Карбышев

Лейтенант по имени Слава, вчерашний выпускник сухопутного Пензенского артиллерийского училища, кратко - «пензюк» ни с того, ни с чего стал офицером советского военно-морского флота. Как? По военному просто. Перед выпуском, в училище пришла разнарядка на флот. Зачем? Одному богу известно. Ротный при распределении молодых лейтенантов решил эту проблему по-армейски просто.

- Раздеться до пояса! – скомандовал он курсантам перед отбоем. - Кто в тельняшках – выйти из строя!

Из шеренги вышли несколько парней, «любителей» моря, которые видели флот в кино, во сне и в гробу, но для куража носили белополосатые майки, на флоте прозванные тельняшками.

- Вы идете служить в военно-морской флот! – вердикт ротного был как удар топором палача.

Так Славик попал на тихоокеанскую техническую базу, расплесканную в адовых дальневосточных сопках. Его поставили по стойке «Смирно», обложили матом и быстро переодели в истлевшую на складе военно-морскую форму одежды. После сдачи установленных зачетов лейтенанту выдали пистолет и назначили в первый самостоятельный караул. Отправили охранять «особо важный государственный объект», а заодно и небольшую гауптвахту воинской части. По Уставу гауптвахта при одинокой воинской части была запрещена, но на флоте если нельзя, но очень хочется – то можно!

Командир, которого подчиненные моряки задербанили до ручки нарушениями воинской дисциплины, обойдя подводные камни в виде вышестоящих начальников, «хапспособом», то есть руками тех же матросов выстроил в семь не отапливаемых свинцовых венецианских камер гауптвахту. Огородил абвахту забором и оплел её колючей проволокой. Выкопал сортир для арестантов, чтобы те не пачкали своими какашками экологически чистую дальневосточную природу, и поставил вооруженного часового.

На местную кичу садили пьяных матросов, а так же использовали, как морг, после очередных ЧП со смертельным исходом коих в части было предостаточно. Не было года, чтобы в части кто-нибудь не повесился или не застрелился. По блату за мзду в виде технического спирта сюда садили и служивых из соседних воинских частей. Гауптвахту охранял караул, размещенный в старой караулке, про которую можно было сказать вечными словами бессмертного Александра Сергеевича Пушкина:

В глуши, во мраке заточения,

Тянулись дни мои,

Без божества, без вдохновения,

Без слез, без жизни, без любви…

Представьте себе каменную избушку с деревянными перегородками в пять небольших комнат, покрашенных ядовито желтой краской. В комнате бодрствующей смены стоял дубовый деревенский стол, обожженный для «красоты» паяльной лампой и покрытой лаком, две длинные лавки времен освоения Дальнего Востока. Несколько оружейных пирамид с карабинами СКС и противогазами в ячейках угрюмо стояли вдоль стены, как приговоренные к смерти.

В небольшой комнате отдыха караульных стоял жесткий деревянный топчан с грязными подголовниками, воняющими сыростью и заношенным бельем, как в тюрьме. В кухне притулилась деревенская закопченная печка, топившаяся сырыми дровами. По потолку летали, как хлопья сажи, помойные мухи, в которых было мяса больше, чем в пище, что здесь готовили. Стоял тошнотворный запах карболки и кислой капусты. Уборная была на гауптвахте в виде полусгнившей конуры, в склизком очке которой уже побывал не один караульный. Комната начальника караула с запахом пота и обреченности тоже вызывала ужас и тоску. Пахло тревожно.

Не смотря ни на что, Слава был убежден, что воинская служба – это застывшая музыка, а он – виртуозный музыкант. У него из задницы еще не выветрился дух мечтательности и романтизма. Когда у него кончалась чаша терпения – он брал следующую. Ему до жизненного пессимизма было еще далеко. Парень был в состоянии безысходного оптимизма, да и перед Уставами Вооруженных Сил СССР пока был чище, чем вздох ангела.

