Помочь сайту
Поздравления
Сотворение любви - Глава 11
25 октября 2018 -
Вера Голубкова
- Это Самуэль.
- Я же написала тебе, чтобы ты мне не звонил, разве нет?
- Клара попросила меня не говорить тебе об этом.
- Не говорить, что она была у тебя дома? Брось, Самуэль.
- Ей было стыдно.
Карина задумалась: вероятно, старалась понять, кто же врал – сестра или я, – и решить, стоит ли ей продолжать разговор со мной.
- Клара не была настолько стыдлива.
- Это ты так считаешь.
Мой ответ был на высоте, и я гордился им, убежденный, что он может открыть мне дверь: ведь все мы понимаем, что не знаем досконально остальных. По сути мы живем с чужими нам людьми и, прожив с ними десятилетия, можем не знать их истинные чувства, когда они говорят нам “я тебя люблю” или отвечают на наш вопрос “я не злюсь”. Наша вторая половина может говорить нам о любви потому, что действительно любит нас, или же, наоборот, потому, что давно подумывает о расставании, но, чувствуя себя виноватой, не хочет заранее причинять нам боль, хотя, в конечном счете, это все равно будет неизбежным. Впрочем, возможно, ей просто хочется уйти по-хорошему, без упреков и обид – дескать, до последней минуты она делала все, что могла – а на вопрос о чувствах она ответит что-то вроде: “Мне так больно, что я уже ничего не чувствую к тебе. Нет, я не злюсь, просто не хочу говорить об этом”. О чем на самом деле думает она, когда мы спрашиваем: “о чем ты думаешь?”, и слышим в ответ: “ни о чем, милый”? Мы не знаем наверняка, кто лжет нам, а кто – себе. Мы живем иллюзиями, возводя зáмки на песке, чтобы оправдать другого, или для собственного успокоения придумываем отношения, какие нам хотелось бы иметь, не придавая значения, что на деле все не так. И даже гораздо позднее, когда теплоте и нежности приходит конец, и другой человек в порыве злости начинает припоминать нам все моменты, когда мы неосознанно причинили ему боль, раскрывая перед нами каждую из ран, даже тогда мы не можем до конца понять, так ли это на самом деле. Насколько все это верно? То ли это новое, переосмысленное человеком, представление о прошлом, то ли вымысел, сказочка, придуманная им, чтобы начать новую жизнь, и эта жизнь требует от него стереть из памяти или сделать расплывчато-блеклой прежнюю связь. Мы не знаем, но хотим знать, что на самом деле думает о нас человек, с которым мы живем, даже не будучи героем его грез, и хотим знать, с кем еще, и в каком ином мире он живет, отдаляясь от нашего.
- Она стыдилась, что я узнаю?.. – Карина запнулась и умолкла: скорее всего, она осознала, что попала в западню, и теперь раздумывала, стоит ли делать следующий шаг.
- Клара говорила, что рядом с тобой она очень часто чувствовала себя не в своей тарелке, просто так, безо всякой причины. Она никогда не винила и не осуждала тебя при мне, и, вообще, говорила, что склонна смотреть на себя твоими глазами. Клара всегда считала себя никчемным гадким утенком и уверяла, что ты сочла бы непристойным ее приходы ко мне, пользуясь тем, что жены нет дома.
- Если ты мне врешь...
- С какой стати мне тебе врать?
- А с такой, что ты, скорее всего, подумал, что раз Клара мертва, то можно заменить ее сестрой. Потому и рассказал мне байку, в которой уподобился богу, но не думай, что я поверила в это.
- Я начинаю думать, что Клара наговорила тебе обо мне кучу гадостей.
- Брось, я в первый раз пришла к тебе домой и уже...
- Что уже?
- Если сейчас ты скажешь, что это я тебя поцеловала, я повешу трубку.
- Это ты меня поцеловала.
Несколько секунд Карина боролась сама с собой, но слово не воробей, и идти напопятный она не могла. Да и как бы она это сделала? Где было бы тогда ее достоинство?
Впрочем, мне было все равно, и я тоже повесил трубку. Мы не распрощались навсегда, сказав друг другу последнее слово.
Мы с Кариной разошлись как два боксера, приплясывающих на ринге в паре метров друг от друга, присматривающихся друг к другу, совершающих разные финты, просчитывая следующее движение.
По правде говоря, этим сравнением с боксерами я обязан Анхелине, уроженке Кадиса, крошке, с которой я прожил только полгода, когда заканчивал учебу. Анхелина была года на два постарше меня и поопытнее. Как-то она сказала, что, скорее всего, у меня никогда не будет долгих и прочных отношений, потому что я не люблю раздоров, считая их никому ненужной, досадной пошлостью, и всячески стараюсь избегать их.
