АПЛОЙ (фантастический роман), глава 12

Глава двенадцатая
 
         Глубокой ночью в клинике появился Эвердик. Сидя, как на иголках, в своей палате, мы с Рогнедом не смыкали глаз, уже почти пять часов ожидая результатов операции, которую доктор Ройтнер проводил над моей Тэнни. Девушка пострадала намного серьезней, чем он предполагал поначалу, и, к тому же, потеряла много крови. Когда к нам пришел ассистент доктора и объяснил, что, если Айка не даст сестре свою кровь, заменитель взять будет негде, у моего отца резко подскочило давление, ему стало дурно, и его срочно увели в отдельную палату под присмотр врачей. Айка же, хотя и ужасно побледнела, но, казалось, ничуть не удивилась и согласилась не колеблясь. Позже я узнал, что, еще когда мы ехали в машине в больницу имени Парацельса, Эвердик по телефону предупредил ее о том, что, вполне возможно, ей придется спасти Тэнни, так как никакую другую кровь девушке переливать было просто нельзя. Именно поэтому Айка тогда перестала плакать – она полностью осознала, насколько серьезного поступка от нее ожидают.
         Ассистент ушел с девочкой, а мы с Рогнедом остались вдвоем, переживая теперь за трех человек: к Тэнни добавились Айка и мой отец. Вообще же говоря, дело со всех сторон было дрянь. Возвращаться домой ни мне, ни Рогнеду в ближайшее время было нельзя – мою квартиру, как и дом Рогнеда, конечно же, осаждали журналисты. Они моментально разорвали бы нас на клочки, если бы нам вздумалось появиться. Не представляя себе, как долго мне удастся прятаться, я все же позвонил в Консулат и отменил предстоящую пресс-конференцию. Общаться со стервятниками от СМИ именно сейчас мне совершенно не хотелось. Кроме того, я до смерти боялся, что информация все-таки просочится и они пронюхают про клинику Ройтнера. Как отбиваться от них здесь, я не имел понятия. С экранов телевизоров, между тем, не сходили репортажи о случившемся, перемежающиеся всевозможными интервью со взявшимися откуда-то свидетелями, полицейскими чинами, представителями пражских властей. Консулат по-прежнему не комментировал события. Там ждали моей официальной реакции. Врачи больницы имени Парацельса, к их чести сказать, тоже никаких интервью не давали.
         Около трех часов ночи Эвердик вошел в нашу палату. Вообще, я не сомневался, что он приедет, но, если честно, ждал его только к утру, так как полагал, что он уже не в том возрасте, чтобы среди ночи, да еще после долгого, утомительного банкета, срываться с места и мчаться через всю Прагу неизвестно куда. Но мой бывший шеф мчался не неизвестно куда – он мчался к Тэнни, которая уже давно ходила в его любимицах. Ради нее он, наверное, полетел бы даже на Луну. Впрочем, того, что именно он расскажет нам о результатах операции, мы не ожидали. Но Эвердик, как и во все времена, сейчас тоже был осведомлен намного лучше нас. Он вошел грузной, стариковской походкой, держа в руках небольшой матерчатый мешочек, в котором что-то металлически позвякивало, глухо поздоровался и сел в кресло у стола. Выглядел он уставшим и осунувшимся, но взгляд имел ясный – тот самый консульский взгляд, которым он всегда видел все насквозь и который не раз проникал через завесы таких тайн, перед которыми опускались руки и подгибались колени у любого другого. Неторопливо развязав мешочек, Эвердик придвинул к себе фарфоровое чайное блюдце, стоящее на столе, и высыпал на него целую пригоршню каких-то странных изогнутых железок различной формы и размера – от совсем крошечных до довольно приличных кусков величиной с фортепианную клавишу.
         – Вот, – сказал он. – Надеюсь, вам хорошо видно?
         – Что это? – спросил я, ничего не понимая.
         – Своего рода реликвии, – ответил Эвердик. –  Все эти куски железа доктор Ройтнер только что вытащил из тела Тэнни. Пятьдесят шесть фрагментов взорвавшегося джипа. Прошу вас.
         Я почувствовал, что у меня холодеет спина.
         – Она жива? – спросил я шепотом, потому что у меня вдруг пропал голос. – Вы видели ее, шеф?
         По старой памяти я все еще называл Эвердика шефом.
         – Видел, – отвечал Эвердик. – Жива. Да, жива. Айка молодец, отдала ей столько крови… Теперь они, между прочим, кровные сестры, вы не находите? Ройтнеру потом руки поцелуете. Он Тигренка буквально из могилы достал. Теперь, говорит, все будет в порядке, операция прошла успешно, девочка выкарабкается. Ну, Уральцев, молись на своих дочерей. Скоро восемьдесят лет на свете живу, а таких девчат не видывал. И за что они тебя, дурака, так любят – ума не приложу!
         Он сделал знак, чтобы ему налили воды, и, когда я насифонил ему стакан газировки, спросил:
         – Ну, что думаешь делать, консул? Ты хоть понимаешь, что эта бомба тебе предназначалась?
         – Отлично понимаю, – кивнул я.
         – У Тэнни нюх, – продолжал Эвердик, как бы разговаривая сам с собой. – Она ее на взводе учуяла, как овчарка, натренированная на взрывчатку. Потрясающе, просто потрясающе! Так четко прореагировать, все решить за доли секунды, спасти человека и самой уцелеть!.. Склоняю голову. Это высший пилотаж. – И вдруг без паузы добавил резко, глядя на меня в упор: – Домой не езди, там журналистская свора. Отсидись пока здесь, а потом, если что, – на дачу. А вот в Консулат съездить придется. Официальное заявление сделать по-любому надо.
         Я вздохнул, безмолвно соглашаясь.
         – Как по-твоему, кто это на тебя так наехал? – продолжал Эвердик.
         – Понятия не имею, – развел я руками.
         – Это очень плохо, что ты не имеешь понятия. Ты консул по безопасности или кто? В подобных неожиданных ситуациях ты мгновенно должен брать все под контроль, у тебя должны на ходу рождаться версии, ты уже должен располагать планом действий на ближайшую перспективу, а ты сидишь и мямлишь, что не имеешь понятия! Или, может быть, ты ждешь, что дядюшка Эвердик, как всегда, придет и любую беду руками разведет? Нет, батенька, прошли те времена. Дядюшка Эвердик уже старый, уставший, обремененный болезнями человек, и, если бы речь шла не о Тигренке, он бы пальцем не пошевелил. Привыкай мыслить самостоятельно, иначе какой ты, к черту, консул!
         – Но не могу же я безосновательно подозревать людей в попытке заказного убийства!
         – Можешь! Тебе не обязательно распространяться о своих подозрениях, но подозревать ты можешь, и даже обязан, каждого, кто хоть как-то, хоть малейшим движением обратил на себя внимание. Ты знаешь своих недоброжелателей, примерно представляешь себе, кто имеет к твоей персоне доступ, достаточно близкий для того, чтобы заминировать твой личный автомобиль. Вот отсюда и пляши.
         – Но таких людей совсем немного, и все они либо мои родственники, либо искренние друзья, либо видные чины в Консулате и Совете Согласия.
         – Хорошо, отметем на время родственников и друзей. Что насчет чинов? Кто в Консулате может тебя по-настоящему ненавидеть?
         – Ну, скажем, вице-консул Унарис. Он так надеялся, что после вашего ухода займет место консула, и очень оскорбился, когда назначили меня, а не его. А кроме того, он уже наверняка знает, что я собираюсь отправить его на пенсию и назначить вице-консулом вот этого увальня.
         – Да не хочу я быть вице-консулом! – завопил Рогнед. – Чего вы ко мне пристали!
         – Ты не красна девица, чтобы мы к тебе приставали! – одернул его Эвердик. – Продолжай, Уральцев. Итак, Унарис.
         – Но, шеф, неужели вы думаете, что вице-консул способен меня заказать? – воскликнул я.
         – Хочешь знать, что я думаю? – нахмурился Эвердик. – Ладно. А думаю я, между прочим, что машину твою могли заминировать только в моем доме во время банкета. Там на нее почти всю ночь никто не обращал внимания, она стояла даже не в гараже, а на открытой парковке во внутреннем дворе, и к ней мог подойти кто угодно. Ну, что скажешь?
         – Но ведь Тэнни уехала на ней домой, и ничего не случилось.
         – Совершенно верно. Потому что тот, кто хотел тебя уничтожить, точно видел, что в машину села Тэнни, а не ты, вот он и не запустил часовой механизм.
         – Но, шеф, ведь на банкете были только свои! – взмолился я.
         – А ты как думал! Разумеется, свои, – согласился Эвердик холодно. – Не свой и не смог бы пронести взрывчатое устройство в мой дом. Это, вне всякого сомнения, сделал один из тех, кто обладает достаточно высоким статусом, который не позволяет досматривать его и его сопровождение на входном детекторе.
         – Но ведь там почти каждый гость имел такой статус!
         – Вот именно, мой милый. Ты очень догадлив.
         – Но как же, в таком случае?..
         – Вопросы безопасности, хочешь ты сказать? Очень просто. Так было и будет всегда. Это политика, и здесь совершенно не имеет значения, доверяет ли хозяин дома тем шишкам, которые его посещают. Они просто шишки, и этим все сказано. Ведь если к тебе вдруг нагрянет Генеральный секретарь Совета Согласия со всей своей свитой, ты не сможешь остановить его на пороге и обшарить ему карманы, прежде чем впустить в дом. Точно так же не сможешь ты обыскать и ни одного члена его свиты. Ты просто низко поклонишься и пригласишь их всех войти. Именно таким образом на любые официальные и неофициальные мероприятия, банкеты и приемы проникает множество случайных лиц: шофера, телохранители, всевозможная лакейская шваль…  Это мы с тобой, как пролетарии, ходим налегке, а у подобных господ с собой всегда не меньше роты сопровождения. Вот и посчитай, сколько всевозможных людей в течение ночи могло незаметно приблизиться к твоей машине. Среди них-то и был тот, кто ее заминировал по указанию своего шефа, кем бы он ни был.
         – Но в таком случае получается, что найти и наказать виновного практически невозможно, – подал голос Рогнед.
         – Отчего же? Совсем не получается, – пожал плечами Эвердик.
         – Но не сможем же мы обвинить в попытке заказного убийства, скажем, Генерального секретаря, даже если будем обладать неопровержимыми доказательствами! Мы даже Унариса не сможем в этом открыто обвинить!
         – А зачем обвинять? – Эвердик пожевал губами, поерзал и продолжал, понизив голос: – Ты прямо как дитя, Уральцев. Если у нас будут неопровержимые доказательства, но виновник будет так высок, что наказать его публично и по закону не окажется возможным, всегда можно использовать другие методы, не так ли?
         – Боже мой, шеф! – ахнул я в ужасе, поняв, о чем это он. – Бороться с ними их же методами!..
         – Так ты такой чистоплюй, что тебя это остановит? – Эвердик внимательно посмотрел на меня, потом взял с блюдца небольшой кусочек железа и вдруг сердито швырнул им в меня: – Тебя вот это остановит? Болван! Слюнтяй! Из его дочери вынули пятьдесят шесть железных осколков, а он тут ангела с крылышками изображает! Да если бы с моей внучкой случилось подобное и я точно знал, кто в этом виноват, я бы этого подонка так оформил, что его скелет только через тысячу лет археологи откопали бы! У тебя в руках власть, реальная сила, какой нет больше ни у президентов, ни у Генсека, и вообще ни у кого в мире! И ты всегда можешь использовать эту силу – по крайней мере, чтобы защитить свою семью. Или ты идеологически убежденный непротивленец? Не слышу ответа!  
         Он был в гневе, и я вдруг с удивлением понял, что полностью согласен со всеми его словами. Сказать об этом всдух я, однако, не решился. Я перехватил на себе какой-то странный, напряженный, сверлящий взгляд Рогнеда и вдруг вспомнил его слова о том, что с консульского места я могу вылететь со скандалом, и даже сам не замечу как. Вполне возможно, так оно и было бы на самом деле, если бы информация о том, что я поддерживаю предложенные Эвердиком методы работы, каким-либо образом просочилась из этой палаты в свет. Допускаю, что Эвердику было на это наплевать, – он ведь теперь частное лицо! Мне же подобная откровенность могла стоить места и, что еще важнее, репутации, поэтому я испугался и прикусил язык.
         Не дождавшись ответа, Эвердик окинул нас тяжелым взглядом:
         – Молчите? Ну-ну. С вами, стало быть, все ясно.
         – Консул не может злоупотреблять делегированной ему властью ради достижения каких-либо целей, тем более преследуя личные интересы, – вдруг медленно и внушительно произнес Рогнед. – Любые предпринимаемые консулом действия всегда должны и будут находиться в рамках правового поля.
         – Правда? – приподнял брови Эвердик.
         – Истинная правда, – кивнул Рогнед.
         Изумленно глядя на своего друга, я продолжал молчать. Эвердик стойко выдержал паузу, потом как-то весь обмяк и улыбнулся:
         – Ну, можно и так. В таком случае, можешь завтра же начинать официальное расследование инцидента. Сил у тебя достаточно, справишься. Я, конечно, помогу, чем удастся. У меня сохранились широкие старые связи, их можно использовать вполне легально. Если накопаю что-нибудь существенное, немедленно сообщу тебе, а ты уж действуй по своему усмотрению, раз такой принципиальный. Значит, пока на том и порешим.
         Я кивнул в знак согласия:
         – Спасибо, шеф.
         Когда Эвердик ушел, я сердито и испытующе посмотрел на Рогнеда:
         – Ну, и зачем ты его обидел?
         – Я обидел?! – воскликнул толстяк. – А тебе не подумалось, что он тебя открыто провоцировал?
         – Вообще-то, подумалось, – признался я, немного поразмыслив. – Вот только зачем ему это было нужно? Он ведь, вроде бы, искренне помочь хочет…
         – Если кто и может действительно помочь Тэнни и Айке, то это только их родители, и больше никто, – заявил Рогнед категорично.
         – В смысле? – озадачился я.
         – Давай для начала раз и навсегда выясним: признаёшь ли ты, что для обеих девочек я тоже в некотором смысле являюсь родителем?
         – Ну, разумеется! Разве я когда-нибудь это отрицал?
         – Хорошо, будем считать этот вопрос решенным. В таком случае, у меня к тебе одновременно просьба и совет, и я умоляю, чтобы ты меня послушался, как старого, проверенного друга и как человека, не чужого для Тэнни и Айки.
         – Боже мой, Рогнед, к чему такой пафос? – насторожился я. – Что это ты задумал?
         – Ты, кажется, собираешься назначать меня на новую должность? – сказал толстяк, всем своим видом требуя, чтобы я не вздумал принять его слова за шутку. – Вот и назначь меня начальником следственного отдела Консулата. Завтра же.
         – Ты что, с ума сошел? – изумился я. – Это же понижение по службе!
         – Вот и прекрасно! – вскричал Рогнед, яростно скрипнув кроватью. – Пусть все думают, что мы с тобой повздорили и ты специально меня разжаловал. Пусть и Эвердик так думает. Он даже в первую очередь. А я, между тем, заняв эту должность, незаметно, ненавязчиво и в непосредственном сотрудничестве с тобой поведу свое расследование покушения – параллельное официальному расследованию и расследованию Эвердика. Потом сравним все три результата. Если они совпадут – слава Богу, значит, все в порядке. А если не совпадут…
         – Ты подозреваешь Эвердика в двойной игре?! – ахнул я.
         – В отличие от тебя, я никогда до конца не доверял этому старому лису, – признался мой друг. – Поверь, Серега, я до сих пор не сомневаюсь, что, несмотря на столько прошедших лет, Эвердик все еще знает о наших девочках что-то, чего не знаем мы, и не преминет этим воспользоваться при первом же удобном случае. «Аплой» не умер. Это сказки для легковерных мальчиков. И Эвердик, конечно же, в курсе. Клянусь, он и сейчас продолжает разрабатывать Тэнни и Айку так же, как и годы назад, только уже несколько иным способом, уйдя в тень и выдвинув на передний край тебя – наивного, доброго и честного тюфяка, обожающего своих дочерей и на все готового ради них.
         – Послушай, – сказал я, чувствуя, что в душе у меня поднимается непонятная тревожная муть, – ты хоть понимаешь, что говоришь сейчас ужасные вещи?
         – Еще как понимаю! – жарко отозвался Рогнед.
         – Но так ты вообще можешь договориться до того, что сам Эвердик и подстроил этот взрыв!
         – Ты это сказал, не я.
         – Ладно, давай не будем цитировать Евангелие. Не к месту это сейчас. Итак, ты отдаешь себе отчет?..
         – Полностью, Серега, целиком и полностью!
         – А вдруг ты ошибаешься? Ведь это страшное обвинение, тем более против такого человека, как Эвердик.
         – Я пока ни в чем его не обвинял, дурья твоя башка! У меня просто зародилось дикое подозрение. Назначь меня начальником следственного отдела, и я его докажу или опровергну. Честное слово, я сделаю все тщательнейшим образом и буду счастлив, если оно окажется беспочвенным.
         Я был ошарашен.
         – Ну, решай, леший! – торопил Рогнед.
         – Дай мне подумать до утра, – попросил я, чувствуя, что мой друг абсолютно искренне верит, что поступает правильно, и уже склоняясь согласиться на его предложение. – Утром в Консулате я отвечу тебе окончательно.
         – Ладно, – махнул рукой Рогнед и завалился на кровать, показывая, что разговор на сегодня окончен, так как я безнадежно в своем репертуаре.
         Наутро, вздремнув несколько часов на больничных койках после бессонной ночи, мы с Рогнедом в его машине отправились в Консулат. Погода немного разгулялась, сквозь тучи даже начало проглядывать солнышко, но все равно было по-осеннему прохладно, и асфальт под колесами высыхал медленно. Настроение что у меня, что у Рогнеда было отвратительное, по дороге мы хмуро молчали, и только уже на подъезде к зданию Косулата Рогнед, сидящий за рулем, желчно процедил свкозь зубы:
         – Сейчас опять журналюги привяжутся…
         – Давай к черному ходу, – посоветовал я ему и не ошибся. С этой стороны представители СМИ нас почему-то не ждали, и мы совершенно спокойно припарковались и вышли из машины.
         Охранники у входа отдали нам честь, несколько растерянные, что консул приехал в чужой машине, да еще не с парадного подъезда.
         Махнув рукой Рогнеду, чтобы не провожал меня, я сразу же направился в свой кабинет. Это был не тот кабинет, который раньше занимал Эвердик. Там сидеть мне почему-то с самого начала не захотелось, и я предпочел переоборудовать свой старый кабинет заместителя, где уже на протяжении стольких лет чувствовал себя как дома. Теперь здесь было все, что, как мне казалось, должно подчеркивать мой новый статус. Нет, излишнюю помпезность я заводить не стал, но и сидеть на деревянной табуретке тоже не собирался. У меня было хорошее, удобное кресло и стол буквой «Т» – вряд ли это можно было назвать излишеством.
         На столе меня уже ждала распечатка официального заявления о взрыве, подготовленная моими заместителями. Я уселся, взял ручку и принялся сосредоточенно редактировать текст, который оказался неожиданно длинным, почти на двадцати страницах. Столько, конечно, было не нужно, и я безжалостно повычеркивал то, без чего вполне можно было обойтись.
         Где-то через полчаса в мой кабинет вошел секретарь и доложил, что ко мне на прием просится полковник Симонис (теперь он уже был полковником).
         – Конечно, зовите, – сразу же откликнулся я. Это было очень кстати, что он пришел. Мне хотелось лично поблагодарить его за хорошо организованное оцепление в районе больницы имени Парацельса.
         Симонис вошел и, щелкнув каблуками, замер на пороге.
         – Проходите, садитесь, полковник, – пригласил я, указывая на кресло напротив себя. – Я очень рад вас видеть.
         Симонис сел, где ему указали. Было видно, что он хочет о чем-то сказать, но мнется, не зная, как лучше начать.
         – Вы очень помогли нам вчера вечером у больницы, – вместо него начал я, чтобы дать ему время подумать. – Если бы не ваши спецназовцы, нам было бы не прорваться. От всей души благодарю вас и ваших людей.
         – Это наша служба, сэр, – ответил полковник, слегка покраснев от удовольствия.
         – Вы пришли ко мне по какому-то делу? – продолжал я. – Говорите, прошу вас, я внимательно слушаю.
