Штирлиц лежал на койке в отдельной палате. Рядом с ним лежала медсестра извольнонаёмных Аглая Муркина, по совместительству его радистка, хотя никакой рации у Штирлица давно уже не было. Но Штирлиц на всякий случай обучал её азбуке морзе, работе «на ключе» и немецкому языку. Сам штандартенфюрер числился при лагерной больничке анестезиологом и специалистом по рауш-наркозу, которым владел в совершенстве, отключая сознание пациента одним ударом кастета на время, нужное для проведения операции. Его искусство позволяло лагерному начальству экономить на медикаментах значительные суммы, которые исчезали в бездонных карманах лагерного начальства. Кое-что перепадало и Штирлицу: сто-сто пятьдесят граммов спирта за каждую операцию. А оперировать хирургу Панфилычу, из власовцев, приходилось почти каждый день.
Штирлиц посмотрел на часы, потом на Аглаю и подумал, не провести ли утренний заезд. Он готов уже было помять её упругие выпуклости под себя, как в дверь раздался осторожный стук.
– Какого чёрта?! – закричал Штирлиц. – Я ещё сплю.
В палату просунулась пухлая рожа старшины Бляхамухи.
– Простите, товарищ штандартенфюрер, вас просит зайти майор Загибайлов.
В ответ в него полетел сапог. Старшина успел захлопнуть дверь. Потом снова высунулся и добавил:
– Срочно!
Ответом ему был второй сапог. Бляхамуха опять-таки увернулся и высунулся в третий раз уже смелее, так как третьего сапога у Штирлица не было.
– Товарищ штандартенфюрер!
Но у Штирлица нашёлся и третий сапог, Аглаин. На этот раз Бляхамухе увернуться не удалось.
Штирлиц поднялся с постели довольный и приказал:
– Подай сапоги.
Бляхамуха собрал раскиданную обувь. Штирлиц оделся. Достал из-под подушки кастет. Старшина побледнел.
– Не бойся, – усмехнулся Штирлиц. – Бить не буду тебя, сукина сына.
Майор Загибайлов, начальник колонии, в уголовном просторечии «хозяин», сидел в кабинете под портретом «Железного Феликса». Он был хмур. Под правым глазом у него лиловел фингал, поставленный его благоверной. Менструация Акимовна застала его нагим и в недвусмысленной позе на бухгалтерше Симе, которая тоже была не совсем одета, а точнее, совсем голая. Даже без трусов. Загибайлову, чтобы не терять авторитет перед подчинёнными, пришлось поспешно одеваться под градом ударов супруги, а Сима умчалась прочь нагишом, и так быстро, что полноватая Менструация Акимовна её не смогла догнать.
Штирлиц вошёл в кабинет без стука, если не считать стуком удар ногой в дверь, и спросил:
– В чём дело, майор? В чём срочность? Опять будешь просить, чтобы твоя Менструация изменила тебе со мной? Литр спирта и четыре шашлыка по-карски.
– Если бы только это, штандартенфюрер, – с тоской в голосе протянул Загибайлов. – К нам летит из Москвы генерал Тараканов, везёт на тебя приказ об освобождении.
– Вот как! – удивился Штирлиц. – Сам Тараканище?! Могли бы передать приказ и телеграфом. И когда прибудет этот говнюк?
– Завтра к вечеру.
– Ну, майор, до завтра я твою Менструацию успею сто раз оттрахать. Или как? Она дома? Ждёт?
– Дома, ждёт сука, – уныло ответил Загибайлов.
Какому мужу будет приятно, когда его жену трахает чужой мужик? Но чего не сделаешь ради мира в семье?
– Тогда я пошёл, – сказал Штирлиц.
Помочь сайту
Поздравления
вольнонаёмных Аглая Муркина, по совместительству его радистка, хотя никакой рации у Штирлица давно уже не было. Но Штирлиц на всякий случай обучал её азбуке морзе, работе «на ключе» и немецкому языку. Сам штандартенфюрер числился при лагерной больничке анестезиологом и специалистом по рауш-наркозу, которым владел в совершенстве, отключая сознание пациента одним ударом кастета на время, нужное для проведения операции. Его искусство позволяло лагерному начальству экономить на медикаментах значительные суммы, которые исчезали в бездонных карманах лагерного начальства. Кое-что перепадало и Штирлицу: сто-сто пятьдесят граммов спирта за каждую операцию. А оперировать хирургу Панфилычу, из власовцев, приходилось почти каждый день. 
В палату просунулась пухлая рожа старшины Бляхамухи.
Штирлиц вошёл в кабинет без стука, если не считать стуком удар ногой в дверь, и спросил:
