Плавки

Наступило упоительное приморское утро. Небо истомно плакало июлем. Яркие лучи солнца цеплялись золотыми лучами за вершины зеленых сопок острова Путятин, залили светом убогий дальневосточный поселок с четырьмя пятиэтажными домами.

Военное поселение с загадочным названием Разбойник, расположенное на берегу красивейшей одноименной с поселком бухты потихонечку просыпалось от своих пьяных снов. Это место называлось поселком, но оно на него было столько же похоже так, как плавучая казарма - на корабль. Жизнь здесь была тяжелая, но веселая. По военному кодексу.

В одной из квартир по улице Морской, вместо крика баклана раздался недовольный звонок будильника, спрятанного в тазик под кроватью. Пробороздив пространство убогого жилища, как плуг пашню, он разбудил Тамару, бездетную жену «финика» - финансиста береговой базы «разбойничьего» дивизиона торпедных катеров. Женщина недовольно потянулась в кровати, как «богатка» - черно-бело-рыжая кошка перед родами и тихо ругнулась. На широкой постели было «море» места для недовольства жизнью. Лежа на боку с краю инвентарной панцирной кровати молодуха выключила ненавистный ей будильник и зло ткнула локтем в покрытый свежим жирком бок мужа.

- Сема! Пора вставать! Тебя сегодня ждут великие дела!

- А? Что? Где я? - в первую минуту не сообразив, где он, мужик спросонья дернулся, как глиста от тока.

Старший лейтенант женился два года назад потому, что когда он холостяковал завтрак «пролетал» мимо, а обед и ужин были свалены в кучу, хотя он уже себе уяснил: после женитьбы стало не лучше, а чаще. Когда же Тамару спрашивали - Ну, как тебе замужем? - она отвечала, как в анекдоте. - Неплохо, но Серафим женился удачнее, чем я вышла замуж!

В квартире стояла тишина, только унитаз недовольно тихо фырчал водой в бачке и торопливо говорил титану о чем-то своем интимном. Мужик, подняв на секунду свою рыжеватую головку в виде морковки с небольшой уже зарождающейся плешью, открыл свои блудливые глаза с белесыми ресницами. Посмотрел невидящим взором на убогую обстановку квартиры. Его голова с упавшими под кровать ушами опять бессильно рухнула на подушку. Вообще-то начфин окончательно просыпался около одиннадцати часов, а так служил по принципу - поднять, подняли, а разбудить забыли.

- Серафим, вставай! Зима приснится - ноги отморозишь! – фыркнула Тамара опять и пнула своего мужика в бедро.

Сема недовольно потянулся под легким махровым одеялом. Открыл глаза, потом зевнул и, оттолкнувшись ушами от подушки, изнеможденный приподнялся на локтях. Всю ночь ему снилась караульная собака с блокпоста. Не вполне освободившись от кармы сна, мигая дурными от сна глазенками, Серафим с хреном во лбу посмотрел в окно. Вдруг, может там бушует цунами и ему не надо сегодня идти на опротивевшую службу. Но, увы, погода на улице стояла, как говорят - «миллион на миллион».

Утренний луч солнца несгибаемо перпендикулярно смотрел с востока на зловонный пейзаж поселковой помойки. На небе, выстиранном с утра солеными водами залива Петра Великого, не было ни тучки, ни облачка. На улице слышалось мяуканье изнасилованных котов. На пирсе - короткие прерывистые звонки колоколов громкого боя и лай караульной собаки. Сначала в воздух, а потом на поражение.

Наш герой с мозгами, уже покрытыми слоем жирка финансовых документов, не отойдя еще от зловещих чар сновидений, про себя выругался. Зевнув, он подумал, что за манера - служить тогда, когда не хочешь и там - где не желаешь.

С самого утра он знал, что сегодня на службе ничего не будет приятного или интересного. Его ждали унылые и однообразные будни. Привычное озлобление комбрига и брань командира плавказармы. Ожидание подколок сослуживцев, считавших его береговой крысой. Как и вчера он просидит кнехтом целый день в своей каюте с убийственным запахом камбуза за счетами, умножая миллиметры ртутного столба на копейки. Копейки будет переводить в джоули на квадратную милю.

Будут мелкие придирки замполита, носящегося по плавкорыту, как угорелый кот. Алиментщики будут стонать над душой, чтобы именно в этом месяце с них не высчитывали деньги, так как им не хватает на покупку… книг. Так будет и завтра, и послезавтра пока он по случаю не выберется из этой дырищи, где не было ни клуба, ни кафе, ни маломальской забегаловки. Но вот как выбраться?