         – Да, сэр… собственно, я… – опять замялся Симонис. – Словом, мои ребята, сэр, очень просили узнать, как себя чувствует мисс Афина. Они очень переживают за нее, сэр.
         – Состояние у нее тяжелое, но стабильное, – ответил я, чувствуя, что полковник не лжет и не лицемерит и что спецназовцы действительно очень озабочены состоянием своего мастера. – Врачи считают, что все будет нормально и она поправится.
         – Я рад это слышать, господин консул! – просиял Симонис.
         – Благодарю вас за участие, – кивнул я и, видя, что мой посетитель все еще мнется, спросил: – У вас что-то еще?
         – Мы все глубоко уважаем и любим мисс Афину, сэр, – ответил полковник, опять слегка краснея. – Поэтому, если только мы сможем быть чем-нибудь полезны, я хочу, чтобы вы знали, сэр,  что всегда можете на нас всецело положиться. Я и мой спецназ в вашем полном распоряжении.
         – Я очень ценю это, господин полковник, – сказал я, глядя в его честное и мужественное лицо, которому так не шло смущение, и вдруг меня осенила замечательная мысль: – А знаете, мне действительно хотелось бы попросить вас об одной услуге. С сегодняшнего дня господин Катковский временно исполняет обязанности начальника следственного отдела Консулата. Я бы попросил, чтобы вы встретились с ним прямо сейчас. Скажите ему, что вас прислал я по известному ему делу. Выслушайте, что он вам ответит, и потом, если это будет возможно, предоставьте ему такое количество своих людей, какое он попросит. Заранее предупреждаю, что работа предстоит секретная, трудная и даже опасная. Вы согласны мне помочь?
         – Мои люди умеют держать язык за зубами, – произнес полковник без малейшего колебания. – А трудности – нам ли бояться трудностей, сэр!
         – Что ж, тогда идите. Рогнеду я сейчас позвоню, и он вас примет.
         Когда Симонис вышел, я действительно связался с Рогнедом и изложил ему свою идею.
         – А ты ему полностью доверяешь? – озаботился мой друг. – Думаешь, он не подведет?
         – Ему доверяет Тэнни, – сказал я. – А кроме того, тебе ведь все равно понадобятся люди на новом посту, и лучше спецназовцев, которых воспитала наша девочка, тебе не найти. Если ты другого мнения, сообщи сразу.
         – Да нет, пожалуй, ты прав, – согласился толстяк.
         – Тогда действуй, – подытожил я. – И, ради Бога, будь осторожен. Пусть люди Симониса все время будут рядом и прикрывают твою толстую задницу.
         – Твою худую задницу тоже не мешало бы прикрыть, – проворчал Рогнед в трубку. – Я скажу, чтобы Симонис выделил тебе охрану.
         Я не возражал – в данной ситуации это было бы глупо. Этим наш разговор пока и завершился.
         Нормально поработать над текстом официального заявления мне в то утро так и не дали. Едва только я переговорил с Рогнедом, секретарь сообщил, что меня домогается сам Генеральный. Что ж, отвечать на домогательства столь выского уровня волей-неволей приходилось с улыбкой, и я велел соединить меня по видеосвязи. Лицо Генерального на экране моего ноутбука выглядело недовольным и желчным.
         – Что там у вас? – спросил он, даже не поздоровавшись.
         – В каком смысле? – переспросил я наивно.
         – Не валяйте дурака, консул. Что там у вас?
         – Готовлю официальное заявление.
         – Прочтите.
         – Окончательный вариант еще не готов.
         – Прочтите.
         Пришлось мне медленно и с выражением зачитать ему порядочный кусок лежащего передо мною текста. Выслушав, Генеральный подумал с минуту, потом махнул рукой:
         – Ладно. Завтра к восьми утра зайдите ко мне. Надо поговорить.
         И отключился. Хоть бы сочувствие выразил из вежливости!
         Затем последовал еще целый ряд звонков от лиц рангом пониже. Эти как раз выражали сочувствие и корчили скорбные гримасы, как будто Тэнни не ранена, а уже умерла, хотя я-то точно знал, что за этими гримасами никаких реальных чувств не скрыто. Всем этим людям, по большому счету, было плевать на моего Тигренка.
         Последним позвонил президент Чешской Республики. Пожалуй, он был единственным, кого я был рад видеть. Тэнни он знал лично и питал к ней искренние симпатии. Он сразу осведомился о ее здоровье и пообещал со своей стороны всяческое содействие в раскрытии покушения.
         – Держите меня в курсе, пан консул, – сказал он напоследок. – Для меня это очень важно, поверьте. В случае необходимости вы знаете мой личный телефон. Не стесняйтесь беспокоить меня в любое время суток.
         Я поблагодарил его и подумал, что, если Рогнед со своими подозрениями действительно окажется прав, то единственным, на чью поддержку я смогу по-настоящему рассчитывать, будет именно чешский президент. Я не сомневался, что в столь крупной игре он ни за что не останется в стороне, тем более что Эвердик уже давно торчал у него костью в горле, пытаясь навязывать свою линию поведения не только пражской мэрии, но даже и чешскому правительству. Так что, во всяком случае, как минимум на поддержку со стороны всей полиции Праги я вполне мог надеяться.
         Во второй половине дня мое официальное заявление с грехом пополам все-таки вышло в свет и было тут же растиражировано всеми информационными агентствами мира.  Теперь можно было ожидать, что СМИ, которым кинули эту долгожданную кость, немного поутихнут и ненадолго оставят меня в покое.
         Вечером я возвращался в клинику Ройтнера уже в сопровождении двух спецназовцев – моих новых телохранителей. Одного из них звали сурово, по-английски, – Джон. Это был малый лет тридцати, настоящий крепыш, широкоплечий и мускулистый, но лицо у него было необыкновенно открытое, располагающее, с хорошей, искренней улыбкой, несколько противоречащее традиционному имиджу крутого бойца-десантника. Второй, по имени Николас, был помоложе и повыше, имел красивый римский профиль и по-английски говорил с заметным немецким акцентом. Оба моих провожатых были в штатском, первый сидел за рулем моей служебной машины, второй – на заднем сиденье. За того и другого Симонис поручился головой, заверив, что это лучшие ученики моей Тэнни
         Я ехал в клинику, намереваясь забрать отца и Айку и перевезти их на дачу, принадлежащую Консулату. В том случае, конечно, если состояние здоровья обоих позволит это сделать. Сам я пока домой возвращаться не собирался. Мне хотелось постоянно находиться рядом с Тигренком, чтобы в любой момент быть готовым помочь и поддержать. Я был уверен, что ни один врач не сможет ухаживать за ней так внимательно и бережно, как это смог бы я, поэтому я попросил оборудовать для меня комнату внизу, в подвале, рядом с ее палатой, чтобы никого не смущать своим присутствием в главном корпусе клиники. Ройтнер выполнил мою просьбу, и, когда я приехал, меня сразу же повели в лабораторию – осматривать мое новое жилье.
         Комната оказалась просторная и ничуть не похожая на больничную. Она была по-домашнему обставлена мягкой мебелью и очень уютная, чем-то напоминающая гостиную в моей квартире.
         Войдя, я сразу же увидел Айку, как обычно, сидящую на диване перед телевизором. Она была очень бледненькая и слабенькая. Вероятно, из нее действительно выкачали порядочно крови. Однако, завидев меня, она радостно заулыбалась, выключила телевизор и потянулась ко мне. Я сгреб ее в охапку, взъерошил ее крашеные черные вихры и благодарно расцеловал:
         – Белочка моя, солнышко, ну, как ты?
         – Хорошо, пап, за меня не беспокойся, – отвечала Айка, ласкаясь.
         – Ты спасла Тэнни, малыш. Спасибо тебе, – сказал я, любуясь ее осунувшимся, но бодрым личиком. – Ты настоящая пацанка и самый лучший на свете друг.
         – Дедушка просил, чтобы ты к нему зашел, – сообщила девочка.
         – А что с ним? – встревожился я.
         – Ничего, он уже хорошо себя чувствует, – утешила меня Айка. – Он говорит, что не хочет и не имеет права просто так валяться, в то время как его внучка лежит при смерти. Он собирается тебе помогать.
         – В чем?
         – Искать преступника. Он ведь журналист с почти пятидесятилетним стажем, у него большие связи и много знакомых в Праге.
         – Господи! Еще один следователь! И за что мне такое наказание? – простонал я. – Ладно, я попозже к нему зайду. Надо бы вас обоих перевезти на дачу, чтобы вы там отдохнули и пришли в себя.
         – Я не поеду! – решительно заявила Айка. – Я буду с Тэнни. Я ей очень нужна.
         Ну, кто бы спорил! Я понял, что в данной ситуации мне просто нечего возразить девочке, только что отдавшей свою кровь для спасения другого человека. Сейчас я не имел права настаивать на своем, а она, наоборот, имела полное право меня не послушаться. «Может быть, и вправду будет лучше, если девочки останутся вдвоем? – подумал я. – Ведь они всю жизнь вместе, и их нельзя разлучать, особенно в такую минуту…» Однако с отцом я решил поговорить твердо, по-мужски. Его помощь в качестве следователя была именно тем, в чем я меньше всего нуждался. Я не был уверен, что мне удастся уговорить старика уехать в Москву, ведь он тоже очень переживал за Тэнни. Но, по крайней мере, препровадить его на дачу я надеялся, несмотря на всё его упрямство.
         Решив все же, что разговор с отцом и в самом деле может подождать, я прежде всего отправился к Тэнни. Если честно, я боялся сейчас, после операции, входить в ее палату. Я не знал, что я там увижу, и трепетал, проклиная свое малодушие и опасаясь, что мне может стать дурно, если моим глазам предстанет что-нибудь по-настоящему ужасное.
         Но мне не стало дурно, хотя зрелище впечатлило бы любого. Тэнни лежала, вся в бинтах. Голова ее тоже была забинтована. Я понял, что докторам пришлось остричь или даже обрить ее прекрасные каштановые волосы, которые всегда придавали ее внешности такое неповторимое очарование.
         Девушка была в сознании, но очень заторможена из-за того, что ей кололи обезболивающее. Когда я подсел к ней на табуретку, она остановила на мне взгляд и слегка улыбнулась.
         – Почти не могу шевелиться… – сказала она как-то виновато и слегка пошевелила пальцами, прося, чтобы я взял ее за руку. – Ройтнер говорил, что из меня вытащили целый килограмм железа.
         – Пятьдесят шесть кусков, – ответил я, гладя ее по тыльной стороне ладони. – Я их видел, Тигренок.
         – Не надо было тебе их показывать… – произнесла девушка. Голос у нее был обессиленный и тихий. – Зачем тебе такие подробности?
         – Надо. Еще как надо, – возразил я.
         – Кто тебе их показал?
         – Эвердик.
         – А, так он приезжал…
         – А ты не помнишь? Он говорил, что заходил к тебе.
         – Нет, с трудом… Я вообще мало что помню из того, что со мной происходило после взрыва. Айка дала мне кровь, да?
         – Да.
         – Поцелуй ее за меня.
         – Уже поцеловал.
         – Как она?
         – Да она-то ничего. Ты не волнуйся за нас, Тигренок. Я теперь езжу с во-от такенными телохранителями. Ты их, конечно, знаешь. Это Джон и Николас, из твоих подопечных.
         – Джон и Николас? Да, знаю. Они отличные ребята. Им можно доверять. Ты правильно сделал, что их выбрал.
         – Вообще-то, мне их Симонис прислал. Он тебе привет передает. Говорит, что они все тебя очень уважают и любят.
         – Спасибо. Симонис хороший человек, хотя бывает резковат и несдержан. Но он старый солдат, ему простительно. Его спецназ – самая надежная опора для тебя. Не ссорься с ними.
         – Я это уже почувствовал. Они нам здорово помогли, когда мы ехали к тебе в больницу.
         – В больницу? Ах, да, в ту, в которую меня отвезли сначала… Знаешь, папа, вообще-то мне должно быть стыдно.
         – За что это, Тэнни?
         – Я действовала ужасно непрофессионально. Я должна была среагировать на эту взрывчатку значительно раньше, тогда бы все могло вообще обойтись без жертв. За те годы, что я живу вне «Аплоя», я совсем потеряла квалификацию. Чутье у меня притупилось. Расслабилась я. Поэтому так и вышло.
         – Ну, Тигренок, не хватало еще, чтобы ты в чем-то упрекала себя! – возмутился я.
         – Взрослый аплоевец никогда не попал бы в такую простую ловушку, – не унималась девушка. – Бомба с телеуправляемым часовым механизмом… Примитив! Это всё потому, что я не доучилась. И совсем не тренировалась после. Надо было уделить этому гораздо больше внимания. – Она примолкла на минуту, а потом, вдруг сменив тему,  сказала с горечью: – Знаешь, пап, Ройтнер меня налысо обрил… Посмотрел бы ты, какая я стала уродина!..
         – Не велика беда, – улыбнулся я. – Волосы отрастут, куда они денутся! Зато будешь жива-здорова. А для меня ты всегда самая красивая девочка на свете.
         – Ты очень добрый, папа, – сказала Тэнни и тоже улыбнулась. – Я постараюсь выздороветь побыстрей, хоть и не знаю, как это у меня получится. Мне, кажется, действительно здорово досталось. Пусть Айка все время будет с тобой, пока я тут валяюсь. Она тебе и поможет, и поддержит. Не бойся с ней советоваться. Она ведь умная, хоть и маленькая еще, и, если надо, вполне умеет не быть легкомысленной.
         – Она сильно повзрослела за эти дни, – сказал я. – Просто не узнать.
         – Тем более, – чуть кивнула Тэнни. – Теперь ей придется самой решать, как действовать. Я ей теперь плохой помощник. – Она снова помолчала, прикрыв глаза и собираясь с силами,  и продолжала, в очередной раз сменив тему: – Знаешь, я вот тут все думала… У меня теперь много времени, чтобы думать… Так вот, пап, эту бомбу в машину могли подсунуть только в доме Эвердика. Больше негде.
         – Я знаю, – кивнул я. – Эвердик сам мне об этом сказал.
         – Он тебе сказал? – изумилась Тэнни.
         – Да. И даже пообещал провести собственное расследование. Своими силами и средствами.
         – Это плохо… – прошептала девушка напряженно.
         – Что плохо, Тигренок? – спросил я осторожно.
         – Пока еще сама не знаю, пап, – ответила она. – Но это очень плохо. Он что-то затевает.
         – Рогнед почему-то тоже так думает.
         – Да? И что он говорит?
         – Хочет провести свое, параллельное расследование по секрету от Эвердика и посмотреть, что получится.
         – А он справится?
         – Ну, наш дядя Рогнед да не справится! К тому же, ему Симонис поможет.
         – Тогда справится, – согласилась Тэнни. – Только нашему дяде Рогнеду надо быть очень осторожным и внимательным. Если Эвердик почувствует вокруг себя незапланированные шевеления, он сильно оскорбится.
         – Послушай, – сказал я, бережно сжав пальцы ее руки, – я тебя никогда не спрашивал, но сейчас хочу спросить. Вот ты давно знаешь Эвердика, вхожа в его дом, дружишь с его внучками… Скажи: ты хоть чуточку доверяешь ему?
         – Нет, – ответила Тэнни без раздумий и опять прикрыла глаза, словно сразу устав от этого односложного отрицания.
         – Почему же ты раньше об этом не говорила?
         – Раньше это не имело такого значения.
         – А сейчас имеет?
         – Я чувствую, что начинает иметь.
         – О Господи! – вздохнул я, просто не зная, что и думать. – Час от часу не легче…
         – Ты не расстраивайся так, папа, – пожалела меня Тэнни. – Мало ли кому я не доверяю. Я вообще человек недоверчивый, меня так учили.
         – Мало ли, не мало ли, – покачал я головой, – но только ты почти никогда не ошибаешься, вот в чем вся штука.
         – Ну, не обязательно… Если хочешь знать, на всей Земле я всецело доверяю только трем людям: тебе, дяде Рогнеду и Айке. Еще доверяла Ларисе, а она Эвердику верила, но это уже неважно.
         Дверь в палату с едва слышным скрипом открылась, и на пороге возник доктор Ройтнер.
         – Не стоит ее утомлять, господин консул, – сказал он негромко. – Сейчас ей принесут поесть, а потом ей лучше всего будет отдохнуть от посетителей. Пойдемте-ка в мой кабинет. Мне есть о чем с вами поговорить.
         Делать нечего, я попрощался с Тэнни, которую, наверное, и впрямь сильно утомил, и последовал за доктором.
         Кабинет Ройтнера в лаборатории находился на надземном этаже и был совсем маленький, в отличие от его кабинета в главном корпусе. Когда мы вошли, доктор тщательно прикрыл за собой дверь, пригласил меня сесть и сам расположился за своим столом, на котором, кроме двух телефонов, ничего не было.
         – Вы спасли девушке жизнь, благодарю вас, – сказал я то, что считал своим долгом сказать прежде всего.
         – Рано благодарить, – ответил Ройтнер хмуро. – Вы ведь еще не знаете, зачем я вас пригласил, господин консул.
         Сердце мое похолодело и застывшим ледяным камнем медленно сползло в живот.
         – А что такое? – спросил я и, видимо, ужасно побледнел. Во всяком случае, взгляд доктора красноречиво сообщил мне, что с моей физиономией что-то не так.
         – Мне тяжело вас об этом информировать, – в свойственной ему манере отрывисто и официально заговорил Ройтнер, – но повреждения оказались намного серьезней, чем я предполагал. Боюсь, что мисс Афина больше никогда не сможет ходить. Извините, господин консул, но это правда, и вам стоит о ней знать.
         Да, это был удар. Не знаю, вряд ли мне было бы легче, если бы Ройтнер не вел себя столь прямолинейно, а начал бы издалека, окольными путями подводя меня к известию о беде. Возможно, подобные вещи и следует сообщать именно так, прямо в лоб, не мучая собеседника и не заставляя его теряться в страшных догадках. Ройтнер обычно так и поступал. Он был хороший, грамотный врач, но совершенно не обладал красноречием, скорее был даже почти косноязычен и поэтому не находил слов на обиняки, предпочитая в любой ситуации изъясняться сжато, четко и ясно.
         – Она уже знает? – спросил я, немного помолчав, чтобы переварить информацию.
         – Нет, – ответил доктор, – вы первый, кому я это говорю.
     – Вот и хорошо. Не говорите пока никому. Не надо. Сейчас это лишнее. Я сам расскажу, потом, позже.
         – Как угодно, господин консул.
         – Но что же, совсем никакой надежды? Или можно хоть что-то предпринять?
         – В настоящий момент и нельзя ничего предпринимать. Надо, чтобы полностью зажили раны.
         – А потом? Потом можно?
         – Поврежден позвоночник. Тут мало кому удается добиться положительных результатов. Если бы мисс Афина была обычная девушка, мы могли бы показать ее какому-нибудь светилу от медицины. Двух-трех таких я даже знаю. Но она необычная девушка, и этим все сказано. Я же, напротив, всего лишь обычный кардиохирург. Мы сделали все, что могли. Мы не волшебники, господин консул.
         Что ж, он был совершенно прав, и я оказался вынужден это признать. Итак, мой Тигренок никогда больше не сможет ходить. Вообразить себе Тэнни в инвалидной коляске было выше моих сил. Зато я прекрасно представил себе, как прореагируют Рогнед, Айка и мой отец, когда обо всем узнают. А сама Тэнни? Как она отнесется к своей беде? Впрочем, когда я вспоминал разговор с нею, мне начинало казаться, что она уже обо всем догадывается. Иначе почему она так трогательно перепоручала Айке заботу обо мне, словно передавая меня ей, как младенца, с рук на руки? Да, все эти годы Тэнни заботилась обо мне без устали, всегда была рядом, я постоянно чувствовал близость ее тоненького, но такого крепкого и надежного плеча, на которое в любую минуту мог опереться, чтобы не споткнуться.  Видимо, теперь настало время, когда я должен буду отдавать ей долги. Теперь я буду заботиться о ней, и будь я проклят, если она хоть в чем-то будет нуждаться. Весь мир, в котором она всегда была отверженной, ляжет теперь к ее беспомощным ногам. Если понадобится, вся моя власть, сила, политическое влияние, деньги пойдут на то, чтобы этого добиться, и горе тому, кто осмелится мне помешать!

