Помочь сайту
Поздравления
АПЛОЙ (фантастический роман), глава 10
30 сентября 2018 -
Алесь Черкасов
Глава десятая
Пожалуй, никогда в жизни не доводилось мне видеть ничего более забавного, чем Рогнед Катковский в больничной пижаме. Мне черт знает каких усилий стоило не расхохотаться, когда он, сияя, как медный самовар, встретил меня на пороге палаты в клинике Виллиталлена. Пижаму на него напялили самую большую, какую только смогли найти, но все равно она была Рогнеду безнадежно мала, штанины при каждом шаге вздергивались чуть не до колен, обнажая его жирные волосатые голени, рукава вели себя точно так же, а пижамная куртка насилу сходилась на его необъятном пузе, и между ее кое как застегнутыми петлями постоянно торчала задорная кнопка Рогнедова пупа. Должно быть, мой друг и сам осознавал всю комичность своего вида, но настроение у него все-таки было превосходное.
– Вот, погоди, так ли еще тебя оденут! – посулил он, оценив мой взгляд, и, как водится, заржал. Даже в клинике он не мог не производить своим присутствием обычный для него шум.
Палата и впрямь была не люкс, но все же вполне пригодная для временного проживания. Она состояла из двух небольших отдельных комнаток, стенку между которыми при желании можно было легко раздвинуть, что Рогнед, конечно же, и сделал, не желая проводить между нами столь вздорную разделительную черту. В палате было два окна, смотрящих в тихий и тенистый дворик. У окон стояли кровати, и каждая из них была снабжена индивидуальным универсальным монитором, с помощью которого можно было бродить в Интернете, смотреть кабельное телевидение, общаться с дежурным врачом и прочее, и прочее. Помимо кроватей, была еще кое-какая незамысловатая мебель: шкафчики для личных вещей, пара тумбочек для лекарств и посуды, стулья и пара кресел для посетителей, стол наподобие обеденного и так далее. По стенам, оклеенным светлыми, оптимистичными обоями, были симметрично развешаны кашпо с какой-то висячей зеленью. Зелень цвела мелкими розовыми и голубенькими цветочками.
Таким образом, здесь нам с Рогнедом предстояло провести некоторое количество дней под видом сердечников, нуждающихся в профилактической госпитализации. Окинув наше обиталище флегматичным взглядом, Эвердик констатировал: «Ну-ну…», хлопнул Виллиталлена по плечу и вышел, не сказав больше ни слова. Теперь и отныне мы были в полной власти доброго доктора по инопланетянам.
– Куда девчонок дел? – сразу по уходе начальства наехал на Виллиталлена Рогнед.
– А ты как думаешь? – не испугался мужественный лекарь. – В общее отделение мне их, что ли, положить? У меня для подобных пациентов специальный уголок имеется, бронированный и герметичный. Покажу, когда их окончательно устрою.
Рогнед заурчал, как злой медведь, но рыпаться больше не стал, признав логичность доводов, сел на свою кровать и набычился.
– Завтра утром повидаетесь, – обещал Виллиталлен. – Мне-то, собственно, пофигу, но там, вообще-то, карантинная зона, понимать надо.
Мы заверили его в своем полном и глубоком понимании, и он ушел с видом оскорбленной добродетели.
Меня заставили принять душ и тоже выдали пижаму, которая оказалась мне даже великовата. Так мы с Рогнедом окончательно прописались в клинике, и жизнь наша потекла уныло и однообразно, согласно больничному распорядку дня.
Вопреки обещанию, наутро нам с девчонками встретиться не разрешили. Не разрешили и вечером, и на следующий день. Виллиталлен не казал носа, так что мы пребывали в полном неведении и ужасно беспокоились. Расспрашивать же о чем-либо служителей, которые три раза в день приносили нам еду, не имело никакого смысла – вряд ли они были в курсе.
На второй день под вечер наконец-то явился Виллиталлен. Жестом устранив Рогнеда, который уже собирался на него зарычать, он сел в кресло, вытянул свои длинные тощие ноги, скрестил пальцы рук, как проповедник на кафедре, и, рассматривая их из-под очков, сказал:
– Вот что, папаши, разговор у меня к вам есть серьезный.
Мы тоже уселись и уставились на него, борясь с самыми скверными предчувствиями.
– Ваши девочки, – начал лекарь не торопясь, – излучают на вполне определенной частоте вполне определенный сигнал. Очень мощный сигнал, целенаправленный. Так что меченые они у вас, вот какие дела-то.
Некоторое время мы молчали, переваривая информацию.
– Значит, Эвердик был все-таки прав, – произнес я наконец. – Следит за нами «Аплой».
– Эвердик редко ошибается, – суммировал Виллиталлен.
– И что же теперь? – спросил Рогнед растерянно.
– То, что этот сигнал можно при желании легко засечь, – это несомненно, – сказал лекарь, не переставая рассматривать свои костлявые пальцы. – Меня совсем другое беспокоит.
– Что же еще? – совсем заволновался Рогнед.
– А беспокоит меня, – объяснил Виллиталлен, – нельзя ли на той же самой частоте посылать девочкам приказы извне и, если можно, то как они себя в таком случае поведут. Что если таким образом можно разбудить в них ныне дремлющее нечто, и оно начнет расти и шириться, поглощая человеческую часть их естества? В каких монстров они тогда превратятся? Как вы думаете, а?
Тут уже и я почувствовал, что дело действительно пахнет керосином. Возможность превращения Тэнни и Айки в дистанционно управляемых чудовищ навела на меня тихую панику.
– Ты им об этом сказал? – спросил я.
– Сказал, – кивнул лекарь, – хотя и не имел права.
– А они?
– Перепугались. Они, кажется, правда ничего о своих метках не знали. Айка даже расплакалась. Вытащите, говорит, из нас это радио…
– А ты сможешь вытащить? – с надеждой осведомился Рогнед.
