БИМ ВТОРОЙ

БИМ ВТОРОЙ
 
    Ни одну из своих собак я так не жаждал пристрелить, как  этого Бима второго. Я люблю собак, но в своё время, он определённо бы схлопотал у меня если не пулю, то заряд картечи точно. Так он меня злил. Если Бим первый был большой, несколько крупнее и несколько длиннее  полицайки, этот же малый был ростика неказистого, поскольку родная мама его была  Герта, почти чистокровная карело-финская лайка, а, как известно, эти собаки едва переваливают сорок сантиметров в холке. Но поскольку Бим второй был не чистокровным, а уже во втором поколении, то от породы наследовал только маленький рост и легкие стати, да по масти был серый, а не красный, что почти обязательно для данной породы.  Поскольку он родился весной 1996 года, а зимой я уже развелся с женой, то меня и попросили убраться подальше с глаз долой, так что Бим успел попасть только на осеннюю охоту, что, может быть, и спасло его от расправы, если бы он ещё не пошёл и на вторую осень. У меня тогда, кроме этой псины и его мамаши, был прекрасный кобель русско-европейской лайки - Джек, то в ещё одной собаки особой надобности как бы и не было. Но Герта была несколько трусовата и работала по крупному зверю только в паре с Джеком, то я решил завести ещё одну зверовую собаку.  И завёл. То есть этого самого Бима второго завёл..
     После чего ругался, но ругаться хоть и не очень хорошо, но про себя и довольно  сильно-таки и чаще матерно. Поскольку выбирал и оставил щёнка дед, а не я. Во-первых, этот пёс оказался мелким, о чем я уже говорил, а мне нужна была зверовая собака, которая бы работала в паре с Джеком, по кабану и барсуку. Это собака должна быть не менее полуметра в холке, а желательно и поболее, мощная и смелая. Охотится на белку и прочую мелочь, я не собирался, так как шкурки никто не принимал, и сбыть их было тогда большой проблемой. Ещё, почему я хотел иметь в своре не менее трёх собак, потому, что при хорошем вожаке, они ставит, точнее останавливают, любой табун кабанов. При меньшем количестве псов, кабаны всегда находят лазейку в рядах нападающих и идут на прорыв, а на ходу остановить этот танк способна не всякая собака, да идёт тот по таким чащобам, что пролезть не только человеку, но и собаки не так просто. Я уже имел опыт работы со сворой, и, потому, завел ещё одного пса. Нужда в том была приличная.  Так как народу, восседающего на моей шеи, не только не уменьшилось, но и как-то даже и прибавилось. В 1995 году вернулась из заморских стран Анька, дочь мадам от первого брака, которая нажилась со своим богатым солдатиком, прижив  от него сына и поимев от него только чайный сервиз и кучу обид. Так что мяса мне требовалось добывать не на шестерых, как было раньше, а на восьмерых, а затем на девятерых, так как у Аньки тотчас появился и собственный хахаль, который тут же поселился в нашей квартире. Я попросил оставить собаку из помета Герты. Но дед, поскольку он был старый собачник, и считал, что в этом-то деле он разбирается лучше любого другого, то и выбрал собаку согласно общего разумения: крепкого, активного щенка, квадратной сложки, тем паче самого боевого в помете. Но поскольку он имел дело столько с собаками одной породы или двух, а не с несколькими, то здесь и угодил в очень конкретную лужу. Лужа эта, в переводе на русский язык, звучит так: карело-финские лайки, как мелкие собаки, развиваются быстрее своих более крупных собратьев, то и активнее других пород, а сложка у этих собак  в детстве всегда идеальна. Они крепкие, подвижные, более развитые, но – мелкие. Следовательно, для кабаньей охоты они никак не подходят. Вместо сплоченной зверовой стаи к осени я имел одну хорошую зверовую псину, одну сучонку, которая больше работала по мелочи, и совсем бестолкового малолетку. Ему было уже месяцев семь, а он был полным нулем. Зеро есть зеро. Без признаков какого-либо понятия об охоте. Не только понятия, но и каких-то посылок на то, что он способен стать хотя бы посредственной охотничьей собакой. Зверь его просто не интересовал. Как и все мои собаки, он отправился в лес, сразу после того, как стал следовать за человеком. Поскольку он был небольшой, то и развился довольно рано и предельных своих размеров достиг к месяцам пяти. Если бы он ходил один и мало обращал внимание на зверя, то это можно было объяснить тем, что он просто не знает на кого охотиться, но здесь был случай прямо противоположный. На зверя он просто не обращал внимания. Особенно это проявилось осенью. Я, как обычно, в октябре взялся ощипывать барсучье поголовье  на дальних и приближенных сопках. Собаки загоняли не одного и не два барсука в дупла, а затем устраивали свалки с ними, так как я специально выгонял их оттуда ещё крепкими и не сильно хмарыми, так как намеренно делал так, чтобы те не угорели в нём от дыма, коим я их там угощал для сговорчивости. Специально для собак. Славный же Бим не принимал никакого участия в этих сварах. Правда, пару раз за все время гавкнул на них, но укусить ни  одного, не укусил. Руки у меня так и чесались, нажать на курок, но собаколюбие во мне взяло верх, и Бим пережил этот период довольно успешно. Кроме того, меня поражала в нем редкая выносливость. Он, казалось, никогда не устает. Я мотался по двенадцать- пятнадцать часов, и все это время Бим беззаботно носился по  лесу впереди меня, в то время как другие собаки уже тащились следом, свесив хвосты и высунув языки. Среди них была и его родная мать, но она слишком быстро жирела и даже осень не придавала ей особой стройности.