© Copyright: Алесь Черкасов, 2018

Регистрационный номер №0426622

от 1 октября 2018

[Скрыть] Регистрационный номер 0426622 выдан для произведения: Глава двенадцатая
 
         Глубокой ночью в клинике появился Эвердик. Сидя, как на иголках, в своей палате, мы с Рогнедом не смыкали глаз, уже почти пять часов ожидая результатов операции, которую доктор Ройтнер проводил над моей Тэнни. Девушка пострадала намного серьезней, чем он предполагал поначалу, и, к тому же, потеряла много крови. Когда к нам пришел ассистент доктора и объяснил, что, если Айка не даст сестре свою кровь, заменитель взять будет негде, у моего отца резко подскочило давление, ему стало дурно, и его срочно увели в отдельную палату под присмотр врачей. Айка же, хотя и ужасно побледнела, но, казалось, ничуть не удивилась и согласилась не колеблясь. Позже я узнал, что, еще когда мы ехали в машине в больницу имени Парацельса, Эвердик по телефону предупредил ее о том, что, вполне возможно, ей придется спасти Тэнни, так как никакую другую кровь девушке переливать было просто нельзя. Именно поэтому Айка тогда перестала плакать – она полностью осознала, насколько серьезного поступка от нее ожидают.
         Ассистент ушел с девочкой, а мы с Рогнедом остались вдвоем, переживая теперь за трех человек: к Тэнни добавились Айка и мой отец. Вообще же говоря, дело со всех сторон было дрянь. Возвращаться домой ни мне, ни Рогнеду в ближайшее время было нельзя – мою квартиру, как и дом Рогнеда, конечно же, осаждали журналисты. Они моментально разорвали бы нас на клочки, если бы нам вздумалось появиться. Не представляя себе, как долго мне удастся прятаться, я все же позвонил в Консулат и отменил предстоящую пресс-конференцию. Общаться со стервятниками от СМИ именно сейчас мне совершенно не хотелось. Кроме того, я до смерти боялся, что информация все-таки просочится и они пронюхают про клинику Ройтнера. Как отбиваться от них здесь, я не имел понятия. С экранов телевизоров, между тем, не сходили репортажи о случившемся, перемежающиеся всевозможными интервью со взявшимися откуда-то свидетелями, полицейскими чинами, представителями пражских властей. Консулат по-прежнему не комментировал события. Там ждали моей официальной реакции. Врачи больницы имени Парацельса, к их чести сказать, тоже никаких интервью не давали.
         Около трех часов ночи Эвердик вошел в нашу палату. Вообще, я не сомневался, что он приедет, но, если честно, ждал его только к утру, так как полагал, что он уже не в том возрасте, чтобы среди ночи, да еще после долгого, утомительного банкета, срываться с места и мчаться через всю Прагу неизвестно куда. Но мой бывший шеф мчался не неизвестно куда – он мчался к Тэнни, которая уже давно ходила в его любимицах. Ради нее он, наверное, полетел бы даже на Луну. Впрочем, того, что именно он расскажет нам о результатах операции, мы не ожидали. Но Эвердик, как и во все времена, сейчас тоже был осведомлен намного лучше нас. Он вошел грузной, стариковской походкой, держа в руках небольшой матерчатый мешочек, в котором что-то металлически позвякивало, глухо поздоровался и сел в кресло у стола. Выглядел он уставшим и осунувшимся, но взгляд имел ясный – тот самый консульский взгляд, которым он всегда видел все насквозь и который не раз проникал через завесы таких тайн, перед которыми опускались руки и подгибались колени у любого другого. Неторопливо развязав мешочек, Эвердик придвинул к себе фарфоровое чайное блюдце, стоящее на столе, и высыпал на него целую пригоршню каких-то странных изогнутых железок различной формы и размера – от совсем крошечных до довольно приличных кусков величиной с фортепианную клавишу.
         – Вот, – сказал он. – Надеюсь, вам хорошо видно?
         – Что это? – спросил я, ничего не понимая.
         – Своего рода реликвии, – ответил Эвердик. –  Все эти куски железа доктор Ройтнер только что вытащил из тела Тэнни. Пятьдесят шесть фрагментов взорвавшегося джипа. Прошу вас.
         Я почувствовал, что у меня холодеет спина.
         – Она жива? – спросил я шепотом, потому что у меня вдруг пропал голос. – Вы видели ее, шеф?
         По старой памяти я все еще называл Эвердика шефом.
         – Видел, – отвечал Эвердик. – Жива. Да, жива. Айка молодец, отдала ей столько крови… Теперь они, между прочим, кровные сестры, вы не находите? Ройтнеру потом руки поцелуете. Он Тигренка буквально из могилы достал. Теперь, говорит, все будет в порядке, операция прошла успешно, девочка выкарабкается. Ну, Уральцев, молись на своих дочерей. Скоро восемьдесят лет на свете живу, а таких девчат не видывал. И за что они тебя, дурака, так любят – ума не приложу!
         Он сделал знак, чтобы ему налили воды, и, когда я насифонил ему стакан газировки, спросил:
         – Ну, что думаешь делать, консул? Ты хоть понимаешь, что эта бомба тебе предназначалась?
         – Отлично понимаю, – кивнул я.
         – У Тэнни нюх, – продолжал Эвердик, как бы разговаривая сам с собой. – Она ее на взводе учуяла, как овчарка, натренированная на взрывчатку. Потрясающе, просто потрясающе! Так четко прореагировать, все решить за доли секунды, спасти человека и самой уцелеть!.. Склоняю голову. Это высший пилотаж. – И вдруг без паузы добавил резко, глядя на меня в упор: – Домой не езди, там журналистская свора. Отсидись пока здесь, а потом, если что, – на дачу. А вот в Консулат съездить придется. Официальное заявление сделать по-любому надо.
         Я вздохнул, безмолвно соглашаясь.
         – Как по-твоему, кто это на тебя так наехал? – продолжал Эвердик.
         – Понятия не имею, – развел я руками.
         – Это очень плохо, что ты не имеешь понятия. Ты консул по безопасности или кто? В подобных неожиданных ситуациях ты мгновенно должен брать все под контроль, у тебя должны на ходу рождаться версии, ты уже должен располагать планом действий на ближайшую перспективу, а ты сидишь и мямлишь, что не имеешь понятия! Или, может быть, ты ждешь, что дядюшка Эвердик, как всегда, придет и любую беду руками разведет? Нет, батенька, прошли те времена. Дядюшка Эвердик уже старый, уставший, обремененный болезнями человек, и, если бы речь шла не о Тигренке, он бы пальцем не пошевелил. Привыкай мыслить самостоятельно, иначе какой ты, к черту, консул!
         – Но не могу же я безосновательно подозревать людей в попытке заказного убийства!
         – Можешь! Тебе не обязательно распространяться о своих подозрениях, но подозревать ты можешь, и даже обязан, каждого, кто хоть как-то, хоть малейшим движением обратил на себя внимание. Ты знаешь своих недоброжелателей, примерно представляешь себе, кто имеет к твоей персоне доступ, достаточно близкий для того, чтобы заминировать твой личный автомобиль. Вот отсюда и пляши.
         – Но таких людей совсем немного, и все они либо мои родственники, либо искренние друзья, либо видные чины в Консулате и Совете Согласия.
         – Хорошо, отметем на время родственников и друзей. Что насчет чинов? Кто в Консулате может тебя по-настоящему ненавидеть?
         – Ну, скажем, вице-консул Унарис. Он так надеялся, что после вашего ухода займет место консула, и очень оскорбился, когда назначили меня, а не его. А кроме того, он уже наверняка знает, что я собираюсь отправить его на пенсию и назначить вице-консулом вот этого увальня.
         – Да не хочу я быть вице-консулом! – завопил Рогнед. – Чего вы ко мне пристали!
         – Ты не красна девица, чтобы мы к тебе приставали! – одернул его Эвердик. – Продолжай, Уральцев. Итак, Унарис.
         – Но, шеф, неужели вы думаете, что вице-консул способен меня заказать? – воскликнул я.
         – Хочешь знать, что я думаю? – нахмурился Эвердик. – Ладно. А думаю я, между прочим, что машину твою могли заминировать только в моем доме во время банкета. Там на нее почти всю ночь никто не обращал внимания, она стояла даже не в гараже, а на открытой парковке во внутреннем дворе, и к ней мог подойти кто угодно. Ну, что скажешь?
         – Но ведь Тэнни уехала на ней домой, и ничего не случилось.
         – Совершенно верно. Потому что тот, кто хотел тебя уничтожить, точно видел, что в машину села Тэнни, а не ты, вот он и не запустил часовой механизм.
         – Но, шеф, ведь на банкете были только свои! – взмолился я.
         – А ты как думал! Разумеется, свои, – согласился Эвердик холодно. – Не свой и не смог бы пронести взрывчатое устройство в мой дом. Это, вне всякого сомнения, сделал один из тех, кто обладает достаточно высоким статусом, который не позволяет досматривать его и его сопровождение на входном детекторе.
         – Но ведь там почти каждый гость имел такой статус!
         – Вот именно, мой милый. Ты очень догадлив.
         – Но как же, в таком случае?..
         – Вопросы безопасности, хочешь ты сказать? Очень просто. Так было и будет всегда. Это политика, и здесь совершенно не имеет значения, доверяет ли хозяин дома тем шишкам, которые его посещают. Они просто шишки, и этим все сказано. Ведь если к тебе вдруг нагрянет Генеральный секретарь Совета Согласия со всей своей свитой, ты не сможешь остановить его на пороге и обшарить ему карманы, прежде чем впустить в дом. Точно так же не сможешь ты обыскать и ни одного члена его свиты. Ты просто низко поклонишься и пригласишь их всех войти. Именно таким образом на любые официальные и неофициальные мероприятия, банкеты и приемы проникает множество случайных лиц: шофера, телохранители, всевозможная лакейская шваль…  Это мы с тобой, как пролетарии, ходим налегке, а у подобных господ с собой всегда не меньше роты сопровождения. Вот и посчитай, сколько всевозможных людей в течение ночи могло незаметно приблизиться к твоей машине. Среди них-то и был тот, кто ее заминировал по указанию своего шефа, кем бы он ни был.
         – Но в таком случае получается, что найти и наказать виновного практически невозможно, – подал голос Рогнед.
         – Отчего же? Совсем не получается, – пожал плечами Эвердик.
