Синсайбаси просыпался

Сьюзен Баркер

Сайонара

Глава 1

Мэри

Синсайбаси просыпался для ночных трудов, металлические ставни с громыханием ползли вверх, жесткие метлы нещадно царапали тротуар. Праздные гуляки и проститутки шатались по улицам, в окнах ресторанов бизнесмены и служащие корпораций изучали меню, а юные прогульщики из соседних школ слонялись по округе, убивая время до темноты. Закат окрасил окаймленное антеннами и рекламными щитами небо кроваво-оранжевым цветом.

Здание, в котором я работала, было расположено в самом грязном углу района развлечений. Наш сосед снизу – повар ресторана, где подавали жаренных на гриле угрей, – ссутулился в дверях, зубочисткой выковыривая грязь из-под ногтя большого пальца. Мы кивнули друг другу. Вывеска караоке Большое эхо замигала, а флуоресцирующая пальма под ней тихо загудела.

Лаунж-бар «Сайонара был пуст. Над пустой сценой и танцполом струилось едва различимое бормотание Шпандау-балет. Желтый свет низко висящих абажуров с кистями заливал столики, придавая атмосфере интимность. Пол раздевалки усеивали туфли, журналы и испачканные помадой смятые салфетки. Блузки с пятнами пота под мышками свисали с прогнувшейся вешалки. Елен стояла перед мутным зеркалом, припудривая мешки под глазами. Мы обменялись в зеркале улыбками и помахали друг другу руками. Обернувшись к ней спиной, я стянула футболку и джинсы и забросила их в угол. Затем застегнула молнии на черной юбке длиной по колено и топе с блестками, который мне одолжила Катя.

Елена подвинулась, уступая место перед зеркалом.

– Симпатичные блестки, – заметила она.

– Еще бы. Такое только сюда и надевать. Как дела?

– Как обычно. Встала в семь, собрала Ёдзи и Томо, затем прибиралась за ними обоими…

Маленькая, изнуренная жизнью Елена видела в жизни только мрачную сторону. Она приехала в Японию с дипломом преподавателя английского для иностранцев и четырехмесячным контрактом. Прошло шесть лет, и Елена превратилась в японскую жену, мать пятилетнего сына, женщину, готовую предъявить чужой стране длинный список обид. Елена заставляла меня чувствовать себя юной и легкой, словно обломок кораблекрушения. Я смотрела, как она накладывает тени и подводит карандашом веки.

– Ты слышала, что случилось со мной прошлым вечером? – спросила Елена.

– Угу, вот подонок. Таким только намордник надевать.

Прошлым вечером клиент спустил петлю на ее колготках, а затем принялся засовывать сотню йен Елене под платье, якобы на новую пару. Елена сказала, что ее колготки стоят больше ста йен. Тогда клиент разорвал колготки на другой ноге и засунул Елене под платье еще сто йен.

– Когда я пожаловалась Маме-сан, она посоветовала мне смотреть на жизнь с юмором.

– Отвратительно.

– Еще бы. В конце месяца ухожу отсюда.

– Вот и правильно.

Вот уже два года я слышу от Елены разговоры о ее скором уходе, однако, могу поспорить, она будет работать, когда обо мне здесь давно уже забудут.

Руки Елены тряслись, карандаш провел неровную линию.

– Вот черт. Подай салфетку… Сначала я уйду отсюда, а потом разведусь с Томо.

– Угу, – буркнула я, совершенно не расположенная слушать рассказ о ее семейных неурядицах.

Мы рассматривали свои отражения в зеркале. Я накладывала бледно-фиолетовые тени, а Елена красила губы ягодно-красной помадой.

– А чем ты сегодня занималась?

Сегодня я проснулась у Юдзи около двух. Мы попытались встать, но постель под нами проваливалась словно зыбучий песок. Там мы и оставались весь день, сплетясь телами и губами, в комнате с задернутыми шторами и бубнящим на заднем фоне телевизором, перекатываясь от одного края кровати к другому. Подозреваю, что до Юдзи в моей жизни существовало что-то еще, но, встретив его, я позабыла обо всем.

– Так, ничего особенного, – ответила я.

Елена в зеркале застегнула золотые сережки и усмехнулась.

Я уже трудилась в баре, когда появились другие девушки. Юкико уговаривала меня поменяться сменами – в следующий четверг ее дружок играл со своей командой в метро. Мэнди хвасталась татуировкой цвета хны возле пупка, которую сделала в Бангкоке. Катя опоздала – она влетела в бар, на ходу жуя картошку фри. Волосы забраны назад шелковым платком, из-под полы пальто с искусственным мехом торчат худенькие икры. Катя улыбнулась и чмокнула меня в висок, обдав ментоловым сигаретным духом.

– Жуткий топ. Рада, что избавилась от него.

– Ценю твою искренность.

– Где ты сегодня?

– В баре. А ты?

– Караоке. Господин Трясучка отмечает свой девяносто седьмой день рождения. Махнемся?

Я с кислой улыбкой отвергла предложение. У господина Трясучки болезнь Паркинсона – все-таки иногда Катя бывает очень жестокой. Она сузила глаза и, вонзив зубы в очередной ломтик, отправилась в раздевалку. Все мы здесь готовы насмерть сражаться за работу в баре – смешивай себе напитки весь вечер, и никто не достает нудными разговорами. Посетителей еще не было, и я нарезала лимон, бездумно пялясь в телевизор. Показывали «Шоу супермоделей». Наш клавишник слег с желудочным гриппом, и Мама-сан переключила телевизор на большой экран. По этому кабельному каналу с утра до вечера крутят одну и ту же программу – супермодели кошачьей походкой вышагивают по. подиуму. У всех моделей узкие бедра и лебединые шеи. Мама-сан ничего не делала просто так. Надеялась, наверное, что мы подсознательно переймем плавные, скользящие движения. Зря: нам, неряшливым, зажатым девушкам со следами помады на передних зубах, такое не грозит.

Первым посетителем сегодня был господин Ямамото, глава фирмы, офис которой располагался в небоскребе Умеда-Скай. Вместе с приятелями он уселся за столик рядом с автоматом по продаже сигарет и принялся крутить шеей, выглядывая меня. Когда-то господин Ямамото подарил мне сумку от Гуччи: темно-красная кожа, золотая застежка, которая защелкивалась с восхитительным щелчком. Мне пришлось отдать ее Кате, потому что Юдзи терпеть не может, когда я беру подарки от клиентов. Сумка была наградой за то, что я постоянно подыгрывала ему водном бесконечном спектакле. Хотя господин Ямамото знал английский весьма поверхностно, ему нравилось поражать коллег по бизнесу своей языковой эрудицией. И на сей раз он подозвал меня, представил друзьям, и мы принялись болтать.

– Мэри, в твоей стране есть суши?

– Есть, в японских ресторанах и иногда в супермаркетах.

– Вот как! А в твоей стране зима холоднее или теплее?

– Такая же, наверное.

И прочее в том же духе. Все это время друзья господина Ямамото восхищенно цокали языками и восклицали: «Ай да Ямамото-сан! Как он хорошо говорит по-английски!» Ямамото всегда приходил с новыми зрителями, поэтому никто из них даже не догадывался, что мы, как заведенные, повторяем всякий раз одно и то же. Сегодня я разлила мартини, и мы снова отыграли перед восхищенными зрителями нашу пьесу. Впрочем, на сей раз Ямамото во внезапном порыве вдохновения заменил суши на «лифт». Он победно хрустел оливкой и выглядел страшно довольным собой. Под конец Ямамото сунул мне банкноту в тысячу йен и шепнул, чтобы я не делилась с другими девушками.

Когда я рассказала подруге в Лондоне, чем занимаюсь в Японии, она не поверила. Подруга считала, что хостесса – девушка, развлекающая посетителей в баре, – всего лишь вежливое обозначение проститутки или чего-то в этом роде. Пришлось объяснять, как далеко от истины подобное представление. Бизнесмены и служащие корпораций обращаются к хостессе не ради секса, а ради сексуальной харизмы. В основном наши клиенты – пожилые мужчины, переживающие кризис среднего возраста. В своих корпорациях они пользуются уважением и обладают немалым весом, но все это нисколько не делает их привлекательными в глазах молоденьких девушек на улицах. Наша работа заключается в том, чтобы просто сидеть рядом с клиентами, изображать заинтересованность и смеяться над их шутками. Иначе говоря, создавать впечатление, что они снова привлекательны и интересны противоположному полу. Чем сильнее тебе удастся потрафить их самомнению, тем более щедрыми окажутся чаевые. Как любит повторять в особенно прибыльные дни Мама-сан: «Лестью и свинью загонишь на дерево».

Впрочем, одной только лести недостаточно – работа забирала массу энергии, а лицевые мускулы иногда болезненно стягивало от постоянных улыбочек. Иной раз от собственного жеманства меня просто тошнило. Впрочем, какие бы мысли ни посещали меня в такие минуты, деньги возвращали все на круги своя. Я получала в хостесс-баре раза втрое больше, чем могла бы заработать преподаванием в каком-нибудь летнем спортивном лагере с изучением английского языка. Я откладывала деньги на путешествие по Азии. Пока моих сбережений не хватает, но месяца через три я непременно наберу нужную сумму. Юдзи не верил, что я могу покинуть его. Впрочем, как и я. Вспоминая, что моя любовь к путешествиям может разлучить нас, мы сжимали объятия еще крепче. И все же что-то как будто гнало меня вперед и вперед. Я предлагала Юдзи поехать со мной, однако ему требовалось время, чтобы принять решение. Мы обязательно придумаем что-нибудь. Мы так безумно любим друг друга!