В углах глаз молодого мужика притаилась беспросветная тоска, от которой хотелось удавиться на галстуке. Его было жалко. Сколько на флоте, да и в армии, наверное, служило офицеров, тяготившихся службой, которую они тянули как принудительную и опротивевшую обязанность. Многие офицеры боялись всего и не знали, с какой стороны подойти к матросу. Зато компенсировали это бездельем, беспробудным пьянством до «белочки» на междусобойчиках и флиртом на стороне.

Свежий, отдохнувший за ночь морской ветерок потянулся в форточку квартиры служивого человека, как подснежник к солнцу. С запахом смоляных канатов, тонким йодистым ароматом водорослей и вонью поселковой помойки беззаботный бриз на цыпочках пробежался по квартире молодого офицера, чтобы с кем-нибудь поговорить с утра о вечном и прекрасном.

Ветерок натянул тюлевую занавеску на окне, как парус, удивленно посмотрел на голых баб на японском календаре, висящем на кухне. В туне усмехнулся - бывает же такое, и заглянул с любопытством в не вынесенное накануне мусорное ведро. Не обнаружив ничего того, что бы его заинтересовало, и никого не задев в тоскливой квартире, он тихо выскользнул в крысиную щель под входной дверью и умчался восвояси. Кукушка в стенных ходиках готова была прокуковать семь часов утра. Под окном в канаве взволновано о чем-то своем тихо «пели» лягушки - эти утренние приморские соловьи. Посещение службы для Серафима было неизбежным, как приговор после суда.

Тяжело вздохнув и поворочавшись с боку набок, мужик неуклюже перелез через жену, зацепившись за её молодую грудь своими «колокольчиками-бубенчиками». Просочился в тапочки, и по-стариковски подтягивая спадающие на слабой резинке семейные до колена трусы, обреченно поплелся в туалет. В семье жили по принципу: кто первым встал - того и тапочки! В коридоре его укусил кем-то забытый с вечера стул. Чертыхнувшись и чеша свою лысую коленку, мужик в отместку пнул кота на входном половичке.

- Звереныш! Завтрак в холодильнике! - сквозь утреннюю дрему в спину мужа прошипела Тамара, положив глаза поверх одеяла. - Не забудь спустить «собачку» на замке двери, когда будешь уходить. Подобрав под себя ноги, «боевая подруга», ударившись об угол подушки вырубилась окончательно. Прохлада и безмятежность заструились меж ее ресниц.

Молча, проглотив «звереныша» Сема вспомнил, где-то прочитанную мысль - Жениться не трудно, трудно оставаться женатым. С обслюнявленной сигаретой в мокрых губах он с томительным стоном пенной «струей ильича» из своего «келдыша» быстро распугал сигаретные «бычки», сбившиеся в углу унитаза. Последняя журчащая капля как обычно попала ему на ноги, что было не удивительно. Мужское естество - это вам не хобот слона, втягивать в себя нечего не могло.

- Вот засранка, ети её мать, - раздраженно бормоча ругательства, мужик натянул с колен трусы. - Задницу свою с постели не поднимет, чтобы утром мужа накормить горячим завтраком, зато целый день с подругами будет лясы точить около магазина. Чужого «дурака» валять и к стенке приставлять, - это уже Серафим в полный голос сказал себе перед умывальником с полуослепшим зеркалом, спросонья вместо пены для бритья намылив помазок зубной пастой. - Все-таки бабы стервы, как их не люби, - зло добавил мужик, промывая помазок от въедливого «Памарина» под струей холодной воды.

Он знал, что за шумом воды из-под крана его кроме клопов никто в доме не услышит. Несколько матерных слов задержались у одинокой лампочки на потолке ванной и, помедлив, выпорхнули в вытяжку. Под мелодичное бурчание унитаза, наполнившего своей тоской все углы квартиры, по давно заведенному обычаю мужик наощупь побрил свои угри, плодившиеся по утрам как опята после дождя.

От недовольства жизнью Серафим порезался старыми лезвиями «Спутник», которыми брили покойников. Воистину, лучше один раз родить, чем всю жизнь бриться! В ванной от влажного и липкого конденсата на титане пахло нестиранным бельем и сыростью. Даже сквозняки, гуляющие по квартире, не могли понизить влажность, которая на побережье Тихого океана порой была более девяноста процентов. Радиоточка молчала, как Зоя Космодемьянская. Некстати вспомнился старпом плавказармы, который вчера драл «финика» при подчиненных за запах старых ботинок в финчасти. А чем еще должно пахнуть? Духами?

Выгребав пальцем, песок из глаз, мужик покончил с утренним туалетом. Облив себя командирским «Шипром». С тайным удовольствием полюбовавшись своему отражению в зеркале, Сема пошлепал завтракать. Кухня встретила его недовольным мурлыканьем холодильника развитого социализма. От пустоты полок холодного шкафа было не протолкаться. Полюбовавшись видом одинокой бутылки прокисшего молока, пяти сырых яиц и пожухлой сечки с камбуза мужик благоухая портовым боделем задумался - «Чем бы позавтракать?»

