Скрип лестничных ступеней заставил её очнуться. Она не помнила, как оказалась в этом пропахшем стылостью помещении. Тело мёрзло и напоминало брошенную на деревянную колоду свиную тушу. Марина с ужасом ощупала себя – все четыре конечности были на своих местах – но страх от того стал гуще и непривычнее.
Но тот словно клеем был намазан. Её бросили, как витринную куклу – брезгливо и подло. Её – лучшую учительницу этого задрипанного поселения.
Ещё недавно всё было иначе.
Она помнила, как вкусно и гордо произносила: «Здравствуйте, дети. Я ваша новая учительница. Меня зовут – Полонская Марина Леонидовна.
Все эти аборигены не сводили с неё глаз. Они таращились, как дикари, норовя произнести непонятные слова. А она продолжала ходить между рядами парт, как по подиуму, словно бы не собираясь учить, а только демонстрировать надетый на неё модный брючный костюм.
Теперь её тело было обнажено. Оно страдало от неизвестности – разыгравшаяся в душе буря, вспенивала содержимое желудка – Марина боялась опозориться ещё сильнее.
Внезапно ей в глаза ударил сноп электрического света. Она заморгала и инстинктивно потянулась к грудям, сооружая из своих рук, нечто похожее на косой андреевский крест или букву «Х».
-Здравствуй, произнёс один из вошедших. Она не могла впитать их всех, глаза разбегались, не понимая, за кем их этой своры нужно следить. Парни усмехались.
- Немедленно отпустите меня! Я на Вас в милицию пожалуюсь! - закричала она, словно бы глупая и надменная дурочка, пытаясь отогнать от себя хулиганов, как злых и голодных собак.
В азарте, она как-то не заметила, как по ногам побежала какая-то едва заметная струйка. Организм предательски выдавал её секреты – а парни ловко и без лишних слов заставили её согнуть колени.
Ударившись голенями о пол, она заплакала. Парни что-то говорили. Их рокотливый говор проникал до самого сердца. И от этого ей было не по себе.
Нагота впервые была ей неприятна.
Обычно она любила разглядывать своё нагое тело. Любила это делать с того момента, когда поняла, что красива и желанна. И что с её маленькими, но желанными воротцами готово познакомиться множество разнообразных «ключей».
Только непонятная гордость мешала ей быть уступчивой. Гордость заставляла её говорить грубости и задирать нос. Гордость загнала её сюда, когда она не слушая директора начала экспериментировать с непонятными, а того ещё более неприятными учениками.
Для неё они все были похожими на одно лицо полинезийскими дикарями. В классе она с трудом, словно бы жуя бесконечную жвачку, произносила их фамилии и имена – а затем с чувством выполненного долга украшала клеточки классного журнала цифрами «1» и «2».
Парни вполголоса ругали её. Но что-то им мешало возмутиться. Тогда она считала, что они боятся её. Но они только притворялись испуганными.
Зато теперь её страх был самым настоящим.
Парни стали говорить медленнее, слово «рабыня» мелькавшее тут и там стало понятнее. Марина понимала только одно, что это вряд ли могло быть сном – это было страшной и неизбежной явью.
- Я ничего не напишу! Слышите. И я вновь требую… Требую консула Российской Федерации…
«А вдруг я и впрямь уже не в России. Ведь они могли напичкать меня наркотиками? Как болит голова. И ещё этот свет… Надо зажмуриться… Боже, как стыдно.
Она впервые стыдилась своего тела. Тела, которое вызывало зависть у подруг по классу, а затем и по институтской группе, где она была самым ярким цветком – она – тёзка знаменитой польской авантюристки.
Вряд ли та Марина также стояла на коленях и, испуганно дрожа, повиновалась брезгливым приказам. Боясь, что поперхнётся, чем-то очень толстым и вонючим.
Ей ещё не приходилось так унижаться. Даже что-то сделать она не могла, от страха тело словно бы примёрзло к полу – оно напоминало теперь искусно обработанный сугроб.
Её били… Били брезгливо, словно бы ком теста.
Прошлое накатило тяжёлой волной.
Всего каких-то полтора года назад она ещё могла всё исправить.
Родители, молча, наблюдали, как она собирает свои вещи, как нарочито долго складывает в сумку свои платья и блузки.
Им казалось, что она только играет в уход.
Да она сама ждала, что её остановят, попросят вернуться.
Но этого не случилось.
Она ненавидела этих людей. Они слишком быстро состарились. Особенно мать, которая напоминала собой сувенирную фигурку толстой свинообразной тётки.
Тогда Марине хотелось отхлестать их злыми словами. Именно они были виноваты, что она оказалась именно тут – в непонятном и неприятном месте, где её все жаждали, но совсем не любили.
«Ну, чё… Будешь родокам маляву строчить!?
- Будет. Она умная девушка. У неё красный диплом.
Боже, где мои вещи, документы… А если меня…
Она опасалась открывать рот, боясь поперхнуться тем, что так желало оказаться на её языке. Парни не скрывали своей похоти. Они готовы были перелить это бездарное дьявольское варево в неё, заставив дёргаться и извиваться, подобно подопытной лягушке.