     Зимой 1996 года, как я уже говорил, я ушёл из семьи, и собаки мои оказались в заточении. Их заперли в бывшую стайку.  Кроме трёх выше названых собак у деда жила ещё болонка, которая была ровесницей Бима второго. Точнее не болонка, а "болон", так как был мужского рода, и папа его явно не нежился по подушкам в каком-нибудь замке или городской квартире, а бродил по окрестностям Г-ки, и его происхождение и порода была приближена к тому сброду, что мы имеем  ныне по таежным деревням. Хорошую собаку там найти трудно, если не считать тех, кто разводит заводских лаек, но это в основном профессиональные охотники.
    Впрочем, эта болонка мужского рода не попала в заключение, хотя и бродила в своре с моими собаками и показывала что-то даже похожее на разумную работу. В заключение  оказались все остальные собаки и Бим второй с ними. Через год, на следующую зиму, от чумки умер Джек и этот "болон". Джек сильно разжирел, а он каждую осень доводился мною до состояния скелета. Изменения режима и весовых кондиций убило его. Впрочем, собаки не живут без своих хозяев. Это было только подтверждение правила. Сучонка была молода, а Бим  был ещё совсем пацан.
   Через четыре года я вернулся. Пес, который просидел в заточении почти всю жизнь, естественно был дрянным охотником. Он боялся не только леса, зверей, но и людей. Сучонка, без Джека, отказалась работать по крупному зверю и даже перестала гонять барсуков, что редко бывает среди собак, но она явно была вторым номером. Жизнь в семье у меня не связывалась, постоянные ссоры и конфликты привели к тому, что я уехал в 2002 году из У-ка. Вернулся я только через два года. Из всех собак у тёщи остался только этот кобелёк. Восемь лет проведенные в заключение не способствовали его развитию, особенно в области охоты. Кроме того, когда я оказался в деревне, то он, ко всему прочему, сильно болел. Шерсть его свалялась, и сам он стал походить на скелет. Но, поскольку  другой собаки у меня не было, а тёще собака была не нужна, поскольку ей не только собаки, но и сама жизнь, обремененная полупарализованным сыном, стала по фигу,  то и заводить ещё одну она не стала. Бим, хоть и больной, но таскался за мной повсюду. Мешать он мне не мешал, поскольку от прежней прыти у него ничего не осталось, то, побегав с полчаса, он пристраивался ко мне сзади и благополучно тащился следом. Если я ускорялся или быстро шёл в гору, то он сильно отставал, но позднее, когда я направлялся вниз или шёл по более легкой для ходьбы местности, догонял меня. Ему было уже десять лет, а он оставался таким же недотепой. Правда пару барсуков я все-таки и с ним взял. Все считали, что он сдохнет, но после смерти тёщи я его отцепил, так как теперь он торчал во дворе на цепи с хомутом на шеи, а не в стайке. Бегая по двору, он, на удивление, за лето поправился и даже отъелся, так что к осени он имел приличный загривок и толстую шею борца, но оставался таким же поджарым, как и прежде. Правда, мания преследования моей особы, превратилась у него в маниакальную привычку. Другие собаки, если я уходил без них, меня не искали, а этот же, даже будучи где-то в бегах, находил меня всегда. Сидя на солонце, я почти всегда слышал шорох его шагов, после чего появлялся этот пес, которого я, по причине своей опытности, отличал  по ходу от кабана, барсука или иной живности. Он иногда меня не видел на дереве, но всегда ждал, на том месте, где терял след, пока я не слезал вниз, весьма раздраженный тем, что он попортил мне охоту. С этого момента он пошёл по зверю. Это-то на одиннадцатом году жизни! Он перестал бояться барсуков, шёл на кабана, но удержать его, конечно, не мог, оставляя их довольно скоро из-за старости и слабости.  Осенью я трижды ходил на барсуков, но ненадолго. Не более полуночи, и за эти три ночи было взято три барсука. Так как таскать барсука на загривке утомительно, то я сразу возвращался домой, прекращая охоту на этом.