Я никогда не встречала парней подобных Юдзи. Он настолько деятелен и быстр, что ему просто некогда раздумывать и переживать. Именно это я и любила в нем больше всего. К тому же он так хорош собой, что иногда мне больно смотреть на него. Юдзи говорил, что еще недостаточно стар, чтобы задумываться о службе в какой-нибудь корпорации. Он работал на группировку якудзы, что контролировала район Синсайбаси: развозил наркотики, выбивал долги. Пусть чертовски рискованно, но разве лучше сложить голову на алтарь какой-нибудь корпорации? Меня всегда привлекали рассказы о криминальных разборках, но Юдзи редко говорил о работе. Гораздо больше я узнавала от коллег из бара – девушек, которые встречались с приятелями Юдзи. Я слушала истории о предателях, которым отрезают уши, о бамбуковых палочках, загоняемых под ногти, о главарях конкурирующих группировок, перерезанных напополам самурайским мечом. Юдзи только усмехался в тарелку с лапшой и называл моих подружек легковерными выдумщицами. Может быть, все это не более чем миф, но байки из жизни якудзы заставляли мое сердце биться чаше.

Отсюда Англия казалась невообразимо далекой, да и к тому времени я успела порастерять прошлые связи. Мать со своим приятелем сбежала в Испанию, когда я заканчивала шестой класс (я не особенно возражала – он слишком часто пускал в ход кулаки, а она всегда была на его стороне). Университетские друзья стали адвокатами и бухгалтерами, окончательно увязнув в однообразии серых будней. А вот я никак не хотела взрослеть и вовсе не стремилась вернуться домой, чтобы пополнить ряды адвокатов и бухгалтеров. Мне нравилось думать, что я смогу вечно скитаться по миру и никому не быть обязанной.

– Привет, Ватанабе. Если я когда-нибудь увижу, что ты сам загрузил посудомоечную машину, со мной точно случится сердечный приступ.

Ватанабе ссутулился за разделочным столом. Он резал лук. Нож вспыхивал, словно серебряная молния. Ватанабе – вялый кухонный призрак, юноша, полностью погруженный в себя. Слышал ли он меня? Он вообще-то слышит? Вода била из кранов, на столе громоздились горы грязных тарелок.

Пока я обозревала окрестности, в дверях появилась Мама-сан, закутанная в красное шелковое кимоно. Она разглядывала царящий в кухне беспорядок: одна рука уперлась в бедро, другая – в косяк двери. Рукав кимоно сполз, скрыв вышивку с водопадом и горой. Сегодня Мама-сан изображала гейшу – набелила лицо, накрасила губы ярко-алой помадой. Меня всегда восхищал ее яркий, праздничный стиль. Я слышала, что в молодости Мама-сан была красавицей; впрочем, она и сегодня оставалась весьма привлекательной женщиной.

– Ватанабе, лапша кимчи, две порции, тринадцатый столик.

Когда я делаю Ватанабе заказ, то потом несколько раз возвращаюсь на кухню, чтобы удостовериться, что он не впал в обычное бессознательное состояние. Маме-сан достаточно всего лишь раз рявкнуть в своей манере армейского старшины – и больше ничего не требуется. Она холодно кивнула мне, наблюдая, как я стряхиваю в корзину остатки пиццы. Я ответила жалкой полуулыбкой. Зря вы думаете, что мы с ней дружны, потому что я, как-никак, подружка ее единственного сына. Ей явно не по душе, что Юдзи крутит роман с одной из ее подчиненных, к тому же иностранкой.

– Мэри, иди сюда.

Мама-сан поманила меня к двери и указала на посетителей, окуривавших бар сигарным дымом.

– Я хочу, чтобы ты подсела к тем двоим – Мураками-сан и доктору. Сегодня посетителей мало, и в баре тебе делать нечего.

– Ладно.

– Принеси им горячие полотенца и меню. Предложи цыпленка терияки.

– Хорошо.

Мама-сан тяжелым взглядом оглядела меня с ног до головы, затем оттянула ворот топа, ища спрятанную сигарету. Вот черт!

– Мэри, ты знаешь, сколько платят наши клиенты за час, проведенный в твоем обществе?

Я кивнула. Забудешь тут, когда напоминают каждые пять минут.

– Э… простите. Эти блестки – они такие маленькие, что никто и не заметит, а при таком освещении…

– Посетители, которые приходят сюда, выкладывают за общение с тобой кучу денег. Это значит, что ты должна одеваться соответствующим образом. Пожалуйста, это больше не надевай. Ступай.

Ступай? Униженная, я направилась к двери. Да кем она себя возомнила?

– Да, Мэри…

Ну, что еще? Нацепив любезную улыбку, я обернулась.

– Если Мураками-сан снова будет дуть тебе в шею, просто вспомни, сколько он платит за столь невинное удовольствие.

Я больше не улыбалась. Три месяца. И больше ноги моей здесь не будет.

Я подошла к столику, держа в руках поднос с бутылкой саке и аккуратно сложенными полотенцами. Мужчины встали и поклонились с такой курьезной учтивостью, что я рассмеялась. Тут же появилась Стефани в платье без бретелек – рыжие кудри разметались по голым плечам.

– Добрый вечер, – хором пропели мы.

Стефани уселась рядом с Мураками – может, сегодня обойдется без его обычных штучек? В последнее время Стефани была очень внимательна к Мураками-сан, с того самого вечера, когда он пообещал ей оплатить курсы гомеопатии, на которые Стефани собиралась записаться по возвращении во Флориду. Пустое обещание скорее всего, но Стефани носилась с Мураками, как с императором, – да уж, завораживающее зрелище Я улыбалась доктору, чувствуя, как кожа покрывается мурашками. Кондиционеры работали на полную мощь.

– Ты очень хорошенькая, Мэри, – сказал он.

Доктор широко улыбался, взгляд его лениво полз вниз, к моим коленям. Бр-р, словно таракан. Можете называть меня наивной, но я всегда считала, что доктор – приличный человек, способный сдерживать свои низменные желания, к тому же один из столпов общества. Обычно он вел себя по-другому. Чаще всего доктор казался мне мягким и пушистым. Иногда я испытывала желание оттянуть складку на его пухлом лице – наверное, кожа податлива, как тесто. Когда доктор улыбался, он напоминал мне смеющегося Будду – щеки раздувались, а глаза сужались и превращались в крохотные щелки.

– Немного саке, доктор?

– Да, – согласился он и ударил себя в грудь кулаком. – Саке делает меня сильным!

Вот так теория для врача! Я улыбнулась и наполнила его стакан.

– Как работа? – спросила я.

– Столько людей! Ничего не поделаешь, сезон сенной лихорадки. Целые толпы со слезящимися глазами и сопливыми носами хотят, чтобы я их вылечил. А лекарство только одно, говорю я им, уехать из страны до самого июня.

– Или надеть хирургическую маску, – добавила я.

Вчера в вагоне метро я видела двух пожилых женщин в таких масках.

– А как поживает наш плодовитый поэт? Сочинил ли новые хайку?

Давным-давно, на заре моей жизни в Японии, я увлекалась сочинением плохих стихов. Мои возвышенные хайку увязали в трясине пафоса. К счастью, с появлением Юдзи от несчастной поэзии не осталось камня на камне. Я выдавила из себя несколько жалких строчек:

Умела в сумерках,

Конфетные автоматы выбрасывают порно,

Словно шоколадные батончики.

Доктор немного знал английский. Уловив знакомое слово «порно», он захихикал, обхватив руками огромный живот.

– Прекрасная Мэри, ты – настоящий Басе.[2]

Я улыбнулась и локтем слегка подтолкнула к нему блюдо. Несмотря на то, что сласти были горячими, доктор набрал целую горсть и принялся хрустеть ими, словно попкорном. Он обладал ненасытным аппетитом, в котором винил духа, проклявшего его во времена голодного детства в деревне. Это случилось еще при правлении императора Мэйдзи. Дух наделил доктора способностью поглощать любую трапезу с аппетитом десяти мужчин.

Мураками-сан повернул к нам седую голову.

– Посмотрите-ка на экран. Разве вы не согласны, что моя Стефани краше любой из этих моделей?

По подиуму вышагивала манекенщица, ее льняные волосы развевались по плечам. Титры внизу экрана раскладывали девушку на составляющие: Гретель. Шведка. 18. Водолей. Волейбол.

– Разумеется! Куда им до Стефани и Мэри! – взорвался доктор Нисикоги. – А что эти модельки? Тьфу! Возьми любую – все до единой страдают от анорексии. Не то, что Стефани, посмотрите, какая кругленькая! Конечно же, наши девушки гораздо красивее. А Мэри еще и умница. Вы слышали ее хайку?

Мы со Стефани обменялись незаметными взглядами, давая понять друг другу, что нас не так-то легко провести.

– Давайте сыграем с напитками! – предложила Стефани.

