развернут телеги и на руках задом погонят их на твои рогатки.
Такого Рыбья Кровь никак не мог предвидеть. Разогнавшись, телеги разнесут рогатки, как пучок лучин, причем, сразу с двух сторон.
– Мешки с землей на воротные повозки! – отдал он команду бортичам.
– Вам стоять с копьями на повозках и не сходить, колоть сверху! – распорядился ватаге мальчишек.
– Как только они прорвутся, забудьте про мечи и луки, в две руки копье и бегом нещадно колоть! – это уже относилось к жураньцам-«ветеранам».
– На конях же лучше! – не согласился было Журань.
– На ногах надежней. На конях потом гнать их будете.  
Не успели еще у северного отряда развернуть телеги, как в них полетели заряды третьей пращницы. По западному отряду арсов следом заговорила и четвертая пращница. Два-три выстрела с перелетом, затем два выстрела в самую гущу арсов. Но противника было уже не остановить: конники подались назад под деревья, зато пешцы, что с запада, что с севера, уцепившись за свои телеги и чуть укрывшись щитами, бегом, ускоряясь, помчались на остроконечные жерди рогаток. Летевшие им навстречу камнеметные «яблоки» и стрелы могли их убить, но не остановить.
Тараны достигли цели почти одновременно. Два тележных сокола ударили со всей мощи в ворота, но лишь заставили подпиравшие их тарначские повозки чуть подпрыгнуть и на пядь сдвинуться с места. Зато два других сокола с легкостью переломили оси рогаток, и их половины широко разлетелись в стороны. В образовавшиеся проходы на Дворище хлынуло до сотни арсов. На северной стороне их приняла на себя ватага Бортя, стоящая сомкнутым строем и две камнеметных колесницы с «орехами», что заставило речников приостановиться. Но к ним на помощь уже скакали кожаные катафракты, вернее, то, что от них осталось после новых выстрелов пращницы.
На западной стороне встречного строя защитников не было, там десять быстрянцев с десятбю пешцами, стоя на повозках и колесницах в упор метали сулицы и кололи арсов чем придется. Но вражеских мечников было вдвое больше, и они умело увертывались.
В центре оставались липовцы и ватага прибежавших камнеметчиков. Дарник находился на смотровой вышке рядом с рыбным знаменем, смотрел что происходит. Тридцатка роганцев вместе со Стержаком и не думала приходить на помощь.
Обогнув ватагу Бортя с севера во Дворище ворвалось с десяток конных арсов.
Журань умоляюще глянул на воеводу.
– На коней! – скомандовал тот.
Ватага жураньских ветеранов вмиг была в седлах и, перехватив двумя руками пики с криком ринулась на неприятеля. Двадцать против десяти – должны были справиться.
У западных ворот положение было тоже неопределенным.    
Рыбья Кровь спустился по лесенке вниз.
– Ну? – крикнул камнеметчикам. Те с готовностью подобрались, каждый держал в руках по рогатине или лепестку.
– Вам здесь стоять! – велел воевода, обернувшись к мальчишкам.
Схватил поданый Терехом лепесток, стал в ряд с камнеметчиками и вместе с ними побежал к западным воротам. И уже почти добежал, как вдруг краем глаза заметил вынырнувшую откуда-то сбоку пятерку арсов, что устремились на мальчишек и знамя. Пока разворачивался увидел, как один из мечников, ловко отбив мечом и щитом наставленные на него копья, продрался к повозке и полоснул отного из мальчишек по ноге. На большее арсов не хватило, лепесток Дарника со страшной силой закружил в воздухе, влепив одному мечнику по шлему, другому по руке. Однако остальные трое были на редкость быстры и умелы, окружив воеводу, они уклонялись от смертоносного лепестка и ловили момент для удара. Оставив знамя, на помощь Дарнику спрыгнул знаменосец, но не сумел даже замахнуться своим клевцом, как был пронзен ближним мечником. Против троих обороняться было вполне сподручно, вот только из-за западных повозок выскочило его трое арсов, что тоже захотели завладеть рыбным знаменем.
За спиной Рыбья Кровь услышал топот десятков ног: неужели роганцы?! Но нет, это из заборной калитки выскочила толпа бородатых отцов и старших братьев мальчишек, вооруженных рогатинами и вилами. Шестерка арсов была тут же сметена, как будто и не было. Часть мужиков свернула к западным воротам, часть продолжило бег к северным. Дарнику было интересно: где же Голован? Любимого переговорщика нигде видно не было. Как потом выяснилось, сотский возглавлял катафрактов, но был выбит из седла, еще не доскакав до Дворища.   
Битва быстро затухала. Мужики добивали раненых мечников. Сбившись двумя групками, арсы отступали к тем проходам, через которые ворвались.
– Теперь в погоню?! – к Дарнику подбежал с безумными глазами Журань.
– Я сам поведу, – решил воевода.
Но когда поредевшие жураньцы выехали из северных ворот, вернее из прорехи среди рогаток, то увидели не только убегающих мечников, но и с десяток кожаных катафрактов у кромки леса, прикрывающей своих пешцев.
– Стоять! – приказал Рыбья Кровь. – Пусть уходят. – Нашел глазами Селезня и Бортя с залитой чужой кровью лицом: – Всех сюда!
Когда собралось около сорока ратников и мужиков, он распорядился конной ватаге следовать за ним, а остальным изготовиться и не давать арсам вернуться, после чего конно двинулся к мостику потом на остров и к ладьям. При их приближении из вытащенных на берег судов поднялись два мечника с луками в руках – вся их охрана. Дарник придержал своих конников. Арсы тоже не спешили стрелять.
– Можете просто уйти, никто вас не тронет. – Воевода сделал знак, и конники расступились, давая проход.
– Не можем. Здесь наши раненые, – ответил тот, что постарше.
– Дам повозку – заберете их с собой.
Арсы переглянулись между собой.
– Одной повозки не хватит, – сказал младший мечник.
– Дам две, но с возвратом.
Охранники все еще сомневались.
– Согласны, – крикнул голос с одной из лодий.
На судах оказалось два десятка раненых, причем почти все получили свои раны еще до камнепада. Чтобы не тащить их через остров, все ладьи кое-как обвели вокруг острова к самому мостику. Затем к нему пригнали две повозки и перенесли на них часть раненых. Все это время оба мечника так и ходили вокруг со своими изготовленными луками и мечами за поясом, их никто не трогал и не задирал. После того как они на подводах уехали в качестве возчиков, гриди под присмотром Дарника занялись ладьями, обнаружив в них немало ценных товаров: бочки с ромейским вином, корзины с южными фруктами, мешки с белым зерном, в котором бывалый Быстрян признал заморский рис, тюки с тканями, серебряной и медной посудой, двое водяных часов, три ромейских лебедки, а самое главное – припрятанные между тюками и мешками восемь увесистых кошелей с монетами на добрую тысячу дирхемов.
– Это тебе, воевода, вместо щита на воротах Арса, – шутили гриди.
Весть о богатой добыче слегка изменило скорбное настроение Дворища, а подсчитанное соотношение потерь и вовсе его улучшило: семнадцать убитых дарникцев против почти шестидесяти арсов. На итог сильно повлияли кольчуги, которые были почти на всех сражающихся: они хорошо держали удары мечей, но почти на защищали от копий, сулиц и игольчатых наконечников степных луков. Да и то сказать, половина арсов погибла еще до самой рукопашной. Не могло не порадовать и новое приобретение кольчуг, мечей, шлемов и наручей. Из липовцев погибло четверо жураньцев, трое мужиков и истек кровью с перерубленной ногой отрок.
Пока на погребальном костре жгли тела погибших, два охранника с лодий успели совершить еще две поездки, вывезли в Арс всех раненых, а своих убитых с разрешения Дарника и Карнаша сожгли в лесу на отдельном костре. 
То, что готовилось на праздничную встречу, пошло на общую тризну. Участие в схватке родителей и старших братьев сняло с липовцев часть горести – получалось, что они сами хотели этого сражения, никто и слова упрека не бросил в сторону дарникцев. Наоборот некоторые пожилые липовцы плакали от счастья – за всю жизнь это была их первая победа над злыми притеснителями. Зато как же неуместно прозвучало прямо на тризне указание Стержака:
– Десятую часть добытого у арсов тоже надо отдавать в пользу князя.
– Завтра утром получите всю плату, – пообещал ему Рыбья Кровь.
Стержак удовлетворенно кивнул, не заметив, как Быстрян тревожно взглянул на своего воеводу – ему интонация Дарника говорила больше чем сами слова.
Совсем не радовались новой победе над арсами и княжеские гриди. Все сражение они простояли в полном вооружении как простые зрители. Остерские пленницы даже попытались пристыдить их, однако Дарник быстро укоротил языкастых:
– Дело ратников слушаться приказов своего воеводы, они наши гости и относитесь к ним как к гостям.
Сам он, впрочем, считал несколько иначе, и когда за вечерним пиршеством княжеские гриди поднимались из-за стола по нужде, назад за стол они уже не возвращались. Отдельная тройка крепышей под командой Бортя хватала их в темноте, связывала и опускала в городище в холодные погреба. Когда сильно выпивший Стержак удивился, что за столом не осталось ни одного его гридя, точно так же поступили и с ним.
            Наутро при стечении всех воинов и липовцев, Рыбья Кровь объявил, что за проявленную трусость княжеские гриди вместе с воеводой лишаются своего оружия и лошадей. Вместо мечей им выдали по простой палке отбиваться от волков, снабдили едой и отправили в Корояк пешком с одной подводой. Стержак, правда, пытался угрожать, но по знаку Дарника через сук развесистого дуба перебросили веревочную петлю, и короякский воевода мигом замолчал, вспомнив участь крикливого арса в Корояке. Так под свист и улюлюканье бравые княжеские гриди, пряча злющие глаза, покинули Липов, а тридцать рослых боевых коней пополнили войсковой табун.
            После убытия роганских вояк настал черед распределения новой добычи. На совете с полусотскими воевода признался, что еще пару дней назад ломал голову, где взять дирхемов на расплату с печниками и предложил все сделать как у князя Рогана: 1 десятая добычи воеводе, 4 десятых в войсковую казну и 5 десятых или половину самим ратникам.
            – А зачем тебе отдельная воеводская часть, если у тебя будет вся войсковая казна? – поинтересовался Борть.
            – Затем, чтобы не приходилось объяснять те или иные свои траты, да хотя бы тот же щит на воротах Арса. И у войсковой казны пусть будет свой казначей, который со мной все время будет ругаться из-за каждой векши.
            На что полусотские весело рассмеялись и сей порядок на Дворище был утвержден, после чего всю добычу делить стало гораздо проще: ратникам дирхемы и оружие, а дорогие вещи сподручней позже менять на возы капусты и репы. Мечи и кольчуги достались даже отроческой ватаге и их отцам со старшими братьями.
 
2
            – Я думаю, что Липов все же нужно обнести рвом и валом, – сказал Дарник на совете полусотских и старейшин, когда решали, чем заниматься дальше в первую очередь.
            – По-моему, ты надолго отбил у арсов охоту нападать на тебя, – заметил Карнаш.
            – Я не о них, а о князе Рогане. Князь считает, что раз короякское ополчение победило Арс, то Липов должен платить полюдье.
            Ответом воеводе было тяжелое молчание.
            – Да еще обида Стержаку и гридям, – пояснил Меченый непонятливым старикам.
            – И что они до лета могут прийти? – наивно удивился один из липовцев.
            – Зимой только и бывает полюдье, – вставил Быстрян.
            – Ты хочешь и князя Рогана победить? – дошло наконец и до Карнаша.
            – Никого я не хочу побеждать, – сухо бросил Дарник. – Просто, когда они увидят крепостной вал и тын, договариваться о полюдье можно будет с лучшими условиями.
            – Какими лучшими? – Карнаш оробел еще больше.
            – Чтобы поставил своего наместника, дал гридей против арсов, судить по-своему стал, – дал свое толкование Быстрян.
            – Так может с арсами было полегче? – словно бы про себя обронил толстяк Борть, но его услышали все.
            – Ничего не легче! – возмутился Журань, участвующий на совете как полусотский.
            Так ничего не решив, все разошлись. Дарник понимал, что что-то тут не так, но определенного вывода сделать не мог, у них в Бежети никакого полюдья не было. Поговорил об этом с парочкой короякцев и пошел советоваться с опытным Быстряном.
            – Ведь этого не может быть. Князь ездит в полюдье с тридцатью-сорока гридями, они ночуют и кормятся в тех же городищах, а к нам он как зимой может добраться? Меньше сотни гридей никак с собой не возьмешь. А где ночевать – вокруг на сто верст никого. В лесу у костра? А лошадей чем неделю-две кормить? А остальное княжество тем временем как?
            – Все верно, – согласен был старший полусотский. – Но если сильно захотеть, то все равно может получиться.
            Слова о зимнем набеге князя Рогана быстро облетели дворы Липова, вызвав всеобщий страх. Арсы были привычным злом, князь Роган – злом неведомым. Через два дня о походе княжеской дружины говорили, как о чем-то уже обязательном и неизбежном: явятся двести не ополченцев-ремесленников, а лихих воинов, ничуть не уступающих арсам, не будут даже сражаться, а ночной порой, невидимо для камнеметов подойдут к ограде городища и выпустят каждый по десять зажигательных стрел и как ты не бегай с водой, а все стога сена и соломенные крыши хлевов от огня не убережешь и останутся от Липова посреди зимы одни головешки. Испуганно заквохтали женщины, мрачно пророчествовали старики, дети принялись играть в страшного князя Рогана, мужчины и парни разделились на почти равные половины: «смельчаки» – хотели копать ров и насыпать вал, «пугливцы» – отправились с топорами и лопатами в южные леса устраивать тайные селища с землянками для себя и мелкого скота. Рыбья Кровь выглядел уже не освободителем и защитником, а зачинщиком и виновником будущих смертей и бедствий. 
Тревога поселилась и на Дворище, гриди были возмущены черной неблагодарностью липовцев, кто-то даже предлагал пока на очень поздно погрузиться на уцелевшие трофейные ладьи, добавить к ним лодки городища и отчалить в южные земли, мол, арсовых богатств вполне хватит купить в каком-либо городище подходящие жилища и спокойно пережить зиму. Две ватаги ополченцев продолжали каждый день приходить на строительные работы и боевые занятия, но многие это делали уже против воли отцов.
Октябрь-листопад выдался на редкость теплым и сухим, и работа по возведению жилищ и конюшен Дворища не утихала весь световой день. «Смельчаки» обратились к Дарнику и Быстряну: где и какой рыть ров и вокруг городища закипели усердные земляные работы, благо все летние полевые дела в Липове давно были завершены.  
Неблагополучие коснулось не только воеводского положения Дарника, но и его семейной жизни. Ожидая в городище приезда своих веселых тростенчанок, он предполагал, что ссор из-за Шуши не избежать, но все же не думал, во что это выльется на самом деле, ведь терпели же они какое-то время присутствие в общем шалаше простушки Веты и ничего. Не учел, что всему свойственно со временем меняться. Первая стычка с легким рукоприкладством между наложницами произошла сразу после тризны по погибшим, да такая, что Дарнику пришлось вмешаться и надавать звонких пощечин всем троим «женам», порядком изумив их таким своим наскоком. Позже он отозвал Черну и Зорьку в сторону и предупредил:
– Если хоть одна из вас снова привяжется к Шуше, будет тут же повешена. Я вам больше не ватажный вожак, а воевода. Мне насмешки гридей не нужны. Стисните зубы и терпите, а не хотите терпеть – вот вам монеты, сколько надо, и ищите себе другого мужа.
В том, что он сделает, как сказал, сомневаться не приходилось, резня на ладье Стерха была хорошо памятна обеим молодкам, поэтому они притихли, тем более, что первое время он отправил их на постой в дома зажиточных липовцев.
Но как только на Дворище была готова большая о четырех горницах изба и Дарник с наложницами вселился в нее, женские распри вспыхнули с новой силой. В присутствии воеводы «жены» вели себя сдержанно, не дрались и без него, но их надутые лица тяжело действовали на него. Более того, Черна и Зорька стали не ладить и между собой, что было вообще непонятно. Его новое поведение в постели тоже не осталось незамеченным, но если скромница Зорька просто с удовольствием приняла все новшества, то бойкой Черне многое не понравилось, тем более, что этому он от своей старой толстухи научился.
– И почему она у тебя теперь на первом месте? – спрашивали они уже одинаково.
– Потому что она мне управлять помогает, – отвечал он как есть. – Когда сами так научитесь, тогда и решать будем.
Шуша к такому своему положению относилась с известной долей насмешки:
– Они не только меня, но и тебя в один прекрасный день могут отравить.
– Так же, как и ты их, – с усмешкой кривился он.
Впрочем, дома Дарник появлялся уже в темноте, и так же утром в темноте отправлялся по делам. Приползая, уставшим на ночлег, припоминал, кто из троих наложниц ему в течение дня меньше всего надоедал и шел к ней в качестве поощрения за хорошее поведение. Спокойствие и отдых находил лишь в доме полусотских, и то, когда они не слишком донимали его вопросами.
Недостатки укреплений Дворища были учтены и теперь между домов и конюшен возводились легкие двухсаженные башенки для лучников и камнеметов, а вдоль линии рогаток копалась двухаршинная канава. Рыбья Кровь, между тем, уже бросал загребущий взгляд на левобережье Липы: почему бы не перекинуть туда подвесной мостик, какой он видел в Гребне, его даже можно сделать чуть ниже. А будет мостик – будет и новое левобережное городище, где он станет полным хозяином. Останавливало лишь то, что левый берег был низок и, по рассказам липовцев, по весне затапливался на добрую версту.
На Липовском торжище снова как ни в чем не бывало стали появляться со своими товарами арсы. Липовцы этим порядком возмущались:
– Они наших детей и мужиков поубивали!
Дарник был более снисходителен:
– Ратники сражаются – только тешатся. Сколько мы у них соратников выкосили, то это нам неловко должно быть перед ними.
А раз липовцы не хотели ничего арсам продавать, то он назначил своих перекупщиков, которые провизию, купленую в городище перепродавали потом арсам, к общему для всех удовольствию.
У самих бравых вояк к воеводе был только один вопрос:
            – Раз ты не только сражался с нами, но еще и ограбил наши ладьи, то чем ты сам отличаешься от дорожных разбойников?
            – Я вовсе не собирался вас грабить, – отвечал им Дарник. – Если бы вы просто плыли мимо, я взял бы с вас торговую пошлину, по дирхему с ладьи и только. А вы без всяких переговоров кинулись на мое Дворище – сами виноваты. И передайте своим, вы –хорошие мечники, и кто весной захочет со мной в новый поход – милости прошу.
            Изумленно пучили глаза на его слова не только арсы, но и свои гриди: как так?
            – Давайте с ними мирно доживем не весны, а там посмотрим, – успокаивал он их. 
Потихоньку стали наведываться на торжище и жители дальних лесных селищ – весть об усмирении арсов быстро распространилась на сотню верст окрест. Везли мед, воск, кожи, меха, пряжу, льняное полотно, мешки зерна и овощей, даже сыры, масло и творог, чтобы все это менять не только на заморские, но и на местные диковинки. Вдруг выяснилось, что каждый второй липовец с наступлением холодов превращался в умелого ремесленника: кузнеца, гончара, бондаря, шорника, резчика по дереву и камню.          
Староста Карнаш на вопрос: откуда все это, отвечал просто:
            – Очень давно наши предки дали зарок, что никуда с этой земли не уйдут, а раз так, то приходилось всегда жить с запасом, чтобы никого не тянуло в дальние края. И арсы нам скорее помогли, чем навредили. Чем больше мы им отдавали, тем больше оставалось у нас. И считать, и писать научились через это. В неурожайные годы жили промыслами: строили ладьи, а то и избы, которые затем, разобрав, везли на плотах в степное безлесье.
            Дарник утвердительно кивал головой, но понимал с трудом. Как это так: чем больше отдавать – тем больше остается? Но поневоле и сам старался не ударить в грязь лицом: то распорядится ставить первую харчевню, куда мужчинам удаляться от своих жен, то придумает новое состязания для гридей, то приспособит ромейскую лебедку для нового подъемного моста Дворища.
            Следом за мелкими торговцами в Липов, вернее на воеводское Дворище потянулся тоненький ручеек беглых отроков, которых не смущал ни зимний холод, ни предстоящее нападение рогановского войска, лишь бы стать великими воинами. Рыбья Кровь внешне строжничал, а про себя ликовал: вот они те ратники, которые всем будут обязаны только ему, воеводе. Да и намного сподручней было потери в сложившихся ватагах восполнять не только липовцами, но и сторонним людом. Пока перевес в мужах был на стороне Липова, ему так и суждено оставаться здесь наемным воеводой, а ведь хотелось уже чего-то совершенно другого. Новичков хоть и распределили по ватагам, но использовали лишь в качестве слуг и трудников на строительных работах, как за великую честь предоставляя возможность иногда пострелять из степного лука или поуправлять колесницей.                Добрался до городища и первый торговый караван из Корояка. Старый знакомец Заграй решил разжиться трофейными арсовыми кольчугами и мечами, от себя на обмен привез всего понемножку, обстоятельно прикинув, что может понадобиться дарникцам во время зимовки. С купцом на двух подводах прибыли со своими наложницами Кривонос и двое бойников, что были на хозяйстве в короякском дворище. Теперь это дворище князь Роган отдал Стержаку за обиду, причиненную Дарником. Кривонос подтвердил, что по первому зимнику князь собирается еще строже наказать дерзского бежечанина.  