     Он яростно атаковал и держал зверя. Даже пытался по мере возможности душить. Что ни разу не случалось с ним ранее. Одним словом, он превратился из совершенно трусливой и никчемной собаки в собаку хорошую, даже помешанную на охоте. Я порадовался этому факту, надеясь, что его хватит ещё на следующий сезон, поскольку чутье у него оставалось ещё весьма хорошим. К зиме он приболел, но мне казалось, что  он оклемается, и на следующую осень у меня будет полноценная собака.
  В эту субботу я пошёл на охоту за дендрарий в сторону  Кабаньего, правда, не на прямую, а сделав довольно большой круг. Там я наткнулся на позавчерашние кабаньи следы и решил их проследить, надеясь, что они выведут на их же свежие наброды. Следы привели меня к самому дендрариям, где, расширяя его, вырубили некогда лес, и на этом месте образовалось густая поросль, которая состояла из молодняка деревьев несколько толще карандаша. Кабаны там  и остановились, но их вспугнул в тот же день какой-то охотник и ушёл по их следам. Так что мне пришлось бросить их, зная, что если кабанов поднять, то они могут идти километров десять не останавливаясь. Тут же по карандашнику вертались два соболя. Это было в декабре, а в этот период у этого зверя ложный гон. Самец гонит самку почем зря и, потому, ранее считалось, что гон у соболя в декабре. Пройдя ещё метров сто, я услышал яростный лай Бима. Зверёк, которого облаивала собака, находился в метрах двухстах от меня.
   Я пошёл на лай с большою осторожностью и был ещё довольно далеко, метрах в ста. Собаку я уже видел, но разглядеть зверя на дереве, которое облаивала собака, не мог. Я стал подходить ближе. Бим увидел меня и стал ещё  яростней лаять. В это время его внимание привлек шорох. Он оглянулся на дерево, которое стояло метрах в двадцати пяти, и даже побежал к нему, решив перепоручить мне соболя, которого он загнал на березу и держал там. В это время тот решил дать тягу, сочтя, что момент для бегства весьма подходящий. Соскочив на землю, он рванул прочь от меня. Следом пронесся Бим. То, что он найдет зверя, я не сомневался. Но лая не было продолжительное время. Я забеспокоился. Соболь просто не мог далеко уйти от собаки.  Посмотрев то дерево, где сидел второй зверек и, убедившись в том, что и тот решил убраться подальше, я пошёл вслед за собакой. Поскольку он шёл уверенно по соболиным следам, срезая изгибы и петли, я и держался именно его следов, а не убегающего зверя. Перейдя небольшую просеку, я неожиданно наткнулся на лежащего Бима. Он был мертв. Я думал, что кто-то убил его, но выстрела я не слышал. Осмотрев место, где он лежал, следов картечи я не обнаружил, и крови тоже нигде не было. Он просто сделал последний прыжок и умер на бегу… Вот и всё.
    Я похоронил его здесь же, закидав его сучьями возле поваленного дерева. Это была единственная моя собака, которую я сам вырастил и похоронил. Я похоронил охотника. Настоящего охотника, а не того пса, которого я хотел застрелить много, много лет назад.