Игра с напитками – тайная страсть здешнего истеблишмента. Мы играли с картами, костями, кубиками льда, подставками для пивных кружек, а иногда использовали звуки и непристойные жесты. Проигравший должен опрокинуть свой стакан и заказать всем новый тур выпивки. Игра с напитками проходила весьма оживленно, а в результате клиенты успевали напиться до бесчувствия и оставить в баре немыслимые суммы. Обратной стороной этого веселья было то, что порой и мне случалось перебрать. Так что, поднося гостям выпивку, я разбавляла свое виски водой. Все равно клиенты оплачивали полную цену.

– Замечательно придумано! – воскликнула я. – Как насчет Королевы Сердец?

Предложение встретили шумным согласием, и Стефани поспешила за колодой. Мы сдвинули головы над столом. Глаза Мураками загорелись в предвкушении буйной оргии. Однако его ожиданиям не суждено будет оправдаться. Если не считать того, что беднягу снова оберут до нитки.

Я наполнила стаканы, а Стефани сдала карты.

Я часто видела сны об этом месте. Виски плещется в стаканах, щелкают зажигалки «зиппо». Меня возмущали шутки подсознания, словно кто-то чужой безнаказанно вторгался в мои сны. Я все время видела одно и то же. Сон был связан с нашим клиентом Фудзимото-сан. Я сижу рядом с ним, слушаю анекдоты о гольфе, и вдруг его челюсть начинает вываливаться изо рта. Серовато-жемчужные блестящие булыжники ударяются о полированный стол. Я пугаюсь, но делаю вид, что ничего особенного не произошло, a речь Фудзимото становится все неразборчивее. Затем с беззубой улыбкой заговорщика он наклоняется ко мне. И тут я вскакиваю и просыпаюсь – сердце молотом стучит в темноте. Иногда я вставала со смутными воспоминаниями о поцелуях клиентов, об их шарящих руках и о том, как их прикосновения возбуждают меня во сне. Чаще всего в снах не было ни смысла, ни сюжета – мозг тупо пережевывал события прошедшего дня. Я не слишком большой специалист по толкованию сновидений, но то, что мне снилось, уж точно не являлось предметом моих тайных вожделений.

Когда я покину Осаку, сны мои наполнят незнакомые пейзажи. Неприлично синие небеса, извилистые горные долины и ветхие деревушки. Старый паровоз повезет меня в суетливые душные города. Порой я не знаю, что терзает меня больше – зуд перемены мест или боязнь потерять Юдзи. Его нежелание путешествовать удивляет меня. Если я долго живу на одном месте, мир вокруг начинает сужаться, словно я смотрю на небо сквозь тонкую соломинку.

Глава 2

Ихиро Ватанабе

Я вижу тебя насквозь, с головы до ног. Ты похожа на амебу, что скользит у самой поверхности воды, не замечая чужих буравящих взглядов. Отныне мне ведомы все твои тайные помыслы. Я знаю, как гложет тебя тоска по высокому и боль от бессмысленности существования, как ты до скрипа сжимаешь зубы, чтобы не поддаться скуке и разочарованию. Я вижу, как в желудке клиента движется непереваренное суши, как кровь вскипает в его чреслах и бежит по артериям и капиллярам, когда он обращается к Кате, возбуждаясь от аромата ее духов и ядреного акцента уроженки Украины. Я вижу, как крошечные альвеолы в легких Кати выпускают воздух, когда она тоскливо вздыхает. Вот пиво журчит в глотках, лазерный луч бродит по поверхности диска, а электрические импульсы заставляют звуковые волны вибрировать на частоте «Леди в красном» Криса де Бурга.

Я парю в реальности теории Всеобщего поля и платоновских форм. Я вижу разрозненные лучики света там, где ученым и философам суждено блуждать в потемках. Люди наплодили кучу религий, но так и не смогли сорвать главный куш. Я не стану громко стучать в бубен, попусту тревожа Господа, потому что я уже обрел его. Теперь я собираюсь просветить вас. Бог – это следующая ступень человеческой эволюции, а я… я просто живу у него за пазухой.

Когда-то я был таким же рабом, как все. Хоть мне и больно об этом вспоминать, я расскажу вам о моей прежней жизни в трехмерном измерении. Имя мое Ихиро Ватанабе, хотя люди в основном звали меня просто Ватанабе. С раннего детства отец внушал мне, что я предназначен для жизни, состоящей из покорения всевозможных высот. С первого класса и до вступительных институтских экзаменов я кровавым потом добывал знания, зарабатывая наивысшие баллы. Вечерами после занятий в частной, школе я занимался бесконечной зубрежкой, обходя стороной клубы. Даже дома я не находил успокоения – в тиши спальни мазохизм мой расцветал буйным цветом. Я изнурял себя по специально разработанной программе, равнодушно и безрадостно запоминая законы термодинамики, фотосинтеза и размер годового экспорта японских автомобилей. Как одержимый, я занимался и занимался, пока случайный взгляд на часы не подсказывал мне, что наступило утро. Воодушевляло меня осознание того, что одноклассники в это самое время спят как убитые. Я чувствовал себя победителем, воспаряя над этими ленивыми ублюдками к вершинам академического великолепия.

Я преодолевал лень, понукая себя заниматься все усерднее. В школе я завел единственного приятеля – Тецуи, мальчика с речевым дефектом, страстного игрока в пинг-понг. Скоро я приобрел близорукость, а от долгого сидения над учебниками – искривление позвоночника. Наконец я получил-таки нужное количество баллов, необходимых для поступления в Киотский университет, однако собеседование провалил. Отец разинул от удивления рот, когда обнаружил в отчете о собеседовании неутешительный вывод: болезненная замкнутость. Отец, служивший муниципальным чиновником в нашем вонючем пригороде Осаки, побелел и затрясся.

– Ихиро Ватанабе! – проревел он, сжав кулаки и вытянувшись во весь свой рост в один метр шестьдесят сантиметров. – Ты урод! Ты психопат! Твой дедушка учился в Киотском университете, я учился в Киотском университете! Черт побери, даже если мне придется штурмом взять факультет политологии и дать взятку всем преподавателям до единого, все равно ты будешь учиться в Киотском университете!

Так оно и произошло – связи отца сыграли свою роль, и я присоединился к сливкам японской системы образования. Мои друзья-зануды ликовали, да и я вместе с ними. Позади остались горластые недоумки-экстраверты, издевавшиеся над нашей неумелостью на бейсбольном поле и вечно сбегавшие с дежурств, оставляя нас в одиночестве драить раковины и школьные доски. Киотский университет был началом пути к власти и мести. Оставив позади ад школьных лет, мы мерзко хихикали, словно Лекс Лютер[3] – подождите, скоро мы приберем к рукам этот мир!

Мое отношение к собственной внешности в корне изменилось – тощий торс и длинные ноги уже не казались смертным приговором. Беглый взгляд на витрины модных магазинов убедил меня, что моя болезненная андрогинность, происходящая от недоедания, смотрится весьма стильно. Я вставил контактные линзы и сделал рваную асимметричную стрижку. Девушки, в школе смотревшие на бедного Ватанабе словно на коврик под ногами, стали улыбаться мне. Первой девушкой, которую я уговорил остаться в моей комнате, была Акико с археологического – она носила очки в толстой черепаховой оправе. За ней последовала Юки, затем Юкико – я запомнил только худые икры, которые она закидывала мне на плечи. Когда подружки засыпали, я смотрел на них, не веря, что все происходит со мной – хотелось дотронуться до них, чтобы убедиться в реальности происходящего.

Это случилось во время второго семестра. Именно тогда я начал выпадать за грани обычного мира. Ужас мой не поддается описанию – представьте себе, что, проснувшись утром, вы понимаете, что тектонические плиты планеты сдвинулись с места, словно с раны содрали коросту. Со мной стали происходить вещи настолько нелепые и странные, что признаться в них я не решался ни единой живой душе. Ни девушкам, которым назначал торопливые и лишенные теплоты свидания на простынях моей студенческой спальни, ни Тецуи, которого, как и меня, не обошли стороной перемены. Приятель мой сменил ракетку для пинг-понга на бас-гитару – теперь он заправлял в группе, именуемой «Евнухи». Я знал, что ни он, ни девушки просто не поймут меня.

Накатила непонятно откуда взявшаяся усталость. Аппетит начисто пропал. Любая еда, кроме витамина С в таблетках, вызывала бурную и неизбежную рвоту. Мрачные, искаженные создания из снов терзали меня в реальности, словно острый нож. Будто в мозг, пока я спал, проникли пришельцы и перерезали все нити, связывающие с реальностью. Наконец настало утро, когда вся эта долго копившаяся неопределенность разрешилась, обратившись в нечто, чему я не мог противостоять.

Я наблюдал, как Катя мурлычет с клиентом. Намеренно мучая и соблазняя беднягу, Катя шуршала шифоновой блузой.

– Игра в гольф не проходит даром, господин Судзуки. Ваши трицепсы в превосходном состоянии.

Я видел волны неудовлетворенности, что поднимались внутри него. Этот психопат готов был сломать ей шею. К счастью для общества, он слишком труслив, чтобы осуществить свои порочные замыслы. Ничего не подозревающая Катя продолжала мурлыкать. Мэри тоже наблюдала за ней. В животе ее закручивались ревнивые комочки. Мэри уверяла себя, что никогда не опустится до такой пошлой лести. Я видел, как моча просачивается в ее почки. Ей давно уже хотелось в туалет, но Мэри ждала, когда замолчит клиент – очередной бизнесмен. Ага, пошла.

