Глава третья

            Теперь у неё была новая жизнь.

            И имя было другое. Короткое, словно бы удар кнута. Парни произносили его, словно бы выплёвывая нечто горькое. Этот плевок летел и касался и так до предела изгаженного тела, касался и заставлял быть ещё более тихой.

            Её никто не звал больше Мариной. Это имя теперь стёрлось и в её памяти, стерлось,  словно написанное мелом слово. Она часто так убивала слова своих учеников, насмехаясь над их лицами.

            Она не могла толком запомнить ни их имён не фамилий. А они, то смотрели на неё, как дикари, то и дело, говоря какие-то непонятные слова. Ей было проще, если бы они матерились, но слышать чужой говор, который она не понимала, было невыносимо.

            - На моих уроках вы будете говорить только по-русски! - кричала она, краснея лицом и становясь очень нервной. Парни смеялись.

Им были не страшны  ни двойки, ни её замечания. Они презирали её и смотрели как-то странно, от этих взглядов хотелось сжаться в комок.

            Другие учителя смотрели на неё с сожалением. Смотрели и явно намекали, что ей лучше вернуться.

            Она сама это понимала.

            Дом, в котором она жила принадлежал раньше другим людям. Тут оставалось всё, как на сцене, вещи были чужими, и не любили Марину.

            Она боялась. Страх прятался за нарочитую грубостью. Она давно уже не могла говорить с людьми без вызова.

            Но они сносили вспышки её гнева. Не птылись успокоить пощёчиной, а попросту смотрели, как на больную, заставляя вновь сожалеть о своём бегстве из родного гнезда.

            Марина попыталась найти утешение в кинематографе. Она ходила в клуб, пытаясь хоть тут ощутить прежнюю счастливую жизнь. Теперь ей надо было искать покровителя. Искать, мысленно соглашаясь стать чьей-то забавной игрушкой.

            Парням нравилась её ладная фигурка. Они смотрели на неё, как на дорогую красивую куколку, цокали языками и чего-то напряженно ждали.

            Марина ещё пыталась быть в классе самой главной. Она чувствовала, что с каждым днём слабеет. Что натиск чужой ненависти заставляет её прогибаться.

            Парнишки чувствовали это. Они явно обсуждали её, говоря о её теле, как о их добыче. От их слишком взрослых взглядов не было спасения за модным брючным костюмом. Марина боялась приходить в класс одетой в платье или юбку. Ей было страшно и мерзко, словно бы она вот-вот должна превратиться в школьницу, которая только притворяется взрослой.

            Этот год многому научил её.

            Даже малолетние мальчики явно подражали старшим. В их взглядах она читала презрение и ненависть. Ненависть и злобу. Они были все заодно, они мстили её за испорченные дневники и тетради.

            Парни приходили со старшими братьями. Те, пытались быть галантными и пытались заигрывать. Но она боялась их и огрызалась особенно отчаянно, мысленно готовясь преклонить колени и послушно лизнуть то, что могло выскочить из мужской ширинки на модных брюках.

            Над этими людьми было страшно смеяться. Они не были похожи на всех прежних ухажёров. Над теми пентюхами она охотно издевалась, заставляя уходить в слезах. Они видели в неё богиню, а эти черномазые только строптивую рабыню.

            Она дала себе слово, что уедет из этого места. Она не хотела возвращаться в родительский дом. Родители словно бы вычеркнули её из своей жизни, они не писали ей писем, а она не могла написать первой, боясь показаться слабой.

            Она не помнила, говорила о том, что собирается в Пятигорск.

            Однако, выйдя из дома с небольшим чемоданом, она даже не думала, что уже к вечеру потеряет всё.

            Блистающая лаком «шестёрка» остановилась прямо у её ног.

            - Марина Львоана, вы куда? – белозубо улыбнулся  сидевший за рулём парень.

            Страх и гордость лишили её мудрости. Да и шофёр казался совсем безобидным. Она даже не посмотрела назад, нет ли в салоне кого-то ещё.

            Очнулась она от холода и отвращения к самой себе.

Тело было уже порядком озябшим и совершенно голым.

Казалось, что она погрузилась в очередной кошмар. Кирпичные стены тупо взирали на неё аккуратными глиняными прямоугольниками, словно бы спрашивали: «Что же ты так, а?».

Она не могла дать им вразумительного ответа.

Теперь всё было противно в ней. Её, словно бы глупую девчонку, обвели вокруг пальца, а она не могла выбраться из этой коварной западни.

Тогда она ещё надеялась спастись. Парни казались ей просто глупыми шутниками.

 Она попыталась побегать. Но в темноте легко можно было упасть и не дай бог сломать ногу, или удариться обо что-либо виском.

И она замерла на столе. Тот был похож на операционный, поскольку холодил ей ягодицы. От этих ласк, она пару раз едва не обмочилась.