- Любовь, сказала она мне, похожа на поединок, когда двое измотанных боксеров обнимают друг друга, сойдясь в клинче. Оба желают показать свое превосходство, нанося друг другу вялые удары, поскольку соперник нужен им как опора, чтобы удержаться на ногах и не упасть.
- Возможно, нашим отношениям скоро придет конец, – говорил я иногда, – но со мной ты была дольше всех.
- И что же, – ничуть не смущаясь, отвечала она, – это вовсе не означает, что я не создана для более долгих и прочных отношений. Дело в том, что пока я просто не встретила подходящего человека, а тебе мешает найти настоящую любовь твой характер.
Я всегда избегал слова “любовь”. Это избитое существительное обесценилось, как старая, стертая и ставшая идеально гладкой, монета. Ее можно потрогать руками, потереть, погладить, не нащупав при этом рельефа. Я не рискнул бы расплачиваться такой монетой, побоявшись выглядеть мошенником. Меня раздражают стихи, в которых слово “любовь” используют для того, чтобы всколыхнуть душу. Я знаю, что все песни заполонены этим словом, звучащим на все лады. “Любовь” такое коротенькое слово, что нередко его растягивают по слогам – лю-ю-бо-о-овь – или бесконечно повторяют глагол, спрягая его по всем временам и лицам: я тебя люблю, я полюбил тебя, и ты меня полюбишь. А говорят ли “я люблю тебя” в реальной жизни, смотря в глаза друг другу?Поначалу Анхелина часто говорила мне “люблю”, но я не отвечал ей тем же. Я не мог преодолеть душевную скованность, вызванную стараниями придать искреннее звучание банальным словам. Я с легкостью говорю еще одну заезженную фразу: “рад познакомиться”, поскольку от нее никто не ждет искренности, но не могу сказать “я люблю тебя” женщине, которая поверит этим, по сути ничего не значащим словам, и начнет строить иллюзии.
Позже Анхелина тоже перестала говорить мне о своей любви, найдя объяснение моему недостатку: по ее мнению, я не мог любить, потому что избегал как тихих семейных разборок, так и шумных скандалов.
- Да пойми ты, – втолковывала мне Анхелина, – только в спорах и ссорах проводится граница между твоими потребностями и потребностями другого человека.
После расставания я увидел Анхелину снова только много лет спустя, когда вернулся в Мадрид. Она стояла в очереди за билетами в кино под руку с мужчиной гораздо старше ее. С виду он был большой шишкой. Напомаженные волосы, костюм, запонки, булавка для галстука и выражение лица – все выдавало в нем любителя подчеркнуть свою принадлежность к обеспеченному классу. Я даже предположил, что он был за рулем внедорожника.
Анхелина что-то шептала ему на ухо, он улыбался, а иногда искренне хохотал. Он смотрел на нее глазами, в которых читалось скорее развлечение, нежели желание, по крайней мере, в ту минуту. Оба выглядели счастливыми, и мне захотелось узнать, давно ли они вместе, встретила ли Анхелина мужчину своей жизни, и готова ли она к долгим отношениям, состоящим из отдалений и сближений, объятий и драк, обид и примирений, хлопаний дверью и букетов роз? Но мой искренний интерес оказался слабее нежелания затевать разговор, в котором мне пришлось бы вспоминать прошлое или, хуже того, рассказывать о моей сегодняшней жизни, подтверждая давние подозрения Анхелины. Нет, я пока что не созрел для долгой совместной будничной жизни, подразумевающей завтрак в постели по воскресеньям и передел газет, при котором один забирает страницы с политическими новостями, а другому достаются культура, экономика или спорт, и как продолжение этого – строго заведенное расписание: просмотры телесериалов по будням, звонки в определенное время с работы и распределение домашних обязанностей, когда каждый, не спрашивая, знает, кому идти за покупками, а кому мыть и вытирать посуду. Я не готов, чтобы эта рутина составляла часть моей жизни, собственно говоря, всю мою жизнь.