         – Но не сможем же мы обвинить в попытке заказного убийства, скажем, Генерального секретаря, даже если будем обладать неопровержимыми доказательствами! Мы даже Унариса не сможем в этом открыто обвинить!
         – А зачем обвинять? – Эвердик пожевал губами, поерзал и продолжал, понизив голос: – Ты прямо как дитя, Уральцев. Если у нас будут неопровержимые доказательства, но виновник будет так высок, что наказать его публично и по закону не окажется возможным, всегда можно использовать другие методы, не так ли?
         – Боже мой, шеф! – ахнул я в ужасе, поняв, о чем это он. – Бороться с ними их же методами!..
         – Так ты такой чистоплюй, что тебя это остановит? – Эвердик внимательно посмотрел на меня, потом взял с блюдца небольшой кусочек железа и вдруг сердито швырнул им в меня: – Тебя вот это остановит? Болван! Слюнтяй! Из его дочери вынули пятьдесят шесть железных осколков, а он тут ангела с крылышками изображает! Да если бы с моей внучкой случилось подобное и я точно знал, кто в этом виноват, я бы этого подонка так оформил, что его скелет только через тысячу лет археологи откопали бы! У тебя в руках власть, реальная сила, какой нет больше ни у президентов, ни у Генсека, и вообще ни у кого в мире! И ты всегда можешь использовать эту силу – по крайней мере, чтобы защитить свою семью. Или ты идеологически убежденный непротивленец? Не слышу ответа!  
         Он был в гневе, и я вдруг с удивлением понял, что полностью согласен со всеми его словами. Сказать об этом всдух я, однако, не решился. Я перехватил на себе какой-то странный, напряженный, сверлящий взгляд Рогнеда и вдруг вспомнил его слова о том, что с консульского места я могу вылететь со скандалом, и даже сам не замечу как. Вполне возможно, так оно и было бы на самом деле, если бы информация о том, что я поддерживаю предложенные Эвердиком методы работы, каким-либо образом просочилась из этой палаты в свет. Допускаю, что Эвердику было на это наплевать, – он ведь теперь частное лицо! Мне же подобная откровенность могла стоить места и, что еще важнее, репутации, поэтому я испугался и прикусил язык.
         Не дождавшись ответа, Эвердик окинул нас тяжелым взглядом:
         – Молчите? Ну-ну. С вами, стало быть, все ясно.
         – Консул не может злоупотреблять делегированной ему властью ради достижения каких-либо целей, тем более преследуя личные интересы, – вдруг медленно и внушительно произнес Рогнед. – Любые предпринимаемые консулом действия всегда должны и будут находиться в рамках правового поля.
         – Правда? – приподнял брови Эвердик.
         – Истинная правда, – кивнул Рогнед.
         Изумленно глядя на своего друга, я продолжал молчать. Эвердик стойко выдержал паузу, потом как-то весь обмяк и улыбнулся:
         – Ну, можно и так. В таком случае, можешь завтра же начинать официальное расследование инцидента. Сил у тебя достаточно, справишься. Я, конечно, помогу, чем удастся. У меня сохранились широкие старые связи, их можно использовать вполне легально. Если накопаю что-нибудь существенное, немедленно сообщу тебе, а ты уж действуй по своему усмотрению, раз такой принципиальный. Значит, пока на том и порешим.
         Я кивнул в знак согласия:
         – Спасибо, шеф.
         Когда Эвердик ушел, я сердито и испытующе посмотрел на Рогнеда:
         – Ну, и зачем ты его обидел?
         – Я обидел?! – воскликнул толстяк. – А тебе не подумалось, что он тебя открыто провоцировал?
         – Вообще-то, подумалось, – признался я, немного поразмыслив. – Вот только зачем ему это было нужно? Он ведь, вроде бы, искренне помочь хочет…
         – Если кто и может действительно помочь Тэнни и Айке, то это только их родители, и больше никто, – заявил Рогнед категорично.
         – В смысле? – озадачился я.
         – Давай для начала раз и навсегда выясним: признаёшь ли ты, что для обеих девочек я тоже в некотором смысле являюсь родителем?
         – Ну, разумеется! Разве я когда-нибудь это отрицал?
         – Хорошо, будем считать этот вопрос решенным. В таком случае, у меня к тебе одновременно просьба и совет, и я умоляю, чтобы ты меня послушался, как старого, проверенного друга и как человека, не чужого для Тэнни и Айки.
         – Боже мой, Рогнед, к чему такой пафос? – насторожился я. – Что это ты задумал?
         – Ты, кажется, собираешься назначать меня на новую должность? – сказал толстяк, всем своим видом требуя, чтобы я не вздумал принять его слова за шутку. – Вот и назначь меня начальником следственного отдела Консулата. Завтра же.
         – Ты что, с ума сошел? – изумился я. – Это же понижение по службе!
         – Вот и прекрасно! – вскричал Рогнед, яростно скрипнув кроватью. – Пусть все думают, что мы с тобой повздорили и ты специально меня разжаловал. Пусть и Эвердик так думает. Он даже в первую очередь. А я, между тем, заняв эту должность, незаметно, ненавязчиво и в непосредственном сотрудничестве с тобой поведу свое расследование покушения – параллельное официальному расследованию и расследованию Эвердика. Потом сравним все три результата. Если они совпадут – слава Богу, значит, все в порядке. А если не совпадут…
         – Ты подозреваешь Эвердика в двойной игре?! – ахнул я.
         – В отличие от тебя, я никогда до конца не доверял этому старому лису, – признался мой друг. – Поверь, Серега, я до сих пор не сомневаюсь, что, несмотря на столько прошедших лет, Эвердик все еще знает о наших девочках что-то, чего не знаем мы, и не преминет этим воспользоваться при первом же удобном случае. «Аплой» не умер. Это сказки для легковерных мальчиков. И Эвердик, конечно же, в курсе. Клянусь, он и сейчас продолжает разрабатывать Тэнни и Айку так же, как и годы назад, только уже несколько иным способом, уйдя в тень и выдвинув на передний край тебя – наивного, доброго и честного тюфяка, обожающего своих дочерей и на все готового ради них.
         – Послушай, – сказал я, чувствуя, что в душе у меня поднимается непонятная тревожная муть, – ты хоть понимаешь, что говоришь сейчас ужасные вещи?
         – Еще как понимаю! – жарко отозвался Рогнед.
         – Но так ты вообще можешь договориться до того, что сам Эвердик и подстроил этот взрыв!
         – Ты это сказал, не я.
         – Ладно, давай не будем цитировать Евангелие. Не к месту это сейчас. Итак, ты отдаешь себе отчет?..
         – Полностью, Серега, целиком и полностью!
         – А вдруг ты ошибаешься? Ведь это страшное обвинение, тем более против такого человека, как Эвердик.
         – Я пока ни в чем его не обвинял, дурья твоя башка! У меня просто зародилось дикое подозрение. Назначь меня начальником следственного отдела, и я его докажу или опровергну. Честное слово, я сделаю все тщательнейшим образом и буду счастлив, если оно окажется беспочвенным.
         Я был ошарашен.
         – Ну, решай, леший! – торопил Рогнед.
         – Дай мне подумать до утра, – попросил я, чувствуя, что мой друг абсолютно искренне верит, что поступает правильно, и уже склоняясь согласиться на его предложение. – Утром в Консулате я отвечу тебе окончательно.
         – Ладно, – махнул рукой Рогнед и завалился на кровать, показывая, что разговор на сегодня окончен, так как я безнадежно в своем репертуаре.
         Наутро, вздремнув несколько часов на больничных койках после бессонной ночи, мы с Рогнедом в его машине отправились в Консулат. Погода немного разгулялась, сквозь тучи даже начало проглядывать солнышко, но все равно было по-осеннему прохладно, и асфальт под колесами высыхал медленно. Настроение что у меня, что у Рогнеда было отвратительное, по дороге мы хмуро молчали, и только уже на подъезде к зданию Косулата Рогнед, сидящий за рулем, желчно процедил свкозь зубы:
         – Сейчас опять журналюги привяжутся…
         – Давай к черному ходу, – посоветовал я ему и не ошибся. С этой стороны представители СМИ нас почему-то не ждали, и мы совершенно спокойно припарковались и вышли из машины.
         Охранники у входа отдали нам честь, несколько растерянные, что консул приехал в чужой машине, да еще не с парадного подъезда.
         Махнув рукой Рогнеду, чтобы не провожал меня, я сразу же направился в свой кабинет. Это был не тот кабинет, который раньше занимал Эвердик. Там сидеть мне почему-то с самого начала не захотелось, и я предпочел переоборудовать свой старый кабинет заместителя, где уже на протяжении стольких лет чувствовал себя как дома. Теперь здесь было все, что, как мне казалось, должно подчеркивать мой новый статус. Нет, излишнюю помпезность я заводить не стал, но и сидеть на деревянной табуретке тоже не собирался. У меня было хорошее, удобное кресло и стол буквой «Т» – вряд ли это можно было назвать излишеством.
         На столе меня уже ждала распечатка официального заявления о взрыве, подготовленная моими заместителями. Я уселся, взял ручку и принялся сосредоточенно редактировать текст, который оказался неожиданно длинным, почти на двадцати страницах. Столько, конечно, было не нужно, и я безжалостно повычеркивал то, без чего вполне можно было обойтись.
         Где-то через полчаса в мой кабинет вошел секретарь и доложил, что ко мне на прием просится полковник Симонис (теперь он уже был полковником).
         – Конечно, зовите, – сразу же откликнулся я. Это было очень кстати, что он пришел. Мне хотелось лично поблагодарить его за хорошо организованное оцепление в районе больницы имени Парацельса.
         Симонис вошел и, щелкнув каблуками, замер на пороге.
         – Проходите, садитесь, полковник, – пригласил я, указывая на кресло напротив себя. – Я очень рад вас видеть.
         Симонис сел, где ему указали. Было видно, что он хочет о чем-то сказать, но мнется, не зная, как лучше начать.
         – Вы очень помогли нам вчера вечером у больницы, – вместо него начал я, чтобы дать ему время подумать. – Если бы не ваши спецназовцы, нам было бы не прорваться. От всей души благодарю вас и ваших людей.
         – Это наша служба, сэр, – ответил полковник, слегка покраснев от удовольствия.
         – Вы пришли ко мне по какому-то делу? – продолжал я. – Говорите, прошу вас, я внимательно слушаю.