            Это известие уже мало кого смутило, был лишь вопрос какими силами придут роганцы. Совет полусотских и «смельчаков» одобрил предложение воеводы по обустройству Короякской Заставы. Один из готовых домов раскатали по бревнышку, завезли по короякской дороге за десять верст и снова в два дня сложили. Получилась гридница на шесть гридей, рядом дощатая конюшня и трехсаженная смотровая вышка с хорошим дальним обзором короякской дороги. Вокруг башни и вдоль дороги стали наваливать засеку из ветвистых стволов деревьев, чтобы роганцы могли продвигаться по этой Дороге смерти лишь узкой колонной, под медленным отступлением поставленных в два ряда шести камнеметных колесниц и ватаги конных лучников. Остановить сотню конных дружинников вряд ли удастся, но ущерб им будет весьма существенным.
            – А дальше что? – беспокойно вопрошали «смельчаки». – Если они прорвутся, то уже не будут жалеть ни старого ни малого.
            – Дальше вывезем в лес все семьи и позволим ворваться в Липов и Дворище всей дружине, в тесноте им будет не развернуться и если по двое-трое бросаться на каждого всадника с копьями и вилами, то им будет не устоять. Арсы не устояли, и они не устоят.
            – А если сожгут Липов?
            – А если молния нас всех поубивает? Построим уже не городище, а город.
            Тяжело вздыхали «смельчаки», но делать нечего, приходилось быть сильными и мужественными и уповать лишь на счастливую звезду своего воеводы, о чьих прежних и нынешних приключениях уже десятки раз было рассказано у каждого домашнего очага, да и вы сами видели, как все у него получается.
Среди людей Заграя, прибывших в Липов, затесался ромей Фемел, старый, но весьма бодрый воспитатель купеческих детей, известный всему Корояку. Когда Дарник спросил его, зачем он приехал, ромей без тени смущения ответил:
            – Учить тебя быть первым.
            – Я и так первый, – не мог сдержать улыбки юный воевода.
            – У хазарского кагана есть визирь, который главнее самого кагана. Я научу тебя, как быть главнее всех словенских князей.  
             После Тимолая никакой ромейский умник не вызывал у Дарника ни малейшей робости. Прогонять Фемела по первому мокрому снегу было уже поздно, и он остался жить в Липове. Дабы ромей как следует отрабатывал свои харчи, его приставили к обучению ромейской грамоте и счету детей, выкупленных из рабства. При посторонних Рыбья Кровь говорил с ним по-словенски, наедине только по-ромейски.
Оказалось, что Фемел как раз находился на княжеском дворе, когда там судили бежецкого вожака, и ему очень понравились слова Дарника, что многие могут знать его мать, но никто не может знать его отца. Второй приманкой для воспитателя купеческих детей стало послание Маланкиного сына князю написанное на ромейском языке, наделавшего в Корояке много шума и переводить которое как раз и позвали Фемела.
            – Эти дело нам с тобой надо всячески развить, – уверенно заверял воспитатель. – Станем утверждать, что ты княжеский сын, позже и имя твоему князю-отцу подберем.
            – А если я хочу, чтобы мой род начинался только с меня? – возражал ему Дарник.
            – Такое желание хорошо для тебя самого, но не для тех, кто пойдет за тобой. Им нужны более убедительные причины почитать тебя. Во всем мире, даже у диких народов, есть знатные и не знатные.
            – Глупые выдумки, чтобы держать чернь в повиновении.
            – Вовсе нет. В каждом человеке сосредоточена жизнь и дела всех его предков, и если дела их были великие, то и у их потомка все будет получаться. Разве ты сам не променял свою спокойную жизнь в какой-то Бежети на судьбу вольного бойника? Ведь стоит тебе оступиться хоть раз, попасть в плен к арсам или к Стержаку, и с тобой расправятся как с простолюдином. А если будут знать о твоем знатном происхождении, то даже в плену и на казни ты будешь оставаться князем, а не смердом. И все рассказы о тебе будут звучать по-другому.
            Полусотские и гриди смотрели на нахального ромея весьма косо, видя, как тот хочет пролезть в воеводские советники. Рыбья Кровь их успокаивал:
            – Слушать советы того, кто в жизни не держал ничего тяжелее гусиного пера – себя не уважать. Я просто хочу с ним вспомнить ромейский язык, а то я его уже стал забывать. Когда с вами пойдем на их Царьград, он мне может понадобиться.
            На самом деле прислушиваться к словам Фемела ему приходилось гораздо больше, чем самому ему хотелось. Это именно по его совету, вместе с Заграем назад в Корояк были отправлены на трех подводах восьмеро липовцев с мелким товаром. Трое из них должны были остаться в городе, чтобы, как только князь начнет готовиться к походу на Липов, немедленно выехать впереди войска с предупреждением. Заодно должны были по всему короякскому посаду рассказывать, как все было при нападении арсов на дарникское Дворище на самом деле и как вел себя там Стержак.
            С одобрением рассматривал ромей дарникские камнеметы и пращницы, удивился и цепи через широкий рукав Липы.
            – Ты знал, что в Константинополе через Золотой Рог тоже такая есть?
            – Читал об этом, – честно признался Дарник.
            Никак не мог поверить Фемел, что Дарник сам по свиткам научился читать по-ромейски, не зная даже, как на самом деле звучат эти слова.
            – И после этого будешь говорить, что в тебе нет княжеской крови! – восклицал он.
Опыт с Короякской Заставой получился столь удачным, что полусотские с Карнашем заговорили о таком же «закрытии» дороги на Арс. И вскоре в одну из оттепельных недель с помощью разборки и сборки еще одного дома в пяти верстах от городища была возведена Арсова Застава. Службу в ней признали еще более опасной, чем на западном пограничье. Чуть ли не каждый день сюда наведывались дозорные арсов, всячески задирая дарникцев и вызывая на поединок.
Рыбья Кровь терпел это недолго и однажды с отрядом в сорок человек на восьми санях при четырех камнеметах наведался к Арсу посмотреть, как там поживает его боевой щит. Щита на новых воротах не было. Тогда Дарник развернул перед надвратной башней все сани, сделал три залпа «репами» – и ворота превратились в груду обломков. 
            Арсы об отпоре не помышляли, научившись уже с должным почтением относиться к дарникским метательным орудиям. Вышедший для переговоров Голован объяснил, что щит сняли при ремонте укреплений и вот-вот вернут на место. Сотский не преминул также с некоторым злорадством поинтересоваться, когда воевода ждет к себе карательное войско князя Рогана. Рыбья Кровь за словом в карман не полез:
            – Я князю отписал, чтобы собирал дружину побольше, потому что теперь мы с Арсом союзники и будем сражаться вместе.
            – Это ты хорошо ему сказал, – одобрительно заметил Голован. – Ну, а раз мы соломенные союзники, то почему бы не устроить боевые игрища?
            – А как же обещанная кровная месть?
            – Это я тогда малость погорячился. За храбрость в бою кровной мести не бывает.
            – Все равно к вам приезжать мы поострежемся, поэтому пожалуйте к нам, – Дарник был само радушие – почему бы и нет.
            И действительно вскоре соломенное союзничество было установлено: наезды на Арсову Заставу прекратились, и на боевые игрища на лугу перед Липовым был разрешен вход аж двадцати арсам. Для начала их допустили лишь на поединки на палках и кулаках. Арсы, правда, жаждали и более серьезных состязаний, но воевода был непреклонен:
            – Мне кровь нужна в сражении, а не на веселье.
            На палках предписано было сражаться только в шлемах, а на кулаках запрещено бить по голове.
            – Не люблю щербатых молодцов, – объяснял Рыбья Кровь недовольным.
            Причем то обстоятельство, что арсы выигрывали три четверти поединков, он считал весьма полезным – как повод больше требовать от гридей на боевых учениях.
Вскоре эти игрища-торжища приобрели еще более основательный вид, на них под охраной отцов и братьев потянулась даже девицы окрестных селищ. Арсовы дирхемы, которые доставались не только торговцам и липовским мастерам, но и своим гридям, делали свое дело – быстро формировали потребности в самых разных развлечениях: покупка не только товаров, но и всевозможных угощений, смотрины женихов и невест, песни и шутки записных остряков.
 
3
– Соль кончается! – жаловались кашевары.
– Подков не хватает, – вторили им коноводы.
– Тулупов на всех не достает, – ныли десятские.
– Спать в одной куче приходится, – надоедали наложницы гридей.
Один за другим являлись липовские мастера требуя каких-то уплат. За ними шли поставщики овса и сена торговаться о цене. В очередь стояли матери липовцев-отроков с хлопотами о своих чадах. Целая сумятица начиналась при разборе женских ссор и драк.
Самое удивительное, что все это втайне Дарнику чрезвычайно нравилось, давало ощущение своей полезности и нужности. Правда, сначала он относился к не военным обязанностям весьма напряженно, боясь в чем-то опростоволоситься, но вскоре заметил, что его ближайшие помощники еще больше во всем этом теряются, и успокоился. Справился с военной жизнью справится и с мирной.
Дельный совет дал Фемел: распределять весь день по части и неукоснительно следовать заданному распорядку, дабы народ приходил не тогда, когда ему удобно, а когда удобно воеводе. Не все были с этим согласны, но их раздражение было направлено не на Дарника, а на «зарвавшегося ромея» (ведь ясно же кто виноват). Зато успевать Рыбья Кровь стал гораздо больше.
Как-то вечером караульный со смотровой вышки сообщил о дальних кострах с левобережья Липы. Дарник поднялся на вышку и точно: далеко на востоке, там, где пойменный луг переходил в лес светились с пяток костровых точек. Утром от них к Липову пожаловали трое переговорщиков на лошадях. Настелив на еще хлипкий лед больших веток, двое из них осторожно с шестами в руках перебрались на остров, потом по мостику к Дворищу. Вопрос у них к Дарнику и Карнашу был один: можно ли им там на левобережье построить свое селище и пользоваться пойменными землями. Это были беженцы из селища Глины с верховья Липы, которых арсы прижали этой осенью так сильно, что они решили прямо зимой переселиться под защиту липовского воеводы. Карнаш не скрывал своего недовольства от такого соседства, Дарник же был приятно польщен и удивлен.
Оставив переговорщиков в качестве заложников на Дворище, воевода вместе с двумя гридями, что половчее, таким же способом, как и глинцы с шестами в руках пересекли реку, сели вместе с глинцем-коноводом на их коней и поехали к стойбищу беженцев. На поляне среди дубов стояло два десятка остроконечных круглых шалашей, укрытых полостями, сшитыми из овчин и войлока. В загородках из жердей томилась весьма немногочисленная скотина, десяток саней наполовину были нагружены привезенным с собой сеном. Полусотня взрослых смотрела на приезжих с тревогой и надеждой, сотня детей – с любопытством и страхом. Увы, одним разговором о разрешении поселиться дело не обошлось – глинцам во всем требовалась самая срочная помощь, за которую они в конце переговоров предлагали сперва скотину и имущество, а под конец уже и девушек в закупы, с возможностью выкупить их через год или два.
С тяжелым чувством возвращался Рыбья Кровь в Липов. Вместо полновестных признающих его главенство подданных полторы сотни голодранцев. Как помочь, если у самих тоже недостаток и в харчах, и в фураже, да даже в простой зимней одежде? Переговорил с полусотскими, те особого сочувствия не проявили, лишь посмеялись, спрашивая, а хороши ли предлагаемые девушки. Зато с Фемелом разговор пошел другой.
– А если помогать, но по-другому. (Дарник был весь внимание.) Сам говорил, что не все липовцы тебя жалуют. Вот и ты их не жалуй. Направь к глинцам двадцать гридей с топорами и пилами, ну и с харчами конечно. Скажи, что будешь там возводить запасную крепость, куда отступишь, если Роган придет. И здесь порядок наладится и там.
Предложение ромея привело воеводу в восхищение – недаром Романия тысячу лет первая среди других стран, даже простые ее подданные вон на какие козни горазды!   
Ну, а пока Липа покрывалась прочным льдом, Дарник в один из дней, переночевав с полуватагой на Короякской Заставе, предпринял дальнюю конную разведку на запад, до первого мирного городища. Там победителя арсов встретили со всем возможным почетом и гостеприимством, главное сообщили, что князь Роган уехал на съезд князей в столицу каганата и подымные подати отправил собирать вместо себя воевод. От такого известия можно было вздохнуть с облегчением и заниматься липовскими делами без особой оглядки. Договорившись о покупке двадцати саней сена и двадцати мешков зерна, воевода в хорошем настроение поскакал назад, настрого предупредив гридей молчать о князе Рогане – пусть де «пугливцы» продолжают рыть в мерзлой земле свои лесные землянки.
Через три дня в Липов прибыл обоз с сеном и зерном и прямиком отправлен был вместе с ватагой Бортя в Глины. Внешне это действительно выглядело как обустройство отдельного укрепленного селища. А полное подчинение глинцев Дарнику превращало селище в его безоговорочную вотчину. Не пришлось даже намекать о возможном отступлении сюда всей дарникской дружины, липовцы и сами легко догадались об этом и дружно заговорили, что они вовсе ни в чем не упрекают воеводу и готовы вместе и строить укрепления и до последнего защищать свое городище.
Разумеется, и самих глинцев никто не собирался кормить просто так. Все парни и молодые мужики были по чуть-чуть приставлены к воинской службе: стреляли в мишени из луков и сулицами, рубились деревянными клевцами и мечами, махали лепестками и цепами, привыкали к строевым построениям. Десять пятнадцатилеток были отправлены на прокорм и войсковое обучение на Дворище. Позже туда же отвезли и с десяток десятилеток обучать грамоте и счету, а пятеро девушек забраны были в городище в качестве жен журанцев. Также были переписаны все лошади и под страхом наказания запрещено их резать. Взамен же всему этому было организовано несколько больших загонных охот и передано пару саней заготовленной с осени вяленой рыбы. В общем все в Глинах из голода и холода, кое-как было превращено в полуголод и полухолод.
Заодно на законном основании осуществилось тайное желание Дарника. На острове и напротив на левобережье было возведено по четыре деревянных сруба, которые доверху заполнили землей и камнями. Если весной выдержат ледоход и подтопление, то вот и будет всем на удивление подвесной мостик с берега на берег.
Помимо дел хозяйских пришлось воеводе как следует вернуться и к войсковой службе. Занятый заставами и Глинами, он был немало озадачен, когда обнаружил в гарнизоне сильный разлад между разными подразделениями гридей: конники кичились своим превосходством перед лучниками, а камнеметчики перед щитниками. А тут еще и совсем посторонние новички объявились, которых «ветеранам» непременно хотелось высмеять и унизить. Во время похода из Корояка на Арс Дарник, размышляя о своем будущем войске, решил, что у него в отличие от Рогановского разделения дружины на десятки и сотни, устройство войска будет пятеричное: двадцать бойников – ватага, пять ватаг – сотня, пять сотен – хоругвь, пять хоругвей – полк. С пятью отрядами проще и ясней, а четыре-пять помощников лучше, чем десять, за которыми трудней уследить.
И вот, взявшись улаживать ссоры гридей между собой, он пришел к выводу, что необходимо их всех перемешать, чтобы в каждой ватаге кроме пешцев были и конники, и камнеметчики. Основа ватаги – десять пешцев из шести щитников и четырех лучников, при них колесница с тремя камнеметчиками, пара тяжелых конников-катафрактов и две пары легких конников. И еще сам вожак-полусотский. Итого двадцать воинов. Сотня таким образом будет состоять из полусотни пешцев, пяти колесниц, десятка катафрактов и двух десятков легких конников. Один из ватажных вожаков становится сотским, а четыре – полусотскими колесничих, пешцев, катафрактов и жураньцев. На стоянке и дома гриди подчиняются полусотскому ватаги, в бою и на учениях – полусотскому подразделения.
            От своей придумки Дарник пришел в полный восторг и, дождавшись крупной потасовки между жураньцами и камнеметчиками, срочно собрал полусотских и потребовал перемешать гридей между собой, чтобы находясь бок о бок в одной ватаге они не заносились перед другими. Правда, сперва никто из помощников не понял, как они сами будут одновременно и вожаками ватаг, и вожаками подразделений. Еще с большим недоумением встретили новое распределение рядовые гриди, не желая переселяться со скарбом и наложницами в другие гридницы, но Рыбья Кровь был неумолим.
            Первую неделю с новым порядком в самом деле возникла сильная путаница, кому и где заступать на стражу, кому и с кем выезжать в дозор и как потом меняться между собой. Воеводе пришлось чуть ли не каждую пару ратников разводить по их местам, пока, в конце концов, к этому не стали привыкать. Сильно помогло введение в обычные боевые игрища ватажных состязаний: перетягивание цепи, выталкивание другой ватаги из очерченного круга, бой на палках. Тут уже все в ватаге были заодно и слабые могли отлично приноровиться для борьбы с отдельными силачами.
Еще более трудным испытанием для Дарника явились дела судебные. В мороз выставлять голышом к позорному столбу никого не будешь, значит, надо что-то другое. За обычные драки, он с легким сердцем отправлял драчунов на три-четыре месяца в возчики и коноводы. За сон в охранении, разозлясь, приказал всем полусотским и десятским носить с собой увесистую палку, дабы сразу на месте огреть по хребтине соню (никакая не порка, а отеческий подзатыльник). За злое обращение с наложницами тут же на неделю отправлял грубияна на заставу (иди охладись). Более серьезным проступком он считал продажу или проигрыш в зернь доспехов и оружия. За это оружие и доспехи просто отнимались, а продавец и купец отправлялись на пару месяцев в недалекий известковый карьер добывать заряды для камнеметов, никакие оправдания, что им хватит и одного кистеня не принимались. Еще строже было с продажей оружия на сторону. Тут гридей-продавцов с напарниками определяли в известковую каменоломню на целых полгода.
Дошло дело и до смертной казни. Она было назначена одному из меченцев за покупку у десятского пешцев наградной фалеры, с которой камнеметчик вздумал потом щеголять на боевых игрищах.
– Десятского в карьер на полгода, а потом в простые ратники на год, камнеметчика с напарником повесить, – вынес решение Рыбья Кровь.
Пока сооружали виселицу на две петли, народ ходил вокруг и охал:
– Ну что он такого сделал? Похвастаться, покрасоваться захотел, за это не вешают.
По представлениям словен-русов можно было сколько угодно убивать в момент гнева и ярости, но только не на холодную голову. Поэтому и отдавали смертную казнь на откуп князьям – пускай те несут грех расчетливого убийства.
– Неужели не ясно? Чужую славу себе присвоил, – объяснял Дарник полусотским.
Фемел, улучив момент, высказал ему тишком свое мнение:
– Это правильное решение, но оно будет правильным через год-два, не сейчас.
И воевода отступил. Уже, когда на обоих осужденных накинули петли, дал знак отпустить, сменил казнь на двухлетнее изгнание. И с первым же торговым обозом камнеметчиков без оружия и доспехов отправили в короякскую сторону. По предложению ромея на обратных сторонах фалер стали выбивать отдельные номера и заносить их в приказные списки, что сделало невозможным их продажу или воровство.
            Бей своих, чтоб чужие боялись – липовцев суд Дарника никак не касался, но и они уже понижали голос и чутко поводили головами при любом его появлении. Юный возраст воеводы уже никем не замечался, а его военные успехи, камнеметы с пращницами, ромейский язык, даже его укрощение трех наложниц шаг за шагом возвели его на ступень, недоступную простой зависти или неприязни – слишком явным было его первенство и исключительность. Одновременно усваивалось ровное, спокойное-улыбчивое обращение воеводы с теми, кто ничего не нарушал, гриди уже принимали как данность его поведение с арсами, пленницами, купцами и глинцами и сами старались вести себя соответственно.
            – Посмотри, половина парней даже походку твою перенимают, – отмечал Фемел.
Без какого-либо указа вокруг Дарнику стали появляться и определенные воеводские приятности: два оруженосца, Селезень и Терех, посменно день и ночь находились поблизости, взяв на себя обязанность всегда обеспечить воеводе оседланного коня, наточенное оружие, изысканную еду и теплый ночлег. Гриди при всяком его появлении непременно подтягивались и замирали, показывая свою готовность слушать и выполнять его распоряжения.