Катя и Мэри. Чтобы узнать, что скрывается в их головах и какие секреты прячут их тела, мне нужно всего лишь находиться с девушками в одной комнате. Не так давно Мэри пришлось исполнять сексуальные прихоти своего дружка – он просил се лежать неподвижно, словно труп, а он изображал некрофила. У Кати не было месячных с одиннадцати лет. Она считает, что задержка связана с годами тренировок – живя на Украине, Катя занималась гимнастикой. Однако правда заключается в том, что у Кати киста. Я вижу ее, прилепившуюся, словно жемчужина, к стенке яичника.

Ничто больше не может удивить меня – ни тысячи болячек, разлагающие тела, ни безумные, извращенные мысли, что таятся в головах самых обычных людей. Ничего нового я уже не увижу.

– Ватанабе, парочку пицц пепперони этим двоим из «Мицубиси». Они приходили вчера. Неужели снова просидят до четырех утра?

Это Марико. Я кивнул и тут же заметил, что у Марико связь с тем чиновником из министерства по рыболовству, что приходил на прошлой неделе. Мне вовсе не наплевать на неудачные и бесплодные романы девушек из бара. Я испытываю к ним своеобразную нежность. И даже собирался состряпать хитроумный план, чтобы заставить Катю показаться врачу (хотя не всякий врач сможет обнаружить болячки, которые я вижу так четко). Я мог бы сказать ей сам, однако Катя просто засмеет меня.

Парадоксально, но я не мог использовать свое знание устройства мира. У меня хватило бы могущества, чтобы смягчить все общественные язвы, и тем не менее я бессилен. Любое вмешательство предполагает всеобщий отказ от предрассудков, которые внушают людям их собственные пять чувств. Если бы люди все-таки сумели отказаться от них, мир стал бы простым и понятным, словно груда тряпья, а пока последний опустившийся алкаш, для которого в каждом мусорном баке открывается новый впечатляющий космос, и тот счел бы меня сумасшедшим.

Над Японией взвыли сирены, предупреждая нацию о ядерном нападении. Группа богачей, одержимых страхом перед ядерной войной, заранее тайно вырыла подземный бункер глубиной сто метров. Но как только десятидюймовые двери из свинца закрылись за ними, сирены замолчали, и японцы узнали, что тревога оказалась ложной. Нацию затопили полны облегчения. Лишь обитатели бункера не подозревали об ошибке. «Сначала выпадут радиоактивные осадки, затем наступит ядерная зима – оправдаются наши самые мучительные апокалиптические представления. Мы должны выждать под землей хотя бы три года!»

К сожалению, за три года, проведенные под землей их страх перед подъемом на поверхность только усилился. Так как электрический генератор давно вышел из строя, люди научились жить в темноте. Запасы пищи подошли к концу, и обитатели бункера вынуждены были перейти на дождевых червей и личинок.

Поколения, сменившие пионеров бункера, продолжали жить в непроницаемой темноте подземного логова. Они прорыли множество тоннелей и превратились в адептов диеты, состоящей из личинок, весьма богатых протеином. Люди нашли множество способов обустроить свой подземный мирок, но мысль о подъеме на поверхность даже не приходила им в голову – так глубоко впитался наследственный страх. Со временем прямо над бункером проложили магистраль, и обитатели подземного логова иногда слышали шум тяжелых грузовиков. Подземные жители верили, что рев издают огнедышащие драконы, заселившие планету после ядерной зимы. Жители подземного логова были вполне довольны окружающим их миром подземных тоннелей, наполненных влажной грязью. В минуты сомнений с губ их слетал афоризм собственного сочинения: «Человек, уставший от мира тоннелей, просто устал от жизни как таковой, ибо никакой другой жизни не существует».

Однажды некий юноша рыл во тьме собственную норку и вдруг случайно натолкнулся на шахту, ведущую на поверхность. «Вот это да! – подумал он. – Вертикальный тоннель! Нет, невозможно – в нашем Мире разрешены только горизонтальные тоннели!» Движимый любопытством, юноша пополз наверх и добрался до коллектора. Открыв люк, он попал в ревущий центр японской столицы. Сначала ослепленные и обожженные глаза отказывались воспринимать свет. Машины невообразимых цветов с грохотом двигались по поверхности. Ноздри юноши забивали пары бензина и аромат хот-догов, доносившийся с ближнего лотка. Барабанные перепонки содрогались от хаотического рева мегаполиса. Юноше страстно захотелось назад, захотелось, словно червяку, забиться в уютную норку мира тоннелей.

– Выпустите меня из этого ада! – крикнул он, пытаясь удержать последние осколки рассудка. – Кто эти странные создания, что снуют туда-сюда?

В ужасе юноша обнаружил, что странные создания и он сам принадлежат к одному виду.

Мозг освобожденного подземного жителя постепенно осваивал новую реальность. Благотворный солнечный свет придал мыслям юноши новое направление.

– Я открыл новый мир, что существует над миром тоннелей! – Радость так и распирала его, и юноша воскликнул: – Я должен вернуться и рассказать остальным!

Печально, но попытки юноши описать новый мир были встречены недоверчивыми смешками.

– Ага, огнедышащих драконов не существует… Как же, люди ходят прямо… А цветов в верхнем мире намного больше, чем семнадцать известных оттенков темноты!.. Ага, ну-ну…

Разум подземных жителей был не в состоянии вместить все это, и юноше так и не удалось убедить их. Оковы, которые подземные жители сами наложили на себя, мешали им покинуть тоннели и отправиться на поиски нового мира.

– Плюнь ты на все! Пустая трата времени! – сказали они юноше, а он подумал: «Мне жаль их. Я хотел бы видеть их свободными, но я не останусь здесь ни минуты!»

Так бабочка, вылупившаяся из куколки, взмывает ввысь и парит, равнодушно оставляя за собой пустую оболочку.

Я, Ихиро Ватанабе, освобожденный житель подземных тоннелей. Безумие, что похитило меня из хрупкой реальности первых месяцев учебы в университете, стало моим восхождением в реальность новую. Мне не пришлось карабкаться на сто метров вверх, чтобы добраться до нее. Высшая реальность существовала рядом с обычным миром, накладываясь на него и его перекрывая. Она была пугающе близка, она пронизывала каждый наш шаг. Ее существование веками гипнотизировало ученых, медиумов, философов и безумцев. Они называли ее разными именами, но четвертое измерение кажется мне наиболее подходящим.

– Ватанабе, где твоя пицца? Парочка из «Мицубиси» уже теряет терпение. Они съели пять пакетов орешков кешью и, того и гляди, примутся за подставки для пивных кружек!

Марико вдребезги разбила мою концентрацию, словно грузовик, с размаху влетевший в витрину. Я видел, как красные кровяные тельца бегут по ее артериям. Сегодня уровень гемоглобина несколько снижен – надо будет предложить ей салат из шпината, чтобы поднять уровень железа в крови.

– Ватанабе? Где же пицца?

Я втянул носом воздух – только запах моющего средства. Пропади ты пропадом! Пицца!

– Ватанабе! – взвыла Марико.

Она изобразила, как стучит кулаками в мою грудь.

– Как я скажу этим свиньям из «Мицубиси», что пицца будет готова через двадцать минут? Да они же просто шкуру с меня снимут!

Марико говорила непринужденно, однако в четвертом измерении волны в ее мозгу, словно электростатический генератор Ван-дер-Граафа, показывали паникуй смятение. Втайне Марико мучительно страдала. В отличие от прочих девушек ей не удавалось отделить свою личность от навязанной роли хостессы, которой все время приходится подчиняться и угождать. Я видел, как в душе Марико растет негодование. Ощутив укол стыда, я вытряхнул на тарелку упаковку с сушеными кальмарами.

– Прошу тебя, прими мои извинения, – серьезно заявил я ей. – Отнеси им этого кальмара. Пицца будет готова через пятнадцать минут.

Затем я отвесил земной поклон, и изумленная Марико удалилась из кухни – мое фанатическое унижение заставило ее забыть о печалях.

Я часто размышляю о месте, которое занимаю в окружающем мире. Пожалуй, меня можно назвать посредником между третьим и четвертым измерениями. Говоря о четвертом измерении, я имею в виду не время, а скорее пространство. Вообразите себе двухмерную вселенную, набросанную на листе бумаги. Тот, кто смотрит на нее сверху вниз, может одновременно обозревать все события, которые в ней происходят, словно всевидящий Бог. Так же и с четвертым измерением – та же божественная панорама. Я могу свободно проникать в мозг. Я различаю малейшие изменения, происходящие в любом живом существе, которое обладает телом. Вот соки старого трехсотлетнего дуба медленно движутся по стволу, вот гудят катодные лучи мониторов. Я видел, что один из клиентов из фирмы «Мицубиси» носит под одеждой детский подгузник – ему нравится ощущение сухости.