У другого Самуэля, за которого я выдавал себя перед Кариной, были жена и любовница. У меня же никогда не было любовницы, поскольку мне попросту некому было наставлять рога, ибо я никогда не был женат. Вдобавок, скорее всего, ни одна женщина не доверяла мне настолько, чтобы можно было говорить об обмане. С одной стороны, это печально, но, с другой стороны, я рад, что не из тех мужчин, которые скрывают свои делишки, и которые, придя домой и поцеловав жену в щечку, принимаются врать напропалую, боясь при этом, что какой-то жест или слово выдадут их мысли о другой. Я не из тех, кто особенно нежен, когда звонит жене по телефону перед тем, как провести вечер с любовницей, предвосхищая звонок супруги в самый неподходящий момент. Такова дань их привязанности и симпатии к жене. Такой звонок помогает мужьям умалить свою вину, успокоиться и чувствовать себя вполне счастливыми. Сейчас я был бы абсолютно счастлив, что не являюсь тем самым Самуэлем, если бы не мое безумное желание познакомиться с Кларой, если бы мне не хотелось, чтобы она была моей любовницей и приходила ко мне в поисках утешения, экстаза и подтверждения того, что жизнь может бить ключом. Наша с ней жизнь могла бы быть совершенно иной, непохожей на жизнь с Алехандро.
И с детьми. Я выпалил это, не задумываясь. Мы так часто слышим о детях, что эти слова вырвались сами собой как краткий эпилог. До меня неожиданно дошло, что я не знаю, были ли у Клары дети? Надо думать, не было, поскольку позвонивший мне и сказавший о несчастном случае человек не упомянул о них. Будь у Клары дети, он наверняка сказал бы: “несчастные дети, подумать только!”. Да и Карина тоже никогда не рассказывала о них. Мне и в голову не пришло, что у такой молодой девушки могли быть дети и любовник, как будто любовники были уделом сорокалетних, разочаровавшихся в жизни женщин, которые всеми силами старались доказать себе, что они все еще привлекательны не только для своих мужей. Довольно наивный стереотип, надо заметить, поскольку любовник вовсе не означает ни разочарование, ни потраченную впустую жизнь, ни горестное и безутешное разглядывание себя в зеркале. Обзавестись любовником может и вполне счастливая женщина, не согласная с моногамией, и молодая мать, которая ищет любви не стороне, подальше от обязанностей, от усталости и раздражения из-за вечного недосыпания, от беготни между работой и заботами о ребенке. Замужество стало для нее этаким семейным предприятием, в котором поделены права и обязанности: например, ты даешь ребенку бутылочку с соской ночью, а я забочусь о нем с утра, или ты идешь с подругами сегодня, а завтра вечером я посмотрю матч. Но вместе с таким же уставшим мужем, везущим на себе двойной груз – родительское бремя и работу, возможно даже, временную, – от семейной рутины не улизнешь, вот она и расслабляется, выпуская пар, с другим, не обремененным проблемами. В общем-то, такая девушка, как Клара, вполне могла взбунтоваться против замужества, ведь смогла же она, будучи подростком, взбунтоваться против жизненных устоев среднего класса, почувствовав себя девчонкой, которую заточили в монастырь. Та девочка уже знала, что вскоре ей придется принять монашеский постриг и понимала, что оставшуюся жизнь она проведет в напрасном ожидании чего-то, следуя чужому уставу и ценностям, а замужество тоже навязывает свои правила.
- Знаешь, Алехандро, – заявила бы Клара, – замечательно, что мы живем вместе, что у нас есть дети, что мы близки, что у нас совместные планы, но я не обещаю хранить тебе верность. Я не могу обещать, что у меня не будет другого, потому что время идет, и все меняется, хотим мы того или нет. Нами движет не только воля, но и желания. Жизнь нельзя распланировать, потому что наши желания спонтанны. Ты не можешь закрыть на это глаза, разве что готов смириться с тем, что в твоей жизни отречение перевешивает заверения.Я хотел бы жить с женщиной, которая не произносит слов: “как всегда”, “никогда”, “всё”, “только”, с женщиной, которая не принадлежала бы мне целиком, у которой было бы что-то лично ее. С такой женщиной нельзя влачить вялое сосуществование. Я не старался бы целиком и полностью завладеть Кларой, потому что мне хотелось бы, чтобы была в ней маленькая недостижимая щелка, в которую я не смог бы просунуть ни руку, ни язык. Мне хотелось бы, чтобы она ускользала от меня, и потому я страстно желал бы Клару, зная, что нет ничего хуже, чем потерять ее. Потеря была бы равносильна катастрофе. Думается, Клара должна была бы жить со мной, а Алехандро был бы ее любовником. Так было бы проще: ей не пришлось бы оправдываться за то, что ночью она не вернулась домой; напротив, Клара понимала бы, что человек, живущий с ней, счастлив от того, что она украдкой набирается опыта в другом месте, с другим человеком, становясь все совершеннее, от того, что домой возвращалась бы незнакомка, пробуждавшая во мне по-родственному нежную любовь и, вместе с тем, поразительное желание, поскольку, открывая дверь, я рисковал бы не узнать ту, что пришла.
Рейтинг: 0
296 просмотров
Комментарии (0)
Нет комментариев. Ваш будет первым!