– Да в том-то и дело… – сморщился Виллиталлен. – Теоретически все возможно, а вот практически…
– А в чем проблема?
– Ну, не думаешь же ты, что у них в пузе действительно маленькие радиоприемнички торчат! Тут, брат, наука похитрее. Нет в них радиоприемничков, а есть просто помеченные изотопом нервные клетки. Вот и попробуй их удалить, если при этом нарушаются медиаторные связи и тормозится процесс прохождения нервного импульса.
– Но я же вижу, что ты какой-то способ знаешь! – заорал Рогнед и даже агрессивно привстал. – Говори, истязатель, не мотай душу!
– Можно заместить извлеченные фрагменты нервных цепей активной плазмой. Она сыграет роль своеобразного медиатора, и со временем утраченные функции нервного ствола восстановятся, – сказал Виллиталлен меланхолично. – Но для этого нужно, прежде всего, прожечь помеченный участок сфокусированным лазерным лучом толщиной в несколько микрон, а это, мягко говоря, рискованно.
– Почему?
– Нужна очень точная наводка на цель. Сотая доля миллиметра влево-вправо – и верная смерть, а я, честно признаться, не снайпер. А, кроме того, это больно. Очень больно. Не буду скрывать, боль адская. Представь, что бы ты чувствовал, если бы твою нервную систему огнем выжигали изнутри. А самое скверное то, что сознание при этом потерять невозможно и наркоза никакого не сделаешь. Короче говоря, три минуты невыносимой боли в полном сознании. Выдержат твои девчонки?
Мне поплохело так, что я облился холодным потом. Рогнед как-то странно заикал и, нашарив под подушкой носовой платок, что-то в него выплюнул. Виллиталлен сразу озаботился:
– Ну-ну-ну, папаши, давайте все-таки не так эмоционально. Не хватало еще, чтобы с вами действительно случился сердечный приступ и мне пришлось вас откачивать! Да и вообще, что за манера? Чуть больше двух недель с девчонками знакомы, а уже переживают за них, как за родных! Не понимаю я вас, мужики!
– Где тебе… – пробормотал я, взяв себя в руки. – Все-таки садист ты, Виллиталлен. Все-то у тебя с адской болью и без наркоза…
– Да как, черт возьми, я им наркоз сделаю, если операция на нервной системе?! – вдруг взорвался лекарь. – Как можно человеку регулировать проводимость нервных стволов, если он в полной отключке? Ты хоть соображаешь? Напряги извилины, прежде чем оскорблять!
– Ладно, ладно, извини, – я понял, что и вправду погорячился. – Что ты предлагаешь? Варианты у тебя есть?
– Нету у меня никаких вариантов, – отрезал Виллиталлен. – Или так, или ждите, когда ваши очаровательные крошки превратятся в монстров и зажарят вас на медленном огне.
– Ты девчонкам все это объяснил?
– Объяснил. Со всеми подробностями.
– А они?
– Вроде, согласны. Выдержим, говорят.
– Да мало ли что они говорят!
– Послушай, – прервал меня лекарь, – мне твои сантименты переваривать как-то на фиг не надо. Пошли со мной, поговоришь с девчонками сам, а я тем временем Эвердику позвоню. Как он скажет, так и будет.
Я решительно поднялся:
– Пошли!
– А я? – дернулся Рогнед.
– А ты сиди, – отмахнулся Виллиталлен. – Тебя там только не хватало!
Мне даже стало как-то обидно от такого демонстративного пренебрежения к моему другу, но нервировать Виллиталлена, особенно сейчас, было точно ни к чему, поэтому я, взглянув на Рогнеда, виновато пожал плечами и вышел из палаты, бросив на прощание:
– Если не вернусь, сообщи папе и маме.
– Вернешься, вернешься, – проворчал лекарь, подталкивая меня вперед, – хотя бы в виде останков.
В лифте мы спустились на первый этаж и через черный ход вышли на засыпанный осенней листвой просторный задний двор клиники. Двор был обнесен высокой глухой оградой, и в дальнем его углу, за высокими, алыми от осени деревьями, стояло что-то вроде флигеля – серое каменное зданьице в один этаж, с плоской крышей и несколькими окнами, непрозрачными для взгляда снаружи.
– Нам туда, – кивнул на флигель мой проводник.
Погода стояла чудесная, вечер был абсолютно роскошно золотой и теплый, листья под ногами тихо шуршали, наполняя воздух своим пряным запахом. Наверное, это были последние погожие деньки пражской осени – что-то вроде подарка для печальных поэтов и меланхоличных художников, которых в последнее время было так много в городе. Они оккупировали парки и скверы, читали стихи с эстрады, пели под гитару и аккордеон, писали этюды и портреты по просьбе любого желающего. Однажды, не так давно, я даже сам заказал одному такому парковому художнику портрет Ларисы по ее фотографии. Он написал его минут за сорок в моем присутствии, причем получилось очень похоже, только взгляд у Ларисы вышел грустный-грустный, осенний, какого я никогда не замечал у нее в жизни.
Деревянная дверь флигеля на поверку оказалась металлической, искусно имитированной под дерево. Над нею я увидел табличку с надписью: «Лаборатория. Посторонним вход воспрещен». Виллиталлен всунул в замок пластиковую карточку, набрал какой-то код, дверь распахнулась, и мы очутились в прохладном, полутемном и абсолютно пустом холле с полом, покрытым керамической плиткой, от которой звуки шагов отскакивали острыми, сухими щелчками. Вправо и влево из холла тянулись еще более темные коридоры без окон, освещенные лишь неяркими потолочными лампочками в желтых плафонах. Там можно было различить длинный ряд пронумерованных дверей, из-за которых не доносилось ни звука, словно во всем флигеле, кроме нас, не было ни живой души. Прямо перед нами в стене холла тоже была дверь – раздвижная. Она, как оказалось, вела в кабину лифта.