            Жизнь на Дворище тоже преображалась в лучшую сторону. Помимо домов и конюшен на Дворище росли и другие постройки. В войсковой кузне ковали лошадей и чинили кольчуги, в шорной мастерской по арсовому образцу шились кожаные доспехи для катафрактов, на берегу реки чинили разбитые ладьи арсов, шилась зимняя одежда и шапки, из закупленного льна и шерсти ткалось полотно и сукно, молодые гриди с липовскими сверстниками не только обучались боевым навыкам и вместе ходили на охоту, но и устраивали любовные игрища с песнями и плясками с молодками Липова.
            Свое любовное игрище, но уже без плясок и песен возникло и у воеводы. Всегда ласковая и сдержанная Зорька, в чьей верности Дарник был уверен не меньше, чем в преданности Селезня или Быстряна, вдруг высказала желание уйти от него.
– А куда? – Он был порядком озадачен.
– Один парень хочет взять меня в жены, – осторожно призналась наложница. – Он знает, что я беременна, и все равно хочет.
Непривычные мысли медленно ворочались в голове Дарника. Особого возмущения не было, только бесконечное тупое недоумение: какого лешего ей это надо? Сразу вспомнился Клыч из Каменки, тот тоже почему-то выбрал тихую семейную жизнь в лесу, а не блистательную воинскую судьбу. Если уж молодой парень так сделал, то какой спрос с молодой женщины? И как же она ему доверяет, если решается о таком просить? С одной стороны, любой человек, способный круто изменить свою жизнь внушал ему невольное уважение, но, с другой, как быть с таким понятием как честь воеводы.
– Хорошо, я подумаю, – пообещал он Зорьке.
К Быстряну за советом Дарник не пошел – Вета до сих пор жила с ним, как пример того, что подобное уже было однажды решено. Фемел, как чужестранец тоже отпадал. Не называя имен и выдавая это за свое желание избавиться от одной из наложниц, он рассказал о сложившемся положении старосте Карнашу. Тот воспринял его со всей серьезностью и высказал опасение, что если не сейчас, то потом он, Дарник, непременно начнет притеснять неприятную ему супружескую пару. Насчет этого Рыбья Кровь как раз был совершенно спокоен. Его больше интересовало, как отнесутся к ситуации липовцы.
– Они-то все поймут и только плечами пожмут, а вот ты повесишь себе хомут на всю жизнь, – заверил Карнаш.
– Это почему же?
– Ты же не позволишь, чтобы твоя бывшая наложница потом бедствовала или терпела другую какую нужду.
– Очень даже позволю. Мне-то какое будет дело? – не согласился воевода.
– Не позволишь, я же вижу. Не тот ты человек, чтобы позволить.
Дарник порядком удивился – он-то привык считать, что относится к людям с полным безразличием, а оказывается, со стороны его видят совсем другим.
Суженым Зорьки являлся один из десятских Жураня. В качестве выкупа за невесту он предложил Дарнику двух коров (в них Дворище нуждалось больше чем в лошадях) и двадцать дирхемов. Воевода с усмешкой принял выкуп. Выходило, что уже третий раз (включая перегудскую вдову) менял он своих подружек на дорогие вещи. Радовало лишь, что еще большую неловкость ощущали жених и невеста. На свадьбе неожиданно выявилась еще одна польза от этого события – оказалось, что гриди и липовцы рассматривают его, как ритуал породнения пришлых короякцев с жителями городища.
Выдворение из воеводского дома Зорьки, однако, не принесло ожидаемого умиротворения, Черна с Шушей принялись ругаться еще сильней, еще звонче.
– Может, вас обеих тоже замуж выдать? – мрачно шутил юный муж.
И дошутился: вернувшись как-то с Короякской Заставы, дома Шушу не застал. Взяв себе в товарки одну из безмужних остерских пленниц, она отправилась с ней жить на Арсову Заставу. Когда он примчался туда за ней, Шуша с уже заметно выступающим животом встретила его с полной невозмутимостью:
– Вот нашла себе подходящее пристанище. Погоди, приедешь через неделю, у меня все тут будет сверкать и блестеть.
Про Черну не говорила, словно ее и на свете не было. Зато спокойно упоминула о сотском Головане.
– Да, он уже был здесь. Мы с ним даже поговорили через засеку. Не волнуйся, пока я здесь, у Липова с Арсом будет мир.
– Это почему же? – не поверил он. – Как раз наоборот. Легко и тебя схватить могут, и меня подкараулить.
– Арсы не нападают на тех, кто их не боится, ведь волк волка не должен обижать. С тобой они будут жить в мире, если только ты сам их в угол загонять не будешь. Через Зорьку ты породнился с Липовым, а со мной здесь, на Заставе, породнишься с Арсом.
Дарник насчет этого думал иначе, но спорить не стал. Присутствие за легкой перегородкой молодых сторожей Заставы ничуть не смущало Шушу, так же как стирка и готовка для них еды – редкие свидания с воеводой служили ей надежной охраной от их мужских посягательств. И скоро уже никого не удивляло, что, какая бы смена сторожей на Заставе ни находилась, подлинной ее хозяйкой и командиршей являлась именно Шуша.
Отныне в воеводском доме на Войсковом Дворище воцарились лад и покой. Черна, удалив соперниц, торжествовала, горделиво выдавая себя за главную жену, и не замечала, что тем самым оставляет в Дарнике неприятный осадок поражения.
 
4
К концу зимы на Дворище уже было шесть полновесных ватаг. Шестую, состоящую из глинцев и пришлых юных лесовиков Рыбья Кровь целиком взял под свое крыло. Он еще отлично помнил опекунство брата Сбыха и свои похождения с каменецким Клычем, поэтому понимал не только тайные желания учеников, но даже чувствовал тот особый ритм, в котором они способны обучаться лучше всего. Каждый день на ристалище Дворища обязательно готовил им какое-нибудь новое, необычное упражнение: то по натянутой веревке перебраться с одного столба на другой, то с помощью шеста перепрыгнуть двухсаженную яму, то протащить на спине по кругу «раненого» напарника. Потом и вовсе принялся сообща с ними придумывать новый вид войска: пращников, –этакое особое звено из трех человек, впереди идет парень с большим щитом, следом пращник с двухаршинной палкой с пращей, которой он со всей дури запускает три фунтовых камня на сто шагов, а за ним подносчик с ручной волокушей с двумя пудами камней. И трудно было сказать, кому эти занятия доставляли большее удовольствие: подросткам или воеводе – победителю десятка битв. Занимавшиеся рядом со своими вожаками гриди, и те часто завистливо оглядывались на азартные вопли подростков. 
По этому поводу у Дарника с Фемелом даже произошел большой спор.
– Ты, кажется, собираешься сделать из бездомных мальчишек свою гвардию, – заметил ромей как-то во время игры в затрикий. – Только ничего не получится.
– Это почему же?
– Гвардия из рабов – самые ненадежные войска. Они будут тебе служить верно до первых неудач. А потом выберут другого главного, и ты ничего не сможешь сделать. Ты думаешь, почему в Романии войскам не дают сильно зазнаваться? Потому что в старом Риме они были на первом месте и почти каждый год меняли римского императора.
Дарник не возражал, желая выслушать все до конца.
– Да и ваши княжеские гриди – пустое место. Тоже могут свободно переходить от одного князя к другому. Надежными бывают только воины, привязанные к земле.
– Которые больше хозяйством занимаются? – съязвил воевода.
– Которые кормятся со своей земли, – уточнил Фемел. – А потом насмерть ее защищают.
– Или с готовностью примут того, кто у них эту землю не станет отбирать.
– Да без собственной земли ты сам для них ненадежен. Сел на коня и ускакал служить другому князю. Я еще удивляюсь, как в Липове тебе доверяют.
Упрек был не в бровь, а в глаз. Дарник едва сдержался от резких слов. Через несколько дней они снова вернулись к этому разговору.
– Чтобы кормиться со своей земли, каждому воину надо иметь на ней хотя бы пятерых холопов, – привел свой довод воевода. – А сколько холопов надо, чтобы прокормиться десятскому или сотскому? Я как-то считал, и у меня получилось, чтобы оплатить за год жалованье ста гридям надо десять тысяч дирхемов.
– Ты сам и ответил, – спокойно пожал плечами ромей. – Посади гридей на землю, и тебе хватит на них две тысячи дирхемов. Заведи свое воеводское хозяйство на сто смердов и тысячу дирхемов возьмешь с собственной земли, да тысяч пять с торговых пошлин. Глины у тебя уже есть, нужно лишь еще одно такое селище.
– Выходит, тогда и за добычей не придется в поход идти? – Дарника самого удивило такое предположение.
– Романия за добычей никуда не ходит, и при этом самая богатая из всех стран, – добил его своим выводом Фемел и принялся рассказывать о фемной системе Романии.
Юный воевода угрюмо молчал. Кажется, и правильное строение войска придумал, и должный распорядок, и лучшее вооружение, а оказывается, главное – подвести основу, нижний, самый прочный венец под уже сложенный сруб.
Разумеется, ни о какой разговоре с полусотскими: а не хотите ли вы свое собственное селище, куда мы нагоним семейных пленников он даже и думать не стал. Потолковал лишь с Быстряном насчет собственных войсковых пашен и пастбищ. Тот выслушал внимательно:
– Давай сперва посмотрим, как ты со своей Воеводины первый урожай получишь?
– С какой Воеводины? – не понял он.
– Так гриди твои Глины называют.
Ну что ж, посмотрим так посмотрим – Дарник особо спорить не стал. Тут неизвестно чем зима закончится, а уж селища, смерды и нивы когда-нибудь апосля.
Между тем, богачество добытое в двух ограблениях арсов и казавшееся таким большим, постепенно стало каким-то непонятным образом улетучиваться. В выигрыше оказались одни липовцы, но хулить их за это язык не поворачивался – все уплачено было за продукты и выполненную работу. Пора было и в самом деле прокладывать торговый путь на восток. И как только обустройство Глин более-менее было налажено, две ватаги по очереди принялись прокладывать, вернее восстанавливать старую дорогу на Остер. Делали просто: рубили прямые просеки и накатывали санный путь. Весной оставалось только выкорчевывать пни, засыпать песком ямы, и дорога будет готова. Хорошо хоть светлые дубово-березовые леса были здесь не такие дремучие, как в Бежети.
Фемел много рассказывал о том, какие у них в Романии ухоженные дороги, с постоялыми дворами через каждых несколько миль. Такую же дорогу мечтал построить себе и Дарник. Когда ему говорили, что все овраги не засыпешь и все взгорки не сроешь, он только отмахивался. Переправы через реки его тоже не смущали – где не найдем брода, наведем паромную переправу и построим для охраны сторожевые вежи, отвечал воевода.
Сам же он тоже раз за разом со своей полуватагой предпринимал глубокие рейды на восток. Обнаружить удалось лишь селище лесовиков, живущих в дерновых землянках и говорящих на непонятном наречии, да два отдельных словенских дворища, где жили не менее одичавшие огородники, кормившиеся одной капустой и репой. Однажды, уже в начале марта-просыхи, воспользовавшись удлинившимся безморозным днем, Дарник с гридями забрался особенно далеко. На санях расстояние имело совсем другое измерение, чем верхом или на подводе. Думая, что прошли верст сорок, они преодолели все шестьдесят, и достигли реки Илочи, как и Липа тоже текущей на юг. Здесь они увидели санные колеи и по ним вышли к большому городищу Толоке. Там их сперва приняли за арсов, едва не обстреляв из луков, потом все смягчились, а после того, как Дарник рассказал, что освободил из Арса двух их землячек, и вовсе устроили для гостей большой пир. А ночевать выпало на настоящем гостином дворе, где находилось несколько купцов из Остера, те тоже рады были услышать про остерских пленниц. Назад дарникцы уезжали, навалив на сани целые копны сена и прикупив изрядное количество муки.
В Липове долго не разнеживались, а захватив с собой двух толочиц и пятерых остериц с мужьями, снова покатили в Толоку. Новая гостевание проходило уже совсем по-родственному, под ликование родителей пленниц, Рыбья Кровь почти за бесценок купил одно из дворищ и оставил на нем обоих гридей, мужей пленниц, с тем, чтобы они обустраивали липовский торговый двор.
От Толоки до Остёра существовала наезженная дорога, с селищами через каждые двадцать-тридцать верст. Слух о дарникцах бежал впереди их санного поезда и всюду их встречали вполне радушно. Даже хмельной мед подавали, только плати.
Сам Остёр раскинулся на высоком берегу Остерицы, еще одному притоку Танаиса, текущему на юг. Город по размеру превышал Корояк. Детинец был обнесен валом с деревянной крепостной стеной и глубоким рвом. Осенью по недосмотру выгорело половина посада, и теперь здесь вовсю возводились новые дома.  Быстрота, с какой шло строительство, объяснялась просто – те погорельцы, которые успевали построить свои дома до весны, на пять лет освобождались от всех видов податей. 
Князь Остёра Вулич пожелал увидеть липовского воеводу и принял его, словно посла соседней державы с обильной трапезой и переговорами в приемном зале своего терема. Впрочем, по-восточному пышные одежды князя и тиунов-управляющих, как и роскошное убранство зала мало тронули Дарника – все это было слишком крикливо и хвастливо. Во время трапезы князь, черноволосый сорокалетка с ястребимым носом, невзначай обмолвился несколькими фразами на ромейском языке со своими тиунами, на что Рыбья Кровь учтиво заметил, что все понимает и не хочет услышать то, что ему не предназначается. Его слова произвели выгодное впечатление на присутствующих, и князь Вулич даже захотел побеседовать с ним наедине. Благосклонно выслушав намерение Дарника проложить от Корояка до Остёра торговый путь, он предложил ему свою помощь в окончательном уничтожении Арса. Дарник мягко возразил:
– Если полностью уничтожить Арс, окрестные жители перестанут надеяться на мою защиту и получать с них подати будет гораздо трудней.
            Вулич, весело рассмеявшись, согласился с этим и спросил, не хочет ли Дарник вступить с ватагой в его остёрскую дружину, дескать, здесь, на востоке, гораздо больше возможностей проявить себя, чем в лесной глуши.
            – Не доделав одно, слишком опрометчиво браться за другое, никто потом не будет относиться ко мне серьезно, – ответил гость и воспользовался случаем, чтобы попросить разрешение на покупку в городе торгового двора.
            – Чем же ты намерен у нас торговать? – полюбопытствовал князь.
            – Еще не знаю. Просто если не будет торговли мои бойники захотят взяться за разбойный кистень.
            – Можно решить и по-другому. Липов переходит под мою руку, торговлей пусть купцы занимаются, а ты с бойниками будешь свободен для дальних военных походов. Жалованье сотского пять сотен дирхемов в год и еще доля в военной добыче.
            – Все это для меня большая честь. Но, боюсь, князь Роган считает меня своим полусотским, а Липов своим владением.
            – Кажется он два раза пытался покорить Арс. И оба раза неудачно, – проявил свою осведомленность Вулич. – И если липовцы соберут вече и откажутся от его защиты, то ничто не будет мешать им попросить на княжение меня. Если захочешь, можешь с моим жалованьем сотского в Липове и остаться. Подумай об этом. В отличие от Рогана от меня заботы и пользы для вас будет гораздо больше.
            Чтобы такой высокий государь и так беззастенчиво его, Дарника, сватал! У парня голова шла кругом. Хорошо хоть не надо было давать какого-то обещания.
Два дня, проведенных в Остёре, дали ему возможность как следует присмотреться к городу, близость главной торговой реки Итили сказывалась не только на богатстве горожан, но и на их разноплеменности. Такими же пришлыми людьми были и почти все княжеские гриди, и Рыбья Кровь воочию мог убедиться в достоинствах и недостатках наемного воинства. В одиночку каждый гридь вел себя в городской толпе достаточно незаметно, зато, стоило им собраться группой, как они сразу принимали высокомерный и воинственный вид. В Корояке все было наоборот: одиночки могли заноситься до небес, а группой гриди вели себя весьма сдержанно, словно стесняясь показывать себя перед безоружными людьми более смелыми, чем на ратном поле. Еще выяснилось, что при всей своей дерзости остерские молодцы очень не любят связываться с теми, кто может дать должный отпор. Это и понятно – участь покалеченного никому не нужного чужестранца была намного печальней участи тех, кто имел рядом большую родню. В то же время отчужденное, неприязненное отношение местных жителей гораздо крепче привязывало остерских вояк к своему князю, чем их короякских собратьев.
Из пяти остерских пленниц лишь две выразили желание остаться в родном городе, остальные с гордостью рассказывали родне, что у них в Липове, хоть все и беднее, но гораздо интересней: никто не навязывает строгих правил, все зависит только от твоего собственного поведения. И так это красочно расписали, что отправиться в лесную глушь захотели две молодых бездетных вдовы, а с ними пяток их двоюродно-троюродных братьев. Для отвода глаз были даже придуманы трое саней с товаром, мол, там, на западе мед и меха намного дешевле, чем в Остёре. Не осталась без покупок и воеводская полуватага, набрав на торжище женской радости: янтаря и речного жемчуга.
Обратный путь санного поезда проходил под непрерывный смех и песни. Ночевки у костра под полушубками на мешках с сеном тоже лишь приятно бодрили. Весело и непринужденно было и в Толоке. Глядя на остерских вдовиц, и местные девицы захотели взглянуть на место, где толпами ходят завидные женихи. Тут уж сани с товарами придумывали уже их отцы и дядья, не обошлось и без братьев-пятнадцатилеток – если там безопасно, то почему бы не посмотреть и себя показать.
В Глинах-Воеводине Дарника сотоварищи встретил целая куча новостей. За три недели их отсутствия из Корояка прибыл купеческий обоз от Заграя с намерением строить в Липове заграйский торговый двор, а также всем составом явились посланные в Корояк липовцы, развеев опасения городища насчет карательного похода князя Рогана. Кто-то из полусотских проговорился, что Рыбья Кровь знал об этом еще три месяца назад, и обида липовцев, что воевода в тревожное время поехал куда-то кататься быстро улеглась, зато бунтовать стали гриди, растратившие последние дирхемы. Арсы по-прежнему тише воды, ниже травы – Быстрян оказывается тоже умеет с ними строго разговаривать. Твоего Фемела кто-то ночной порой так отдубасил палками, что тот до сих пор отлеживается и отвары пьет. Ну, а самая главная весть – все три воеводские зазнобы родили: Шуша девочку, Черна и Зорька по мальчику и все младенцы живы и здоровы. Последнее известие заставило воеводу облегченно выдохнуть. Он-то и сбежал в Остер во многом из-за того, что боялся присутствовать при этих родах: в Бежети умирал при рождении каждый третий ребенок.
В общем, въезжал на Дворище в полной готовности и улыбаться, и наводить порядок. Дозорный на смотровой вышке вовремя усмотрел их санный поезд и встречать воеводу на берег Липы высыпало все население Дворища и городища. Как же приятно, однако было! Пока еще нетвердо, всего лишь одной ногой, но ощущал он уже место, свой кусок земли, где ему быть и набираться великих сил. После доклада Быстряна, отправился с гостинцами навещать рожениц, сперва Черну и Зорьку, потом на Арсовой Заставе Шушу. Весьма кстати пришлись янтарь и жемчуг. На новорожденных он смотрел с некоторой опаской. Лишенный в Бежети забот о младших братьях и сестрах, он не знал, как нужно проявлять отцовские чувства и был благодарен воеводским делам, которые бесцеремонно уводили его от детских колыбелек.
Черна назвала сына Смугой в честь дела Дарнику, о котором он ей много рассказывал. Зорька выбрала для своего чада имя Тур, Шуша пока еще над именем думала.
– Будет правильно, если спросишь у Голована, – посоветовал он ей.
Теперь можно было одобрить строительство на Дворище торгового дома Заграя и разобраться с посланными в Корояк липовцами:
– Я же говорил, что трое из вас должны там до лета остаться. Смотрите, если Роган придет неожиданно, вы трое будете повешены.
С бунтовщиками на общем сходе разговор был длиннее, здесь уже судилище ждало самого воеводу.
– Ты сам сначала определись: мы бойницкое братство или твои подначальные гриди? – предъявил обвинение десятский Струсь, не самый последний воин, уже получивший за Арс наградную фалеру. – Если гриди, то плати нам как гридям, если братство, то сам соблюдай законы братства.
Полусотские угрюмо отводили глаза, чувствуя свою вину за то, что не сумели сами утихомирить возникший бунт.
– Дальше давай, – попросил воевода, сладко утомленный приятным путешествием, он никак не мог настроиться на серьезный лад.
– Ты ни с кем не советуешься, растратил всю нашу казну, всегда стоишь за липовцев, слушаешь одного своего дурного ромея, – перечислил десятский.
– Это все?
– Не все. Говорят, хочешь завести большое хозяйство, чтобы мы как смерды землю пахали и коров доили. Я не для того сбежал из дома, чтобы снова за соху браться.
– Как ты думаешь, мы бы без камнеметов справились с арсами?
Струсь молчал, ответ для всех был весьма очевиден.