Чтобы проникнуть в великолепие четвертого измерения, нужно освободить шестое чувство. Эти ворота, это пространство для путешествия между мирами есть в каждом. Шестое чувство похоже на спящую силу в вашем мозгу – когда вы обнаруживаете ее, сознание взрывается. Чтобы развиваться дальше, человеческой расе необходимо обнаружить в себе шестое чувство, но в том-то вся загвоздка. В мире, покрытом непроницаемым мраком, единственная улица сияет огнями. Где вы станете искать? Ответ: где светло. Проблема: там нет того, что вы ищете.

В день, когда это случилось со мной, я должен был сидеть на семинаре по основам статистики. Вместо этого я слонялся по универмагу «Лоусон», пытаясь найти, чем бы подхлестнуть свой безвременно почивший несколько месяцев назад аппетит. Баллада «Токийских парней» проникала в каждый угол, словно бактерия, передающаяся воздушным путем. Я глядел на ровные ряды замороженных рисовых шариков, и желудок мой мучительно сжимался и скалился. Никаких шансов. Я бродил мимо прилавков, поглядывая в мониторы камер слежения. Девушка рядом со мной изучала рекламу операций по липосакции на обложке модного журнала. Я бросил на нее беглый взгляд и улыбнулся. Она надменно тряхнула волосами. Я взял упаковку с витамином «С» и подошел к кассе.

– Сто двадцать йен, – проблеял автомат.

Сработал сканер, считывающий код, и в это мгновение я начал пронзительно вопить.

Так произошло мое первое знакомство с гиперпространством. Вообразите, что вы провели жизнь в гриве льва, а однажды вас выбросило оттуда прямо в его рычащую пасть. Вообразите, что всего мгновение назад перед вами была безвредная, спортивного вида кассирша, и вдруг прямо на ваших глазах она превратилась в жуткого стоглавого демона. Представьте себе, что голова ее взорвалась – и вы увидели все сразу: ее кожу, мышцы, хрящи, череп и мозг. Голова широко распахнулась, явив взору жуткое и кровавое великолепие. Вообразите, что вы разом увидели четвертое измерение всех тех мыслей и: чувств, что вмешаются внутри черепа. (О Боже, он вопит, словно раненый зверь! Только бы у него не было ножа! Я не хочу, чтобы он сделал мне больно, Боже, нет, не позволяй ему ударить меня!)

Представьте себе, что громадная рука опустилась с небес и вырвала вас из околоплодных вод, что окружали вас всю жизнь. Все физические связи разрушились, понятия «внутри» и «снаружи» вмиг устарели. Вообразите себе поток чувственных ощущений, переводящий вас на более высокий уровень физического мира, для защиты от которого и задуман ваш разум. Однако, несмотря на стремительный сдвиг ваших чувств, одновременно вы слышали и вопли вашего неразумного «я», принадлежащего третьему измерению. Вопли, разрывающие легкие. Вопли чистого человеческого страдания: так кричат роженицы и пилоты падающих самолетов. Я рухнул на колени, крик бился в моей кровоточащей диафрагме, а пальцы сжимали виски.

– Оставьте меня, остановите это! Будьте вы прокляты!

Я молил, и наконец все закончилось.

Полная прострация, Я устроил такой чудовищный скандал, что вполне убедил всех присутствующих – Армагеддон близок. Я смертельно напугал кассиршу, девушку, читавшую про липосакцию, и работяг, что шарили по секции с порножурналами. Как только вселенная снова обрела свой обычный размер, я осел на пол, нечленораздельно бормоча, словно обезумевший примат, а кассирша тем временем вызывала «скорую». Затем, демонстрируя добрую волю, я встал, положил в карман свои жевательные витамины и отправился домой.

– Привет, Ватанабе. Наконец-то эти парни из «Мицубиси» отвалили. Развратные ничтожества. Так и норовят залезть под подол своими глазенками.

Катя неслышно вплыла на кухню, где я крошил лук для лапши удон. Я напрягся. Почему-то я испытываю перед Катей тот же неподдающийся никакому объяснению страх, какой моя мать испытывает перед микроволновой печью – включая смертоносные волны, она всегда выходит в другую комнату.

– Ватанабе, хорошо тут с тобой, после всех этих глазеющих и лапающих клиентов. Ты такой стеснительный, прячешься все время под бейсболку.

Я нарезал уже столько лука, что он не поместился бы на тарелку. И как ей удается все время заставлять меня краснеть? Кате нравилось третировать социально неадекватных отщепенцев, это повышало ее рейтинг в пищевой цепочке, заставляя отвлечься от бессодержательного внутреннего монолога. Я скользнул в четвертое измерение. Сладенький Катин голос пугал гораздо меньше, если видеть движения, что происходили в ее кишках. Катя словно взорвалась и разлетелась на миллион осколков стекла, и каждый из них отражал ту или иную частичку ее физического и духовного мира. Невнятные мысли текли медленно, словно у кролика, заболевшего миксоматозом. (Спорю, он еще ни разу в жизни не занимался сексом… Спорю, он был бы не прочь заняться со мной…)

– М-м-м… лапша удон. – Катя склонилась над миской и зачавкала так, словно бульон доставлял ей сексуальное наслаждение. Придется потом стирать с посуды следы ее помады цвета фуксии. – Вкусненько! Браво, Ватанабе!

От удовольствия на моих щеках вспыхнул фейерверк. Дело в том, что у Кати анорексия, и, судя по желчи на стенках ее сокращенного желудка, последние четырнадцать часов она ничего не ела.

– А знаешь что, Ватанабе, – капризно прошепелявила Катя, – ты ведь еще ни разу не смотрел мне прямо в глаза.

Она скрестила руки и надула губки.

– Ну и какого они цвета? Давай скажи, и я обещаю соскрести с тарелок все это дерьмо.

Катя жестом показала на грязную посуду вокруг, потом закрыла глаза.

Что ж, реальная возможность засунуть ее в другой конец кухни. Так какого же цвета ее глаза? Я мог бы рассказать вам о структуре их стекловидного тела (похожей на гель для волос), о плетении сетчатки (словно медовые соты) и о величине угла отражения света в роговице (43,20). Я мог бы поведать, как в ее глазах, словно на широком экране, пляшут мысли, которыми занят ее ум. А вот цвет… радужка ее глаз словно замороженная неорганическая субстанция бледного, поди, догадайся, какого оттенка…

– Голубые.

– Вот и не угадал! Они карие!

Карие? Не может быть!

– Я знала, ты не позволишь мне запачкать ручки! – промурлыкала Катя и ускользнула в бар, победно виляя бедрами.

Неужели карие? Мои радары обследовали кухню. Все как обычно. Моющее средство пенилось в посудомоечной машине, электрические спирали в духовке холодны. Каждый угол на пути к холодильнику, внешний и внутренний, на своем месте: каждая щель, каждый баклажан и луковица. Плесень поедает морковные очистки на второй полке. От четвертого измерения ничего не скроешь. И как это Кате удалось сохранить в тайне цвет своих глаз?

Освоившись в четырехмерном пространстве, я начал выделять из общего хаоса отдельные гиперобъекты. В гиперпространстве внутренние органы занимают то же место, что и внешние. Каждое человеческое тело в четырехмерном пространстве похоже на хаотическое скопление кровавых пятен. Вообразите себе все реки крови, виденные за вашу жизнь в дешевых фильмах ужасов, которые слились в один поток. Перед вами реальность четвертого измерения! Примерно к десятому посещению гиперпространства я мог уже различать отдельные органы и наблюдать за их функционированием. Сегодня, после месяцев, проведенных в гиперпространстве, я свободно определяю уровень сахара в крови, распознаю любые болячки и диагностирую самые запущенные заболевания.

Попадая в гиперпространство, вы обнаруживаете, что мысли других живых существ для вас столь же понятны и доступны, как простое желание утолить жажду. Реальность четвертого измерения пронизана мыслями всех живых существ – от человека до планктона. Тысячи внутренних монологов врываются в ваш мозг. Много часов, скитался я по подземке, завороженный мыслями незнакомцев, их неврозами и извращениями связанными с нахождением в подземной капсуле, несущейся сквозь тьму.

Именно Мэри, сама того не желая, привела меня в лаунж-бар «Сайонара». К тому времени я окончательно покинул университет и проводил дни, слоняясь по улицам Осаки. Я встретил ее в вестибюле станции Синсай-баси, у окошка банка. Наступило время ленча, и вокруг шумела толпа. Я спокойно ждал в очереди свою ежедневную тысячу йен на суши с лососем и пачку «Лаки страйк». Нетерпение пронизывало моих соседей, стоявших в длинных очередях к банкоматам. Мой внутренний спектрограф показывал возрастание стресса и напряжения – люди переступали с ноги на ногу, хрустели суставами и отпускали в уме критические замечания о медлительных соседях.

– Давай же, дряхлая ведьма! Двигай задницей! Ну же, старая развалина с болезнью Альцгеймера! Сколько раз ты собираешься засовывать туда эту карточку?

Момоко Ямада, 20 лет, секретарша.

– Если эта тупоголовая Барби не перестанет верещать в свой мобильный… Ну, что ты так уставилась? Господи, если не хочешь, чтобы разглядывали твои ноги, носи юбку подлиннее!

Нобуру Йосикава, 28 лет, менеджер телемагазина.

– А вдруг они успеют декодировать чип корпорации «Андромеда» до того, как я тайно вывезу его из страны? Может быть, стоит дождаться, пока меня подберут в Бразилии?