«Может глазунью пожарить,» - предположил Сема, но, вспомнив старую флотскую байку о яичнице, где яйца зажимали в дверном косяке, а глаза сами вылазили на сковородку в виде «глазуньи», он решил яйца не жарить. В голове проскользнула завистливая мысль к морским офицерам русского Императорского флота, которые имели экипажи, вестовых и денщиков, кухарок и экономок. Они ходили по утрам на завтракив в Морское офицерское собрание, где по вечерам проходили балы с музыкой и буфетами. Играли в карты с хорошим вином и бытовых проблем не имели. Вот где был полный советский союз!

Потарахтев с досады тарелкой с холодной сечкой с камбуза плавказармы, которая острым айсбергом встала в глотке, мужик уронил с кухонного буфета на голову таз для варки варенья. Не ощутив сытости, Сема запил кашу сладким теплым ржавым чаем, отдававшим корабельной шваброй. Это ему напомнило полугодовалую связь с женой инструктора политотдела бригады. Она была плоской как обрезная доска, но от избытка гормонов и безделья не пропускала мимо себя, ни одного молодого офицера. Глупостью, пошлостью, провинциальным болотом и сплетнями веяло от неё. Но что поделать? Если ей что не нравилось, то она стучала мужу на обидчика, после чего тому мало не казалось. Политотдел бригады и для финансиста был политотделом.

Чтобы поднять себе настроение, Серафим подумал о соседке со второго этажа, молодой, хорошо сбитой продавщицы поселкового магазинчика, которую пора было «проигнорировать». Он начал себе «это» представлять в «картинках», а главное думать, когда и куда с ней втихаря от жены забуриться.

Попрыгав на одной ноге, Сема влез в военные штанишки. Натянул на уже появившийся «мозоль» военную «кольчужку» с помятыми чужими подушками погонами.

С рогами, как у северного оленя, пахнущий флотским борделем мужик убыл тихой сапой к своим раздаточным ведомостям, авансам и балансам. Стук входной двери, как крышки гроба известил, что «финик» ушел на службу. Это у него так называлось.

В квартире наступила заповедная тишина, как и во всем поселке после убытия служивого народа на свои места службы. Только заспанный рыжий хитрый котяра по кличке Курвиметр стал доедать на столе кухни то, что не доел Серафим. Он так же давился, как его хозяин, про себя чертыхаясь и по-кошачьему матерясь на хозяйку. Ручная черепаха, всхлипнув во сне под сервантом, завозилась, ни с того ни с чего, будто вспомнив, что вечером не выключила утюг. Давно не политые цветы на подоконнике в кухне жадно повернули свои головки бутонов к солнцу. Они, надеясь, что уж сегодня их все-таки польют. Голый кактус с обглоданными домашним котом колючими ветками на подоконнике ежился от душевного одиночества. Он тоже мечтал о женской ласке.

Через два часа после того, как муж ушел на службу, Тамара растрепанная, как махровое полотенце проснулась все-таки окончательно. Встав с изжеванного супружеского ложа и тоже сунув ноги в корабельные тапочки, пахнущими потом мужа, женщина начала искать заколку. Не найдя её, она в мятой ночнушке шумно пошлепала в ванную умываться.

- Вот засранец, опять за собой не смыл и к тому же стульчак обоссал, - глядя на ржавый унитаз, возмутилась она в сердцах, не ожидая сочувствия. - Все-таки все мужики сволочи! Я здесь, как последняя домработница. День и ночь только убираю его говно и никакой помощи! - слова упреков срывались у женщины, как яд с языка змеи. Умывшись и посмотрев в зеркало, она задала себе вопрос. - Ну что, красота, спасем сегодня мир или опять поселок напугаем? - день, нехотя начал течь, как портвейн из треснутой бутылки.

Выйдя из ванной, совмещенной Хрущевым с туалетом, как зло с добром, Тамара решает сварить эрзацкофе, но пригубить не успевает. Откуда не возьмись на коленки ей прыгает домашний кот с голодным возгласом «Я жрать хочу!»

После убогого, как у мужа завтрака, просидев час у зеркала «размазывая красоту», женщина решает от нечего делать подмести и навести кое-какой порядок в квартире. Что-то все-таки надо делать и по дому. Берет веник, по-флотски называемый - голяком и начинает гонять пыль в спальне. За креслом у помятой батареи отопления она случайно обнаруживает мятые темно-синие плавки с золотым морским коньком на боку.

- Странно, откуда они взялись? У моего балбеса, кажется, таких плавок не было, - переведя дух, вслух бормочет она, пожимая плечами. Начинаются прятки с совестью. Ей бы выбросить плавки, и успокоится, а она, вертя в руках неожиданную для себя находку, начинает задумываться и что еще хуже задает себе вопрос. - Интересно, чьи они?