– А куда лифт? Тут же всего один этаж! – наивно не понял я, входя в кабину вслед за Виллиталленом.
– В преисподнюю, – отозвался лекарь холодно. – Ты и правда такой чудик или прикидываешься? Все главное у меня здесь находится ниже ватерлинии, неужели не ясно?
Двери сомкнулись, и кабина действительно поехала вниз. Не слишком, впрочем, глубоко – этажа на три. Выйдя из нее, мы оказались в ярко освещенном коридоре, в который выходили всего три двери. Возле одной из них Виллиталлен остановился и, толкнув ее рукой, объявил хмуро:
– Твои здесь.
И тотчас же маленькое огненно-рыжее существо с радостным писком прыгнуло мне на шею:
– Дядя Сережа!
– Пренебрегаю техникой безопасности ради вашего удовольствия, – опять заворчал Виллиталлен. – Эта дверь, вообще-то, должна быть заблокирована и открываться только моей личной карточкой.
– Ну не гунди ты, ради Бога, как пьяный Дед Мороз! – взмолился я, прижимая к себе радостную Айку и, пожалуй, в первый раз ощущая, какая она худенькая, легонькая и упругая.
Про пьяного Деда Мороза Виллиталлен не понял, но промолчал, решив не обижаться.
Поверх тонкого Айкиного плеча я посмотрел внутрь помещения. Оно было обычной двухместной палатой, даже менее комфортабельной, чем наша с Рогнедом, а кроме того, не имела окон и освещалась неоновыми лампами на потолке. Тэнни сидела на кровати, той, что ближе к стене, и тоже радостно мне улыбалась. Я на руках внес Айку внутрь, осторожно усадил ее рядом с подругой, а сам приземлился на вторую, свободную кровать.
– Ну, вы пока пошушукайтесь, а я пойду, Эвердику позвоню, – сказал Виллиталлен и вышел, как-то поспешно закрыв за собой дверь, словно боялся, что, глядя на нас, случайно проявит какие-нибудь человеческие эмоции. Замок он, впрочем, снова не заблокировал, что могло означать, что заключенными или подопытными он нас пока в самом деле не считает.
Девочек также переодели в пижамки, и им это, в отличие от нас с Рогнедом, было даже очень к лицу. Айка бодрячком забралась с ногами на кровать и уселась по-турецки. Тэнни тоже подтянула ноги и расположилась в своей любимой позе русалочки. Сходство усиливалось еще и оттого, что ее волосы были в этот раз распущены и волнами струились по плечам. Да, она действительно была очень красивая девочка и, если хотела, умела подчеркнуть свою природную красоту и позой, и жестом, и улыбкой.
– Ну, давайте, рассказывайте, что с вами делал этот злодей, – без предисловий потребовал я, так как именно это беспокоило меня в первую очередь.
– Да ничего особенного, не волнуйся, дядя Сережа, – поспешила утешить меня Тэнни. – Только анализы брал и просвечивал на во-от такой бандуре с колпаком.
– Да уж, – согласился я, – бандура у него что надо. И что он напросвечивал, я уже знаю.
– Мы тоже знаем, – сказала Тэнни и немножко запечалилась.
– Он вам все рассказал?
– Да, все.
– И что вы об этом думаете?
Тэнни опустила голову и промолчала. Айка тоже понурилась и притихла. Слов было не нужно – я понял, что, хотя девочки и бодрятся, на самом деле им по-настоящему страшно.
– Кормит-то он вас хоть нормально? – спросил я, чтобы нарушить тягостное молчание.
– Да, пять раз в день, – отозвалась Тэнни и попробовала пошутить: – Так и потолстеть можно. Мы в жизни столько не ели.
Вышло неуклюже, и девочка это поняла.
– Почему ты уверена, что вы выдержите такую пытку? – спросил я ее, немного помолчав.
– Есть пять раз в день – не такая уж пытка, – пискнула Айка и тут же осеклась под взглядом подруги.
Я потер виски:
– Ладно, вы поняли, о чем я спросил. Давайте говорить серьезно, а шутки в сторону, тем более что ни мне, ни вам на самом деле не весело. Тигренок, ты старшая, и я хочу услышать, что думаешь ты. Ты уверена, что вы выдержите? Да или нет?
– Нет, – ответила Тэнни тихо и как-то очень уж спокойно. – Но вытащить-то из нас это радио все равно надо.
– Так… – сказал я глухо и в очередной раз почувствовал, насколько эта странная девочка сильнее и храбрее меня, взрослого мужика. У меня бы на ее месте, наверное, сделалась истерика.
– Мы крепче, чем обычные люди, – продолжала Тэнни, не глядя на меня и словно прочитав мои мысли, – поэтому у нас есть шансы. Даже если доктор промахнется, мы не сразу умрем. Наши раны вообще очень быстро заживают. И боль мы переносим лучше, чем другие. За себя я почти не боюсь, но Айка слабее, ей будет трудно.
При ее последних словах Айка подтянула колени к подбородку, обхватила их руками, уткнулась в них лицом, вся сжалась и тихонько всхлипнула. В этой беспомощной позе напуганного зверька она показалась мне маленькой-маленькой и слабенькой-слабенькой, так что у меня просто сердце сжалось от понимания того, что мне нечем утешить ее, нечем успокоить, прогнать ее страх. Наверное, нет на свете чувства хуже, чем чувство взрослого, осознающего, что он не в силах помочь ребенку.