         – Да, сэр… собственно, я… – опять замялся Симонис. – Словом, мои ребята, сэр, очень просили узнать, как себя чувствует мисс Афина. Они очень переживают за нее, сэр.
         – Состояние у нее тяжелое, но стабильное, – ответил я, чувствуя, что полковник не лжет и не лицемерит и что спецназовцы действительно очень озабочены состоянием своего мастера. – Врачи считают, что все будет нормально и она поправится.
         – Я рад это слышать, господин консул! – просиял Симонис.
         – Благодарю вас за участие, – кивнул я и, видя, что мой посетитель все еще мнется, спросил: – У вас что-то еще?
         – Мы все глубоко уважаем и любим мисс Афину, сэр, – ответил полковник, опять слегка краснея. – Поэтому, если только мы сможем быть чем-нибудь полезны, я хочу, чтобы вы знали, сэр,  что всегда можете на нас всецело положиться. Я и мой спецназ в вашем полном распоряжении.
         – Я очень ценю это, господин полковник, – сказал я, глядя в его честное и мужественное лицо, которому так не шло смущение, и вдруг меня осенила замечательная мысль: – А знаете, мне действительно хотелось бы попросить вас об одной услуге. С сегодняшнего дня господин Катковский временно исполняет обязанности начальника следственного отдела Консулата. Я бы попросил, чтобы вы встретились с ним прямо сейчас. Скажите ему, что вас прислал я по известному ему делу. Выслушайте, что он вам ответит, и потом, если это будет возможно, предоставьте ему такое количество своих людей, какое он попросит. Заранее предупреждаю, что работа предстоит секретная, трудная и даже опасная. Вы согласны мне помочь?
         – Мои люди умеют держать язык за зубами, – произнес полковник без малейшего колебания. – А трудности – нам ли бояться трудностей, сэр!
         – Что ж, тогда идите. Рогнеду я сейчас позвоню, и он вас примет.
         Когда Симонис вышел, я действительно связался с Рогнедом и изложил ему свою идею.
         – А ты ему полностью доверяешь? – озаботился мой друг. – Думаешь, он не подведет?
         – Ему доверяет Тэнни, – сказал я. – А кроме того, тебе ведь все равно понадобятся люди на новом посту, и лучше спецназовцев, которых воспитала наша девочка, тебе не найти. Если ты другого мнения, сообщи сразу.
         – Да нет, пожалуй, ты прав, – согласился толстяк.
         – Тогда действуй, – подытожил я. – И, ради Бога, будь осторожен. Пусть люди Симониса все время будут рядом и прикрывают твою толстую задницу.
         – Твою худую задницу тоже не мешало бы прикрыть, – проворчал Рогнед в трубку. – Я скажу, чтобы Симонис выделил тебе охрану.
         Я не возражал – в данной ситуации это было бы глупо. Этим наш разговор пока и завершился.
         Нормально поработать над текстом официального заявления мне в то утро так и не дали. Едва только я переговорил с Рогнедом, секретарь сообщил, что меня домогается сам Генеральный. Что ж, отвечать на домогательства столь выского уровня волей-неволей приходилось с улыбкой, и я велел соединить меня по видеосвязи. Лицо Генерального на экране моего ноутбука выглядело недовольным и желчным.
         – Что там у вас? – спросил он, даже не поздоровавшись.
         – В каком смысле? – переспросил я наивно.
         – Не валяйте дурака, консул. Что там у вас?
         – Готовлю официальное заявление.
         – Прочтите.
         – Окончательный вариант еще не готов.
         – Прочтите.
         Пришлось мне медленно и с выражением зачитать ему порядочный кусок лежащего передо мною текста. Выслушав, Генеральный подумал с минуту, потом махнул рукой:
         – Ладно. Завтра к восьми утра зайдите ко мне. Надо поговорить.
         И отключился. Хоть бы сочувствие выразил из вежливости!
         Затем последовал еще целый ряд звонков от лиц рангом пониже. Эти как раз выражали сочувствие и корчили скорбные гримасы, как будто Тэнни не ранена, а уже умерла, хотя я-то точно знал, что за этими гримасами никаких реальных чувств не скрыто. Всем этим людям, по большому счету, было плевать на моего Тигренка.
         Последним позвонил президент Чешской Республики. Пожалуй, он был единственным, кого я был рад видеть. Тэнни он знал лично и питал к ней искренние симпатии. Он сразу осведомился о ее здоровье и пообещал со своей стороны всяческое содействие в раскрытии покушения.
         – Держите меня в курсе, пан консул, – сказал он напоследок. – Для меня это очень важно, поверьте. В случае необходимости вы знаете мой личный телефон. Не стесняйтесь беспокоить меня в любое время суток.
         Я поблагодарил его и подумал, что, если Рогнед со своими подозрениями действительно окажется прав, то единственным, на чью поддержку я смогу по-настоящему рассчитывать, будет именно чешский президент. Я не сомневался, что в столь крупной игре он ни за что не останется в стороне, тем более что Эвердик уже давно торчал у него костью в горле, пытаясь навязывать свою линию поведения не только пражской мэрии, но даже и чешскому правительству. Так что, во всяком случае, как минимум на поддержку со стороны всей полиции Праги я вполне мог надеяться.
         Во второй половине дня мое официальное заявление с грехом пополам все-таки вышло в свет и было тут же растиражировано всеми информационными агентствами мира.  Теперь можно было ожидать, что СМИ, которым кинули эту долгожданную кость, немного поутихнут и ненадолго оставят меня в покое.
         Вечером я возвращался в клинику Ройтнера уже в сопровождении двух спецназовцев – моих новых телохранителей. Одного из них звали сурово, по-английски, – Джон. Это был малый лет тридцати, настоящий крепыш, широкоплечий и мускулистый, но лицо у него было необыкновенно открытое, располагающее, с хорошей, искренней улыбкой, несколько противоречащее традиционному имиджу крутого бойца-десантника. Второй, по имени Николас, был помоложе и повыше, имел красивый римский профиль и по-английски говорил с заметным немецким акцентом. Оба моих провожатых были в штатском, первый сидел за рулем моей служебной машины, второй – на заднем сиденье. За того и другого Симонис поручился головой, заверив, что это лучшие ученики моей Тэнни
         Я ехал в клинику, намереваясь забрать отца и Айку и перевезти их на дачу, принадлежащую Консулату. В том случае, конечно, если состояние здоровья обоих позволит это сделать. Сам я пока домой возвращаться не собирался. Мне хотелось постоянно находиться рядом с Тигренком, чтобы в любой момент быть готовым помочь и поддержать. Я был уверен, что ни один врач не сможет ухаживать за ней так внимательно и бережно, как это смог бы я, поэтому я попросил оборудовать для меня комнату внизу, в подвале, рядом с ее палатой, чтобы никого не смущать своим присутствием в главном корпусе клиники. Ройтнер выполнил мою просьбу, и, когда я приехал, меня сразу же повели в лабораторию – осматривать мое новое жилье.
         Комната оказалась просторная и ничуть не похожая на больничную. Она была по-домашнему обставлена мягкой мебелью и очень уютная, чем-то напоминающая гостиную в моей квартире.
         Войдя, я сразу же увидел Айку, как обычно, сидящую на диване перед телевизором. Она была очень бледненькая и слабенькая. Вероятно, из нее действительно выкачали порядочно крови. Однако, завидев меня, она радостно заулыбалась, выключила телевизор и потянулась ко мне. Я сгреб ее в охапку, взъерошил ее крашеные черные вихры и благодарно расцеловал:
         – Белочка моя, солнышко, ну, как ты?
         – Хорошо, пап, за меня не беспокойся, – отвечала Айка, ласкаясь.
         – Ты спасла Тэнни, малыш. Спасибо тебе, – сказал я, любуясь ее осунувшимся, но бодрым личиком. – Ты настоящая пацанка и самый лучший на свете друг.
         – Дедушка просил, чтобы ты к нему зашел, – сообщила девочка.
         – А что с ним? – встревожился я.
         – Ничего, он уже хорошо себя чувствует, – утешила меня Айка. – Он говорит, что не хочет и не имеет права просто так валяться, в то время как его внучка лежит при смерти. Он собирается тебе помогать.
         – В чем?
         – Искать преступника. Он ведь журналист с почти пятидесятилетним стажем, у него большие связи и много знакомых в Праге.
         – Господи! Еще один следователь! И за что мне такое наказание? – простонал я. – Ладно, я попозже к нему зайду. Надо бы вас обоих перевезти на дачу, чтобы вы там отдохнули и пришли в себя.
         – Я не поеду! – решительно заявила Айка. – Я буду с Тэнни. Я ей очень нужна.
         Ну, кто бы спорил! Я понял, что в данной ситуации мне просто нечего возразить девочке, только что отдавшей свою кровь для спасения другого человека. Сейчас я не имел права настаивать на своем, а она, наоборот, имела полное право меня не послушаться. «Может быть, и вправду будет лучше, если девочки останутся вдвоем? – подумал я. – Ведь они всю жизнь вместе, и их нельзя разлучать, особенно в такую минуту…» Однако с отцом я решил поговорить твердо, по-мужски. Его помощь в качестве следователя была именно тем, в чем я меньше всего нуждался. Я не был уверен, что мне удастся уговорить старика уехать в Москву, ведь он тоже очень переживал за Тэнни. Но, по крайней мере, препровадить его на дачу я надеялся, несмотря на всё его упрямство.
         Решив все же, что разговор с отцом и в самом деле может подождать, я прежде всего отправился к Тэнни. Если честно, я боялся сейчас, после операции, входить в ее палату. Я не знал, что я там увижу, и трепетал, проклиная свое малодушие и опасаясь, что мне может стать дурно, если моим глазам предстанет что-нибудь по-настоящему ужасное.
         Но мне не стало дурно, хотя зрелище впечатлило бы любого. Тэнни лежала, вся в бинтах. Голова ее тоже была забинтована. Я понял, что докторам пришлось остричь или даже обрить ее прекрасные каштановые волосы, которые всегда придавали ее внешности такое неповторимое очарование.
         Девушка была в сознании, но очень заторможена из-за того, что ей кололи обезболивающее. Когда я подсел к ней на табуретку, она остановила на мне взгляд и слегка улыбнулась.
         – Почти не могу шевелиться… – сказала она как-то виновато и слегка пошевелила пальцами, прося, чтобы я взял ее за руку. – Ройтнер говорил, что из меня вытащили целый килограмм железа.