Заглянув еще раз за кресло, будто ища хозяина плавок, она кроме пыли и клобука шерсти от кота больше ничего там не находит. Тамара, распахнув ресницы, начинает внимательно вертеть и дотошно рассматривать загадочную для нее интересную находку. Женщина задумчиво про себя начинает предполагать - «Может это Колькины из пятнадцатой квартиры? Он тут давеча крутился засранец. Подлянку решил мне подкинуть?» Подумав, вслух подводит итог.

- Нееет! Он старый, ему под сорок. Хотя, - задумавшись на микросекунду, она продолжает, - старый конь «борозды» не испортит, правда не глубоко «пашет», - что-то вспомнив вслух, Тамара в сердцах сплюнув недовольно добавляет. - За некоторыми такими конями и «борозды» то не бывает! А может это Сашки химика из «Шимиузы», который их впопыхах позавчера забыл? – продолжает рассуждать Тамара с самоуверенной улыбкой женщины, знающей, что она красива, и любима мужчинами.

Вспомнив химика, Тамара внезапно краснеет. Плавным движением лебединой рукой молодая женщина поправляет изящный локон на виске и в душе думает - «Саня мужик аккуратный, пепел от сигарет и то в карман прячет, чтобы «улики» не оставлять. Этот своими вещами разбрасываться не будет.»

Сбросив с плеч бесхлопотное утро, она подходит к пыльному окну. Открывает его, перегнувшись через подоконник, и вспугивает голубей. Подернув грудью, как кобыла в стойле, Тамара неторопливо закуривает сигарету болгарского «Опала» в позе наглядно говорящей фразы «я не такая, я жду трамвая» и начинает нервно стучать по подоконнику своими наманикюренными пальчиками. Чьи же они? Чьи? - ей самой «по-бабьи» становится страшно интересно. Тамара всегда была готова согрешить с кем угодно, хоть на скорбном холмике местного мыса Могильный, но в души была непорочной девственницей.

Смотря в окно на поселочек, где как под увеличительным стеклом все знали: кто пьет, кто дома дерется, кто, где, с кем гуляет и спит, Тамара думала о том, что хорошо она эти плавка нашла, а не Серафим. Если бы он их нашел, ей было страшно представить, что ее ждало. Дурацкие возгласы: Кто у тебя здесь был? Опять за старое? До коих пор?

У противоположного дома она увидела праздно шатающийся патруль во главе с мичманом. Зачем он нужен был в поселке из четырех домов, не знал никто, кроме, наверное, начальника местного гарнизона, который постоянно на бытовые жалобы жителей кратко отвечал.

- Я тут поставлен не для того чтобы убирать ваше гавно и стирать вам пеленки, а Родину защищать!!!

Это ему в голову пришла «гениальная» идея – чтобы жители не сливали горячую воду с батарей, запустить в котел котельной мазут. Через месяц все трубы отопления во всех домах были забиты накипью ржи с мазутом – соломинку не просунуть. В итоге – «за бортом» домов минус двадцать, а в квартирах плюс пять и все поют - Враги сожгли родную хату.

Напротив Тамариного обшарпанного дома, на бетонных ступеньках кривого крыльца поселкового магазинчика в позе «лотоса», рядом со стаей восторженных поселковых собак, расположилась главная достопримечательность этого военного поселения - семидесятилетняя баба Маша с синяком под глазом, по прозвищу «Слухай».

История появления этой бабки в закрытом гарнизоне, куда даже близкие родственники к жителям приезжали по специальным пропускам, как «в заграницу» была страшно таинственна. Правда никто не знал, что здесь было больше - страшного или таинственного. Одни говорили, что она чуть ли не одна из первых переселенцев Дальнего Востока и помнит самого Арсеньева и Муравьева-Апостола. Другие - мол, осталась после отсидки в дальневосточных лагерях за самовольный переход перекрестка на красный свет. Третьи шепотом доверительно сообщали – бабка тридцать лет назад убила своего пятого мужа, сварила его в корыте и пыталась продать по частям на рынке в Находке, но опростоволосилась на том, что его не до конца доварила.

Растрепанная, будто побывала под танком, сверкая своими голыми ногами и беззубым ртом, она была единственной в поселке старухой, неугомонной при этом самогонщицей и вздорной матершинницей. Её синяк под правым глазом просвечивал, как темное прошлое. Бабка, широко раздвинув склеротические с венозными прожилками бледные худые ноги, как горьковский босяк сидела на холодном бетоне и во всю ивановскую материлась. Шепеляво шамкая беззубым ртом, она задирала на весь поселок проходящего мимо нее очередного матросика маразматическими вопросами.