– Вы действительно совершили огромную ошибку, что пришли ко мне, девочки, – сказал я совершенно подавленно. – Вы и впрямь зря послушали Ларису, но не потому, почему ты, Тэнни, думаешь. Я здесь не в счет. Главное – вы. Если уж вам посчастливилось вырваться из ада «Аплоя», то надо было не ко мне идти, а скрыться где-нибудь, затаиться, переждать и начинать новую жизнь.
– С таким радио внутри нас? – горько спросила Тэнни. – Куда можно спрятаться от самих себя? Нас бы все равно выследили.
– Но вы же видите, что я тоже ничего не могу для вас сделать! – сказал я в отчаянии. – Вы ожидали, что мне удастся вас защитить и спрятать, а вместо этого угодили сюда, в эту камеру пыток. Неужели вы не понимали, что, придя в мой дом, вы тем самым добровольно отдадите себя в руки Эвердику, одному из самых могущественных людей на планете? Ведь Эвердик действительно могуществен. Его уже сорок лет все боятся. Даже Генеральный секретарь Всемирного Совета Согласия, его непосредственный шеф, его боится. Неужели Лариса не рассказала вам, кто такой Эвердик?
– Рассказывала, – ответила Тэнни, не поднимая головы. – Только она говорила, что Эвердик очень умный, порядочный и добрый и что мы обязательно должны попасть в его руки. Именно в его, а не в руки военных шишек из Совета Согласия.
– Она вам так сказала?! – выпучил я глаза.
– Да, – кивнула Тэнни. – Она говорила, что если и есть на свете человек, который сможет нас понять и помочь нам начать нормальную жизнь, то это только Эвердик.
– Вот это да! – выдохнул я в полнейшем изумлении.
– А еще, – добавила девочка и почему-то слегка покраснела, – она говорила, что единственный человек, которому мы всегда можем полностью доверять, это ты, дядя Сережа. Поэтому она и письмо написала тебе, а не Эвердику, хотя и считала себя очень виноватой перед тобой. И отправила она нас не к Эвердику, а к тебе. Вот мы и пришли к тебе. После Ларисы у нас на целом свете никого не осталось, а теперь есть настоящий близкий человек. Даже два – ты и дядя Рогнед.
Упоминание о дяде Рогнеде нарисовало мне, как мой друг сейчас, должно быть, мается в неведении, сидя в нашей палате. А вообще, если задуматься, Лариса ведь была чертовски права насчет Эвердика. Как бы я ни относился к своему шефу и что бы о нем ни думал, а все-таки, попади девчонки, в самом деле, в руки вояк из Совета Согласия, те бы с ними не церемонились. А Эвердик церемонится. И даже не просто церемонится. Он, фактически, совершил должностное преступление, скрыв от начальства Айку и Тэнни. Так неужели же они для него, как и для нас с Рогнедом, прежде всего несчастные дети, попавшие в беду? А вдруг я все-таки ошибаюсь и Эвердик задумал что-то такое, о чем мне никогда в жизни не догадаться, пока оно не случится, – что тогда? А ведь я знаю, что мой шеф на подобные вещи очень даже способен. Это великий иезуит, непревзойденный интриган и гениальный актер, и что у него на уме – это даже для Господа Бога закрытая информация. Во времена инквизиции такому человеку цены бы не было. Что правда, то правда: Эвердик никогда не склонен пороть горячку и всегда стремится в любой ситуации разобраться до конца. А когда разберется, – как поступит? Нет ли у него каких-нибудь параллельных планов насчет моих девочек? Да, черт возьми, моих, моих! Ко мне пришли – значит, мои! И так просто их у меня не отнять! Даже Эвердику!
Я почувствовал, что у меня голова идет кругом.
Заметив мое смятение, Тэнни пересела со своей кровати на мою и сказала, ласково погладив меня по руке:
– Ну, не переживай ты так, дядя Сережа… Ну, чего ты?.. Не надо так…
От этого прикосновения на душе у меня стало совсем тяжко. Должно быть, именно от такой тоски собаки и волки воют на луну.
– Ах, Тэнни, девочка, не понять тебе меня, – вздохнул я, больным взглядом посмотрев в ее милое печальное лицо.
– Почему? – проговорила она тихо. – Я постараюсь…
Я легонько пожал ее тонкие прохладные пальцы:
– Видишь ли, Тигренок, мы с Рогнедом не просто старые друзья, мы еще и старые холостяки. Вряд ли ты можешь представить себе, каково мужчине быть старым холостяком… И детей у нас нет. И внуков никогда не будет. Мы ведь так и думали, что надеяться в нашем возрасте уже не на что. Проживем мы жизнь, как два дряхлых гриба, и никто даже не заметит, как мы иструхлявеем и на нет сойдем. И тут вдруг появилась ты с Айкой. Как снег на голову. Две такие замечательные девочки – и прямо в наши холостяцкие руки! Как по-твоему, дрогнуло у нас сердце или нет? – Я помолчал немного, чувствуя, как в ответ Тэнни тоже благодарно пожимает мне руку, и добавил, совладав со спазмами в горле: – Короче, если с вами что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу.
– Ты боишься, что Эвердик от тебя что-то скрывает? – спросила девочка, заглянув мне в глаза. – Тебе кажется, что он что-то задумал против нас?
– И вправду ты мысли мои читаешь, что ли? – простонал я в изнеможении.
– Я же говорю, что у меня интуиция… – напомнила Тэнни печально. – А он и правда что-то скрывает. Он что-то знает о нас и хочет проверить, прав он или нет.
– А что он может о вас знать?
– Наверное, то, чего мы сами о себе не знаем.
– Час от часу не легче… Ну, а насчет операции тебе что интуиция говорит?
– Это действительно очень опасно, – ответила Тэнни, – но мне почему-то кажется, что все обойдется.
Даже если она и врала, она меня все же чуточку утешила. Я вспомнил о Рогнеде и подумал, что ему, пожалуй, полегчало бы, если бы он поговорил с Тэнни. Да, эта девочка умела утешать плачущих мальчиков.