Парни не спешили прекращать свою шутку.

Марине стало стыдно. Она не могла ничем доказать , что до сих пор учительница. А что, если её продадут, продадут, как вещь. Или потребуют выкуп?

Парни пришли. Она пыталась напугать их словами, но посл пары оплеух подавилась криком, и упав на колени, заплакала.

Она впервые плакала, не боясь испортить себе макияж. В темноте его было попросту не видно, да и никто из парней не спешил ей подносить зеркало.

Они попросту мяли её податливое тело, словно бы резинового пупса. Марина плакала, грозила тем, что обратится в милицию, но её не слушали. Они смеялись над её придуманными угрозами.

Тогда она стала хныкать и чувствовать, как постепенно сдувается. Ещё недавно горделивая она смотрела теперь на всё снизу вверх и угодливо улыбалась.

Всё походило на страшный сон. Такие кошмары приходили к ней время от времени, в них она также чувствовала себя испуганным насекомым.

Один из парней зажег керосиновую лампу.

Теперь она была рада выполнять их прихоти. Парни превратили её тело в подобие школьной доски. Они писали на нём грязные плоские слова и заставляли угадывать ругательство, появляющееся на некогда чистой коже.

Тут перебывали все кого она  так боялась. Теперь они отыгрывались на её теле и заставляли плакать.

Она уже сожалела, что гнобила этих парней. Выставляя себя перед ними этакой Снежной Королевой. Теперь за её гордость расплачивалось её изнеженное тело. Парнишки отыгрывались на нём за двойки и замечания, за злость отцов и недовольство старших братьев.

Теперь она охотно поползла бы домой. Поползла, словно бы потерявшая хозяина собака. Но её не выпускали из этой холодной могилы. Парни знали, что она должна умереть. И умереть здесь.

Она покупала себе часы краткого сна старательным языком. Парням нравилось, как она сосёт члены. Теперь ей не было времени для разговора, язык был постоянно занят и елозил по очередному детородному органу с живостью мокрой тряпки, моющей школьную доску.

Парни заставили её вспомнить об одном случае.

Она только что вошла в свой дом. Вошла и заметила довольно потрепанную книжку.

Она лежала на полке.

Это было Евангелие.

Пальцы зачем-то взяли эту книжку. Взяли скорее из любопытства

Она раскрыла ей и прочитала следующее:

«У некоторого человека были два сына; младший из них сказал отцу: Отец! дай мне следующую мне часть имения. И отец разделил имение сыновьям. Вскоре младший сын, собрав все, пошел в дальнюю страну и там расточил свое имение, живя распутно.

Когда же он прожил все, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться. Он пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его в поле пасти свиней. И он рад был, когда мог наесться корма свиней, но никто не давал ему. Проведши же в себя, он сказал: «Сколько наемников у отца моего довольствуются хлебом с избытком, а я умирая от голода? Встану, пойду к отцу моему и скажу ему: Отец! Я согрешил против неба и перед тобой и уже недостоин называться сыном твоим, прими меня в число наемников твоих».

Он встал и пошел к отцу своему. И когда еще он был далеко, увидел его отец и сжалился над ним, побежал и, кинувшись ему на шею, стал целовать его. Сын оказал ему: «Отец? Я согрешил против неба и перед тобой и уже недостоин называться сыном твоим». И отец сказал рабам своим: «Принесите лучшую одежду и оденьте его, наденьте перстень на руку ему и обувь на ноги. И приведите откормленного теленка и заколите, станем есть и веселиться, ибо сей сын мой мертв был и ожил, пропадал и нашелся». И начали веселиться.

Старший же сын был в поле; возвращаясь домой, он услышал пение и ликование. Призвав одного из слуг, он спросил, что это значит. Тот отвечал ему: «Брат твой пришел, и отец заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым». Старший сын осердился и не хотел войти. Тогда отец его, вышёдши, позвал его. Но он сказал отцу: «Я сколько лет служу тебе и всегда исполнял твои приказания, но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими. А когда пришел тот сын твой, который промотал имение и жил распутно, ты заколол для него откормленного теленка». Отец сказал ему: «Сын мой? Ты всегда со мной, и все мое твое. А о том надо было радоваться и веселиться, что брат твой мертв был и ожил, пропадал и нашелся».

От этих слов ей тогда сделалось нехорошо. Марина попыталась воспринять всё, как шутку, но что-то мешало ей быть по-прежнему весёлой. Радость от свободы сменилась некоторой боязнью.

Именно тогда она была готова ринуться назад, словно слишком пугливая кошка, побежать за помощью к тем, кого так не любила.

Они и теперь моги её спасти. Просто не поверить той лжи, которую она написала своими нарочито вывернутыми каракулями.

Но письмо или затерялось в пути, или попросту было такой же фикцией, как такие смелые и умные милиционеры.