- Слухай, епрст! Што кашатик, епрст, опять идешь к Вальке в двадцать третью квартиру? Или к Натахе в пятнадцатую? Што то ты сегодня рановато, епрст? Гандоны, епрст, не забыл?

У молодого матросика, который женскую грудь пока видел только на иконе у девы Марии, от стыда, смущения и конфуза сразу краснеет звездочка на бескозырке и он спешно ретируется от магазина, забыв купить, то зачем приходил. Тамару бабка доставала уже последние пять лет одним и тем же вопросом.

- Слухай! У тебя мужик. Чи ё, чи ни ё? – в переводе с русско-украинско-белорусского сленга означало «У тебя муж есть или нет?»

С мужем Тамары Серегой бабка встречалась дважды на дню в пахнувшем мышами и кошачьим говном подъезде и доставала его другим вопросом.

- Слухай, епрст! А ты епрст шо здесь живешь или к бабе ходишь?

Люди от нее шарахались, как от прокаженной, но в душе гордились - вот у нас тоже есть блаженная, как у всех нормальных людей! В поселке, как и на флоте – все на виду, хуже, чем в деревне.

Тамара отошла от окна, села на диван и уставилась ничего не выражающими карими глазами в хрустальную горку на серванте. В квартире остро пахло электричеством и тройным одеколоном. Вспомнив, что вчера у нее днем между боями «грел» душу ротный Миша с караульного батальона, она решает на всякий случай сходить к нему домой на «разведку» и «пощупать» ситуацию. Узнать ради «спортивного интереса» не его ли это «добро».

Постучав в дверь в квартиру ротного в затхлом соседнем подъезде, она из-за двери, обитой рейкой и обожженной паяльной лампой (мода!) слышит голос его жены Веры.

- Кто там?

- Сто грамм! - по-местному незамысловато шуткует Тамара. - Вера! Открывай подруга! Свои!

- Свои дома сидят, а не по подъездам шастают! – приглушенно слышится из-за двери, которая выстреливает женщине в глаз. - О, Тамара, извини, заходи – гостем будешь, а бутылку поставишь – хозяйкой, - сверкнув золотой фиксой в глубине рта, с как бы хлебосольной улыбкой на лице каламбурит Вера и ободряюще добавляет. - Долго жить будешь! Как дела?

- Как легла, так и дала, - улыбаясь женской улыбкой, отвечает Тамара любимой дежурной присказкой женщин поселка.

- Мы тут с девчонками только сейчас тебя вспоминали, - продолжает Вера, с опаской пропуская вперед подругу в квартиру и вспоминая народную примету: черта только упомяни, он сразу и явится. - Проходи на кухню, не стесняйся.

«Будь, как дома, но не забывай, что ты в гостях», - в туне подумала хозяйка. Обе молодые женщины, виляя бедрами, будто жуя жвачку, плывут, что тебе бригантины под парусами, на кухню - в этот центр человеческого общения в те легендарные советские времена. На кухне «гоняли чаи», трепались, то есть сплетничали подруги Веры - Надежда и Любовь. Софьи, матери их, имеющей троих детей от разных мужей-майоров, и получающее от всех троих алименты не было. Она была немножко беременна в очередном декретном отпуске и «отмаливала» грехи на Большой земле. Замечено, если в одном месте собираются более двух женщин, редкий момент обходится без сплетен и обсуждения других женщин.

Вера была «пышечкой» со свежим «бланшем» под левым глазом, который ей прикоммуниздил муж, ротный караульного батальона. Синяк, старательно запудренный, как казарма известкой сиял желтизной. Когда подруги ее спросили «за что?», она ответила просто.

- Хрен моржовый. Это звучит обидно?

- Ну, наверное, да.

- Я вчера это так и поняла, - Вера, встрепенувшись, как потревоженная кошка, с любовным трепетом погладила свой свежий «фонарь» любви.

Пышный бюст тридцатилетней брюнетки с кудрявыми волосами, собранными на затылке пучком раскачивался в такт каждого ее слова. Большие раскосые глаза, как у доброй не удовлетворенной кобылы с удивлением смотрели на окружающий ее прекрасный военный мир. Рожденная в городе-герое Ленинграде и не выезжающая из города дальше Луги, она, попав на Дальний Восток, всему по-детски удивлялась. С виду это было смиренное и кроткое существо - божья овца, кто не знал ее в постели. Она знала, что чтобы быть хорошей женой, надо быть в доме - хозяйкой, в гостях - королевой, в постели - проституткой. У нее была одна проблема - только бы все это не перепутать!