Пожалуй, никогда в жизни не доводилось мне видеть ничего более забавного, чем Рогнед Катковский в больничной пижаме. Мне черт знает каких усилий стоило не расхохотаться, когда он, сияя, как медный самовар, встретил меня на пороге палаты в клинике Виллиталлена. Пижаму на него напялили самую большую, какую только смогли найти, но все равно она была Рогнеду безнадежно мала, штанины при каждом шаге вздергивались чуть не до колен, обнажая его жирные волосатые голени, рукава вели себя точно так же, а пижамная куртка насилу сходилась на его необъятном пузе, и между ее кое как застегнутыми петлями постоянно торчала задорная кнопка Рогнедова пупа. Должно быть, мой друг и сам осознавал всю комичность своего вида, но настроение у него все-таки было превосходное.
– Вот, погоди, так ли еще тебя оденут! – посулил он, оценив мой взгляд, и, как водится, заржал. Даже в клинике он не мог не производить своим присутствием обычный для него шум.
Палата и впрямь была не люкс, но все же вполне пригодная для временного проживания. Она состояла из двух небольших отдельных комнаток, стенку между которыми при желании можно было легко раздвинуть, что Рогнед, конечно же, и сделал, не желая проводить между нами столь вздорную разделительную черту. В палате было два окна, смотрящих в тихий и тенистый дворик. У окон стояли кровати, и каждая из них была снабжена индивидуальным универсальным монитором, с помощью которого можно было бродить в Интернете, смотреть кабельное телевидение, общаться с дежурным врачом и прочее, и прочее. Помимо кроватей, была еще кое-какая незамысловатая мебель: шкафчики для личных вещей, пара тумбочек для лекарств и посуды, стулья и пара кресел для посетителей, стол наподобие обеденного и так далее. По стенам, оклеенным светлыми, оптимистичными обоями, были симметрично развешаны кашпо с какой-то висячей зеленью. Зелень цвела мелкими розовыми и голубенькими цветочками.
Таким образом, здесь нам с Рогнедом предстояло провести некоторое количество дней под видом сердечников, нуждающихся в профилактической госпитализации. Окинув наше обиталище флегматичным взглядом, Эвердик констатировал: «Ну-ну…», хлопнул Виллиталлена по плечу и вышел, не сказав больше ни слова. Теперь и отныне мы были в полной власти доброго доктора по инопланетянам.
– Куда девчонок дел? – сразу по уходе начальства наехал на Виллиталлена Рогнед.
– А ты как думаешь? – не испугался мужественный лекарь. – В общее отделение мне их, что ли, положить? У меня для подобных пациентов специальный уголок имеется, бронированный и герметичный. Покажу, когда их окончательно устрою.
Рогнед заурчал, как злой медведь, но рыпаться больше не стал, признав логичность доводов, сел на свою кровать и набычился.
– Завтра утром повидаетесь, – обещал Виллиталлен. – Мне-то, собственно, пофигу, но там, вообще-то, карантинная зона, понимать надо.
Мы заверили его в своем полном и глубоком понимании, и он ушел с видом оскорбленной добродетели.
Меня заставили принять душ и тоже выдали пижаму, которая оказалась мне даже великовата. Так мы с Рогнедом окончательно прописались в клинике, и жизнь наша потекла уныло и однообразно, согласно больничному распорядку дня.
Вопреки обещанию, наутро нам с девчонками встретиться не разрешили. Не разрешили и вечером, и на следующий день. Виллиталлен не казал носа, так что мы пребывали в полном неведении и ужасно беспокоились. Расспрашивать же о чем-либо служителей, которые три раза в день приносили нам еду, не имело никакого смысла – вряд ли они были в курсе.
На второй день под вечер наконец-то явился Виллиталлен. Жестом устранив Рогнеда, который уже собирался на него зарычать, он сел в кресло, вытянул свои длинные тощие ноги, скрестил пальцы рук, как проповедник на кафедре, и, рассматривая их из-под очков, сказал:
– Вот что, папаши, разговор у меня к вам есть серьезный.
Мы тоже уселись и уставились на него, борясь с самыми скверными предчувствиями.
– Ваши девочки, – начал лекарь не торопясь, – излучают на вполне определенной частоте вполне определенный сигнал. Очень мощный сигнал, целенаправленный. Так что меченые они у вас, вот какие дела-то.
Некоторое время мы молчали, переваривая информацию.
– Значит, Эвердик был все-таки прав, – произнес я наконец. – Следит за нами «Аплой».
– Эвердик редко ошибается, – суммировал Виллиталлен.
– И что же теперь? – спросил Рогнед растерянно.
– То, что этот сигнал можно при желании легко засечь, – это несомненно, – сказал лекарь, не переставая рассматривать свои костлявые пальцы. – Меня совсем другое беспокоит.
– Что же еще? – совсем заволновался Рогнед.
– А беспокоит меня, – объяснил Виллиталлен, – нельзя ли на той же самой частоте посылать девочкам приказы извне и, если можно, то как они себя в таком случае поведут. Что если таким образом можно разбудить в них ныне дремлющее нечто, и оно начнет расти и шириться, поглощая человеческую часть их естества? В каких монстров они тогда превратятся? Как вы думаете, а?
Тут уже и я почувствовал, что дело действительно пахнет керосином. Возможность превращения Тэнни и Айки в дистанционно управляемых чудовищ навела на меня тихую панику.
– Ты им об этом сказал? – спросил я.
– Сказал, – кивнул лекарь, – хотя и не имел права.
– А они?
– Перепугались. Они, кажется, правда ничего о своих метках не знали. Айка даже расплакалась. Вытащите, говорит, из нас это радио…
– А ты сможешь вытащить? – с надеждой осведомился Рогнед.