Каори Танизаки, 36 лет, домохозяйка и преподаватель флористики.

Множество пар глаз провожало Мэри. При ее приближении люди про себя удивлялись статям амазонки. Мы, жители Осаки, гораздо ближе прочих японцев к западным стандартам, но даже по западным меркам Мэри казалась великаншей. Она с независимым видом прошла сквозь плотное облако любопытства и встала в очередь. Она стояла, расправив плечи и выпрямив позвоночник, словно ее размеры – осознанный выбор, а не генетическое отклонение.

– Спорю, что если Человек-паук, Годзилла и якудза вступят с этой большой американкой в смертельный поединок, она сотрет их в порошок!

Юи Кавагава, 11 лет, вместе с матерью направляется в универмаг «Ханкуи».

Я заинтересовался Мэри. Стоя в очереди, она мужественно пялилась прямо перед собой. Ее умственная активность казалась почти нулевой – практически прямая линия. Мысли заменяла музыкальная тема. Самая навязчивая мелодия из всех, что мне доводилось слышать – горько-сладкий рефрен унижений и печалей этой жизни.

Чтобы мелодия продлилась, я последовал за Мэри мимо банкоматов. Скользил за ней мимо прачечной «Ландромат» и салонов игровых автоматов «Пачинко». Я преследовал ее по шелесту кожаной куртки и львиной гриве золотых волос – и всякий раз сердце останавливалось, когда мне казалось, что сейчас она скроется из виду. В пустоте, наполненной отвращением, мелодия длилась и длилась. Мы двигались сквозь полуденные толпы Синсай-баси, пересекали вонявшие мочой переулки. И вот мы вскарабкались на шестой этаж какого-то здания (причем я задыхался и опаздывал ровно на этаж). Когда я наконец догнал ее, последние ноты мелодии исчезли за тяжелой двойной дверью. Там амазонка снова зашелестела кожей и на превосходном японском принялась болтать с дородной матроной – хозяйкой бара. Дверь отворилась. В проеме замаячила та самая матрона.

– Ага! – рыкнула карга просмоленной никотином глоткой. – Ищешь работу?

За ее спиной возникла Мэри и впервые улыбнулась мне. Феромоны в венском вальсе закружились в воздухе. Желания понеслись сломя голову, по пастбищам моего гиперпространства. Сердце вспыхнуло, и внезапно я понял, что означала эта мелодия. Я молча кивнул, и карга впустила меня внутрь.

Глава 3

Господин Сато

Ночь. Как тихо. Слышен только шум дальних фабрик и шорох листьев. А еще луна – бледный шар ползет по небу, усыпанному тусклыми созвездиями.

Эта бессонница, эта гиперактивность мозга очень утомляет. Наверное, во всем виноват зеленый чай – он всегда меня возбуждал. Изгородь, утыканная непокорной листвой, закрывала вид. Не забыть бы подрезать в воскресенье.

А герани цвели, несмотря ни на что. За это мы с тобой должны благодарить госпожу Танаку. Если бы не она, цветы давно бы засохли. Вот уж неугомонная старушка! Каждое утро ждет, пока я выйду из дома, и выскакивает вслед – на голове розовые кудряшки, длинный стеганый халат бьет по лодыжкам. Вот сегодня, например, притащила два рисовых шарика с лососем, завернутые в клетчатый носовой платок. Говорит, мне нужно больше бывать на солнце, в наши дни смерть от переутомления становится эпидемией.

– Никогда не любил солнце, – отвечал я ей.

Она не поверила.

– Господин Carol Как можно не любить солнечный свет? Это же основа всего живого!

Затем продолжила допытываться о моем самочувствии, недоверчиво выслушивая уверения, что я здоров. Из-за нее я постоянно опаздывал. Я уже начал выходить на несколько минут раньше, чтобы успеть выслушать ее ежедневные сетования.

Я не разделял мнения госпожи Танаки, что работаю слишком много. Ее поколению несвойственно относиться к работе так, как привыкли мы, хотя некогда именно они привели Японию к экономическому подъему. Что же до теперешнего поколения, то они живут по накатанной, и боюсь, что мы опускаемся все ниже.

Ежегодно я замечаю, что новое пополнение «Дайва трейдинг» уже не так привержено корпоративной этике, и молодые с радостью готовы оставить свои рабочие места ровно в пять. А раньше после пяти в офисе было столпотворение, и не раз я, усталый и изможденный, выбегал оттуда, чтобы успеть на последнюю из Умеды электричку в половине двенадцатого. А, вижу, как ты хмуришь брови. Я понимаю, ты недовольна мною. Обещаю, в мае, когда сдам квартальный отчет, я отдохну. Возьму отпуск, может быть, даже съезжу в Китай – ты всегда хотела побывать в Китае, помнишь?

Как бы то ни было, сегодня я закончил в семь. Всех отослали домой – в компьютерную сеть лопал какой-то вирус из Гонконга, и работа остановилась. Странно было уходить из офиса засветло. Некоторые из моих коллег отправились в бары. Как обычно, они пригласили меня, и, как обычно, я поблагодарил и принес извинения. Уверен, коллеги считают меня чудаковатым и замкнутым малым, но ты же знаешь, мне никогда не нравились бары, дискотеки и прочие подобные вещи. Я оказался дома около девяти, с единственным развлечением на вечер в виде суши, купленных навынос, и пульта от телевизора.

Как же болит голова от этого несчастного святящегося ящика! Бесконечное мелькание цветов, вечные студии, заполненные жизнерадостными хлопающими зрителями. После ужина я выключил телевизор и побродил по комнатам в поисках какой-нибудь домашней работы, однако я успел все переделать еще в воскресенье. Тогда я уселся за кухонный стол, заварил зеленого чаю и стал слушать по радио классическую музыку. Сегодня передавали Элгара. Музыка напомнила мне: я еще не решил, что делать с твоей виолончелью, она так и стоит в пустой комнате, собирая пыль. Наверное, надо пожертвовать ее какой-нибудь местной музыкальной школе – уверен, у них есть многообещающие молодые таланты, способные оценить мой дар. Сколько можно из чистого эгоизма цепляться за несчастный инструмент?

Опять госпожа Танака!.. Вчера утром старушка выскочила из засады, когда я выходил из дома.

– Господин Сато! Господи-и-ин Сато!

Госпожа Танака ковыляла через мокрую лужайку чуть не падая от волнения. Я забеспокоился – утренний воздух был довольно свеж, а старушка не надела пальто Тем не менее соседка просто излучала радость.

– Господин Сато! Угадайте-ка, кто приезжает в Осаку?

Кроме соседей, у нас с госпожой Танакой не было общих знакомых.

– Понятия не имею, госпожа Танака, – отвечал я.

– Нет, угадайте! – настаивала старушка с озорным блеском в глазах. – Моя племянница Наоко!

Она всплеснула руками с радостью, которую я никак не мог разделить.

– Компания переводит ее в местный филиал!

– Весьма рад слышать, – вежливо заметил я.

– Еще бы!

Госпожа Танака лукаво прищурилась.

Я вымученно улыбнулся. В самом ближайшем будущем не избежать мне приглашения на обед. Мы с Наоко будем скованно сидеть напротив друг друга, неловко поедая яблоки в тесте, приготовленные госпожой Танакой. Затем старушка с хитрым видом куда-нибудь ускользнет, якобы по неотложной хозяйственной нужде. До чего ж все это неудобно! Охотно верю, что Наоко – чудесная девушка, но как преодолеть скованность? Не то чтобы она мне не нравилась. Вовсе нет! Однако Наоко, безусловно, нравится мне не настолько, чтобы я решил потешить глупые романтические фантазии госпожи Танаки.

Разговор с соседкой был только началом весьма непростого дня. Около полудня меня пригласили в офис заместителя главного менеджера по работе с персоналом. По-спартански обставленный кабинет Мураками-сан служил выставочным залом для гольф-трофеев. Он принял меня весьма радушно, велел секретарше заварить ячменного чаю и усадил меня в черное кресло с роскошной обивкой. Даже сигарету предложил – разумеется, я отказался. Молоденькая секретарша, шурша колготками, разливала чай. Мураками-сан сидел за столом – позади него простиралось задымленное небо Осаки, вершины небоскребов тонули в легких облачках. Когда секретарша удалилась, Мураками-сан широко улыбнулся, явив взгляду кривые, словно гнутый китайский фарфор, зубы. Кожа вокруг налитых кровью глаз сморщилась.

– Сато-сан, – начал он, – позвольте мне весьма одобрительно отозваться о той громадной работе, которую вы проделали в последнее время. Мы очень довольны тем, что вы трудитесь в нашем финансовом департаменте. Вы постоянно умножаете свою репутацию первоклассного, преданного интересам корпорации сотрудника.

– Благодарю.

С застенчивой гордостью я склонил голову. Представители высшего менеджмента корпораций редко выражают признательность даже самым усердным из сотрудников. А уж услышать похвалу от такого небожителя, как Мураками-сан!

– Однако меня беспокоит, что вы работаете слишком много.

От удивления я вскинул голову. С чего это босс решил развести сантименты?

– Э… прошу прощения, – я начал заикаться, – но на прошлой неделе мы потеряли несколько ценных файлов, и я вынужден был заново…

Мураками-сан замахал руками.