Живя в отрыве от реальной действительности, Славик еще наслаждался счастьем и испытывал от службы наслаждение, витая в эмпиреях, наполненного чистым огнем и прекрасным светом. Он был романтиком. А кто из нас в юности им не был? Парень на мир глядел широко распахнутыми глазами. В расширенных от удивления зрачках застыло выражение радости, не проходящее даже после чтения классиков марксизма-ленинизма.

Он был молод, горяч и по-юношески глуп, как пробковый спасательный жилет, вдобавок холост и свободен, как глиста в полете. Начальники в отношении его были спокойны: не знает - научим, не хочет - заставим! Когда недавний пацифист, неспособный обидеть даже таракана попадает в свой первый самостоятельный караул, он, конечно, испытывает в душе страх перед неизвестностью, растерянность и желания зашхереться куда-нибудь под пайолы. Но это кто как. Кому служба – беда, а кому – мать родная!

Жизнь в салаге бурлила и кипела, как чай под трехкиловаттным кипятильником в пол-литровой банке. За те «два понедельника», что Слава прослужил в части, парень ничем себя еще не запятнал. Перед командиром «не пролетел - не залетел», а главное - подвигов никаких еще не совершил. А как хочется!

Во время несения его первого самостоятельного караула к нему в караулку, изуродованную службой, под осенний мерзопакостный вечер, когда вся страна пила портвейн «Солнцедар» дежурный по части с лукавым волшебством службы приволакивает за нестриженые шкирки две военные неожиданности. Пьяных в муку «годков» - матросов по последнему году службы.

- Принимай лейтенант подарочек! Пьют, суки, каждый день, чтоб у них на пятке хрен вырос!

Перед молодым караульным дарованием, похожим на молоток, так как он никогда не терял голову, пока не соскальзывал с ручки, в сумерках предстала пара полуживых военно-морских кальсонов, которые сквозняк из двери караулки полоскал, как бриз паруса. Парни, своим видом доказывали служивую аксиому – солдаты держатся за землю, а матросы - друг за друга. Перепутавшись своими руками и ногами, как выброшенные на берег водоросли, молодые пьяницы не забывали при этом икать и жевать свои зеленые сопли. Это были не матросы, а тихий ужас.

- А мы не пьяные, - пытается один из них выдавить из себя.

- Как это не пьяные? Да вас же шатает, как камыш на сквозняке!

- Н-ни как н-нет…

- Ладно, хорошо, а скажите «сыворотка из простоквашино», - Слава решает проверить матросов на «вшивость», как это делал его командир в училище, проверяя уровень трезвости своих курсантов, возвращающихся из увольнения.

- Я э-это и т-трезвым не выговорю, - качаясь, как грот-мачта в шторм отвечает один из алконавтов.

- Тогда дыхните в стакан! - лейтенант продолжает проверку матроса «народными» приемами.

- Т-ты вообщето х-хто? - искусанный дежурным по части восклицает один из «годков».

- Я офицер! - как полагается по Уставу отвечает молодой начальник караула, застегивая крючки на кителе.

- Н-ничего, э-это сейчас лечат! – пытается шуткануть алкач.

- Не ты, а «товарищ лейтенант»! – поправляет матроса начкар, хотя полгода назад был сам в аналогичной ситуации, - или я фуражку ношу, чтоб голова не мерзла?

- Х-хто? Х-хто? - глядя на молодого офицера своим мутным коровьим пьяным взглядом, мычит дурилка.

- Жак Ив Кусто! - как бы в рифму отвечает Славик, не чуждый курсантского юмора, после чего со значением поправляет кобуру с «Макаровым» на бедре и, как положено, представляется. - Я начальник караула! А вот вы… вы кто? Как ваши фамилии?