– Да в том-то и дело… – сморщился Виллиталлен. – Теоретически все возможно, а вот практически…
– А в чем проблема?
– Ну, не думаешь же ты, что у них в пузе действительно маленькие радиоприемнички торчат! Тут, брат, наука похитрее. Нет в них радиоприемничков, а есть просто помеченные изотопом нервные клетки. Вот и попробуй их удалить, если при этом нарушаются медиаторные связи и тормозится процесс прохождения нервного импульса.
– Но я же вижу, что ты какой-то способ знаешь! – заорал Рогнед и даже агрессивно привстал. – Говори, истязатель, не мотай душу!
– Можно заместить извлеченные фрагменты нервных цепей активной плазмой. Она сыграет роль своеобразного медиатора, и со временем утраченные функции нервного ствола восстановятся, – сказал Виллиталлен меланхолично. – Но для этого нужно, прежде всего, прожечь помеченный участок сфокусированным лазерным лучом толщиной в несколько микрон, а это, мягко говоря, рискованно.
– Почему?
– Нужна очень точная наводка на цель. Сотая доля миллиметра влево-вправо – и верная смерть, а я, честно признаться, не снайпер. А, кроме того, это больно. Очень больно. Не буду скрывать, боль адская. Представь, что бы ты чувствовал, если бы твою нервную систему огнем выжигали изнутри. А самое скверное то, что сознание при этом потерять невозможно и наркоза никакого не сделаешь. Короче говоря, три минуты невыносимой боли в полном сознании. Выдержат твои девчонки?
Мне поплохело так, что я облился холодным потом. Рогнед как-то странно заикал и, нашарив под подушкой носовой платок, что-то в него выплюнул. Виллиталлен сразу озаботился:
– Ну-ну-ну, папаши, давайте все-таки не так эмоционально. Не хватало еще, чтобы с вами действительно случился сердечный приступ и мне пришлось вас откачивать! Да и вообще, что за манера? Чуть больше двух недель с девчонками знакомы, а уже переживают за них, как за родных! Не понимаю я вас, мужики!
– Где тебе… – пробормотал я, взяв себя в руки. – Все-таки садист ты, Виллиталлен. Все-то у тебя с адской болью и без наркоза…
– Да как, черт возьми, я им наркоз сделаю, если операция на нервной системе?! – вдруг взорвался лекарь. – Как можно человеку регулировать проводимость нервных стволов, если он в полной отключке? Ты хоть соображаешь? Напряги извилины, прежде чем оскорблять!
– Ладно, ладно, извини, – я понял, что и вправду погорячился. – Что ты предлагаешь? Варианты у тебя есть?
– Нету у меня никаких вариантов, – отрезал Виллиталлен. – Или так, или ждите, когда ваши очаровательные крошки превратятся в монстров и зажарят вас на медленном огне.
– Ты девчонкам все это объяснил?
– Объяснил. Со всеми подробностями.
– А они?
– Вроде, согласны. Выдержим, говорят.
– Да мало ли что они говорят!
– Послушай, – прервал меня лекарь, – мне твои сантименты переваривать как-то на фиг не надо. Пошли со мной, поговоришь с девчонками сам, а я тем временем Эвердику позвоню. Как он скажет, так и будет.
Я решительно поднялся:
– Пошли!
– А я? – дернулся Рогнед.
– А ты сиди, – отмахнулся Виллиталлен. – Тебя там только не хватало!
Мне даже стало как-то обидно от такого демонстративного пренебрежения к моему другу, но нервировать Виллиталлена, особенно сейчас, было точно ни к чему, поэтому я, взглянув на Рогнеда, виновато пожал плечами и вышел из палаты, бросив на прощание:
– Если не вернусь, сообщи папе и маме.
– Вернешься, вернешься, – проворчал лекарь, подталкивая меня вперед, – хотя бы в виде останков.
В лифте мы спустились на первый этаж и через черный ход вышли на засыпанный осенней листвой просторный задний двор клиники. Двор был обнесен высокой глухой оградой, и в дальнем его углу, за высокими, алыми от осени деревьями, стояло что-то вроде флигеля – серое каменное зданьице в один этаж, с плоской крышей и несколькими окнами, непрозрачными для взгляда снаружи.
– Нам туда, – кивнул на флигель мой проводник.
Погода стояла чудесная, вечер был абсолютно роскошно золотой и теплый, листья под ногами тихо шуршали, наполняя воздух своим пряным запахом. Наверное, это были последние погожие деньки пражской осени – что-то вроде подарка для печальных поэтов и меланхоличных художников, которых в последнее время было так много в городе. Они оккупировали парки и скверы, читали стихи с эстрады, пели под гитару и аккордеон, писали этюды и портреты по просьбе любого желающего. Однажды, не так давно, я даже сам заказал одному такому парковому художнику портрет Ларисы по ее фотографии. Он написал его минут за сорок в моем присутствии, причем получилось очень похоже, только взгляд у Ларисы вышел грустный-грустный, осенний, какого я никогда не замечал у нее в жизни.
Деревянная дверь флигеля на поверку оказалась металлической, искусно имитированной под дерево. Над нею я увидел табличку с надписью: «Лаборатория. Посторонним вход воспрещен». Виллиталлен всунул в замок пластиковую карточку, набрал какой-то код, дверь распахнулась, и мы очутились в прохладном, полутемном и абсолютно пустом холле с полом, покрытым керамической плиткой, от которой звуки шагов отскакивали острыми, сухими щелчками. Вправо и влево из холла тянулись еще более темные коридоры без окон, освещенные лишь неяркими потолочными лампочками в желтых плафонах. Там можно было различить длинный ряд пронумерованных дверей, из-за которых не доносилось ни звука, словно во всем флигеле, кроме нас, не было ни живой души. Прямо перед нами в стене холла тоже была дверь – раздвижная. Она, как оказалось, вела в кабину лифта.