   Пришло время. Старое рушилось неумолимо. Рассыпалось в пыль прямо у меня в руках. У меня ломались старые вещи, рушились старые отношения, уходило из жизни то, чем я жил много лет. Со смертью этой собаки умер во мне большой кусок жизни... Закрылась глава. Я перехлестнул ещё одну страницу в ней, сделав один шаг к небытию, простившись ещё с одним своим другом. Да, говорят, что только праведникам бог даёт лёгкую смерть

© Copyright: Игорь Николаевич Макаров, 2015

Регистрационный номер №0299306

от 21 июля 2015

[Скрыть] Регистрационный номер 0299306 выдан для произведения: БИМ ВТОРОЙ
 
    Ни одну из своих собак я так не жаждал пристрелить, как  этого Бима второго. Я люблю собак, но в своё время, он определённо бы схлопотал у меня если не пулю, то заряд картечи точно. Так он меня злил. Если Бим первый был большой, несколько крупнее и несколько длиннее  полицайки, этот же малый был ростика неказистого, поскольку родная мама его была  Герта, почти чистокровная карело-финская лайка, а, как известно, эти собаки едва переваливают сорок сантиметров в холке. Но поскольку Бим второй был не чистокровным, а уже во втором поколении, то от породы наследовал только маленький рост и легкие стати, да по масти был серый, а не красный, что почти обязательно для данной породы.  Поскольку он родился весной 1996 года, а зимой я уже развелся с женой, то меня и попросили убраться подальше с глаз долой, так что Бим успел попасть только на осеннюю охоту, что, может быть, и спасло его от расправы, если бы он ещё не пошёл и на вторую осень. У меня тогда, кроме этой псины и его мамаши, был прекрасный кобель русско-европейской лайки - Джек, то в ещё одной собаки особой надобности как бы и не было. Но Герта была несколько трусовата и работала по крупному зверю только в паре с Джеком, то я решил завести ещё одну зверовую собаку.  И завёл. То есть этого самого Бима второго завёл..
     После чего ругался, но ругаться хоть и не очень хорошо, но про себя и довольно  сильно-таки и чаще матерно. Поскольку выбирал и оставил щёнка дед, а не я. Во-первых, этот пёс оказался мелким, о чем я уже говорил, а мне нужна была зверовая собака, которая бы работала в паре с Джеком, по кабану и барсуку. Это собака должна быть не менее полуметра в холке, а желательно и поболее, мощная и смелая. Охотится на белку и прочую мелочь, я не собирался, так как шкурки никто не принимал, и сбыть их было тогда большой проблемой. Ещё, почему я хотел иметь в своре не менее трёх собак, потому, что при хорошем вожаке, они ставит, точнее останавливают, любой табун кабанов. При меньшем количестве псов, кабаны всегда находят лазейку в рядах нападающих и идут на прорыв, а на ходу остановить этот танк способна не всякая собака, да идёт тот по таким чащобам, что пролезть не только человеку, но и собаки не так просто. Я уже имел опыт работы со сворой, и, потому, завел ещё одного пса. Нужда в том была приличная.  Так как народу, восседающего на моей шеи, не только не уменьшилось, но и как-то даже и прибавилось. В 1995 году вернулась из заморских стран Анька, дочь мадам от первого брака, которая нажилась со своим богатым солдатиком, прижив  от него сына и поимев от него только чайный сервиз и кучу обид. Так что мяса мне требовалось добывать не на шестерых, как было раньше, а на восьмерых, а затем на девятерых, так как у Аньки тотчас появился и собственный хахаль, который тут же поселился в нашей квартире. Я попросил оставить собаку из помета Герты. Но дед, поскольку он был старый собачник, и считал, что в этом-то деле он разбирается лучше любого другого, то и выбрал собаку согласно общего разумения: крепкого, активного щенка, квадратной сложки, тем паче самого боевого в помете. Но поскольку он имел дело столько с собаками одной породы или двух, а не с несколькими, то здесь и угодил в очень конкретную лужу. Лужа эта, в переводе на русский язык, звучит так: карело-финские лайки, как мелкие собаки, развиваются быстрее своих более крупных собратьев, то и активнее других пород, а сложка у этих собак  в детстве всегда идеальна. Они крепкие, подвижные, более развитые, но – мелкие. Следовательно, для кабаньей охоты они никак не подходят. Вместо сплоченной зверовой стаи к осени я имел одну хорошую зверовую псину, одну сучонку, которая больше работала по мелочи, и совсем бестолкового малолетку. Ему было уже месяцев семь, а он был полным нулем. Зеро есть зеро. Без признаков какого-либо понятия об охоте. Не только понятия, но и каких-то посылок на то, что он способен стать хотя бы посредственной охотничьей собакой. Зверь его просто не интересовал. Как и все мои собаки, он отправился в лес, сразу после того, как стал следовать за человеком. Поскольку он был небольшой, то и развился довольно рано и предельных своих размеров достиг к месяцам пяти. Если бы он ходил один и мало обращал внимание на зверя, то это можно было объяснить тем, что он просто не знает на кого охотиться, но здесь был случай прямо противоположный. На зверя он просто не обращал внимания. Особенно это проявилось осенью. Я, как обычно, в октябре взялся ощипывать барсучье поголовье  на дальних и приближенных сопках. Собаки загоняли не одного и не два барсука в дупла, а затем устраивали свалки с ними, так как я специально выгонял их оттуда ещё крепкими и не сильно хмарыми, так как намеренно делал так, чтобы те не угорели в нём от дыма, коим я их там угощал для сговорчивости. Специально для собак. Славный же Бим не принимал никакого участия в этих сварах. Правда, пару раз за все время гавкнул на них, но укусить ни  одного, не укусил. Руки у меня так и чесались, нажать на курок, но собаколюбие во мне взяло верх, и Бим пережил этот период довольно успешно. Кроме того, меня поражала в нем редкая выносливость. Он, казалось, никогда не устает. Я мотался по двенадцать- пятнадцать часов, и все это время Бим беззаботно носился по  лесу впереди меня, в то время как другие собаки уже тащились следом, свесив хвосты и высунув языки. Среди них была и его родная мать, но она слишком быстро жирела и даже осень не придавала ей особой стройности.