То ли от слёз, то ли от усталости строки перед глазами расплывались.
«Дарагие маи радители!» - писала она, подражая чеховскому герою. – Я нашла харашего малчика. И мы с ним паидим на Чирное море. Он очинь багат, и у него есть «Мирсидес!»
Она старательно коверкала слова, боясь лишь того, что парни заметят эту уловку и наградят подзатыльником. Всё тело, словно бы одеревенело от ударов. Изнеженные бёдра слегка пощипывало от мокроты – а перед глазами плясали яркие, слово бы монпансье, точки всех цветов радуги.
За такое вот «сочинение» она с радостью поставила кол. Также писали и те, кого она презирала – они словно бы не желали быть грамотными.
«Ну, вот, а то милицией стращала. Далеко твоя милиция – к нам участковый второй месяц носа не кажет. Ну, вставай.. Будем тебя учить уму разуму… Отучила своё – теперь сама поучись…
И она училась.
Что-то пошло как-то не так, что-то предало её – ведь не могло же быть так, что она заслужила всё это.
Она даже подумать не могла, что станет лежать на жёстком впивающейся в тело скамье, лежать и равнодушно впускать в себя очередной набухший от похоти член.
Они были всюду. Парни пользовались её беспомощностью и страхом – они исследовали все её «дырки» - и веди себя, как изголодавшиеся дикари.
«Это ненадолго… Это кончится… Это мне снится…»
Это впрямь могло сойти за послепраздничный кошмар, когда все комплексы выползают наружу, словно бы гной из раны. Она не могла себе представить, что станет так покорна, что будет бояться этих презираемых ею существ
В краткие минуты забытья она оказывалась в прошлом.
Она понимала, что когда-то сделала неверный шаг, но вот когда точно – не могла припомнить.
Возможно ещё в школе, когда их всех на старом «КАВЗике» певезли на просмотр фильма по мотивам драмы Александра Пушкина.
Не взяли лишь откровенных хулиганов
Она сидела рядом с Ксенией. Эта скромница была отчего-то ненавистна, словно бы ей приходилось сражаться с ней. Марина поймала себя на странной, не свойственной девушкам мысли – она вдруг подумала, что вероятно без одежды эта скромница будет выглядеть ещё смешнее. Она старательно совлекла всё до нитки с этого ненавистного ей тела – и улыбнулась, ведь эта скромница даже не догадывалась о своей мнимой наготе.
Сама она очень дорожила своим телом. Оно именно оно и привлекало взгляды парней, которые так подло выдавали их щенячью натуру. Парни были бы рады поиграть и её грудями и провести рукой по вспотевшим от восторга ягодицам – и вообще перейти сразу на второй уровень, где слова только мешают.
Она боялась обмануться. Она вела себя как начинающий алкоголик за богато накрытым столом, не зная, какую из бутылок открыть первой.
Ксения была лишена таких метаний. Вероятно, она не догадывалась об этих отношениях, даже не думала о них. А вот пышущая, как маленький костерок Марина – была совсем другим человеком.
Её снегурочкообразная фигура, боялась стать жидкой. То ли солнце, то ли огонь в душе грозил этому телу полным растапливанием. Она даже почувствовала, как тяжело её меховое пальто.
Страшнее всего было покраснеть. Она вдруг подумала, что румянец сделает её некрасивой, что именно тогда над ней станут потешаться.
В тёмном и от того ещё более загадочном кинозале мысли стали острее.
На широком экране жила Русь ушедшего в небытиё семнадцатого столетия. Она смотрела на экран и удивлялась, как раньше не догадывалась, что драма Пушкина о незадачливом русском царе, обогнавший своё время киносценарий.
Вид наглого до дерзости юноши сладко волновал сердце. Она вдруг подумала, что охотно бы показала себя этому наглецу. Она охотно бы встала там, у фонтана – встала и сказала всё совсем иначе, не боясь показаться провинциальной и подлой дурой.
Имя, проклятое имя опять властвовало над её телом.
И вот тогда она почувствовала себя воплощением молодой шляхтёнки – той самой, что так бездарно провела свои годы.
От воспоминаний её отвлекли лишь удары плети. Её вновь пороли, находя в этом занятии, что-то особо ценное.
Наверняка так поступали и той пришелицей из Литвы. Марина уже была другой, она тщетно искала для себя имя – его стёрли из её к памяти точно так же, как она привыкла стирать возмутительные каракули своих учеников со школьной доски.
«Неужели и та Марина также валялась, словно подлая тварь, сжимаясь от стыда!» - думала тёзка полячки.
Парни просто тормошили её как куклу- их пальцы мяли всё, словно бы резину, мяли и были готовы мять и дальше.
Ои ушли только часа через три, когда она рухнула и на время забылась. Она уже не хотела никуда жаловаться – напротив, боялась, что эти страшные люди попросту убьют её – такую красивую и ещё вчера совершенно свободную
Помочь сайту
Поздравления