– А куда лифт? Тут же всего один этаж! – наивно не понял я, входя в кабину вслед за Виллиталленом.
– В преисподнюю, – отозвался лекарь холодно. – Ты и правда такой чудик или прикидываешься? Все главное у меня здесь находится ниже ватерлинии, неужели не ясно?
Двери сомкнулись, и кабина действительно поехала вниз. Не слишком, впрочем, глубоко – этажа на три. Выйдя из нее, мы оказались в ярко освещенном коридоре, в который выходили всего три двери. Возле одной из них Виллиталлен остановился и, толкнув ее рукой, объявил хмуро:
– Твои здесь.
И тотчас же маленькое огненно-рыжее существо с радостным писком прыгнуло мне на шею:
– Дядя Сережа!
– Пренебрегаю техникой безопасности ради вашего удовольствия, – опять заворчал Виллиталлен. – Эта дверь, вообще-то, должна быть заблокирована и открываться только моей личной карточкой.
– Ну не гунди ты, ради Бога, как пьяный Дед Мороз! – взмолился я, прижимая к себе радостную Айку и, пожалуй, в первый раз ощущая, какая она худенькая, легонькая и упругая.
Про пьяного Деда Мороза Виллиталлен не понял, но промолчал, решив не обижаться.
Поверх тонкого Айкиного плеча я посмотрел внутрь помещения. Оно было обычной двухместной палатой, даже менее комфортабельной, чем наша с Рогнедом, а кроме того, не имела окон и освещалась неоновыми лампами на потолке. Тэнни сидела на кровати, той, что ближе к стене, и тоже радостно мне улыбалась. Я на руках внес Айку внутрь, осторожно усадил ее рядом с подругой, а сам приземлился на вторую, свободную кровать.
– Ну, вы пока пошушукайтесь, а я пойду, Эвердику позвоню, – сказал Виллиталлен и вышел, как-то поспешно закрыв за собой дверь, словно боялся, что, глядя на нас, случайно проявит какие-нибудь человеческие эмоции. Замок он, впрочем, снова не заблокировал, что могло означать, что заключенными или подопытными он нас пока в самом деле не считает.
Девочек также переодели в пижамки, и им это, в отличие от нас с Рогнедом, было даже очень к лицу. Айка бодрячком забралась с ногами на кровать и уселась по-турецки. Тэнни тоже подтянула ноги и расположилась в своей любимой позе русалочки. Сходство усиливалось еще и оттого, что ее волосы были в этот раз распущены и волнами струились по плечам. Да, она действительно была очень красивая девочка и, если хотела, умела подчеркнуть свою природную красоту и позой, и жестом, и улыбкой.
– Ну, давайте, рассказывайте, что с вами делал этот злодей, – без предисловий потребовал я, так как именно это беспокоило меня в первую очередь.
– Да ничего особенного, не волнуйся, дядя Сережа, – поспешила утешить меня Тэнни. – Только анализы брал и просвечивал на во-от такой бандуре с колпаком.
– Да уж, – согласился я, – бандура у него что надо. И что он напросвечивал, я уже знаю.
– Мы тоже знаем, – сказала Тэнни и немножко запечалилась.
– Он вам все рассказал?
– Да, все.
– И что вы об этом думаете?
Тэнни опустила голову и промолчала. Айка тоже понурилась и притихла. Слов было не нужно – я понял, что, хотя девочки и бодрятся, на самом деле им по-настоящему страшно.
– Кормит-то он вас хоть нормально? – спросил я, чтобы нарушить тягостное молчание.
– Да, пять раз в день, – отозвалась Тэнни и попробовала пошутить: – Так и потолстеть можно. Мы в жизни столько не ели.
Вышло неуклюже, и девочка это поняла.
– Почему ты уверена, что вы выдержите такую пытку? – спросил я ее, немного помолчав.
– Есть пять раз в день – не такая уж пытка, – пискнула Айка и тут же осеклась под взглядом подруги.
Я потер виски:
– Ладно, вы поняли, о чем я спросил. Давайте говорить серьезно, а шутки в сторону, тем более что ни мне, ни вам на самом деле не весело. Тигренок, ты старшая, и я хочу услышать, что думаешь ты. Ты уверена, что вы выдержите? Да или нет?
– Нет, – ответила Тэнни тихо и как-то очень уж спокойно. – Но вытащить-то из нас это радио все равно надо.
– Так… – сказал я глухо и в очередной раз почувствовал, насколько эта странная девочка сильнее и храбрее меня, взрослого мужика. У меня бы на ее месте, наверное, сделалась истерика.
– Мы крепче, чем обычные люди, – продолжала Тэнни, не глядя на меня и словно прочитав мои мысли, – поэтому у нас есть шансы. Даже если доктор промахнется, мы не сразу умрем. Наши раны вообще очень быстро заживают. И боль мы переносим лучше, чем другие. За себя я почти не боюсь, но Айка слабее, ей будет трудно.
При ее последних словах Айка подтянула колени к подбородку, обхватила их руками, уткнулась в них лицом, вся сжалась и тихонько всхлипнула. В этой беспомощной позе напуганного зверька она показалась мне маленькой-маленькой и слабенькой-слабенькой, так что у меня просто сердце сжалось от понимания того, что мне нечем утешить ее, нечем успокоить, прогнать ее страх. Наверное, нет на свете чувства хуже, чем чувство взрослого, осознающего, что он не в силах помочь ребенку.
– Вы действительно совершили огромную ошибку, что пришли ко мне, девочки, – сказал я совершенно подавленно. – Вы и впрямь зря послушали Ларису, но не потому, почему ты, Тэнни, думаешь. Я здесь не в счет. Главное – вы. Если уж вам посчастливилось вырваться из ада «Аплоя», то надо было не ко мне идти, а скрыться где-нибудь, затаиться, переждать и начинать новую жизнь.