Надежда, которая была младше Веры, была ее противоположностью. Высокая блондинка, стройная, с ногами, растущими из передних зубов, Надя вводила «в грех» всех мужиков поселка и вызывая жгучую зависть у другой прекрасной половины человечества. Вот только зачем она волосы у корней красила в черный цвет - никто не знал. Ей в рот класть палец было нельзя - откусывала не только его, но и кошелек с деньгами. Женщина блондинка, что может быть опаснее для жен?

В наш «женсовет», как и полагается, где были Вера и Надежда, всегда будет входить и Любовь! Люба – это молчаливая молодая женщина, которая уже имела двух маленьких детей. Она иногда вырывалась из «семейного круга», чтобы вкусить глоток женской свободы. Выглядела она не как ее подруги, «упакованные» в импорт, но по виду было видно, что она жаждала и мечтала стать такой же, как они.

Народная мудрость гласит - мужики в жизни должны посадить дерево, построить дом и воспитать сына. Наши женщины, это было видно по их виду - должны были срубить это дерево, сжечь дом и родить дочь!

Если оценивать наших героинь мужским взглядом, то надо признать - все женщины были с молодым шармом и даже с мыслью в глазах - когда кончится это прозябание в этой захолустной и опротивевшей им военно-морской базе. По их виду нельзя было сказать, что они азиатки, но они ими были, потому что Дальний Восток - это братцы настоящая Азия и притом самая-самая крайняя. Мы об этом как-то не задумывались, служа там, поэтому неудивительно, что все наши бесшабашные поступки отдавали удалью Ерофея Хабарова.

На кухне царила захолустная тоска и тихое провинциальное болото. Молодые женщины не спеша, цедили сквозь зубы местный балованный портвешок, отдающий пометом фазанов и маялись без дела. Между семейными дрязгами и любовными романами на стороне они «полоскали белье», то есть сплетничали обо всем и обо всех, благо, что времени для этого у них было море. Наши женщины не работали, да и где можно было работать в поселке площадью в полтора среднерусского лаптя? Жителей здесь было немного, не больше трех сотен человек, а вакансий для работы - кот наплакал.

Одна должность была на почте, три в детском саду. Еще были - учительница «Начальной Разбойничьей школы», два продавца и кассир в магазинчике и одна «домоправительница», домоуправ ДОСов - домов офицерского состава. Вот и вся «ярмарка тщеславия». Остальным женщинам поселка была уготовлена судьба вечных домохозяек без трудового стажа к пенсии, поэтому они от безделья ходили, друг к другу в гости, «чесали» языками о соседях и виляли около своих подъездов молодыми прекрасными бедрами.

Основным развлечением женского общества в этом забытыми Богом и Властью поселке было смотреть за детьми, у которых они были. Примерять обновки и обсуждать кто, с кем, когда и каким способом «спал». Иногда событием для детей был приезд милиционера из райцентра, а для женщин - военторговской автолавки с дефицитом или показ в клубе, на сорок человек фильмов «Два бойца» или «Свадьба в Малиновке». После этого было разговоров на месяц.

На кухне Веры, превращенной в женский клуб помимо того, что шла толчея воды в ступе, где пыль стояла столбом, обсуждался купальник, который та купила «по случаю» во Владивостоке. Покупка была сделана на городской барахолке в Минной гавани у моряков торгового флота, которые пришли недавно из Гонконга. Это были мини-бикини 82, состоящее из двух полупрозрачных маленьких чашечек для бюста минус первого размера и узких трусиков с треугольником, размером с маленькую китайскую дулю. Срам прикрыть было нечем. А нужно ли?

- Неет! Такое носить в нашем поселке «Кобелино-Сукино» нельзя, - внимательно разглядывая «замысловатый» фасон купальника, откровенно заявляет «строгая девственница» Надежда. Она ходила по поселку в модных полупрозрачных ярко-белых «бананах», на которых самым жгучим местом был просвечивающийся черный треугольничек пониже пупка и повыше колен.

- Только выйди в этой красоте на наш пляж, вся мужская половина поселка сразу кончит ходить на службу! А наш авианосец «Новороссийск» перевернется на фарватере вверх килем!

- Почему? - с марципановской ужимкой вырывается из алых пухленьких губ Любы, одетой в полупрозрачную «марлевку».

- Да там все соберутся на одном борту и будут бесстыжими своими глазами раздевать ту, которая будет в этом купальнике!

- Не скажи, подруга, - вступает в разговор Вера. - Мы женщины и ничего человеческое нам не чуждо. Попробовать всегда можно, тем более не носить такую красоту - это грех еще больший, чем носить.

- Как бы не так. Ева вот попробовала, теперь мы мучаемся.

- А меня купальники не волнуют, самонадеянно заявляет Люба, потягивая дешевый портвейн, - мне их заменяют два стакана водки!