– Как ты думаешь, мы бы пережили зиму, если бы не тратили войсковую казну на возы зерна и сена, на оплату плотников и печников? Каждый бы тратил свою добычу, как ему захочется? А пахать землю, да, это не для настоящего гридя и бойника. Но осенью за зерно опять придется платить. Я просто хочу платить не липовцам и дальним селищам, а тем из вас, кто хочет зарабатывать не только мечом, но и серпом. Потом не жалуйтесь, что кто-то стал богат, а другой беден. Начало-то у всех у нас равное.
– А твоя воеводская казна? Как-то она не совсем братская?
– Моя воеводская казна почти вся уже ушла на Глины и сейчас на Остёр. Раз я вас веду от победы к победе, то почему вы сомневаетесь, что не приведу вас из унылого скучного селища в богатый, веселый город? Спросите трех остерок, которые не захотели оставаться в княжеской столице, а всем сказали, что в Липове даже теперь жить лучше. Для этого мне и нужна воеводская казна, чтобы каждый раз не объяснять на что и почему я ее трачу. Ну что ж, если кто не согласен, я готов ему выплатить из своей и войсковой казны его долю, но пусть тогда он живет где хочет, даже пойдет с нами в поход, но на Дворище уже ни разу не ступит. Будет, как арсы каждый день проситься, чтобы мы его на свои игрища пускали. Вон у них отличное бойницкое братство, но без наших игрищ уже тоже не могут.
Последние его слова гриди встретили дружным смехом, слишком живо представив себе несчастных скучающих бравых мечников.   
– А ты молодец! – похвалил после схода воеводу Быстрян. – Так просто и понятно все разложил, даже я заслушался.
Дарник и сам знал, что он молодец. Тем более, что теперь не надо было дополнительно ратовать за обретение собственной войсковой нивы и рогатой скотины. Нашлось не менее тридцати желающих поупражняться с молодецкой сохой и косой, только просили, чтобы их не называли смердами.
– Хорошо, – согласился Рыбья Кровь. – Будете зваться войсковыми хлебниками.
Возник лишь вопрос, как быть с жураньцами: работать им на родительской или войсковой пашне? Это уже было отдано на откуп их родителям, как те решат. Общими усилиями пришли к соглашению, что те жураньцы, кто женат, получали на войсковой ниве свой отдельный пахотный надел, трудясь как бы на себя, ведь сказал же воевода, что осенью зерно будет выкупаться.
Больной после побоев Фемел, раз за разом просил Дарника повторить свою речь перед гридями, тоже с похвалой отмечая каждый воеводский довод:
– Неужели тебе только двадцать лет и уже так цицеронить наловчился.
Маланкин сын едва удерживался от признания, что только что в весеннее равноденствие ему исполнилось полных шестнадцать лет.
– А за что тебя все-таки побили? – допытывался он у ромея.
– Я сказал, что через год мальчишки, которых я учу грамоте, будут сами учить их неграмотных. Наверно, за это, – благодушно рассуждал Фемел.
Желая отвлечь его и соскучившись по умным разговорам, Дарник решил подшутить над Романией, говоря, что за свое отношение с рабами, она еще тысячу лет не оправдается никакими молитвами и праведной жизнью. Больной тут же встрепенулся:
            – Неужели ты думаешь, что ваше словенское рабство лучше нашего?
            – Да уж своих рабов мы на крестах не распинаем, – козырнул знанием ромейской истории воевода.
            – Во-первых, это было очень давно, во-вторых, сильное окружающее рабство дает свободным людям лучше почувствовать и ценить свою свободу.
            – А у нас разве по-другому?
            – Ваше рабство скрытое и поэтому вы страдаете от него еще больше, – отвечал купеческий воспитатель.
            – Как это?
            – Сильная зависимость от чего-либо и является скрытым рабством. Поэтому все ваши пьяницы, игроки, ратники и преступники являются скрытыми рабами.
            – Ты еще скажи, что и все арсы рабы, – съехидничал Дарник.
            – А ты видел хоть одного старого арса? – в тон ему спросил Фемел.
            – Они просто не доживают до старости.
            – Вовсе нет. Я расспрашивал многих из них. Те, кто доживают до седых волос, просто уходят из Арса и никто не знает куда.
            – А ты, выходит, знаешь?
            – Я знаю: почему. Пролитие большой крови не проходит безнаказанно. Если у человека есть ум, он обречен в конце жизни содрогнуться от содеянного и уползти в какую-нибудь нору замаливать грехи.
            – И я тоже уползу?
            – Нет, ты не уползешь. Твоя гордыня слишком безмерна, и ты всегда будешь руководствоваться только своей волей.
Дарник почувствовал себя польщенным, не совсем понимая смысл сказанного.
 
5
            Вешняя вода затопила пойму Липы до едва виднеющихся на горизонте Глин-Воеводины. Наполненные землей и камнями срубы на острове и левобережье с честью выдержали напор ледохода. Все городище выходило на берег смотреть, как на рукотворных островках спасаются от воды зайцы, барсуки и лисы.
            Едва талая вода спала, на липовской, войсковой и на глинской нивах развернулись большие пахотные работы, дабы обеспечить возросшее население хлебом, не как лакомством, а как едой. Дарник никогда раньше во все это не вникавший, с интересом наблюдал, как расчищаются под пашню новые участки земли и удобряются навозом и золой старые (в Бежети о таком и не слыхивали), как весенний приплод скота увеличивает прежние стада. Особый интерес он проявлял к лошадиным табунам – для конницы и повозок нужны были рослые и сильные кони, пусть даже и изнеженные овсом и ячменем.
Еще дружней, чем осенью стучали топоры плотников, возводя деревянные срубы прямо за оградой Липова с тем, чтобы потом можно было любой из них перевезти на место дальнего поселения. По приказу воеводы на рукотворных островках были построены две крепких башенки, между ними протянули на цепях подвесной мостик, по которому легко можно было перейти на левый берег, исчерпав при этом все запасы железа у городища и Дворища. Липовцы сперва посчитали такую переправу чистым баловством, но не прошло и недели, как только очень упрямые из них перебирались через реку на лодках, остальные предпочитали Воеводский мосток.
Зашевелились и арсы, то один, то другой их представитель при случае заговаривал с Дарником о возможном совместном набеге на ладьях на юг в город Дубовец, где они осенью лишились трех судов. Воевода отвечал уклончиво – ждал, чтобы арсы предложили ему возглавить такой набег. Те же прикидывались непонимающими.
Однако события приняли совсем другой оборот. Вдруг в полдень прискакал гонец с Короякской Заставы с сообщением, что к Липову движется огромное княжеское войско. Немедленно все в городище и на Дворище пришло в движение: собирались отовсюду гриди, сгонялась в хлева скотина, надевались доспехи, выбиралось оружие, на колесницы грузили метательные заряды. Кажется, именно к этому много раз готовились, и все же смятение и страх охватило как липовцев, так и само войско. Не избежал замешательства и Рыбья Кровь, спустя полгода мирной жизни трудно было сразу настроиться, что вот сейчас снова придется проливать свою и чужую кровь. А тут, как назло, еще и не хватало двух ватаг: одна корчевала пни на Толокской дороге, вторая вязала плоты из срубленных за зиму бревен в северном лесу, чтобы пригнать их в Липов. За ними сразу же послали гонцов, но никто не мог точно сказать, когда они явятся.
В распоряжении Дарника оставались всего четыре ватаги, из них одну надо было оставить на Дворище готовить оборону, тем не менее отменять выступление он не стал: восемнадцать камнеметчиков на шести колесницах, сорок ратников в седло и вперед. Было ясно, что к Короякской Заставе уже не поспеть, зато преспокойно заняли оборону у второй засечной линии, где тоже имелся узкий проход в завале деревьев. Колесницы развернулись в два ряда, рядом стояли пешцы с двухсаженными пиками и луками, за их спинами – два десятка конников с запасными лошадьми для ватаги пешцев. Такая расстановка ратников опробовалась несколько раз, и каждый знал, что ему следует делать. Высланные вперед конный дозор сообщил, что княжеское войско движется пешим строем.
            Быстрян удивился:
            – Почему пешим строем?
            – Стараются не утомить перед налетом лошадей, – объяснил по-своему Дарник.
            Прискакавшая с северного леса по двое в седле ватага Лисича сильно всех приободрила – меньше стало дрожи и напряжения.
И вот из лесной прогалины показалась большая масса воинов: копье на одном плече, щит на другом, без всякой разведки и осторожности. Увидев перед собой преграду в виде сомкнутых колесниц и строя с большими щитами, передние ряды короякцев остановились, но задние продолжали идти, и походная колонна по инерции продвинулась еще на десяток шагов. До залпа «орехами» было далековато, поэтому Меченый скомандовал зарядить камнеметы «яблоками». Эта небольшая заминка всех и спасла. Из середины колонны вперед кое-как выбрался на коне не кто иной, как купеческий десятский Лопата и, размахивая сулицей как знаменем, потрусил к колесницам.
            – Это я, Лопата! Новое войско для вас ведем! Не стреляйте, свои мы! – голосил он.
Рыбья Кровь весь прямо вспыхнул от досады – так обмишулиться!
            Его давние слова о торговом наземном пути на восток предназначенные князю, стали еще осенью широко известны в Корояке. И не только помешали княжеской дружине выступить зимой против Липова, но по весне снова взбаламутили купцов и вольных бойников. Стихийно собралось большое ратное ополчение, чтобы окончательно покончить с Арсом, к нему присоединились купцы с гружеными товаром повозками, а также гриди Стержака, позорно изгнанных осенью без оружия из Липова. Насмешки других княжеских гридей не давали им всю зиму покоя, и теперь они на службе у Дарника хотели восстановить свое доброе имя.
Купец Заграй, гончар Куньша и десятский гридей не смогли поделить между собой воеводскую власть. Вот и двигались всю дорогу бесформенной толпой, даже на дневку и ночевку располагались, когда поднимался особенно сильный ор с требованием остановки.
            Но это Дарник узнал уже потом, а в первый момент он, отведя свой заслон в сторону, хмуро наблюдал, как мимо к городищу проходит колонна в четыре сотни короякцев: бесшабашных крикунов, вооруженных самым немыслимым образом, с дубинами, вилами, простыми охотничьими луками. Только княжеские гриди, охранники купеческих повозок и бывшие осенние ополченцы имели хорошее вооружение. Что со всеми ими делать, Рыбья Кровь совершенно не представлял себе. В голове вертелась неприятная мысль, что все эти весельчаки явились сюда вовсе не за воинской службой, а просто безнаказанно покуролесить – ведь он, Дарник, всегда воюет малой кровью.
            Высыпавшие из городища липовцы поначалу радостно приветствовали прибывших – нет сражения, нет убитых и раненых, но скоро их радость сменилась недоумением, когда выяснилось, что короякцы прибыли без всяких съестных припасов и без денег. А своих припасов по весне в Липове и так оставалось в обрез. Поэтому первым делом Дарник отправил две ладьи к нижним селищам закупать продукты и целую ватагу ловить рыбу.
            Короякцы, разойдясь в разные стороны, с любопытством оглядывали защитные сооружения Дворища, торжище, Воеводский мосток, большие гридницы. Признав на торжище нескольких арсов, толпа ополченцев окружила их и едва не растерзала, не вмешайся Быстрян со своей ватагой. Кто-то уже и к женщинам подкатываться начал.
            – Их нельзя оставлять здесь. Они как саранча, – встревожился Фемел.
            Дарник и сам понимал это, поэтому чуть погодя дал знак трубачу. На звук трубы все стали собираться на ристалищном лугу. По одну сторону ровными прямоугольниками с вожаками впереди привычно выстроились липовцы, по другую – яйцевидной толпой короякцы. Сидя на коне, воевода молча смотрел на них. Под его холодным взглядом шумный говор пришельцев быстро стих и установилась полная тишина.
            – Те, кто пришли сюда просто повеселиться, могут сразу поворачивать назад, – заговорил он. – Пока что вы здесь гости, а не хозяева. За первое же нарушение липовского порядка любого из вас прикуют на три дня к позорному столбу, за второе отберут оружие и прогонят прочь, за третье – повесят. Нарушением считается не только не выполнение воинского приказа, но и любая жалоба на вас жителя Липова. Кто пойдет в поход, а кто останется возводить и охранять дорожные вежи, решать мне. Будет еще один сигнал трубы. Кто согласен на эти условия, соберется здесь снова и пойдет на левый берег реки.
            – А как с добычей будет? – выкрикнул кто-то из ополченцев.
            – Вам только слава, а добыча вся мне, – с серьезным видом пошутил Дарник.
            Ватаги липовцев разразились дружным смехом.
            – А на кого пойдем? – спросил еще кто-то.
            – Кто тебя испугается, на того и пойдем.
            Теперь засмеялись и короякцы.
            – А когда? – совсем уже весело вопрошал третий ополченец.
            – Когда ты из седла вываливаться перестанешь.
            – А Арс брать будем?
            – Ты первым на стену полезешь.
            Рыбья Кровь отвечал с удивительной свободой и легкостью, ничуть не заботясь, что его могут понять как-то не так. Почему на всякую глупость нужно реагировать со всей серьезностью? Пусть глупым все растолкуют менее глупые, только не он.
            И в самом деле, едва липовцы после команды разошлись, как сразу попали в окружение короякцев, желавших узнать истинный смысл воеводской речи. Не остался без внимания и сам Дарник. К нему пробились четверо или пятеро прорицательниц и гадалок, прибывших с походной колонной. Самая старая и безобразная из них все пыталась ухватить Дарника за руку, чтобы предсказать ему ближайшую судьбу. Рыбья Кровь вначале лишь брезгливо отмахивался, а потом сам поймал ее за руку.
            – Тебе, старая, я тоже могу предсказать: если ты до завтрашнего полудня не уберешься отсюда, сама на том дубе и повесишься.
            Он хотел сказать: будешь по моему приказу повешена, но в раздражении запутался в словах. Его в этот момент отвлекли короякские купцы во главе с Заграем, спрашивая, где им располагаться на ночлег, и на время про свою оговорку он забыл. После купцов настал черед княжеских гридей, которых интересовало их возможное жалованье.
            – Наравне со всеми. Будут игрища, посмотрим на что вы способны, – обрезал их воевода.
            Дошла очередь и до своих полусотских.
            – А как нам с ними быть? – высказал общее беспокойство Меченый. – Как бы драки не случилось. Давай, может, хоть топоры и мечи у них заберем? Тебя они послушаются.
            – Забирать, а потом отдавать – лишние хлопоты. Возьмите для себя каждый по четыре гридя. И в эту ночь к ним не лезьте.
            – А они не подумают, что мы их боимся, если мы будем везде с охраной? – возразил Борть.
            – Если не будешь, бояться, то не подумают, – заметил на это Дарник. – И не ввязывайтесь с ними в разговоры. Держите их на расстоянии, но без зла. Злым вожаком буду для них я, а добрыми вожаками должны быть вы все.
            Вечером прозвучал звук трубы, призывающий становиться под дарникское знамя. Надежда воеводы на сильное уменьшение ополчения не сбылась, переправляться на левый берег пожелали почти все короякцы. Гриди и те согласились. На правобережье остались лишь купцы со своими повозками и охранниками, да десятка полтора заробевших бойников. Заробевшим выдали еды на пять дней пути и отправили восвояси, а купцы разбили на указанном воеводой месте свой стан. Часть ополченцев перешла на левобережье по мостку, конники с лошадьми вплавь. Немногочисленные повозки были переправлены на грузовых ладьях. Вместе с короякцами на левый берег переправлена была и ватага Жураня, ей надлежало быть охраной Глин-Воеводине от пришлых гостей.
            Ночь в ополченском стане прошла достаточно бурно, с гульбой, драками, захватом лучших палаток и шалашей. Дарник с дружиной, прибыв к ним наутро, только усмехался, поздравляя ополченцев с побитыми рожами и с их последним вольным деньком, и вместе с полусотскими и писарями из числа фемелских учеников внося ратников в общий войсковой список. Поблизости вертелась и главная прорицательница, назойливо убеждая ополченцев, что вчерашнему предсказанию воеводы насчет ее самоповешенья никогда не сбыться. Дарник, несмотря на свое благодушное настроение, понял, что с ней все же надо что-то делать.
            – Сейчас проверим твои чары, – сказал он колдунье и велел ее с петлей на шее и со связанными за спиной руками поставить на чурбак под ближайшим деревом.
            Чурбак был с ровными отпилами, и даже ребенок мог простоять на нем достаточно долго. Но старой прорицательнице, да еще выкрикивающей грозные проклятия много времени не понадобилось. Не прошло и получаса, как ее старческие ноги соскользнули с чурбака, и крошечное корявое тело повисло на суку, слегка раскачиваясь.
             – Больше никто не желает повеситься? – вопрос воеводы предназначался другим колдуньям, которые живо попрятались за спинами воинов, и к вечеру уже ни одной в Липове не осталось.
            Делая вид, что целиком занят подходящими к нему по одному ополченцами, Рыбья Кровь чутко прислушивался к настроению окружающих и с облегчением отметил, что его расправа над вредной старухой вызвала скорее одобрение, чем осуждение, а сама висельница служила лучшим доказательством, что слова воеводы о наказаниях не пустой звук.    
Всего в войсковой список было внесено 320 человек. Вместе с липовским гарнизоном больше четырех сотен воинов. Все бы хорошо, да вот в войсковой казне оставалось всего 500 дирхемов (которые надо было оставить в гарнизоне) и около 100 дирхемов набиралось в воеводской шкатулке (Черну и семерых урганских детей тоже без денег не оставишь). Купцы требовали скорейшего похода на восток, короякские ополченцы – осады Арса, собственные полусотские предлагали погрузиться на ладьи и плоты и наведаться вместе с арсами к Дубовцу, а то и к хазарскому Калачу – там и сражения серьезные и добычи поболе, чем в Арсе.
Раздумывая над окончательным решением, Дарник обратился за советом к Фемелу, искушенный в хитростях ромей его не подвел: предложил просто немного выждать, пускай те, кто заинтересован в походе, сами все оплатят. Подождать воевода мог, тем более, что нужно было привести войско в свой дарникский порядок. И уже со следующего дня пошло: стрельба по мишеням, боевые построения, ватажные и парные поединки, конные и колесничные перемещения. Не было только одного: столь милого рогановским гридям единоличных поединков.
– Вы здесь не для своей, а для общей славы, – говорил им Дарник. А для лучшего усвоения этих слов сам вместе с Быстряном, вооружившись двумя короткими палками, выходил в бойцовский круг и раз за разом выбивали из круга все пары роганцев, поразив своей удалью как всех ополченцев, так и явившихся поглазеть липовцев. В том же духе шло испытание умения и у остальных короякцев. Полусотским и десятским, переведенным ныне в сотские и полусотские велено было внимательно наблюдать, дабы потом набирать в свои расширенные отряды кого получше.
С гончаром Куньшей у воеводы разговор был самый строгий:
– Где все припасы?
– У меня с собой пятьсот дирхемов как прошлый раз.
– Ну и кому здесь в глуши твои дирхемы нужны? Хочешь, чтобы лесные смерды меняли сухари и колбасы на монеты, а потом на них покупали что-то другое? Они так не умеют, всегда думают, что их обязательно дурят. Не дирхемы нужно было везти, а товары.
– У купцов товары с собой.
– Ну вот и покупай их на дирхемы, а потом меняй на сухари, колбасы, подковы и наконечники для стрел.
– Купцы не продадут. Им в Остер с товарами надо. Возьми Арс и все будет. Или еще куда. Войско же хорошее.
– Грамота от Рогана на это есть? Без нее мы просто будем новыми арсами, или ополченцы этого не понимают? Так я им это скажу.
Бедный гончар не знал, что и сказать.
Дарник же продолжал как ни в чем не бывало усиленное обучение и испытание новичков, распределение их по парам, ватагам и видам войск. Снова запестрели расшитые рубахи-кафтаны поверх доспехов со знаками старшинства и принадлежности к определенной сотне и ватаге.  
Арсы, тайно наблюдая за развитием событий, через Шушу попытались выяснить, действительно ли Рыбья Кровь задумал новую осаду Арса. Воевода снова не отвечал ничего определенного. Первыми сдались купцы, через Заграя предложив Дарнику в долг на год две тысячи дирхемов, только бы скорее в путь. Дарник лишь рассмеялся в ответ, и сумма сразу возросла до трех тысяч. Следом пожаловали на переговоры Голован с предводителем Хваном.
            – Я не могу никуда уходить, оставляя вас за своей спиной, – напрямик объяснил им Рыбья Кровь.
            – Верни нам наши ладьи, и мы тоже уйдем, – предложил Хван.
            Но Дарнику этого было мало. Он хотел, чтобы к его войску еще присоединилась ватага арсов.
            – Тебе нужны воины или заложники? – прямо спросил Голован.
            – Мне нужны те, кто заткнут за пояс моих лучших бойцов.
            – Им не поздоровится, в твоем войске, – осторожно заметил Хван.
            – Они будут моей личной охраной, – просто ответил Дарник, следую очередному совету Фемела.