– Не такихуж и ценных, а кроме того, вчера вечером мы пригласили специалистов и восстановили жесткий диск. Вся ваша работа оказалась напрасной.

Он пригладил безукоризненно причесанные седины. Возможно, он считал, что бессмысленность проделанной работы должна огорчить меня. Вове нет.

– Вот как, – сказал я.

– Сато-сан, – тонко улыбнулся Мураками-сан – ваш новый статус предполагает большую респектабельность. Вы же предпочитаете вести себя словно самый последний уборщик в офисе!

У меня отвисла челюсть. Никогда не предполагал, что моя работа в «Дайва трейдинг» вызовет подобные нарекания!

Мураками-сан наклонился и доверительным тоном продолжил:

– Мне кажется, ваша работа была бы гораздо эффективнее, если бы вы больше внимания уделяли отдыху. Вам известно, что у нас есть счет, предназначенный для оплаты развлекательных мероприятий для гостей и старшего персонала?

Я кивнул. До меня доходили слухи об этих расточительствах.

– Сколько времени вы работаете в нашем финансовом департаменте, Сато-сан? Три месяца? И мы до сих пор не нашли повода пообщаться в менее официальной обстановке? Не возражаете, если сегодня вечером мы восполним этот пробел – разумеется, за счет компании?

Я заерзал в кресле.

– Сегодня вечером?

– Именно. Сегодня я как раз свободен.

– Простите меня, Мураками-сан, но сегодня будет весьма затруднительно… Я должен подготовить отчет по «Кавасаки» к четвергу…

– Нет-нет, именно сегодня, Сато-сан, не увиливайте.

Мураками-сан победно просиял. Я поправил очки. Мне льстило, что начальник оказывает мне такие знаки внимания, но одна мысль о предстоящей попойке заставляла желудок болезненно сжиматься.

– Итак, будьте готовы к шести, – провозгласил Мураками-сан.

Сплетя на коленях руки, я покраснел и неловко улыбнулся в ответ, признавая поражение.

Весь день я надеялся, что Мураками-сан забудет. В пять прокрался к фонтанчику с питьевой водой. Пить я не хотел, но лелеял мечту, что если поторчу у фонтанчика какое-то время, Мураками-сан устанет ждать и уйдет без меня. Коллеги, остававшиеся после работы, выстраивались в очереди к автоматам с кофе и сигаретами. Как же я им завидовал! Скрывался, однако, я недолго – скоро в коридоре появился Мураками-сан с грудой одежды в руках.

– Ага, Сато-сан, вот вы где! – прогремел он. – Я принес ваши портфель и пальто.

Он впихнул мне вещи.

– Итак, что бы вам хотелось на обед? В Синсайбаси есть ресторан, где подают таких кальмаров, обжаренных в тесте, что просто пальчики оближешь!

В витрине ресторана гигантский краб из пластмассы шевелил клешнями, приветствуя прохожих. Внутри оказалось шумно и многолюдно. Мураками-сан заказывал блюдо за блюдом. Морепродукты готовили на гриле в центре стола. От очага распространялся жар, и лицо Мураками-сан приобрело оттенок терракоты. Он заказал большой кувшинчик саке. От запаха спиртного меня мутило, но я все-таки сделал два осторожных глотка. С полным ртом, набитым кальмарами и тигровыми креветками, Мураками-сан умудрялся в красках расписывать последний турнир по гольфу. Он пригласил меня на следующий турнир, пропустив мимо ушей признание, что спортсмен из меня никакой. За соседним столом шумела студенческая компания. Они вели себя довольно вульгарно, даже девушки хлестали пиво большими глотками и задирали ноги чуть ли не до плеч. Я вспомнил клуб любителей народной музыки в Токио, куда мы с тобой часто ходили – там мы тихо сидели вместе с друзьями, наслаждаясь музыкой. Тогда не было бесконечной болтовни по сотовым никто не открывал пивные бутылки о стол.

Мураками-сан быстро пьянел. Веки распухли, словно от пчелиных укусов, а щеки приобрели оттенок бургундского. Я немного успокоился. Сейчас он поймет, что выпил достаточно, и отправится домой спать. Когда принесли счет, я намекнул, что уже слишком поздно, а завтра нам обоим рано вставать, но Мураками-сан удивленно заморгал.

– Глупости! – пророкотал он. – Полдесятого! А теперь скажите-ка мне, Сато-сан, как ваш английский?

Бизнесмены сидели в прокуренном баре за низкими деревянными столиками. Столики освещали настольные лампы с кистями, а на креслах лежали мягкие бархатные подушечки. Однако вовсе не дизайн бара бросался в глаза прежде всего. Между посетителями – солидными бизнесменами и служащими корпораций – скользили девушки В баре царила весьма беспечная и игривая атмосфера, то здесь, то там раздавался жемчужный женский смех.

– Марико! Эй, Марико! – проревел Мураками-сан.

Изящная японка приняла заказ. Несмотря на мои протесты, Мураками-сан и мне заказал двойное виски Распаленный экзотической атмосферой бара, он наклонился ко мне.

– Сато-сан, скажите, что вы думаете об этой иностранке?

Блондинка в красном встала, чтобы проводить к выходу группу бизнесменов. Она очень не хотела отпускать их, всячески обхаживая и завлекая. Девушка была очень высока – на голову выше мужчин, с которыми прощалась.

– Очень высокая, – решился я высказаться.

Другая иностранка в обтягивающей черной лайкре появилась из кухни. Она носила туфли на таких высоченных каблуках, что когда-нибудь непременно испортит ноги. Заметив Мураками-сан, девушка махнула рукой и заспешила к нам. Волосы цвета апельсина были подобраны вверх.

Мы встали и поклонились.

– Мураками-сан! Какая неожиданность! Как здоровье? – воскликнула она на искаженном японском.

Я крайне удивился. Иностранцы нечасто говорят по-японски.

– У меня превосходное здоровье, как и всегда, моя принцесса! Превосходное! Позвольте мне представить моего коллегу и подчиненного. Сато-сан. Сато-сан, а это Стефани. Она из Флориды.

– Вы работаете на Мураками-сан! Замечательно! – тепло улыбнулась девушка.

Она выглядела такой сияющей и здоровой, такой напоенной флоридским солнцем.

Мы сели. Маленькая японка принесла виски и ускользнула обратно к бару. Я удивился, что брови у Стефани из Флориды тоже оранжевого цвета. Каждый дюйм ее тела от лба до запястий усыпали оранжевые веснушки. Казалось, такое изобилие веснушек совершенно не смущает девушку, и она совсем не собирается прятать их от чужих глаз. Стефани ловила каждое слово Мураками-сан, восхищалась каждой его фразой. Когда он вытащил сигару, она мгновенно поднесла серебряную зажигалку. На сцене между колонками появились музыканты, послышались гитарные переборы.

– Как дела на работе? – поинтересовалась Стефани, щедро адресуя вопрос нам обоим, хотя я всего лишь подчиненный Мураками-сан.

– Работа меня угнетает! – пожаловался Мураками-сан. – Изо дня в день одно и то же.

Я неодобрительно нахмурился. Человек, занимающий такой высокий пост, должен выражаться более осмотрительно, он не имеет права допускать необдуманных выражений, которые могут опорочить репутацию «Дайва трейдинг».

– Давайте забудем о работе! Ненавижу все эти душные заседания! Давайте пить виски и болтать о гольфе! На следующей неделе у меня турнир!

– Потрясающе! – Стефани наклонилась, горя нетерпением услышать детали. При этом ее пышная грудь обнажилась гораздо сильнее, чем следовало. Я отвел глаза.

– На прошлой неделе тоже был турнир. Команда «Дайва трейдинг» заняла девятое место среди команд префектуры Осаки. Мы бы поднялись еще выше, если бы не мое проклятое плечо!

На лице Стефани отразилось сочувствие.

– Ничего страшного. В следующий раз вы станете лучшими.

– Точно! Сато-сан обещал присоединиться к нам на следующей неделе, не правда ли, Сато-сан? Я научу его парочке ударов.

На мое счастье, рядом со столиком появилась величественная блондинка в красном, за которой я наблюдал раньше, и разговор ушел от опасной темы. Мы снова встали и поклонились.

– Мураками-сан, давненько вас не было! Как здоровье?

Ее японский оказался достаточно беглым, но с сильным акцентом.

– Раз вы здесь, то я чувствую себя превосходно! Позвольте представить моего коллегу и подчиненного. Сато-сан. Сато-сан, это Мэри.

Мы обменялись обычными приветствиями, и с легкой улыбкой Мэри уселась в кресло напротив меня. Мне показалось, что она решила дать Мураками-сан возможность поболтать со Стефани в более интимной обстановке.

Внезапно, почувствовав себя наедине с этой высокой блондинкой, я смутился и, гримасничая, пригубил виски. Девушка откинулась в кресле, лицо ее попало в, круг света. Неожиданно я осознал, что она очень молода и ей наверняка еще рано работать в хостесс-баре. Я спросил себя, а знают ли родители, чем их дочь занимается здесь, в тысячах миль от Америки? Пушистые светлые кудри спадали с плеч, несколько завитков парили над головой. Превосходная юная кожа пряталась под толстым слоем пудры, а бледно-лиловые тени спускались к уголкам век.

Девушка вытащила сигарету и с наслаждением затянулась.