- Посмотришь на все это, - вытянув лебединую шею и не реагируя на реплику подруги замечает Надежда, - и начинаешь понимать, что правильно в народе говорят - Мужчин продают целиком, а женщин - по частям!

Комедийная шеридановская «Школа злословия», то есть обсуждение лихого купальника шло бы еще долго, если бы пришедшая Тамара не «вбрасила» в девичье общество новую любовно сердечную тему.

- Девчонки! Не поверите, жила фригидной и счастливой и на тебе – оргазм! - женщина с видом «стою у ресторана, замуж - поздно, сдохнуть - рано», шуткует и скромно потупив свои прелестные глазки, делает артистическую паузу.

- ???

- Стыдно сказать - приятно, вспомнить! Делала сегодня приборку и случайно нашла в углу своей спальни мужские плавки. - Тамара с простотой, что хуже воровства выкладывает находку на стол с закуской и дешевеньким портвейном, где плавки начинают светиться, как икона Николая-угодника.

На кухне наступает женская шелестящая тишина. Ситуация, как в анекдоте, когда жена приходит к мужу и говорит: «Представляешь, я вчера дала… маху. Муж ей - Маху? Это из сорок четвертой квартиры, что ли? Жена мужу - Да, нет же! Что ты, милый! Как ты мог только подумать? Просто я потеряла десять рублей. - Муж с досадой. - Что же ты наделала, дура? Лучше бы ты дала Маху!».

- Да ты чо? – глядя в лицо подруги с недоумением и жадным, заинтересованным любопытством спрашивает Вера с сузившимися от удивления глазами, но, одернув юбку, поправляет себя. - Хотя, что здесь такого, сверхординарного - в каждой избушке свои погремушки. Твой Серафим от страсти плавки, наверное, перед сном случайно «потерял», готовясь к «горячей» встрече с тобой, а ты дуреха сразу волну подымаешь.

- В том-то и дело, что они… не Семы, - Тамара с очаровательными глазами подколодной змеи сокрушенно взмахивает руками. - Вот чьи они, понять не могу.

Удивленные брови молодых женщин, слышавшие и не такое, ползут вверх, на эвересты причесок. Посмотрев друг на друга так, как может смотреть только непорочная Магдалина из города Магдалы, из которой Иисус изгнал «семь бесов», они тут же «сердечно» откликаются на «глас вопиющей в пустыне» и начинают успокаивать нашу героиню.

- Ты, подруга, главное - не нервничай! - спокойно с язвительной улыбкой замечает Люба. – Вспотеешь, и будешь соскальзывать со своего Серафима. К тому же запомни - все болезни от нервов, только три - от удовольствия.

- А может, они появились от сырости? - простодушно спрашивает Надежда.

- От мужской «сырости» только дети бывают, - мудро поправляет подругу Любовь.

- Похожи на Лешкины, - замечает Вера в позе любительницы абсента, на лице которой начинают выступать, как опята на пне все добродетели, кроме – верности.

- Лешки с топливного склада? - переспрашивает Люба и задумчиво смотрит в окно на строй связистов марширующих в баню.

- Да нет, Лешки-ракетчика из Шимиузы, – поправляет подругу Надежда, чуть ли не принюхиваясь к плавкам. - Он маша-растеряша, постоянно что-нибудь и где-нибудь оставляет. Если не ребеночка, то аборт, - поглядев на подруг, она со сладостной истомой между ушей, отводит глаза в угол и сокрушенно добавляет. - Недавно у меня, засранец, оставил зажигалку. Мой домоправитель, чтоб ему всю жизнь пить вместо спирта чай, зная, что ни я, ни он сам - не курим, целый вечер «проедал» мне мозги дурацким вопросом «Откуда она взялась?»

- Откуда-откуда. От верблюда!

- Даааа, это точно! Все мужики сволочи! - изыскано, как семейная жизнь, продолжает разговор Вера. - С кем поведешься от того и забеременеешь! Но если мне не изменяет память у Алексея синие и не такого размера. Кажется, посветлее. Да и выпуклость под мужской «срам» на этих плавках уж больно большая, не Лешкины, - сказав эти слова, Вера, поджав губы, в то же время думает - «Так я вам и скажу его размер», но для проверки «на вшивость» спрашивает Любу. - Кстати, ты не знаешь его размер?

- Подруга! С какого перепуга я должна знать? - как бы возмущенно вскакивает Любовь земная, но, успокоившись, добавляет. - Надо отдать ему должное, Леха настоящий мужчина! С пустыми руками в гости не ходит - всегда портвешок с килькой в томате принесет, а когда целуется, то всегда вынимает сигарету изо рта.

Сидевшая напротив Любы Вера гремит стулом, демонстративно встает, подходит к окну и ставит стакан портвейна на подоконник.

- Он же старый, ему под сорок.

- Ну и что? Тебе варить его что ли? - Люба, у которой мужу было сорок два, раздраженно добавляет.