     Зимой 1996 года, как я уже говорил, я ушёл из семьи, и собаки мои оказались в заточении. Их заперли в бывшую стайку.  Кроме трёх выше названых собак у деда жила ещё болонка, которая была ровесницей Бима второго. Точнее не болонка, а "болон", так как был мужского рода, и папа его явно не нежился по подушкам в каком-нибудь замке или городской квартире, а бродил по окрестностям Г-ки, и его происхождение и порода была приближена к тому сброду, что мы имеем  ныне по таежным деревням. Хорошую собаку там найти трудно, если не считать тех, кто разводит заводских лаек, но это в основном профессиональные охотники.
    Впрочем, эта болонка мужского рода не попала в заключение, хотя и бродила в своре с моими собаками и показывала что-то даже похожее на разумную работу. В заключение  оказались все остальные собаки и Бим второй с ними. Через год, на следующую зиму, от чумки умер Джек и этот "болон". Джек сильно разжирел, а он каждую осень доводился мною до состояния скелета. Изменения режима и весовых кондиций убило его. Впрочем, собаки не живут без своих хозяев. Это было только подтверждение правила. Сучонка была молода, а Бим  был ещё совсем пацан.
   Через четыре года я вернулся. Пес, который просидел в заточении почти всю жизнь, естественно был дрянным охотником. Он боялся не только леса, зверей, но и людей. Сучонка, без Джека, отказалась работать по крупному зверю и даже перестала гонять барсуков, что редко бывает среди собак, но она явно была вторым номером. Жизнь в семье у меня не связывалась, постоянные ссоры и конфликты привели к тому, что я уехал в 2002 году из У-ка. Вернулся я только через два года. Из всех собак у тёщи остался только этот кобелёк. Восемь лет проведенные в заключение не способствовали его развитию, особенно в области охоты. Кроме того, когда я оказался в деревне, то он, ко всему прочему, сильно болел. Шерсть его свалялась, и сам он стал походить на скелет. Но, поскольку  другой собаки у меня не было, а тёще собака была не нужна, поскольку ей не только собаки, но и сама жизнь, обремененная полупарализованным сыном, стала по фигу,  то и заводить ещё одну она не стала. Бим, хоть и больной, но таскался за мной повсюду. Мешать он мне не мешал, поскольку от прежней прыти у него ничего не осталось, то, побегав с полчаса, он пристраивался ко мне сзади и благополучно тащился следом. Если я ускорялся или быстро шёл в гору, то он сильно отставал, но позднее, когда я направлялся вниз или шёл по более легкой для ходьбы местности, догонял меня. Ему было уже десять лет, а он оставался таким же недотепой. Правда пару барсуков я все-таки и с ним взял. Все считали, что он сдохнет, но после смерти тёщи я его отцепил, так как теперь он торчал во дворе на цепи с хомутом на шеи, а не в стайке. Бегая по двору, он, на удивление, за лето поправился и даже отъелся, так что к осени он имел приличный загривок и толстую шею борца, но оставался таким же поджарым, как и прежде. Правда, мания преследования моей особы, превратилась у него в маниакальную привычку. Другие собаки, если я уходил без них, меня не искали, а этот же, даже будучи где-то в бегах, находил меня всегда. Сидя на солонце, я почти всегда слышал шорох его шагов, после чего появлялся этот пес, которого я, по причине своей опытности, отличал  по ходу от кабана, барсука или иной живности. Он иногда меня не видел на дереве, но всегда ждал, на том месте, где терял след, пока я не слезал вниз, весьма раздраженный тем, что он попортил мне охоту. С этого момента он пошёл по зверю. Это-то на одиннадцатом году жизни! Он перестал бояться барсуков, шёл на кабана, но удержать его, конечно, не мог, оставляя их довольно скоро из-за старости и слабости.  Осенью я трижды ходил на барсуков, но ненадолго. Не более полуночи, и за эти три ночи было взято три барсука. Так как таскать барсука на загривке утомительно, то я сразу возвращался домой, прекращая охоту на этом.