– Поздравляю, вы неплохо говорите по-японски, – робко начал я. – Пример, достойный подражания.

– Спасибо, – отвечала она, выпустив дым мне в лицо.

– Вы американка?

Девушка слегка вздрогнула, ее улыбка стала напряженной.

– Нет, англичанка.

Меня это обрадовало.

– Я большой поклонник Шерлока Холмса! – воскликнул я. – Я прочел все книги о нем! И не раз!

– Неужели? – В глазах Мэри зажегся интерес. – А разве вы не знаете, что он злоупотреблял опиумом?

Я молча уставился на нее. Никогда о таком не слышал.

– Кроме того, я обожал вашу принцессу Диану, – печально добавил я. – Жаль, что она умерла.

– Ничего, переживем, – сказала Мэри.

Может быть, мне показалось, но губы девушки насмешливо скривились. Ее бессердечие оттолкнуло меня, и я отвернулся.

На сцене завершали приготовления музыканты. Среди них почти не было японцев – только выходцы с Филиппин и из Индонезии. Я решил, что в сиреневых смокингах с набриолиненными волосами они выглядят довольно вызывающе. Без предупреждения музыканты заиграли чудесное вступление к «Отелю Калифорния» группы «Иглз». Прекрасная мелодия, и скоро я обнаружил, что стучу ногой в такт песне. Через стол Мураками-сан и Стефани что-то шептали друг другу на ухо, окутанные коконом интимности. С безразличным видом Мэри ковыряла ярко-красный лак на ногтях. Заметив мой взгляд, она прекратила свое невинное развлечение. Посмотрев на музыкантов, девушка улыбнулась мне и одобрительно подняла вверх, большой палец Затем, вспомнив о своих обязанностях, предложила еще выпить. Я опустил глаза в стакан – он был на три четверти полон.

– Не нужно, спасибо.

И тут Мэри меня удивила. Она рассмеялась, словно я сказал что-то очень забавное. Невольно я тоже улыбнулся.

– А теперь расскажите мне о своей работе! – выпалила она с неожиданным энтузиазмом.

Я моргнул.

– Уверен, вам все это покажется очень скучным.

– Вовсе нет, – не согласилась она, – мне нравится слушать, когда люди рассказывают о своей работе.

Девушка тревожно оглядела бар. Я обернулся, желая узнать причину ее беспокойства. Пышная, гротескно одетая Мама-сан твердой рукой поманила Мэри к себе. Нимб черных кудряшек обрамлял ее лицо. Платье выглядело слишком эксцентричным для дамы ее лет: бархатное, с низким вырезом и юбкой до полу. Словно у героини романа, который читаешь, лежа в ванной. К пышной груди прижимался лохматый песик. Он неприятно уставился на меня злыми глазками.

– Хозяйка? – спросил я у Мэри.

– Э-э-э… угу, – отвечала она. – Я, пожалуй, пойду.

Вышагивая по роскошному красно-коричневому ковру на острых каблучках, Мэри приблизилась к Маме-сан. После немногословного диалога, прерываемого невыносимым тявканьем собаки, Мэри отослали на кухню. В тот вечер я ее больше не видел.

Несмотря на то что меня оставили одного, я неплохо провел время. Подозвав маленькую японку, я заказал лимонад. Она принесла стакан с изысканным зонтиком-парасолькой и изогнутой соломинкой. Мы вместе посмеялись над таким легкомысленным украшением. Музыканты были великолепны, они играли красивые популярные песни. Тебе бы непременно понравилось.

Несколько пар закружились на танцполе, включая Мураками-сан и Стефани из Флориды. Сверкающий шар под потолком отбрасывал блики на лица танцующих. Должен сказать, танцор из Мураками-сан оказался никудышный. Он спотыкался и пьяно вис на Стефани. Ему просто повезло, что Стефани – крепкая девушка европейского типа. Не обращая внимания на то, что партнер еле стоит на ногах, Стефани, невозмутимо улыбалась чепухе, которую Мураками-сан шептал ей на ушко. Все с той же ясной улыбкой она убирала его упрямую руку со своих бедер.

Около часу ночи лаунж-бар начал пустеть. Один за другим накачанные флиртом и спиртным бизнесмены прощались и исчезали за двойной дверью. Иммигрантский ансамбль исполнил последнюю песню и начал собирать инструменты. Мураками-сан упал в кресло, продолжая поглаживать Стефани по бедру и с нежностью пожирая ее глазами. Девушка сидела тихо, спокойная улыбка не сходила с губ. Было чудовищно поздно – около часу ночи. Я решил предложить Мураками-сан вызвать такси, когда рядом с нашим столиком появилась изящная японка.

– Простите, что перебиваю, – начала она, хотя за нашим столиком царило гробовое молчание. – Мы закрываемся через полчаса. Можете в последний раз заказать спиртное.

– Спасибо, больше не нужно, – сказал я.

Японка посмотрела на Мураками-сан и хихикнула.

– Да, похоже, больше не стоит. – Она поднесла ладошку к губам, чтобы не прыснуть от смеха. – Выписать счет на вашу компанию?

– Да, благодарю. «Дайва трейдинг».

– Я знаю.

Японка медлила. Глаза ее остановились на мне. Она выглядела даже моложе Мэри. Волосы уложены в гладкий пучок, а широко расставленные глаза похожи на газельи.

– Что ж, ладно… – и с лукавой улыбкой она направилась к соседнему столику.

Снаружи было полно гуляк в растрепанных костюмах. Количество бизнесменов и служащих корпораций слоняющихся по улицам в столь поздний час, удивило меня. И как это им удается наутро сосредоточиться на работе? Неоновые вывески обещали откровенные шоу и экзотические танцевальные номера с участием питона. Невыносимое сияние вызывало желание найти выключатель и приглушить свет. С пятнадцатой попытки Мураками-сан попал-таки в рукава пальто. Затем, пошатываясь, побрел по аллее и стал мочиться прямо рядом с мусорным ящиком. Слушая шелест струи о пластик, я испытывал необъяснимый стыд. Визит в бар был величайшей глупостью. И кроме того, обошелся компании в пятьдесят тысяч йен. Если Мураками-сан так нравятся американки, купил бы себе билет на самолет и отправлялся в Америку – дешевле бы вышло! Когда Мураками-сан появился в аллее, с треском застегивая молнию на брюках, я с трудом мог смотреть ему в глаза. Мое мрачное настроение окончательно развеселило его.

– Ну, Сато-сан, – вскричал он, похлопав меня по спине, – и как вам понравился бар «Сайонара»?

Помня о том, что Мураками-сан – заместитель главного менеджера по работе с персоналом, я решил скрыть свои чувства.

– Мне очень понравились музыканты, – ответил я.

– А я про девушек, Сато-сан. Про этих иностранных сучек!

– Очень высокие.

Мураками-сан захихикал и остановился перед вывеской ресторана, где подавали лапшу. Над нашими головами висел изодранный красный фонарь.

– Как насчет лапши? – спросил он, косясь на грязный листок с меню.

– Мураками-сан, я действительно очень ценю ваше радушие, но мне следует отправляться домой. Завтра на работу, – ответил я извиняющимся тоном.

– Нет, это просто, смешно! Еще совсем рано! Обещаю, шлюхи в следующем баре окажутся еще круче! – Глаза его сверкнули, Мураками-сан понизил голос и драматически прошептал: – Вы любите массаж?

– Мураками-сан, я весьма признателен за ваше радушие, но я действительно должен ехать домой.

– Сато-сан. – Голос его стал тверже. – Как ваш босс, я официально предоставляю вам завтра выходной. Все, перестаньте паниковать! Расслабьтесь и не думайте больше о дурацком офисе!

– Нет, – сказал я.

– Что? – не понял Мураками-сан.

– Я иду домой.

Мураками-сан вздохнул, голос его потеплел.

– Сато-сан, я только пытаюсь помочь вам.

Я удивился. Из нас двоих помощь требовалась как раз ему! Каждую ночь ходить по такой скользкой дорожке!.. Внезапно я подумал о жене Мураками-сан – такой мягкой и домашней женщине. Во время праздника цветущей сакуры она неизменно присылает в офис корзинки для пикника. Если бы она только знала! Как бы это ранило ее!

– Я не нуждаюсь в помощи, – с каменным лицом промолвил я.

Мураками-сан прислонился к окну ресторана и икнул. Он показал на обручальное кольцо на моей руке.

– Сато-сан, – мягко протянул он, – сколько это будет продолжаться? Жизнь станет гораздо проще, если вы сможете оставить все в прошлом.

Мураками-сан ободряюще улыбнулся – он слегка пошатывался, голова клонилась вниз. Я увидел свое отражение в окне ресторана и узнал воинственный огонек, загоревшийся за стеклами очков. Однажды на Окинаве я гулял по пляжу и поранил палец. Сейчас я испытывал те же обжигающие боль и шок, как тогда при виде ржавого гвоздя, воткнувшегося в ботинок. Я с трудом улыбнулся. Грудь сковал железный обруч.

– Ну вот, так-то гораздо лучше, Сато-сан – просиял Мураками-сан. – Черт с ней, с едой! Пошли развлекаться! Что скажете?

Что я мог ответить, любимая? Мрачно усмехнувшись, я развернулся и побрел прочь.