- Не старый, а мудрый! - Вера, в позе любительницы портвейна «Кавказ», прикусывает язык, поняв, что опять «дала маху». Но поздно - слово не воробей, вылетит, не поймаешь.

Если внимательно присмотреться к плавкам, то можно было бы составить словесный и физический портрет их владельца. Ростом метр восемьдесят, с большой задницей, ноги развиты не слабо, но кривы. Качество и добротность материала показывали то, что плавки были дорогие, матрос-пацан таких бы не купил. Золотая эмблема с волосатой и не бритой лошадиной головой на боку плавок, как на «Камазе» видимо, говорила о том, что этот «плавконоситель» высокого мнения о себе, считает себя мужиком с характером. Твердым, как шанкр и со способностями коня-производителя.

- Здесь видно прямо полового гиганта! - завистливо вздохнув, опять встревает в разговор Надежда.

- А может это Пашки с батальона связи. Он постоянно немножко женат, а его подруги чуть-чуть беременны? По бедрам он в эти плавки войдет, - предполагает Люба и впивается своими ядовитыми глазками в подруг, пытаясь прочитать на их лицах, знают ли они про её связь с Пашей. - Плавки у него с «пистончиком», как эти. Он всегда в нем носит дежурный презерватив.

- Ой, что вы девочки! - восклицает Тамара. - Паша ко мне не ходит, считая, что я очень худая. Он больше любит таких пышечек, как Люба.

- Да! - с выражением оскорбленной невинности с интонациями оскорбленного целомудрия гордо замечает любовь земная, поправив левую грудь, сосок которой ненароком кокетливо выскакивает из французского лифчика. - Хорошего человека должно быть много, чтобы мужик взял в руки и «маял вещь», а не... - здесь Люба вовремя замолкает, чтобы не затевать спор на тему «а тому ли я дала», но про себя думает - «не царапал себе «кое-что» костями» и, похлопав ладошкой по животику, добавляет. - Женщина без живота, что кастрюля - без крышки!

- Наверное, эти плавки Вовки-Америки, нашего сексуального поселкового придурка, - опять предполагает Верунчик.

- «Придурок» - это значит, состоит при дуре, что ли? – хихикнув в стакан, простодушно переспрашивает Люба.

- Не отвлекайся подруга. У него нет никакой, даже самой завалящей дуры! - поправляет Любу Надежда. - Куда ему? У него мужское естество работает в режиме полуавтомата.

- Как это? - теперь удивленно спрашивает Тамара.

- Как-как? Подымается вручную, а падает сам.

Перебрав в уме почти всех местных «кобелино» поселка, женщины тяжело задумываются. Вечер набухает теменью. От смущения зеленые занавески на дальневосточной кухне начинают краснеть, гардины кряхтеть. Взъерошенный попугай Кеша в клетке начинает качать головой и орать, как оглашенный на паперти - П-позор-р-р! В-весь мир б-бардак, в-все - д-девки шалавы! П-позор!

- Тамара! А может это мужчина не из нашего поселка? А из Ливадии или Промысловки? Признавайся. Те любят нам повторять: мол, если я с тобой переспал, то это не повод для знакомства. Да? – пытаясь все-таки разрешить свои сомнения, спрашивает Вера с лукавым интересом.

- И не из нашего гарнизона? К тебе никто не приезжал из Владика? – спрашивает Вера. - С теми флотскими ребятами мы знакомы плохо. Они очумелые, особенно когда приходят с морей. Я на неделе тут двух «проигнорировала.

- Неее, девчата. Это кто-то наш, местный. Я это чувствую, нутром, - убежденно возражает Тамара. - Свой, которого мы пропустили.

Воспоминания и обсуждения шли долго. Был выпит весь портвейн, а пепельница не вмещала обслюнявленных помадой окурков. На бесконечном и вечном Млечном пути зажглись звезды. Арктур вошел в тень под юбку к Деве. Скорпион начал бессовестно домогаться Рыбу. Черная непроницаемая ночь залепила окна поселка, за которыми началась ночная жизнь.

По неосвещенному поселку стали мелькать одиночные полупьяные тени из подъезда в подъезд, ища себе приключения на свои задницы. Возвращаясь от Веры, Надежды и Любви к себе домой, в вонючий и загаженный поселковыми кошками подъезд, женщина все мучительно перебирала в уме всех мужиков, которых знала сама и не вспомнили ее подруги.

- Чьи же все-таки эти плавки? Чьи? - с видом римской Армиды, кокетливой женщины легкого поведения, никак не могла вспомнить Тамара. - Чьи же они?

Как она не мучилась, напрягая все свои златые украшения, ответа на свой вопрос не находила.

- Чьи же? - спросим и мы Тамару.