            Арсы только изумленно переглянулись между собой: набирать себе в охрану злейших врагов – он или безумец, или действительно великий воин!      
            Через несколько дней в Липов прибыла конная ватага из двадцати арсов со своими женами и детьми, которые на время похода должны были остаться на Дворище под присмотром городового войска. В звериных шкурах поверх доспехов, с бородами, бритыми головами и шрамами на лицах они производили устрашающее впечатление. В первых же состязаниях бородачи быстро доказали, что действительно равных им в личных поединках нет. Да и назначение их в личную охрану воеводы оказалось не таким уж безумием. Откровенная враждебность дарникского войска заставило самых бесстрашных разбойников поумерить свой норов, надежной защитой им служило лишь присутствие самого Дарника. Так они друг друга и охраняли: арсы воеводу, а воевода арсов.
            Зная толк в военном деле, бородачи сперва отнеслись к своей новой службе, как к легкой прогулке, велико же было их удивление, когда они обнаружили, что эта прогулка требует от них ежедневно напряжения всех сил. Воевода спал в сутки по пять-шесть часов, остальное время находился на ногах и в седле, быстро перемещаясь по обоим берегам Липы и нигде надолго не задерживаясь. Арсам приходилось крепко стискивать зубы, чтобы только не отстать от неутомимой фигуры своего нового вожака.
Лесные смерды действительно относились к дирхемам с большим подозрением, чего нельзя было сказать про липовцев, которые при виде серебра в три дня обеспечили войску почти полное приготовление, даже спустили на воду две новых ладьи.
 
6
Два войска уходили из Липова одновременно: вниз по течению реки тронулись ладьи арсов (5 починенных и 2 новых), а навстречу утреннему солнцу двинулась колонна дарникцев, сопровождаемая двумя десятками купеческих повозок. Все сотские и полусотские как заполошные скакали вперед и взад вдоль колонны, постоянно выясняя, что что-то впопыхах забыли. Воевода спокойно пожимал плечами: посылайте гонцов и привозите. Фемел увязался проводить его до Глин-Воеводины.
– А что будет, если с тобой что-то случится? – растерянно повторял он.
– Тебя уж точно тут растерзают, – «утешал» его Рыбья Кровь.
– Лучше бы ты Быстряна вместо себя послал.
– Надо было не меня, а его учить быть первым. Ты же сам говорил: сначала ратная слава, а потом все остальное, – напомнил ромею воевода.
– Говорил-то, говорил, – вздыхал Фемел. – Только мне будет очень жаль, если с тобой что-то случится.
Дарник глянул на него с изумлением – даже мать не позволяла себе с ним таких нежностей.
На хозяйстве на Дворище был оставлен Кривонос с четырьмя ватагами и строгим наказом постоянно держать в крепости две ватаги: одна при оружии в охранении, другая пусть делает что хочет, но только на Дворище, третья ватага пусть стережет обе Заставы и конными разъездами прочесывает окрестности Липова, четвертая может позволить себе отдыхать, ловить рыбу, копаться в земле. Крепостными и строительными работами поручено управлять Фемелу, староста Карнаш должен был проследить за правильностью работ на войсковой пашне, чтобы урожай там был не меньше, чем на липовской ниве.
            Всего в поход выступило семнадцать ватаг с двенадцатью колесницами и тридцатью тремя повозками. Несмотря на все старания запасов доспехов и шлемов на всех не хватило, что, впрочем, воеводу не сильно смутило и перед выходом он приказал, выделить всех безшлемных (или безголовых, как их тут же назвали) в две отдельные ватаги, чтобы оставить их по дороге для возведения и охраны двух торговых застав, где любые купцы и путники могли бы найти какое-либо гостевое пристанище.
            – А не надо было на ратную службу голыми приходить, – объяснил Рыбья Кровь безголовым. – Назад пойдем – шлемы получите.
            Зато все тридцать катафрактов выглядели женихами, на всех под кафтанами были добрые кольчуги, а на конях кожаные доспехи. Впрочем, покрасоваться им Дарник позволил лишь до околицы Глин-Воеводины, дальше согнав на землю, дабы не обременяли до времени своих красавцев коней. Три ватаги жураньцев избежали этой участи, просто ускакав вперед на разведку. Пешцы вышагивали возле своих ватажных повозок, сгрузив на них щиты, копья и колчаны с сулицами. Озабоченный вид был у Меченого, помимо колесниц под его началом находилась еще целая ватага с четырьмя повозками, на которых лежали две Больших пращницы. Его озабоченность объяснялась просто – все детали были новыми, вместе только примеривались, а не собирались, поэтому понять, как они проявят себя в деле было весьма затруднительно.
            Сам воевода тоже был при гостинце. Неделю назад Фемел обмолвился, что всякое оружие хранит в себе память предыдущих владельцев, и Дарник велел себе выковать новые парные мечи, не отказавшись, впрочем, от своего старого неказистого клевца – дух Смуги Везучего мог только помочь ему, как помогал до сих пор.
            Придуманная им стройная система ватаг подверглась вынужденному изменению. Каждому полусотскому понадобился свой гонец-оруженосец, а ватажная повозка требовала своего возницу – и вместо двадцати в ватагах стало по двадцать два ратника. Возниц и гонцов набрали из числа наиболее смышленых пятнадцатилеток. Сюда можно было добавить и десяток мамок: жен полусотских, вызвавшихся сопровождать своих мужей. Рыбья Кровь разрешил, но при условии, что у каждой мамки будет своя одноконная повозка с полотняным верхом, дабы не смущать своим постельным счастьем рядовых ратников. Вот и сидели на своих телегах посреди войсковой колонны разбитные красотки, отбиваясь острым словом от окружающих весельчаков.
            Не обошла сия участь и Дарника. На его тарначской двуконной подводе, рядом с бородатым арсом и сундуком с войсковой казной горделиво восседала Саженка – юная липовка, которая всю зиму ходила на занятия подростковой ватажки воеводы. Высокая и нескладная, она отчаянно мечтала стать воительницей из старинных былин и в самом деле побеждала на палках всех подростков ватажки, да и в метании ножей и сулиц была одной из первых. Отправиться с Дарником она хотела в любом качестве, хоть наложницей, хоть возницей повозки, хоть гонцом-оруженосцем. Он отшучивался:
– Мне положено брать в наложницы самую красивую пленницу, придется тебя тогда кому-нибудь подарить.
– Только я сама выберу, кому ты меня подаришь, – с задором отвечала юница.
– Нет уж, спрашивать я тебя не буду, как сам захочу, – грозился воевода.
В последний перед выступлением день, правда, все чуть не нарушилось – родители закрыли ее в доме, и Дарник вздохнул с чуть заметным сожалением – бесконечные роды и младенцы на добрый месяц лишили его привычных любовных утех. Но лишь миновали Глины-Воеводину, как Саженка на неоседланной лошади догнала войсковую колонну. Мокрое платье, растрепанные волосы, ссадины на руках и ногах ясно свидетельствовали о выигранном битве с отцом. Арсы приветствовали девушку одобрительными возгласами.
– Не волнуйся, я все сама, – сказала она Дарнику и уверенно перебралась на воеводскую повозку.
На первой дневке Саженка действительно была уже с седлом и в полном комплекте боевой одежды, с кистенем, кинжалом и сулицей. Столь же легко она сдружилась и с суровыми воеводской охраной, быстро выучив имена арсов и находя приветливые слова для каждого из них. Ее высокий рост и почти мальчишеская угловатость тоже сыграли свою роль – никто из арсов не смотрел на нее как на женщину, признавая в ней лишь хозяйку воеводского лежбища. Неожиданно появляясь рядом и так же внезапно исчезая, иногда на целых полдня, она не слишком докучала ему, а после того, как научилась держаться в стороне, когда он с кем-нибудь разговаривал, ее присутствие радовало воеводу уже не только ночью, но и днем.
Шестьдесят верст до Толоки растянулись для дарницкого войска в недельное путешествие. Плохо наезженная дорога с пнями, рытвинами и выступающими корнями вдвое замедляла привычную скорость. На первой же переправе через небольшую речушку задержались на три дня, заодно заложив первую двухъярусную вежу. Через день еще одна речная переправа и вторая вежа. Для двух ватаг безголовых работ до глубокой осени: обноси вежи рвом и валом, строй мост через речушку, гридницу, конюшню, гостевой дом.
            На вынужденные задержки никто не роптал, хорошо понимая, для чего все это нужно. Наблюдая за работами, Дарник неожиданно для себя открыл ту высокую цель, ради которой не жалко было никаких стараний. Не воевать и не путешествовать, и даже не строить вот такие места для стоянок, а просто всегда и всюду устраивать «Мир на дорогах», чтобы по ним могли спокойно передвигаться не только купцы со своими охранниками, а и простой смерд с телегой капусты или гороха. Ехавшие рядом арсы, не верили своим ушам, – всегда сдержанный воевода заливался счастливым смехом.
            – Ты чего? – удивился случившийся поблизости Борть.
            – Вспомнил твою вчерашнюю шутку, – ответил воевода, оставив своего сотского в еще большем изумлении.
            Еще один двадцативерстный бросок, и у стен Толоки войсковую колонну уже приветствует местный староста. Здесь долго не задержались, лишь пополнив запасы продовольствия, и разжившись нужным железом (наконечников стрел и сулиц никогда не бывает слишком много).
Путь от Толоки до Остера преодолели за четыре дня, не задерживаясь больше положенного на стоянках. Как-то незаметно все злое чувство Дарника против короякских ополченцев совершенно улетучилось, они ему безоговорочно подчинялись – этого было достаточно если не для любви, то для его великодушия и снисхождения. На вопрос Саженки, почему он всегда такой спокойный и в хорошем настроении, так и объяснил:
– Потому что на всем белом свете я самый главный человек. Ну разве должен царь царей бояться или обижаться на своих подданных?
Слышавшие его слова арсы уже даже не переглядывались между собой – им любая дерзость Дарника была в приятную усмешку.
При подходе к Остеру их встретил княжеский разъезд со знакомым Дарнику городским тиуном. Тиун указал место для войскового стана, после чего купцы со своими товарами, отделившись от войска, поехали на торжище, а воевода с полуватагой арсов, захватив в подарок куньи и лисьи шкуры, отправился на княжеский двор.
– Может, нам не следует туда ехать? Возьми лучше быстрянцев, – проявил разумную осторожность десятский арсов Белогуб.
– Хочу посмотреть, кто кого больше боится: они вас, или вы их, – возразил воевода.
Звероподобные арсы, как ни старались выглядеть чинной дружиной, по дороге на княжий двор встречали только опасливые и враждебные взгляды. Несколько старух даже пытались ругаться и плевать в сторону неприятных гостей, и княжеским гридям, сопровождавшим гостей, пришлось даже взяться за плети, чтобы утихомирить их. На княжеском дворе тиун приказал арсам сдать мечи.
– Они такого бесчестия не вынесут. Пусть лучше здесь со своими мечами  останутся. Хотите, перережьте их, хотите просто посторожите. – Дарник, казалось, мог куражиться в любой обстановке. И пошел, не оглядываясь, в княжеские палаты, оставив остерских гридей в еще более затруднительном положении, чем арсов.
Князь Вулич принял липовского воеводу вместе с хазарским послом, который отвечал, как за торговых людей из Хазарии, так и за поведение остерского князя по отношению к его каганату. Именно он решал, куда направить княжескую дружину и на какой срок. Дарник этого не знал, для него широколицый, пестро одетый хазарин был всего лишь гостем, которому остерский князь оказывает особое уважение. Представив Дарника как победителя арсов и велев тиуну принять подарки, князь заговорил о походе против сарнаков, кочевого племени, наносящего ущерб северным границам княжества. Хазарин вскользь заметил, что неплохо бы еще побеспокоить город булгар Казгар, что обкладывает непомерными пошлинами суда, идущие с юга.
– Но у нас с булгарами мир, – не согласился с ним князь.
– Я слышал, в твоем войске есть арсы? – обратился хазарин к Дарнику.
– Есть, – молодой воевода не очень понимал, к чему тот клонит.
– Твоя вина будет лишь в том, что не смог воспрепятствовать войску арсов пройти по твоей земле, – сказал хазарин князю. – Но арсов никто не может остановить.
Больше к этому не возвращались, и воевода подумал, что говорили просто для его прощупывания. Однако на следующий день князь встретился с Дарником в лесу, подальше от городских стен, здесь разговор вышел более конкретным. Вулич предложил Дарнику выступить кружным путем и напасть на Казгар. Вся добыча будет принадлежать Дарнику и вообще это должно выглядеть, как совместный набег арсов и липовцев, без всякого упоминания имени остерского князя.
Дарник уже знал, что княжеская дружина находится в южном походе, разузнал он кое-что и про Казгар, поэтому такое предложение не очень его удивило. Неприятно было, что это не совсем княжеская воля, а больше указание хазарина. А раз так, то пускай за это и платят, как платят за набеги других русов на непослушных хазарских данников. Впрямую называть свою цену Дарник не стал, сослался лишь на отсутствие припасов для такого похода и на торговые потери, которые он получит, если вместо торговли займется набегом. Усмехнувшись, князь спросил, какая сумма нужна на покрытие всех расходов.
– Восемь тысяч дирхемов, – без промедления ответил Рыбья Кровь. – По двадцать на каждого бойника и две тысячи на всех вожаков.
– Это слишком много.
– В Казгаре гарнизон из трехсот бойников. Без серебра в своих руках мои воины в такой поход не пойдут.
– А как я могу быть уверен, что они пойдут в поход, получив серебро?
– Если они ничего не получат, пока все живы и здоровы, то на что им рассчитывать, когда половина из них будет ранена или убита? Спроси своего посла, он наверняка согласится.
Хазарин действительно согласился, но с оговоркой. Сумма, тайно доставленная Дарнику составляла четыре тысячи дирхемов, еще четыре ждали его по возвращении. Липовский воевода не видел ничего предосудительного в том, что он сейчас пойдёт и начнет за деньги убивать людей, которые не сделали ему ничего плохого. Напротив, именно выплаченные дирхемы, красноречиво указывали, что он не разбойник, ищущий только богатой добычи, а воин, подчиняющийся высоким властителям, пусть на них и будет этот грех. Точно так же считали и сотские, с одобрением встретившие эту новость. Сомнения были лишь у Быстряна, которые он высказал Дарнику с глазу на глаз:
– А Казгару ты что скажешь? Просто захотел вас пожечь и пограбить? Сам же говорил, что не хочешь стать новым Арсом, а получается чистым разбойником и будешь.
Воевода пристыженно молчал. Не зря хазарин намекал, что с арсов никакого спроса за поход не будет.
– Казгару скажу, что пришел невыплаченную дань брать для хазарского кагана.
– Так и скажешь?
– Так и скажу. Хазары, как и ромеи, считают, что все земли, которые они хоть на год завоевали, навсегда принадлежат им. А потом словенские и степные князья друг на друга нападают за этой хазарской данью.
– Хорошо придумал. Только как бы тебя потом за это не позвали на княжеский суд?
– Ну вот, значит, мы ратным делом уже на два года вперед обеспечены! – просиял довольный Дарник. – Хлебом не корми, только дай со всеми князьями повоевать!
            Пополнив запасы продовольствия, липовское войско направилось вдоль правого берега Остерицы на север, якобы к кочевьям вредных сарнаков. В строй дарникцев влились три новых ватаги: одну составили сбежавшие охранники короякских купцов, еще две набралось в Остере, слишком внушительным и добычливым выглядела их воинство, притягивая к себе всех тех, кто захотел попытать с ним свое молодечество. Набралось бы и больше, только всех бесшлемных и бесдоспешных сотские решительно гнали прочь.
Через пять дней походная колонна перешла реку вброд и повернула по едва проезжей дороге на восток. До Казгара по словам остерского проводника оставалось не более пятидесяти верст. Светлые леса сменились холмистой лесостепью, двигаться по которой было одно удовольствие. С повозочным кругом уже никто не заморачивался, ему не смену пришел квадратный стан, по восемь повозок и три колесницы с каждой стороны, так что со второго раза каждый возничий уже знал куда ставить свою колымагу. Для бодрого настроения утро в стане начиналось с «десяти стрел и двадцати палочных ударов» друг по другу, вечер же заканчивался смехом и шутками у ватажных костров.  
            В пяти верстах от Казгара дарникцам повстречался булгарский конный разъезд из десяти человек. Пятеро остались на безопасном отдалении, а пятеро поскакали в голову походной колонны, где находились Дарник с Быстряном и Журанем. На булгарах доспехи были из лакированной, связанной тесемками кожи, вместо мечей секиры и кистени. К седлам приторочены луки и колчаны для стрел.
            – Кто вы? Куда идете и зачем? – спросил булгарский десятский сначала по-булгарски, потом по-словенски.
            – Я Дарник, липовский воевода. А идем, куда нам хочется идти. – Рыбья Кровь не стал пускаться в объяснения перед обычным дозором.
            Белогуб вопросительно посмотрел на него, не зная, как поступить с булгарами, воевода отрицательно мотнул головой, и разъезд спокойно удалился.
            Дорога вышла на широкое поле, на котором паслись стада коров и овец. При виде колонны вооруженных людей пастухи спешно погнали свои стада прочь. Когда въехали на распадок между двумя холмами, вдали открылся красавец Казгар, а за ним широкая синь Итиль-реки, от простора и величавости которой захватывало дух.
 
7
            Сам Казгар состоял из трех частей: в центре находилась крепость с бревенчатыми двухъярусными стенами и тремя каменными башнями-воротами, с севера к ней примыкал обширный, обнесенным рвом и тыном посад, куда выходили одни из крепостных ворот, а на юге за оврагом, служившим спуском к торговой пристани, располагалась купеческая сторона с торжищем, торговыми дворами и полудюжиной гостиных дворов, каждое за своим собственным высоким забором. В овраг к берегу реки выходили вторые ворота. Перед главными крепостными воротами построек не было, здесь был небольшой луг, служивший местом конных состязаний, а глубокий ров перед крепостной стеной был украшен наклонным небольшим тыном, делавшим затруднительным даже подход к стене.
            Именно здесь в Казгаре проходила граница между речными владениями булгар и хазар, за которые они постоянно воевали, при этом насмерть стояли, чтобы не пускать сюда словен и русов.
С появлением дарникцев в окрестностях города возникло сильное волнение. В ворота посада и крепости устремились люди вместе со сгоняемой скотиной, оглашая воздух громогласными криками и ревом. Большой переполох поднялся и у гостиных дворов, стоявшие возле них десятки подвод торопливо тронулись прочь от Казгара по южной дороге.
– Давай их захватим, – предложил Журань.
– Пусть уходят, – не согласился Дарник. – Лови лучше булгар.
Два десятка конников, рассыпавшись цепью, поскакали добывать языков.
Пока расставляли в квадрат повозки и колесницы, жураньцы вернулись с несколькими жителями посада. От них Дарник с сотскими узнали, что в крепости гарнизон из трехсот ратников и все они на месте. А если еще за оружие возьмутся горожане и купеческие охранники, которых в городе тоже как никогда много? Тут не то что воевать малой кровью, а вообще ноги бы унести. Единственный шанс – заставить булгар самих атаковать липовский стан, причем как можно быстрее.
            Из главных ворот, между тем, выступила группа переговорщиков. Разговор у них с Дарником был коротким. На вопрос: что им надо, липовский воевода ответил просто:
            – Мы пришли, чтобы освободить всех пленных словен и русов. Выпустите их с харчами на пять дней, и мы уйдем.
            Окружающие воеводу сотские посмотрели на него с удивлением, такое требование по тогдашним обычаям звучало достаточно странно. Но Рыбья Кровь был невозмутим.
            – Мы подумаем и решим, – сказал главный переговорщик, пытливым взглядом окидывая дарникцев, их вооружение и повозки – велика ли сила пришлого войска.
            Едва переговорщики скрылись в воротах крепости, Дарник приказал Меченому собирать Большие пращницы. Из готовых вымеренных брусьев это было совсем недолго.
            Сто саженей для камнеметов недоступны, а для пращниц в самый раз. Главный камнеметчик даже не спрашивал разрешения, просто посмотрел в сторону воеводы и получил одобрительный кивок. Стремительно развернулись коромысла и пудовые камни улетели за крепостную стену. Что они там делали, сказать было трудно, но вот один из камней, не долетев, со всего размаха врезался в бревенчатую стену верхнего яруса – бревно толщиной с торс подростка переломилось, как тонкая лучина. Беда была лишь в том, что после каждого шестого-седьмого выстрела приходилось стрельбу останавливать и по новой укреплять расшатавшиеся рамы прашниц. Да и ушерб от такой стрельбы вряд ли был большой.
Со стены в ответ понеслись лучные стрелы, но не все из них долетали даже по переднего ряда повозок. Из-за тына посада торчали непокрытые головы казгарцев. Это был разноплеменный люд, для которых булгары были чужаками, поэтому о их вмешательстве беспокоиться не приходилось. То же было и с купеческой стороной. Оттуда уже не только уезжали прочь повозки, но и отплывали ладьи и простые лодки.