– С таким радио внутри нас? – горько спросила Тэнни. – Куда можно спрятаться от самих себя? Нас бы все равно выследили.
– Но вы же видите, что я тоже ничего не могу для вас сделать! – сказал я в отчаянии. – Вы ожидали, что мне удастся вас защитить и спрятать, а вместо этого угодили сюда, в эту камеру пыток. Неужели вы не понимали, что, придя в мой дом, вы тем самым добровольно отдадите себя в руки Эвердику, одному из самых могущественных людей на планете? Ведь Эвердик действительно могуществен. Его уже сорок лет все боятся. Даже Генеральный секретарь Всемирного Совета Согласия, его непосредственный шеф, его боится. Неужели Лариса не рассказала вам, кто такой Эвердик?
– Рассказывала, – ответила Тэнни, не поднимая головы. – Только она говорила, что Эвердик очень умный, порядочный и добрый и что мы обязательно должны попасть в его руки. Именно в его, а не в руки военных шишек из Совета Согласия.
– Она вам так сказала?! – выпучил я глаза.
– Да, – кивнула Тэнни. – Она говорила, что если и есть на свете человек, который сможет нас понять и помочь нам начать нормальную жизнь, то это только Эвердик.
– Вот это да! – выдохнул я в полнейшем изумлении.
– А еще, – добавила девочка и почему-то слегка покраснела, – она говорила, что единственный человек, которому мы всегда можем полностью доверять, это ты, дядя Сережа. Поэтому она и письмо написала тебе, а не Эвердику, хотя и считала себя очень виноватой перед тобой. И отправила она нас не к Эвердику, а к тебе. Вот мы и пришли к тебе. После Ларисы у нас на целом свете никого не осталось, а теперь есть настоящий близкий человек. Даже два – ты и дядя Рогнед.
Упоминание о дяде Рогнеде нарисовало мне, как мой друг сейчас, должно быть, мается в неведении, сидя в нашей палате. А вообще, если задуматься, Лариса ведь была чертовски права насчет Эвердика. Как бы я ни относился к своему шефу и что бы о нем ни думал, а все-таки, попади девчонки, в самом деле, в руки вояк из Совета Согласия, те бы с ними не церемонились. А Эвердик церемонится. И даже не просто церемонится. Он, фактически, совершил должностное преступление, скрыв от начальства Айку и Тэнни. Так неужели же они для него, как и для нас с Рогнедом, прежде всего несчастные дети, попавшие в беду? А вдруг я все-таки ошибаюсь и Эвердик задумал что-то такое, о чем мне никогда в жизни не догадаться, пока оно не случится, – что тогда? А ведь я знаю, что мой шеф на подобные вещи очень даже способен. Это великий иезуит, непревзойденный интриган и гениальный актер, и что у него на уме – это даже для Господа Бога закрытая информация. Во времена инквизиции такому человеку цены бы не было. Что правда, то правда: Эвердик никогда не склонен пороть горячку и всегда стремится в любой ситуации разобраться до конца. А когда разберется, – как поступит? Нет ли у него каких-нибудь параллельных планов насчет моих девочек? Да, черт возьми, моих, моих! Ко мне пришли – значит, мои! И так просто их у меня не отнять! Даже Эвердику!
Я почувствовал, что у меня голова идет кругом.
Заметив мое смятение, Тэнни пересела со своей кровати на мою и сказала, ласково погладив меня по руке:
– Ну, не переживай ты так, дядя Сережа… Ну, чего ты?.. Не надо так…
От этого прикосновения на душе у меня стало совсем тяжко. Должно быть, именно от такой тоски собаки и волки воют на луну.
– Ах, Тэнни, девочка, не понять тебе меня, – вздохнул я, больным взглядом посмотрев в ее милое печальное лицо.
– Почему? – проговорила она тихо. – Я постараюсь…
Я легонько пожал ее тонкие прохладные пальцы:
– Видишь ли, Тигренок, мы с Рогнедом не просто старые друзья, мы еще и старые холостяки. Вряд ли ты можешь представить себе, каково мужчине быть старым холостяком… И детей у нас нет. И внуков никогда не будет. Мы ведь так и думали, что надеяться в нашем возрасте уже не на что. Проживем мы жизнь, как два дряхлых гриба, и никто даже не заметит, как мы иструхлявеем и на нет сойдем. И тут вдруг появилась ты с Айкой. Как снег на голову. Две такие замечательные девочки – и прямо в наши холостяцкие руки! Как по-твоему, дрогнуло у нас сердце или нет? – Я помолчал немного, чувствуя, как в ответ Тэнни тоже благодарно пожимает мне руку, и добавил, совладав со спазмами в горле: – Короче, если с вами что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу.
– Ты боишься, что Эвердик от тебя что-то скрывает? – спросила девочка, заглянув мне в глаза. – Тебе кажется, что он что-то задумал против нас?
– И вправду ты мысли мои читаешь, что ли? – простонал я в изнеможении.
– Я же говорю, что у меня интуиция… – напомнила Тэнни печально. – А он и правда что-то скрывает. Он что-то знает о нас и хочет проверить, прав он или нет.
– А что он может о вас знать?
– Наверное, то, чего мы сами о себе не знаем.
– Час от часу не легче… Ну, а насчет операции тебе что интуиция говорит?
– Это действительно очень опасно, – ответила Тэнни, – но мне почему-то кажется, что все обойдется.
Даже если она и врала, она меня все же чуточку утешила. Я вспомнил о Рогнеде и подумал, что ему, пожалуй, полегчало бы, если бы он поговорил с Тэнни. Да, эта девочка умела утешать плачущих мальчиков.
Рейтинг: 0
143 просмотра
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