     Он яростно атаковал и держал зверя. Даже пытался по мере возможности душить. Что ни разу не случалось с ним ранее. Одним словом, он превратился из совершенно трусливой и никчемной собаки в собаку хорошую, даже помешанную на охоте. Я порадовался этому факту, надеясь, что его хватит ещё на следующий сезон, поскольку чутье у него оставалось ещё весьма хорошим. К зиме он приболел, но мне казалось, что  он оклемается, и на следующую осень у меня будет полноценная собака.
  В эту субботу я пошёл на охоту за дендрарий в сторону  Кабаньего, правда, не на прямую, а сделав довольно большой круг. Там я наткнулся на позавчерашние кабаньи следы и решил их проследить, надеясь, что они выведут на их же свежие наброды. Следы привели меня к самому дендрариям, где, расширяя его, вырубили некогда лес, и на этом месте образовалось густая поросль, которая состояла из молодняка деревьев несколько толще карандаша. Кабаны там  и остановились, но их вспугнул в тот же день какой-то охотник и ушёл по их следам. Так что мне пришлось бросить их, зная, что если кабанов поднять, то они могут идти километров десять не останавливаясь. Тут же по карандашнику вертались два соболя. Это было в декабре, а в этот период у этого зверя ложный гон. Самец гонит самку почем зря и, потому, ранее считалось, что гон у соболя в декабре. Пройдя ещё метров сто, я услышал яростный лай Бима. Зверёк, которого облаивала собака, находился в метрах двухстах от меня.
   Я пошёл на лай с большою осторожностью и был ещё довольно далеко, метрах в ста. Собаку я уже видел, но разглядеть зверя на дереве, которое облаивала собака, не мог. Я стал подходить ближе. Бим увидел меня и стал ещё  яростней лаять. В это время его внимание привлек шорох. Он оглянулся на дерево, которое стояло метрах в двадцати пяти, и даже побежал к нему, решив перепоручить мне соболя, которого он загнал на березу и держал там. В это время тот решил дать тягу, сочтя, что момент для бегства весьма подходящий. Соскочив на землю, он рванул прочь от меня. Следом пронесся Бим. То, что он найдет зверя, я не сомневался. Но лая не было продолжительное время. Я забеспокоился. Соболь просто не мог далеко уйти от собаки.  Посмотрев то дерево, где сидел второй зверек и, убедившись в том, что и тот решил убраться подальше, я пошёл вслед за собакой. Поскольку он шёл уверенно по соболиным следам, срезая изгибы и петли, я и держался именно его следов, а не убегающего зверя. Перейдя небольшую просеку, я неожиданно наткнулся на лежащего Бима. Он был мертв. Я думал, что кто-то убил его, но выстрела я не слышал. Осмотрев место, где он лежал, следов картечи я не обнаружил, и крови тоже нигде не было. Он просто сделал последний прыжок и умер на бегу… Вот и всё.
    Я похоронил его здесь же, закидав его сучьями возле поваленного дерева. Это была единственная моя собака, которую я сам вырастил и похоронил. Я похоронил охотника. Настоящего охотника, а не того пса, которого я хотел застрелить много, много лет назад.
   Пришло время. Старое рушилось неумолимо. Рассыпалось в пыль прямо у меня в руках. У меня ломались старые вещи, рушились старые отношения, уходило из жизни то, чем я жил много лет. Со смертью этой собаки умер во мне большой кусок жизни... Закрылась глава. Я перехлестнул ещё одну страницу в ней, сделав один шаг к небытию, простившись ещё с одним своим другом. Да, говорят, что только праведникам бог даёт лёгкую смерть

 

СВЕТ СРЕДИ НОЧИ

ПАРА СЛОВ О ГРАБЛЯХ