Чтобы еще сильней подразнить булгар, Дарник вывел за ворота стана две полусотни пешцев Бортя, со стены они должны были представляться совсем крошечными отрядами. Место между полусотнями заняли выстроившиеся в ряд восемь колесниц, по две колесницы Рыбья Кровь сохранял по бокам стана. Третья пехотная полусотня ждала у передних ворот стана. Катафракты в полной готовности стояли возле своих доспешных коней, конники Жураня, тоже спешенные, заняли место на передней линии повозок с луками в руках. Арсам воевода тоже приказал надеть на коней кожаные доспехи.
            Как воевода и рассчитывал, долго булгары терпеть не стали. Вот запели их трубы, и главные ворота отворились. Проехать в них могли трое всадников в ряд, поэтому вместо того, чтобы сразу атаковать, они принялись разъезжаться в шеренги. Следом за всадниками, которых было около сотни, из ворот крепости повалили пешцы, вооруженные, как и конники, копьями, секирами и щитами.
            Пока противник выстраивался для нападения, заговорили восемь дарникских камнеметов. Пятифунтовые «репы» обрушились на булгар и из-за тесноты каждая из них находила свою жертву. Было дано пять залпов, прежде чем все крепостное воинство пошло в атаку. Камнеметчики и лучники стреляли как на учениях: слаженно и метко, и добрых полсотни булгарских гридей нашли свою смерть или тяжелую рану, еще даже не сблизившись с дарникцами. А с пяти сажен ударили «орехи», и полетели сулицы пешцев, начисто сметая первые ряды нападавших.
            Стоя на своей повозке в середине стана, Дарник внимательно наблюдал за картиной боя, видел, как захлебнулось наступление булгарских конников, как передние кони оседали на задние ноги и вставали на дыбы, не желая налетать на тройной ряд двухсаженных пик, как сзади на них напирали другие всадники. Часть из них все же врезалась в строй дарникцев, который слегка поколебался, но устоял. Следом накатила волна булгарской пехоты, которая все продолжала и продолжала выходить из ворот крепости. Умница Борть дал знак полусотням медленно отступать, вровень с ними двинулись назад и колесницы. Приняв их отступление за свою победу, булгары усилили натиск, десятки их падали под ударами стрел и сулиц, с колесниц их молотили цепами и лепестками, с повозок жураньцы из луков косили их задние ряды, но в горячке боя всего этого противник не замечал. Часть булгар вырвалась из общей свалки и попыталась обойти дарникцев с правого боку. Две повозки с этой стороны разъехались и навстречу им двинулась третья пешая полусотня. И снова до рукопашной не дошло, всюду булгары наталкивались на пики и сомкнутые щиты. Наконец их боевой порыв начал ослабевать.
            Дарник махнул рукой Быстряну. Распахнулись задние «ворота» стана, оттуда выехал конный отряд катафрактов, за ним жураньцы. Ничто не помешало тридцати тяжелым конникам выстроиться нужным клином и, обогнув повозки, врезаться в спину булгарских пешцев. Пика, удерживаемая двумя руками, враз прокалывала двух, а то и трех человек. Этот неожиданный удар решил все дело – войско булгар стало отходить, налет с дикими криками трех ватаг жураньцев с другого края превратил их отступление в паническое бегство. Часть булгар кинулась к воротам крепости, а другая – к оврагу. Борть повел к оврагу третью полусотню, в то время как две первых полусотни вслед за быстрянцами и жураньцами устремились к крепостным воротам. Там творилось сущее столпотворение. Булгарские ратники уже не помышляли ни о каком сопротивлении, только бы успеть попасть в крепость до того, как закроются ворота. Поток бегущих людей захватил и дарникских конников. Преследуя и избивая противника, они вместе с ним тоже втянулись в крепость. За конниками последовали и пешцы.
            Со своей повозки Рыбья Кровь с ужасом смотрел на это, легко представив, как его войско, зажатое со всех сторон хитрым противником, подвергается там уничтожению. Вскочив в седло, он выехал с арсами из стана и остановился, не зная, что делать.
            – Может, и мы? – спросил, подбежав, Лисич. Он, как полусотский стана, мог повести в бой еще тридцать возниц.
            – Стань у ворот и прикроешь отступление наших, – распорядился воевода.
            Возницы Лисича, похватав рогатины и секиры, побежали к крепости. Дарник не уточнил, с какой стороны ворот им стать, и был немало изумлен, когда отряд Лисича тоже скрылся в воротах крепости.
            Возле стана оставались только колесничие Меченого и ватага арсов. Незнакомое чувство беспомощности охватило воеводу – теперь уже ничто не зависело от него. Скакать самому в крепость, или стоять здесь, чтобы потом отсечь преследователей от отступающих липовцевтага арсовртнями опоры побежали к крепости. ?
            – А мы чего ждем? – досадливо проговорил Белогуб. Все арсы уже и мечи достали.         – Стоять! – рявкнул Рыбья Кровь. и арсы нехотя спешились.
– Надо выручать! – крикнул Меченый, подъехав к Дарнику. – Здесь уже без пользы. – Он выразительно указал на строй своих колесниц, откуда на воеводу умоляюще смотрели две дюжины камнеметчиков.
            Неожиданно из ворот крепости показалась группа булгар человек в тридцать.
            – Ну вот, – сердито произнес Дарник.
            – Это пленные, – засмеялся Меченый.
            Действительно булгары были без оружия, а сзади их сопровождали семеро конных жураньцев с пиками в руках. Подогнав пленных к стану, где их приняли камнеметчики с веревками в руках, жураньцы подскакали к Дарнику.
            – Там такое, такое! – радостно проговорил забрызганный чужой кровью старшой. – Мы снова туда.
            – Что такое, что? – спросил, улыбаясь, Меченый.
            – Все наше. – Старшой вопросительно посмотрел на Дарника и, получив одобрительный кивок, помчался с товарищами обратно в крепость.
            – Здесь за главного, – приказал воевода главному камнеметчику и вместе с арсами поскакал в крепость. Сразу за воротами пришлось спешиться – всюду лежали десятки убитых и раненых, и кони боялись ступать между ними. Кровопролитие уже закончилось, сменившись чистым грабежом. Липовцы прочесывали подряд все строения, пока одни вязали и сторожили пленных, другие выносили и складывали на землю под их охрану награбленное имущество. Невыносимы были женские крики и плач.
– Женщин собрать отдельно! – приказал воевода Белогубу.
И арсы, эти знаменитые грабители и насильники, бросилась спасать булгарок.
Опьяненные успехом липовцы во главе с неугомонным Журанем уже порывались напасть на посад и гостиные дворы. Дарник их строго предупредил, что первый, кто туда попадет, будет тут же повешен.
Навстречу Дарнику уже шли Борть с Быстряном, оба целы и невредимы, хоть и сильно забрызганы чужой кровью.
            – Идем, посмотрим, – позвал командира, сияя своим щекастым лицом, Борть.
Двухъярусный воеводский дом посреди крепости был наполовину каменный, наполовину деревянный. Узкая деревянная лестница с резными перилами вела на верхний ярус. Там, в большой нарядной светлице с маленькими стеклянными окошками, толпились катафракты. Посторонившись, они пропустили Дарника с сотскими в комнату, служившую сокровищницей. Вдоль стен тянулись ряды полок с золотыми и серебряными блюдами и кубками, под ними стояли два сундука. Отдельно висели меха и украшенное золотом и драгоценными камнями оружие. В каждом из сундуков было по нескольку отделений, чтобы дирхемы не мешались с солидами, а динары с милиарисиями. Имелись также серебряные и золотые слитки и множество женских украшений.
            – Пленный сказал, что здесь собраны торговые пошлины за год, их должны были вот-вот отправить в Булгар, – объяснил Быстрян.
            – Сколько здесь? – спросил Дарник.
            – Я думаю, тысяч на тридцать-сорок дирхемов.
Поручив Бортю с его лучниками переносить содержимое кладовой в стан, а Селезню с Терехом собирать все пергаменты и восковые свечи, Дарник с Быстряном продолжили осматривать крепость. С береговой стены открывался величественный вид на всю верстовую ширину Итиль-реки и многочисленные ладьи и лодки, направляющиеся к дальнему речному острову, то были посадские жители, в большинстве женщины и дети.  Отдельно вверх по течению усиленно гребли три ладьи с четырьмя-пятью десятками булгарских ратников, спасшихся от третьей полусотни бортичей. Еще пять боевых судов были оставлены невредимыми на берегу.
– Хоть ты в погоню плыви! – усмехался Быстрян.
            – А может, вниз по реке, хазар потрепать? – с серьезным видом бросил воевода.
            – Ну ты вообще всех побить за один раз хочешь! Нам бы с этой добычей как-то расхлебаться. Теперь мы из-за нее у всех бельмом на глазу.
            Похоже, главный сотский был прав. Помимо сокровищницы, в крепости нашлось немало и других ценностей. Дорогие ткани и одежда, меха и посуда, ковры и шубы, мед и вино, множество оружия и доспехов, целый склад железа, меди, олова и свинца. Теперь все это с трудом перетаскивалось в стан.
            – Крепость поджигать будем? – спросил Белогуб, видя, что воевода собирается ехать в стан.
            – Зачем? – вопрос у Дарника вырвался совершенно непроизвольно.
            – Не знаю, можно и так, и так, – пожал плечами полусотский арсов.
            – Тебе решать, – поддержал его Быстрян.
            Для воеводы это было новое дело: взять и сжечь целую крепость.
            – А может я тут вообще захочу остаться, – вывернулся он.
            – Тогда надо оставлять здесь охрану, – рассудил Белогуб. – Казгарцы все здесь разнесут и подожгут, а потом на тебя все свалят.
            – Тут уже нечего разносить, – Дарник еще не до конца понимал.
            – А двери, столы, скамьи, все другое.
            Быстрян кивком головы подтвердил правоту арса.
            – Сегодня пусть твоя ватага останется, – распорядился воевода.
– Смотрите не перепейтесь здесь, – посоветовал Белогубу Быстрян.
            На поле перед воротами крепости возничие Лисича собирали оружие, снимали с убитых булгар доспехи и складывали их ровными рядами. Рыбья Кровь приказал сосчитать свои и чужие потери. Дарникцам победа обошлась в тридцать убитых и столько же раненых. Потери булгар превышали полторы сотни, около сотни было взято в плен. При виде кровавого месива из рубленной человеческой плоти зашлась в истерике Саженка, да и сами липовцы, остынув от кровожадности, выглядели подавленными и удрученными. С наступлением темноты воевода приказал половину трупов булгар утопить в реке, пусть казгарцы считают, что многим из них удалось спастись на ладьях. Собственный погребальный костер тоже особого веселья не вызывал. Но уж слишком велика была добыча!
На тризне Рыбья Кровь объявил, что доля добычи всех погибших обязательно будет выделена и достанется их женам и наложницам, а если у них наследниц не окажется, то будет отдана другим вдовам ватаги, к которой убитые были приписаны. Это тоже немного скрасило общую скорбь.
С доставшимися пленницами решено было поступить по наказам Шуши: ночь пусть спокойно переночуют, а утром уже определять ей хозяина.
– А как быть с теми, кого уже успели сильничать? – не удержался от подначки Журань, чувствующий себя главным удальцом.
– Хорошо, покажи тех, кого сильничали и самих сильников, – распорядился Дарник.
– И что, повесишь их? – обеспокоился сотский.
– Да ничего не будет, ты только покажи.
Другие сотские улыбались в ожидании чего-то необычного. Ну что ж, после небольшого розыска пятеро сильников вместе со своими жертвами совету сотских были представлены.
– Запиши, все их имена, – сказал воевода мальчишке-писарю. – И имена их наложниц, и что отныне они будут всегда жить вместе и заботиться друг о друге.
Хохоту сотских не было предела.
– У меня уже есть жена! – вопил один из сильников.
– Какого лешего мне о ней заботиться? – кричал второй.
– А я получше хочу выбрать! – вторил ему третий. – Не эту!
Сотские хохотали еще пуще. Ратники, когда об этом узнали, тоже веселились от души. Так с тех пор этот закон в дарникском войске и утвердился: а что, будешь знать, как до конца битвы свою похоть распускать!
Но если что делать с пленницами было понятно, то что с пленниками не очень. Быстрян заметил, что, возможно, в посаде и в гостиных дворах найдутся булгары, которые захотят выкупить на свободу соплеменников. Дарник с готовностью согласился на это.
            Среди пленных оказалось два лекаря, которые, не обращая внимания на липовцев и вооружившись ножами, мазями и повязками, принялись извлекать наконечники стрел и сулиц из раненых, не делая различия, кто перед ними словенец или булгар. Превратив одну из телег в большой стол они резали, промывали и сшивали. Привлеченный криками липовца с разрубленным коленом, Дарник пошел взглянуть, что там происходит. Дав раненому болезаглушающее снадобье и перетянув ему выше раны бедро, лекари особой пилой допилили поврежденную кость и затем зашили культю. Судя по всему, они были довольны своей работой и не сомневались, что раненый останется жить. Радовались и товарищи раненого. Один лишь воевода был в сомнении: зачем превращать человека в калеку, не лучше ли дать ему спокойно умереть?
Поняв, что дальнейшего грабежа не будет, к стану дарникцев потянулся ручеек самых отважных гостей. Сначала явились хозяева гостиных дворов с подарками и просьбами не разорять их, следом пожаловали купцы, постояльцы этих дворов – выяснить, что будет с их имуществом. Дарник заверил всех явившихся, что воюет только с воинами, все что ему надо это выдача словенских рабов и даже раздал несколько грамот, разрешающих купцам первый год торговать в Липове беспошлинно. То же самое потом повторил и переговорщикам из посада.
Сейчас его больше всего беспокоила та добыча, которую они захватили, вернее, то, как ее лучше сохранить. Двум ватагам строго было запрещено на тризне пить вино и хмельной мед и смотреть за доверху нагруженными трофеями повозками. Ночью ему даже приснился сон, как арсы воруют мешки с золотом и серебром и о двуконь уносятся в разные стороны.
 
8
Утром Дарника с Саженкой разбудил с лукавой ухмылкой Селезень:
– Там к тебе пришли!
У входа в стан прямо на траве расположилась толпа в несколько сотен одетых в рубище людей: половина мужчин, половина женщин и два десятка детей.
– Твои словенские рабы, – пояснил, стоявший у входа Быстрян.
– Ого! – восхитился, подходя Борть. – А чем кормить будем? Ты, кажется, говорил, чтобы с харчами их отдавали?
Пока что харчи были не самым главным, помимо вина и меда из крепости вынесли достаточное количество колбас, сыров, хлебов, овса и проса. Осмотр рабов вышел безрадостным. При подходе воеводы все они вскакивали на ноги, но смотрели испуганно и недоверчиво, мало представляя, что их дальше ждет. Народ был в основном тщедушный и некрасивый, разве что дети как дети. Дарник молчал, не решаясь что-либо им обещать.
Быстрян, отведя его в сторону, поучил уму-разуму:
– Я тебе еще в Корояке хотел сказать, когда ты своих мальчишек из Ургана привез. Нет никакого смысла освобождать рабов и везти их назад в Словению. Чем еще русы отличаются от словен: когда у словенина голод, он идет сдавать в закупы своих детей, а рус просто берется за кистень. Среди этой толпы рабов ты не найдешь ни одного руса, он непременно зарежет своего хозяина и сбежит. А эти… Словения просто освобождается от негодных для стойкой жизни людей.
– Я хочу заселить ими леса возле Липова, чтобы нам было вдосталь хлеба.
– Думаешь эти смогут хорошо землю пахать?
– Не смогут – заставлю! – сдвинул брови Дарник.
– Тогда нам нужно как можно быстрей возвращаться в Липов, чтобы успеть этим до зимы что-то построить.
Ратники между тем с нетерпением ждали дележки пленниц, многие уже даже успели присмотреть себе кой-которую. Поэтому сразу после утренней трапезы было назначено награждение лучших воинов. Перед общим строем сотские называли своих удальцов и объявляли то, чем они отличились, и воевода вручал им медные фалеры. В Остёре Дарнику успели изготовить еще несколько серебряных фалер. Одна из них досталась Жураню – именно он увлек в крепость и своих конников, и быстрянцев, вторая – катафракту, который стоя у ворот, отбился от пятерых булгар, не дав им закрыть ворота. Полусотские, правда, настаивали еще на третьей серебряной фалере – самому воеводе, но Рыбья Кровь со смехом отмахнулся:
            – Мне подобает только золотая фалера, а их пока у нас нет.
            Помимо фалер каждый из отличившихся воинов получил право выбрать себе наложницу из числа пленных булгарок. Тут вдруг выяснилось, что у половины из них рядом находятся мужья – пленные булгарские ратники. Сам плен и так наказание хуже не бывает, а ежели еще на твоих глазах и жену отдают другому!.. Как нарочно в этот момент из крепости выскочили десятка три булгарских детей, прятавшихся там всю ночь и все вокруг тут же наполнился жалобным детским и женским ором. Что, впрочем, помогло Дарнику найти нужное решение:
            – Я совсем забыл, мы с сотскими решили получить за пленниц выкуп, – стал он выкручиваться. – Если кто согласен, чтобы из его жалованья вычли потом пятьдесят дирхем, то пожалуйста. Или можете выбрать любую рабыню без денег.
            Разумеется, бесплатное женское блюдо оказалось предпочтительней. Сначала выбирали рабынь бойко, но когда остались только старые и некрасивые, один из фалерников попросил вместо наложницы один дирхем, чем вызвал общий хохот дарникцев. За такой выбор Рыбья Кровь тут же вручил ему целых десять дирхемов. Так это правило: наложница или десять дирхемом потом в их войске и закрепилось. К слову сказать, под конец были разобраны и самые уродливые из женщин, с обязательной оговоркой, что после похода они этих своих «зазноб» смогут вернуть назад воеводе.
Сон о воровстве войсковой казны арсами не давал Дарнику покоя, и после награждения он спросил у сотских, не лучше ли часть денег прямо сейчас раздать ратникам, чтобы каждый сам сохранял свое богачество. Возразил только Быстрян: они немедленно все пропьют или проиграют, остальные согласились. Каждому ратнику было роздано по двадцать дирхемов, десятским по тридцать, полусотским по сорок, сотским по пятьдесят. Под шумок Рыбья Кровь постарался заодно избавиться и от войсковой казны – пусть выбранные сотскими гриди стерегут ее, оставив на хранение любимым арсам лишь воеводскую десятину.
Получив на руки желанное серебро, ратники тут же заспешили на казгарское торжище, побыстрее превращать монеты во что-то более приятное, вдогонку им было сказано, что все покупки понесете потом на себе – в обозе места уже нет.
Все понимали, что надо как можно скорее сниматься с места и отправляться в Липов, и никак не могли это сделать. Одно дело было доверху навалить повозки добычей, другое – стронуть все это с места, не забывая при этом о четырех сотнях «этих», которых не сильно погонишь бравой войсковой поступью. Неделя понадобилась на то, чтобы прикупить у купцов и казгарцев дополнительных повозок и лошадей, а на каждого из «этих» по мешку все равно какого зерна. И распределить это потом равными долями по сотням и ватагам.
С особым трудом пришлось освобождаться от булгарских пленников и пленниц. Купцы и слушать не хотели об их покупке, не соблазнялись и обещанием, что потом сами булгары заплатят им за свое освобождение гораздо больше. Выход нашел Борть:
– А давай сделаем ложную сделку, чтобы купцы на глазах пленников платили за них с женами по пятьдесят дирхемов за голову, а позже казначей войска тайно возвернет купцам по сорок дирхемов назад.
Так и сделали, разом освободившись от шестидесяти пленников и сорока их жен – тысяча дирхемов ведь тоже деньги. По договоренности с купцами всех выкупленных пленников вернули в крепость, дабы они сами ее охраняли. Детей и часть раненых пленных отпустили и вовсе без выкупа. Зато двух булгарских лекарей Дарник отказался отпускать и за двойной выкуп:
– Нам они самим нужны. Год-два поживут в Липове, обучат других лекарей и с хорошим жалованьем вернутся в Казгар. Будет только так.
            Помимо сборов в дорогу, за неделю были дважды проведены большие боевые игрища, на которых заодно испытали и рабов, что помоложе и покрепче, с легкой руки Быстряна их теперь так и называли «эти». Если на первых игрищах казгарцы смотрели лишь издали, то на вторых были уже не только полноправными зрителями, а и участниками. Немало присутствовало на ристалище и мелких торговцев, хотевших, как водится скупить за бесценок у победителей часть добычи, но разжиться могли лишь остатками дирхемов ратников. Воевода сильно разочаровал их, разрешив становому сотскому Лисичу продать за должную цену только часть самого тяжелого имущества.