- К-кто? К-кнехт в пальто! Ик! - военного пьяницу начинает разбирать икота. - Какой ты к черту офицер? Ик! Япона мать? Кур-р-рица не п-птица лей-тенант - не офицер! Ик! – очередной раз, икнув водочным перегаром в юношеское лицо начкару, не подумавши, спьяну промямлив крамольные слова парень, как водоросль обессилено заваливается на плечо товарищу, не забывая опять брякнуть то, что вслух нельзя говорить. - Ты пока салага! Ик! Тебе еще до офицера срать и срать! Как до Москвы, раком по шпалам!

Лейтенант, это непорочное военное зачатие, пять лет евши в училище дерьмо ложками, сам, бегая еще вчера в училище через забор за портвейшком, такого монолога не мог себе представить даже в своем пьяном сне. Другой бы в такой ситуации, возможно, стушевался и вел бы себя иначе, но только не наш Славик, прошедший в училище свои первые «караульные университеты» и хорошо запомнивший воинский принцип – заслуги запоминаются, а просчеты – записываются. Не мудрствуя лукаво, он решает заменить свою неуверенность волевым решением - дает команду помощнику.

- Выводных ко мне!

Через мгновение перед юными и целомудренными лейтенантскими очами, не затуманенными еще повседневной военной действительностью, предстают «два молодца - одинаковых яйца» из караульного батальона. Между матросами и караульщиками всегда была негласная вражда, как между морем и берегом. Каждый из них готов был при случае подсыпать друг другу перца под хвост.

- Что прикажите, товарищ лейтенант?

- Связать этих олухов царя небесного и привязать их к забору во дворе гауптвахты! - лейтенант начинает расщеплять обормотов на атомы. Не долго размышляя, решительно кратко добавляет. - Периодически поливать из ведра холодной водой! Я научу этих пьяниц Родину своей страны любить и уважать молодых лейтенантов!

- Эт-то не по у-уставу, – качаясь от водочного «сквозняка», как ветер в мае пытается взбрыкнуться один из них, мотая своей бестолковой головой.

- А пьете вы по Уставу?

Хорошо, что все это происходило тихой бабьей осенью, когда из Приморья еще не улетели японские попугаи, фламинго не вывели свои яйца, а полозы не уползли в свои гнезда. Тихие ночи были еще ласково терпимыми, стояла теплая замученная погода. Полная сырного цвета луна, привязанная к соседнему дереву Большой Медведицей, с неподдельным интересом наблюдала через грязную форточку комнаты начальника караула за всей этой военной историей. На её лике можно было прочитать немые вопросы: Чем все это дело кончится? Что еще может придумать и выкинуть этот до безумия инициативный лейтенант?

Новоявленные «карбышевы», привязанные к гнилому забору в небольшом дворике кичи и облитые ни одним ведром чистой ключевой воды к часу ночи полностью промокают до своих мошонок. К середине ночи от «учебы и воспитания» лейтенанта у матросов зуб на зуб уже не попадает, но зато чудики трезвеют, как от вида свежего покойника. Просятся на личную аудиенцию к начкару:

- Т-товарищ лейтенант! – стоя мокрыми по стойке «Смирно», дрожа всеми фибрами своих помятых портвейном физиономий, молвят разгильдяи молодому офицеру. - П-простите нас, п-погорячились. Мы все п-поняли! Вы... вы настоящий, требовательный офицер! - и, немного подумав, как в школе перед директором в один голос добавляют. - Мы б-больше не б-будем.

Педагогический эффект этого «воспитательного» мероприятия был бесподобным. Вскоре этому лейтенанту все матросы срочной службы начали при встрече отдавать воинскую честь, что по не писаной традиции в части было «не принято». Матросский беспроволочный «телеграф» быстро передал – в части появился офицер с «пулей» в голове, который, как и полагается по Уставу для выполнения своего приказания применяет все возможные и невозможные средства и способы. С ним лучше не связываться, чтобы не было мучительно горько за прожитые годы. Славика сразу же в части прозвали - «Карбышев».

Караульную службу править, это вам не блох в промежности ловить!