         – Пятьдесят шесть кусков, – ответил я, гладя ее по тыльной стороне ладони. – Я их видел, Тигренок.
         – Не надо было тебе их показывать… – произнесла девушка. Голос у нее был обессиленный и тихий. – Зачем тебе такие подробности?
         – Надо. Еще как надо, – возразил я.
         – Кто тебе их показал?
         – Эвердик.
         – А, так он приезжал…
         – А ты не помнишь? Он говорил, что заходил к тебе.
         – Нет, с трудом… Я вообще мало что помню из того, что со мной происходило после взрыва. Айка дала мне кровь, да?
         – Да.
         – Поцелуй ее за меня.
         – Уже поцеловал.
         – Как она?
         – Да она-то ничего. Ты не волнуйся за нас, Тигренок. Я теперь езжу с во-от такенными телохранителями. Ты их, конечно, знаешь. Это Джон и Николас, из твоих подопечных.
         – Джон и Николас? Да, знаю. Они отличные ребята. Им можно доверять. Ты правильно сделал, что их выбрал.
         – Вообще-то, мне их Симонис прислал. Он тебе привет передает. Говорит, что они все тебя очень уважают и любят.
         – Спасибо. Симонис хороший человек, хотя бывает резковат и несдержан. Но он старый солдат, ему простительно. Его спецназ – самая надежная опора для тебя. Не ссорься с ними.
         – Я это уже почувствовал. Они нам здорово помогли, когда мы ехали к тебе в больницу.
         – В больницу? Ах, да, в ту, в которую меня отвезли сначала… Знаешь, папа, вообще-то мне должно быть стыдно.
         – За что это, Тэнни?
         – Я действовала ужасно непрофессионально. Я должна была среагировать на эту взрывчатку значительно раньше, тогда бы все могло вообще обойтись без жертв. За те годы, что я живу вне «Аплоя», я совсем потеряла квалификацию. Чутье у меня притупилось. Расслабилась я. Поэтому так и вышло.
         – Ну, Тигренок, не хватало еще, чтобы ты в чем-то упрекала себя! – возмутился я.
         – Взрослый аплоевец никогда не попал бы в такую простую ловушку, – не унималась девушка. – Бомба с телеуправляемым часовым механизмом… Примитив! Это всё потому, что я не доучилась. И совсем не тренировалась после. Надо было уделить этому гораздо больше внимания. – Она примолкла на минуту, а потом, вдруг сменив тему,  сказала с горечью: – Знаешь, пап, Ройтнер меня налысо обрил… Посмотрел бы ты, какая я стала уродина!..
         – Не велика беда, – улыбнулся я. – Волосы отрастут, куда они денутся! Зато будешь жива-здорова. А для меня ты всегда самая красивая девочка на свете.
         – Ты очень добрый, папа, – сказала Тэнни и тоже улыбнулась. – Я постараюсь выздороветь побыстрей, хоть и не знаю, как это у меня получится. Мне, кажется, действительно здорово досталось. Пусть Айка все время будет с тобой, пока я тут валяюсь. Она тебе и поможет, и поддержит. Не бойся с ней советоваться. Она ведь умная, хоть и маленькая еще, и, если надо, вполне умеет не быть легкомысленной.
         – Она сильно повзрослела за эти дни, – сказал я. – Просто не узнать.
         – Тем более, – чуть кивнула Тэнни. – Теперь ей придется самой решать, как действовать. Я ей теперь плохой помощник. – Она снова помолчала, прикрыв глаза и собираясь с силами,  и продолжала, в очередной раз сменив тему: – Знаешь, я вот тут все думала… У меня теперь много времени, чтобы думать… Так вот, пап, эту бомбу в машину могли подсунуть только в доме Эвердика. Больше негде.
         – Я знаю, – кивнул я. – Эвердик сам мне об этом сказал.
         – Он тебе сказал? – изумилась Тэнни.
         – Да. И даже пообещал провести собственное расследование. Своими силами и средствами.
         – Это плохо… – прошептала девушка напряженно.
         – Что плохо, Тигренок? – спросил я осторожно.
         – Пока еще сама не знаю, пап, – ответила она. – Но это очень плохо. Он что-то затевает.
         – Рогнед почему-то тоже так думает.
         – Да? И что он говорит?
         – Хочет провести свое, параллельное расследование по секрету от Эвердика и посмотреть, что получится.
         – А он справится?
         – Ну, наш дядя Рогнед да не справится! К тому же, ему Симонис поможет.
         – Тогда справится, – согласилась Тэнни. – Только нашему дяде Рогнеду надо быть очень осторожным и внимательным. Если Эвердик почувствует вокруг себя незапланированные шевеления, он сильно оскорбится.
         – Послушай, – сказал я, бережно сжав пальцы ее руки, – я тебя никогда не спрашивал, но сейчас хочу спросить. Вот ты давно знаешь Эвердика, вхожа в его дом, дружишь с его внучками… Скажи: ты хоть чуточку доверяешь ему?
         – Нет, – ответила Тэнни без раздумий и опять прикрыла глаза, словно сразу устав от этого односложного отрицания.
         – Почему же ты раньше об этом не говорила?
         – Раньше это не имело такого значения.
         – А сейчас имеет?
         – Я чувствую, что начинает иметь.
         – О Господи! – вздохнул я, просто не зная, что и думать. – Час от часу не легче…
         – Ты не расстраивайся так, папа, – пожалела меня Тэнни. – Мало ли кому я не доверяю. Я вообще человек недоверчивый, меня так учили.
         – Мало ли, не мало ли, – покачал я головой, – но только ты почти никогда не ошибаешься, вот в чем вся штука.
         – Ну, не обязательно… Если хочешь знать, на всей Земле я всецело доверяю только трем людям: тебе, дяде Рогнеду и Айке. Еще доверяла Ларисе, а она Эвердику верила, но это уже неважно.
         Дверь в палату с едва слышным скрипом открылась, и на пороге возник доктор Ройтнер.
         – Не стоит ее утомлять, господин консул, – сказал он негромко. – Сейчас ей принесут поесть, а потом ей лучше всего будет отдохнуть от посетителей. Пойдемте-ка в мой кабинет. Мне есть о чем с вами поговорить.
         Делать нечего, я попрощался с Тэнни, которую, наверное, и впрямь сильно утомил, и последовал за доктором.
         Кабинет Ройтнера в лаборатории находился на надземном этаже и был совсем маленький, в отличие от его кабинета в главном корпусе. Когда мы вошли, доктор тщательно прикрыл за собой дверь, пригласил меня сесть и сам расположился за своим столом, на котором, кроме двух телефонов, ничего не было.
         – Вы спасли девушке жизнь, благодарю вас, – сказал я то, что считал своим долгом сказать прежде всего.
         – Рано благодарить, – ответил Ройтнер хмуро. – Вы ведь еще не знаете, зачем я вас пригласил, господин консул.
         Сердце мое похолодело и застывшим ледяным камнем медленно сползло в живот.
         – А что такое? – спросил я и, видимо, ужасно побледнел. Во всяком случае, взгляд доктора красноречиво сообщил мне, что с моей физиономией что-то не так.
         – Мне тяжело вас об этом информировать, – в свойственной ему манере отрывисто и официально заговорил Ройтнер, – но повреждения оказались намного серьезней, чем я предполагал. Боюсь, что мисс Афина больше никогда не сможет ходить. Извините, господин консул, но это правда, и вам стоит о ней знать.
         Да, это был удар. Не знаю, вряд ли мне было бы легче, если бы Ройтнер не вел себя столь прямолинейно, а начал бы издалека, окольными путями подводя меня к известию о беде. Возможно, подобные вещи и следует сообщать именно так, прямо в лоб, не мучая собеседника и не заставляя его теряться в страшных догадках. Ройтнер обычно так и поступал. Он был хороший, грамотный врач, но совершенно не обладал красноречием, скорее был даже почти косноязычен и поэтому не находил слов на обиняки, предпочитая в любой ситуации изъясняться сжато, четко и ясно.
         – Она уже знает? – спросил я, немного помолчав, чтобы переварить информацию.
         – Нет, – ответил доктор, – вы первый, кому я это говорю.
     – Вот и хорошо. Не говорите пока никому. Не надо. Сейчас это лишнее. Я сам расскажу, потом, позже.
         – Как угодно, господин консул.
         – Но что же, совсем никакой надежды? Или можно хоть что-то предпринять?
         – В настоящий момент и нельзя ничего предпринимать. Надо, чтобы полностью зажили раны.
         – А потом? Потом можно?
         – Поврежден позвоночник. Тут мало кому удается добиться положительных результатов. Если бы мисс Афина была обычная девушка, мы могли бы показать ее какому-нибудь светилу от медицины. Двух-трех таких я даже знаю. Но она необычная девушка, и этим все сказано. Я же, напротив, всего лишь обычный кардиохирург. Мы сделали все, что могли. Мы не волшебники, господин консул.
         Что ж, он был совершенно прав, и я оказался вынужден это признать. Итак, мой Тигренок никогда больше не сможет ходить. Вообразить себе Тэнни в инвалидной коляске было выше моих сил. Зато я прекрасно представил себе, как прореагируют Рогнед, Айка и мой отец, когда обо всем узнают. А сама Тэнни? Как она отнесется к своей беде? Впрочем, когда я вспоминал разговор с нею, мне начинало казаться, что она уже обо всем догадывается. Иначе почему она так трогательно перепоручала Айке заботу обо мне, словно передавая меня ей, как младенца, с рук на руки? Да, все эти годы Тэнни заботилась обо мне без устали, всегда была рядом, я постоянно чувствовал близость ее тоненького, но такого крепкого и надежного плеча, на которое в любую минуту мог опереться, чтобы не споткнуться.  Видимо, теперь настало время, когда я должен буду отдавать ей долги. Теперь я буду заботиться о ней, и будь я проклят, если она хоть в чем-то будет нуждаться. Весь мир, в котором она всегда была отверженной, ляжет теперь к ее беспомощным ногам. Если понадобится, вся моя власть, сила, политическое влияние, деньги пойдут на то, чтобы этого добиться, и горе тому, кто осмелится мне помешать!

 

АПЛОЙ (фантастический роман), глава 11

АПЛОЙ (фантастический роман), глава 13