            По завершении вторых игр Рыбья Кровь объявил, что кто хочет получить богатство и славу может присоединиться к ним. Фемел был прав, когда утверждал, что понятие родины в словенской земле еще не существует, как не было его ни в Булгарии, ни в Хазарии. Отрываясь от родительского очага, любой вольный бойник отрывался и от всего остального. Служить племенному вождю почти всегда означало пойти против собственного рода, поэтому молодые воины старались попасть на службу как можно дальше от своего селища. Если платили хорошо, и служба была не в тягость, то многие на чужбине так и оседали, обзаводясь домом и семьей. Но немало находилось и тех, для кого победы и большая добыча были превыше всего. Поэтому побежденные нередко вливались в войско победителя и никому это не казалось зазорным или недопустимым поступком.
            Слова Дарника пали на благодатную почву, у всех, кто их слышал, было достаточно времени, чтобы как следует приглядеться и к липовскому воеводе, и к его гридям, и хорошо все обдумать. Уже на следующее утро сорок молодых казгарцев, половина из которых были булгарами, выразили желание присоединиться к их войску. Отказа не было никому, все они тут же пополнили поредевшие ватаги.
– А ты не боишься, что все эти инородцы научатся у тебя, чему им не следует? – пробовал остеречь воеводу Быстрян.
– Чем наше войско будет разноплеменней, тем лучше, – отвечал ему Дарник.
– Да чем же это лучше?
– Я второй раз родился, когда ушел из Бежети, а третий раз родился, когда перезимовал в Липове. Ты ведь тоже не бежишь в Корояк рассказывать мои секреты. Зато теперь нас в Липове будет больше чем самих липовцев.
– Ну да, чтобы они нас еще сильней невзлюбили?
– Кто же невзлюбит тридцать тысяч серебряных дирхемов!
По итогам игрищ около сотни «этих» были определены не только в возницы, костровые и пастухи, но и в пешцы – таскать тяжелый щит и копье большого умения не надо. Толстяк Борть только пыхтел, когда теперь выстраивал для строевых занятий сто пятьдесят щитников и сто пеших лучников, многих из которых он уже не мог запомнить не только по имени, но и в лицо. Легче приходилось Меченому, но и он старался не отставать. Потребовал купить ему десять двуколок и превращал их в колесницы для двух-трех лучников. Зато довольны были прежние возницы – их перевели в щитники и конники, а некоторые стали старшими напарниками у «этих».
            Наконец, назначен был день отправления. Однако стронуться с места удалось не сразу, выяснилось, что несколько повозок так перегружены, что впору вторую пару лошадей впрягать, сказалось, что из крепости выгребли все железное, включая ножницы и гвозди. Сотские рвали и метали. Кое-как самое тяжелое переложили на другие повозки и с вдвое меньшей скоростью тронулись на запад, по дороге, по которой пришли. Помимо самых разных подвод, брели полсотни вьючных лошадей и семенила пара сотен овец. «Этих» никто не сторожил, давая им полную возможность сбежать.
Единственное, что теперь беспокоило Рыбья Кровь, что его войско потеряло всякую боеготовность, то, что называлось ромейским словом «дисциплина» прямо на глазах исчезало. Видимость порядка сохранялась только у быстрянцев и у пары ватаг Жураня. За воеводой постоянно следовал лишь один десяток арсов, второй оставался возле воеводской повозки. Пешцы шли как придется, балагуря со своими наложницами, и вдали от повозок, на которые были их сложены щиты, копья и сулицы. Строжничать на глазах у веселых женщин как-то не очень получалось. Выставлять правильный повозочный стан пытались только в первый день и то безуспешно, потом и вовсе от этого отказались. Двигались двойной повозочной цепочкой, которая вечером просто разъезжалась в два полукруга из трех рядов повозок в каждом. Вечером их стойбище и вовсе превращалось в веселое празднество, где до глубокой ночи звучали песни и смех, а утром уйма времени уходило на раскачку.
– Да кто на нас тут посмеет напасть, – легкомысленно оправдывались сотские.
Рыбья Кровь уже и не спорил, не сомневаясь, что повод призвать к порядку рано или поздно обязательно найдется.
Шестьдесят верст до Остерицы преодолели за пять дней с постоянными остановками и починкой ломающих повозок. Еще два дня понадобилось для переправы через реку. За это время сбежало не больше десятка «этих», остальные втянулись в общие заботы и устремления. Все чаще спрашивали воеводу, а что их ждет в Липовской земле.
– А что вам лучше: в вольные смерды на поля, в войсковые мастерские или плотничать – избы ставить? – с любопытством откликался Дарник.
– Нам бы возле печей со щами и хмельным медом, – было их главным пожеланием.
Видя воеводскую терпимость, ратники тем временем распускались все больше. Уже и драки стали возникать и мелкое воровство. Однажды уже после переправы через Остерицу случилась кража бочки ромейского вина, после чего две ватаги сильно перепились и устроили драку с разбитыми лицами и ножевыми ранениями. Суд Дарника был короток: всем драчунам велено было бросить жребий, после которого по одному неудачнику от каждой ватаги были поставлены на чурбаки под деревом с петлей на шее. Водяные часы отметили добрый час, один из осужденных сумел развязать свои руки и благополучно скинул с себя петлю, второй, глядя на него, заспешил и, не удержавшись соскользнул с чурбака. Все ахнули и посмотрели на воеводу, но тот, даже не дрогнул. 
Из рядов зрителей выскочила разъяренная Саженка и с кулаками набросилась на Дарника:
– Ну как ты можешь! Как ты можешь! Палач! Палач!.. – Один из ее кулачков даже попал воеводе по лицу. Стерпеть такое в присутствии ратников было невозможно.
– Петлю и на чурбак! – едва сдержав свою руку, потянувшуюся за клевцом, процедил он Белогубу.
Посмотреть на воеводскую наложницу, балансирующую на чурбаке с удавкой на шее, сбежало еще больше народу. Но бывалый арс угодил всем, так связал ей руки, что очень скоро липовское стойбище огласил общий радостный вопль – Саженка развязала их и сняла с шеи петлю.
О повешенном ратнике уже никто не вспоминал, в том числе и Саженка. Весь вечер она была тиха как никогда. Дарник даже настроился, что заснуть придется без соития, но нет, как только он забрался на повозке под покрывало, тут же завозилась, притискиваясь к нему голым животом и обиженная зазноба.
– Я больше так не буду, – шепнула она.
Он хотел тоже извиниться, но вовремя вспомнил шутливый совет данный ему некогда в Бежети дядей Ухватом: «После ссоры с женщиной, никогда нельзя первым извиняться. Она сама должна придумать тебе оправдание».
Войско тоже было как женщина, оно даже не оправдывало, а целиком одобряло своего воеводу: а как еще с нами такими шальными поступать надо. 
Три дня пути вдоль Остерицы в сторону Остёра проходили вполне спокойно, пока вдруг среди короякцев не возникло некоторое брожение умов, которое словами выразил гончар Куньша:
– А стоит ли нам туда идти? А не придумает ли князь Вулич со своими хазарскими послами какую-нибудь каверзу, мол, часть своей добычи вы должны отдать нам, хотя бы за мирный проход по земле княжества?
Рыбья Кровь и сам мельком думал об этом, но не решался произнести вслух, дабы не уличили в чрезмерной робости, но раз и другим такие мысли приходят, то почему бы и не обсудить.
– А как же те четыре тысячи, что тебе еще обещал князь Вулич? – тут же напомнил на войсковом совете Борть.
– Когда увидят, что у нас здесь, скажут, не прыгайте отроки выше собственной головы, – Меченого распирала веселость от такого предположения.
– Мы больше четырех тысяч там растратим, чем получим, – по-хозяйски рассудил Лисич.
– А я бы так с удовольствием пару дней походил по остерскому торжищу, девок бы за бока пощипал, – Жураню все было нипочем.
– Будет причина тебе зимой к князю поехать и получить или не получить обещанное, не так обидно будет, если сейчас Вулич начнет юлить, – сказав так, Быстрян полностью угадал собственное желание Дарника.
Позвали проводника узнать, есть ли еще дорога на запад, чтобы не из Остера, тот подтвердил, что есть, только насчет мостов и бродов на ней он не очень уверен. Пришлось искать дополнительного местного проводника. Но это были уже мелочи. Месячной давности проход дарникцев по этим землям ни к каким бедам не привел, а коль скоро липовский воевода готов был щедро платить за любые услуги, то все встречные селища и городища не только продавали им хлеб и мясо, но непрочь были и какими другими прибытками поделиться, так что их чисто военный поход быстро превращался в торговый.  
            Еще неделя пути и вот-вот должна была уже показаться Илочь-река, по которой Рыбья Кровь собирался спуститься до Толоки, а там уже и до Липова рукой подать. Однако общее благостное настроение было резко нарушено гонцом от князя Вулича, сообщившим, что от Казгара по следам дарникского войска идет тысячная конная рать булгар во главе с грозой хазар воеводой Завилой, намереваясь покарать Дарника и вернуть казгарскую казну. Этакая полновестная расплата за слишком легкую победу.
            На военном совете сотские хорохорились:
            – Построим хороший стан с рогатками и «чесноком» и отобьемся. Как с арсами.
            – А ну как они лезть на приступ не будут, а просто будут вести долгую осаду? – возражал воевода.
            – У нас харчей на месяц предостаточно. Стрел и камней тоже.
            – А наших триста коней? Они землю грызть будут? – уточнял Дарник.
            – Конницу можно будет отвести в лес. Она наоборот им житья не даст.
            – Тысяча булгар построятся сетью и прочешут лес так, что никто не уйдет, – отражал Рыбья Кровь.
            – Надо разделиться, – предложил Быстрян. – Обоз пусть уходит в Толоку и Липов. А четыре сотни с колесницами станут где на холме, будут отбиваться и тянуть время.
            – А если они обойдут этот холм и пойдут догонять большой обоз? – воевода и тут нашел чем ответить.
            Сотские удрученно молчали.
            – Надо хотя бы все золото и серебро собрать и зарыть в тайном месте, чтобы в любом случае назад булгарам не отдавать, – придумал Лисич.
            – Ну уж нет! – рассмеялся Дарник. – Нас им будет очень нелегко победить и если они потом еще и казну не получат, то это и совсем несправедливо будет.
            Сотские заулыбались, почувствовав его уверенность в их будущей собственной несомненной победе.
            – Значит, так, – принял решение воевода. – Я остаюсь здесь не с четырьмя, а тремя сотнями. Быстрян с обозом и остальными идет дальше, переправляется через Илочь, находит подходящее место и строит там новый боевой стан и устраивает там большой сенокос для лошадей, чтобы, когда я с тремя сотнями отступлю за Илочь, там было все готово и для нас. Вместо одной дадим булгарам две больших битвы-осады. Думаю, потом мы с ними всю казгарскую казну по-честному разделим пополам и разойдемся в разные стороны.  И каждый сможет трубить о своей несомненной победе.
            Сотские расходились по своим местам улыбаясь, картина, нарисованная их предводителем не могла не понравиться: безнадега оборачивалась легкой мальчишеской драчкой, не более того.
            Срочно было проведено полное перестроение всего войска. Борть, Журань и полусотский-роганец, остававшийся вместо Быстряна получили право добрать в свои сотни лучших ратников. Лучники запасали по три полных колчана стрел. Камнеметчики по всем окрестностям собирали камни. Сулицы, три вида других копий, метательные топорики и ножи, лучшие щиты, шлемы и доспехи – ни о чем не было забыто. Двадцать старых боевых повозок с высокими бортами и двенадцать камнеметных колесниц были освобождены от всякого иного груза, кроме оружия и еды. А их груз переложили на десятки срочно изготовленных волокуш.           
Наконец большой обоз тронулся в путь. Малый же, вспоминая прежние навыки, составили в квадратный боевой стан. Какой же он казался теперь крошечным и не надежным! Убедившись, что все идет должным образом, Дарник направил Белогуба с десятью арсами в дозор на восток, а сам с другой полуватагой арсов отправился по следам большого обоза, примериваясь, где следует занять оборону. Не проехав и пары верст, они обнаружили лесистый взгорок с замечательным трехсаженным обрывом с одной из сторон, стало быть повозками можно было закрывать лишь три его стороны. Здесь воеводу нашел дозорный, сообщивший об обнаруженном стане булгар.
            Когда воевода вернулся к малому обозу, Белогуб со своим десятком был уже там. Арсы выглядели героями и в самом деле были ими, привезя с собой живого завиловца. Тот, правда, делал вид, что не понимает словенского языка, но перекинутая через сук дерева веревочная петля быстро сделала его сговорчивым. По словам пленника всего их в отряде пятьсот человек, повозок нет, но есть двести вьючных лошадей с оружием и едой.
            Дарник снова возблагодарил своих бежецких богов за то, что как вовремя все случилось. А если бы наоборот, первыми бы их беспорядочное безмятежное становище обнаружили дозорные булгар?
 
9
            Не теряя времени, он тут же приказал всем надеть доспехи и как можно быстрей двигаться к облюбованному им взгорку. Прикрывать отход оставил выстроенные поперек дороги четыре колесницы и две ватаги Жураня.
Когда показался первый разъезд булгар, передняя линия повозок на взгорке была уже выстроена, а над колесницами были натянуты полотняные навесы, скрывая до поры смертельный оскал камнеметов. Только вместо «яблок» и «орехов» Рыбья Кровь распорядился использовать лучные стрелы.
– Чтоб сделал мне всех булгар безлошадными, – сказал он Меченому. – Ранение стрелой будет лучше, чем удар камнем на излете.
Расположение их взгорка еще хорошо было тем, что проходящая мимо него дорога тянулась вдоль топкого луга. Поэтому при появлении передовой сотни булгар, которая после небольшой паузы все же двинулась по дороге вперед, Дарник весело закричал, чтобы все услышали:
– Вот они нам и попались, голубчики! Вы только смотрите всех не перебейте там, а то жураньцы вам не простят! Стрелять только по моему знаку. Веревки для пленных все взяли? Кто будет ранен, на глаза не показывайтесь, вы мне все здоровенькими и крепенькими нужны.
Воины смеялись – задор и уверенность воеводы в победе хорошо снимали волнение и страх. Из леса чуть северней тем временем выехала еще сотня булгар и остановилась, обнаружив перед собой обрыв взгорка. По центру выступил и третий, самый многочисленный отряд. Если пленный не обманул с числами, перед дарникцами развернулась вся булгарская рать, еще полсотни коноводов должны были остаться при вьючных лошадях. Посередине большого отряда выделялась небольшая группа всадников в блестящих на солнце доспехах, это без сомнения был сам Завила со своей охраной и гонцами для передачи сотским нужных приказов.
Вот из большого отряда вперед выскочили пятеро конных лучников, которые подскакав к повозочной стене на двадцать сажен, выпустили по две стрелы и повернули назад. Хотят узнать силу и меткость наших луков, понял Дарник. Липовский стан сохранял бездействие.
Передовая сотня булгар, сделав еще одну остановку, снова двинулась по дороге. На небольшом отрезке пути ей предстояло пройти всего в пятидесяти саженях от липовских повозок – для простых охотничьих луков слишком далеко, но только не для луков дальнобойных и камнеметов со стрелами.
– Пуск! – рявкнул Рыбья Кровь.
Восемь камнеметов и шестьдесят дальних лучников, как их называли, спустили свои тетивы. Неприкрытые доспехами кони были великолепной мишенью, да и не все всадники сумели хорошо прикрыться своими обтянутыми бычьей кожей щитами. После третьего залпа это обошлось передовой сотне потерей не менее двух десятков воинов и доброй половины коней. Любо-дорого было смотреть, как мечутся раненые животные и спасаются бегством их горделивые наездники.
            Увы, немедленного лобового нападения на стан не случилось. Уж как только противника не дразнили: и по-булгарски кричали оскорбления и по-словенски и по-хазарски. Несколько молодцов выскочили за повозочную стену со спущенными штанами и весьма красочно показывали, что они хоть сейчас готовы сделать с булгарскими пастухами. Один из жураньцев и вовсе выскочил за стену на коне и живо проскакал вдоль всего завиловского войска. Ответом ему было десяток выпущенных стрел, одна из которых даже слегка ранила жураньского скакуна.
            Чуть подавшись назад в лес, булгары спешились и непонятно было остались они все тут, или половина их обойдя взгорок с другой стороны погналась за большим обозом – следы его ухода на дороге скрыть было невозможно. Белогуб, видя беспокойство Дарника, предложил послать лазутчиков.
            – А что, есть такие охотники? – удивился воевода.
            Оказалось, есть. Двое арсов откликнулись на призыв своего полусотского и на удивление всем украсив свои рубахи и портки ветками травы, скользнули со взгорка в редкий кустарник и лес. Вернулись с двумя булгарскими шлемами, как доказательство того, что они не отсиживались в безопасности. По их словам, все булгарское войско осталось на месте, не понятно только, чего сидит и ждет.
            Загадка разрешилась просто: к вечеру в булгарском становище обнаружилось с десяток обыкновенных телег, взятых, скорее всего из ближайшего словенского селища. Неужели, как и арсы покатят на нас телеги с соколами, удивлялся Рыбья Кровь.
            Но нет, телеги понадобились завиловцам для другого. Нагрузив их целыми стогами травы и веток, их не спеша, на руках покатили к подножию взгорка, составив затем из них нечто вроде своей собственной повозочной стены. Дарник разрешил стрелять по этим толкателям лишь лучшим лучникам при полной уверенности попадания в цель. А камнемены напротив телег были заряжены самыми полновесными «репами».
            С наступлением темноты за телегами стали накапливаться булгарские пешцы, очевидно было их желание быстрым броском преодолеть двадцать сажен расстояния и пользуясь своих численным превосходством ворваться в повозочный стан. Позже выяснилось, что они считали, что дарникцев не больше полуторы-двух сотен.
            Ну что ж, на случай подобной ночной рукопашной у дарникцев имелись белые ленты на шее и плечах и короткие копья-рогатины, которые столь отлично проявили себя в схватке с мечниками арсов, надо было только покрепче взять их в две руки и плечом к плечу со своим напарником вперед. Тут главное было уловить нужный момент, чтобы не было слишком поздно. И когда за телегами скопилось не меньше семи десятков булгарских мечников Рыбья Кровь дал отмашку Меченому. «Репами» по телегам ударили одновременно все двенадцать камнеметов, в три залпа превратив булгарское защитное укрепление в груду обломков. Следом полетели «яблоки» и сулицы. После чего колесницы откатились вглубь стана, а в образовавшиеся прогалины на ошеломленного камнепадом противника с копьями на перевес бросилось сто пятьдесят бортичей. За ними чуть погодя быстрянцы с жураньцами. Завершил же могучую вылазку воевода со своими арсами и Меченый со своими камнеметчиками – им тоже помахаться было в охотку.
            Вспоминая потом этот ночной бой, Дарник всячески корил себя за безумную опрометчивость, ведь стоило Завиле чуть придержать при себе одну из своих сотен и расклад сражения был бы совсем иной. Но случилось так как случилось. Копейная атака, тем более с горки вниз совершенно опрокинула скопление булгар, передние, падая, сметали вторых, а отскоки вторых заставляли делать шаг назад третьих. Когда из стана выскочили арсы, булгары уже побежали, камнеметчикам и вовсе потрудить ноги пришлось больше чем руки в погоне хоть за одним пленным.
            Летний предутренний свет озарил не поле боя, а поле резни, особенно удручающе выглядели десятки лошадей, привязанных к деревьям, хозяевам которых не суждено было до них добраться. Тела булгар покрывали все подножие взгорка, десятки тяжелораненых еще стонали и шевелились, но лишь для того, чтобы через несколько движений окончательно испустить дух. Оба булгарских лекаря уже приступили к делу, стараясь помочь тем, кому еще можно было помочь. Сотские доложили воеводе о собственных потерях, убиты были одиннадцать ратников, сущий пустяк по сравнению с двустами трупов противника. Из сотских пострадал Журань, получив удар копьем в живот, от смертельной раны умирал и второй воеводский оруженосец Терех.
Ратники, уже немного охладев, деловито занимались сбором трофейного оружия, весело показывая друг другу особенно интересные находки. Помимо блестящей победы, им довелось познать плечо боевого напарника и правильность своей выучки. Кто-то подвергся большей опасности, кто-то меньшей, но никто уже не делился на отважных и отсидевшихся в стороне. Конники больше не заносились перед пешцами, арсы перед конниками, камнеметчики перед арсами. Не дожидаясь команды, выбирали лучшего бойца в каждой ватаге и лучшего воина всего сражения.
Если до сих пор Дарнику приходилось удивляться только самому себе, то сейчас он почти с ужасом смотрел на своих гридей – каких чудовищ он выпестовал! Неужели прав Фемел и когда-нибудь ему придется уйти в пустынь замаливать свое человекоубийство? Ему вдруг представилось, что все обиженные им в прежних сражениях будут снова и снова собираться, чтобы наказать его, а ему вновь и вновь придется доказывать им свое превосходство и заново побеждать их. Чем такая доля лучше судьбы смерда, из года в год вынужденного ковырять землю, или раба, зависимого от воли хозяина? Вспомнилось пренебрежительное отношение ромеев к своим блистательным воинам. Все правильно: разбоем проживешь лет десять, но тысячу лет не проживешь никогда. Ужасно хотелось придумать нечто такое, что прославило бы его больше военных побед, но что именно это может быть Рыбья Кровь не мог себе даже смутно представить.
            Пленных было больше сотни, и они еще прибавлялись за счет легкораненых и пойманных беглецов. Если еще вчера они могли быть условием для переговоров, то что с ними делать сейчас. Хоть ты отпускай их на все четыре стороны. Булгарских коней и вовсе было под три сотни, среди них сотня вьючных. К разочарованию обыскивающих две сотни вьюков арсов войсковой казны там не нашлось (коноводы тоже люди, чтобы оставлять серебро врагу), зато полно было целых снопов стрел, веревок и цепей для дарникцев, попон, подков, одеял, медных котлов, полдюжины бочонков с хмельным медом. Нашелся и подарок для воеводы: расшитый прямо ханский шатер Завилы. 
            Не успел Дарник полюбоваться на красивую тонкую материю, как Селезень доложил, что нашли самого Завилу, он оказался среди приведенных жураньцами беглецов. Зоркие глаза, морщинистое голое лицо, сухое сутулое тело, под золочеными доспехами рубашка из шелка-сырца. По рассказам такая рубашка вминалась в тело вместе с наконечником прилетевшей стрелы и потом так же осторожно вместе со стрелой вытаскивалась, не давая ране загноиться. Завила, бестрастно глядя в сторону, хранил упорное молчание. Да и о чем с ним сейчас было говорить? Только увести с глаз прочь под отдельную охрану.
            Если с погрузкой на повозки новой добычи и раненых справиться было не сложно, то сожжение двухсот тел на сырых дровах потребовало гораздо больших усилий. Отдельно были сожжены собственные убитые, включая умерших Жураня и Тереха. Тризну справляли трофейным медом и немеренным количеством жареной конины.
            Когда дошло дело до награждения, выяснилось, что запаса фалер на всех не хватает, ведь            наград достойны были больше чем каждый десятый. Рыбья Кровь под смех ратников тут же стал диктовать писарю, кому и за что выдадут фалеры уже в Липове. Правда, оставались еще три серебряные фалеры, одну из которых воевода собирался вручить Белогубу за его арсов, но потом все же удержался, более того, отозвав Меченого и Бортя в сторонку, объяснил им, что они оба достойны серебряной фалеры, но чтобы ценность награды не уменьшалась, он намерен вручить ее одному Бортю. Тростенцы не возражали, наоборот были польщены, что воевода счел нужным обсудить это с ними.
Липовец Борята, занявший место Жураня все порывался послать гонцов к Быстряну, успокоить большой обоз, что угрозы никакойуже нет.
– Нет уж, пускай еще поволнуются, – под смех сотских остановил его Дарник. – Иначе и половины нужных дел не сделают.
Напоследок оставалось главное: что делать с пленными? Может с сотней охранников вести их в Остер к князю Вуличу, тот придумает, как с ними поступить? Если брать с собой, то как охранять?
С последним помог разобраться Белогуб:
– С их охраной затруднений не будет. Отдели и охраняй Завилу и сотских, без них остальные это стадо овец, пойдут за тобой без всякой охраны. Ты же хотел заселить липовскую землю своими смердами, вот и засели. Будет у тебя городище «этих» и городище булгар.
Так Рыбья Кровь решил и сделать. Добавил от себя пленным лишь небольшое слово через толмача:
– Если которого из вас захотят выкупить, тот будет свободен, как только придут деньги, все остальные получат свободу ровно через два года. За это время вы должны будете построить хорошее городище и поднять хлебную ниву себе на прокорм и все. Обижать вас будут только те, кого вы выберете себе старостами.
И точно, едва с утра повозочный стан развернулся в походный поезд и тронулся в путь, сзади за ним без всякого присмотра зашагали полторы сотни более-менее здоровых пленных. Правда, все лошади на всякий случай были перемещены в голову колонны. Не в пример прежних дней все старались двигаться как можно быстрее и бодрее – до темечка надоели все эти битвы и ношение оружия, скорей бы уже на Дворище, а там голышом нырнуть в Липу и неделю не трогайте меня.
В полдень их встретил сторожевой разъезд большого обоза, с изумлением таращился на бесконечные вереницы трофейных лошадей.
– Да чего там, всего-то одна тысяча и была, нам на один зубок! – со смехом объясняли им записные остряки. – Всех утешили как надо!
Так огромным пыльным облаком и приблизились к Илочи, где переправа так до конца и не закончилась. Оставшиеся на левом берегу ратники со щитами и луками стояли уже наизготовку, тоже не сразу поверив в столь полную и быструю победа своего заградительного войска. 
– Купаться! Купаться! Купаться! – единый стон прошел по рядам победителей.
            Дарник не возражал и скоро половина его дружины уже плескалась в Илочи.
            – Ну как, как? – допытывался у воеводы Быстрян. – Их правда была тысяча? И как удалось?!
            – Всего пятьсот было, только никому не говори, – до ушей ухмылялся Рыбья Кровь.            Переправившись на конях через реку, он вместе с Быстряном и Лисичем поехал смотреть место, которое они нашли для сторожевого городища. Вернее, было найдено целых два места, одно рядом с переправой-бродом просто высокое место не доступное половодью, которое только обнести полукольцом рвом с валом и готово. Второе место было на полторы версты южнее, здесь была излучина реки, которая омывала подходящую площадку с трех сторон, а с четвертой имелся небольшой овраг, очень легко превращаемый в глубокий ров.
            – Здесь самое то, – согласился с выбором сотских Дарник.
            – А не далеко ли будет от Липова? – на всякий случай сомневался Быстрян. – До Толоки считай верст двадцать берегом, а от нее до нас еще два дня пути. Не наездишься.
            – Зато какое место для ссылки всех разгильдяев! – светился удовольствием воевода.
            Оставалось только засучить рукава и делать.
 
10
            Новое городище Дарник решил назвать Запрудой, этакий скрытый намек на то, куда из Бежети смогла дотянуться его рука, рука бывшего запрудника. Здесь он собирался оставить Лисича с сотней «этих». С Лисичем договориться было нетрудно, только упомянуть о Кривоносе на Дворище, и рыжебородый сотский тут же согласился быть запрудским посадником. Другое дело – «эти». За время своего рабского холопства они напрочь разучились принимать собственные решения и откровенно боялись становиться свободными смердами.
            – Князь, позволь мне быть твоим дворовым человеком, любую работу делать буду, – канючил здоровенный детина, умоляюще глядя на Дарника.
            Арсы смеялись, слушая это. Однако, льстивое повышение воеводы в ранге, тут же было подхвачено не только «этими», но и ратниками. Дарник звучало по-мальчишески, Рыбья Кровь – тяжеловестно, воевода – безлико, а вот князь – по-свойски доверительно.
            – Хорошо, – отвечал Маланкин сын детине. – Возьму тебя в дворовые холопы, только одну неделю ты будешь в поварне блюда мыть, а вторую в каменоломне известняк добывать.
            И уже обращаясь к другим «этим»:
            – Из-за вас, обиженных и убогих, я полтысячи ни в чем не повинных булгар положил и своих полсотни потерял. Или вы строите городище и пашете землю или вас сейчас же плетями прогонят назад в Казгар и выживайте, как сможете. С первым снегом я приеду сюда и заберу самых лучших из вас в Липов. Здесь я вам оставлю сто овец и сто лошадей, пятьдесят из них вы можете пустить на мясо или обменять с местными смердами на коров. В лесу полно дичи, в реке рыбы, кто не сможет этим прокормиться, будет такой людской дрянью, которую только утопить или закопать.
            – А мамок нам оставишь? – подал голос кто-то из заднего ряда.
            – Если только сами уговорите. А не сумеете уговорить, отыщите жен в лесных селищах, если, конечно, будет куда ее приводить.
            Самое забавное, что некоторых запрудников пришлось самих уговаривать о приеме жены. Оказавшись совсем близко от Липова, многие ратники вдруг вспомнили о своих липовских женах и воззвали к Дарнику:
            – Как нам избавиться от твоих наложниц?
            – А найдите того, кто их примет, – отвечал Рыбья Кровь.
            Так и получилось, что обладатели наложниц сами платили по 5-10 дирхемов и самой наложнице и ее новому хозяину из «этих», чтобы он принял ее к себе. А следом ходил писарь и записывал кому именно досталась «ночная услада». В итоге в Запруде осталось тридцать рабынь уговоренных и не меньше сорока – за мзду.
            Сотские, правда, предлагали оставить здесь и всех булгар, но воевода не согласился – держал в голове мысль о «триумфе», вычитанном как-то в ромейском свитке, да и слишком велик был риск, что, захватив коней и оружие, булгары сбегут в Казгар.
            Пять дней все войско помогало остающимся запрудникам косить сено, расчищать ниву, готовить для домов бревна. Заодно было проведена окончательная дележка всей добычи. Дарник хотел провести ее в самом Липове, но его убедил довод Быстряна, что не стоит на глазах гарнизона и липовцев слишком много сверкать серебром и золотом, лучше если ратники прибудут уже со своим обильным жалованьем.
            – А как же меха, ткани, блюда, кубки? – спрашивали другие сотские.
            – Все это лучше потом продать на торжище, а зимой выплатить жалованье еще раз.
            Трофейное оружие решено было сделать обычным товаром: хочешь новый меч, согласись, что с твоего жалованья удержат двадцать дирхемов.
            Некоторые споры случились лишь при дележке денег согласно заслугам, насчет заградительного отряда и тех, кто был с большим обозом. Пришли к согласию, что у ночных «героев» жалованье все же на четверть должно быть выше. Потом вспомнили и про оставленную в Липове городовую сотню, ведь она тоже могла сражаться здесь наравне со всеми. Городовикам решено было назначили половинное жалованье «героев».
            Пока все войско, включая «этих» и булгар заготавливало сто копен сена и полтысячи бревен для Запруды, Дарник с Быстряном и арсами скаканул к Толоке себя показать и что делается узнать. В городище его встретили с большим почетом, сведения о Казгаре и разбитых завиловцах у всех были на устах. Короякский торговый поезд уже месяц назад благополучно прошествовал из Остера через Толоку на Липов и Корояк. Чтобы еще больше закрепить о себе благожелательное мнение, воевода на торжище на сто дирхемов закупил местного льняного полотна и воска, чем тоже порадовал сердца толочцев. Его осторожные слова, что вот двадцатью верстами выше по течению он хотел бы заложить собственное селище также сильного возражения не вызвали, более того, староста Толоки пообещал, что на их торжище отказа дарникским смердам ни в чем не будет, пусть только воевода им оставит больше казны на обустройство, да и невест в Толоке полно, богатым женихам здесь завсегда рады. Беспокоились лишь насчет приема дарникского войска, сможем ли всех в городище принять. Это опасение было Дарнику наруку, взяв проводника, он в пяти верстах к западу от Толоки нашел место куда можно было напрямую вывести все свое войско и там уже наезженым путем и до дома близко.
            Перед тем как делать последний путевой бросок, в Липов был послан гонец. По совету хитроумного Белогуба он должен был не только сообщить о возвращении победного войска, но и сильно преувеличить размеры военной добычи:
            – Когда увидят, что ее несколько меньше, зависть будет не такой ядовитой.
Два с половиной дня пути и вот уже вдали видна смотровая вышка Дворища. Дарник полагал, что гарнизон с женщинами сбежится встречать его по воеводскому мостку на левый берег реки. Действительно сюда собралась не только половина Липова, но и многочисленные приезжие чужаки – всем хотелось приветствовать победителя булгар, слава о котором уже катилась по русско-словенским княжествам. Но еще больше людей дожидалось войска на правобережье возле Дворища.
Рыбья Кровь не обманул их ожидания, ехал впереди войска на украшенном узорчатой парчой белом коне, длинные русые волосы красивыми волнами обрамляли его надменное неулыбчивое лицо, на руках были начищенные до блеска наручи, гладкий стальной нагрудник отражал снопы солнечных лучей. Его арсы, такие живописно-неряшливые при выходе из Липова, теперь тоже надели дорогую одежду и облачились в нарядные доспехи. За арсами ехали и шли фалерники. Дальше войско двигалось, разбившись на сотни, со своими колесницами, повозками, пленными и ранеными. Величина колонны создавала обманчивое впечатление полного отсутствия каких-либо потерь. Даже те матери и жены, кому уже сказали о погибших сыновьях и мужьях, не решались голосить, дабы не нарушить общего торжества, и невольно считали своих близких невезучими, нежизнеспособными существами, которые сами виноваты в том, что не сумели уцелеть. Сотским и фалерникам прямо на ходу подавали кубки с медовухой, пироги с лесными ягодами, сладкие медовые пряники. Мальчишки пристраивались к лошадям и бежали рядом, стараясь дотронуться руками до боевого оружия.
У самого берега реки воеводу поджидали Карнаш и Кривонос, чуть позади Фемел.
– Рады видеть тебя в добром здравии и с большой славой! – произнес староста.
– Ваша доля тоже есть в этой славе, – отвечал Дарник. – И не только на словах.
Когда посадники с довольными улыбками отступили чуть в сторону, стал виден предмет их особой гордости: дощатый мост на остров через левый рукав Липы, по ширине пригодный для переправы через реку самых больших купеческих повозок. Правда, когда воевода направил на него своего коня, к нему подскочили два городовых гридя, чтобы взять коня под уздцы. Осторожность была не лишней – мост представлял собой три безмачтовых ладьи, растяжками неподвижно удерживаемых на воде, на них были положены длинные балки, на балки толстые доски. Но при движении по нему повозок и верховых лошадей, он слегка колебался, поэтому пугливых животных лучше было переводить с осторожностью.
Ну что ж, против этого Рыбья Кровь совсем не возражал, так же, как и против подобной переправы всего войска. К сожалению, все это с бесчисленными повозками, лошадьми, «этими» и булгарами заняло добрую половину дня, из-за чего торжественность въезда получилась несколько смазанной. Вернее, она была смазанной наверно лишь в глазах одного воеводы, потому что для липовцев эта медлительность вовсе не выглядела скучной и утомительной, так все хотелось подробнее рассмотреть и оценить. Особый интерес вызывали булгары, иноземцев в Липове до этого прежде не видывали. Ну и конечно всех занимало то, что таилось в закрытых полостями повозках. Туда, правда, никому нос сунуть не дали, зато у всех без исключения ратников было по одному, а то и два вьючных мешка с добычей и покупками, которые они тут же, не входя даже во Дворище, снимали с лошадей и хвастливо развязывали перед глазами своих жен и наложниц. Не избежал сей напасти и воевода, принял от Селезня отдельную суму с гостинцами и передал Черне, вышедшей его встречать с покрупневшим за три месяца отцовского отсутствия Смугой. А после того, как главная наложница убежала в дом все это примерять, Дарник через все того же Селезня отправил по отдельной суме Зорьке и Шуше, наблюдавшим за воеводой издали.
Теперь можно было заняться и такими пустяками, как осмотром созидательных дел и выслушиванием отчета от Кривоноса и Фемела. В прежнем виде осталось только городище, Дворище приняло почти законченный вид, недостроена была лишь береговая сторона, все остальное превратилось в единую бревенчатую полуокружность с чередованием домов, конюшен и двухсаженных башенок для камнеметов. А по другую руку от Дворища на месте овощных огородов вырос целый посад из мелких дворов для войсковых хлебников и заезжих людей. К линии рогаток у крепостной стены добавился еще полуторасаженный ров.
Липовцы, иначе одетые и вели себя иначе, повсюду множество беременных женщин и матерей с младенцами, масса чужаков и важных купцов, новые харчевни и гостиные дворы. На пристани три купеческих ладьи, на торжище два десятка груженых подвод, лавки, торговые столы и навесы. Словом, городище исчезло, а возник хоть и небольшой, но самый настоящий город.
Глядя на все это, Дарник вдруг нашел то окончательное слово, которое ему требовалось: да, он точно будет Улучшателем, тем человеком, который улучшает всем окружающим их жизнь. Не беда, что иногда придется умертвить сотни людей, (а как иначе добыть деньги на Улучшение), зато потом это богачество можно использовать как нельзя полезнее и быстрее.
Между тем Кривонос с Фемелом уже и беспокойные вопросы задают, один в одно ухо, другой в другое:
– Что собираешься делать с этой прорвой народа, ведь не накормить?
– А с булгарами и рабами что?
На Дворище происходило уже некоторое волнение, кто-то из полусотских проговорился, что и вам, городским ватагам, «князь» долю добычи пообещал. Никто не хотел откладывать это на следующий день, только здесь и сейчас.
– Ну что ж, становитесь в очередь и получайте, гриди по 30 дирхемов, десятские по 50, полусотские по 70, Кривонос с Фемелом по 100.
– А как быть с теми четырьмя гридями, что сидят в погребе и дожидаются твоего суда за свои немаленькие проступки?
– А очень просто, им тоже по 30 дирхемов, чтобы потом веселее было на виселицу смотреть.
Видя такое дело, засуетились и липовские мастера, что мост сооружали и с домами помогали.
– Вас награждать будем позже, сегодня только ратников, – отмел их притязания Рыбья Кровь.
С войском на военном совете тоже распорядился просто:
– Пять сотен гридей и бойников нам не прокормить даже за дирхемы. Думаю, к городовым четырем ватагам, добавить еще шесть.
– Двести ратников, да еще с женами – не слишком ли много? – заметил Быстрян.
– Зато не придется, как прошлую зиму трястись: придет Роган – не придет.
Сказав так, Дарник утаил главную причину: чтобы население Дворища превышало число взрослых коренных липовцев. Сказал и про приведенный народ:
– Для «этих» одно селище заложим, для булгар другое, здесь останутся только булгарские вожаки, а рабов каждый кто хочет может получить бесплатно, они сами этого хотят, чтобы смердами не становиться. Только учтите, что потом их голыми на мороз выгонять нельзя будет. Уже не вы будете ярмом на их шеях, а они ярмом на вашей шее.
На следующий день ратники снова заволновались: кто именно будет оставлен – большинству хотелось остаться в Липове: вот только съезжу в Корояк, покрасуюсь там с недельку, захвачу любимый полушубок и обратно. Арсы тоже спрашивали: а с нами как? Однако оставлять их своей личной стражей было уже не совсем осторожно, слишком близко от их бывшей крепости. Спросил у Фемела, тот тоже был согласен, что это не слишком надежно, посоветовал их отправить охранять булгар и повысить им за это жалованье, что будет как повышение по службе. Рыбья Кровь опасался, что арсы почуют подвох, но нет его грозным воеводским телохранителям самим на Дворище было не слишком уютно, в Арс возврашаться они тоже не хотели (чересчур там скучно), поэтому с булгарами так с булгарами. Тех вместе с поправившимися ранеными было полторы сотни, для простого селища слишком много и есть риск, что начнут помыкать мелкими словенскими селищами, поэтому пришли к общему с сотскими выводу, что булгар нужно разделить на две половины: одну половину послать на север, другую на юг, также и арсов-охранников разделить на два десятка. Всех же оставшихся «этих» определили на проживание возле Короякской Заставы.
Но это уже было потом, после ухода в Корояк половины войска, а пока же пользуясь, что все ратники хотят выслужиться, Дарник целую неделю использовал их как хотел: и сено заставил косить, и в двух загонных охотах поучаствовать (только одних туров добыли с полсотни) и большие военные игрища на зависть всем смердам и пленным провести.
Два дня ушло и на скачки. Когда Рыбья Кровь упомянул, что прежде чем избавляться от лишних лошадей, неплохо бы отобрать из них самых лучших.
– Так у нас для этого есть настоящий ипподром, – обрадованно заявил Фемел.
Дарник слышал это слово, но не знал его значения, ромей с готовностью объяснил: 
– Место для конных и колесничных состязаний.
Под это дело как нельзя лучше подходил липовский остров, достаточно широкий и длинный для десяти всадников и трех колесниц, а высокий правый берег через узкую правую протоку отличная трибуна для любого количества зрителей. Сказано – сделано. Всех трофейных коней седлали и отправляли с мальчишками в полный мах с одного конца острова в другой. Двоих самых отставших скакунов, отводили в сторону, остальные восемь могли попытать свою резвость в другом составе попозже. Таким образом, все лошади были разбиты на три части: одна для пополнения войска, другая для войсковых селищ, третья, самая худшая на продажу лесовикам.
Через неделю короякское ополчение собралось наконец в путь. Двести пятьдесят ратников, превратившихся в опытных воинов отправлялись «покрасоваться» в княжескую столицу. Чтобы при осеннем возвращении в Липов они могли встретить радушный прием, каждый из них, помимо нужного снаряжения и зимней одежды должен был привезти по два мешка зерна. Из оружия и доспехом им разрешено было взять лишь то, что они по весне привезли с собой, все трофейное вооружение оставляли в клетях Дворища.
 

 

Дарник и Княжна ЧАСТЬ 1 (1)

ДАРНИК Часть 2